ИБСЕНЪ и ЖОРЖЪ ЗАНДЪ.
ИБСЕНЪ и ЖОРЖЪ ЗАНДЪ.
КРИТИЧЕСКІЙ ОЧЕРКЪ.
* * *
* * *
‘Встникъ Иностранной Литературы’, No 4, 1898
Ибсен и Жорж Занд, Ибсен Генрик, Год: 1898
Время на прочтение: 24 минут(ы)
8-го (20-го) марта исполнилось 70 лтъ со дня рожденія извстнаго норвежскаго драматурга Геприка Ибсена, идеи котораго нашли отголосокъ въ литературахъ всхъ европейскихъ народовъ и слава котораго давно переступила за предлы его суровой родины. Юбилей вызвалъ въ заграничной печати цлый рядъ статей, изъ которыхъ несомннный интернъ представляетъ статья Виктора Баша: французскій критикъ разбираетъ распространенное во французской литератур мнніе, что норвежскій драматургъ является какъ бы повтореніемъ Жоржъ Зандъ. Прежде чмъ познакомить читателей съ этой остроумной статьей, сдлаемъ краткій біографическій очеркъ норвежскаго писателя.
Генрикъ Ибсенъ родился въ 1828 году въ маленькомъ норвежскомъ городк Скіен, на берегу залива Христіаніи, въ семь богатыхъ судохозяевъ. Уже въ раннемъ возраст онъ испыталъ тяжелые удары судьбы: въ 1836 году отецъ его, Кнутъ Ибсенъ, потерялъ все свое состояніе и тогда начались для семьи Ибсена всевозможныя невзгоды и лишенія, прежніе друзья покинули ихъ и осыпали насмшками. Нужда и людская жестокость тяжело отразились на впечатлительной душ ребенка, будучи по природ необщительнымъ и дикимъ, Генрикъ Ибсенъ озлобился противъ людей, сдлался еще угрюме и мрачне. На 16 году онъ поступилъ въ аптекарскіе ученики въ Гримштадт, гд пробылъ 5 лтъ, мечтая со временемъ получить докторскій дипломъ. Но судьба ршила иначе. Вспыхнувшее въ 1848 году венгерское возстаніе нашло живой отголосокъ въ душ мечтательнаго юноши. Въ первыхъ своихъ стихахъ онъ горячо восплъ венгерскихъ патріотовъ и открыто сталъ проповдывать революціонныя идеи, вслдствіе этого онъ принужденъ былъ покинуть не только свою аптеку, но и самый Гримштадтъ и переселиться въ Христіанію. Здсь онъ познакомился съ Біернсономъ, впослдствіи сдлавшимся его заклятымъ врагомъ, и вмст съ нимъ и нкоторыми другими лицами сталъ издавать газету, въ которой помщалъ свои поэмы. Посл прекращенія газеты, познакомившись съ директоромъ народнаго театра въ Берген Оль-Булемъ, Ибсенъ сдлался режиссеромъ, а затмъ и директоромъ театра, сначала въ Берген, а потомъ въ Христіаніи. Въ 1858 году Ибсенъ женился, а въ 1864 году, получивъ пенсію, ухалъ за-границу.
Первая пьеса Ибсена ‘Каталина’, написанная имъ въ 1850 году,— историческаго содержанія. Таковы же ‘Воители Гельголанда’, ‘Императоръ и Галилеянинъ’, ‘Претенденты на корону’ и др. Пьесы, относящіяся къ эпох среднихъ вковъ, имли большой успхъ въ Швеціи, Норвегіи и Германіи, гд и были поставлены на сцен.
Но не историческія пьесы составили славу Ибсена. Наибольшею извстностью пользуются его драмы изъ современной жизни, драмы тенденціозно обличительныя и психологическія, къ которымъ относятся: ‘Брандъ’, ‘Врагъ народа’, ‘Нора’, ‘Дикая Утка’, ‘Привиднія’, ‘Росмерсгольмъ’, ‘Женщина моря’, ‘Гедда Габлеръ’, ‘Строитель Сольнесъ’ и др. Въ нихъ Ибсенъ — представитель безграничнаго индивидуализма, онъ ярый врагъ всхъ формъ жизни, которыя обезличиваютъ человка: семьи, общества, государства — ярый врагъ тиранніи большинства. Его лозунгъ — самый сильный человкъ тотъ, кто остается одинъ, самый опасный врагъ истины и свободы — это большинство людей. Кром того, Ибсенъ фаталистъ. Людьми, по его словамъ, управляетъ неумолимый рокъ, надъ дтьми тяготетъ наслдственность, завщанная имъ отцами и ддами.
Случайно и какъ бы шутя вылились изъ подъ остроумнаго пера Жюля Леметра слдующія строки: ‘Нора, эта граціозная куколка, эта птичка-щебетунья, преобразовывается вдругъ въ знаменитой сцен объясненія съ мужемъ въ свернаго Руссо, въ Жоржъ Зандъ фіордовъ и пловучихъ льдовъ’. Эти строки не замедлили встртить отголосокъ. Сарсэ нашелъ въ горькой филиппик доктора Штокмана противъ тиранніи большинства и въ безумной гордости ‘Строителя Сольнеса’ ‘только общія мста литературы 1828 года’, а по мннію Зола, Ибсенъ всецло возродился на почв французскаго романтизма. Впослдствіи Леметръ снова возбудилъ этотъ вопросъ на боле серьезныхъ и широкихъ началахъ въ своей блестящей стать ‘Вліяніе сверной литературы’. Идеи Ибсена заключаютъ въ себ ядро первыхъ романовъ Жоржъ Зандъ: нападки на бракъ, столкновенія между свтской и духовной моралью и моралью непрописной, борьба личности съ обществомъ, вражда оффиціальной религіи съ религіей духа, все то, что въ глазахъ его поклонниковъ составляетъ гордую и суровую самобытность идей скандинавскаго драматурга, не только встрчается у автора ‘Валентины’, но подвергнуто художественной разработк. ‘Индіана’ — это родная сестра ‘Норы’, ‘Лелія’ — это ‘Гедда Габлеръ’, ‘Женщина моря’ — это ‘Жакъ’ безъ развязки.
Возраженіемъ на эти мннія является статья Георга Брандеса ‘Генрикъ Ибсенъ во Франціи’, въ которой знаменитый датскій критикъ отказывается признать какое бы то ни было сходство между интеллектуальнымъ протестомъ Ибсена и Ж. Зандъ. Но возможно ли, чтобы такой талантливый и глубокій критикъ, какъ Леметръ, статьи котораго о ‘Нор’ и ‘Привидніяхъ’ являются истинными chefs-d’oeuvr’ами по глубин психологическаго анализа, впалъ въ крайность? Можно ли допустить съ другой стороны, чтобы Брандесъ, такъ прекрасно знающій французскую литературу и вмст съ тмъ посвятившій себя изученію Ибсена, во всхъ отношеніяхъ ошибался? Чтобы разршить эту задачу, стоитъ только прочесть Ибсена, и не только современныя, позднйшія его драмы, но прочесть его цликомъ, начиная съ его первыхъ поэтическихъ произведеній и кончая ‘Воркманомъ’, останавливаясь главнымъ образомъ на его ‘идейныхъ’ драмахъ: ‘Пэръ Гинтъ’, ‘Брандъ’, ‘Императоръ и Галилеянинъ’, прочесть или перечесть характеристичныя произведенія трехъ литературныхъ періодовъ Жоржъ Зандъ, включая ‘Исторію моей жизни’, а главнымъ образомъ знаменитую ‘Переписку’, въ которой молодая женщина, мать и бабушка, одаренная всми свойствами геніальной натуры, является нашимъ взорамъ въ настоящемъ свт безъ всякихъ прикрасъ. Затмъ сопоставимъ между собою главныхъ героевъ обоихъ писателей, ихъ мысли, ихъ рчи и воскресимъ въ нашей памяти умственный и нравственный образъ великаго свернаго отшельника и вдохновенной вщательницы изъ Ногана.
