ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ В ЗЕРКАЛЕ ПАНТЕЛЕЙМОНА РОМАНОВА
ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ В ЗЕРКАЛЕ ПАНТЕЛЕЙМОНА РОМАНОВА
И. ЕРМАКОВ.
‘Литературная газета’, No 43, 1930
Интеллигенция в зеркале Пантелеймона Романова, Ермаков И., Год: 1930
Время на прочтение: 4 минут(ы)
В текущем году в сборнике ‘Недра’ (кн. 18) П. Романов опубликовал большое произведение — роман ‘Товарищ Кисляков’. Вопросы, затронутые автором в этом ромам е настолько актуальны, а их решение настолько ‘необычно’, что пройти мимо названного произведения не представляется возможным. Автором решается вопрос большой политической значимости — что собой представляет ‘подавляющее большинство’ интеллигенции Советского Союза в отношении ее социального содержания: честные ли они энтузиасты-строители новой жизни или же ‘ослы, которых можно привести к воде, но нельзя заставить пить’ (Кисляков).
Автор назвал свой роман ‘Товарищ Кисляков’, но всем содержанием произведения и установки этого содержания он подчеркивает, что разговор здесь ведется о ‘товарищах Кисляковых’, как о ‘подавляющем большинстве’ интеллигенции нашей страны. Вот это-то обстоятельство и наводит на многие размышления.
‘Интеллигенция в тупике’ — это можно взять эпиграфом к роману,— в тупике беспросветном, безвыходном, мертвом. Идея, положенная автором в основу, достаточно прозрачно очерчена в выписках из прессы, которые ‘приводит автор как будто соглашаясь с их оценкой факта (причины самоубийства Тамары — жены Аркадия). Автор системой образов, говорит о ‘глубоко скрытой страшной болезни, которая разведает душу интеллигенции, даже работающей с нами’. Дело в том, говорит пресса, что ‘условия эпохи требуют, чтобы интеллигенция окончательно раз и навсегда пересмотрела свои политические позиции. В исторический момент социалистического наступления и обострения классовой борьбы нужно стать или активным бойцом или совсем сойти со сцены в самом буквальном смысле’. П. Романов неоспоримо прав в одном, что современное положение вещей, как никогда остро, ставит перед интеллигенцией вопрос — или, или. Просто отмежеваться и быть пассивным стало невозможным: сами обстоятельства активизируют человека в ту или иную сторону. Но вина П. Романова в том, что он показывает в интеллигенции только кандидатов в герои шахтинского процесса или же трухляво-гнилых, ни к чему не пригодных интеллигентов, вроде Аркадия, в то же время автор не хочет видеть тех интеллигентов, которые дело рабочих сделали своим делом, сумели перевариться в котле социалистического строительства. Данный роман — своеобразная иллюстрация ‘теории’ заколдованного социалистического круга, вырваться из которого никто не волен. Солидаризируясь с газетой, П. Романов говорит, что ‘нужно стать или активным бойцом (по какую сторону баррикад? Н. Е.), или совсем уйти со сцены’… Автор показывает, что для интеллигенции у нас только один путь — уйти со сцены жизни. Все персонажи романа подчеркивают собой, что интеллигенту, как исторически сложившейся социальной данности, нет возможности вырваться из социалистического круга, для нее нет возможности переключиться на иные классовые рельсы. Быть активным бойцом по эту сторону баррикад интеллигенция не может,— вот вывод, к которому приглашается читатель. П. Романов дезориентирует общественность в вопросе о пригодности старой интеллигенции на фронте социалистической стройки, гнилое, чуждое меньшинство интеллигенции представляет как подавляющее большинство.
