Интимная переписка последнего короля Польского, Феоктистов Евгений Михайлович, Год: 1875

Публицистика
Время на прочтение: 51 минут(ы)
Скачать в PDF

ИНТИМНАЯ ПЕРЕПИСКА ПОСЛДНЯГО КОРОЛЯ ПОЛЬСКАГО.

Correspondance indite du roi Stanislas-Auguste Poniatowski et de Madame Geoffrin (1764—1777), prcde d’une tude sur Stani slae-Auguste et Madame Geoffrin et accompagne des nombreuses notes par Charles de Mou. Paris, 1875.

Станиславъ-Августъ, послдній король польскій, принадлежитъ къ числу тхъ глубоко-несчастныхъ историческихъ личностей на долю которыхъ выпало нести бремя отвтственной власти среди обстоятельствъ роковымъ образомъ ниспровергавшихъ вс ихъ планы и начинанія. На этихъ личностяхъ лежитъ печать трагизма. Обыкновенно надленныя прекрасными свойствами ума и характера, лично достойныя и одушевленныя наилучшими намреніями, он оказываются совершенно безсильными для борьбы съ неотразимымъ ходомъ вещей, и подпадая давленію обстоятельствъ, стяжаютъ ненависть и клевету современниковъ и ближайшаго потомства. Достоинства которыя составили бы ихъ славу въ боле спокойное время, становятся ихъ недостатками, ихъ злополучіемъ, въ желзную эпоху, куда ихъ бросилъ капризъ исторіи. Жертвы собственнаго несоотвтствія съ духомъ и условіями вка, они погибаютъ подъ тяжестью непосильнаго бремени, не имя другаго утшенія кром сознанія своего безсилія предъ неотразимымъ движеніемъ событій.
Станиславъ Понятовскій принадлежитъ къ числу такихъ личностей, и исторія обязана отнестись къ нему съ особенною осмотрительностью. Не можетъ быть сомннія въ томъ что по своимъ личнымъ качествамъ это былъ человкъ имющій право на уваженіе и симпатію. Образованность, искреннее и глубокое увлеченіе интересами науки и искусства, обаятельное обращеніе со всми, природная доброта, честность и великодушіе, безкорыстный патріотизмъ и желаніе истиннаго блага своему народу — все это ставитъ его довольно высоко среди политическихъ людей XVIII вка. Но качества эти скоре служили ему во вредъ, чмъ въ пользу, среди тяжелыхъ условій окружавшихъ его жизнь и дятельность. Судьба поставила его между двумя глубокими политическими умами, съ которыми ему суждено было постоянно бороться вслдствіе столкновенія національныхъ и государственныхъ интересовъ — бороться безъ надежды на у спхъ, съ полнымъ почти сознаніемъ недостаточности своихъ силъ. Ни средства его страны, ни личныя политическія способности его не могли, конечно, противопоставить оплота дальновиднымъ и настойчивымъ планамъ Екатерины И или искуснымъ интригамъ и притязаніямъ Фридриха Великаго, притомъ нигд вокругъ себя онъ не находилъ поддержки, и во все время царствованія ему приходилось постоянно выбирать между внутреннею анархіей и вншнимъ вмшательствомъ. Обстоятельства сложились такимъ образомъ что неустройства страны питали притязанія сосдей, а могущество послднихъ, въ свою очередь, давало опору внутреннимъ замшательствамъ. Поставленный между этими двумя опасностями, Станиславъ-Августъ не избгъ ни одной изъ нихъ: безпорядки въ государств дошли при немъ до крайнихъ предловъ, до хроническаго междуусобія, значеніе королевской власти упало окончательно, и лишенный почти всхъ прерогативъ своихъ, король осужденъ былъ видть какъ провинціи Рчи Посполитой одна за другой отходили къ сосднимъ державамъ, пока наконецъ не изчезло самое имя королевства Польскаго.
Въ этой жизни, поставленной среди такихъ роковыхъ условій, есть извстный внутренній интересъ, помимо вншняго историческаго. Книга заглавіе которой мы выписали, способна возбудить боле чмъ простое любопытство. Въ ней собрана неизданная переписка Станислава-Августа съ гжей Жоффренъ, въ теченіе первой половины его царствованія, наиболе богатой событіями и треволненіями. Взаимныя отношенія обоихъ переписывавшихся лицъ, основанныя на самой искренней дружб, сообщили переписк тотъ интимный и откровенный характеръ, который особенно дорогъ въ этихъ случаяхъ. Независимое положеніе гжи Жоффренъ было причиной что Станиславъ-Августъ бесдовалъ съ ней совершенно свободно, не скрывая мы своихъ мыслей, ни чувствъ, ни откошеній къ лицамъ съ которыми онъ входилъ въ соприкосновеніе. Увренный въ ея нелицемрномъ сочувствіи, онъ не считалъ нужнымъ таить отъ нея того глубокаго скорбнаго отчаянія, которое съ теченіемъ времени все боле овладвало имъ и заставляло много разъ повторять: ‘счастливы мертвые!’ Личность гжи Жоффренъ, въ свою очередь, представляетъ не мало интереса. Это одна изъ тхъ составившихъ себ историческое имя женщинъ XVIII вка, которыя, не отличаясь ни особенно блестящимъ умомъ, ни выходящими изъ ряду личными дарованіями, тмъ не мене являются не иначе какъ въ центр литературнаго и политическаго движенія, отражая лучи яркихъ созвздій около нихъ группировавшихся. Салонъ гжи Жоффренъ въ Париж долгое время былъ любимымъ мстомъ rendez-vous всего что столица Франціи имла наиболе блестящаго въ наук, въ литератур, въ искусств, въ обществ. Самые умные, просвщенные и талантливые люди охотно посщали вечера въ дом этой женщины, которой тогда было уже за пятьдесятъ лтъ, которая, никогда не блистала красотой, которая не могла гордиться происхожденіемъ, которая, наконецъ, получила образованіе до того ограниченное что писала со страшными орографическими ошибками. Чтобы быть при этихъ условіяхъ душой лучшаго парижскаго общества и предметомъ заискивающаго вниманія европейскихъ дворовъ, надо было быть женщиной необыкновенной. Пользуясь свдніями какія находятся въ изданіи г. Муи, мы попытаемся представить характеристику этой замчательной личности, прежде чмъ перейти къ обзору переписки ея съ послднимъ Польскимъ королемъ.
Происхожденіе и общественное положеніе гжи Жоффренъ были какъ нельзя боле скромныя. Она была дочь придворнаго лакея, и на пятнадцатилтнемъ возраст вышла замужъ за фабриканта зеркалъ, человка очень богатаго, но безобразнаго и совершенно ничтожнаго. Онъ былъ не только необразованъ, во почти безграмотенъ, единственнымъ развлеченіемъ его было играть на труб. О немъ разказывали что взявъ однажды въ руки квиту напечатанную въ два столбца, одъ сталъ читать ее во всю ширину страницы и пришелъ въ искреннее негодованіе отъ выходившей при такомъ чтеніи безсмыслицы. Въ салон своей жены онъ занималъ’ конечно, самое незначительное мсто и находилъ ея вкусы и ея общество въ высшей степени странными. Разказываютъ что одинъ изъ друзей гжи Жоффренъ, вернувшись въ Парикъ посл долгаго отсутствія, между прочимъ спросилъ ее: А что сталось съ тмъ господиномъ который всегда садился на конц стола и никогда никому не говорилъ ни слова?’ — ‘Я знаю о комъ вы. говорите, отвтила равнодушно хозяйка — онъ умеръ’.— ‘Въ самомъ дл? а кто онъ былъ?’— ‘Мой мужъ.’ Равнодушіе это не покажется удивительнымъ, если принять въ соображеніе крайнее несходство во вкусахъ и въ развитіи мужа и жены, имя съ своимъ мужемъ такъ мало общаго, гжа Жоффренъ ограничивалась строгимъ исполненіемъ долга, и безупречность ея жизни стояла выше всякихъ подозрній.
Проведя большую часть жизни въ кругу ученыхъ, литераторовъ и художниковъ, гжа Жоффренъ сама имла крайне ограниченное образованіе. Она ровно ничему не училась, и если обнаруживала кое-какія понятія о предметахъ политики и исторіи, то эти понятія были пріобртены ею мало-по-малу, вслдствіе постояннаго общенія съ образованными людьми, безъ всякаго участія школы или домашняго воспитанія. Бабушка ея едва умла читать, и ничему другому не выучила внучку. Письма ея, которыми дорожили даже внценосные современники, отличались самымъ неправильнымъ языкомъ, отвратительнымъ почеркомъ и орографіей способной привесть въ отчаяніе. Къ книг которой мы пользуемся, приложено fac-simil одного ея письма, по этому обращику можно заключить что Mme Жоффренъ была знакома съ грамматикой вроятно не боле своей кухарки. Повидимому она не замчала большаго неудобства въ этой крайней недостаточности образованія, утшалась примромъ своей бабушки, отличавшейся при такомъ же невжеств замчательнымъ здравымъ смысломъ. Въ одномъ письм къ императриц Екатерин II она говоритъ между прочимъ: ‘Моя бабушка училась очень немногому, но она имла умъ такой просвщенный, здравый, дятельный что онъ никогда не покидалъ ея и замнялъ ей знаніе. Она такъ пріятно говорила о томъ чего не знала что никто не желалъ бы чтобъ она знала больше, и когда невжество ея становилось слишкомъ замтно, она выпутывалась шутками, побивавшими педантовъ, которые думали ее унизить. Она была такъ довольна своей долей что считала знаніе вещью совершенно безполезною для женщины. Она говорила: я такъ хорошо безъ него обхожусь что никогда не чувствовала въ немъ нужды.’ Руководясь такимъ взглядомъ, бабушка ничему не учила внучку, чтобы не тратить попусту время. Въ виду такого оригинальнаго воспитанія и ранняго замужества съ человкомъ крайне тупымъ и невжественнымъ, трудно становится понять, откуда взялась у гжи Жоффренъ эта страсть къ интеллигентному обществу и къ интересамъ литературнымъ и художественнымъ, благодаря которой она сдлалась знаменитостью наряду съ госпожами Дюдефанъ и Леспинасъ.
Надо замтить что никто не умлъ лучше и легче гжи Жоффренъ нести бремя своей необразованности въ избранномъ кругу среди котораго она постоянно вращалась. Она была истиннымъ и неизмннымъ другомъ умныхъ и талантливыхъ людей, всегда съ самою искреннею готовностью стремившихся въ ея гостиную. По выраженію Сенъ-Бва, салонъ ея былъ ‘цлое учрежденіе’ въ Париж XVIII вка. Вся интеллигенція всемірной столицы сходилась тамъ по нскольку разъ въ недлю. По понедльникамъ туда являлись знаменитйшіе художники — Бушардонъ, Лагрене, Ванло, Лемуанъ, Верне, графъ Келюсъ, по средамъ собирались преимущественно литераторы — Вольтеръ, Монтескь, аббатъ Сенъ-Пьеръ, Дидро, Даламберъ, Гельвеціусъ, Гольбахъ, Гриммъ, Мармонтель, англійскія знаменитости, каковы Юмъ, Гиббонъ, Горасъ Вальлоль, лордъ Шельбрнъ, лордъ Стенли и наконецъ множество польскихъ литераторовъ и вельможъ, для которыхъ домъ гжи Жоффренъ, по ея связямъ со Станиславомъ-Августомъ, былъ всегда совершенно роднымъ домомъ. Здсь упомянуты только нкоторыя боле громкія имена, но можно сказать безъ преувеличенія что все что только было въ Париж выдающагося по таланту, по уму, по знатности рода и по высокому общественному положенію, стремилось въ салонъ дочери придворнаго лакея и жены фабриканта. Быть принятымъ у гжи Жоффренъ уже составляло репутацію. Аристократія рода и аристократія таланта сходились здсь яйцомъ къ лицу, и никто лучше г Au Жоффренъ не умлъ поддержать взаимныхъ симпатій между ними. Молодыя свтскія дамы и двушки находили также особенную прелесть въ этихъ собраніяхъ. Извстность ихъ простиралась гораздо дале предловъ Франціи, иностранцы, прізжая въ Парикъ, добивались чести проникнуть къ гж Жоффренъ, посланники считали долгомъ представиться ей, европейскіе дворы прислушивались къ тому что у нея говорилось и считали ея общество высшимъ ареопагомъ въ вопросахъ литературныхъ и художественныхъ. Когда гжа Жоффренъ, возвращаясь изъ предпринятой ею поздки въ Варшаву, пріхала въ Вну, императрица Марія-Терезія доставила себ удовольствіе нсколькихъ свиданій съ нею, императоръ и графъ Кауницъ встртили ее съ такимъ почетомъ съ какимъ принимаютъ владтельныхъ особъ. Императрица Екатерина дорожила перепиской съ ней, король Польскій считалъ за честь называть себя ея сыномъ, нмецкіе принцы поклонялись ей.
Какимъ образомъ пріобрла гжа Жоффренъ это высокое положеніе, на которое повидимому не имла никакихъ правъ вы по происхожденію, ни по образованію, ни по вншнимъ личнымъ качествамъ?
Приходится искать разгадки ни въ чемъ другомъ, какъ въ неотразимомъ очарованіи ея характера, въ ея неисчерпаемой доброт, въ прямодушіи и искренности которыя она вносила въ свои отношенія къ людямъ, въ необычайной женственности ея натуры и въ здравомысліи ея ума. Въ замнъ недостававшаго ей образованія, она въ высокой степени обладала знаніемъ жизни и искусствомъ устраивать свои дла такимъ образомъ чтобы создавая собственное счастье, длать себя пріятною другимъ. Въ свою долгую жизнь она никогда ни съ кмъ не разсорилась, никогда не оскорбила ни одного самолюбія и никогда не была жертвой вошедшей въ пословицу раздражительности литературныхъ людей. Ея обращеніе съ ними отличалось обезоруживающею благожелательностью: тогда какъ скептическій и тщеславный умъ гжи Дюдефанъ заставлялъ ее относиться нсколько свысока къ покровительствуемымъ ею писателямъ и артистамъ, гжа Жоффренъ длалась ихъ истиннымъ другомъ, повреннымъ ихъ мыслей и плановъ, входила въ ихъ частные интересы, помогала имъ въ случа нужды, собирала пожертвованія на литературныя предпріятія, обнаруживала къ нимъ материнскую нжность, благодушно журила ихъ въ случа надобности, щадила ихъ самолюбіе и умла съ величайшимъ искусствомъ избгать всего что могло оскорбить ихъ. При своемъ недостаточномъ образованіи, она удивительно умла входить въ самыя интимныя подробности творческаго труда, и ей были понятны вс движенія артистической щепетильности, авторскаго самолюбія и художническихъ капризовъ. Для примра можно указать на слдующій случай. Станиславъ-Августъ заказалъ при ея посредств французскимъ художникамъ нсколько большихъ историческихъ картинъ для своего дворца, и просилъ ее достать у нихъ для предварительнаго просмотра эскизы будущихъ работъ. Гжа Жоффренъ съ изумительнымъ тактомъ татчасъ поняла что художникамъ можетъ не понравиться это требованіе, и постаралась отклонить отъ него короля. ‘Этихъ двухъ артистовъ — писала она ему о Буше и Віан — я люблю и уважаю отъ всего сердца, столько же за честность души, сколько за талантъ. Я умоляю ваше величество не требовать отъ нихъ высылки чертежей: надо предоставить свободу ихъ воображенію, если они будутъ принуждены въ точности слдовать высланному эскизу, имъ будетъ казаться что они длаютъ копію.’ При такомъ тонкомъ пониманіи условій художественнаго труда, покровительство которое оказывала артистамъ гжа Жоффренъ было полно нжной заботливости объ ихъ интересахъ и ихъ достоинств, и очаровывало всхъ, никого не раздражая и не унижая. Въ ней нельзя было не оцнить также неизмннаго такта, съ которымъ она старалась никогда не выступать впередъ между своими гостями, никогда не бралась руководить бесдой, не спшила съ своими сужденіями и впечатлніями. Тщеславіе было совершенно чуждо ея натур. Она заботилась только о томъ чтобъ искусне выдвинуть остроуміе и таланты своихъ друзей и доставить каждому поводъ говорить о томъ что наиболе его интересовало. Издатель книги которою мы пользуемся сравниваетъ ее съ дирижеромъ оркестра умющимъ извлечь изъ каждаго инструмента его лучшіе звуки. Сенъ-Безъ разказываетъ что когда однажды аббатъ Сенъ-Піерръ, человкъ очень достойный, во нсколько скучный, обнаружилъ намреніе расположиться у лея на цлый вечеръ, она сперва пришла въ весьма понятный ужасъ, но тутъ же, вдохновись своимъ отчаяннымъ положеніемъ, сумла взяться за аббата такъ что сдлала его очень занимательнымъ для всхъ остальныхъ гостей, къ величайшему удивленію самого аббата. Когда, прощаясь, хозяйка сказала ему любезность насчетъ увлекательности его разказовъ — послужилъ только инструментомъ на которомъ вы отлично сыграли’, возразилъ почтенный священникъ. Чуждая всякаго желанія рисоваться и первенствовать въ обществ, гжа Жоффренъ первая смущалась если иностранцы или люди ее знавшіе, введенные въ заблужденіе ея репутаціей, обращались къ ней какъ къ литературному авторитету. Одинъ Италіянецъ, поднося ей свое произведеніе, распространился о томъ какъ дорожитъ онъ ея мнніемъ, гжа Жоффренъ отвтила ему съ видомъ величайшаго удивленія: ‘Но я вовсе не ученая женщина, вовсе не знаменитость, мое мнніе ничего не значитъ, и я не знаю по-италіянски.’ Авторъ продолжалъ настаивать, но хозяйка прервала его съ ласковымъ нетерпніемъ: ‘Monsieur, я даже безграмотна.’
