Исторические условия интеллектуального развития в России, Щапов Афанасий Прокофьевич, Год: 1868 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 42 минут(ы)

ИСТОРИЧЕСКІЯ УСЛОВІЯ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНАГО РАЗВИТІЯ ВЪ РОССІИ.

II.

Изъ предъидущихъ вашихъ статей читатель могъ видть, что въ умственномъ развитіи русскаго народа главную историческую роль играло численное преобладаніе рабочаго класса надъ интеллектуальнымъ и непосредственно-натуральное развитіе надъ теоретическимъ. Взвсимъ силу самыхъ фактовъ, подтверждающихъ наше мнніе.

Вковая физическая работа народа въ непосредственной сфер природы, вслдствіе естественной реальности и физическаго значенія своего, не только естественно вела и ведетъ рабочій народъ къ реально-умственному развитію, но и развивала и развиваетъ въ немъ преимущественно такіе интеллектуальные органы, которые являются существенными рабочими силами въ опытномъ естествознаніи. Эта вковая работа преимущественно развивала въ народ органы вншнихъ чувствъ, въ особенности реально-познавательную дятельность зрнія, слуха и осязанія и память зрительную, слуховую и осязательную. Вслдствіе этого рабочій народъ, ну, темъ своей вковой физической работы — колонизаціонной, земско-строительной и естественно-промышленной, копилъ отдльныя, элементарно-конкретныя впечатлнія, представленія и знанія, какія выработывались и пріобртались чувствами изъ непосредственно-натуральныхъ наблюденій. И этотъ первоначальный, элементарно-конкретный матеріалъ непосредственно-эмпирическаго міросозерцанія-выразился, въ высшей степени, въ реальномъ или природо-изобразительномъ содержаніи и состав народнаго языка и особенно словаря великорусскихъ областныхъ нарчій, въ цломъ кодекс народныхъ физическихъ примть, большею частію суеврныхъ, но частію и разумныхъ, въ своеобразныхъ сенсуально-эмпирическихъ представленіяхъ и понятіяхъ народной физики, метеорологіи, астрономіи, ботаники, зоологій, географіи и проч., и, наконецъ, частію въ немногихъ простонародныхъ описаніяхъ — зоологическихъ, географическихъ и т. п.