П. Романов полагает, что наша интеллигенция делает всякое дело с оглядкой да опаской: ‘А что если вся эта эпоха является только временным и ошибочным эпизодом истории?’ Не знаем, может и есть такие ‘интеллигенты’, надо думать, что есть — ибо как можно в такой сложной обстановке но быть без урода? Но дело в том, что такие уроды буржуазной весны не сделают. Сущей клеветой прозвучат эти слова, если мы сделаем попытку применить, например, подобную оценку к огромнейшей армии агрономов и учительства вообще и сельских учителей в особенности, которые в ногу с партией дружно осуществляют политику коллективизации. Вот этого ‘маленького’ обстоятельства не захотел заметить автор, а не заметивши, исказил действительное положение вещей. Автор изволил забыть такие вещи, как, например, Варнитсо, и не захотел принять к сведению день ото дня активизирующуюся в сторону революции советскую интеллигенцию. Мы уже давно привыкли к сообщениям, примерно, следующего порядка: ‘Инженерно-технический персонал тракторной (Кр. Путил.) об’явил себя мобилизованным в распоряжение парторганизации завода для ликвидации прорыва. Он решил отработать ударный десятидневник по 3 ч. в день, после работы, бесплатно, организовать ударные бригады по дефицитным изделиям и организовать шефство ИТР над стайками’. (Правда’, 1930, No 259). Подобных фактов, а они — повседневное явление — П. Романов упорно не замечает. П. Романов приходит к охульному оплеванию интеллигенции, констатируя, что ‘для всякого мирного интеллигента самая неприемлемая, так сказать, третьесортная, третьеразрядная работа была там, где нужно было активно проводить революцию, защищать ее с оружием в руках на фронтах или входить в непосредственное соприкосновение с массами, увлекать их пропагандой, вести в бой с враждебной внутренней силой’. (59)
Автор не пожалел самых черных красок для обрисовки характера советской интеллигенции, она показана как нечто кошмарно-мещанское, как смердящий труп, бесконечно пошлое и пустое как, в вопросах ‘принципиального’ характера (разговорчики о правде, о высоком назначении человека и т. д.), так и в эпизодах обыденной жизни (супруги Звенигородские, Кисляковы после развода). Для интеллигенции, в понимании П. Романова, не существует 13 лет революции, он заставляет своих героев говорить такой наивной народнической (в духе времен Михайловского) прозой, что становится просто скучно. Однако, не представляется возможным пройти мимо рассуждений проф. Незнамова, который дает принципиальную оценку нашей эпохе. Вопрос прямо-таки гамлетовский: ‘быть или не быть пролетарскому государству?’ По мнению Незнамова,— не быть,— а потому личность должна итти в разрез с массой, так как масса слепа и консервативна… мы… должны основать из себя ‘церковь’, чтобы сохранить на земле, хотя бы в ничтожном количестве, ту общечеловеческую правду и истину, которую мы, якобы, носим в себе. То обстоятельство, что об’ективная истина революции двигается вперед миллионными массами—ото не аргумент для интеллигентов П. Романова, ибо ‘множество не есть показатель истинности. Истина всегда зреет в единицах и в них может храниться, как в ковчеге завета, пока не придут времена’. Вот они — старые мыслишки от евангелия критически мыслящих личностей, которые в наше время звучат уже определенно контрреволюционно.
Красной нитью через весь роман проходит мотив духовного оскудения интеллигентов, которые все представлены дегенератами революции. И не в ‘природе’ интеллигенции это оскудение, говорит художник, а причиной тому новый строй жизни: их жизнь до революции была в достаточной степени полной. Не только интеллигенцию жестоко бьет слепая стихия революции, но она угрожает и оплоту чаяний интеллигенции — крестьянству. В романе структурный вес имеет только один партиец Полухин, и вот в уста этого партийца автор вкладывает антикрестьяискне мотивы троцкистского характера.
Нам могут сказать, что в нашей жизни суб’екты, подобные Кислякову, есть, а поэтому заслуживает одобрения попытка показать всю ‘мерзость запустения’, в которую впали этого сорта интеллигенты. Это верно, но не за это советский читатель обвиняет П. Романова. Беда и вина художника в том, что в окружающей его действительности он увидел только Кисляковых, на них и только на них, ориентирует общественность и, таким образом, искажая действительность, дискредитирует всю интеллигенцию в глазах широких масс.
Этим еще раз оказано о политической вредности подобного ‘художества’, которое ничего общего не имеет с основным попутническим отрядом нашей литературы. Наша мелкобуржуазная интеллигенция не целиком еще перешла на рельсы пролетариата, в ней еще в какой-то мере находят свое место даже и прямые попытки борьбы с пролетарской революцией (‘кондратьевщина’, ‘громанщина’, и т. д.) Но П. Романов сам стоит на позициях кисляковщины, и в силу этого он не видит процессов, происходящих в интеллигенции во всей их полноте, он, наоборот, извращает действительное положение, он ‘даст неверное изображение интеллигенции.