Ипполит, Зелинский Фаддей Францевич, Год: 1917 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 15 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Зелинский Ф. Ф. Еврипид и его трагедийное творчество: научно-популярные статьи, переводы, отрывки

СПб.: Алетейя, 2018. — (Серия ‘Новая античная библиотека. Исследования’).

VIII. ‘ИППОЛИТ’

1. Доеврипидовская история мифа об Ипполите

2. Сын амазонки. Из ‘Сказочной древности’

3. Федра — Ипполиту. Из ‘Баллад-посланий’ Овидия

1. Доеврипидовская история мифа об Ипполите

1) О зародышевом фазисе этого мифа свидетельствует только имя героя. Как доказывают аналогичные имена, Hippo-lytos означает ‘разрешенный’, т. е. выведенный на свет из лона матери существом, имя которого скрывается в первой части слова. При трудности родов молились соответствующему божеству (реки, например), если роды кончались благополучно ребенку давали имя его спасителя в словосложении с -lytos. В данном случае это была Hippe или Hippo, а это один из многочисленных териоморфических образов того женского существа плодотворения живой природы, которым первоначально была Артемида. Таким образом, Ипполит, по этому исконному представлению, был демоном родов, непосредственно близким Артемиде, отсюда понятно, что девушки перед свадьбой считали своим долгом наравне с Артемидой ублажать и Ипполита.

2) Второй фазис в развитии Ипполита засвидетельствован трезенским культом, его идейную сторону превосходно выяснил Виламовиц, не касаясь, однако, истории его возникновения. Два обстоятельства содействовали развитию этого второго фазиса из первого: а) Исчезновение териоморфизма, вследствие него Гиппа отделилась от Артемиды, став ее не то нимфой, не то жрицей, и потеряла связь с Ипполитом, оставляя его имя необъясненным. Пережиток старинного представления заключается в том, что трезенская Артемида, перестав сама быть лошадью, осталась покровительницей трезенского ипподрома, б) Представление (под влиянием религии Аполлона) об Артемиде как о богине девственной, покровительствующей девственности. С нею и Ипполит стал девственником, предсвадебные обряды трезенских девушек получили значение прощания с ‘девичьей красой’. В этой фазе представления об Ипполите был создан и миф о нем. Чтобы выставить его героем-девственником, надо было изобразить его предметом самой соблазнительной любви, победоносно сопротивляющимся ей и жертвующим жизнью за свою чистоту. Его соблазнительница поэтому была представлена красавицей и названа Федрой, т. е. ‘светлой’. Для драматизации безуспешного женского соблазна греческая мифология знала ходячий мотив — ‘мотив жены Пентефрия’, мы имеем его в применении к другим героям чистоты, Пелею и Беллерофонту. Только здесь дело должно было кончиться смертью героя-девственника. Род смерти подсказало имя, первоначальное значение которого вследствие вышеуказанного (под а) факта было забыто, его стали объяснять, этимологически неправильно, как ‘разрешенный конями’, т. е. — размыканный ими. Этот исход надо было связать с ‘мотивом жены Пентефрия’ — и миф был готов.

3) Третий фазис был обусловлен перенесением трезенского культа в Афины, его наглядными памятниками были могила Ипполита и храм ‘Афродиты над Ипполитом’ на южном склоне Акрополя. Последствием этого перенесения было вплетение Ипполита в аттические мифы. Участие Тезея в войне с амазонками дало возможность найти для Ипполита достойную чету родителей: он стал сыном Тезея и пленной царицы амазонок Антиопы, а Федра — женой афинского царя и, значит, мачехой Ипполита. Последний элемент заслонял первоначальный смысл мифа: не надо быть строгим девственником для того, чтобы гнушаться греха с мачехой, поэтому мы вряд ли ошибемся, допуская, что он был чужд той редакции (No 2), которая послужила сюжетом для песен трезенских девушек. Федра здесь, — как, вероятно, и в трезенской редакции, — кончала самоубийством, вот почему усыновленный кимоновскими Афинами живописец Полигнот изобразил ее ‘на качели’, что было символом повешения.

