ИСТОРИКО-КРИТИЧЕСКІЕ ОТРЫВКИ, М. Погодина. Москва. 1866.
ИСТОРИКО-КРИТИЧЕСКІЕ ОТРЫВКИ, М. Погодина. Москва. 1866.
‘Отечественныя Записки’, No 1, 1847
Историко-критические отрывки, М. Погодина…, Кавелин Константин Дмитриевич, Год: 1847
Время на прочтение: 32 минут(ы)
Въ этой книг, общанной въ предисловіи къ Изслдованіямъ, Замчаніямъ и Лекціямъ г. Погодина, собрано нсколько разсужденій о русской исторіи, писанныхъ для журналовъ и по другимъ случаямъ въ томъ вид, какъ он первоначально были напечатаны’. Такъ говорятъ авторъ и мы готовы были бы поврить ему на слово, еслибъ въ самомъ конц послдней статьи не увидли нсколько строкъ, которыхъ не было въ первоначальномъ изданіи (въ Москвитянин). Впрочемъ, мы не сравнивали прежней редакціи всхъ статей съ теперешней, и потому не знаемъ, много ли такихъ отступленій.— Какъ бы то ни было, мы внимательно прочли всю книгу, и ока произвела на насъ и пріятное, и вмст грустное впечатлніе. Намъ пріятно было думать, вникая въ странные силлогизмы, выводы, мысли, въ странную точку зрнія г. Погодина,— какъ, мы теперь далеко ушли отъ такого воззрнія, какъ оно теперь, если не совсмъ исчезло, то по-крайней-мр считаетъ мало прозелитовъ, тмъ странне была мысль, что огромная разница въ воззрнія между г-мъ Погодинымъ и нами успла образоваться въ какія-нибудь двадцать лтъ. Живя, мы не замчаемъ, какъ неимоврно быстро двигаемся впередъ, только исторія литературы невольно раскрываетъ намъ глаза. Въ-самомъ-дл, читая ‘Отрывки’, трудно поврить, что они написаны въ послднее двадцатилтіе, иные даже въ прошедшемъ году. Особенно на нкоторыхъ изъ нихъ это поразительно. Но ламъ потому грустно было смотрть на книгу, что авторъ нашъ современникъ, ученый, пользовавшійся и теперь еще пользующійся почетнымъ именемъ въ русской исторической литератур. Желаніемъ опережая событія и время, мы радовались, бы такому писателю временъ Московскаго Государства, даже періода реформы, но не второй четверти девятнадцатаго вка. Г. Погодинъ, какъ нашъ современникъ, приводитъ насъ къ той печальной мысли, что какъ мы ни быстро идемъ впередъ — это всё еще гомеопатическіе успхи и на доисторической почв,
Говоря это, мы нисколько не думаемъ набрасывать тнь на достоинства и заслуги автора. Его статьи по русской исторіи, собранныя теперь въ одно цлое (хотя и не вс) даютъ возможность обозрть его историко-литературную дятельность однимъ разомъ и оцнить безпристрастно. Г-нъ Погодинъ — отдадимъ ему справедливость — былъ одинъ изъ тхъ немногихъ нашихъ изслдователей, которые старались подойдти къ фактамъ поближе и взглянуть на нихъ проще, нежели ихъ предшественники. Попытки такого рода всегда сопряжены съ большими трудностями, заключающимися въ самомъ предмет и въ постороннихъ обстоятельствахъ. Гораздо-легче сочинить исторію, натянуть ее на нсколько любимыхъ мыслей, нежели понять, какъ она совершалась, тмъ боле, что, для полнаго ея уразумнія, нужны многіе предварительные труды, рядъ предшественниковъ на томъ же поприщ и наконецъ точка зрнія, которую можетъ только дать время и извстная степень развитія народнаго сознанія. Съ другой стороны, есть историческія истины, передъ которыми невольно робетъ мысль въ данное время, ученые авторитеты, общественной мнніе безсознательно зарождаютъ какую-то нершимость даже въ самомъ энергическомъ, твердомъ ум и ослабляютъ его силы. Прибавимъ къ этому необходимое развлеченіе вниманія при изученіи предмета новаго, мало-обработаннаго. Вотъ съ какими непреодолимыми препятствіями долженъ у насъ бороться каждый,.изучающій русскую исторію. Съ ними встртился и г. Погодинъ. Посвятивъ себя этому предмету двадцать лтъ тому назадъ, онъ. долженъ былъ встртить ихъ несравненно-больше, чмъ мы теперь. Кто хоть сколько-нибудь.знакомь съ ходомъ нашей исторической литературы, тотъ знаетъ, сколько теперь напечатано матеріаловъ, въ то время неизвстныхъ и недоступныхъ. Предразсудковъ было несравненно-больше, чмъ въ наше время (что не значитъ, чтобъ ихъ теперь было мало), и если тогда уже можно было сть телятину и не ходить въ баню, не опасаясь за свою жизнь, то было еще много такого, за что человкъ самый богобоязненный и умренный могъ прослыть вольнодумцемъ, т. е. стать въ положеніе, невыгодное во многихъ отношеніяхъ… Въ добавокъ, тогда еще безгранично господствовалъ авторитетъ Карамзина, который, при всхъ своихъ великихъ и вчно-незабвенныхъ заслугахъ для русской исторіи, внесъ въ нее совершенно-противоестественное воззрніе. Задавъ себ невозможную задачу — изложить русскую исторію фактически-врно, но съ точки зрнія западно-европейской исторіи, онъ выполнилъ ее такъ блистательно, умлъ такъ искусно сочетать взглядъ и факты, противорчащіе другъ другу, взятые изъ совершенно-разнородныхъ слоевъ жизни, что даже до-сихъ-поръ, не смотря на исполинскіе шаги впередъ, мы не можемъ еще совершенно освободиться отъ обаянія, навяннаго на насъ ‘исторіею Государства Россійскаго’. Тайна этого очарованія, можетъ-быть, не столько скрывалась въ тогдашнемъ фактическомъ незнаніи нашей исторіи (какъ оно ни было не? дико), сколько въ дух и обстоятельствахъ времени. Чувство національной гордости было тогда возбуждено въ высшей степени ведикими событіями, но это чувство, проникавшее преимущественно образованные классы общества, перейдя въ сознаніе, должно было принять характеръ метровой эпохи, которую мы доживали. Боле чмъ когда-либо мы уврились, что мы Европейцы и стоимъ съ ними на одной степени. Идеалъ, по которому мы себя цнили, былъ еще вн насъ. Весьма-естественно, что писатель, взглянувшій съ этой точки на наше прошедшее, при другихъ большихъ достоинствахъ, возбудилъ сильное сочувствіе и глубоко подйствовалъ на общество, въ этомъ отношеніи, какъ и во многихъ другихъ, Карамзинъ является представителемъ цлой эпохи нашего умственнаго и нравственнаго развитія. Въ его время, мысль Петра, совершилась и на дл и въ сознаніи. Въ политическомъ отношеніи, мы сравнились съ европейскими народами и радовались этому, и думали, что главная цль достигнута и намъ остается только идти впередъ на томъ же пути. Т, которые искали для жизни новыхъ выходовъ, открывали уже собою другой періодъ…
Г-нъ Погодинъ былъ изъ первыхъ, которые начали упрощать натянутое воззрніе Карамзина. Вдругъ за все взяться не было возможности.Воздвигнутое зданіе надобно было подтачивать по-немногу, по частямъ. Отъ-того воспреобладало критическое направленіе, въ которомъ г. Погодинъ игралъ, конечно, не послднюю роль. Странно, когда подумаешь, что тотъ же ученый изслдователь, который еще такъ недавно былъ во глав новаго поколнія и велъ его противъ старой школы, теперь уже является защитникомъ стараго противъ новаго и стоитъ на сторон Карамзина, котораго недостатки онъ открывалъ и обличалъ такъ основательно и дльно. Всему виной время! Оно шло такъ быстро, такъ скоро стало вывтриваться и ветшать снаружи великолпное, изнутри призрачное строеніе русскій исторіи, что г. Погодинъ не узналъ въ своихъ послдователяхъ (не по изъисканіямъ, а по взгляду) продолжи гелей его же дла и испугался крайнихъ послдствій, выведенныхъ изъ критики Карамзинскаго воззрнія. Ему показалось, что пошли уже слишкомъ-далеко, и онъ понялъ, что стоитъ ближе къ прежнему, чмъ къ новому. Къ быстрот самой перемны въ мнніяхъ, происшедшей у насъ, присоединилось и много другаго, въ-слдствіе чего г. Погодинъ долженъ былъ скоро отстать отъ современнаго движенія. Въ числ главныхъ причинъ мы считаемъ путь, который былъ имъ избранъ, пріемъ, съ которымъ онъ взялся за дло. Г-нъ Погодинъ, какъ и многіе другіе, отдался частностямъ, имъ посвятилъ себя. Онъ повелъ аттаку на отдльные пункты, и употребивъ на это вс силы, забылъ главное — цлое прошедшее воззрніе, которое нужно было измнить съ корня, можетъ-быть, даже онъ не отдавалъ себ въ этомъ отчета и только смутно предчувствовалъ недостатки существующихъ понятій, почему и обратился къ критик отдльныхъ событій, какъ они разсказаны у Карамзина. Послднее вроятне, потому-что новое воззрніе никогда не является вдругъ посл стараго, а есть результатъ, добываемый постепенно и возникающій уже на развалинахъ. Въ періодъ дятельности г. Погодина, вс наши критики, боле или мене недовольные Карамзинымъ и господствовавшими въ то время понятіями о русской исторіи, растратили такимъ-образомъ свои силы надъ частностями. Общее потеряно изъ вида. Возникли споры, партіи, вражды, которыя ни къ чему не привели, потому-что мысль, ихъ породившая, была забыта. Вышло подъ-конецъ, что когда новйшее поколніе, видя безплодную борьбу, осмлилось напомнить и высказать въ чемъ главная задача и какъ она должна быть поставлена и разршена, ее встртили холодно и сурово первые дятели, указавшіе ей путь, сбились съ дороги и враждовали, спорили на поприщ археологіи, далеко отдалившись отъ исторіи, главнаго театра дйствій, откуда возникли вопросы и неудовлетвореніе.
