Гюи де Мопассан, Леметр Жюль, Год: 1886 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 16 минут(ы)

ЖЮЛЬ ЛЕМЕТРЪ.
СОВРЕМЕННЫЕ ПИСАТЕЛИ.

ПЕРЕВОДЪ Д—ОЙ.

Изданіе журнала ‘Пантеонъ Литературы’.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Паровая Типо-Литографія Муллеръ и Богельмавъ, Невскій, д. 148.
1891.

Гюи де Мопассанъ.

Долженъ-ли я, прежде чмъ говорить о г. Гюи де Мопассан, начать съ извиненія предъ читателемъ, безъ сомннія благовоспитаннымъ^ окружить себя ораторскими предосторожностями, подтвердить, что я не раздляю ни взглядовъ, ни поступковъ г-жи Будроа или г. Туриво, ни явной снисходительности къ нимъ разсказчика, и упомянуть о нкоторомъ талант, которымъ онъ одаренъ, не иначе, какъ высказавъ предварительно строжайшее и безусловно-сдержанное отношеніе къ характеру его сюжетовъ и къ удовольствію, которое онъ намъ доставляетъ своими разсказами, конечно, противъ нашей воли? Или же, подобно Теофилю Готье въ его извстномъ предисловіи, выступить съ нескрываемымъ презрніемъ противъ буржуазной скромности прогорклыхъ добродтелей, прокисшей непорочности и, объявивъ, что вс порядочные люди всегда некрасивы, да къ тому-же и производятъ всякія гадости втихомолку, провозгласить право художника на непристойность и серьезно вымолвить, что искусство все очищаетъ? Ни то, ни другое. Мн не зачмъ наставлять г. Гюи де Мопассана, который пишетъ, какъ ему нравится. Мн только досадно, за него конечно, что его творчество создало ему разнообразныхъ поклонниковъ и что многіе глупцы цнятъ въ немъ нчто совсмъ иное, чмъ его таланта. Досадно видть, когда бывшій ‘филистеръ’, охотникъ до пряностей, не замчаетъ разницы между мопассановскими и другими произведеніями. Вотъ почему я и жалю, что онъ не всегда благопристоенъ. Впрочемъ, еслибы разсказы его отличались только безцеремонностью автора, я бы не сталъ и упоминать о нихъ, понятно также, что желая перечитать ихъ въ порядочномъ обществ, съ цлью разбора ихъ, я буду обходить все, что слдуетъ.

Мы займемся исключительно его разсказами, т. е. главной стороной его творчества, той, въ которой онъ не иметъ себ равнаго.

I.

Разсказъ — нашъ національный жанръ. Подъ именемъ сказочки (fabliau), затмъ новеллы, онъ такъ-же старъ, какъ наша литература. Онъ отвчаетъ вкусамъ живой и втренной расы, которая любитъ разсказы, предпочитая короткіе и увлекательные — длиннымъ и серьезнымъ, не отворачиваясь, впрочемъ, и отъ послднихъ. Разсказъ былъ современникомъ мимической псни (chanson de geste) и предшествовалъ романамъ въ проз.

Понятно, онъ не оставался все однимъ и тмъ же въ различныя эпохи. Очень разнообразный въ средніе вка, поочередно гривуазный, религіозный, нравственный или чудесный, онъ главнымъ образомъ гривуазенъ (иногда нженъ) въ XVI и XVII столтіяхъ. Въ слдующемъ вк въ разсказ, впервые, прокладываютъ себ дорогу ‘философія’ и ‘чувственность’, сопутствуемыя утонченною распущенностью.

За послдніе годы разсказъ, довольно долгое время заброшенный, какъ бы переживаетъ свое возрожденіе. Мы все больше и больше торопимся, умъ нашъ требуетъ радостей, быстро преходящихъ и краткихъ впечатлній: намъ нужны романы по возможности сжатые или сокращенные, если не имется ничего другаго. Нкоторые журналы, понявъ въ чемъ дло, придумали ставить такіе разсказы на мсто передовыхъ статей и публика поршила, что если ужъ выбирать между двумя сказками, то разумется послдняя интереснй. И явилась цлая плеяда разсказчиковъ: Альфонсъ Доде, первый за нимъ Поль Аренъ, потомъ, въ спеціальномъ род разсказчики изъ Парижской жизни, Людовикъ Галеви, Жипъ, Ритаръ О’Монрой, разсказчики Figaro, Жиль-Блаза: Коппе, Теодоръ де Бовиль, Арманъ Сильвестръ, Катюнь Мендесъ, Гюи де Мопассанъ, каждый съ своеобразной манерой повствованія, нкоторые съ очень милой.

