Ийи, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1902 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 24 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ

ПОЛНОЕ СОБРАНЕ СОЧИНЕНЙ

СЪ ПОРТРЕТОМЪ АВТОРА И КРИТИКО-БОГРАФИЧЕСКИМЪ ОЧЕРКОМЪ П. В. БЫКОВА.

ТОМЪ ОДИННАДЦАТЫЙ

ИЗДАНЕ T-ва А. Ф. МАРКСЪ : ПЕТРОГРАДЪ

ИЙИ.
Святочная фантазя.

Уже второй мсяцъ шли проливные тропическе дожди. Озеро Нямъ-Нямъ превратилось въ безбрежное море, и только по верхушкамъ камышей, выставлявшимся изъ воды, можно было приблизительно опредлить русло вытекавшей изъ озера рки Му-Му. Перодъ дождей даже для привычныхъ ко всему дикарей племени Ийи являлся проклятымъ временемъ, потому что въ разливъ не ловилась никакая рыба, и приходилось питаться только земляными червями, улитками и ананасами. Впрочемъ, ананасы, когда ихъ употребляли въ пишу въ большомъ количеств, не удовлетворяли голода, а только вызывали разстройство желудка и рвоту, поэтому ими кормили только однхъ женщинъ. Лучшимъ праздникомъ являлось то, когда женщины ловили гд-нибудь ежа и приносили его своему повелителю, царю царей, старому Ийи. Это было его любимымъ кушаньемъ, и царь царей съдалъ ежа живьемъ, оставляя подданнымъ одну ежовую щетину. Сколько было лтъ старому Ийи, никто не зналъ, но у него сохранился прекрасный аппетитъ и замчательное обоняне, какъ у шакала. Его считали безсмертнымъ, какъ единственнаго и прямого потомка грознаго бога Ийи. Отъ него получило назване и все племя, состоявшее изъ сорока шалашей. Одинъ царь царей помнилъ то счастливое время, когда племя Ийи имло до тысячи шалашей и жило въ благословенной мстности, гд росли финиковыя пальмы, гд текли полныя рыбой рки и гд паслись стада остророгихъ антилопъ. Да, все это было, а сейчасъ племя Ийи ютилось на плоской возвышенности, которую не заливала вода. Если царь царей Ийи считалъ роскошью полакомиться живымъ ежомъ, то остальные довольствовались полевыми мышами, ящерицами и змями, спасавшимися отъ наводненя на сухой возвышенности. Когда и эта живность была истреблена, пришлось питаться червями и шариками изъ жирной глины. Вообще было очень скверное время, и вс дикари удивлялись ему, хотя оно и повторялось ежегодно.

Нынче разливъ былъ особенно великъ, и всмъ приходилось особенно скверно. Исхудавше, голодные, озлобленные дикари уже нсколько разъ приступали съ угрозами къ своему царю царей и говорили:

— Царь царей, владыка вселенной, мы умираемъ съ голоду… Наши женщины превратились въ скелеты, обтянутые кожей. Ты долженъ насъ накормить…

— Подождите, несчастные. Богъ боговъ Ийи накормитъ всхъ, какъ онъ кормитъ каждую мошку и каждую травку. Своимъ недовольствомъ вы вызовете только гнвъ бога боговъ… Подождите.

Это ‘подождите’ всегда спасало царя царей. Волновавшеся подданные на время успокаивались, тмъ боле, что они страшно боялись бога боговъ Ийи. Вдь онъ все вдаетъ и знаетъ, и отъ него не спрячется даже земляной червь, какъ бы онъ глубоко ни зарылся въ землю.

Царь царей, старый Ийи тоже волновался за участь своего вымиравшаго на его глазахъ племени и старался принять свои мры. Онъ ежедневно наказывалъ роптавшихъ подданныхъ самымъ жестокимъ образомъ, сжигалъ ихъ шалаши, чтобы лишить послдняго крова,— однимъ словомъ, принималъ самыя отеческя мры. Но ничто не помогало, и царь царей ршился прибгнуть къ послдней мр, которая пускалась въ ходъ только въ самыхъ крайнихъ случаяхъ.

— Конечно, виноватъ во всемъ богъ боговъ Ийи,— ршалъ про себя царь царей Ийи.— Зачмъ онъ посылаетъ столько дождя? Зачмъ озеро Нямъ-Нямъ разлилось до самаго неба? Нтъ, погоди, куманекъ, тебя нужно поучить.. Ты любишь принимать жирныя жертвы и забываешь о своихъ обязанностяхъ.

Шалашъ царя царей Ийи ничмъ не отличался отъ шалашей его подданныхъ, за исключенемъ того, что въ немъ хранились дв святыни,— во-первыхъ, деревянный идолъ бога боговъ Ийи и, во-вторыхъ, священный барабанъ. Идолъ представлялъ собой деревянный обрубокъ съ грубымъ подобемъ человческой головы самаго зврскаго вида,— страшные глаза изъ черныхъ раковинъ, красный ротъ до ушей съ оскаленными зубами изъ перламутра и безобразными ушами. На немъ были повшены разные амулеты, хвосты антилопъ, зеленыя перья попугаевъ и побрякушки изъ кости. Священный барабанъ былъ обтянутъ кожей убитаго царемъ царей вождя враждебнаго племени Ку-ку. Снаружи шалашъ царя царей былъ украшенъ деревянными шестами, на которыхъ были повшены черепа убитыхъ имъ враговъ. За шалашомъ въ одинъ рядъ помщались маленьке шалаши четырехъ женъ царя царей, совсмъ еще молоденькихъ двушекъ, главная обязанность которыхъ заключалась въ томъ, чтобы прокармливать своего повелителя. Он же составляли его почетную стражу. Была еще пятая жена, самая красивая, съ атласной черной кожей, тонкими пальцами и жирными бедрами, но царь царей такъ ее любилъ, что не могъ удержаться и сълъ.

Итакъ, старый Ийи ршился проучить зазнавшагося бога боговъ Ийи.

Это было глубокою ночью, когда онъ ударилъ въ священный барабанъ. Спавше подданные повскакали, какъ сумасшедше. Царскя жены уже разводили громадный костеръ изъ сухого тростника. Царь царей сидлъ у своего шалаша и неистово колотилъ въ барабанъ. Ему скоро отвтили десятки другихъ барабановъ, забившихъ усиленную тревогу, какъ во время войны. Женщины подняли усиленный вой.

Когда вс собрались вокругъ огня, старый Ийи бросился въ шалашъ и вытащилъ оттуда деревяннаго идола. Онъ его бросилъ на землю и, наступивъ ногой на грудь, дико крикнулъ:

— Погоди, куманекъ, я теб покажу, какъ заставлять насъ умирать отъ голода!..

Вс собравшеся вокругъ огня женщины и мужчины замерли отъ страха, а потомъ, какъ по команд, бросились на землю внизъ лицами.

— Я много терплъ отъ тебя, Ийи,— продолжалъ царь царей.— Но у меня болитъ животъ отъ земляныхъ червей, а мои женщины отъ твоихъ ананасовъ превратились въ живые скелеты. Я тебя, Ийи, накажу самымъ позорнымъ образомъ для мужчины: тебя выскутъ женщины…

Подданные стараго Ийи не смли дышать отъ ужаса. А между тмъ жены царя царей отправились въ шалашъ за прутьями, которыхъ даже въ самое голодное время хранился достаточный запасъ. Приготовлялось что-то небывало ужасное, но, когда женщины вернулись къ огню съ пучками розогъ, случилось нчто удивительное…

II.