Мы высказали здсь свое мнніе объ историко-литературной дятельности г. Погодина, чтобъ показать, съ какой точки зрнія должно, какъ намъ кажется, смотрть на его ‘Отрывки’) изданные теперь въ свтъ. Можетъ-быть, г. Погодинъ съ нами не согласится, можетъ-быть, онъ найдетъ странною мысль, что онъ одинъ изъ первыхъ началъ опровергать взглядъ Карамзина. Тмъ не мене это совершенно справедливо. Рзко это потому только не выдается, что г. Погодинъ, очень-удачно нападая на Карамзина въ отдльныхъ фактахъ и явленіяхъ историческихъ, остался при немъ въ цломъ, и такъ не понялъ или забылъ свое призваніе въ русской исторической литератур.
Въ составъ разбираемой нами книги вошло пятнадцать статей, писанныхъ по разнымъ случаямъ. Первыя изъ нихъ по времени — статьи: О характер Іоанна Грознаго, написанная въ 1825, объ Отрепьев и Объ участіи Годунова въ убіеніи царевичи Димитрія, въ 1827 голахъ. Послднія: Наралелль русской исторіи съ исторіей западныхъ европейскихъ іосударртвъ относительно начала и За русскую старину, впервые напечатаны въ’ Москвитянин’ въ 1845 году. Он расположены по хронологическому порядку событій и лицъ, къ которымъ относятся. По мы станемъ разбирать ихъ въ той преемственности, какъ он выходили, потому-что дли насъ развитіе самаго автора гораздоинтересне того, что онъ сказалъ, историческія мннія г. Погодина имютъ большій интересъ литературный, нежели объективный, они теперь сами предметъ исторіи.
Статья О характер Іоанна Грознаго вся критическая. Она дышетъ тмъ временемъ, когда авторъ приступилъ къ длу съ свжими силами, ставилъ вопросительные знаки на листахъ Исторіи Государства Россійскаго’ и не могъ удовлетвориться ея ршеніями и объясненіями. Первыя слова статьи очень-замчательны:
‘Нтъ ничего трудне (говоритъ авторъ), какъ освобождаться отъ предразсудковъ, какихъ бы то ни было, историческихъ, политическихъ, житейскихъ: мнніе, однажды принятое, получаетъ какую-то особенную силу надъ нами, и длается частію насъ самихъ. Усомниться въ немъ — есть уже необыкновенное явленіе, важный шагъ, а какъ еще далеко отсюда до другаго пути! Съ большимъ насиліемъ, какъ-будто посягая на самихьсебя, мы перестаемъ думать такъ, начинаемъ думать иначе.’ (стр.— 27).
Такъ писалъ авторъ въ 1825 году. Мы увидимъ, что посл онъ говорилъ уже совсмъ-другое.
Главная тэма, которую развиваетъ статьи (раздленная на дв части), въ короткихъ словахъ состоитъ въ слдующемъ: Карамзинъ говоритъ, что Іоаннъ былъ идеаломъ царя съ чудеснаго своего обращенія до смерти Анастасіи, и извергомъ съ этого времени по свою кончину, но это несправедливо: такое превращеніе неестественно, ‘Іоаннъ никогда не былъ великъ’. Пока его характеръ не сложился окончательно, его прибрали въ руки люди благонамренные, искавшіе пользы и славы Россіи. Не Іоанну, а имъ обязана она тмъ великимъ и прекраснымъ, что тогда сдлано. Возмужавъ, Іоаннъ началъ тяготиться строгой зависимостью, въ которую былъ поставленъ, этимъ воспользовалась другая партія, которая помогла ему вы идти изъ-подъ тягостной нравственной опеки и дала возможность дурнымъ его свойствамъ разниться до той уродливости и безобразія, въ какихъ они потомъ выразились. Самъ-по-себ, Іоаннъ былъ человкъ ничтожный и слабый до трусости. Впрочемъ, его жестокости, неслыханное тиранство, объясняются и отчасти оправдываются воспитаніемъ, временемъ, въ которое онъ жидъ, и окружающими обстоятельствами.
Очевидно, значеніе и характеръ Грознаго не поняты. Можно спорить о его характер и психологическомъ развитіи, по назвать его ничтожнымъ нельзя ни въ какомъ случа. Теперь это ясно какъ день, и потому не стоитъ доказывать. Мы думаемъ, что и самъ авторъ находитъ теперь свой приговоръ черезъ-чуръ рзкимъ. Но замтимъ, что эта несправедливость иметъ весьма-важное значеніе по источнику, изъ котораго она вытекла. Г-на Погодина поразила неестественность характера Іоаннова у Карамзина. Въ-самомъ-дл, восьмой и девятый томъ — одна изъ самыхъ слабыхъ частей сочиненія исторіографа. Г. Погодинъ старался найдти ключъ къ этой загадк, наполнить пропасти, раздляющія различныя эпохи жизни Грознаго, открыть связь между свтлой и темной стороной его царствованія,— словомъ, возсоздать ту преемственности, постепенность измненій, которая необходимо присуща всему живому. Дурно или хорошо онъ выполнилъ задачу, это другой вопросъ. Главное то. что г. Погодинъ объявилъ здсь себя противникомъ чудеснаго въ исторіи, защитникомъ прямаго, естественнаго взгляда на жизнь, какъ она есть, к это-то особенно важно. Полемизируя противъ Карамзина, ученый авторъ статьи показываетъ, что исторіографъ произвольно разставлялъ факты, группировалъ ихъ какъ ему было нужно для его цлей, наперекоръ Хронологіи и фактической послдовательности. Это ни то, ни сё, въ которое преобразился чудесный Іоаннъ Карамзина у г. Погодина, было шагомъ впередъ въ нашей исторической критик, хотя оно еще неизмримо-далеко отстояло отъ исторической истины.
Въ такомъ же род и дв другія статьи, написанныя два года спустя посл этой, а именно, объ убіеніи царевича Димитрія и о первомъ самозванц. Въ первой, авторъ доказываетъ, что, на основаніи досел-извстныхъ историческихъ данныхъ, нельзя говорить положительно объ убіеніи царевича Дмитрія по приказанію Годунова, Полемика противъ Карамзина и здсь очень-остроумна, мстами очень-удачна. Доводы г. Погодина такъ сильны, что въ-самомъ-дл нельзя еще считать этотъ вопросъ окончательно-ршеннымъ. До какой степени онъ важенъ въ русской исторіи, мы не станемъ теперь говорить, но онъ возникъ изъ того же желанія г. Погодина возстановить цльность, органическое единство замчательной личности Бориса, на что Карамзинъ обратилъ слишкомъ-мало вниманія. Годуновъ, великій, просвщенный государь, не моп. быть низкимъ убійцей,— вотъ основная мысль г. Погодина. Если она и несправедлива, то требованіе отъ исторіи, которое она выражаетъ, очень-важно и врно. Мене интересна, но не безъ достоинствъ статья объ Отрепьев:
‘Какъ у молодаго русскаго дьякона, въ блистательное царствованіе могущественнаго Бориса, среди Москвы, могла зародиться въ голов мысль, безумная и несбыточная, принять шли Царевича, въ гибели котораго четырнадцать лтъ никто не сомнвался?’
Этими словами начинается статья. Г. Погодинъ выставляетъ и защищаетъ предположеніе, что ‘первую мысль дали самозванцу іезуиты’. Посл явилось другое предположеніе не мене вроятное, что онъ былъ органомъ нкоторыхъ боярскихъ родовъ, противопоставившихъ его Борису, которымъ были недовольны по многимъ причинамъ. Какъ бы то ни было, достоинство этой статьи чисто-критическое, и не смотря на различіе предметовъ, она развиваетъ ту же мысль, которая видна и въ двухъ предъидущихъ: непонятное, безсвязное, баснословное въ нашей исторіи вызываетъ ученаго изслдователя на догадки, разборъ существующихъ представленій и обличеніе ихъ несообразности съ здравымъ разсудкомъ и естественнымъ, необходимымъ порядкомъ вещей.
До-сихъ-поръ, г. Погодинъ является критикомъ.
Въ 1831 году, по поводу важныхъ перемнъ въ судьб Польши, онъ написалъ статью боле политическаго, нежели историческаго содержанія, подъ заглавіемъ: Историческія размышленія объ отношеніяхъ Польши къ Россіи. Объ ней предоставляемъ судить другимъ. Скажемъ только, что она насъ еще боле убдила въ старой мысли, что историки не всегда бываютъ вмст и хорошіе политики…
Отсутствіе собственно-историческаго смысла въ статьяхъ, нами указанныхъ, особенно въ стать объ Іоанн-Грозномъ и другихъ,— въ послдующихъ проступаетъ уже гораздо-рзче. Сначала оно выкупалось критической стороной сочиненій, но когда она ослабла, и г. Погодинъ началъ прагматищіровать, оказалось, что онъ ни на шагъ по ушелъ дальше Карамзина. Скажемъ боле: г. Погодинъ къ недостаткамъ карамзинскаго взгляда присоединилъ еще нсколько и отъ себя. Надежды, которыя подавалъ молодой ученый, должны были разрушиться. Доказательствомъ служитъ Взглядъ на русскую исторію, изложенный авторомъ на вступительной лекціи въ 1832 году.
