Густав Фрейтаг
Густав Фрейтаг
Инго и Инграбан
Инго и Инграбан
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1. В 357 году
1. В 357 году
2. Пир
2. Пир
Инго и Инграбан, Фрейтаг Густав, Год: 1872
Время на прочтение: 305 минут(ы)
На возвышении, подле засеки, отделявшей леса турингов от каттов, стоял молодой страж, охраняя крутую тропу, поднимавшуюся в гору от владений каттов. Над ним вздымался могучий бук, вдоль гребня гор, по обеим сторонам, тянулась порубежная ограда, в частом кустарнике цвели ежевика и дикие розы. Юноша держал метательное копье, за спиной у него на ремне висел длинный рог, небрежно прислонившись к дереву, он прислушивался к говору леса, к постукиванию дятла и к тихому шороху ветвей, когда чащей пробирался лесной зверь. Время от времени он нетерпеливо посматривал на солнце и оглядывался назад, где в дальних просеках, в долине, находились оборонительные укрепления и загоны для стада.
Вдруг он наклонился вперед и стал прислушиваться, на тропинке раздались тихие шаги, и сквозь листву деревьев показалась фигура человека, быстрыми шагами поднимавшегося в гору. Страж поправил ремень рога, схватил копье и, выставив его острием вперед, закричал подошедшему к открытой окраине леса:
— Остановись, лесной путник, и скажи присловье, чтобы оно предохранило тебя от моего копья!
Незнакомец кинулся за крайнее дерево, выставил вперед открытую правую руку и сказал:
— Мирно приветствую тебя, я чужеземец и не могу дать тебе решения.
Но страж недоверчиво воскликнул:
— Не вождем, на коне и с прислугой, пришел ты, нет у тебя воинского щита и не похож ты на странствующего торговца с поклажей на телеге!
— Издалека иду я горами и долами, конь мой погиб в водовороте горного потока, и теперь гостеприимства ищу я в твоих дворах, — ответил незнакомец.
— Если ты чужой, то подожди, пока мои товарищи не откроют тебе нашу страну. А между тем, дай мне мир и прими его от меня.
Мужчины зорко наблюдали друг за другом, прислонив свои копья к пограничным деревьям, они вышли на открытое место и подали руки, при этом не переставая внимательно следить за лицом и движениями соперника. Страж с прямодушным удивлением смотрел на гордое лицо, прямую осанку и могучую руку чужеземца, который был постарше него.
— Не легка была бы битва с тобой на мечах на зеленой мураве, — откровенно сказал он. — За нашей скамьей я почти самый высокий, но глядя на тебя, я должен задирать голову вверх. Приветствую тебя под моим деревом, отдохни, а я тем временем возвещу о твоем приходе.
Незнакомец спокойно последовал приглашению, а страж поднес к губам рог и извлек из него сильный звук, разнесшийся по родным долинам. Суровые звуки эхом отразились от гор. Страж взглянул на хижины в далеких просеках и самодовольно кивнул головой, потому что перед домами уже заметно было движение, и вскоре к возвышению поспешно направился всадник.
— Ничего нет лучше могучего звука из турьего рога! — улыбаясь, сказал он и соскользнул на луговую траву подле незнакомца, причем его быстрый взор полетел вдоль просек в чужие долины.
— Скажи, странник, быть может, тебя преследуют, быть может, видел ты в лесу воинов?
— Не звучит в лесу ничего, кроме того, что свойственно лесу, — отвечал незнакомец. — Ни один лазутчик каттов не наблюдал тропы моей в течение шести дней и ночей.
— Сыны каттов рождаются слепыми, как щенки! — с презрением вскричал страж, — Но если ты избежал их сторожевые посты, значит, хорошо известны тебе лесные тайники.
— Предо мною был свет, за мною — тьма! — гордо ответил чужеземец.
Страж с участием взглянул на незнакомца, на загорелом лице которого ясно обозначалась истома, тело его тяжело прислонилось к древесному стволу.
Страж размышлял одно мгновение.
— Если ты опасался мести каттов, то по целым дням должен был быть лишен огня и дыма и питаться в пути дурной пищей, потому что нет теперь в лесу ни ягод, ни диких плодов. Я принадлежу к скамье вождя и не знаю, предложит ли он тебе хлеба и соли, но я не могу видеть в лесу голодного человека. Возьми и поешь из моей сумки.
С этими словами страж достал из-за дерева сумку из шкуры барсука и предложил находившиеся в ней мясо и черный хлеб. Незнакомец признательно взглянул на него, но не тронулся с места. Тогда страж протянул ему маленький рог, приподнял деревянную крышку и ласково сказал:
— Возьми также и соли. Под деревом мой дом, и я здесь хозяин.
— Да будет благословен дар богов, — проговорил чужеземец. — Отныне мы друзья!
И он стал жадно есть, а юноша с удовольствием смотрел на него.
— Приятна обязанность стража, если красное солнышко пробивается лучами сквозь листву деревьев, — продолжал незнакомец, — но лесному караульщику необходимо мужество, когда бурной ночью завывает бор.
— Пограничная межа посвящена здесь добрым богам, — ответил юноша, — с обеих сторон бегут в долину священные ручьи, и знакомы лесным обитателям ночные песни деревьев.
— Молод ты годами, — вновь проговорил незнакомец. — Но если твой господин поручает тебе, одному, стражу границ страны, значит, он питает к тебе большое доверие.
— У межевой ограды стоят еще и другие, — пояснил страж. — Мы не опасаемся вторжения неприятельских отрядов нагорными лесами, потому что трудно чужой ноге, по скалам и через лесные ручьи, проникнуть за гряду. Но молва гласит, будто недавно на римской границе возгорелась жестокая брань между аллеманами и Кесарем, которого называют Юлианом, и десять дней тому назад, ночью, пронеслась у нас в воздухе лютая рать бога, — и юноша робко взглянул вверх. — С того времени мы охраняем границу.
Незнакомец повернул голову и в первый раз посмотрел на родину своего товарища. Горные возвышения многочисленными грядами тянулись одно за другим, пересекаемые поперечными глубокими долинами, и там, где они расширялись в прогалины, виднелась белая пена водного потока.
— Теперь поведай мне, товарищ, чье знамение носишь ты и куда ведешь ты меня?
— Во всех долинах, которые видит глаз твой и дальше, до самых равнин, начальствует сын Ирмфрида, Ансвальд, и я служу ему.
— На чужбине я слышал, что великий король правит народом турингов, и имя ему — Бизино, — сказал путник.
— Правду слышал ты, — подтвердил юноша. — Но искони эта лесная страна свободно управляется собственным княжеским родом, и великий король доволен, если мы охраняем границы и каждый год шлем коней к его двору. Мало заботимся мы, полесовщики, о короле, и наш начальник, Ансвальд, редко выезжает к двору, в королевский замок.
— И король Бизино не считает стад, которые я вижу там, возле хижин? — снова спросил незнакомец.
— Гм… однажды по деревням пронесся звук оружия, потому что королю захотелось откармливать своих вепрей под нашими дубами, и вздумал он охотиться за дикими быками в наших лесах. Но уже давно ничего об этом не слышно.
Незнакомец важно взглянул на долину.
— Где двор твоего господина?
— При выходе из гор, в трех часах расстояния для хорошего ходока, но конь донесет нас туда гораздо скорее. Слышишь ли топот копыт? Рог возвестил моим товарищам, что надо провести чужеземца, и тот, кто должен сменить меня, уже спешит.
По горной дороге поднимался всадник, статный юноша, ростом и движениями похожий на стража. Он соскочил с коня и негромко поговорил со своим товарищем, который передал ему рог, перекинул через плечо сумку и предложил коня чужеземцу.
— Я пойду за тобой, — уклонился тот и, жестом приветствуя нового стража, с любопытством посматривающего на незнакомца, направился со своим проводником в долину.
Среди лесных исполинов, длинные мшистые ветви которых темным серебром сверкали на солнце, к извилистому руслу потока вела стремнистая тропа. Корни деревьев, подобно гигантским змеям стлались по дороге, и извивались высокими арками там, где лежавшие под ними валуны были унесены водой. На берегу потока преградой лежали наносные деревья и огромные кучи сухого тростника, силой вешних вод разметало во все стороны свалившиеся древесные стволы, и с оголенными ветвями, в диком беспорядке лежали они, но нож лесных обитателей проложил узкую дорогу через сплетение ветвей. Быстрыми шагами спускались путники под гору, широкими прыжками переносясь с камня на камень, от дерева к дереву. Страж шел впереди и часто высоко вздымался он вверх, подобно мячу, который резво прыгает, пущенный вниз по скату. Там, где широкий ручей преграждал дорогу, он, чтобы подбодрить товарища, отпрыгивал назад.
Юноша бросил поводья коню на шею, и послушно, словно собака, шел за ним жеребец, которому неровная дорога была нипочем. С удовольствием измерив глазами широкий прыжок, сделанный незнакомцем через ручей, страж стал разглядывать следы на мягкой почве.
— Слишком могуч шаг твой для утомленного человека, — сказал он, — и сдается мне, что прежде ты уже широко прял шаги на ратном поле. По следам твоим вижу я, что ты принадлежишь к нашему народу, потому что носок ноги твоей выдается вперед, и сильно напирает ступня на мякоть. По твоему говору поначалу я принял тебя за чужеземца. А случалось ли тебе видеть следы римлян?
— Нога у них мала и ходят они короткими шагами, опираясь на всю подошву, как утомленные люди…
— То же самое говорят и наши, которым случалось побывать на западе. Но до сих пор я видел только безоружных торговцев черноволосым народом, — прибавил юноша.
— Да удалят жены судеб ноги римлян от пределов наших! — ответил незнакомец.
— Ты говоришь, как наши старики, но мы, молодые, полагаем, что если римляне не придут к нам, то мы сами отправимся на них. Ибо дивна земля их: все дома из разноцветного камня, целый год кротко светит солнце, а зимой зелена земля, из серебра скамьи и стулья, в золотых украшениях и шелковой одежде пляшут девы и в полном величии является властительный воин.
Напрасно он ждал ответ от незнакомца, они безмолвно шли друг подле друга, наконец юноша схватил коня за поводья.
— Здесь дорога становится лучше, — сказал он, — садись на коня, чтобы к вечеру мы прибыли на место.
Незнакомец схватился за загривок коня и резко вскочил в седло. Его проводник одобрительно кивнул головой и тихонько свистнул, конь большими скачками понес всадника в долину, а юноша побежал подле него, потрясая копьем и порой покрикивая на коня, который тогда поворачивал голову и издавал ответное ржание.
— Что это за жены в светлых одеждах? — спросил незнакомец, остановившись близ прогалины на возвышении и заглянув через ограду.
— А! — воскликнул страж. — Это служанки пришли из господского дома. Вот бурая корова Фриды. Слышишь бубенчик, который висит у нее на шее? А вот и сама девушка.
Его зардевшееся лицо показывало, что эта встреча была ему приятна.
— Взгляни на эти старые хижины. В них живет древний пастух, летом деревенское стадо отправляется на лесные пастбища, а наши девушки приходят и уносят в господский дом содержимое погреба.
Они вступили на прогалину, страж снял жерди, заграждавшие вход в загон, и незнакомец въехал за ограду, где с ревом бегали коровы, в то время, как жена пастуха со своими служанками вносила молочную утварь в прохладный погреб, сложенный из камня и мха и предохранявший от солнца длинные ряды посуды с молоком.
— Желаю тебе удачи, незнакомец! — вскричал страж. — Сама Ирмгарда, дочь нашего господина, находится здесь, чтобы взглянуть на стадо. Если она будет к тебе благосклонна, то можешь ожидать хорошего приема.
— Которую же назвал ты так по имени? — спросил незнакомец.
— Вон ту, что распоряжается служанками, впрочем, ты легко узнаешь ее.
Девушка стояла подле телеги, запряженной двумя быками и долженствовавшей свозить в господский дом творения молочной: сбитое масло в бочках из дерева дикой сливы и приправленные тмином сыры, завернутые в зеленые листья.
— Поди к ней, друг, и скажи, что чужеземец пришел с просьбой. Я опасаюсь говорить с дочерью твоего господина, прежде чем ее отец не укажет мне место у очага. Но раз уж мы приятели, то, насколько это возможно, благосклонно поговори обо мне.
Незнакомец соскочил с коня и издали приветствовал девушку.
Свободно вились золотистые кудри вокруг ее высокого стана, обрамляя крепкие формы девственного облика и ниспадая до самых бедер. Выложенный серебром пояс стягивал ее белое полотняное платье, поверх которого была накинута короткая верхняя одежда, вытканная из тонкой шерсти и нарядно вышитая иглой. Она взглянула на незнакомца своими большими глазами и легким движением головы ответила на его почтительный поклон.
Страж подошел к дочери своего господина.
— Чужеземец просит уголка на нашей скамье и места у очага для своей утомленной в пути головы, я провожаю его во двор, чтобы вождь решил его участь.
— Три дня отдыха даем мы путнику, посылаемому нам богами. Кто бы ни был приходящий с просьбой к очагу нашему, добрый ли он или лихой человек, но в течение трех дней он пользуется помещением и затем уже отец спросит, добрый ли он человек и достоин ли крова нашего. Тебе известно, Вольф, что много буйных людей бродит теперь по стране, навлекая проклятие, идущее по их стопам, на дом честного человека.
— Он выглядит человеком, честно поступающим в отношении друзей и недругов, — сказал юноша.
Девушка быстро взглянула на незнакомца.
— Если он таков, как ты говоришь, то мы рады его приходу. Дай ему кружку молока, Фрида!
Незнакомец напился и, отдавая кружку Фриде, сказал:
— Да будет благословенна твоя благодетельная рука. Первый привет в этой стране был предложен мне от души добросердечным человеком, да будет же и второй предвозвестником того, что и в господском доме я найду мир, которого так страстно желаю.
Между тем страж поймал для себя одного из коней, бегавших в отдельном загоне. Он уже приготовился было сесть на коня, как вдруг к нему подошла краснощекая Фрида.
— Тебе посчастливилось во сне, Вольф, — начала подтрунивать она. — Когда ты дрыхнул, на межевом кусте терновника уселась залетная птичка. Как спалось тебе, караульщик, на тернистом ложе?
— Сова не давала мне спать и все выла она по Фриде, что стоит по ночам у плетня да думает-гадает, откуда приедет к ней муженек.
— Видела я щегленка на засохшем кусте и собирал он старый пух репейника для брачного ложа богача Вольфа.
— А я знаю одну гордячку, — гневно возразил Вольф, — которая, отыскивая фиалку, растоптала ее, угодив при этом в крапиву.
— Только не в крапиву на твоем поле, глупый ты Вольф! — ответила рассерженная Фрида.
— Знаю я кое-кого, кому не кину мяча на первом хороводе, — ответил Вольф.
— Когда Вольф пляшет, то гуси взлетают на дерево и хохочут, — насмехалась Фрида.
— Свей себе венок из овсяной соломы, госпожа гусыня! — с коня прокричал Вольф и отъехал с незнакомцем в сторону, который из чувства приличия держался от этого разговора на полет копья.
— Невежа! — пожаловалась Фрида своей госпоже.
— Как аукнулось, так и откликнулось, — улыбаясь, ответила та. И взглянув вслед незнакомцу, продолжала: — Он выглядит властелином над многими людьми.
— Однако ж завязки его обуви изорваны и кафтан так пострадал от тягот пути, — сказала Фрида.
— Не думаешь ли ты, что каменья режут только ногу бедного путника? Кто приходит издалека, о том мы думаем, что он многое видел и многое испытал. Прискорбно нам, если сделался он недобрым человеком из алчности или от нужды, но если возможно, мы охотно предложим ему мир.
Между тем солнце склонилось к западу, и деревья отбрасывали на дорогу длинные тени, когда всадники достигли конца долины. Горы отступили назад, вдоль ручья расстилалась светлая трава и пестрые луговые цветы, красная лисица шмыгнула через дорогу.
— Рыжеголовая смекает, что недалеко человеческое жилье, — сказал юноша, — и охотнее всего бродит она там, где слышатся крики домашних петухов.
В вечернем свете перед ними открылась деревня, обнесенная рвом и валом, обсаженным деревьями, в промежутках между деревьями там и тут виднелись белые стены под темными соломенными крышами, над которыми поднимались облачка дыма. В стороне от деревни, на небольшом холме возвышался господский дом, обнесенный особым частоколом и рвом, над частыми домами и конюшнями возносилась кровля храмины, с коньком, украшенным резными рогами.
На лугу толпа мальчиков упражнялась в воинских играх, устроив высокие подмостки, они поочередно то взбирались вверх, то с криком спускались вниз. При приближении всадников толпа высыпала на дорогу, дерзко посматривая на чужака. Позвав одного из мальчиков, страж тихонько поговорил с ним, и широкими прыжками, подобно молодому оленю, мальчик пустился к господскому дому, а всадники между тем с трудом умеряли шаг своих беспокойных коней. На пыльной деревенской улице хороводом плясали дети, мальчики — почти нагие, в одних только шерстяных курточках, девочки — в белых сорочках, они пели и босыми ногами шлепали по пыли. При приближении всадников круг расстроился, в отверстиях деревенских домов показались женские лица, из каждой двери повыскакивали кучки голубоглазых детей, мужчины тоже вышли к дверям, соколиными глазами наблюдая за чужеземцем, а страж не преминул напомнить своему спутнику, чтобы тот поглядывал по сторонам и приветствовал обитателей домов. ‘Ласковый поклон, — сказал он, — располагает к нам сердца, а вскоре, ты можешь иметь нужду в благосклонности соседей’.
Между тем мальчик прибежал в господский дом. Князь Ансвальд сидел в деревянной беседке, тенистой передней пристройке дома. То был высокий, широкоплечий мужчина с открытым лицом под седыми волосами, поверх рубахи на нем была домашняя шерстяная куртка, отороченная бобровым мехом, его кожаные чулки были перевязаны разноцветными ремнями — и только его важная осанка да почтительность, с какой все обращались к нему, указывали, что он хозяин дома. Он сидел, окруженный своими застольниками, с удовольствием, глядя на двух откормленных быков, приведенных служителями и предназначенными для жертвоприношения на предстоящем торжественном обеде. Проворно протиснувшись к одному пожилому, с умным лицом человеку, стоявшему по левую руку от начальника и вежливо отвечавшему на слова своего господина, мальчик шепотом сообщил ему предмет своего посольства.
— Вольф привел чужеземца, — сказал старый Гильдебранд. — Одиноко пришел человек этот, без провожатых, без коня и воинских доспехов и просит он гостеприимства.
— Устройте ему привет в светлице, — равнодушно приказал Ансвальд и знаком удалил своих ратников. — Неспокойно смотрю я на чуждых проходимцев, — сказал он своему наперснику. — С той поры, как на Рейне возгорелась война с римлянами, горячие искры прыскают по стране, и не один молодец, потерпевший от насилия, бродит по земле и в горьком озлоблении сам совершает преступления.
— Если он бежал с юга, то может доставить нам вести о римской войне.
— И занести в страну римское коварство. Итальянский обычай, словно зараза, крадется по нашим долинам и наполняет высокомерием замки королей. Нашим правителям тоже хотелось бы красоваться в пурпуровой одежде и откармливать тунеядцев-телохранителей, которые вонзают ножи в спину свободному человеку, не понравившемуся их повелителю. Однако ж пойдем, кто бы ни был незнакомец, но подобающее нуждающемуся человеку он получит, а ты попытайся посредством разумных речей проникнуть в его тайну.
Войдя в дом, начальник сел на хозяйское, из дубового дерева кресло, обтянутое черной шкурой молодого медведя. Ноги его покоились на скамеечке, в руке он держал белый посох.
Всадники сошли с коней перед воротами, и прислонив свое копье к косяку, незнакомец молча сел у ворот. Появившийся наперсник князя с важным поклоном пригласил его к вождю, и выпрямившись во весь рост, незнакомец подошел к порогу, он и князь пытливо взглянули друг на друга, при этом обоим понравилось увиденное ими.
— Благо тебе, князь Ансвальд, сын Ирмфрида!
— И тебе тоже! — раздалось с княжеского кресла.
— Утомленному путнику дай воды из колодца твоего, плодов полей твоих и защиту крова твоего. Я пришел к твоему очагу без друзей, лишенный отечества и защиты, подай мне, что дозволяется гостеприимством твоего народа.
Гильдебранд выступил вперед и сказал:
— По обычаю народа, в течение трех дней князь предлагает тебе отдых и пищу, затем он спросит о молве людской. А вы, юноши, подвиньте ему скамейку к очагу и предложите дары богов.
Один из юношей принес скамейку, на которой сел незнакомец, другой — две миски с хлебом и солью, а третий — деревянную кружку, наполненную темным пивом. Затем, по знаку Гильдебранда, они оставили залу.
— А теперь, — ласково начал Гильдебранд, садясь у ног князя, — когда ты, путник, находишься в безопасности, поведай нам, насколько это для тебя возможно, не видел ли ты или не слышал чего-нибудь за горами, что было бы нам на пользу, а тебе не во вред. Время теперь смутное, и предусмотрительный хозяин старается получать сведения от знающих людей. Если дано тебе от богов, чтобы охотно сложились речи в устах твоих, то рассказывай, или же должен я спрашивать о том, что знать нам необходимо?
Незнакомец поднялся.
— Я приношу вести, волнующие сердца мужей, не знаю только, радость или горе они готовят вам. Произошла битва, страшнее которой не помнят люди. Волки воют на поле сражения и вороны носятся над костями аллеманов, которым бог наш отказал в победе. Франки отдали победу римлянам, в плену короли аллеманов, Гундамар и Атанарих, и многие дети королей, войска кесаря жгут все в долинах Шварцвальда до самого Майна и гоном гонят толпы пленников. Кесарь усилился в пограничных землях, и говорят, катты шлют к нему послов, прося союза.
Глубокое молчание настало вслед за этими словами. Князь Ансвальд мрачно потупил глаза, а Гильдебранд с трудом скрывал свое волнение.
— Мы в мире с римлянами и аллеманами, — осторожно начал он наконец, — и туринги не боятся могущества кесаря. Я вижу, что ты был недалеко от поля битвы и с той поры избегал поселений каттов, которые, по твоим словам, расположены к римлянам. Не спрашиваю тебя, кому ты желал победы.
— Отвечу и не спрошенный! — вскричал незнакомец. — Не получал я жалованья от римлян.
Луч благосклонности сверкнул в очах начальника.
— Ты не аллеман, — сказал он, — заключаю по говору твоему, ты от сынов бога нашего, живущих далеко на востоке.
— Вандал с берегов Одера, — быстро ответил незнакомец.
— Далеко от родины твоей до поля битвы на Рейне, путник. Твой народ тоже посылал на войну ратников своих?
— Я прибыл на Рейн без соотечественников. Горькая судьбина удалила меня с родных полей.
— Судьбу устроят боги или строптивый дух мужа. Да не сокрушается, однако ж, сердце твое тем, что было причиной удаления твоего с родины.
Незнакомец с благодарностью склонил голову.
— Забота гостя — быть угодным хозяину, прости, если я изыскиваю, что может сделать тебя благосклонным к чужеземцу. На родине я слышал мелодию певца, будто давно уже один витязь из страны турингов ратовал против римлян в числе воинов моего народа, далеко на юге, на Дунае, и имя ему было Ирмфрид.
Князь поднялся с кресла и сказал:
— Рука его, благословляя, лежала на моей голове: то был мой отец!
— Он кровью побратался с одним воином моего народа и, уезжая, князь могучей рукой разломал надвое золотую римскую монету, оставив одну половинку, да послужит она грядущим поколениям знамением гостеприимства. Если одна половина золотой монеты твоя, то другая — моя.
И он подал золотую пластинку князю. Ансвальд быстро встал во весь рост и при свете стал разглядывать монету.
— Молчите! — повелительно вскричал он. — Никто да не смеет произнести ни одного слова. Ступай, Гильдебранд, и отнеси монету госпоже твоей. Пусть она приложит ее к другой половинке, да скажи, чтобы она была одна, когда я приведу к ней незнакомца.
Гильдебранд поспешно ушел, а хозяин приблизился к гостю и изумленно оглядел его с головы до ног.
— Кто ты, приносящий в дом мой столь высокий привет? Нет надобности в знаке: ты взволновал мое сердце, явясь на порог моего дома. Пойдем, витязь, и объяви мне свое имя там, где совпадут обе половинки таинственного знака.
Он быстро пошел впереди, а за ним незнакомец. Княгиня Гундруна стояла в своем покое, приложив одну к другой обе половинки золотой монеты.
— Вот два колоса от одного стебля! — вскричала она супругу. — Присланное тебе — знак короля Ингберта.
— А подошедший к колену твоему — Инго, сын короля Ингберта, — сказал незнакомец.
Наступило продолжительное молчание, хозяйка дома робко смотрела на горделивого воина, на его благородный облик и царственную осанку — и низко поклонилась она, но озабоченно вскричал князь:
— Нередко хотел я видеть лицо гостеприимца, знаменитого витязя из рода богов, ибо отец рассказывал мне о богатом дворе и могучей дружине в блестящих стальных кольчугах. Но высшие силы иначе устроили свидание. В одежде путника, просящим странником вижу я сына великого короля и ужас ощущаю я в сердце. Да будет хорошим предвозвестником час, в который я узрел лицо твое, а со своей стороны я не забуду честно доказывать тебе мою верность.
— Не счастливцем я пришел к тебе и жене твоей, — сурово сказал Инго. — Я изгнанник и не хочу обманом добиться твоей защиты. Дядя прогнал меня с родины, похитив у ребенка, по смерти его отца, царский венец, и с трудом укрывали меня верные сообщники, доколе я не сделался мужем. Опасность — мой удел, послы дяди следовали за мной от народа к народу, предлагали дары и требовали моей головы. С небольшим отрядом верных людей отправился я на войну вместе с аллеманами, великие короли которых были ко мне благосклонны, и в день битвы я предводил отрядом их народа. Но гордый победой кесарь разыскивает теперь тех, кто босой не изъявил ему покорности. Далеко простирается власть его в королевских замках, я видел послов твоих соседей, каттов, и ехали они на Рейн со знамением мира. Поэтому шесть дней и столько же ночей крался я волчьим ходом по их владениям, удивительно, как я убежал от них. Это должен ты знать, прежде чем скажешь: ‘Добро пожаловать, Инго’.
В нерешительности стоял хозяин и старался уловить взор хозяйки, которая сидела в кресле, опустив в землю глаза.
— Я сделаю то, чего требуют честь и наши обеты, — сказал наконец Ансвальд, и лицо его просветлело. — Добро пожаловать, Инго, сын королевский!
— Благородные чувства выказываешь ты, витязь, — начала княгиня, — опасаясь навлечь невзгоду на дом твоего гостеприимца. Но нам следует поразмыслить, каким образом доказать тебе наше расположение и, вместе с тем, оградить от опасности собственные дворы. Далеко по странам гремит имя короля, и многие недруги окружают венценосного витязя: ты сам испытал это. Поэтому я полагаю, что только осторожность может быть во благо и тебе, и нам. Если могу я молвить верное слово супругу моему, то хорошо было бы, если бы гость твой не узнанным находился в доме твоем и никто не знал о его роде, кроме тебя и меня.
— Неужели придется прятать у себя в доме достойного гостя? — с неудовольствием вскричал хозяин. — Я не слуга ни кесарю, ни каттам.
— Король турингов охотно ест с золотых блюд, изготовляемых римлянами, — продолжала княгиня, — не возбуждай подозрений короля.
Неподвижно стоял гость, и тщетно старалась княгиня узнать его мысли.
— Трудно скрывать доблестную кровь под одеждой слуги, — сказал Ансвальд.
— Витязь Зигфрид, воспеваемый бардами, тоже стоял у наковальни в одежде ремесленника.
— И в конце концов сокрушил как наковальню, так и самого кузнеца! — вскричал князь. — Скажи, Инго, как нам обходиться с тобой?
— Я проситель, — с трудом ответил гость, — и высоко ли, низко ли посадишь ты меня между застольниками твоими, гневаться я не должен. Я не хвастаюсь именем моим, но и не скрываю его, а к низкой работе ты меня не приставишь.
— Он мыслит так же, как и я! — воскликнул князь.
— Витязи постоянно опасаются умаления своей чести, — улыбнулась княгиня. — Но просьба моя легко может быть исполнена: только в течение короткого времени не брезгуй одеждой, которую мы предлагаем чужеземцам, а повелитель мой между тем постарается снискать тебе благосклонность народа. Не вечно же на границах будет раздаваться бранный клич, у кесаря не будет недостатка в новых войнах, через несколько месяцев утихнет шум, а между тем удастся, быть может, задобрить короля.
— До вечера я поразмышляю над этим, — сказал Ансвальд, — потому что всегда разумны советы жены моей, и нередко мне приходилось убеждаться в этом. Но до той поры прими на себя, о витязь, смиренный вид и поверь, мне, что с сокрушенным сердцем жду я времени, когда в открытой храмине можно будет возвестить то, что требуется твоей и моей честью.
И мужчины оставили покои княгини. Когда же вечером Ансвальд сидел рядом с ней на своем ложе, то с неудовольствием воскликнул:
— Тяжко сердцу моему, что должен я видеть его на нижнем конце скамьи!
Но княгиня тихо ответила:
— Сначала испытай, достоин ли он твоего покровительства, потому что необычно свойство чужеземца и безотрадна его участь. А тайну его мы скроем ото всех, и даже от Ирмгарды, дочери нашей.
Во дворе князя устраивался пир. Хозяйка ходила со своими служанками по помещениям, где хранилась кухонная провизия, — длинными рядами висели там окорока, круглые колбасы и копченые бычьи языки, она радовалась хорошим припасам, выдавала их на кухню и приказывала служанкам отмечать лучшие куски особым знаком, чтобы стольник подавал их на стол старейшин. Затем они отправились в прохладный погреб, сложенный из камня, покрытый землей и дерном, он находился в укромном месте, куда не проникал солнечный свет. Там выбирала она бочки с хмельным пивом и ендовы с медом, беспокойно поглядывая на чужеземные глиняные сосуды, которые стояли в углу, наполовину зарытые в землю.
— Не думаю, чтобы мой повелитель захотел вина, — сказала хозяйка, — но если он потребует его, то прикажите подающему взять сосуды поменьше: другие слуги пусть стоят и ждут большого торжества. Да присмотрите сами, чтоб неуклюжие парни не повредили драгоценной посуды. Легко может случиться, что по неловкости опьяневших юношей длинный путь окажется напрасным для утвари, которую с таким трудом, в соломе, на лошадях доставили из италийских стран.
И еще раз заботливо оглядев обширное помещение, она продолжила:
— Довольно здесь запасов для княжеского дома, и многие годы еще мед будет веселить сердца мужей, дали бы только боги, чтобы витязи наши все осушили, весело и честно. Послушай, Фрида: что потребуется мужам — это известно, но как бы ни был обилен выбор напитков, это всегда обманчиво. Поэтому прикажи вынести в кладовую еще три ендовы старого меду и скажи подчашему, что если гости будут спокойно заняты честной беседой, то под конец можно им предложить и этого меду, если же раздражившись друг на друга они станут враждовать, то пусть он наливает с предосторожностью, чтобы не приключилось нам великое несчастье.
Княгиня отправилась на поварню, где на каменных плитах пылал огромный огонь. Перед домом юноши рассекали жертвенных животных, больших оленей и трех диких кабанов, и натыкали мясо на длинные вертела. Бесконечными рядами сидели девушки, ощипывая живность или скатывая в большие шары пряное пшеничное тесто, а деревенские ребятишки, улыбаясь, ждали той поры, когда они начнут крутить вертела, чтобы и им перепал лакомый кусок со стола витязей. Между тем дружина начальника была занята делом возле большой храмины. Посреди двора стояло большое здание, срубленное из толстых сосновых бревен, лестница вела к растворенной двери, внутри, на двух рядах деревянных столбов лежали стропила кровли, от столбов до стен, с трех сторон, тянулись высокие подмостки, посредине, напротив двери, находились почетные места для начальника и самых важных гостей, и тут же — нарядно украшенное, подобно беседке, помещение для женщин, чтобы они могли сколько угодно глядеть на пир мужей. Младшие из воинов украшали беседку цветущими ветвями, а Вольф привез большую телегу душистой травы для посыпки пола.
— Хорошо тебе здесь живется, — начал Вольф, поклонившись Инго. — Видно, госпожа благосклонна к тебе: ты ходишь в новой одежде, сотканной нашими женами. Как носится сукно, изготовленное девами Турингии?
— Что охотно предложено, то впору получившему, — с улыбкой ответил чужеземец. — Я рад слышать твой голос, потому что целыми днями ты бываешь в отсутствии.
— Мы, челядинцы, с собаками добывали в лесу дичь для пиршественного стола. Помоги-ка, Теодульф! — крикнул он одному из своих товарищей. — Неужто мне одному придется опростать телегу?
Теодульф, гордый дружинник, крепкой рукой схватил ситник и через плечо обронил, обращаясь к чужеземцу:
— Кто привык выпрашивать чужое платье, тот не должен стоять праздно, когда люди, поблагороднее его, шевелят руками.
Мрачно взглянул Инго на говорившего — высокого, широкоплечего воина, с длинным рубцом на щеке. Тем же ответил чужеземцу ратник князя, гнев одного воспламенился взорами другого, и глаза противников метнули друг в друга огненные стрелы. Но Инго преодолел свое раздражение и спокойно ответил:
— Скажи ты это мне ласково, и я охотно последовал бы твоему наставлению.
Но Вольф шепнул ему:
— Не раздражай его, он брюзга и при первом удобном случае хватается за железо. Происходит он от дружественного княгине рода и служит не так, как мы. Теодульф благородного происхождения и обязался служить только временно, но впоследствии он отправится в богатое наследие своих отцов. Поэтому неудивительно, что ситник, который он обязан таскать, жжет ему руки.
— Коли служит, то пусть и таскает, — мрачно ответил Инго.
Девушки тоже внимательно разглядывали нарядную одежду чужеземца.
— Посмотри, как гордо расхаживает чужеземец в кафтане, подаренном ему княгиней, — сказала Фрида Ирмгарде.
— Доблестный дух облагораживает и бедную одежду, — ответила Ирмгарда.
— Бедную!? — вскричала Фрида. — Кафтан из самого лучшего сукна в наших сундуках, я знаю это, потому что некогда сшила его собственными руками. Удивительно, как это княгиня дала проходимцу такую дорогую одежду!
— Потому что человек он не заурядный.
— Вообще-то, я и сама так думаю, — подтвердила Фрида. — Встретив его, княгиня первая заговорила с ним, и они обменялись чисто боярским приветом. Она улыбнулась ему и провела рукой по его одежде, словно он человек, ей близкий, из числа друзей.
— Когда чужеземец подошел вчера вечером к очагу, где собрались витязи, — сказала Ирмгарда, — то отец, до того беспечно шутивший с прислугой, при появлении иноземца изменился видом, хотел было пойти навстречу гостю, однако ж не сделал этого. Но важен стал его лик и тиха трапеза, точно королевский посол сидел за княжьим столом.
— Да и чужеземец, — подхватила Фрида, — смело направился к князю, как бы желая сесть подле княжеского места, так что одному из молодых людей пришлось за одежду оттащить его подальше, чтобы он не забывал должного почтения.
— Видела я это, он засмеялся, — сказала Ирмгарда и сама улыбнулась, вспомнив об этом.
— А все же он сидит на нижнем конце скамьи, — заметила Фрида, — и приходится ему выслушивать мудрые речи мальчишки, потому что пустослов Вольф снова начал болтать своим длинным языком.
— Если это тайна, — тихо сказала Ирмгарда, — то нам, девушкам, откроют ее позже всех.
— Но ты и сама, — наставительно сказала Фрида, — с того времени мало оказываешь ему благосклонности. Нас первых он честно приветствовал, а между тем в течение трех дней ты не обращалась к нему с речью. Неприветливой назовет он тебя и, сокрушенный духом, не посмеет заговорить с тобой, потому что пришел он к нам изгнанником. Поговори, наконец, с ним.
— Мы поступим, как того требуют приличия, — согласилась Ирмгарда и подошла к толпе молодых людей, которые обычно следовали за князем, когда ездил он по селам или вступал в битву. Но в их присутствии она посовестилась заговорить с незнакомцем, поэтому, остановившись подле Теодульфа, промолвила:
— Поздно вечером зазвучал у ворот твой охотничий рог, какова была добыча, братец?
Теодульф покраснел от удовольствия, так как хозяйская дочь обратилась к нему прежде, чем к другим: он рассказал ей о своей удаче и подвел к деревянной клети, где угрюмо сидел молодой медведь.
— Собаки пощипали ему шубу, а я связал его ремнями и живого принес домой. Пусть будет товарищем игр для деревенских ребятишек.
Когда Ирмгарда, оглядев бурого, удалилась с Фридой, та с неудовольствием заметила:
— Поистине вежливо же поговорила ты с чужеземцем.
— Я была довольно близко от него, но он молчал, — ответила Ирмгарда.
— Ему хорошо известно, что подобает дочери хозяев, — возразила Фрида.
Однако с этого момента Ирмгарда стала наблюдать за чужеземцем, и заметив, что он, оставшись один, прислонился к изгороди, прошла подле него и, как бы случайно остановившись, молвила:
— На сиреневом кусте, над твоей головой, поселилась маленькая серая птичка, ночной певец, и каждый вечер девушки заклинают ласочку и сыча, чтобы они не разрушали его гнезда. Если он запоет тебе, то выслушай его, чтобы он порадовался ласке твоей. Говорят, будто песнями своими он каждому напоминает о приятном.
И Инго горячо ответил:
— Все птицы — ястреб в поднебесье и лесные певцы — одну и ту же песню напевают чужеземцу: напоминают ему о родине. Там некогда добрая мать кормила зимой птичек, чтобы сыну ее они напевали добрые предзнаменования. И до сих пор они были ему верными. Не раз дикие пернатые вестники предохраняли странника, в дебрях и на лугах, от грозившей опасности. Они разделили его участь: подобно ему, скитаются они по миру, подобно ему, питаются добычей или дарами, подаваемыми рукой гостеприимного человека.
— Однако ж они везде находят пух для гнезд своих, — ответила Ирмгарда.
— Но безродный где срубит дом свой? — угрюмо спросил гость. — Кто стоит на пороге жилища своего и считает коней в наследстве отцов, тому неизвестно, как терзает сердце гордого человека бедность: он вынужден принимать дары, которые сам хотел бы раздавать другим.
— Ты сетуешь на дары гостеприимства в доме, допустившем тебя к очагу своему, — с упреком сказала Ирмгарда.
— Радостно восхваляю я хозяина и хозяйку, милостивых к чужеземцу в их честном доме, — ответил гость. — Но тревожно носятся помыслы человека, которому они отвели место на скамье, и неспокойным взором следит он на лице хозяина, милостив ли тот к пришельцу. Каждый во дворе опирается на свое право, только чужак ходит по земле, подобной тонкому слою льда, который, быть может, треснет завтра, и всякий раз, когда раскрываются чьи-либо уста, не знает он, позор или честь они выразят ему. Не гневайся на меня за жалобы эти, — прямодушно попросил он. — Слова твои и глаза вызвали в груди моей тайные скорби, и слишком смело высказался я в этой задушевной речи. Тяжко было бы мне быть тебе неугодным.
— Всякий раз, как увижу странника во дворе нашем, я буду вспоминать слова твои, — тихо ответила Ирмгарда. — Поверь, однако ж, ты приятен здесь кое-кому. Туринги любят веселый нрав и приветливые речи, покажи себя таким сегодня, и если я могу дать тебе добрый совет, то не избегай общества молодых людей, когда они станут упражняться в воинских играх. Полагаю, что тебе посчастливится и в бою. Если мои соотечественники похвалят тебя, то возрадуется дом наш, слава гостя — честь хозяину, и я замечаю, что отец благосклонен к тебе.
Она, зардевшись, наклонила голову и оставила чужеземца, который проводил ее радостным взглядом.
Тем временем, стоя перед домом, князь принимал благородных людей и свободных хлебопашцев, которые, пешком и на конях, пришли по всем дорогам и у отворенных дверей были приветствуемы Гильдебрандом. Кто приехал верхом, тот сходил там с коня, молодые люди уводили коней в обширный загон, привязывали их, а конюхи обтирали с них пену и засыпали им овёс в ясли. Важны были поклоны и приветствия, большим кругом стояли гости на дворе — гордая община: почтеннейшие мужи из двадцати деревень, все в воинских доспехах, с ясеневыми копьями в руках, с мечами и кинжалами у пояса, в нарядных кожаных шапках, украшенных клыками и ушами дикого вепря, иные были в железных шишаках, кожаных колетах, кольчатых панцирях поверх белых сорочек и в длинных кожаных чулках, достигавших пояса, на богатых и любивших товары рейнских торговцах были плащи из иностранной материи, имевшей тонкий, разноцветный волос, похожий на нежный мех хищного животного. Молча стояли мужи и радовались собранию, но иные подходили друг к другу и обменивались тихими речами о слухах, ходивших по стране, про великую битву на востоке и смутных временах. Но кто проникал в мысли людей, как, например, Гильдебранд, тот видел, что сердце их смущено и различны их помыслы. Долго еще длился прием, потому что подходили некоторые из запоздавших, наконец Гильдебранд подошел к вождю и указал ему на положение солнца.
Тогда хозяин повел своих гостей к храмине, и торжественно поднялись они по ступеням, у входа их встретила хозяйка, возле которой стояла дочь со служанками. Почтительно приветствовали мужи женщин, княгиня каждому подала руку и, как следовало, осведомлялась об их женах и хозяйстве, подставляя щеку для поцелуя тем, кто принадлежал к числу ее друзей. Начальники важно заняли кресла на возвышении, вошел стольник и за ним длинными рядами слуги, несшие в деревянных чашах утренние напитки и вкусную закуску, — белые душистые пряники и копченое мясо.
Между тем перед двором, на дерновой поляне, юноши нетерпеливо приготовляли ристалище для воинских игр. Деревенские ребятишки начали бой, чтоб и их похвалили воины, они взапуски бегали по поляне, перепрыгивали через коней и пускали в столб тростниковые стрелы. Но вскоре задор охватил и юношей: они стали метать копья, бросать тяжелые камни, устремляясь вслед за ними, а когда Теодульф, мощно размахнувшись, бросил самый тяжелый камень и сделал самый длинный прыжок, на целую сажень дальше других, радостные крики донеслись до самой храмины. И старейшины, и мудрые, будучи не в силах усидеть на месте, поспешили на зрелище, на мураву. Большим кругом стояли зрители: деревенские женщины в праздничной одежде, отдельно мужчины, к все громче и громче раздавались восклицания и хвала победителям.
В числе зрителей стоял и Инго, молча глядевший на проявление ловкости и силы. Вдруг к нему подошел Изанбарт, маститый начальник. Он испытующе посмотрел на Инго и важно начал, так что речи других умолкли.
— В среде твоего народа, откуда бы ты ни был родом, молодые воины также наверняка упражняются в искусстве владения оружием. По твоим глазам и рукам вижу я, что ты не сведущ в тонкостях пехотного сражения, быть может, угодно тебе показать нашим юношам, что есть в обычаях твоего народа. Если ты из восточных стран, как я слышал, то по меньшей мере умеешь метать деревянную палицу. Это тоже доказывает силу мужа, хотя соотечественники мои мало упражняются в таком занятии. В храмине видел я такую палицу над креслом хозяина.
— Если князь и важные люди дозволят, то попытаюсь показать, чему я некогда учился, — ответил Инго почтенному старцу.
По знаку князя один из стражей поспешил во двор и принес оружие из дубового дерева, от рукоятки загнутое назад, а спереди снабженное острым лезвием. Палица переходила из руки в руки, и с улыбкой взвешивали мужи легкое орудие.
— Такое оружие носит наш свинопас и бьет им волков, — с презрением сказал Теодульф, но старец Изанбарт укоризненно возразил:
— Неразумно говоришь ты, ибо видел я, что палица, не тяжелее этой, раздробляла череп, словно глиняный горшок.
И он передал палицу хозяину.
— Кому случалось проезжать по полю сражения на восточных границах, — сказал князь, — тому известны раны, наносимые этим оружием. Слышал я от старых воинов, что в деревяшке этой сокрыто нечто таинственное и что трудно управлять ею. Но как коварно поражает она голову неосторожного! Палица эта не недостойна руки благородного человека, потому что некогда она была оружием короля, и мой отец привез ее из чужбины.
— Так пусть она сослужит службу сыну! — весело воскликнул Инго и схватил оружие. Коротким движением руки он бросил палицу, которая извилистыми кругами понеслась по воздуху, и когда все полагали, что она упадет на землю — вдруг, словно по шнурку, она полетела назад к Инго, который схватил ее на лету за рукоятку и снова стал швырять то туда, то сюда, все сильнее и сильнее, причем каждый раз она послушно возвращалась в его руку. Потеха дубовой палицей казалась столь нетрудной и забавной, что зрители стали подходить ближе, и громкий смех послышался в их кругу.
— Фиглярство проходимца! — презрительно закричал Теодульф.
— Оружие мужа, — с достоинством ответил чужеземец. — Едва ли череп твой крепче этого шишака.
Он сказал что-то Вольфу, который поставил на столб, на расстоянии полета копья, старый железный шишак. Инго на глаз измерил это расстояние, взвесил оружие в раскачивающейся руке, навесом метнул его в шишак и сделал мощный прыжок вперед. Сильно затрещал лопнувший металл, однако палица снова полетела назад, и снова Инго ловко схватил ее. В кругу раздался крик изумления, и любопытная толпа собралась вокруг разбитого шишака.
— Так и быть, — снисходительно сказал Теодульф. — Ты показал нам свою ловкость, теперь испытай себя и в нашем обычае. Приведите коней!
Сперва поставили двух коней — голова в голову. Прыгуны подались назад и бросились вперед с небольшого разбега. Этот прыжок удался почти всем, но при трех конях перепрыгнуть их посчастливилось лишь немногим, а через четырех перепрыгнул один только Теодульф. Подходя из-за коней к толпе, он кинул на Инго вызывающий взгляд и жестом пригласил его продолжать. Чужеземец немного наклонил голову и сделал такой же прыжок, но с такой легкостью, что поляна огласилась одобрительными криками. Тогда Теодульф потребовал пятого коня для трудного прыжка, редко кем исполняемого даже из самых искусных воинов. Но раздраженный туринг решил совершить невозможное. Он поставил коней таким образом, чтобы серый оказался пятым, затем оглянулся вокруг, принял приветствие своих друзей, сделал мощный прыжок и, опускаясь на землю, только задел спину серого. Но в тот момент, когда Теодульф горделиво выступил вперед и наслаждался радостными восклицаниями народа, за ним раздался еще более громкий крик. Обернувшись, он увидел чужеземца, который быстро и легко сделал точно такой же прыжок.
Туринг побледнел от злости и молча пошел на свое место, тщетно стараясь побороть зависть, сверкавшую в его глазах. Подойдя к чужеземцу, старики славили его искусство, а маститый вождь сказал:
— Если вид твой не обманывает меня, чужеземец, то искусен ты и в прыжке через шестерых коней, что называется королевским прыжком и что на веку человеческом удается не всякому витязю. В молодости мне случилось раз увидеть это, но народу моему — никогда. Приведите шестого коня! — громко крикнул он.
В кругу раздался говор, стоявшие далеко стали протискиваться вперед, а юноши между тем поспешили поставить коня. Вдруг к Инго подошла княгиня и, огорченная поражением своего родственника, тихо сказала гостю:
— Подумай, витязь, что стрела охотника легко поражает глухаря, когда, распустив крылья, он подает свой голос.
Но Инго взглянул на Ирмгарду, которая в радостном ожидании стояла за спиной своей матери, ласково улыбаясь ему. С зардевшимися щеками он ответил:
— Не гневайся на меня, княгиня, меня вызывают, я не набивался на состязание, но неохотно отказывается муж от предложенной ему чести.
Он отошел назад, высоко взлетел вверх и совершил прыжок под радостные возгласы всего народа. Возвращаясь назад, он не обращал уже внимания на недовольное лицо княгини и радовался только, что ему удался подвиг и что щеки Ирмгарды подернулись розовым отливом. Долго еще толпились зрители, восхваляя отвагу чужеземца, пока состязанию мужей не поставили других целей. С того момента Инго молча стоял возле начальников, и никто уже не вызывал его на новое состязание.
Солнце уже склонялось к земле, когда Гильдебранд подошел к князю и пригласил все общество к столу. В радостном ожидании мужчины последовали приглашению, они направились ко двору и поднялись по ступеням храмины. Гильдебранд и кравчий шли впереди и рассаживали гостей по их достоинству и своему обычаю. Трудная это была работа, потому что каждый желал подобающего ему места: или за княжьим столом, или вблизи его и скорее по правую, чем по левую от него сторону. Длинным рядом стояли столы, для почетнейших мужей были кресла с ручками, для именитых — с высокими спинками, для юношей — красивые скамейки. Нелегко было угодить каждому, но Гильдебранд разумел свою должность, и приходилось ему расхваливать места то ради соседей и близости к женщинам, то ради прекрасного вида на залу. Возле дверей длинными рядами разместились застольники хозяина, там на почетном месте сидел Теодульф, а напротив него, на нижнем конце, Инго. Все сидели в ожидании, как вдруг появился подчаший со слугами, несшими в прекрасных деревянных чашах приветственный напиток, хозяин встал, выпил за здоровье гостей и, поднявшись, все осушили чаши. Затем вошел стольник с белым посохом, а за ним длинными рядами служители, поставившие на стол первую перемену. Каждый тогда взял свой нож, висевший у него на боку, и бодро принялся за еду.
Вначале за столами все было тихо, потому что голод не позволял никому говорить, и только тихо восхваливалось обильное угощение хозяйки. Но старейшины, сидевшие недалеко от князя, обменивались важными речами, вспоминали о былых подвигах витязей и восхваляли достоинства своих коней. Прочие же кушали, охотно внемля словам стариков.
И один благородный муж, сидевший подле князя, громко начал:
— Поистине, нет ничего приятнее для меня, как такое пиршество летом, когда соотечественники, в воинских доспехах, приветствуют друг друга на зеленом лугу, когда седовласые мужи вспоминают о старых походах, а воинственная молодежь доказывает играми своими, что доблестью она увеличит со временем славу отцов своих. Греет светлое солнце, и улыбается гостям лицо хозяина. Тучные стада гуляют, и ячменные колосья темнеют под южным ветром, радуется сердце человека и неохотно в такую пору предается он заботам. Но даже за трапезой не подобает мужу отставлять свой меч дальше, чем на хватку руки, ибо коловратна жизнь в долинах человеческих. Небо может покрыться щитом черных облаков, земля — белым покровом снега, непрочно людское счастье, и новый день может принести с собой и новую судьбину. Вот и теперь ходят промеж народа вести из римских земель, многих тревожит это, и мысленно спрашивают они нашего хозяина — не получал ли он вестей, которые нам полезно было бы знать?
