‘Русская Мысль’, кн.IX, 1891
Характеры или нравы этого века. Жана де-Лабрюйера. С предисловиями Прево-Пародоля и Сент-Бёва. Перевод П. Д. Первова, Лабрюйер Жан, Год: 1891
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Характеры или нравы этого вка. Жана де-Лабрюйера. Съ предисловіями Прево-Пародоля и Сентъ-Бёва. Переводъ П. Д. Первова. Изданіе журнала ‘Пантеонъ Литературы’. Спб., 1890 г. Жанъ де-Лабрюйеръ, мявшій въ самый разгаръ французскаго абсолютизма, не могъ, какъ мыслитель, подняться на такую высоту, съ которой ему было бы видно, на какихъ несправедливыхъ и потому шаткихъ основахъ покоился старинный режимъ во Франціи. ‘Онъ былъ слишкомъ далекъ отъ революціи,— говоритъ Прево Пародоль,— чтобы предчувствовать ее, онъ былъ слишкомъ привязанъ къ своему мсту въ общественной іерархіи, чтобы думать, что ее нкогда можно будетъ передлать сверху до низу, онъ слишкомъ близко видлъ прочность того монархическаго и аристократическаго монумента, который внушалъ тогда уваженіе всей Европ и которому не грозила еще никакая опасность, чтобы желать или предвидть, и, притомъ, издалека, разрушеніе или потрясеніе этого величественнаго сооруженія’. Но хотя Лабрюйеръ не догадывался, что французскій колоссъ стоитъ на глиняныхъ ногахъ, тмъ не мене онъ прекрасно понималъ своихъ современниковъ: горожанъ, ученыхъ, адвокатовъ и этихъ наглыхъ вельможъ, которые ‘входятъ не иначе, какъ производя давку’, а во время королевской мессы образуютъ обширный кругъ у подножія алтаря ‘и, повернувши лицо къ государю, молятся, кажется, на него, а не на Бога’..Его портреты придворныхъ превосходны, описаніе двора блещетъ остроуміемъ и вдумчивою наблюдательностью. Къ сожалнію, Лабрюйеръ не былъ художникомъ и потому не могъ придать своимъ выводамъ и наблюденіямъ форму органическаго цлаго, вс части котораго были бы спаяны общею идеей, выраженною въ отдльныхъ образахъ. Въ его Характерахъ вы встртите портреты, а не типы, созданные присутствіемъ поэтическаго генія и вдохновеннаго творчества. Возьмите, напримръ, его Онуфрія и вы увидите, какъ справедливо замчаетъ Прево-Пародоль, что этотъ лицемръ правдоподобне и ближе къ дйствительности, чмъ Тартюфъ Мольера. Онуфрій ближе къ дйствительности, потому что онъ блдне Тартюфа и лишенъ тхъ яркихъ красокъ,— благодаря которымъ комедія Мольера производитъ на насъ потрясающее впечатлніе. Въ этомъ же сгущеніи красокъ, отмченномъ печатью творчества, лежитъ причина того, что объ Онуфріи знаютъ только спеціалисты въ исторіи литературы, между тмъ какъ Тартюфа читалъ каждый образованный человкъ. На этомъ примр мы еще разъ убждаемся въ справедливости того положенія, что натурализмъ, кропотливая врность, съ которой снимаются самыя мелкія черты, не могутъ замнить истиннаго творчества и только поэтическое вдохновеніе обезпечиваетъ себ полное безсмертіе.
Не будучи поэтомъ, Лабрюйеръ былъ, какъ мы сказали сейчасъ,— превосходнымъ наблюдателемъ. Въ немъ моралистъ чередуется съ психологомъ, который безстрастно заглядываетъ въ тайники нашей души и до тонкости постигъ женское сердце. Онъ полонъ остроумныхъ идей, которыми пользовались слдовавшіе за нимъ писатели. Т главы изъ его замчательнаго труда, гд онъ говоритъ о корол, о вельможахъ, о придворныхъ нравахъ, играютъ роль предисловія къ знаменитымъ Персидскимъ письмамъ Монтескьё. Точно также его любовь къ природ и навянная этою любовью смлая мысль, впервые отданная на судъ французовъ XVII вка, ‘что люди зависятъ отъ мстности въ отношеніи своего ума, расположенія духа страсти, вкуса и чувствъ’, заставляютъ видть въ немъ предшественника Руссо. Лабрюйеръ умеръ въ 1696 г., но по своему міросозерцанію онъ стоитъ ближе къ слдующему вку, чмъ къ своимъ современникамъ. Сентъ-Бёвъ утверждаетъ, что его Характеры изобилуютъ блестящими зернами, давшими пышные всходы въ XVIII столтіи.
Тотъ же Сентъ-Бёвъ съ сожалніемъ замчаетъ, что писатели XVIII вка относились съ обиднымъ равнодушіемъ къ памяти Лабрюйера, потому что онъ ‘казался недостаточно дятельнымъ и недостаточно спеціализированнымъ союзникомъ этого вка, полнаго враждебности и ‘страсти’. Теперь эта несправедливость заглажена и Лабрюйеръ занялъ по праву принадлежащее ему мсто во французской литератур. Это мсто признается всми почетнымъ, такъ какъ онъ оставилъ въ наслдіе потомству цлый рядъ идей, сохранившихъ свою силу и для нашего времени. Дйствительно, въ Характерахъ есть глава ‘О сердц’, въ которой какъ бы мимоходомъ бросаются замчанія настолько цнныя, что они служатъ точками отправленія для современныхъ романистовъ-психологовъ. ‘Прекращеніе любви,— пишетъ Лабрюйеръ,— есть чувствительное доказательство того, что человкъ ограниченъ и что сердце иметъ свои предлы’. Разв эта мысль не ложилась въ основу позднйшихъ произведеній, которыя защищали свободу чувства и до* называли, что всякая связь между мужчиной и женщиной, легальная или нелегальная, преступна съ нравственной точки зрнія, если не освящена чувствомъ? ‘Иные,— продолжаетъ Лабрюйеръ,— долго еще видятся по привычк и толкуютъ на словахъ о взаимной любви, между тмъ, ихъ манеры давно уже говорятъ, что они не любятъ другъ друга’. Это замчаніе можетъ послужить исходнымъ пунктомъ для многихъ повстей, гд выводится на сцену потухающая любовь и предвидится возможность наступленія новаго чувства. ‘Любовь — слабость, мои лечиться отъ нея — часто тоже слабость’ — вотъ, наконецъ, изреченіе, о которомъ не мшаетъ иной разъ вспомнить поклонникамъ Крейцеровой сонаты.
Переводъ Лабрюйера можетъ считаться цннымъ вкладомъ въ нашу литературу, кстати сказать, очень бдную переводами классическихъ сочиненій.