‘Исторія всякаго государства, отдльно взятая (такъ начинаетъ авторъ) представляетъ собою высокое, поучительное зрлище народныхъ дйствій, устремленныхъ къ одной цди человческаго рода, цли, указанной ему благимъ Провидніемъ. Всякой народъ развиваетъ своею жизнію особую мысль его и содйствуетъ, боле или мене, непосредственно или посредственно, къ исполненію общихъ верховныхъ его предначертаній.’
Посл этой фразы, столько общей, что изъ нея трудно вывести что-нибудь, г. Погодинъ переходитъ къ Россіи. Здсь, какъ водится, прежде всего поражаетъ сто ‘пространство, какого не занимала ни одна монархія въ свт’, единство происхожденія племенъ, се занимающихъ, ‘которыя говорятъ однимъ языкомъ, имютъ слдовательно одинъ образъ мыслей’ (?), дале ихъ единство религіозное, множество единоплеменныхъ съ нами народовъ вн Имперіи,— народовъ, ‘которые составляютъ съ нами одно живое цлое, которые соединены съ нами неразрывными узами крови и языка’, наконецъ вещественныя и невещественныя силы, ‘богатство въ естественныхъ произведеніяхъ, коими мы можемъ надлить Европу, не имя нужды ни въ ка комъ изъ ея товаровъ’ (?). Въ дйствіяхъ Россіи, авторъ видитъ необычайное, такова година Наполеонова вторженія въ наши границы. ‘Отразивъ побдоносно такое нападеніе’, восклицаетъ авторъ, ‘освободитъ Европу отъ такого врага, низложивъ его съ такой высоты, обладая такими средствами, не нуждаясь ни въ комъ и нужная всмъ, можетъ ли чего нибудь опасаться Россія? Кто осмлится оспоривать ея первенство, кто помшаетъ ей ршать судьбу Европы и судьбу всего человчества, если только она сего пожелаетъ?’ Въ перечисленіи разныхъ европейскихъ народовъ, которые не могутъ съ нами соперничать, намъ особенно понравилось, что германскія владнія названы нашими пятидесятыми губерніями. Объ каждой изъ европейскихъ странъ авторъ нашелся что сказать, хоть и не всегда впопадъ, не знаю, почему Германія его затруднила, и онъ счелъ за лучшее, предваряя своимъ взглядомъ событія, включить ее въ будущія границы Имперіи.
Обращаясь отъ матеріальныхъ и нематеріальныхъ силъ государства къ его исторіи, авторъ видитъ въ ней одинъ интересъ: ‘какъ сложился этотъ колоссъ, стоящій на двухъ полушаріяхъ? какъ сосредоточились, какъ сохраняются въ одной рук вс сіи силы, коимъ ничто, кажется, противустоять не можетъ’. Итакъ, политическая исторія, вншняя, а невнутренняя, обратила на себя особенное вниманіе автора. Отъ критика Карамзина, мы въ прав были ожидать большаго, и тмъ справедливе наши требованія, что государственную исторію Россіи до XVII вка Карамзинъ изложилъ превосходно, классически. Недостатокъ внутренней исторіи и есть то, что чувствуется особенно-сильно посл трудовъ незабвеннаго исторіографа, отсюда-то должно развиться совершенно-новое воззрніе на древнюю и теперешнюю Россію, отсюда долженъ произойдти совершенный переворотъ въ нашей исторической литератур, а слдовательно и въ нашемъ сознаніи. Конечно, воскресить эту внутреннюю исторію, разглядть и уразумть вс ея черты дло очень-трудное, такого труда мы не въ прав требовать отъ всякаго. Но насъ удивляетъ, что авторъ не поставилъ даже вопроса, не взглянулъ на нашу исторію глубже своего знаменитаго предшественника, особливо имя передъ глазами европейскіе образцы въ этомъ род. Ясно, что г. Погодинъ не стоялъ въ уровень съ задачей, которая ему предстояла, и потому, недовольный частностями въ исторіи Карамзина, онъ остался ею доволенъ въ главномъ, въ цломъ. Этимъ объясняется, почему авторъ пребылъ въ старой коле: онъ безпрестанно сближаетъ наши событія съ событіями европейской исторіи, показываетъ ихъ параллельность и въ то же время несходство — и, разумется, нисколько не увлекаетъ нашей исторіи, ибо этотъ методъ крайне-недостаточенъ, подавая поводъ къ остроумнымъ замчаніямъ и выводамъ, онъ, какъ игра ума и воображенія, а не дйствительное пониманіе, только затемняетъ вопросъ и отдаляетъ его разршеніе. Мы находимъ въ стать г. Погодина мысли теперь уже давно-извстныя, но, конечно, въ то время еще новыя, и потому поражавшія своею оригинальностью — мысли, что въ Европ было завоеваніе, а у насъ нтъ, отъ-чего и исторія получила различное развитіе, что Европа преемница Западной Римской Имперіи, а мы Восточной, что тамъ былъ феодализмъ, а у насъ удльная система, что у насъ монгольское иго во многихъ отношеніяхъ имло одинаковыя послдствія съ крестовыми походами Европы, что Петръ-Великій замнилъ намъ реформацію, и т. д. Разумется, при этомъ не забыто отсутствіе у насъ укрпленныхъ замковъ, иное основаніе городовъ, иное происхожденіе сословій, чмъ съ Европ,— доступность правъ для всхъ, исключительное положеніе правительства, которое двигаетъ насъ впередъ, и пр. Спрашиваемъ всхъ людей безпристрастныхъ, можно ли извлечь что-нибудь изъ этого параллелизма событій, и приближаетъ ли онъ насъ хоть на волосъ къ уразумнію нашего историческаго развитія? А что онъ извращаетъ понятія, что онъ переставляетъ насъ на ложную точку зрнія и заставляетъ смотрть на все сквозь очки, а не простыми, здоровыми глазами — это видно изъ одного простаго соображенія, что, сопоставляя событія, мы ихъ необходимо уравниваемъ, и слдовательно лишаемъ ихъ живыхъ характеристическихъ красокъ, закрываемъ ихъ оригинальной народное значеніе-и весь смыслъ исторіи потерянъ. Пожалуй, можно еще провести параллель между дьяками Іоанна III и IV и юристами Филиппа-Красиваго, между общинными вольностями, дарованными Грознымъ, съ освобожденіемъ общинъ изъ-подъ власти Феодаловъ въ XII и XIII вкахъ, и такъ-дале, до безконечности: по въ какія же уродливыя ошибки мы впадемъ, если выведемъ изъ этихъ сближеній послдній результатъ, и поставимъ на одну доску Европу и Россію въ т вка, къ которымъ относятся сходныя событія! Я между-тмъ, это уравненіе всегда предполагается при такихъ сближеніяхъ, иначе ни для-чего было бы ихъ и длать. Недавно одинъ молодой ученый не остановился и передъ этимъ результатомъ и смло высказалъ его, съ прямотой, свойственною вашему поколнію: Россія XV и XVI вка была, по его мннію, если не выше, то во-крайней-мр нисколько не ниже современной ей Европы. Такое мнніе — геркулесовы столбы сравнительнаго метола въ его примненіи къ исторіи, дальше идти нельзя. Здсь долженъ начаться поворотъ, обращеніе народа на самого-себя, и новое изученіе фактовъ, уже извстныхъ не съ ихъ вншней, а внутренней стороны. Онъ уже я начался. Глубже вникая въ настоящее и прошедшее, мы постепенно убждаемся, что, не смотря на видимое, кажущееся сходство, факты вашей и европейской исторіи безконечно разнятся между собою по ихъ дйствительному, народному значенію въ той и другой исторіи — такъ разнятся, что смшно ихъ и сравнивать или сближать между собою. Теперь мы начинаемъ понимать, что фактъ, вырванный изъ цльной совокупности народной жизни, ничего не значитъ и совершенно-непонятенъ, что для его дйствительной, врной оцнки нужно изучать исторію народа какъ само-развивающійся живой организма, въ строжайшей постепенности измняющійся въ-слдствіе внутреннихъ причинъ, которымъ вншнія событія служатъ или выраженіемъ, или только поводомъ къ обнаруженію. Много прекрасныхъ, благородныхъ мечтаній улетло съ этимъ новымъ прозаическимъ взглядомъ на исторію, насъ уже не обольщаетъ первоначальный бытъ Славянъ, казавшійся какимъ-то идеаломъ общественности потому только, что мы прикладывали къ нему наши понятія и требованіи и простодушно врили, что въ его узкихъ рамкахъ умщался цлый міръ, сокрытый въ груди современнаго человка. Теперь этотъ взглядъ для насъ еще слишкомъ-суровъ, серьёзенъ, грядущія поколнія, можетъ-быть, разсудятъ иначе.
Удержась постоянно на заманчивой,— обольстительной точк вншняго созерцаніи событій, не выходя изъ очарованнаго круга, въ который ни одинъ фактъ не можетъ дойдти въ своемъ естественномъ, настоящемъ вид, г. Погодинъ долженъ былъ увидать пь русской исторіи какую-то мистерію. Одно есть прямой’ необходимый результатъ другаго.
‘Ни одна исторія не заключаетъ въ себ столько чудеснаго, если можно такъ выразиться, какъ. Россійская. Воображая событія, ее составляющія, сравнивая ихъ непримтныя начала съ далекими, огромными слдствіями, удивительную связь ихъ между собою, невольно думаешь, что персть Божій ведетъ насъ, какъ-будто древле Іудеевъ, къ какой-то высокой цли’ (стр. 10).
Для русской исторіи необходимо было, чтобъ Варяги основали государство на юг — и Олегъ поселился въ Кіев, нужно было подновить у насъ греческое вліяніе — и Іоаннъ III женился на Софіи, изъ дома Палеологовъ, нужно было утвердиться единовластію — и вотъ удльные князья начали такъ быстро вымирать, что Москва насилу успвала присоединять къ себ ихъ наслдства, цль государства такъ и стремились къ намъ и въ-слдствіи ‘какого-то естественнаго тяготнія’, монгольское иго исчезло какъ-то само-собою, раздробленныя части Орды присоединились къ намъ ‘не столько неволею, сколько волею’. Словомъ, вс въ нашей исторіи и дивно и чудно!
