История моей соломорезки, Франко Иван Яковлевич, Год: 1881 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 8 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Ив. Франко.

ВЪ ПОТ ЛИЦА.

ОЧЕРКИ ИЗЪ ЖИЗНИ РАБОЧАГО ЛЮДА.

ПЕРЕВОДЪ
О. Рувимовой и Р. Ольгина.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданіе М. Д. Орховъ.

ИСТОРІЯ МОЕЙ СОЛОМОРЗКИ.

(Посвящаю врному другу К. Бандривскому).

Ужъ какъ мн надоло готовить эту счку на нашемъ простомъ ручномъ станк, — просто сказать не могу! Бывало, какъ приходитъ зима, такъ человкъ этой счки боится больше, нежели лтомъ косьбы. Въ долгія зимнія утра стоишь, бывало, въ мороз, на гумн, смотришь на огонь, чтобы несчастья не надлать, каждую минуту ножъ заправляешь и такъ давишь и тянешь, что у тебя все нутро изсохнетъ прежде, чмъ ты этой счки хоть немножко выжмешь. А много-ли ея нужно было! Ровно столько, чтобы лошадямъ на день хватило, про коровъ да быковъ и мысли не было. И потомъ, какъ подросли мои мальчики — снова бда. Наработается за день, умается, — куда ему вечеромъ къ станку становиться. Легъ-бы и спалъ, а не ножомъ тянуть! Ужъ такъ я мучился, что, знаете, противно даже стало.

Какъ вдругъ слышу, говорятъ люди,— появились такіе станки, что машиною ржутъ счку: и мелко — какъ макъ, и легко, и скоро. На этомъ станк три человка мрокъ пятьдесятъ мелкой счки за день наржутъ! Я сразу и врить не хотлъ. Кто-бы тамъ — думаю, заботился о бдномъ мужик, кто-бы думалъ о томъ, какъ горько приходится ему эта счка и даже машину для него выдумывалъ! Узнаю я потомъ отъ одного, другого, третьяго — таки правда! Говорятъ, что ужъ есть такая машина: и батюшка купилъ, и помщикъ. Говорятъ люди, что видли собственными глазами и нахвалиться не могутъ.— А — подумалъ я,— слава теб, Господи! Ужъ тамъ пусть будетъ, что будетъ, послднюю, не дай Господи, корову продамъ, а соберу деньжонокъ на эту машину! Но гд ее достать? Въ нашемъ сел не отъ кого узнать. Батюшка съ обществомъ въ ссор изъ-за того, что не хотятъ выбрать его въ совтъ, учитель такой, что и самъ мало знаетъ, а больше спросить не у кого. Снова разспрашиваю на ярмаркахъ у крестьянъ да все выбираю людей изъ другихъ деревень, чтобы въ нашемъ сел никто и не узналъ объ этомъ. Потому, видите, у насъ народъ странный такой, смяться станутъ. А тутъ еще — думаю, и самъ я не видалъ, какой такой станокъ, какъ онъ работаетъ, а что, если окажется, что все пустяки, и я опростоволосюсь, засмютъ такъ, что и девятью водами не смоешь. Да еще меня! Меня давно ужъ люди прозвали ‘деревяннымъ философомъ’ за то, что въ свободное время люблю что-нибудь смастерить. Какую легкую руку далъ мн Господь къ мастерству: что глазами увижу, то руками сдлаю! Вотъ, напр., видалъ я на круподерк въ город жернова, которыми крупы дерутъ, присмотрлся хорошенько, а потомъ какъ сталъ возиться у себя дома, какъ началъ столярничать, такъ и смастерилъ себ такіе же жернова. И подите-ка — какъ славно мелютъ! И какъ же, Господи, твоя воля, смялись надо мною сосди за эти жернова! Нельзя было на сел показаться, все спрашиваютъ: ‘А что, кумъ, жернова цлы?’ Такой ужъ, скажу вамъ, странный народъ! Но, несмотря на это, теперь ходятъ ко мн на моихъ жерновахъ молоть и не нахвалятся. А вотъ еще съ мельничкой, что хлбъ ветъ… Возился я съ ней чуть не мсяцъ. Сосди, бывало,— зимой это дло было — сойдутся въ моей хат, усядутся, гуторятъ и смотрятъ, какъ я эти дощечки складываю, разбираю, примриваю, отрзываю, отстругиваю. Конечно, человкъ я не ученый, а такъ себ, самоучка, безъ хорошаго инструмента, безъ всего — ну и смются надо мною, а то и прямо скажутъ: ‘Бросили-бы вы эту возню, пустую вы работу затяли!’ А я ничего, длаю свое и такую мельничку соорудилъ, какъ рука правая! И т, что смялись, ко мн же идутъ хлбъ вять. А между тмъ, я все-таки у нихъ ‘деревянный философъ!’

