!—Section Begins—>
(*) Комедія Шекспирова Catharina and Petrucchio подала мысль Гж. Жанлисъ къ сочиненію сей повсти. Характеры и сцены перемнены, лица и вымыслъ повствованія изобртены, одно основаніе занято отъ Англійскаго Автора.
‘Нтъ, другъ мой! сказалъ Командоръ Вальривъ Барону Ольмару: нтъ, не ищи дядьки для твоего сына, не уступай никому этой должности, она принадлежитъ теб одному.’ — Да я такъ худо учился, такъ мало свдущъ въ наукахъ… —
‘Что нужды! для этого опредлишь къ нему учителей, но сердце образовать долженъ ты самъ: ты имешь природный умъ, хорошія правила, знаешь свтъ, ты добрый отецъ — сего довольно.’ — Я люблю его такъ горячо… — ‘Это-то и должно успокоить тебя, этого-то и довольно, чтобы воспитать надлежащимъ образомъ: горячая привязанность длаетъ столь проницательнымъ, столь остроумнымъ!… Послушай, любезный Баронъ! я человкъ весьма обыкновенной, но разв худо воспитанъ мой племянникъ?’ — О, конечно! Ипполитъ рдкой молодой человкъ! — ‘Въ двадцать пять лтъ не сдлать ни одной шалости! При основательной разсудительности, при совершенномъ благоразуміи, какъ онъ чувствителенъ, какъ веселъ, какъ любезенъ! Съ такою кротостію, какая живость! съ такими обширными свденіями, какая скромность, какая простота, какая благородная, плнительная наружность!’… Такъ добродушный Командоръ, съ радостными слезами на глазахъ, хвалилъ Графа Вальрива, и — хвалилъ справедливо. Ипполитъ Вальривъ украшался всми совершенствами своего возраста. Въ младенчеств лишась родителей, онъ остался единственнымъ наслдникомъ богатства и имени знатной фамиліи, и возпользовался выгодами самаго лучшаго воспитанія, подъ надзираніемъ Командора Вальрива, добродтельнаго своего дяди. Онъ получилъ отъ Природы счастливое свойство — угождать всякому, не показывая ни принужденности, ни ласкательства. Бывъ сговорчивымъ безъ униженія, вжливымъ по одной благосклонности, слдовательно безъ подлости, Ипполитъ не досадовалъ на недостатки другихъ, не только не огорчался ими, но даже извинялъ ихъ, могъ оскорбиться умышленною обидою, но не поступкомъ, зависящимъ отъ дурнаго характера, почиталъ несправедливымъ сердиться на то, что есть необходимымъ слдствіемъ долговременнаго навыка. Его преимущества никогда не раздражали щекотливаго самолюбія людей обыкновенныхъ, вмсто того, чтобы стараться скрывать ихъ (притворство, всегда неловкое!), онъ длалъ гораздо лучше — совсмъ не думалъ о нихъ, но тмъ съ большимъ блескомъ сами он естественно обнаруживались. Этотъ способъ открывать достоинства не требуетъ никакихъ усилій, не напыщаетъ гордостію и не заставляетъ забываться, человкъ, одаренный имъ, не хочетъ ни удивлять, ни отличаться. Ипполитъ почиталъ дарованія и свденія средствами снискать любовь и уваженіе, но не правомъ первенствовать, не имлъ честолюбія цнить достоинства другихъ, ни охоты выдавать себя въ обществ покровителемъ слабыхъ, умлъ наслаждаться пріятностями и восхищаться дарованіями, есть-ли гд встрчался съ ними, находилъ удовольствіе хвалить то, что нравилось ему, любилъ больше, чтобъ забавляли его другіе, нежели блистать талантами передъ ними: вотъ способы сдлаться любезнымъ! Ничто столько не украшаетъ разума, ничто столько не извиняетъ его предъ завистью, какъ веселость. Ипполитъ не длалъ шалостей, но разсказывалъ о нихъ такъ забавно, смялся имъ съ такою непритворною откровенностію, что самые втреные вертопрахи находили удовольствіе быть съ нимъ вмст. Не мудрость отвратительна, но вывска ея — педантство: Ипполитъ не чернилъ, не ожесточалъ никого, снискивалъ благосклонность каждаго, словомъ — имлъ умъ единственный, образцовый. Въ мысляхъ его, впрочемъ всегда точныхъ и основательныхъ, вообще было что-то новое, даже необыкновенное, и это украшало разительною пріятностію разговоръ его и обращеніе. Дядя очень занимался намреніемъ женить его. Изъ числа предлагаемыхъ невстъ, больше всхъ полюбилась Ипполиту дочь Маркиза Алибра. Онъ увидлъ ее на бал. Лор — такъ называли ее — исполнилось только шестнадцать лтъ, она была мила, какъ Ангелъ, и показалась Ипполиту прелестною. Лора съ своей стороны замтила прекраснаго молодаго человка, которой ростомъ превышалъ другихъ полуголовою, она удивилась, какъ могло быть лице толь пріятное на высокомъ, мужественномъ стан. ‘Онъ бы испугалъ меня, говорила она, естьлибъ видъ его и улыбка не были такъ милы.’ Въ самомъ дл, Ипполитъ имлъ станъ Геркулеса, голову Антиноя, протанцовавъ съ нимъ два контрданса и повстрчавшись нсколько разъ съ его взорами, Лор показалось, что двушк не прилично дичиться передъ такимъ мущиною…
Плненный Ипполитъ объявилъ дяд, что Лору предпочитаетъ всмъ невстамъ, и добродушной Командоръ съ радостію общался идти въ тотъ же день къ старому Маркизу Алибру съ предложеніемъ. Дло кончено по желанію, и на другой день совершена помолвка. Спустя немного времени, Баронъ Ольмаръ, родственникъ и другъ обоихъ Вальривовъ, приходитъ къ нимъ въ одно утро поговорить о семъ дл. Посл нкотораго вступленія, обратясь къ Графу Вальриву: ‘Любезный Ипполитъ! сказалъ онъ, теперь отъ тебя еще зависитъ уничтожить сіе обязательство, Бога ради не вступай въ союзъ съ этою двушкою, я знаю, знаю наврное, что она была бы причиною твоего несчастія.’… — Какъ! вскричалъ Командоръ съ живостію: не уже ли въ такой молодости она потеряла доброе имя? —‘Совсмъ нтъ! отвчалъ Баронъ: напротивъ того вс уврены, что въ ней не только не видно ни малйшаго расположенія къ кокетству, но что она обладаетъ превосходными качествами, въ ней вообще хвалятъ искренность, благородную душу, доброе сердце, но вс добродтели ея помрачаются однимъ недостаткомъ, или, лучше сказать, порокомъ непростительнымъ, а особливо въ женщин. Она такъ сердита, такъ вспыльчива, что нтъ примра подобнаго’…. — Право?.. — ‘Она подвержена весьма частымъ припадкамъ настоящаго бшенства, и тогда все рветъ и мечетъ, во что ни попало. Ни одна горничная не можетъ съ нею ужиться доле недли, она не только бранитъ ихъ, но даже бьетъ.’… — Возможно ли?… —‘Такъ точно, дядюшка, прервалъ Ипполитъ съ холодностію: все это справедливо, и мн извстно. Жермень, развдавъ у людей Гна. Алибра, разсказалъ мн вс подробности.’ — Какъ! вскричалъ Командоръ: съ такими прелестями, при такомъ прекрасномъ личик, подъ такою дтскою, милою наружностію столько злости! Ты зналъ объ этомъ, Ипполитъ! и мн не сказалъ ни слова! Тутъ я не узнаю ума твоего. Послушай, другъ мой! не надобно плняться, не надобно обманываться пригоженькимъ личикомъ: думаю, что выкинешь изъ головы охоту жениться на ехидн, которая заставила бы бситься всхъ насъ. —‘Какъ, дядюшка! подхватилъ Ипполитъ съ усмшкою: вы совтуете мн разстаться съ тою, которую люблю, и — что боле — отказаться отъ нее изъ трусости, изъ опасенія быть битымъ?’ — О! я увренъ, что ты въ состояніи удержать ее отъ того, но пріятно ли жить съ такою женщиною?… —‘Ей только шестнадцать лтъ, она лишилась матери почти при самомъ рожденіи, и осталась единственною, обожаемою дочерью у отца, ей никогда не противорчили, никогда не удерживали ее, и — сдлали ребенкомъ избалованнымъ, но она откровенна, чувствительна, умна, и меня любитъ, не безпокойтесь, мы съ нею уживемся.’ — Съ твоимъ тихимъ характеромъ выбрать жену своенравную и вспыльчивую!… —‘По этому-то и надобенъ ей такой мужъ.’ — Но для тебя? для твоего благополучія?… — ‘Я думаю о ея счастіи.’ — Можно ли сумазбродную сдлать счастливою? — ,,Она исправится.’ — Надобно начать снова воспитывать ее. — ‘Это и сдлаю..’ — Мужъ наставникъ, Менторъ!…. — ‘Для чегожь нтъ? Сильнйшій долженъ помогать слабому, не долженъ ли и наставлять его, естьли слабой иметъ въ томъ нужду?’ — Она потребуетъ любви… — ‘Тмъ лучше.’ — Любовникъ становится смшонъ, когда вздумаетъ давать уроки. — ‘Да, естьли вздумаетъ давать уроки по метод.’ Разговоръ кончился по желанію Ипполита, положено свадебной договоръ подписать на другой же день. Спустя два дни, Графъ Вальривъ женился на Лор, и немедленно отправился съ нею въ одно изъ своихъ помстьевъ, находящееся въ Пикардіи, въ тридцати миляхъ отъ Парижа. Командоръ, Баронъ съ женою и десятилтнимъ сыномъ, похали съ ними же. Ипполитъ предварительно увдомилъ о своемъ план дядю, добраго Жерменя, своего камердинера, и кучера, находившагося съ давняго времени въ его служб. Жермень, старикъ веселаго нрава, пользовался въ дом всмъ уваженіемъ, пріобртаемымъ у добраго господина долговременною службою, совершенною врностію и безпредльною привязанностію. Онъ служилъ еще при покойномъ Граф, тридцать пять лтъ находился въ одномъ дом, и почиталъ его своимъ собственнымъ, зналъ наизусть вс произшествія жизни отца Ипполитова и дда, любилъ разсказывать о такихъ обстоятельствахъ, которыя показывали, какую они имли у Двора довренность — Объ ихъ острыхъ словахъ, о забавныхъ, или благородныхъ отвтахъ покойной Королев, Лудовику XV, Лудовику XIV, и даже Лудовику XIII, ибо память его простирается до самой сей эпохи, ему извстно было, что Лудовикъ XIII ночевалъ въ замк Вальрив еще во времена Онуфрія Вальрива, Посланника и Кавалера. Онъ всегда готовъ былъ показывать портретъ этого Онуфрія, изображеннаго въ огромномъ рыжемъ парик, въ латахъ, съ голубою лентою. Это былъ, говорилъ Жермень, прекраснйшій человкъ своего времени, хотя портретъ, написанной не лучше трактирной вывски, представлялъ нескладную, сухощавую и самую странную каррикатуру. Жермень, отправляя должности и камердинера, и дворецкаго и управителя, имлъ титулъ надзирателя замка, хотя по большой части жилъ съ господиномъ въ Париж, за то супруга его всегда уже пребывала въ Пикардіи. Первая и главная забота его по прізд въ замокъ обыкновенно была — осмотрть Королевское отдленіе (комнату, въ которой ночевалъ Лудовикъ XIII), онъ благоговйно хранилъ старыя мебли, выносилъ ихъ на дворъ, съ крайнимъ стараніемъ вытряхивалъ и выбивалъ хлыстами Королевскія кресла, Королевскія ширмы, и проч., выставлялъ на показъ остатки обоевъ, на которыхъ изображены лица знатныхъ людей, и твердилъ безпрестанно, что этому убору больше ста сорока лтъ — въ чемъ никто и не сомнвался. Жермень, любимый молодымъ господиномъ, которой выросъ на его рукахъ, и которому онъ былъ душевно преданъ, пользовался правомъ благовременно и безвременно пересказывать ему одно и то же. Какъ онъ восхищался, когда слушали его! Графъ былъ очень снизходителенъ, Жерменева неутомимость повторять то, о чемъ было говорено уже много разъ, забавляла Ипполита, онъ смялся отъ всего сердца, и Жермень съ радостію хвастался, что иметъ отличной даръ всегда смшитъ Его Сіятельство. Еще до свадьбы своего господина, онъ не пропустилъ развдать о невст у всхъ ея горничныхъ, у всхъ слугъ Маркиза Алибра, и ужаснулся, услышавъ о ея вспыльчивомъ нрав: однако, посл многихъ представленій, согласился на этотъ бракъ, которой впрочемъ казался ему весьма невыгоднымъ. Но въ какое пришелъ онъ восхищеніе, когда Ипполитъ сообщилъ ему планъ свой, тмъ боле, что этотъ планъ показался ему очень забавнымъ, и гд назначено ему играть немаловажную ролю! Не было нужды увдомлять другихъ слугъ объ этомъ, ибо вс они были новые, изключая двухъ или трехъ, которые не входили во внутреннія комнаты.
Лора любила своего мужа до безумія: столько казался онъ ей милымъ. Первые три дни, по прізд въ деревню, протекли во взаимныхъ восторгахъ. Вс старались угождать молодой Графин, которая съ своей стороны со всми обходилась съ пріятною вжливостію, съ веселою любезностію. Вс обожали ее за доброту сердца, за снизходительность, за ласковость къ подчиненнымъ въ дом. Жермень уврялъ, что люди Гна. Алибра оклеветали ее, и Командоръ не сомнвался въ томъ, но Ипполитъ, которой не выпускалъ изъ виду узнавать ее лучше, надялся, что много прибавлено лишняго къ тому, что объ ней говорили, нсколько своенравныхъ поступковъ, нсколько случаевъ, показавшихъ прихотливую нетерпливость, примчательнымъ глазамъ его открыли въ ней нравъ вспыльчивой и властолюбивой.
На четвертой день, посл обда, Ипполитъ похалъ навстить одного больнаго сосда. Лору попросили сыграть что нибудь на гитар, она согласилась. Едва начала играть, вдругъ лопнула струна: навязала другую, спустя минуту струна опять лопнула: Лора опять навязала съ нарочитымъ хладнокровіемъ. Лишь только стала играть романсъ, вдругъ перервались три струны. Тогда Лора, пришедъ вн себя, сорвала вс струны, ухватила гитару въ об руки, ударила о мраморной каминъ, разбила ее, остатки бросила на полъ и кинулась стремглавъ въ свою комнату, оставивъ зрителей въ изумленіи. Посл сего перваго подвига, Лора отъ стыда сидла запершись въ своей комнат цлые четыре часа. Она вышла къ ужину съ изъявленіемъ досады <текст испорчен>ства: ей ни в чемъ не у<текст испорчен> обходились съ нею по прежнему <текст испорчен> стала опять веселою и любезною.
