Иностранная литература, Цейдлер Петр Михайлович, Год: 1847 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 31 минут(ы)

ИНОСТРАННАЯ ЛИТЕРАТУРА.

**WELTGESCHICHTE IN UMRISSEN UND AUFFUEHRUNGEN von J. W. Loebell. (Всемірная исторія въ очеркахъ и картинахъ, Лёбелля.)**

Статья первая.

Жизнь человка и человчества состоитъ въ развитіи его самосознанія, то-есть, въ развитіи силъ его духа. Чмъ боле человкъ наблюдаетъ явленія, разлагаетъ ихъ на составныя части силою мысли, длаетъ выводы и обобщаетъ идеи, тмъ боле въ немъ развивается умъ. Чмъ живе человкъ въ практической жизни чувствуетъ потребность осуществлять здравыя идеи ума, тмъ глубже въ немъ развита нравственность. Идіотъ, сумасшедшій, поступаетъ не по убжденію, не по нравственному чувству, которое всегда бываетъ слдствіемъ сознанія истины, а по влеченію животной, физической своей природы, или по механической привычк, или по безотчетной зависимости отъ посторонняго вліянія. Третья сторона развитія самосознанія есть эстетическое чувство — усовершенствованіе способности созерцать и ощущать идею въ ея единств съ вещественнымъ ея проявленіемъ въ природ и искусств.

Изъ совокупности всхъ духовныхъ силъ, въ извстной мр и пропорціи ихъ развитія, образуется наша личность. Такъ-какъ основные законы духовной природы одни и т же, то, не смотря на разнообразіе и, слдовательно, на борьбу личностей, ок вс подчиняются общимъ требованіямъ, недлимое подчиняется роду, человкъ подчиняется человчеству: мннія переходятъ въ неизмнные выводы ума, нравственныя ощущенія и правила въ идеи права, эстетическія наслажденія въ законы вкуса.

Ни развитіе и проявленіе духовныхъ силъ человка совершается, какъ въ отдльныхъ лицахъ, такъ и въ цлыхъ обществахъ, подъ вліяніемъ различныхъ причинъ и зависитъ отъ многихъ условіи — и во-первыхъ, отъ племенныхъ особенностей, потому-что каждое племя по своему природному характеру отличается отъ всхъ другихъ, во-вторыхъ, отъ мстности: очеркъ и

формація страны, горы и равнины, возвышенное или низменное ея положеніе, разстояніе ея отъ моря и отношеніе къ нему, ея климатъ, словомъ, вс условія, которыя даютъ ей географическую недлимость и физіономію’ вс условія, какія ставятъ ее въ извстныя отношенія къ другимъ странамъ, все это вмст иметъ вліяніе на склонности, привычки, нравы, образъ мыслей, вкусъ, занятія, частный и общественный бытъ жителей. Чмъ разнообразне страна, чмъ больше въ ней постепенностей въ переходахъ отъ горъ къ равнинамъ, отъ мстъ влажныхъ или богатыхъ водою къ мстамъ сухимъ, отъ зноя къ сильному холоду, чмъ легче и многосложне ея сношенія съ другими странами, тмъ больше она способствуетъ развитію духовныхъ силъ и гражданственности. Впрочемъ, не надобно думать, что въ человк и въ обществ все ршительно зависитъ отъ мстности, что если поставить на извстномъ пространств земнаго шара какой-нибудь народъ, то въ немъ непремнно произойдутъ извстныя явленія. Главную стихію жизни его составляетъ родовой его характеръ, типъ его природы. Въ связи съ этими вншними стихіями и условіями жизни дйствуетъ третье, самое сильное’ внутреннее начало, извстная мра духовной энергіи народа и особенно живая, воспріимчивая и боле другихъ способная къ развитію сторона силъ его. Отъ этого происходятъ преимущества и недостатки одного народа въ-сравненіи съ другимъ. Отъ этого происходитъ, что народъ исключительно бываетъ наблюдательнымъ или склоннымъ къ умозрнію, остроумнымъ или глубокомысленнымъ, ремесленнымъ, торговымъ или художественнымъ. Прослдить развитіе духа человческаго въ характеристическихъ проявленіяхъ его у различныхъ народовъ, въ разныя времена, но несомнннымъ памятникамъ всякаго рода — есть задача всеобщей исторіи. Разсматривая свою науку съ этой точки зрнія, Лёбелль не оставляетъ безъ вниманіи на одной изъ сторонъ народной жизни, напротивъ, старается воспользоваться всми ими въ совокупности и нарисовать подвижную картину человчества: исторія, по его плану, не должна быть перечнемъ фактовъ, связываемыхъ только вншнею хронологическою нитью, не должна быть и системою отвлеченныхъ выводовъ: онъ понимаетъ ее, какъ органическое развитіе событій въ не разрывной связи съ органическимъ развитіемъ идей, въ событіяхъ проявляющихся, какъ соединеніе философіи и живописи фактовъ, какъ эпопею человчества, И онъ правъ, когда говорить, что ‘исторія должна быть не только наукою, но и изящнымъ произведеніемъ словесности, что въ изложеніи ея должно соблюдать законы перспективы’. (Введеніе стр. VII.)

Теперь вышла только первая часть исторіи Лёбелля. Начавъ отъ неподвижнаго Китая, отъ этого царства человческихъ окаменлостей, онъ проходитъ черезъ Индію, Иранъ, Ассирію, Вавилонію, Финикію, Карагенъ, Палестину, Египетъ и останавливается въ Греціи, на одномъ изъ самыхъ колоссальныхъ проявленій ея философскаго о поэтическаго духа — на ‘Иліад’. Мы пойдемъ по слдамъ ученаго путешественника и будемъ останавливаться только на томъ, что особенно замчательно въ его сочиненіи или но живописи, или по иде.

I.
Самыя древнія формы жизни и гражданственности въ цлой Азіи. Китай.

Азія была колыбелью человчества и гражданственности, но никогда не достигала такой образованности, какъ Европа. Причины этого чрезвычайно-различны и многосложны. Нкоторыя изъ нихъ выразились до очевидности, другія составляютъ предметъ изслдованіи и предположеніи.

Посредин Азіи, отъ Чернаго-Моря до береговъ Кореи, съ различными отраслями и отлогостями, тянется неизмримая плоская возвышенность. Съ прилежащими къ ней странами, она занимаетъ почти половину Азіи и раздляется на дв части: одна, боле-обширная — восточная, другая, меньшая по протяженію — западная.

Греки и Римляне очень-поздно узнали первую, называли ее Скиіею и границею ея полагали гору Имаусъ. Въ ней больше единства по произведеніямъ земли и свойству климата, нежели по хорографическимъ отношеніямъ. Она со всхъ сторонъ окружена горами. Равнины иногда замыкаются ими, иногда непосредственно примыкаютъ къ отвснымъ стнамъ ихъ. Часто среди равнинъ, какъ огромныя насыпи, поднимаются новыя горы. Такъ, на свер, Алтай тянется длиннымъ кряжемъ и разскаетъ на дв части равнину, окруженную горами, на юг Гиммалай, какъ колоссъ, стоитъ, можно сказать, среди обширной площади. Эта горная страна занимаетъ средину на поверхности земнаго шара, отъ ней во всхъ направленіяхъ идутъ отлогости къ разнымъ морямъ. Огромныя и глубокія рки, протекающія по ней на обширномъ пространств, образуютъ, съ своими притоками, многосложныя системы водяныхъ сообщеніи. Теперь очень-понятно, почему среди этихъ отлогостей и равнинъ боле всего бродили племена и кипла дятельность. Здсь природа, богатая своими дарами, воспламеняла въ человк желаніе искать лучшаго, а рки указывали ему путь изъ одной страны къ другую. Разнообразное положеніе, образованіе и группировка горъ, равно какъ свойство почвы, характеръ произведеніи земли и климата имли также сильное вліяніе на большее или меньшее развитіе жителей. Сверная отлогость центральной Азіи, Сибирь, но своему географическому положенію и потому-что большія рки ея текутъ въ Ледовитое-Море, мертва для исторіи, напротивъ того, въ восточной, западной и южной части Азіи, съ самыхъ древнихъ временъ были слды умственнаго развитія и гражданственности, стремленіе не только къ удобству, но и къ роскоши жизни: исторія тамъ находитъ ремесла, торговлю, науки, искусства, богатые города, великолпные дворцы и еще великолпнйшіе храмы. Но рядомъ съ развитіемъ человчества очень-рано началась и порча: богатство природы, искусственная роскошь, избытокъ, утонченность въ наслажденіяхъ, жадность къ чувственнымъ удовольствіямъ и необузданность желаній, скоро изнуряли силы организаціи, безъ того на юг способной къ быстрому ходу, усыпляли и подавляли дятельность духа. Подобное же вліяніе на умъ и на другія высшія начала нашей природы въ Азіи производили семейныя и гражданскія отношенія, которыя тоже можно считать частію слдствіемъ климата и вообще особенностей страны.

Вс люди — дти одной природы, но, по неизмнному закону развитія силъ, по причин зависимости ихъ проявленія отъ временныхъ и мстныхъ обстоятельствъ, равенства ни въ физической, ни въ нравственной природ нтъ и быть не можетъ.

Человкъ — братъ твой, люби его, какъ любишь самъ себя! говоритъ Евангеліе. Только это равенство всеобщей, всеобъемлющей, безусловной, неограниченной любви къ человчеству — есть общая потребность и условіе общественнаго благосостоянія. Мысль о равенств собственности, о равенств отношеній гражданскихъ между людьми — нелпая мечта. Но прежде, нежели христіанство напомнило людямъ забытое имя родство и братство, естественныя разности между ними были поводомъ къ большимъ несообразностямъ въ общественной жизни.