Женщины уже замахнулись розгами и богу боговъ было бы нанесено несмываемое ничмъ оскорблене, но царь царей остановилъ ихъ однимъ движенемъ руки. Онъ понюхалъ воздухъ и проговорилъ:

— Около насъ скрывается чужой человкъ… да.

У стараго Ийи сохранилось обоняне настоящаго шакала. Онъ еще разъ понюхалъ воздухъ и утвердительно кивнулъ головой. Вс повскакали. Мужчины бросились въ свои шалаши за копьями и луками.

— ‘Онъ’ тамъ, въ камышахъ,— объяснилъ Ийи, вооружаясь священной боевой палицей.

Устроена была настоящая облава, какъ на дикаго звря. Когда камыши были окружены, остальные дикари тоже почуяли присутстве чужого человка. Онъ былъ тутъ, совсмъ близко. По сигналу царя царей разомъ вспыхнули десятки факеловъ и раздался военный кличъ. Въ отвтъ изъ камышей поднялись дв черныхъ руки.

— Не убивайте его,— командовалъ Ийи.— Онъ проситъ пощады…

Смльчаки бросились въ камышъ и скоро выаащили оттуда громаднаго кафра, который даже и не думалъ сопротивляться. Его все-таки связали по рукамъ и ногамъ и тащили по земл, какъ дикое животное. Царь царей подошелъ къ нему и, погрозивъ своей священной дубиной, грозно проговорилъ:

— Зачмъ ты здсь?

— Я три дня не лъ…— съ трудомъ отвтилъ кафръ.

Царь царей прислъ около него на корточки и самымъ внимательнымъ образомъ осмотрлъ его голову и все тло. Его особенное внимане привлекли рубцы по всей спин кафра. Опытнымъ глазомъ старый Ийи опредлилъ ихъ хронологю: однимъ рубцамъ было лтъ десять, а послднимъ, еще не поджившимъ хорошенько, всего нсколько мсяцевъ.

— Меня поймали рыже англйске дьяволы и хотли продать въ неволю,— объяснялъ кафръ,— но я вырвался и убжалъ…

— Такъ, такъ…— соглашался старый Ийи, не вря ни одному его слову.

Онъ что-то соображалъ про себя и кончилъ тмъ, что расхохотался. Онъ только сейчасъ понялъ все: богъ боговъ Ийи перехитрилъ всхъ…

По приказаню царя царей, кафра перетащили на то мсто, гд лежалъ деревянный идолъ, старый Ийи прислъ на корточки у самой его головы и далъ женщинамъ знакъ начинать экзекуцю. Въ воздух засвистли розги, и корчившйся отъ боли кафръ неистово закричалъ.

— У тебя прекрасный голосъ,— проговорилъ старый Ийи, подмигивая и улыбаясь.

— Лучше меня убейте!— умолялъ кафръ.— За что вы меня наказываете? Я ничего не сдлалъ дурного…

— Ты глупъ, куманекъ… Богъ боговъ Ийи хитеръ и вмсто себя подставилъ подъ розги тебя. Притомъ онъ совсмъ не уметъ кричать и заставилъ вмсто себя кричать тебя. О, онъ отлично знаетъ, что самая лучшая музыка на свт, это — когда человкъ кричитъ отъ боли… Да, у тебя прекрасный голосъ.

Кафръ наконецъ догадался и притворился мертвымъ. Тогда его оставили въ поко. Старый Ийи сдлалъ видъ, что вритъ ему. Онъ еще разъ ощупалъ его и только покачалъ головой. Кафръ былъ слишкомъ истощенъ, чтобы его състь, а затмъ онъ какъ-то пробовалъ кафрскаго мяса, и оно ему не понравилось. Извстно, что вс кафры очень дурно пахнутъ…

Посл жестокой экзекуци спина кафра была обложена кашицей изъ алоэ. Онъ сейчасъ же заснулъ и проспалъ до полудня. Одна сжалившаяся старушка принесла ему освжаться ананасъ, и онъ сълъ его съ жадностью. Старый Ийи веллъ его развязать и еще разъ повторилъ:

— Да, у тебя чудный голосъ. Если бы ты зналъ, какой я веселый человкъ и какъ люблю хороше голоса, когда развеселюсь… Вотъ ты недоволенъ, что тебя выскли, а мои жены считаютъ за счастье, когда я ихъ велю счь. Прежде, когда я былъ молодъ и глупъ, я выбиралъ въ жены самыхъ красивыхъ двушекъ, а нынче выбираю двушекъ съ лучшими голосами,— которая сильне кричитъ отъ боли, та мн и лучше. У меня четыре жены, и каждая кричитъ по-своему: старая жена И вопитъ басомъ, вторая жена Ии кричитъ контральто, третья жена Иии кричитъ дискантомъ, а четвертая жена Ииии визжитъ, какъ поросенокъ, и я ее люблю больше всхъ. Да, я очень веселый человкъ и люблю хороше голоса.

— И я тоже былъ веселымъ человкомъ,— признался кафръ, охая отъ боли.— Меня и погубило веселье… Я объхалъ цлый свтъ, и везд меня хвалили за веселый хароктеръ. Вотъ только заживетъ спина, я покажу теб самыя веселыя штуки. О, я все видлъ и все знаю!

— Ты видлъ, какъ живутъ блые люди у себя дома?— изумился царь царей.— Вроятно, они живутъ на самыхъ высокихъ деревьяхъ или въ большихъ шалашахъ? Значитъ, ты плавалъ на ихъ большихъ желзныхъ лодкахъ, изъ которыхъ идетъ густой дымъ?

Царь царей засыпалъ кафра вопросами. Онъ вообще отличался любопытствомъ и слушалъ кафра съ жадностью. Временами отъ радости онъ такъ хохоталъ и кувыркался по земл, какъ обезьяна.

— Только, пожалуйста, не обманывай и говори правду,— умолялъ онъ.— У меня законъ: за каждое ложное слово я выбиваю по зубу.

Но кафръ былъ слишкомъ утомленъ, чтобы много говорить. Онъ все жаловался на голодъ и засыпалъ на полуслов. Во сн онъ что-то бредилъ на непонятномъ язык, вскакивалъ и поднималъ руки вверхъ, что всхъ заставляло хохотать до слезъ. Къ счастью кафра, вода начала быстро спадать, и появилась рыба въ изобили. Его заставляли сть до рвоты и залчивали раны. Черезъ недлю онъ настолько поправился, что могъ отвчать на вопросы царя царей со всми подробностями.

— Ты видишь, какой хитрый богъ боговъ Ийи,— объяснилъ ему, подмигивая, царь царей.— Только я его наказалъ хорошенько,— сейчасъ вода и спала. А ты еще жаловался, глупый, когда тебя скли…

— Меня есю жизнь скли,— сознавался кафръ.— И все напрасно…

— А блые люди скутъ хорошо?

— О, это дьяволы!..

Среди стана дикарей теперь весело горлъ костеръ, около котораго собирались вс дикари, чтобы послушать разсказы кафра о томъ, какъ живутъ блые люди у себя дома. Многое изъ его разсказовъ казалось невроятнымъ. Разв можно жить въ пятиэтажныхъ каменныхъ шалашахъ? Разв можно плавать по вод въ желзныхъ громадныхъ домахъ? А больше всего дикарей удивляли т изобртеня, которыми гордится европейская цивилизаця: громадныя пушки, ружья, динамитъ и т. д.