Я, конечно, мало обращаю вниманія на то, что надо мной смются,— однако, все-таки, видите, человкъ не дерево: слово да насмшка донимаютъ таки. Смхъ мн этотъ поперекъ горла сталъ. Такъ что я подумалъ себ: нтъ, о станк никому не скажу до тхъ поръ, пока онъ не будетъ у меня вотъ тутъ на гумн и пока самъ не испытаю, какая сила въ немъ.

Какъ-бы тамъ ни было, прошло мсяца два, пока я раздобылъ немного денегъ, а въ это время все развдываю среди разныхъ людей,— не продается ли гд такой станокъ! Вотъ однажды,— дло было подъ осень,— слышу я отъ одного еврея, что гд-то въ Самбор есть какая-то еврейка, у которой мужъ былъ управляющимъ какихъ-то имній. Такъ вотъ онъ гд-то раздобылъ, неизвстно зачмъ, такой станокъ. А теперь еврей умеръ, еврейка продала-бы станокъ за дешевую цну. Услышалъ я это и обрадовался, словно ни всть чему. Сейчасъ же, въ нсколько дней, собрался, взялъ съ собой вс свои деньги, приказалъ запречь лошадей и ду въ Самборъ. А дома никто, даже сыновья мои, не знаютъ о моемъ намреніи.

Пріхалъ я, добрался я до этой еврейки… Такъ и такъ, говорю, купилъ-бы станокъ, если у васъ продается.

— Охъ, — говоритъ еврейка, — есть, но разобранный, разбросанный…

— Да я соберу,— говорю я, а самъ такъ и дрожу,— что если вдругъ не сумю! Вдь сколько живу, а не видалъ такого инструмента.

— Ну такъ идите за мною!

Пошли мы, ползли на чердакъ, а тамъ хламу всякаго, не приведи Господи! Стала она рыться, вытащила какія-то деревянныя подножки, какой-то ящикъ желзный съ зубчатымъ валомъ, какое-то колесо, какіе-то кривые ножи и все это положила въ кучу передо мной.

Я сталъ надъ этимъ, какъ дуракъ передъ заборомъ… Но, думаю себ, не показаться-бы глупцомъ передъ еврейкою,— нужно хоть видъ сдлать, что человкъ кое-что понимаетъ…

— А гайки гд?— спросилъ я наугадъ.

— Ой, гд-то затерялись!— сказала еврейка и снова кинулась искать. А я такъ даже вздохнулъ. Значитъ гайки нужны! Спустя минуту, еврейка на самомъ дл подала мн нсколько гаекъ и ключъ.

— Ну, теперь все!— сказала она.— Вы, видно, знаете въ этомъ толкъ? Посмотрите сами, какая ему цна?

— Небольшая, — сказалъ я, съ видомъ знатока оглянувъ станокъ. Старинный очень, тяжело идти будетъ!

— Ну, за то я вамъ дешево отдамъ, сказала еврейка.— Дадите тридцать гульденовъ.

— Слава теб, Господи,— подумалъ я себ.

Я полагалъ, что нужно будетъ дать пятьдесятъ, а она только тридцать проситъ. Ну, да авось еще сколько-нибудь спуститъ. И говорю еврейк:— Да что вы говорите, тридцать гульденовъ. Да и теперь новую за такія деньги достанешь!.. Я вамъ дамъ пятнадцать.

— Ой, слишкомъ вы мало даете, хозяинъ, — застонала еврейка.— Дайте двадцать пять!

Наконецъ, мы сошлись на двадцати. А станокъ я уже и не берусь складывать. Самъ прямо дрожу, а что, думаю, если и дома сложить не сумю и такую сумму даромъ выброшу! А потомъ думаю:— Нтъ, пусть будетъ, что будетъ, а я долженъ на своемъ поставить!

Забралъ я все это на возъ: мелочь сложилъ въ мшокъ, а подставку обложилъ соломой, накрылъ дерюжкой — стоитъ она, растопырившись, совсмъ такъ, какъ еслибы человкъ лежалъ на возу и колни кверху задралъ. Сладилъ все, ду. Слава Теб, Господи, думаю себ, что въ село только ночью пріду. Можетъ быть и до хаты доду, и никто меня не замтитъ. ду я, ду, оставляя село за селомъ, и все дрожу, что вотъ-вотъ встртится знакомый и спроситъ, что я везу. Ужъ и самъ не знаю, что это со мною стало и чего я такъ боялся. Словно краденное везу. Такъ ужъ у насъ: засмютъ человка за то, чего сами не понимаютъ.

Вотъ почему и радъ-бы иной что-либо хорошее сдлать, да но начнетъ, — боится людей, словно онъ ни всть какое лихое дло задумалъ.

Наконецъ, приблизился я къ своему селу. Смерклось. Я еще постоялъ немного за селомъ, у корчмы, чтобы совсмъ стемнло, а потомъ ду. Глядь, а на мою бду, какъ только я къ селу, а тутъ мсяцъ выходитъ да такой полный, круглолицый, словно-бы нигд ничего не случилось. Вотъ, вы видите меня, я не такой человкъ, чтобы зря разсердиться, но этотъ мсяцъ едва не вывелъ меня изъ терпнія, чуть не выругалъ я его, бднаго, площадными словами. Правду сказать, я совсмъ его не ожидалъ, а тутъ вдругъ такъ свтло сдлалось, словно день наступилъ! На моемъ возу уже издали что-то виднется, словно вотъ сани опрокинутся, и каждый разъ, что возъ наскочитъ на камень, оно во вс стороны качается. А тутъ еще собаки — въ нашемъ сел, что домъ, то и собака — почуявъ, что кто-то детъ, гурьбою вылетли на дорогу,— пристаютъ такъ, что землю подъ собою грызутъ, съ музыкою меня провожаютъ! Но слава Богу и за то, что ни одного человка ужъ нтъ на улиц, не будутъ спрашивать, что я везу…

Нтъ, ужъ если лихая бда за тебя возьмется, то и конемъ ее не объдешь!.. Подъзжаю къ церкви, смотрю, посреди дороги кто-то стоитъ, глядитъ.— Тьфу ты, бсъ!— подумалъ я.— Проклятыя собаки разбудили сторожа, сейчасъ начнетъ спрашивать. Такъ и есть! Какъ только мы поровнялись, а онъ ко мн.

— Это вы, дяденька?

Я сейчасъ же по голосу узналъ, что это дуракъ Савка, моего сосда сынъ.

Ну, нашли кого на стражу поставить!

— А, конечно, я — говорю.

— А откуда это вы такъ поздно дете, что всхъ собакъ разбудили?

— Жалко — говорю,— собаки и тебя разбудили.

— Врно! А мн какъ разъ начало сниться, что воры церковь обкрадываютъ. Вскакиваю, а это вы! Да откуда дете?

Что сказать дураку? Разв онъ пойметъ что-нибудь?

— Изъ Грайгоры,— говорю.

— А что хорошаго везете?

— Охъ, не спрашивай, — говорю я, словно испугавшись. Разсердился я, что онъ стоитъ какъ столбъ и выпытываетъ у меня.

— Да скажите! Я, ей-богу, никому не скажу!

— Не скажешь?

— Убей меня Богъ, не скажу!

— Ну,— говорю я, оглядываясь и шепотомъ — я убилъ еврея съ деньгами и везу его домой закопать подъ домомъ.

— Ой!— вскрикнулъ испуганный Савка.— А зачмъ?

— На счастье, глупый Савка, чтобы дома всегда деньги водились.

Съ тмъ я и похалъ, замтивъ, что мой Савка прямо горитъ отъ нетерпнія и любопытства. Оглянулся назадъ, а мой Савка бжитъ вдоль забора вслдъ за мною. Бжитъ и бжитъ. А до моей хаты уже недалеко, захалъ я, отворилъ плетень на выгонъ, потомъ отворилъ ригу, захалъ на токъ, выпрягъ лошадей, а возъ оставляю на току. Взглянулъ, а мой Савка трясется подъ плетнемъ и глазами слдитъ за тмъ, что я буду длать. А я ничего, словно и не вижу его. Поставилъ лошадей, задалъ корму, да и въ хату.

Поужиналъ я, легъ спать, и ни о чемъ не думаю. На другой день проснулся я до свта да къ станку. И мальчика взялъ съ собою. Сейчасъ мы круть-верть, что къ чему приходится, примриваемъ, пробуемъ… Слава теб, Господи, все у насъ какъ по маслу идетъ! Въ полчаса и сложили и попробовали — ржетъ такъ, что ну! Я словно на свтъ народился, значитъ не даромъ деньги отдалъ! А мальчикъ такъ даже въ ладоши хлопаетъ, налюбоваться не можетъ машиною. Въ минуту мы цлую кучу соломы для пробы нарзали, возъ выкатили, и въ хату. Благодать!

Только что мы сли обдать, какъ вдругъ собака залаяла. Посмотрлъ въ окно — го-го-го!… И войтъ, и понятой, и писарь, и человкъ пять крестьянъ съ палками. Въ хату не идутъ, а стали около одного угла моей хаты, роютъ, щупаютъ, ищутъ… Что за причина?— думаю себ. Чего имъ нужно? Хочу выйти изъ хаты — какъ вдругъ изъ-за дверей слышу голосъ десятника: нельзя! Сидите въ хат!.. Что за бда?.. Сижу я. Обошли кругомъ хату, обпачкались по колни, потомъ пошли въ сарай, вокругъ клти, кругомъ риги. А я ума не приложу: что за несчастье? Спятили люди или, можетъ, грабежъ какой? Наконецъ, они входятъ въ хату.