Вслдствіе этого исключительнаго воспитанія и умственнаго развитія народа въ практической школ природы, вслдствіе постоянной дятельности вншнихъ чувствъ, теоретическому мышленію были обведены самыя тсныя границы. Сенсуальная логика народной мысли была преобладающимъ элементомъ въ нашемъ умственномъ міросозерцаніи. Какъ физическія, мускулярныя силы народа природа вызывала на работу земскаго строенья, на физико-географическое, колонизаціонное движеніе и разработку русской земли изъ подъ черныхъ дикихъ лсовъ, такъ и эти интеллектуально-рабочія силы народа — вншнія чувства и сенсуальную память — природа вызывала на такую-же умственно-рабочую дятельность, на непосредственно-чувственное познаніе всхъ встрчавшихся на пути колонизаціи и земскаго строенія физико-топографическихъ, зоологическихъ и другихъ реальныхъ подробностей и особенностей,— на познаніе чувствами и памятью всхъ путей и ухожаевъ колонизаціи, всхъ межевыхъ знаковъ, куда ходилъ топоръ, ходила коса и соха, вообще — на выработку непосредственно-натуральнаго опыта и знанія. Органы чувствъ, во время физической работы и непосредственно-физическаго, чувственно-рабочаго опыта и наблюденія въ сфер природы, копили первоначальныя, элементарно предметныя, непосредственно-реальныя впечатлнія и рождавшіяся изъ нихъ представленія и понятія, а память сохраняла ихъ, зрніе, слухъ, осязаніе и память зрительная, слуховая и осязательная были такимъ образомъ главными умственно-рабочими факторами этой примитивно-познавательной дятельности народа и его эмпирическаго мышленія. При господств вншнихъ чувствъ надъ мыслящимъ и познающимъ разумомъ, вмсто идей и теорій чистаго разума, вмсто научно-философскаго мышленія, развивался по преимуществу грубый физическій эмпиризмъ. Природу, за темными, дремучими лсами и водами, народъ познавалъ, на пути своего колонизаціоннаго распространенія, только въ тхъ предлахъ, ‘куда ходилъ топоръ, ходилъ плугъ, ходила коса или бортная кжень’ или на водахъ ‘идже обычай имли приставити’,—слдовательно, въ предлахъ чувственной видимости, наглядности и осязаемости. При неразвитости теоретическаго мышленія и при господств познавательной воспріимчивости чувствъ, умъ народный обогащался только непосредственно-чувственными, предметными впечатлніями, но неспособенъ былъ развивать никакихъ сложныхъ обобщеній, отвлеченныхъ понятій, теорій, идей. На пути вковой сверо-восточной колонизаціи, на пути непосредственно-очныхъ досмотровъ и дозоровъ земель и лсовъ, гд, по характеристическому выраженію актовъ, былъ только назнаменанъ топоръ,— ‘ему бросались въ глаза и шли на умъ только такія непосредственно-чувственныя физическія примты, какъ межи и межевые знаки — троевиловистые дубы, пни, березы суковатыя, ‘ямы, да овраги’ и т. л. Полнымъ выраженіемъ такого чувственно-эмпирическаго мышленія и проявленія зрнія, слуха и памяти зрительной, слуховой и осязательной служатъ, между прочимъ, такъ называемыя, въ актахъ юридическихъ, межевыя записи, дозорныя книги, досмотрныя записки. А въ нихъ вотъ, какія, напримръ, примты и представленія сообщали уму органы зрнія и осязанія и память зрительная, слуховая и осязательная: ‘Отъ Осиновскія пустыни Баева,— читаемъ, напримръ, въ межевой записи 1631 года,— въ овраг стоитъ дубъ, отъ земли голенастъ, въ верху суковатъ, а на немъ грань, а отъ того дуба на столбъ дубовой, а на немъ дв грани, а у столба дв ямы, а столбъ стоитъ противъ горлаго пня, на которомъ были старые грани, а отъ того столба долинною водотечью внизъ на столбъ дубовой, а на немъ дв грани, а отъ того столба внизъ же вражкомъ суходоломъ на столбъ дубовой, а на немъ дв грани, а столбъ стоитъ на водотечи, а отъ того столба прямо къ болоту на березовый пень, а на немъ дв грани старыя, а отъ того столба. въ болото жь на иву, вверху суковата, безъ верху, поклепа на всходъ, а на ней дв грани, а отъ тоя ивы черезъ болото на березу кудревату, а отъ тое березы въ путь тмъ же вражкомъ суходоломъ водотечью на березу, отъ земли голенаста, вверхъ кудревата, поклепа на полдень, а отъ того столба черезъ болото къ полю на березу, отъ земли голенаста, виловата, а отъ того столба къ черному лсу на дубъ, отъ земли голенастъ, съ длью, вверхъ кудреватъ, а отъ того столба береза стоитъ у ивова куста, а на немъ новые грани по об стороны, а по сказк старожильцовъ, была-де въ ивовомъ куст осина, а на ней были старые грани, и ту-де осину, вырубилъ деревни Юрьевки крестьянинъ Борко’. Точно также географію, и вообще природу руской земли не умли иначе описывать, какъ только по самымъ виднымъ и осязательнымъ физико-географическимъ признакамъ~по ркамъ, волокамъ, озерамъ, лсамъ и т. п. урочищамъ, — до мр того, какъ плыли, такъ сказать, ощупью отъ устья одной рки до устья другой, и видли, гд какая рка и посл какой пала въ другую рку и т. д. Кром устьевъ ркъ, луковъ или прилукъ, волоковъ и т., п. ничего другого не видли и не замчали. О высшихъ теоретическихъ соображеніяхъ и выводахъ не. догадывались и не мыслили. И вс эти топографическія или географическія описанія, какъ опыты первоначальнаго, непосредственно-чувственнаго познанія земли, вызывавшіяся исключительно практическими, рабоче-промышленными и колонизаціонными цлями, производившіяся ощупью или, по выраженію актовъ, дозорами и досмотрами, и по слухамъ или пойманью языковъ, напримръ въ Сибири,— были ничто иное, какъ толькц чувственно-наглядныя копіи или чертежи каждаго шага по волокамъ, каждаго пути и ухожая, или каждаго плаванья отъ устья одной рки до устья другой, съ обозначеніемъ иногда самыхъ дней пути и проч. Такъ составлены были, въ конц XVII вка: ‘Книга большаго чертежа’, въ 1667 г. ‘Чертежъ сибирской земли’ ‘Чертежная книга Ремезова — боярскаго сына Тобольскаго города’ {Книга большаго чертежа, изд. 1838 г. Времен. 1849 г. Ч. III: списокъ съ Чертежа сибирской земли.}. Также составлялись и вс мстные чертежи и росписи сибирскихъ земель и ркъ, а также вс дозорныя и писцовыя книги, досмотрныя Записки и т. п. Органъ зрнія былъ главнымъ органомъ народнаго міросозерцанія. И здсь, въ сфер зрнія, что при работахъ и промыслахъ народныхъ наиболе доступно было непосредственному зрнію и зрительному наблюденію народа, то онъ и познавалъ лучше, подробне и. точне. Непосредственно-натуральвыя, зрительныя наблюденія промышленныхъ людей, въ наиболе подлежащей чувствамъ сфер природы, напр. зоологической, растительной,.топографической и, т. п., по реально-эмпирической точности и фактичности своей, иногда возвышались даже до степени естественно-научнаго достоинства {Боле подробныя доказательства этого читатель найдетъ въ дальнйшей глав о физико-географическихъ и этнологическихъ условіяхъ интеллектуальнаго развитія русскаго народа.}. Таковъ, наприм., напечатанный въ путешествіи академика Лепехина естественно-историческій опятъ описанія морскихъ рябъ и зврей — архангелогородскаго купца Фомина. При господств познавательной наблюдательности органа зрнія и вообще вншнихъ чувствъ, простонародные писатели, самоучки-натуралисты, въ род Фомина, описывая природу, больше обращали вниманіе на такія явленія которыя преимущественно дйствуютъ на чувства и, въ частности, на органъ зрй я и слуха, и самую мру естествознанія опредляли пространственнымъ кругозоромъ или, по выраженію Фомина, театромъ органа зрнія. Тотъ же Фоминъ, о своихъ соотечественникахъ поморскихъ промышленникахъ,— замчаетъ, что мыслительныя способности ихъ не развиты настолько, чтобы анализировать идеи, и что они однимъ органомъ зрнія перенимаютъ то или другое, ‘открываюсь беззазорно, — говоритъ онъ, — что понятія изъ не приважены еще ни малымъ просвщеніемъ къ отдленію идей, и что они одними глазами пріобртаютъ переимчивость’ {Путешеств. Лепехина. Спб. Изд. 1805 г. Ч. IV, стр. 362.}. И взглядъ самого самоучки-натуралиста Фомина не превышалъ непосредственной сферы чувствъ, и характеризуется чувственно-образнымъ воззрніемъ. Напримръ, во введеніи къ своему зоологическому опыту, онъ такъ очерчиваетъ естественно-историческій кругозоръ, насколько онъ могъ его обнимать: ‘Нтъ еще толь изобилующаго понятіями разума, ниже толь изощреннаго, ученіемъ и опытами пера, которыя бы могли познать и описать всхъ, подверженныхъ человческимъ чувствамъ животныхъ. Если не могли еще быть обозрны вс неземныя и воздушныя удобновидимыя животныя, закрываемыя то пустотою пространныхъ степей, то непроницаемостью отдаленныхъ лсовъ, то дикостью населяющихъ поверхность земли народовъ, такъ что же скажемъ о наскомыхъ, малозримыхъ и почти невидимыхъ тварехъ, стройными тлами одаренныхъ… Море, занимающее дв трети поверхности земнаго шара, и населенное безчисленными родами животныхъ, боле всего не допускаетъ испытливыхъ очесъ къ открытію своей бездны, наполненной удивительною оныхъ недовдомостію… Возьмемъ въ примръ сей необъятности безчисленнаго множества морскихъ животныхъ слдующее начертаніе, которое разказываютъ очевитцы и дополняютъ описатели. Походъ сельдей представляетъ человческому взору огромное, величественное и преузорочное зрлище, лицами тмочисленныхъ разнородныхъ животныхъ дйствующаго Естества. Зрители, съ высочайшихъ корабельныхъ мачтъ, не могутъ, вооруженнымъ оптическими пособіями окомъ, достигнуть предловъ сребровиднымъ сельдянымъ блескомъ покрытой поверхности моря’. Наглядно, реально-изобразительно описавши дальше послдовательный ходъ сельдей и массы различныхъ морскихъ животныхъ, какъ он представлялись непосредственно-чувственному созерцанію, Фоминъ, и за тмъ, также преимущественно непосредствено-чувственнымъ представленіемъ, схватываетъ и обрисовываетъ такія впечатлнія морской природы, которыя боле всего дйствовали на зрніе и слухъ., ‘При такомъ смятенія водной стихія, — продолжаетъ онъ, — увеличиваютъ представленіе сего зрлища, со стороны атмосферы, тучи морскихъ птицъ, весь сельдяной походъ покрывающихъ. Он, плавая по воздуху и на вод, или ходя по густот, сихъ рыбъ, безпрестанно ихъ пожираютъ, и между тмъ, разногласнымъ своимъ крикомъ, провозглашаютъ торжественность сего похода. Сверхъ сего множества въ воздух птицъ, сгущается оный водяными столпами, кои киты, изъ отдушинъ своихъ безпрестанно выприсвиваютъ до знатной высоты, длаютъ сей воздухъ, по’ причин раздробленія сихъ огромныхъ водометовъ и преломленія въ нихъ солнечныхъ лучей, радужно-блестящимъ и дымящимся, а совокупно отъ усильнаго шипнія и обратнаго сихъ водоизверженій на поверхность моря паденія буйно-шумящимъ. Стенаніе китовъ, нестерпимымъ терзаніемъ отъ ихъ мучителей имъ причиняемое, подобное подземному томному, но весьма слышному реву, также звуки ударенія хвостовъ о поверхность моря, сими животными отъ остервеннія производимые, представляютъ сіи шумы страшными и воздухъ въ колебаніе приводящими. Сей величественный, сельдяной походъ, каковымъ его вообразить возможно, представляетъ напротивъ того страшный театръ поглощенія, пожренія и мученія, на которомъ несмтнымъ множествомъ и боле всхъ сельди истребляются’ и проч. {Путеш. Лепехина, ч. IV, стр. 304—308.} Дале Фоминъ, подъ руководствомъ, Линнея и другихъ натуралистовъ, весьма обстоятельно изображаетъ анатомическое строеніе морскихъ рыбъ и зврей, и опять настолько, насколько дали ему, для этого фактическаго матеріала, наглядно-опытныя наблюденія и свденія поморскихъ промышленниковъ. Такъ, въ сфер непосредственно-зрительнаго наблюденія, въ той области природы, гд было наиболе доступа естественному зрнію, и простые рабочіе промышленные люди могли вырабатывать простымъ, невооруженнымъ органомъ зрнія довольно подробныя и весьма точныя естественно-научныя знанія. Но какъ только что нибудь превышало естественную силу зрнія, выходило за предлы зрительнаго кругозора,— все то было уже неприступно и для умосозерцанія народнаго, покрыто было для него совершеннымъ мракомъ неизвстности, и потому крайне скудно выразилось въ самомъ язык народномъ. Такъ, звздное небо неизмримо превышало кругозоръ народнаго зрнія, потому-то изъ 20,374,000 звздъ на цломъ неб, исчисленныхъ телескопическимъ зрніемъ Струве, изъ 18 милліоновъ звздъ, видимыхъ въ 40-футовый зеркальный телескопъ въ одномъ только Млечномъ пути,— видимыхъ простыми глазами звздъ, на цломъ неб, насчитываютъ отъ 500—580 {Космосъ Гумбольдта, ч. III, стр. 125, 133.}. Но и изъ этого числа видимыхъ простымъ глазомъ звздъ глазъ русскаго народа усмотрлъ и обозначилъ въ своемъ убогомъ звздномъ каталог только звздъ 5 или 6, и то безъ всякой астрономической точности и опредлительности, даже не различая не только кучъ или группъ звздныхъ отъ вставляющихъ ихъ звздъ но и такъ называемыхъ двойныхъ звздъ, или же принимая цлую группу звздъ за одну звзду. Въ частности, въ групп Плеядъ, представляющей, между прочимъ, доказательство того, что и для русскаго народа, такъ же какъ для древнихъ грековъ и римлянъ, звзды, причисляемыя астрономами къ 7-й величин, оставались невидимыми для простаго глаза средней силы зрнія, — въ этой групп Плеядъ 6 звздъ древними народами видимы были простымъ глазомъ безъ труда, и въ. томъ числ три звзды 5-й величины {Именно, древними видимы были безъ труда простымъ глазомъ: одна звзда 3 и величины Альціона, дв звзды 4-й величины — Электра я Атласъ и три звзды 5-й величины — Меропа, Маіа и Тайгета, Космосъ, III, 55.}. Но глазъ русскаго народа не подмтилъ и не обозначилъ и этихъ видимыхъ простымъ глазомъ отдльныхъ звздъ изъ многочисленной группы Плеядъ, состоящей изъ 9 извстныхъ звздъ отъ 3-й до 8-й, величины и многихъ весьма малыхъ телескопическихъ звздъ: онъ вс ихъ изстари назвалъ и досел называетъ однимъ неопредленнымъ словомъ: въ одномъ мст — кучками или стожаромъ, въ другомъ — утичъимъ гнздомъ, въ третьемъ — ключами петровыми, да составилъ о созвздіи плеядъ примту: ‘коли звздисто и стожаръ (плеяды), или на медвдей’ {Сборникъ примтъ и пословицъ рус. народа — Даля.}. ‘Тамъ, говоритъ Гумбольдъ, гд степи, травяные луга или песчаныя пустыни представляютъ обширный горизонтъ, перемняющійся съ временами года, или съ потребностями пастушеской жизни и земледлія, восхожденіе и захожденіе созвздій становится предметомъ старательнаго наблюденія и мало по малу даже символическаго соединенія понятій. Созерцательная, неизмряющая астрономія начинаетъ тогда боле развиваться’ {Космосъ, ч. III, стр. 135.}. Такъ было у арабовъ въ аравійской пустын. Но народъ русскій, не смотря на ярко-звздное сверное небо, раскинувшееся надъ широкой равниной русской земли, не смотря на воспваемыя имъ въ псняхъ степи камышинскія, астраханскія, царицынскія, новороссійскія и т. п., не смотря, наконецъ, на равнинный просторъ такихъ открытыхъ степей, какъ степь киргизская, барабинская или колыванская и т. п. народъ русскій, работая въ древнія времена больше всего въ чернымъ дикихъ лсахъ, не имлъ досуга и привычки заглядываться на небо, какъ арабы, имвшіе даже обыкновеніе въ созерцаніи отдаленныхъ звздъ испытывать зрніе. Въ пустыняхъ полярныхъ, въ тундрахъ, наприм., туруханскихъ, гд русскіе поселенцы или путешественники нердко подвергаются галлюцинаціямъ такъ называемой ‘снжной слпоты’ или ‘галлюцинаціи пустыни’,— только тамъ русскіе пользуются или руководствуются звздами, какъ путеуказателями въ тундряныхъ пустыняхъ, примчая, напримръ, такъ называемую ими неподвижную колъ-звзду и т. п. Да отъ пастушескихъ временъ или отъ пастушескихъ народовъ, народъ русскій наслдовалъ безсмысленное чувственно-образное представленіе звзднаго неба подъ образомъ ‘поля колыбанскаго, карагайскаго или сіянскаго, полнаго скота астраханскаго, монастырскаго или ивановскаго’ и т. п. {Таковы, наприм., въ сборник Даля символическія изображенія небеснаго свода: велико поле колыбанское, много на немъ скота астраханскаго, одинъ пастухъ, какъ ягодка 1[небо, звзды, мсяцъ). Широко поле карагайское, на немъ много скота тараканскаго, одинъ пастухъ, ровно ягодка (тоже). Поле поливанское, много скота ивановскаго, одинъ пастырь и два яхонта (небо звзды, Богъ, луна съ солнцемъ). Есть поле сіянское, въ немъ много скота монастырскаго, одинъ пастухъ, словно ягодка (небо, звзды, мсяцъ). Сборн. послов. Даля, подъ словомъ вселенная, въ Чтен. общ. истор., стр. 1060.} За то появленіе на небесномъ свод, невиданныхъ прежде, новыхъ звздъ и кометъ всегда сильно дйствовало на зрніе народное, и въ старину всякій разъ обыкновенно записывалось въ лтописяхъ и хронографахъ. Въ особенности внезапное появленіе сильно мерцающихъ звздъ 1-й величины всегда возбуждало въ предкахъ нашихъ изумленіе, какъ необычайное, знаменательное событіе, совершающееся въ міровыхъ пространствахъ. Это изумленіе тмъ сильне было, что новыя и необычайныя звзда являлись не часто. Въ 5-ть съ половиною столтій, съ эпохи окончанія Альфонсовыхъ таблицъ, столь важной въ исторіи астрономіи, до временъ Вильяма Гершеля, отъ 1252 до 1800 года, насчитываютъ около 63 кометъ, а новыхъ звздъ только 9 {Въ XIII столтіи, въ теченіе 61 года, были видимы 3 новыя звзды, въ конц XVI и въ нач. XVII столтія, въ періодъ Тихо-де-Браге и Кеплера, 6 звздъ въ 37 лтъ. Космосъ III, 197.}. На Запад, при высокомъ развитіи естество-испытательнаго разума и математико-астрономическаго міросозерцанія, такое міровое событіе, какъ появленіе новой звзды, возбуждало не страхъ суеврный, а смлый пытливый духъ изслдованія, возбуждало энергическіе европейскіе умы въ новымъ обширнымъ астрономическимъ наблюденіямъ и соображеніямъ. Такъ, появленіе новой звзды въ 1572—1573 году, въ столь блистательную для астрономіи эпоху, въ вкъ Кеплера, де-Браге и Галилея, возбудило, по словамъ Гумбольдта, важнйшіе вопросы астрономіи. Тогда боле и боле начали признавать важность звздныхъ каталоговъ для удостовренія въ дйствительной новости вспыхнувшей звзды, начались изслдованія о періодичности, (т. е. новомъ появленіи въ теченіе многихъ столтій: даже де-Браге создалъ смлую теорію процессовъ образованія, и происхожденія звздъ изъ міроваго тумана, которая много иметъ сходства съ теоріею великаго Вильяма Гершеля {Космосъ III. 186.}. У насъ же подобныя необычайныя для глаза явленія на звздномъ неб не только не возбуждали зрніе къ возможному для него точнйшему и подробнйшему разсматриванію звзднаго неба, но, при совершенной неразвитости теоретической, раціональной умозрительности или силы мышленія, и при естественной, органической узкости зрнія, порождали еще разные чувственные обманы и суеврныя гаданья {Астрономію, превышавшую чувственный кругозоръ народа, предки наши относили даже къ отреченнымъ и еретическимъ или волшебнымъ книгамъ: ‘а се мудрованія, ими же отводятъ отъ Бога и приводятъ бсамъ въ пагубу: первая книга Марголой, рекше. Острологъ, вторая — острономія… еще книги суть еретическія Звздочтецъ‘ (Сборн. Солов. библ. No 860, л. 98) Олеарій говоритъ: ‘астрономію русскіе считаютъ волшебною наукою’ (Архивъ 25). Астрономія вообще превышала естественный кругозоръ зрнія и потому въ древней Россіи поучали: ‘высочайшаго себ — небеснаго измренія не ищи’ (Сборн. Сол. библ. No 925, л. 66—68, также л. 25—26). ‘Звздочтетецъ и планетникъ и любяй геометрію’ причислялись къ еретикамъ. (ibid. No 25—26).}. Неясное зрніе (vue indi stincte, по выраженію Араго), имющее многостороннія органическія причины, зависящія отъ сферической аберраціи, глаза, отъ диффракціи при краямъ зрачка или при рсницахъ и отъ раздражительности нервовъ, распространяющейся боле или мене значительно отъ возбужденнаго пункта стчатой оболочки, — неясное зрніе еще боле увеличивало чувственный обманъ и ложныя воззрнія на новыя звзды. Отсюда проистекало въ древней Россіи частое Видніе звздъ съ хвостомъ или звздныхъ хвостовъ. Лтописцы и хронографы часто повствуютъ о явленіи звздъ хвостатыхъ или съ хвостомъ, или аки копіе и т. п. {См. полн. собр. лтоп. хроногр, Солов. библ. No 864.} И досел простой народъ вритъ въ звзды съ хвостомъ, какъ въ предзнаменованія. Родоначальникъ скопческой секты Селивановъ говорилъ о себ: ‘когда народится сынъ Божій и приметъ крещеніе чистоты, въ то время явится звзда съ хвостомъ… И когда онъ облекся въ чистоту сына Божія, то дйствительно тогда же явилась на неб звзда съ хвостомъ, міръ тому не мало дивился’ {Посланіе Селиванова въ Чтен. общ. истор. стр. 89.}. Наконецъ, полагаясь на одно зрніе, при неразвитости умственной, логической способности различенія, народъ въ своемъ міросозерцаніи и представленіи, астрономическія явленія смшивалъ съ метеорологическими или атмосферными, я потому даже одинаково называлъ и т и другія, заимствуя образы отъ непосредственныхъ субъективныхъ ощущеній и впечатлній органа зрнія {Наприм., въ язык народномъ выражаются смшанно и отъ одного корни происходятъ слова: зарница — планета Венера (нижег., оренб.), заряница — утренняя или вечерняя звзда (псков., твер., осташ.) и зарница — отдаленная молнія и т. п.}. Точно также созерцаніе метеоровъ, при умозрительной неразвитости народа, не возбуждало въ немъ никакихъ научныхъ вопросовъ и соображеній, а Только производило въ зрніи народа оптическій чувственный обманъ, субъективныя и галлюцинаціонныя представленія и фантазмы органа зрнія, и, путемъ рефлексовъ, общее органическое ощущеніе страха, удивленія и т. п. Знакомыя, непосредственно-переДглазныя впечатлнія, зрніе народное переносило и въ сферу непонятныхъ для ума народнаго, необычайныхъ метеорическихъ явленій: въ нихъ народъ видлъ, наприм., человческія очи, голову, руки и т. п., и описывались они наглядно, глазомрно и чувственно-образными сравненіями, заимствованными отъ давно знакомыхъ чувствамъ предметовъ. Вотъ, напримръ, описаніе метеора, появившагося въ блозерскомъ узд въ XVII вк: ‘1662 года ноября въ 22 день было тихо, и небо все чисто, и морозъ лютый. Въ сел Новой Ерги и въ деревняхъ, по захожденіи солнца, явилось на неб многимъ людямъ страшное знаменіе, о какомъ никогда не слыхивали. Отъ солнечнаго запада явилась будто звзда великая и, какъ молнія, быстро покатилась по небу, раздвоивъ его и протянулась по небу, какъ змй, голова въ огн и хоботъ: такъ стояла съ полчаса. И былъ оттуда свтъ необычный, и въ томъ свт, вверху, прямо въ темя человку, показалась будто голова, и очи, и руки, и перси, и ноги разогнуты, точно человкъ, и весь огненный. И потомъ облакъ сталъ мутенъ, и небо затворилось, а, по дворамъ, и по хоромамъ, и по полямъ на землю палъ огонь, будто кужли горли, люди отъ огня бгали, а онъ, будто гоняясь за ними, по земл катался, а никого не жогъ, и потомъ поднялся въ тотъ же облакъ. Тогда въ облак стало шумть, и пошелъ дымъ, и загремло, какъ громъ, или какъ великій и страшный голосъ, и долго гремло, такъ что земля и хоромы тряслись, и люди отъ ужаса падали. А всякій скотъ къ тому огню сбгался въ груду и рты свои съ кормомъ зажимая и смотря на тотъ огонь, подымая за нимъ свои головы кверху, рычали каждый своимъ голосомъ. Лотомъ съ великою яростію пало. на землю малое и великое каменье горячее, а иное въ жару рвало, а людей Богъ помиловалъ, и скота не било, пало на порожнія мста, и снгъ около таялъ, а которое большое каменье пало, и то уходило въ мерзлую землю’ {А. И. IV, 330—332.}.

