‘Современникъ’, кн. I, 1911
И. И. Янжул. Воспоминания о пережитом и виденном в 1861-1909 г. Выпуск первый. СПБ. 1910, Янжул Иван Иванович, Год: 1911
Время на прочтение: 5 минут(ы)
И. И. Янжулъ. Воспоминанія о пережитомъ и виднномъ въ 1861—1909 г. Выпускъ первый. СПБ. 1910.
Очень смшная книга. Читать ее превесело. Не потому, чтобы авторъ былъ юмористъ, или хотлъ быть юмористомъ. Напротивъ, онъ серьезнйшій изъ академиковъ и важенъ, какъ директоръ бюро похоронныхъ процессій. Смхъ приходитъ къ читателю совершенно помимо намреній почтеннйшаго И. И. Янжула. Виноваты въ томъ кроткая физіономія, пріятное настроеніе ума и ласковая душа самого мемуариста и еще, немножко, виноваты Гоголь и память ‘Мертвыхъ Душъ’. Съ первыхъ же страницъ ‘Воспоминаній’ читатель неожиданно начинаетъ чувствовать себя Чичиковымъ въ гостяхъ у Собакевича, и пріятное ощущеніе это такъ и не прекращается до страницы 190-й, заключающей книгу. Если врить И. И. Янжулу, жизнь его была совершенно подобна тому губернскому городу, гд чувствовалъ себя столь несчастнымъ честнйшій и достойнйшій Михайло Семеновичъ Собакевичъ. Кругомъ — ‘мошенникъ на мошенник сидитъ и мошенникомъ погоняеть. Вс христопродавцы. Одинъ тамъ только и есть порядочный человкъ — прокуроръ, да и тотъ, если сказать правду, свинья’,
Встрчаетъ читатель на страницахъ ‘Воспоминаній’ имя, хотя бы, знаменитаго нкогда московскаго профессора Никиты Крылова, ‘солнца юридическаго факультета’…
— А интересный человкъ!
— Кто такой?— произноситъ г. Янжулъ, вроятно, тоже — подобно гоголевскому прототипу своему,— глядя на уголъ печи.
— Крыловъ-то, Никита Ивановичъ?
— Ну, можетъ быть, это вамъ такъ показалось: онъ только, что ‘усвоилъ суть и духъ римскаго права’, а ‘науку свою оставилъ втуне’, былъ ‘морально грязноватъ’, взяточникъ и похабникъ, какою свтъ не производилъ.
Читатель немного озадаченъ такимъ, отчасти рзкимъ, опредленіемъ, но потомъ, оправившись, продолжаетъ,
— Конечно, всякій ученый не безъ слабостей, но.зато экономистъ и статистикъ Бабстъ какой былъ превосходный человкъ!
Бабстъ превосходный человкъ?
— Да, не правда ли?
— Первый разбойникъ въ мір! Студентамъ на экзаменахъ безъ отвтовъ пятерки ставилъ. ‘Заботился только о томъ, чтобы поменьше длать и побольше зарабатывать денегъ’. Дайте ему толстую диссертацію, онъ ее на руку взвситъ, не прочтетъ, да и забудетъ. Онъ да еще Мюльгаузенъ — это Гога и Магога. ‘Оба одинаково были извстны по своей страсти къ рюмочк’.
— Нтъ, онъ съ ними не въ ладахъ,— думаетъ читатель. А вотъ заговорю я съ нимъ о Муромцев: г. Янжулъ, кажется, одновременно съ нимъ профессорствовалъ и принадлежалъ къ передовой групп стараго московскаго университета.
— ‘Общее ходячее мсто!’ — отвчаетъ г. Янжулъ очень хладнокровно. ‘Умственныя и научныя качества почтеннаго предсдателя юридическаго общества подвергаются многимъ сомнніямъ и въ дйствительности его личность представляетъ собой въ сущности весьма посредственное явленіе, личность, которая никогда ничего оригинальнаго и выдающагося не длала и не говорила’…
Правда, послднюю характеристику г. Янжулъ приводитъ, какъ отзывъ ‘злыхъ языковъ’, до, кром нея, другой у него самого для Муромцева не нашлось, и проходитъ онъ мимо исторической тни этой, словно вдоль блой стны.