— Если бы мн хоть одну такую пушку, которая сразу убиваетъ сто человкъ,— съ тоской говорилъ царь царей.— Я завоевалъ бы цлый свтъ… Ни одного благо человка не осталось бы.

— Ты не безпокойся, Ийи, блые люди сами истребятъ другъ друга,— успокаивалъ его кафръ.— Они постоянно воюютъ между собой.,

Кафръ дйствительно былъ въ Европ и въ Америк, гд изображалъ въ разныхъ циркахъ дикаго человка. Онъ долженъ былъ для удовольствя цивилизованныхъ зрителей сть живыхъ голубей, глоталъ зажженную паклю, перегрызалъ желзную проволоку, ‘глоталъ’ шпаги и т. д. Потомъ его охватила тоска по родин. Онъ обокралъ содержателя цирка и вернулся на родину какъ разъ къ войн буровъ съ англичанами. Но на родин ему не повезло. Сначала онъ служилъ лазутчикомъ у англичанъ, но попался въ плнъ къ бурамъ и былъ тяжко наказанъ, затмъ онъ служилъ въ той же должности у буровъ и попался въ плнъ къ англичанамъ, наказанъ еще сильне и приговоренъ къ повшеню. Спасся онъ только благодаря ночному нападеню буровъ на англйскй лагерь и бжалъ къ сверу. Ему все казалось, что англичане преслдуютъ его но пятамъ. Онъ прятался, какъ дикй зврь, по разнымъ логовищамъ, пока не попался въ плнъ къ племени Ийи. Его разсказы, какъ очевидца, о бурской войн приводили царя царей въ неистовый восторгъ. Старикъ катался по земл, танцовалъ вокругъ огня и билъ въ священный бахаръ.

— Блые убиваютъ блыхъ?— повторялъ онъ тысячу разъ и дико хохоталъ.

— Цлыми сотнями,— подтверждалъ кафръ.— А стариковъ, женщинъ и дтей морятъ голодомъ… Вс дома сжигаютъ, скотъ съдаютъ…

— Ахъ, какъ отлично!— восхищался царь царей.— Знаешь что: я со своими воинами тоже отправлюсь туда, мн ужасно хочется повоевать — Только я не оставилъ бы ни одного живого плннаго. Блые люди глупы и кричатъ: ‘Руки вверхъ!’, вмсто того, чтобы всхъ убивать. Мн все равно, кого убивать: англичанъ или буровъ. Моимъ воинамъ тоже все равно, потому что они храбре всхъ на свт. А главное, какъ будетъ доволенъ и счастливъ богъ боговъ Ийи… Онъ любитъ кровь, стоны раненыхъ, хрипнье умирающихъ… Вдь это онъ устроилъ, чтобы блые начали убивать блыхъ… Ха-ха!..

Царь царей катался по земл, хохоталъ до боли въ живот и заставлялъ кафра по десяти разъ разсказывать, какъ англичане убиваютъ буровъ, а буры англичанъ. Относительно предложеня итти на войну кафръ скромно отмалчивался и только почесывалъ изсченную спину.

III.

Царь царей ужасно полюбилъ кафра и даже помстилъ его въ собственномъ шалаш.

— Я еще въ первый разъ въ жизни вижу такого удивительнаго человка,— уврялъ царь царей гостя.— Да… А, кажется, я достаточно видлъ хорошаго на свт. Я два раза былъ счастливъ, а сейчасъ счастливъ въ третй разъ.

Царь царей обнималъ кафра, терся своимъ носомъ объ его щеки и проявлялъ вообще самыя нжныя чувства. Его жены обязаны были каждое утро натирать кафра рыбьимъ жиромъ и кормили разжеваннымъ ими сахарнымъ тростникомъ.

— Теб нравятся мои жены?— лукаво спрашивалъ царь царей.— Выбирай любую, голосъ которой теб больше нравится.

Старый Ийи веллъ счь поочередно и вмст несчастныхъ женъ, но кафръ отказался отъ этого царскаго подарка. Онъ подозрвалъ царя царей въ какой-нибудь гнусности и сильно боялся, что вмст со своими женами онъ велитъ высчь и его, чтобы получился единственный въ своемъ род квинтетъ.

— Нтъ, мн не нужно твоихъ женъ,— скромно объяснялъ онъ.— У меня на родин остались свои жены, и я не желаю ихъ огорчать.

— Какъ знаешь,— соглашался царь царей.— Я не желаю тебя обижать, если ты не знаешь толку въ хорошей музык.

Разъ, когда они вечеромъ сидли у огня, царь царей не выдержалъ и разсказалъ, какъ онъ былъ счастливъ два раза.

— Я только никакъ не могу ршить, въ который разъ былъ счастливе,— задумчиво говорилъ царь царей, улыбаясь.— Въ первый разъ… Да… Это было давно, когда у моего племени было до двухсотъ шалашей. Тогда мы жили далеко отсюда, въ области великихъ озеръ, и я питался исключительно языками гиппопотамовъ и яйцами страусовъ. О, это было чудное время!.. Но пришли блые люди и заставили насъ нести на головахъ ихъ тюки съ разными товарами, състными припасами и оружемъ. Меня полюбилъ главный вождь этихъ блыхъ людей и поручилъ нести за нимъ его ружье и патроны. Я въ первый разъ видлъ, какъ блые люди стрляютъ изъ ружей, и пришелъ въ восторгъ. Я не спалъ ночей и все думалъ о томъ, какъ бы добыть себ такое же ружье. Случай мн помогъ: блый вождь захворалъ лихорадкой, я укралъ у него ружье и патроны и бжалъ… Ахъ, какъ я былъ тогда счастливъ!..

Царь царей закрывалъ глаза отъ наслажденя и долго хихикалъ.

— Когда я вернулся съ ружьемъ домой,— продолжалъ онъ,— то прежде всего… Ахъ, что это было! Недалеко отъ насъ жило враждебное намъ племя Ку-Ку. Мы жили въ шалашахъ, и Ку-Ку часто нападали на насъ и спасались на своихъ деревьяхъ, какъ обезьяны. Достать ихъ было невозможно. И вотъ, благодаря своему ружью, я каждый день отправлялся на охоту… О, они меня сразу поняли и спасались на самыхъ вершинахъ. Но у Ийи зоркй глазъ, и я убивалъ ихъ десятками, пока не перестрлялъ всхъ до одного. Богъ боговъ Ийи приходилъ ко мн два раза ночью и благодарилъ за чудную жертву. Послднимъ я убилъ вождя Ку-Ку и изъ его кожи сдлалъ священный барабанъ. Да, я былъ счастливъ…

Кафръ слушалъ его съ жадностью, и его черные глаза загорались завистью… Онъ никогда не испыталъ такого счастья…

— А когда ты былъ счастливъ во второй разъ?— спросилъ онъ, затаивая дыхане.