Эти маленькіе разсказы нашихъ современниковъ не вполн, понятно, схожи съ разсказчиками нашей древней литературы, каковъ Бонавептуръ Десперье, Ла-Фонтенъ, Грекуръ или Пиронъ. Извстна, обычная, почти единственная тема всхъ шутокъ этихъ патріарховъ. Подобныя вещи всегда вызываютъ даже смхъ у самыхъ серьезныхъ людей. Почему? Почему нкоторые образы пріятные человку, сами по себ возбуждаютъ въ немъ, приизвстныхъ обстоятельствахъ смхъ? Почему грубыя стороны комедіи любви приводятъ почти всхъ въ веселое настроеніе? Потому что насъ поражаетъ забавный контрастъ между высокими чувствами любви и ея часто весьма грубосмшными проявленіями. Кром того, комедія указываетъ намъ, съ одной стороны, на вчные, неукротимые порывы инстинкта, обнаруживающіеся среди общества, надлежащимъ образомъ образованнаго и воспитаннаго и точно закованнаго въ броню законовъ, традицій и врованій,— порывы, совершенно неожиданно выскакивающіе изъ-подъ самой ихъ темной и благообразной массы и сразу опрокидывающіе прочно установившуюся репутацію, съ другой стороны, мы встрчаемъ въ комедіи несомннное невжество, одолвающее высочайшіе авторитеты или какія бы то ни было благодтельныя мропріятія. Выходки нисшей природы человка противъ соціальныхъ условій, какъ продукты инстинкта возмущенія и любви къ безпрепятственнымъ наслажденіямъ жизнью, присущи, можетъ быть, каждому человческому существу съ момента появленія его на свтъ. Смхъ надъ подобными вещами, стало быть, неизбженъ, какъ вы ни старайтесь казаться лучше и выше другихъ.

Тотъ-же старинный, неистощимый фондъ встрчается и у современныхъ намъ разсказчиковъ, особенно у трехъ-четырехъ, которыхъ я не стану здсь называть. Интересно, однако прослдить, что они прибавили къ этому фонду, особенно г. де Мопассанъ.

II.

Не впадая въ большую ошибку, можно сказать, что разсказы г. Гюи де Мопассана для насъ приблизительно тоже, что были сказки Ла-Фонтена для его современниковъ. Сопоставленіе обоихъ сборниковъ можетъ стало быть навести насъ на поучительныя размышленія относительно различія временъ и разсказчиковъ.

Сказки Ла-Фонтена прочитываются на школьныхъ скамьяхъ, съ Виргиліемъ подъ рукой, для маскированія передъ надзирателемъ запрещенной книги. Шалуны института Моронваль читаютъ ихъ даже въ капелл, во время богослуженія и хвастаютъ этимъ. По выход изъ школы прочитываешь современную литературу и если бы случайно вамъ опять попали въ руки эти маленькіе разсказцы, они показались бы вамъ приторными. Но поздне, когда все перечитано и когда не то чтобы разочаруешься, но становишься серьезне, когда наслажденіе чтеніемъ заключается въ возбужденіи только ума, тогда сказки Ла-Фонтена, представляющіяся въ надлежащемъ свт, могутъ показаться завлекательными. Веселый людъ въ нихъ, почти всецло искусственный, но тмъ самымъ и нравится намъ. Семь или восемь фигуръ, всегда однхъ и тхъ-же, какъ въ итальянской комедіи: монахъ или сельскій священникъ, погонщикъ муловъ или крестьянинъ, простоватый мужъ-купецъ или судья, отрокъ, монахиня, простушка, служанка или мщанка — вс они сохраняютъ свою роль и физіономію неизмняемыми и никогда не дйствуютъ иначе, какъ по предписанному, вс, кром разв мужей, довольны жизнью, веселаго, смшливаго нрава, и вс, отъ лоснящагося рыла до личика, окаймленнаго рюшемъ (guimpe), заняты одной въ мір вещью, одной — и все тутъ, мсто дйствія — монастырь, садъ, комната въ кабачк или какой-нибудь замокъ въ Италіи. Плутовскія продлки, переодванія, подмны, недоразумнія и легкія сказки, основанныя на случайностяхъ невроятной доврчивости, удивительная простота, очаровательное простодушіе во всей этой фантазіи и кое-гд искра дйствительности, черты, схваченныя живьемъ, но разбросанныя, приплетенныя не кстати, иногда набросокъ ландшафта, прочувствованный и граціозно очерченный, чуть замтная струйка нжности или едва уловимое облачко меланхоліи… Вотъ, въ общемъ, сказки Ла-Фонтена. Неискусственность и однообразіе дйствующихъ лицъ и сюжетовъ не мшаютъ этимъ сказкамъ быть прелестными по своей краткости и неподражаемой граціи. Мы сейчасъ увидимъ чмъ будутъ отличаться разсказы современные отъ тхъ, что были двсти лтъ назадъ.

