ХОРОШАГО ПОНЕМНОЖКУ.
ХОРОШАГО ПОНЕМНОЖКУ.
(Деревенскія размышленія.)
Г. Успенскій.
‘Русская Мысль’, кн. I, 1886
Хорошего понемножку, Успенский Глеб Иванович, Год: 1886
Время на прочтение: 16 минут(ы)
— Вотъ это хорошо!— сказалъ я громко, вслухъ и удивился: я былъ въ комнат одинъ, кругомъ была мертвая тишина темной осенней ночи, мертвымъ сномъ давно уже спала деревня, и все это, то-есть и мертвый сонъ деревни, и черная осенняя ночь, такою идеально-невозмутимою тишиной налегало на весь домъ, въ которомъ я живу, и такимъ идеальнымъ беззвучіемъ наполняло комнату, гд я читалъ книгу, что я невольно былъ удивленъ, услыхавъ звуки собственнаго своего голоса.
Сообразивъ, однако, очень скоро, что звуки голоса, нарушившіе мое уединеніе, принадлежатъ мн и никакого иного собесдника, кром меня самого, въ комнат нтъ, я, все-таки, продолжалъ чему-то удивляться. ‘Чему же?’ — спрашивалъ я самого себя и въ отвтъ мн опять припоминалась та же, нечаянно вырвавшаяся фраза:
— Вотъ это хорошо!
Наконецъ, я понялъ: хорошо!— вотъ то слово, которое меня удивило, и удивило не только какъ простой звукъ, нарушившій мертвую тишину комнаты, а какъ нчто неожиданное, нчто давно-давно небывалое. Давно уже я живу въ этой самой деревенской комнат и давно уже я до поздней ночи зачитываюсь въ ней то книгами, то газетами, большею частью рисующими и объясняющими современную дйствительность, и, право, эта современная дйствительность что-то до крайности рдко стала давать возможность вымолвить это простое слово ‘хорошо!’
Но что особенно было удивительно, такъ это то, что рдкостное ‘по ноншнимъ временамъ’ слово вырвалось у меня посл перелистыванія одной изъ тхъ книгъ, которыя всегда производили на меня удручающее впечатлніе: книга толстая, огромная, тяжеловснйшая, фунтовъ пять всомъ, книга, вся состоящая изъ клтокъ, на подобіе пчелинаго сота, причемъ въ каждой сотовой ячейк торчитъ крошечная цифра, нолики, запятыя, посл которыхъ тамъ, гд-то внизу, торчатъ какія-то особенно маленькія цифирки, дробики какіе-то ядовитые,— словомъ, книга статистическая.
Боюсь я этихъ книгъ съ давнихъ временъ, и всякій разъ, когда въ руки мои попадаетъ что-нибудь врод ‘статистическихъ данныхъ по N-скому узду’, я чувствую, что рука моя уже устала ее держать, хотя всу въ ней всего фунта два, и что я почему-то долженъ положить эту книгу на нижнюю полку этажерки, положить и почему-то непремнно тяжко вздохнуть. Конечно, мое томленіе при вид такихъ книгъ не похоже на недоумніе одного изъ моихъ деревенскихъ сосдей, тщетно пытавшагося понять дло, которое длалъ у насъ въ деревн присланный земствомъ статистикъ.
— И что за чудо!— говорилъ недоумвающій обыватель.— Чиновникъ — не чиновникъ, а бумага при мъ съ печатью… Ходитъ въ русской рубах, всякую малость записываетъ и все жалетъ, мужиковъ все жалетъ! Сейчасъ, напримръ, мужиковъ сосчитаетъ, а посля того бабъ, и сейчасъ онъ этихъ самыхъ мужиковъ изъ бабъ вычелъ, да ребятъ съ коровами соединилъ, да тою-жь минутою вцпился себ въ волосы (курчавый такой парень), глазъ съ бумаги не спускаетъ, а самъ вопитъ: ‘Пропала, говоритъ, Расея! Черезъ пятнадцать годовъ вс вы, почиваловцы, должны прикончиться и съ малыми дтьми!’ И неужто-жь это въ самомъ дл оказываетъ, ежели мужиковъ-то изъ бабъ вычесть?