При первомъ взгляд оказывается, что родственныя черты преобладаютъ. Оба были борцами, оба были, говоря словами Леметра, примненными по отношенію къ Ибсену, геніальными революціонерами. Оба возставали противъ непоколебимости общественныхъ устоевъ. Оба противопоставляли соединеннымъ силамъ вковыхъ завтовъ, соціальныхъ условій и религіи самобытную, свободную личность. Въ жизни обоихъ совершился глубокій переломъ, оба перешли отъ идеальнаго романтизма къ ршенію животрепещущихъ вопросовъ современной дйствительности. Оба считали, что задача писателя состоитъ не въ томъ, чтобы развлекать читателей, но чтобы внушить имъ черезъ посредство книги и сцены извстныя истины, и прежде всего истины нравственныя. Оба за этой жизнью горя, нищеты и грха чаяли новую, лучшую жизнь, для которой стоило жить. Оба были, такимъ образомъ, идеалистами, моралистами, трудились надъ разршеніемъ соціальныхъ вопросовъ, оба были до извстной степени индивидуалистами. Между этими двумя писателями, несмотря на различіе пола, времени, нравственныхъ и умственныхъ свойствъ, существуетъ нчто общее, это дв родственныя души, глаза ихъ обращены на одну точку, они плачутъ однми слезами, и, казалось, должны были бы породить одн и т же идеи.
Но вглядимся поближе и мы не замтимъ ничего подобнаго. Нтъ ни одинаковыхъ мыслей, ни одинаковыхъ словъ. Борьба съ современной жизнью у обоихъ писателей носитъ характеръ различный, чтобы не сказать противоположный, и смена, посянныя ими, принесли далеко не одинаковые плоды. Да и могло ли быть иначе? Жоржъ Зандъ душой и тломъ принадлежитъ Франціи XVIII и XIX вковъ. Ея умъ, постоянно искавшій себ пищи, ея душа, вчно жаждущая творчества, совершенствованія, горячо восприняли вс литературныя, философскія и соціальныя идеи, среди которыхъ ей пришлось жить. Она была какъ бы отголоскомъ всей Франціи, отголоскомъ сильнымъ и блестящимъ. Она воплотила въ себ вс иллюзіи, вс заблужденія своего народа, она была яркимъ и полнымъ порожденіемъ французскаго генія. Ибсенъ — чистокровный германецъ. Если въ Исландіи и Норвегіи до сихъ поръ живы религіозныя и героическія преданія народовъ свера, то тамъ же, въ этихъ, странахъ сохранился во всей своей чистот и сил и германскій духъ. Европейскія идеи дошли до Ибсена, пройдя сквозь призму датскаго міросозерцанія, и эта призма, несмотря на вс попытки къ сближенію, предпринятыми такими передовыми людьми, какъ Георгъ Брандесъ, порой набрасывала на нихъ какой-то странный колоритъ. Къ тому же Ибсенъ — натура глубокая, склонная къ воспріятію чужеземныхъ идей. Въ одной изъ своихъ лучшихъ поэмъ онъ говоритъ, что этотъ благодтельный и укрпляющій даръ онъ получилъ отъ своего народа, народъ закалилъ его въ борьб со страданіями, заботами и невзгодами скитальческой жизни. Подобно Пэру Гинту, онъ скитался вдали отъ родины, но везд и всегда думалъ о своемъ народ, писалъ для него и остался его врнымъ сыномъ.
Утверждать, что Жоржъ Зандъ и Ибсенъ оба идеалисты, моралисты, пессимисты и индивидуалисты, значитъ въ общемъ сказать очень немногое. Задача въ томъ, чтобы найти оттнокъ, различіе въ идеализм, пессимизм и индивидуализм каждаго изъ этихъ писателей, разршить вопросъ, какіе практическіе результаты вынесли они изъ своихъ идей для разршенія великихъ вопросовъ, волновавшихъ умы людей ихъ эпохи и націи.
Если мы взглянемъ на Ибсена и Жоржъ Зандъ съ этой точки зрнія, то станетъ очевиднымъ, что эти великіе умы не родственны между собою, что они молятся разнымъ богамъ. Безъ сомннія, трудно облечь въ строго опредленныя формулы взгляды Жоржъ Зандъ на жизнь, на любовь, на общество, на судьбу человчества. Ея взгляды мнялись по мр того, какъ мужалъ ея геній, сообразно тмъ слдамъ, которые оставляли въ ея душ ея сердечныя увлеченія, согласно капризамъ ея таланта, и въ особенности смотря по источнику ея вдохновенія. Вс проявленія въ области чувства находили отголосокъ въ ея душ, она была увлечена бурнымъ потокомъ самыхъ разнообразныхъ идей. Она сама говорила и повторяла, что ни разу въ теченіе ея жизни ей не приходило въ голову поучать, создавать теоріи.
Жоржъ Зандъ была прежде всего, несмотря на противоположные вншніе признаки, подобно великимъ писателямъ XVIII вка, ея наставникамъ, по самому существу своей натуры оптимисткой. ‘Я оптимистка, несмотря на вс свои терзанія, можетъ быть, это мое единственное достоинство’. Она оставалась оптимисткой въ продолженіе всей своей бурной, полной горькихъ разочарованій жизни, вопреки жизненному опыту, отрезвлявшему ее отъ ея свтлыхъ и благородныхъ мечтаній, вопреки тмъ іюньскимъ днямъ, когда она видла народъ погрязшимъ въ крови, тотъ народъ, который представлялся ей такимъ славнымъ, великимъ, чистымъ и благороднымъ, вопреки государственному перевороту, вопреки войн и, наконецъ, коммун, когда она, ‘пробудившись отъ сна, видитъ больное поколніе кретиновъ и людей въ блой горячк’. Она врила, подобно Руссо, что природа создаетъ человка совершеннымъ и что отвтственность за его пороки лежитъ на обществ. Она врила всми силами своей души въ свободу человчества, и Мопра, восклицавшій: ‘Если бы я былъ законодателемъ, я приказалъ бы вырвать языкъ или отрубить руку тому человку, который осмлился бы проповдывать или писать, что человческая природа не поддается измненіямъ и что передлать характеръ человка столь же трудно, какъ насытить кровожаднаго тигра’ — говорилъ ея устами. Она врила — и здсь сказывается въ ней дитя XVIII вка — во всеобщее равенство. ‘Скажу теб,— заявляетъ ‘путешественникъ’ въ письм къ Эверарду (Мишель де-Буржэ),— скажу теб, что великій законъ равенства, несмотря на то, что въ глазахъ людей, которые страшатся его, онъ является въ настоящее время непримнимымъ, несмотря на то, что врядъ ли когда-нибудь наступить его царство на земл, есть единственный непреложный законъ, существовавшій во вс вка’. Также въ другомъ письм, относящемся къ тому же времени и обращенному къ Адольфу Герульту, она пишетъ: ‘Думаю, что любовь къ свобод есть единственное, чему я не измняла въ теченіе всей моей жизни’. Она врила, что разъ виновникомъ человческихъ недуговъ является общество, строй котораго представляетъ явленія временныя и преходящія, то эти недуги излечимы, и что человчество подвигается, хотя медленными шагами, сквозь топи и болота туда, гд ждетъ его лучшая жизнь. Каковы будутъ проявленія этого прогресса и къ чему приведетъ онъ человчество? Прежде всего заря новой жизни является ей въ поэтической окраск. ‘Мн грезятся посл бурь и непогоды новые свтлые дни, яркое, горячее солнце, жертвенники, осыпанные цвтами, мудрые законодатели въ лавровыхъ внкахъ, полноправный человкъ, мужчина и женщина, освобожденные отъ тиранніи себ подобныхъ, мужчина, любовно оберегающій женщину.
Она пытается затмъ точне опредлить свои идеалы общественнаго устройства, признавая при этомъ, что не только осуществленіе ихъ, но и точное опредленіе весьма трудно. Въ ‘Meunier d’Angibault’ и въ ‘Compagnon du Tour de France’ встрчаются страницы, посвященныя соціальнымъ вопросамъ, которыя необходимо перечесть и въ которыхъ она пытается примирить два противоположные принципа: право счастливаго человка на счастіе и горькаго бдняка, находящагося въ крайней нужд. Она знаетъ, что богачи добровольно не разстанутся со своими богатствами, и она видла, съ другой стороны, что народъ, явившійся возстановлять свои права, былъ далеко не тмъ великодушнымъ судьею, какимъ она его себ представляла. Она всегда была и оставалась въ глубин души ‘коммунисткой’, такъ гласитъ ея письмо къ Маццини отъ 15 октября 1850 года, въ которомъ она, впрочемъ, оговариваетъ, что ея ‘коммунизмъ предполагаетъ людей не такими, какими они есть на самомъ дл, но такими, какими они должны быть’. ‘Если примириться съ настоящимъ положеніемъ вещей, сохранить въ неприкосновенности неравенство имущественнаго раздла и исключительность правъ, то это неизбжно приведетъ народъ къ нищет, каторг или эшафоту. Если, напротивъ, допустить тотъ всеобщій раздлъ, о которомъ мечтали наши предки, раздробить землю еще на большее число владній, потомки будутъ производить длежъ до безконечности, каждое поколніе потребуетъ новаго раздла, который будетъ все боле и боле уменьшать владнія отцовъ и наслдіе дтей. Наступитъ время, когда на долю каждаго человка придется лишь песчинка, если только голодъ и другія разрушительныя начала, плоды варварства, отъ времени до времени не будутъ, кстати, истреблять населеніе. А такъ какъ варварство является неизбжнымъ результатомъ раздла и абсолютнаго индивидуализма, будущее человчество зиждется на войнахъ, потопахъ и другихъ бичахъ, которые должны вернуть міръ къ его прежнему первобытному состоянію, уменьшить число людей на земл и водворить суровое владычество природы, вернуть человчество къ дикой и бродячей жизни’. Исходной точкой изъ этихъ противорчивыхъ положеній она считаетъ прежде всего абсолютный коммунизмъ, на который и ссылается, но въ виду того, что ‘соціальныя ученія исказили его истинный смыслъ, отнимая у человка его домъ, поле, садъ, одежду и даже жену’, она приходитъ къ заключенію, что ‘существуетъ два рода собственности: общая и частная. Пути сообщенія — дороги, каналы, рки, которые по самой природ своей составляютъ общее достояніе, обширныя финансовыя предпріятія, могущія измнить народное благосостояніе, все это должно быть со временемъ ‘соціализировано’, если таково будетъ общее желаніе’. Она предполагаетъ, что общество потребуетъ отъ насъ пожертвованія нашими наслдствами, но тогда оно же будетъ заботиться о нашихъ дтяхъ, воспитаетъ ихъ честными и свободными въ кругу людей, гд права на существованіе будетъ имть лишь тотъ, кто трудится. Общество можетъ лишить человка чего бы то ни было лишь съ тмъ, чтобы возвратить отнятое всему человчеству.
Но не въ этихъ матеріальныхъ преобразованіяхъ видитъ Жоржъ Зандъ спасеніе будущихъ поколній. Свтъ новой лучшей жизни блеснетъ лишь тогда, когда люди сдлаются лучше, когда всми будетъ признанъ и осуществленъ великій законъ любви. Она сама можетъ съ гордостью сказать про себя, что вся ея жизнь была полной, всеобъемлющей любовью. Она любила всхъ тхъ, съ кмъ связывали ее узы родства и дружбы, она чтила память своего отца, бабушки, матери, умственное убожество которой нердко набрасывало мрачный колоритъ на ея юные годы, она любила своихъ монастырскихъ подругъ, своихъ друзей по Ногану, Дювернэ, Роллина, Неро, память о которыхъ сохранилась въ потомств, только благодаря тмъ сердечнымъ чувствамъ, которыя питала къ нимъ ихъ несравненная подруга, она любила всми силами своего горячаго сердца свою дочь и особенно сына, дочерей послдняго, и однимъ изъ трогательнйшихъ и прелестнйшихъ образовъ, когда-либо написанныхъ ею, является образъ ея бабушки. Она любила — это невозможно обойти молчаніемъ — любила страстно, хотя всегда съ оттнкомъ материнской нжности, людей, которыхъ хотя и не всегда могла сдлать счастливыми, но которымъ отдавалась всмъ своимъ существомъ безъ малйшаго разсчета и колебанія. Она любила природу во всхъ ея образахъ, любила ея грозныя явленія, которыя открываютъ передъ глазами человка всю глубину его ничтожества и охватываютъ его священнымъ трепетомъ при мысли о ‘Безконечномъ’, любила и самыя ничтожныя, мелкія ея творенія, холодный и бездушный камень, пеструю бабочку и скромный, дрожащій цвтокъ. Она любила человчество, избранныхъ представителей его, окруженныхъ ореоломъ генія, наравн съ бднымъ, темнымъ людомъ. Она любила человчество страждущее прежде всего, и везд, начиная съ первой строки, вылившейся изъ подъ ея пера, и кончая послдней, она является покровительницей всхъ обиженныхъ, ходатаемъ во вс трудныя минуты ихъ жизни, заступницей слабыхъ и гонимыхъ. Въ письм къ Флоберу она ясно высказываетъ свой основной принципъ въ слдующихъ выраженіяхъ: ‘Любить, жертвовать собою и пры вид безполезности жертвы не падать духомъ, но принести вторичную жертву въ надежд послужить великому длу любви. Не о личной страсти говорю я, но о любви къ человчеству, о любви всеобъемлющей, обо всемъ, отвращающемъ ужасъ эгоизма’.
Этотъ великій законъ любви былъ впервые открытъ не учеными и не философами, а дтьми природы: женщиной, ребенкомъ, простолюдинами, получившими откровеніе свыше.
Любовь къ народу, великому двигателю общества, занимала въ сердц Жоржъ Зандъ первое, лучшее мсто. ‘Я люблю пролетаріевъ,— восклицаетъ она,— во-первыхъ, потому что они пролетаріи, во-вторыхъ, потому что врю, что они носятъ въ себ смена истины, зародыши будущей цивилизаціи’. ‘Мы любимъ народъ, какъ свое дитя, мы любимъ его, какъ любимъ всхъ несчастныхъ, слабыхъ, обиженныхъ и угнетенныхъ, какъ любимъ все, что молодо, невинно и чисто и что носитъ въ себ зачатки идеальнаго будущаго. Мы любимъ его, какъ невинную жертву роковой судьбы, какъ любимъ распятаго Христа, какъ надежду, какъ свою родину, какъ Божество’.
