Хмельницкие, или Присоединение Малороссии, Голота Петр Иванович, Год: 1834 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 16 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

0x01 graphic

ХМЛЬНИЦКІЕ
или
ПРИСОЕДИНЕНІЕ МАЛОРОССІИ.

ИСТОРИЧЕСКІЙ РОМАНЪ

XVII ВКА

Соч. П. Голоты.

ЧАСТЬ І.

МОСКВА,
въ типографіи Лазаревыхъ Института
Восточныхъ языковъ.
1834.

ПЕЧАТАТЬ ПОЗВОЛЯЕТСЯ

съ тмъ, чтобы, по отпечатаніи, представлены были въ Ценсурный Комитетъ три экземпляра. Москва. Мая 11 дня, 1834 года.

Ценсоръ А. Болдыревъ.

АНН ИВАНОВН
ПОЛЯНСКОЙ

ПОСВЯЩАЕТЪ

Сочинитель.

ХМЛЬНИЦКІЕ

Нехай вчна буде слава,
Же презь шаблю маемъ права!

ЧАСТЬ I.

ГЛАВА I.

Выкличь мин двку изъ хаты,

Щосъ я маю ій сказать!.

Щука рыба въ вод, доводи гуляя,

А я стою, да думаю, що пары не маю.

Малорос. псня.

А намъ дукаты и дукаты!…

Въ Ком. — вод. Карант. Хмльницкій

Долго стенала Малороссія подъ тяжкимъ бременемъ царствованія Сигизмунда III. Никакія усилія героевъ — облегчить страданія соотчичей — не имли желаннаго успха. Со смертію сего притснителя Украйны, угнетенные, казалось, вздохнули свободне. Приемникомъ его явился Владиславъ IV Государь, гораздо разсудительне, милосердне и благосклонне къ Малороссіянамъ. Но сей отдыхъ отъ бдствій уподоблялся на минуту стихнувшей бур, которая потомъ усилится съ большею яростію, и произведешь ршительное опустошеніе. Вельможи Польскіе, приобртшіе почти неограниченную власть въ Королевств, и дерзнувшіе руководить дйствіями даже самаго Короля, вскор начали приобртать себ владнія въ Малороссіи подъ различными предлогами, — и жажда корысти ожесточила ихъ сердца, и помрачила разсудокъ до того, что, забывая пользу отечества, и помня только свои личныя выгоды, они довели сію, страну до самой крайней нищеты и бдствія: — никакіе вопли невнятны были симъ безчеловчнымъ тираннамъ. Впрочемъ, приобргая какое нибудь владніе, они, даже не видавши его, отдавали на аренду Жидамъ, которые умли употребишь сей случай въ свою пользу. Церкви, имущества, даже позволеніе отправлять и соблюдать нкоторые обряды, совершенно зависло отъ власти Жидовъ, купившихъ сіе ужасное право цною золота и готовностію исполнять вс затйливыя прихоти вельможъ. Можно вообразить, каково было положеніе несчастныхъ подданныхъ, долженствующихъ все терпть и унижаться предъ волею самой презрителной твари человческаго рода. Заглянемъ въ обиталище одного изъ ихъ собратій.