Разница между моимъ томленіемъ при вид ‘статистическихъ данныхъ по N-скому узду’ и недоумніемъ крестьянина, сомнвающагося въ возможности, чтобы данныя эти ‘оказывали’ что-нибудь путное, и тмъ боле такое, посл чего можно вцпиться въ курчавые волосы и завопить: ‘Пропала Расея!’ — разница между нами въ томъ именно и заключается, что я достоврно ужь знаю полнйшую возможность этихъ ноликовъ, маленькихъ цифирокъ, крошечныхъ дробиковъ сокрушить меня своею неотразимостью и несомннностью. Не будь этихъ толстыхъ книгъ, я бы, какъ непосредственный наблюдатель надъ житьишкомъ обывателей N-скаго узда, наблюдая это житьишко, положимъ, хоть въ окно моей комнаты и въ размрахъ уличной жизни, доступной наблюденію изъ этого самаго окна, зналъ бы ‘вообще’, что житьишко это ‘плохо’, ‘рвано’ и убого, но не зналъ бы, до какой степени это рваное, плохое и убогое неотразимо, неизбжно и вковчно для этого житьишка. А вотъ этой-то неизбжности и учитъ меня толстая книга, безъ книги я, быть можетъ, порадовался бы, глядя въ окно на этого мужика, который съ такимъ трескомъ и въ такомъ великолпномъ расположеніи духа промчался мимо меня на своемъ ‘одр’,— порадовался бы и подумалъ, быть можетъ, что вотъ человкъ, бднякъ, очевидно, судя по одру, поправился въ длахъ, что-нибудь выгодно продалъ и вотъ теперь ‘на радостяхъ’ подгулялъ, но загляни я въ ‘книгу’ съ ноликами и дробинами, и тамъ я тотчасъ же узнаю, что никакихъ фантазій мн невозможно прилагать къ подгулявшему мужику, тамъ я узнаю, что онъ мчится на одр потому, что (на основаніи статистическихъ данныхъ) долженъ былъ продать одну изъ двухъ лошадей, что онъ скоро (на основаніи тхъ же данныхъ за десятилтній періодъ) долженъ перейти въ разрядъ безлошадныхъ, а потомъ долженъ пропиться въ пухъ и прахъ, и что, въ конц-концовъ, хотя онъ и валяетъ теперь на одр и горланитъ ‘рябинушку’, но что, въ сущности, онъ уже значится въ 23% смертности при 20% рождаемости, что, собственно, онъ будущій трупъ, хотя и оретъ псни, а что лошадь, на которой онъ промчался, хотя по виду и лошадь, но въ дйствительности только тнь, дробь 0,5, обреченная на исчезновеніе вмст съ хозяиномъ.
Вотъ отчего мн всегда жутковато смотрть на эти толстые статистическіе соты, съ ноликами и маленькими ехидными цифирками, ехидно прячущимися въ самомъ нижнемъ уголк статистической ячейки. Слово плохо камнемъ ложится на душу посл всякой такой толстой книги, и вотъ почему я былъ до крайности удивленъ, когда ночью, держа въ рукахъ именно одну изъ такихъ пятифунтовыхъ книгъ, испещренныхъ клточками, ноликами и прочими ядовитыми штуками, могъ воскликнуть съ полною искренностью:
— Вотъ это хорошо!
‘Еще въ конц 1883 г.,— читалъ я въ самомъ начал толстой книги, которая была въ моихъ рукахъ {Отчетъ крестьянскаго поземельнаго банка за 1884 г.},— въ банкъ поступило нсколько длъ (разсмотрнныхъ въ январ 1884 г.), по коимъ крестьяне, очевидно, плохо понимая нкоторые пункты заключенныхъ ими условій, обезпечили исполненіе этихъ пунктовъ очень крупными неустойками. Условія сдлокъ и другія полученныя совтомъ свднія показали, что назначеніе крупныхъ неустоекъ бываетъ не только средствомъ устрашенія, но нердко длается изъ разсчета на неисполненіе крестьянами темныхъ для нихъ пунктовъ и на взысканіе съ нихъ неустоекъ. Въ такихъ случаяхъ совтъ разршалъ ссуды условно, именно съ тмъ, что разршеніе это должно войти въ силу лишь при согласіи продавца на исключеніе изъ сдлки условія о неустойк или на ограниченіе неустойки такимъ размромъ, при которомъ она имла бы смыслъ только пробужденія къ срочному платежу, но не способна къ постоянному обремененію крестьянъ…
‘Первый такой случай былъ слдующій: крестьяне-переселенцы купили большой участокъ земли, дали въ задатокъ 2,000 р., внесли въ отдленіе банка боле 10,000 рублей доплаты, просили ссуды около 48,000 рублей, а остальныя деньги обязались уплатить въ четыре полугодовыхъ срока съ процентами по 10 на 100, а съ обезпеченіемъ каждой срочной уплаты неустойкою въ 3,000 рублей. Изъ всхъ обстоятельствъ, полученныхъ банкомъ съ мста, было ясно, что покупщики не въ состояніи исполнить принятыхъ ими на себя обязательствъ, а продавецъ не упуститъ случая воспользоваться каждою неустойкой. Было очевидно, что если разршить ссуду на предложенныхъ сторонами основаніяхъ, то черезъ полгода, а много, много черезъ годъ, всякая возможность уплатъ для покупщиковъ прекратится, они будутъ окончательно разорены.