— Счастье, вообще, проходитъ быстро,— философствовалъ царь царей.— У меня украли мое ружье, и первое счастье кончилось. Но богъ боговъ не забылъ меня. О, боги всегда справедливы, даже боги жестокихъ блыхъ людей… Когда у меня украли ружье, я готовъ былъ сойти съ ума. А потомъ только я понялъ, что это богъ боговъ Ийи сдлалъ не спроста, а только хотлъ испытать меня. Да… Кажется, не прошло двухъ лтъ, какъ у насъ опять появились блые люди. Но только безъ ружей и жестокости. Это были очень смлые люди, потому что они явились вдвоемъ. Онъ называлъ себя миссонеромъ, а она называла себя его дьякониссой. Онъ читалъ намъ толстую-толстую книгу о томъ, какъ мы должны любить другъ друга, прощать обиды, любить своихъ враговъ,— однимъ словомъ, это были совсмъ глупые люди. Они прожили у насъ около трехъ лтъ, и наши женщины начали даже увлекаться ихъ ученемъ. Да… Я тоже притворялся, что слушаю ихъ, а въ сущности только слушалъ, какъ поетъ дьяконисса. Она была отвратительна: кожа какъ молоко антилопы, золотистые волосы и… и самое ужасное — это срые, прозрачные, какъ вода въ источник, глаза. Вотъ благодаря ей я и получилъ любовь къ женскому пню… Я цлыхъ три года слушалъ, какъ она поетъ, и только подъ конецъ понялъ, что она поетъ исключительно для одного меня. Ахъ, какая это была удивительная женщина!.. Я даже простилъ ей ея блую кожу.

Царь царей прерывалъ свой разсказъ и весело кувыркался по земл. Кафръ дико хохоталъ и ходилъ на рукахъ кругомъ костра.

— Да, прошло три года,— разсказывалъ царь царей.— Я больше не могъ ждать и въ одно прекрасное утро убилъ миссонера самымъ вжливымъ образомъ, т -е. зарзалъ его соннаго. Потомъ мы его съли, по онъ оказался очень невкуснымъ. Дьякониссу я взялъ себ, и эта глупая женщина страшно кричала и плакала. Она не могла понять, что лучше быть женой царя царей, чмъ женой какого-то миссонера. Впрочемъ, она мн скоро надола, и я веллъ своимъ женамъ ее откармливать. Наши женщины умютъ это длать удивительно искусно. Он перевязали ей руки и ноги тонкими бечевками, положили на землю и такъ привязали къ колышкамъ, вбитымъ въ землю, что она въ течене шести недль не могла сдлать ни одного движеня. Она была настолько глупа, что хотла уморить себя голодомъ, и мои жены имли терпне все время кормить ее насильно. Но она осталась глупой до самаго конца. Когда она настолько разжирла, что даже кожа на живот начала лопаться, я пришелъ и заявилъ ей, что ее завтра заржутъ, она подняла самый отчаянный крикъ. Это съ ея стороны была самая черная неблагодарность, и я чуть не разсердился. ‘О чемъ ты кричишь, блая женщина?— говорилъ я ей самымъ убдительнымъ образомъ.— Разв мы заставляли тебя голодать хоть одинъ день? Разв мы заставляли тебя работать?’. Она продолжала упорно ничего не понимать и опять кричала. ‘Пожалуйста, блая женщина, не порти мн аппетита,— уговаривалъ я ее.— Какъ ты не хочешь понять, что тебя заржетъ не кто-нибудь, а царь царей своими собственными руками, и что я съмъ самые жирные куски твоего откормленнаго тла. Такое счастье достается немногимъ… А когда я тебя съмъ, ты вдь войдешь въ кровь царя царей и сдлаешься частицей самого меня. Въ моемъ собственномъ желудк ты найдешь ту вчную жизнь, о которой проповдывала намъ цлыхъ три года. Если теб совстно за свою отвратительную блую кожу, то я теб велю оказать послднюю милость и велю передъ смертью выкрасить всю самой лучшей краской’. Кажется, я говорилъ убдительно, но голосъ истинной мудрости не доходилъ до сердца неблагодарной блой женщины, и она продолжала неистово кричать.

— Подожди, Ийи,— остановилъ его кафръ.— Мн пришла въ голову очень счастливая мысль…

Кафръ не договорилъ и, какъ акробатъ, перевернулся въ воздух. Потомъ онъ дико захохоталъ и принялся танцевать вокругъ огня.

— Ну, теперь продолжай,— проговорилъ онъ, хлопая царя царей по животу.— Вдь ты сълъ эту дьякониссу?

— И даже съ большимъ удовольствемъ,— самодовольно отвтилъ царь царей, облизываясь.— Я ей передъ тмъ, какъ зарзать, сказалъ откровенно! ‘Ты напрасно сердишься, блая женщина… Если кто изъ насъ долженъ сердиться, такъ это я. Ты забыла какъ мы зажарили твоего мужа миссонера и какъ онъ жестоко обманулъ насъ даже мертвый. Мясо у него оказалось жесткое, какъ у старой жирафы, и я сломалъ о него лучшй изъ своихъ зубовъ. Онъ самъ виноватъ, что не получилъ въ моемъ желудк вчной жизни’. Она осталась глупой до самой послдней минуты, но зато какое вкусное мясо оказалось у нея. Я въ течене всей своей жизни ничего вкусне не далъ… Я только тутъ понялъ, что она все время притворялась и скрывала, какое у нея нжное и сочное мясо, точно у молодой антилопы.

Когда царь царей кончилъ свой разсказъ, кафръ принялся такъ неистово кувыркаться, точно онъ былъ сдланъ изъ резины. Потомъ онъ рычалъ, какъ шакалъ, хохоталъ, танцовалъ и продлывалъ все, чему его научили въ циркахъ. Царь царей кричать по старости лтъ не могъ, а только катался по земл и хихикалъ.

— Ну, а какая у тебя счастливая мысль?— спросилъ царь царей кафра, когда тотъ успокоился.

— А вотъ какая: у тебя что-нибудь осталось отъ съденной дьякониссы?

— Какъ же, осталось. Золотое кольцо и зеленое шерстяное платье… Остальное все украдено. Мои подданные — вс страшные воры.

— Отлично, довольно платья и кольца, Ийи. Теб вдь хочется посмотрть на войну блыхъ?

— О, страшно!..

— Вотъ мы и отправимся вдвоемъ. Только сдлаемъ это потихоньку отъ всхъ.

— Я буду радъ отдохнуть… А то мн, признаться, порядочно надоло управлять своими ворами-подданными. Да и жены мн надоли… Можетъ-быть, мы съ тобой гд-нибудь еще закусимъ блой женщиной.

— Непремнно.

IV.

Начались приготовленя въ далекй путь, причемъ соблюдалась величайшая таинственность.

— Если мои жены догадаются, они бросятся за нами въ погоню,— шопотомъ сообщалъ царь царей.— Он безумно меня любятъ… А далеко намъ итти?

— Недли дв, а можетъ-быть, и больше.

Въ ночь, когда было назначено выступлене, весь планъ чуть не разстроился благодаря тому, что старый Ийи непремнно хотлъ захватить деревяннаго идола. Кафръ не соглашался. Тащить этого дурацкаго чурбана триста верстъ — благодарю покорно. Поршили на томъ, чтобы зарыть его въ землю вмст съ священнымъ барабаномъ и священной палицей, на чемъ царь царей и успокоился.

Кафръ устроилъ изъ зеленой юбки съденной дикарями дьякониссы, широкй мшокъ и сложилъ въ него необходимые припасы. Онъ особенно дорожилъ ею и тщательно разглаживалъ каждую складку. Вообще онъ что-то замышлялъ и такъ же бережно относился къ царю царей.

