Искусство съ соціологической точки зрнія.
Искусство съ соціологической точки зрнія.
(Guyau: ‘L’art au point de vue sociologique’).
——
В. Г.
‘Русская Мысль’, кн.III, 1889
Искусство с социологической точки зрения, Гольцев Виктор Александрович, Год: 1889
Время на прочтение: 19 минут(ы)
Въ Русской Мысли много разъ упоминалось о трудахъ замчательно даровитаго французскаго мыслителя Гюйо. Онъ умеръ недавно, всего тридцати трехъ лтъ. Изъ двухъ посмертныхъ трудовъ Гюйо одинъ посвященъ вопросу объ искусств съ соціологической точки зрнія, другой, еще не вышедшій изъ печати, воспитанію и наслдственности. Съ содержаніемъ перваго изъ названныхъ сочиненій я и познакомлю читателей. Мн приходилось высказывать нсколько мыслей, сходныхъ съ идеями, которыя съ блескомъ и силою развиваетъ такъ рано умершій французскій писатель. Его новый трудъ, по справедливому замчанію Альфреда Фуилье, есть первое глубокое изслдованіе объ искусств съ соціологической точки зрнія.
Наивысшая задача девятнадцатаго вка,— говоритъ Гюйо въ предисловіи къ своей книг,— заключается въ томъ, чтобъ ярко выдвинуть соціальную сторону личности и всякаго индивидуума. Наше столтіе кончитъ открытіями въ мір нравственномъ, быть можетъ, столь же важными, какими въ мір физическомъ были открытія Ньютона и Лапласа: открытіемъ притягательности чувствованій и воли, солидарности разума, взаимной проникновенности сознанія людей. Искусство, какъ и нравственность, въ результат изъемлетъ личность изъ ея узкаго я и отождествляетъ ее со всми. Цль искусства — непосредственное осуществленіе въ мысли и въ воображеніи,— въ то же время и непосредственно чувствуемое, — всхъ нашихъ грезъ идеальной жизни, жизни страстной и одухотворенной, полной гармоніи существованія. Искусство есть жизнь, и высшее искусство есть высшая жизнь. Оно серьезно относится къ нашимъ дятельнымъ способностямъ и къ нашимъ общественнымъ симпатіямъ.
Указавъ на то, что наши ощущенія и волненія передаются вообще, Гюйо останавливается на эстетическомъ волненіи, наимене матеріальной и наиболе интеллектуальной изъ нашихъ эмоцій. Совершенствованіе человческаго сознанія увеличиваетъ первобытную и безсознательную солидарность нашей нервной системы. Эстетическій характеръ чувствованій въ гораздо большей степени зависитъ отъ ихъ формы и развитія, чмъ отъ ихъ происхожденія и источника, эти чувствованія подобны растеніямъ, которыя живутъ не столько корнями, сколько листьями. Другими словами, эстетическая эмоція устанавливается и объясняется средою сознанія главнымъ образомъ, а не первоначальными ощущеніями (Sensation brute). Пріятное становится прекраснымъ по мр того, какъ въ него все боле и боле1 входятъ элементы общественности и солидарности. Эстетическія эмоціи могутъ имть вліяніе на органическую жизнь, увеличивая ея дятельныя силы. Пріятное ощущеніе становится эстетическимъ при пробужденіи сознанія и, наоборотъ, эстетическое удовольствіе переходитъ въ просто пріятное ощущеніе, когда оно не будитъ въ насъ никакихъ ассоціацій, мыслей и чувствъ, когда оно выходитъ, въ этомъ смысл, за предлы сознанія. Мои. но сказать, что въ нкоторой степени восхищеніе есть дло нашей воли.
Отождествляя прекрасное съ интеллектуально-пріятнымъ, Гюйо долженъ былъ, разумется, вооружиться противъ отождествленія прекраснаго и полезнаго. Полезное не всегда совпадаетъ съ пріятнымъ, оно являеться средствомъ для достиженія удовольствія, а прекрасное должно нравиться непосредственно. Въ извстныхъ случаяхъ возможно, конечно, придти къ прекрасному отъ полезнаго (архитектура). Чмъ больше опредляютъ полезное назначеніе предмета, тмъ больше съуживается его эстетическое значеніе. Полезное прекрасно только интеллектуальнымъ элементомъ — усмотрнною, цлесообразностью, и элементомъ чувствованія — заране испытываемаго удовлетворенія (когда извстно назначеніе вещи). Надобно прибавить, что полезное иметъ обыкновенно и соціальную сторону, что увеличиваетъ его эстетическое значеніе: мы симпатизируемъ всему, что иметъ гуманную цль, что хорошо приспособлено, въ особенности, къ потребностямъ коллективной жизни.
Подымаясь отъ зачатковъ прекраснаго, мы будемъ увеличивать его соціальную сторону, покуда она не станетъ, наконецъ, господствующею. Чтобы наслаждаться пейзажемъ, надо установить гармонію между имъ и собою, чтобы понять солнечный лучъ, слдуетъ вибрировать вмст съ нимъ, надо, съ лучомъ луны, трепетать въ вечерней тни. Чтобы чувствовать весну, необходимо сердцу дрожать, какъ крылу бабочки. Надо, однимъ словомъ, любить природу. У нашего глаза свой свтъ, и онъ видитъ только то, что этимъ глазомъ освщается. Поэтому прекрасный пейзажъ рисуемъ мы сами, lacrimae rerum (слезы вещей) — наши собственныя слезы. Пейзажъ — не состояніе души, а состояніе душъ, потому что въ него входитъ элементъ общенія, гармоніи. Само собою разумется, что эстетическія чувства, вызываемыя въ насъ людьми, пріобртаютъ еще боле соціальный характеръ. Удовольствіе только личное осуждено на кратковременность и не можетъ быть эстетическимъ.