По тому же отсутствію чувства общечеловческой любви, мужчина, сдлался въ Азіи неограниченнымъ властелиномъ женщины. Поэтому онъ и располагалъ ею опять какъ своею собственностію. Изъ сотрудницы она сдлалась его слугою, изъ подруги — рабыней, а какъ человкъ пріобрталъ столько собственности и рабовъ, сколько можетъ, соотвтственно своимъ желаніямъ, то необходимымъ слдствіемъ такого положенія женщинъ было многоженство. Отъ этого отношенія между мужчиной и женщиной, основаннаго на однхъ животныхъ склонностяхъ, въ Азіи уничтожился священный характеръ семейственности, исчезла прелесть взаимности между чинами семейства и природная дружба — словомъ, вся поэзія родственныхъ связей..Между женами одного мужа развивалась зависть, ревность, вражда и месть со всми своими послдствіями, пь тхъ же ненавистныхъ чувствахъ выростали и полу братья, дти одного отца и разныхъ матерей. Такимъ-образомъ, семейство, колыбель любви и согласія, становилось источникомъ ненависти, раздоровъ и убійствъ.

Это отразилось и въ гражданскомъ устройств, разумется, еще съ большею суровостію.

Вообще, даже въ Азіи,-какъ по гражданственности, такъ и по умственному развитію, на высшей степени стоитъ кавказское племя. Оно раздляется на дв отрасли: одна — семитическаго, другая — индо-германскаго корня. Къ первой принадлежатъ не только Евреи и Аравитяне, во и вс т народы, которые говорятъ на языкахъ семитическихъ и жили, начиная отъ горъ Арменіи до южной оконечности Аравіи, и отъ Тигра до Средиземнаго-Моря. Къ народамъ корня индо-германскаго относятся древніе Индійцы, Иранцы, Греки, Римляне, Германцы, Славяне и Детты. Народы семитическіе находились въ тснйшихъ отношеніяхъ между собою, въ ихъ понятіяхъ, правахъ, обычаяхъ и язык гораздо-больше сходства. Индо-германскія племена, вроятно, отдлились другъ отъ друга гораздо-раньше и разсялись на обширнйшемъ пространств даже между языками ихъ лтъ такого близкаго сходства, какое находится между языками семитическими.

. Съ самыхъ древнихъ временъ, доступныхъ долговчной памяти исторіи, изъ всего человчества достигали высшаго развитія только эти племена. Правда, образованіе ихъ шло различными путями, въ различныхъ направленіяхъ, не смотря на то, они многому учились другъ у друга и вели между собою страшныя борьбы, физическія и нравственныя. Они, очевидно, очень разнятся и по природнымъ свойствамъ. Племена семитическія быстры въ соображеніи, остроумны, легко понимаютъ предметы, смлы, въ высшей степени предпріимчивы, съ неодолимымъ упрямствомъ стремятся къ предположеннымъ цлямъ, потомъ, окончивъ начатое, предаются совершенной безпечности и съ необузданностью погружаются въ чувственныя наслажденія.

Гораздо-трудне представить полную характеристику народовъ индогерманскаго племени, нотой у-что они чрезвычайно-различны по сбоямъ умственнымъ способностяхъ и находятся на весьма-различныхъ степеняхъ образованія. Но вообще они отличаются отъ семитическихъ народовъ большею отчетливостью и глубокостью идей, большею системою въ ихъ построеніи и врностью въ выводахъ, многосторонностью въ наукахъ и особенно въ искусствахъ, успхамъ которыхъ очень препятствовала неугомонная подвижность характера и жизни племенъ семитическихъ. впрочемъ, въ Индо-Германцахъ развивалось и религіозное чувство не мене того, какъ и въ ихъ единоплеменникахъ.

Китай, во многихъ отношеніяхъ, составляетъ подножіе всхъ государствъ въ мір. Онъ — самое древнее, или, правильне, ветхое царство. Коли врить китайскимъ историкамъ, его можно считать допотопнымъ. Но, кажется, даже и китайскіе ученые испугались долговременности его существованія и считаютъ врнымъ свое лтосчисленіе только съ 2357 года до Рождества Христова. Какъ Сы то ни было, но начиная исторію человчества, нельзя не взглянуть на ‘это рдкое, загадочное явленіе въ политическомъ мір, противоположное во всемъ съ прочими государствами и, на этотъ Китай, ‘въ которомъ все то же, что есть у насъ (т. е. въ Европ) и въ то же время все это не такъ, какъ у насъ, все то же и все не то же’ {Китай въ гражданскомъ и нравственномъ состояніи, соч. монаха Іакина, въ 4 частяхъ. 1848.}. Лёбелль длаетъ краткій обзоръ Китая. Онъ справедливо думаетъ, что исторіи его писать нельзя, потому-что исторія предполагаетъ развитіе силъ народа, движеніе и, слдовательно, переходы его изъ одного состоянія въ другое, а это — царство ископаемыхъ, которое, сложившись однажды, остается навсегда въ одинаковомъ положеніи.

Китай служитъ самымъ ужаснымъ доказательствомъ того, что одною механической постройкой общественности, безъ содйствія высшихъ силъ духа, и безъ религіи, нельзя дать народу истинно-человческаго существованія, что до-тхъ-поръ, пока пробудившееся самосознаніе не повлечетъ человка къ истин и добродтели, пока грудь его не забьется безкорыстнымъ, святымъ наслажденіемъ отъ свтлыхъ произведеній ума и творческаго генія, до-тхъ-поръ жизнь его жалка ‘презрнна. Китайцы многочисленны, но нтъ народа слабе ихъ. Они крпки физически и самые презрнные трусы. Лукавство, ложь, обманъ, корыстолюбіе, лихоимство, подличанье — ихъ стихіи. При всей неслыханной жестокости ихъ законовъ, нигд нтъ столько злодйствъ о преступленій, нигд нтъ такого гнуснаго, всеобщаго разврата, какъ въ Кита. Соблюдая строжайшимъ образомъ законныя формы, Китайцы въ то же время попираютъ сущность закона, или находятъ средства длать съ закономъ сдлки для отвращенія наказанія за самую наглую несправедливость. Мсто европейской вжливости, мсто приличій, выражающихъ нравственное чувство, уваженіе къ самому-себ и къ другому, у нихъ занимаютъ безсмысленныя церемоніи. Патріархальность ихъ не есть трогательное, нжное чувство любви, уваженія, признательности къ родителямъ или старшимъ, но низкое выраженіе подобострастія, вынуждаемаго неумолимымъ закономъ: Бракъ у нихъ — дло корысти, или животной потребности. У нихъ нтъ кастъ, но не потому, чтобъ они сознали силу отвтственности передъ закономъ, а потому-что ни одно сословіе не поднялось выше другихъ по своему значенію въ государств. Самъ богдоханъ до такой степени стсненъ, да же въ самыхъ пустйшихъ мелочахъ повседневности, что его надобно почитать первымъ рабомъ въ государств. И между-тмъ, такой народъ почти-всегда въ такомъ же состояніи существуетъ столько вковъ! Даже нашествія иноземныхъ народовъ не вывели его изъ этого оцпеннія. Что съ древнйшихъ временъ принято за правило, то остается неприкосновеннымъ и понын. Выучивать наизусть нравственныя сентенціи — вотъ все воспитаніе для богдохана и для простолюдина, вотъ все приготовленіе къ частной и общественной жизни. Длать то, что длали другіе прежде — считается высочайшею мудростью. У Китайцевъ былъ компасъ и порохъ, было книгопечатаніе гораздо-раньше, нежели у Европейцевъ: но то, что у насъ было началомъ неисчислимо-разнообразныхъ и великихъ послдствій, тамъ осталось безплоднымъ, безъ всякаго употребленія, потому-что не было живой, безпрепятственно развивающейся, божественной силы мысли, потому-что не было души. Человкъ совершенствуется не отъ-того, какъ многимъ онъ владетъ, но отъ-того, что пользуется тмъ, что находится въ его власти. Китай, по выраженію Гердера, есть набальзамированная мумія, испещренная іероглифами и обернутая шелкомъ, образованіе Китайцевъ похоже на золоченую бумагу, на лакъ, на узорчатые іероглифы, на затйливыя подобозвучія ихъ изреченій! Все — для вншности, для глаза, для уха и ничего — для души. Китаецъ не живетъ, а е нотъ какъ сурокъ во время зимы. Въ медленномъ кровообращеніи, едва поддерживающемъ существованіе, заключается вся его исторія Надъ могилами покойниковъ. Китайцы ставятъ мраморныхъ зврей, драконовъ и черепахъ — памятники самые приличные тмъ, которые безсмысленны и жестоки, какъ зври, неподвижны какъ черепахи и пресмыкаются какъ гадины. Мертвая формальность и неподвижность китайскаго быта отразились въ ихъ искусств и литератур. Впрочемъ, искусства, какъ воплощенія мысли въ изящныхъ образахъ, создаваемыхъ фантазіею, у нихъ нтъ. Оно состоитъ преимущественно въ робкой копировк вншнихъ формъ, безъ всякаго участія мысли, одушевленія и творчества, если же Китаецъ вздумаетъ отдлиться отъ дйствительности и произвести что-нибудь свое, то оно всегда уродливо и смшно {Вотъ образчикъ драмы, которою европейскіе путешественники тшились въ Кита. ‘На берегу озера, недалеко отъ башни Си-Гу (Sy-Hou) душа прогуливаются, сидя верхомъ на змяхъ. Бонзъ изъ сосдняго мстечки, влюбляется въ одну изъ богинь, находившихся въ этой живописной кавалькад и начинаетъ за нею ухаживать. Красавица, не смотря на совты и предостереженія сестры своей, отвчаетъ страсти молодаго человка, соединяется съ нимъ бракомъ, длается беременною, разршается отъ бремени, новорожденный тотчасъ становится на ноги и начинаетъ расхаживать по сцен, раздосадованные такимъ неприличнымъ поведеніемъ всхъ трехъ дйствующихъ лицъ, духи прогоняютъ бонза, бросаютъ на башню громъ и молнію и превращаютъ ее въ развалины. Въ этомъ вид она и до-сихъ-поръ существуетъ.’