‘И какова связь между смертью въ Углич семилтняго Царевича Димитрія, игравшаго въ тычку ложемъ, и реформаціей) Петра! А послдняя не могла бы произойти такъ безъ перваго произшествія. Не прескись родъ Московскихъ Князей, не было бы Романовыхъ, не было бы Петра’ (стр. 12).
Также таинственно-чудесна жизнь Петра-Великаго: Лефортъ, ‘кажется, долженъ былъ нарочно бжать изъ Женевы, чтобъ овладть воображеніемъ младенца, возбудить въ немъ любопытство и удивленіе къ иностранцамъ, то-есть, бросить въ его душу первое смя всхъ будущихъ преобразованій’ (стр. 13).
И такъ дале. Всего нельзя выписать, ни переписавъ статьи цликомъ. И ни одного раза по пришло автору на мысль взглянуть на вс эти факты съ другой стороны, на оборотъ!..
Какъ страна чудесъ, Россія должна, если не превосходить другія земли, то по-крайней-мр не уступать имъ по многомъ. О политической сил, вещественныхъ богатствахъ было уже говорено прежде. Но этого мало: едва-ли какая исторіи представить цлый рядъ такихъ людей, какіе дйствовали у насъ отъ Іоанна III до Петра, не говоря уже объ немъ, русская исторія ‘цлый курсъ психологіи въ лицахъ’. Самая исторія нашихъ дйствующихъ лицъ необыкновенна, ‘простое повствованіе о судьб Бориса, о жизни таинственнаго Самозванца съ его Мариною, о Шуйскомъ, суть такіе романы, которыхъ никогда не могло бъ создать богатое воображеніе Вальтера Скотта’ (стр. 15), ‘наши древнія дипломатическія сношенія — училище для негоціаторовъ’, наши древніе дипломаты едва ли уступятъ европейскимъ, ‘до-сихъ поръ мы не отдавали должной справедливости нашей старинной дипломатіи, потому-что по какому-то странному предубжденію не смли сравнивать нашихъ дльцовъ съ западными министрами’ (стр. 15).
Читатель никакъ, вроятно, не ожидаетъ, чмъ все это кончится ‘Россійская Исторія’ говоритъ авторъ ‘можетъ сдлаться охранительницею и блюстительницею общественнаго спокойствія’. Вы спросите: да какъ же дошелъ авторъ до такого страннаго результата? Вотъ его слова,
‘Не часто ли случается намъ слышатъ восклицанія, за чмъ у насъ нтъ того постановленія или этого. Еслибъ сіи ораторы были знакомы съ исторіею, и въ особенности съ Исторіею Россійскою, то уменьшили бы нкоторыя свои жалобы, и увидли бы, что всякое постановленіе должно непремнно имть свое смя и свой корень, и что пересаживать чужія растенія, какъ бы он ни были пышны и блистательны, не всегда бываетъ возможно или полезно, по крайней мр всегда требуетъ глубокаго размышленія, великаго благоразумія и осторожности. Дале они увидли бы ясно собственные наши плоды, которымъ напрасно искать подобныхъ въ другихъ Государствахъ, и преисполнились бы благодарностію къ Промыслу за свое удльное счастіе’ (стр. 16).
Читатели видятъ, что г. Погодинъ часто смшиваетъ политику съ исторіей, и что это смшеніе не всегда ему удается…
Допустимъ на минуту, что въ стать мною дльнаго, по-крайней-мр есть спорные пункты, о которыхъ можно различно говорить, судя по точк зрнія. Но цлое — что это такое? Сказано много, но гд же взглядъ? Сдлано ли хоть сколько-нибудь для уясненія, уразумніи предмета? И это была вступительная лекція въ курсъ русской исторіи въ 1832 году!
Ни чуть не лучше Очеркъ русской исторіи. Это перечень событій, поставленныхъ одно возл другаго безъ связи и написанныхъ языкомъ немножко шероховатымъ. Вотъ дли примра одно мсто:
‘Сцена Исторіи переносится на Сверо-востокъ.
‘Орда, которой мы достались на часть, поселилась въ низовьяхъ Волги. Туда, и къ великому хану, къ истокамъ Амура, здитъ наши Князья за ярлыками на княженіе.
‘Монголы посадили насъ на оброкъ.
‘Князья сдлались ихъ прикащиками, и Вча съ прочими обычаями временъ древнихъ уничтожены’ (стр. 23).
Или:
‘Древнему Духовному противупоставлено новое свтское.
‘Основаніемъ Петербурга (1703), утверждено сообщеніе съ Европою.’
‘Подъ Полтавою отнято у Шведовъ первенство на Свер и завоевано Императорство’ и т. д. (стр. 32).
Статья О формаціи Государства была уже напечатана въ ‘Изслдованіяхъ, Замчаніяхъ и Лекціяхъ’ г. Погодина. Въ критическомъ разбор этого сочиненія, оно будетъ разсмотрно подробно въ слдующей книжк’ ‘Отеч. Записокъ’. Здсь замтимъ, что она иметъ свои неотъемлемыя достоинства, по относится уже къ другому періоду литературной дятельности автора, когда онъ, не успвъ понять древней русской исторіи не могши удержагьси на критическомъ воззрніи боле, чмъ прежде удался въ какое-то мистическое созерцаніе историческихъ событій. Наука, по природ своей прозаическая, свтская, черпающая свои вдохновенія изъ голой истины, много отъ этого потерпла.
Статья о Москв написана въ 1837 году и тогда же была напечатана въ ‘Московскихъ Вдомостяхъ’. Здсь разсказана политическая исторія постепеннаго возрастанія и усиленія древней столицы изъ малаго удльнаго городка въ средоточіе Русскаго Царства. И въ этой стать г. Погодинъ является не критикомъ, не глубокимъ изслдователемъ событій, а созерцателемъ таинственныхъ судебъ царственнаго города. Окончивъ особенную исторію Москвы княженіемъ Іоанна III, авторъ говоритъ:
‘Разсматривая ихъ (происшествія) внимательно, не знаешь, чему удивляться боле: этому ли естественному ихъ ходу, въ которомъ одно истекло кажется изъ другаго, или тмъ неожиданнымъ постороннимъ событіямъ, которыми заботливо отклонялись вс опасности, несчастія, угрожавшія имъ помхою, въ которыхъ какъ-будто чувствуешь движеніе высшей Десницы, ведшей Москву, а съ ней и всю Россію отъ самаго рожденія къ великой цли’ (стр.153).
‘Не чудесно ли стеклись обстоятельства, чтобъ погубить несчастную Тверь, естественную соперницу Москвы? Какъ кстати отличился бережливостію Калита! Пришла же моровая язва, когда размножились Князья въ Московскими княженіи, еще не утвердившемся въ своихъ силахъ! Наступили же междоусобія у Монголовъ, въ малолтство Димитрія, и случились, твердые, умные Бояре, которые умли ими воспользоваться! Современникомъ Витовту родился Василій. Москва возмужала ко времени княженія Темнаго. Въ какое благопріятное время умеръ дядя его Юрій!
‘И вотъ что достопримчательно: вс болзни посылались на Москву по вдругъ, а какой-то чередой, когда уже готовы для нихъ были врачеванія, какъ будто бы только для ея вразумленія, указанія, воспитанія’ (стр. 153 и 154).
Такія же мысли разсяны и въ самомъ историческомъ разсказ.Въ нихъ заключалось то роковое противодйствіе другому, критическому направленію автора, которое и помшало ему подвинуть впередъ изученіе русской исторіи, не смотря на таланты, знанія.
Въ 1838 году, по поводу мстническихъ длъ, открытыхъ и напечатнныхъ въ ‘Русскомъ Историческомъ Сборник’ дйствительнымъ членомъ Общества Исторіи и Древностей Россійскихъ, г. Ивановымъ, г. Погодинъ написалъ дв статьи оба мстничеств и напечаталъ ихъ въ томъ же сборник.
Третья помщена въ 1842 году въ Москвитянин’ и не есть собственно статья, а собраніе дополнительныхъ матеріаловъ но этому предмету, съ коротенькими замтками о ихъ важности. Разсужденіе г. Погодина объ этомъ столько многозначительномъ предмет въ нашей древней исторіи,— предмет, который такъ характеризуетъ древнюю Русь, такъ разоблачаетъ закрытыя начала, на которыхъ она стояла,— не безъ интереса, хотя и стоитъ ниже трудовъ г. Валуева по той же части. И здсь, какъ и везд, мы находимъ при общемъ обозрніи мстничества безплодное сравненіе явленій европейской общественности съ нашими:
‘Припомнимъ, что и въ прочей Европ быль вкъ, въ которомъ чувство и понятіе чести преобладало надъ прочими. Нельзя не замтить соотвтствія ему въ нашемъ мстничеств, которое впрочемъ касалось только до службы, до общественныхъ знаній, и ршалось не дуэлями, а Царскими приговорами. (Какъ любопытно, скажемъ мимоходомъ, слдить эту параллельность, апологію явленій Европейскихъ съ Русскими, при всемъ различіи ихъ формъ)’ (стр. 174).
Посл того, г. Погодинъ доказываетъ, вопреки Карамзину, и весьма-основательно, что мстничество было у насъ гораздо-прежде Іоанна III (это ясно даже а priori, безъ положительныхъ данныхъ). По мннію автора, оно было ‘московскимъ продолженіемъ удльной системы’, которая выражалась уже ‘не въ земл, не во владніи тмъ или другимъ, большимъ или меньшимъ городомъ, а въ значеніи при двор, у новаго своего Государя, участіи въ управленіи, т. е. въ мстахъ правительственныхъ, военачальственныхъ, придворныхъ’ (стр. 131). Мстничество, какъ извстно, уничтожилъ царь еодоръ Алексевичъ, но оно продолжало жить въ обычаяхъ, пока Петръ-Великій не разрушилъ его табелью о рангахъ. При немъ честь служебная удержана, но родовой элементъ въ ней долженъ былъ исчезнуть и личная способность къ служб замнить родовое преимущество. Весь этотъ обзоръ довольно-хорошъ, мстами даже очень-удаченъ. Вторая статья изслдываетъ самые законы мстничества. Авторъ выводитъ, что въ древней Россіи была постепенность между должностями, въ род теперешней лстницы чиновъ, съ другой стороны, счетъ между членами одного рода производился по нисходящей линіи. Какъ въ служб, такъ и въ род считались мстами. Такимъ-образомъ, мстническіе счеты состояли въ сравненіи службы и родоваго старшинства предковъ тхъ лицъ, которыя считались, и каждый разъ, когда при назначеніи въ службу извстныя лица не находились между собою въ такихъ же отношеніяхъ по мстамъ, въ какихъ бывали ихъ предки, являлся поводъ къ спорамъ и жалобамъ. Вообще статья, какъ первый опытъ на ловомъ поприщ — недурна. Главный ея недостатокъ состоитъ въ томи, что различныя положенія, которыми условливалось мстничество, ничмъ не связаны между собою, связь ихъ не открыта авторомъ, хотя это и не такъ трудно, какъ кажется съ перваго взгляда. Вотъ что, между-прочимъ, помшало г. Погодину понять настоящее значеніе мстничества и древней Россіи, въ которой такое явленіе было возможно. Еслибъ авторъ не смотрлъ на него какъ археологъ, а взглянулъ глазомъ историка, онъ увидлъ бы въ немъ очень-много, и не подумалъ бы отъискивать аналогическихъ явленій въ европейской исторіи, ибо между мстническимъ счетомъ и рыцарскою дуэлью такая безконечная разница, что никто, хорошо понимающій исторію, не ршится ихъ сравнивать.
Мы видли, разбирая эту статью, что г. Погодинъ выводитъ мстничество изъ удльной системы. Основываясь на этой мысли, авторъ пришелъ къ другой, не мене-остроумной и до извстной степени врной, что мстничествомъ можетъ быть объяснена система удловъ. Результатомъ этой мысли были дв статьи о старшинств между великими князьями древней Руси, напечатанныя первоначально въ ‘журнал Министерства Народнаго Просвщенія’ въ 1840 и 1844 годахъ. Въ нихъ г. Погодинъ доказываетъ, что ‘старшинство дйствительно было основаніемъ праву’, но что оно, при размноженіи рода, необходимо должно было подвергнуться ограниченіямъ. Такимъ ограниченіемъ является вотчинное право, или начало, въ-слдствіе котораго сынъ имлъ право только на то владніе, которое держалъ отецъ. Этимъ объясняетъ г. Погодинъ, почему родъ. Святославичей потерялъ старшинство передъ Всеволодовичами, хотя Святославъ и былъ старше Всеволода, первый не былъ великимъ княземъ и владлъ Кіевомъ незаконно, еще при жизни Изяслава. Другое ограниченіе родоваго старшинства состояло въ установленіи счета между дядями и племянниками, въ-слдствіе чего племянникъ могъ быть не только равенъ дяд, но даже старше его. Это обстоятельство, открывающееся изъ мстническихъ счетовъ, можетъ, по мннію г. Погодина, объяснить многія событія въ удльномъ період, безъ того непонятныя: вступленіе Мстислава Владиміровича Владиміровича на кіевскій престолъ помимо младшихъ сыновей Святополка, назначеніе Ростиславомъ Мстиславичемъ на кіевскій престолъ по смерти своей старшаго племянника, Мстислава Изяславича, помимо всхъ дядей, и т. д. Эти выводы очень-любопытны, какъ изслдованіе, статья иметъ большія достоинства. Жаль только, что и въ этомъ случа г. Погодинъ является тоже не историкомъ, а археологомъ, боле и боле отдаляясь отъ своего настоящаго призванія. Статья г. Соловьева о томъ же предмет, помщенная въ ‘Московскомъ Сборник’, удовлетворяетъ насъ гораздо-боле, хотя и она иметъ свои важные недостатки. Оба писателя остановились на явленіи, не проникая дале, it потому не могли замтить много такого, чмъ и удлы и мстническія отношенія объясняются весьма-просто, но статья г. Соловьева представляетъ постепенное развитіе, измненіе понятій о старшинств, показываетъ, какъ это измненіе старалось узаконить себя юридическими вымыслами, чего мы не находимъ у г. Погодина. Отъ-того, сколько мы понимаемъ въ этомъ дл, послдній правъ въ своей основной мысли только вполовину: мстническіе счеты дйствительно поясняютъ княжескія отношенія въ періодъ удловъ, какъ, на оборотъ, мстничество возникло изъ удльныхъ отношеній, но эта связь между тмъ и другимъ историческимъ явленіемъ простирается только на вторую половину періода удловъ, когда появились счеты между дядями и племянниками о старшинств. Возможность такихъ счетовъ была важнымъ шагомъ впередъ въ древней Россіи, она ослабила родъ и приготовляла упадокъ исключительно-кровныхъ отношеній, на которыхъ былъ основанъ весь нашъ бытъ въ т времена. Напротивъ, въ первой половин періода удловъ, родовое начало господствовало почти-исключительно, хотя и недолго, по совершенному отсутствію юридической опредленности, характеризующей старую Русь, слдовательно, о примненіи къ первымъ временамъ междукняжескихъ отношеній счетовъ и.понятій мстническихъ по можетъ быть и рчи. Г. Погодинъ ихъ и не прикладываетъ, но онъ, какъ намъ кажется, недовольнорзко отдляетъ между собою различные фазисы удльнаго періода и княжескихъ отношеній не говори уже о томъ, что о значеніи удльныхъ отношеній въ русской исторіи не находимъ даже намёковъ. Авторъ совершенно не обращаетъ на нихъ вниманія, иначе вся исторіи представилась бы ему въ другомъ свт.
Приращенія Москвы. Эта статья есть какъ-бы дополненіе къ стать о Москв.
‘Москва есть такой городъ (говорить авторъ), на который можно и должно смотрть съ разныхъ сторонъ. Чмъ больше знакомитесь вы съ нею, тмъ больше вникаете въ ея свойства, особенности, достоинства, произшествія, коихъ она была, сценою и даже началомъ, тмъ боле удостовряетесь, въ ея значеніи, важности, великой судьб, прошедшей, настоящей и будущей. Исторія ея не кончилась. Кончился одинъ только періодъ, но она займетъ, можетъ быть, еще много великихъ страницъ въ книг судебъ Русскихъ, Европейскихъ и человческихъ’ (стр. 163).
‘Москва есть корень, зерно, смя Русскаго Государства’, говоритъ авторъ: — что совершенно-справедливо.
‘Вс части, составляющія ныншнюю Россійскую Имперію, суть пріобртеніи Москвы, такъ что всю Россію можно въ этомъ смысл назвать разпространнившеюся Москвою.’
Положеніе несправедливое со временъ Петра, когда правительственнымъ центромъ Россіи сталъ Петербургъ, и событія перестали быть московскими, тверскими или петербургскими, а стали русскими. Начало Имперіи и конецъ московскаго періода нашей исторіи совпадаютъ. За этимъ слдуетъ обозрніе постепеннаго распространенія московскихъ владніи и Россійской Имперіи.
‘Дошла ли святая Русь-Москва до своихъ столповъ Геркулесовыхъ, на которыхъ преданіе читало: nec plus ultra? Исторіи отвчать не сметъ, Сердце Царево въ руц Божіей.’
Вся статья написана съ древне-московской точки зрнія. Въ 1841 году г. Погодинъ написалъ статью о Петр Великомъ. Она и по своему тону и по направленію невольно напоминаетъ Взглядъ на Русскую Исторію, который мы разбирали. Сказано много, даже хорошаго, остроумнаго, но изъ всего этого ровно ничего на выходитъ и ничего не слдуетъ. Посл перваго и втораго чтенія, не остается въ голов никакого результата, и вопросъ о великой реформ представляется мыслящему человку столько же таинственнымъ, загадочнымъ, какъ и прежде. И здсь мы видимъ, что г. Погодинъ не позаботился, правильно или неправильно, прямо или непрямо объяснить законъ, по которому она совершалась. И здсь онъ созерцатель, а не историкъ. даже не художникъ.
‘Ныншняя Россія’ (такъ начинаетъ авторъ) ‘то есть Россія Европейская, дипломатическая, политическая, военная, Россія коммерческая, мануфактурная, Россіи школьная, литтературная — есть произведеніе Петра Великаго. Какое бы явленіе въ сихъ сферахъ гражданской жизни ни стали мы разсматривать, о какомъ бы учрежденіи ни стали мы разсуждать, все подобныя изслдованія доводятся непремнно до Петра Великаго, у котораго въ рукахъ концы всхъ нашихъ нитей (!) соединяются въ одномъ узл. Куда мы мы оглянемся, везд встрчаемся съ этою колоссальною фигурою, которая бросаетъ отъ длинную тнь на все наше прошедшее, и даже заститъ намъ древнюю Исторію — которая въ настоящую минуту все еще какъ будто держитъ свою руку надъ нами, и которой, кажется, никогда не потеряемъ мы изъ виду, какъ бы далеко ни ушли въ будущемъ’ (стр. 335).