— Десятники!— говоритъ войтъ, ни привтствуя, ни здороваясь — станьте около него! Убжитъ,— вы будете въ отвт!

Я сталъ, вытаращилъ глаза, а тутъ десятники, какъ апостолы, около меня.

— Господинъ войтъ,— Говорю я, — что это значитъ?

— Гм, гы,— покряхтлъ войтъ, усаживаясь на скамь и колотя палочкою по земл. Ужъ это мое дло. Вы должны молчать и отвчать.

— Молчать и отвчать?— удивлялся я.— Какъ же я отвчу, если буду молчать?

— Гм, гм!— покряхтлъ снова, войтъ.— А скажите раньше всего, какъ васъ зовутъ?

— Я? Разв вы не знаете? Разв я изъ другой деревни или что?

— Отвчайте!.. Кто тутъ старшій въ сел: я или вы?

— Въ своей хат я старше всхъ!— вскрикнулъ я разозлившись. Это что за разбой! Я ни передъ кмъ ни въ чемъ не виновенъ, а тутъ вдругъ на меня нападаютъ! Господинъ войтъ, я на васъ жалобу подамъ!..

— Хе-хе-хе!— смялся войтъ, а поглядите-ка, какъ держитъ себя!.. Ни. передъ кмъ ни въ чемъ невиновенъ! Ну, ну, давай Боже! сейчасъ посмотримъ. А скажи-ка мн, невинный человкъ, куда ты двалъ убитаго еврея, котораго ты вчера ночью везъ?

У меня словно повязка съ глазъ упала. Какъ засмюсь я, какъ зальюсь смхомъ! Будь я проклятъ, если я когда-нибудь со дня своего рожденія такъ хохоталъ! Еле-еле, говорю вамъ, не качался отъ смха.

Войтъ сталъ, словно теленокъ, упершійся въ новыя ворота. Но сейчасъ же опять озлился.

— Кумъ, я теб добромъ говорю, не смйся: признайся во всемъ, тогда я позабочусь, чтобы тебя высокій судъ не повсилъ, чтобы оставилъ теб жизнь. Не отпирайся, если не хочешь дрыгать ногами на вислиц.

Я еще пуще захохоталъ, даже руками за животъ ухватился. Это вывело войта изъ терпнія.

— Вяжите его!— крикнулъ онъ десятникамъ.

— Однако, господинъ войтъ!— сказалъ я, придя немного въ себя,— постойте, я вамъ во всемъ признаюсь, и даже милости вашей на суд просить не буду. Чмъ быть повшеннымъ за одну ногу, такъ лучше за об!

— Признаешься?

— Ну,— разумется!

— Ну, гд же этотъ убитый еврей?.. Еще не закопалъ его подъ уголъ?

— Нтъ, нтъ!

— Ну, такъ гд же онъ?

— Лежитъ въ риг.

— Иди, покажи намъ!

Взялъ я ключъ, идемъ. Смотрю, а около риги стража. Ну, слава теб, Господи!— и Савка тутъ!— Тмъ лучше. А народу собралось полный хлвъ. Значитъ, все село уже обошла всть, что ‘деревянный философъ’ еврея убилъ и подъ уголъ дома закопать хотлъ. Я иду посреди всей этой толпы и усмхаюсь, а кругомъ крестьяне: ту, ту, ту!.. ‘смотрите, молъ, вшать его будутъ, а ему все нипочемъ! Сказано, ‘деревянный философъ!’

Подошелъ я къ дверямъ, а десятники все вокругъ меня! Отворилъ…

— Ну, прошу, панъ войтъ, вотъ убитый еврей!

Войтъ посмотрлъ и вытаращилъ глаза.

— А-а-аа! Это что?

— То самое, что вчера ночью везъ. Станокъ для рзки счки!

Какъ захохочетъ весь столпившійся въ сара народъ, такъ, врно, на неб слышенъ былъ этотъ хохотъ. И десятники, и понятые — вс хохотали, даже войтъ улыбнулся и сталъ извиняться за эту оказію и за то, что поврилъ глупому Савк. Смхъ на все село. А станокъ я въ тотъ же день попробовалъ,— пять кулей соломы нарзалъ! Вотъ такъ-то я и станокъ пріобрлъ и надо всею деревней насмялся!

23 Сентября 1881 г.

Ив. Франко.

ВЪ ПОТ ЛИЦА.

ИСТОРІЯ МОЕЙ СОЛОМОРЗКИ.

Читайте также: