Октав Мирбо
Октав Мирбо
Исповедь Жибори
Исповедь Жибори
I.
I.
II.
II.
Исповедь Жибори, Мирбо Октав, Год: 1908
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Источник текста: Октав Мирбо — Деревенские рассказы
Книгоиздательство С. Скримунта, С.-Петербург, 1908 г.
Переводчик: Анастасия Чеботаревская
OCR, spell check и перевод в современную орфографию: Исповедь Оскара Уайльда
Священнический домик в Лонне-сюр-О и дом дядюшки Жибори находятся рядом: один — низенький, почернелый и ветхий, другой — с мезонином, выкрашенный по фасаду желтой краской и с белыми ставнями. Оба сада, разделенные низенькой изгородью из шиповника, спускаются к узенькой мелкой речонке, мелодично журчащей в этом месте среди камышей и тростников. Они очень похожи один на другой — перерезанные прямыми аллеями и заросшими тропинками, с симметричными лужайками, на которых растут кусты крыжовника, клубника и сливы с искривленными ветвями. Но в саду священника, в самом центре, под лавровым деревом, возвышается статуя Богородицы из раскрашенного гипса, обросшая мхом и попорченная дождем. У дяди Жибори тоже есть изображение, которое он, чтобы ‘насолить попу’, величает ‘статуей святого Иосифа’. Это — соломенное чучело, на полове которого красуется надетая на бок высокая порыжелая шляпа, качающееся на кончике шеста, растопыря руки, с развевающимися красными тряпками, наводящими ужас на воробьев… Направо и налево — маленькие фруктовые садики, прилегающие к строениям скромного вида, напротив расстилается широкая зеленеющая долина, с рядами стройных тополей и кустами ольх, где по свежей сочной траве разгуливают стада жирных породистых быков.
В один прекрасный полдень, когда дядя Жибори занимался высадкой овощей во вскопанные грядки, по другую сторону изгороди показался священник, вы шедший из дома с требником в руке. Старик тотчас присел на корточки, согнув спину, уткнув нос в землю, и застыл на месте, точно собака на стойке, не шевелясь ни одним членом. Священник, бормоча латинские слова, начал ходить взад и вперед вдоль изгороди, над которой возвышалась одна его голова, — сине-багровое лицо с всклокоченными седыми волосами. Окончив свое благочестивое чтение, он остановился, положил требник в черном переплете поверх изгороди и скрестил на нем руки.
— Эй! дядя Жибори! — закричал он.
Дядя Жибори притворился, будто он не слышит, и оставался недвижим, между тем как в глазах его светилась хитрость, а ноздри раздувались как у зверя, почуявшего добычу.
— Дядюшка Жибори! — повторил священник еще громче. — Эй! дядя Жибори!.. Вы что же это, меня не слышите что ли?..
Медленно, молчаливым движением настораживающегося животного он поднял и повернул голову вкось.
— Тсс! — сделал он, делая в воздухе огромной узловатой рукой движение, точно отгоняя назойливую муху.
И он тотчас принял снова позу насторожившейся собаки, вытянувшись на руках, точно на передних лапах.
Было тихо. Казалось, что совершалось что-то очень важное, торжественное, грозное. Малиновка спорхнула с изгороди, где-то вдали защебетала пара сорок, прошелестел ветер, от которого заскрипело чучело на шесте. Видя, что дядя Жибори всё продолжает притворяться и остается неподвижным, священник снова крикнул уже нетерпеливо:
— Дядя Жибори!.. Да ну же, дядя Жибори!.. Что у вас там?.. Крот что ли?
Старик поднялся, сделал резкий жест, ударил о землю кулаками.
— Ах, черт бы его подрал! — начал он ругаться. — Это вы его, должно быть, выпустили?.. У-у, проклятое животное! Ничего не оставляет, всё перерывает… Вижу, что он надо мной насмехается.
Продолжая ругаться, он поднялся с земли и, согнувшись чуть не пополам, медленно переставляя трясущиеся ноги и опустив словно плети руки, направился к дому. Но священник, который всё время коварно усмехался, окликнул его:
—- Скажите-ка, дядя Жибори, как это так случается, что, каждый раз как я прихожу в сад, я застаю вас непременно за ловлей кротов?
— А я почем знаю? — отвечал старик ворчливым тоном. — Может, это вы тому причиной… Проклятие! Крот да поп, если рассудить, стоят друг друга… Вижу, что вы надо мной издеваетесь…
— Постойте немножко, дядя Жибори… Ну, а помимо этого, как вы себя чувствуете?