‘Что за зрлища предъявляетъ онъ самъ своею особою, споимъ твердымъ характеромъ, съ своей желзной волею, съ своими пылкими страстями, темпераментомъ, даже съ своимъ лицамъ и исполинскимъ ростомъ! Что за зрлище представляетъ Россія и ея жители, съ ихъ образомъ мыслей, привычками, нуждами, предразсудками, обстоятельствами, стариною — завтнымъ наслдіемъ предковъ,— Россія тысячелтняя, смирная, терпливая, благочестивая, самодовольная, страна, въ которую насланъ былъ судьбою этотъ величайшій изъ всхъ преобразователей, ничмъ не довольный!’ (стр. 336).
‘Какое движеніе, какая дятельность, живость, во всхъ концахъ обширнаго Царства! И что за разнообразіе!
‘Здсь роются въ горахъ и достаютъ руду, тамъ изъ руды куютъ желзо, дальше сверлятъ изъ желза стволъ, а еще дальше стрляютъ ужъ изъ новаго ружья.
‘Лотъ выписаны овцы, вотъ он расплодились, волъ настрижено съ нихъ шерсти, вотъ выткано изъ нея сукно въ только что отстроенной фабрик, вотъ кроятъ новое невиданное платье, и вотъ оно напяливается на горько плачущій народъ, у котораго только что выбрита борода.
‘Здсь скалываютъ бугры, тамъ зарываютъ рвы, громоздятъ насыпи, мряютъ землю, выжигаютъ болота, валятъ лса, прорубаютъ заски, и при послднемъ взмах лопаты, отбрасывающей остальной камень съ новой дороги, показывается вдали первый обозъ, который, подъзжаетъ къ готовому сообщенію.
‘Нын исчисляется народъ, и производится первый рекрутскій наборъ, завтра формируется армія, и прямо съ ученьи идетъ на генеральную баталію, по утру побждена, а къ вечеру празднуетъ викторію.’ (стр. 337 и 338).
….’Петръ Великій сдлалъ много въ Россіи. Смотришь и не вришь, считаешь и не досчитаешься. Мы не можемъ открыть своихъ глазъ, не можемъ сдвинуться съ мста, не можемъ оборотиться ни въ одну сторону безъ того, чтобъ онъ везд не встртился съ нами, дома, на улиц, въ церкви, въ училищ, въ суд, въ полку, на гулянь — все онъ, все онъ, всякій день, всякую минуту, на всякомъ шагу!
‘Мы просыпаемся. Какой нын день? 1 Января, 1841 года, — Петръ Великій веллъ считать годы отъ Рождества Христова, Петръ Великій веллъ считать мсяцы отъ Января.
‘Пора одваться — наше платье сшито по фасону данному Петромъ Великимъ (?), мундиръ по его форм. Сукно выткано на фабрик, которую завелъ онъ, шерсть настрижена съ овецъ, которыхъ развелъ онъ.’
‘Попадается на глаза книга — Петръ Великій ввелъ въ употребленіе этотъ шрифтъ, и самъ вырзалъ буквы. Вы начнете читать ее — этотъ языкъ при Петр Первомъ сдлался письменнымъ, литературнымъ, вытснивъ прежній, церковный.
‘Приносятъ газеты — Петръ Великій ихъ началъ.
‘Вамъ нужно искупить разныя вещи — вс он, отъ шелковаго шейнаго платка до сапожной подошвы, будутъ напоминать вамъ о Петр Великомъ: одн выписаны имъ, другія введены имъ въ употребленіе, улучшены, привезены на его корабл, въ его гавань, по его каналу, но его дорог.
‘За обдомъ отъ соленыхъ сельдей и картофелю, который указалъ онъ сять, до винограднаго вина, имъ разведеннаго, вс блюда будутъ говорить намъ о Петр Великомъ.
‘Посл обда вы дете въ гости — это ассамблея Петра Великаго. Встрчаете тамъ дамъ — допущенныхъ до мужской компаніи по требованію Петра Великаго.
‘Пойдемъ въ Университетъ — первое свтское училище учреждено Петромъ Великимъ.
‘Вы получаете чинъ по табели о рангахъ Петра Великаго.
‘Чинъ доставляетъ мн дворянство — такъ учредилъ Петръ Великій.
‘Мн надобно подать жалобу — Петръ Великій опредлилъ ей форму. Примутъ ее — предъ зерцаломъ Петра Великаго. Разсудятъ — по Генеральному Регламенту (?).
‘Вы вздумаете путешествовать — по примру Петра Великаго: вы будете приняты хорошо — Петръ Великій помстилъ Россію въ число Европейскихъ Государствъ, и началъ внушать къ ней уваженіе’ (стр. 340—342).
Все это очень-хорошо, остроумно и справедливо. Но лишь только г. Погодинъ начинаетъ разршать вопросы, естественно и необходимо возникающіе изъ реформы Петра и ея послдствій, видно, что онъ ихъ обходитъ, не такъ ставитъ, — словомъ видно, что высота современныхъ требованій отъ науки и исторіи ему недоступна. Говорятъ, что Петръ поразилъ русскую національность. Авторъ отвчаетъ на это обвиненіе вопросомъ: ‘возможно ли было Россіи уклониться отъ европейской цивилизаціи?’ тогда какъ самъ же (стр. 343) спрашиваетъ: ‘не было ли бъ лучше, еслибъ преобразованіе было произведено не такъ быстро, не съ такимъ насиліемъ?.’. Въ этомъ-то и состоитъ весь вопросъ, который могъ возникнуть и сдлаться общимъ только теперь, когда образованіе сдлало значительные шаги впередъ и мы много измнились. О вліяніи на насъ Европы нечего и говорить, въ необходимости, по-крайней-мр, неизбжности его для древней Руси вс боле или мене согласны.— Разборъ главныхъ преобразованій Петра и ихъ оправданіе — верхъ историческаго непониманія. Петръ преобразовалъ войско, и это было необходимо:
‘Ему надобно было сражаться съ Европейскими врагами, со Шведами, Прусаками, Поляками или Нмцами, слдовательно ихъ оружіемъ, ихъ пріемами, ихъ тактикой и стратегіей. На ружье съ обухомъ идти нельзя. Или дожидаться ему было Карла? Скажутъ, онъ самъ напалъ на Карла. Но кто поручится, чтобъ Карлъ, достигнувъ зрлыхъ лтъ, оставилъ его въ поко’… и т. д.
Странно читать такія оправданія.— Точно также оправдывается уничтоженіе стрльцовъ ‘несмотря на національность’, учрежденіе флота, введенія фабрикъ и мануфактуръ, языка.
‘Да! Преобразованія Петровы были необходимы, по естественному ходу вещей въ самой Россіи, не только въ сосднихъ государствахъ въ Европ’ (стр. 349).
Если было и утвердились, то конечно были необходимы, въ какомъ бы смысл ш но принимали это слово. Но рчь ни въ томъ. Надобно показать, почему были преобразованія возможны въ той форм, въ какой совершились. Конечно никто не сомнвается теперь, что войско Петра-Великаго было лучше русскаго войска XVII вка, а флотъ лучше флота древней Руси, котораго вовсе не было. Но вдь этимъ еще ничего не сказано и не разршено. Вопросы остаются т же. Г. Погодинъ наконецъ увидалъ это самъ. Удовлетворившись своимъ ршеніемъ вопроса о необходимости принятія пани западнаго элемента — ршеніемъ, впрочемъ, очень неудовлетворительнымъ, какъ мы показали — онъ говоритъ:
‘И такъ вопросъ вашъ о преобразованіи, или принятіи западнаго элемента, получаетъ теперь совсмъ иную форму, вотъ какую: могло ль необходимое столкновеніе, сближеніе Россіи съ Европою произойти иначе? Ни лучше ли бъ было при этомъ совсмъ не дйствовать?’
Вниманіе при этихъ словахъ невольно напряжено. Вы ожидаете, что г. Погодинъ разршитъ вамъ эту тайну, введетъ васъ въ самый сокровенный тайникъ русской жизни, изъ котораго прольется неожиданный свтъ на многознаменательное повелніе Петра въ нашей исторіи. Послушайте же, что онъ говоритъ:
‘Признаюсь: вообразить на его мст (т. е. на мст Петра Великаго) еодора или Іоанна я не могу, не почувствовать трепета во всемъ состав споемъ о самобытности Россіи. Или нельзя было дйствовать и распоряжаться лучше Петра Великаго! Нельзя ли было взять въ руки этотъ мечъ обоюду-острый осторожне, ловче, искусне Петра Великаго? Кто осмлится отвчать на такой вопросъ, кто скажетъ: можно? Не знаю: по крайнй мр не я. Я не берусь ни за что на свт предложить другой планъ Полтавскаго сраженія, другой проэкть Ништадскаго мира’ (стр. 350).
Если, кром реторической фразы, г. Погодинъ не имлъ ничего въ отвтъ на такой важный вопросъ, то мы не понимаемъ, для чего жь писалъ онъ эту статью? Впрочемъ, незначительностью своихъ разсужденій въ томъ же род авторъ можетъ оправдать и эту. Чего жь, въ-самомъ-дл, вправ мы требовать отъ писателя, который думаетъ, что перевороты, происшедшіе въ Россіи въ-слдствіи водворенія Варяговъ и монгольскаго ига были боле внутренни, боле глубоки, дйствительны, чмъ реформа Петра, и обнимали вс сословія, а не одно какое-нибудь! (стр. 331).
Посл того, мы находимъ опроверженіе мннія, будто бы Петръ-Великій возбудилъ пристрастіе къ иностранцамъ. И обвиненія и оправданія очень-стары и общеизвстны.
‘Пристрастіе къ иностранцамъ’ говоритъ между-прочимъ авторъ ‘есть наслдственный порокъ всхъ славянскихъ племенъ, отъ самой глубокой древности, порокъ, въ коемъ обвиняютъ ихъ даже чужіе писатели. Что ваше, того намъ и не надо — вотъ, къ прискорбію, девизъ, въ нкоторыхъ отношеніяхъ, славянскихъ исторій, который изгладится въ той мр, какъ распространится истинное просвщеніе’ (стр. 353).