На другой день, по утру, Лора, сидя съ мужемъ въ своей уборной, расположилась передъ зеркаломъ и потребовала у Юстины, своей горничной, блой креповой чепецъ съ синими перьями, котораго еще ни разу не надвала. Юстина приноситъ коробокъ, открывъ его, находятъ прекрасной чепецъ весь измятой и изпорченной, также какъ и перья…. Лора покраснла, глаза ея засверкали…. Она начала ругать Юстину за нерадивой присмотръ. Горничная увряетъ, что чепецъ можно поправить, но Лора вырываетъ его изъ рукъ ея, бросаетъ на полъ и топчетъ ногами. Юстина наклоняется, чтобы поднять его, и въ ту минуту получаетъ пару пощечинъ отъ прекрасной маленькой ручки, но весьма опытной въ семъ род упражненій, и умвшей съ ловкостію показывать свое искуство. Въ продолженіе этой сцены Ипполитъ, сидвшій въ нсколькихъ шагахъ, повторялъ съ видомъ удивленія: браво!…. это я!…. Настоящій я!…. это другой я!…. вотъ мой обычай!…. Странныя восклицанія остановили ее, она перестала ругать бдную Юстину, и въ изумленіи смотрла <текст испорчен> Между тмь Юстина скрылась, а Графъ, не вставая съ мста, продолжалъ съ веселымъ видомъ: да, да! это я! точной я!…. — Что вы хотите сказать? спросила удивленная Лора. — О милая моя! Отвчалъ Графъ, кинувшисъ въ ея объятія: Вижу, что мы сотворены другъ для друга… Какая симпатія! какое рдкое сходство въ нравахъ!…… Какъ?— Такъ, такъ, я самъ точно таковъ: нетерпливъ, горячь, вспыльчивъ, опрометчивъ!… — Ты шутишь! — Ни мало, отвчалъ Графъ важнымъ тономъ: это совершенная правда… Послушай, другъ мой! я не хочу ничего скрывать, ты все узнаешь. — При сихъ словахъ, тронутая Лора замолчала, и сдлалась весьма внимательною. — Надобно признаться теб, продолжалъ Графъ, что я воспитанъ съ крайнимъ нерадньемъ, дядюшка избаловалъ меня…. Подавая впрочемъ мн хорошія наставленія, онъ не только не старался обуздывать чрезвычайной опрометчивости моего нрава, но даже часто говаривалъ: ‘тмъ лучше! тмъ лучше! онъ будетъ молодецъ отважной.’ Я колотилъ маленькихъ моихъ сверстниковъ, всхъ безъ разбору, а людей взрослыхъ царапалъ, кусалъ…. и дядюшка повторялъ: ‘тмъ лучше! тмъ лучше! онъ будетъ силенъ и храбръ, это доброй знакъ!’ Такимъ образомъ дерзость моя, не бывъ укрощаема, возрасла съ лтами и превратилась въ привычку — непреодолимую. Однакожь, когда я женился на прекрасной Лор, дядюшка сдлалъ мн такія представленія, которыя поразили меня. Что подумаетъ молодая жена, говорилъ онъ мн, узнавъ о твоей вспыльчивости? Не будучи увренною, что съ такимъ неукротимымъ нравомъ можно быть, въ то же время, очень хорошимъ мужемъ, она станетъ почитать тебя чудовищемъ, станетъ ненавидть тебя!… Мысль эта привела меня въ трепетъ и заставила подумать объ исправленіи, ты видла, какъ я велъ себя въ минувшіе четыре дни, видла, что я не обнаружилъ никакого знака своенравія — и это очень дорого стоитъ моему терпнію, но примтиивъ, что любезная Лора иметъ ту же слабость, я весьма обрадовался и позволилъ себ надяться, что она и во мн извинитъ ее, теперь я избавился отъ мучительнаго безпокойства. — Это очень странно! сказала Лора: я почитала тебя такъ тихимъ!.. — О! нтъ, мой Ангелъ! отвчалъ Графъ, огонь течетъ въ жилахъ моихъ!… — И въ моихъ, когда кровь закипитъ во мн, когда сердце забьется, тогда сама собою не владю: но это тотчасъ проходитъ. — Въ одну минуту. — И я прихожу въ крайнее огорченіе отъ того, что сдлала другимъ неудовольствіе. — И я также очень досадую, но часто черезъ дв минуты опять забываюсь и начинаю горячиться. — Это несносно, постараемся лучше исправиться. — Это стоило бы великихъ усилій. Останемся по прежнему, пока будемъ снизходительны одинъ къ другому, а хотя и пошумимъ — за то какъ пріятно примиреніе!.. — Примиреніе! Не уже ли, Ипполитъ, надешься ты поссориться со мною? — Вдь знаешь, милая моя, что гнвъ не зависитъ отъ управленія разсудка и сердца: когда кровь закипитъ, въ то время не владемъ собою, но будь уврена, что по прошествіи перваго жара, ты увидишь меня у ногъ своихъ. Говоря слова сіи, онъ цловалъ руки у Лоры, и притворился, будто не примчаетъ печали, въ которую сія довренность погрузила ее. Онъ шутилъ очень забавно, но Лора была въ замшательств и задумчивости.