4) На этот афинский вариант обратил свое внимание Еврипид — мы не знаем точнее, когда, но, вероятно, в 30-х гг. V в., поставив в центре действия фигуру Федры, он изобразил ее как женщину развращенную и безудержную в своих похотях. Этот ‘первый Ипполит’, нам не сохранившийся, восстановляется, кроме мало дающих отрывков, из краткого резюме новонайденного Аполлодора, восходящего к ‘Трагодуменам’ Асклепиада Трагильского, и затем из подражаний Овидия (ср. мои ‘Баллады-послания’ IV) и Сенеки (‘Федра’), От сохранившегося он отличался в следующих пунктах: а) действие происходило не в Трезене, а в Афинах, б) отлучка Тезея объяснялась тем, что он вместе с Перифоем отправился в преисподнюю, чтобы помочь ему похитить Персефону (см. ‘Геракл’ и трагедию ‘Перифой’ в т. VI), в) пользуясь отсутствием мужа, Федра сама открывается Ипполиту, который от ужаса осеняет себе голову плащом (отсюда заглавие этого первого Ипполита — Hippolytos Kalyptomenos, т. е. ‘осеняющийся’), г) после возвращения мужа Федра, боясь наказания, клевещет на своего пасынка, будто он покусился на ее честь, д) после гибели Ипполита его невинность обнаруживается (быть может, согласно изображениям на саркофагах, из показания его ‘педагога’), а Федра кончает самоубийством, е) главная разница — характер этой Федры, представленной как ‘блудница’ (по выражению Аристофана), без тех тонких, благородных черт, которые снискивают ей нашу симпатию в сохранившемся ‘Ипполите’. Соответственно этому и выпады против женщин были здесь самыми яростными.

Отрывки из этого ‘Ипполита’ см. в т. VI.

5) Федра-блудница в первом ‘Ипполите’ решительно не понравилась афинянам, представителем их протеста стал, по-видимому, Софокл в своей ‘Федре’. Правда, время ее постановки нам неизвестно, но есть основания поместить ее между двумя ‘Ипполитами’ Еврипида. На главные нападки Еврипида против женщин Софокл здесь ответил примиряющим отрывком, вызывая этим со стороны Еврипида новую страстную отповедь в нашей трагедии. Характер еврипидовской Федры был значительно смягчен, софокловская помнит о своих детях, и ее злым гением выставлена кормилица. Тезей и здесь предполагается в преисподней, вследствие чего можно предположить, что местом действия и здесь были Афины. Но все же Федра не лично открывалась Ипполиту, а посредством письма, которое она через кормилицу посылала ему, на этот вариант нас наводит совпадение Овидия с саркофагами, а также и следующее обстоятельство: Еврипид, не знаем почему, представлял себе женщин героической эпохи неграмотными.

6) Этот протест заставил Еврипида переделать свою трагедию, в 428 г. он поставил своего второго ‘Ипполита‘ — того, который сохранился нам. В нем он еще более смягчил характер героини — она совсем не открывается Ипполиту, ни устно, ни письменно, это делает против ее воли ее кормилица. Мы не можем сказать, впервые ли Еврипид представил дело так, что Федра кончает самоубийством до прихода Тезея и клевещет на Ипполита не ради своей жизни, а ради чести своей, своего дома и своих детей — быть может, так обстояло дело уже у Софокла. Но мотив письма, которым она у него пользуется для этой клеветы (в противоположность к первому ‘Ипполиту’), противоречит только что указанной особенности Еврипида и, несомненно, допущен у него под гнетом необходимости и под влиянием Софокла.