Законъ любви исходитъ отъ Бога, онъ одно изъ самыхъ высокихъ, яркихъ проявленій Его бытія. Вспомнимъ страстную рчь ‘Валентины’, гд Жоржъ Зандъ говоритъ о божествёнвомъ дар любви, который человкъ получаетъ свыше, для того, чтобы излить этотъ даръ на существо, предначертанное ему небесной волей, вспомнимъ, что Жоржъ Зандъ и Альфредъ Мюссе къ удивленію и даже негодованію многихъ, въ самыя грховныя минуты ихъ бурной страсти, призывали имя Божіе. Не смйтесь: въ глазахъ Жоржъ Зандъ любовь мужчины къ женщин и женщины къ мужчин, такъ же, какъ и любовь человка къ ближнему, являлась доказательствомъ божественнаго милосердія, невидимымъ присутствіемъ Бога среди человчества. Безъ сомннія, ея религіозныя убжденія не сохранились въ полной чистот и непоколебимости во время ея пребыванія въ монастыр Шотландокъ. Она утратила вру въ какіе бы то ни было религіозные догматы и порой выказывала себя врагомъ католическаго духовенства. А между тмъ, это было натура глубоко религіозная, и среди того громаднаго запаса любви, который она носила въ своемъ сердц, мы находимъ и любовь къ Богу. ‘Найти Бога въ природ, пишетъ она, задача многихъ вковъ. Человкъ не можетъ отрицать того, что Богъ существуетъ, но, вмст съ тмъ, не можетъ доказать и бытія Божія. Но не имть возможности отрицать Его уже есть величайшее благо. Мы съ вами, мой другъ, художники, слдовательно люди чувства, удовольствуемтесь же этимъ. Будемъ смло врить, скажемъ: ‘Врю!’ это не значитъ ‘Утверждаю’, скажемъ ‘Надюсь!’ это не значитъ ‘Знаю’. Пусть наши души сольются въ этой мысли, въ этомъ желаніи, въ этомъ врованіи простыхъ и честныхъ душъ. Мы чувствуемъ, что это необходимо, что для того, чтобы быть милосерднымъ, необходимы вра и надежда, какъ необходимо братство тамъ, гд есть свобода и равенство’. Но она уже не довольствуется тмъ, что существованіе Бога подсказываетъ ей ея художественное чутье, она стремится постичь Его бытіе путемъ философскаго мышленія и поднимается при этомъ на ту высоту, которой достигъ Лессингъ въ своемъ сочиненіи ‘Воспитаніе человчества’. Ученіе атеистовъ о томъ, что ту вру, которую мы признаемъ несостоятельной, надо оставить на долю женщинъ, дтей и народа, всегда было, есть и будетъ ложью. Религія необходима для всхъ, необходимо общественное богослуженіе и необходимы законы, которые заставляли бы уважать то, чего требуетъ совсть народовъ, что является высшимъ проявленіемъ ихъ нравственной и духовной жизни. Но этой религіи необходимо опираться на вру, исповдываться добровольно, она не должна быть введена насильно, изъ государственныхъ соображеній. Никто не иметъ права навязывать религію своему ближнему, прежде чмъ послдній не постигнетъ ея и самъ не пожелаетъ ее исповдывать… Всякая религія, отрицающая законъ прогресса въ человчеств, всякій якобы божественный законъ, утверждающій, что въ какой-либо моментъ существованія міра Богъ сказалъ людямъ Свое послднее слово, долженъ роковымъ образомъ быть погребеннымъ подъ своими собственными развалинами.
Если мы окинемъ бглымъ взглядомъ сдланный нами краткій и неполный очеркъ идей Жоржъ Зандъ, то замтимъ, что многіе употребленные нами термины требуютъ поясненія. Мы сказали, во-первыхъ, что Жоржъ-Зандъ не была пессимисткой, но, напротивъ, одной изъ самыхъ убжденныхъ оптимистокъ нашего времени. Конечно, мы не станемъ отрицать того, что ‘Лелія’ есть какъ бы сборникъ пессимистическихъ идей, гд мы находимъ полную коллекцію тхъ чувствъ, которыя терзали души Вертера, Ренэ, Фауста и Манфреда: жажду любви, ея безсиліе успокоить и заглушить пылъ мечтаній, выйти незапятнанной изъ борьбы, жажду знаній и безсиліе человка къ пріобртенію положительныхъ знаній, невозможность для науки дать полное счастіе, борьбу между наукой и жизнью и сверхъ всего міровую тоску, неопреодолимое отвращеніе къ жизни. Но Жоржъ Зандъ говоритъ сама: ‘Лелія — это не я. Я лучше ея’, и поэтому для всхъ тхъ, кто представляетъ себ ясно ея произведеніе, не можетъ быть сомннія въ томъ, что жалобы Леліи суть не что иное, какъ отраженіе идей, навянныхъ романтизмомъ, подъ вліяніемъ которыхъ находилась Жоржъ Зандъ въ эпоху, когда вступила на литературное поприще, но не сердечный вопль, вырвавшійся изъ глубины ея души. Кром того, Жоржъ Зандъ идеалистка, и идеалистка оптимистическая, которая, видя страшную пропасть, лежащую между ея грезами и дйствительностью, не отчаивается, но продолжаетъ надяться на исполненіе своихъ мечтаній и рисуетъ себ людей такими, какъ если бы они были насквозь проникнуты ея идеалами. ‘Я хотла бы, — пишетъ она Бальзаку, — быть поэмой человчества, его романомъ. Вы, въ сущности, стремитесь изображать человка такимъ, какимъ вы его видите, прекрасно! Мое призваніе — изображать человка такимъ, какимъ я желаю, чтобъ онъ былъ, какимъ онъ, по моему мннію, долженъ быть’. Наконецъ, какъ бы тамъ ни было, Жоржъ Зандъ не индивидуалистка. Прочтите ея письмо къ сыну отъ 1-го сентября 1851 года, въ которомъ она длаетъ послднюю отчаянную попытку къ протесту противъ ученія объ индивидуализм, проповдуемаго социніанскимъ пасторомъ Шаннингомъ. Прислушайтесь къ этому крику ужаса, вырвавшемуся изъ ея груди въ 1845-мъ году: ‘Я не успокоюсь, не давъ себ клятвы бороться до тхъ поръ, пока во мн будетъ теплиться малйшая искра жизни, съ этимъ возмутительнымъ принципомъ, на которомъ зиждется міръ: каждый для себя, каждый за себя’. А послушайте, какъ двадцать пять лтъ спустя она восклицаетъ съ прежнимъ жаромъ: ‘Я не признаю такого небеснаго или земного рая, который существовалъ бы для меня одной… Жить личной жизнью дурно. Пріятно замкнуться въ самого себя, лишь поживъ достаточно для другихъ, но постоянно служить своему ‘я’, этому самому требовательному и своенравному изъ властелиновъ, не слдуетъ’. Прочтите, наконецъ, ту страницу, гд Жоржъ Зандъ уже въ 1849-мъ году предвидитъ воплощеніе индивидуализма въ тотъ образъ, въ которомъ мы видимъ его у Генрика Ибсена и его горячаго послдователя Нитше и противъ котораго глубоко возмущается душа убжденной соціалистки: ‘Счастливые міра сего стремятся доказать себ, что необходимо лелять, устраивать и украшать свое собственное существованіе, чтобы создать изъ себя дятельное и полезное орудіе на служеніе ближнимъ, что жертвовать собою, обезличивать себя, какъ это длали христіанскіе пустынники первыхъ вковъ. значитъ обезсиливать общество, гасить въ себ священный огонь, дарованный Господомъ людямъ для ихъ просвщенія и спасенія. Но сколько гордости въ такихъ рчахъ, какъ бы ни казались он справедливыми въ устахъ передовыхъ и убжденныхъ людей! Это ‘аристократическія убжденія’. Не думайте, что приведенныя выдержки взяты изъ соціалистическихъ романовъ Жоржъ Зандъ или изъ ея писемъ, написанныхъ въ старости, когда, умудренная опытомъ и, просвтленная духомъ, заглушивъ въ себ пылъ юношескихъ страстей и стремленій, она отказалась отъ горделиваго служенія своему ‘я’. Вглядитесь, къ какому времени относятся ея письма и произведенія, названныя мною, и вы убдитесь, что въ продолженіе своей полувковой писательской дятельности она оставалась врна самой себ, своимъ важнйшимъ убжденіямъ, или лучше всего, возьмите ‘Индіану’ и прочтите ту страницу, гд Жоржъ Зандъ сказалась вся такою, какою я пытался ее охарактеризовать. ‘Я боле врущая, чмъ вы, мы служимъ не одному Богу, но я служу Моему лучше и чище. Вашъ Богъ — человческій Богъ, царь, зиждитель и покровитель васъ, людей, мой Богъ — Богъ вселенной, создатель, покровитель и надежда всего творенія. Вашъ Богъ создалъ все для васъ однихъ, мой Богъ создалъ всхъ тварей другъ для друга… Ему не угодно, чтобы притсняли и унижали созданія рукъ Его. Еслибъ Онъ пожелалъ снизойти до участія въ нашихъ ничтожныхъ длахъ, Онъ сокрушилъ бы сильнаго и превознесъ бы слабаго, Онъ простеръ бы Свою всемогущую руку надъ нашими головами и сравнялъ бы насъ, какъ капли въ мор’.
Теперь вызовите въ вашемъ воображеніи вмст съ образомъ Жоржъ Зандъ, для воспроизведенія котораго понадобились бы въ одно время и романтическій пылъ Делакруа, и граціозная нжность красокъ Грёза, и сочная и широкая кисть Рубенса,— гордый и суровый образъ Генрика Ибсена. Всеобъемлющіе умы XVIII столтія не были его вдохновителями. Онъ не черпалъ своихъ идей у Лейбница, Попа, Лова или Мабли. Его воспитательницей не была одна изъ прелестнйшихъ современницъ Людовика XV. Его жизнь не протекала среди мягкой и чарующей природы. Онъ родился въ стран, гд природа является врагомъ человка и гд послднему приходится употреблять отчаянныя усилія, чтобы не пасть въ борьб съ нею. Въ первые годы своей юности онъ былъ свидтелемъ того, какъ рухнуло состояніе его родителей. Онъ позналъ вс униженія, которыя влекутъ за собой превратности судьбы, всю горечь бдности. Онъ пережилъ тяжелые уроки, полученные въ борьб за существованіе, и, преодолвъ вс препятствія, вкусилъ горькіе плоды своей побды, купленной цною страшнаго напряженія воли. Онъ былъ воспитанъ въ пуританской сред, гд нравственные и религіозные вопросы являлись постоянной и главной пищей всхъ умовъ. Въ двадцать лтъ онъ былъ свидтелемъ того, какъ пасторъ его родного города, обрекая свою жену и дтей на голодную смерть, покинулъ свой приходъ и церковь, съ цлью основать отдльную общину, подчиненную самымъ строгимъ правиламъ, и обрушиться въ горячихъ проповдяхъ на духовенство. Идеи Ибсена были внушены ему нмецкой философіей. Кантъ возвстилъ первенствующее значеніе моральнаго ‘я’ среди прочихъ проявленій душевной жизни, а Фихте довелъ до конца эту теорію, утверждая, что вся вселенная проистекаетъ изъ этого ‘я’, что міръ существуетъ лишь для того, чтобы человкъ могъ выполнить свое назначеніе. Шеллингъ и романтики перенесли этотъ эгоизмъ (служеніе своему ‘я’) въ область эстетики, самое высшее ‘я’ — это то, которому открываются въ мистическомъ откровеніи тайны мірозданія, это ‘я’ художника, ‘я’ генія, обладающее неограниченной властью надъ существами и предметами, которому все дозволяется, для котораго все законно. Оригинальный датскій писатель Сиренъ Киркегоръ облекъ эстетическій индивидуализмъ романтиковъ въ образъ мистическаго и божественнаго индивидуализма. Каждый изъ насъ носитъ въ себ ‘душу гиганта’, всякій индивидуализмъ иметъ божественное начало. Онъ проявляется въ религіозныхъ убжденіяхъ, въ вр, и эта вра находится въ полномъ противорчіи съ разумомъ и является чистйшимъ продуктомъ внутренняго міра души. Христіанство не можетъ быть предметомъ изученія никакой объективной науки, это тсный союзъ человка съ Богомъ.
Такова была среда Ибсена, его жизнь, таковы были его учителя. Результаты слдующіе. Прежде всего Ибсенъ пессимистъ, одинъ изъ самыхъ убжденныхъ, глубокихъ пессимистовъ. Онъ пессимистъ въ прошедшемъ, въ настоящемъ и даже, чтобы ни говорилъ Брандесъ, въ будущемъ. Онъ является пессимистомъ тамъ, гд дло касается отношеній между мужчиной и женщиной, между личностью и обществомъ, между человкомъ и Богомъ. Его идеалъ такъ высокъ, люди и предметы ему кажутся такъ безконечно отъ него далекими, и онъ не надется, чтобы они когда-нибудь могли его достичь. И въ томъ чувств грусти, которое причиняетъ ему это убжденіе, не кроется ни малйшей частицы жалости, ни малйшей доли состраданія. Ни на одну минуту у него не является мысли отнестись сочувственно къ слабостямъ, порокамъ и страданіямъ этихъ существъ, къ которымъ, какъ бы тамъ ни было, принадлежитъ и онъ самъ, ему совершенно чуждъ этотъ ‘культъ человческихъ страданій’, ревностнымъ проповдникомъ котораго является Жоржъ Зандъ наравн съ Джоржемъ Эліотомъ, съ Львомъ Толстымъ и Достоевскимъ. Не жалкое состраданіе, надъ которымъ такъ жестоко глумится Брандъ, необходимо людямъ: имъ нуженъ мечъ правосудія, громъ негодованія, бичъ сатиры. Если Жоржъ Зандъ была идеалисткой-оптимисткой, написавшей эклогу и идиллію человчества, Ибсенъ является идеалистомъ-пессимистомъ, написавшимъ одн изъ самыхъ дкихъ сатиръ нашего времени. Ибсенъ не вритъ тому, чтобы природа создавала человка совершеннымъ: онъ слишкомъ хорошо изучилъ душевный міръ послдняго, врожденную испорченность его инстинктовъ и ненасытную жажду наслажденій. Ибсенъ не вритъ, чтобы люди рождались одинаковыми. Это краеугольный камень, на которомъ зиждутся вс его убжденія. Подобно тому, какъ въ животномъ царств отдльныя породы представляютъ коренныя различія, неизмримыя пропасти отдляютъ одного человка отъ другого. Какъ бы ни возмущалось человчество, но міромъ управляетъ законъ неравенства. Существуетъ физическая, умственная и нравственная іерархія, которая неизбжно влечетъ за собой и соціальную іерархію. Самаго сильнаго напряженія воли недостаточно, чтобы изъ одной моральной касты перейти въ другую, боле совершенную. Мы являемся рабами физической и нравственной организаціи, противъ которой всякая борьба безплодна. До рожденія еще мы носимъ въ себ исторію нашей судьбы, начертанную неизгладимыми письменами. Мы наслдуемъ какъ пороки, такъ и добродтели нашихъ предковъ: Освальда Альвинга неизбжно ждетъ сумасшествіе, тогда какъ пасторъ Росмеръ волей рока долженъ подчиняться соціальнымъ и моральнымъ законамъ, противъ которыхъ онъ тщетно пытается бороться. Неумолимый ‘рокъ’ тяготетъ какъ надъ каждой отдльной личностью, такъ и надъ жизнью цлыхъ народовъ. Изъ этого не слдуетъ, чтобы законы не управляли народами или отдльными личностями: необходимо только познать эти законы. Если человкъ достигнетъ этой цли, если ему удастся проникнуть въ тайны будущаго, слиться съ безсознательными стремленіями своей эпохи, то онъ счастливъ. Но если въ порыв заблужденія человкъ захочетъ пойти наперекоръ своей судьб, онъ постыдно падетъ въ этой борьб, и если бы даже онъ обладалъ смлостью и геніемъ Юліана, онъ будетъ не боле, какъ орудіе кары въ рукахъ Творца. Богъ Ибсена не походитъ на Бога Жоржъ Зандъ, того Бога, Который создалъ людей равными и свободными, создалъ ихъ изъ любви къ нимъ и вложилъ въ ихъ сердца законъ любви и братства. Богъ Ибсена — грозный Богъ, судья и неумолимый каратель. По словамъ Бранда, это не немощный старецъ, исполненный кротости и снисходительнаго милосердія, но сильный мужъ, воитель съ огненнымъ мечомъ. Путь, по которому ведетъ Онъ человчество, есть путь страданій. Страданіе — неизбжное условіе всякаго моральнаго прогресса, оно, какъ говоритъ Скальдъ въ ‘Претендентахъ на корону’, является источникомъ геніальности, благодаря тому, что Юліанъ, печальное орудіе судьбы, обрекалъ христіанъ на жесточайшія мученія, христіанство могло восторжествовать въ борьб со всми силами, сплотившимися противъ него.