За вечернимъ столомъ, по обыкновенію, подавали все холодное. Ипполитъ, придвинувъ къ себ блюдо съ жаркимъ, чтобы разрзать, и увидвъ, что оно не дожарено, закричалъ страшнымъ голосомъ: Что это? опять по вчерашнему!…. позвать повара!…. Успокойся, другъ мой, сказала ему Лора трепещущимъ голосомъ. — О! Конечно! но не прежде, какъ велю отсчитать сто палочныхъ ударовъ негодяю, которой кормитъ насъ такимъ образомъ…. Скоре позовите повара! слышите ли?.... Командоръ, Баронъ и жена его, тщетно старались уговорить Ипполита, которой съ ужаснымъ воплемъ требовалъ къ себ повара, наконецъ въ бшенств вскочилъ, опрокинулъ столъ со всмъ, что было на немъ, и ушелъ съ поспшностію…. Боже мой! вскричала Лора въ отчаяніи: что онъ хочетъ длать!… — Богъ знаетъ!.... отвчалъ Командоръ жалкимъ голосомъ, хотя многаго труда стоило ему удерживаться отъ смха, также какъ Барону и жен его…. — Что онъ хочетъ длать? повторяла Лора со слезами на глазахъ, пойдемъ къ нему!…. Ахъ, сохрани васъ Богъ! сказалъ Командоръ: онъ никого не узнаетъ въ минуты припадка.... Лучше подождемъ въ зал, пока онъ возвратится. — Говоря это, подалъ руку плачущей Лор, которая едва держалась на ногахъ. Пришедши въ залу, она бросилась въ кресла и дала полную свободу литься слезамъ… Является Жермень. — Что, Жермень? говоритъ Лора: гд онъ? что онъ длаетъ? — Онъ на кухн, мы спрятали бднаго повара въ погребъ. Графъ, прогнвавшись, что не нашелъ его, теперь все бьетъ, ломаетъ очаги, вертелы…. — Вертелы? — Да, сударыня! Ахъ, Боже мой! онъ переломилъ вертелъ двумя пальцами, какъ срную спичку, это настоящій Сампсонъ, когда разсердится..... — Видно, сказалъ Командоръ, что намъ быть сего дня безъ ужина, это непріятно. — Въ сію минуту послышался вдали ужасной Ипполитовъ голосъ. Устрашенная Лора тотчасъ, собравъ послднія силы, побжала чрезъ скрытную дверь въ свою комнату и заперлась въ ней. Между тмъ, какъ она, умирая отъ страха, разсуждала тамъ о невыгодахъ запальчивости, оставшіеся друзья забавлялись этою шуткою и поздравляли Ипполита съ счастливою удачею. Поужинали наскоро, и Командоръ, которой любилъ сидть за столомъ подоле, просилъ племянника впредь давать жен своей уроки другимъ образомъ. Лор не мшали разсуждать до одиннадцати часовъ. Тогда Ипполитъ постучался къ ней въ дверь, и тихимъ, ласковымъ голосомъ просилъ отпереть. Она послушалась. Вошедшій Графъ кинулся передъ нею на колна и неотступно умолялъ извинить его въ безразсудномъ поступк. Лора изходатайствовала повару прощеніе, потомъ, ободренная нжными ласками мужа, котораго страстно любила, осмлилась преподать ему маленькое наставленіе. Ипполитъ, выслушавъ ее терпливо, отвчалъ съ усмшкою: ‘я исправлюсь, естьли милая проповдница докажетъ опытомъ, что гнвъ побждать не трудно.’ — Съ охотою докажу теб это! сказала Лора съ твердостію. Ипполитъ, засмявшись громко, перемнилъ разговоръ. Въ двенадцать часовъ Лора стала жаловаться на сильной голодъ. ‘Какъ досадно, вскричалъ Графъ, что я въ бшенств выбросилъ все, что ни было на кухн, теперь нтъ ничего приготовленнаго! однакожь поищу молока и овощей.’ Ипполитъ вышелъ. Спустя четверть часа, Лора слышитъ чрезвычайной шумъ и, узнавъ страшной голосъ разъяреннаго Ипполита, испугалась до смерти. Онъ входитъ, крича громко: ‘Все съли, когда я испортилъ ужинъ, то, вмсто того, чтобъ приготовить что нибудь, они сожрали послднее: вотъ все, что могъ я найти’ — и показалъ кусокъ черстваго хлба, которой не много общалъ для вкуса. — Этого довольно! сказала Лора: мн больше ничего не надобно. — ‘Тотчасъ принесутъ плодовъ, подхватилъ Ипполитъ: я разослалъ въ садъ всхъ людей’. — Да на что же? Говорила Лора: хлбъ очень хорошъ. — Ипполитъ твердилъ, что не хочетъ, чтобъ она легла спать не съвши, по крайней мр, двухъ или трехъ сочныхъ персиковъ, безпокоился, сердился на медленность слугъ, кликалъ, кричалъ изо всей силы, звонилъ во вс колокольчики — и это крайне огорчало бдную Лору. Во второмъ часу принесли корзинку съ персиками. Ипполитъ шумлъ и бранился до трехъ часовъ по полуночи. Наконецъ Лора легла спать, бывъ крайне утомлена сценами сего грознаго вечера…. Это первой урокъ, данный мужемъ наставникомъ. Слдующій день провели съ удовольствіемъ, никогда Ипполитъ не былъ столько любезенъ. Лора, восхищенная его веселостію, его пріятностію, его разговорами то наставительными, то забавными, повторяла тихонько: ‘какъ жаль, что при такихъ дарованіяхъ онъ иметъ этотъ недостатокъ! …Уважая свою особу, она не смла сказать: гнусной недостатокъ. На другой день, въ восемь часовъ по утру, Жермень, по обыкновенію, принесъ молодымъ супругамъ завтракъ на богатомъ фарфоровомъ прибор, которой Командоръ недавно подарилъ Лор. Опасаясь, чтобы не разшибли, она запретила употреблять его, но увидя его въ рукахъ Жерменя, вдругъ вспыхнула, начала браниться…. Тогда Ипполитъ, подошедъ къ ней съ сверкающими глазами, сказалъ: ‘Все это относится ко мн, потому что я приказалъ подавать въ этхъ чашкахъ.’… Устрашенная Лора, смягчивъ тонъ, отвчала: прости меня, милой мой! я совсмъ не знала объ этомъ…. Ипполитъ, притворившись, будто въ сильномъ гнв не слышитъ словъ ея, ухватилъ подносъ съ прекраснымъ приборомъ и — выбросилъ его за окно…. Лора, дрожащая, блдная, вся въ слезахъ, падаетъ на колна, простирая сложенныя руки къ грозному Ипполиту, которой, посмотрвъ на нее около минуты, бывшую въ семъ унизительномъ положеніи, летитъ къ ней, сжимаетъ ее въ объятіяхъ и раскаявается въ своей запальчивости. Въ самомъ дл примиреніе было сладостно, какъ онъ предсказывалъ. Лора, осыпая поцлуями Ипполита, говорила: ахъ, другъ мой! намъ надобно исправиться! — ‘Я весьма бы Хотлъ этого, отвчалъ онъ, а особливо видя, сколько ты, милая моя, терпишь отъ крутаго моего нрава.’ — Прекрасныя Чашки!… Что скажетъ дядюшка, узнавъ объ этомъ?… — ‘О! онъ привыкъ къ такимъ поступкамъ, недавно, бывъ у него и разсердясь на одного человка, которой тамъ случился, я разбилъ въ дребезги прекрасное зеркало, стоявшее въ зал, теб не мудрено понять, какъ сдлалось это дурачество, ты сама не разбила ли гитары? а?’ — Такъ чтожъ? она не твоя, мой сердечной другъ! — Этотъ отвтъ стоилъ Лор одного нжнаго поцлуя. —‘Я и не упрекаю тебя въ запальчивости. Кому лучше меня знать ее? Кром того, что ты слышала, я разбилъ — десять скрыпокъ и столько же флейтъ.’… — Не ужь ли?.. —‘Точная правда, естьлибъ не мшала эта проклятая горячка, я былъ бы очень изрядной музыкантъ, но то бда, что при каждомъ встрчающемся затрудненіи рву ноты, опрокидываю столики и ломаю инструменты.’ — Такъ ты сердите меня… — ‘Натурально, страсти въ мущинахъ гораздо стремительне, нежели въ женщинахъ. Ахъ! когда бы только этимъ можно было упрекать меня!’… — Тутъ Графъ вздохнулъ, казался тронутымъ и принялъ на себя важный видъ, которой расположилъ Лору ко внимательности. — Что такое еще, другъ мой? спросила она съ безпокойствомъ. — ‘Ты легко представишь себ, отвчалъ онъ, что, имя такой несчастной нравъ, не одинъ разъ случалось мн драться на поединкахъ!’…. — Ахъ, жизнь моя! Бога ради впредь удержись отъ этого! Я не перенесу, умру…. — ‘Такъ исправь меня.’… — Что же мн должно длать? — ‘Не знаю, и повторяю теб, что трудно, очень трудно преодолть себя.’… — Напротивъ, очень легко, я уврена теперь… — ‘Какъ же, милая моя! не ты ли сего дня сердилась на Жерменя?’ — Это въ послдній разъ. — ‘Я не имю права удивляться такому поступку. Бдной Жермень!… Не примтила ли ты, что у него одинъ глазъ красенъ? Это также моя работа: бывъ еще робенкомъ, я ударилъ его рукою, и ногтемъ.’… — Ахъ, это ужасно!… — ‘Тутъ еще не Все, три мсяца назадъ, въ припадк бшенства, я имлъ нещастіе переломить ему руку.’… — О Боже!… — ‘Со всмъ тмъ я люблю его, люблю какъ отца.’… — Переломить руку!… — ‘посл этого изступленія, жестокаго, варварскаго, я хотлъ-было заколоться, дядюшка, которой тутъ случился, вырвалъ изъ моихъ рукъ шпагу…. — Боже мой!… ты въ ужасъ приводишь меня!.. Правда, любезной Ипполитъ, что и я вспыльчива, однакоже никогда не длала похожаго на это. — ‘Суди же изъ того, милая моя, какая разность въ физическихъ нашихъ силахъ! Въ изступленіи моемъ безъ умысла часто бываю причиною великихъ золъ. Не уже ли ты подумаешь, что я имлъ намреніе переломить руку этого почтеннаго старика? Я хотлъ только вытолкнуть его изъ комнаты, ярость, овладвшая мною, усугубила силу мою, какою и безъ того рдкой можетъ похвалиться, я ухватилъ его за руку, и стиснулъ съ такимъ напряженіемъ что’…. Перестань! вскричала Лора, поблднвъ: Бога ради перестань, мн длается дурно!….