2. Сын амазонки

Из ‘Сказочной древности’

Из похода Тезей вернулся не один: его корабль привез и его пленницу, красавицу-амазонку Антиопу. Афиняне ничего не имели против того, чтобы они жили вместе, как муж с женой, но своей царицей они амазонку и варварку не признавали — даже и тогда, когда она родила Тезею прекрасного сына, которого она на память о своей погибшей подруге назвала Ипполитом. Впрочем, затруднение, созданное ее приездом в Афины, получило вскоре грустное, но окончательное разрешение: еще во время младенчества Ипполита его мать скоропостижно умерла — ‘пораженная незримой стрелой Артемиды’, как говорили в подобных случаях эллины…

Тезей вернулся к своим правительственным заботам. Он желал сделать навеки невозможным отделение загиметтской Аттики от Афин, для этого он объявил Афины общей столицей и всех граждан аттических городов — афинскими гражданами. Отныне и элевсинцы, и марафонцы, и бравронцы, и рамнунтцы — все имели право приходить в афинское вече и своим голосованием решать общие дела. Но это было только частью его труда, хотя и главной, он позаботился и о судах, и о дорогах, и обо всем, о чем только мог и должен был заботиться хороший правитель. И народ, уже полюбивший его за его подвиг, еще более его полюбил за его заботливое и разумное решение.

Одно только его заботило: что у его царя все еще не было царицы… Старцы совета настаивали перед Тезеем, чтобы он наконец дал своему народу царицу. Неохотно внял он их уговорам: он не мог позабыть своей первой невесты, отнятой у него Ариадны, и сверх того боялся неприязненного отношения мачехи к его Ипполиту — а тот как раз тогда подрос и стал дивным юношей, прекрасным внешностью и чистым душой.

Все же он дал себя под конец уговорить.

— Пусть моя жена, — сказал он, — будет второй Ариадной. Когда я первый раз был на Крите, я видел рядом с ней ее сестру, еще маленькую Федру. Теперь она должна быть невестой. Пойду присватаюсь к ней.

И вновь после долгого времени афинский царский корабль направил свой путь к Кноссу, но этот раз его паруса были белые и зеленый венок украшал золотой кумир Паллады на его форштевне. Царя Миноса тогда уже не было в живых, правил Критом его сын Девкалион. С честью принял он славного царя могучих Афин и с радостью согласился выдать за него свою сестру. Свадьба была отпразднована пышно, вскоре затем Тезей на том же корабле привез афинянам их новую царицу.

Все были довольны: красотою Федра не уступала своей обожествленной сестре и была так же обворожительна нравом. Особенно озабочивало Тезея отношение ее к пасынку и его к ней. Но и тут дело обошлось благополучно. Ипполит встретил свою мачеху, которая была немного старше его, с сыновней почтительностью, та его — с сердечностью старшей сестры. Тезей мог быть вполне доволен обоими.

Желал ли он детей от Федры? Да, конечно, но главным образом для ее счастья. И, скорее, девочек, во избежание столкновений с народной волей из-за престолонаследия, которое он хотел обеспечить своему любимому Ипполиту. Его поэтому даже не особенно обрадовало, когда она одного за другим принесла ему двух сыновей: Демофонта и Акаманта — тем более что народ, начиная с его приближенных, как он сразу мог заметить, стал видеть в них настоящих царевичей, уже не считая таковым юного ‘сына амазонки’. И опять этот сын амазонки очаровал его своим любовным братским отношением к этим малюткам, честолюбие было совсем чуждо его чистой душе.

