В.В. Розанов
В.В. Розанов
Источник расслабленного учения
Источник расслабленного учения
Источник расслабленного учения, Розанов Василий Васильевич, Год: 1908
Время на прочтение: 5 минут(ы)
В России ученье везде слабо и постоянно слабо — вот общая практическая аксиома, которую можно поставить наряду с некоторыми возвышенными теоретическими аксиомами педагогики. Большая озабоченность об увеличении числа школ должна бы у нас иметь впереди себя другую заботу: как сделать ученье энергичным, старательным и успешным в тех школах, какие есть.
Мало у нас школ народных, первоначальных, очень недостаточно реального, технического, прикладного обучения. Но средних школ с общеобразовательными задачами и программами мало пропорционально населению только в столицах и других центрах, а в небольших городах и особенно в уездных городах их столько, что не хватает учеников заполнить все число имеющихся вакансий. Это обычное явление. Если тем не менее в обществе и в печати постоянно говорится об увеличении именно числа школ, то это от того, что эта сторона дела представляется наиболее легкою и наименее к чему-нибудь лично обязывающею. ‘Увеличить число школ’ — это требовательное обращение к государству, к министерству, переложенное на более ясные слова, оно значит: ‘взыщите с народа больше денег и постройте ему еще школ: ученье свет, а неученье тьма’. Всякий говорящий так имеет счастливое положение господина, который только приказывает, и ему самому не нужно даже почесаться, чтобы приказание было исполнено. Приказав, он заявил себя образованным человеком, а если приказание не будет исполнено, то он будет ‘скорбеть, как гражданин’, — положение тоже очень удобное. Всякий другой поворот вопроса более труден потому, что исполнение его зависит уже не только от министерства и состояния казны, но требует соучастия всего общества, требует энергии и заботы в каждой семье, во всяком дому.
Повторяем, школ не так мало: в каждом губернском городе одна или две гимназии, одно реальное училище, одна семинария, нередко кадетский корпус. Это для мальчиков. Для девочек — женская гимназия, одна или две, а часто женский институт. Учиться есть где. Но вот беда: во всех этих учебных заведениях ученье идет вяло со стороны учеников, преподавание ведется бесталанно со стороны учителей. В общем, мальчики и девочки невежественны. Начальство и родители, глядя на это сверху, решают: одни, что ‘у нас все плохо и правительство ничего не умеет’, а другие, что ‘Россия некультурная страна, и что же можно поделать, когда у нас еще сами родители необразованны’.
Между тем даже ‘необразованные родители’ радуются не нарадуются, когда их дитя хорошо учится. Нет, если кто больше всех об этом плачет, а следовательно, и относится к вопросу о школе все-таки наиболее культурно, хотя бы сердечно-культурно, то это родители. Менее всего можно их винить, ибо единственное, что семья в силах сделать, что она умеет делать, это наблюсти, чтобы ‘дитя сидело и училось’. Это сторона прилежности выполнена семьею. Нужно обратить внимание только на то, какая масса средств тратится в России на репетиторство, до какой степени репетиторство сделалось всюду обширным промыслом и сколько в отдельности сил семьи уходит на выбор, неудачи и всю вообще возню с репетиторами, чтобы согласиться, что семья вытягивается из всех сил, чтобы удовлетворять требованиям гимназии и сделать ученье своего ребенка интенсивным, успешным. Да это так понятно: ведь от этого зависит все его будущее. Ведь не окончивший курса ученик есть несчастье для себя и вечная обуза для семьи. Итак, самым порядком вещей, самою природою вещей семья относится и не может не относиться наиболее культурно, т.е. наиболее хорошо и внимательно, в школе, к ученью.
Где же секрет дела?
Секрет дела лежит не в каких-нибудь очень широких взглядах на ученье, не в возвышенных теориях, а в самой простой вещи: в правилах перехода учеников из класса в класс. Так как они регулированы министерством, то вина скверного ученья во всей России и лежит всецело и исключительно на нем одном, на какой-то поразительной его неопытности, верхоглядстве, незнании низов дела.
Эти правила перехода очень легки в младших классах, начиная с первого, и очень трудны в старших классах. Видна система и какая-то странная целесообразность: в первом, втором и третьем классах не затруднять, облегчать переход, не задерживать мальчиков на второй повторительный год. ‘Слабенькие дети не вынесут твердого ученья’ — это нянюшкино вздыханье сделалось министерскою аксиомою. И только начиная с 15-16 лет, с IV класса, гимназия становится перед учениками, ‘уже сознательными и ответственными’, во весь рост своих требований.
Что же происходит? Происходит возмутительная педагогическая ловушка. Иначе и назвать нельзя.
Чтобы объяснить все дело, достаточно остановиться на параллелях.
Представьте, что новобранцам в армии в первый год службы, пока они еще ‘как мужички’, позволено было бы и пьянствовать, и не выходить иногда на ученье, и не повиноваться изредка команде. ‘Еще не привыкли, как деревня’. В результате этого первого года распущенности была бы развращенность всей армии, совершенная бесполезность службы и во второй, и в третий, и в четвертый годы ее.
Представьте, что молодым чиновникам, только что определившимся на службу, тоже не предъявлялось бы строгих требований, пока не привыкли, эдак годик-два. Результатом была бы полная анархия всего чиновничества.
Но именно это сделано министерством народного просвещения. ‘Сперва полегче, потом потруднее’, первые три года можно переводить из класса в класс без экзаменов, — так, с небольшими письменными испытаниями по некоторым предметам. Переводятся с неполным годовым баллом по второстепенным предметам. Очень много второстепенного. Второстепенными, не главными предметами оказывается половина, даже больше половины.
Ученик привыкает. За три года нельзя не привыкнуть, что это все второстепенные предметы и что можно переходить из класса в класс, имея неполный балл. Возраст мальчика от десяти до тринадцати-четырнадцати лет мягок, как воск, и отпечатывает на себе все, что на нем отпечатывает начальство.
Что же оно отпечатывает? Что это неважные, второстепенные предметы, что для того, чтобы успевать, т.е. переходить из класса в класс, для этого не нужно иметь даже полного балла, можно и ‘удовлетворительно’. Можно учиться ‘неудовлетворительно’ и хорошо переходить. И это не на словах, а на деле. Ученик каждую весну воочию видит, что его переводят, хотя спросите его самого, его добросовестную детскую душу, что же он и они знают, и он нам ответит, что они и… они ничего не знают, ничего не помнят, ничего не понимают из пройденного и преподаваемого. ‘Мы ничего не знаем’ — это такой всеобщий ответ учеников о своем ученье, он до того привычен доя уха родителей, он до того общеизвестен в обществе, что удивительно, что министерство, точно где-то на луне существующее, о нем не знает. И почему все тридцать семь лет не спросило себя: да отчего же они ничего не знают?
Ответ заключается в правилах перехода: да для чего же и знать больше, чем требуют?
Вдруг на 15-м году гимназия ремизит своих учеников. Буквально, как в картах, где подсиживают. При переходе из IV в V класс для ученика неожиданно открывается, что все предметы суть главные, из которых требуется полный балл, и, что ужасно, — требуется знание на полный балл не за последние месяцы, даже не за четвертый класс, а за все четыре года, когда он учился и ему было позволено учиться на неполный балл! Это педагогическое предательство невозможно ни с чем сравнить. Оно происходит на глазах у всех, постоянно. О нем крушатся семьи, судьба детей. А как оно произошло, — невозможно понять иначе, как действительно усвоением со стороны министерства нянюшкиного причитанья: ‘Дитя до четырнадцати лет еще неразумно, — с него чего же требовать’.
И смешно, и жалко бывает видеть, как родители требуют на дому от ученика-малолетки усидчивого ученья, как учителя у него требуют на уроке хорошего знания заданного, как ревизоры на ревизиях раздражаются, что ученики ничего не знают, когда министерство, из Петербурга, им всем задало одну задачу: строго ничего не требовать до экзамена из четвертого класса в пятый, переводить при неполном балле и вовсе без экзаменов, при письменных испытаниях из диктанта, из решения задач и так называемого extemporale {Учебные упражнения по переводу продиктованного текста на латинский или греческий язык (лат.)}. Если принять во внимание, что это безумное (или коварное?) облегчение заведено было в железное министерство гр. Д.А. Толстого, то растеряешься понять его.
Ученики ‘ничего не знают’ в I, II и III классах, когда по древним и новым языкам проходится вся этимология, т.е. все формы языков, труднейшие для памяти, и когда в памяти же должен быть заложен основной запас слов. По математике в эти годы проходятся дроби, их сокращения и преобразования и вообще все основные комбинации с числами и величинами. Ничего не зная из этого и, во всяком случае, очень мало понимая в этом, что представляет собою ученик в старших классах? Разбитую барку, изуродованную вещь, педагогическую калеку, который держится остальные годы на подсказыванье, списыванье и проч., столь же развитых у нас, как и репетиторство, педагогических жемчужинах.
Впервые опубликовано: Новое время. 1908. 12 февр. No 11466.