Вслдствіе вковаго господства непосредственно-натуральной дятельности вншнихъ чувствъ, реальная изобразительность составляетъ характеристическую, преобладающую черту въ самой организаціи народнаго языка {Здсь мы утрудимъ читатели, опуская многія другія подробности, все-таки довольно подробнымъ разсмотрніемъ реализмовъ народнаго языка. Языкъ, по сознанію не только такихъ знаменитыхъ современныхъ филологовъ, какъ Максъ Мюллеръ, признающій языкознаніе естественной наукой, но и такихъ знаменитыхъ натуралистовъ, какъ Ляйелль, Джонъ Гершель, Брока и многіе другіе,— подставляетъ самое лучшее выраженіе естественнаго народнаго умонастроенія и интеллектуальнаго, развитія. Ляйелль въ своей, книг ‘О древности человка’ заимствуетъ доказательства азъ исторіи народныхъ языковъ и посвящаетъ имъ даже почти цлую главу. Знаменитый астрономъ Джонъ Гершель, участвовавшій въ редакціи ‘Руководства къученымъ изысканіямъ для моряковъ и путешественниковъ’, къ глав объ этнографіи, присовокупилъ отъ себя довольно подробную программу лингвистическаго изученія различнаго видоизмненія и произношенія звуковъ въ языкахъ разныхъ народовъ (См. Руководство къ ученымъ изысканіямъ для моряковъ и путешественниковъ. Спб. 1861 г.). См. также мнніе Брсьй объ отношеніи лингвистики къ антропологіи въ ‘Извстіяхъ антропологическаго отдленія общества любителей естествознанія’ т. I, стр. 28—28. Для нашей цли достаточно, однакоже, самаго краткаго разсмотрнія народнаго словаря.}. Особенно словарь великорусскихъ областныхъ нарчій характеризуется въ высшей степени реальнымъ содержаніемъ и составомъ, природо-подражательною и чувственно-образною тропичностью, изобразительностью и, если можно такъ выразиться, веществословностью. Органы вншнихъ чувствъ являются главными факторами этого реальнаго склада народнаго слова. Прежде всего, они непосредственно сами по себ, по своимъ индивидуальнымъ, субъективнымъ ощущеніямъ, породили цлый циклъ чувственно-образныхъ народныхъ понятій и словъ. Такъ, наприм., одинъ органъ зрнія даже непосредственно самъ по себ создалъ множество своебразныхъ представленій и выраженій. Возбуждало, напримръ, солнце зрительную способность глаза, дятельность органа зрнія,— и вотъ отъ субъективнаго дйствія и ощущенія солнечнаго свта родилось, наприм., представленіе древне-русскихъ грамотниковъ и азбуковниковъ, что и самыя очи человческія создались отъ солнца — суть, такъ сказать, отсвтъ или изображеніе солнца. Зрніе созерцало различныя комбинаціи свта въ природ, на неб,— и вотъ, отъ одного корня слова ‘зрніе’ произошла цлая группа народныхъ названій различныхъ физическихъ формъ, комбинацій и проявленій свта. ‘Отъ того, — замчаетъ г. Афанасьевъ,— стихія свта и глаза, какъ орудіе зрнія въ первоначальномъ народномъ язык обозначались тождественными названіями, какъ, наприм., видно изъ словъ: зрть, взоръ, зоркій и поръ — свтъ, зоря, зарница — отдаленная молнія, зарница — утренняя звзда, предвстница зари, глаголъ зорить — прочищать, прояснять, просвтлять и т. п. {Мифическ. связь понятій: свта, зрнія, огня, металла и проч.— статьи г. Афанасьева въ Архив Калачева кн. 2 отд. V, стр. 3—15.} Такимъ же образомъ произошли понятія и слова топографическія, пространственныя, напримръ: озористый — огромный, пространный, глядень — высокое мсто, гора, съ которой можно далеко видть и. многое оглядть, визирку — глазомрно, или оглядывая и измряя пространство зрніемъ и т. п. Множество словъ въ народномъ язык произошло отъ впечатлнія на глазъ свта или тьмы и отъ дйствія различныхъ комбинацій свта и цвтовъ на зрніе. Точно также впечатлнія или ощущенія другихъ органовъ чувствъ также сами по себ породили особый разрядъ народныхъ физическихъ понятій, представленій и выраженій. Такъ, наприм., отъ дйствія звука на слухъ и вообще отъ впечатлній или ощущеній слуха произошли слдующія слова: слухъ — всть, молва, пдслухъ — свидтель и слушатель, глухо — неясно, невразумительно, ботъ — стукъ, тенъ-тенъ и гой-гой — колоколъ, рыкъ (тверск) — мычанье, въ значеніи мры разстоянія, наприм. говорятъ: ‘далеко ли отсюда? на коровій рыкъ, или на 3 коровьихъ рыка’, каркунъ — воронъ, погудало — смычекъ, озыкъ — окрикъ, сглаживанье или оговоръ, ворчъе — заговориванье, тептунъ — колдунъ (новг.), шумиха — волостная изба, въ которой обыкновенно, при сходкахъ, безъ шума необходится и т. п. Отъ чувства обонянія: душный — пахучій дурно или хорошо, душки и душица — растеніе Origanum Vulgare (псков. опочк.), душки — растеніе базилика (Ocymum basilicum), душмянка — растеніе кошечья мята (Repeta catavia арханг.) и проч. Отъ чувства вкуса: медвянка и медвяница — полевая трава съ желтыми цвтками, у которыхъ запахъ и вкусъ медовый, и въ которыхъ въ особенности собирается пчелами лучшій мед (псков., твер., остащ.), сладісожка — растеніе кашка, кислица — 1) щавель (вологод., костром., новгор., пермск. псков., томск.), 2) красная смородина (иркут., камъ, перм., уф.), 3) срая кислая капуста (яросл.), сладимый — пріятный, благорастворенный и т. п. Отъ осязанія: разщупыватъ — различать то, что представляется разсудкомъ, расчупатъ — понять, сяжокъ — тонкое осязаніе, ощупь, Свербигузъ — гарлупа (primula veris, орл.), жегало — крапива (твер., кашин.) и проч. Дале, вслдствіе преобладанія непосредственно-реальной познавательной дятельности или воспріимчивости вншнихъ чувствъ, надъ отвлеченно-теоретическою Мыслитльностью,— все, что превышало сферу вншнихъ чувствъ, все то и въ язык народномъ нашло самое ограниченное мсто и выраженіе. Въ немъ не развивались слова для обозначенія понятій отвлеченныхъ, теоретическихъ, умозрительныхъ. Леклеркъ поэтому справедливо замтилъ въ своей древней и новйшей исторіи Россіи: ‘почти для всего, что не иметъ тла и образа, для выраженія вещей, неподпадающихъ чувствамъ, недостаетъ въ русскомъ язык рченій’ {См. у Болтина замч. на Леклерка, II, стр. 29.}. Такъ, языкъ народный крайне бденъ отвлеченными, математическими и физическими понятіями и словами, да и эти немногія свои понятія онъ выражаетъ грубыми реально-метонимическими образами, заимствуя ихъ изъ непосредственно рабочей реально-познавательной сферы чувствъ. Таковы, наприм., понятія и слова: клинъ — острый уголъ (кур., орлов.), квадратный (казан., тетюш.), колесо — круговоротное движеніе, жироватъ — выводить тло изъ равновсія (тверск., осташк.), временить — измнять видъ свой вдали, отъ преломленія лучей въ воздух: ‘острова временятъ’ — говорятъ архангельцы, то есть, измняютъ видъ свой отъ дйствія рефракціи, времениться — на мор изъ дальняго разстоянія показываться вблизи (арханг.), {Когда плывутъ по морю въ виду земли, и въ это время случится туманъ, то берегъ кажется какъ-бы близь судна, иногда весь, иногда частями изъ-за тумана: ‘смотри-ка, земля-то завременилась! кажись, земля-то временится!’ (арханг.).} мельзить — казаться туманнымъ, неяснымъ представляться вдали какъ-бы дрожащимъ отъ дйствія рефракціи (арханг.) и т. п. При господств реально-познавательной способности вншнихъ чувствъ надъ мышленіемъ, народъ особенно не могъ выработать отвлеченныхъ, математическихъ понятій о пространств и времени, и выражалъ ихъ реально-предметно, метонимически. Онъ оріентировался или — лучше — обозрвался и опознавался въ пространств по солнцу,— и отсюда первое дленіе пространства, по отношенію къ солнцу, на лвое или сверное и правое или южное, и о солнц говорили встарину: ‘солнце деснуетъ.’ Дальнйшія измренія пространства выражались не отвлеченными, математическими или геометрическими единицами, а тоже наглядно-предметно, непосредственно-чувственными образами, по преобладающимъ въ томъ или другомъ пространств видимымъ и осязаемымъ предметамъ или урочищамъ. Напримръ, въ Сибири и въ Камчатк, казаки говорили, плывя по ркамъ: ‘столько-то песковъ прохали или осталось до острожка’, дучи по зимней дорог, говорили: ‘до острожка еще осталось тундрочка, березникъ, хребтикъ, сопочка, падь, да рчка’. {Москвит. 1843 No 3. } Въ туру ха искомъ кра, гд на однообразныхъ берегахъ Енисея, на такъ называемой ‘каменной сторон’, постоянно торчатъ и выпукло выдаются передъ глазами такъ называемыя корги — большія груды или кучи камней-валуновъ, частію обрушенныя отъ размытыхъ Енисеемъ скалъ, частію нанесенныя въ огромныхъ льдинахъ,— въ туруханскомъ кра, на Енисе, измряютъ пространство этими каргами, говорятъ, напримръ: ‘4 корги прохали или проплыли, еще осталось 3 корги’. Таковы же пространственно-измрительныя понятія и слова, заимствованныя отъ непосредственно-реальныхъ или предметныхъ чувственныхъ впечатлній: рыкъ (тверск.) — слышимое мычанье, въ значеніи мры разстоянія: ‘далеко ли отсюда?— на коровій рыкъ или на три коровьихъ рыка’: стрленіе лука — глазомрная мра разстоянія по выстрлу изъ лука. Въ старину говорили, напримръ: ‘бысть разстояніемъ новое жилище отъ перваго жилища, яко бы единою или дважды возможно есть стрлити стрлою вверхъ по рк (Хозюг)’ и проч. {Сборн. Солов. библ. No 182. повсть о Никодим Кожеезерскомъ. Или: лукъ — мра земли, содержащая 252 сажени долины и 64 сажени поперечника (ирк.), гоны — 1) мра пространства съ полверсты или съ версту (костр., кинеш.), 2) мра пространства въ нкоторыхъ мстахъ отъ 7 до 10, а въ другихъ отъ 30 до 40 саженъ (вятск.) и проч.}. Еще трудне было языку, безъ посредства чувствъ, безъ помощи чувственно-образной реальности и предметности, дойти до отвлеченнаго понятія о времени и до раздленія времени на извстное число математическихъ единицъ. Эту общую форму воззрнія чувства народныя наполняютъ разными реальными образами — разными предметами, дйствіями и событіями, и языкъ, охватывая только наглядныя представленія реально-изобразительнымъ, чувственно-образнымъ описаніемъ предмета, дйствія или событія, или только называя физическія явленія и предметы или людскія, рабочія дйствія, характеризующія то или другое время, — такимъ образомъ давалъ знать объ общемъ отвлеченномъ понятіи, о времени. Смотря по мсту жительства, или по образу рабочей жизни, вообще смотря по физической или рабочей сфер непосредстренно-чувственной наблюдательности, рабочій народъ опредлялъ время различно. Напримръ: 1) трава (камъ) — въ значеніи года: ‘по которой трав, или который годъ? быкъ по пятой трав, теленокъ — однотравокъ (арханг.) — теленокъ по второму году, пережившій одно лто или одну траву, 2) вода (арханг.) — продолженіе времени около 12 часовъ или промежутокъ времени между каждыми двумя полными приливами или отлив’ами: сутки поморцы раздляютъ на дв воды, и замчая притомъ состояніе моря во время разсказываемаго событія, тмъ самымъ означаютъ время, наліримръ: ‘мы выхали на оленяхъ на палой вод, пріхали къ мсту на другой сухой’,— значитъ поздка продолжалась около 15 часовъ, 3) упряжки (новгор., твер.) — треть лтняго дня,— слово, употребляемое крестьянами, которые раздляютъ лтомъ работы свои на 3, а иногда и на 2 пріема: паханіе дб отдыха, когда лошадь надобно выпрячь, называется ‘упряжкою’, 4) выть — охота сть, отсюда время отъ ды до ды (арханг.), отъ ‘выти до выти’, 5) пряжа (псков.) — мра времени, опредляемая женщинами по пряж. Точно также, въ высшей степени реально, наглядно изображаетъ языкъ рабочаго народа вс какъ малые, такъ и большіе періоды времени, начиная отъ минуты и даже мгновенія до цлой части года, и реальные образы для выраженія ихъ заимствуетъ частію отъ актовъ и явленій физіологическихъ, частію отъ явленій физическихъ, частію отъ процессовъ растительности, частію отъ событій и работъ земледльческихъ, вообще отъ такихъ предметовъ, событій и явленій, какія всего больш дйствовали на чувства рабочаго народа. Таковы, наприм., слдующія слова: духовинка — небольшое продолженіе времени: давно ли пришелъ? есть духовинка, съ духовинку, или съ душокъ (псков., опочк.), въ кочета — въ птухи — въ полночь, въ свинъ голосъ — весьма рано, до вставайни (волог.) — раннимъ утромъ, до лягова — до вечера (владимір.). Народныя названія годовщинъ и дней