Эти драмы длаются еще боле нелпыми отъ сценической обстановки: на-прим., актёры стоятъ рядомъ, не видя другъ друга, когда надобно, по смыслу пьесы, актёру входить въ комнату, то онъ длаетъ только видъ, что будто отворяетъ дверь и поднимаетъ ногу, чтобъ переступить чередъ порогъ, тогда-какъ ни комнаты, ни двери, ни пррога никто не видитъ. Если нужно представить человка на лошади верхомъ, актёръ является хлыстикомъ. Это іероглифическая драма.}.

Изъ литературныхъ сочиненій боле всего проблесковъ человческой природы — въ лирическихъ стихотвореніяхъ. собраніе которыхъ приписывается Конфуцію. Говорятъ, что это — народныя псни, дошедшія до него съ самыхъ древнихъ временъ, когда чувство высказывалось еще просто, свободно, и потому въ счастливыхъ оборотахъ рчи, но нравоученія его, непроистекающія изъ живой идеи добра, изъ убжденія, что оно есть необходимое условіе счастья, принесли нравственности больше вреда, нежели пользы. Они наложили цпи на вс отношенія семейныя и гражданскія. Правила Конфуція можно считать основнымъ кодексомъ китайской церемонности.

Лебелль сдлалъ весьма-важный пропускъ въ характеристик Китая: онъ не обратилъ вниманіи на законы. Между-тмъ. законы, особенно уголовные. боле всего знакомятъ съ духомъ народа и съ нравственнымъ состояніемъ страны {‘Путешествіе въ Китая чрезъ Монголію въ 1820 и 1821 году’. Ч. II, стр. 42—43. Соч. Тимковскаго.}.

Тамъ, гд еще не развилось чувство человческаго достоинства, законы, естественно, бываютъ безчеловчны. Впрочемъ, Китайцы нашли средство смягчать жестокость своихъ постановленіи. У нихъ позволяется откупаться даже отъ смертной казни: но эта привилегія предоставляется только чиновникамъ, и, разумется, воспользоваться ею могутъ одни богатые люди, потому-что иногда, на-примръ, чиновникамъ первыхъ шести классовъ надобно вносить за себя 12,000 ланъ, а лана равняется нашимъ 8 рублямъ ассигнаціями.

Очень-замчательны постановленія, оберегающія отъ порчи народную нравственность.

‘Кто откроетъ кругъ для спусканія перепеловъ, яму для драки птуховъ, или тазъ для спусканія земляныхъ сверчковъ, тотъ судится, какъ содержатель игорнаго дома. (Имущество, найденное въ игорномъ дом, также и домъ берутся въ казну)’.

Но не смотря ни на жестокость казней, ни на самую кропотливую, старушечью заботливость китайскаго Закона о томъ, какъ бы управлять каждымъ шагомъ каждаго подданнаго Серединной Имперіи, народъ предается грубйшему, часто противоестественному разврату, потому-что человкъ только самъ себя можетъ уберечь отъ порока, руководствуясь чувствомъ добра и дорожа своею честью передъ самимъ-собою. А у Китайцевъ этого-то и нтъ.

Главною причиною несчастнаго, т. е. невжественнаго и безнравственнаго положенія Китайцевъ Лёбелль считаетъ ихъ монгольскую природу. ‘Только они одни изъ всхъ народовъ монгольскаго племени достигли гражданственности и составили государство: смотря на нихъ, поневол думаешь, что формы имъ образованія, нравовъ и вообще всего быта вытекаютъ необходимо изъ отличительныхъ племенныхъ свойствъ. Природа и исторія показала въ надъ крайнюю степень развитія, до которой можетъ достигнуть Монголъ’. Это мнніе очень-произвольно. Конечно, всякому извстно, что отъ организаціи много зависитъ направленіе, характеръ и успхъ нашей духовной дятельности, но есть ли основаніе утверждать, что будто люди извстнаго племени не могутъ идти въ своемъ образованіи дале извстныхъ границъ? Себастіанъ Гомецъ, знаменитый живописецъ, былъ негръ, любимецъ Петра-Великаго, предокъ Пушкина, Ганнибалъ, извстный своими природными дарованіями и образованностью, тоже негръ., за нсколько лтъ двое Китайцевъ держали въ парижскомъ университет экзаменъ изъ разныхъ паукъ и оказали большіе успхи, у насъ, въ Казанскомъ Университет Буряты доказываютъ, что они способны, какъ а Европейцы, къ умственному развитію. А если въ отдльныхъ лицахъ извстный типъ и племенной характеръ не подавляетъ духовныхъ силъ, то, значитъ, не подавляетъ ихъ и въ цлыхъ народахъ. Природы обвинять не слдуетъ,

Другія причины китайской закоснлости гораздо-основательне. Одна изъ самыхъ существенныхъ — географическое положеніе края. Китай отдляется отъ другихъ земель съ одной стороны — моремъ, съ другой — неприступными горами. Притомъ, въ непомрной народной гордости, занятые только собой, Китайцы не хотятъ знать никого и ничего, что находится вн предловъ ихъ отечества, не смотрятъ ни европейскія географическія карты, не врятъ нашимъ исторіямъ и разсказамъ путешественниковъ. По недостатку мны идей съ другими народами, они остаются въ грубйшемъ невжеств. ‘Видя на канифас ярославскій гербъ съ медвдемъ, стоящимъ на заднихъ лапахъ съ алебардою на плеч, Китаецъ отъ всего сердца вритъ, что эта ткань — изъ государства, жители коего имютъ собачьи головы’. {‘Китай въ Гражданскомъ и Нравственномъ Состояніи’, соч. монаха Іакина, въ 1 ч. 1818.}

Чрезвычайно-большое препятствіе успхамъ образованія внутри государства составляетъ въ Кита ихъ іероглифическое письмо. Это боле моря, боле горъ и великой стны отдляетъ ихъ отъ Европейцевъ. Письмо — одно изъ самыхъ легкихъ и быстрыхъ средствъ къ обобщенію мыслей въ Европ: въ Кита, напротивъ, оно самое сильное затрудненіе. Іероглифъ не то, что буква въ фонетическомъ алфавит: онъ означаетъ не звукъ голоса, а предметъ, онъ есть условный знакъ вещи, слдовательно, этихъ условныхъ злаковъ можетъ быть столько, сколько предметовъ, т. е. безчисленное множество. Отъ этого часто случается, что одинъ и тотъ же законъ въ разныхъ мстахъ государства толкуется совсмъ-различнымъ, иногда противоположнымъ образомъ. Какое же можетъ быть движеніе идеи тамъ, гд соотечественники понимаютъ только изустный языкъ свой? Почему у насъ дитя выучивается въ нсколько мсяцевъ, составляетъ для Китайцевъ предметъ премудрости, имъ суждено, какъ видно, вкъ биться надъ азбукой и все-таки оставаться безграмотными.

Матеріализмъ въ понятіяхъ, чувствахъ и жизни у Китайцевъ превращается въ грубйшій цинизмъ отъ недостатка живыхъ религіозныхъ идей. Собственно говоря, у нихъ нтъ никакой опредленной религіи, какъ системы понятій о Бог и объ отношеніяхъ его къ природ и человку, нтъ религіи, какъ чувства, которое заставляетъ насъ отрываться отъ всего земнаго, искать высшаго благополучія, питаться надеждами на счастье безъ горечи и пресыщенія. Нтъ даже миической фантазіи, которая, вырываясь изъ предловъ вещественности, создаетъ безконечный міръ существъ свтлыхъ, величественныхъ или граціозныхъ, міръ красоты и гармоніи. Это очень-естественно: начало религіознаго движенія, заключается въ просвтлніи нашего самосознанія, въ этомъ самочувствіи души, которое побуждаетъ ее чуждаться животности, въ этомъ безусловномъ убжденіи въ первенств своихъ силъ надъ силами вншней природы, по которому она ищетъ въ вещественномъ невещественнаго, въ случайномъ — неизмняемаго, среди борьбы стихій природы и общества — единства и порядка. Китайцы остаются врными самимъ-себ: живя во всемъ только для вншности.— Эта статья, весьма-важная въ народной жизни, вообще очень слаба у Лёбелля.