Въ одну изъ прекрасныхъ африканскихъ ночей они покинули лагерь племени Ийи. Когда дикари хватились ихъ утромъ — ихъ, и слдъ простылъ. Старый Ййи и кафръ умли ходить, не оставляя слдовъ.

Бглецы шли главнымъ образомъ ночью, пользуясь прохдадой, а спали днемъ. На одной изъ такихъ стоянокъ царь царей показалъ кафру маленькаго деревяннаго идола бога боговъ, котораго спецально смастерилъ для дороги.

— Все-таки я тебя перехитрилъ,— хвастался онъ, лукаво хихикая,

Кафръ отнесся къ этой хитрости совершенно равнодушно, потому что слишкомъ былъ занятъ собственными мыслями. Онъ теперь день и ночь думалъ о родномъ краал, гд его считала погибшимъ. И вдругъ онъ явится… У него даже выступали слезы отъ этихъ мыслей.

На полдорог царь царей настолько утомился, что ршительно отказался итти дальше.

— Я умираю отъ усталости,— объяснялъ онъ упавшимъ голосомъ.— У меня нтъ больше силы..

Пришлось сдлать дневку, но это мало помогло. Царь царей продолжалъ капризничать. Тогда кафръ придумалъ новый способъ путешествя. Царь царей уже страдалъ старческой худобой, и кафръ посадилъ его въ зеленую юбку дьякониссы и потащилъ на собственныхъ плечахъ. Старому Ийи этотъ способъ путешествя очень понравился, к онъ, сидя въ юбк, едва сдерживалъ смхъ. Кафръ былъ силенъ, какъ лошадь, и ему ничего не стоило тащить даря царей.

Это оригинальное путешестве продолжалось цлыхъ двадцать дней, такъ что даже желзное терпне кафра начало истощаться. Ему начало казаться, что проклятый старикъ съ каждымъ днемъ начинаетъ длаться все тяжеле. Они шли уже по территори, разоренной англичанами. Везд стояли развалины сожженныхъ бурскихъ фермъ, хлбъ на поляхъ былъ или сожженъ, или вытоптанъ, кое-гд бродилъ одичавшй скотъ. Разъ ночью кафръ въ первый разъ услышалъ глухой гулъ отдаленнаго пушечнаго выстрла.

— Это богъ боговъ Ийи сердится,— шопотомъ объяснилъ проснувшйся царь царей.

— Нтъ, это стрляютъ изъ пушекъ.

Царь царей отъ радости началъ кувыркаться по земл. Наконецъ-то онъ увидитъ, какъ блые люди убиваютъ блыхъ людей…

Имъ пришлось итти еще цлый день, прежде чмъ на высокомъ плоскогорь заблли палатки укрпленнаго англйскаго лагеря. Царь царей визжалъ отъ радости, когда надъ лагеремъ взвивались блые клубы дыма отъ пушечныхъ выстрловъ. О, это — настоящая война, и богъ боговъ Ийи радуется. Вдь это онъ руками блыхъ людей стрлялъ изъ пушекъ въ блыхъ людей. Отъ восторга царь царей хотлъ вылзть изъ своего мшка и итти пшкомъ, но кафръ этого ему не позволилъ.

— Сиди смирно и крпче держись за мою шею,— совтовалъ онъ.

Подойдя къ лини англйскихъ аванпостовъ, кафръ поднялъ руки вверхъ и что-то крикнулъ часовымъ по-англйски, что вызвало общй смхъ.

— Да это нашъ Самъ!— крикнулъ кто-то изъ толпы солдатъ, одтыхъ въ срые хаки и таке же срые шлемы изъ пробки.

Кафръ торжественно внесъ царя царей въ средину лагеря и остановился только у палатки полковника Гичъ-Гича. Его окружили со всхъ сторонъ и со смхомъ разсматривали выставлявшуюся изъ зеленаго мшка голову царя царей.

— Это — старая обезьяна,— острилъ кто-то изъ молодыхъ офицеровъ.

Когда изъ палатки вышелъ самъ полковникъ Гичъ-Гичъ въ сопровождени своего адъютанта Гипъ-Гипа, кафръ Самъ опустилъ зеленый мшокъ на землю и съ торжествомъ проговорилъ:

— Полковникъ, я принесъ теб людода, который на берегахъ озера Нимъ-Нимъ сълъ миссонера и его жену… Я его тащилъ на собственной спин цлыхъ три недли

Кафръ самъ, очевидно. разсчитывалъ на эффектъ своего заявленя, но полковникъ Гичъ-Гичъ молча посасывалъ свою трубочку, заложивъ руки въ карманы штановъ.

— Развяжи-ка своего людода,— скомандовалъ адъютантъ Гипъ-Гипъ.

Вытащивъ царя царей изъ зеленаго мшка и поставивъ его на ноги, кафръ Самъ объяснилъ, показывая мшокъ:

— А это — зеленая юбка той дьякониссы, которую сълъ вотъ этотъ Ийи… Онъ называетъ себя царемъ царей.

Офицеры хотли разсмяться надъ послдней фразой, и даже по рыжимъ усамъ полковника Гичъ-Гича проползло что-то въ род улыбки, какъ въ этотъ моментъ раздался оглушительный пушечный выстрлъ, и царь царей подпрыгнулъ высоко въ воздухъ, а потомъ началъ кататься по земл. Это вызвало общй хохотъ. Царь царей не понялъ, что Самъ говорилъ про него по-англйски, и былъ очень доволенъ произведеннымъ впечатлнемъ. Онъ тоже хохоталъ вмст съ другими.

— Веселая каналья,— замтилъ адъютантъ Гипъ-Гипъ, любуясь хохотавшимъ Ийи.— Я въ первый разъ вижу людода и не думалъ, что людоды походятъ на плохо вычищенный ваксой сапогъ.

Полковникъ Гичъ-Гичъ узналъ Сама съ перваго раза и ршилъ про себя, что единственной наградой этому измннику можетъ служить только вислица. Что касается людода, то и его тоже слдуетъ повсить, но предварительно разобрать все дло. Полковникъ отличался истинно-англйской корректностью.

— Заковать въ кандалы этихъ негодяевъ,— приказалъ онъ, повернулся и ушелъ въ свою палатку.

Кафръ Самъ понялъ вс значене этого лаконическаго приказаня и дико завылъ. Онъ разсчитывалъ, что за доставку людода ему простятся его грхи, и что даже будетъ дано вознаграждене, а получилось нчто ужасное. Царь царей ничего не понималъ и только глупо озирался кругомъ, когда ихъ повели въ дальнй конецъ лагеря, гд стояли фургоны съ артиллерйскими снарядами.

Исполнявшй приказане адъютантъ Гипъ-Гипъ веллъ приковать обоихъ къ колесамъ одного фургона. Царя царей приковали къ переднему колесу на короткую цпь, а кафра Сама — на длинную къ заднему. Очутившись прикованными, недавне друзья сейчасъ же разссорились.

— Тебя, людода, повсятъ,— сообщилъ Самъ.

Царь царей только рычалъ и плевалъ на него.