заимствованы непосредственно-натуральною наблюдательностью чувствъ изъ жизни птицъ, отъ хозяйственныхъ растеній, домашнихъ животныхъ и т. п. Таковы наприм., наименованія годовщинъ и дней: грачевники, соловьиный день (22 мая), капустницы, луковъ день — 3 сентября (иркут.), кривые огурцы 13 іюня — день поздняго посва огурцовъ (пск., твер., осташ.), одна лошадь, одна корова, три овцы или дв свиньи — день пастушескій (орлов., малоарханг.). Названія мсяцевъ и другихъ большихъ періодовъ или частей года заимствованы преимущественно отъ процессовъ полевой и лсной растительности, а также отъ другихъ физическихъ явленій и работъ народныхъ. Таковы, наприм., названія, колосница, колосовица и колосьба время колошенья ржи (псков., твер., осташ., кур., обоян.), косовица — время покоса и уборки сна (тамб., борисоглб.), льдина (арханг.) — осеннее время замерзанія ркъ, ‘у насъ у перевощиковъ служба отъ радоницы до льдины’, въ туруханскомъ кра говорятъ: ‘отъ льда до льда’ нанялся въ работники, т. е. отъ вскрытія, до замерзанія Енисея. Вообще, изъ области природы вншнія чувства рабочаго народа въ необыкновенномъ изобиліи заимствовали образы, для выраженія различныхъ понятій, особенно отвлеченныхъ. Въ этомъ отношеніи, Словарь областныхъ великорусскихъ нарчій отличается особенно обильною и изобразительною реальностью. Реализмъ народнаго міровоззрнія простирается до того, что самыя психологическія понятія у него получили реальное значеніе. Таковы, наприм., слова: духовенъ (псков.) — болнъ, душевередно (сибир.) — смертельно, опасно, наприм., о звряхъ говорятъ: ‘попалъ, да не душевередно’, малодушный — сухощавый (псков., новорж., порх.), бездушный — имющій мало тепла: ‘дрова эти вовсе бездушны’, грубый — крутой, обрывистый, высокій, наприм., берегъ, и т. п. Съ другой стороны, психическіе акты и нравственныя понятія народъ выражаетъ словами самыми реальными, предметными. Напримръ: грунтъ — толкъ: ‘съ грунту сбился’, т. е. съ толку (псков.), развытъ — разсудокъ, отъ слова выть — порція, часть, наприм., пищи, грудно — мило, сердечно, мозговать — думать, соображать, достремиться — додуматься, догадаться, достремливый — смышленый, сообразительный, разщупать — понять, отскокъ — неустойка въ слов или увреніи, береза — знакъ согласія (псков., новорж.), болотный — глупый, безсмысленный, загибъ — недостатокъ нравственный, какая нибудь худая черта (псков., осташ., твер.) и т. п. Постоянно вращаясь въ сфер физическихъ предметовъ природы, рабочій народъ словно будто не умлъ и неуметъ иначе говорить и выражаться, какъ наглядно, предметно, реально. Онъ говоритъ, такъ сказать, самыми вещами, предметами, или реальнымъ, вещественнымъ языкомъ самой природы, насколько только могъ уловить и выразить его въ своемъ представленіи и слов. Почти изъ всхъ сферъ природы, непосредственно подлежащихъ вншнимъ чувствамъ, у него заимствованы образы для выраженія различныхъ его понятій и представленій. Точно также множество словъ заимствовано отъ зврей и птицъ, отъ почвы, отъ воды, отъ разныхъ природныхъ формъ и типовъ или отъ разныхъ физико-географическихъ урочищъ — отъ горъ, моря, лсовъ, степей и т. п., а также отъ метеорологическихъ явленіи, наприм., втровъ. Земледльческія работы народа обусловили въ народномъ словар особенное изобиліе словъ, относящихся къ метеорологическимъ явленіямъ, съ подробнымъ обозначеніемъ разнообразныхъ дйствій тепла, оттепели, мороза и изморози и проч., проявляющихся, наприм., въ воздух, въ вод, въ парахъ, въ почв и т. п. А въ сверномъ поморьи мореходные промыслы обусловили особенное развитіе словъ, относящихся, въ частности, къ морской метеорологіи. Вообще, словъ о Погод, о различныхъ метеорологическихъ перемнахъ и явленіяхъ въ разныя времена года, особенно о дожд, о разныхъ жизненныхъ физическихъ дйствіяхъ мороза и т. п. въ словар великорусскихъ областныхъ нарчій почти безчисленное множество: одно понятіе, наприм., о дожд или о дождливой погод выражается на разные лады цлыми десятками словъ {Въ частности особенно изобиленъ словарь народный реально-техническими словами, относящимися къ разнымъ работамъ народнымъ. Таковы, наприм., слова, относящіяся къ смолокуренію въ арханг. губ, въ шенкурскомъ узд: Щапъ — такъ называется въ шенкурск. узд, котораго жители особенно занимаются смолокуреніемъ, засчка наискось топоромъ въ сосновое дерево, для добыванія смолы (Шренка, въ Географ. Всти. 157. Лепех. Путеіи. IV, 435), засочка, засачиванье дерева, когда съ сосноваго дерева соскабливается кора съ цлью, чтобы изъ обнаженнаго ствола высачивались на поверхность смолистыя вещества его (ibid.), смелъе — разщепленныя почти въ лучинную толщину полнья сосноваго дерева, для выкуриванья изъ нихъ смолы (ibid.), майданъ — яма, выкапываемая въ земл для смолокуренія, пкъ — смола или родъ канифоли, получаемая черезъ перегонку сосновой смолы, летучія частицы этой послдней удаляются въ вид паровъ, а остающееся стекаетъ изъ мднаго котла въ бочки и называется пкъ. Такъ изъ скипидара выгоняется скипидарное масло, и остающееся смолистое вещество есть канифоль (ibid.).}. Наконецъ, вслдствіе непосредственно-чувственнаго физическаго міросозерцанія и физико-географическаго, колонизаціоннаго распространенія народа, реально-познавательная дятельность его вншнихъ чувствъ съ особенною подробностью и реальною изобразительностью выработала физико-топографическія представленія и слова. Реальность, наглядность и тутъ господствуетъ въ высшей степени. Устроившись и укоренившись, путемъ колонизаціоннаго самораспространенія, въ различныхъ мстностяхъ, рабочій народъ пришелъ въ такое физіологическое соотвтствіе съ различными мстными физико-топографическими условіями, съ разными мстными природными формами и типами, что и вс областныя нарчія его суть живой, типическій отпечатокъ мстныхъ, областныхъ природныхъ формъ и типовъ, или мстныхъ физико-географическихъ особенностей. Такъ, наприм., въ сверномъ поморьи, въ области моря, сверной тундры, свернаго оленя, лопарей, самодовъ и зырянъ,— и русскіе жители, потомки древнихъ новгородцевъ, пришедши въ физіологическое соотвтствіе со всми этими физико-географическими и этнографическими условіями поморья, съ особенною подробностью выработали слова, относящіяся къ морю, къ морской феноменологіи и метеорологіи, къ гидрографической топографіи моря, къ топографіи тундры, къ оленямъ и оленеводству и т. п. Въ поморскомъ, архангельскомъ нарчіи, можно сказать, преобладаютъ типическія мстныя слова, выражающія: 1) метеорологію моря и особенно различныя явленія и направленія морскихъ втровъ, 2) феноменологію моря, какъ, наприм., различныя явленія морскихъ приливовъ и отливовъ, различныя движенія, формы и направленія морскихъ льдовъ или торосовъ, различныя свтовыя или оптическія явленія на мор, въ род дйствій рефракціи и т. п., 3) топографію и орографію моря и морскихъ береговъ — различное строеніе береговъ, различныя топографическія формы и особенности острововъ, береговыхъ и морскихъ скалъ, заливовъ, коргъ, лайдъ, шаровъ, курей и проч., 4) топографію тундры и поморскихъ ркъ и ихъ береговъ, 5) естественную исторію сверныхъ оленей и оленеводство, 6) особенности сверо поморскаго климата и т. п. Таковы, наприм., слова: отдоридя погода — буря на мор, отгоняющая (отдирающая) судно отъ берега, морянка — втеръ съ моря, глубникъ — сверозападный втеръ, шелоникъ — югозападный втеръ, межникъ — всякій втеръ, лежащій между 8-ю главными направленіями, повтеръ, повтерня — попутный втеръ, противна — противный втеръ, поводъ — попутное теченіе рки или моря, заводь — загражденное скалою или выдавшимся мысомъ мсто у берега, гд вода не иметъ теченія, мяту ха — мелкій ледъ, ропакъ — льдина небольшаго объема, стамуха — или стануха — большая льдина омелвшаяся и потому неподвижная между вокругъ несущимися льдинами, несякъ — омелвшая во время морскаго отлива большая льдина, которую приливы заносятъ взгромозжденными одна на другую льдинами меньшаго размра, образуя такимъ образомъ мало по малу цлую гору льдовъ, нердко гибельную для промышленныхъ лодокъ, голомя — открытое море, настрикъ — мореходный терминъ архангелогородцевъ, находящійся въ ихъ пэстаринныхъ ‘мореходныхъ книгахъ’: ‘судно идетъ настрикъ’, взводень — высокая сильная волна, меженная вода — всякая по временамъ измняющаяся водная поверхность на средней ея высот, маниха и большица — ‘въ устьяхъ Двины, — какъ говорить знаменитый изслдователь водъ нашего свернаго океана, Литке, и дале отъ оныхъ къ морю, до Зимнихъ горъ съ одной и до Унской губы съ другой стороны, періодическое теченіе показываетъ весьма замчательныя явленія: три часа посл начала прилива останавливается на одномъ горизонт и потомъ падаетъ на 1 ¹/₂ или на 2 дюйма, причемъ иногда замчается вглубь направленное теченіе, такое замедленіе прилива продолжается отъ 30 до 45 минутъ и называется манихою, посл того приливъ возобновляется, и говорятъ: ‘идетъ большица’, которая въ 2 или 2 ¹/₂ часа, или ровно черезъ 6 часовъ по начатіи прилива, приводитъ полный приливъ’ и проч. {См. Литке, путеш. къ Новой Земл.} Дале, въ поморскомъ нарчіи съ такою же подробностью и реальною изобразительностью выработаны слова, относящіяся къ морской и береговой топографіи, такъ что одинъ физическій типъ или одна природная форма, наприм., гора иметъ въ язык поморцевъ до 7 выраженій. И тутъ поморцы не ограничились реально-познавательною наблюдательностью собственныхъ чувствъ, но еще заимствовали множество такихъ же чувственно-образныхъ физико-топографичеекихъ словъ финскихъ, лопарскихъ и особенно самодскихъ и зырянскихъ. Таковы, наприм., слова корга — подводная скала, отъ финскаго прилагательнаго korgia, означающаго свали, стую высоту, возвышающуюся надъ морскимъ дномъ, какъ, наприм., на остров Гохланд Louna kol-gia, Pohia — korgi и т. д., пахта — скала, возвышающаяся надъ поверхностью моря: такъ въ Кольской губ: Абрамова пахта, Пиногорева, пахта и др., — взято отъ лопарскаго пахькъ, означающаго гору, луда — скала въ мор, низкій скалистый берегъ и скалистое дно,— происходитъ отъ финскаго слова луото — островъ, скала морская и мель, сальма — самодское слово, означающее приливъ морской, лахта — незначительный, неглубоко врзанный въ землю заливъ моря — отъ финскаго слова lachti, означающаго залинъ морской, лайда — прибрежная равнина, понимаемая весеннимъ полноводьемъ, или высокими приливами морскими,— происходитъ отъ финскаго лайто — отмлый, низменный, щелья — высокій обрывъ берега, скалистый или земляной, угоръ — высокій берегъ моря, поливуха — низкая скала въ мор, которая покрывается, поливается приливомъ, а отливомъ снова обнажается, стамикъ — высокая скала, возвышающаяся крутымъ обрывомъ надъ моремъ ими. др. Вообще, физико-топографическій словарь поморскій, относящійся особенно къ морю, а также къ топографіи тундры, такъ изобиленъ мстными реально-изобразительными топографическими словами, что мы затрудняемся обременять читателя дальнйшими выписками и затрудняемся даже въ выбор самыхъ словъ: такое ихъ множество {См. Богатый словарь архангельск. нарчія въ Записк. географич. общ. 1850, кн. IV, стр, 121—162: областныя выраженія русскаго языка въ арханг. губерніи.}. Какъ въ поморьи непосредственно-натуральная, реально-познавательная дятельность или наблюдательность вншнихъ чувствъ мстныхъ жителей преимущественно выработала слова, изображающія гидрографическую топографію и феноменологію моря, такъ въ континентальныхъ лсныхъ и земледльческихъ полосахъ вншнія чувства рабочаго народа съ особенною, даже мелочною подробностью и реальною типичностью выработали выраженія, относящіяся къ топографіи почвы, горъ, холмовъ, лсовъ, долинъ, овраговъ, и т. п. Тутъ подмчена и выражена каждая форма или особенность холмика, ямины, оврага, каждое наружное или осязательное физическое свойство или состояніе пахатной земли, каждый видъ или каждая чмъ нибудь выдающаяся фигура кочки, ямины, извилины въ долин и проч.