При такихъ условіяхъ, совтъ нашелъ необходимымъ разршить ссуду, подъ условіемъ разсрочки доплаты на пять лтъ, безъ неустоекъ…
‘Совтъ банка не считаетъ возможнымъ оказывать въ одинаковыхъ размрахъ помощь всмъ крестьянамъ, не длая никакого различія между людьми состоятельными (могущими производить большія затраты изъ собственныхъ средствъ) и наиболе нуждающимися. Такъ какъ банкъ учрежденъ для облегченія крестьянамъ покупки земель, то необходимо согласовать степень облегченія покупки съ размромъ нужды покупщиковъ, выдавая особенно нуждающимся большія, а наиболе состоятельнымъ сравнительно меньшія ссуды и отказывая въ ссудахъ для покупки земли крестьянамъ многоземельнымъ и вообще очень состоятельнымъ’.
Читалъ я такія строчки на первыхъ страницахъ толстой красной книги и глазамъ своимъ не врилъ. Что же это такое?— думалось мн.— Разв бывало когда-нибудь въ учрежденіяхъ такого рода что-нибудь подобное тому, что вотъ сію минуту я читаю, что напечатано крупными буквами на казенной бумаг, на казенныя деньги? Да неужели, наконецъ, можно въ самомъ дл поступать съ мужикомъ по-человчески? Вдь, во всхъ тхъ случаяхъ, о которыхъ я только что прочиталъ, обыкновенно должно бы быть длаемо совершенно не то, о чемъ я читалъ. Обыкновенно въ такого рода учрежденіяхъ не только не должно бы быть ни малйшихъ разговоровъ, которые рисуются между строкъ удивительнаго отчета, но, напротивъ, все длалось бы въ угрюмомъ и мертвенномъ молчаніи. Не люди, мужики и господа, входящіе въ сдлку, должны бы (такъ мы привыкли думать) занимать банковое начальство, а только марки, штемпеля нотаріусовъ, росчерки предсдателей и т. д. Есть марки на такихъ-то и на такихъ-то актахъ? Нотаріусъ утвердилъ? Проштемпелевано ли тутъ и прощипнуто ли щипцами тамъ? Вотъ все, что нужно, по нашему, окрпшему въ насъ, обывателяхъ, мннію, длать чиновнику такого учрежденія и чего мы можемъ ожидать отъ его вниманія къ намъ. Прощелкнуто, проштемпелевано — и довольно. Одинъ молчаливый человкъ, почиркавъ перомъ въ книгахъ и прихлопнувъ бумаги о сдлк новымъ штемпелемъ, не поднимая глазъ, перешвыриваетъ бумаги другому молчаливому чиновнику, въ другую, сосднюю проволочную клтку, а тотъ тоже, попачкавъ бумаги въ разныхъ мстахъ своимъ перомъ, перешвырнетъ въ третью клтку… ‘Въ кассу!’ — послышится, наконецъ, гробовой голосъ, и скоро молчаливый кассиръ, помочивъ пальцы въ мокрой губк, примется отсчитывать деньги,— вотъ и все, мужики ушли бы по домамъ, не зная, какую механику подвелъ подъ нихъ своекорыстный продавецъ, а своекорыстный продавецъ ушелъ бы съ веселымъ сознаніемъ въ тайник души, что на его вкъ ‘дураковъ хватитъ’.
Не входить же этому человку, сидящему въ проволочной клтк, въ разговоры съ мужикомъ о его нужд, о томъ, что нтъ ли въ этой сдлк подвоха, не запутается ли онъ, совершивъ эту сдлку? Какое ему дло? Бумаги въ порядк и все тутъ. Его дло въ томъ, чтобы въ бумагахъ не вкралась какая-нибудь неточность, чтобы начальство ему нахлобучки не сдлало за несоблюденіе формальностей, а думать и безпокоиться о томъ, кто изъ этихъ людей, продавецъ или покупатель, разорится и кто подъ кого подвелъ механику,— это ужь до него совершенно не касается.