Прослдимъ теперь этого человка, раба судьбы и своихъ атавистическихъ инстинктовъ въ его главнйшихъ отношеніяхъ съ окружающей его средой. Начнемъ съ отношеній между мужчиной и женщиной. Послднее является главной и, можно сказать, единственной темой произведеній Жоржъ Зандъ, такъ какъ даже соціальный вопросъ она ршала путемъ браковъ дамъ высшаго общества съ простолюдинами, и то единодушіе, которое выказали оба писателя въ разршеніи вопроса о любви и брак, и дало поводъ признать геній Ибсена родственнымъ по духу генію Жоржъ Зандъ. Замтимъ прежде всего, что любовь, какъ страсть, играетъ поразительно блдную роль въ драмахъ Ибсена. Хотя извстно, что въ раннихъ своихъ произведеніяхъ Ибсенъ отдалъ дань любви, облеченной въ романтическую форму, но, какъ только вполн опредлился и созрлъ его талантъ, онъ сталъ какъ-то обходить этотъ вопросъ, относиться къ нему съ пренебреженіемъ. Это, впрочемъ, вполн понятно. Ибсена мало интересуетъ вопросъ любви, потому что самъ онъ, въ качеств писателя, немного любилъ, потому что онъ представляетъ яркій и поразительный примръ одной изъ тхъ натуръ, которыя совершенно неспособны къ любви, къ увлеченію, къ самопожертвованію.
Можно возразить на это, что идеи Ибсена окрпли и вылились въ опредленныя формы въ такомъ возраст, когда въ жизни серьезнаго и порядочнаго человка любовь отходитъ на второй планъ. Это возможно, но тутъ невольно напрашивается сравненіе его съ Жоржъ Зандъ, которая до конца дней своихъ служила въ своихъ произведеніяхъ длу любви, и я въ прав думать, что та незначительная роль, которую играетъ любовь въ главныхъ произведеніяхъ Ибсена, показываетъ, какая неизмримая пропасть отдляетъ послдняго отъ той, которая такъ сильно и много любила.
Итакъ, разсмотримъ теперь любовь съ соціальной точки зрнія и вопросъ о брак. Казалось бы, что въ этомъ отношеніи между взглядами обоихъ писателей существуетъ полное согласіе. Но вглядимся поближе. Противъ чего возстаетъ Жоржъ Зандъ въ своихъ первыхъ романахъ, чего она добивается? Она сама пишетъ объ этомъ Ламеннэ по поводу своихъ ‘Lettres Магсіе’, напечатанныхъ въ журнал ‘Le Monde’ въ 1837 году. ‘Я тщетно искала средство, которое уничтожило бы вопіющія несправедливости, безконечныя страданія, страстныя увлеченія, мшающія полному единенію двухъ, половъ, и нашла единственный исходъ въ преобразованіи и возможности расторженія брака. Я не стою за то, чтобы сдлать это поспшно и необдуманно, безъ причинъ, столь же уважительныхъ, какъ т, на которыя опирается нын дйствующій законъ о развод. Хотя лично для себя я предпочла бы просидть остатокъ дней моихъ въ заключеніи, чмъ выйти во второй разъ замужъ, я знаю нсколько примровъ такихъ сильныхъ и прочныхъ привязанностей, что, казалось бы, древній гражданскій и церковный законъ долженъ былъ скрпить ихъ боле прочными узами. Къ тому же эти привязанности по мр того, какъ облагораживается и просвтляется человческій умъ, становятся боле сильными и заслуживающими вниманія. Несомннно, что прежде на нихъ не могли быть наложены узы, и он нарушали общественный строй.
‘Безпорядокъ въ обществ, являвшійся продуктомъ человческихъ пороковъ и развращенности, не могъ служить доказательствомъ несостоятельности закона. Но были и великія души, сильные характеры, сердца, исполненныя вры и добра, волнуемыя такими страстями, которыя, казалось, были ниспосланы имъ самимъ небомъ’. Нерасторгаемость брака, нравственная зависимость женщины отъ мужчины, подчиненность ея — вотъ противъ чего возстаетъ Жоржъ Зандъ, права для нкоторыхъ избранныхъ сердецъ, въ которыхъ небесный огонь зажегъ пламя страсти, наслаждаться своимъ чувствомъ безъ угрызенія совсти — вотъ чего она требуетъ.
