‘Русское Богатство’, No 8, 1913
С. Гусев-Оренбургский. Рассказы. Том четвертый. Изд. т-ва ‘нание’, Гусев-Оренбургский Сергей Иванович, Год: 1914
Время на прочтение: 2 минут(ы)
С. Гусевъ-Оренбургскій. Разсказы. Томъ четвертый. Изд. т-ва ‘Знаніе’.
Какъ любовно авторъ повствуетъ о своихъ ‘простецахъ’-дьяконахъ и ‘простецахъ’-попахъ… Чувствуется именно любовь къ этому міру захолустнаго духовенства. Гусевъ-Оренбургскій шбытописатель, и предстатель этого міра передъ русскимъ читателемъ… Такъ ему жалко этихъ нескладныхъ пьяненькихъ людей, призванныхъ на роль пастырей, заброшенныхъ одинокими (морально) въ глухіе углы, безъ силъ и стойкости, нужныхъ, чтобы жить одному, находя опору исключительно въ самомъ себ. Темныя стороны этого быта г. Гусевъ-Оренбургскій знаетъ. Но онъ не прокуроръ, онъ — защитникъ. Его заботитъ, какъ бы не отнесся читатель слишкомъ сурово къ тмъ, кого самому автору. только жаль, — всхъ этихъ людей, призванныхъ формально быть пастырями и свточами. И среди бытовыхъ подробностей вы чувствуете неизмнно, какъ авторъ направляетъ ваше вниманіе къ желанному ему выводу: не мудрено, что среди этихъ бытовыхъ подробностей молодой пастырь превращается въ пьяненькаго попика, не мудрено, что кумиръ накопленія въ конц концовъ явится единымъ живымъ богомъ, въ противность тому невидимому Богу, котораго пастырь славитъ устами. Не отъ душевнаго уродства это происходитъ, а отъ безсилія,— вотъ тотъ выводъ, къ которому толкаетъ васъ г. ГусевъОренбургскій, и торопится показать вамъ душу изображеннаго любостяжателя въ хорошую душевную минуту. И передъ вами на самомъ дл уже не любостяжатель, а гршникъ, сурово осуждающій самъ себя, наедин съ совстью…
Гусевъ-Оренбургскій разсказываетъ и о печальныхъ замызганныхъ деревенскихъ священникахъ, и о грозныхъ архіереяхъ. Но о комъ бы ни шелъ разсказъ, авторъ неизмнно кончаетъ мягкими тонами, точно заботясь, чтобы у читателя не осталось недобраго чувства даже по отношенію къ утснителю, если таковой имется въ разсказ… У суроваго утснителя бываютъ свои добрыя минуты: такой именно доброй минутой, выявляющей въ утснител подлиннаго человка, и кончается повствованіе у Гусева-Оренбургскаго.
Подлиннаго человка нужно искать въ человк. И это — основная задача автора. Человкъ всегда не настоящій, настоящимъ ему быть мшаетъ безсиліе. Человкъ обычно безсиленъ. Вотъ его горе по Гусеву-Оренбургскому, вотъ горе въ особенности его безсильныхъ людей, призванныхъ формально быть пастырями и свточами жизни. Какіе они свточи! Они сами нуждаются въ свточахъ, въ поддержк, для Гусева-Оренбургскаго они только безсильные люди!.. А его молодыя ‘матушки’! Какіе это сердечные, но и какіе безсильные товарищи въ унылой одинокой жизни сельскаго священника! Какія он — на страницахъ у Гусева-Оренбургскаго — ласковыя, понимающія и снисходительныя къ своимъ часто жалкимъ порою мужьямъ — ‘свточамъ’ для паствы.
Другого тона, кром любовнаго, въ книг разсказовъ ГусеваОренбургскаго вы не найдете. И это настолько для него характерно, такое это всепрощающее ласковое творчество по отношенію къ изображаемому міру, что и вы не умете въ конц-концовъ противостоять ему, еслибы и хотли, вы сами заражаетесь этимъ дятельнымъ авторскимъ настроеніемъ и проходите въ разсказахъ мимо многаго, не замчая многаго, не останавливаясь, какъ на незначущихъ вещахъ, тамъ, гд разсказчикъ — по-адвокатски, какъ нужно для защиты — подбираетъ факты, часто психологически несоединимые, лишь бы имть возможность сказать о своихъ подзащитныхъ то, что онъ сказалъ въ своемъ томик.