Кром этихъ лривлекаггельныхъ качествъ натуры, избранный кружокъ собиравшійся у гжи Жоффренъ цнилъ ея необыкновенно врный и правдивый здравый смыслъ. Чувство мры и правды преобладало въ ней. Всякое преувеличеніе въ модахъ, въ украшеніяхъ, въ рчахъ — говорилъ о ней одинъ Англичанинъ — оскорбляло ее какъ фальшивый звукъ оскорбляетъ врное ухо. Горасъ Вальполь писалъ о ней: ‘Первый разъ какъ увижу ее, я окажу ей: Здравый Смыслъ, присядь со мной, я до сихъ поръ думалъ такъ-то и такъ-то, неправда ли, какъ это нелпо?’ Сама проникнутая чувствомъ мры, она цнила его въ другихъ и терпть не могла преувеличенныхъ, страстныхъ и рзкихъ сужденій, вроятно этимъ объясняется строгій отзывъ ея о Вольтер который мы находимъ въ одномъ письм ея къ Станиславу-Августу. Горячія головы и рзкіе языки не пользовались ея расположеніемъ и исключались изъ ея общества, она имла неизмнную привычку прекращать всякій разговоръ становившійся черезчуръ оживленнымъ, и ея гости должны были обходить вс острыя темы способныя возбуждать страсти. Политическіе люди, посщавшіе ея салонъ, не осмливались говорить тамъ о политик, энциклопедисты оказывались нмы по вопросамъ религіи и церкви. Одинъ изъ ея друзей, Гриммъ, писалъ полушутя полусеріозно что въ ея гостиной нельзя говорить ‘ни о длахъ внутреннихъ, ни о длахъ вншнихъ, ни о городскихъ, ни о длахъ Свера, ни о длахъ Юга, ни о длахъ Востока, ни о длахъ Запада, ни о политик, ни о финансахъ, ни о мир, ни о войн, ни о религіи, ни о правительств, ни о богословіи, ни о метафизик, ни о грамматик, ни о музык, ни о чемъ бы то ни было.’ На самомъ же дл гости гжи Жоффренъ говорили обо всемъ, но съ извстною сдержанностью, отвчавшею чувству мры которымъ отличалась хозяйка. Въ эпоху когда наиболе процвталъ ея салонъ, то-есть въ пятидесятыхъ и шестидесятыхъ годахъ прошлаго столтія, еще была возможность удерживать этотъ миролюбивый тонъ умренности и безстрастія — нарождавшіяся новыя идеи еще не облеклись въ свои рзкія формы и могли быть высказываемы никого не устрашая и не оскорбляя. Но въ семидесятыхъ годахъ многіе изъ обычныхъ гостей гжи Жоффренъ начинали уже тяготиться сдержаннымъ тономъ царствовавшимъ въ ея салон, и предпочитали собираться у барона Гольбаха и у гжи Гельвеціусъ, гд чувствовали себя гораздо свободне. Еслибы гжа Жоффренъ прожила еще десять лтъ, замчаетъ г. Муи, ея собранія уже не удовлетворяли бы чрезвычайному возбужденію овладвшему философами, экономистами и политическими людьми. Предчувствіе бурь уже омрачало горизонтъ, умы искали движенія и шума, и гостиной гжи Жоффренъ предстояло бы опустть еслибъ эта женщина не имла счастія умереть раньше чмъ измнился характеръ французскаго общества и парижской жизни.
Сближеніе со Станиславомъ-Августомъ произошло когда гж Жоффренъ было уже за пятьдесятъ лтъ. По выраженію г. Муи, она впрочемъ всегда казалась старушкой, до такой степени ея умъ и ея обращеніе носили печать благожелательной и мудрой опытности, благодушія и ясности. Домъ ея былъ устроенъ соотвтственно ея мирнымъ вкусамъ: въ немъ дышали мягкимъ и теплымъ воздухомъ, напоминавшимъ нсколько тепличную атмосферу, но какъ нельзя лучше подходившимъ ко вкусамъ и привычкамъ литературныхъ людей того времени. ‘Тогдашніе люди’, говоритъ г. Муи, ‘при всей смлости ихъ доктринъ, вовсе не походили на уличныхъ атлетовъ, они не были привычны къ дятельности и оставались исключительно мыслителями, писателями и болтунами. Они любили, сидя у камина, спокойно развивать — кто въ нсколько напыщенныхъ фразахъ, кто въ простомъ и ясномъ стил составляющемъ настоящій французскій языкъ — опасныя системы и скептическія теоріи-долженствовавшія въ послдствіи перевернуть міръ, по странной противоположности между (дйствіями и причинами, столь страшная политическая и соціальная революція подготовлялась втихомолку, въ тиши кабинетовъ, въ мягкой атмосфер гостиныхъ. Странное дло! Этотъ мирный домъ гд общество того времени тихо сходилось подъ предсдательствомъ старушки, любившей покой и скромную бесду, былъ необходимою лабораторіей величайшей нравственной и политической смуты когда-либо потрясавшей міръ.’
Предчувствіе этой бури не омрачало гжи Жоффренъ, она не подозрвала пожара тлвшаго подъ пепломъ ея мирнаго очага. Тогда какъ Mme Танеевъ, отъ которой она наслдовала ея литературныхъ друзей — Фонтенеля и Монтескь, глядла на будущее съ тревогой и почти предсказывала революцію, гжа Жоффренъ не имла никакихъ безпокойныхъ предчувствій и не подозрвала опаснаго вліянія какое имли на общество ея друзья-литераторы. Быть-можетъ это происходило оттого что сама на себ она этого вліянія ни мало не ощущала. Вращаясь въ кругу философовъ и скептиковъ, она сохранила неприкосновенными свои религіозныя врованія и хотя не была слишкомъ ревностною католичкой, но охотно соблюдала вс церковные обряды и не подавала повода подозрвать себя въ скептицизм которымъ были заряжены ея друзья. Религіозность ея впрочемъ была, какъ кажется, не столько дломъ убжденія сколько результатомъ привычки и врожденнаго уваженія къ преданію. Гжа Жоффревъ и въ своей домашней жизни была рабомъ привычки, преданія, установившагося нравственнаго и матеріальнаго комфорта. Она терпть не могла перемнъ, потрясеній, придерживалась прошлогоднихъ модъ и кажется заблаговременно усвоила себ вс привычки и всю обстановку старости чтобы не быть вынужденной мнять что-либо въ послдствіи.
Характеристика гжи Жоффренъ была бы не полною еслибы мы упустили изъ виду то что было почти главнымъ ддомъ ея жизни, что составляло ея счастіе и что вытекало изъ всей ея натуры — именно ея широкую благотворительность. Здсь, какъ и во воемъ, она умла украшать каждое свое дйствіе деликатностью и тактомъ, въ той же мр привлекавшими всеобщія симпатіи какъ и самыя благодянія. Одинъ изъ ея біографовъ разказываетъ что часто она нарочно посщала знакомыхъ, бдность которыхъ ей была извстна, чтобы высмотрть чего именно имъ недостаетъ въ ихъ скромномъ жилищ. Ршивъ послать имъ такую-то вещь, она уже не могла успокоиться пока не приводила своего намренія въ исполненіе, словно ее тяготилъ личный долгъ. Литературные друзья ея пользовались постоянно ея денежною помощью, нкоторые получали отъ нея даже пенсіи, въ числ послднихъ были Даламбертъ и двица Леспинасъ. Приходя на помощь людямъ самолюбивымъ и раздражительнымъ, она умла благотворить щадя самую щепетильную щекотливость. Одинъ изъ ея знакомыхъ, зайдя къ ней въ воскресенье, когда она никого не принимала, засталъ ее за завертываньемъ въ пакетики небольшихъ денежныхъ суммъ, эти пакетики предназначались для темнаго бднаго люда. ‘Я. принудилъ ее признаться’, говоритъ заставшій ее за этимъ занятіемъ, ‘что такое употребленіе воскреснаго уединенія было для нея пріятне чмъ вечеръ который она должна была дать на другой день лучшему обществу.’ Между прочимъ о ней разказывали слдующій случай, характеризующій ея великодушную чувствительность: Знаменитый скульпторъ Бушардонъ прислалъ ей дв великолпныя вазы заказанныя ею для своей гостиной. Когда двое рабочихъ принесли ихъ, крышка на одной оказалась разбитою. Рабочіе сознались что это сдлалъ третій ихъ товарищъ, не поспвшій явиться вмст съ ними, и что хозяинъ тотчасъ его прогонитъ, какъ только узнаетъ о его неосторожности. Они прибавили что несчастный иметъ жену и четырехъ дтей. Гжа Жоффренъ уврила ихъ что она ничего не скажетъ Бушардону, и поручили имъ успокоить своего товарища. Но этого показалось ей недостаточно, ее жучила мысль что рабочій много страдалъ отъ безпокойства, и что она должна вознаградить его. Она позвала одного изъ своихъ слугъ, велла ежу сходить къ Бушардону, опросить тамъ такого-то и отдать ему 12 ливровъ, а 3 ливра двумъ его товарищамъ, которые такъ хорошо говорили о немъ. Многіе ли, спрашиваетъ г. Муи, поступили бы такимъ образомъ, въ особенности когда дло шло объ артистическомъ произведеніи Бушардона? Разсыпая вокругъ себя благодянія, гжа Жоффренъ не любила когда ей что-нибудь дарили. Однажды императрица Екатерина прислала ей мха, а императрица Maрія-Терезія фарфоровый сервизъ. ‘Вотъ, сказала гжа Жоффренъ, прекрасные подарки, достойные обихъ императрицъ, но сама я совсмъ не достойна ихъ, потому что не ношу мховаго платья и никогда не буду пить изъ этого фарфора. Я какъ Лафонтеновскій птухъ, нашедшій жемчужное зерно.’
Съ этимъ характеромъ, полнымъ доброты, простодушія и любви, среди этой жизни, наполненной свтлыми, мирными, чисто нравственными впечатлніями, гжа Жоффренъ выработала въ себ то счастливое, неизмнное, жизнерадостное равновсіе духа, которое составляло главное ея очарованіе. Ея врожденная веселость, вытекавшая изъ чистой совсти и внесеннаго въ жизнь строгаго порядка, сообщала ея личности обаятельную прелесть. Свтскія женщины искали ея сближенія, чтобъ освжиться подл нея отъ утомительныхъ впечатлній модной жизни. ‘Я такъ весела, писала она къ Станиславу-Августу, что цлый рой молодыхъ двадцатилтнихъ дамъ является навстить меня, когда имъ хочется позабавиться. Я заставляю ихъ помирать со смху. Mme Эгмонтъ во глав ихъ. Он часто просятъ чтобъ я сдлала имъ маленькій ужинъ. Я журю ихъ за употребленіе какое он длаютъ изъ своей молодости, и внушаю имъ чтобъ он приготовили себ такую же здоровую и веселую старость какъ моя.’ Веселая сама, гжа Жоффренъ терпть не могла скучныхъ людей и скучныхъ разказовъ. Гриммъ передаетъ въ своихъ письмахъ что однажды графъ Куаньи, обдая у нея, началъ какую-то нескончаемую исторію. Въ довершеніе всего онъ досталъ изъ кармана крошечный ножичекъ и принялся ковырять имъ въ куск говядины, что само по себ могло уже разстроить нервы. При этомъ онъ продолжалъ свою исторію, никакъ не приходившую къ концу. Гжа Жоффренъ, выведенная изъ терпнья, прервала его словами: ‘Графъ, надо имть большіе ножи и маленькіе разказы.’
Всеобщая любовь, уваженіе и почетъ окружавшіе гжу Жоффренъ, не сдлали ее тщеславною. Скромность и искренность остались главными чертами ея характера. Когда Станиславъ-Августъ просилъ ее прислать ему свой портретъ во весь ростъ, просьба эта сильно смутила старушку. Она отвчала ему письмомъ, подъ шутливою и остороумною формой заключавшимъ ршительный отказъ. ‘Вотъ что гжа Жоффренъ, жительствующая въ улиц Сентъ-Онор, отвчаетъ относительно своего портрета — писала она въ этомъ письм.— Она припоминаетъ что въ бытность въ Варшав, въ минуту восторженной любви къ своему королю, она общала ему прислать оригиналъ своего портрета, писаннаго Натть, но возвратясь домой и сдлавшись хладнокровне, она нашла что это будетъ дерзостью съ ея стороны, послать свой портретъ въ Польшу. Онъ очень великъ, она представлена на немъ красивою дамой, ей показалось смшнымъ посылать это. Надо мн разказать маленькую сказку вашему величеству. Здсь есть одинъ вольнодумецъ, по имени Дебарро, нынче уже обратившійся на путь истины. До своего обращенія, онъ вздумалъ однажды състь въ Страстную пятницу яичницу съ саломъ, вмст съ своими друзьями, такими же вольнодумцами. Пока они ли эту яичницу, случилась буря, и страшный ударъ грома. Дебарро былъ оглушенъ. Онъ открылъ окно, и выбросивъ въ него яичницу, проговорилъ: вотъ ужь слишкомъ много шуму изъ-за яичницы съ саломъ! Съ тхъ поръ это у насъ сдлалось пословицей: когда одно не отвчаетъ другому, мы говоримъ: слишкомъ много шуму изъ-за яичницы съ саломъ! Когда увидятъ при вашемъ двор мой большой и прекрасный портретъ, занимающій такъ много мста, окажутъ: вотъ ужь слишкомъ много шуму изъ-за яичницы съ саломъ! И я сдлаюсь яичницей съ саломъ.’