Такъ выразилась въ язык рабочаго народа вковая реально-познавательная дятельность его органовъ чувствъ. Если языкъ есть естественно-реальное, логически-соотвтственное выраженіе мысли, думы, умонастроенія, то по языку нашего рабочаго народа можно положительно заключить, что мысль, дума его по преимуществу иметъ естественное реальное настроеніе. Все природное, непосредственно-натуральное умонастроеніе его, въ самомъ реальнозвуковомъ выраженіи своемъ, въ язык, въ словар, такъ сказать, естественно стремится, естественно наклонно къ реализму. Если же въ народ пашемъ развилась и проявлялась также наклонность къ мистицизму или идеализму, то причиной тому были другія, независвшія отъ него историческія условія, о которыхъ мы и будемъ говорить дальше. Здсь же скажемъ только то, что непосредственно-чувственныя или сенсуально-эмпирическія наблюденія рабочаго народа, въ сфер природы, особенно наблюденія физико-топографическія, выразившіяся въ его реально-изобразительномъ язык, нердко до такой степени реально-точны и подробны, что признаются важными даже для науки. Такъ г. Шренкъ въ стать своей: ‘Областныя выраженія русскаго языка въ архангельской губерніи’ говоритъ: ‘быть можетъ, нкоторые сдлаютъ мн вопросъ, въ какой связи находятся провинціализмы русскаго языка, предметъ розысканій чисто-лингвистическихъ, съ занятіями Географическаго общества? На этотъ вопросъ я отвчу, во-первыхъ, что языкъ есть живой отголосокъ думы человка, въ язык познается, какъ онъ мыслитъ и понимаетъ, къ Познанію же человка, составляющему -одну изъ ближайшихъ цлей нашихъ, относятся конечно и познаніе его образа мыслей, ибо безъ мысли человкъ не есть человкъ. Во-вторыхъ, была уже рчь въ нашемъ (Географич.) обществ о составленіи русскаго географическо-терминологическаго лексикона, въ которомъ должны заключаться и особенное вниманіе заслуживать областныя географическія выраженія всхъ странъ Россіи, ихъ объясненіе и производство… Изданіе подобнаго сборника безъ всякаго сомннія будетъ весьма полезно, и не для однихъ русскихъ, а и для иностранцевъ, занимающихся географическимъ, или даже историческимъ изслдованіемъ какого-либо отдльнаго края Россіи… Такой словарь не только поведетъ къ тому, что въ карты могутъ быть правильне вносимы названія урочищъ, нердко до невроятности искаженныя, но и боле того: въ стран, обитаемой чуждымъ народомъ, названія отдльныхъ урочищъ, пестрющія на карт, составляютъ нын мертвое скопище буквъ часто варварскаго звука, не имющее для насъ ни малйшаго значенія, не возбуждающее никакой, мысли, если же мы будемъ понимать знаменованіе географическихъ терминовъ народа той страны, то карта передъ взоромъ нашимъ оживится, ‘и понятныя названія породятъ въ ум идеи, которыя поведутъ къ розысканіямъ. Не только чисто русскія, но даже и инородческія, географическія названія нердко заключаютъ въ себ весьма важныя для науки, непосредственнымъ народнымъ опытомъ, и наблюденіемъ дознанныя идеи. Возьмемъ одинъ примръ изъ архангельскаго поморскаго свера. Здсь, въ отдаленныхъ кочевьяхъ Больше-земельскихъ самодовъ, протекаетъ довольно значительная, въ сравненіи съ другими, рка, которую самоды назовутъ вамъ хаіодпыдыраяга. Что подумаете вы при этомъ варварскомъ названіи? Ничего, ршительно ничего, кром того, что подивитесь длинному слову и полудикимъ его звукамъ, которые едва будете въ состояніи удержать въ памяти, и посмотрите, какъ оно нанесено на карты: хампура, хайпудара, хайпудырка и т. д., которое изъ этихъ названій правильно? Для этого розысканія вы открываете географическій лексиконъ и находите: яга на самодскомъ язык ‘рка’, пыдыра — ‘лсъ’, теперь вы знаете, по крайней мр, что имете дло съ ркой, по которой ростетъ лсъ, и, быть можетъ, подивитесь, что лса въ той сторон тундры поднимаются столь высоко на сверъ, до 68-го градуса широты, между тмъ какъ обыкновенная граница ихъ на всемъ пространств архангельскихъ тундръ лежитъ на цлый градусъ широты ниже. Вотъ однимъ названіемъ порожденная въ васъ мысль, которая завлекаетъ повести розысканіе дале. Остальная часть самодскаго названія рки — слово хаіод означаетъ ‘хребетъ святаго, неприкосновеннаго лса’ и показываетъ, что Шомоховскія горы на полуостров Канин подъ 67 ¹/₄ градус. широты не суть крайній къ сверу оазисъ лсовъ. Такимъ образомъ географическій лексиконъ (народный) доставилъ вамъ не только средство исправить названіе мстности, но и побудилъ васъ къ изслдованіямъ, которыя довели до любопытнаго результата: означенія вроятной сверной границы лсовъ въ этой части архангельской тундры, которое позднйшему путешественнику по этой стран останется только утвердить’ {Записки Географ. Общ. 1850. кн. IV, стр. 122—124.}.