Негодяевъ повсили бы въ тотъ же день, но это была суббота, да и буры усиленно обстрливали англйскй лагерь. На глазахъ у царя царей было убито нсколько англйскихъ солдатъ шрапнелю, и онъ помирился со своей участью. Несмотря на всю безнадежность своего положеня, старый Ийи не могъ не любоваться, какъ надъ его головой въ воздух разрывались шрапнели, осыпая своими осколками и картечью англйскихъ солдатъ. Еще лучше были бурскя гранаты, которыя съ визгомъ и шипньемъ зарывались въ землю, и потомъ слдовалъ ужасающй взрывъ. Полковникъ все время сидлъ въ своей палатк, а распоряжался боемъ адъютантъ Гипъ-Гипъ отвчавшй на каждый бурскй выстрлъ изъ своихъ орудй.

Адъютантъ Гипъ-Гипъ время отъ времени подходилъ къ царю царей и долго смотрлъ на него задумчивыми срыми глазами. Старый Ийи не выносилъ этого взгляда и весь съеживался,

— Онъ хочетъ сть,— коротко объяснялъ Самъ.

Когда подали походный котелокъ съ какими-то объдками отъ солдатскаго обда, кафръ Самъ отнялъ его у царя царей и сълъ все одинъ. Старый Ийи рычалъ, ругался и плевалъ на безсовстнаго кафра что смшило собравшихся около нихъ солдатъ до слезъ. Для царя царей ничего ужасне не было, какъ чувство голода. Вдь онъ своихъ плнныхъ, которыхъ съдалъ, всегда кормилъ до отвала, даже насильно, какъ зеленую дьякониссу. Вообще англичане казались ему невежествеными и грубыми людьми до послдней степени.

— Это безсовстно — морить царя царей голодомъ!— кричалъ старый Ийи, хотя его и понималъ одинъ кафръ Самъ.— Мои жены кормили меня ежами, жеванымъ сахарнымъ тростникомъ, древесными улитками…

Канонада съ обихъ сторонъ продолжалась до самой полночи. Когда наступила темнота, взрывы шрапнелей и гранатъ были особенно эффектны. Это богъ боговъ Ийи бросилъ въ англичанъ огненную смерть за то, что они морили голодомъ паря царей Ийи. Дло было ясно какъ день.

Ровно въ полночь выстрлы прекратились. Наступало воскресенье. Весь англйскй лагерь заснулъ, не опасаясь за нападене, потому что и буры тоже чтили священный день. Не спалось только одному царю царей, котораго мучилъ жестокй голодъ. Чтобы чмъ-нибудь утишить страданя, онъ длалъ изъ земли шарики и глоталъ ихъ. Лучше ужъ боли въ живот, чмъ голодъ. А тутъ рядомъ навшйся до отвала Самъ храпитъ, какъ буйволъ… Это еще усиливало муки царя царей.

Такъ старый Ийи и заснулъ на новосель голоднымъ. Зато во сн къ нему явился самъ богъ боговъ Ийи и сказалъ:

— Царь царей, не плачъ, что ты голоденъ… Подожди немного, пока блые перебьютъ другъ друга и вся земля достанется чернокожимъ. Не останется ни одного благо человка.

Проснулся царь царей отъ странной музыки, какой онъ никогда не слыхалъ. Около палатки полковника собрались вс солдаты. Адъютантъ Гипъ-Гипъ игралъ на фисгармонун, украденномъ съ бурской фермы, воскресный гимнъ, а солдаты пли. Получалась самая трогательная картина христанскаго праздника. Когда гимнъ кончился, полковникъ Гичъ-Гичъ долго читалъ библю,

— Что они длаютъ?— спрашивалъ царь царей Сама.

— Молятся своему блому богу,— объяснилъ кафръ, показывая свои блые зубы,— Разв забылъ, какъ пла твоя дьяконнсса?

Воспоминане о дьяконисс привело стараго Ийи въ бшенство: онъ еще никогда въ своей жизни не хотлъ такъ сть, какъ сейчасъ. У него даже въ голов начинало мутиться при одномъ воспоминани о сочномъ мяс дьякониссы. Царь царей рычалъ отъ голода и грызъ свою цпь, а Самъ громко хохоталъ.

Эта дикая сцена между дикарями прервала англиканское богослужене. Полковникъ Гичъ-Гичъ, одтый не въ мундиръ, а въ длиннополый сюртукъ англиканскаго пастора, подошелъ съ библей въ рукахъ къ неистовствовавшимъ дтямъ природы и проговорилъ кроткимъ голосомъ,

— Что вы длаете, дти мои? Зачмъ вы нарушаете покой великаго дня мира и любви?

— Я уже два дня не лъ!..— кричалъ царь царей съ пной у рта.

Гичъ-Гичъ скромно опустилъ глаза и началъ говорить о покаяни, о прощени обидъ ближнему, о безконечномъ милосерди Божемъ, о спасени души вообще, а для этого прежде всего нужно перейти въ лоно англиканской церкви.

— Зачмъ ты все это говоришь?— спрашивалъ его кафръ Самъ.— Я вдь знаю, что завтра ты велишь обоихъ насъ повсить…

— Сегодня я вашъ братъ и говорю какъ братъ, и ничего не знаю, что завтра законъ велитъ мн исполнить, какъ начальнику.

Кафръ Самъ хохоталъ самымъ глупымъ образомъ, но полковникъ Гичъ-Гичь нисколько не смутился и въ цляхъ обращеня этихъ дикарей на путь истины прочелъ имъ цлыхъ три главы изъ Библи. Врный сынъ англикансой церкви еще не терялъ надежды, что эти чернокоже негодяи по крайней мр умрутъ добрыми христанами. Черный Самъ отлично зналъ эту толстую книгу, которую читалъ полковникъ. Онъ три раза принималъ христанство и получалъ за это деньги, обувь, платье и пищу. И старый Ийи тоже узналъ ее,— точно такая же толстая книга была у миссонера, котораго онъ сълъ. Разница вся заключалась только въ томъ, что этотъ миссонеръ стрлялъ изъ пушки въ своихъ же блыхъ людей, которые читали такую же толстую книгу.

Воскресный день прошелъ, какъ всегда, очень скучно. Единственнымъ развлеченемъ для солдатъ было кормлене дикарей. Черный Самъ съ ловкостью акробата выхватилъ котелокъ съ дой изъ-подъ самаго носа у царя царей и сълъ все безъ остатка. Старый Ийи щелкалъ зубами отъ голода и вылъ, какъ гена.

На другой день рано началась опять канонада. Англичанамъ приходилось плохо, а полковникъ Гичъ-Гичъ ршилъ перенести лагерь въ другое мсто.

— А куда мы днемъ этихъ негодяевъ?— спросилъ адъютантъ Гипъ-Гипъ.

— Ахъ, да… Устроимъ сейчасъ же полевой судъ. Куда намъ таскать ихъ за собою… Приготовьте все, чтобы не было задержки.

Судъ происходилъ на открытомъ воздух передъ палаткой полковника. Предсдательствовалъ самъ полковникъ Гичъ-Гичъ, обвинялъ одинъ изъ офицеровъ, а адъютантъ Гипъ-Гипъ занялъ мсто секретаря. Главнымъ обвинителемъ явился Самъ, который со всми подробностями разсказалъ печальную исторю съденной царемъ царей миссонерской четы. Полковникъ равнодушно покуривалъ коротенькую трубочку, прислушиваясь къ усиливавшейся канонад. Адъютантъ Гипъ-Гипъ усердно рисовалъ красивую женскую головку, подъ которой написалъ: ‘Милая миссъ Модъ’. Спрошенный, признатъ ли себя виновнымъ, старый Ийи показалъ себ на ротъ, т.-е. что онъ голоденъ, но это было принято за признане, что онъ сознается въ своемъ преступлени.