Искусство есть методическая совокупность средствъ, чтобы произвести общее и гармоническое возбужденіе сознательной жизни, которое и образуетъ чувство красоты. Въ каждомъ произведеніи искусства мы находимъ нчто намъ знакомое, похожее или тождественное съ тмъ, что сохранилось въ нашей памяти. Вглядвшись хорошенько, мы увидимъ въ этомъ знакомомъ какъ бы частицу собственнаго я. Встртить, такимъ образомъ, прежде извстное есть интеллектуальное удовольствіе эгоистическаго или, по выраженію Конта, эгоистическаго (gotiste) характера. Второй элементъ удовольствія — симпатія художнику, сочувствіе его труду, замыслу, искусству исполненія. Соотвтствующее этому удовольствіе заключается въ томъ, что мы чувствуемъ и критикуемъ недостатки художника. Третій элементъ есть удовольствіе симпатизировать тмъ существамъ, которыя изображены въ произведеніи искусства. Артистическая эмоція, слдовательно, есть эмоція соціальная, которая заставляетъ насъ испытывать жизнь, подобную нашей. Къ прямому наслажденію пріятными ощущеніями (ритмомъ, гармоніей красокъ) присоединяется удовольствіе отъ общенія съ тми образами, которые вызваны воображеніемъ художника. Гюйо сравниваетъ дйствіе артистическаго произведенія съ дйствіемъ индуктивнаго электрическаго тока. Вы не знаете, что такое любовь? Поэтъ заставитъ васъ испытать муки и радости любви, показывая вамъ существо, которое любитъ. Вы посмотрите, вдумаетесь и, въ извстной степени, сами полюбите. Вс искусства представляютъ совокупность средствъ для того, чтобы конденсировать индивидуальное чувствованіе и сдлать его непосредственно передаваемымъ, въ нкоторой мр общительнымъ. Если я взволнованъ изображеніемъ скорби, то именно вслдствіе того, что эти страданія поняты другою душой, что устанавливается, вопреки физическимъ препятствіямъ, нравственная связь между геніемъ и тмъ горемъ, которое онъ изобразилъ. Интересъ, возбуждаемый художественнымъ произведеніемъ, обусловливается тою ассоціаціей, въ которую мы вступаемъ съ артистомъ и выведенными имъ лицами. Къ этому выраженію сложной совокупности идей и чувствованій присоединяется фикція, вымыселъ, благодаря которымъ міръ увеличивается для насъ и въ глубину, и въ ширину. Наше отношеніе къ произведеніямъ искусства Гюйо сравниваетъ съ душевнымъ состояніемъ человка, который находится въ многолюдномъ собраніи. Въ этой сред возбуждаются и крпнутъ вс лучшія стремленія человка, въ томъ, разумется, случа, когда искусство стоитъ на высот своего общественнаго призванія. Наивысшая цль искусства состоитъ въ томъ, чтобы возбуждать эстетическое волненіе общественнаго характера.
Во второй глав Гюйо говоритъ о геніи, который является силою, создающею общежительныя связи и симпатіи. Искусство не довольствуется дйствительностью, переступаетъ ее, перестраиваетъ реальныя данныя въ иныя сочетанія, чмъ т, которыя нами наблюдаются въ жизни. Въ этомъ отношеніи сходятся созданія художника и ученаго, химика, напримръ, который изобрлъ новыя сочетанія веществъ. Геній творитъ иной разъ такіе типы,— и въ этомъ одна изъ высокихъ надеждъ искусства,— которыхъ нтъ въ дйствительности и которые, быть можетъ, никогда всецло не воплотятся въ жизни, но, въ то же время, типы эти вліяютъ на людей, живутъ въ созданіяхъ искусства, и каждый чувствуетъ ихъ неразрывную связь съ дйствительностью, ихъ возможность. Артистическій и поэтическій геній является для Гюйо необыкновенно напряженною формой симпатіи и общежительности, которая стремится, для своего удовлетворенія, къ созданію новаго міра, къ созданію живыхъ существъ искусства. Въ этомъ отношеніи великій художникъ сходенъ съ великимъ ученымъ, энтузіазмъ котораго передъ истиною творитъ чудеса, какъ у Дарвина, который любилъ природу въ ея мельчайшихъ проявленіяхъ и наблюдалъ ихъ съ поразительнымъ терпніемъ, невозможнымъ безъ любви къ истин.
Геній не есть продуктъ только среды: онъ — счастливый случай. Геній вноситъ въ міръ новыя идеи и чувства, видоизмняетъ общественную среду, создаетъ для нея новыя условія, новые факторы. Тэнъ впалъ въ односторонность, пытаясь объяснить все въ геніи окружающею его природой и обстановкой: это также немыслимо, какъ нельзя опредлить возраста даннаго человка статистическою среднею цифрой или главныя событія его жизни исторіей вка. Гюйо не соглашается и съ крайнимъ мнніемъ Геннекена {Hennequin: ‘Critique scientifique’. Cp. объ этомъ сочиненіи статью г. Арсеньева въ Встник Европы 1888 г.}, который утверждаетъ, что вліяніе соціальной среды совсмъ не отразилось на большей части геніевъ. Слдуетъ только отмтить, что вліяніе это перестаетъ быть господствущимъ въ высокоразвитыхъ, т.-е. разнородныхъ обществахъ, гд свободно уживаются разныя теченія мысля и чувства, гд личность отличается разнообразіемъ своихъ стремленій, чувствованій и знаній. Великіе люди и ихъ среда находятся во взаимодйствіи, и опредлить природу этого взаимодйствія является задачею необычайной сложности и трудности. Во всякомъ случа, теорія Тэна приложима къ талантамъ средней величины, а не къ геніямъ, которые рождаются отъ счастливой встрчи законовъ природы, конечно, но встрчи не постоянной, могущей боле и не повториться, а во всхъ подробностяхъ никогда и не повторяющейся. Дйствительное общество обусловливаетъ и отчасти возбуждаетъ дятельность генія. Геній въ свою очередь создаетъ идеальное общество въ образахъ своихъ произведеній, и т, которые удивляются генію (т.-е. подражаютъ ему, потому что удивленіе есть внутреннее подражаніе), постепенно осуществляютъ то новое общество, которое творить геній. Исторія показываетъ намъ примры какъ благотворнаго, такъ и пагубнаго вліянія искусства на общество, смотря потому, умножаетъ ли оно идеи и чувства общественныя, или, наоборотъ, разлагаетъ ихъ.