Со своим фессалийским другом Перифоем он не прерывал сношений, но его счастье скоро пошатнулось: его жена Ипподамия умерла. Ее смерть была для того тяжелым ударом и вызвала в его душе гневный протест против богов. Какое право имел царь теней похищать его жену? Часто ставил он себе этот богохульственный вопрос — и конечно, ответ на него давал отрицательный. А отсюда дальнейший, еще более богохульственный вывод: если он похитил то, что мое, то я имею право похитить, что его, Персефону за Ипподамию! Чем далее, тем более безумие зрело в нем. Персефону за Ипподамию! — так твердил он себе каждый день — до тех пор, пока попытка этого похищения не стала для него необходимостью. А последствием было то, что она представилась ему также и осуществимой. И он решил ее осуществить. Отправившись в Афины, он посвятил Тезея в свой план, рассчитывая на его содействие. Тщетны были старания афинского царя отвлечь его от этого и нечестивого, и безумного намерения, но раз он не мог его разубедить — он счел своим долгом разделить его грех и опасность. Он простился с женой и детьми, поручая Ипполита заботам Федры, а Федру — охране Ипполита, назначил заместителя на время своего отсутствия — и они ушли…

Пока что Аттикой управлял поставленный Тезеем совет при близком участии Ипполита и Федры, молодые люди — таковыми они ведь были — поэтому часто виделись между собою. Ипполит с мачехой обращался почтительно, но и только, ее общества он не избегал, но и не искал. Зато сын амазонки был страстным охотником, наездником и атлетом, но особенно охотником, его любимым местопребыванием были леса Парнета, он чувствовал там живое покровительство своей любимой богини Артемиды и даже иногда слышал ее голос. Но Федра не могла не замечать, что ее чувства к взрослому пасынку чем далее, тем менее были похожи на материнские. Только в его обществе она и чувствовала себя хорошо, ей доставляло удовольствие смотреть украдкой на него, как он гарцует на коне или состязается с товарищами в просторном дворе царя Тезея. А когда отсутствие Тезея стало затягиваться, когда тайные противники распространили слух о том, что он погиб, она и подавно стала льнуть мысленно к нему, к своей будущей опоре. И в конце концов она должна была сказать себе, что она любит Ипполита — любит не как своего сына, а как жениха и будущего желанного мужа.

Ей самой стало страшно при этой мысли. Такая любовь была нечестием — она это прекрасно сознавала. Она будет грешницей, преступницей, если она уступит ей, Эриний она вызовет из подземной тьмы, ее отлучат от алтарей богов, от жертвоприношений и праздников. А ее дети? Каково будет им под гнетом материнского позора? Нет, лучше смерть! И притом сейчас же, пока страсть ее не опутала совсем, пока у нее есть еще силы для сопротивления. И она постановила не принимать пищи и угаснуть тихой, медленной голодной смертью, никому не говоря о причине… Пусть думают, что это Геката наслала на нее безумящие привидения ада.

Проходит день, другой — Федра голодает, молчит и чахнет. Ее бывшая няня, вывезенная ею из Крита, теряется и догадках, мучится и за нее и за себя — ведь и ее жизнь связана с жизнью ее питомицы, без нее она ничто. Она старается узнать скрываемую Федрой тайну, спрашивает ее и прямо, и обиняком, долго она трудится понапрасну, но настойчивость берет свое — Федра признаётся.

— А, вот оно что: ты любишь Ипполита, конечно, это нехорошо, но все же из-за этого не дело лишать себя жизни. Тезей и впрямь погиб, а если так, то ты свободна. Пусть же Ипполит будет афинским царем и твоим мужем, а твои дети его наследниками, это — лучший исход.

Льстивые речи старушки на минуту заворожили сомнения и страхи царицы, няня, не дожидаясь возвращения ее строгости, побежала заручиться согласием Ипполита. Тот как раз выходил из дворца на охоту. Он обомлел от ужаса. Как, ему предлагают в жены мужнюю жену, да еще жену — его родного отца! Одною мыслью об этом он чувствует себя оскверненным. Он разражается потоком возмущенных и обидных слов против своей нечестивой мачехи и уходит дожидаться в Трезене возвращения отца. Федра была свидетельницей его гневной речи, направленной против нее. Теперь она чувствует себя оскорбленной. Нет, это слишком, этого она не заслужила — она ведь готова была умереть, чтобы только не доводить себя до греха. Теперь, значит, ей уже и умереть нельзя в доброй славе, ее память будет опозорена, ее дети будут в течение всей своей жизни влачить клеймо своего происхождения от нее…