Коллекція мрачныхъ приговоровъ г. Янжула (М. Н. Капустинъ, И. Н. Кушнеревъ, Н. С. Скворцовъ, В. С. Соловьевъ и пр.) жестоко удручаетъ читателя. Онъ съ тоскою ждетъ, неужели новый Собакевичъ не подаритъ ему хоть какого-нибудь ‘прокурора’? Г. Янжулъ великодушно жертвуетъ ему даже двухъ: М. М. Ковалевскаго и покойнаго А. И. Чупрова. Первый всмъ бы вищедъ, кабы не ‘слабость къ женскому полу’. О второмъ онъ отзывается такъ,
Странно сознаться, но я долженъ при всей моей искренней, глубокой любви и уваженіи къ покойному, заявить, что первое мое впечатлніе при первой нашей встрч и знакомств съ Александромъ Ивановичемъ было, обратно съ большинствомъ о немъ мнній, далеко и не всецло въ его пользу. Прошло нсколько мсяцевъ или даже лтъ, прежде чмъ онъ завоевалъ прочной мою симпатію и затмъ, завладвая ею все боле и боле, сдлался мн близкимъ и дорогимъ человкомъ, смерть котораго я оплакивалъ самымъ искреннимъ образомъ’.
И затмъ подробно разъясняетъ, что, въ теченіе долгаго времени считалъ А. И. Чупрова сладенькимъ лицемромъ, который умильно заискиваетъ передъ каждымъ встрчнымъ ради собственныхъ разсчетовь… Принять чуть не святого за Молчалина — то-то нравственная чуткость!
Какъ извстно, Чичиковъ умлъ очаровать даже и Собакевича настолько, что тотъ, ‘легши на кровать возл худощавой жены своей, сказалъ ей:
— Я, душенька, познакомился съ коллежскимъ совтникомъ Павломъ Ивановичемъ Чичиковымъ: препріятный человкъ!’.
У г. Янжула тоже имются такіе безапелляціонные фавориты: покойный министръ народнаго просвщенія Н. П. Боголповъ и ‘высокоуважаемый нын Сенаторъ Вл. Ник. Варваринъ, извстный судебный дятель’… Читателю, подобно худощавой жен Собакевича, остается только сказать:
— Гм?!..
Въ конц концовъ, серьезно-то говоря, г. Янжулъ — хозяинъ своихъ симпатій и антипатій, а систематическая угрюмость это сужденій и приговоровъ падаетъ на его же голову, создавая цльную фигуру высокаго комизма. Но филистерская самоувренность, которою дышетъ эта книга послдовательнаго недоброжелательства, открываетъ право высказать и о самомъ г. Япжул сужденіе, гораздо боле рзкое и прямое, чмъ принято въ современности, обыкновенно оставляющей такіе свои приговоры исторіи и потомству. Прожилъ г. Янжулъ какъ будто интересную культурную жизнь, работалъ на интереснйшихъ поприщахъ культуры: профессоръ, финансистъ, творецъ фабричной инспекціи, академикъ, зналъ тысячи культурныхъ хорошихъ и знаменитыхъ людей, прочиталъ многое множество превосходныхъ книгъ и самъ писалъ книги. И, за всмъ тмъ, если бы враги европейской культуры — хотя бы покойный Л. Н. Толстой,— пожелали доказать фактическимъ примромъ, что одними средствами вншняго просвщенія нельзя создать культурнаго человка, то удобнйшаго образца, чмъ академикъ И. И. Янжулъ, имъ не пришлось бы искать. Собакевичъ, и въ гелертерахъ, остается Собакевичемъ, не измнивъ натур своей ей на ноготь. Книга самодовольной грубости, угрюмаго злоязычія и совершенной внутренней пустоты, ‘Воспоминанія’ И. И. Янжула — наглядное и весьма печальное свидтельство страннаго и. къ сожалнію, далеко не единственнаго явленія, что въ Россіи можно сдлать блестящую научную карьеру и побывать въ крупныхъ общественныхъ дятеляхъ, не обладая ни яркимъ талантомъ, ни свтлымъ умомъ, ни отзывчивымъ общественнымъ темпераментомъ, ни даже хорошимъ знаніемъ русскаго языка, ибо пишетъ академикъ Янжулъ чудовищно нескладно и зачастую прямо-таки неправильно, даже синтаксически. Достаточно обладать, какъ Щедринъ говорилъ, ‘чугунною поясницею’ и хорошею памятью прилежнаго ‘зубрилы’. Въ этихъ качествахъ г. Янжулу отказать никто не можетъ. Трудолюбіемъ своимъ онъ иногда внушаетъ даже уваженіе. Но и эту симпатичную сторону свою ‘зубрила’, гордый, что ‘попалъ на золотую доску’, портитъ нестерпимымъ высокомріемъ: ‘Боже, благодарю Тебя, что я не таковъ, какъ эти мытари!’… Фактическій матеріалъ воспоминаній г. Янжула жидокъ до ничтожества. Онъ прошелъ жизнь, если не съ завязанными глазами, то въ шорахъ: вмсто вселенной онъ видлъ передъ собой полосу гелертерской дороги, которую онъ пройти намтилъ, и въ этой длинной, по узкой полос заключился весь его кругозоръ. Что попадало въ непогршимую полосу, то онъ и видлъ, куда она тянулась, туда и онъ, съ шорахъ, шелъ. Безоглядное движеніе по полос привело его отъ дружбы съ ‘старыми товарищами’ Чупровымъ, Муромцевымъ, Ковалевскимъ и пр. въ компанію тоже ‘стараго товарища’… Плеве! Послдній, со свойственною ему полицейской ловкостью, преехидно высмялъ ученаго ‘зубрилу’ и заставилъ бднаго гелертера протанцовать, воистину, медвжью пляску. Прямолинейное самодовольство — счастливая способность для мудрецовъ золотой середины, если имъ данъ еще инстинктъ умренности — шорами своими не хвастать. Если бы г. Янжулъ остался вренъ этому инстинкту, то дожилъ бы онъ свой вкъ съ репутаціей не ахти какого таланта и общественнаго героя, по почтеннаго ученаго начетчика, узкаго, по солиднаго спеціалиста по финансамъ, какихъ въ Россіи не много. Но высокомріе ‘зубрилы’ коварно подтолкнуло г. Янжула заявить свою кандидатуру въ строжайшіе судьи жизни и тмъ нарваться на роковой для него вопросъ:— А вы-то, милостивый государь, вы-то, позвольте спросить, кто такой будете? Мундиръ на васъ строгій, но подъ мундиромъ то у васъ — что? Хорошо, если профессоръ Серебряковъ изъ ‘Дяди Вани’, а, пожалуй, вдь, и до него не дотянете?.. Очень можетъ быть, что многія изъ вымазанныхъ и подсаленныхъ г. Янжуломъ громкихъ именъ носили люди, дйствительно, не безъ крупныхъ слабостей, тогда какъ академикъ Янжулъ, ‘живя согласно съ строгою моралью, никому не сдлалъ въ мір зла’. Но ‘объ Янко хоть псня осталась!’…
А вы на земл проживете,
Какъ черви слпые живутъ:
Ни сказки о васъ не разскажутъ,
Ни псни о васъ не споютъ!
Къ ‘Воспоминаніямъ’ приложенъ портрета И. И. Янжула. Онъ настолько гармонируетъ съ общимъ неуклоннымъ тономъ ‘Воспоминаніи’, что, если бы не строгій стиль всего изданія, можно было бы подумать, что это — ‘нарочно’.