Разговоръ сей былъ прерванъ Баронессою, которая предложила гулять пшкомъ въ звринц. Лора во весь день была задумчива. Посл обда, согласились хать въ коляск въ шесть часовъ вечера, но кучеръ, заране наученный, ушелъ со двора въ пять часовъ, и возвратился не прежде семи. Дожидались его, Графъ показывалъ сильное нетерпніе, грубилъ всмъ — и Лора съ ужасомъ предвидла страшную бурю. Наконецъ, въ семь часовъ съ половиною, докладываютъ, что коляска готова. Любезный Ипполитъ! тихо сказала трепещущая Лора: надюсь, что ты не станешь бранить его. Грозной взглядъ былъ отвтомъ Ипполита. Устрашенная Лора не смла говорить ни слова. Сошли на дворъ. Подошедъ къ коляск, Ипполитъ оставляетъ поспшно Баронессу, которую велъ подъ руку и, подбжавъ къ кучеру, спрашиваетъ ужаснымъ голосомъ: для чего не подвезена коляска въ шесть часовъ, какъ было приказано? Кучеръ отвчаетъ съ грубостію. Лора трепещетъ и ожидаетъ страшнаго окончанія этой сцены. Въ самомъ дл, Ипполитъ вскакиваетъ на козлы, беретъ кучера въ охабку, спрыгиваетъ съ своею ношею на землю, уходитъ съ нею и скрывается изъ виду. Лора кричитъ: не умертви его!.. и, почти безъ чувствъ, падаетъ на руки Командора. Боже мой! сказалъ Баронъ: онъ несетъ его къ вод!.. утопитъ его!.. побжимъ за нимъ!…. Лору положили на ступенькахъ лстницы, Баронесса держала ее въ своихъ объятіяхъ, а Командоръ и Баронъ стремглавъ кинулись за Ипполитомъ. Спустя полчаса, Командоръ возвращается и ободряетъ Лору, увряя, что ему удалось освободить кучера изъ рукъ племянника. Когда Лора пришла къ себ Въ комнату, ей сказываютъ, что Ипполитъ занемогъ и лежитъ въ постел. Въ крайнемъ безпокойств, она летитъ къ нему, и находитъ его въ жалкомъ положеніи. ‘Эта проклятая вспыльчивость уморить меня прежде времени, сказалъ онъ слабымъ голосомъ: мн очень дурно, чувствую лихорадку….’ — Другъ мой! отвчала Лора: чрезмрной гнвъ обыкновенно оканчивается болзнію… Я сама испытала много разъ…. и это меня не безпокоило до сихъ поръ, но увидя, сколько ты страдаешь отъ этой слабости, я уврена теперь, какъ она опасна, ужасна!.. Любезной Ипполитъ! ты общалъ мн исправиться, естьли подамъ примръ собою, хочешь ли сдлать со мною договоръ? — ‘Изволь!’ отвчалъ Ипполитъ безъ вниманія.’ — Ты не надешься, чтобъ я исправилась? не такъ ли? — ‘Сказать правду, нсколько сомнваюсь.’ — Хорошо же! ты увидишь. — ‘Ахъ, милая моя! желаю этаго съ крайнимъ нетерпніемъ, особливо когда пришло мн на мысль, что ты можешь сдлаться матерью, и что вспыльчивость будетъ стоить намъ дитяти’. — О Боже мой! эта мысль терзаетъ мое сердце! —‘Мн сего дня ввечеру только пришло это на умъ.’ — Клянусь теб и увряю, что преодолю себя. — ‘Ты возвращаешь мн жизнь, Лора! не хочу быть недостойнымъ тебя. Скажу безъ околичностей: чувствую, что естьли не буду видть въ теб этой слабости, могу побдить себя.’ — Я уже не имю ее. Любезный человкъ! какая похвальная ршимость! стану подражать ей. Ахъ! я нетерпливо желаю найти случай доказать теб, что могу владть собою! — ‘И я общаюсь не предаваться запальчивости, естьли увижу твою твердость.’ Но признаюсь, что, когда ты разсердишься, я потеряю терпніе и скажу самъ себ: Симпатія между нами столь совершенна, что мн не возможно надяться изкоренить такую слабость, которой она побдить не въ состояніи.’ — А естьли я преодолю себя?.. — ‘Тогда уврюсь, что и мн можно и должно сдлать то же.’ — Ты восхищаешь меня, другъ мой! произнесла Лора съ живостію: я уврена, что мы уже исправились. — Она говорила чистосердечно, ибо приняла твердое намреніе сдлаться столько же терпливою и тихою, сколько прежде была вспыльчива. Ужасное безпокойство объ Ипполит, нжная любовь, самолюбіе, разсудокъ — все споспшествовало ей ршиться на сіе благородное предпріятіе. На другой день поутру, двое слугъ, горничныя служанки и поваръ, устрашенныя наглостію и дурнымъ нравомъ молодыхъ господъ, потребовали увольненія отъ службы, и вс вдругъ отошли. Это обстоятельство заставило Графиню еще боле заниматься полезными размышленіями, особливо по тому, что мсто проворныхъ горничныхъ двокъ заступили дв толстыя Пикардскія крестьянки, глупыя и неповоротливыя, а вмсто лакеевъ приняты два нескладные мужика, взятые отъ сохи. Служанк, имвшей присмотръ за домашними птицами, поручено исправлять должность повара. — Командоръ, Баронъ и жена его, которые отъзжали въ Парижъ, съ намреніемъ возвратишься оттуда не прежде шести недль, общались привезти съ собою ловкихъ слугъ, а особливо служанку, искусную мастерицу убирать голову. Командоръ передъ отъздомъ имлъ продолжительный разговоръ съ Лорою, и разсказывалъ ей о вспыльчивомъ нрав своего племянника. ‘Ты только одна, любезная племянница, можешь исправить его: онъ тебя обожаетъ, слдовательно теб все возможно. Подумай объ ужасныхъ слдствіяхъ сего порока, подумай, что мужъ твой долженъ будетъ каждой годъ являться въ полкъ, гд ни одна весна не проходитъ у него безъ ссоры, безъ двухъ или трехъ поединковъ.’… — Боже мой!.. — ‘Кончится тмъ, что убьютъ его.’ — Ахъ, дядюшка! будьте уврены, что все стараніе употреблю, на все ршусь, чтобы смягчить нравъ его, а чтобы лучше успть въ томъ, постараюсь исправить свой… —‘Какая для тебя слава, милая племянница, когда ты достигнешь своей цли, въ чемъ я не сомнваюсь! Какую обязанность почтенія и благодарности наложишь на него! какую заслужишь любовь отъ всхъ его родныхъ, друзей!..’ — Посл сего разговора, Командоръ, обнявъ съ нжностію Лору, отправился въ Парижъ, въ полномъ увреніи, что Ипполитова метода воспитанія весьма хороша.