Симпатію и общежительность (la sociabilit) Гюйо признаетъ главными достоинствами и истинной критики. Въ наши дни критика произведенія превратилась въ критику автора. Тэнъ, напримръ, пишетъ о Бальзак такъ, какъ этотъ романистъ о своихъ дйствующихъ лицахъ. Но, отдавши должную дань изученію и среды, и личнаго темперамента художника, необходимо разсмотрть самое произведеніе, опредлить приблизительно заключенное въ немъ количество жизни. Историческая критика есть только подготовленіе къ теоретической оцнк художественнаго созданія. Школа Тэна отмчаетъ такія черты въ этомъ созданіи, которыя общи и другимъ произведеніямъ искусства у даннаго народа и въ данное время, тогда какъ слдуетъ выдвигать и особенности отдльнаго произведенія, его индивидуальность, чтобы понять созданіе искусства, необходимо глубоко проникнуть въ замыселъ художника, войти въ его душу, стать на его точку зрнія и пережить то, что пережилъ самъ художникъ въ процесс творчества. А для этого критикъ долженъ любить разбираемое произведеніе, долженъ обладать вкусомъ и благосклонностью, чтобы не останавливаться на мелочахъ и не подчеркивать второстепенныхъ недостатковъ художника. Великое произведеніе возбуждаетъ множество волненій, но въ каждомъ изъ насъ вибрируютъ при этомъ, естественно, лишь т струны, которыми онъ обладаетъ, или т, которыя звучали уже прежде. Задача критики состоитъ въ томъ, чтобы разъяснить и подкрпить дйствіе такихъ особенностей художественнаго произведенія, которыя не всякому замтны. Идеальный критикъ получитъ отъ разбираемаго созданія наибольшее количество мыслей и чувствъ и сообщитъ ихъ другимъ, т.-е. будетъ не пассивнымъ, а наиболе активнымъ въ созерцаніи того, что далъ художникъ.
Черезъ-чуръ критическіе умы свидтельствуютъ объ антисоціальныхъ инстинктахъ и стремленіяхъ. Такимъ критикамъ мы не должны вполн доврять, и нердко толпа врне (благосклонне) оцниваетъ художественное произведеніе: она наивно поддается очарованію автора, тогда какъ критика поддается влеченію непремнно схватиться за его недостатки. Принизить другаго представляется какъ бы возвышающимъ самого критика. ‘Не составляетъ ли удовольствія,— говоритъ Кандидъ,— все критиковать, чувствовать недостатки тамъ, гд другіе люди видятъ красоту?’ ‘Безъ сомннія,— отвчаетъ Вольтеръ, — это значитъ, что есть удовольствіе въ томъ, чтобы не имть вовсе удовольствія’. Критику еще боле, чмъ философу, необходимы справедливость и братство, потому что въ искусств преобладающую роль играетъ чувство. Взгляните равнодушно на случайно встртившагося вамъ прохожаго,— его взглядъ ничего вамъ не скажетъ. Посмотрите въ глаза любимому человку, — передъ вами раскроется цлый міръ. Критикъ не долженъ относиться къ разбираемому произведенію какъ къ этому случайному прохожему: онъ не пойметъ тогда художника, потому что надо любить мысль человка, чтобы вполн уразумть ее. Подмтить и истолковывать красоту трудне и сложне, чмъ указать на недостатки, и первая задача выше послдней.
Одна сторона въ произведеніяхъ искусства подлежитъ оцнк съ точки зрнія ясныхъ и точныхъ законовъ эстетики, соприкасающейся здсь съ оптикой, акустикой и т. п. Это та сторона искусства, которая заключаетъ въ, себ стремленіе производить пріятныя ощущенія. Но область искусства далеко не исчерпывается такими ощущеніями. Настоящимъ предметомъ искусства является выраженіе жизни. Красота есть именно жизнь, движете извнутри наружу. Гюйо сильно вооружается поэтому противъ формализма въ искусств {Бальзакъ говоритъ: ‘La beaut sans expression est peut tre une imposture ‘ (Красота безъ выразительности есть, быть можетъ, обманъ).}. Надо брать изъ природы и жизни не то, что легче переносится въ искусство, на полотно или въ стихъ, а то, что всего трудне дЛя подобной передачи. Чтобы вдохнуть въ искусство жизнь, надо понять, насколько жизнь обширне искусства. Подъ прекрасною формой всегда должны сквозить идея, чувство и воля. Безъ идеи эстетическая эмоція станетъ избитою, рискуетъ опошлиться. Наши элементарныя ощущенія и чувства остаются неизмнными во времени и пространств, только накопленіе знаній и идей усложняетъ и преобразуетъ ихъ. Развитіе науки безпредльно, и потому любовь къ наук и къ связанной съ ней философіи, будучи введена въ область искусства, въ состояніи безконечно разнообразить художественный замыселъ и исполненіе. Поэтъ долженъ быть мыслителемъ, онъ не долженъ только отражать въ себ безконечную вереницу явленій, ему не слдуетъ превращаться въ регистратора ощущеній. Искусство должно сгущать дйствительность, сосредоточивать наивозможно большее количество жизни въ наивозможно меньшее время и пространство. Подлинное искусство (le grand art) возбуждаетъ въ насъ симпатическія эмоціи, а не ограничивается изображеніемъ выдающихся моментовъ жизни. А для того, чтобы достигать этого результата, художнику необходимы искренность и энтузіазмъ, иначе мы останемся холодными передъ его произведеніемъ. Каждое лицо въ художественномъ произведеніи должно выступать съ ярко выраженными особенностями, какъ индивидуальность, потому что, въ противномъ случа, въ немъ недоставало бы главнаго — жизни. Но художественный образъ долженъ заключать въ себ и типическія черты, иначе онъ не будетъ возбуждать продолжительнаго интереса. Герой въ литератур или защищаетъ, или нападаетъ на общество,— этимъ онъ въ особенности задваетъ вниманіе съ нашей стороны.