Сумракъ едва только началъ распространяться надъ безмолвною и печальною окрестностію, какъ въ нечистой и дымной лачужк Лейбы засверкалъ тусклый огонекъ. Лейба былъ арендаторъ Пана Чаплицкаго, Подстаросты Чигиринскаго, но сіе достоинство все таки не мшало ему основать, между нсколькими селами, пространную корчму, обнесенную со всхъ сторонъ плетнемъ, законопаченнымъ клейкою жидкостію. Онъ только что окончилъ химическое смшеніе вина съ водою, которой, разумется, было втрое боле, нежели вина, подлилъ въ брагу нечистой влаги, которая по запаху и цвту своему получила названіе помой, уставилъ на полкахъ расписные штофы и такія же чарки, поставилъ на столъ бутылку добраго вина и штофъ вишневки, и, загнавши гусей, утокъ и цыплятъ подъ полуразвалившуюся печку, съ крикомъ и. воплемъ шествующихъ на такой незавидной ночлегъ, а коростевую (какъ тамъ именуютъ) телку въ незамтный уголъ корчмы, отдлявшійся отъ самаго жилища только перегородкою, набросилъ молитвенную одежду, состоящую изъ полосатаго, на подобіе утиральника, пояса которымъ накрылъ голову и поставилъ на немъ сосудецъ, родъ плошки, взялъ ветхую книгу въ руки, и, качаясь всмъ тломъ то взадъ, то впередъ, забормоталъ вечернюю молитву, по временамъ, взвизгивая, ударяя себя въ грудь и посылая грязью голову. Нсколько зажженныхъ свчей и усердная молитва Лейбы, предзнаменовали наступившій шабашъ. Не смотря однакожъ на сіе, онъ изрдка съ беспокойствомъ посматривалъ на дверь и въ такомъ случа еще скоре усиливалъ свое бормотанье и безпрерывную качку. Наконецъ ревностное моленіе сіе окончилось. Жидъ почтительно снялъ наружныя принадлежности обряда, съ благоговніемъ осыпалъ его тысячью поцлуями, и бережно заперъ въ другой маленькой комнатк, гд и самъ, уврившись, что уже никто не придетъ, расположился за раскрашеннымъ липовымъ столомъ. Съ осторожностію и трепетомъ онъ вытащилъ изъ боковаго кармана сафьянный кошелекъ, и высыпалъ на столъ, какъ жаръ, горвшіе червонцы. Маленькіе, красноватые глаза его воспламенились и отрази ли въ себ яркій блескъ идола, чтимаго всми народами и во всхъ пяти частяхъ свта безъ исключенія, но преимущественно и съ постоянною ревностію между поколніемъ сребролюбиваго Іуды. Дряхлый, престарлый Лейба, разиня ротъ еще боле, согнулся, сдая, рдкая борода его и оставшіеся на вискахъ волосы стали дыбомъ, — и онъ весь превратился въ зрніе и слухъ, сподобляясь въ семь случа Сатурну, съ жадностію поглощающему времена и годы. Не имя отважности дать безъ нарушенія закона волю осязанію — чувству, котораго сладости онъ такъ невыразимо желалъ предаться, что было замтно по судорожному притягиванію и отталкиванію его рукъ, онъ наконецъ схватилъ дв деревянныя спички, началъ поворачивать и разсматривать червонцы, и производимый при семъ гармоническій звонъ приводилъ все его существо въ трепетъ, и неизъяснимая улыбка просіяла на его изуродованныхъ, поблекшихъ и покрытыхъ плсенью устахъ, изъ подъ коихъ виднлось нсколько въ безпорядк торчащихъ полусогнившихъ клыковъ. Лейба въ упоеніи забылъ самаго себя и весь свтъ, и только, наклонясь лвымъ ухомъ, прислушивался къ лестному для него бряцанію золота, превышавшему въ его понятіи и слух бряцаніе всякой возможной титической арфы, лиры и чего вамъ угодно, какъ вдругъ раздавшійся у дверей протяжный стукъ поразилъ его сильне всякаго громоваго удара. Онъ вскочилъ и, трясясь какъ осиновый листъ, не зналъ, что ему длать: то посматривалъ на золото, то на дверь, прикрикивая: заразъ, заразъ! и все таки не могъ ршишься ни на что, между тмъ стукъ длался сильне и чаще. Лейба, попрыгивая съ ноги на ногу, щипалъ на себ волосы, грызъ пальцы, не могшіе пересыпать ему все золото вдругъ, и продолжалъ кричать: заразъ, заразъ, якъ Пана Бога Кохамъ заразъ! Но слыша, что дверь начинаетъ трещать, онъ позабылъ и обрядъ, воспрещавшій ему брать деньги руками, и наказаніе, могущее отъ сего произойти, схватилъ съ поспшностію обими изсохшими руками милые сердцу предметы и, заключивши ихъ въ кошелекъ, а потомъ за пазуху, опрометью бросился отворять дверь, все еще приговаривая: заразъ, но на сей случаи услуга его оказалась безполезна, ветхая дверь соскочила и упала прямо на лоснящійся лобъ Лейбы.—

‘Ой вай миръ!’ закричалъ онъ, отскочивши шаговъ десять назадъ. ‘Какой дьяволъ эдакія вещи длаетъ? Это разбои, грабительство! Карауль!’ —

‘Перестань кричать, сумашедшій!’ — прервалъ статный Ляхъ, зажавши ему ротъ, — ‘чортъ ли теб велитъ не отпирать, когда велятъ?’

‘Ахъ это вы, Наияснйшій! проще выбазиць, я вацъ Пана не узналъ, чтобъ меня, злыдни побылы, не узналъ, чтобъ мн сей часъ издохнуть, не узналъ!’ — ворчалъ скороговоркою Лейба, узнавши въ пришедшемъ Лих Пана Чаплицкаго, котораго красивая наружность явно отличалась отъ простаго платья, состоявшаго изъ зеленаго суконнаго жупана съ прорзами подъ рукавами, изъ подъ которыхъ виднлось исподнее платье малиноваго цвта, уланской маленькой шапочки, красныхъ кумачевыхъ шароварахъ и плисовыхъ сапогахъ.

— ‘Что же ты длалъ не отворяя мн такъ долго! Я горю нетерпніемъ, досадою, отчаяніемъ, а ты — чортъ тебя побери’…

— ‘Я молился Пану Богу. Пустъ Вельможный не гнвается.’

— ‘Ужъ не золотому ли, котораго вылили вы въ Аравійскихъ пустыняхъ?’ — спросилъ съ самодовольнымъ хохотомъ Ляхъ. При семъ Лейба содрогнулся, но долженъ былъ также улыбнуться и присовокупить свое осиплое: хе, хе, хе! Панъ жартуетъ надъ бдными Жидами.’

— ‘Ну триста чертей съ вами и съ золотомъ! я не о томъ пришелъ поговорить. Кстати вотъ и вино! По крайней мр не жутко будетъ просидть минуты дв въ этой отвратительной лачуг’…

— ‘А что жъ длать,’ — подхватилъ лукавый Жидъ,— ‘добро вамъ Панамъ говорить такъ, а бдному Лейб гд взять? Паньски поборы, горлки никто не пьешь, да и нкому продать, да и нчего….