Такими симпатичными чертами рисуется эта женщина, связавшая свое имя съ самыми громкими именами XVIII вка и умвшая заслужить всеобщее уваженіе и извстность въ эпоху столь богатую талантами и знаменитостями всякаго рода. Познакомивъ читателя съ этою личностью, мы можемъ перейти къ ея внчанному другу, съ которымъ ее связывала до самой смерти нжная и трогательная привязанность и которому переписка съ нею доставляла одно изъ самыхъ дорогихъ удовольствій.
Станиславъ-Августъ познакомился съ гжою Жоффренъ еще до избранія его на польскій престолъ, въ бытность свою въ Париж въ 1753 году, куда отецъ его пріхалъ вмст съ нимъ по нкоторымъ семейнымъ дламъ. Салонъ гжи Жоффренъ въ то время уже имлъ значеніе ‘учрежденія’, куда каждый знатный иностранецъ, прізжавшій въ Парижъ, старался проникнуть. Гжа Жоффренъ обласкала молодаго человка, понравившагося ей съ перваго взгляда, и приняла его самымъ ршительнымъ образомъ подъ свое покровительство.
Молодой графъ былъ четвертый сынъ Станислава Ціолека-Понятовскаго, главнаго начальника артиллеріи Рчи Послоіной. Между молодежью своей страны и своего времени онъ отличался весьма солиднымъ воспитаніемъ, которымъ руководила умная и энергичная мать его, рожденная Чарторыйская. Родъ Понятовскихъ занималъ въ Польш весьма водное положеніе, въ особенности съ тхъ поръ какъ вступилъ въ свойство съ Чарторыйскими. Тщательное воспитаніе должно было возвысить природныя качества Станислава-Августа, отличавшагося благородною добротой, веселостью и положительнымъ расположеніемъ къ литератур и искусствамъ. Онъ былъ любимымъ сыномъ матери, возлагавшей на него вс свои надежды. Разказываютъ что знаменитый тогдашній астрологъ, докторъ Формика, предсказалъ ей что младшему сыну ея предстоитъ королевскій внецъ. Вслдствіе ли этого предсказанія, или по естественному материнскому предчувствію, Констанція Чарторыйская не только заботилась дать этому сыну боле тщательное воспитаніе, но и старалась развить въ немъ честолюбіе. Не безъ намренія дала она ему и имена Станислава и Августа, напомнившія двухъ королей Польскихъ. Заботы матери не были растрачены понапрасну: младшій Понятовскій въ совершенств усвоилъ себ образованіе того времени и отличался тми блестящими вншними качествами, которыя пріобрли ему столько успховъ въ высшемъ свт. Когда онъ, двадцати лтъ отъ роду, былъ привезенъ своимъ отцомъ въ Парижъ, его утонченныя манеры и изящество въ обращеніи были замчены взыскательнымъ обществомъ этой наиболе элегантной столицы. ‘Въ самомъ дл — писала графин Брюль герцогиня де-Бранкасъ — имъ нельзя достаточно нахвалиться. Я не встрчала иностранца который бы такъ выгодно себя заявлялъ. Онъ изучалъ повидимому законы, и обычаи не только Польши, но и странъ съ который она входитъ въ сношенія. Онъ знаетъ нашу исторію, анекдоты каждаго царствованія, его разговоръ пріятенъ и гораздо выше разговоровъ большинства нашихъ Французовъ. Онъ старается всему научиться, нтъ такого предмета которымъ бы онъ не занимался и о которомъ бы не говорилъ очень хорошо, безъ тщеславія, скромно.’ Справедливость требуетъ впрочемъ сказать что молодость брала свое, и пребываніе Станислава-Августа въ Париж ознаменовалось множествомъ приключеній свидтельствовавшихъ о его легкомысліи. Онъ самъ говорилъ о себ что въ то время голова его была ‘богато меблирована’, но еще очень зелена. Брошенный въ водоворотъ парижской жизни, ласкаемый въ избранномъ обществ, онъ нсколько неосмотрительно отдался жажд наслажденій, столь естественной въ молодомъ человк съ такимъ привилегированнымъ положеніемъ. Впрочемъ этотъ періодъ его жизни продолжался всего только пять мсяцевъ: его непомрныя издержки и слишкомъ громкія приключенія заставали стараго Понятовскаго поскоре вызвать его въ Польшу, гд его ждало званіе стольника литовскаго и затмъ посланника Рчи Посполитой при Русскомъ двор. Извстна блестящая и опасная роль Станислава-Августа въ Петербург и чувство внушенное ему молодою великою княгинею, будущею императрицею Екатериной. Это чувство было искренне и глубоко, гораздо поздне, будучи уже королемъ польскимъ, онъ еще находилъ его въ себ, вопреки всмъ разчетамъ политики и давленію національной вражды. Петербургскія воспоминанія долго сохраняли власть надъ нимъ, какъ это видно изъ писемъ его къ гж Жоффренъ. Въ нихъ, кром того, была завязка дальнйшихъ событій въ его жизни. Императрица Елисавета всми мрами старалась удалить его отъ своего двора, въ чемъ ей помогалъ маркизъ Лопитадь, резидентъ Людовика XV въ Петербург, Августъ III, тогдашній король польскій, нашелся вынужденнымъ удовлетворить этимъ настояніямъ и отозвалъ Понятовскаго. Послдній вернулся въ Варшаву съ глубокимъ раздраженіемъ противъ правительства и присталъ къ оппозиціи образовавшейся тамъ противъ Августа Ш и его саксонскаго министра Брюля. На сейм 1762 года, гд Брюль засдалъ посломъ отъ города Варшавы, Понятовскій протестовалъ противъ присутствія иностранца въ числ представителей страны. Споръ этотъ раздлилъ сеймъ за дв партіи, взявшіяся тотчасъ за сабли. Кровь была бы пролита, еслибы сеймовый маршалъ не закрылъ собранія. Опираясь на поддержку старшаго брата и двухъ дядей Чарторыйскихъ, Понятовскій съ этого времени занялъ первенствующее мсто въ политической борьб волновавшей Варшаву, а какъ представитель національной партіи, выступившей противъ саксонской династіи, пріобрлъ чрезвычайную популярность среди шляхты. Возвышенію содйствовали также и родственныя связи съ знатнйшими польскими фамиліями: кром Чарторыйскихъ онъ былъ въ родств съ Радзивидами, Браницкими, Любомірскими. Между всми политическими людьми тогдашней Рчи Посполитой онъ соединялъ въ себ наиболе условій для того чтобы въ случа смерти Августа Ш выступить претендентомъ на польскій престолъ.
Важнйшимъ изъ этихъ условій было, конечно, могущественное покровительство новой Русской императрицы. Хотя она ршительнымъ образомъ отклоняла его настоянія пріхать въ Петербургъ, опасаясь чтобы появленіе его не произвело неблагопріятнаго впечатлнія при ея двор, но она продолжала поддерживать съ нимъ переписку, и въ этой переписк кандидатура его на польскій престолъ заране была признана дломъ ршеннымъ. Екатерина II понимала какъ нельзя лучше насколько избраніе Понятовскаго отвчало самымъ серіознымъ интересамъ Россіи. Она хорошо знала бывшаго представителя Рчи Посполитой при двор Елисаветы, цнила его личныя достоинства, его просвщенную вротерпимость, общавшую улучшеніе участи диссидентовъ, его миролюбивыя наклонности и дружественное расположеніе къ Петербургскому кабинету. Императрица понимала что обязанный ей своимъ избраніемъ, Станиславъ-Августъ будетъ доступенъ русскому вліянію, тмъ боле что и съ однимъ изъ европейскихъ дворовъ онъ не имлъ связей, которыя могли бы противодйствовать его сближенію съ Россіей. Въ письм посланномъ ему тотчасъ по вступленіи на престолъ, Екатерина прямо сообщила: ‘Немедленно отправляю графа Кейзерлинга посланникомъ въ Варшаву, съ тмъ чтобъ онъ сдлалъ васъ королемъ по смерти ныншняго, а если ему не удастся возвести васъ, то князя Адама (Чарторыйскаго)’. Фридрихъ Великій охотно раздлялъ планы Екатерины: Пруссія въ то время увидла себя совершенно изолированною въ Европ и искала случая сблизиться съ Россіей. Несмотря на то что въ Польш существовала довольно сильная партія предлагавшая престолъ брату Фридриха Генриху, король предпочелъ поддерживать Понятовскаго, разчитывая этою цной пріобрсть признательность Русской императрицы. Въ март 1764 года, между обоими дворами состоялся договоръ, въ силу котораго Россія и Пруссія обязывались противодйствовать всякой попытк измнить дйствовавшую въ Польш конституцію и оказывать совмстное покровительство диссидентамъ православнаго и лютеранскаго исповданій. Независимо отъ того, секретною конвенціей оба двора условились содйствовать избранію на польскій престолъ претендента изъ дома Пястовъ, а именно Станислава-Августа Понятовскаго. Для того чтобы придать своей политик въ Варшав боле энергіи, Екатерина послала туда, въ помощь Кейзерлингу, князя Репнина, къ настойчивости и способностямъ котораго она имла полное довріе.
Прочія европейскія правительства повидимому мало расположены были оказывать противодйствіе видамъ Россіи и Пруссіи. Франція и Австрія лучше желали бы видть на престол Польши принца изъ Саксонскаго дома, и обратили свои взоры на Ксаверія, втораго сына Августа. Но въ виду дятельнаго вмшательства двухъ сверныхъ державъ, необходимо было приступить къ самому энергическому образу дйствій для того чтобы доставить значеніе этой кандидатур, между тмъ ни Людовикъ XV, ни Марія-Терезія не были расположены жертвовать войсками и деньгами ради дда не касавшагося близко ихъ существенныхъ интересовъ. Императрица Австрійская ограничилась дипломатическою нотой въ которой говорилось о неприкосновенности правъ Польскаго народа на свободное избраніе своихъ государей и заключались неясныя угрозы противъ посягающихъ на эти права, вмст съ тмъ всмъ было вдомо что Австрія не намрена поддерживать Ксаверія Саксонскаго ни деньгами, ни войсками, и что участіе ея въ этомъ дл не выйдетъ изъ предловъ дипломатической переписки. Людовикъ XV, высказывая свои симпатіи къ Саксонскому принцу, точно также не скрывалъ что ‘не намренъ начинать войны изъ-за Поляковъ’, онъ держалъ себя въ этомъ дл вообще крайне безтактно, обнаруживая неудовольствіе по поводу русско-прусскаго вмшательства и не предпринимая ничего для противодйствія ему, такимъ образомъ французское правительство въ конц-концовъ оказалось потерпвшимъ пораженіе въ дл, въ которомъ оно собственно и не участвовало. Вліяніе Англіи въ ту эпоху было совершенно ничтожно, и съ видами ея никто даже не справлялся. Россія и Пруссія являлись единственными распорядительницами судебъ Польши, и принялись дйствовать съ настойчивостью, заставлявшею заране предвидть исходъ выборовъ. Петербургскій и Берлинскій дворы прежде всего заявили категорически что они не попустятъ избранія никакого иностраннаго принца, затмъ десять тысячъ русскаго войска вступили въ предлы Польши, а Фридрихъ Великій двинулъ къ границ значительные отряды ‘для того чтобъ убдить этихъ республиканцевъ — какъ говоритъ онъ самъ въ своихъ Мемуаровъ — такіе какъ и иностранныя державы, въ томъ что если кто захочетъ вмшаться въ выборы въ противность вол Россіи и Пруссіи, тотъ будетъ имть съ ними дло, и хорошо сдлаетъ если прежде не разъ подумаетъ о томъ.’
Положеніе длъ въ самой Польш предоставляло полный просторъ вмшательству сосдей. Страна была жертвой внутреннихъ раздоровъ, партіи не имли никакого опредленнаго плана дйствій, и провинціальные сеймики, задачею которыхъ было подготовить избраніе, находились во власти вооруженныхъ бандъ предводимыхъ ни въ чемъ не согласными между собою магнатами. Никогда еще неурядица не достигала такихъ размровъ въ этой стран, прославившейся своею неспособностью къ самоуправленію. Общее благо, національные интересы, оборона отечества, казалось, были непонятными словами для своевольныхъ гражданъ Рчи Посполитой. ‘Вс наши пренія — сказалъ примасъ Польши на избирательномъ сейм — не приводятъ ни къ чему, намъ недостаетъ силы пособить себ, недостаетъ мужества помочь своей дол. Намъ не на что положиться, у насъ нтъ ни правительства, ни войска, ни крпостей, ни гарнизоновъ, ни защищенныхъ границъ. Скажемъ смло, королевство походитъ на раскрытый домъ, на жилище разоренное втрами, на зданіе безъ хозяина, готовое рушиться на своихъ потрясенныхъ основахъ. Рука Господня готова отяготть надъ истощенною страной.’
Серіозными претендентами на престолъ Пястовъ являлись только принцъ Ксаверій Саксонскій и графъ Станиславъ-Августъ Понятовскій. Первый, независимо отъ дипломатической поддержки Австріи и Франціи, опирался на дв вліятельныя партіи, воеводы Виленскаго князя Радзивилла и кодоваго гетмана графа Браницкаго. Оба они, и Радзивиллъ и Браницкій, были въ родств съ домомъ Понятовскихъ, но личные разчеты и отношенія заставляли ихъ противиться всми мрами избранію Станислава-Августа. Послдній, опираясь главнымъ образомъ на русско-прусское вмшательство, въ то же время находилъ сильную поддержку въ своихъ дядяхъ Чарторыйскихъ, которые сами могли бы быть очень серіозными кандидатами на престолъ, но предпочли уступать свои шансы молодому племяннику, при которомъ разчитывали играть первенствующую роль въ государств. Кром того, на сторон Понятовскаго была значительная часть шляхты, смотрвшая на Саксонскаго принца какъ на чужеземца и желавшая видть на трон кровнаго Пяста.
Сторонники саксонской династіи сами проиграли свое дло. Понимая всю важность какую представляло въ настоящую минуту присутствіе русскихъ войскъ подъ самыми стнами сейма, они ршились на отчаянную попытку, съ оружіемъ въ рукахъ принудить эти войска очистить Польшу. Радзивиллъ и Браницкій лично выступили во глав собранной ими арміи. Но русскія войска нанесли имъ нсколько Жестокихъ пораженій, вслдствіе которыхъ оба они принуждены были спасаться бгствомъ въ Придунайскія княжества. Радзивиллъ былъ лишенъ своихъ помстій и Виленскаго воеводства, Браницкій хотя сохранилъ званіе короннаго гетмана, но главныя прерогативы этой почти совершенно самостоятельной должности были отняты. Русскія войска получили значительныя подкрпленія, и сеймъ возобновился подъ исключительнымъ ихъ вліяніемъ.
6го сентября 1764 года, посл торжественнаго богослуженія въ собор Св. Яна, сеймъ удалился на избирательное поле. Графъ Кейзерлингъ вручилъ избирателямъ меморандумъ, которымъ чины Рчи Посполитой извщались что Русская императрица желаетъ видть на польскомъ престол Станислава-Августа. Пренія были непродолжительны. Изъ одиннадцати пословъ отъ воеводствъ польскихъ, семеро немедленно высказались за Понятовскаго. Остальные присоединились къ большинству, и такимъ образомъ избраніе состоялось единогласно, при восторженныхъ кликахъ и рукоплесканіяхъ шляхты, окружавшей сеймъ.