Наконецъ, и въ народной литератур и во всей исторической земской жизни русскаго народа выразилось вковое господство познавательной дятельности нисшихъ, интеллектуально-рабочихъ способностей — органовъ чувствъ и памяти зрительной, слуховой и осязательной. Какъ въ жизни, въ исторіи, въ дл колонизаціи и культуры русской земли, преимущественно и даже исключительно дйствовалъ и работалъ народъ рабочій,— такъ и въ литератур и вообще во всемъ выраженіи умственной жизни народа, преимущественно дйствовали и работали способности умственно-рабочія, сенсуальныя. Въ особенности зрніе, слухъ и память, зрительная и слуховая, и въ литератур преобладали надъ разумомъ и мыслью и признавались главными, единственными интеллектуальными источниками и проводниками знанія. Древне-русскіе писатели, согласно съ общимъ чувственно-образнымъ умонастроеніемъ народа, обыкновенно весь матеріалъ для своихъ писаній почерпали исключительно изъ непосредственныхъ впечатлній слуха, зрнія и памяти, слуховой и зрительной, безъ всякого разсудочнаго, критическаго анализа этого матеріала. Память, слухъ и зрніе они признавали единственными источниками сообщаемыхъ ими свденій и заботились о томъ только, чтобы свденіями, полученными слухомъ и зрніемъ, доставить какъ можно больше пищи памяти и слуху, и, вслдствіе этого, сами невольно сознавались, что ‘разумъ ихъ былъ скуденъ и худъ’, и что способность теоретическаго мышленія у нцхъ нисколько не была развита. Такъ, наприм., сочинитель повсти о Стефан пермскомъ начинаетъ свое твореніе такимъ сознаніемъ: ‘житіе доброе слушати иди и преписати памяти ради — отъ сего приносится успхъ не худъ и польза не мала послушателямъ и сказателямъ. Ибо видніе есть врнйшее слышанія. Но уврятъ же много и слухъ слышащихъ, если воистину будетъ глаголемое. Если же не написано будетъ памяти радито изыдетъ изъ памяти, и впредь и слдующимъ родамъ забвенно будетъ. А если безъ писанія забываемо бываетъ, то не полезно въ забыть положити виднное и слышанное. А когда же изъ не достигъ въ ту мру, не пришелъ въ то прясло, дабы невидимо на разумныхъ скрижаляхъ писати, то на чувственныхъ хартіяхъ изволилъ, писати {Въ старину, однакожъ, различали сердечные и разумные, или умные, мысленные очи, т. е. мысль, умосозерцательную, теоретическую способность мышленія, и тлесные или чувственные очи. Памятн. стар. р. литер. IV, 104 и др.}. Иное слухомъ слышахъ, иное и своима очима видхъ, а прочее вопрошахъ отъ старыхъ мужъ (слд., при помощи слуха и памяти слуховой). Но молю вы, простите меня, изъ бо есьмъ умомъ грубъ и словомъ невжа, и худъ имя разумъ и промыслъ предоуменъ, ибо не бывалъ я въ Афинахъ отъ юности, и не учился у философовъ, ни Платоновыхъ, ни Аристотелевыхъ бесдъ не слыхалъ, ни философіи, ни хитрорчія не навыкъ, и спроста — весь, недоумнія наполнихся’ {Памят. стар. рус. литерат. Вып. IV, стр. 119—120.}. Изъ этихъ словъ очевидно, какъ у древне-русскихъ писателей познавательная способность и дятельность вншнихъ чувствъ и, въ частности, зрнія, слуха и памяти слуховой почти всецло преобладала надъ развитіемъ разума и совершенно чужда была высшей, философскотеоретической мыслительности. Въ частности, органъ зрнія, служилъ и считался господствующимъ надъ разумомъ и даже надъ всми другими вншними чувствами, и самымъ достоврнымъ органомъ познанія истины, главнымъ доказательствомъ и критеріумомъ всякой достоврности и очевидности. ‘Видніе есть достоврнйшее слышанія’, — говорили старинные наши писатели. Отсюда произошли и народныя пословицы: ‘паче слуха видніе, не врь ушамъ, врь очамъ, не врь рчамъ, врь своимъ глазамъ’ и т. п. {Сборн. русск. пословицъ — Даля, подъ словомъ: ‘человкъ’. Таковы же пословицы: ‘свой глазъ — алмазъ, смотрокъ, глазъ же видитъ,— и ухо не слышитъ, не видишь,— и не говоришь, по-за-очью — что ночью’ и т. п.} Въ старину, чтобы удостовриться въ справедливости какого нибудь свидтельства, обыкновенно употребляли усиленныя выраженія: ‘въ видніи очи всть видлъ я’, или ‘дозрили и досмотрли’ {Сборн. Солов. библіот. No 182. Акты, относ. къ юридич. быту т. 1, досмотры.}. Когда кто нибудь хотлъ имть о чемъ-либо боле точное, ясное и подробное познаніе, то въ такомъ случа, по словамъ одного древняго памятника, паче слуха видніемъ хотяше вмстити {Памят. стар. рус. литерат. IV, 77.}. Безъ непосредственнаго созерцанія предметовъ не могли ихъ и описать, выразить на словахъ съ надлежащею отчетливостью. Вещественная наглядность была существеннымъ условіемъ познанія и мышленія, такъ что, по словамъ одного стариннаго русскаго писателя, ‘предметы и зданія не гласомъ, но вещьми говорили и внушали разныя мысли и представленія’. По преобладанію непосредственно-вещественной, конкретно предметной воспріимчивости органа зрнія надъ чисто-умозрительною, разсудочною выработкою понятій я представленій, по заочнымъ, отвлеченнымъ описаніямъ не могли понимать описываемыхъ предметовъ, безъ непосредственнаго созерцанія ихъ не могли и описать ихъ ясно, изобразительно. Напримръ, говоря о зданіяхъ ‘хитрыхъ художниковъ’, не могли не только выразить письменно плана или ‘замышленія зданія’, но и описать его вншнихъ формъ или частей, и для этого признавали необходимымъ только непосредственное созерцаніе зданія. Такъ,напримръ, въ повсти о Евфиміи новгородскомъ, о палат каменной въ Новгород, созданной ‘замышленіемъ хитраго художника’ (Федора), сказано: ‘палаты пречюдны, но убо сія писаніемъ сказати не мощно, аще не самъ искусъ научивъ, еже своима очима видвши’ {Пам. IV, 20.}. Слышанное видть — считалось какимъ-то высшим благожеланіемъ, высшею, искомою умственною потребностью. Напримръ, у донскихъ казаковъ однимъ поздравительнымъ благожеланіемъ было, между прочимъ, присловье: ‘опредли, Господи, слышанное видть’ {О курмоярск. стан. въ Чтеніи общ. истор. 1863 г. кн. 3, отд. V, стр. 15.}. Видніе или зрніе отождествлялось, представлялось однозначительнымъ съ уразумніемъ или познаніемъ, или логическій актъ познанія представлялся подъ образомъ чисто органическаго, чувственнаго акта виднія, напримръ, жизнеописанія составляли или ‘писали въ вчныя памяти на увидніе послдующимъ родамъ, т. е. на узнаніе {Памят. стар. р. литер. VI, 31.}. Зрніе замняло интеллектъ въ ученьи: грамот учились ‘навыкая зрніемъ’ {О русскихъ школьныхъ книгахъ XVII и.— статья г. Мордовцова въ Чтен. общ. ист. 1861 г. кн. 4, отд. I, стр. 53.}. Умственная способность представленія, пониманія и изученія книгъ отождествлялась съ зрніемъ. Напримръ, говорили: ‘окром буквы, часослова и псалтири ничтоже учихъ, и то не совершенно, граматикіи же ниже слышахъ, како ея навыкаютъ, а зря ея, ино иноязычна мы зрится, а философію ниже очима видхъ’ {Опис. рукоп. Румянц. Муз. No 411, л. 39—40. Ученые записки II отд., академіи наукъ кн. I, стр. 257.}. Вслдствіе преобладанія познавательной дятельности органа зрнія надъ теоретическою мыслительностью, уклоненіе отъ зрительнаго ученія и познанія къ отвлеченно-умозрительному, философскому мудрствованію, считалось предосудительнымъ и укоризненнымъ. Такъ, напримръ, въ старинныхъ надписяхъ на письмахъ, ‘другу гордому и спесивому’ писалась такая укорительная надпись: ‘любозрительнаго ученія уклонителю и неначальнымъ своимъ ученіемъ философствующему и мудрствующему, другу моему’ (имя рекъ) и проч. Отвлеченныя идеи, теоріи, понимались какъ зрительныя представленія, такъ что слово ‘теоретическій’ переводили словомъ ‘зрительный’, говорили, напримръ, ‘новый способъ ариметики ееорики или зрительныя’ {Пекарскаго, наука и литерат. при Петр I, т. I, стр. 272.}. Вслдствіе господства познавательной дятельности зрнія,— и писатели древне-русскіе, чтобы подйствовать на русскую мысль, возбудить въ читателяхъ умственное самосознаніе или убжденіе,— возбуждали въ нихъ зрительное вниманіе. Обращая вниманіе читателя на какіе нибудь важные факты или вопросы, не говорили: вникни мыслью, вдумайся, сообрази, знай и т. п., а говорили: зри. По рабочему умонастроенію народа, зрніе иногда отождествлялось даже съ пріобртательною смышленностью, съ промышленнымъ умомъ и находчивостью. Напримръ, говорилось: ‘работникъ отъ труда узрвъ ястъ’, вмсто: ‘трудомъ пріобртши’ {Измарагдъ — рукоп. Солов. библіот.}. При неразвитости теоретической интеллигенціи и мыслительности и при преобладаніи непосредственно-предметной, реально-познавательной воспріимчивости органа зрнія, народъ русскій самъ своимъ чисто теоретическимъ мышленіемъ ничего не могъ выдумать, а ему необходимо было видть наглядные образцы, чтобы научиться длать что нибудь новое. ‘Разумы, наши,— говоритъ Юрій Крыжаничъ,— суть тупы и медлительны, ничего не можемъ сами лпо и мудро выдумать. И тако ко всякому мудрому длу должны имть наглядный узоръ, видъ и образецъ отъ иныхъ народовъ’ {О московск. государств XVII в. раздлъ II, стр. 89.}. Какъ въ физическомъ міросозерцаніи., такъ и въ сфер земскаго строенья рабочаго народа, органъ зрнія былъ главнымъ познавательнымъ органомъ и установителемъ многихъ земскихъ понятій — топографическихъ, юридическихъ и т. п. Въ сфер земскаго строенія, въ области топографіи, геодезіи и геогнозіи, вс познавательные акты ограничивались дознаніями посредствомъ органа зрнія и Назывались дозорами и досмотрами. На основаніи этихъ непосредственно-зрительныхъ дознаній составлялись такъ называемыя ‘дозорныя книги’ или ‘дозоры’ и ‘досмотрнныя записки’ или ‘досмотры’. При господств непосредственно натуральной познавательной дятельности органа зрнія, — общимъ, всенароднымъ зрніемъ дозирали и досматривали разныя физическія явленія на русской земл, но по неразвитости мышленія и логической силы индукціи и обобщенія, никакихъ раціонально-теоретическихъ, научныхъ идей и понятій не могли выродить изъ этихъ безпрерывныхъ и повсемстныхъ досмотровъ и дозоровъ. Такъ, наприм., громадныя рки русской земли замтно для всхъ совершали свою геологическую работу, постепенно и разнообразно измняя топографическое и геогностическое строеніе береговъ и окрестныхъ земель. Это геологическое дйствіе ркъ, то разрушительное, то новообразовательное, неизбжно оказывало вліяніе на территоріальныя или поземельныя отношенія жителей, на ихъ хозяйство и проч. {См. напр. актъ ‘о присадной и отмойной земл.’ А. И. I, 248.}. И вотъ, по свидтельству актовъ, цлыми волостями, съ понятыми, ‘большимъ повальнымъ обыскомъ дозирали и досматривали т новоприсадныя мста или пески, что присадило вновь ркою посл писцовъ къ старымъ землямъ’. Надосмотр, при сбор народа, составлялись ‘досмотрныя записки’, въ которыхъ досмотрщики подробно и наглядно, какъ представлялъ органъ зрнія, описывали ‘мру и досмотръ новоприсадныхъ мстъ’. Никого эти ‘новоприсадныя’ образованія или измненія земли не наводили ни на какія геологическія размышленія и изслдованія, на разработку геологическихъ знаній, или на изслдованіе геологіи всей русской земли, подобно тому, какъ въ Италіи вулканическія явленія и земляныя раскопки въ Верон (въ нач. XVI в.) навели мыслителей, подобныхъ Леонардо да Винчи и Фракасторо, на иниціативу обширныхъ геологическихъ изслдованій. Точно также при отсутствіи медиковъ, вмсто медицинскаго свидтельства, служилъ такой же повальный досмотръ или осмотръ {Наприм. въ 1677 г. одинъ новгородецъ Григорій Пустошкинъ въ челобитной своей докладывалъ, что онъ ‘отъ литовскихъ людей на бою раненъ изъ пушки дробовымъ жеребьемъ въ лвую щеку, кость и зубы коренные нижніе выломаны, и языкъ перерванъ, и отъ тхъ ранъ онъ болнъ и увченъ, глухъ и нмъ, и находитъ на негу оморокъ, и въ ум забывается’. И вся діагностика его болзни ограничивалась тмъ, что воевода и многіе окольные люди осматривали наружныя раны и поврежденія больного, и этимъ наружнымъ досмотромъ правительство довольствовалось А. Юр. No 55, стр. 305.}. Потому же практическихъ, сельско-хозяйственныхъ естествоиспытателей или изслдователей физической производительности русской земли называли углядниками. Юрій Крыжаничъ писалъ: ‘добро бы было послать углядниковъ по всему царству, да бху обыскивали, испытывали и раскрывали, гд изобильно родится или родиться можетъ какое жито, зелье, деревья, или былье, какъ-то: ленъ, конопля, хмль, медъ, главатица, лукъ, и другое, или гд изобильно плодятся овцы, кони, волы, свиньи, рыбы’ и проч. {О моск. госуд. разд. 3, стр. 44.}. Однимъ изъ высшихъ качествъ учителей и управителей народныхъ признавалась смотрливость: отъ нихъ требовали, чтобы они были смотрливы {Ак. отн. къ юрид. б. I, No 47,}. О хорошемъ приказчик или вотчинник говорили: ‘тихима очима на своя владомая смотряя’. Такіе акты практическаго разума и мышленія, какъ обсужденіе, разумніе и т. п. назывались ‘разсмотрньемъ, осмотрньемъ’. Точно также называлась административная умственная прозорливость и сообразительность. Воеводамъ дальнихъ областей обыкновенно наказывалось распоряжаться, смотря по тамошнему мсту и по своему высмотру и разсмотрнью’ {Доп. III, No 4. Доп. VIII, No 69 и мн. др.}. Глазъ былъ, такъ сказать, особеннымъ служилымъ органомъ въ московскомъ государств, особенно на сторожевыхъ линіяхъ по украйнамъ. По украйнамъ, ‘у заскъ, по свидтельству актовъ, въ дозор были засчные дозорщики, и воеводы посылались на заски для дозору, чтобы противъ прежнихъ дозорныхъ книгъ ихъ дозрить и описать вся поименно’ {Доп. VIII, стр. 89—90, 93.}. Въ городахъ, въ кремляхъ, на башняхъ возвышались караульныя смотрилни, такъ же какъ надъ свтлицами и теремами — теремныя смотрильни. Наконецъ, и въ сфер нравственно-юридическихъ вопросовъ, зрніе считалось вполн достаточнымъ и достоврнымъ критеріумомъ той или другой юридической истины. На суд, при клятвахъ и присягахъ, зрніе на образъ считалось высшимъ, несомнннымъ доказательствомъ правоты. Даже при всеобщихъ религіозныхъ земскихъ ‘обыскахъ’, наприм., о новоявленныхъ мощахъ и чудесахъ, ссылались на свои ‘виднія очи — всть’ {Сборн. соловец. библіот. No 128.}. Вообще, при господств чувства зрнія надъ разумомъ, народъ, безъ всякой критики, безъ всякаго размышленія, полагался на свое зрніе, на-обумъ, неразсуждая судилъ по своему о томъ, что какъ видлъ. ‘Мужикъ простой — что видитъ, то и бредитъ’,— такъ съ похвалой говорилъ въ 1705 г. въ Астрахани одинъ ярославскій гость первой статьи, Яковъ Носовъ — извстный заводчикъ астраханскаго бунта. Вслдствіе неразвитости разума и господства органа зрнія надъ мышленіемъ, субъективныя ощущенія и галлюцинаціи зрнія породили въ народ тьму особыхъ зрительныхъ суеврныхъ умопредставленій. Отсюда произошла, наприм., вра въ окомигъ, въ сглаживанье {Въ Румянцевскомъ Сборник 1751 и упоминаются наприм. такія зрительныя суеврія: ‘зори смотрятъ, очи свербятъ — плакать будетъ, на руки даютъ смотрть волхву’ и т. п.}. Къ числу отреченныхъ книгъ относился сборникъ суеврныхъ зрительныхъ примтъ, подъ заглавіемъ: окомигъ {Русскій расколъ. Казань 1859 г., стр. 449.}. Въ сборник народныхъ пословицъ, составленномъ Далемъ, находимъ много такихъ зрительныхъ примтъ народа: ‘черный глазъ — опасный, бойся чернаго, да каряго глаза, лвый глазъ къ слезамъ свербитъ, а правый — на любаго человка смотрть, недобрый глазъ наглядлъ на насъ, человкъ изглаженъ или сглаженъ, приводами испорченъ, глазъ нечистъ, не хорошъ, черенъ, кто нечаянно загадитъ свтъ въ своемъ дом — жди счастья, до утренней зори не гляди въ окно’ и т. п. Вообще объ орган зрнія, какъ главномъ познавательномъ орган и источник народнаго міросозерцанія, у народа нашего досел сохранилось множество примтъ и пословицъ {Сборникъ пословицъ русскаго народа — Даля въ Чтен. Общ. истор. подъ словами: суеврія — примты и человкъ.}.