Наши молодые супруги остались одни въ замк съ слугами новыми, неопытными и глупыми, которые подвергали терпніе ихъ жестокимъ опытамъ. Въ первые дни кушанье готовлено было такъ дурно, что кром молочнаго и плодовъ ничего не ли, не смотря на это все было тихо и спокойно. Посматривали другъ на друга, улыбались, взаимное соревнованіе придавало неизъяснимую прелесть ихъ воздержности. Сколь пріятно такое соревнованіе, когда любовь производитъ его! Какой внецъ можно сравнить съ похвалою любимаго предмета? Ипполитъ сдлалъ замчаніе, что весьма несправедливо было бы сердиться на повариху за то, что она не уметъ стряпать, Лора одобрила сіе разсужденіе, одинъ Жермень ропталъ на голодъ, и ропталъ непритворно, онъ внутренно проклиналъ этотъ способъ наставленія и, въ качеств столоваго дворецкаго, стыдился носить такія бдныя блюда, ставилъ ихъ на столъ съ явнымъ негодованіемъ, и со времени увольненія повара веселый нравъ его примтно измнился. Начали заботиться о средствахъ научить служанку стряпать. Ипполитъ вспомнилъ, что покойная матушка его успла сдлать это съ помощію книги, подъ названіемъ: Городская повариха. Лора съ нетерпніемъ требуетъ книгу, и случайно находятъ ее въ библіотек: обрадованная Лора, съ книгою въ рукахъ, идетъ — въ первой разъ въ жизни — на кухню, приказываетъ сдлать при себ нсколько блюдъ, возвращается съ торжествующимъ видомъ и поздравляетъ Ипполита съ тмъ, что онъ будетъ имть хорошій обдъ. Въ самомъ дл столъ былъ очень сытной, аппетитъ и веселость приправляли кушанья, Лор обязаны были симъ праздникомъ, посл четырех-дневнаго сухояденія. Съ того времени Графиня, по необходимости сдлавшись доброю хозяйкою, ходила каждое утро на кухню, для осмотрнія порядка и для отданія приказаній на слдующій день.
Об Пикардскія крестьянки, внезапно превращенныя въ горничныхъ двокъ, въ первые дни были чрезвычайно неповоротливы, тмъ боле, что при крайнемъ невжеств и неловкости, были еще напуганы, наслышавшись о безпокойномъ нрав молодой госпожи. Он блднли и дрожали, когда примчали въ чемъ нибудь свои ошибки, или, по большой части, прятались, такъ что иногда нсколько часовъ надлежало ждать, пока опять появятся. — Ипполитъ, всегда находясь при туалет Лоры, поминутно превозносилъ ея непостижимое терпніе, упоивъ похвалами и ласками, забавлялъ ее острыми шутками, на счетъ неповоротливости домашнихъ служителей, и пріучилъ смяться отъ всего сердца тому, что прежде длало ей великую досаду. Хотя Лора сначала весьма сожалла объ Юстин, которая такъ хорошо умла убирать голову, но видя, что Ипполитъ находитъ въ ней т же прелести и безъ нарядной прически, согласилась наконецъ, что, живучи въ деревн, гораздо выгодне, гораздо благоразумне тратишь меньше времени за туалетомъ. Когда дошло до того, что Перета и Магдалина боятся ея какъ огня, Ипполитъ далъ ей слегка почувствовать, какъ невыгодно пропускать о себ такую молву. ‘Новые слуги, прибавилъ Графъ, еще больше боятся меня, потому что мущина съ моимъ ростомъ и съ моей силою страшне прекрасной, шестнадцатилтней женщины.’ — О! конечно, отвчала Лора съ простосердечіемъ. — ‘Однакожь, продолжалъ Графъ, мн пріятно ласкать ихъ и удивлять благосклонностію, которой они отъ меня совсмъ не ожидали, и которая теперь не стоитъ мн никакихъ усилій.’ — И мн также, отвчала Лора: я забавляюсь, видя изумленіе моихъ крестьянокъ, бдныя двки очень рады, когда говорю съ ними ласково. Вчера Магдалина, уронивъ ящикъ съ пудрою, чуть было не упала въ обморокъ, представь же себ удивленіе ея когда, вмсто того, чтобы кричать и браниться, я обняла ее! Слезы показались на ея глазахъ, признаюсь, что я и сама была тмъ тронута… — ‘Добрая, милая Лора!^ сказалъ Графъ, цлуя жену свою. — Ахъ, другъ мой! прервала она. Хочу, чтобы вс называли меня доброю, хочу быть дйствительно такою: должно чтобы та, которую ты любишь, имла право на почтеніе!… — ‘И я, отвчалъ Ипполитъ, ободренный твоимъ примромъ, исправленный любовью, скажу съ благородною гордостію: я былъ страненъ, своенравенъ, сумазброденъ, полюбилъ Лору и — сдлался достойнымъ ея! О! теперь ничто не помшаетъ мн наслаждаться спокойствіемъ, добродтелью, славою, теб буду обязанъ сими неоцненными благами! теб буду обязанъ счастіемъ! ты вдохнешь въ меня добрые нравы, неразлучные съ истиннымъ благополучіемъ.’
Посл толь пріятнаго разговора, ласковость была господствующимъ качествомъ въ сердц Лоры. Ввечеру, ложась спать, она не только была снизходительна къ своимъ служанкамъ, но даже обласкала ихъ и наградила подарками. Перета и Магдалина, вн себя отъ чувства радости и признательности, перестали бояться, сдлались внимательными и усердными. Лора была довольна ихъ услугами, и говорила, что очень любитъ своихъ горничныхъ, тмъ боле, что сама образовала ихъ, она объявила, что не хочетъ разстаться съ ними, и писала къ Командору, чтобы не безпокоился о пріисканіи другихъ.
Шесть недль протекли весело для нашихъ супруговъ: каждой изъ нихъ наслаждался утшительною увренностію, что иметъ искуство и удачу въ исправленіи любимаго предмета, каждой радовался своимъ дломъ. Пріятныя гулянья, восхитительные разговоры, полезное чтеніе, услаждающая музыка, занимали вс часы ихъ, дни летли съ быстротою непостижимою…. Союзъ священный, въ которомъ должность и склонность, сливаясь вмст, любовь длаютъ добродтелью, въ которомъ счастіе не разлучно съ доброю славою! Союзъ священный, дающій право гордиться своимъ блаженствомъ и, только повинуясь влеченію сердца, ожидать всеобщаго уваженія!… Ахъ! не станемъ презирать мнній свта, впрочемъ суетнаго и легкомысленнаго. Онъ говоритъ супругамъ: будьте врны другъ другу, будьте счастливы, добрая слава и почтеніе будетъ вашею наградою — и сей голосъ никогда не обманываетъ, въ этомъ случа свтъ въ точности выполняетъ свое общаніе.
