‘Русская Мысль’, кн.XI, 1890
Иллюзии поэтического творчества. Эпос и лирика гр. А. К. Толстого. Критическое исследование H. М. Соколова. Спб., 1890 г, Соколов Николай Матвеевич, Год: 1890
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Иллюзіи поэтическаго творчества. Эпосъ и лирика гр. А. К. Толстаго. Критическое изслдованіе H. М. Соколова. Спб., 1890 г. Ц. 2 р. Странную книгу написалъ г. Соколовъ. Въ ней онъ обнаружилъ и начитанность, и выдающуюся способность анализа, развилъ нсколько правильныхъ мыслей, но на ряду съ этимъ мы встрчаемъ въ книг крайнюю придирчивость въ разбор произведеній гр. А. К. Толстаго и нсколько парадоксовъ и противорчій, соединенныхъ съ довольно сбивчивыми утвержденіями. На страниц 4-й авторъ говорить, что такъ называемое интеллигентное общество совсмъ перестало интересоваться широкими обобщеніями и попытками дать отвты на вопросы философіи. Въ конц той же страницы сказано, однако, слдующее: ‘Несомннно, что современный научный экспериментъ, можетъ быть, вполн достигающій своей непосредственной цли, часто не лишенъ своеобразной мечтательности и склонности къ широкимъ гипотезамъ’. Во всхъ современныхъ теоріяхъ, по довольно странному мннію автора, мало серьезности и жизненности, он будто бы не возбуждаютъ споровъ и спокойно прозябаютъ среди тоже всеобщаго равнодушія. Если читатель припомнитъ, какіе страстные споры и толки возбуждали у насъ, напримръ, идеи народничества, непротивленія злу и т. п., если онъ сколько-нибудь знакомъ съ бьющею ключомъ жизнью Запада, то безъ труда признаетъ неосновательность утвержденія г. Соколова.
Вся характеристика современной нашей поэзіи, заключая въ себ нсколько врныхъ частностей, гршитъ въ основаніи. Г. Соколовъ упрекаетъ современныхъ поэтовъ за то, что они не любятъ воспвать природу такъ (такою!), какъ она существовала и существуетъ на памяти людей.
Первый и послдній день міра,— говоритъ онъ,— тайны первобытнаго хаоса и страшный часъ великаго крушенія сильне всего затягиваютъ ихъ воображеніе. На это можно возразить, что многіе поэта и теперь воспваютъ природу такъ, какъ этого желаетъ г. Соколовъ, я съ другой стороны великое крушеніе привлекало къ себ и прежнихъ поэтовъ. Одна Тьма Байрона чего стоитъ.
Отчего,— спрашиваетъ авторъ,— въ русской пессимистической поэзіи печали больше, чмъ у западныхъ первоучителей, а основанія для нея меньше? Будто бы меньше?— спросимъ мы въ свою очередь. ‘Кантъ,— пишетъ г. Соколовъ,— скорблъ о томъ, что вещь въ себ непознаваема. Шопенгауэръ сердился на людей, потому что они глупы и не понимаютъ призрачности своихъ желаній. Леопарди тосковалъ о прежней слав своей родины. Но о чемъ плачутъ гг. Минскіе?’ Нельзя позавидовать въ данномъ случа проницательности г. Соколова, особенно, если сопоставить это мнніе съ слдующими словами автора: ‘Современные критики слишкомъ раздражительны и сердиты, они почти всегда говорятъ такимъ ожесточеннымъ и язвительнымъ языкомъ, какимъ никогда не говорятъ спокойные и разсудительные люди’. Этимъ довольно правильнымъ утвержденіемъ г. Соколовъ нанесъ сильный ударъ собственной разсудительности.
Не будемъ останавливаться на крайне мрачномъ и черезъ-чуръ одностороннемъ изображеніи современной періодической печати вообще и литературной критики въ частности. Самъ авторъ въ одной изъ газетъ давалъ по этому поводу объясненія, въ которыхъ смягчается смыслъ выходокъ, напечатанныхъ въ его книг. Нельзя признать правильными нкоторыхъ теоретическихъ положеній автора. ‘Красиво только то, что можно видть. Красота всегда конкретна или, по терминологіи искусства, пластична. Въ искусств красота передается рзцомъ или кистью’ (стр. 59). Это опредленіе отличается узкостью. Невозможно отрицать красоты, напримръ, въ увертюр къ Лоэнірину или въ Шекспировской Корделіи. ‘Быть только красивымъ,— говоритъ авторъ въ другомъ мст,— не много’ (стр. 66). Это справедливо, поэтому-то въ искусств, даже въ пластическомъ, все больше и больше мста начинаетъ занимать идея. Напрасно утверждаетъ г. Соколовъ, что ‘все исключительное и рдкое, каковъ идеалъ въ жизни, не входитъ и не должно входить въ содержаніе жизненнаго характера’ (стр. 71). Но если идеалъ въ жизни, то какимъ образомъ его художественное изображеніе будетъ лишено жизненнаго характера?
Мы сказали выше, что разборъ произведеній гр. А. К. Толстаго написанъ г. Соколовымъ придирчиво и односторонне, но въ разбор этомъ встрчаются правильныя замчанія и вообще онъ читается съ интересомъ. По мннію автора, гр. А. Толстой искалъ красоты вн своихъ личныхъ художественныхъ инстинктовъ и думалъ, что она придетъ къ нему извн, изъ очертаній вншней природы и пластическихъ элементовъ человческой фигуры (стр. 299). Въ этомъ есть частица истины, но односторонность приведеннаго сужденія еще усиливается, когда мы сопоставимъ съ нимъ слдующее утвержденіе г. Соколова: ‘Живописецъ не можетъ уйти за предлы одного момента, если онъ ищетъ въ жизни красоты, то онъ выберетъ то, что почти останавливаетъ дятельность мысли и даетъ пищу только глазу’ (стр. 169). На самомъ дл, нтъ ни одной талантливо нарисованной картины, которая не возбуждала бы дятельности мысли,— даже такія произведенія, какъ Фрина Семирадскаго, возбуждаютъ разныя мысли и разсужденія.
Г. Соколовъ утверждаетъ, что онъ не нашелъ у гр. А. Толстаго ни одного стихотворенія, которое пробудило бы въ насъ мысль о безграничности и самоотверженности сочувствія. Это, конечно, дло субъективное. Многія стихотворенія Толстаго на насъ лично производятъ подобное впечатлніе, напримръ, въ Іоанн Дамаскин: ‘Благословляю васъ, лса’, или: ‘Средь шумнаго бала случайно’, или: ‘Западъ гаснетъ въ дали блднорозовой’, или, наконецъ, чтобъ не умножать примры, стихотвореніе, начинающееся словами:
‘Меня, во мрак и пыли
Досель влачившаго оковы,
Любови крылья вознесли
Въ отчизну пламени и слова’?
Не будемъ настаивать собственно на этихъ примрахъ, скажемъ только, что съ анатомическимъ ножомъ, которымъ вооружается г. Соколовъ противъ гр. А. Толстаго, можно изувчить и Пушкина, и Лермонтова.