— ‘Молчи, скаредный! знаемъ ваги доходы.— Дери, да сбирай чубатыхъ мужиковъ! воля теб дана, чего жъ ты еще хочешь, ненасытный?’

— ‘Хе, хе! Панъ можетъ быть не знаешь, что нчего уже брать,— вс обголли.

— ‘Кожу сдирай, да продавай!’ — прибавилъ улыбаясь Чаплицкій. Да чортъ побери какъ ихъ, такъ и тебя! Что мн до этого за нужда? я еще не усплъ и слова сказать: — хочешь ли денегъ?…

Лейба съ поспшностію схватилъ засаленный яломокъ и подставилъ его съ раболпною униженностію предъ Паномъ, но, вроятно, вспомня, что шабашъ наступилъ, а въ яломк деньгамъ не оставаться же, или замтя, что Чаплицкій не слишкомъ торопится дать ему оныя, медленно надлъ опять яломокъ и заложа руки въ боковыя карманы, искусно потряхивалъ оными, давая чрезъ то понятіе объ ихъ пустот.

— ‘Кто ихъ не хочетъ,’ — сказалъ онъ со вздохомъ — ‘но для Вельможнаго можно все сдлать и безъ денегъ. Вы такъ милостивы, такъ житечны, такъ снисходительны, такъ…. такъ человколюбивы, такъ… такъ….

— ‘Такъ жидолюбивы, хочешь ты прибавить?’— И отвтомъ послужило ему многозначительное: хе, хе, хе! и почти земной поклонъ.

— ‘Послушай же, Лейба, ты помнишь, я говорилъ теб о молоденькой двушк, Которая живетъ у Эконома Суботинскаго села.

— ‘Какъ ее забыть? она такъ слична, какъ Рахиль, какъ Іудиъ, какъ Ева…

— ‘Словомъ какъ пнкна кобита.

— ‘Точно такъ, далибугъ, точно такъ! она мн ночи не даетъ спать!..

— ‘Ужъ и ты не влюбился ли въ нее?’ сказалъ Чаплицкій, захохотавъ во все горло,

— ‘Хе, хе! какъ то можно, что это вы, Наияснйшіе!— Я только думалъ, какъ бы это сдлать, чтобъ она была вашею.

— ‘Я не могу доле жить безъ нея? Слышишь ли, Лейба — я хочу, я требую отъ тебя, чтобы ты поскоре сдлалъ, какимъ бы то ни было образомъ! Однако славное у тебя вино! ты врно ожидалъ меня?

— ‘По паньскому приказу.’

— ‘Ну что жъ, ты усплъ?— Говори! согласенъ ли Экономъ?’

— ‘Гмъ, гмъ! онъ все твердитъ одно и тоже: она оставлена только на мое попеченіе, покуда придетъ его Панъ Хмльницкій, который отъ отца Лудвиги назначенъ попечителемъ ей.’

— ‘Да что мн Хмльницкіе и вс дьяволы на свт?’ — закричалъ вспылчиво Подстароста — ‘я я хочу имть ее — и этого довольно!’

— ‘Давно бы, Ясновельможный, имли ее, когда бы явились въ своемъ вид, и потребовали ее насильно. Кто бы вамъ смлъ отказать — такому великому Пану? А то, съ позволенія Вацъ Пана, всякъ подумаетъ, что такъ, какой нибудь Шляхта, и сама Лудвига тогда не то бы сказала.’

Чаплицкій призадумался, но наконецъ покачалъ головою.

— ‘Ахъ Лейба, — ты не знаешь, какъ страстно, какъ пламенно я люблю ее… Мн бы хотлось, чтобъ и Лудвига полюбила меня не за одно только богатство и знатность!’

— ‘Хе, хе, я не знаю за что же еще любятъ….’

Чаплицкій бросилъ на него презрительный взглядъ.

— Негодный! ты этого не понимаешь! Я самъ до сихъ поръ не испыталъ того сладостнаго чувства, которое вполн теперь обладаетъ мною. Съ одной Лудвигой могу я быть счастливъ, и какъ приятно видть, что любятъ тебя, а не достояніе твое! Лейба, сдлай, коли можешь, чтобъ я былъ любимъ Лудвигой! я набью твои яломокъ золотомъ!’

— ‘Чтожъ съ этого, если она Вацъ Пана и любитъ, когда вы не хотите насильно взять ее къ себ?’

— ‘Лейба! ты знаешь, что на меня такъ сказано, будто я обезчестилъ многихъ двицъ этой страны. Притомъ же въ ныншнихъ обстоятельствахъ не надо обнаруживать наказному Гетману нарушенія ихъ правъ. Какъ бы я желалъ, чтобъ это проклятое завщаніе попалось мн въ руки?’

— ‘Вай, вай! славная мысль!’ — воскликнулъ Жидъ, ударя себя по лбу — ‘его можно имть?’

— ‘Что ты говоришь, Лейба? Какимъ это образомъ? я позолочу твою бороду — говори поскоре!’

— ‘Вотъ вамъ бумага и перо!’ — сказалъ Жидъ, торопливо принеся то и другое.— ‘Напишите къ Эконому отъ име’ Подстаросты, чтобъ онъ явился къ вамъ и далъ отчетъ, по какому праву онъ содержитъ у себя Лудвигу?’

— ‘Ну что жъ, безтолковая голова? Онъ узнаетъ тогда меня — и весь планъ мой разрушится.’

— ‘Нтъ! якъ Пана Бога кокамъ, нтъ А принесу ему это повелніе и буду провожать къ вамъ. Тутъ мимоходомъ зайдемъ въ корчму.’

— ‘Понимаю!’ вскричалъ радостно Ляхъ, ‘ты чортъ на выдумки и змія обольщенія.’

Въ минуту повеленіе было готово, Чаплицкій отбросилъ перо и призадумался.

‘Однако, Лейба! какая же изъ этого польза? Лудвиги я все таки не буду имть, если она не люби изъ меня. Я не могу оскорбить ее и обезчестить себя!’

— ‘А мы это сей часъ узнаемъ! Кажется, я вамъ могу поручиться объ ея любви…. я догадываюсь……

— ‘Ты такъ думаешь?’

— ‘Мало ли чего я думаю? Я мыслю, что и Вельможный не оставитъ за такую услугу бднаго Лейбу.’

— ‘Будь увренъ въ моей признательности, а это возьми покамстъ на первый разъ! и При семъ Чаплицкій бросилъ кошелекъ, попавшій прямо въ разставленный карманъ Жида, умильно при семъ ослабившагося

— ‘Пусть же Панъ идетъ теперь въ село и поговоритъ съ Панною Лудвигою, пока нтъ дома Эконома. Я пойду вслдъ за вами и свое дло сдлаю, какъ не льзя лучше. Завтра поутру явлюсь къ вамъ съ отчетомъ и надюсь принести приятную всть. Найнизшій слуга вельможнаго Пана. Я кое что еще приготовлю.’

— ‘Ахъ! Лейба, ты придаешь мн новыя силы и надежду. И такъ слово Гонору, ты завтра долженъ быть у меня. Прощай!’

— ‘Падамъ доногъ! Желаю Пану всякаго счастія и успха въ любви! хе, хе, хе!’ проворчалъ Жидъ и съ поспшностію возвратился въ свой кабинетъ, вроятно, взглянуть на обольстительные дукаты и предашься вполн удовольствію — лицезрть ихъ, но мы на сей разъ оставимъ Лейбу въ такомъ плнительномъ занятіи и послдуемъ въ село Суботово, куда спшитъ также и Панъ Чаплицкій.

ГЛАВА II.

Стала слава, стала слава,
Сталы и поговоры,
Дана тую двчиноньку
Що чорныи бровы.
Мал. псня.

Напрасно цнители изящнаго старались бы полюбоваться, во время, описываемое здсь, веселыми танцами или хороводами двическими, сборищами и различными играми, вечеринками, досвитками и тому подобными удовольствіями, которыя съ такою приятностію умютъ разнообразить ныншныя Украинки, удовольствіями, носящими на себ отпечатокъ простоты, невинности, чистосердечія, плнительной скромности, застнчивости и святой нравственности. Тогда было не до псень, не до веселья. Всеобщее чувство, гнетущее Малороссіянъ, уподоблялось плачу Іереміи надъ погибающимъ Іерусалимомъ, или, если позволятъ такъ выразиться, жалобному, пронзительному воплю крокодила надъ умирающимъ человкомъ, котораго онъ самъ привелъ въ сіе положеніе. Какъ бы то ни было, но повторяю, что Малороссія представляла тогда самую печальную картину опустошенной страны: — это была пустыня, оглашаемая только унылыми стонами и тщетными жалобами, которымъ никто не внималъ, не могъ, или не хотлъ внимать, и изрдка трогательными псенками случайно заблудшаго путника отрады.

При всемъ томъ Малороссіяне, или потому, что уже начали привыкать къ новому Египетскому рабству (такъ называли они власть Поляковъ), или потому, что человку и въ самой крайности доступны иногда сладостныя чувства, составляя по вечерамъ маленькій кругъ, разговаривали между собою, а молодые люди, предавшись отъ горя беззаботности и приговаривая свою любимую присловицу: атъ врагъ его беры! вжежъ гиріне не буде! даже осмливались, подъ унылый звукъ соплки выбивать тропака съ юными двами, по временамъ боязливо и съ осторожностію посматривавшихъ вокругъ себя, какъ будто опасаясь вторженія голоднаго волка, или внезапнаго появленія бшенной собаки.

Таково было расположеніе духа и обитателей села Суботова, когда Чаплицкій, оставя Жида, пробирался къ дражайшему предмету. Оставя вс заботы, Суботовцы вполн начали предаваться сельскому удовольствію, которое еще боле увеличила присоединившаяся къ соплки разгульная кобза. Старики, припоминая молодечество, собрались вокругъ танцующихъ, и горькая улыбка ихъ выражала прискорбіе объ утрат лтъ минувшихъ, невозвратныхъ.

Одно только существо не раздляло всеобщаго удовольствія и не предавалось приличному своимъ лтамъ занятію. Это была юная, прелестная Лудвига, питомица Эконома. Опершись на ошулу {Верея.} своихъ воротъ и вперя неподвижный взоръ на землю, она о чемъ-то размышляла, но волненіе полной груди, стянутой пурпуровымъ корсетомъ, сверкающія слезы на черныхъ пламенныхъ очахъ, блдность, покрывающая ея привлекательное личико, обнаруживали противное, то есть, что ея мысли находились въ безпорядк, это обстоятельство еще подтверждалось тмъ, что юная два по временамъ общипывала, хотя безъ надобности, зеленый передникъ я блую узорчатую сорочку, да изрдка посматривала на высокіе, желтые черевички съ пестрыми чулками, безъ вниманія иногда перебирала дв полныя темнорусыя косы, соединяющіяся между собою искусно сдланнымъ изъ розовыхъ лентъ бантомъ, и поигрывала разноцвтными намыстами, изобильно разсыпанными на ея роскошной груди.

— ‘Что ей попритчилось?’ сказалъ молодой парень, ведя за руку другаго и повидимому оскорблявшійся уныніемъ Лудвиги. ‘Была двка, какъ полная рожа {Цвтокъ сего имени.}, а теперь не отъ того, не отъ сего хоть ты ей рожна дай неприступу.’

— ‘На всякаго своя пора приходитъ, любезнйшій!’ — отозвался другой!— ‘Почему знать? можешь быть и Лудвига печалится объ своей недол?’

— ‘Да и въ самомъ дл!’ подхватилъ третій, ‘она бдненькая круглая сирота — ни отца ни матери! по невол взгрустнется! ‘

— ‘Вотъ еще! да ей Экономъ разв не лучше другаго отца? Вишъ, какъ приодлъ, да приходилъ!’

— ‘Встимо!’ — подхватилъ первый, ‘у кого бда за плечами, тому не до пригожества, а она вишъ какъ причепурилась, словно Пава! Нтъ хлопцы!’ присовокупилъ онъ вздохнувши: ‘Я знаю, отъ чего это Лудвига такъ раскапустились.’

— ‘А что бы такое?’ вопросили прочіе съ нетерпніемъ.

— ‘Да такъ, багацько говоритъ, да ничего слушать!’

— ‘Разв мы раскажемъ кому, что ли? Полно Грицай, съ другими притаивайся, а съ нами нчего.’

— ‘Ну такъ, замтили ль вы того Ляха, который иногда по вечерамъ сносыгается шутъ?’

— ‘Какъ этого волка не замтить! Дьяволъ бы его побралъ! онъ всегда разстроиваетъ наше веселье!’

— ‘То-то и оно! Надобно бы его отучить окаяннаго: онъ-то и Лудвигу съ ума сводитъ!’

— ‘Вотъ что! Э, братъ, такъ мы съ нимъ по свойски развдаемся!’

— ‘Въ самомъ дл!’ — подхватили прочіе. ‘Что намъ Ляхъ? у насъ есть свой Панъ — нехай ему легенько згадается. Плюемъ на всякаго бродягу Ляха.

— ‘Потише, хлопцы! что вы такъ разплевались? и сказалъ одинъ пожилой мужикъ, прислушавшись къ ихъ дружескому разговору.— ‘Какъ бы не было хуже вамъ за это!’

— ‘А разв мы не вольны думать, что намъ заблагоразсудится?’

— ‘То-то нтъ, любезный! Мы теперь, благодаря Бога, живемъ у своего Пана, какъ у Бога за дверми, а что будетъ дальше…. не знаемъ!’

— ‘Вошь пришелъ проклятый вщунъ!’ — сказалъ Грицай съ негодованіемъ.— ‘Ну чтожъ? какъ живемъ, такъ и будемъ жить, лишь бы Богъ далъ здоровья нашему Пану.’

— ‘Ну, если нашего Пана убили, Боже сохрани! что тогда скажешь, прешелеповатый?’

— ‘У насъ останется Панычь! нехай здоровъ будетъ, вельможный Тымишъ. А съ нимъ и море по колно! что за горе? объ этомъ нчего и толковать, я

— ‘Мн что-то не врится’ — продолжалъ мужикъ, и теперь Ляхи всюду запаковали, почему звать, можетъ и насъ приберутъ къ рукамъ?’

— ‘На теб бы и окотилось это. А у насъ руки отпали — что ли? Еще дадимъ отпоръ всякому, другому, прочему!’ — сказалъ Грицай, сжавши могучіе кулаки. ‘Да что его слушать? вотъ мы на первыхъ же парахъ зададимъ такого пиру этому заклятому бродяг, что ему и небо съ овчинку покажется. Такъ ли, хлопцы?’

— ‘Именно!’ подхватили вс единогласно, — ‘только покажись онъ.— О, мы постоимъ за себя!’

— ‘Дурни, дурни!’ — сказалъ пожилой мужикъ, покачивая головою.— ‘Разв мн не также прискорбно смотрть на своевольство Ляховъ и на бдную Лудвигу?— Да что мы сдлаемъ сами? Только что останемся виноваты предъ своимъ же Паномъ.’ — Сіи слова, сказанныя уврительнымъ тономъ, привели въ раздумье молодцовъ.

— ‘Кирюкъ говоритъ что-то дльное!’ — проворчали они, посматривая на Грицая, который, какъ говорится, былъ душею молодецкаго общества.

— ‘А разв ты не можешь донести объ этомъ Панычу?’ возразилъ онъ.— ‘Ужъ сами же не станемъ расправляться. Возыся конъ съ конемъ, волъ съ воломъ, а свинья объ тынъ колы не съ кмъ.’

— ‘Вотъ что дло, то дло!’ — прибавилъ Кирюкъ, — ‘если такъ, то и я не прочь.’

— ‘Однако подальше, подальше, ребята! вишь дьяволъ, какъ легокъ на помин, да прямо такъ и чепичкуетъ къ Лудвиг.’

При появленіи Чаплицкаго, красовавшагося на сромъ поляк, вс крестьяне отхлынули по дворамъ, оставя мсто веселья совершенно пустымъ. Унылая тишина и прерывистый шопотъ заступили мсто бывшаго шуму, и вс съ боязнію посматривая <испорчено>шившаго, по видимому, вниманія на происшедшую суматоху.

— ‘Эй добродій!’ отозвался Грицаи, бодро выступя противъ грознаго неприятеля. Вашеци вроятно надобенъ вашъ молодой Панъ?’ — И не получивши никакого отвта, продолжалъ: а если къ нему, то есть къ Вельможному Пану Тимоею Хмльницкому дорога, то я вашеци проведу самъ, чтобъ въ случа добродій не заблудился.’ — Чаплицкій съ презрніемъ улыбнулся и поворотилъ лошадь ко двору Эконома. Тогда разсерженный Грицай сталъ на дорог, и, будучи подстрекаемъ одобрительными знаками товарищей, схватилъ лошадь за узду.— ‘Если же не къ Пану прихалъ приятель, то ступай назадъ, потому что я не пущу дальше.’

— ‘Увидимъ!’ — проворчалъ Чаплицкій, и далъ волю арапнику приласкать бдную спину Грицая.

— ‘Что не на своего брата врно наскочилъ?’ — сказалъ кто-то возвращающемуся <испорчено>дочный ударь отъ могучаго кулака взбшеннаго паробка.

— ‘Что тутъ за смхъ, хлопцы?’ сказалъ Кирюкъ.— ‘Нашихъ бьютъ, да наши же и смются! Надобно поколотишь этого Ляха!’

— ‘Да, чортъ возьми!’ прибавилъ Грицай, задыхаясь отъ злости, — ‘я бы и самъ за себя постоялъ, да уговоръ лучше денегъ. Не выпускайте Ляха изъ села. Я сей часъ дамъ знать Панычу!’ — Между тмъ Чаплицкій слзъ съ лошади и привязалъ ее къ втвистому вязу, украшавшему ворота Эконома, привтливо подошелъ къ Лудвиг и отвсилъ самый учтивый поклонъ.—

‘Якъ можетъ, пенкна Панно?’ {Здоровы-ли, прекрасная барышня?}

Лудвига была, какъ говорится, сама не своя: она вспыхнула, потупила очи, и наклоненіемъ головы отвчала на лестное привтствіе Ляха.

‘Какіе у васъ наглецы!’ — продолжалъ Чаплицкій. ‘Не имя сами нжныхъ чувствъ, они желаютъ, чтобы весь свтъ не осмливался обольщаться прелестною двой, но это не въ нашей вол: кто можетъ запретить своему сердцу не любить того предмета, который невольно очаровываетъ насъ Какъ вы думаете, прелестная Лудвига?’

— ‘Я ничего не думаю…. я думаю, что можетъ быть и такъ…. что такъ другіе думаютъ.’

— ‘Такъ думаютъ вс, но въ особенности’ — прибавилъ съ чувствомъ страстный Ляхъ, схвативши ея руку, которую она какъ будто силилась вырвать, — ‘но въ особенности т, которымъ счастіе доставило случаи испытать сіе сладостное, невыразимое чувство.’

— ‘Я ничего не знаю … мн, можетъ быть, не слдовало бы говорить съ вами…’ — произнесла дрожащимъ голосомъ Лудвига, и слеза повисла на ея черныхъ рсницахъ.’

— ‘Отъ чего жъ такъ, милая Лудвига, быть можетъ, вамъ запрещено говорить со мною, или я оскорбилъ своимъ неумышленнымъ разговоромъ?…

— ‘Ахъ нтъ…. но….

— ‘Если слова мои не противны, то я презираю всякое запрещеніе, которое кто-либо осмлится сдлать вамъ.

— ‘Но говорятъ, что Ляхи обманываютъ нашихъ бдныхъ двушекъ…

— ‘О не врь этимъ бреднямъ, моя прелестная, прекрасная Лудвига! Я уже сказалъ вамъ, что зависть говоритъ устами вашихъ козаковъ, что одна только пламенная любовь наша тому виною. Такъ неужели бы вы запретили любить себя тому, кто при этомъ роковомъ отказ можетъ лишиться блаженства въ сей и будущей жизни, — можетъ Сдлаться убійцею самаго себя?…

— ‘О Боже васъ сохрани отъ этого!.. Но ахъ! что я сказала, несчастная?

— ‘Не стыдитесь своего чувства, божественная Лудвига! Ты еще не знаетъ, какъ упоительно любить и быть любимымъ!’ — произнесъ Ляхъ, съ нжностію прижимая руку ея къ своему сердцу, и пристально глядя на опущенныя очи Лудвиги и на ея сильно волнующуюся грудь и нжный пурпуръ, покрывшій ея прелестныя ланиты. Ляхъ чувствовалъ трепетаніе ея руки, понялъ свое блаженство и желалъ бы продлить его до безпредльнаго времени, но въ сію минуту получилъ сильный ударъ по плечу и невольно оборотился. Движеніе, сдланное имъ, заставило взглянуть и Лудвигу, но она вдругъ закричала и скрылась отъ глазъ изумленнаго Ляха. Передъ нимъ стоялъ теперь довольно высокій и стройный козакъ, котораго сложеніе съ перваго взгляда обнаруживало его необыкновенную силу, а черты лица — благородство и твердость характера. Хотя онъ былъ и молодъ, но черныя, нахмурившіяся брови, смугловатый цвтъ лица и судорожное движеніе губъ — длали его мрачнымъ и грознымъ.

Чаплицкій невольно смутился, видя неподвижный взоръ, устремленный на него, и бездйствіе Козака, но оскорбленная любовь возопіяла.

— ‘Цо то значы?’ вскричалъ онъ, окинувши глазами съ ногъ до головы противника.— а Что теб надобно отъ меня?’

— ‘Удовлетворенія за обиду, нанесенную моему крестьянину!’ — сказалъ довольно грубо молодой Козакъ.

— ‘А такъ я имю удовольствіе говорить съ самимъ Паномъ Зиновіемъ Хмльницкимъ?’

— ‘Покамстъ съ сыномъ его! Ну теперь ты на меня довольно насмотрлся. Отвчай же мн, кто ты и по какому праву смешь своевольничать въ чужомъ владніи?’

Чаплицкому хотлось сохранить свое инкогнито, но видъ опасности и насмшки окружавшихъ Козаковъ привели его въ замшательство.

— ‘Разв невольно прозжать Поляку,’ сказалъ онъ, ‘гд ему вздумается, и побить каждаго подлаго мужика, преграждающаго ему дорогу?’ — Хмльницкій заскриплъ зубами и бросилъ убійственный взглядъ на Подстаросту.

— ‘Негодный!’ — вскричалъ онъ запалчиво, замахнувшись нагайкою, — я могу наказать тебя подобнымъ же образомъ, я не позволю никакому Ляху соблазнять моихъ крестьянокъ, а тмъ боле такому подлому Шляхт. Гей, хлопцы! отмстите за своего брата! онъ не достоинъ, чтобъ я возложилъ на него свою руку.’

— ‘О это ужъ слишкомъ!!— возопилъ разъяренный Чаплицкій, выхватя свою саблю. — ‘Я научу тебя, дерзкій малчишка, какъ говорить съ своими повелителями!’

— ‘Очень желательно выучиться — наказывать ихъ!’ — возразилъ Хмльницкій, обнажая свою турчанку, и съ ловкостію отразилъ ударъ Чаплицкаго.

Искра, брошенная на сухой порохъ, всегда производитъ свое дйствіе. Иногда самое малйшее произшествіе влечетъ за собою много важныхъ послдствій? Если бы Парисъ не влюбился въ Елену, Троя существовала бы, если бы Пап не понадобились деньги, расколъ Лютера не возъимлъ бы своего начала и полвка не лилась бы кровь человческая, если бы не буря, разбившая корабль Карагенянъ, Римъ не сдлался бы владыкою свта, если бы не бунтъ въ Париж, извстный подъ именемъ частей города, Наполеонъ не былъ бы Императоромъ и пр. и проч. Наконецъ, еслибъ Чаплицкому не приглянулась хорошенькая Лудвига, Малороссія или не существовала бы, или долго, долго носила бы на себ шяжкое иго Поляковъ. Но это законъ судьбы, предопредленіе свыше, или проще сказать, по нашей народной поговоркъ: Чему бытъ, тому не миновать. Недолго продолжалась неровная битва, и отлетвшая на сторону сабля Чаплицкаго засвидтельствовала о совершенномъ его пораженіи. Кровь хлынула изъ раны и вмст раздался унылый вопль со двора Эконома.

— ‘Ой вай миръ! вай миръ!’ — кричалъ съ другой стороны прибжавшій Лейба.— ‘Что вы тутъ надлали? Ой вай миръ!….

Хмльницкій невольно смутился — и великодушіе заступило мсто злости. Онъ подошелъ къ истекавшему кровью Чаплицкому и съ состраданіемъ началъ поднимать его.

— ‘Очистить комнату въ моемъ дом для этого Пана!’ — сказалъ онъ.

— ‘Прочь, нечестивецъ!’ — прохриплъ Чаплицкій, ‘я не нуждаюсь въ твоей ненавистной помощи!’

— ‘Не трогайте его, ради Бога!’ — закричалъ подбжавшій Жидъ,— ‘я самъ возму на себя отвтственность доставить Пана въ надежное мсто. Ваи, вай! что вы надлали?’

— ‘Разв онъ теб знакомъ?’ спросилъ съ безпокойствомъ Тимоей.

— ‘Ахъ какъ же! онъ и вашъ и мой Панъ!’ — прибавилъ онъ шопотомъ: ‘это вельможный Подстароста, недавно вступившій въ эту должность!’

— ‘Кто же ему велитъ длать такіе безпорядки? на другой разъ ему наука. Хлопцы! приказываю забыть о томъ, что здсь случилось,— слышите!— а ты, Кирюкъ,— останься на помощь Жиду.’

Мгновенно окружавшіе разсыпались, и лишенный чувствъ Чаплицкій былъ отнесенъ на носилкахъ въ корчму Лейбы.

ГЛАВА III.

Не боится Козаченько
Ны грому ны тучы!
Мал. псня.

Спустя нсколько времени посл происшествія, описаннаго предъ симъ, воина, производившаяся съ такимъ ожесточеніемъ, окончилась во вредъ Малороссіянамъ. Не излишнимъ почитаю сказать нсколько словъ о побудитльной и главной причин сей войны съ ея послдствіями.

Сказано уже, что при возшествіи на престолъ Владислава IV Малороссіяне успокоились, или, лучше сказать, надялись успокоиться, и жестоко обманулись. Уніаты не преставали притснять Схизматиковъ, а вельможи Польскіе подъ видомъ покровительства первымъ, и подъ видомъ распространенія новой вры, безчеловчно поступали съ послдними, отнимая у нихъ имущество, спокойствіе и даже самую жизнь. Такіе поступки алчныхъ властителей, несообразныя съ объявленными привиллегіями и льготами, привели въ справедливое негодованіе угнетенныхъ, — и чувство мести, подобно электрическому удару, сообщилось всмъ вообще. Мятежъ вспыхнулъ въ Малороссіи, и Козаки избрали себ предводителемъ Павлюка — мужа, отчаянно храбраго, но не слишкомъ опытнаго въ военномъ ремесл и, къ несчастію, довольно легковрнаго. Въ первомъ же сраженіи подъ Кумеикями 16 Декабря 1636 года Павлюкъ былъ совершенно разбитъ и вынужденнымъ нашелся въ безпорядк отступать къ мстечку Боровиц. Здсь Ляхи обнаружили подлость и низость, недостойныя даже самыхъ грубыхъ и дикихъ народовъ: побждая оружіемъ, они не стыдились прибгать къ самимъ унизительнымъ обманамъ. Потоцкій предложилъ миръ вождю козаковъ, объявляя прощеніе и милость Короля вмст съ прежними привиллегіями, если они сдадутся безъ битвы, въ противномъ случа угрожалъ уничтоженіемъ его войска. Павлюкъ, не надясь на свои силы, и полагаясь на слова коварнаго вельможи, положилъ оружіе, былъ схваченъ со многими полковниками и отправленъ подъ названіемъ плнника въ Варшаву, гд и подвергся ужасной казни: съ Павлюка живаго содрана съ головы кожа, и, набитая мякиною, выставлена на позоръ въ Чигирин. Такое несчастіе должно бы устрашить козаковъ, но они въ семъ случа уподоблялись разъяренной собак, на которую поднятая палка или брошенный камень имли противное вліяніе, а посему съ наступленіемъ весны новыя толпы подъ предводительствомъ Гетмановъ Остраницы и Гуна напали на безпечныхъ Поляковъ. Нсколько разъ поражали ихъ и совершенно почти разбили Потоцкаго при рчк Стариц. Но сей полководецъ Польскій и на сей разъ не устыдился прибгнуть къ прежней низости, заключилъ на прежнихъ условіяхъ миръ, и тогда какъ Гетманъ Остраница ненаученный, по какому-то странному затмнію ума человческаго, оплошностію своего предшественника и понадясь на условія мира, распустилъ свои войска по городамъ и селамъ, а самъ отправился въ Каневъ для принесенія благодарственнаго молебствія Богу за дарованную побду, Поляки, предувдомленные о семъ отъ Жидовъ, окружили монастырь и захватили въ плнъ Гетмана вмст съ 31 первйшими Малороссіянами, отправили въ Польшу, гд и преданы были безчеловчному, превышающему человческое понятіе наказанію. Самъ Гетманъ съ нкоторыми приближенными былъ колесованъ: медленно тянули ‘изъ нихъ жилы по колесамъ до самой кончины, а прочіе Малороссіяне были, или пробиты насквозь желзными спицами, или пригвождены къ доскамъ, или растерзаны желзными лапами, или четвертованы, д

ХМЛЬНИЦКІЕилиПРИСОЕДИНЕНІЕ МАЛОРОССІИ.