Точно также органъ слуха былъ господствующимъ органомъ и критеріемъ несомнннаго познанія, вры и убжденія. ‘Увритъ же много и слухъ слышащихъ’говорили древне-русскіе грамотники и писатели, сплошь и-рядомъ основывавшіеся на одномъ свидтельств слуха въ своихъ писаніяхъ. Способность слуха также смшивалась, отождествлялась съ умственною способностью вниманія, представленія, сообразительности и пониманія. Напримръ, говорили: ‘такую вещь сдлалъ еси, ея же и слухъ нашъ не вмститъ’, т. е. и умъ не пойметъ, не сообразитъ, не представитъ {Пам. стар. р. литер. IV, 141.}. Или, одинъ повствователь, боясь обременить вниманіе и мысль читателей слишкомъ подробною и длинною повстью, заключаетъ свое сказаніе: ‘оставимъ большія сказанія, вмъ бо, грубыхъ утеса долгими бесдами отягчеваются’ {Пам. IV, 51.}. Какъ чуткость слуха представлялась синонимичною съ ясностью, понятностью мысли или слова, такъ, наоборотъ, глухота представлялась однозначительною съ непонятностью, неясностью изложенія или сообщенія мыслей. Такъ, одинъ помщикъ XVII вка, въ семейномъ письм своемъ, пишетъ: ‘въ грамотк ты, Петрунюшка, пишешь глухо, мы разсудку положить не умемъ’ {Чтен. Общ. Истор. 1859 г. кн. 2, отд. V: помщичьи письма, стр. 49.}. Дятельность слуха признавалась также равнозначительною и отождествлялась или смшивалась съ дятельностью умственнаго самоуглубленія и мышленія. Напримръ, писали: ‘неслушай себя — будетъ добро, аще же станешь помышлять — будетъ погибель’. Послушать слова ученія — значило воспринять умственное назиданіе. И родители и учители духовные особенно возбуждали дятельность слуха къ усвоенію своихъ назиданій и словесъ. Первые, напримръ, говорили дтямъ: ‘милое ты наше чадо, послушай ученія родительскаго, ты послушай пословицы добрыя… еще не давай очамъ вали’. Вслдствіе особенныхъ условій воспитанія чувства слуха, предки наши всего больше воспитывались, умственно развивались и обогащались знаніемъ старой и современной жизни посредствомъ чувства слуха. Всякая старина разсказывалась молодымъ людямъ на послушанье. Многіе сказанія поэтому кончались стихомъ: ‘то старина-то и дянье, какъ бы добрымъ людямъ на послушанье’ {Буслаева, Очерки литерат. 11, 18, 41, III.}. Учители духовные тоже постоянно внушали: ‘приклоните, послу си или слушателіе, слухи ваши со вниманіемъ’. Какъ на юридическомъ язык нашихъ предковъ судебные свидтели назывались послухами {Въ ‘правыхъ грамотахъ’ постоянно говорится: ‘а се на то послуси’, или: ‘у грамоты были послухи’ и т. п. См. А. Юр. I и А. отн. къ Юр. б. I: ‘правыя грамоты’.}, такъ и на церковно-славянскомъ язык слушатели всякаго книжнаго ученья назывались тоже послухами {Пам. IV, 2: ‘разумни вси душеполезнаго житія послуси’ и проч.}. Вслдствіе такого воспитанія и воспитательнаго значенія органа слуха, однимъ изъ высшихъ умственныхъ качествъ признавалась пассивная слуховая переимчивость, послушанье старины, старыхъ сказаній и суеврій, и послушаніе родителямъ, властямъ, помщикамъ и т. п. Противъ ослушниковъ давались особыя царскія грамоты, такъ называемыя послушныя {А. Юр. б. I, No 58: послушныя грамоты, стр. 417—440.}. Чтобы сильне выразить важность познавательной дятельности органа слуха и достоврность слуховаго свденія или свидтельства, употребляли усиленныя выраженія, напр.: ‘вси со ушію слушали, услышали слухъ, или возушали во уши всмъ людямъ тяжкія словеса’ {Пам. IV, 82.}. Самые важные вопросы жизни и даже вры ршались народнымъ слухомъ. При всеобщихъ земскихъ розыскахъ однимъ изъ самыхъ обыкновенныхъ и убдительныхъ доводовъ были такія рчи земскихъ людей и послуховъ: ‘слышали мы отъ старыхъ людей,— слышали мы отъ отцовъ своихъ’. Когда на площади московской, въ 1682 году, ршался всенародный споръ о старыхъ книгахъ, и читали во всеуслышаніе челобитную ‘на двадесяти столбцахъ писаныхъ’,— тогда, по словамъ очевидца и описателя событія Савы Романова, ‘посадскіе люди, стрльцы, чернослободцы, народи вси со ушіи ту прилежно слушаху’. Всенароднымъ выслушаньемъ со ушіи и освидтельствованіемъ старыхъ книгъ хотли ршить спорный вопросъ. Когда же это оказалось недостаточнымъ, при отсутствіи раціональной убдительности, прибгли къ самому ощутительному дйствію на органъ слуха: къ заушенію — ‘хотяху заушити’ школьныхъ учителей-поповъ, и была на площади молва и голка велія — шумъ и крикъ {Три челобитныя справщика Савватія, Саввы Романова и проч. Спб. 1862, стр. 77, 115.}. Органъ слуха, также какъ и органъ зрнія, былъ важнымъ служилымъ органомъ въ длахъ правительства. Онъ замнялъ ныншнія газеты и телеграфы. Само правительство руководилось слуховыми вдомостями, и досылало для провдыванья ‘всякихъ подлинныхъ встей’ особыхъ ‘посыльщиковъ’, чтобы они ‘пересмотря провдали накрпко’ про то или другое нужное дло или событіе, и по врному и подлинному свидтельству и провдыванью взяли самую прямую вдомость, смотря по тамошнему и по своему разсмотрнью’. {Доп. VII, No 50, No 72, стр. 343.} Трудность корреспонденціи, особенно до учрежденія внутренней почты, появившейся не ране 1687 года, отсутствіе печатной публичности, всенародныхъ вдомостей — курантовъ или газетъ, разрозненность, разбросанность поселеній на громадныхъ, черезполосныхъ пространствахъ, неустройство путей сообщенія, пустынность и баснословная, мифологическая мрачность и загадочность многихъ мстъ, особенно въ захолустьяхъ, по украйнамъ, за черными дикими лсами и т. п.,— все это благопріятствовало особенному значенію дятельности слуха, молвы. Такъ, одинъ крестьянинъ въ челобитной своему помщику, между прочимъ, пишетъ: ‘а про разбой свой я не слыхалъ, только я отъ слуху слышалъ, перехватили-де на Синбирскомъ, а у меня здсь мсто скудна (глухо), а путь дальній, провдать допряма некмъ’ {Крестьянскія челобитныя въ Чтен. общ. ист., 1859 кн. 2 отд, V, 46.}. Правительство, основываясь на слухахъ, особенно въ длахъ сторожевой службы по украйнамъ, различало ‘большія всти или слухи и малыя всти или слухи’. Вдомостями назывались непосредственно слуховыя всти или извстія. Стрльцы на московской площади и передъ грановитою палатою говорили, напримръ: ‘сверху (изъ царскихъ палатъ) вдомость пришла, царица трикраты посылала вдомость’ — словесныя объявленія {3 челобитн. III.}. Или на низу Волги говорили: ‘слышали на Царицын про воровскихъ казаковъ, что взбунтовались, а вдомости никакой царицынскіе жители не сказали, гд, въ какихъ мстахъ т воровскіе казаки, объ томъ вдомости никакой не слыхали, и сами не видали’ {Доп. VII No 48.}. И надобно сказать, что слухъ много способствовалъ географическому и этнографическому развдыванью русской земли, и особенно Сибири. Слухомъ земля прлнилась, и языкъ довелъ славяно-русское племя отъ Кіева до Амура и Восточнаго океана. Открытіе, дознаніе и покореніе глухихъ сверо-восточныхъ украйнъ великорусскихъ и земель и народовъ сибирскихъ, и особенно географическія и этнографическія развдки и открытія въ отдаленныхъ и глухихъ украйнахъ Сибири, совершались главнымъ образомъ и даже исключительно на основаніи слуха, на основаніи такъ называемаго въ актахъ пойманья языковъ, на основаніи слуховъ и разспросовъ инородческихъ, особенно аманатскихъ. По слухамъ же разузнавали и открывали въ Сибири разныя минеральныя богатства — слюду, желзную, мдную, серебряную и золотую руду, а также лекарственныя травы и коренья и многое другое {См. дополн. къ А. Ист. т. I—VIII.}. Точному, научному изслдованію и позванію русской и сибирской земли предшествовали познанія слуховыя. Книг Чертежа сибирской земли, а также изслдованіямъ Мессершмидтовъ, Палласовъ и Георги предшествовали слуховыя дознанія и отписки Поярковыхъ, Хабаровыхъ и проч. Точно также и во внутреннихъ гражданскихъ или земскихъ длахъ слухъ во многихъ отношеніяхъ замнялъ мыслительную, умственную самодятельность. Способъ распространенія извстій или свденій, способъ познанія, былъ не интеллектуальный, умственно самодятельный, печатный и т. и, а слуховой. При крайней малораспространенности въ народ грамотности, при отсутствіи печатныхъ органовъ публичности или гласности,— органъ слуха замнялъ все въ этомъ отношеніи. Смыслъ царскихъ указовъ усвояли не собственномъ чтеніемъ и изученіемъ, а слухомъ: ‘бирючи’ обыкновенно ‘по многи дни кликали по улицамъ и по торгамъ, во всхъ волостяхъ и деревняхъ, трубя во всеуслышаніе о томъ или другомъ царскомъ указ, и если кто не слыхалъ или неисполнялъ указа, тотъ назывался ослушнымъ’ {Наприм. А. Юрид. б. I. 423 и мн. др.}. Счетныя книги, наприм., по таможенному, питейному и другимъ сборамъ, также обыкновенно всенароднымъ слухомъ проврялись и закрплялись: ихъ велно было ‘вычесть всякихъ чиновъ людямъ вслухъ не по одно время’. {Доп. VII. 317.} По областямъ разсылались особые трубники для громогласнаго объявленія вслухъ всему народу, наприм., царскаго ‘осуда’ воеводамъ, въ случа ихъ ослушанья или неисправности {Доп. VIII. No 45.}. Какъ въ сфер наблюдательности зрнія необходимы были ‘смотрильни’,— такъ въ сфер слуховыхъ общественныхъ или земскихъ сношеній и оповщеній необходимы были вчевые и встовые или сполошные колокола, бои и боевые часы {Костомаровъ, очеркъ нрав. великор. нар. 16.}. Русскіе особенно любили слушать звонъ большихъ ‘доброслушныхъ камбановъ, еже есть колоколовъ’, такъ, что чрезмрную склонность къ слушанью церковнаго колокольнаго звона въ XVI в. обличало даже само духовенство. Вообще, слухъ имлъ такое полновсное значеніе, что служилъ часто безконтрольнымъ доказательствомъ, наприм., на суд свидтельство слуховое принималось безъ всякаго разсужденія и критики. На судахъ много длъ ршалось по одному, ‘разслушанью’, по язычной молк, покленнымъ искамъ, по сказк послуховъ. Слухъ не малую службу сослужилъ и въ политическомъ отношеніи, когда господствовало роковое, страшное слово и дло. Отсюда произошло наушничество, ябедничество. Въ XVI или XVII в. образовалась пословица народная: ‘Богъ любитъ праведниковъ, а царь любитъ ябедниковъ’. Съ другой стороны, при неразвитости разума и мышленія, слухъ народный былъ особенно наклоненъ и воспріимчивъ ко всякимъ баснословнымъ и суеврнымъ слухамъ, мифамъ и рказкамъ. ‘Въ небылиц русскихъ уврить легко, — замчаетъ Коллписъ, — но трудно убдить ихъ въ истинномъ, и вроятномъ’. Ложные слухи производили бунты, создавали самозванщину, создавали мифическія страны и явленія. Разнесся, напримръ, въ 1705 г. слухъ, и пошла молва по торгамъ, внизъ по Волг, будто запрещено будетъ играть свадьбы 7 лтъ, а дочерей и сестеръ велно будетъ выдавать замужъ за нмцевъ, — и въ Астрахани 29 іюля въ воскресенье сыграно было 100 свадебъ, чтобы потомъ не выдавать двоихъ двицъ за нмцевъ, а ночью вспыхнулъ большой извстный астраханскій бунтъ {Соловьевъ, Истор. Россія XV, стр. 143.}. Разнесся слухъ, что Петръ III явился въ Заволжья, — и разыгралась пугачевщина, и явился не одинъ самозванецъ Петръ III. Обыкновенно отдаленныя страны русской земли слухъ народный наполнялъ разными мифическими существами и сценами чудесныхъ событій. Такъ, слухъ народный разгласилъ молву, будто на свер Россіи, мрачномъ, лсистомъ, суровомъ, въ отдаленныхъ печорскихъ горахъ, живетъ въ пещер змя-аспида, змя крылатая съ птичьимъ носомъ и съ двумя хоботами,— и про змю эту ходили разные баснословные и страпг ные слухи. Пустынные берега широкой Волги слухъ народный также оглашалъ разными чудесными, мифическими баснями. Ходилъ слухъ, что выше Саратова есть гора Зміева, гд обитаетъ шестиглавый драконъ, налетавшій на Русь и причинявшій опустошенія. Ходилъ слухъ, будто въ низовьяхъ Волги растетъ животно-растеніе ‘баранецъ’, приносящее плодъ, похожій на ягненка, съ мохнатыми ногами, и проч. и проч. {Костомарова, Очеркъ нр. вел. нар. 184} Наконецъ, при господств органа слуха надъ разумомъ и мышленіемъ, галлюцинаціи слуха народнаго были источникомъ многихъ суеврій. Отсюда проистекали, наприм., такъ называемые святочные подслухи или подслушиванья. Въ Румянцевскомъ сборник 1754 года записаны, наприм., такіе древніе ‘подслухи’: ‘на ростанехъ слушаютъ, громъ слушаютъ и валяются, пса слушаютъ, слушаютъ, какъ кошка мяукаетъ, или гусь кокочетъ, утка крякаетъ’, и т. п. Къ отреченнымъ книгамъ относились сборники слуховыхъ галлюцинаціонныхъ примтъ и суеврій: ‘ухозвонъ, стнотрескъ, вранограй, трава шумитъ, съ древу листъ шумитъ’ и проч. {Буслаевъ, Очерки литер. 482—486.} При ‘подслухахъ’ всякія слуховыя, галлюцинаціи принимались, и досел принимаются за истину. Даль, въ своемъ сборник народныхъ примтъ и пословицъ, приводитъ, наприы, такіе подслухи: ‘слушаютъ двки на гумн: если дружный стукотокъ — итти за-мужъ въ большую семью, одинъ молотитъ — за одинокаго, слушаютъ подъ окнами, и по разговору заключаютъ о замужеств и о судьб своей, подслушиваютъ у церковныхъ дверей ночью: если слышатъ колокольчикъ — замужество, глухой стукъ — могила. И твердо, несомннно врятъ въ эти подслухи: и что скажутъ подслухи, того и жди’, — говоритъ одна народная пословица. Самый органъ слуха, по различнымъ субъективнымъ ощущеніямъ его, такъ называемымъ въ физіологіи ‘звучнымъ слдамъ’, слуховымъ галлюцинаціямъ, шумамъ въ народномъ слуховомъ проход или въ барабанной полости, треску отъ сокращенія мышцы, натягивающей барабанъ и т. п., — самый органъ слуха, такимъ образомъ, служилъ источникомъ множества суеврныхъ примтъ и понятій въ народномъ міросозерцаніи. Напримръ, у Даля читаемъ: ‘что-то у меня въ ушахъ звенитъ — кто-то поминаетъ, въ правомъ ух звенитъ — къ добрымъ встямъ или добрый поминъ, въ лвомъ ух звонъ — худой поминъ, у кого ухо горитъ, про того говорятъ: правое ухо — правду, лвое — ложь, уши чешутся — къ встямъ, уши свербятъ — по новорожденномъ у знакомыхъ людей, уши слышатъ гудъ въ труб — душа покойника пришла’ и проч. {Сборн. пословицъ въ Чтен. общ. истор. И какъ вообще сильна была въ народ дятельность органа слуха — можно судить по многочисленнымъ народнымъ пословицамъ и примтамъ, относящимся къ слуху, каковы Наприм: ‘слухомъ земля полнится, пусти уши въ люди, всего наслушаешься, чужихъ слуховъ не оберешься, скажешь съ уха на ухо, узнаютъ съ угла на уголъ’, ‘слышишь колоколъ льютъ’,— говорится о всхъ несбыточныхъ, выдуманныхъ слухахъ, потому что къ отливк колокола, по суеврью пускаютъ какой-нибудь ложный слухъ, небылицу, колоколъ отливаютъ, такъ всти распускаютъ (суевріе), стояли люди подъ колоколами, т. е. слышали, въ Москв въ заутрен звонили, а на Вологд звонъ слышали и т. п. Въ простонародьи, особенно въ Сибири, преобладаніе слуха надъ разумомъ создало страсть къ сплетничеству.}.