Вотъ какъ споконъ вка привыкли думать о чиновник мы, ничтожные россійскіе обыватели, убогія хижины которыхъ споконъ вка ютятся у самаго подножія того величественнаго Эльборуса, которому названіе ‘бюджетъ’. И вдругъ оказывается, что казенный человкъ начинаетъ относиться къ намъ, закоренлымъ неплательщикамъ и недоимщикамъ, ежеминутно оглашающимъ стройное зданіе ‘предположенныхъ къ поступленію доходовъ’ волчьимъ воемъ о неурожа, о нуждишк, о ‘милостыньк Христа ради, батюшко!’ — оказывается, что къ такому-то обреченному быть вчно виноватымъ человку казенный человкъ начинаетъ быть въ самомъ дл внимательнымъ. Когда это бывало на Руси, чтобы бдному давали больше, чмъ богатому, когда сами неплательщики въ собственныхъ своихъ сельскихъ кассахъ, въ своихъ ссудо-сберегательныхъ товариществахъ ни за что не сдлаютъ этого и дадутъ взаймы денегъ непремнно богатому, у кого есть лошадь, а ужь никакъ не тому, у кого ‘ничего нтъ’, т.-е. никакъ не тому, кому именно и нужна помощь. Нтъ! Никогда ничего подобнаго на Руси не бывало. Никогда небывало, чтобы т, отъ кого зависитъ все наше неплательщицкое существованіе, входили бы въ самомъ дл въ наше положеніе, заботились бы въ самомъ длѣ, о нашемъ благосостояніи, старались бы всмотрться въ самый корень нашего житьишка и всевозможнаго зла, которымъ оно опутано, и уничтожить это зло въ самомъ его источник, въ основаніи. А вотъ въ тхъ страницахъ толстой книги, которую я читалъ, сказывается совершенно новый пріемъ въ отношеніяхъ казеннаго человка къ неплательщику,— пріемъ по истин необыкновенный, диковинный для насъ и какой превосходный, правильный, подлинный, ‘настоящій’ въ полномъ смысл слова. Помочь бдняку,— это справедливо, благородно, не дать въ обиду темнаго человка и не дать ему разориться,— это значитъ не только быть вполн справедливымъ къ темному человку, но также значитъ стремиться уничтожить сразу, однимъ справедливымъ и простымъ, человчески понятнымъ дломъ массу общественнаго зла, не войди банкъ въ положеніе мужика, мужикъ бы запутался, не заплатилъ, продавецъ подалъ бы во взысканію, пріхалъ бы приставъ, сталъ бы описывать имущество, мужики стали бы сопротивляться, и вотъ дло, острогъ, скамья подсудимыхъ, а дома разстройство, тоска, пьянство съ тоски и бдности, воровство другъ у друга и у сосдей,— и вотъ вамъ обыкновенная неплательщицкая маята жизни. здятъ пристава, становые, взыскиваютъ, суются и сулятъ золотыя горы адвокаты, идетъ напрасная трата послднихъ копекъ, растетъ недоимка, растетъ нищета, растетъ зло и настаетъ та сумрачная, рваная, неопрятная, невеселая, нескладная, неумная тягота и жизнь изо дни въ день, которую десятки лтъ подрядъ влачитъ нашъ деревенскій обыватель.
Нтъ, мы давнымъ давно отстали врить, чтобы нужды нашей жизни могли быть въ самомъ дл удовлетворены и, главное, чтобы он въ самомъ дѣ,л достойны были даже собственнаго-то нашаго, обывательскаго, вниманія. Напротивъ, мы до мозга костей проникнуты несомннностью того, что ‘въ самомъ дл‘, выполняемое надъ нами всевозможными способами, есть нчто главное, важное, передъ чмъ не только могутъ, но даже и должны замолчать наши настоятельныя человческія потребности и нужды. Не въ самомъ дл лечитъ у насъ докторъ и не на самомъ дл учитъ учитель, докторъ знаетъ, что онъ лечитъ неизлечимое, учитель знаетъ, что онъ учитъ не тому, чему надо. И мировой судья судитъ не въ самомъ дл и не въ самомъ дл ‘за дло’ дерутъ мужиковъ волостные суды. Все это и лечитъ, и учитъ, и будитъ, и счетъ, и взыскиваетъ, зная, что въ корн всей этой безплодной надодливой суеты, изнуряющей всхъ, поселяющей въ душ всхъ ощущеніе неправды и тоски, что въ корн всего этого лежитъ неудовлетвореніе въ простомъ, понятномъ, маленькомъ, но вполн человческомъ. И вотъ именно въ этомъ-то ‘пріем’, удовлетворяя коренныя народныя нужды, сразу прекращать массу ненужнаго зла, среди котораго мы живемъ, и заключается то новое, диковинное дло, которое началъ длать казенный человкъ.
Я вполн увренъ, что читатель, живущій не у подножія бюджета-Эльборуса, гд живемъ мы, недоимщики и неплательщики, а у вершины утеса-великана, ни за что не поврилъ бы тому, чтобы ‘серьезная, да еще непремнно суровая, неумолимая ложь’ замняла въ нашемъ неплательщицкомъ обиход жизни простое и важное дло,— въ такой степени, какъ объ этомъ ршаюсь повствовать я, человкъ, давнымъ давно обитающій у этого самаго подножія. А, между тмъ, это дйствительно такъ, и я сію же минуту приведу этому примры, взятые прямо изъ дйствительности сегодняшняго дня.
