Н.А. Соловьев-Несмелов
Н.А. Соловьев-Несмелов
ХРИСТОСЛАВЫ
КАРТИНКИ С ПОВОЛЖЬЯ
ХРИСТОСЛАВЫ
КАРТИНКИ С ПОВОЛЖЬЯ
(Из прошлого)
Христославы. Картинки с Поволжья, Соловьев-Несмелов Николай Александрович, Год: 1908
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Бледнеет морозная ночь, алмазами искрятся в голубом небе далёкие звёзды, светлыми точками мигают огни по всему селу Чардыму, тихо дремлющему под пушистыми снегами, белые пары клубятся над широкими полыньями крепко скованной льдами Волги. На версту, на две по её равнине светятся ярко-горящие огни в старой деревянной церкви, стоящей на высоком холме, на самом берегу теперь молчаливой реки. Церковь полна народом, простые люди горячо молятся в эту морозную ночь в своём храме Новорожденному Младенцу Христу, лица всех обращены к маленькому иконостасу, освещённому копеечными, грошовыми свечками, умилённые взоры устремлены на святые лики тёмных икон. Тихий голос старца-пастыря в светлых ризах, белого как лунь, мягкий и ясный, сердечно исходит из синего, звёздного, как небо, маленького алтаря. Смирение и покорность видны на лицах молящихся. Эти люди, кажется, ясно видят Чудного Младенца, лежавшего в Вифлеемских яслях, Который принёс мир на землю, мир для кротких сердцем. За тихими возгласами пастыря светло и радостно разливается по всему храму стройное пение детей-поповичей. — Гаврюша и Митя Пимерковы, Андрюша и Сеня Мансветовы уже с неделю приехали к родителям — причетникам Петровичу и Тихонычу — на рождественские праздники. Они отдохнули от тяжёлой науки, покатались вволю с маленькими сестрёнками с ледяной горы, ждали, день ото дня нетерпеливее этой Божьей ночи — и дождались. Скоро кончится утреня, и пойдут поповичи славить Христа к батюшке с матушкой, к старосте Михеичy, к бурмистру, к управителю. Гаврюша, два-три вечера перед этой ночью, уходил из низенькой горенки от брата Мити на простор, в ограду, и там, сидя за алтарем на камне, шептал что-то, глядя с пригорка в белую даль, расстилавшуюся над Волгой. Это была его тайна и пока для всех оставалась тайной.
Утреня близилась к концу, вдруг посреди стройного пения голос у Гаврюши оборвался, и мальчик ясно прошептал над ухом брата Мити: ‘Шла звезда и над Вифлеемом стала!’. Митя вздрогнул и шепотком протянул:
— А-a! скрыл… Ты речь приготовил!
Щёки у Гаврюши зарделись, он смутился и отрицательно тряхнул головой, отнекиваясь:
— Нет, что-о ты!
Петрович строго посмотрел на детей и погрозил пальцем. Гаврюша и Митя затихли и потупили взоры. Сладкозвучное пение снова раздалось по храму.
Прошло десять, пятнадцать минут, в церкви звенел только голос Сени — он читал отчётливо, ясно псалмы первого часа. Послышался последний возглас о. Геннадия и тут же смолк. Восковые свечи догоpали, народ в храме заколыхался и волной двинулся в ограду.
Наплывало белое утро над проснувшимся селом Чардымом. В морозном воздухе серебром звенели голоса. Бледнели звёзды и угасали по краям неба. За оградой кучкой стояли поповичи — Гаврюша, Митя, Андрюша и Сеня, они поджидали, когда поедет по площади домой старый батюшка, о. Геннадий. Около них прыгала косматая собака, но поповичи, казалось её не замечали, они не замечали и мальчонка, прижавшегося вблизи них к ограде. Собака, попрыгав с минуту, ткнулась мордой в ноги к Андрюше, гамкнула отрывисто на мальчонка. Андрюша крикнул: ‘Прочь, Бездомка!’ — и оглянулся.
— Ты что стоишь тут, Авдюшка, что? — бросил он раздражённо вопрос мальчику.
Авдюшка, державший всё время шапчонку в руках, надвинул её на затылок и, переминаясь с ноги на ногу и посматривая на новые лапотки, не спеша ответил:
— А так… Нешто нельзя поглядеть на вас минутою?!.
— Чего глядеть-то, голова с мозгом! — оборвал его Андрюша.