Черезъ полчаса оба дикаря были лишены всхъ особенныхъ правъ и преимуществъ и приговорены къ повшеню,— Самъ, какъ дезертиръ и измнникъ, а старый Ийи, какъ людодъ. Въ качеств вещественныхъ доказательствъ на судейскомъ стол лежала одна зеленая юбка дьякониссы.

— Вамъ остается только привести приговоръ въ исполнене,— обратился полковникъ къ своему адъютанту.— Да поторопитесь…

— Слушаю, г. полковникъ!— браво отвтилъ адъютантъ, длая подъ-козырекъ.

Когда черный Самъ объяснилъ царю царей о состоявшемся ршени суда, старикъ горько заплакалъ.

— О чемъ плачетъ эта старая обязьяна?— спросилъ полковникъ стараго Сама, служившаго переводчикомъ.

— Онъ голоденъ,— коротко объяснилъ черный Самъ и не безъ дерзости прибавилъ:— я цлыхъ три лня съдалъ его порцю.

Плечи полковника сдлали нетерпливое движене.

— Ну, теперь уже некогда васъ кормить и не для чего,— ршилъ онъ.

Когда осужденныхъ повели на казнь, онъ прибавилъ съ презрнемъ:

— Этакя животныя…

Въ лагер не было ни одного ‘приличнаго’ дерева, на которомъ можно было бы повсить двухъ преступниковъ. Строить спецально для нихъ вислицу было слишкомъ большой роскошью, да и времени на это не оставалось. Полковому фельдшеру пришла, впрочемъ, счастливая мысль, поднять повыше дышло артиллерйскаго фургона — и вислица готова. Старый Ийи все время рыдалъ и повторялъ одно и то же:

— Я никогда не поступалъ такъ со своими плнными. Повсить голоднаго, это — безчеловчно.

Адъютантъ Гипъ-Гипъ во всемъ копировалъ своего полковника: такъ же цдилъ слова сквозь зубы, такъ же принималъ скучающй видъ, такъ же закладывалъ руки въ карманы штановъ и такъ же ничему не удивлялся и ничмъ не возмущался, чтобы не портилъ своего характера и аппетита. Онъ слдилъ равнодушными глазами, какъ шли приготовленя къ повшеню людода,— его была первая очередь. Старый Ийи вдругъ присмирлъ и смотрлъ моргающими глазами кругомъ. Его вздернули на дышло, какъ котенка, а онъ какъ-то жалко задрыгалъ худыми ногами. Адъютантъ Гипъ-Гипъ подозвалъ къ себ военнаго фельдшера, который долженъ былъ констатировать смерть, и что-то ему шепнулъ на ухо.

— О, yes,— отвтилъ фельдшеръ.

Именно этимъ моментомъ и воспользовался Самъ. Онъ неожиданно прорвался черезъ цпь солдатъ и ринулся къ брустверу съ быстротой испуганной лошади. Растерявшеся солдаты дали по немъ залпъ, когда онъ уже былъ за линей аванпостовъ. Но все было напрасно. Кафръ спасся какимъ-то чудомъ, адъютантъ въ бинокль видлъ, какъ его темная фигура мелькала въ темной заросли у лини бурскихъ аванпостовъ.

— Адъютантъ, готово…— шепнулъ фельдшеръ, осторожно передавая какой-то свертокъ.

— Снесите ко мн въ палатку,— отвтилъ адъютантъ, не ршаясь прикоснуться къ таинственному свертку.

VI.

Вся добрая, старая Англя любовалась красавицей миссъ Модъ. Ее встрчали везд: на первыхъ представленяхъ въ театр, на скачкахъ Дэрби, на знаменитыхъ гребныхъ гонкахъ, гд благородное юношество изъ Оксфорда и Кэмбриджа оспаривало пальму первенства передъ лицомъ всей наци, и т. д. Она поднималась на Везувй и чуть не поднялась на Монбланъ, она отлично правила четверкой кровныхъ блорожденныхъ лошадей, запряженныхъ цугомъ, немного рисовала, немного играла на роял, немного пла и т. д. Однимъ словомъ, талантамъ миссъ Модъ не было конца. Прибавьте къ этому, что никто не умлъ одваться съ такимъ вкусомъ, какъ миссъ Модъ, и репортеры описывали ея бальные костюмы, какъ выдающееся событе дня. Но всего замчательне была сама миссъ Модъ — высокая, стройная, гибкая, съ удивительно красивымъ лицомъ, освщеннымъ загадочнымъ взглядомъ двухъ зеленоватыхъ глазъ, напоминавшихъ восточные хризолиты. Вообще это было послднее слово европейской цивилизаци, и художники боялись признаться, что миссъ Модъ даже сложена лучше, чмъ античныя статуи. Въ мр англйскаго искусства она получила назване блокурой римлянки, хотя это и на выражало ничего, кром желаня опредлить неопредлимое. Поклонники миссъ Модъ не знали главнаго ея недостатка, который она тщательно скрывала: у нея были широкя и плоскя ступни. Это ее убивало, и миссъ Модъ называла себя Венерой на гусиныхъ лапахъ.

И, несмотря на вс перечисленныя совершенства, къ общему удивленю, миссъ Модъ упорно продолжала оставаться двушкой… Добрые люди, которые привыкли заниматься чужими длами, самымъ добросовстнымъ образомъ увряли, что миссъ Модъ мшала ея чудовищная гордость и что будто бы она желала сдлаться не меньше, какъ герцогиней. Герцоговъ въ Англи достаточно, но они, отдавая должную дань ея личнымъ достоинствамъ и миллонамъ приданаго, не могли простить ей ея довольно темнаго происхожденя. Достаточно сказать, что ея праддъ, отъ котораго началось благосостояне рода, былъ простымъ капитаномъ невольничьяго корабля, а папаша торговалъ опумомъ въ Кита, устраивалъ каке-то сомнительные тресты и синдикаты по всевозможнымъ отраслямъ промышленности и вообще былъ довольно сомнительный джентльменъ. Даже въ Англю онъ прзжалъ для свиданя съ единственной дочерью подъ строжайшимъ incognito, чтобы не компрометировать миссъ Модъ.

У миссъ Модъ на морскомъ берегу былъ чудный замокъ, въ которомъ она жила одна, какъ сказочная красавица. Постороннй глазъ не могъ ее видть. Нашъ разсказъ застаетъ ее именно въ этомъ замк, въ моментъ появленя таинственнаго отца, котораго въ глаза не знала даже ея собственная прислуга. Она въ эти немноге дни свиданя съ отцомъ чувствовала себя всегда нехорошо, капризничала и даже плакала потихоньку отъ всхъ. Отецъ и дочь встрчались только въ столовой, когда вмст завтракали и обдали. Онъ какъ-то боязливо смотрлъ на нее влюбленными глазами, какъ смотрятъ на божество, что уже совсмъ не шло къ его точно отлитой изъ бронзы фигур, загорлому, суровому лицу и большимъ, краснымъ рукамъ.

— Модъ, у тебя опять глаза красные?— нершительнымъ тономъ проговорилъ онъ, когда она вышла къ завтраку.— Ты опять плакала?

— Нтъ… такъ…

— Теб скучно?

— Какъ всегда…

— Теб, можетъ-быть, что-нибудь нужно?