Отдленіемъ нижегородскаго окружнаго суда съ 23 по 30 сентября разсматривалось въ г. Горбатов восемь длъ о сопротивленіи крестьянъ властямъ. Для характеристики такого рода, какъ видите, нешуточныхъ длъ (вдь, это бунтъ противъ власти!) сдлаемъ нкоторыя извлеченія изъ имющагося у насъ подъ руками матеріала {Волжскій Встникъ, No 240.}. ‘Обстоятельство,— читаемъ мы въ опубликованномъ отчет,— подавшее поводъ къ сопротивленію крестьянъ д. Натальиной властямъ, очень прискорбно. Лядащій мужичонко, сутяга и кляузникъ, по фамиліи Мочаловъ, подалъ мировому судь жалобу на общество д. Натальиной за неправильное будто бы лишеніе его надла въ теченіе продолжительнаго времени. Неизвстно, чмъ руководствовался г. мировой судья, только съ общества крестьянъ деревни Натальиной онъ присудилъ въ пользу лядащаго мужичонки 465 руб., на каковую сумму и выданъ былъ исполнительный листъ. Впослдствіи въ мировой създъ представлена была справка казенной палаты, удостоврившая, что Мочаловъ никогда не принадлежалъ къ обществу крестьянъ д. Натальиной и поэтому права на надлъ никакого не имлъ. Приговоръ мироваго судьи былъ отмненъ, но въ промежутк между этими двумя ршеніями успли произойти прискорбныя происшествія, вслдствіе которыхъ 10 человкъ попали на скамью подсудимыхъ, трое отбыли нсколько мсяцевъ предварительнаго заключенія и 6 человкъ должны еще отсидть по приговору суда. Дло въ томъ, что по исполнительному листу мироваго судьи приступлено было ко взысканію въ пользу Мочалова. Общество, чувствуя свою правоту, отказалось внести деньги добровольно, а когда судебный приставъ Штемпель, при содйствіи становаго пристава и сотскихъ, приступилъ къ отобранію скота, то крестьяне оказали сопротивленіе, вслдствіе котораго власти должны были отказаться отъ производства дальнйшихъ исполнительныхъ дйствій’.
Вы видите, что въ корн этого, посадившаго на скамью подсудимыхъ 10 человкъ народу, находится именно то несчастное существо, г. мировой судья, которое ршительно отвыкло считать простое и внимательное отношеніе къ людямъ за что-нибудь въ самомъ дл важное. Не затрудни онъ мужиковъ, не сдлай онъ какого-нибудь непріятнаго постановленія,— словомъ, не омрачи онъ чьего-либо существованія, такъ ему будетъ казаться, что онъ бездйствуетъ. что и жалованье-то онъ получаетъ только потому, что обязанъ омрачать окружающее. И не думайте, пожалуйста, что такого рода дятелей я позволилъ бы считать себ умышленно злыми людьми,— нтъ! Посмотрите, что пишетъ корреспондентъ, передающій содержаніе процесса: ‘отличительную черту этого дла составляло отсутствіе взаимнаго раздраженія злобы съ обихъ сторонъ. Судебный и становой пристава подчинялись требованію закона и производили взысканіе хотя и добросовстно, но съ сознаніемъ, что подъ формальною законностью скрыто и прискорбное недоразумніе. Крестьяне, съ своей стороны, отстаивали авторитетъ міра противъ лядащаго мужичонки, хорошо сознавая, что власти тутъ не при чемъ, и потому, по свидтельству самого г. Штемпеля и другихъ, никакихъ оскорбленій, а тмъ боле насилій въ отношеніи личностей, производившихъ взысканіе, не было. Одинъ только истецъ Мочаловъ былъ предметомъ всеобщаго презрнія и ругани. Но и онъ не дождался даже конца исторіи и ушелъ, по собственному заявленію, потому, что ему ‘стало грустно’.
Оказывается, какъ видите, что въ этомъ прискорбномъ дл ршительно вс дйствующія лица самымъ достоврнымъ образомъ, что никакого дла нтъ, что есть, напротивъ, какая-то также для всхъ совершенно ясная чепуха, пустое мсто, что никакихъ самыхъ малйшихъ основаній не было для мироваго судьи налагать на натальевцевъ взысканія, что не было никакихъ основаній для мужиченки взыскивать съ натальевцевъ, что никакихъ основаній нтъ и не было для того, чтобы прізжали становой и судебный пристава, что, наконецъ, даже самъ мужиченко заскучалъ отъ всей этой нелпицы, и, все-таки, въ конц-концовъ, изъ шести человкъ обвиняемыхъ по этому длу трое приговорены къ тюремному заключенію на четыре мсяца и трое на восемь мсяцевъ. И все это совершилось при отсутствіи въ дйствительности какихъ бы то ни было оскорбленій, а тмъ боле насилій противъ личностей, производившихъ взысканіе, все это совершилось при полномъ отсутствіи ‘раздраженія и злобы’, все это совершилось при ‘истинномъ безпристрастіи (слова корреспондента) господина прокурора (г. Щегловитова), проявившаго въ этомъ дл много такта, сдержанности и отказавшагося даже отъ обвиненія четырехъ человкъ изъ числа подсудимыхъ…’
Словомъ, ничего существеннаго не было, не было даже ни малйшаго основанія, самаго малаго зерна для того, чтобы могло что-нибудь возникнуть, не только что дло о сопротивленіи властямъ, а вотъ возникло же, и на пустомъ мст, тамъ, гд ровно ничего не было и нтъ, вы видите суету, зду приставовъ, разсылку бумагъ, скамью подсудимыхъ, тюрьму и предчувствуете разстройство хозяйства у этихъ шести подсудимыхъ, знаете даже, что и у четырехъ, которые оправданы, оно уже разстроено, ослаблено, да и сами они душевно разстроены, осрамлены — и все это только потому, что г. мировой судья привыкъ считать дломъ не живыхъ людей, а гербовыя марки, и всего этого въ помин бы не было, если бы онъ такъ же просто, почеловчески былъ внимателенъ къ живому человку, какъ диковинно внимателенъ поземельный банкъ. Не было бы этой тяжеловсной чепухи, среди которой мы живемъ, которая насъ безплодно мучитъ, безплодно раздражаетъ, ослабляетъ охоту жить, работать и пріучаетъ жить постоянно съ ощущеніемъ какого-то камня, угнетающаго сердце.
Но это дло, о которомъ я только что разсказалъ, еще самое малое изъ числа тхъ длъ, которыя творятся съ народишкомъ, живущимъ у подножія, въ этомъ дл хотя и есть тюрьма, но вс дйствующія лица, по крайней мр, понимаютъ, что все вышло изъ-за пустаго мста. И судебный приставъ, и становой приставъ знаютъ, что вздоръ, и мужики знаютъ тоже, что все это чепуха,— словомъ, здсь тюрьма является результатомъ всеобщаго пониманія безсмыслицы совершающагося. А бываетъ и не такъ, постепенная отвычка интеллигенціи относиться къ ‘народишку’, какъ къ людямъ, и считать за людей самихъ себя дошла, по мр практики, до такихъ размровъ, что стали созидаться такого рода грандіозныя дла, которыя, могутъ быть разршаемы только батальономъ солдатъ, такъ какъ ни интеллигенція, ни народишко въ такого рода грандіозныхъ длахъ просто-таки не въ состояніи понимать, въ чемъ дло, отвыкли говоришь другъ съ другомъ на человческомъ язык и затваютъ возмутительныя дла только потому, что одинъ говоритъ объ одномъ, а другой совершенно о другомъ, точно глухіе, и вотъ изъ такихъ-то разговоровъ выходятъ дла, которыя не могутъ быть разршаемы ничмъ инымъ, какъ появленіемъ батальона пхоты.
На скамь подсудимыхъ (безъ этой мебели, кажется, въ настоящее время ршительно невозможно обойтись одной минуты) казанской судебной палаты 2 октября прошлаго года возсдало 26 человкъ татаръ, крестьянъ Бугульминскаго узда, Самарской губерніи, обвинявшихся уже не просто въ ‘сопротивленіи’ властямъ, а прямо въ возстаніи противъ установленныхъ закономъ властей {Каз. Бир. Лист, No 117.}. Дло, какъ видите, уже и въ самомъ дл не шуточное,— возстаніе! и точно, обвинительный актъ наполненъ фактами, свидтельствующими о чрезвычайномъ возбужденіи народной массы. Не только низшіе и средняго ранга чины, врод урядниковъ, становыхъ и исправниковъ, ничего не могли сдлать съ сбунтовавшеюся массой, но ничего не могъ сдлать и самъ г. самарскій губернаторъ, нарочно прибывшій на мсто бунта 18 мая прошлаго года. Дерзость и грубость возмутившихся мужиковъ дошла до крайней степени, и когда губернаторъ, желая разобрать дло, позвалъ сельскаго старосту, то староста, подойдя къ нему, не снялъ даже шапки, а когда за это его арестовали, то вся масса надвинулась на губернатора и зашумла, когда пришлось арестовать еще одного татарина, боле всхъ шумвшаго въ толп, то вся масса народа мгновенно вооружилась кольями, жердями и рычагами, съ криками и ругательствами двинулась къ, мсту, гд былъ г. губернаторъ и другія должностныя лица. Губернаторъ, однако, не потерялся, онъ вошелъ въ толпу и сталъ уговаривать крестьянъ, чтобы они не кричали и бросили колья, но большинство отказалось бросить рычаги и кричало: ‘разбой! не поддавайтесь!’ Въ это время съ дворовъ и проулковъ деревни выбжала толпа крестьянъ, среди которыхъ были и женщины, и, такимъ образомъ, толпа, бывшая на площади, еще боле увеличилась. Часть ея съ кольями и рычагами бросилась отбивать арестованныхъ татаръ и грозила смертью полицейскимъ, которые караулили арестантовъ. Вс полицейскіе бросили свои посты и скрылись, кто куда могъ. ‘Не имя никакихъ средствъ прекратить безпорядки, губернаторъ, въ виду наступившихъ сумерокъ, принужденъ былъ выхать изъ деревни. Какъ только экипажи губернатора и другихъ должностныхъ лицъ тронулись съ мста, толпа татаръ съ угрозами, крикомъ и гиканьемъ погналась за отъзжающими, бросая въ нихъ рычаги, палки и колья, притомъ, кто-то изъ толпы бросилъ въ экипажъ губернатора топоръ, рукоятка котораго коснулась плеча губернатора. Безпорядки не ограничились вышесказаннымъ. Ветеринарнаго врача Терентьева кто-то ударилъ палкой по ногамъ, даже ахуны и муллы, защищавшіе губернатора, были побиты. Досталось изрядно и урядникамъ, въ нихъ бросали колья и рычаги, волостной писарь Цвтковъ, спшившій вмст съ волостнымъ старостой вслдъ за отъзжавшимъ губернаторомъ, получилъ отъ кого-то изъ толпы настолько сильный ударъ по голов, что до крови прикусилъ себ языкъ и вмст со старшиной былъ спасенъ только тмъ, что ихъ обоихъ прикрыли въ телг нсколько человкъ татаръ, насли на нихъ и такимъ образомъ укрыли отъ ударовъ. Точно также избжалъ насилій и приставъ Докшинъ, который дйствіями толпы и угрозами лишить его жизни былъ приведенъ въ такое нервное состояніе, что только на другой день могъ разсказать, какимъ образомъ удалось ему ухать изъ взбунтовавшейся деревни. Вслдствіе всего этого въ деревню Сулееву, оказавшую такое дикое сопротивленіе, былъ введенъ батальонъ солдатъ и тогда безпорядки прекратились’.
Какъ видите, здсь бунтъ въ полной форм. А отчего онъ произошелъ, узнаемъ мы изъ процесса. Начальство, говорили татары,— хотли крестить его, татарина и магометанина, въ христіанскую вру. Дло, какъ видите, не маленькое.
Между тмъ, если мы обратимся къ начальникамъ и спросимъ ихъ, зачмъ они затяли такую ни съ чмъ несообразную вещь, какъ крещеніе татаръ, то начальники въ изумленіи отвтятъ намъ, что ничего подобнаго не было, что ничего подобнаго никому не могло придти въ голову, дло же состоитъ все въ томъ, что, въ видахъ прекращенія чумы рогатаго скота, начальство хотло ознакомить населеніе съ правилами и мропріятіями, выработанными по этому случаю земствомъ, и въ видахъ исполненія этихъ правилъ хотло помстить въ селеніи ветеринарнаго стражника,— вотъ и все.
Такимъ образомъ, начальство хлопочетъ, какъ оказывается, исключительно для блага этого народа: вводитъ у него страхованіе скота, чтобъ онъ не разорялся, учреждаетъ должность ветеринарнаго стражника, который долженъ слдить, опять-таки для пользы народа, не окажутся ли гд-либо признаки чумы, чтобы тотчасъ же преградить ей дорогу, — словомъ, начальство приходитъ въ толпу съ самыми гуманными цлями, а толпа во всхъ поступкахъ начальства, во всхъ его словахъ, правилахъ, инструкціяхъ, увщаніяхъ и разъясненіяхъ собственными своими глазами видитъ и собственными своими ушами слышитъ только то, что начальство хочетъ его крестить въ христіанскую вру, и ни единаго слова не слышитъ о чум!
— Примите ветеринарнаго стражника! Примите правила противъ чумной заразы! Платите 1 1/2 коп. страховыхъ!— вопіетъ начальство.
— Не дадимъ себя крестить въ христіанскую вру! Не поддавайся, ребята! Хватай колья! Крестить хотятъ! Бей!— реветъ толпа.
— Вдь, страховка спасетъ васъ отъ разоренія!— надсдается начальство.— Вдь, иначе вы можете остаться совсмъ безъ скотины, безъ хлба, вдь, нечемъ будетъ кормить дтей!
— Ребята!— вопіетъ обезумвшая толпа, — хотятъ отбирать дтей, беременныхъ бабъ, будутъ брать къ стражнику и крестить тамъ ребятъ, когда родятся! Бери колья и топоры! Спасай свою вру!
Вотъ какъ умютъ у насъ разговаривать народъ и интеллигенція и вотъ какъ они умютъ иногда понимать другъ друга.
А вдь такіе удобопонятные другъ для друга разговоры происходили между народомъ и интеллигенціей почти два мсяца подрядъ, прежде чмъ народъ не ожесточился до того, что потребовалось войско.
Въ март явились разговаривать въ д. Сулееву и разъяснять чумныя правила старшина Шараповъ и волостной писарь Цвтковъ. Жители татары не приняли этихъ чумныхъ правилъ, потому что это не чумныя правила, а угроза крестить татарскихъ ребятъ въ христіанскую вру.
Такъ удобопонятно разговаривали волостной старшина и писарь.
14 апрля пріхалъ въ д. Сулееву ветеринарный стражникъ и потребовалъ квартиру, причемъ въ такой степени по-человчески объяснилъ свою профессію и цль прізда, что татары квартиры ему не дали и просили убираться вонъ, ршившись не пускать къ нему своихъ беременныхъ женъ.
Вслдствіе всего этого 18 апрля пріхалъ разговаривать и разъяснять чумный вопросъ становой приставъ и съумлъ такъ искусно разъяснить, что оставалось только приказать ничего не понимавшему старост пріютить стражника на собственной квартир. Но такъ какъ татары, все-таки, креститься не хотли, то 27 апрля собрали сходъ и потребовали отъ старшины, чтобы онъ изгналъ стражника изъ ихъ селенія, а въ противномъ случа они его убьютъ. Вслдствіе чего стражникъ и поспшилъ убраться изъ деревни, пока живъ.
Для разъясненія этихъ новыхъ затрудненій 4 мая прибыли въ Сулееву исправникъ, становой приставъ, 4 урядника и ветеринарный стражникъ, все люди интеллигентные, и принялись разговаривать и давать указанія и разъясненія. Результатомъ этихъ разъясненій было то, что собравшаяся толпа заявила, что она не разойдется до тхъ поръ, пока немедленно не будетъ удаленъ стражникъ. ‘Во избжаніе безпорядковъ, исправникъ исполнилъ требованіе крестьянъ, тмъ не мене, народъ при отъзд стражника бросился на него и нанесъ удары’.
Затмъ явился судебный слдователь, но крестьяне обвиняемыхъ не выдали.
За слдователемъ пріхалъ г. губернаторъ, а затмъ пришелъ и батальонъ, а такъ какъ батальоны обыкновенно не занимаются ни крещеніемъ, ни леченіемъ, то все и затихло.
Въ теченіе почти двухъ мсяцевъ интеллигенція и народъ разговариваютъ другъ съ другомъ о совершенно неподходящихъ вещахъ,— одни о чум, а другіе о крещеніи, и по мр этихъ разговоровъ и разъясненій простое мужицкое непониманіе постепенно переходитъ въ ожесточеніе.
Вдь, разъяснилось же на суд, продолжавшемся два дня, ршительно все, изъ-за чего вышло такое возмутительное дло, отчего же это не могло быть сдлано въ теченіе двухъ мсяцевъ, безъ скамьи подсудимыхъ, безъ ссылки, безъ тюрьмы? На суд обнаружилось, что страхъ татаръ д. Сулеевой быть крещеными вызванъ появленіемъ чумныхъ правилъ, потому, что образцы для вдомостей о заболваемости скота были составлены на русскомъ язык, причемъ, для обращика, стояли примрныя случайныя русскія имена и фамиліи.
Напр., въ граф ‘домохозяева’ стоитъ для образца ‘Сидоръ Ивановъ’. Когда татары увидли это, тотчасъ же испугались и стали спрашивать: ‘Зачмъ же намъ даютъ русскія имена?’ Въ 10 пункт приложенной къ правиламъ инструкціи, въ перечн, кого управа должна снабжать этими правилами, поименованы сельскіе старосты, врачи, учителя, священники, о муллахъ же не упоминается. Татары указывали на это г. Шулешкину, предсдателю управы, и говорили, зачмъ нашимъ мулламъ не давали (правилъ), а попамъ дали? Въ чумныхъ книжкахъ тоже о муллахъ не упоминается, а священники есть. Вотъ отсюда у нихъ возникло убжденіе, что будто бы ихъ будутъ крестить. Отсюда же и ненависть въ ветеринарному стражнику, который представился имъ явнымъ подтвержденіемъ слуховъ о томъ, что ‘въ татарскихъ деревняхъ будутъ поставлены этапы, гд поселятся стражники, туда будутъ брать беременныхъ женщинъ и родившихся дтей будутъ купать въ холодной вод, и дадутъ татарамъ два имени — русское и татарское’.
Вотъ все и дло, и, какъ видите, дло простое, даже просто глупое.
По вердикту судебной палаты дло о возстаніи этихъ темныхъ людей кончилось такъ: одинъ человкъ, по лишеніи всхъ правъ, сосланъ въ отдаленныя мста Сибири, по лишеніи всхъ особенныхъ правъ и преимуществъ, заключены на 4 года въ арестантскія роты, девять человкъ заключены въ т же роты на 3 года и шестеро заключены въ острогъ на 8 мсяцевъ.
Судъ, дло извстное, идетъ ‘по форм’, но доводить-то до этой огорчительной формы дла, въ корн которыхъ лежатъ самыя элементарныя и безобидныя человческія требованія,— вотъ что обидно и тяжело.
И съ какимъ поэтому удовольствіемъ, радостію встрчаетъ общество всякую, самую малйшую попытку войти въ дйствительную народную нужду и удовлетворить ее просто и справедливо.
Вотъ почему нсколько строкъ толстой, тяжеловсной, исписанной цифрами книги обрадовали меня до такой степени, что я огласилъ темноту деревенской ночи громкимъ возгласомъ:
— Вотъ это хорошо!