Что же говоритъ по этому поводу Ибсенъ? Замтимъ прежде всего, что въ вопрос о брак, какъ вообще во всхъ главныхъ вопросахъ, затронутыхъ въ его драмахъ, его идеи расходятся одна съ другой. ‘Мое призваніе — поднимать извстные вопросы, но не разршать ихъ’, говоритъ онъ самъ. Ибсенъ слишкомъ глубокій критикъ, чтобы разршать сложные вопросы однимъ путемъ: несмотря на кажущуюся непоколебимость его идей, послднія трудне включить въ общую рамку, чмъ идеи Жоржъ Зандъ, которыя на первый взглядъ представляются гораздо мене устойчивыми. Замтьте при этомъ, что въ драмахъ Ибсена мы встрчаемъ два типа женщинъ, къ которымъ онъ относится съ одинаковымъ благоволеніемъ. Съ одной стороны, это воплощеніе идеала германской женщины: покорная, безотвтная раба своего мужа или возлюбленнаго, отдающаяся ему душой и тломъ и находящая въ этомъ самопожертвованіи свое счастье, готовая покорно склонить голову передъ всякимъ его требованіемъ, это Маргарита въ ‘Претендентахъ на корону’, объявляющая, что она готова цловать руку у того, кто собирается подписывать смертный приговоръ ея отцу, это Даньи въ ‘Воителяхъ Гельголанда’, это Агнеса въ ‘Бранд’, Сольвейгъ въ ‘Пэръ Гинт’, г-жа Берникъ, Лина и Марта въ ‘Столпахъ общества’, Беата въ ‘Росмергсгольм’ и женщина въ ‘Враг народа’. Съ другой стороны, женщины, олицетворяющія собой протестъ: Швангильда въ ‘Комедіи любви’, Нора, Женщина моря, г-жа Альвингъ, Гедда Габлеръ, и Гильда, среди которыхъ еще нужно различать больныхъ и здоровыхъ, такихъ, которыхъ жалобы законны и носятъ серьезный характеръ, и такихъ, которыя находятся въ состояніи какого-то невроза. Въ чемъ собственно заключается смыслъ ‘Комедіи любви’, ‘Дома куколъ’ и ‘Привидній’? Обратите вниманіе на то, что первая соціальная драма Ибсена называется не ‘Комедія брака’, а ‘Комедія любви’. Если мы видимъ, что сатирикъ осмиваетъ съ одной стороны смшныя стороны сватовства, если онъ возмущается противъ церемоніи бракосочетанія, безцеремонно выставляющей напоказъ самыя сокровенныя чувства души, противъ опошленія и измельчанія ума и сердца, къ которому неизбжно приводятъ жалкія хозяйственныя заботы самыя возвышенныя души, вспомнимъ съ другой стороны ту сцену, когда чудаковатый пасторъ Штроманнъ, являющійся всегда въ сопровожденіи двнадцати отпрысковъ своего благороднаго рода, блестящимъ образомъ защищаетъ бракъ, противъ котораго обрушивается Фалькъ, а главнымъ образомъ послднюю сцену между Фалькомъ и Швангильдой, когда послдняя вырывается изъ объятій поэта, который не можетъ поручиться ей, что будетъ любить ее вчно, чтобы стать женою стараго, сдого Гольдштадта. Неправда ли, что единственный выводъ изъ этой драмы тотъ, что любовь, любовь, которая сильне жизни и смерти, любовь, которую воспли вс поэты, не можетъ существовать въ жизни, что лучше довольствоваться крохами того мщанскаго счастья, которыя даетъ бракъ по разсудку, чмъ подвергаться неизбжнымъ разочарованіямъ въ брак по любви. А посмотрите вы на Нору, эту Нору, которая могла бы называться Индіаной. Чего она хочетъ, на что жалуется? На то, что была связана, и, замтьте, совершенно добровольно, съ мужемъ, который ее очень любилъ и котораго она сама думала, что очень любитъ, но который въ минуту опасности не сумлъ возвыситься до того благородства и нравственной высоты, о которой она мечтала, мужа, съ которымъ она жила, не зная его и не зная самой себя. Зачмъ бросаетъ она этого мужа и своихъ дтей, съ которыми такъ мило играетъ въ начал драмы? Чтобы выучиться познавать себя, чтобы передлать свое нравственное и религіозное воспитаніе, чтобы умть различать свои дйствительныя обязанности отъ тхъ, которыя навязывало ей воспитаніе, чтобы узнать жизнь. Объ этомъ ли мечтаютъ героини Жоржъ Зандъ? Нтъ он мечтаютъ о любви, только объ одной любви. Если Индіана бросаетъ полковника Дельмара, то лишь для того, чтобы броситься въ объятія Раймонда де-Рамьера, и лишь только Ральфъ признается ей въ той страстной, тайной любви, которую питалъ къ ней съ дтства, она отбрасываетъ мысль о самоубійств и идетъ за нимъ, счастливая и довольная. Если де-Лансакъ внушаетъ непреодолимое отвращеніе Валентин, то потому, что въ сердц ея зажглось пламя страсти къ Бенедикту. Если Лелія ищетъ утшенія въ божественной любви, то потому, что земная любовь ей измнила, что ея первый возлюбленный не сумлъ оцнить благородную душу, отдавшуюся ему, и она увидла, что духовный міръ Стеніо ниже ея собственнаго. А теперь взгляните на г-жу Аловингъ. Принеся въ жертву требованіямъ условной морали свои юношескіе глухіе порывы къ протесту, она вдругъ замчаетъ, что ея жертва была безполезной, что принципы, на которые она опиралась, разрушаются, что вся нить ея жизни, подобно дурно сшитой матеріи, расползающейся по всмъ швамъ, постепенно разрывается, и она объявляетъ, что готова дать въ любовницы своему сыну, желающему выпить до дна чашу жизненныхъ утхъ, свою сводную сестру. Разв это одна изъ тхъ протестующихъ натуръ, которыхъ такъ любила изображать Жоржъ Зандъ? Нтъ. Мы видимъ здсь протестъ чисто нравственнаго и умственнаго свойства, а не страстныя, сердечныя вспышки Индіаны, Валентины и подобныхъ имъ женщинъ. Наконецъ, посмотримъ, что такое Ревекка въ ‘Росмергсгольм’. Вспомните, какъ она вторгается въ тихій семейный кругъ Росмера, какъ она влюбляется въ пастора, какъ для удовлетворенія своей любви она толкаетъ путемъ своихъ коварныхъ внушеній бдную Беату на путь безумія и самоубійства и какъ въ моментъ достиженія желанной цли, подавленная благородствомъ взглядовъ своего друга, она чувствуетъ, что сила воли оставляетъ ее, что она готова отречься отъ своей любви. Разв героиня Жоржъ Зандъ поступила бы такъ когда-нибудь? Она бы довела до конца свой замыселъ, она никогда не отказалась бы отъ того, чтобы насладиться плодами своего злодянія, и ршилась бы на самоубійство лишь переживъ вс адскія муки страсти. Женщины Ибсена — это женщины разсудка, моралистки, а не существа изъ плоти и крови, созданныя для любви, подобно героинямъ Жоржъ Зандъ. Въ сущности Ибсенъ не любить женщины, онъ не интересуется серьезно ея судьбою, и если онъ затрогиваетъ вопросъ о брак, то только потому, что бракъ является однимъ изъ главныхъ соціальныхъ договоровъ, потому что это одинъ изъ основныхъ вопросовъ той великой проблемы индивидуализма, разршенію которой съ такимъ страстнымъ увлеченіемъ предается Ибсенъ.
Перейдемъ теперь къ отношеніямъ между человкомъ и окружающей его средой. Здсь идеи Ибсена становятся боле опредленными и вытекаютъ строго логически изъ вышеизложенныхъ принциповъ. Всякое общество уже въ силу своей внутренней организаціи зиждется на лжи и лицемріи. Какъ только человкъ поступается чмъ-нибудь изъ своего личнаго ‘я’, какъ только онъ вступаетъ въ союзъ съ другими людьми, онъ отршается отъ своей главной, единственной прерогативы: свободно располагать самимъ собою. Такимъ образомъ вс формы общественнаго строя одинаково пагубны. Ибсенъ послдовательно развнчиваетъ либераловъ и консерваторовъ, буржуазію и пролетаріевъ, аристократовъ и демократовъ. Онъ пишетъ, во-первыхъ, ‘Союзъ молодежи’, который есть своего рода норвежскій ‘Rabadas’, затмъ ‘Столпы общества’, въ которыхъ обличаетъ ложь и лицемріе, царящія въ высшей буржуазіи, и, наконецъ, ‘Брандъ’ и ‘Врагъ народа’, наиболе характерныя изъ его произведеній, въ которыхъ онъ является на высот своего призванія. Онъ мужественно возстаетъ противъ той лести, которую демократы расточаютъ передъ народомъ. Онъ доказываетъ всю нелпость теоріи, на основаніи которой истина должна появиться изъ среды темнаго народа. Онъ обрушивается съ самыми ядовитыми сарказмами на народное правленіе, на всеобщую подачу голосовъ, на то, во что слпо и непоколебимо врила Жоржъ Зандъ. Онъ утверждаетъ, что правда всегда на сторон меньшинства, а не большинства, и послдняя и высшая истина, которая открывается глазамъ доктора Штокмана, заключается въ томъ, что человкъ только тогда силенъ, когда онъ одинъ.
