Октав Мирбо
Октав Мирбо
Горе дядюшки Пито.
Горе дядюшки Пито.
I.
I.
II.
II.
III.
III.
Горе дядюшки Пито, Мирбо Октав, Год: 1908
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Источник текста: Октав Мирбо — Деревенские рассказы
Книгоиздательство С. Скримунта, С.-Петербург, 1908 г.
Переводчик: Анастасия Чеботаревская
OCR, spell check и перевод в современную орфографию: Эрнест Хемингуэй
Дядюшка Пито собирался на пахоту: он запрягал на конюшне лошадей, ворчал, чертыхался, отплевывался… Тусклый свет фонаря слабо освещал сквозь роговые стенки дощатый потолок, из расползшихся досок которого выбивались клочья сена, на замусоленных стенах, забрызганных жидким навозом, плясали огромные тени животных. В дверях конюшни показалась работница Луиза.
— Хозяин, — позвала она, — хозяин!
— Ну, что еще там? — спросил Пито, собрав постромки и связывая их в один большой узел. — Что еще?
— Пожалуйте поскорей. Не понимаю, что с Перепелкой… Совсем не хочет подыматься. Уж я ее колотила в зад башмаками изо всей мочи, — не движется… А пыхтит-то, пыхтит… Боже ты мой, как пыхтит!..
— Гм… гм!.. Так-таки и не хочет подыматься,
говоришь?
— Ну да…
— Гм… гм!.. Ну, подожди меня…
Дядюшка Пито снял со стены фонарь и отправился за работницей. На дворе чуть занималось утро, холодное, бледное, окутанное ноябрьским туманом, в котором тонут небо и земля, а дома и деревья то выступают мутными силуэтами, то исчезают в густом бесцветном воздухе, словно куда-то проваливаясь… На скотном дворе куры, разбуженные петухом, уже выбирали зерна из навоза, возле лужи помоев утки чистили свои перышки, исчезая в тумане, как призрак, медленно удалялся пастух со стадом, тяжело ступая, медлительно выходили из хлева коровы и плелись гуськом к выгону, потираясь боками об ореховое дерево, с оголенных ветвей которого стекала на землю ночная влага.
Пито шел впереди Луизы и первый увидал следующее. В темной глубине сарая, откуда несло как из печки теплом и острым, сладким запахом навоза и молока, на подстилке из гнилого папоротника лежала корова. Огромные белые бока её вздымались и опадали, точно кузнечные меха в работе, ноги, в рыжих пятнах, были перепачканы зеленоватым навозом, а от морды исходили отрывистые, свистящие и хрипящие звуки. Пито отдал фонарь Луизе, а сам наклонился осмотреть корову, он ощупал все её члены своими сизыми руками, раздвинул веки, за которыми показались добрые, бессмысленные глаза, лихорадочно блестящие…
— Ну что, Перепелочка, — обратился он нежно к животному, — что моя красавица?.. Скажи, где болит, моя кралечка?.. Ну, скажи же!..
Он взял из кормушки свеклу, разломил надвое и, понюхав, предложил каждый кусок корове, но она отвернулась и по-прежнему не двигалась.
— Ох!.. ох! — пробормотал он.
Лицо его, походившее на ком земли, прикрытый фуражкой, вдруг отразило тревогу… Почесывая затылок, Пито погрузился в тягостное раздумье, а Луиза, покачивая боками, блуждала рассеянным взглядом по опустелому стойлу и массивным бревнам сруба, исчезавшим в тени угла, под крышей. Потом он бросил куски свеклы назад в кормушку, опустился на колени в навоз, приложил ухо к груди коровы, закрыл глаза, чтобы не рассеиваться, и стал слушать. Крыса пробежала по косяку яслей, шмыгнула в щель стены, куры вбежали в стойло…
— Господи, как она хрипит! — воскликнул Пито, подымаясь. — У неё в легких так бурчит, словно в бочке с молодым сидром… Да, захворала, ох, как захворала, крепко захворала… Боже милостивый! Да что же нам с ней делать, Луиза?
— Чего?
— Ступай-ка принеси из пекарни мешки из-под яблок да старую рядниновую покрышку с кадки. Господи, как ей тяжелю!
Работница передала хозяину фонарь и вышла, стуча деревянными башмаками.
Сдвинув брови, тревожный и озабоченный, Пито расхаживал возле коровы, бока которой вздымались всё порывистей и чаще.