Вдруг она слышит: Тезей вернулся! Он скоро, скоро будет здесь… Да, надо действовать быстро. Конечно, Ипполит его встретил, — конечно, он рассказал ему о происшедшем, — конечно, афинский царь строго накажет неверную жену. Она умрет, это решено, но сначала она спасет от позора и своих детей, и свою собственную память и заодно отомстит своему слишком суровому судье, чтобы не гордился чрезмерно своей чистотой, не был чрезмерно неумолим к грешникам. Она пишет своему мужу предсмертное письмо, обвиняя Ипполита в том, в чем была виновата сама, — а затем добровольно расстается с жизнью.

Таково было то несчастье, которое встретило Тезея в его доме. Не радость, не ликование по случаю возвращения хозяина и царя — стоны и плач услышал он, входя. О причине нечего было и спрашивать: в главной хороме лежал труп его жены. Как она умерла? Артемида ли ее поразила своей невидимой стрелой? Нет, от собственной руки. Почему? Никто не знает, но, может быть, эти таблички, которые она сжимает в своей окоченевшей руке, раскроют тайну. Это ее предсмертное письмо мужу, вероятно, ее последняя просьба — не вводить мачехи к ее детям. Не бойся, дорогая, этого не будет… Нет, не об этом, что-то другое… О боги, боги!

Немыслимо, невообразимо… Ипполит, его любимый сын, покусился на честь своего отца! Быть этого не может! Нет, это так: недаром же она с собою покончила… Позвать Ипполита! Где Ипполит?

— Его в Афинах нет, уехал в Трезен.

— А, уехал, бежал от суда и справедливой кары! Он вне досягаемости для моего гнева, обида останется неотомщенной…

Гнев, горесть, отчаяние не дали Тезею времени для размышления. Поднимая молитвенно руки, он воскликнул:

— Посидон! Убей моего сына!..

Ипполит как раз тогда на своей четверке ехал по взморью, направляясь к истмийской дороге. Вдруг видит — с Саронического залива катится на сушу огромная водяная гора, брызжа пеной вокруг себя. Докатилась, выкатилась — и выбросила на морской песок чудовищного быка. Бык мчится прямо на колесницу. Лошади испугались чудовища, понесли. Тщетным было все искусство Ипполита: колесница разбилась, он выпал, запутался в вожжах — кони продолжали бешено мчаться и остановились только тогда, когда возница, израненный, разбитый, уже едва дышал. Все же его удалось еще живым доставить в Афины, перед очи Тезея, правда обнаружилась — и отец понял, что он, поверив клевете, обрек незаслуженной гибели невинного, любящего, чистого душою сына…

3. Федра — Ипполиту

Из ‘Баллад-посланий’ Овидия

Шлет тебе здравие та, что сама у тебя его ищет,

Сын амазонки, — царя критского юная дочь.

О, не побойся прочесть! Да и чем повредит тебе чтенье?

Может быть, радость себе в этом посланье найдешь.

Тайны свои письмена за моря и чрез земли завозят,

Враг от врага своего, их получивши, прочтет.

Трижды признаться пытаясь, я трижды в смущенье умолкла,

Трижды на первых словах оборвалась моя речь.

Может любовь лишь посильно стыду уступать: говорить мне

Стыд запрещает — писать повелевает любовь.

А где любовь повелела, опасно упорствовать смертным:

И властелинов-богов мощь побеждает она.

Я колебалась вначале, писать ли, любовь мне сказала:

‘Федра, пиши: ты письмом склонишь суровость его’.

Сжалься, любовь! Как мою черезмерно ты душу терзаешь,

Так и его подчини сердце желаньям моим!

Не легкомыслие в том, что я брачный союз нарушаю,

Всех ты спроси: мою честь не запятнала молва.