II.
Индія.

У Индійцевъ и Иранцевъ было слдующее миическое сказаніе: ‘есть чудесная гора Меру (по-ирански, или по-персидски, Альборджъ). Она составляетъ средоточіе земли, жилище боговъ, праведныхъ и блаженныхъ людей, тамъ вчное царство свта, величія, красоты и спокойствія, тамъ нтъ ни мрака, ни смерти, ни вражды. Въ этой эдемской гор берутъ свое начало вс главныя рки и растекаются по всмъ частямъ свта’. Въ этомъ сказаніи есть нсколько намековъ на географическое и историческое значеніе Индіи. Это-страна во многихъ отношеніяхъ баснословная но своимъ горамъ и ркамъ, но своей исполинской растительности. Она но миологіи, философіи, поэзіи, по своему искусству и языку, дйствительно, составляла средоточіе образованія въ Азіи и Европ. Племена ея растеклись на неизмримомъ пространств почти но всмъ частямъ свта. Ея теогонія и космогонія служили матеріалами для фантазіи безчисленныхъ народовъ, ея волшебныя сказки о сверхъ-естественныхъ силахъ исполиновъ, о чудесной мудрости отшельниковъ, о превращеніяхъ, прошелъ черезъ Египетъ, черезъ Грецію и Римъ, до-сихъ-поръ повторяются между европейскими народами, какъ преданія родной старины, и многое, что слышно было у колыбели человчества, разсказывалось у колыбели каждаго изъ насъ. Индійскій эманатизмъ и пантеизмъ отозвался въ философіи Платона, александрійской школы, Спинозы и Гегеля, съ ихъ безчисленными послдователями. Борьба самосознательной ноли съ безотчетными преданіями, борьба испытующаго ума, опирающагося на собственномъ опыт и убжденіи, съ слпыми врованіями и привычками, началась еще раньше Гомера, Анаксагора и Сократа, Индійскія поэмы я драмы, индійскіе храмы и статуи — это циклоническіе начатки греческой поэзіи, греческой архитектуры и скульптуры. Если къ этому присоединить баснословное богатство Индіи и вліяніе ея торговли отъ сапой глубокой древности до нашихъ дней, то нельзя не видть ея многосторонняго, міроваго значенія на судьбу человчества, нельзя не согласиться, что Индія — отчизна Европы. Итакъ, изученіе древняго быта Индійцевъ не есть только дло одного любопытства: изслдованіе памятниковъ ихъ гражданственности, искусства и литературы не надобно почитать исключительнымъ занятіемъ только нкоторыхъ любителей старины, напротивъ, оно — необходимое введеніе въ исторію вообще. Мы будемъ останавливаться только на важнйшихъ пунктахъ, предоставляя любознательному читателю ознакомиться въ подлинник со вспомогательными статьями. Начнемъ съ племенъ и кастъ индійскаго народа.

Главное племя, занимавшее собственно Индустанъ и Сверный Деканъ, называется у насъ обыкновенно Индусами, или Индійцами. Но это названіе дано имъ Персами, а потомъ сдлалось общимъ у Грековъ и у всхъ Европейцевъ. Сами себя Индійцы называли аріа, т. е. почтенные мужи, люди благороднаго происхожденія. Это имя они присвоивали тремъ высшимъ кастамъ, какъ строгимъ блюстителямъ отечественной религіи, въ отличіе отъ мдекха — варваровъ, несоблюдавшихъ религіозныхъ ихъ постановленій. Хотя Индійцы отъ жаркаго климата страны своей гораздо-смугле сверныхъ народовъ кавказскаго корня, однакожъ составляютъ восточное звно въ цни индогерманскихъ племенъ. Ближайшіе сосди ихъ — иранцы, сходны съ ними даже и но языку: на древнемъ персидскомъ язык аріа также значитъ — почтенный человкъ. Первобытною отчизною этихъ почтенныхъ людей была, безъ сомннія, страна, лежащая къ сверу отъ Индустана и къ востоку отъ Ирана. Оттуда, прошедъ черезъ Пенджабъ, они проникли дале на югъ и востокъ. Здсь они на шли и покорили себ туземцевъ, которыхъ остатки до-сихъ-поръ существуютъ въ Декан, одни кавказскаго племени, другіе — сходные съ неграми, Это обстоятельство было одною изъ причинъ основанія кастъ, которыхъ сначала, конечно, было дв — каста завоевателей и побжденныхъ. Даже до-сихъ-поръ высшія касты отличаются отъ нисшихъ боле-свтлымъ цвтомъ кожи и боле-красивымъ образованіемъ лица.

Съ-тхъ-поръ, какъ историческія свднія объ Индіи становятся боле-положительными, именно со временъ Александра-Македонскаго, у Индійцевъ уже существовало четыре касты: каста жрецовъ, или брахмановъ, каста воиновъ, каста ремесленниковъ и каста слугъ. Первые, какъ ршительно говоритъ индійская миологія, произошли изъ рта Брамы, вторые — изъ его рукъ, третьи — изъ его лядвій, четвертые — изъ его ногъ.

Браманы или брамины, дйствительно, господствовали надъ цлымъ государствомъ и но образованію своему и по своему значенію въ длахъ гражданскихъ. Въ нихъ сосредоточивалась вся индійская національность, они давали направленіе и характеръ всмъ частямъ народнаго быта, такъ-что Индію въ полномъ смысл можно назвать царствомъ браминовъ. Законъ предписывалъ брамину быть безукоризненнаго поведенія, часто поститься и молиться, не умерщвлять ничего живаго, не сть никакого мяса, разв только приносимое въ жертву, съ ревностью посвящать себя служенію богамъ, совершать жертвенные обряды, прилежно изучать священныя книги и объяснять ихъ двумъ нисшимъ кастамъ, Такъ-какъ жизнь брамина безпрерывно занята исполненіемъ строгихъ, обременительныхъ религіозныхъ формъ, то каст этой было предоставлено множество преимуществъ: вс другія касты обязаны имъ изъявлять глубочайшее уваженіе и совершенную покорность, считать ихъ лицами священными и неприкосновенными. Еслибы браминъ былъ уличенъ въ самыхъ ужасныхъ преступленіяхъ, то, по закону, царь и тогда не могъ бы казнить его, а могъ только выслать его изъ своего государства, не конфискуя даже имущества, потому-что умертвить брамина считалось такимъ злодяніемъ, выше котораго нтъ на свт. Земли, принадлежавшія браминамъ, были свободны отъ всякой подати. Одно ихъ высокое происхожденіе давало имъ большой всъ въ глазахъ народа и вліяніе на дла: но они расширили кругъ его еще боле своею дятельностью: они были учителями народа, лекарями, законовдами и совтниками государей.

Государи избирались изъ касты воиновъ, и, не смотря на то, что признавались главами государства, стояли несравненно-ниже жрецовъ, которые считали для себя униженіемъ и оскверненіемъ отдавать имъ въ замужество своихъ дочерей, или сть за однимъ столомъ съ ними. Государь долженъ былъ поврять отличнйшему изъ браминовъ вс дла, совщаться съ нимъ о мрахъ государственнаго управленія и не иначе, какъ только вмст съ нимъ приступать къ исполненію своихъ предпріятій.

Третья каста, хотя считалась несравненно-ниже двухъ первыхъ, за то, по-крайней-мр. не была въ такомъ презрніи и порабощеніи, какъ четвертая.

Отъ этихъ четырехъ кастъ произошло множество другихъ смшанныхъ чрезъ бракосочетанія лицъ не одинакой касты. Происходившіе отъ матерей изъ высшей и отъ отцовъ изъ нисшей касты считались нечистыми. Всхъ кастъ было около тридцати-шести, или боле. Самою презрнною была каста, извстная теперь везд подъ именемъ парій. Паріи должны были убирать падаль и казнить преступниковъ. Паріи до-сихъ-поръ не могутъ являться ни въ городахъ, ни въ деревняхъ, не могутъ жить вблизи имъ, все, до чего они коснутся, считается нечистымъ, даже считается нечистою вода, на которую падетъ тнь отъ паріи. Другія касты, тоже почитаемыя нечистыми, прикоснувшись къ паріямъ, длаютъ множество омовеній и религіозныхъ обрядомъ, чтобъ освободиться отъ предполагаемаго оскверненія. Если браминъ взглянетъ на парію, или встртится съ нимъ, то иметъ право убить его. Къ-счастію, такого рода варварское раздленіе иногда уничтожалось по потребностямъ жизни. Если брамину нечмъ было содержаться, онъ могъ вступать въ военную службу, заниматься земледліемъ, скотоводствомъ, и, съ нкоторымъ ограниченіемъ, торговлею. То же позволялось и воинамъ. Люди двухъ нисшихь кастъ также въ случа нужды могли мняться своими занятіями. Это хотя нсколько успокоивало чувство человчества, сильно возмущаемое такимъ безсмысленнымъ длежомъ,

У народа, у котораго жрецы составляли господствующій классъ, религія должна была получить большое развитіе и имть сильное вліяніе на вс стороны жизни. Самыя древнія религіозныя понятія Индійцевъ заключаются въ ихъ священныхъ книгахъ и въ собраніи законовъ Ману. По этому ихъ вроученію верховное существо независимо, вчно, безпредльно и составляетъ душу природы. Будучи само непостижимымъ и сокровеннымъ, только оно открываетъ все, Но его вол, изъ его сущности проистекли вс вещи во всемъ ихъ разнообразіи. Слдовательно, міръ есть развитіе, проявленіе полноты божественной жизни, и какъ въ цломъ своемъ состав, такъ и въ каждомъ недлимомъ созданіи, служитъ отраженіемъ божества.

Впрочемъ, трудно ршить, было ли время, когда Индійцы имли идею о единств божества во всей чистот ея. Извстно только, что въ самыхъ древнихъ религіозныхъ сочиненіяхъ ихъ есть уже неопровержимыя доказательства ихъ многобожія Они боготворили звзды, стихіи и различныя силы природы, представляли ихъ существами, имющими недлимую, самостоятельную жизнь, и, подобно Всему міру, возникшими изъ ндръ божественной сущности. Въ самомъ твореніи міра участвовали многіе боги. Во-первыхъ, Брама, или Брахма, который, будучи созданъ невидимою, верховною причиною всего существующаго, въ свою очередь самъ является творцомъ. Ему помогали прадшапатисы (властелины твореній), которые непосредственно давали жизнь каждому недлимому существу. Посл созданія природы, надъ различными частями ея поставлены блюстителями порядка восемь второстепенныхъ духовъ или божествъ. Имъ подчинены рои духовъ еще нисшаго рода, разсянные въ цлой природ, какъ животворныя и хранительныя силы ея. Такимъ образомъ, отъ Брамы по прямой линіи тянется непрерывная цпь существъ, и чмъ какое существо дальше отъ своего источника, тмъ оно ниже, презренне и несчастне. Вс существа вообще и люди въ-особенности, переходя черезъ тысячи различныхъ формъ бытія могутъ становиться все хуже и хуже — до безконечности, или чрезъ внутреннее очищеніе всего своего состава могутъ восходить къ своему божественному началу и погружаться въ его безконечномъ лон. У людей эти переходы, или переселенія душъ, сопровождаются полнымъ сознаніемъ своей личности. По понятіямъ Индійцевъ, за свои проступки душа человка по смерти должна, по мр вины, переходитъ въ тло животнаго и жить въ немъ до-тхъ-поръ, пока искупитъ прощеніе и очистится покаяніемъ. Такъ, на-примръ, если ученикъ брамина будетъ, хотя и справедливо, дурно говорить о споемъ учител, то по смерти превратится въ осла, если будетъ на него клеветать, то превратится въ собаку, если завладетъ его имуществомъ, то въ маленькаго червяка, если позавидуетъ его заслугамъ, то — въ наскомое, Такого рода странныя угрозы, которымъ, впрочемъ, Индійцы совершенно врили, не достигали вполн нравственной цли — порождали въ нихъ сожалніе къ животнымъ и длали ихъ жестокими къ паріямъ, заставляя думать, что эти несчастные родились въ нечистой каст, но опредленію высшей воли, за прежнія преступленія.