Наконецъ Командоръ, съ пятью или шестью другими особами, возвратился изъ Парижа. Съ какою радостію Ипполитъ разсказывалъ ему о всхъ подробностяхъ исправленія любезной Лоры! Съ какою гордостію Лора сказала Командору: Ипполитъ исправился! Ипполитъ сдлался настоящимъ Ангеломъ!…. — ‘Ты Ангелъ, моя милая! ты теперь Ангелъ!’ отвчалъ ей Командоръ, съ нжною ласкою обнимая ее — и Лора плакала отъ радости. — ‘Знаешь ли, безцнный другъ мой! сказалъ Графъ супруг своей: знаешь ли, что вс теперь находятъ въ теб новыя прелести?’ — Ахъ! я желалабъ быть въ твоихъ глазахъ!… — ‘Чудное дло! однакожь это правда, что ты несравненно прекрасне съ тхъ поръ,. какъ перестала сердиться.’ — Въ самомъ дл? — ‘Точно: гнвъ обезображиваетъ лицо, разпаляетъ его, длаетъ глаза дикими и свирпыми, и наконецъ, въ теченіи нкотораго времени, совсмъ измняетъ физіогномію. Какъ любезны теперь черты лица твоего! какъ пристала къ теб кротость, она представляетъ въ теб сущаго Ангела!’
Вс сіи слова укрпляли Лору, воспламеняли ее и полагали преграду всякому поползновенію.
Лора, привыкнувъ бытъ тихою, равнодушною и, слдовательно, любезною, въ конц осени возвратилась, вмст съ мужемъ, въ Парижъ, проживъ въ деревн шесть мсяцевъ.
Сказано выше, что Лора не любила кокетства, она обожала супруга, была умна и чувствительна. Графъ, не давая замчать ей своихъ намреній, не пропускалъ ни одного средства къ образованію ума и сердца ея то чтеніемъ и разговорами, то собственнымъ примромъ, онъ наблюдалъ осторожность въ выбор знакомствъ, и молодую супругу ввелъ въ кругъ такихъ женщинъ, которыя были лтами старе ея, и которыхъ доброе имя всмъ было извстно. Лора вела себя такъ благопристойно, такъ цломудренно, что клевета ничего не находила опорочить въ ней, но молодость и неопытность имли нужду въ урок хозяйственной бережливости — и она скоро получила его. Не наблюдая никакихъ разсчетовъ, не торгуясь при покупкахъ, не длая никакихъ записокъ, не отказывая себ во многихъ вещахъ, совсмъ ненужныхъ, она крайне изумилась и испугалась, когда, по прошествіи трехъ мсяцевъ, увидла, что сумма долговъ ея возрасла до пятнадцати тысячь франковъ. Какъ объявишь Ипполиту о такомъ дурачеств? Ей извстна была щедрость Графа, однакожь знала она, что такая разточительность раздражитъ его, какъ перенести неудовольствіе Ипполита? Какъ сильна власть кротости и снизхожденія надъ душею благородною! Съ какою непринужденностію сердце покоряется вол любимаго предмета, которой обожаетъ взаимно! какъ страшно лишиться его уваженія! Видя въ глазахъ его одн выраженія нжности, какъ ужасно встртить суровый взглядъ!… Супруги! матери! много вы теряете съ вашими строгими выговорами, усугубляя ихъ, подвергаетесь несчастію — заставлять не любить себя!…
Лора, не смотря на свои опасенія, твердо ршилась во всемъ признаться мужу, она хотла лучше раздражить его, нежели обманывать. Въ одно утро, пришедши къ нему въ кабинетъ, съ краскою въ лиц, съ трепетомъ, призналась во всемъ съ полною откровенностію. — ‘Вотъ прекрасно! вскричалъ Графъ, когда она окончила рчь свою: Натура отлила насъ въ одну форму, это единственной, безподобной примръ!…’ и при каждомъ восклицаніи обнималъ съ восторгомъ Лору, которая въ восхитительномъ недоумніи смотрла на него пристально, и спрашивала. —‘Такъ, такъ! отвчалъ Графъ: это единственно! Въ три мсяца ты задолжала пятнадцать тысячь франковъ, а я сего дня узналъ, что самъ долженъ почти столько же портному, башмашнику и галантерейщику. Знаешь ли, отъ чего это? Отъ того, что не старался платить, отъ того, что не поврялъ счетовъ: когда доходитъ до заплаты за все вдругъ, то ничего не узнаешь въ запискахъ, и видишь обманъ и въ цн и въ количеств. Вотъ счетъ денегъ за жилеты! Повришь ли ты, чтобы я въ самомъ дл столько износилъ ихъ?’ — Невозможное дло! Моя модная торговка также прибавила въ счетахъ своихъ то, чего я совсмъ не брала. — ‘Это еще не все: поваръ принесъ мн расходную тетрадь, и сумма издержекъ въ три мсяца простирается — до девяти тысячь франковъ.’ — Слишкомъ много! — ‘Однакожь это справедливо. Наставляя повариху въ замк, ты узнала, я думаю, цны разнымъ състнымъ припасамъ. Пробги эту тетрадь изъ любопытства, посмотри на статьи: что ты думаешь объ нихъ? а?’ — Ахъ, какой бездльникъ! вскричала Лора, просматривая тетрадь, въ которой, въ самомъ дл, много лишняго было напутано, и которую сочинилъ самъ Ипполитъ: надобно сослать этого плута. — ‘Это было бы безполезно, милая моя! отвчалъ Графъ: они вс таковы, естьли не повряешь счетовъ каждой день.’ — Съ радостію беру на себя читать ихъ: разв я не занималась этимъ, когда были мы въ Вальрив? — ‘Правда, но разсянность Парижской жизни…’ — Она не должна бы мшать моей должности: признаю свою ошибку, и постараюсь загладить ее. — ‘Послушай, милая моя! кром этого, мы въ три мсяца издержали тридцать тысячь франковъ, и не иначе можемъ заплатить ихъ, какъ съ помощію крайней бережливости, мы очень скоро разоримся, естьли не перемнимъ теперешняго образа жизни, но я не хочу требовать отъ тебя того, чего самъ не былъ бы въ состояніи сдлать. Я расточителенъ, лнивъ, не люблю торговаться, беру все въ долгъ, не занимаюсь разсчетами — вотъ какъ разоряются! Небу угодно было произвести насъ съ одинак-ми добродтелями, съ одинакими чувствами и — съ одинакими слабостями: ты точно такова, какъ и я. Теперь остается намъ, продавъ лошадей и кареты, хать на цлые два года въ Вальривъ: какъ ты думаешь объ этомъ?’ — Любезный Ипполитъ! теб лучше нравится жить въ деревн? — ‘Съ тобою везд буду счастливъ, но мн бы хотлось шесть или семь мсяцевъ жить въ деревн, а послднее время года проводить въ город.’ — Я очень рада этому. Буду считать повара каждой день, и не стану входить въ долги… — ‘Какъ! сказалъ Ипполитъ, смясь: ты откажешься отъ множества прихотей и станешь покупать всегда на наличныя деньги?…’ — Даю теб въ томъ мое слово. — ‘Полно, другъ мой, это не возможно!’ — Не возможно образумиться? — ‘Такихъ превращеній въ нравахъ не бываетъ.’ — Разв не изцлились мы отъ вспыльчивости? — ‘Какая розница! этотъ порокъ влечетъ за собою такія пагубныя слдствія!…’ — Разорить себя, разорить дтей! это не пагубныя слдствія?… — ‘Мы не разоримся живучи въ деревн, ты берешь на себя смотрть за расходомъ, тамъ нтъ ни портныхъ, ни модныхъ торговокъ, ни галантерейщиковъ!’ — Ипполитъ! ты не полагаешься на мое слово? —‘Охъ, нтъ! я знаю, что ты все сдлаешь, что только захочешь, въ этомъ имешь передо мною великое преимущество. Ты вылчила меня отъ вспыльчивости, но признаюсь, что не пріучишь къ хозяйственной бережливости: это до смерти несносно!....’ — Я сама стану вести расходъ. — ‘Въ самомъ дл?’ — Беру на себя длать вс покупки. — ‘Ты могла бы…! — Ршусь на все, чтобы доказать, какъ люблю тебя. — ‘несравненный другъ мой!…. и въ твои лта! Хорошо, отдаюсь въ твое распоряженіе, признаю совершенство чувствъ твоихъ и поведенія, и торжественно отрекаюсь отъ всхъ прихотей. Покупай сама, что покажется нужнымъ, ни во что не стану мшаться: приказывай и плати.’