Поздняя, видно, любовь нас сильнее гнетет, я пылаю

Вся, и от раны глухой грудь истекает моя.

Как со страданьем ярмо переносит впервые телица,

Как непокорен узде пойманный конь с табуна,

Так непривычному сердцу мучительны страсти любовной

Первые цепи, душа в них истомилась моя.

Бремя вины не гнетет, если сызмала к ней привыкаешь,

Пыткой любовь для того, кто ее долго не знал.

Первый получишь ты дар столь ревниво досель соблюденной

Чести, с твоей чистотой пасть суждено и моей.

А ведь приятно плоды собирать нам с нетронутой ветви,

И хорошо в цветнике первую розу срывать!

Пусть порицают, что я непорочные юности годы,

Жизни былой чистоту первым пятнаю грехом,

Более страсти самой недостойный предмет нас позорит:

Счастлива я, что любви пламенем светлым горю.

Если б мне Гера сама уступила супруга и брата, —

Мне и Зевеса, клянусь, был бы милей Ипполит!

Ради тебя — не поверишь! — привычкам я всем изменила:

Страстью пылает душа с зверем сразиться лесным.

Первой богиней мне та, что изогнутым луком владеет,

Перед сужденьем твоим я преклонила свое.

В лес меня тянет, и хочется, в сеть загоняя оленя,

Мчаться по склону горы, псам ветроногим кричать,

Хочется дротик дрожащий рукою метнуть обнаженной,

Хочется в мягкой траве телом усталым почить,

Часто по пыльной стезе я на легкой ристать колеснице

Жажду, уздой скакунов пыл укрощая лихих¹,

Часто несусь, точно жрица в святом Диониса безумье

Иль что в идейских лесах шумно тимпаны трясут,

Иль кого Пан рогоносный иль воля дриады могучей

Вещим наитьем своим в грозный повергли восторг.

Стихнет волненье, и всё мне расскажут. Я знаю причину,

И в молчаливой душе пуще пылает любовь.

Уж не семейный ли рок этой страстью судил мне томиться?

Род в исступленье наш весь дань Афродите несет.

Зевса Европа любила (ведем от нее мы начало):

Образ притворный быка ей олимпийца скрывал,

Мать Пасифая моя в роковом извращении страсти

Выдала грех свой, явив миру уродливый плод²,

Твой вероломный отец, путеводною нитью спасенный, —

Даром влюбленной сестры — из лабиринта бежал,

Я же последняя ныне родства подчиняюсь законам,

Чтобы недаром отцом был мне владыка Минос.

Рок наш сказался и в том: одному покорились мы роду,

Как Ариадна отцом, сыном пленилася я.

Оба, Тезей и Тезид, вы двумя овладели сестрами,

Смело над домом одним ставьте двойной вы трофей!

День, когда в царство Деметры, святой Элевсин, я вступила —

Лучше б в родном я краю, в критской земле провела!

Нравился ты мне и раньше, но тут воспылала я страстью,

Всюду, до мозга костей, пламя любви разлилось.

В белом хитоне сияя, чело увенчал ты цветами,

Чистым румянцем стыда юный окрашен был лик.

Лик тот… Другим он казался холодным, и строгим, и черствым,

Если же Федре судить, он лишь отвагой дышал.

Не выношу я мужчин, что по-женски лицо свое холят,

Самый лишь скромный уход вашей приличен красе.

Именно строгость твоя, безыскусной прически небрежность,

Легкая пыль на щеках — все это красит тебя.

Вижу ль, как диких коней ты строптивую выю смиряешь —

Мерным изгибом ноги долго любуюсь твоей,

Иль богатырскою дланью копье ты упругое мечешь —

Мышцы могучей руки любящий взор веселят,

Держишь ли дрот роговой с острием из железа широким —

Что б ты ни делал, моим ты ненагляден очам.