Мн хотлось-бы отыскать разсказъ Бонома и исторійку г. де Мопассана, въ которыхъ данныя были-бы приблизительно одинаковы, такъ чтобы сопоставленіе двухъ разсказовъ освтило намъ то, что мы ищемъ. Но я ничего не нахожу, потому именно, что г. де Мопассанъ заимствуетъ сюжеты и подробности своихъ разсказовъ у ближайшей, живой дйствительности. Мн придется, поэтому, принять за приблизительно схожіе разсказы хоть ‘Колокольчикъ’ (La clochette) и ‘Прогулку за городъ’ (Une promenade la campagne). Въ сказк Ла-Фонтена пятьдесятъ стиховъ, она прелестна и случайно дйствительно дышетъ поэзіей легкой и изящной. Помните юношу:

Который средь луговъ, на берегу ручья

Такъ нжно ласки расточалъ двиц юной

О зубкахъ блыхъ, ножкахъ голыхъ, тл миломъ,

А Іо тутъ-же, съ колокольчикомъ на ше

Тмъ временемъ бродила и траву щипала…

Затмъ, тотъ-же ‘школьникъ’ сбиваетъ съ пути ‘тихой ночью’ тёлку, подвязавъ ей колокольчикъ, и заключительный стихъ, полный протяжной, неопредленной прелести:

Красотки, убгайте

Лсовъ густыхъ и ихъ глубокаго молчанья.

Теперь взгляните, какъ въ ‘Прогулк за городъ’ все опредляется и ‘реализируется’, припомните г. и г-жу Дюфуръ, дочь ихъ Генріетту на качеляхъ въ кабачк Бездна и обоихъ лодочниковъ, и рощу Лиль-Англё, и прогулку матери въ параллель съ дочерью, и на заднемъ план г-на Дюфуръ съ молодымъ человкомъ съ желтыми волосами, будущимъ мужемъ, — все это придаетъ идилліи значеніе иронической дйствительности, то печальной, то пошло-грубой. Замтьте, что героиня Ла-Фонтена молоденькая двочка ‘съ тломъ милымъ’, двица Мопассана крупная брюнетка. Эта разница какъ будто ничто, однако она характерна.

Точно также можно спросить себя, во что-бы превратилась подъ перомъ г. Мопассана ‘Влюбленная куртизанка’. Разсказъ премиленькій и прямо трогательный и нжный, но происходитъ неизвстно гд, въ Италіи кажется, ‘среда’ ничтожная, персонажи прямо безличны. Очевидно, что г. Мопассанъ, наткнувшись на тотъ же сюжетъ, отнесся бы къ нему совсмъ на иной ладъ. Констансъ наврно, думается мн, не осталась-бы граціознымъ и полу-реальнымъ существомъ итальянской сказки: она превратилась-бы въ ‘двицу’ съ какимъ нибудь особымъ признакомъ. Онъ былъ-бы студентомъ, или ученикомъ живописи, или приказчикомъ моднаго магазина. Началась бы исторія вроятно въ Бюльё, закончилась бы въ другомъ уголк, не мене реальномъ и на многое можно было бы насмотрться, и вокругъ центра дйствія было-бы разбросано множество маленькихъ деталей, многозначительныхъ, трогательныхъ, живописныхъ или жестокихъ.

Стало быть намъ нравится нчто иное, чмъ то, что было по вкусу нашимъ отцамъ, и прежде всего разсказъ г. Мопассана обратился въ реалистическій. Просмотрите его произведенія: во всхъ почти найдете вы фактъ, схваченный на лету, чмъ нибудь интересный, какъ доказательство глупости, безотчетности, эгоизма, подчасъ даже человческой доброты, или забавный, какъ неожиданный контраста — слдствіе ироніи вещей, во всякомъ случа нчто случившееся или по меньшей мр наблюденіе, выхваченное изъ жизни и мало по малу принявшее въ ум писателя живую форму маленькаго разсказа.