Молодой король Польскій былъ полонъ восторга и надеждъ. По никогда можетъ-быть врожденное легкомысліе его не выразилось такъ явно, какъ въ настоящемъ случа. Онъ какъ будто не сознавалъ чему и кому была обязанъ своимъ избраніемъ, и въ упоеніи торжества писалъ гж Жоффренъ что во всей нашей исторіи еще не было примра избранія такого спокойнаго и такъ безусловно единодушнаго’. Съ непростительною въ его положеніи наивною втренностью онъ прибавлялъ тутъ же: ‘Вс знатнйшія дамы Королевства присутствовали на избирательномъ пол, въ толп дворянъ… и я имлъ удовольствіе быть провозглашеннымъ устами всхъ женщинъ, также какъ и устами всхъ мущинъ моего народа, присутствовавшихъ при избраніи — потому что примасъ, проходя предъ ихъ колясками, въ самомъ дл имлъ любезность спросить ихъ, кого бы он хотли сдлать королемъ’… Эти откровенныя строки сорвавшіяся съ пера Станислава-Августа почти на другой день посл важнйшаго событія его жизни, очень ярко его рисуютъ и свидтельствуютъ до какой степени онъ, несмотря на привлекательныя качества ума и характера, былъ ниже выпавшей за его долю трудной и суровой задачи.
Познакомивъ читателя съ обими личностями интимная переписка которыхъ сдлалась нынче достояніемъ публики, мы можемъ перейти теперь къ обозрнію этого любопытнаго матеріала. Мы будемъ, конечно, останавливаться преимущественно за томъ что представляетъ интересъ боле историческій. Слдуетъ однако сказать нсколько словъ объ отношеніяхъ какія существовали между Станиславомъ-Августомъ и гжею Жоффренъ и какія рисуются въ ихъ переписк. Мы видли что они встртились впервые когда гжа Жоффренъ была уже старуха. Этого обстоятельства достаточно чтобъ устранить предположеніе о чемъ-нибудь романическомъ въ ихъ привязанности. Дйствительно, ихъ близкая связь основывалась за чувствахъ совершенно другаго рода. Станиславъ-Августъ былъ порученъ отцомъ ея материнскому попеченію. Подъ ея покровительствомъ онъ вступилъ въ парижскій свтъ, въ ея салон онъ завязалъ свои первыя блестящія знакомомъ, она была первою свидтельницей его успховъ въ элегантномъ мір Вроятно она же первая и журила его за опрометчивость и легкомысліе молодости, сопровождавшія ранніе шаги его свтской жизни. Изъ этихъ отношеній, полныхъ благородства, простоты и искренности, родилась привязанность, соединявшая имъ до самой смерти гжи Жоффренъ. Безъ всякаго сомннія, по отъзд его изъ Парижа между ними завязалась переписка, не сохранившаяся въ семейномъ архив графовъ Понятовскихъ. Въ начал эта переписка, какъ можно думать, не отличалась постоянствомъ и исправностью, но вступленіе Станислава-Августа на престолъ дало ей новую пищу. Это событіе вмсто того чтобъ охладить существовавшія между ними отношенія, напротивъ, еще боле оживило ихъ. Гжа Жоффренъ не могла остаться нечувствительною къ этой сыновней привязанности, славшей ей привтъ съ высоты трона. Она гордилась торжествомъ Станислава, какъ своимъ собственнымъ успхомъ, она видла своего, близкаго человка въ этомъ юнош, призванномъ отнын играть историческую роль. ‘Она начала съ нимъ съ тхъ поръ боле постоянную переписку — говоритъ г. Муи — ложную чисто-материнской нжности, ея письма, съ ихъ сердечными порывами, страстною заботливостью, бурною щепетильностью чувства, разнообразнымъ содержаніемъ, представляютъ нчто совсмъ исключительное, одинаково любопытное по живости чувства и по фамиліарности тона, и въ особенности по этому обмну идей, установившемуся до самой смерти Mme Жоффренъ между государемъ, поставленнымъ въ такое драматическое положеніе, и простою парижскою буржуазіей.’ Въ этой переписк гжа Жоффренъ часто измняетъ своему сдержанному характеру, и изъ-подъ ея пера вырываются выраженія которыя могли бы подать поводъ предполагать въ ней чувство боле страстное чмъ дружба, еслибъ ея лта не ставили ея вн всякаго подозрнія. Какъ обращикъ чрезвычайнаго экстаза, мало отвчавшаго чувству мры постоянно въ ней присутствовавшему, приведемъ напримръ слдующія отроки, которыми она отвчала на первое письмо короля по восшествіи на престолъ: ‘Дорогой сынъ мой, дорогой король, дорогой Станиславъ-Августъ, вотъ три лица въ одномъ! Вы моя троица. Вообразите, если это возможно, мой радостный восторгъ при полученіи вашего божественнаго письма отъ 9го сентября. Я видла въ васъ добраго Генриха IV, а въ себ — вашего Сюлли.’
Упоеніе торжества овладвшее Станиславомъ-Августомъ въ первые дни царствованія весьма скоро должно было уступить печалямъ и заботамъ, связаннымъ съ его труднымъ положеніемъ. Обстановка въ которой онъ себя увидлъ не заключала въ себ ничего обнадеживающаго. Анархія не была устранена съ окончаніемъ междуцарствія. Молодой король видлъ себя лицомъ къ лицу съ могущественными врагами, во глав которыхъ попрежнему стали Радзивиллъ и Браницкій, готовые вымостить на немъ свои недавнія неудачи. Около нихъ группировалась масса недовольныхъ, какихъ всегда было много въ Польш — людей чуждыхъ всякой національной идеи, привыкшихъ считать анархію естественнымъ состояніемъ страны и жаждавшихъ замшательствъ, чтобы въ мутной вол ловить рыбу. Дворянство проживало свою страну. Рчь Посполитая нуждалась въ сильной центральной власти, которая заставила бы замолкнуть междуусобія, ограничила бы самоуправство вельможъ, поставила бы интересы государства на мсто интересовъ своевольнаго панства, не хотвшаго слышать о нуждахъ правительства и народа. Молодой король имлъ смутное сознаніе этой исторической потребности страны, сдлавшейся особенно настоятельною съ тхъ поръ какъ об сосднія державы, на запад и восток, сплотились въ централизованныя, сильныя массы. Онъ имлъ врожденное расположеніе къ порядку, къ благоустройству, его воззрнія склонялись къ европейскому идеалу государства, имъ были усвоены политическія идеи вка, направлявшіяся къ равномрному распредленію правъ между всми сословіями народа. Но онъ долженъ былъ очень скоро сознать всю невозможность приложить эти идеи и симпатіи къ дйствительности, надъ которою ему пришлось царствовать. Внутри, онъ встрчалъ застарлыя анархическія привычки, непреодолимый партикуляризмъ шляхетныхъ родовъ, неспособныхъ возвыситься до понятія о національномъ интерес, безобразную конституцію съ ея сеймами, сеймиками, liberum veto, гетманами, воеводами, конфедераціями, маленькими арміями въ каждомъ магнатскомъ помстьи, бурнымъ самоуправствомъ пановъ и тяжкимъ рабствомъ народа. Извн затрудненія были двоякаго рода: они исходили и отъ нескрываемаго недоброжелательства Австріи и Франціи, и отъ дружественнаго вмшательства Россіи и Пруссіи, установившаго надъ правительствомъ Станислава-Августа бдительную и дятельную опеку. Это вмшательство, давая королю опору противъ враждебныхъ ему партій, въ то же время плодило новыхъ враговъ ему среди буйной шляхты, косившейся на иноземное давленіе и эксплуатировавшей его какъ предлогъ для постоянныхъ возстаній, самоуправствъ и насилій.
Дипломатическое примиреніе съ Франціей сдлалось первою заботой Станислава-Августа. Въ томъ самомъ письм къ гж Жоффренъ которымъ онъ извщалъ ее о своемъ вступленіи на престолъ, онъ выражаетъ свою заботу о томъ какимъ образомъ доставить это извщеніе Лудовику XV, такъ какъ французскій посланникъ былъ отозванъ изъ Варшавы еще во время междуцарствія. Отозваніе это сопровождалось взаимными неудовольствіями между представителемъ короля Французскаго и архіепископомъ Гнзненскимъ, въ лиц котораго во время междуцарствія сосредоточивалась исполнительная власть, Лудовикъ XV смотрлъ на эти пререканія какъ на оскорбленіе нанесенное чести Франціи, и нкоторое время отклонялъ домогательства Станислава-Августа о признаніи его со стороны Версальскаго кабинета. Такъ какъ ни Французскій дворъ въ Варшав, ни Варшавскій въ Версал не имли своихъ представителей, то новый король Польскій поручилъ своему брату, находившемуся въ австрійской служб, передать французскому министру въ Вн его письмо къ Лудовику XV, для представленія по принадлежности. Но и эта мра не сразу ему удалась. ‘Я имю извстіе изъ Вны — писалъ онъ къ гж Жоффренъ 3го октября 1764 года — что Генненъ, вашъ бывшій здшній резидентъ, отказался принять мое письмо къ королю Французскому, которое мой братъ хотлъ передать ему, подъ предлогомъ что по его мннію слдовало прежде уладить дло примаса (то-есть архіепископа Гнзнеяскаго). Мой братъ отвтилъ ему, независимо отъ многихъ другихъ доводовъ, которые должны совершенно отдлить вопросъ о моемъ избраніи отъ дда примаса, что если мн и слдуетъ въ него вмшаться, то сначала надо признать меня. Въ конц-концовъ Генненъ взялъ копію съ моего письма, повидимому, для того чтобы переслать къ королю Франціи, который узнаетъ такимъ образомъ что отъ него зависитъ имть мою дружбу. Его поведеніе будетъ мриломъ моего.’ Хотя Лудовикъ XV долженъ былъ поврить дружественнымъ намреніямъ новаго короля Польскаго, но прошло еще много времени до тхъ поръ пока Станиславъ-Августъ былъ признанъ Французскимъ дворомъ.
Впрочемъ, какъ онъ, такъ и тжа Жоффренъ понимали что политическій центръ находился не въ Версал, а въ Петербург. Отношенія Станислава-Августа къ Русской императриц въ первое время были постояннымъ предметомъ ихъ переписки. Кром весьма понятнаго интереса какой возбуждала во всей Европ Екатерина II, любопытство гжи Жоффренъ относительно всего происходящаго въ Петербург питалось сознаніемъ неизбжнаго и неотразимаго вліянія русской политики на польскія дда. Мы видимъ что съ самаго начала своего царствованія Станиславъ-Августъ находилъ нужнымъ давать гж Жоффренъ объясненія по поводу множества превратныхъ слуховъ ходившихъ въ Париж на счетъ Русской императрицы, и какъ бы защищать ее отъ подозрительнаго отношенія къ ней самой гжи Жоффренъ. Вы спрашиваете у меня — писалъ онъ ей 20го октября 1764 года — новостей издалека (то-есть изъ Петербурга). Дознано что нкто Мировичъ, человкъ отчаянный, вздумалъ освободить принца Ивана, чтобы сдлать свою каррьеру. Стражи этого несчастнаго принца, видя себя не въ силахъ помшать его похищенію, исполнили печальный долгъ, убивъ его. Процессъ Мировича былъ веденъ со всею торжественностью и съ возможною гласностью, и онъ былъ обезгдавлепъ. Императрица во всемъ этомъ участвовала только тмъ что смягчила приговоръ, осудившій виновнаго быть сожженнымъ живымъ. Я уже шесть лтъ не видалъ императрицы, и мало имю надежды когда-нибудь увидть ее. Это очень тяжелое лишеніе для меня, но надо смотрть на него, какъ и на многое другое, скрпя сердце.’ Въ другомъ письм Станиславъ-Августъ говоритъ какъ дорога ему репутація императрицы, и съ глубокою признательностью вспоминаетъ слова сказанныя ею нкогда ему: ‘я чувствую какую власть иметъ надо мною тотъ кого я люблю, Богъ да сохранитъ васъ для меня’. Хотя это мсто въ письм очень темно, и иметъ намеки за другое письмо, къ сожалнію затерявшееся, но повидимому надо думать что Станиславъ-Августъ, со свойственною ему способностью къ иллюзіямъ, едва ли не считалъ возможжымъ основать за прежнихъ отношеніяхъ къ императриц собственное на нее вліяніе. Гжа Жоффренъ повидимому смотрла за дло иначе и гораздо боле опасалась чрезмрнаго подчиненія своего любимца вліянію Русской императрицы. ‘Я хотла бы проникнуть во многое касающееся больной дамы — писала она.— Я думаю что когда она говорила: я чувствую власть надо мною того кого я люблю, она дйствительно чувствовала это въ ту минуту, и что она искренно желала сохранить того кто царствовалъ въ ея сердц, но съ тхъ поръ можетъ-быть она длала такіе обты для другихъ. Я вижу что вы попрежнему интересуетесь ея судьбою. Я узнаю вашу душу и ваше сердце въ этихъ чувствахъ. Вы говорите что не боитесь новаго переворота. А я такъ не вижу какимъ образомъ можетъ устоять это зданіе. Если ея сынъ умретъ, кого возьметъ она въ преемники? И потомъ этого преемника надо будетъ женить. Что будутъ думать и длать юные претенденты? Если ея сынъ будетъ живъ, будетъ ли онъ терпливо ждать пока очистится мсто? Повторяю, я не вижу какъ это можетъ продолжаться.’
Въ этихъ строкахъ нельзя не видть отголоска того недоврія съ какимъ относились въ Европ къ императриц Екатерин въ первые годы ея царствованія. Достойно замчанія что и гораздо поздне, Понятовскій долженъ былъ подтверждать своимъ авторитетомъ извстія о побдахъ русскихъ войскъ надъ Турками, которымъ повидимому же хотли врить въ Париж. ‘Повторяю вамъ, чтобъ устранить всякое сомнніе — писалъ онъ къ гж Жоффренъ въ 1770 году — что Турки побиты, дйствительно сильно побиты, достоврно и несомннно, на суш и на мор, и вы можете вполн этому врить. Признаюсь вамъ что хотя мн давно уже нтъ охоты смяться, я не могъ удержаться отъ смха, встрчаясь и съ вашимъ столь новымъ для меня политическимъ любопытствомъ, и съ вашими предосторожностями противъ всякаго недоразумнія въ столь важномъ вопрос. Но посмявшись и удостовривъ васъ вполн что Турки прогнаны за Дунай и что ихъ флоты сожжены, возвращаюсь’ и т. д.