Великіе типы, созданные первостепенными романистами и драматургами, въ одно и то же время, и реальны, и символичны, и въ этомъ тайна ихъ особеннаго значенія, ихъ чрезвычайнаго вліянія на длинный рядъ поколній. Въ нихъ сосредочены преобладающія черты извстной эпохи, опредленнаго народа. Гамлетъ, Фаустъ, Альцестъ — вотъ примра такихъ типовъ символовъ. Эти и подобные типы олицетворяютъ философскія теченія времени, суть типы сложные, и интеллектуальные, и моральные. Другіе — Отелло, Тартюфъ — олицетворяютъ собою добродтели или пороки {Гюйо указываетъ посл этого, что лирическія произведенія, въ которыхъ заключается постоянное въ человческой природ, переживаютъ произведенія эпическія и драматическія (исключая, конечно, геніальныя произведенія послднихъ родовъ).}. Обыкновенная жизнь, которую изображаетъ искусство, заключаетъ въ себ много условнаго, и это условное возростаетъ въ исторіи. Поэтому намъ трудно иной разъ понять произведеніе, восхищавшее современниковъ даже нсколько десятковъ лтъ назадъ, не говоря уже о столтіяхъ. Но художникъ и въ условности схватываетъ постоянное, длящееся. Во всякомъ случа, онъ отчасти исполнилъ свою задачу, если заставилъ симпатично биться сердца своихъ Современниковъ. Художникъ силой своего дарованія можетъ разрушить банальныя ассоціаціи мыслей и чувствъ, онъ можетъ многократно какъ бы начинать новую жизнь, возстановляя въ себ могуществомъ мысли безсознательную наивность ребенка.
Такъ какъ возможное и идеальное — многообразны, то многообразны и эстетическія теоріи. Дв главныя формы эстетики — идеализмъ и натурализмъ — Гюйо сводитъ къ единству. Истинное искусство, по мннію французскаго мыслителя, даетъ намъ непосредственное чувство наиболе напряженной и наиболе экспансивной жизни, наиболе индивидуальной и, вмст съ тмъ, наиболе соціальной. Идеализмъ и реализмъ выражаютъ существенныя стороны человческой природы и дополняютъ другъ друга. Жизнь есть единственный принципъ и истинная мра красоты.. Жизнь растительная и животная ниже жизни умственной и нравственной, но въ искусств жизнь необходима, и слишкомъ неопредленный и слишкомъ условный идеализмъ составляетъ измну красот. Красота никогда не была абсолютно простою: она есть упрощенный комплексъ. Идеалъ не долженъ отрываться отъ жизни: возможное есть уже осуществляемое путемъ труда, а вн возможнаго нтъ и идеальнаго. Съ другой стороны, вопреки крайнимъ утвержденіямъ натурализма, художникъ не долженъ удовлетворяться изображеніемъ голаго факта. Если онъ намъ прямо и не объяснитъ его причины, то, по крайней мр, заставитъ почувствовать ее, укажетъ на движеніе, на мотивы, которые скрыты въ глубин и производятъ т или другія явленія на поверхности жизни. Изображайте вещи только въ томъ случа, когда он что-нибудь значатъ, когда он пробуждаютъ въ насъ мысли и чувства. Оправданіемъ реализма именно то и служитъ, что все говоритъ, все заслуживаетъ быть выслушаннымъ,— надо только умть понимать. Подлинное искусство заключается въ умньи схватить и передать духъ вещей (l’esprit des choses),— иными словами, то, что связываетъ индивидуума съ цлымъ и преходящее съ вчнымъ, въ человческомъ смысл послдняго выраженія. Для искусства важна перспектива, которая введена въ переданные образы, та точка зрнія, на которую становится художникъ. Данное лицо — предметъ дйствительнаго наблюденія — получаетъ въ художественномъ произведеніи логическое развитіе, его изображеніе далеко уходитъ отъ значенія портрета: въ мру дарованія автора и его умственной силы къ нему присоединяется особенная знаменательность и способность возбуждать въ читателяхъ или зрителяхъ сложный рядъ чувствованій и мыслей. Вс великіе драматическіе типы,— замчаетъ Гюйо,— поистин живыя доктрины.
Прогрессъ искусства измряется отчасти тмъ, насколько въ немъ раскрывается интересъ къ существамъ жалкимъ и мелкимъ. Для искусства, какъ для науки, нтъ ничего ничтожнаго, заслуживающаго пренебреженія. Жизнь неразрывна со зломъ и страданіями, она исключаетъ абсолютно-совершенное, поэтому и современное искусство опирается на понятіе несовершеннаго, какъ философская мысль на понятіе относительнаго. Въ былыя времена искусство имло дло съ царями и полубогами. Теперь мы понимаемъ, что существуетъ только одинъ способъ быть великимъ,— это быть самимъ собою. Введеніе некрасиваго въ искусство объясняется преимущественно нравственными и общественными основаніями. Однако, Гюйо спшитъ прибавить, что безобразное можетъ быть введено въ художественное произведеніе геніемъ, простой талантъ можетъ убить имъ свое созданіе. Плохо понимаемый реализмъ длаетъ небольшія дарованія нестерпимыми.
Гюйо возвышается до истинной поэзіи, когда говоритъ объ описаніяхъ, о симпатическомъ одухотвореніи природы. ‘Ничто въ природ,— сказалъ еще Мишле,— не безразлично для меня. Я ее ненавижу или обожаю, какъ женщину’. Такимъ и долженъ быть поэтъ. Онъ окрашиваетъ пейзажъ нравственнымъ смысломъ, вся судьба человчества проступаетъ въ лучшихъ описаніяхъ природы у Шатобріана, Гюго, Флобера, Золя. Единство вносится въ описаніе только господствующимъ чувствомъ и только это господствующее чувство сдлаетъ пейзажъ для насъ симпатичнымъ.