— Неважно, господин священник, неважно!.. Ноги пошаливают… голова, да и всё в придачу!.. Сверлить что-то в нутре… Ах, бес бы его подрал, сверлит, словно в мельнице.
Так значить, — начал священник после минутного молчания, — у вас сверлит внутри… Следует обратить внимание!.. Кстати у нас вот и пасха на носу…
При этих словах дядя Жибори раскрыл судорожным движением рот, зиявший подобно черной пасти, с единственным уцелевшим пожелтевшим клыком.
— Что? — пробормотал он.
— Напоминаю вам, что у нас скоро пасха, —повторил священник.
— Ну да! Так чего же вы от неё хотите? И пускай себе приходит…
— Ладно, ладно… Притворяйтесь, старая лиса. Вы отлично знаете, в чем дело… Послушайте! Что же, вы опять проведете пасху, как прошлые годы, без исповеди?.. Ну-ка?..
—- Не говорите об этом… слышите, не говорите…
Священник принял авторитетный тон.
— Выслушайте меня, дядя Жибори, — заговорил он торжественно. — Ваша дочь очень несчастлива, у неё много горя… Плачет, убивается… Вы ей много принесли огорчений вашим безбожием…
— Мелии? — подхватил старик с живостью. — Это её совсем не касается!.. Пусть себе занимается своими делами, и все прочие тоже… Я очень люблю милосердого Господа, да! К обедне хожу каждое воскресенье… Но что касается исповеди… этого да потом еще другого… этого у меня нет в мыслях… нет, клянусь!
— Вы ведь, дядюшка Жибори, уж на возрасте… У вас вот и припадки бывали… Ведь не ровен час, не угадаешь, умрет человек или выживет…
Он скрестил руки, покачал головой.
— Ну, если с вами случится припадок сегодня вечером… вот сейчас же… Ну-ка, что вы запоете?
— Припадок!.. сегодня?.. со мной?.. Как же… как же! Смотрите, как бы вам не помереть раньше меня… вы тоже не очень-то молоды да и не слишком крепки… Вижу, что вы надо мной насмехаетесь.
— Ну, ладно, ладно!
Священник не знал больше, что говорить. Ответы дяди Жибори, сопровождавшиеся выразительным, плутовским подмигиванием пары крошечных глаз, это спокойное упрямство насмехающегося животного раздражали, озлобляли, пугали его, точно приходилось иметь дело с самим чертом. Ему хотелось обругать его как следует, но он удержался из боязни окончательно его ожесточить и потерять таким образом последнюю надежду обратить на путь истины этого закоренелого грешника.
Птицы перепархивали с одного дерева на другое, купаясь в солнечных лучах, внизу тихонько журчала речка, шелестя тростинками камыша, рыжий кот, прокрадывавшийся среди грядок салата, вдруг сорвался с места, перепрыгнул сад двумя прыжками и юркнул в лазейку изгороди.
Сильно смущенный, священник стал искать предлога затеять разговор снова. Он вытащил из кармана своей сутаны табакерку, захватил щепотку табаку, потряс рукой, поднес к носу и громко зачихал.
— Слушайте, дядюшка Жибори, — сказал он вдруг — вы молодчина! Я хочу вам сделать предложение… Ну да, чудесное предложение!
И он забарабанил пальцами по крышке требника мелодию псалма.
Старик насторожился и недоверчиво посмотрел на священника. Последний продолжал:
— У меня осталась еще бутылка, единственная бутылка старого вина, старинного, больше двадцати лет… За сто верст нигде такого не найдешь… Стоит оно… ах, Господи!., стоит по, крайней мере десять или пятнадцать франков бутылка. Да даже и неизвестно, сколько стоит… совсем нет цены… Ну, так вот, если вы хотите исповедаться, я вам принесу эту бутылку… Она пойдет вам… вы можете похвастаться такой редкостью, какой не найдется ни у самого монсеньора епископа, ни у кастеляна Жильбо, ни у кого решительно…
— Ладно, ладно!.. — пробурчал крестьянин, почесывая в ухе. — Это только не обман? не ловушка?
— Раз я вам сказал… Ну же, дядюшка Жибори, идет что ли?
— Пожалуй.
— Ну, так я иду к вам сейчас же!..
— А когда же исповедь?..
— Да за бутылочкой…
— Ладно.
Мелия была худощавая, поджарая девушка, с горящими глазами, всегда одетая с ног до головы в черное, точно монашенка. Время, которое у неё оставалось после посещения церкви, она употребляла на уборку дома и украшение его стен религиозными изображениями, и губы её постоянно шептали молитвы. С отцом она никогда не разговаривала — не потому, чтобы они сердились друг на друга, но старик не вмешивался в дела благочестия дочери, которая за это оставляла ему полную свободу действий и никогда не позволяла себе ни малейшего упрека, на отношение его к религии. И так как Мелия не могла говорить ни о чем другом, как о Господе Боге, Пресвятой Деве и о святых угодниках, то она не говорила ничего. И оба жили уже десять лет в глубоком молчании.
Дядя Жибори вошел, не глядя на Мелию, которая, завернув юбки валиком вокруг плоских бедер, засучив рукава до локтя, чистила котел, бормоча молитвы, он прошел к себе в комнату и затворил за собою дверь.
Через четверть часа он услышал шум, шепот, какие-то заглушенные восклицания в соседней комнате: дверь отворилась, и появился священник, улыбающийся, веселый, с бутылкой в руке.
— Ну, ну, дядя Жибори! — воскликнул он с торжествующим видом. — Вот она, вот… единственная, последняя, лучшая из наилучших!.. Ах, старый плут!
И, подняв бутылку над головой за кончик горлышка, он показал ее во всей красе её округлого брюшка и паутинных нитей, окружавших ее точно почтенная борода.
— Это хорошо, хорошо, — пробормотал старый крестьянин, устремивший на бутылку лоснящийся косой взгляд. — Только как же мы это всё устроим?
Священник окинул беглым взглядом комнату и сказал:
— Это очень просто… Вот маленький столик… вы сядете на один конец, я — на другой…
— А бутыль посредине! — подхватил Жибори.
— Ну да… И подумать, что я сохранял ее для столетия святого Латуина!.. Ну, да что уж теперь делать… ведь обещано… Ну, начинаем!
Священник осторожно опустил бутылку на стол, уселся и, сделав крестное знамение, пробормотал серьезно и глухо:
— Во имя отца и сына и святого духа, аминь!.. Повторите это, дядя Жибори!
Последний не спускал глаз с бутылки. Теперь его взяло сомнение. Он подумал, что поп его ‘накроет’, и спросил:
— Что это за вино?
— Бургонское, старое бургонское, — отвечал священник.
— Бургонское! Я бы во сто раз предпочел бордо!.. Но по крайней мере вы убеждены в том, что это бургонское?.. Вы не насмехаетесь надо мной?..
— Раз я вам говорю!.. Ну же, начинаем! Во имя отца и сына и святого духа, аминь!.. Повторите же это, дядюшка Жибори!
Дядя Жибори пробормотал невнятно:
— Во имя отца, сы… с-того духа… аминь…
И повернувшись к священнику:
— Что вы хотите, чтобы я вам говорил?.. Мне нечего вам говорить, решительно нечего… Никого не убивал, никого не насиловал, не крал…
Вдруг распахнулась дверь, и вошла Мелия с негодующим видом и угрожающими жестами.
— Господь не попустит, — закричала она, подходя к столу, — не попустит такого лганья… на исповеди милосердому Богу и господину священнику. Вы крали! Да, господин священник, он крал, и крал не раз, не два, а, может, больше десятка раз… Да! я не допущу, чтобы он рассказывал небылицы. Он может сегодня же умереть… и пойдет в ад… Я не желаю… Он украл кролика у жены Рено, косу у Трепальера, сажень дров у господина Баку, дрова грабовые, которых нам хватило на две зимы… Еще украл две мерки ячменя у Маршана, потом украл… Да разве я знаю всё, что он украл?..
Старик пришел в ярость, показал дочери кулак и закричал:
— Убирайся ты к дьяволу! Замолчи! Подожди, подожди!
Он хотел вскочить, но в поспешности толкнул стол так сильно, что бутылка покачнулась, покатилась и, раньше чем священник успел ее удержать, упала на пол, красная жидкость полилась одновременно с сухим звоном разбитого стекла.
Все трое на мгновение опешили и с раскрытыми ртами, с выпученными глазами следили за маленькими пурпуровыми струйками, которые растекались, расползались и скрывались в трещинах пола.
— Проклятый плут! — ругался священник, стуча по столу.
— Пресвятая Дева! — молила Мелия, складывая руки.
— Я знал, что это одна насмешка! — сказал дядя Жибори, вставая и медленно удаляясь, волоча ноги в деревянных башмаках и размахивая руками.