Возвыситься до божества и возвратиться къ святому и чистйшему источнику бытія можно было чрезъ самоотверженіе, самообладаніе, изученіе священныхъ книгъ и исполненіе правилъ, въ нихъ предписанныхъ. Возрожденный, т. е. браминъ, когда у него родится внукъ, долженъ былъ оставить свой домъ, отказаться отъ обыкновенной пищи, отъ общества, жить въ совершенномъ уединеніи, въ глубин лсовъ, убить въ себ всякое чувственное желаніе, углубляться въ размышленія о верховномъ существ и стараться только о пріобртеніи блаженства въ будущей жизни, не ища себ опоры ни въ одномъ земномъ существ, ни въ чемъ, кром души своей. Но это ученіе, заключающее въ себ нкоторыя черты необыкновеннаго ума, было совершенно обезображено примсью нелпыхъ понятій на счетъ его примненія къ жизни.

Изъ религіознаго ученія ведъ разнилась народная миологія, отразившая ея преимущественно въ эпической поэзіи и въ пуранахъ. Это былъ уже шагъ Индійцевъ къ сближенію религіи съ жизнью, умосозерцаніи съ дйствительностью. Здсь уже видно мерцаніе мысли о значеніи природы человка въ ряду другихъ созданій, видно въ человк пробужденіе чувства своего величія, чувства, по которому онъ считаетъ себя достойнымъ вниманія, участія и со стороны божества, но презрннымъ, ничтожнымъ рабомъ, но другомъ и любимцемъ его. Здсь божество выходитъ уже изъ своей отвлеченной неприкосновенности, изъ своего безстрастія, изъ своей безкачественной всеобщности. Оно является въ опредленныхъ образахъ, принимаетъ въ длахъ живйшее участіе, становится лицомъ, получаетъ, такъ-сказать, историческое существованіе въ предлахъ пространства и времени, въ этихъ обликахъ сохраняется въ памяти народа, длается предметомъ его почитанія и искусства. Миологическія представленія божествъ или изображенія жилищъ и другихъ принадлежностей ихъ существованія носятъ на себ отпечатокъ индійской природы и индійскаго воззрнія на міръ. Здсь опять проглядываетъ идея о божеств, чуждомъ всякой вещественной формы. Но эта сила, покоящаяся въ непроницаемомъ священномъ мрак, проявляется въ вид трехъ божественныхъ силъ, изъ нихъ Брама — творецъ, владыка созданіи, отецъ всего существующаго, Вишну — хранитель, Сина — разрушитель. Вишну приписываются различныя формы, подъ которыми онъ будто сходилъ въ міръ, чтобъ защитить его отъ вліянія злыхъ силъ, наказывать порокъ, возстановлять порядокъ и справедливость. Сива уничтожаетъ все земное, преходящее. по какъ смерть есть начало новой жизни, разрушеніе — начало новаго существованія, то и Сиву боготворили, какъ производительную, родотворную силу.

Боги второстепенные и духи еще нисшаго рода, дйствующіе въ разныхъ частяхъ видимаго міра, въ миологіи являются еще многочисленне и въ чувственныхъ формахъ, еще боле опредленныхъ. Тутъ видна уже смлость фантазіи, виденъ ея произволъ, она употребляетъ религіозныя понятія какъ матеріалы для своихъ вымысловъ, сама создаетъ или переработываетъ созданное, разрушаетъ и возстановляетъ разрушенное, сама вступаетъ въ соперничество съ Брамой, Сивой и Вишпу, населяетъ несметными роями духовъ землю, горы, рки, ключи, потоки, рощи и т. д., изъ животныхъ и растеній длаетъ символы, кумиры божественныхъ силъ и свойствъ: въ бык и коров — виденъ символъ родотворной силы Сивы и его супруги, богини Ипрвати, въ слон — символъ всеобщей, міровой мудрости, въ цвт лотоса (лиліи), особенно замчательномъ по необыкновенной красот и величин и потому-что въ смени его видна форма будущаго растенія — символъ развитія, хода и совершенства природы.

Въ пуранахъ, составляющихъ что-то среднее между эпической и дидактической поэмой, миологическій міръ народныхъ врованій представляется еще боле разнообразнымъ и разноцвтнымъ Они принадлежатъ къ той эпох, когда, браманское ученіе раздробилось на секты. Здсь Брама, Сива и Вишну изображаются уже не какъ существа, подчиненныя одному верховному началу, а между собою равностепенныя и равносильныя, но каждое изъ нихъ въ разныхъ сектахъ представляется божествомъ самостоятельнымъ и верховнымъ. Это междоусобіе боговъ, произведенное, впрочемъ, жрецами изъ корыстныхъ побужденіи, было началомъ упадка браманизма и большаго религіознаго переворота въ Индіи. Переворотъ былъ произведенъ Буддой. Это — лицо полу баснословное, даже не знаютъ положительно, когда онъ жилъ. Вотъ что сохранилось о немъ въ преданіяхъ: его прежде звали Сакіамуни или Гаутама. Онъ былъ сынъ могущественнаго государя и прекрасне всхъ людей въ мір, духи окружали его колыбель отъ самаго рожденія и ходили за шшъ въ его младенчеств. Когда онъ выросъ, то сдлался Буддой (что значитъ — пробужденный). Посл смерти своей, онъ подъ этимъ именемъ началъ управлять міромъ. Владычество его будетъ продолжаться пятьдесятъ тысячь лтъ, до появленія новаго Будды. Добродтельные, которые по дламъ своимъ подходятъ къ нему ближе другихъ и которые въ-послдствіи будутъ заступать его мсто, называются бодтсатва. Такимъ-образомъ, по ученію Будды, верховная власть надъ міромъ видимымъ и невидимымъ принадлежитъ людямъ просвтленнымъ или обоготворившимся. Буддисты не врятъ существованію Бога какъ творца міра: по ихъ мннію, все управляется какимъ-то непостижимымъ рокомъ, какою-то таинственною необходимостью, безпрерывно раждаясь и разрушаясь. Только одна изъ позднйшихъ буддійскихъ сектъ въ Непал поклоняется верховному существу подъ именемъ Ади-Будды. Сакіамуни не опровергалъ ученія о Брам и о небесномъ мір духовъ, но только говорилъ, что Будда могущественне ихъ. Въ другихъ отношеніяхъ, онъ вполн раздлялъ идеи браманской религіи, онъ врилъ переселенію душъ, врилъ, что человкъ по своимъ заслугамъ занимаетъ извстное мсто въ безконечной цпи существъ, что добродтельный по смерти возродится въ образ божества, а порочный въ тл отверженнаго: что они снова сойдутъ на землю для испытанія и будутъ вести жизнь среди безчисленныхъ переворотовъ и превратностей міра. Стать вн предловъ этой безпрерывной стны рожденія и разрушенія есть, по мннію Сакіамуни, высочайшее блаженство. Добродтельные достигнутъ его и сдлаются независимыми отъ всякаго вншняго вліянія, когда существо ихъ утончится и улетучится до такой степени, что будетъ близко къ небытію. Это ученіе раздробилось опять на множество самыхъ странныхъ и фантастическихъ понятіи въ различныхъ сектахъ, образовавшихся изъ буддизма.

Но это принадлежитъ гораздо-позднйшему времени. Въ ученіи основателя буддизма было больше нравственныхъ, нежели метафизическихъ понятій. Для достиженія высочайшаго блаженства, онъ считалъ необходимыми шесть совершенствъ: щедрость, нравственную чистоту, знаніе, дятельную силу характера или воли, терпніе и любовь къ ближнему. Но онъ нигд не высказалъ ясно и положительно мысли о томъ, будто человкъ чрезъ эти совершенства можетъ достигнуть высочайшей свободы въ мір, полной независимости и неизмняемости существа своего. Кажется, это была только задушевная мечта его, столько свойственная восточному человку вообще и въ-особенности Индійцу, для котораго бездйственность и неподвижность есть идеалъ наслажденія.

Кром своего отношенія къ историческому быту Индійцевъ, ученіе Будды иметъ еще особое значеніе: по понятіямъ, изложеннымъ въ водахъ, человкъ собственно не есть существо недлимое, но частица другаго существа, его явленіе — не живое созданіе, но выраженіе посторонней, отдльной отъ него жизни: онъ буква, символъ, онъ не лицо, одаренное самосознаніемъ и волею, но форма сознанія и води Брамы и игрушка высшихъ силъ. Будда не только даетъ ему недлимость и личность, но и обоготворяетъ его, не только даетъ ему силу бороться съ природой и вншнею измняемостью вещей, но и возможность стать выше природы и всхъ измненій..

Между-тмъ, ученіе Будды распространилось въ разныхъ мстахъ Азіи съ удивительнымъ успхомъ. Въ третьемъ столтіи до P. X., оно проникло на Цейлонъ, оттуда почти на вс остиндскіе острова, мало-по-ыалу въ большую часть Восточнои-Индіи, Тибетъ. Монголію и Китай, гд оно въ первомъ столтіи no P. X. вкоренилось подъ именемъ религіи фо, или фой, какъ тамъ называютъ Будду. Вообще, эта религіи иметъ чрезвычайное множество приверженцевъ — отъ истоковъ Инда до Японіи. Одни насчитываютъ ихъ около 192 другіе около 290 мильйоновъ. Впрочемъ, многолюдство поклонниковъ не есть еще доказательство силы религіознаго чувства и большаго нравственнаго вліянія врованій. Буддизмъ, по невжеству и грубости племенъ, его припавшихъ, превратился въ сборъ пустйшихъ обычаевъ. Безпрерывно случается, что какой-нибудь Бурятъ, для отвращенія отъ себя всхъ бдствій, безсмысленно бормочетъ свое: ом-мани-бадме-хум, или, не получивъ отъ божка исполненія своихъ желаній, бьетъ его по щекамъ и потомъ бросаетъ подъ ноги

Удивительно, впрочемъ, что буддизмъ и въ древнія времена, въ самую цвтущую эпоху своего развитія, когда идеи его принимались живо и приводимы были въ исполненіе горячо, по производилъ никогда многосторонняго дйствія на развитіе духовныхъ силъ и гражданственности. Конечно, нравственными началами своими онъ облагородилъ дикія племена, ему послдовавшія, но въ Индіи движеніе внутренней жизни народа постоянно проистекало изъ браманизма. Поэтому, не буддизмъ, а браманизмъ былъ началомъ ученой, литературной и художественной дятельности Индійцевъ, и на всхъ произведеніяхъ ихъ ума и вкуса положилъ глубокую печать свою, Не говоря уже о водахъ и законахъ Ману, сочиненія чисто-религіознаго содержанія, ихъ умозрительная философія, ихъ поэмы, драмы, лирическія стихотворенія, созданія скульптуры и архитектуры проникнуты духомъ пантеизма и духомъ преобладанія жреческой касты.

Не смотря на то, поэты были брамины, не смотря на то, что индійская эпопея посвящена прославленію воинственныхъ подвиговъ, поэзія служила посредницей между религіей и народомъ, была первымъ звномъ общества въ Индіи. Чрезъ эпопею религія перестала быть уже собственностью жрецовъ — она сдлалась доступною и другимъ кастамъ, слила вмст и породнила между собою чувствомъ жреческаго наслажденія вс касты, потому-что читать эпическія произведенія никому не запрещалось, въ похвалу ‘Рамаян’ говорили, что даже рабъ, слушая ее, длается благородне. Сверхъ-того, эпическая поэзія содйствовала къ распространенію образованія еще и потому, что поэмы были первыми и единственными, такъ-сказать, народными учебниками и энциклопедіями. Сперва передавали ихъ изустно ученикамъ въ школахъ браминовъ, потомъ отшельникамъ, въ уединеніи хотвшимъ очистить душу свою строгою жизнію, царямъ въ ихъ дворцахъ, а во время большихъ празднествъ многочисленнымъ толпамъ народа. Написаны эпическія поэмы были уже въ позднйшее время. Тогда, вроятно, имъ дана и та форма, въ которой он до-сихъ-поръ сохранились.

Блистательнйшій цвтъ индійской поэзіи составляетъ драма. Самымъ знаменитымъ въ этомъ род поэтомъ быль Калидаза, славившійся между многими отличными талантами, при двор царя Викрамадитіи, большаго любителя поэзіи. Можно съ нкоторою достоврностью думать, что онъ былъ современникомъ Августа. Хотя произведеніе Калидазы — ‘Сакунтала’. не имла такого сильнаго вліянія на жизнь Индійцевъ, какъ поэмы ‘Рамаяна и ‘Махабхарата’, во всякомъ случа она, подобно имъ, исполнена возвышенныхъ идеи и благородныхъ чувствъ, дышащихъ какою-то необыкновенною нгою и первобытною, патріархальною прелестью, слдовательно, боле или мене она смягчала грубую чувственность, обуздывала животную природу и опять сближала людей взаимнымъ сочувствіемъ къ изящному. Для насъ. Европейцевъ, индійская поэзія иметъ особенную занимательность по неизъяснимо-трогательному чувству дружбы и участія, которымъ представляется въ ней проникнутымъ все созданіе, по той повсемстной жизненности, которая проявляется везд — присутствіе и дятельность творческаго начала. Это отпечатокъ пантеистическаго понятія о единодушіи природы, отпечатокъ убжденія. что въ мір Индійцевъ нтъ смерти, а есть безпрерывное перерожденіе, что Сива братъ Брам и Вишну. Особенно новое, необыкновенное впечатлніе производитъ на душу Европейца яркая живопись колоссальной природы, кипящей разнообразіемъ и фантастическою роскошью. Явленія естественныя и повседневныя для Индійца намъ представляются вымыслами и въ свою очередь даютъ пламенному южному воображенію его матеріалы для вымысловъ, если иногда чудовищныхъ, или чуждыхъ граціи, зато всегда исполинскихъ и поражающихъ не здшнимъ блескомъ.

Вотъ природа, которая намъ кажется мечтою воображенія,

‘Мрачнй становился

Лсъ, деревья сплетались втвями, мошки густою

Тучей клубяся, жужжали, рыкали львы, и ужасный

Въ хворост шорохъ отъ тигровъ, буйволовъ, рысей, медвдей

Слышался… Нигд дороги не было, всюду

Падшія гнили деревья, межъ трупами ихъ пробивались

Дикія травы, въ которыхъ шипя ворочались зми,

Въ прав и въ дв, въ кустахъ и къ вершинахъ деревъ раздавались

Крики орловъ плотоядныхъ и хлопали крыльями совы.

Лсъ наконецъ уперся въ высокую гору, гд жили

Съ давнихъ лтъ великаны и карлы, которой вершина

Въ небо вдвигалась, а темное чрево хранилищемъ рдкихъ

Камней было. Тамъ чудно скалы на скалы громоздилась,

Били живымъ серебромъ по бокамъ ихъ ключи, водопады

Мчались, сверкало, кипли, ревли — межъ скалъ, неподвижно

Черная тнь лежала въ долинахъ и ярко блистали

Голые камни вершинъ, въ бездонно-глубокихъ пещерахъ

Грозно таились драконы и грифы.’

Дале:

‘Было

Все благовонно, цвты и плоды сіяли межь темныхъ

Листьевъ, сверкали ручьи, на ихъ берегахъ антилопы

Съ легкими сернами прыгали, втви обвивши хвостами

Съ крикомъ качались на нихъ обезьяны, но сучьямъ деревьевъ

Ползали, перьями ярко блестя попугаи (*).

(*) ‘Наль и Дамаянти’, Жуковскаго.

Среди такой чудной природы покажется дйствительнымъ, или, по-крайней-мр, вроятнымъ всякій призракъ, созидаемый фантазіей. Какъ въ такихъ лсахъ и безднахъ не завестись великанамъ, драконамъ и грифамъ? Нисколько не удивительно встртить ихъ между тиграми, буйволами, медвдями, змями и подобными чудовищами. Драконы и грифы очень-естественны въ сосдств съ змями и орлами. Тамъ-то поэмы индійскія вполн туземныя произведенія, которыя могли возникнуть изъ почвы, переполненной избыткомъ производительныхъ силъ подъ зноемъ солнца, которое жгучими лучами гонитъ развитіе растительной и животной жизни до неимоврныхъ размровъ. Но санскритисты и вообще любители древности безусловно превозносятъ похвалами и слишкомъ-высоко ставятъ среди литературъ всхъ народовъ ‘Рамаяну’, ‘Махабхарату’ и ‘Сакупталу’. Индійская поэзія для насъ иметъ больше историческую, нежели чисто-эстетическую занимательность: мы не можемъ наслаждаться этими чужеземными созданіями столько, сколько произведеніями европейскаго генія. Мы требуемъ отъ каждаго сочиненія опредленности въ иде и въ ея развитіи, а у Индійцевъ идея часто исчезаетъ среди множества формъ, символовъ, аллегорій. фантастическихъ образовъ. Это тмъ боле затемняетъ смыслъ, что природа, миологія, бытъ, народные пріемы, рчи Индійцевъ для насъ большею частію непонятны. Мы любимъ формы естественныя, простыя и находимъ особенную красоту въ правильности рисунка и въ гармоніи частей изображаемыхъ предметовъ и лицъ: Индійца поражаетъ все иперболическое, чрезвычайное, огромное, хотя бы чудовищное и дикое. У насъ живо сознано величіе человка, и онъ стоитъ везд на первомъ план: въ Индіи онъ теряется среди другихъ явленій природы, онъ кажется слабымъ и мелкимъ передъ исполинскою растительностью и странными животными, на-примръ, передъ бананами и слонами. Отъ этого, въ европейской поэзіи везд выступаетъ личность человка, его духовная недлимость, его характеристика, тогда-какъ для Индійца, по пантеистическимъ его понятіямъ, уравнивающимъ всхъ и все, это — ршительная несообразность, противорчіе общему господствующему духу. Для насъ поэтическое произведеніе входитъ въ рядъ общественныхъ событій, отражаетъ ихъ въ себ и въ свою очередь само въ нихъ отражается. Въ поэзіи индійской собственно нтъ дйствія, потому-что содержаніе индійскихъ поэмъ и драмъ развивается вн предловъ пространства и времени, безъ характеристическихъ знаковъ эпохи, безъ тхъ особенностей, которыя составляютъ необходимое условіе дйствительной жизни, и потому глубоко трогаютъ наше сочувствіе. Развиваясь подъ вліяніемъ фантастической религіи и природы, среди безотчетныхъ преданій, воспламеняемый природною пылкостью темперамента, индійскій поэтъ облекалъ свои созданія какимъ-то волшебнымъ сумракомъ, который, закрывая настоящій видъ предметовъ и лицъ, возбуждаетъ иногда удивленіе, часто любопытство, а рдко трогаетъ до глубины души. Это — миражъ, которому, видя его. не вришь. Но съ литературой нельзя познакомиться посредствомъ однихъ общихъ очерковъ. Гораздо-лучше сдлалъ бы Лёбелль, еслибъ извлекъ изъ индійскихъ поэмъ и драмъ нсколько характеристическихъ сценъ, какъ Беккеръ изъ ‘Иліады’ и ‘Одиссеи’. Тогда объясненія его и теоретическіе выводы подтверждались бы живыми свидтельствами.