Положеніе длъ въ Польш предоставляло широкій просторъ русскому вмшательству. Независимо отъ хронической анархіи, на которую сосдняя держава не могла смотрть безучастно, такъ какъ въ ней заключался источникъ постоянныхъ безпокойствъ, выступалъ на очередь весьма важный вопросъ, затрогивавшій существенные интересы русской политики. То былъ вопросъ о диссидентахъ. Многочисленная масса православнаго населенія въ восточныхъ провинціяхъ Польши издавна чувствовала на себ тяжкій гнетъ католическаго правительства, дйствовавшаго за одно съ католическою шляхтой и католическимъ духовенствомъ. Диссиденты, то-есть православные и лютеране, мало-по-малу были лишены всхъ политическихъ правъ, и это безправное состояніе ихъ постановленіемъ сейма 1736 года было признано основнымъ закономъ государства. Поставленные въ безвыходное положеніе диссиденты обратились къ защит сосднихъ единоврческихъ державъ, Россіи и Пруссіи. Екатерина II справедливо признала что вопросъ этотъ требовалъ самаго дятельнаго вмшательства русской политики, и поддержанная содйствіемъ Фридриха II, предписала князю Репнину дйствовать энергически на предстоявшемъ въ 1766 году сейм. Личные взгляды Станислава-Августа въ значительной степени совладали въ этомъ вопрос со взглядами Екатерины. Онъ не раздлялъ нетерпимости большинства своихъ католическихъ подданныхъ и понималъ что угнетая диссидентовъ, страна ослабляла свои собственныя силы. Но предразсудки шляхты и духовенства были такъ сильны что борьба съ ними общала неимоврныя трудности и опасности. ‘О, дорогая мать моя, писалъ онъ къ гж Жоффренъ еще въ декабр 1764 года, народные предразсудки страшная вещь! Я преодоллъ нкоторые изъ нихъ на этомъ сейм, но принужденъ былъ оставить существовать многіе другіе. При малйшей попытк въ пользу не-католиковъ поднялся крикъ фанатизма, который я могъ бы (?) подавить, во я предпочелъ сдлать видъ что принимаю его въ уваженіе, для того чтобы скоре заглушить его, и я открылъ себ другой путь, тайный и боле долгій, но который въ конц-концовъ дастъ мн возможность дйствовать по крайней мр гуманно относительно иноврцевъ моего королевства. Что больше всего повредило имъ и мн въ настоящемъ случа, это то что диссиденты (такъ называютъ здсь всхъ некатоликовъ) распространили слухъ будто я хочу уравнять ихъ во всемъ съ господствующимъ вроисповданіемъ, чего никогда не было и не будетъ въ моихъ мысляхъ.’ Изъ этого видно что сознавая невозможность оставить диссидентовъ въ состояніи прежняго угнетенія, Станиславъ-Августъ не умлъ возвыситься до мысли о совершенной ихъ равноправности съ католиками, тогда какъ въ этомъ и заключалось единственное раціональное ршеніе вопроса. Въ другомъ письм, писанномъ полгода спустя, король, отвчая на выраженное гжею Жоффренъ намреніе постить Варшаву, такимъ образомъ опредлялъ свои затрудненія и заботы: ‘Вы найдете вашего сына очень занятымъ (не въ этомъ бда), но почти постоянно печально занятымъ составленіемъ плановъ и такъ-сказать черновыхъ замтокъ по всевозможнымъ предметамъ, никогда почти не имя удовольствія видть ихъ осуществленными. Вчно сталкиваясь съ предразсудками или злонамренностью какъ подданныхъ, такъ и иноземцевъ, какое бы благо ни затялъ я, я не имю власти осуществить его, и какъ король ограниченный ревнивыми вольностями, и какъ вождь обезоруженнаго народа. Петру I пришлось шлифовать грубый алмазъ, но онъ былъ полный хозяинъ и алмаза, и инструментовъ которые онъ употреблялъ для его шлифовки. А я кажусь самому себ мужемъ Ксантиппы, и мн придется разв только терпніемъ и ловкостью сладить со своею республикой. Прибавьте къ этому мой меланхолическій и чувствительный характеръ, и судите каковъ я, въ особенности когда могущественный сосдъ даетъ мн понять что онъ помогъ мн сдлаться тмъ что я теперь, лишь потому что положилъ противиться всми силами возможности съ моей стороны препятствовать ему длать намъ самыя оскорбительныя правонарушенія и обиды.’ Гжа Жоффренъ старалась утшить его, предостерегая отъ честолюбивыхъ видовъ императрицы Екатерины и отзываясь съ крайнею строгостью и даже пренебреженіемъ о корол Прусскомъ. ‘Для меня, писала она Станиславу-Августу, онъ рдкій человкъ, но я не вижу въ немъ ни великаго человка, ни добродтельнаго. У него есть умъ, таланты, но онъ не иметъ ни чувства въ сердц, ни добродтели въ душ. Таланты и успхъ создаютъ извстность, но только добродтель длаетъ репутацію. Чрезъ пятьдесятъ лтъ не будутъ говорить о корол Прусскомъ. Онъ выигрывалъ сраженія, но гд его дла человколюбія, справедливости, благородства, великодушія? Имлъ ли онъ друзей? Сдлалъ ли онъ свой народъ счастливымъ? Ничего подобнаго, напротивъ. У него, кром того, есть низкая зависть глупыхъ людей. Но онъ не глупъ, а только завистливъ. Ему хотлось бы быть поэтомъ, а вмсто того онъ король. Онъ король и живетъ какъ простолюдинъ. Онъ не знаетъ прелести общества, никогда не испытывалъ сладости дружбы, у него нтъ достоинства Наконецъ, онъ не иметъ ни одной добродтели и много пороковъ, и прячется для того чтобы скрыть ихъ. Наружность его, очень гадкая, нисколько не возбуждаетъ моего любопытства, оно еще мене было бы удовлетворено, еслибъ онъ показалъ мн свою душу и свое сердце. Повторяю вамъ, дорогой сынъ мой, я не имю au малйшаго желанія его видть. Сравнивая его съ вами, я восклицаю: какая разница! Клянусь вамъ, мн не польстило бы вжное имя его мамаши!’
Планъ поздки гжи Жоффренъ въ Варшаву, о которомъ мы уже нсколько разъ упоминали, составлялъ цлое событіе обращавшее на себя вниманіе всей Европы. Въ то время подобныя путешествія не представлялись дломъ легкимъ и обыкновеннымъ. Путь изъ Парижа въ Варшаву приходилось длать за почтовыхъ лошадяхъ, по дорогамъ не везд исправнымъ и грозившимъ не только усталостью и скукой, но и опасностями. Тмъ трудне былъ этотъ путь для гжи Жоффренъ, имвшей уже шестьдесятъ пять лтъ отъ роду, жившей до того времени безвыздно въ Париж и привыкшей къ извстнымъ удобствамъ, къ извстному порядку, возможнымъ въ ту эпоху только у себя дома. Подвинуть на такое предпріятіе могла только пламенная привязанность не боящаяся никакихъ жертвъ. Станиславъ-Августъ сначала принялъ ея намреніе въ шутку, но гжа Жоффренъ упорно привязалась къ этой мысли, леляла ее полтора года и только въ іюн 1766 года собралась привести ее въ исполненіе. Она старалась уврить себя и другихъ что предпріятіе это въ сущности вовсе не такъ трудно, какъ хотли представить его окружающіе ее, но уже то обстоятельство что сборы въ дорогу потребовали столько времени, доказываетъ что поздка эта была дломъ нешуточнымъ. Она даже едва не разстроилась вовсе, вслдствіе довольно серіозной размолвки ея съ королемъ, едва не охладившей ихъ отношенія. Виновникомъ этого столкновенія былъ нкто Деламаршъ, одинъ изъ тхъ французскихъ авантюристовъ которые въ XV III вк таскались по Европ, странствуя изъ одной столицы въ другую и существуя милостями дворовъ, часто принимавшихъ ухъ съ незаслуженнымъ радушіемъ. Деламаршъ побывалъ между прочимъ въ Варшав, и возвратясь оттуда въ Парижъ, представился первому секретарю иностранныхъ длъ, Сентъ-Фуа, въ качеств агента польскаго правительства, снабженнаго особымъ полномочіемъ. По всей вроятности Станиславъ-Августъ, вообще крайне фамиліарный съ франітзскима выходцами и не всегда осмотрительный въ разговорахъ, самъ былъ виноватъ, внушивъ Деламаршу преувеличенныя понятія объ услугахъ которыхъ онъ ожидалъ отъ него. Сентъ-Фуа, будучи знакомъ съ гжею Жоффренъ и зная что она боле всхъ въ Париж близка къ королю Польскому, явился къ ней чтобы спросить ея мннія о сообщеніи Деламарша. Гака Жоффренъ была изумлена и оскорблена: она не могла допустить чтобы Станиславъ-Августъ, именовавшій себя ея сыномъ, ршился завязать какія-то таинственныя отношенія съ Версальскимъ дворомъ, не предупредивъ ее о томъ ни однимъ словомъ. Она была уязвлена въ своей привязанности и въ самолюбіи, тмъ боле что Деламаршъ, болтая всюду о своей таинственной миссіи, заставлялъ друзей гжи Жоффренъ считать ее лишенною доврія Польскаго короля. Въ то же самое время другая личность подобною же легкомысленною болтовней смутила покой гжи Жоффренъ. Это былъ нкто Луи, архитекторъ, котораго сама она рекомендовала королю для постройки его дворца. Вернувшись изъ Варшавы, этотъ Луи точно также сталъ выдавать себя за политическаго агента снабженнаго особымъ секретнымъ полномочіемъ. Отсутствіе правильныхъ дипломатическихъ сношеній между Франціей и Польшей заставляло давать нкоторое довріе всмъ этимъ самозванцамъ, такъ какъ не было ничего неестественнаго еслибы Станиславъ-Августъ, не имя офиціальнаго представителя при Версальскомъ двор, обратился къ услугамъ тайныхъ агентовъ. Уже настроенная подозрительно болтовнею Деламарша, гжа Жоффренъ не знала что подумать относительно нескромностей Луи, тмъ боле что этотъ послдній распускалъ и про короля Польнаго и про его парижскаго друга всяческія сплетни. Онъ уврялъ всюду что пользовался безграничнымъ довріемъ Станислава-Августа и былъ свидтелемъ самыхъ интимныхъ подробностей его жизни, разказами о которыхъ забавлялъ парижское общество. Про гжу Жоффренъ онъ распускалъ слухъ, будто она настаивала чтобы дворецъ Станислава-Августа былъ какъ можно боле украшенъ зеркалами, разматывая получить заказъ для своей зеркальной фабрики. Вс это крайне волновало гжу Жоффренъ и заставило ее написать къ Станиславу-Августу въ такомъ сухомъ и рзкомъ тон, что добрыя отношенія ихъ должны были рушиться. По счастью король отнесся ко всему этому длу хладнокровно и сумлъ успокоить ревнивыя и оскорбленныя чувства своего парижскаго корреспондента. Путешествіе ея въ Варшаву, едва не разстроившееся, было ршено окончательно и въ конц іюня 1766 года она пустилась въ дорогу. Къ этому времени король добился своего призванія со стороны Людовика XV, и въ Версаль посланъ былъ графъ Лойко съ извстіемъ о вступленіи его на престолъ. Время возвращенія его совпало съ отъздомъ гжи Жоффренъ, и онъ получилъ приказаніе сопровождать ее до Вны. Тамъ ждалъ ее іюльскій офицеръ, посланный нарочно чтобы провезти ее изъ столицы Австріи въ Варшаву. Такимъ образомъ поздка почтенной старушки обставлена была возможными удобствами и почетомъ, и вс европейскіе дворы слдили за агамъ необыкновеннымъ путешествіемъ, какъ за событіемъ политической важности. Въ Германіи и въ Австріи ее встрчала всюду самый любезный пріемъ и почести приличествовавшія принцесс королевской крови, есть свдніе что императрица Екатерина очень желала бы принять знаменитую путешественницу въ своихъ владніяхъ, во Петербургъ устрашалъ гаку Жоффренъ отдаленностью.
Пребываніе въ Варшав, продолжавшееся боле двухъ мсяцевъ, несмотря на восторженный пріемъ оказанный ей королемъ, доставало гак Жоффренъ повидимому гораздо мене удовольствія, чмъ она общала себ. Причина заключалась отчасти въ крайне впечатлительномъ характер старушки, весьма наклонной раздувать каждое незначительное обстоятельство, если оно шло въ разрзъ съ ея наквою привязанностью къ королю, отчасти въ затруднительномъ положеніи самого короля, далеко не чувствовавшаго себя въ Варшав такимъ хозяиномъ, какъ это предполагали въ Париж. Переписка, хотя весьма не полная и отрывочная въ этомъ період, носитъ слды волненій, свидтельствуетъ о непріятностяхъ и размолвкахъ, сопровождавшихъ пребываніе гжи Жоффренъ въ Варшав. Вс эти тревога не имли однако серіозныхъ послдствій и не отозвались ущербомъ на ихъ привязанности. Путешественница выхала обратно изъ Варшавы 13го сентября, прежнею дорогой на Вну, гд ее встртили еще съ большими оваціями, и прибыла въ конц октября черезъ Страсбургъ въ Парижъ. Отъздъ ея глубоко опечалилъ Станислава-Августа: онъ чувствовалъ себя какъ бы осиротлымъ и печаль его выразилась въ письм, отправленномъ на другой же день: ‘Вы ухали, сестра моя ухала! писалъ онъ. Проснувшись, я нашелъ свой замокъ а свой день пустыми, я остался одинъ, совсмъ одинъ, нмой, со стсненнымъ и печальнымъ сердцемъ. Предметы безразличные становятся ненавистными, когда она являются на смну того что интересовало живо.’
Эта личная скорбь находила пищу въ политическихъ обстоятельствахъ, становившихся все боле и боле трудными. Гжа Жоффренъ оставила короля наканун сейма 1766 года, Принесшаго ему много тяжкихъ огорченій и оскорбленій. Пруссія, основательно считая безсмысленное право liberum veto главною причиной безсилія Польскаго королевства, и потому заинтересованная въ его сохраненіи, настояла на возстановленіи его Это былъ самый существенный ударъ для Станислава-Августа, уничтожавшій вс его планы государственныхъ преобразованій. На томъ же сейм съ новою яростью возбуждены были несогласія между католиками и диссидентами: католики, раздраженные вмшательствомъ иностранныхъ державъ, угрожающимъ положеніемъ князя Репнина и прусскаго уполномоченнаго кавалера Бенуа, обвиняли короля въ измн, диссиденты становились все настойчиве въ своихъ требованіяхъ: русскія войска заняли значительную часть Польши. Куда ни обращался Станиславъ-Августъ, онъ всюду встрчалъ преграды и нигд не находилъ опоры, матеріальная поддержка сосднихъ державъ только усиливала его непопулярность и множила его враговъ. До какой степени дйствовала на него безвыходность положенія, видно изъ письма его къ гж Жоффренъ отъ 10го декабря 1766 года. ‘Наконецъ-то я могу писать къ вамъ и сказать что я люблю васъ и цлую тысячу разъ. Мой сеймъ’ вмсто шести недль, продолжался восемь, и судите сколько намъ было дла, если, не говоря о множеств засданій кончавшихся лишь къ полночи, послднее тянулось 18 часовъ сряду, съ трехъ часовъ пополудни до девяти часовъ слдующаго утра. Замтьте что каждый изъ членовъ сейма можетъ выходить чтобъ отдохнуть, одинъ только сеймовый маршалъ и король не пользуются этимъ правомъ, потому что отсутствіе ихъ останавливаетъ отправленіе собравши. Маршалъ лишился чувствъ отъ усталости въ восемь часовъ утра. Я дотянулъ до конца. До сихъ поръ я не могъ писать къ вамъ, потому что мн осталась куча длъ для исподженія согласно съ постановленіями сейма. Вы справедливо предполагаете что я де всегда былъ въ дух, что моя душа была страшно взволнована, что терпніе и мужество часто готовы были оставить меня. Трудъ не тяжелъ, когда онъ удаченъ, но когда вы длаете сколько можете людямъ добра, урзываете себя ради нихъ, даете имъ совты способные доставить имъ то что они наиболе любятъ, и видите что васъ подозрваютъ, противорчатъ вамъ и создаютъ зло, которое припишется вашей администраціи — вотъ что приводитъ въ отчаяніе и что я испыталъ въ первой половин сейма. Помощью стараній, умстныхъ рчей, доказательствъ взятыхъ изъ фактовъ, я усплъ однакожь склонить въ свою сторону большинство Сарматовъ, которые изъ одного только сарматизма принесли за сеймъ раздоръ и оппозиціонные планы, подсказанные се стороны, отчасти вы знаете кмъ, и мн остается утшеніе что вс они будутъ трубить по цлой стран въ мою пользу относительно всего что произошло во второй половин этого сейма. Надо вамъ сказать что сеймы 1764 много сдлали въ пользу ршающаго значенія большинства голосовъ въ вашемъ государств. Россія и король Прусскій потребовали отъ ныншняго сейма чтобы возвышеніе налоговъ и увеличеніе войска, вмст съ другими важнйшими вопросами, были предоставлены единогласному ршенію. Я сказалъ: ‘отнимите у меня эту корону, которую вы мн доставили, но избавьте мой народъ отъ несчастія и оскорбленія — быть лишеннымъ того безъ чего у него не будетъ даже надежды на національное бытіе.’ Репнинъ и Бенуа отвтили мн: ‘Государи слишкомъ уважаютъ себя чтобы дозволить себ посягать на одного изъ нихъ, лично вамъ ничего не будетъ сдлано, но 40.000 Русскихъ и 20.000 Прусаковъ, стоящіе въ готовности на границахъ, немедленно вступятъ въ вашу страну и предадутъ ее огню и мечу. Вотъ что поручено намъ объявить вамъ положительнымъ образомъ, если вы не возстановите на сейм права единогласія и не сломите конфедерацію. {Рчь идетъ о конфедераціи составившейся въ 1766 году въ Калит. Надо замтить что приводимыя королемъ олова Репнина и Бенуа едва ли вполн точны: въ возстановленіи liberum veto главная роль принадлежала Пруссіи, русскій уполномоченный дйствовалъ энергически только въ вопрос о диссидентахъ.}
У меня не было войска, чтобы противопоставить его этому требованію. Страхъ овладлъ наиболе богатыми, и я не могъ взять на свою совсть бдствіе столь многихъ. Я находился въ исключительной и ужасной необходимости пожертвовать честью долгу. Я долженъ отдать справедливость многимъ моимъ соотечественникамъ, которые, зная что ихъ ожидаетъ, готовы были рисковать всмъ и предлагали голосовать отрицательно на требованія Россіи и Пруссіи, если я захочу. Я сказалъ имъ: благодарю васъ, но отказываю вамъ, потому что вы боле чмъ я пострадаете въ этомъ случа.