Въ настоящее время особенное развитіе получилъ, какъ извстно, романъ. Этотъ родъ литературныхъ произведеній есть существенно психологическій и соціальный. Романъ повствуетъ о дйствіяхъ въ ихъ отношеніяхъ къ характеру и къ общественной средѣ,. Романъ соединяетъ въ себ важнйшія черты поэзіи, драмы, психологіи, науки объ обществ и исторіи. Исторія заключаетъ въ себ множество случайностей, которыхъ нельзя предвидть, ирраціональныхъ съ человческой точки зрніи. Въ моментъ приближенія своего торжества погибаетъ великій человкъ, смерть уноситъ множество незаконченныхъ мыслей. Дйствительная жизнь разбиваетъ нердко самую крпкую волю. Вслдствіе всего этого, исторія, выигрывая въ научной точности, теряетъ въ смысл человческой логики. Поэтому-то романъ (и вообще поэзія) можетъ быть боле истиннымъ, чмъ сама исторія. Въ немъ сосредоточиваются и систематизируются историческія событія, сложная игра случайностей, которая на самомъ дл длаетъ иной разъ безплодною человческую волю, низводится въ роман до предловъ строгой необходимости, до тхъ границъ, дальше которыхъ отодвинуть ихъ никогда не бываетъ въ нашей власти. Романъ есть гуманизированная исторія. Здсь личность переносится въ среду наиболе благопріятную для развитія и обнаруженія ея внутреннихъ стремленій. Именно вслдствіе этого романъ является упрощеннымъ и поразительнымъ изображеніемъ психологическихъ и соціологическихъ законовъ. Онъ ищетъ въ человк существеннаго чувства, идеи и дйствія, вокругъ которыхъ тяготютъ вс остальныя, если только эта естественная жизнь и этотъ логическій порядокъ не нарушаются вмшательствомъ силъ, чуждыхъ человческому разуму и сердцу. При изображеніи людей, розысканіе господствующая характера, о которомъ говоритъ Тэнъ, есть ничто иное, какъ розысканіе индивидуальности, основной формы нравственной жизни. Могучія личности обыкновенно носятъ на себ какую-либо ярко опредленную черту характера. Такъ, Наполеонъ — это честолюбіе, Винсенъ де-Поль — доброта, и т. д. Сако собою разумется, что величайшею ошибкой художника было бы такое изображеніе характера, при которомъ его господствующая особенность стала бы единственнымъ двигателемъ его дйствій. Жизнь безконечно сложна и надо только, чтобъ во всхъ ея важныхъ обнаруженіяхъ (это и есть область искусства) чувствовался господствующій характеръ, который, кром того, не можетъ состоять лишь изъ одного стремленія или страсти. Изъ борьбы силъ, желаній и опасеній побдоносно выходитъ одно стремленіе, подобно тону, какъ въ результат дйствія разныхъ силъ физическихъ является движеніе тла по діагонали ихъ параллелограмма. Изображать живое существо двигающимся подъ вліяніемъ единственнаго побужденія — значитъ изображать не характеръ, а эту діагональ,— не живое существо, а геометрическую линію. Въ такую односторонность впадаютъ иногда даже великіе художники (Бальзакъ, напримръ).
Гюйо подвергаетъ анализу нсколько романовъ, гд развивался характеръ одного лица (Вертеръ), двухъ (Карменъ Меримэ), онъ съ необыкновенною тонкостью анализируетъ нкоторыя изъ произведеній Стендаля, Жоржъ Занда, Гюго и другихъ художниковъ. Съ полнымъ основаніемъ опровергаетъ онъ мнніе Жюля Леметра, будто композиція (планъ) не существенна для романа. Великая заслуга Жоржъ Занда заключается въ томъ, что она ввела въ романъ ‘соціальные вопросы’. Дйствующія лица многихъ ея произведеній выходятъ изъ тснаго круга семейныхъ отношеній, живутъ общественными идеями и стремленіями. Бальзакъ сопоставитъ потомъ богатаго съ бднякомъ, Золя — предпринимателя съ рабочимъ, но великія общественныя задачи введены уже были названною писательницей (Meunier d’Augibault, Compagnon du tour de France). Соціальный романъ Жоржъ Занда, гд изученіе общественной жизни не ставится цлью, превращается у Бальзака въ соціологическій романъ. Еще Гюго замтилъ, что комедія человческой жизни является у Бальзака ея исторіей, Бальзакъ ищетъ психологической и соціальной истины какъ въ прекрасномъ, такъ и въ безобразномъ. Его цль состоитъ въ изображеніи человческой души и общественныхъ отношеній.
У Флобера и его школы романъ занимается посредственностью, входитъ въ повседневныя мелочи заурядныхъ людей. Гюйо справедливо осуждаетъ односторонность этого направленія. Разв благородное побужденіе, иногда подымающее человка надъ его средою, не реально? Разв не великіе люди отмчаютъ эпоху? Пессимизмъ явился естественнымъ послдствіемъ указанной односторонности. Гюйо представляетъ по этому поводу нсколько вскихъ возраженій противъ экспериментальнаго романа Золя, но я не буду ихъ приводить, такъ какъ въ нашей критической литератур давно уже были высказаны, въ общемъ и главномъ, такія же соображенія. Романа нельзя отождествлять съ наукою, но онъ можетъ и долженъ быть проникнутъ научнымъ духомъ. Наука и философская мысль настолько разлились въ современномъ обществ, что, можно смло сказать, мы видимъ міръ и людей не тми глазами, какими смотрли на нихъ наши дды. Но для науки нтъ ничего, кром истины, закона явленій, тогда какъ искусство изображаетъ человка, неустанную жизнь, ея горе и радости. Оно не можетъ отказаться отъ идеала, потому что идеалъ есть сама природа, только въ ея высшихъ стремленіяхъ, желанный и правдоподобный конецъ той эволюціи, которую мы наблюдаемъ въ дйствительности. Хорошо указать дорогу, по которой не слдуетъ идти, но еще лучше, еще трудне опредлить тотъ путь, по которому должно идти. Сами натуралисты школы Золя проникнуты философскою идеей, только идея эта очень узка, очень одностороння: всегда и повсюду они видятъ въ человк лишь животное. Между тмъ, именно въ наше время замчается все большее и большее распространеніе идей, которыя проникаютъ въ глубину общества, завоевываютъ литературу и другія искусства. Имть убжденіе много значитъ и съ чисто-эстетической точки зрнія, потому что оно устанавливаетъ цль, порядокъ и мру въ пользованіи средствами искусства. Кром того, безъ убжденія нтъ искренности, искренность же необходима для того, чтобы художественное произведеніе возбуждало въ насъ сочувственное волненіе. Недостатокъ искренности вредитъ, напримръ, Ришпену, расхолаживаетъ производимое имъ впечатлніе. Идея не отдлима отъ образа, она составляетъ существо даже лирической поэзіи. Это отлично понималъ Викторъ Гюго (въ предисловіи къ Одамъ и балладамъ, 1822). Каждому истинному поэту свойственно чувствовать себя немного пророкомъ и это въ значительной мр справедливо. Искусство не доказываетъ и, однако, вводитъ въ нашъ умъ нчто безспорное, потому что нтъ въ насъ ничего могущественне чувства.
Гюйо указываетъ на присутствіе и важную роль философскихъ идей въ поэтическихъ произведеніяхъ даровитйшихъ французскихъ писателей. Эті страницы книги объ искусств съ соціологической точки зрнія въ своихъ подробностяхъ представляютъ мало интереса для русскихъ читателей, если только ихъ не занимаетъ исторія литературы, ходъ ея развитія во Франціи съ Ламартина и до нашихъ дней. Упомянутыя страницы испещрены выписками изъ стихотвореній Ламартина, Виньи, Мюссе и въ особенности Виктора Гюго. Для насъ достаточно отмтить, что философская мысль постоянно расширялась и углублялась во французской поэзіи ныншняго вка. Конечно, даже наиболе замчательные французскіе поэты являются не самостоятельными философами. Въ ихъ произведеніяхъ отражаются идеи вка, господствующія въ обществ мысли (напримръ, пессимизмъ у Альфреда де-Мюссе), но они съумли придать этимъ идеямъ поэтическое очарованіе, заключить нкоторыя изъ нихъ въ художественныя формулы, разъяснить самостоятельно нкоторыя глубокія душевныя движенія. Съ Виктора Гюго поэзія становится,— говоритъ Гюйо, — дйствительно соціальною: она заключаетъ въ себ и отражаетъ мысли и чувства всего общества и обо всхъ вопросахъ. Истинный поэтъ,— скаазалъ еще Ронсаръ,— долженъ быть увлеченъ будущимъ {‘Le vrai poè,te doit tre pris d’avenir’.}.
Одну главу въ своей книг Гюйо отводитъ Сюлли-Прюдому, Леконтъ деЛилю, Knne, Аккерманъ и Ришпену. Перваго изъ названныхъ писателей Гюйо считаетъ лучшимъ изъ французскихъ поэтовъ-философовъ. Свою собственную природу выразилъ Сюлли-Прюдомъ въ этихъ двухъ прелестныхъ стихахъ:
‘On а dans Pme une tendresse
O tremblent toutes les douleurs’ *).
*) Въ душ есть нжность, въ которой дрожатъ вс печали.
Сюлли-Прюдома можно упрекнуть зато, что онъ иногда старается быть въ своихъ поэтическихъ произведеніяхъ научно точнымъ, но нельзя не удивляться высот его настроенія, его благороднымъ думамъ о счастьи и справедливости {Сюлли-Прюдомъ самъ тонко понималъ, что очарованіе поэзіи заключается не въ точности и строгости описаній:
‘Tous les corps offrent des contours
Mais d’o vient la forme qui touche?
Comment fais-tu les grands amours,
Petite ligne de la bouche?’}.
У Леконтъ де-Лиля мы не находимъ того чувства, тхъ эмоцій, какъ у Сюлли-Прюдома: онъ принадлежитъ къ школ Теофила Готье, для него выше всего безстрастіе и форма. Гюйо сравниваетъ подобныя произведенія съ сталактитовыми гротами. Тамъ красиво переливаются вс цвта, но тамъ холодно, оттуда каждому захочется выйти на свжій воздухъ, къ живымъ цвтамъ. У Knne опять выступаетъ, въ прекрасной форм, гуманная мысль. Эта мысль является отравленною безнадежнымъ пессимизмомъ у г-жи Аккерманъ.
Разобравши полныя грубыхъ и нелпыхъ выходокъ Blasphè,mes Ришпена, Гюйо указываетъ, что многіе выводы этого писателя сходятся съ выводами крайнихъ реакціонеровъ.
Сильно и краснорчиво вооружается Гюйо противъ этихъ выводовъ, по которымъ наука и связанная съ нею философія ведутъ будто бы къ безнравственнымъ и противуобщественнымъ результатамъ. Человчество не утрачиваетъ, благодаря точному знанію, глубокой потребности въ идеал. Наоборотъ, потребность эта очищается при свт науки отъ предразсудковъ и суеврій, возвышается врою въ разумъ человка, въ его историческое развитіе. Не падаютъ и семейныя основы отъ того, что наука прослдила ихъ происхожденіе въ глубин вковъ, отмтила т фазы, которыя проходила и проходитъ семья: мы видимъ, что животныя стремленія уступаютъ все боле и боле мста духовнымъ стремленіямъ, что первобытная грубость вытсняется просвтленною симпатіей. Гюйо объявляетъ успхъ книги Ришпена переходнымъ характеромъ нашего времени, которое можно назвать междуцарствіемъ идеала.