Не взводитъ ли г. Погодинъ напраслины на Славянъ? Свое не было ли у нихъ таковъ, что они поневол бросались на чужое? Допустить въ огромномъ племени какую-то безпричинную и безкорыстную страсть къ чужеземному, противорчитъ здравому смыслу, тмъ боле, что пословицы, ‘отъ добра добра не ищутъ’, ‘славны бубны за горами’, и множество другихъ доказываютъ, что и мы, не хуже другихъ, умли сберегать, что намъ казалось хорошо и довольствовались своимъ, неподвижность нравовъ въ древней Руси тоже доказываетъ. Мы, съ своей стороны, думаемъ и убждены, что страсть Славянъ къ чужеземному (впрочемъ, замтимъ, не безъ разбора), иметъ глубокое историческое основаніе, ясне всхъ лтописей и документовъ говоритъ объ ихъ внутреннемъ быт и обличаетъ въ этомъ племени большую даровитость, воспріимчивость и способность къ развитію. Если человкъ или народъ ищетъ лучшаго, не стсняясь преданіями и правами, врно передъ нимъ великая будущность, богатство силъ доказываетъ способность самоотрицанія. Конечно, на этотъ предметъ можно взглянуть и съ другой точки. Кто легко примнится къ чужому, тотъ можетъ не имть ничего своего, по юности, несовершеннолтію или и по безсилію: но въ такомъ случа страсть къ чужеземному все-таки не порокъ. Всякій въ прав ршать этотъ вопросъ такъ или иначе, по своему взгляду, предрасположенію или предразсудкамъ: только признать страсть къ чужому, какъ врожденную характеристическую черту Славянъ, совершенно-невозможно. Это противоестественно. Въ добавокъ, г. Погодинъ самъ-себ противорчитъ: онъ говоритъ, что эта страсть пройдетъ со-временемъ, стало-быть, это историческое явленіе, преходящее, а такія явленія не бываютъ безъ причинъ. И если есть причины такой страсти, ее нельзя называть наслдственнымъ порокомъ.
Доказавъ, дале, что Петръ не перервалъ своей реформой отечественнаго образованія, авторъ, по своему обыкновенію, объясняетъ молодымъ ученымъ юристамъ, какъ должно изучать законодательство Петра-Великаго, и такъ, въ-слдствіе такого изученія, мы получимъ право основательно судить о реформ и ея значенія.
‘Тогда вмст (говоритъ авторъ) возвратится подобающая честь и нашей древней Исторіи, коею пренебрегаетъ легкомысленное и опрометчивое невжество не видя ее близорукими своими глазами изъ-за Петра Великаго, полагая въ слпот своей, что первое государство міра въ пол-экватора и четверть меридіана, ршающее судьбы Европы и всего міра, родилось въ одночасье, что Петръ Великій дйствовалъ случайно, что колоссъ можетъ держаться на песк или воздух, что сумма можетъ быть безъ слагаемыхъ’ (стр. З55 и 356).
Тутъ что-нибудь изъ двухъ: или авторъ выдумываетъ небывалыя мннія, или онъ незнакомъ хорошо съ теперешними взглядами на русскую исторію. Кто говоритъ, что Россія родилась въ одночасье? Кто говоритъ, что Петръ-Великій дйствовалъ случайно? Кто думаетъ, что колоссъ можетъ держаться на песк или воздух? Намъ, по-крайней-мр, не случалось ни читать, ни слыхать подобнаго даже въ частныхъ разговорахъ. Вроятно г. Погодинъ имлъ въ виду, что нкоторые не безъ основанія считаютъ Россію твореніемъ, созданіемъ Петра-Великаго, и, не отвергая матеріальнаго существованія элементовъ, изъ которыхъ воздвиглась Имперія преобразованія, смотрятъ однако на нихъ только какъ на матеріала, оживотворенный и одухотворенный Петромъ. Въ этомъ смысл, какъ мы знаемъ, многіе не приписываютъ особенной важности до-петровой Россіи, тмъ мене видятъ они въ ней хранилище и осуществленіе какихъ-то вчныхъ, неумираюшихъ таинственныхъ истинъ, которыя, въ-сожалнію, заслонены теперь отъ насъ реформой и должны въ-послдствіи обновить собою и ръ. Своего относительнаго, историческаго значенія, сколько мы знаемъ, никто у ней не отнимаетъ. Г. Погодинъ, вроятно, имлъ въ виду также мнніе, что реформа Петра, по крайне-ограниченному, полувосточному состоянію страны, въ которой она произошла, носила и должна была носить чисто-личный характеръ, такъ-что ея единственный двигатель — Петръ, былъ для Россіи все, что онъ дйствовалъ, какъ ея воплощенный идеалъ, и во имя см же дйствовалъ, какъ ея воспитатель, исправитель, опекунъ и наставникъ… Какъ представитель ея интересовъ, онъ былъ самозаконенъ наперекоръ е,і привычкамъ и преданіямъ потому что онъ былъ — Россія, и основываясь на этомъ своемъ значеніи, которое чувствовалъ и непосредственно сознавалъ, какъ геній, Петръ не имлъ нужды ни въ какомъ оправданіи и ни въ какой поврк. Не соглашаясь съ нимъ Россія была неправа. Отсюда и успхъ его дла, послдовавшій съ баснословною скоростью. Но при такомъ взаимномъ отношеніи великаго преобразователя и Россіи, форма, имъ данная, необходимо должна была имть личный характеръ, носить на себ печать Петра не только какъ преобразователь, но и какъ такого-го лица. Г. Погодину показалось, что это значитъ, что реформа была случайна. Предоставляемъ всмъ судить, такъ ли это?.. Также точно не выяснилъ себ г. Погодинъ и многихъ, другихъ мнній, что видно изъ его нападеній на нкоторые! изъ современныхъ толковъ.
За этимъ слдуютъ опять вещи очень-старыя и извстныя о всемірномъ значеніи Петра, онъ положилъ основаніе соединенію двухъ различныхъ фазъ человческаго образованія, западной и восточной. Они различаются между собою, какъ церкви восточная и западная:
‘Одному принадлежитъ изслдованіе, другому врованіе, одному безпокойство, движеніе, другому спокойствіе, пребываемость: одному неудовольствіе, другому терпніе, стремленіе вн и внутрь, сила средобжная и средостремительная, человкъ западный и восточный. Оба эти образованія, отдльно взятыя, односторонны, неполны, одному недостанетъ другаго’ (стр. 358).
Такимъ-образомъ, Петръ начинаетъ собою новую эпоху въ исторіи человчества, западно-восточную, европейско-русскую, въ которой западная пытливость будетъ освящена восточной врой.
Можетъ-быть, и будетъ слово въ-слово такъ, какъ выражается г. Погодинъ, но покуда это все еще мечта, очень-правдоподобная, сбыточная — положимъ — но до-сихъ-поръ еще неосуществившаяся, и потому служащая плохимъ объясненіемъ значенія реформы. Не знаю, зачмъ въ ней прибгать, когда фактъ можно объяснить гораздо-проще, ближе, понятне, не идя отъ предположеній, еще имющихъ осуществиться. На конецъ, насъ удивляетъ, какъ г. Погодинъ могъ напасть на мысль объ этомъ европейско-русскомъ синтез: по всему видно, что онъ не очень благоволитъ къ Западу и очень благоволитъ въ Востоку — слдовательно, не совершенно-безпристрастенъ и къ тому и другому.
Европейскій періодъ нашей исторіи, и начавшійся Петромъ-Великимъ, окончился съ первою четвертью настоящаго столтія. Теперь начинается, по мннію г. Погодина, періодъ національный, который, можетъ-быть, будетъ періодомъ въ исторіи Европы и человчества.
А значеніе реформы все-таки не понятно!
Статья о Посошков, написанная по поводу изданія сочиненій этого замчательнаго человка въ 1842 году, есть не что иное, какъ выписка изъ его книги О Скудости и Богатств, открытой г. Погодинымъ и напечатанной имъ вмст съ другими двумя сочиненіями того же автора. Многія мста очень любопытны. Мы ея потому не разбираемъ здсь, что г. Погодинъ очень-мало говоритъ въ этой стать отъ себя, а почти-везд подлинными словами Посошкова.