Посл сего соглашенія, Лора, чувствующая въ полной мр радость и внутреннее достоинство свое, въ тотъ же день приняла на себя попеченіе о домашнемъ управленіи, охота заниматься хозяйствомъ еще больше увеличилась, когда сдлалась она повелительницею въ дом. Власть сія тмъ пріятне, что она не есть похищенная, но законная, самой натурою назначаемая для женщинъ: он тогда только имютъ право на истинное уваженіе, когда все исполняется въ дом подъ ихъ надзираніемъ и по ихъ повелніямъ.
Такимъ образомъ Лора, исправляемая благоразумными стараніями своего мужа, изцлилась отъ всхъ слабостей душевныхъ и сдлалась утхою семейства и образцемъ для всхъ женщинъ ея возраста. Отецъ и мать, безъ сомннія, имютъ ощутительныя выгоды въ усовершенствованіи сердца дочери, но они трудятся для другаго, наставникъ Лоры образовалъ свою ученицу для самаго себя. Должно ли удивляться тому, что сдлалъ Ипполитъ? Не больше ли удивительны т мужья, которые даже до того безразсудны, что сами развращаютъ женъ своихъ, допуская ихъ входить въ опасныя связи, ослабляя въ нихъ вс добрыя правила — которыя он принесли съ собою — своими поступками, своими разговорами и часто даже насмшками? Вообще, мать начинаетъ только воспитаніе дочери, а мужъ, которому она вручаетъ ее, оканчиваетъ ея дло, или съ пользою или со вредомъ.
Произшествіе, нетерпливо ожидаемое, довершило усовершенствованіе характера Лоры, и утвердило ея добродтели, она получила названіе матери: и какъ благовоспитанной женщины титло сіе не сдлаетъ умне и добродтельне? Лора сама кормила грудью робенка, и все это время провела въ деревн. Она возвратилась въ Парижъ чрезъ полтора года: замужству ея прошло три года.
Въ одно утро, когда она пріхала домой — Ипполитъ былъ въ Версаліи — докладываютъ ей, что Аббатъ Дюранъ ожидаетъ ее въ зал: это былъ почтенный Священникъ, прежній Учитель Ипполитовъ. Онъ жилъ десять лтъ въ Провинціи, слдовательно Лора никогда не видала его, однакожь много наслышалась объ немъ, ей извстно было, что Ипполитъ любилъ и почиталъ его, а этого и довольно для того, чтобъ принять его благосклонно. Аббатъ встрченъ былъ съ отличною вжливостію: онъ разсказалъ Лор, что полученіе небольшаго наслдства заставило его пріхать въ Парижъ, и что поспшной, нечаянной отъздъ возпрепятствовалъ ему предварительно увдомить о своемъ прибытіи. Онъ говорилъ съ сердечнымъ движеніемъ объ Ипполит, котораго двенадцать лтъ наставлялъ въ Латинскомъ язык. —‘Ахъ, сударь! сказала Лора: какую, къ чести его, найдете въ немъ перемну!’ — Легко станется, что онъ пріобрлъ больше знаній, но сердце его не можетъ быть ни благородне, ни нжне. — ‘Правда, но вы увидите въ немъ характеръ совершенной.’ — Онъ и прежде былъ въ немъ такъ любезенъ….. — ‘О! конечно. Такъ судите же, каковъ долженъ быть теперь, онъ любитъ порядокъ и хозяйственность, ни мало не лнивъ, и вмсто того, чтобъ быть сердитымъ, вспыльчивымъ, какимъ вы прежде видли его, онъ иметъ нравъ Ангельской.’ — При сихъ словахъ Аббатъ показывалъ крайнее изумленіе. Лора захохотала. ‘Понимаю причину вашего удивленія, сказала она: однакожь шутъ ничего не прибавлено. Ипполитъ сдлался самымъ тихимъ, самымъ кроткимъ….’ — Кто же сказалъ вамъ, сударыня! перервалъ Аббатъ, что онъ былъ вспыльчивымъ? это гнусная клевета…. — ‘Онъ самъ мн во всемъ признался…’ — Ипполитъ горячь, безразсуденъ! Нтъ, сударыня! онъ одаренъ отъ Природы нравомъ самымъ спокойнымъ, самымъ кроткимъ. Я провелъ съ нимъ вмст пятнадцать лтъ, и никогда не видалъ, чтобы любезный характеръ его измнился хотя на минуту. — ‘Какъ! въ дтств своемъ онъ не царапалъ и не кусалъ товарищей! Въ первыя лта молодости не былъ подверженъ сильнымъ припадкамъ бшенства!’ — Онъ? припадкамъ бшенства?… Бога ради, скажите, сударыня, отъ кого вы слышали вс эт басни?.. — При семъ вопрос, Лора, изумленная въ свою очередь, осталась на минуту безотвтною, потомъ вскричала: ‘Боже мой! какъ онъ обманулъ меня!… онъ не имлъ тхъ слабостей! ахъ! какъ онъ обманулъ меня!’ Аббатъ, приведенный въ замшательство сими восклицаніями, начиналъ думать, что Лора была слишкомъ проста, какъ вдругъ является Графъ, бжитъ къ Аббату съ разпростертыми руками, и съ нжностію обнимаетъ его. — ‘Мы говорили о теб, сказала Лора: Аббатъ разсказалъ мн, какъ ты былъ золъ въ дтств..’… — Графъ, въ великомъ замшательств, покраснлъ, какъ преступникъ, онъ не ожидалъ нечаяннаго открытія своихъ хитростей и не могъ предвидть прибытія нескромнаго Аббата, котораго почиталъ навсегда поселившимся въ Туреньской Провинціи. ‘Шалунъ! сказала Лора, кинувшись на шею къ Графу: какъ ты подшутилъ надо мною!… Не думаешь ли, чтобъ я простила тебя?’ — Обожаемая Лора!….. — ‘Я почитала себя твоею наставницею, а вышла ученицею!’ — Ученицею любви!… —‘Я узнала твою тайну, но будь спокоенъ: не имю больше нужды бояться тебя. Признаюсь, я утшалась мыслію, что удалось мн исправить нравъ твой, ты ничмъ не долженъ мн, но я всмъ теб обязана, и хочу лучше теб удивляться, нежели хвалишь свои поступки.’
Ипполитъ и Лора (*).
L’amour est un matre excellent
Dans toutes les leons qu’il donne. —
Regnier-Desmarais.
(Окончаніе впредь. )
Ипполитъ и Лора.
(Окончаніе.)
К — й.
Встникъ Европы, 1804, ч. 14, No 6, 7