¹ Эти пожелания встречаются тоже в сохранившемся ‘Ипполите’ Еврипида, который, без сомнения, был также известен Овидию.

² Минотавр — образ человека с бычачьей головой — понимается нами теперь как пережиток териоморфического Зевса. Нерасположенные к нему и Миносу афиняне истолковали его как плод неестественной страсти царицы Пасифаи к быку.

Жесткость ты только свою оставляй среди зарослей горных!

Не заслужила, мой друг, смерть от тебя я принять.

Грустный удел, без конца легконогой служить Артемиде

И Афродиту лишать чести, что ей суждена.

Прочности первый залог — положенья обратного отдых:

Новою силой дарит тело усталое он.

Лук ты возьми образцом, твоей милой богини оружье,

Скоро теряет он мощь, коли натянут всегда.

Славен Кефал был в лесах и немало зверей быстроногих

Метким ударом своим на мураву уложил,

Но он охотно Зарей был любим, и охотно ходила

От старика своего умная нимфа к нему¹.

Часто под дубом густым в Афродиты объятьях Адонис,

В мягкой покоясь траве, нежные ласки вкушал.

И Мелеагр полюбил Аталанту, аркадскую деву,

Ей он залогом любви зверя трофей даровал².

Пусть же и нас поскорее к охотникам этим причислят!

Без Афродиты моей лес твой — пустыня одна.

Спутницей буду тебе: не боюсь я ни скал, ни оврагов,

Ни кабана, что косым губит ударом ловца.

Волны прибоем двойным побережие Истма колеблют,

Узкую землю там гул двух оглашает морей.

Там я в Трезене с тобой поселюсь, в Питфеевом царстве³:

Уж и теперь этот край стал мне отчизны милей.

Вовремя медлит Тезей… и промедлит он долго, надеюсь:

У Перифоя Тезей, милого друга, гостит.

Да, мы признаться должны — не скрывать же вины очевидной! —

Что Перифоя и мне он и тебе предпочел⁴.

Да и не первую мы от него переносим обиду:

Он нас обоих не раз лютой кручиной взыскал.

¹ Заря (Аврора, или Эос) похитила некогда троянского царевича Тифона и испросила ему у Зевса вечную жизнь, но так как она позабыла испросить и вечную молодость, то Тифон состарился. Все же она его заботливо берегла. По другому преданию, любимцем Зари был афинский охотник Кефал. Федра остроумно соединяет оба предания: выходит, что Заря потому пленилась молодым Кефалом, что ей надоел ее старый муж Тифон.

² Здесь имеется в виду не признаваемая Гомером черта, согласно ей, среди охотников на вепря находилась и аркадская дева-богатырь Аталанта. Влюбившись в нее, Мелеагр присудил ей трофеи убитого зверя, из-за этого возникла ссора между ним и его дядьями, в которой он их убил.

³ Трезен в Арголиде, на Саронском заливе (но все же в довольно значительном расстоянии от Истма) был царством Питфея, отца Этры, супруги Эгея и матери Тезея. У него воспитывался как его внук Тезей, так позднее и его правнук Ипполит.

⁴ Перифой (Perithoos) — такова настоящая форма имени Тезеева друга, так как она для гекзаметра не годится, то эпические поэты удлиняют первый слог (греч. Peirithoos, лат. Pirithoos). Федра, впрочем, совершенно напрасно ищет в этой знаменитой дружбе чувственного элемента.

Брату он кости своей раздробил булавой и рассеял¹,

Диким добычей зверям бедную бросил сестру!

Где амазонка лихая, достойная сына-героя

Матерь, что в сонме сестер храбростью первой была?

Где она? Праздный вопрос: от меча она пала Тезея!

Даже залогом таким жизни она не спасла.

Он ее в жены не взял, не возжег ей огней Гименея,

Дедины чтобы своей не унаследовал ты,

Братьев тебе от меня подарил он. Не я в них виновна:

Он настоял, чтоб они были восприняты все.