Наконецъ память — этотъ нервный резервуаръ, сохраняющій въ скрытомъ состояніи въ нервныхъ аппаратахъ вс данные органами чувствъ звуки, образы, слды и вообще всякія ощущенія, память зрительная, слуховая и осязательная, какъ тоже низшая познавательная способность, необусловливала высшаго, научно-мысленниго интеллектуальнаго развитія. Она только сохраняла и упрочивала тотъ скудный запасъ умственныхъ представленій и ощущеній, какой вырабатывался органами чувствъ. Въ силу того, что у большинства людей, вслдствіе условій воспитанія ихъ чувствъ, слуховыя ощущенія несравненно сильне зрительныхъ,— дятельность слуха находилась въ особенно-тсной связи съ дятельностью памяти, увеличивая въ ней запасъ скрытыхъ слдовъ, звуковъ и образовъ. Отъ этого преобладанія памяти и слуха происходило то, что изъ рода въ родъ, испоконъ вка, отцы и дды разсказывали дтямъ и внукамъ одни и т же старыя сказанія, мифы и сказки, передавали одни и тже изстаринныя, рутинныя промышленныя понятія и обычаи. Отсюда проистекало это, можно сказать, всемогущее господство въ умственной жизни русскаго народа старины, стараго преданья, старыхъ суеврій, сказаній, пословицъ и примтъ. Всякое старое сказанье и преданье, всякая ‘старина и старое дянье’ разсказывались ‘старымъ людямъ на послушанье, а молодымъ людямъ для памяти’ {Буслаева, Очерки литер. II, 18. 44. III.}. При господств памяти надъ разумомъ,— память замняла разумніе, знаніе, такъ что вмсто: ‘знаю или не знаю’ говорили: ‘помню или не помню’. Высшимъ умственнымъ дарованіемъ или талантомъ считалась хорошая память, или, какъ выражаются народные, старообрядческіе писатели, ‘память важная, добрая, твердая’ и, въ особенности, память старины. Такъ, извстный библіографъ или историкъ старообрядческій, Павелъ Любопытный, составившій ‘библіотеку староврческой церкви’ или библіографію 936 сочиненій 43 старообрядческихъ писателей и ‘историческій словарь староврческой церкви’ (1828 г.) съ характеристикой авторскихъ достоинствъ 86 писателей,— о большой части староврческихъ писателей отзывается такъ: ‘памяти важной, памяти твердой, памяти хорошей, памяти рдкой, великій любитель благочестивыхъ предметовъ древности и оныхъ рдкій соискатель,’ или: ‘рдкій снискатель и отличный любитель и собиратель священныхъ предметовъ древности и предковъ своихъ преданій, соборовъ, мышленій и твореній, рдкій и отличный собиратель священныхъ предметовъ древности и предковъ своихъ догматовъ и церковныхъ ихъ мышленій и обычаевъ’ и т. п. {Чтен. Общ. Истор. 1864 кн. 3, отд. II, стр. 1—177.} Встарину различныя книги писали не для развитія мысли, не для расширенія знаній, а памяти для или памяти ради {Наприм. одинъ списатель книгъ говоритъ: ‘азъ рабъ Божій недостойный, худый списахъ памяти для царю нашему и людемъ о скончаніи евангелія’. Дополн. свд. къ ист. Мстисл. Еванг. Чт. Общ. 1839 кн. 3, стр. 181. См. также Памят. Стар. Рус. Лит. IV, стр.}. Память замняла даже и самыя книги, а тмъ боле географическія карты и т. п. Напримръ Лепехинъ замчаетъ о поморскихъ промышленникахъ-мореходахъ: ‘вмсто меркаторской карты служитъ имъ собственная ихъ память и сохраняемыя ихъ воображеніемъ виды морскихъ береговъ, приморскихъ горъ и мысовъ’ {Путеш. Лепехина IV, 123—192.}. Какимъ высшимъ умственнымъ качествомъ считалась хорошая память, такъ, наоборотъ, самымъ важнымъ умственнымъ недостаткомъ считался забвенный умъ {Буслаева 11, 564.}. И досел народъ считаетъ память высшимъ дарованіемъ. Наприм., въ пословицахъ своихъ онъ говоритъ: ‘пошли теб Богъ твердую память, когда сядешь сть, закрывай книгу, чтобы не засть память, на себ шить не надо,— память прошьешь’ и т. п. Вслдствіе преобладанія памяти надъ разумомъ, народъ русскій испоконъ вка мыслилъ и жилъ ‘но старин и пошлин’ или такъ, какъ ‘пошло изъ старины’. Память старины была верховнымъ критеріумомъ и извковчнымъ хранилищемъ всхъ умственныхъ и экономическихъ понятій и убжденій. Она замняла всякія раціональныя, научныя основы земскихъ вопросовъ и длъ. Напр., въ дл земскаго строенья, не раціональное, геометрическое измреніе и межеванье земель, не геодезисты и математики-землемры, а такъ называемыя въ актахъ ‘старые добрые памятухи’, по свидтельству юридическихъ актовъ, ршали споры о земл, о межахъ, о раздлахъ, промнахъ и передлахъ земли и т. п. Въ случа споровъ о земл, о межахъ, памятухи-старожильцы, на основаніи своей старческой памяти, ршали дло. Судья обыкновенно спрашивалъ ихъ на суд: ‘какая та земля изъ старины, чья та земля’? И вотъ памятухи-старожилъцы выступали на сцену и отвчали старчески-диктаторски: одинъ, памятухъ говорилъ: ‘изъ, господине, помню за 70 лтъ, чья то земля’, и разсказывалъ — чья, другой памятухъ вторилъ: ‘мн, господине, девяносто (90) лтъ, и я помню, какая та земля изъ старины’, а третій памятухъ сознавался: ‘а изъ, господине, тхъ мстъ и не помню’ и т. д. Не разумъ, а память управляла всми народными понятіями и длами — административными, юридическими, семейными, техническими и торгово-промышленными. Въ Приказахъ Дла назывались памятями, напр. памяти большаго приказа, памяти хлбнаго стола, памяти ямскаго стола. Для памяти писались и памятями назывались и разныя воеводскія и вообще оффиціальныя сношенія, увдомленія, маканы, отписки, предписанія и т. п. Памятями назывались грамоты или акты о раздл, промн, передл и измреній земель. Точно также памятями назывались и разныя описанія дозоровъ и досмотровъ. Такъ какъ отцы и дды развивали въ дтяхъ и внукахъ исключительно память старины и оставляли имъ ‘духовныя памяти въ вчный поминокъ своей души’, то само собою разумется, что семейныя понятія особенно проникнуты были памятью старины. Поэтому и всякое семейное письмо, наприм. отца къ сыну, называлось также памятью или памяткой. Наконецъ, такъ какъ и вс техническія и промышленныя понятія нашихъ предковъ шли, путемъ памяти и преданья, изъ старины и усвоились главнымъ образомъ, памятью, то и вс техническія письменныя правила или руководства также назывались памятьми. Напримръ, ‘память, какъ составлять разныя краски для иконописи и живописи’ и т. д. {Сборн. солов. библіот. No 925 No 82—86.}. Наконецъ, памятью называлось и статистическое или торгово-промышленное описаніе. Напримръ: ‘память нмецкимъ всякимъ товарамъ и ефимкамъ и золотымъ, и сукнамъ и жемчугамъ, и всякой рухляди, и почему на Москв и почему на мурманскомъ и въ нмцахъ купятъ и продаютъ’ {Пекарскаго I, 265. Доп. VII, No 35.}. При таковомъ значеніи памяти народной, и въ московскомъ государств господствующею, руководительною интеллектуальною силою была память, и именно память старины, а не разумъ. Не даромъ и сами московскіе цари любили поддерживать въ себ память старины, питая ее памятью столтнихъ стариковъ. Англійскій врачъ Коллинсъ, прожившій въ Россіи 10 лтъ, говоритъ: ‘царь содержитъ во дворц стариковъ, имющихъ по 100 лтъ отъ роду, и очень любитъ слушать ихъ разсказы о старин’. Эта любовь московскихъ царей къ старин и память старины была главною причиною вковой прочности и неподвижности старинныхъ основъ и обычаевъ московскаго государства, а также — экономическаго и умственнаго малосилія его. Управляясь не разумомъ, а памятью старины, старинными понятіями и обычаями, да поверхностными дозорами, досмотрами и слуховыми вдомостями, московское государство неизбжно было интеллектуально малосильно и, вслдствіе того, бдно матеріальными средствами для самостоятельнаго интеллектуальнаго и экономическаго развитія. При этомъ замчаніи, намъ невольно припоминаются слдующія слова Либиха: ‘если’, говоритъ онъ, сравнивая государство съ организмомъ,— ‘если движеніями и силами государственнаго организма управляютъ, вмсто предусмотрительности и обдуманности, старинныя привычки въ противорчіи съ законами природы, то сами собою проявляются слабость и недостатокъ, а вмст съ ними бдность и нужда’ {Письма о химіи II: 162,}. Такъ точно и было въ московскомъ государств. Какъ въ государственномъ, такъ и во всемъ домашнемъ быту русскаго народа память старины была главнымъ вождемъ жизни. ‘Всему тому есть обычай испоконъ вка’, — говоритъ ‘Вождь по жизни’, — ‘да и дло то не писаное, а улажено старыми людьми недаромъ, и должно вершиться безъ всякой порухи, чтобы не было на смхъ и позоръ’ {Буслаев. II, 509.}. Наконецъ, и въ сфер работы, вслдствіе вковаго преобладанія памяти надъ разумомъ, надъ теоретической интеллигенціей, — народъ всегда помнилъ, и досел твердо помнитъ старыя рутинныя промышленныя понятія и пріемы, завщанные по наслдству старою памятью, ‘отчиной и ддиной,’ передаваемые ‘по старин и пошлин’, сохраняемые и заучиваемые по старой памяти изъ рода въ родъ. Такъ, отцовская и ддовская память изъ рода въ родъ передавала и досел передаетъ и сохраняетъ во многихъ провинціяхъ самыя изстаринныя ремесла и промыслы, во всей ихъ извковчной, первобытной стереотипности. Еще въ прошломъ столтіи извстный русскій историкъ Болтинъ, опровергая замчаніе Леклерка, что въ Россіи почти нтъ своихъ русскихъ мастеровъ и ремесленниковъ, писалъ: ‘причиною тому, что въ Россіи многіе провинціи искони упражняются въ одномъ промысл, частію привычка съ малолтства къ промыслу или ремеслу, которымъ отцы и дды кормились‘ {Замч. на ист. Леклерка.}. Въ частности, напримръ, жители села Дунилова (1,500 д. об. п.), владимірск. губ. шуйскаго узда, еще въ XVII вк занимались скорняжествомъ и въ отдаленныя времена извстны были своей торговлей мхами и шкурами не только въ Россіи, но и въ Польш и въ Блоруссіи, и до нын они занимаются также преимущественно скорняжничествомъ, и торговля шкурками у нихъ тоже до сихъ поръ не. упала: они ежегодно выдлываютъ до 70,000 шкуръ на 150,000 р. {Географич. Словарь г. Семенова II, 144.}. Во Владимірской же губерніи, во многихъ селахъ, жители еще въ XII вк были каменщики и кирпичники, и въ XIX столтіи они остаются, по старой памяти, каменщиками и кирпичниками: изъ нихъ однихъ каменщиковъ въ настоящее время считается до 10,000 {Геогр. Слов. I, 484.}. Такимъ образомъ старина и неподвижность мысли изъ вка въ вкъ держали русскаго человка на одномъ уровн экономическаго труда и величайшей бдности. Прошли цлыя столтія, вымерли сотни поколній, а народъ, жившій одними вншними впечатлніями, въ тсной сфер чисто-вншняго опыта, не двинулся впередъ ни на одинъ шагъ, и въ XIX вк также, бденъ и малосмысленъ, какъ былъ бденъ и малосмысленъ въ XII-мъ.

А. Щаповъ.

(Продолженіе будетъ).

‘Дло’, No 8, 1868

ИСТОРИЧЕСКІЯ УСЛОВІЯ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНАГО РАЗВИТІЯ ВЪ РОССІИ.

Читайте также: