Имется ли работа на Руси?
Имется ли работа на Руси?
Москва, 3-го января 1881 г.
Имеется ли работа на Руси?, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1881
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Сочиненія И. С. Аксакова. Славянофильство и западничество (1860-1886)
Статьи изъ ‘Дня’, ‘Москвы’, ‘Москвича’ и ‘Руси’. Томъ второй. Изданіе второе
С.-Петербургъ. Типографія А. С. Суворина. Эртелевъ пер., д. 13. 1891
Вольно, всею грудью вздохнула Россія, выпроваживая старый годъ, — добрымъ привтомъ встрчая новый. Какъ различны предзнаменованія, съ которыми начинались прошлый и наступившій годы, такъ различны и встрчи обоихъ. Словно кошмаръ вспоминаются первые мсяцы восьмидесятаго: этотъ спертый воздухъ, это смрадная атмосфера позора, этотъ гнетъ сверху и снизу, — темь безъ просвта… Теперь же и воздухъ свже, прозрачне, и общественное настроеніе оживленне и бодре, все какъ-то обнадежилось, повеселло. Чему же приписать такую перемну? Никакого особеннаго крупнаго ‘мропріятія’ указать нельзя, никакой капитальной реформы, въ род тхъ, которыя такъ двигали общественный духъ въ начал царствованія, не было. Врачеваніе, примненное къ нашему недугу, было до сихъ поръ большею частью тоническаго свойства, какъ говорятъ медики, — но этого уже было достаточно, для того чтобы отнять у недуга его воспалительный острый характеръ. Снято осадное положеніе — и не столько вншнее, сколько нравственное, — администрація перестала воображать себя какъ бы во вражьей земл, — правительство, круто перемнивъ направленіе, отнеслось съ довріемъ въ обществу, и все общество одушевилось благодарностью и довріемъ. Въ этомъ сказался тотъ тайный нашъ историческій инстинктъ, что только во взаимномъ союз Русской власти съ народомъ или съ Русскою землею лежитъ залогъ нашей силы и преуспянія, что какъ безъ содйствія милліоновъ умовъ и сердецъ сама власть не властна свершить свои начинанія, такъ и оппозиція у насъ, добровольно ли или по необходимости возникшая, лишена почвы, а потому и зиждительной, творческой силы, — осуждена на тоску и безплодное изнываніе. Почуялось, что гд-то, откуда-то прибыло ума, и умъ, естественно, позвалъ, потянулъ въ себ снизу родственную ему стихію мысли. Слово стало свободне и ему общанъ еще большій просторъ… Нужды нтъ, что помчится или уже помчалось оно, какъ рка весною — стремительнымъ, мутнымъ, подчасъ грязнымъ потокомъ, унося разломанный ледъ, широко затопляя окрестность, мудрый и опытный наблюдатель не смутится видомъ этого бурнаго мнимаго моря съ его фальшивымъ просторомъ и повсемстною будто бы глубиною: сойдетъ вода, мнимыя глубины обмелютъ до дна, рка вступитъ въ берега, образовавъ, правда, все-гд болота, и обозначится материкъ съ его настоящею силою и глубью. Только не смущаться и переждать.
Какъ бы то ни было, но все встрепенулось и пытливо глядитъ впередъ. Чему-то врится, чего-то ждется. Чему именно врится, чего именно ждется, — этого выразить въ точной, конкретной формул не съуметъ, сдается намъ, ни одинъ гражданинъ Россійской Имперіи, какъ бы ни была пылка его фантазія, — но въ этомъ большой бды еще птъ, напротивъ: эти неопредленныя, смутныя чаянія и вожделнія никакой сами въ себ особенной злокачественности для власти не заключаютъ, и было бы именно ошибкою, можетъ быть даже вредною, придавать имъ, уже и теперь, значеніе серьезныхъ сложившихся мнній и длать изъ нихъ преждевременные положительные выводы. Надобно только предоставить полную свободу взаимной тяжб нашихъ литературно-политическихъ направленій.
Нкоторыя газеты сравниваютъ настоящее нравственное настроеніе Россіи или точне Русскаго общества, съ тмъ оживленнымъ состояніемъ, въ которомъ находилось оно посл заключенія Парижскаго мира, когда все чаяло преобразованій и чертило реформы, все заспшило ‘жить и чувствовать’. Это не совсмъ такъ, не потому только, что впечатлніе, произведенное Парижскимъ трактатомъ на Русское общество било несравненно мене удручающаго свойства, чмъ дйствіе трактата Берлинскаго, — но и потому, что самыя задачи предстояли тогда опредленныя, точныя, такъ сказать осязательныя, — чего теперь нтъ. Тогда на первомъ план и очереди стояла исполинская задача освобожденія крестьянъ, за нею послдовали: реформа судовъ, введеніе суда присяжныхъ, и т. д. Все это были задачи трудныя, но въ то же время ясно очерченныя, не туманныя, не отвлеченныя. Он и были ршены, если не вполн, то боле или мене удовлетворительно. Освобожденіе крестьянъ, введеніе суда присяжныхъ, всесословная воинская повинность успли даже пустить глубокіе корни въ народномъ сознаніи, не мене также была важна по своему принципу, хотя неправильно учинена, а потому и не авторитетна въ народ, организація земства. Задачи ршены, предстояло укрпить, утвердить вс эти новыя насажденія, выждать и проврить ихъ результаты, упрочить ихъ условія жизни и преуспянія, заняться полотьемъ заглушающихъ ихъ сорныхъ травъ, исправить погршности, однимъ словомъ — потрудиться надъ дломъ въ качеств чернорабочихъ. Вышло однако не совсмъ такъ. Наше общество обуяла лихорадочная манія задачъ и реформъ по новымъ, новйшимъ и самоновйшимъ принципамъ. Новыя задачи однакоже были большею частью уже мельче, дробне и въ то же время сложне, находились въ зависимости отъ общаго современнаго уровня нравственности и просвщенія или же путались съ такими коренными вопросами, которые не подлежали ршенію. Заслуживающихъ ликвидаціи порядковъ было конечно не мало, но вдь не все же ликвидировать да ликвидировать! Нужно вдь наконецъ и вопить, наживать силы и средства, — необходимо и при самой ликвидаціи старыхъ порядковъ умть отличить старое исконно пребывающее, историческое начало отъ новаго стараго, сравнительно недавно привнесеннаго. Однакожъ въ своемъ ликвидаціонномъ и преобразовательномъ жар наша интеллигенція большею частью не отличала причинъ отъ явленій, обрушивалась на послднія, не отмняя первыхъ, пересаживанія принимала за пересозданія, и какъ древніе Римляне алкали только panem et circenses, жаждала только реформъ, реформъ, ликвидаціи и реформъ, везд, всюду, чуть не ежечасно, и наконецъ договорилась, какъ недавно, чуть не до преобразованія литургіи! Мы такъ сказать еще не живемъ, но все еще собираемся жить, а пока только реформируемъ да ликвидируемъ.
И такъ, если поставить вопросъ: имется ли въ настоящую пору такая общая крупная, видная, опредленная задача, которая бы равномрно занимала и одушевляла умы, подобно тмъ задачамъ, какія были поставлены въ начал царствованія? — отвтъ приходится дать отрицательный. Другой вопросъ: имется ли работа на Руси, работа, въ которой нашей интеллигенціи стоило бы и была возможность приложить и умъ, и волю, и знаніе? О, такой работы не исчерпать, но работы черной, невзрачной, нешумной, черствой, упорной, медленной! Работы много, но охоты въ ней нтъ. А охоты нтъ не только вслдствіе нашей непривычки, нашего отвращенія отъ серьезнаго труда, но и отчасти, если не главнымъ образомъ, вслдствіе нашего раздраженнаго преобразовательнаго аппетита, избалованнаго легкостью реформъ, ломки и ликвидаціи. Безспорно, что изъ этихъ послднихъ многія были вызваны, вызываются даже и теперь историческою необходимостью, во тмъ не мене, самая эта необходимость реформъ поддерживала одновременно, роковымъ образомъ, то радикальное въ нашемъ обществ настроеніе, которое, не дорожа ничмъ въ Русской жизни, вруя лишь въ послднее слово Европейской науки и жизни, обольщается надеждою, истощается въ вожделніяхъ: изломить и преобразить по чужому образу и подобію весь Русскій народный историческій складъ. Никому въ Россіи легко не живется, — это не подлежитъ сомннію. Хотя мы и сказали, что теперь все встрепенулось и повеселло, но это только сравнительно: въ сущности только полегчало. Всего легче жить той части нашей интеллигенціи, которая не считается ни съ исторіей, ни съ народомъ, не несетъ на своихъ плечахъ тяжелаго груза преданій и воспоминаній, и, не утруждая много головы, успокоивается на чужихъ готовыхъ формулахъ и идеалахъ. Но если и ей и всмъ вполн естественно и извинительно желать большаго облегченія, то изъ этого никакъ еще не слдуетъ, чтобъ было позволительно тратить время и силы въ неопредленныхъ пожеланіяхъ, или приносить въ жертву своимъ мечтамъ и теоріямъ нравственные и духовные интересы народа, самобытность и правду нашего органическаго развитія. Вотъ тутъ-то и расходится (пусть примутъ это въ свднію господа Модестовы и даже профессоръ Градовскій) направленіе такъ называемое славянофильское съ ‘западнымъ’, хотя они и могли дйствовать сообща и дружно въ разршеніи предшествовавшихъ нкоторыхъ задачъ. Въ самомъ дл, есть же границы и для ликвидаціи: нельзя же наконецъ ликвидировать тысячу лтъ исторической жизни и самый народъ! (Впрочемъ препрославленный Сперанскій отрицалъ или (одно и то же) ликвидировалъ все бытіе Россіи до Петра, начиналъ его только съ эпохи преобразованія и, признавая массы народа за tabula rasa, сочинялъ для императора Александра I проектъ аристократической конституціи!)
Въ своихъ преобразовательныхъ поискахъ (мы разумемъ лишь область общественнаго сознанія) доходятъ у насъ теперь до самаго кореннаго вопроса, до вопроса вопросовъ, на разршеніе котораго не иметъ права не только интеллигенція, но и сама власть безъ всенароднаго сознательнаго соизволенія. Тутъ уже приходится имть дло не съ аспираціями общественными, не съ доктринами и теоріями, а съ основными стихіями народнаго организма, пренебреженіе къ которымъ не обходится безнаказанно. Но наша такъ называемая либеральная интеллигенція точно форрейторъ, оборвавшій постромки и ускакавшій впередъ, не оглядываясь, безъ экипажа: доскакавшись до крайняго предла, она въ простодушіи своемъ думаетъ, можетъ быть, поршить задачу съ налета, — но тутъ-то и желательно осадить ее окликомъ: ‘а гд же экипажъ? Онъ далеко назади, завязъ и ни съ мста, не угодно ли возвратиться?’ Наша легкая кавалерія и забыла, что ея обязанность тащить экипажъ за собою, однимъ словомъ идти вмст съ народомъ, хотя бы и впереди его. Оно, конечно, и скучно, и трудно, — но уже такова наша историческая повинность.
Вотъ, въ виду этой исторической повинности, въ виду необходимости скрпить на твердомъ искреннемъ основаніи союзъ интеллигентныхъ Русскихъ силъ съ народомъ, мы и поставили въ первомъ No ‘Руси’ задачу объ организаціи узднаго земскаго самоуправленія. Только поставивши это мстное самоуправленіе на основу жизненной правды, только устроивши нашу уздную rem publicam, говорили мы, можно подвигаться къ идеалу самоуправляющейся Русской земли въ органическомъ союз съ верховною личною властью. Только добывъ авторитета въ народ уздному земству и истины въ земскомъ уздномъ представительств, можно добыть ихъ и для дальнйшей градаціи. Но это пришлось не по душ нашимъ либераламъ всхъ степеней и оттнковъ, даже самыхъ умренныхъ и солидныхъ. Вотъ какъ отнесся къ нашей задач самый невоздержный, за то самый искренній органъ, enfant terrible нашей либеральной, въ сущности солидарной между собою прессы. Газета ‘Русь’, — восклицаетъ онъ, съ благороднымъ негодованіемъ просвщенной, но обиженной интеллигенціи, — настаиваетъ на томъ, чтобы ‘Русское общество пребывало въ уздной кутузк вмст съ оборваннымъ народомъ, одтымъ въ національные лапти’… Такъ вотъ оно что! Вотъ въ чемъ разгадка негодованію! Тайное презрніе къ нашему простому народу, скрытый высокомрный аристократизмъ западника-либерала невольно прорвались въ порыв искренняго гнва. Ужъ не въ этомъ ли усматриваетъ профессоръ Градовскій то проникновеніе нашей современной либеральной интеллигенціи національными началами, на которое онъ указываетъ въ своемъ возраженіи сРуси’?.. Можно ли въ самомъ дл, да и интересно ли интеллигентному либералу возиться съ оборваннымъ мужикомъ, да еще обутымъ въ лапти! ‘Либералу’ прилично только благодтельствовать ему сверху, навязывая ‘національнымъ лаптямъ и срому зипуну’ свои благодянія силою, — благодянія согласныя съ требованіями ‘общеевропейской науки’. хотя бы и несогласныя съ требованіями ‘національной’ жизни! И что это за ‘общеевропейская’ или ‘общечеловческая наука’ которой провозвстниками считаютъ себя наши либералы, точно какіе-то жрецы, одни исключительно обладающіе знаніемъ таинствъ! Разв наука остановилась? Разв наука строитъ законы для жизни, а не сама напротивъ поставляетъ себ жизнь объектомъ изученія и изслдованія, стараясь уразумить и опредлить дйствующіе въ жизни законы? Разв освобожденіе крестьянъ въ Россіи и надленіе ихъ землею совершилось по правиламъ общеевропейской юридической науки? разв крестьянское общинное землевладніе подходитъ подъ какія-либо нормы, признанныя общеевропейскою наукою права? Но наука — истинная наука, въ лиц истинныхъ ученыхъ, а не раболпныхъ учениковъ, какими являются наши ‘либералы’, — непремнно, рано или поздно, сочтется съ этими фактами русской жизни и признаетъ, что они обогатили науку, раздвинули сферу ея созерцанія и опредленныхъ досел юридическихъ нормъ… Невжды и лицемры! Они только компрометтируютъ и науку и идею свободы!
Нтъ, не любовь къ ‘общечеловческой’ наук и не любовь къ истинному прогрессу и къ истинной свобод отвращаетъ нашихъ ‘либераловъ’ отъ черствой, но плодотворной работы, предлагаемой имъ ‘Русью’, и побуждаетъ ихъ простираться въ высь и въ ширь, а не въ глубь да около, какъ мы совтовали въ нашей газет. Невольно вспоминается письмо къ редактору ‘Дня’ Ю. . Самарина, въ 27 No ‘Дня’ 1862 г., изъ Самары, гд онъ трудился въ званіи члена Губернскаго по крестьянскимъ дламъ Присутствія. ‘Въ тотъ самый день — пишетъ онъ, какъ я прочелъ вашу статью, въ которой вы такъ кстати обличили современную общую нашу привычку винить во всемъ то, что надъ нами или около насъ, тогда какъ цлое невозмутимое царство лни, эгоизма и дряблой привязанности въ комфорту внутрь насъ есть’, въ этотъ самый день, разсказываетъ Ю. . Самаринъ, получилъ онъ оффиціальное свдніе, что никто изъ мстныхъ помщиковъ, вызванныхъ въ коммиссію для распредленія мелкопомстнымъ владльцамъ денежныхъ казенныхъ пособій не пріхалъ.’ Что длать правительству’? спрашиваетъ этотъ неутомимый работникъ общественнаго дла.
‘Руководствуясь административнымъ преданіемъ, учредить пеструю, сводную изъ разныхъ вдомствъ коммиссію и приказать ей принять къ сердцу нужды и потребности мелкопомстныхъ дворянъ?.. Къ этому вроятно и прибгнугъ, а затмъ на слдующемъ дворянскомъ собраніи мы услышимъ вроятно, что мы томимся желаніемъ взять въ наши руки общественное и земское дло, что насъ сндаетъ жажда самоуправленія и дятельности, но намъ нтъ воли, нтъ простора! проклятая бюрократія преградила намъ вс пути, связала насъ по рукамъ и по ногамъ, казенная администрація всюду втирается, вытсняя общественное мнніе, личную и общественную иниціативу, и т. д. и т. д. Полно, такъ ли?.. Бюрократія и казенная администрація раздвинулись и разрослись потому, что управленіе, какъ и природа, не терпитъ пустоты (конечно не въ переносномъ смысл)…
‘Господа! поучились бы вы у раскольниковъ, какъ и чмъ берутъ, или хоть у своей братьи Остзейскихъ дворянъ. Я не говорю о цляхъ, которымъ я не сочувствую нисколько, но говорю о постоянств, выдержк и устойчивости. Теперь говорятъ другое: ‘уздное дло, губернское дло! Вишь чмъ соблазняютъ! Нтъ, не на такихъ наскочили. Станемъ мы изъ-за такой дряни руки марать. Нтъ, вы попробуйте насъ на другомъ поприщ, гд повидне да попросторне. Вотъ если бы того… тогда бы мы показали себя. А это что? Дрянь’. Всякому человку сродно и извинительно мечтать о себ, воображать свою собственную личность въ разныхъ картинныхъ положеніяхъ… Вотъ напр. одинъ барабанитъ въ окно и улыбается. Передъ нимъ круглая зала, ряды стульевъ или лаковъ, на хорахъ дамы. Въ толп шумъ и волненіе. Онъ медленно всходитъ на каедру, желчные, ядовитые взгляды провожаюгъ его, но онъ улыбается, окидываетъ толпу горделивымъ взоромъ, закладываетъ руку за пуговицу застегнутаго фрака: ‘господа’ — и все умолкаетъ, все превращается въ слухъ…
‘Нтъ, не врится, чтобъ была готовность трудиться, дйствительно и серьезно потрудиться въ обще-Русскомъ дл, когда мы равнодушны въ длу мстному, губернскому. Я очень знаю, что было бы нелпо откладывать призывъ въ общественному длу, пока къ нему не пробудится и не разовьется живое участіе, какъ будто участіе въ длу можетъ пробудиться и развиться вн дла, въ бездйствіи, но я утверждаю, что наша современная дятельность (разумю дятельность свободную, невынужденную и незаказную) не только не перелила черезъ края, въ которыхъ она заключена, а совершенно наоборотъ, далеко еще не наполнила отведеннаго ей простора.
‘Наконецъ, я убжденъ, что это пренебреженіе мелкою, невидною, однообразною и скучною дятельностью, и этотъ позывъ въ дятельности громкой, видной и картинной есть только ребяческое увлеченіе невинными, но безплодными мечтами, или полусознательная сдлка съ нашею совстью, упрекающею насъ въ распущенности и лни’.
Почти двадцать лтъ прошло съ тхъ поръ какъ сказалось это мткое слово, и — обидно вымолвить — оно не потеряло силы и теперь. Но уже не столько въ помстному дворянству, сколько въ литературнымъ либеральнымъ проповдникамъ нашихъ дней обращенъ теперь этотъ замогильный горькій упрекъ. Разница еще и въ томъ, что ‘ребяческія увлеченія невинными, но безплодными мечтами’, о которыхъ двадцать лтъ тому назадъ говорилъ Самаринъ, уже состарились, перешли теперь въ ребячество заматерлое, упрямое, самонадянное, даже высокомрное, возведены въ проповдь, чуть не въ догму и не могутъ быть названы вполн невинными уже потому, что отвлекаютъ множество умовъ отъ серьезной, плодотворной работы. Отъ той работы, которая одна творитъ не разрушая и созидаетъ одновременно на органической прочной основ порядокъ и свободу.