Десятая глава книги Гюйо отведена стилю, какъ средству выраженія и орудію симпатіи. Французскій мыслитель, прежде всего, указываетъ, что въ теорію стиля можно положить основою въ высокой степени общественный характеръ языка. Изъ этой основы вытекаетъ слдующее положеніе: важнйшій законъ или требованіе стиля заключается въ томъ, чтобы передача другимъ нашихъ идей и чувствованій совершалась съ наибольшею легкостью и съ наибольшею силой. Исходя изъ этого механическаго воззрнія, Спенсеръ называетъ языкъ машиною (machinery) для взаимныхъ сношеній и видитъ въ стил только приложеніе закона, по которому слдуетъ производить наибольшій результатъ съ наименьшею затратою силъ. Совершенство стиля состоитъ въ томъ, что оберегается вниманіе слушателя (ил зрителя). Гюйо замчаетъ, что Спенсеръ, какъ англичанинъ, придаетъ своей теоріи яркую утилитарную окраску. Регуляторомъ художника является комфортъ слушателя или зрителя. Время-деньги, надо все схватить въ короткій промежутокъ времени. Спенсеръ говоритъ, что тайна искусства,— главная, если не единственная,— именно въ томъ и заключается, чтобы довести треніе машины до возможнаго минимума. Гюйо справедливо возражаетъ, что дло идетъ не объ одной экономіи вниманія, но и объ его руководительств, о томъ, чтобъ его сильне возбудить въ одномъ случа и направить на опредленную ассоціацію идей и чуствованій. Время, затраченное на разумное наслажденіе, не даромъ потрачено: это наслажденіе поднимаетъ силы для работы, облегчаетъ новый трудъ {Читатели припомнятъ, что эту мысль давно уже высказалъ Н. Г. Чернышевскій, а упоминалъ объ этомъ въ стать О прекрасномъ въ искусств (Русская Мысль, кн. IX).}. Стиль есть умнье заинтересовать читателя или слушателя, поставить идею, какъ ставятъ картину, въ условія наилучшаго освщенія, передать другому всю мысль, полноту чувствованій автора. Кром того, въ стил отражается самъ авторъ, его особенности, которымъ мы можемъ симпатизировать. Мы живемъ тогда въ теченіе нкотораго времени жизнью художника, а въ этомъ заключается высокая соціальная роль, по справедливости приписываемая языку. Изъ всего этого отнюдь не вытекаетъ, что для искусства не иметъ значенія принципъ сбереженія силы: это значеніе очень велико, только оно не абсолютно, не имъ однимъ слдуетъ измрять достоинство стиля. Языкъ служитъ не для простой передачи простыхъ идей и чувствъ: онъ долженъ возбуждать въ одномъ лиц сложныя волненія, которыя испытывало другое лицо, устанавливать между ними симпатичную связь, являться орудіемъ общественнаго совершенствованія. Языкъ пріобртаетъ поэтому знаменательную и возбудительную силу (pouvoir fois significatif et suggestif). Стиль рождается отъ идеи и чувства въ ихъ совокупности и служитъ ихъ лучшимъ выраженіемъ, и личнымъ, и общественнымъ. Сочиненія, въ которыхъ не чувствуется этого истиннаго стиля, похожи на механическіе инструменты: они могутъ исполнять красивыя мелодіи, но мы остаемся при этомъ холодными, насъ не коснется вяніе живой человческой души. Писать, рисовать, ваять — значитъ умть выбирать. Регуляторомъ здсь является вкусъ художника, его прирожденный и воспитанный тактъ. Поэтому нельзя смшивать стиля чисто-научнаго (логическаго) и стиля эстетическаго. Стиль только логическій устанавливаетъ связь и послдовательность идей, стиль же поэтическій (литературный) стремится къ организаціи этихъ идей, къ установленію ихъ живой совокупности. Идеаломъ въ первомъ случа является стройная, прямая цль, во второмъ — цвтокъ, распустившійся въ разныхъ линіяхъ.
Гюйо различаетъ прекрасное (въ тсномъ смсл — красивое) отъ поэтическаго. Въ первомъ случа господствуютъ прямыя пріятныя ощущенія, въ основ которыхъ лежатъ психо-физіологическіе законы. Здсь прекрасна непосредственно даваемая форма. Поэтическое не столько даетъ, .сколько подсказываетъ, оно возбуждаетъ въ насъ много волненій, какъ мягкій полусвтъ сумерекъ, который скрываетъ рзкія очертанія и даетъ просторъ нашему воображенію, настраивая его па извстный ладъ. Посмотрите,—говоритъ Альфредъ Фуидье,—на стеклянный и на живой глазъ: сзади перваго нтъ ничего, а во второмъ вамъ раскрывается безконечная вереница чувствъ, стремленій и мыслей,—и въ этомъ его очарованіе, его поэзія. То, что представляетъ только себя, не можетъ быть истинно поэтическимъ. Поэтическое всегда принимаетъ символическій и соціальный характеръ, оно возбуждаетъ въ другихъ,— какъ и въ душ самого художника, разумется,— больше мыслей и чувствъ, чмъ ихъ выражено непосредственно въ данной форм. Почему поэзія семнадцатаго вка, въ общемъ, такъ мало поэтична? Потому, что она слишкомъ логична, слишкомъ геометрична. Мысль, планъ, лица,— все въ произведеніяхъ этого вка стройно и симметрично, какъ версальскіе сады, и такъ же холодно впечатлніе, ими производимое, какъ видъ этихъ садовъ. За исключеніемъ Лафонтена, истинную поэзію этой эпохи надо искать у прозаиковъ—Паскаля, Боссюэта, Фенелона.
Существенную принадлежность поэтическаго стиля составляетъ образъ. Даръ поэзіи заключается именно въ томъ, чтобы говорить, какъ природа, образами. Образы искусства являются какъ бы иллюстраціями духа, средствомъ пролить свтъ и вдохнуть жизнь въ предметъ художественнаго произведенія. Сравпепіе или метафора служатъ при этомъ средствомъ усилить мысленный образъ, связавши его съ другими, сохранившими свжесть, представленіями. Психологически это объясняется такъ: предметъ рзко переносится въ другую среду, при этомъ возникаютъ сложныя сочетанія, способныя вызвать въ насъ большія симпатическія волненія. Соотвтствующее возбужденіе нсколькихъ нервныхъ центровъ при сопоставленіяхъ само по себ увеличиваетъ удовольствіе эмоціи. Гюйо довольно долго останавливается на ритм и приводитъ многочисленные примры изъ стихотвореній французскихъ поэтовъ. Симметрія, говоритъ онъ, и повторенія въ этихъ произведеніяхъ доставляютъ наслажденіе, потому что вносятъ согласіе, единство въ разнообразіе. Измненія стиля, въ обширномъ смысл этого слова, являются результатомъ общественныхъ измненій, стиль не только человкъ, это народъ и вкъ, отразившіеся въ индивидуум.