Изъ произведеній историко-литературной дятельности г. Погодина въ 1845 году, въ составъ разбираемой нами книги вошли дв статьи: Параллель русской исторіи съ исторіей западныхъ европейскихъ государствъ относительно начала — которая бы, за уже напечатана въ книг подъ заглавіемъ ‘Изслдованія, Замчанія и Лекціи’ и За русскую старину,— статья, помщенная въ ‘Москвитянин’. Об проводятъ одну мысль, хотя и написаны по разнымъ поводамъ. Мы видли, что еще во вступительной лекціи, въ 1832 году, г. Погодинъ съ особенною любовію останавливался на паралеллизм между исторіею Россіи и европейскихъ государствъ, не смотря на несходство, даже противоположность Россіи съ Европой во многихъ отношеніяхъ. Ту же мысль встртили мы даже въ стать о мстничеств, написанной гораздо-позже. Такимъ-образомъ, она не только не была забыта авторомъ, но успла въ немъ развиться до послднихъ своихъ результатовъ. Не знаемъ, сознательно или безсознательно, только авторъ убдился наконецъ совершенно, что русская жизнь и европейская Совершались хотя и на разныхъ почвахъ и ноль различными условіями, однако въ уровень, параллельно. Это невольно заставило его смотрть на наши событія съ европейской точки зрнія, видть въ нихъ чего въ нихъ не было, и придавать имъ смыслъ, котораго они не имли, и такимъ-образомъ и поставить на оборотъ все, что у насъ совершалось. Быть-можетъ, авторъ былъ увлеченъ потокомъ, необходимою послдовательностью мыслей, которымъ съ самаго начала неосторожно поддался. Какъ бы то ни было, но результаты этого были печальны. Проводя параллель между началомъ русскаго и европейскихъ государствъ, г. Погодинъ сдлалъ много ошибокъ, исказилъ пропасть фактовъ, прибгалъ къ страннымъ, удивительныхъ натяжкамъ, чтобъ остаться врнымъ себ и своей мысли, жертвъ принесено этой мысли много. Подробный ея разборъ мы представимъ въ критик ‘Изслдованій’ г. Погодина объ русской исторіи, гд эта статья напечатана. Рдко гд можно встртить столько парадоксовъ, такое произвольное обращеніе съ данными, какъ въ этой параллели…
Въ стать За русскую старину, въ послдней книг, та же мысль является совсмъ въ другомъ вид Въ’Параллели’ она изложена догматически, спокойно, повствовательно, напротивъ, ратуя за старину, г. Погодинъ представляетъ ее какъ дло въ тяжб, доказываемое и опровергаемое, — и, защищая ее. не везд выдерживаетъ умренный топь, подъ-часъ, разгорячась, можетъ-быть, выведенный изъ терпнія противниками, г. Погодинъ прибгаетъ къ доводамъ чрезвычайно-категорическимъ, неопровержимымъ и въ особенности неопровергаемымъ. Мы это увидимъ ясне разбирая статью, которая очень-любопытна во многихъ отношеніяхъ…
Въ 1845 году, въ 25 нумер ‘Московскихъ Вдомостей’ помщена была статья подъ заглавіемъ: Бретань и ея жители. Въ этой стать, между-прочимъ, было сказано, что ‘средній вкъ не существовалъ для нашей Руси, потому что и Русь не существовала для него’. Мы твердо уврены, что авторъ крпко поостерегся бы написать эти столько невинныя слова, еслибъ онъ могъ напередъ предвидть, это изъ нихъ выйдетъ.
Г. Погодинъ взглянулъ на эти строки совсмъ-другими глазами, чмъ мы, т. е. онъ не только не нашелъ ихъ невинными, но, напротивъ, открылъ въ г ихъ желаніе ангора ‘бросить тнь на наши хроники’ усплъ подслушать, какъ эти слова произнесены будто ‘съ состраданіемъ’, разумется, къ Россіи. Такое намреніе, выходящее изъ обыкновенныхъ литературныхъ, на-примръ, какъ еслибъ кто-нибудь назвалъ германскія владнія нашими пятидесятыми губерніями — должно было получить и чрезвычайный ходъ. Судить за тнь, брошенную на русскія лтописи, за сожалніе (кажущееся, подозрваемое), что у насъ не было среднихъ вковъ, — было бы слитномъ слабо. Чтобъ предупредить подобныя идеи на будущія времена, г. Погодинъ ршилъ, какъ водится, представить всевозможныя доказательства противъ нихъ, и употребить вс средства, не разбирая. для уличенія виноватаго. Какъ тонкія и искусный адвокатъ отечественной исторіи, г. Погодинъ повелъ рчь издалека.
‘Въ 1830-хъ годахъ, излагая, въ одномъ изъ журналовъ того времени систему Европейский Исторіи Гизо, только что появившуюся у насъ, я имлъ честь замтить знаменитому Профессору объ его односторонности, и сказать, что исторію Запада нельзя выразумть вполн, не обращая вниманія на другую половину Европы, на исторію Востока, шедшаго съ нимъ параллельно (?)…
…’Не странно ли встртить, даже въ образованномъ класс, людей столько запоздалыхъ, столько отсталыхъ или столько ослпленныхъ, которые, имя предъ своими глазами Петрову Россію, могутъ смло, не запинаясь, выговаривать, что этотъ колоссъ, готовый и вооруженный, произошелъ изъ ничего, безъ всякаго предварительнаго пріуготовленія, безъ Средняго вка’ (стр. 437—439).
Замтьте, какъ разбираетъ вещи г. Погодинъ! Желая сдлать изъ русской исторіи ‘охранительницу и блюстительницу общественнаго спокойствія’, онъ непремнно требуетъ, чтобъ и она имла свой средній вкъ, посл котораго, какъ извстно, и начала развиваться полиція предупредительная. Иначе у насъ она была бы невозможна, а это не допускается г. Погодинымъ. За тмъ подробно доказывается, что у насъ былъ средній вкъ:
‘Средній вкъ у насъ былъ, скажу я неизвстному автору, былъ, какъ и въ Западной Европ, но только подъ другою формою, тотъ же процессъ у пас совершался, какъ и тамъ, т же задачи разршались, только посредствомъ другихъ пріемовъ, т же цли достигались, только другими путями.’ .. .’И у насъ было введено Христіанство, только иначе, мирно и спокойно, съ крестомъ, а не съ мечемъ, и мы начало молиться единому Богу, но на своемъ язык, понимая свои молитвы, а не перелепетывая чуждые звуки, и у насъ образовалось духовенство, но духовное, а не мірское, и мы преклонялись предъ нимъ, но предъ его словомъ и убжденіемъ, а не властію. Въ политическомъ отношеніи было также раздленіе, междоусобная воина, централизація, единодержавіе. У насъ не было, правда, рабства, не было пролетаріевъ, не было ненависти, не было гордости, не было инквизиціи, не было феодальнаго тиранства, за до было отеческое управленіе, патріархальная свобода, было семейное равенство, было общее владніе, была мірская сходка: однимъ словомъ, въ Среднемъ вк было у насъ то, объ чемъ такъ старался Западъ уже въ Новомъ, не усплъ еще въ Новйшемъ и едва ли можетъ успть въ Будущемъ. Мы явили свои добродтели и свои пороки, мы совершили свои подвиги, мы имли свои прекрасные моменты, мы можемъ указать на своихъ великихъ людей’… (стр. 439 и 440)
Положимъ, что все это такъ же справедливо и основательно, какъ на самомъ-дл несправедливо и выведено изъ одного вншняго сходства событіи, которое ничего не доказываетъ, допустимъ на минуту, что мы пережили средній вкъ въ форм нсколько-различной отъ европейской, но все-таки пережили. Спрашивается, какъ же явилась у насъ такая полная, радикальная реформа въ начал XVIII вка, и зачмъ она была нужна?
‘Петръ Великій, по необходимости, въ слдствіе естественныхъ географическихъ отношеній Россіи къ Европ долженъ былъ остановить народное развитіе и дать ему на время другое направленіе’ (стр. 441)
Хорошо стало-быть, эта необходимость была только вншняя, вовсе не условленная внутреннею неразвитостію? Спрашивается посл этого, какимъ же образомъ пароль.имвшій такое же богатое развитіе, какъ Европейцы, не усплъ въ-продолженіе своей жизни напастись противъ вншнихъ враговъ и на свою потребу всмъ тмъ, чмъ напаслись паши западные сосди? Вы скажете: да мы и запаслись, только наше было другое. Во-первыхъ, это несправедливо. Очень-многаго у насъ не было, чти у нихъ было, многое мы давно уже отъ нихъ заимствовали надолго до Петра, а во-вторыхъ, то, что и было у насъ своего было, однако хуже европейскаго: это оказалось на самомъ-дд, ибо будь наше лучше, не мы бы у нихъ стали занимать,? они у насъ. Вотъ и доказательство, что мы жили вовсе не гою жизнью, какою Европа, а жизнью нисшею, въ противномъ случа, мы бы развились, правда, по-своему, но не хуже ихъ, и когда установилось между нами общеніе, мы стали бы мняться другъ съ другомъ, а не становиться въ такія неравныя отношенія, въ какія стали со временъ реформы. Пропускаемъ вс ложные выводы автора изъ ложнаго основанія, что у насъ были средніе вка, какъ и въ Европ, будто мы теперь, когда періодъ Петра-Великаго окончился, начинаемъ припоминать себя, а не жить новою, никогда небывалою въ Россіи жизнью, будто для насъ начинаетъ становиться тяжкимъ иностранное иго, умственное и ученое, когда теперь мы ознакомились съ Европою едва-ли не ближе, основательне, чмъ когда нибудь прежде и т. д. Пропускаемъ также не идущія къ длу оправданія противъ литературныхъ нападеній, будто-бы взводимыхъ на ‘Москвитянина’. Публика и общественное мнніе уже ршили этотъ вопросъ окончательно, а по пословиц, гласъ народа — гласъ Божій’. Поспшаемъ къ концу и статьи и книги, который во многихъ отношеніяхъ особенно замчателенъ. Авторъ статьи о Бретани сказалъ между-прочимъ, что мы навсегда распростились съ нашей неподвижной стариной, съ безвыходнымъ застоемъ кошихинской эпохи. Г-нъ Погодинъ, воспользовавшись случаемъ, восклицаетъ,
‘Избави насъ Боже отъ застоя Кошихинской эпохи, но и сохраните насъ, Высшія Силы, отъ Кошихинскиго прогресса, — прогресса Кошихина, который измнилъ своему отечеству, отрекся отъ своей вры, перемнилъ свое имя, отказался отъ своего семейства, бросилъ своихъ дтей, женился на двухъ женахъ, и кончилъ свою несчастную жизнь отъ руки тхъ же иноплеменниковъ, достойно наказанный за свое легкомысленное и опрометчивое отступничество!’
Да, Кошихинъ — человкъ достойный всякаго сожалнія! Онъ былъ необыкновеннаго ума, какъ свидтельствуютъ объ немъ даже иностранцы, бывшіе объ насъ, особливо въ то время очень-низкаго мннія.
Оканчивая статью, мы не можемъ, сказать вмст съ г. Погодинымъ: ‘dix et salvavi animant. Ставъ на таку. ограниченную точку зрнія, какъ онъ, можно совершенно удовлетворить нсколькими фразами, наставленіями и двусмысленными возраженіями стремящимися не къ видимой цли, а гораздо-дале.