Высшая степень развитія и проявленія самосознанія народа — его философія. Все, что заключается въ различныхъ отрасляхъ его жизни, все, что входитъ въ составъ его безпрерывно измняющейся пестрой дятельности, въ философіи приводится къ единству, къ основнымъ началамъ, къ общимъ формуламъ бытія. Всякое явленіе — поступокъ, привычка, ремесло, изящное искусство, слово, іероглифъ и т. д. есть только данное,-временное, случайность. Но подъ всмъ этимъ кроется идея, значеніе, духъ. Философія стремится къ раскрытію этого духа въ отвлеченной его опредленности, общности и ясности. Когда мы знаемъ только то, что было у народа, знаемъ только физическую его сторону, то еще не понимаемъ его исторіи-только съ философскимъ воззрніемъ на нее, только съ изслдованіемъ внутренней стороны ея начинается собственно знаніе, потому-что только тогда умъ нашъ касается коренныхъ вопросовъ о добродтели, о справедливости, о прав, объ истин, о красот, словомъ, о тхъ идеяхъ, которыми существуетъ человчество и безъ которыхъ оно ничмъ не отличалось бы отъ царства животнаго..Итакъ, развитіе философскаго духа въ народ есть развитіе идеальной части его бытія. По-этому, очень удивительно, что Лёбелль, при своемъ живомъ взгляд на исторію, такъ мало обратилъ вниманія на философскія системы, существовавшія въ древней Индіи. Это важно во многихъ отношеніяхъ: во-первыхъ, любопытно видть, какъ мысль, хотя подавляемая заблужденіями, никогда не теряетъ своей ничагь-ней об диной силы и хотя не вдругъ, хотя медленно, но всё-таки вступаетъ въ свои нрава, требуетъ прямыхъ, ясныхъ, положительныхъ понятій. Во-вторыхь, буддизмъ есть слдствіе только развитія философскаго духа въ Индіи. Безъ этого онъ былъ бы явленіемъ отрывочнымъ и совершенно-непонятнымъ. Конечно, Лёбелль намекнулъ на это, но здсь надобно было показать прагматически, но исторической логик, необходимость этого важнаго явленія. Въ-третьихъ, индійскія философскія системы поражаютъ Европейца своими идеями и своимъ разнообразіемъ. Кром системъ, въ которыхъ развивается ученіе, заключающееся въ ведахъ, есть другія, которыя развиты на основаніи самостоятельнаго убжденія, независимо отъ религіозныхъ, даже вопреки имъ. Таково, на-примръ, метафизическое ученіе Капиласа, отличающееся удивительною отчетливостью идей и строгостью выводовъ, діалектика Готанаса, замчательная но тонкости и полнот анализа формальной стороны ума, логическая и артистическая система Каполиса, если не богатая по выводамъ, особенно тамъ, гд говорится объ отношеніяхъ и законахъ соединенія недлимыхъ пылинокъ, то все же замчательная, какъ плодъ свободнаго развитія ума, который хочетъ самъ своимъ изслдованіемъ открыть истину. Кром этой занимательности, представляемой индійскими философскими системами, нельзя не остановиться на удивительномъ сходств ихъ съ системами, развившимися въ Греціи. Это любопытный фактъ въ исторіи мысли. Значитъ, Греки не по языку только и миологическимъ преданіямъ принадлежатъ съ Индійцами къ одному корню. Родство ихъ гораздо-ближе. Гердеръ правъ: между мыслями, какъ между происшествіями, въ цломъ человчеств есть неразрывная связь, и послдняя мысль послдняго человка въ мір будетъ заключеніемъ первой мысли перваго человка.

——

La Vie de Dante, par M. le comte Balbo, 2 vol. in 18. (Жизнь Данта, соч. графа Бальбо. Два тома, въ 18-ю д. л.).

Это сочиненіе недавно издано въ Италіи и уже переведено за французскій языкъ г-жею Лалэнь (Lalaing).

Въ исторіи литературы, въ этомъ разнообразномъ умственномъ мір, есть такія личности, отъ которыхъ не можетъ оторваться взоръ человка, которыя не перестаютъ быть предметомъ всеобщаго вниманія и постояннаго изученія людей мыслящихъ. Бремя ничего не отнимаетъ отъ ихъ самобытнаго величія, напротивъ, оно его усиливаетъ, или. по-крайней-мр, представляетъ живй со дня-на-день. Есть въ исторіи литературы, три или четыре лица. которыхъ слава переживаетъ вс измненія вкуса, которыхъ геній изъ отдаленнаго прошедшаго господствуетъ надъ послдующими вками. Таковъ Гомеръ въ древности, таковъ Дантъ въ средневковой Италіи. Нтъ ни одного поэта, котораго бы такъ пристально изучали, ни котораго бы столько было объясненій и комментарій, какъ на творцовъ ‘Одиссеи’ и ‘Божественной Комедіи’. Малйшая вновь открытая подробность объ этихъ великихъ представителяхъ человческой мысли покупается на всъ золота, но на неимніемъ такихъ чудесныхъ открытій, люди стараются, по-крайней-мр, уже извстныя о нихъ данныя представлять въ новомъ вид, съ новой стороны, и такъ-какъ поэзія этихъ великихъ творцовъ касалась всхъ общественныхъ событій ихъ вка, всхъ современныхъ имъ страстей, всего, что чувствовалось вокругъ нихъ, — то изслдованіе о нихъ нердко приводитъ къ ршенію самыхъ важныхъ, самыхъ глубокихъ историческихъ вопросовъ. Но стремленіе разъяснять жизнь и творенія подобныхъ поэтовъ иметъ свои крайности: часто доходитъ оно до легковрія и длается обильнымъ источникомъ басень, а желаніе показаться новымъ, доводитъ до парадоксовъ. Ни Гомеръ, ни Дантъ не избжали той же участи: комментаторы кончили тмъ, что на ихъ же собственные труды потребовались комментаріи, оказалась потребность въ ясномъ взгляд на нкоторыя основныя данныя, значительно затемненныя духомъ системы. Эту то цль предположилъ себ графъ Бальбо.

‘Жизнь Данта’ заключаетъ въ себ не простую біографію, какъ можно бы думать но заглавію сочиненія, это историческое изслдованіе, написанное по ‘Божественной Комедіи’, полная картина, представляющая вс итальянскія общества, борьбу папъ съ императорами, флорентійскія гражданскія войны, движенія партіи, вс современныя Данту лица, которыхъ онъ помстилъ, въ своей ‘комедіи’, однихъ прославивъ и возвеличивъ хвалой, другихъ поразилъ и запятнавъ своимъ гнвомъ. Авторъ изобразилъ тревожный періодъ конца XIII и начала XIV вка и среди всхъ тогдашнихъ волненій — безпокойную, бурную жизнь необыкновеннаго человка, олицетворившаго въ себ геній, доблести, недостатки и всю измнчивость своей родины, человка, который былъ въ одно и то же время — великій дятель и великій поэтъ, прошелъ вс партіи, участвовалъ въ высшихъ дипломатическихъ сношеніяхъ и заключилъ свое поприще изгнаніемъ, нищетой и бдами. изъ которыхъ извлекъ новую славу и новыя силы, человка, способнаго къ самой непримиримой ненависти и къ самой чистой, самой энергической любви, словомъ — человка, который, по словамъ г. Бальбо, былъ ‘Итальянецъ по преимуществу’… Всего замчательне въ книг г. Бальбо то. что онъ старается находитъ черты дйствительности тамъ, гд другіе видли только миы и символы. Сличая многое множество комментарій съ текстомъ поэмы, авторъ раскрылъ и разъяснилъ съ новой точки зрнія характеръ Данта. Сквозь груду фактовъ, иносказаній и толкованій онъ пытается уловить живыя черты человка, съ его величіемъ, слабостями, недостатками, съ тми человческими несовершенствами, изъ которыхъ и составляется истинный драматизмъ душевой борьбы. На-примръ, что можетъ быть поэтически дйствительне этого перехода чрезъ чистилище, гд Беатриче, не символъ отвлеченнаго понятія: а просто женщина, нкогда живая, оплакиваемая, обращается къ Данту съ нжнымъ упрекомъ въ временномъ забвеніи, въ минутномъ охлажденіи давнишней любви — и поэтъ краснетъ и плачетъ! Вотъ эти-то черты ловитъ и бережно сбираетъ новый біографъ, и онъ-то, прорываясь время отъ времени, согрваютъ его серьёзное историческое изслдованіе.