Речь эта выражала мнение всех, со всех столов послышалось одобрение, затем наступила полная тишина. Но князь осторожно ответил:
— Все мы слышали о великих бранных тревогах и впоследствии мы поразмыслим, может ли это быть нам полезно. Однако ж не советую я, чтобы мы, обитатели лесов, отвращали сегодня тревожные взоры от чащ наших. Мы знаем только то, что занесено к нам из чужбины путниками, что, быть может, они сами видели и что может оказаться лишь смутным слухом. Поэтому теперь наши верховые едут лесами на юг за свежими вестями. Мы ждем их возвращения, и затем мудрые рассудят, стоят ли вести того, чтобы народ тревожился ими.
Слова эти показывали, что хозяин ничего не хочет объяснять народу о римской войне, поднялся смутный ропот, и Ансвальд понял, что гостям приятно было бы узнать побольше и что они недовольны его молчанием. Поэтому по тайному знаку хозяина вперед выступил Гильдебранд и сказал:
— Приближаются танцоры и просят вашей благосклонности.
Все умолкли, каждый приладил свой стул поудобнее, а женщины повставали со своих мест.
Впереди шли флейтист и волынщик, а за ними двенадцать танцоров, все молодые воины из числа княжьих застольников, в белой нижней одежде с разноцветными поясами, с блестящими мечами, а впереди Вольф, тринадцатый, король мечей, в красной одежде. У входа они остановились, приветствуя общество наклоном мечей, затем начали хороводную песню, медленными шагами продвигаясь на свободное место, к скамье князя. Король мечей стоял в середине, окруженный двенадцатью товарищами с поднятыми вверх Мечами. По его знаку музыканты заиграли, движения танцоров стали быстрее, одна их половина понеслась по внутреннему кругу направо, а другая — по внешнему в противоположную сторону, причем каждый танцор обменивался с каждым поочередно ударами меча. Вдруг в пространство между мечей нырнул король и понесся в танце, поочередно то в круге, то вне его, отражая удары своим оружием. Рисунок танца становился все изощреннее, движения танцоров еще более убыстрились, и каждый из них, словно в бою, извивался, избегая ударов кружащихся вокруг партнеров. Затем они в такт музыке разбились на части, устремились друг на друга, сверкая оружием, и наконец, по трое-четверо сомкнулись в воинственной позе. Внезапно, сделав мечами широкий круг, они преклонили их к земле и в мгновение ока сомкнули в искусном сплетении в виде щита. Король мечей стал на щит, а двенадцать товарищей приподняли его на высоту своих плеч, и стоя таким образом, он приветствовал мечом князя, гостей и женщин. Подобным же образом танцоры медленно опустили его на землю, отделили свои мечи и снова бросились друг на друга, но их прыжки и удары были теперь быстры, как молния. Глаз едва мог успевать следить за отдельными ударами, вихрем мелькала светлая сталь, фигуры воинов носились в блеске оружия, пронзительно свистела флейта, грубо гудела волынка, искры летели от мечей. И эта потеха длилась до тех пор, пока, словно по волшебству, танцоры не остановились попарно друг против друга в положении ратоборцев. Затем снова зазвучала хороводная песня, и медленным, широким танцевальным шагом они удалились в двери залы. За столами грянула буря одобрительных восклицаний, гости восторженно встали со своих мест и радостно благодарили танцоров.
Недалеко от князя поднялся Ротари, человек благородный, и начал свою речь:
— Мне кажется, никогда и нигде не видели очи мои более искусной потехи, и по всей земле славимся мы, туринги, такими играми. Но там, на нижнем конце княжьей скамьи сидит чужеземец, искусный в бранном деле, и заключая по выказанной им сегодня доблести, я назначил бы ему место высокое, в сонме сильных. Не равно раздают боги дары свои, но и чужеземец, не знающий своих предков, может быть доблестным воином. Говорят, что весть о битве с римлянами разнеслась по стране из княжьего двора, и увидев чужеземца, я принял его за вестника, но метание палицей доказало, что он родом из восточных стран. Приветствую здесь гостя!
Инго встал и поблагодарил. Но Теодульф громко воскликнул:
— Не одного случалось мне видеть, который прыгал и метал на мягкой мураве, забывая о высоких прыжках на поле битвы.
— Правду говоришь ты, — спокойно ответил Инго, — но у иного зависть гложет душу, что не удалось ему выше всех прыгнуть на лугу.
— Доблестнее прыгунов считается у нас муж, носящий спереди рубцы от ран своих, — возразил Теодульф.
— Но я слышал от стариков и мудрых, что не менее доблестно наносить глубокие раны, чем принимать их.
— Поистине, тебе подобает сан вождя, перед которым стража носит щиты, предохраняя его от неприятельских копий, чтобы лицо его, на радость народу, цвело вешним цветом, — снова насмехался ратник князя.
— А я услышал кое-кого, кто хвастался полученными ранами, точно курица снесенным яйцом, — с презрением ответил Инго.
— Рубаха скрывает бесславные язвы, следы побоев на спине! — с зардевшимся лицом вскричал Теодульф.
— Бесчестным называю я язык, язвящий гостя. Недостойны, по моему мнению, такие речи и неприличен турингу коварный обычай римлян.
— Если тебе так хорошо известен обычай римлян! — закричал с другого стола какой-то свирепый воин из числа друзей Теодульфа, — то наверное тебе пришлось испытать их удары.
— В битве я стоял против римских воинов! — забываясь, вскричал Инго. — Спроси об этом в их стане, и не всякий, приблизившийся к мечу моему, даст тебе ответ.
Громкие крики наполнили залу при известии, что чужеземец ратовал против римлян.
— Разумно говоришь ты, чужеземец, — раздалось с разных сторон, но с иных столов слышалось: ‘Чужеземец хвастает, да здравствует Теодульф!’
И тут поднявшись, князь звучно крикнул:
— Конец словопрениям! Напоминаю о мире в пиршественном чертоге.
Замолкли громкие крики, но борьба мнений шумно носилась вокруг всех столов, сверкали глаза и вздымались сильные руки. Во время этого смятения какой-то юноша из княжеской стражи поднялся по ступенькам и прокричал в зал:
— Фолькмар, певец, въезжает во двор!
— Добро ему пожаловать! — воскликнул князь. И обратившись к женщинам, продолжал: — Ирмгарда, дитя мое, приветствуй твоего наставника и приведи его к столу нашему.
Так приказал хозяин, чтобы напомнить враждующим о присутствии женщин. Слова его, как заклятье, подействовали на шумную толпу: суровые лица прояснились, иной схватил чащу и сделал большой глоток, чтобы покончить со своими мыслями и приготовиться к песням певца. Ирмгарда вышла из беседки и через ряды мужей направилась к двери.
На ступеньках перед залой стояла деревенская молодежь и с любопытством заглядывала в храмину. Ирмгарда протиснулась сквозь толпу и на дворе стала ждать певца, который в одном из домов наряжался для пиршества. С почтительным поклоном подошел он к ней, то был среднего роста, с блестящими глазами человек, в золотистых кудрях его виднелась седина, нарядно сидел на нем плащ из разноцветного сукна, его голые руки были украшены золотыми запястьями, на шее висела цепь, на боку — лира.