‘Въ дл диссидентовъ императрица требовала слиткомъ много, а сеймъ слишкомъ много отказалъ. Поэтому русскія войска уже проникли въ сердце страны. Придутъ ли еще новыя, и будутъ ли они дйствовать непріятельски, я еще не знаю. Я къ несчастію король, и не могу перестать быть имъ. Но какъ истинное мужество не должно отчаиваться, я говорю себ: я сдлалъ все что могъ чтобы сласти государство отъ величайшаго несчаcтія. Нація убждена въ этомъ, она будетъ довольна многимъ другимъ сдланнымъ на этомъ сейм. Кадетскій корпусъ и военный дворъ утверждены. Я доказалъ что подарилъ государству три милліона со времени моего избранія. Я отказался отъ огромныхъ подарковъ, которые сеймъ желалъ мн сдлать. Я доказалъ, вопреки злонамреннымъ обвиненіямъ епископа Краковскаго, что я больше чмъ онъ сдлалъ для католицизма, потому что во время сейма я писалъ императриц что не могу согласиться на ея требованія для диссидентовъ, простиравшіяся до того чтобы допустить ихъ къ законодательству или по крайней мр въ суды. Согласиться на это значило бы явить себя въ глазахъ націи измнникомъ вр и государству.’
Письмо это представляетъ любопытный историческій документъ: оно свидтельствуетъ что Станиславъ-Августъ не только не обладалъ ршимостію пробиться сквозь безвыходныя затрудненія окружавшія его тронъ, но даже не умлъ возвыситься до полнаго пониманія своей задачи. Если онъ относился къ диссидентамъ съ нкоторою благосклонностію, то это было лишь результатомъ его гуманной натуры и усвоенныхъ имъ идей вротерпимости, а не послдствіемъ яснаго пониманія политической стороны дла. Онъ желалъ бы сласти диссидентовъ отъ безчеловчнаго угнетенія, но не находилъ возможнымъ даровать имъ полную равноправность. Между тмъ если что-нибудь могло еще спасти Польшу, то именно полный и тсный союзъ короля съ иноврческимъ населеніемъ Рчи Посполитой. Чтобы положить конецъ анархіи, обезоружить шляхту, обуздать фанатическое духовенство, укрпить королевскую власть, однимъ словомъ, создать на развалинахъ издыхающей республики государство въ европейскомъ смысл, существовалъ только одинъ путь — дйствовать революціонными средствами. Православное населеніе Польши одно только представляло неиспорченный, неразвращенный, преданный порядку, трудолюбивый и бодрый элементъ. Высказавшись за полную равноправность диссидентовъ съ католиками, ввривъ судьбы государства, правительства, порядка этому здоровому православному элементу, боле энергическій и дальновидный народъ могъ бы совершить гигантское coup d’tat, уничтожитъ безсмысленное liberum veto, организовать правильное народное представительство, сломить феодализмъ, создать армію, утвердить наслдственность власти. Въ виду полнаго разложенія какое являла шляхетно-католическая часть Польши, нельзя сомнваться что переворотъ удался бы въ рукахъ искуснаго исполнителя, и возрожденная Рчь Посполитая быть-можетъ имла бы совершенно другія судьбы. Инаго же исхода, какъ въ союз съ диссидентами, королевская власть не могла имть предъ собою.
Событія не замедлили обнаружить всю ложность политики которой слдовалъ Станиславъ-Августъ. Не прошло и нсколькихъ мсяцевъ посл того какъ онъ сообщалъ гж Жоффренъ о какихъ-то громадныхъ подаркахъ предложенныхъ ему сеймомъ и о трехъ милліонахъ пожертвованныхъ имъ для государства, какъ мы встрчаемся въ его переписк со слдующимъ обстоятельствомъ. Французская актриса Клеровъ имла намреніе поступить на королевскій театръ въ Варшав. Король, страстный любитель сценическаго искусства, писалъ по этому поводу гж Жоффренъ: ‘Посылаю вамъ эстафету чтобы вы предупредили какъ можно скоре Mlle Клеронъ отъ моего имени чтобъ она не думала больше о поздк въ Варшаву въ этомъ году. Не могу выразить вамъ съ какимъ сожалніемъ отказываюсь я отъ общаннаго себ удовольствія видть и слышать ее здсь. Но вотъ что меня лишаетъ этого удовольствія: какъ только я увидлъ что дла поворачиваютъ къ тому чтобы произвести здсь безпокойства, я предполагалъ распустить весь свой театръ. Но мн сказали: это слиткомъ рано обнаружитъ ваше мнніе о положеніи длъ, и когда узнаютъ это мнніе, умы преждевременно придутъ въ волненіе. Я уступилъ этимъ представленіямъ, особенно когда узналъ что Mlle Клеронъ хочетъ пріхать сюда, и вы поврите что искушеніе было очень сильно! Но на сихъ дняхъ до меня дошло съ разныхъ сторонъ что эта самая публика увеселяющаяся на моихъ спектакляхъ, порицаетъ меня однакожь за то что я трачу на нихъ заботы и деньги въ эту критическую минуту. Правда, пожертвованіе театромъ не дастъ мн арміи, внезапное распущеніе его будетъ мн порядочно стоить, я лишусь моего любимаго развлеченія, и въ особенности лишусь Mlle Клеронъ. Но что за важность. Надо повиноваться гласу народа, когда дло идетъ о томъ чтобы доказать ему что чувствуютъ и раздляютъ его страданія. Каждый долженъ казнить себя во времена бдствій, и я охотно подаю примръ тому.’
Денежныя дла вообще съ этихъ поръ начинаютъ сильно затруднять короля. Онъ уже не знаетъ какъ расплатиться за дв кареты заказанныя имъ въ Париж, и за нсколько картинъ. Въ письм отъ 9го апрля 1768 года, извиняясь за долгое молчаніе, онъ говоритъ: ‘Я ждалъ возможности сказать вамъ наврное что Шмитъ везетъ въ Парижъ все что слдуетъ для удовлетворенія рабочихъ, долгое ожиданіе которыхъ заставило меня по меньшей мр столько же страдать какъ и ихъ. По правд, вс эти смуты, продолжающіяся здсь уже годъ, поставили меня во всхъ отношеніяхъ въ жестокія затрудненія. Моя превосходная звонкая монета дискредитируется цлый годъ, половина моихъ помстій захвачена, остальные доходы уходятъ на новыя каждый день нужды — есть отъ чего задолжать. Во несмотря на все, я длаю усиліе, а Шмитъ заплатитъ или гарантируетъ все что я долженъ въ Париж.’
Затрудненія эти были только слдствіемъ общаго положенія длъ, быстро направлявшаго Рчь Посполитую къ ея окончательной гибели. Не взирая на видимые признаки власти, закона, порядка, страна уже находилась во власти анархіи. Недовольные подняли оружіе, составили конфедерацію и избрали предводителемъ того самаго князя Радзивилла котораго сеймъ 1764 года изгналъ изъ отечества и лишилъ имній. Въ нелпой организаціи Польской республики эти конфедераціи, то-есть вооруженныя возстанія, имли свое законное мсто, подобно оппозиціи въ парламентарной конституціи. Радзивиллъ, выступивъ во глав возстанія, облекался прерогативами присвоенными правительству, принималъ присягу высшихъ чиновъ управленія и даже раздлялъ съ королемъ исполнительную власть. Трудно понять какимъ образомъ правительство находило возможнымъ отправлять хотя вншнимъ образомъ свои обязанности. Мысль объ отреченіи нсколько разъ представлялась Станиславу-Августу, во ему казалось что долгъ воспрещаетъ ему покидать кормило правленія въ эти опасныя минуты. Онъ впрочемъ не переставалъ надяться на лучшія времена, хотя трудно догадаться въ чемъ именно могъ онъ видть якорь спасенія. ‘Вамъ, моей доброй матери,— писалъ онъ гж Жоффренъ,— страдающей отъ моихъ золъ, я говорю: имйте мужество, такъ какъ оно есть у меня. Я достигну пристани съ трудомъ, безъ всякаго сомннія, и не безъ потерь, но достигну ея, сердце говоритъ мн, и долгъ повелваетъ не бросать задачи. Мое отчаяніе было бы подлостью и величайшимъ бдствіемъ для государства.’ При такихъ условіяхъ долженъ былъ открыться сеймъ 1767 года. Король готовился къ нему почти съ ужасомъ. ‘Послзавтра начинается сеймъ, и какой сеймъ! писалъ онъ къ гж Жоффренъ.— Вс другіе ничто въ сравненіи. Такъ какъ я шипу къ вамъ и знаю что ваша искренняя дружба дйствительно интересуется состояніемъ моей души, я скажу вамъ что нтъ такого зла которое не представлялось бы мн возможнымъ. И чтобы сохранить хладнокровіе, я пятьдесятъ разъ на день повторяю себ правило Фонтенеля: не надо спшить ни радоваться, ни огорчаться.’ Нсколько дней спустя онъ восклицалъ въ другомъ письм: ‘О, какой ужасный сеймъ!’ Борьба между католиками и диссидентами дйствительно возгорлась съ такою яростью, которая не предвщала ничего добраго. Об партіи требовали поддержки короля, и не находя ея, хватались за сабли. Въ виду совершеннаго безсилія власти, русскому уполномоченному, если онъ хотлъ поддержать интересы своихъ единоврцевъ, ничего боле не оставалось какъ прибгнуть къ сил. Въ ночь съ 13го на 14е октября, нкоторые главнйшіе вожди католической партіи были схвачены и увезены въ Россію. Предъ лицомъ этого ршительнаго факта, сеймъ покорился и призналъ за диссидентами права которыхъ требовала для нихъ императрица Екатерина. Но борьба этимъ не кончилась, а только была перенесена за другую почву. Недовольные, подстрекаемые религіознымъ фанатизмомъ и оскорбленнымъ чувствомъ національнаго самолюбія, составили новую конфедерацію, извстную въ исторіи подъ именемъ Барской. Возстаніе было направлено въ одно и то же время и противъ короля, и противъ Россіи. Этимъ ршена была участь Польши: Россія вызвана была кончить споръ орудіемъ, и не должна была щадить усилій чтобы разъ навсегда уничтожить за своей границ источникъ непрестаннаго безпокойства. Въ этой борьб ей предстояло естественнымъ образомъ опереться на тотъ самый здоровый православный элементъ, который отвергла доживавшая свои послдніе дни католическая Польша.
‘Вы конечно думаете — писалъ Станиславъ-Августъ въ томъ самомъ письм въ которомъ жаловался за финансовыя затрудненія — что съ распущеніемъ сейма вс раздоры въ Польш окончились 5го марта. Ничуть не бывало. Вотъ возникаетъ новая конфедерація въ Подоліи, въ сосдств Турокъ и Татаръ, которыхъ она собирается вооружить за католическую религію, противъ постановленнаго за сейм въ пользу диссидентовъ. Но мусульманская кровь отказывается течь ради креста, а христіанскіе принцы не хотятъ воевать съ Россіей изъ-за этой конфедераціи, къ которой я послалъ вашего друга Мокрановскаго, съ порученіемъ дать почувствовать вождямъ что они причинятъ самимъ себ несчастіе, если будутъ упорствовать, и можетъ-быть цлой стран, если имъ удастся увлечь недовольныхъ, между которыми люди маленькіе волнуются изъ-за дла вры, а большіе изъ-за надежды опять ловить рыбу въ мутной вод.’ Значеніе и размры этого новаго возстанія повидимому не были ясны Станиславу-Августу. ‘Насколько можно видть отсюда — продолжаетъ онъ въ томъ же письм, — эта искра не произведетъ пожара. Но плохо жить постоянно съ пожарною трубой подъ рукой и вчно ходить по горячей зол. Правда что можно ко всему привыкнуть, и при терпніи и мужеств, имя опредленную и чествую цль, въ конц-концовъ справиться съ людьми легкомысленными, безразсудными и дурными, и сердце говоритъ мн что прежде чмъ умереть, я увижу спокойные дни, и сдлаю прочное добро моей стран, которая впрочемъ оцнитъ меня уже тогда когда меня не будетъ.’ Событія не оправдали этихъ свтлыхъ надеждъ, и Станиславу-Августу предстояло, ‘прежде чмъ умереть,’ видть окончательное уничтоженіе страны которую онъ думалъ облагодтельствовать.