Любопытенъ въ книг г. Бальбо тотъ эпизодъ изъ жизни Данта, когда онъ, въ первыхъ годахъ XIV вка, былъ въ Париж. Негостепріимной показала себя столица Франціи великому человку! Онъ прибылъ туда съ душой озлобленной, полной горькихъ воспоминаній о народныхъ волненіяхъ, отъ которыхъ только-что убжалъ, прибылъ тайкомъ, никмъ не замченный, и,— не теряя надежды снова когда-нибудь выступить на поприще широкой дятельности, въ ожиданіи будущаго, — предался наук: ходилъ слушать университетскія лекціи, сидть рядомъ съ бдными студентами, самъ такой же бдный, неимущій, вступалъ въ жаркіе диспуты и получалъ титла то теолога, то философа, но имени поэта никто не думалъ ему давать. Нищета, постигшая Данта, усилила его врожденную гордость, онъ уединился, въ Париж много было Итальянцевъ, но онъ убгалъ отъ нихъ, онъ заключился съ самимъ-собой, только въ самомъ-себ, казалось, нашелъ онъ единственно непроницаемое ни для кого убжище, въ которомъ привольно было его горькому вдохновенію, готовому разразиться неподражаемой пснью…

Приближаясь къ концу своего прекраснаго труда, т. е. къ смерти поэта, г. Бальбо коснулся вопроса, который долженъ былъ завершить полную историческую картину этой бурной жизни, со всей ея сложной обстановкой, со всми ея пламенными, страстными проявленіями, — вопроса: какое вліяніе вообще имла ‘Божественная комедія’ съ времени ея появленія до вашихъ временъ?— Вопросъ чрезвычайно сложный, кругъ его обширенъ, если обнять вліяніе, производимое Дантомъ на литературу вообще, на поэзію, на искусство. Въ этомъ-то отношеніи сочиненіе г-на Бальбо оказывается не совсмъ полнымъ: на-пр., какъ упустить изъ вида вліяніе Флорентійскаго поэта на итальянскихъ художниковъ, и въ особенности на величайшаго изъ никъ — Микель-Анджело Буонаротти, создавшаго изъ каждой псни ‘Комедіи’ картину, которыя, къ несчастно, вс потеряны. Правда, эту неполноту можно извинить новому комментатору, потому-что, предположенная имъ цль, исключительно историческая потому-что исчерпать все, относящееся къ Данту, его жизни и поэзіи — дло трудное, такъ-что то, чего только слегка коснулся, на что только указалъ г. Бильбо, можетъ послужить предметомъ не одного новаго сочиненія. Въ послдней глав авторъ распространился о томъ, какимъ перемнамъ подвергались слова Данта въ различные послдовавшіе за нимъ періоды, и какъ эти переходы всегда соотвтствовали положенію и роли самой Италіи. Дйствительно, въ первой половин XIV вка, поэтъ умираетъ, народность его огромна, Виллани, дойдя до дня его смерти, прерываетъ свою лтопись и начинаетъ разсказывать объ этомъ печальномъ дн. Не только во Флоренціи, но и въ Милан, Пиз, Піаченц, Венеціи и везд — учредились особые университетскія каедры для объясненія ‘Божественной Комедіи’. Между множествомъ лицъ, посвятившихъ себя изученію и объясненію великой поэмы, нельзя забыть прекрасную личность Боккачіо, имвшаго счастіе быть ученикомъ Данта. Но если бы исчислять всхъ тогдашнихъ его комментаторовъ, имъ бы конца не было. Такъ продолжалось до XIV столтія. Насталъ политическій и нравственный упадокъ, паденіе послдующаго вка, и-слава поэта исчезла вмст со всми величіями. Едва три изданія Данта успли выйдти во все продолженіе этого періода до XVIII вка. Въ это время Дантъ снова обрлъ ревностныхъ поборниковъ между появившимися тогда избранными умами. Извстны жаркіе споры, назадъ тому около сорока лтъ, въ Италіи, по случаю попытокъ нкоторыхъ писателей, какъ, на-пр., Монти, которые хотли преобразованія языка по дантовскимъ источникамъ. Такимъ-образомъ, всякій разъ, когда возникали въ Италіи какіе-нибудь признаки возрожденія образованности, маститый жрецъ поэзіи являлся на ея горизонт. Со времени Монти, Дантъ занималъ умы многихъ писателей, не только критиковъ и ученыхъ, но даже самыхъ поэтовъ: подъ его наитіемъ Сильвію Пеллико написалъ драму Франческа ди Римини. Теперь, наконецъ, слава Данта уже не итальянская, а европейская.

——

Относительно литературныхъ новостей намъ приходится повторить то же, что сказали мы и въ прошломъ мсяц, т. е., что объ иной книг лучше и не упоминать. Конечно, въ Европ выходитъ теперь книгъ много, но это не книги, а большею частію брошюры, приноровленныя къ ежедневнымъ событіямъ и имющія интересъ мстный. Для насъ он вовсе не интересны. Перелистывая же библіографическіе бюллетени иностранныхъ журналовъ, мы нашли немного такихъ книгъ, о которыхъ стоило бы извстить читателей.

Histoire de l’Eglise gallicane (Исторія гaлликанской церкви), продолжаемая іезуитомъ, Пратомъ (Prat). Томъ XIX (отъ 1559 до 1563 года). I томъ, in-4, 1040 стр. Ліонъ. Изданіе братьевъ Периссъ (Prisse).

Продолженіе ‘Исторіи галликанской церкви’, составленной отцами іезуитами Лонгвалемъ. Фонтнэ), Брюмуа и Бертье, доведенной ими отъ 750 до 1559 года, въ восмьнадцати томахъ in-quarto и издававшейся въ Париж съ 1730 до 1749 года.

Htsioire du Consulat et de l’Empire (Исторія Консульства и Имперіи), соч. Шарля Лакретелля (Lacretelle). Томы V и VI.— Имперія T. III и IV, in-8. 458 и 518 стр

Г. Лакретелль, не смотря на преклонныя лта дятельно продолжаетъ свой историческій трудъ. Предъ своими соперниками онъ иметь преимущество годовъ.

Къ царствованіе Наполеона, Лакретелль былъ молодымъ человкомъ и живо сохранилъ воспоминанія дней славы и бдствія своего отечества. Пятый томъ его сочиненія начинается съ паденія Фуше въ 1811 году и оканчивается возвращеніемъ имъ похода въ Россію. Въ шестомъ и послднемъ том наложены послдствія этого похода и событія до удаленія императора на островъ Эльбу. Четыре тома посвящены исторіи имперіи, два-исторіи консульства.

Les Sudois depuis Charles XII jusqu’ Oscar I (Шведы со временъ Карла XII до Оскара I), соч. Бомона-Васси (Beaumont-Vassy) I. т. Въ 18-ю д. л. 466 стр.

Послднія 150 лтъ исторіи Швеціи заслуживаютъ особенное вниманіе. Вс фазисы этой исторіи въ означенную эпоху сопровождались событіями оригинальными и часто нелишенными драматическаго интереса. Книга г. Бомона-Васси представляетъ довольно-живой очеркъ событій, отъ трагической сцены въ транше Фридрихсгама до восшествія на престолъ сына Бернадотта.

The military carees of the earl of Peterborough (Военная карьера лорда Петерборуга).

Чарльзъ Мордоунтъ (Charles Mordaunt), графъ Пегерборугъ, прославился не только какъ генералъ и дипломатъ, но отчасти и какъ литераторъ. Въ свободные часы онъ съ успхомъ занимался поэзіей, и если нкоторыя изъ его дружескихъ писемъ могутъ быть поставлены на ряду съ письмами Гэ, Арбутнота, Свифта и Попе, то военные подвиги его были блистательне мальбороговыхъ, хотя и мене важны по послдствіямъ, а порученія, съ которыми здилъ онъ въ Вну, Туринъ и къ другомъ итальянскимъ дворамъ, и служили поводомъ къ острот, что ‘ни одинъ человкъ въ Европ не подалъ столько разнообразныхъ лицъ, какъ лордъ Петерборугъ. Онъ родился въ 1658 году, умеръ въ 1735 году. Изданная нын біографія его любопытна особенно потому, что этотъ человкъ принималъ дятельное участіе во всхъ современныхъ ему событіяхъ. Притомъ самая частная жизнь его была тревожна и оригинальна. ‘Этотъ человкъ’ говоритъ Попе: ‘не былъ рожденъ дли того, чтобъ умереть, подобно другимъ людямъ, ни для того, чтобъ жить за урядъ съ другими’.

Historia de Aragon (Исторія Арагоніи).

Первые четыре тома заключаютъ въ себ исторію Арагоніи съ древнйшихъ временъ до настоящей эпохи, въ пятомъ изложено внутреннее управленіе государства и fueros, въ шестомъ говорится о систем дйствій кортесовъ, а въ послднемъ помщено множество донесеній Антоніо Переса, секретаря Филиппа II, о событіяхъ въ Арагоніи въ 1589 и 91 годахъ, которыя имли слдствіемъ смерть justice-mayor’а и его товарищей.

Memorias posthumas de don Felix de Azara (Посмертныя записки дон-Феликса де-Азара). I томъ. Мадритъ.

Въ составъ этой книги вошли: донесеніе Азары, генерала испанской арміи, о состояніи колоніи въ Ріо-де-ла Плата и страны, лежащей между Бразиліей и Парагваемъ, въ конц XVIII столтіи, и множество замчаній объ этихъ странахъ.

<Цейдлер П. М., Чистяков М. Б.>

‘Отечественныя Записки’, No 5, 1847

ИНОСТРАННАЯ ЛИТЕРАТУРА.

WELTGESCHICHTE IN UMRISSEN UND AUFFUEHRUNGEN von J. W. Loebell. (Всемірная исторія въ очеркахъ и картинахъ, Лёбелля.)

I.Самыя древнія формы жизни и гражданственности въ цлой Азіи. Китай.

II.Индія.

Читайте также:

**WELTGESCHICHTE IN UMRISSEN UND AUFFUEHRUNGEN von J. W. Loebell. (Всемірная исторія въ очеркахъ и картинахъ, Лёбелля.)**

I.
Самыя древнія формы жизни и гражданственности въ цлой Азіи. Китай.

II.
Индія.