— А так… Голосисты вы — стра-асть! Голосом-то заведёте дружка за дружкой — не уйти!..
— Ишь ты, любитель какой, а всё-таки иди домой…
— Послушаю вот ваше славленье — и пойду…
— За нами хочешь ходить? Нельзя!
— Я за дверкой постою… Гляньте, батюшка старенький чу-уть бредёт! — махнул рукой Авдюшка влево.
— Молчи! — сдержанно остановил его Митя.
Поповичи отошли вправо, не спеша, обошли кругом ограды и направились к шатровому дому о. Геннадия.
Не прошло и десяти минут, они робко входили уже в маленькую переднюю батюшки. Андрюша, притворяя дверь, махнул рукою в холодные сени, — там послышался глухой кашель.
— Авдюшка-то не отстаёт, — приложив ладонь к губам, чуть слышно сказал Андрюша Сене.
— Пусти его… вишь, он любит пение — ну, и послушает… Не бойся, не помешает, — ответил Сеня и, приотворив дверь, шепнул. — Иди, Авдюшка, иди, знай!
Авдюшка, как-то боком, словно кто его отталкивал, вошёл в переднюю…
‘Рождество Твое Христе Боже наш…’ — затянул Митя светлым дискантом.
‘Возсия мирови свет разума…’ — подхватил Гаврюша.
‘В нем бо звездам служащии звездою учахуся…’ — слились альты Сени и Андрюши.
‘Тебе кланятися, Солнцу правды, и Тебе ведети с высоты востока: Господи, слава Тебе!’ — разлились по светлой горенке голоса детей.
Подтянул было им в дверях передней и Авдюшка, но Андрюша отмахнулся рукой, как от навязчивой мухи, недовольно бросил через плечо: ‘Не вздорь!’ — и тут же громко запел:
‘Дева днесь Пресущественнаго раждает’, за ним продолжили трое его товарищей: ‘И земля вертеп Неприступному приносит…’. И звенели, переливаясь в комнате, голоса — ‘Ангели с пастырьми славословят, волсви же со звездою путешествуют’. Авдюшка разинул рот и, то сдерживая дыхание, то беззвучно шевеля губами, боясь помешать ‘настоящим’ певцам, всё-таки воображал, что поёт, Авдюшка развёл руками, шапка у него упала, он шептал себе под нос: ‘Волсви же со звездою путешествуют’ в то время, когда поповичи пели: ‘Нас бо ради родися Отроча младо, Превечный Бог’, и когда Сеня и Митя уже разом проговорили: ‘Батюшка с матушкой, с праздником вас поздравляем’, Авдюшка всё ещё повторял себе: ‘Волсви же со звездою…’.
В эту минуту Гаврюша выступил вперёд и, глядя на светившуюся лампадку перед ликом Спасителя, заговорил:
‘Была холодная ночь, Вифлеем спал, дремали пастухи за городом. Далеко за полночь они услышали пение с неба, очнулись — увидели сонмы ангелов, ангелы пели: ‘Слава в вышних Богу и на земле мир, в человеках благоволение…’. Предстал пред ними один ангел и сказал: ‘Родился вблизи Вифлеема Христос, — идите, поклонитесь Ему…’. Ангел указал им пещеру. Пришли в ту пещеру пастухи и увидели Младенца в яслях, при Нем Матерь Его и старца Иосифа, и поклонились Христу’. — Голос Гаврюши дрогнул, он на минуту растерялся. Батюшка поднял руку и благословил его, он думал, что мальчик уже окончил свою речь, но Гаврюша припомнил забытое и продолжал: ‘Мудрые волхвы в эту ночь увидели дивную звезду на Востоке и сказали друг другу: ‘Там родился Царь, каких ещё не было на земле, — пойдём, увидим Его, поклонимся Ему…’. И пошли к Нему с дарами мудрые волхвы. Дивная звезда шла впереди них. Пришли волхвы по звезде в Вифлеем, и звезда стала над тем местом, где были Младенец Христос, Его Матерь и старец Иосиф. Пали мудрецы пред Младенцем Христом, поклонились Ему, поло-жили Ему злато, ливан и смирну… Нет у нас злата, нет смирны, нет ливана, мы — бедные дети бедных служителей Младенца Xриста, приносим Ему, как смиренные вифлеемские пастуху нашу веру: Xристос, спаси нас!’. Гаврюша сказал это с чувством, трогательно, в голосе его дрожали слёзы.
О. Генннадий смотрел на небо умиленно просветлёнными очами, он подошёл к нему, благословил и душевно молвил:
— Умна и проста твоя речь, отрок! — поцеловал его и обратился к худенькой старушке. — Мать, одели их… Присядьте, дети, на софу, отдохните. — Прошёлся по комнате к двери, ведущей в переднюю, заметил там Авдюшку и сказал. — А ты, малец, что же тут стоишь? Чей? По обличью-то, кажется, и знаком, а сию минуту не припомню, из какой семьи…
Авдюшка, мешковато покачиваясь, проговорил:
— Безпаловых… Бабушку Домну, слепенькую помнишь?
— А-а… как же… Добрая старушка, добрая… богобоязненная… Горюны вы… Без работников изба-то… Мать у тебя работящая — Бог ей силы даёт… Иди, иди присядь! — о. Геннадий указал Авдюшке на стул у двери.
Авдюшка подошёл к стулу и опустился на пол. Батюшка прошёл к двери направо и тихо сказал:
— Мать, одели ещё паренька…
— Хорошо, отец! — послышался тихий голос из-за двери.
Сухенькая старушка вскоре вышла из спаленки и, подойдя к детям, ласково промолвила:
— Вот вам, милые, по серебряному пятачку, а тебе, умник, — обратилась она к Гаврюше, — гривенник за хорошую речь… Тронул ты нас с отцом, до сердца тронул… Да! нет у нас злата, мы, бедные, служим Христу верой… Умный мальчик, мал pостом, а уж в третьем классе и первым идёшь… Надежда матери — попомни это!
— Покорно благодарю! — тихо обронил Гаврюша.
— Ну, растите, голуби… мужайте! — и, обратившись к Авдюшке, старушка спросила. — А ты, паренёк, зачем сел на пол-то? Али не попал на стул? Как тебя звать-то?
— Авдю-юшкой, — глухо ответил, немного приподнявшись на руках, Авдюшка и тут же снова опустился на пол.
— На и тебе, христослав! — сунула было ему большую гривну матушка.
Но Авдюшка упёрся ладонью в пол и, смотря исподлобья, скороговоркой прошептал:
— Спасибо… не надо… Я не умею славить-то Христа… Я так… за ними хожу… пенье слушаю…
— Ну, и ходи с Богом! — сказал, улыбаясь добродушно, батюшка. — А три-то копейки возьми… Отдашь слепенькой бабушке… Тебе ежели они в тягость, ей пригодятся…
— Благодарим, батюшка… Отдам бабушке…
— Да что её не видно?
— Вишь, не можется ей эту неделю… удушье одолело… Лежит на печи…
— Жалко старую, жалко… Дай-ка, мать, ему чего-нибудь съестного, помягче, для старушки.
Вскоре поповичи поднялись с софы, подошли под благословение к старому батюшке и вышли из шатрового дома о. Геннадия.
Авдюшка шёл следом за поповичами, но, идя по большой улице, дом от дома отставал от них. Он не зашёл в избу, крытую тёсом, к церковному старосте и простоял в сенцах. У бурмистра просидел на резном крылечке, придерживая руку на груди, где за пазухой лежала у него булка, что дала ему матушка для слепенькой бабушки Домны. К управителю Авдюшка не зашел даже во двор и стоял, прислонившись к воротам. Около него вертелась Бездомка, собака дьячка Петровича, она, чуя, что у Авдюшки хлеб, шла за ним по пятам весь этот путь, то забегала справа, то слева, то бросалась к нему на грудь и жалобно взвизгивала. Бездомку баловали дети, и она часто бродила с ребятами из двора во двор, потому Петрович и звал ее то Баловнем, то Бездомкой, на ту и на другую кличку она, виляя хвостом, бежала одинаково и ото всех ждала подачки.
Когда поповичи вышли от управителя за ворота, Гаврюша, увидев Авдюшку, смеясь, сказал:
— Что, христослав, не замерз ли тут? Неужли и отсюда ты слушал пение?
— Не-е… Вас дожидал… Теперя куды?
— По домам! — заявил Митя. — Отдохнём до обедни: скоро Антоныч ударит в большой колокол… Вишь, совсем уж бело…
— А по избам разве не пойдёте?
— По избам с тятеньками будем славить, — ответил Сеня.
— А то пошли бы к нам… Бабушке слепенькой прославили… она недужная, до церкви-то ей не дойти… К нам, поди, нескоро придёте…
— Братцы, пойдём к ним! Вон, как он ценит пение! — воскликнул Сеня.
— Ты вправду молвил… страсть люблю пенье… Птица ежели поёт — и то любо! — сказал, улыбаясь во всё лицо, Авдюшка и сказал это так горячо, искренно, что поповичи в один голос выкликнули:
— Идём к ним!
Изба Авдюшки пряталась в глухом закоулке. Поповичи повернули направо, прошли ускоренно длинный, кривой переулок, где многие избёнки, казалось, то низко припадали к земле, занесенные снегом, то от старости склонялись на бок, и на самом углу, пройдя крайние ворота, вошли в низенькую калитку на небольшой, снежный двор. Прямо под навесом лежала корова, закрыв глаза, вяло пережевывала жвачку, вблизи неё стояла, опустив голову над соломой, буланая лошадёнка с большим отвислым животом, в стороне стонала свинья, ей отвечали жалобным блеяньем две овцы. Поповичи быстро подошли к маленькому крылечку в три ступеньки, и Митя сказал Авдюшке:
— Хозяин, иди вперёд!
Авдюшка выдвинулся и, поправив шапочку, ответил: ‘Милости просим!’ — толкнулся в низенькую дверку, тут же ввалился в тёмные сенцы, и с усилием дёрнул дверь в избу, но она застыла и не поддавалась его маленькой ручонке. Гаврюша и Сеня ухватились за скобку, дернули вдвоём, дверь распахнулась, и христославы все разом вошли в облаке пара в избу. Авдюша крикнул в чуланчик:
— Мамушка, славельщики! Сведи бабушку-то с печи… Погодите малость, бабушку приведём!..
Высокая женщина с изжелта-бледным лицом степенно вышла из чуланчика, коротко молвила: ‘Здравствуйте, ласковые! Присядьте к столу’, — и пошла к печи. Она на ходу случайно задала ногой за овцу, лежавшую с ягнёнком у рукомойника, ягнёнок поднялся, сунулся мордой к привязанному вблизи телёнку и жалобно заблеял — овца ответила ему протяжным блеяньем. Авдюшка вспрыгнул за матерью на приступок, с печи послышался удушливый кашель, прерванный возгласом: ‘Бабушка, поднимись, мы тебя с мамой сведём… Христа будут славить… помолишься’. Медленно с трудом свели слабую старушку с печи и, поддерживая под руки, довели её до переднего угла. Авдюшка сказал ей:
— Стой так… Вон там божница-то! — и вытянул её правую руку вперёд.
Сгорбленная старушка широко раскрыла незрячие глаза, по морщинистым щекам её разлилась умилённая улыбка, — бабушка Домна, казалось, внутренно видела тёмную икону Богоматери с Предвечным Младенцем на руках, видела и чуть мигавший огонёк в синей лампадке и внятно прошептала: ‘Царица небесная, утоли мою печаль!’. Поповичи запели, старушка выпрямилась, затрепетала, как встревоженная птица, и медленно с отрывистым кашлем, опустилась на колени — кашель её вскоре утих, и она повторила за поповичами слова пения. ‘Ангелы с пастырьми славословят, и земля вертеп Неприступному приносит’, — повторила она громко, из незрячих очей её струились слезы, а на бледных губах играла радостная улыбка. ‘Батюшка Христос! благодарю Тебя, что дал грешной услышать пение ангельское!’ — проговорила старушка и склонила седую голову на земляной пол… Авдюшка, стоявшiй слева, взял бабушку под руку и помог ей подняться.
Бабушка Домна заговорила отрывисто, поминутно откашливаясь:
— Ах, милые! Где они? Авдюша, покажи их!.. Даша, принеси квашонку, накрой шyбой, посади на её, кой поменьше!
Дарья быстро принесла из чуланчика высокую квашонку, повернула дном кверху, накрыла тулупом белой шерстью наружу и сказала Мите:
— Милый, присядь минутою! Примета такая идёт от старых людей: посидит дитё в христославленье на квашонке да на шубе, урожай добрый будет на лето… А вы, касатики, присядьте, вот на лавочке… Посиди и ты, матушка!
Настало глубокое безмолвие. Затих запутавшийся в верёвку и бившийся телёнок, затих и снова заблеявший было ягнёнок, вытянул голову к овце, и овца беззвучно лизала его шею. Из двери чулана высунула головёнку белобрысая девчоночка, карие глазёнки её с любопытством смотрели на поповичей, рот её полуоткрыт, веснушчатые щёки ярко зарумянились. Прошло минут пять раздумчивого молчания, и бабушка Домна снова повторила:
— Где они, милые, где? Покажи их, Авдюша!
Авдюша подвел её к поповичам, бабушка Домна провела костлявой рукой по волосам Сени, осторожно ощупала его лицо, проговорив:
— Круглолицый, кудрявый и волос мягкий… Доброе дитё… Петровичев сынок али Тихонычев?
— Тихонычев, бабушка.
— Так, так! Тебя, должно, грудным ещё на руках носила, когда зрячей была… Агевну— то, маменьку твою, довольно знаю… тихая она… По маменьке и ты пошёл… добрый!… А Петровичевы ребятки кои тут?
— Вот мы, бабушка, — открикнулись Гаврюша и Митя.
— А-а, чую по голосам-то… Забыли, поди, старую, бывало, в страдную пору, как родители ваши на поле выезжали, сиживала тоже с вами. Хорошие ребята, хорошие, храни вас Бог!.. Дарьюшка, дай им по кокурочке!
— Не надо, бабушка! — отозвался Митя.
— Нельзя, ласковый, чем Бог послал, делиться надо… Знаю, Дарьюшка кокурочки пекла, хоть из ржаного теста, а с маслицем, с запеченым яичком, вкусны они… Горазда на это Дарьюшка…
— Ах, бабушка, забыл! Тебе матушка-попадья булку прислала… — торопливо воскликнул Авдюшка.
— Радельщица, вспомнила… Где ты её повстречал?
— Да вот с ребятами к батюшке от заутрени заходил.
— Неужто славил?
— Не-е… да-а…
Дарья прошла в чулан, на ходу отвела в сторону девчоночку, на ходу обронила тихо: ‘Не мешайся тут, Фроська!’ — и вскоре вынесла на деревянном кружке горку круглых рассыпчатых лепёшек, с запечёнными яйцами в скорлупе, и, не спеша, раздала поповичам по лепёшке, сунула одну и сыну Авдюшке, сказав:
— На и тебе, да смотри не съешь до обеден!
— Не-е! Разве можно! — протянул Авдюшка, осклабив довольной улыбкой белые зубы.
Босоногая Фроська крепко держалась за синий сарафан матери и печально заглядывала ей в глаза. Дарья отдернула её от себя, проговорив твёрдо:
— Не ласться, не дам… В соблазн войдёшь, кой грех, поешь… Прогневишь Бога…
— Дай маменька… я подержу-у… — облизывая пухлые губы, пропищала Фроська.
— Что держать-то! Обедня отойдёт — дам, поешь.
По селу гулко прогудел первый призывный звон колокола к обедне. В маленьком одиноком оконце в улицу, по морозным узорам алмазами блеснули первые лучи восходившего солнца и озарили ярким светом тёмную избёнку. Бабушка Домна и незрячими очами, казалось, увидала этот свет.
— Господи! как светло и радостно у нас, в избе! Спасибо, касатики, что пришли к нам, горьким, обрадовали старую!..
— Благодарим, бабушка, благодарим! Зайдём ещё к вам на праздник! — отозвались поповичи.
— Заходите, родные, проведайте! Старым-то с малыми всегда легче и светлее на душе…
А с деревянной колокольни преподобного Антония Печерского шире и шире разливался призывный звон по всему селу Чардыму, уходил он в тёмный лес, расплывался по неоглядной равнине Волги, скованной льдом, тонул в морозном воздухе, а светлый шар солнца, поднимаясь выше и выше, бросал яркие снопы горящих лучей на белые равнины, белые горы, белое село… И на призывный звон со всех дворов шли большие и малые к своему храму поклониться там кроткому Младенцу Христу, принести Ему, с робостью душевной, в простоте сердечной, свой дар — веру и терпенье…
Подготовка текста М.А. Бирюковой.
Публикуется по изданию: Н.А. Соловьев-Несмелов. Христославы. Картинки с Поволжья. (Из прошлого). СПб.: Издание Училищного Совета при Святейшем Синоде. 1908. 19 с.
Оригинал здесь.