Три мсяца спустя, король писалъ гж Жоффренъ что бдствія его отечества умножаются. ‘Вотъ еще одно, и ужасное. Нкоторые фанатики пригрозили крестьянамъ нашей Украйны всевозможными напастями, если они не перестанутъ быть православными чтобы сдлаться уніатами, то-есть если не перестанутъ исповдывать Троицу какъ исповдуютъ ее въ Петербург и не станутъ изъяснять ее по римскому обряду. Подумайте, что тутъ понимаютъ эти несчастные крестьяне! Но этого было достаточно чтобы возмутитъ ихъ, а возмущеніе этого народа вовсе не игрушка! Они очень многочисленны, вооружены и, всегда свирпы, когда подымаютъ мятежъ. Они ржутъ своихъ пановъ, съ женами и дтьми, всхъ католическихъ священниковъ и Жидовъ. Есть уже тысячи избіенныхъ. Мятежъ разгорается какъ фейерверкъ, потому что вроисповдный фанатизмъ соединяется у нихъ съ Жаждою независимости. Это племя казаковъ, враждебное Полякамъ со временъ подобныхъ войнъ въ царствованіе Яна Казиміра, въ прошломъ столтіи. Очень трудно найти средства остановить этотъ лотокъ. Я до крайности занятъ. Это фанатизмъ православныхъ и хлоповъ, борющійся съ огнемъ и желзомъ въ рук противъ фанатизма католическаго и шляхетскаго. Но довольно. Хотлось бы сообщить вамъ что-нибудь мене печальное, но такова моя судьба, что длать? Надо переносить ее, и перевязывать раны по мр того какъ она свершается, пока есть корпія. Все-таки правда что безъ Барской конфедераціи это новое бдствіе не постигло бы насъ. Конфедерація почти уничтожена, но пускаетъ новые отпрыски въ другихъ мстахъ. Ода возникла въ Краков и въ части воеводства Русскаго. Боже мой! зачмъ нація не послушала меня? Теперь она поставила меня почти въ невозможность извлечь ее изъ пропасти въ которую она ринулась.’
Письма короля становятся съ этого времени все рже и рже, среди возраставшихъ затрудненій онъ повидимому съ трудомъ находилъ время и бодрость для переписки съ своимъ далекимъ другомъ. Ему очевидно тяжело было сообщать постоянно одн печальныя всти. За то т немногія письма которыя сохранились отъ этого періода, отличаются значительнымъ политическимъ интересомъ. Между прочимъ очень любопытно письмо отъ Зго марта 1770 года, представляющее какъ бы оправдательную записку относительно всей политики короля и объясненіе роковаго хода длъ съ его точки зрнія. Приводимъ здсь самую существенную часть его: ‘Странное положеніе мое такъ переполнено противорчіями, что кажется необъяснимымъ тому кто не можетъ прослдить нить его. Я попытаюсь однакожь сдлать вамъ краткій очеркъ, къ которому, какъ къ фону, вы можете присоединить дальнйшія частности. Съ 1765 года, Россія не переставала требовать отъ меня улучшенія участи диссидентовъ. Я отвчалъ постоянно что до извстнаго предла, и въ особенности въ отношеніи гражданскомъ, это будетъ хорошо. Россія, которая въ теченіи нкотораго времени, казалось, одобряла эту среднюю мру, вдругъ потребовала для диссидентовъ совершеннаго равенства съ католиками, и именно чтобъ они были допущены въ законодательныя учрежденія. Это возмутило сеймъ 1766 года. Поляки отказали во всемъ, и слдовательно слишкомъ. Это слишкомъ задло императрицу, она сказала: я хочу всего, и еще всего. Она хотла однако имть возможность оказать Европ что Польская нація сама вызвала ее употребить въ Польш свою армію, чтобы доставить диссидентамъ полное равенство. Для этого надо было чтобы нсколько вождей увлекли толпу. Эти вожди хорошо чувствовали опасность соединенную съ дломъ столь противорчившимъ общему мннію и настроенію націи. Поэтому они внушили Россіи что единственное средство заставить массу мелкой шляхты глядть на вступленіе русскихъ войскъ какъ на свою выгоду, состояло въ томъ чтобы какъ можно меньше говорить о диссидентахъ, но сказать имъ что Россія уничтожитъ вс новшества, введенныя здсь со смерти покойнаго короля. Новшества же эти клонились главнымъ образомъ къ уменьшенію злоупотребленій liberum veto. Вы спросите меня, какими приманками Россія увлекла этихъ вождей? Я отвчу вамъ: нкорые изъ нихъ надялись что когда королемъ будетъ вмсто меня курфирстъ Саксонскій они будутъ царствовать его именемъ. Другіе, раздраженные тмъ что у нихъ отняли возможность вредить, разчитывали во время смутъ возвратахъ свои прежнія права. Но едва только эта конфедерація 1767 года произвела, съ помощью всего происходившаго тутъ, пресловутый трактатъ которымъ Россія длалась поручителемъ въ томъ что диссиденты будутъ уравнены съ католиками, и что Польш не будетъ дозволено увеличивать доходы и войска иначе какъ по единогласному ршенію — едва только, говорю я, это было сдлано, какъ нація захотла ниспровергнуть сдланное. Увлекшіе ее вожди, чтобъ оправдаться предъ нею, сказали ей что это а былъ виновникомъ всего зла, и нація поврила, потому что она видла какъ я въ 1766 году противился предложенному епископомъ краковскимъ закону, опредлявшему изгнаніе всякому кто предложитъ хотя бы малйшее Улучшеніе въ пользу диссидентовъ. Вс кто желалъ Саксонскаго короля постарались раздуть этотъ огонь, и при свт его возбудили Турокъ.
‘Польскіе конфедераты подняли оружіе противъ Русскихъ. Послдніе признавали ихъ не только непріятелями, но мятежниками противъ законодательной власти сейма 1768 года, а считая себя, въ силу этого трактата, союзниками республики, поступаютъ съ ними какъ съ бунтовщиками и употребляютъ противъ нихъ часто чрезвычайныя кары.
‘Когда я говорю за конфедератовъ, когда я требую отъ Россіи чтобъ она отказалась отъ гарантіи и сдлала бы уступку въ пункт о диссидентахъ, она отвчаетъ мн такимъ образомъ чтобы дать мн почувствовать что моя страда и моя столица во власти ея войскъ, и что если она меня покинетъ, то я перестану быть тмъ что я теперь. Это не заставляетъ меня перемнить тона, но я съ грустью вижу какъ конфедераты каждый день публикуютъ ужасныя обвиненія противъ меня и въ то же время отнимаютъ мои доходы, грабятъ тхъ кто еще остается преданъ мн, и длаютъ видъ что все это совершается противъ Русскихъ, которые въ свою очередь обираютъ ихъ, посл безпрерывныхъ пораженій. Нердко конфедераты нападаютъ даже на остатки моихъ войскъ, защищающіе то что сохранилось изъ моихъ доходовъ. Когда мои солдаты берутъ у нихъ плнныхъ, то отпускаютъ ихъ безъ всякаго выкупа, офицерамъ возвращаютъ даже ихъ лошадей, какъ это сдлалъ три дня назадъ извстный вамъ Браницкій, {Племянникъ короннаго гетмана, другъ Станислава-Августа.} въ двадцати миляхъ отсюда. Каждый разъ когда Русскіе берутъ въ плнъ конфедератовъ, я стараюсь выхлопотать имъ свободу, или по крайней мр облегченіе ихъ участи. Русскимъ хорошо мн говорить: вы ходатайствуете за тхъ которые хотятъ лишить васъ престола, я отвчаю: по моему, они гршатъ по невднію, ихъ побужденія по большей части имютъ предметомъ патріотизмъ и національную независимость, они Поляки, и я долженъ стараться помочь имъ.
‘Мое поведеніе неизмнно въ этомъ отношеніи, также какъ и во всхъ тхъ случаяхъ гд величайшее благо страны или наименьшее ея зло указываютъ мн какъ держаться относительно всхъ боле или мене могущественныхъ актеровъ этой сцены. Быть-можетъ такое поведеніе приведетъ меня къ окончательной погибели, во я охотне надюсь что моя постоянная искренность, мой истинный патріотизмъ, заставятъ мало-по-малу отдать мн справедливость и я заключаю словами: терпніе и мужество! Хуже всего то что моя роль совершенно ничтожна. Очень сожалю что не могу въ эту минуту рискнуть сказать вамъ больше чтобъ убдить васъ изъ тысячи обстоятельствъ до какой степени это бдственно-справедливо. ‘
Ожесточеніе конфедератовъ, безпрерывно разбиваемыхъ русскими войсками, дошло до того что они ршились отдлаться отъ Станислава-Августа путемъ насилія или цареубійства. ‘Не знаю, писалъ король, есть ли въ исторіи другой примръ подобной несправедливости. Конфедераты ршались за такую крайность что выставили во многихъ мстахъ актъ которымъ не только объявляютъ престолъ вакантнымъ, но повелваютъ всмъ и каждому умертвить царствующаго короля. Это длано уже нсколько недль назадъ. Нынче конфедераты хвастаютъ, и мн сообщаютъ о томъ же изъ двухъ другихъ источниковъ, что Франція выдаетъ этимъ господамъ по шести тысячъ дукатовъ въ мсяцъ, или по милліону во французской монет въ годъ. Не знаю, обязанъ ли я этимъ Шуазелю, или его преемникамъ.’
Хотя конфедераты нигд не могли держаться противъ русскихъ войскъ, но возстаніе обнаруживало упорную живучесть, и на мсто разбитыхъ отрядовъ являлись новые. Переходы сторонниковъ короля въ ряды конфедератовъ продолжались постоянно. Такъ въ сентябр 1771 года присоединилъ ея къ конфедераціи гетманъ литовскій Огинскій, одинъ изъ сильнйшихъ и богатйшихъ магнатовъ, тотъ самый который построилъ Огинскій каналъ. Онъ былъ впрочемъ немедленно разбить русскими войсками и бжалъ въ Кенигсбергъ. Тмъ не мене переходъ его на сторону конфедераціи создалъ для короля новыя затрудненія. ‘Вс несчастные, сдлавшіеся таковыми вслдствіе его дурнаго образа дйствій писалъ Станиславъ-Августъ, подвергшіеся преслдованію тхъ на кого они нападали, падаютъ мн на плечи и я долженъ спасать ихъ отъ бдствій въ которыя они ввергнуты. Я такъ и длаю и всегда буду длать въ подобныхъ случаяхъ, ежеминутно повторяющихся въ послдніе три года. Я не причинилъ имъ никакого зла, напротивъ. Ихъ начали было уврять съ нкоторыхъ сторонъ, въ 1767 году, что я хочу сдлать имъ зло. Они закричали объ опасности. На это имъ сказали: требуйте нашей помощи, нашей гарантіи. Они потребовали, и когда получили эту гарантію, то почувствовали что это иго и стали кричать уже противъ того что сами же сдлали. А съ той, другой стороны имъ сказали: это вашъ король надлалъ вамъ этихъ глупостей, надо вамъ отъ него отдлаться {Вс эти намеки на интриги русской политики представляютъ какъ понятно само собою, лишь сырой матеріалъ, любопытный только какъ выраженіе искренняго мннія Польскаго короля. Весьма естественно что Станиславъ-Августъ въ этомъ дл не могъ быть ни вполн свдущъ, ни вполн безпристрастенъ.}. И они захотли отдлаться. И чтобъ отдлаться, они поднялись противъ тхъ кого сами же первые призвали. И эти же ими призванные сказали: такъ какъ вы однажды призвали насъ, то мы васъ побьемъ за то что вы хотите насъ прогнать. И когда они ихъ бьютъ и берутъ въ плнъ, плнные обращаются ко мн и говорятъ: спасите насъ. Я длаю что могу чтобы сласти ихъ и когда говорю за нихъ тмъ кто ихъ захватилъ, т говорятъ мн: разв вы забыли что они были противъ васъ? разв вы забыли что они грабятъ ваши и государственные доходы, такъ что вы во всемъ нуждаетесь? разв вы забыли что они провозгласили письменно что убить васъ будетъ достойное дло? О послднемъ надо забыть потому что они не вдали что творили, и не они виновны, а т кто подбиваетъ ихъ, устрашаетъ ихъ клеветами и жестокою ложью. Вотъ, вкратц, картина моей жизни за четыре года. Я провелъ ихъ въ горести и что еще хуже, въ безпокойств. У меня уже много показалось сдыхъ волосъ, лучшая пора моей жизни уже прошла. Черезъ три мсяца мн будетъ сорокъ лтъ: полдень мой миновалъ, мн остается въ утшеніе надяться только на хорошій вечеръ. И эта лампа надежды не погасла во мн, благодаря Бога! У меня остается еще желаніе трудиться, по моимъ способностямъ и по обстоятельствамъ, и длать добро, что составляетъ долгъ и цль моего положенія. Одинъ Богъ знаетъ основательна ли эта надежда, но такъ какъ Онъ поддерживаетъ ее въ моемъ сердц, то я о видимому Онъ хочетъ поддержатъ мое мужество, а Онъ ничего не длаетъ понапрасну. Но что бы ни случилось, я могу смло сказать и надюсь буду имть эту возможность до конца, что я никогда не хотлъ зла и всегда хотлъ добра’.
Съ этихъ поръ письма Понятовскаго уже неизмнно проникнуты грустнымъ чувствомъ. Къ нему возвращается иногда надежда, но эта надежда плохо вяжется съ тми печальными извстіями которыми ему приходится длиться съ гжею Жоффренъ. Анархія продолжала терзать несчастную страну, кровь лилась почти во всхъ провинціяхъ, земледліе и промышленность оставались почти безъ рукъ, являлись зловщіе признаки голода, чумы, всеобщей нищеты и отчаянія. Королевская власть, обратившаяся въ никому не нужный призракъ, была безсильна помочь народнымъ бдствіямъ. Къ довершенію всего, на особу короля было сдлано дерзкое покушеніе. Трое изъ конфератовъ, Лукавскій, Стравинскій и Закржевскій, видя что приглашеніе къ цареубійству не находитъ охотниковъ, составили планъ овладть личностью короля и привести его въ Ченстохово, въ лагерь конфедератовъ. Предводитель конфедераціи, Пулавскій, одобрилъ ихъ намреніе, подъ условіемъ чтобы жизнь короля была сохранена. Принеся присягу въ послднемъ обязательств, Стравинскій съ небольшимъ числомъ пособниковъ прибылъ въ Варшаву. Вечеромъ 3го ноября 1771 года, когда Станиславъ-Августъ возвращался отъ своего дяди Михаила Чарторыйскаго, заговорщики напали на его малочисленную свиту, причемъ убили одного изъ гайдуковъ, старавшихся защитить его своимъ тломъ, ранили самого короля въ голову и въ ногу и потащили его въ лсъ. Тамъ они неожиданно наткнулись на казачій отрядъ, пока происходила стычка, Станиславу удалось подйствовать убжденіями на приставленнаго къ нему стража, и при его содйствіи онъ убжалъ и скрылся на находившейся неподалеку мельниц. Рано по утру на другой день онъ вернулся въ Варшаву, окровавленный, въ разорванныхъ одеждахъ, и былъ радостно встрченъ населеніемъ столицы. ‘Я вамъ писалъ въ первомъ письм посл этого случая — читаемъ въ его переписк съ гжею Жоффренъ — что теперь боле чмъ когда-нибудь я твержу: терпніе и мужество! и я имю основаніе говорить такимъ образомъ. Мое приключеніе уже подало поводъ къ благопріятнымъ для меня заявленіямъ, могу съ безконечною похвалой отозваться въ этомъ случа о Внскомъ двор. Но не мене справедливо что я испыталъ и испытываю въ теченіе моего выздоровленія огорченія и волненія духа, въ тысячу разъ худшія чмъ тлесныя раны. Часто я готовъ почти завидовать положенію этихъ жалкихъ существъ которыхъ не одушевляетъ никакое чувство чести. Невозможно вообразить до какой степени мое положеніе не только тяжело, но странно и неестественно. Но за всмъ тмъ, я все-таки долженъ говорить себ: такъ какъ Богъ спасъ меня почти чудомъ, то ясно что Онъ хочетъ еще употребить меня на что-нибудь въ этомъ мір. Мн надо собрать вс силы души и тла, чтобъ быть въ состояніи исполнить Его виды и заслужить Его покровительство.’