— Благодарю. У меня все есть и даже слишкомъ много совершенно ненужныхъ вещей. Я не знаю даже, что могъ бы придумать человкъ, который пожелалъ бы мн что-нибудь подарить. Ты меня избаловалъ, какъ принцессу…

— Ты знаешь, какъ я тебя люблю, Модъ…— какъ-то виновато проговорилъ онъ, точно оправдываясь передъ дочерью.— И мн кажется, что все мало и все недостойно тебя… Могу сказать съ гордостью, что изъ твоего замка я сдлалъ музей рдкостей. Каждая вещь — unicum, и другой такой не найдешь… Одни китайске лаки и китайскй фарфоръ чего стоятъ,— имъ больше тысячи лтъ, и имъ нтъ цны даже въ Кита. Это пробртено мною по случаю, изъ добычи, которую захватилъ маршалъ Пелисье, когда ограбилъ въ первый разъ Пекинъ. А китайская бронза? А коллекци индйскихъ вещей посл разграбленя Дэли? А золотая статуэтка Изиды изъ Танагры? А мумя священной кошки изъ пирамиды фараона Хеопса? А цлая коллекця китайскихъ вазъ изъ нефрита?

— Да, да, ты правъ, отецъ…— со вздохомъ соглашалась миссъ Модъ.

— Ты не подумай, что это я грабилъ… Грабили друге — французы, нмцы, американцы, англичане, а я только покупалъ за наличныя деньги. А каке у тебя жемчуга, рубины и сапфиры изъ Голконды, брильянты всхъ цвтовъ… Помнишь, я теб подарилъ одинъ восточный изумрудъ въ пятьдесятъ каратъ? Ото — камень первой воды… И собственно это даже не изумрудъ, какъ они опредлили въ парижской академи наукъ, а восточный зеленый корундъ. А твой любимый карбункулъ изъ малоазатскихъ раскопокъ, который походитъ на сгустокъ запекшейся крови?

Отецъ хорошо зналъ, чмъ угодитъ дочери, и чудное лицо миссъ Модъ покрылось счастливымъ румянцемъ. О, вдь она и сама — тоже величайшая рдкость… Отецъ умлъ ее любить и его любовь свтилась разноцвтными огнями драгоцнныхъ камней, радужными теплыми переливами жемчуга, сяла золотомъ, смотрла на нее блеклыми тонами гобеленовъ и старыхъ шелковъ, молочной близной слоновой кости. Сколько чернаго и самаго тяжелаго труда было затрачено на вс эти коллекци, сколько искусства, геня, энерги! и все это только для того, чтобы миссъ Модъ могла сказать: все это сейчасъ мое. Она чувствовала себя среди этихъ драгоцнностей маленькой царицей, для которой добрыми европейцами ограбленъ былъ весь мръ.

— Знаешь что, отецъ,— задумчиво проговорила миссъ Модъ, когда допросъ былъ исчерпанъ.— У самой лучшей медали есть оборотная сторона.— Мн впередъ жаль моего будущаго жениха. Бдняжк трудно будетъ придумать что-нибудь подарить мн.

— Ты… да… А разв уже есть такой?

— Пока опредленнаго ничего еще нтъ, но одинъ молодой человкъ мн почти правится… Впрочемъ онъ далеко, и говорить о немъ не стоитъ. Онъ хорошей фамили и будетъ лордомъ, когда умретъ его старшй сумасшедшй братъ.

— Сумасшедше имютъ дурную привычку жить дольше, чмъ имъ слдуетъ…— Этотъ интересный разговоръ былъ прерванъ лакеемъ-нндусомъ въ блой кисейной чалм, который съ низкимъ поклономъ подалъ своей повелительниц на серебряномъ поднос письмо и какой-то футляръ. Миссъ Модъ знакомъ руки велла ему удалиться и, пробжавъ адресъ, съ удивленемъ проговорила:

— Вотъ кстати… Мы только-что о немъ говорили, отецъ. Это письма отъ того офицера, который… Ты меня извинишь, что я буду читать это письмо при теб. Кстати, онъ пишетъ всегда такя длинныя письма, точно у него собственная писчебумажная фабрика.

Любящему отцу пришлось шагать по столовой довольно долго, пока Модъ прочла письмо до конца. Она нсколько разъ останавливалась и, откинувъ прелестную головку, шептала:

— Ахъ, какой онъ милый, мой Арчибальдъ!.. И храбрый, и великодушный, и все время думаетъ только обо мн…..

Кончивъ чтене, миссъ Модъ раскрыла футляръ, въ которомъ лежала темная кожаная записная книжка въ золотой оправ съ брильянтами.

— Отецъ, посмотри, что это за прелесть!..— восхищалась миссъ Модъ.— Оправа изъ настоящаго африканскаго золота съ настоящими африканскими брильянтами…

Любящй отецъ повертлъ въ рукахъ записную книжку и по привычк мысленно ее оцнилъ. Книжка стоила не больше тридцати фунтовъ стерлинговъ. Миссъ Модъ поняла эти коммерческя соображеня и весело засмялась.

— Эта книжка будетъ самой замчательной вещью во всхъ моихъ коллекцяхъ,— объяснила она съ дтской, серьезностью я прибавила, предупреждая недоврчивую улыбку отца.— Представь себ, она сдлана изъ кожи людода… Да, настоящаго живого людода, котораго Арчибальдъ взялъ въ плнъ и казнилъ. Это былъ гигантскаго роста человкъ, зврской наружности… У него даже ногти были отточены, какъ у тигра, и отравлены ядомъ гремучей зми…

— Виноватъ, кажется, въ Африк гремучихъ змй нтъ?

— Ахъ, не перебивай меня… Посмотри, какая удивительная кожа… совсмъ темная…

— Очевидно, негритянская.

— Когда его казнили, Арчибальдъ веллъ вырзать изъ него кусокъ кожи и послалъ ее въ Лондонъ… Онъ все время думаетъ обо мн. Какъ это мило съ его стороны… Такой книжки ршительно ни у кого въ цломъ свт ктъ и не было.

— На одномъ аукцон въ Париж продавали портсигаръ изъ кожи Пранцини…

— Что такое Пранцини? Простой бульварный убйца, а это — настоящй людодъ. Нтъ, я чувствую, что я сразу полюбила Арчибальда… Онъ будетъ со временемъ главнокомандующимъ и превзойдетъ рыцарскимъ великодушемъ даже лорда Китченера. Ахъ, кстати, какая смшная была Фамиля у этого людода: Ийи.

На слдующй день миссъ Модъ занесла въ новую записную книжку нсколько мыслей.

Во-первыхъ, какъ я люблю своего Арчибальда… Эта удивительная книжка — его свадебный подарокъ, и она останется навки доказательствомъ побды цивилизаци и гуманности надъ варварствомъ. Во-вторыхъ, мой Арчибальдъ, я теб скажу по секрету, что намъ съ тобой принадлежитъ весь мръ. Мы — блокурые римляне… Черноволосые римляне боялись моря, и отъ этого пала цивилизаця. Когда буры будутъ истреблены до послдняго человка, весь мръ удивится нашему геройству, какъ сейчасъ завидуютъ нашимъ славнымъ подвигамъ. Въ-третьихъ, мой Арчибальдъ, я еще немножко люблю тебя…’

1902.

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ

ТОМЪ ОДИННАДЦАТЫЙ

ИЙИ.Святочная фантазя.

Читайте также:

ИЙИ.
Святочная фантазя.