Константин Васильевич Мочульский
Константин Васильевич Мочульский
И. А. Бунин. ‘Последнее свидание’
И. А. Бунин. ‘Последнее свидание’
Примечания
Примечания
———————————————————————
И. А. Бунин. ‘Последнее свидание’, Мочульский Константин Васильевич, Год: 1927
Время на прочтение: 3 минут(ы)
В сборник И. А. Бунина ‘Последнее свидание’ вошли рассказы, написанные между 1911-1913 годом на Капри. Назван он так по заглавию первого рассказа: но сейчас, через 14-16 лет после появления в свет этих небольших повестей о русской деревне, заглавие кажется не случайным. Последнее свидание с теми, кто ушел навсегда, с тем, что кончилось и больше никогда не повторится. В рассказах Бунина правдивое и необыкновенно точное свидетельство очевидца и современника о быте и жизненном укладе старой мужицкой России. Знакомые, неповторимые черты, острое своеобразие ‘особого’, замкнутого и крепкого мира. Каждый рассказ построен вокруг какого нибудь характерного лица. Краткое жизнеописание или ‘типичный’ эпизод, герои не описываются от автора, а сразу же, с первых строк вовлекаются в действие. Несколькими поступками, двумя-тремя репликами — они раскрываются перед нами. Средства изображения просты, почти скупы, выбраны немногие черты, неяркие краски, все украшения изгнаны. Нарочитая сухость и сдержанность письма. Вместо привычного пестрого, размалеванного, кумачового, ‘style russe’ строгий иконописный рисунок. Каждое слово прочно и раз навсегда поставлено на своем месте, ни исключить, ни заменить его нельзя. В сочетании слов ощущается внутренняя необходимость, как будто творчество Бунина вне произвола. Автор свободен в своем выборе, но как только выбор сделан — все дальнейшее: композиция, развитие действия, словесная разработка совершается по закону, — по прямой линии, без отклонений в сторону и остановок по пути. Точность выражении Бунина поразительна: это особенная, одному ему свойственная математика.
В литературе мы привыкли к относительному и приблизительному, под ворохом смутных смыслов, — звучаний отдаленных ассоциаций и риторических фигур — только постепенно проясняется мысль-образ. Автор обычно заставляет нас проделать вместе с ним утомительную работу искания, он борется с непокорным языком: запутывается в сетях синтаксиса, предпочитает быть многословным и расплывчатым, лишь бы только не утерять мысли — умственно верной и единственно нужной, которая мелькнула вдали. И — в случае удачи — точность дается нам, как награда за блуждания и поиски. Это — манера суживающихся концентрических кругов. У Бунина — процесс борьбы со словом — спрятан от наших взоров. На страницы книги — фраза выходит в блестящем вооружении, и мы не можем не признать ее подлинности. Нет сомнений — эта мысль могла быть выражена только так. Она совершенна, довлеет себе, незыблема и проста, как формула, и жизненна, как организм. Что бы не описывал Бунин — природу или людей, — его художественная правда не в копировании, а в понимании мер и отношений. Он знает лестницу ценностей, и в физическом и в моральном мире у него острое чувство пространства: середина, верх и низ, центр и стороны. Никогда второстепенное не вырастет в главное, а главное не отодвинется в глубину. Дар ‘правдивости’ равно присущ и зрению его и воображению. Всякая разнузданность, анархия и причудливость чужды его строгому духу. Он никогда не теряет самообладания, не впадает в лирическое опьянение и пророческий пафос, спокойная и мужественная воля запечатлена в каждом его слове.
Называть Бунина натуралистом — значит не отличать зеленое от красного, к сожалению дальтонизм этот весьма свойственен нашей критике. Натуралисты — это фонографы-любители, жаждущие использовать как можно больше пластинок. Все объекты кажутся им ‘любопытными’: н горный вид, и целующаяся парочка, и пасущиеся коровы. Но пресловутые ‘куски жизни’ на их пластинках имеют такой же неестественно деревянный вид, как фотографии новобрачных. Приемы Бунина прямо противоположны технике натурализма, как естествоиспытатель, он овладевает миром, повинуясь его законам. Можно подумать: мужики Бунина списаны с натуры: мы их узнаем, мы не сомневаемся в их реальном существовании. Неопытному читателю может показаться, что автор и не ‘сочинял’ вовсе, а только ‘ловко подметил’. Между тем, конечно, типы, веденные в ‘Последнем свидании’ — Иоанн Рыдалец, Авдей Забота, Аверкий, Агафья, коновал Липатий, Лукьян Степанов — никогда до Бунина и вне Бунина не существовали. Они живы, живей тех ‘настоящих’, которых автору приходилось встречать, — но на всех — печать их создателя. Это не только мужики кой то губернии и такой то эпохи, но прежде всего ‘бунинские’ мужики. И они не похожи на столь же ‘настоящих’ мужиков Тургенева и Григоровича. ‘Последнее свидание’ по сюжетам и композиции невольно заставляет вспомнить о ‘Записках охотника’. У Бунина есть и певец (‘Лирник Родион’) и ‘Живые мощи’ (смерть крестьянина Аверкия в ‘Оброке’), и Хорь (‘Князь во князьях’). Самая форма — короткой психологической повести из крестьянского быта — близка к построению Тургенева. Но сравнивая двух писателей, — острее чувствуешь их коренное, несводимое различие. Тургенев — романтик — открыл новый, доселе неведомый мир: он умилен и взволнован своим открытием: относится к нему эстетически и лирически. В его мужике что то барское, — изящное. У Бунина — нет этого прекраснодушного отдаления, его взгляд пристальнее и зорче, он меньше умиляется и проникает глубже. Деревня Тургенева — такая, какой она ‘должна быть’, деревня Бунина — какая она есть.
Впервые: ‘Звено’, No 223 от 8 мая 1927.
Источник текста: Кризис воображения. Статьи. Эссе. Портреты / Константин Мочульский, Сост., предисл., прим. С.Р. Федякина. — Томск: Водолей, 1999. — 415 с., 21 см.