‘Горе одному’, возвщаетъ Жоржъ Зандъ устами всхъ своихъ героевъ и героинь. ‘Слава одному’, говоритъ Ибсенъ устами Бранда и Штокмана, это лозунгъ его жизни, его произведеній. Здсь на земл лишь одно священно, неподкупно, достойно уваженія — это наше ‘я’, наша личность это самостоятельный, свободный человкъ. Необходимо хранить наше ‘я’ подъ семью замками, чтобы кто-нибудь силой не проникъ къ нему: всякая дружба опасна, всякій союзъ пагубенъ, всякій парламентъ вреденъ, всякая община смшна. ‘Самымъ жизненнымъ и священнымъ понятіемъ, священнымъ съ прогрессомъ человческаго ума является, говоря языкомъ нашего времени, понятіе солидарности’, пишетъ Жоржъ Зандъ въ начал ‘Исторіи моей жизни’.— ‘Я никогда не стоялъ за солидарность,— пишетъ въ свою очередь Ибсенъ,— я считалъ ее лишь понятіемъ, передающимся по преданію, и если бы у кого-нибудь хватило смлости совершенно отршиться отъ этого чувства, тотъ человкъ снялъ бы съ себя тяжелое бремя, боле всего тяготющее надъ личностью’.
Изъ всего вышесказанннаго ясно слдуетъ, что Жоржъ Зандъ представляетъ изъ себя типъ соціалистки, тогда какъ Ибсенъ является поборникомъ самаго крайняго индивидуализма. По его мннію, человчество это — слпая и глухая толпа, способная на всевозможныя низости, на какія угодно сдлки съ совстью, та толпа, которая поднесла чашу съ цикутой къ устамъ Сократа, которая распяла Христа, которая сожгла Іоанну д’Аркъ, на ряду съ этой толпою стоять нсколько рдкихъ избранниковъ, которымъ доступно пониманіе высшихъ истинъ, которые борятся съ опасностью жизни противъ увлеченій толпы, которые употребляютъ отчаянныя усилія, чтобы вырвать съ корнемъ плевелы человчества, которые знаютъ заране, что будутъ побждены и, несмотря ни на что, слдуя непреодолимому влеченію — выполняютъ свое апостольское призваніе.
Между тмъ, невольно возникаютъ вопросы, важность и сложность которыхъ не отрицаетъ самъ Ибсенъ. Какимъ образомъ отличить человка, отмченнаго печатью высшаго разума, отъ человка зауряднаго? Ибсенъ сознается, что такого критеріума не существуетъ. ‘Пэръ Гинтъ’ и ‘Дикая Утка’ являются самыми ядовитыми сатирами ‘Бранда’ и ‘Врага народа’. Пэръ Гинтъ тоже слышалъ голосъ, предсказывающій ему, что онъ будетъ императоромъ, и онъ тоже служилъ только своему ‘я’, давая полную волю всмъ своимъ чувствамъ и стремленіямъ, но голосъ оказался лживымъ, его ‘я’ было только жалкимъ рефлексомъ, онъ такъ мало былъ самимъ собою, что даже не удостоился понести особое наказаніе, но душа смшалась съ толпою душъ такихъ же ничтожныхъ, какъ и его собственная. Грегоръ Верль охваченъ той же лихорадкой честности, обуреваемъ той же страстью къ правд, что Брандъ и докторъ Штокманъ, онъ тоже испытываетъ непреодолимое желаніе обновить окружающихъ его людей, открыть имъ глаза на вс ихъ пороки, чтобы зажечь въ ихъ сердцахъ благородную искру раскаянія, и въ результат только разрушаетъ счастіе, основанное, правда, на низкихъ и грязныхъ дяніяхъ, но которое все же было счастіемъ, и доводитъ до самоубійства чистую душу ребенка.
Дале, какой же будетъ жизненный лозунгъ этого ‘я’, этой высшей личности, этого сверхчеловка? Будетъ ли онъ рабомъ своихъ инстинктовъ? Дерзнетъ ли онъ прожить всю жизнь со всми ея страстями и бдствіями? Осмлится ли онъ вкусить этого наслажденія жизнью, которое пуританскіе предразсудки убили въ душ капитана Альвинга или, врне, превратили въ самый безпутный развратъ? Дерзнетъ ли онъ послдовать своему безсознательному влеченію и кинуться въ бездну неудержимой страсти, которая охватила Ревекку Вестъ, заставила ее отбросить вс сомннія и, подобно бурному потоку, повлекла ее къ самымъ ужаснымъ преступленіямъ? Или не есть ли это высшее ‘я’ Ревекки то, которое откликнулось на философію Росмера, эту философію, которая облагораживаетъ, но и убиваетъ, и въ которомъ грубая чувственность преобразовалась въ великую, самоотверженную любовь? Этотъ сверхчеловкъ, не есть ли это Брандъ, воплощеніе категорическаго императива, который приноситъ въ жертву на алтарь долга спокойствіе своей матери, жизнь сына, разсудокъ своей жены?
И потомъ, какимъ образомъ это высшее ‘я’ можетъ проявить себя, какимъ образомъ этотъ сверхчеловкъ можетъ дйствовать, и какая его заслуга въ томъ, что онъ будетъ поступать благородно, если подобно всмъ его братіямъ надъ нимъ тяготетъ неумолимый рокъ, если онъ желаетъ только потому, что долженъ желать? Или, можетъ быть, Ибсенъ думаетъ, что этотъ высшій человкъ ускользаетъ изъ стей предопредленія, что онъ разрываетъ непрерывную цпь причинъ и слдствій и создаетъ подобно Божеству вчныя начала?
Представьте себ, наконецъ, общество, состоящее, съ одной стороны, изъ этихъ высшихъ единицъ, а съ другой — изъ милліоновъ атомовъ, безъ роду и племени, тяготющихъ къ первымъ. Разрушить вс соціальныя узы, сокрушить вс преграды, воздвигнутыя цивилизаціей противъ врожденной грубости инстинктовъ, предоставить людямъ жить безъ законовъ, безъ религіи, безъ какой бы то ни было узды,— вотъ разрушительное дяніе, о которомъ мечтало много свободныхъ умовъ. А затмъ?… Аристократическій анархизмъ — такова настоящая формула соціальнаго идеала Ибсена — не повлечетъ ли онъ за собою худшей тиранніи, не приведетъ ли онъ человчество къ состоянію варварства?
Допустимъ, что идеи Ибсена полны противорчій, но не забудемъ, что мы имемъ дло съ драматургомъ, призваніе котораго создавать типы и изображать ихъ взаимныя отношенія, а не разршать политическіе и соціальные вопросы. Допустимъ, что жизненный идеалъ Ибсена узокъ и суровъ, что это исключительное служеніе своему ‘я’ является однимъ изъ самыхъ безплодныхъ идеаловъ, но представимъ себ, какое громадное значеніе можетъ имть подобная теорія въ эпоху, которая не страдаетъ избыткомъ благоволенія къ аристократизму или избыткомъ презрнія къ требованіямъ толпы. Допустимъ, наконецъ, что жизненный идеалъ Жоржъ Зандъ шире и человчне, что онъ боле намъ близокъ это вполн понятно, но согласитесь — и въ этомъ плъ настоящаго очерка — что между ея и идеаломъ Ибсена нтъ ничего общаго. Безъ сомннія, можно преклоняться и восхищаться великимъ древомъ лсовъ Франціи, дружески простирающимъ раскидистыя втви своимъ собратіямъ, сквозь узорчатую листву котораго сквозитъ яркій, горячій лучъ солнца, на зеленыхъ втвяхъ котораго сотни птицъ поютъ свои звонкія псни. Но можно глубоко благоговть и передъ могучимъ древомъ Свера: величественный силуэтъ его возвышается на одинокомъ утес, который одинъ среди всхъ жертвъ зимы и непогоды гордо отражаетъ напоры бури и льдовъ.