Сердце его сжалось и дрожь пробежала по всему телу при мысли о том, что он ее потеряет, — увидит здесь бездыханной, окоченелой… Такая чудесная корова, лучшая из всего стада! Каждый день давала шестнадцать литров молока и каждый год по теленку, которого продавали за девяносто франков на ярмарке в Эшофуре. И чего она заболела? С какой стати хочет она лишить его верного и выгодного барыша? Разве за ней плохо ходили? Разве не давали ей вдоволь травы, моркови, свеклы? И, ощупывая корове хребет, брюхо, вымя, подымая опущенные веки, Пито и сам не знал, сердиться ли ему на нее или пожалеть… Но боязнь ухудшить положение грубым обращением пересилила, и он стал говорить мягко, ласково:
Ну же, Перепелочка! Ну же, кралечка, птичка моя маленькая…
И в то же время в душе ругал ее и охотно назвал бы ‘подлой’, потряс бы за рога, напустил бы собак,— пусть бы искусали ей ноги…
Луиза вернулась с мешками и чехлом. Они вместе тщательно окутали корову тряпками, точно ребенка пеленками.
— Ну вот, моя бедная Перепелочка — приговаривал Пито.
А Луиза прибавляла:
— Вот, мой ангелочек, моя цыпочка, поросеночек… Ну, теперь хорошо, моя Перепелочка!
— Да замолчишь ли ты, негодный мальчишка?! — кричала тетка Пито, присев перед большим котлом и разминая оголенными руками картошку, которую она поливала отрубями и кислым молоком. — Вот погоди! Задам я тебе ужо трепку! Покажу, как орать!
Но крики, несшиеся из плетеной люльки, находившейся между двумя большими постелями, не прекращались, переходя временами в сиплые звуки, походившие на предсмертное хрипение…
— Ах, проклятый мальчишка! Ишь, негодный, надрывается! — бранилась фермерша —Да замолчишь ли ты, наконец!
Перед высоким, почерневшим от копоти камином сидела любимая хозяйкина собака Рике, она пристально глядела на догоравшую вязанку хвороста, тут же, растянувшись на горячей золе, дремали две кошки.
Тетка Пито приблизилась к люльке, откуда продолжали нестись крики. Среди тряпок с трудом можно было различить худенькое, сморщенное личико. Дряблые веки прикрывали глаза, казавшиеся сочащейся раной. Из сжатого спазмой горла с трудом вылетали звуки, а маленькое тельце судорожно корчилось под серыми холщевыми пеленками.
— Когда же ты перестанешь пищать, дрянной мальчишка! — проговорила фермерша, наклоняясь над люлькой и взбивая промокший соломенный тюфячок — Ну, смотри, теперь спи! — прибавила она, снова укладывая ребенка. — Если тебя слушать, то ни на шаг и отойти нельзя будет…
Она отошла от люльки, снова опустилась перед камином и стала раздувать потухавший огонь. В это время собака поднялась и закружилась по комнате, обнюхивая пол, кошки проснулись, потянулись и полезли на стул. Вошел дядя Пито с Луизой.
— Боюсь, что Перепелка наша заболела, — сказал он, качая головой, — и сильно заболела!
Фермерша, раздувавшая головешки, стремительно обернулась.
— Что ты говоришь?.. Что там такое случилось? — спросила она, побледнев.
— Я тебе говорю, что больна Перепелка. Вот что… Сильно больна!..
— Да что же с ней?
— Не знаю. Сверлит что-то в легких. Не ест ничего и вспухла вся!
— И дышит тяжело! — прибавила Луиза.
— Да что и говорить, совсем больна! — закончил Пито, бросая с отчаянием фуражку на стол.
Подавленная, тетка Пито молчала. Неожиданное известие о том, что её великолепная, молочная Перепелка хрипит, распухла, не ест, заболела, совсем ее пришибло. Однако она скоро пришла в себя и принялась кричать на мужа, злобно глядя на него:
— Распухла… хрипит… а ты расселся здесь словно сыч да чешешь затылок! Ты, должно быть, воображаешь, что ветеринары лечат только собак! По-твоему пусть скотина подыхает, — меньше будет забот!.. Стоит точно чурбан, прирос к месту… Да догадался ли ты хоть соломы-то свежей ей подостлать? Ах, Господи, Боже мой!
Ребенок снова принялся плакать, и от движений маленького существа, сопротивлявшегося страданиям, скрипела люлька. Голос, то слабый и жалобный, то пронзительно резкий, то глухой и хриплый, казалось, мучительно взывал о помощи. Но ни отец, ни мать не слыхали этих призывов, выливавшихся в нечленораздельных звуках. Оба продолжали свою руготню. Тетка Пито, рассвирепевшая, махала руками и кричала:
— Ведь ей не станет легче от того, что ты тут сидишь да, разинув рот, пучишь на меня глаза?
И, обратясь к работнице, завопила еще пуще:
— А всё по твоей вине, мерзавка… Это ты ей показала дорогу в орешник? Там она и наелась отравы…
При этих словах она грохнулась на стул и, закрыв лицо фартуком, заревела:
— Бедная моя Перепелка! отравили тебя. Ох, ох, ох!
Ребенок задыхался от кашля, казалось, что тельце его разрывается в предсмертных судорогах. Пито взглянул на скрипевшую люльку и увидал две тощие, скрюченные ручки, торчавшие оттуда…
— Что это мальчишка так кричит?.. и с чего он?
— Да ни с чего… Должно быть, зубы… Бедная моя Перепелка, ох, ох!..
— Ну, перестань, схожу за ветеринаром. Ведь она еще не подохла… Нечего заранее-то убиваться…
— Бедная моя Перепелка! Уж никогда не видать мне такой коровы! Да замолчишь ли ты, проклятый поросенок!.. Погоди, вот я тебя кнутом!
Но Луиза взяла ребенка на руки и, пока дядя Пито натягивал куртку, принялась кормить его густой, вонючей кашей, малютка отбивался, выплевывал всё назад и продолжал хрипеть.
Доктор Рагэн, укрывшись теплой меховой полостью, правил своим шарабаном, искусно лавируя между глубокими колеями и большими камнями, круглые бока которых торчали по дороге! Но, несмотря на всё искусство доктора и послушный нрав его лошади, колеса всё-таки нередко стукались о камни или проваливались в выбоины, и тогда шарабан прыгал как судно на волнах. Накрапывал дождь. Высоко в сером небе проносились вороны, испуганные стаи дроздов, приютившиеся на изгороди из остролиста и шиповника, окаймлявшей дорогу с обеих сторон, поднимались и перелетали на ветви соседних яблонь.
— Доброе утро, господин Рагэн! — сказал полный мужчина, который, перешагнув через лазейку в изгороди, показался на дороге.
Одет он был в короткую куртку, грязные панталоны и стоптанные, измазанные сапоги.
Доктор придержал лошадь.
— А-а, господин Торель! — сказал он. — Здравствуйте, господин Торель. Раненько вы разгуливаете.
Торель с минуту переводил дух, потом снял серый шерстяной шарф, которым была обмотана его шея, и сказал:
— Да, приходится, господин Рагэн… В Эпине годовалая тёлка больна сапом, а теперь я пробираюсь к Пито, у него корова больна воспалением легких… вот уже четыре дня. Сейчас много скота переболело воспалением.
— А я тоже еду к Пито.
— Да, как же, знаю… к его ребенку. Это я посоветовал ему послать за вами… Плох ведь малыш-то… Но я вас не задерживаю, господин Рагэн.
— Поедемте вместе, господин Торель, я вас подвезу.
— У меня сапоги уж очень грязные, господин Рагэн.
— Что за пустяки…
— В таком случае с удовольствием…
На повороте показался человек, быстро шагавший по дороге. .
— Смотрите! Да ведь это сам Пито! — воскликнул Торель, уже поставивший одну ногу на подножку шарабана. — Эй! дядя Пито!.. Здравствуйте, дядя Пито!..
— Доброе вам утро, господин Торель с компанией, — сказал фермер, почтительно раскланиваясь.
— Ну, как дела? Что коровка? — спросил ветеринар.
— Спасибо за память, господин Торель… Только она нынче утром поколела!.. Не успел вставить новую доску в бочонок… а она и подохла! Я было к вам шел, — хотел вас просить не беспокоиться… Ничего уж тут не поделаешь, околела!..
У него вырвался жест досады.
— И везет же мне! Три года тому назад, извольте видеть, я потерял двух жеребят и тёлку! В прошлом году пала жеребая кобыла… Нынче летом все куры передохли, — отчего?.. кто их знает. Наконец такая чудная корова — и околевает! Где же это Господь Бог, господин Торель? Право, кажется, что нет Его совсем, а одна лишь злая судьба! Да я так и думаю — злая судьба!
Пито затопал ногой и ухватился за волосы.
— А уж сколько денег на всем этом пропало, сколько денег!.. Да вот и хлеб нынче весь на руках остался, яблоки нипочем… Без дождей скотина совсем отощала… Плачут наши денежки… Боже мой, Боже мой!.. За что всё это?
— А как ребенок? — спросил господин Рагэн. Дядя Пито посмотрел на доктора удивленно, словно не понимая, о чем его спрашивают.
— Вы о чем изволите? — переспросил он.
— Да о ребенке, к которому я еду… Как он?
— А, это вы про нашего мальчонку спрашиваете?
— Ну да…
— Так бы и сказали… Он помер тоже…