Въ слдующемъ году, дла Рчи Посполитой начали уже видимо клониться къ неизбжной развязк. ‘Конфедераты — писалъ Станиславъ-Августъ Это августа 1771 года — нигд больше не имютъ сколько-нибудь значительныхъ войскъ, кром какъ въ Ченстохов, маленькой крпостц у силезской границы, знаменитой иконою Божьей матери. Это мстечко и гарнизонъ его уже вступили въ переговоры съ Русскими, во обстоятельство это, которое было бы важнымъ событіемъ четыре мсяца назадъ, ничтожно въ виду австрійской, прусской и русской армій, первая изъ которыхъ отняла уже у меня дв трети моихъ доходовъ, тогда какъ она щадитъ частныхъ лицъ въ той четверти Польши которую она почти уже заняла и кажется хочетъ удержать за собою. Прусаки продолжаютъ разорять захваченную ими масть безпримрнымъ въ исторіи образомъ. Русскіе также начинаютъ поговаривать о томъ чтобъ отнять у насъ половину Литвы. Вообразите положеніе того куска что у насъ останется — безъ соли, безъ торговли, и судите о моемъ состояніи!’ Шесть недль спустя, король писалъ къ гж Жоффренъ: ‘Такъ какъ вы предпочитаете получать отъ меня печальныя письма, чмъ вовсе не получать, то я отвчаю на ваше письмо отъ 27го августа, сообщая вамъ что буря шумвшая надъ моей головой вотъ уже шесть мсяцевъ, разразилась. Король Прусскій занялъ 13го ныншняго октября всю польскую Пруссію, исключая города Данцигъ и Торнъ. Его министръ, вмст съ русскимъ, вручили вчера моимъ бумагу въ которой извщаютъ что ихъ дворы берутъ каждый по части моего королевства. Въ томъ же документ они сообщаютъ мн что Внскій дворъ длаетъ также, по общему съ ними соглашенію. Уполномоченный послдняго еще не прибылъ сюда, но долженъ быть сегодня или завтра. Въ ожиданіи, арміи русская, прусская и австрійская, и въ особенности вторая, сосутъ страну до крови, въ предлахъ и за предлами провинцій которыя он хотятъ присвоить. Польша кормитъ нынче боле 100 тысячъ иностранныхъ войскъ, а нападаютъ на маленькій остатокъ вашихъ, существующій еще въ числ мене 10 тысячъ. Въ томъ что отходитъ отъ Польши, я теряю на свою долю дв трети моего дохода. Надо быть очень несчастнымъ, чтобы не звать даже чего желать. Ныншній случай представляетъ въ большомъ вид и для цлой страны то чмъ въ маломъ вид и для меня одного было покушеніе 3го ноября прошлаго года. Чудо спасло меня, и я не думалъ тогда чтобы Богъ извлекъ меня изъ опасности только для того чтобы продолжить мои мученія. Видно я ошибался, до сихъ поръ мученія мои только возрастали со времени покушенія. Русскій посланникъ отозванъ, его замнилъ второстепенный уполномоченный, баронъ Штакельбергъ. Онъ началъ отправленіе своихъ обязанностей врученнымъ вчера документомъ, о которомъ я вамъ говорю въ начал этого письма. Вы хотите чтобъ я представлялъ вамъ вещи какъ он существуютъ, и я начерталъ вамъ врную и точную картину. Судите, легко ли мн ршиться писать о подобныхъ вещахъ тому кто любитъ меня какъ вы. Васъ удивляетъ что я завидую только участи мертвыхъ, а не участи частныхъ лицъ? Мн не позволено больше о томъ думать. Мужественно страдать, никогда не измняя своему долгу предъ государствомъ, выжидать минуты и средствъ чтобы подняться — вотъ мои обязанности и мои намренія.’ Среди этихъ печальныхъ обстоятельствъ, слабымъ утшеніемъ для короля являлась мысль что бдствія обрушившіяся на страну были послдствіемъ ослпленія націи и возмездіемъ за противодйствіе какое постоянно встрчали его планы преобразованій въ государственномъ устройств. Попрежнему не сознавая что возрожденіе Польши могло совершиться только на почв совершеннаго уравненія диссидентовъ съ католиками и ршительной отмны конституціи Рчи Посполитой, онъ продолжалъ думать что т слабыя попытки къ достиженію лучшаго порядка какія были имъ заявлены, при благопріятномъ ихъ исход, способны были обезпечить существованіе Польши между тремя могущественными сосдними державами. ‘Вы не перестанете любить вашего друга, когда онъ несчастливъ, писалъ онъ къ гж Жоффренъ въ апрл 1778 года. А я всячески несчастливъ, потому что неразуміе, несправедливость и злословіе составили заговоръ противъ меня. Поляки имли безразсудство находить дурнымъ, когда я хотлъ чтобы государство имло доходы и армію и когда я хотлъ ввести и началъ вводить порядокъ въ стран. Я хотлъ низвергнуть зловщаго идола liberum veto. Они возстановили его съ торжествомъ, съ помощью иноземцевъ, которые, будучи не въ силахъ отказать такимъ Полякамъ въ заслуженномъ ими презрніи, поработили ихъ когда были призваны ими, и поступали въ Польш такъ какъ только величайшая сила можетъ поступать съ крайнею слабостью. Злословіе, осмливающееся сказать что я былъ пособникомъ въ раздробленіи Польши, хотло бы заставить позабыть что въ этомъ раздробленіи я теряю три четверти своего собственнаго дохода, что мои братья, мои самые близкіе слуги ограблены и доведены до нужды также какъ и я. Австрія секвестровала у Браницкаго все его имніе, потому только что онъ во Франціи. Правда, я его послалъ туда вовсе не затмъ чтобы хвалить раздлъ Польши. Европа покидаетъ меня, отказываетъ мн о всякой помощи, и т кто обираетъ меня говорятъ что своимъ сопротивленіемъ ихъ вод я сдлался причиною умноженія бдствій которыя ихъ войска заставляютъ терпть мою націю. Находятся люди которые, не боясь упрека въ непослдовательности, порицаютъ меня нынче за то что а недостаточно хорошъ былъ съ Россіей, тогда какъ цлыя пять лтъ они воевали со мной и терзали меня единственно потому что ошибочно считали меня въ слиткомъ хорошихъ отношеніяхъ съ ней.’ Способность надяться за нчто лучшее не покидала короля и среди этихъ безвыходныхъ обстоятельствъ. Въ томъ же письм онъ какъ бы примиряется съ совершившимся фактомъ и даже думаетъ что въ уцлвшей части Польши легче будетъ устроить прочный государственный порядокъ, хотя ожидаетъ что злословіе не пощадитъ его въ этомъ случа. Но тутъ же ему приходится прибавить: ‘Въ ожиданіи пока сеймъ ршитъ нашу участь, я умираю съ голоду. Вы скажете: у васъ осталась еще четвертая часть доходовъ. Да, во я не могъ отпустить столько ртовъ чтобъ быть въ состояніи кормить тхъ кого бдствія взваливаютъ за меня. Боле чмъ когда-нибудь говорю я: счастливы мертвые! счастливъ мой братъ, умершій въ Вн! Онъ слишкомъ страдалъ, видя меня ограбленнымъ тмъ самымъ императоромъ которому онъ такъ врно служилъ.’
Едва только открылся сеймъ 1773 года, какъ стало ясно что бдствія не научили Поляковъ и не поселили въ нихъ сознанія необходимости подавить анархію и сомкнуться около сильнаго и твердаго правительства. Представители Рчи Посполитой находили, (напротивъ того, что королевская власть слишкомъ сильна въ республик, и что для блага страны необходимо ограничить ее. Съ этою цлью подл короля долженъ былъ стать постоянный совтъ изъ тридцати членовъ, облеченный большею частью королевскихъ правъ и сосредоточивавшій въ своихъ рукахъ высшее управленіе страною въ промежуткахъ между сеймами. Пруссія энергически поддерживала этотъ планъ государственнаго преобразованія, опираясь на вновь прибывшія въ Варшаву войска свои. Эти войска хозяйничали въ Польш какъ въ завоеванной стран, обременяя постоемъ даже самыхъ важныхъ сановниковъ королевства.’Шестьдесятъ Прусаковъ — жаловался Станиславъ-Августъ въ письм къ гж Жоффренъ — назначены въ домъ моего брата, воевода русскій иметъ ихъ почти столько же, и кром того долженъ уплатить огромную контрибуцію, и все это подъ угрозою грабежа, какъ въ город взятомъ приступомъ. Въ доказательство что угроза эта осуществима, представили обращикъ въ дом епископа, смежномъ съ моимъ замкомъ. Этотъ епископъ обнаружилъ на сейм много патріотизма. Одиннадцать прусскихъ гусаровъ поселились у него, занявъ даже спальню, куря трубки, валяясь на лучшей мебели, уничтожая ее, и заставляя подавать себ не только сть, но даже самыя изысканныя вина и ликеры, лошади епископа выгнаны изъ его конюшни, а на ихъ мста поставлены и кормятся лошади Прусаковъ. Посл того какъ три двора добились всего чего хотли, войска ихъ продолжаютъ однакоже жить безплатно во всей Польш. Русскій уполномоченный общаетъ что все это прекратится, австрійскій, съ своей стороны, подаетъ надежды, прусскій даже и того не даетъ. Повелитель послдняго кажется занятъ стараніями склонить своихъ союзниковъ чтобъ они дозволили ему пріобрсть боле чмъ онъ взялъ у васъ до сихъ поръ. Императоръ повидимому считаетъ себя обязаннымъ длать намъ столько же зла какъ и король Прусскій, а императрица Русская кажется слишкомъ занята Турками, чтобы помшать королю Прусскому вредить намъ.’ Станиславъ-Августъ заключаетъ письмо восклицаніемъ: ‘да будетъ проклятъ день приведшій меня къ несчастному мсту которое я занимаю и котораго нельзя оставить!’
Гжа Жоффренъ не находила уже для своего друга ни совтовъ, ни утшенія. Она могла только говорить ему какъ она страдаетъ при одной мысли о его ужасномъ положеніи. ‘Когда при мн заходитъ рчь о Польш, я хотла бы спрятать голову въ мшокъ,’ писала она ему. По ея мннія’, лучше всего было бы отречься и перехать въ Англію, гд жить частнымъ человкомъ, въ другой разъ она мечтаетъ сдлать его кардиналомъ въ Рим. ‘Мн кажется, писала она, что избытокъ бдствій долженъ внушить вамъ отвращеніе къ человческимъ сердцамъ и къ вашему трону. Нтъ такого положенія котораго я не предпочла бы вашему, даже нищету. Король покинувшій свой престолъ — личность интересная для государей и народовъ.’ Станиславъ-Августъ также писалъ что ‘его душа и тло нуждаются въ поко. Покоя! покоя! у меня нтъ больше другихъ желаній. Въ какой мук живу я уже столько лтъ! Вчные призраки, мерцаніе — и ничего боле!’
Преобразованіе государственной конституціи наконецъ состоялось, и вотъ что писалъ по этому поводу Станиславъ-Августъ, въ апрл 1775 года: ‘Злополучный сеймъ нашъ наконецъ распущенъ, и постоянный совтъ началъ дйствовать. Онъ уже причинилъ мн бури и волненія очень тяжкія. Онъ установленъ на ограниченіи королевскихъ прерогативъ. Мн объявили офиціально что если я не приму его, остатокъ моей страны будетъ предавъ огню и мечу, а по всеей земл выставятъ плакарды чтобы оказать жителямъ: вамъ не причинили бы всхъ этихъ золъ, еслибы вашъ король не упорствовалъ сохранить въ цлости свою прерогативу. Вы понимаете что мой долгъ короля-патріота не позволилъ мн дале настаивать. Но взгляните за странность моей судьбы: едва постоянный совтъ открылся, какъ большая часть націи, и въ особенности магнаты, стали ему враждебны и ищутъ только какъ бы его осмять, порицать, вредить ему. А я, поставленный во глав этого совта, вынужденъ употреблять старанія, подвергая себя всевозможнымъ безпокойствамъ новаго рода, чтобы защитить его и помшать компрометировать и оскорблять его. Что же касается моихъ доходовъ, я не могу общать себ ничего опредленнаго раньше года, потому что даже черезъ шесть мсяцевъ я еще не выйду изъ неизвстности въ которой нахожусь.’
Послднее письмо политическаго содержанія писанное Станиславомъ-Августомъ къ гж Жоффренъ помчено 24го августа 1776 года. Въ немъ король снова возвращается къ своимъ надеждамъ, въ виду новой конфедераціи, образовавшейся съ цлью уничтоженія liberum veto и уменьшенія власти гетмановъ. ‘Я надюсь, пишетъ онъ объ этой конфедераціи,— посредствомъ нея ослабить хотя отчасти зло причиненное Польш предыдущею. Я далекъ отъ надежды уничтожить его совсмъ, но никогда не худо начать. Т самыя державы которыя два года назадъ надлали столько бдъ Польш, нынче повидимому расположены позволить ей залчить нкоторыя изъ ея ранъ.’ Спустя годъ, переписка, становившаяся все мене и мене дятельною, прекратилась за смертью гжи Жоффренъ.
Надежды выраженныя королемъ являются какъ бы предчувствіемъ второй, боле спокойной половины его царствованія. Этотъ второй періодъ обнимаетъ 17 лтъ, съ 1775 по 1792 годъ. Утомленная нескончаемыми страданіями, заключенная въ гораздо боле тсные предлы, Польша какъ будто искала того самаго покоя къ которому стремился ея король. Въ умахъ обнаруживалось даже какъ будто сознаніе источника народныхъ золъ, являлась мысль о невозможности продолжать политическое существованіе при анархическихъ условіяхъ прежняго государственнаго устройства. Планы лучшей организаціи, весьма впрочемъ робкіе, предлагаемые Станиславомъ-Августомъ, начали встрчать сочувствіе въ нкоторой части польскаго общества. Благодянія мира не замедлили сказаться въ успхахъ промышленности, земледлія, просвщенія. Явились поэты, ученые, юристы и историки, сообщившіе царствованію послдняго Польскаго короля извстный блескъ. Поощряя искусства, украшая Варшаву художественными памятниками, предсдая на литературныхъ и ученыхъ собраніяхъ, Станиславъ-Августъ чувствовалъ себя боле на своемъ мст, чмъ среди политическихъ интригъ и бурнаго волненія партій. Но эти мирныя преуспянія были только временнымъ затишьемъ предъ послднею катастрофой. Они были скоре слдствіемъ политическаго истощенія, чмъ избытка внутреннихъ силъ страны. Скромныя реформы осуществленныя конституціей 1791 года не могли пересоздать Польшу и сласти ее отъ гибели. Элементы разложенія и анархіи, остававшіеся въ организм Рчи Посполитой, проявились въ 1792 году новымъ и уже послднимъ взрывомъ, поглотившимъ ея политическое существованіе.

V. W.

‘Русскій Встникъ’, No 11, 1875

Феоктистов Евгений Михайлович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Ансельм Кантерберийский, Феоктистов Евгений Михайлович, Год: 1856
  2. Восточный отряд на реке Ялу. Бой под Тюренченом, Краснов Петр Николаевич, Год: 1911
  3. Карло Гоцци: биографическая справка, Гоцци Карло, Год: 1964
  4. Ле-Пле, Победоносцев Константин Петрович, Год: 1893
  5. Михаил Алексеевич Воронов (1840-1873), Кулешов В. И., Год: 1989
  6. Жилища рабочих, Шеллер-Михайлов Александр Константинович, Год: 1870
  7. О Врангеле, Куприн Александр Иванович, Год: 1921
  8. Итальянский поход (1799), Суворов Александр Васильевич, Год: 1799
Электронная библиотека