Лучше б, прекрасный мой друг, мое тело от крайней потуги

Разорвалось, чем тебе злую обиду родить!²

Так к тебе нежен был он. Уважай же священное ложе —

Ложе отца, что тебя сыном стыдился признать!

¹ Брат — Минотавр, который, как отродье Пасифаи, конечно, приходился Федре братом. Родственную нежность героини к этому чудовищу придется оставить на ответственности Овидия, который вообще любил по-александрийски щеголять генеалогиями.

² Эта черта делает нам эту Федру прямо отвратительной. У Еврипида, напротив, Федра с любовью отзывается о своих детях (царевичах Адаманте и Демофонте) и умирает, между прочим, чтобы спасти их честь.

Или нечестье тебя нашей связи запретной пугает?

Мачеха — пасынок — звук именований пустых!

Друг мой, стыдливость такая тогда уж свой век доживала,

Кронос когда в простоте правил сынами земли.

Зевс же примером своим наслажденье возвел в благочестье:

Сделал дозволенным все — брата с сестрою союз¹.

Прочною цепью лишь те единят сокровенные узы,

Что Афродита узлом крепко стянула своим.

Трудности нет нашу тайну сберечь. Бери дар у богини!

Всякую скроем вину мы под покровом родства.

Пусть наши видят объятья — обоих похвалят нас люди:

Стану лишь нежной для них к пасынку мачехой я.

И не придется тебе о полуночи грозного мужа

Дверь отворять, обманув зоркий привратника глаз:

Дом, как и прежде, один приютит нас, лобзания наши

Явными были досель, явными будут и впредь.

Будешь со мной ты спокоен, грехом похвалу лишь стяжаем,

Хоть бы на ложе одном был ты застигнут со мной.

¹ Зевс был братом своей супруги Геры.

Только решайся скорей, не откладывай счастья минуты,

Так да пребудет в тебе добр мой мучитель Эрот!

О, не гнушается Федра к униженной просьбе прибегнуть,

Где ее гордость теперь, где величавая речь?

А ведь к упорной борьбе я готовилась, твердо решилась

Грех одолеть свой… да нет твердости места в любви!

Побеждена, пред тобою главу преклоняет царица,

Что мне прилично, что нет — видеть любовь не дает.

Я отстыдилась, и Честь, свои бросив знамена, бежала.

Сжалься над пленницей ты, строгий свой дух укротив!

Вспомни: Минос мой отец, властелин беспредельного моря,

Дед мой державный своей мечет перуны рукой,

Деда другого чело в венце лучезарном сияет:

Он нам с багровых брегов день теплотворный дарит.

Всю мою знатность Эрот покорил. Хоть над предками сжалься!

Если ко мне ты суров, то хоть моих пощади!

Будет приданым мне Крит, многославного Зевса отчизна¹,

Пусть над народом моим будет царем Ипполит!

Дай же свой дух усмирить! Ты ведь знаешь, кого усмирила

Мать, неужель и его будешь свирепее ты?

¹ Первый дед — Зевс, отец Миноса, второй дед — Гелий, отец Пасифаи. Зевс предполагался вскормленным в Диктейской пещере в Крите.

Ради самой Афродиты, что Федру блюдет неотступно!

Так да не ведаешь ты мук одинокой любви.

Так да поможет тебе Артемида в дубравах дремучих,

Так да пошлет под удар чаща лесная зверей.

Так да хранит тебя Пан, с ним и сатиров горные сонмы,

Так да падет от тебя дротом сраженный кабан.

Так да укажут тебе — хоть враждебен ты, слышу я, девам —

Нимфы прохладный родник жгучею жажды порой!

Просьбу слезами свою орошаю я. Просьбу читая,

Думай, что между письмен видишь и слезы мои!

VIII. ‘ИППОЛИТ’

1. Доеврипидовская история мифа об Ипполите

2. Сын амазонки

3. Федра — Ипполиту

Читайте также: