ХЕРСОНСКІЙ ФИЛОСОФЪ Г. ЧУЙКО.
ХЕРСОНСКІЙ ФИЛОСОФЪ Г. ЧУЙКО.
Н. Л.
‘Дло’, No 11, 1869
Херсонский философ г. Чуйко, Благосветлов Григорий Евлампиевич, Год: 1869
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Кто бы могъ подумать, что у насъ, среди херсонскихъ степей, скрывается философъ, которйго мы до сихъ поръ не могли замтить потому, что херсонскія степи досел славились только тонкорунными баранами. Философъ этотъ никто иной, какъ г. Чуйко, адресовавшій въ No 292 ‘Петербургскихъ Вдомостей’ длинное посланіе редакціи ‘Дла’, по поводу коротенькой рецензіи, напечатанной въ 9-й кн. этого журнала и высказавшей наше мнніе о ‘Критическихъ опытахъ’ Тэна. Въ посланіи своемъ г. Чуйко упрекаетъ насъ за то, что мы, во-первыхъ, не понимаемъ такого великаго критика, какъ Тэнъ, во-вторыхъ, за то, что мы, по своему крайнему невжеству, смшиваемъ публициста съ критикомъ, и слдовательно опять не понимаемъ теоріи критики. ‘Этимъ вы обнаружили, обращается къ намъ херсонскій философъ, что вы или совершеннйшій новичекъ въ дл мысли, непонимающій еще очень многого, или порядочно уже пожившій публицистъ, котораго опытъ не спасъ отъ невжества’.
Что можетъ быть прискорбне этого обвиненія, и притомъ исходящаго изъ устъ нашего единственнаго на всю Россію философа, г. Чуйко? Осуди насъ въ невжеств вс органы русской печати, мы могли бы пройти молчаніемъ ихъ приговоръ, но когда обвиняетъ насъ философъ, только изъ скромности удалившійся на пастбища херсонскихъ овецъ, мы должны были оглянуться на себя и въ тоже время обратить вниманіе на того, кто насъ обвиняетъ.
Это очень понятная черта чувства самосохраненія. Когда слышишь о себ неблагопріятное мнніе, то естественно рождается вопросъ: кто его произноситъ и иметъ ли онъ право произносить его? Это заставило насъ познакомиться поближе съ г. Чуйко, изучить его не только какъ философа, но посмотрть на него и съ другой стороны, а именно со стороны знанія русской грамматики, науки, какъ извстно, обязательной не только для философа, но и для кадета третьяго класса.
Вроятно, г. Чуйко согласится съ нами, что первой признакъ самаго безнадежнаго невжества — это незнаніе того языка, на которомъ мы ршаемся писать. Разсматривая Херсонскаго философа въ этомъ отношеніи, мы пришли къ самымъ печальнымъ результатамъ. Увы! единственный нашъ философъ не иметъ никакого понятія о томъ язык, на которомъ онъ адресовалъ намъ свое посланіе. Просимъ извинить насъ, читатель, если мы нсколько утомимъ ваше вниманіе, занявшись преподаваніемъ г. Чуйко элементарныхъ правилъ русскаго синтаксиса и орфографіи. Помнится намъ, что сей г. Чуйко года два тому назадъ издалъ брошюрку, озаглавленную: О искусств. Брошюрку эту, конечно, никто не покупалъ, никто не прочиталъ, соображая очень правильно, что если г. Чуйко не съунлъ грамматически озаглавить свою пустую книжонку, то чего же ожидать отъ нея дальше? Прошло два года, въ которые, кажется, могъ бы г. Чуйко взять нсколько уроковъ изъ русскаго языка, но увы! онъ не только не подвинулся впередъ, но попятился назадъ. Въ предисловіи его къ ‘Критическимъ опытамъ’ Тэна мы находимъ слдующіе перлы, которые не длаютъ особенной чести нашему философу: ‘Это движеніе (французской мысли), пишетъ г. Чуйко, возникло, какъ отпоръ, какъ реакція той разлагающей (!?) литератур гостинной, будуара и публичнаго бала, которыя были введены нравами второй имперіи’. (Стр. VII.) Читатель недоумваетъ, къ чему тутъ относится слово которыя — къ гостиной, будуару и публичному балу или къ литератур? Грамматически къ послднимъ существительнымъ, а логически къ первому, т. е. къ литератур, такъ что у г. Чуйки граматика видимо ссорится съ его логикой. Дале, на стр. 333 мы встрчаемъ слдующую фразу: ‘Въ добавокъ ко всему эта греческая ветошь ежеминутно дерется отъ его грубыхъ прозаическихъ причудъ’. Тутъ ужъ мы ршительно ничего не понимаемъ и слово дерется должны отнести насчетъ крайняго тупоумія переводчика Тэна. Потомъ часто попадаются выраженія такого рода: ‘начало второй имперіи, разлившееся такимъ кровавымъ заревомъ, сильный толчекъ… ярко и ясно теперь виденъ (стр. V и VII.) Неужели вы, г. Херсонскій философъ, не понимаете, что ни на одномъ мало-мальски литературномъ язык нельзя сказать: начало разливается, толчекъ виднъ. Внесли г. Чуйко слабоватъ въ русской грамот, то еще мене силенъ онъ во французской. Такъ, на стр. 232 онъ переводитъ Тэна слдующимъ образомъ: ‘Будучи простымъ журналистомъ (говорится о Свифт), все состояніе котораго заключалось въ кротечной землиц въ Ирландіи’ и т. д. Откуда это вы взяли, г. Чуйко кротечную землицу, которою вы награждаете здсь Свифта. Вотъ французскій подлинникъ: Simple joui’iialiste, ayant pour tout bien un petit bnfice d’Jrlaude. Подлинникъ ясно говоритъ о бенефиціи, т. е. о церковной должности, съ которой соединялся извстный доходъ, а вы эту должность превратили въ землицу. Ну можно ли такъ переводить излюбленнаго вами Тэна! Вдь ни Тэнъ и ни одинъ біографъ Свифта не могъ вамъ наврать такой ерунды, чтобы Свифтъ былъ собственникомъ кротечной землицы въ Ирландіи. И вотъ такъ-то переведены вами ‘Критическіе опыты’ Тэна, гд можно собрать, у кого есть охота обучать васъ русской грамматик, богатые и разнообразные матеріялы для оцнки вашей неисправимой безграмотности. И вы еще ршаетесь упрекать другихъ въ невжеств! Вроятно, вы надялись, что мы спустимъ вамъ эту храбрую выходку даромъ.
Теперь мы намрены разсмотрть г. Чуйко со стороны его логики. Если онъ въ грамматик остановился на точк замерзанія, то относительно логики и ожидать отъ него нечего. И дйствительно, Кифа Мокіевичъ, сравнительно съ нашимъ херсонскимъ философомъ, былъ бы истиннымъ Кантомъ. Длая отзывъ о ‘Критическихъ опытахъ’ Тэна, мы поставили вопросъ очень ясно, мы сказали, что если у критика нтъ никакого опредленнаго міросозерцанія и общественнаго идеала, то онъ великимъ критикомъ не можетъ быть назвавъ. Кажется, мысль ясная и нетребующая разжевыванія. Кто же не знаетъ въ наше время, что великій мыслитель или критикъ тмъ и великъ, что у него есть опредленная, строго-обдуманная система мышленія, есть идеалъ, къ которому онъ всми силами стремится и, разрушая старые предразсудки и ошибки своихъ предшественниковъ, создаетъ новое міросозерцаніе, даетъ новый поворотъ умственному движенію своего времени. Въ этомъ смысл Декартъ былъ великій мыслитель. Онъ разрушилъ средневковое тупое поклоненіе авторитету своимъ: я сомнваюсь. Беконъ, положившій начало реальному знанію, нанесъ ршительный ударъ схоластической рутин своимъ: я знаю то, что наблюдаю, и но праву называется великимъ. Дарвинъ, открывающій обширные горизонты человческой мысли своей покой теоріей о развитіи органической жизни, также великъ. Но вс они велики не потому, что такъ угодно назвать ихъ какому нибудь г. Чуйко, а потому, что они дали новое направленіе умственной культур и обогатили ее новыми идеями, новыми истинами. У всхъ этихъ мыслителей и подобныхъ имъ есть ясная я опредленная задача, на которую можно указать пальцемъ. Но за какія же особенныя заслуга вы отпустили величіе Тэну? Въ чемъ его міросозерцаніе и гд онъ его предъявилъ намъ? Чтобы отвчать на этотъ вопросъ прямо и просто, вы начинаете нести такую дичь, что становится стыдно за васъ, г.Чуйко. Въ вашемъ безграмотномъ предисловіи, мы, между прочимъ, читаемъ слдующія строки: ‘внося общіе пріемы, Кондильяка, столь свойственные французскому складу ума, онъ (Тэнъ) усложнилъ ихъ всмъ научно-историческимъ матеріаломъ, выработаннымъ въ XIX столтіи въ Германіи, во Франціи и въ Англіи, въ равной степени пользуясь началами, выработанными Воклемъ въ исторіи, Джономъ Стюартомъ Миллемъ въ логик, Гегелемъ и Гете въ критик’ и т. д. (стр. VIII). Подумайте только, что это была бы за злосчастная голова у великаго Тэна, если бы весь этотъ сумбуръ дйствительно могъ помститься въ ней. Бокль и Гегель, Милль и Гете — и все это уложилось и переварилось въ одномъ Тэн. Положимъ, что кто Нибудь, желая похвалитъ васъ, сказалъ бы, что г. Чуйко усложнилъ свои критическіе пріемы, совмстивъ въ своей голов Писарева и г. Н. Соловьева, Добролюбова и г. Коринъ. На что бы вы походили въ этотъ живописномъ костюм! Вдь вы даже не подозрваете той общеизвстной истины, что чмъ самостоятельне наша мысль, тмъ мене она способна разбрасываться по разнымъ, и притомъ противоположнымъ, направленіямъ. Очевидно, вамъ хотлось во что бы то ни стало превознести Тэна,— а ума-то на это не хватило,— вы и начали натягивать на него чужой мундиръ, совершенно ему несвойственный. Тэнъ развился подъ вліяніемъ Шеллинга, Гете и Бетховена, какъ онъ самъ о себ говорить, и на этомъ развитіи онъ остановился., Онъ эстетикъ въ критик, эклектикъ въ философіи, дилетантъ въ искуств, а въ конц концовъ не великій критикъ, а великій болтунъ, у котораго съ Вовлекъ нтъ ничего общаго.
Для too, чтобы опровергнуть насъ, вамъ слдовало, повторяемъ, прямо указать намъ, что вотъ то-то и то-то сдлано великимъ Типомъ, что вотъ его міросозерцаніе, которое если и не принадлежитъ ему вполн, то имъ разработано и распространено, а вы вмсто этого начинаете лепетать, что и англійскіе журналы расхваливали Тэна. Изъ того, что англійскіе журналы часто хвалили лошадей Дерби, еще не слдуютъ, что самъ Дерби или его лошади были великими учеными. Противъ похвалъ англійскихъ журналовъ мы могли бы представить вамъ такое же количество отзывовъ о Тэн во французскихъ журналахъ, которые никогда не считали его выше посредственности. Притокъ замтимъ вамъ, что если вы еще вздумаете указывать на англійскіе журналы, то просимъ васъ цитировать ихъ. Этого требуетъ самая обыкновенная литературная добросовстность. Тогда мы будемъ знать, какіе именно англійскіе журналы и какого оттнка мнній соглашаются съ вами, что Тэнъ великій критикъ. Вы, конечно, понимаете, почему мы этого требуемъ. Представьте, если бы кто нибудь вздумалъ составить себ мнніе о покойномъ Писарев по фельетонамъ ‘Петербургскихъ Вдомостей’, писаннымъ подъ буквою Z: какое бы онъ получилъ понятіе о Писарев? Когда Писаревъ былъ живъ, Z постоянно лаялъ на него, когда Писаревъ умеръ, тотъ же Z и тотъ же Коршъ начали умиляться имъ и хвалить его. Не забывайте, г. Чуйко, то такихъ Хлестаковыхъ найдется — конечно не столько, сколько насъ,— но не мало и въ англійской журналистик.
Намъ слдовало бы еще побесдовать съ херсонскимъ философомъ о его философіи или теоріи критики, но наши счеты съ филистерами давно уже кончены, и когда наступаетъ день, тогда не слушаютъ няниныхъ сказокъ ‘о бломъ бычк’. Кого это г. Чуйко хочетъ убдить, кром г. Корша, печатающаго его стати, что современному критику нуженъ какой-то чистый (а то бываетъ еще не чистый?) анализъ и полная отчужденность отъ всхъ соціальныхъ и политическихъ интересовъ нашего времени. Назадъ тому лтъ тридцать такіе ученые колпаки были въ мод, а теперь ихъ не найдешь даже въ херсонскихъ степяхъ. Если наука и жизнь разъ подали другъ другу руку, то уже никакое филистерство не разорветъ ихъ больше.