Послдняя глава Искусства съ соціологической точки зрнія отведена литератур неуравновшенныхъ и декадантовъ,— затрудняюсь перевести это слово (littrature des dsquilibrs et des dcadents). Невропаты, и преступники заполонили литературу. Писатели, которые выводятъ такіе типы, охвачены болзненными вяніями, у нихъ какая-то скорбная организація, и они нердко впадаютъ въ полный пессимизмъ. Такого рода настроеніе, въ боле простой, разумется, форм, замчается у нкоторыхъ душевнобольныхъ. Одинъ изъ такихъ больныхъ пишетъ, напримръ, слдующее: ‘Пусть смерть придетъ, я сожму ее своими руками, я покрою ее поцлуями’ {Другой больной выражаетъ свою меланхолію въ стихахъ:
‘О, mè,re, comme je regrette, heure par heure,
Tout ce lait que vous m’avez donn!
Vous tes morte, ensevelie sans terre,
Et vous m’avez laiss au milieu des tourments’.}. Второю характерною чертой неуравновшенныхъ является непомрное тщеславіе. Отсюда болзненная страсть къ автобіографическимъ подробностямъ, вчное стремленіе наблюдать за собою, превращать каждое движеніе собственной души, малйшее свое дйствіе въ цлую эпопею. Точное познаніе самого себя, лучшая координація умственныхъ явленій приводитъ человка въ собственныхъ глазахъ къ его истиннымъ размрамъ. По именно этихъ-то свойствъ и недостаетъ неуравновшеннымъ.
Въ тсной связи съ этимъ печальнымъ явленіемъ находится литература представителей упадка, декадантовъ. По мр того, какъ цивилизаціи развивается, ходъ ея развитія становится сложне и быстре. Послдствіемъ такого осложненія и ускоренія является разложеніе въ нкоторыхъ второстепенныхъ подробностяхъ. Въ наши дни двадцать лтъ значатъ боле, чмъ недавно еще значило столтіе. Естественно, что нкоторый людьми овладваетъ преждевременная дряхлость, что они, какъ писатели, представляются изысканными и холодными. Форма у нихъ выдвигается ни главный планъ, цлое подчиняется частямъ. Страница ихъ книги,— говоритъ Поль Бурже,— пріобртаетъ больше значенія, чмъ вся книга, параграфу они отдаютъ преимущество передъ страницей, а отдльной фраз или слову — передъ параграфомъ. Пультъ слова и фразы заглушаетъ у писателей-декадантовъ культъ мысли и чувства {Изъ этихъ писателей слдуетъ отмтить Боделера и Верлена.}.
Усложненіе и ускореніе хода нашей цивилизаціи,— личнаго развитія и общественной жизни,— ведутъ за собою и другія послдствія. Область искусства расширяется, для индивидуальной дятельности раскрываются все новые и новые пути, и пути эти не всегда, конечно, правильные. Искусство, подвергаясь всмъ колебаніямъ эпохи, то поддерживаетъ, то разлагаетъ равновсіе духовныхъ силъ. Оно формулируетъ для ума и заставляетъ жить для чувства многообразные страсти и пороки, которые безъ содйствія искусства не пріобрли бы большаго значенія въ обществ. Если Наполеонъ притягивалъ къ себ волю другихъ, притягиваютъ ее и Корнель, и Гюго. Кто знаетъ, сколько преступленій было вызвано увлекательными (вншнимъ образомъ) уголовными романами? Свойственная людямъ подражательность длаетъ художественное произведеніе могучимъ орудіемъ добра или зла. Искусство должно поэтому осмотрительно избирать область для своей дятельности. Это необходимо и съ эстетической, и съ нравственной точки зрнія. Наиболе возвышенныя идеи являются предметомъ наиболе возвышенной поэзіи. Эти идеи, разумется, должны лежать въ глубин души художника, а не быть для него вншнею цлью. Достоинство художественнаго произведенія превосходно доказывается, если посл чтенія романа, напримръ, человкъ чувствуетъ себя чище и выше, если романъ этотъ пробудилъ и укрпилъ въ немъ общественныя симпатіи, стремленіе къ дятельности и совершенствованію.
Таково, въ краткомъ пересказ, содержаніе посмертной книги Гюйо, одного изъ наиболе даровитыхъ и симпатичныхъ французскихъ мыслителей новйшаго времени. Альфредъ Фуилье примняетъ къ автору Искусства съ соціологической точки зрнія его собственное выраженіе:
‘Droit comme un rayon de lumiè,re,
Et comme lui vibrant et chaud!’ *)
*) ‘Прямъ, какъ лучъ свта, и, какъ онъ, вибрируетъ и горячъ’.
Дйствительно, нельзя дать лучшей характеристики общаго впечатлнія, которое получается при чтеніи сочиненій Гюйо. Они дышатъ глубокою врой въ достоинство человка, пламенною любовью къ истин, къ красот общественности. Его книга призываетъ на дружную работу, на борьбу съ мрачными призраками унынія и недоврія къ людямъ. Нтъ ничего прекрасне дятельной жизни, руководимой высокимъ идеаломъ личнаго и общественнаго совершенствованія, и нтъ при такомъ убжденіи мста ни заботамъ и опасеніямъ тщеславія, ни меланхолическимъ преувеличеніямъ своихъ собственныхъ страданій.
Въ этомъ направленіи дйствовало и должно дйствовать искусство — великое, подлинное искусство,— grand art.