И вотъ, вмсто погонщиковъ муловъ, садовниковъ и простолюдиновъ древнихъ сказокъ, вмсто Мазетъ и кумы Пьера, являются крестьяне и крестьянки, какъ дядя Валлонъ и служанка его Роза, дядя Омонъ, дядя Готкорпъ, дядя Шико и тетка Маглоаръ, и многіе другіе. (Служанка фермы, Веревка, Деревянные башмаки, Боченокъ, и т. д.)! Вмсто почтенныхъ торговцевъ и судей, сходныхъ по судьб и по лицу — вотъ г. Дюфуръ, желзный торговецъ, г. Караванъ, главный приказчикъ морскаго министерства, Морэнъ, мелочной торговецъ (Une partie de campagne, En famille, и т. д.). Вмсто веселыхъ кумушекъ или притворщицъ-монашенокъ, вотъ маленькая м-мъ Лельевръ, Маррока, Рашнё, Франческа Рандоли (Une ruse, Marocca, Mademoiselle Fіfі, les Soeurs Kondoli). Не стану говорить, какого рода монастырями г. де Мопассанъ замняетъ монастыри Ла-Фонтена.

Вслдствіе такого реализма разсказы не всегда бываютъ веселы. Есть между ними печальные, въ особенности-же грубые. Это понятно. Большинство ихъ почерпнуто въ классахъ и ‘сред’, гд инстинкты особенно сильны и слпы. Понятно, что тутъ не приходится постоянно смяться. Почти вс дйствующія лица становятся неприглядне и мрачне отъ одного только перехода изъ искусственной атмосферы старинныхъ гальскихъ разсказовъ въ рзкое освщеніе дйствительнаго міра. Какая разница, напримръ, между юной двушкой, разгульной, задуманной въ общемъ смысл, мимоходомъ, какъ существо милое и пикантное,

Приносящее удовольствіе безпечнымъ дтямъ,

и двицей, какова она есть, во всей реальности своего положенія, своихъ пріемовъ, своихъ рчей, классифицированной, мало того, занесенной въ списокъ. Это уже далеко не то же лицо, совсмъ не то. И тоже во всхъ остальныхъ разсказахъ.

Прибавьте, что вопреки прирожденной веселости, г. де Мопассанъ, какъ и многіе изъ писателей его генераціи, напускаетъ на себя сумрачность и мизантропію, сообщающія многимъ изъ его разсказовъ особенно горькій оттнокъ. Ясно, что онъ любитъ и выискиваетъ самыя крайнія проявленія любви, выражающейся желаніемъ (Fou? Marocca, la Bche, la femme de Paul и т. д.), и эгоизма, грубости, наивной жестокости. Достаточно указать на его типы крестьянъ: вотъ одни изъ нихъ, угощающіеся колбасой на труп своего дда, котораго они упрятали въ хлбопекарный ящикъ, чтобъ улечься спать на единственную въ дом кровать. Другой, трактирщикъ, заинтересованный смертью какой-то старухи, весело отъ нея отдлывается, постепенно опаивая ее водкой. Дале, фермеръ насилуетъ служанку, затмъ, женившись на ней, бьетъ ее безпощадно за то, что она не приноситъ ему ‘робятъ’. Другіе — стоящіе вн законовъ, — браконьеры и пираты Сены, забавляются какъ дти, убивая стараго осла изъ ружья, заряженнаго солью, рекомендую вамъ также забавы св. Антонія съ его пруссакомъ (Un rveillon, Реtit ft, Une fille de ferme, l’Ane, St. Antoine).

Г. де-Мопассанъ съ неменьшимъ пристрастіемъ подбираетъ самыя ироническія сопоставленія идей и фактовъ, комбинаціи чувствъ, самыя неожиданныя, самыя озадачивающія, наиболе приспособленныя къ оскорбленію въ насъ какой либо иллюзіи или нравственной чуткости,— комическое и чувственное. Впрочемъ, къ счастью, авторъ всегда примшиваетъ къ нимъ комическое и чувственное не то чтобы ради очищенія ихъ, но для того, чтобы смягчить тяжелое впечатлніе расказа.— Въ то время, какъ другіе рисуютъ намъ войну и ея послдствія на пол битвы или въ семействахъ, Г. де-Мопассанъ, выдливъ себ частицу изъ общаго вопроса въ неотъемлемую собственность, показываетъ намъ, какъ вражеское вторженіе отразилось на домахъ, о которыхъ упоминаютъ обыкновенно только иносказательно. Вы не забыли удивительной заключительной жертвы Бульде Сюифъ и поведенія необыкновенныхъ чувствъ облагодтельствованныхъ ею лицъ, а въ Mademoiselle Fifi — возмущенія Рашель, удара ножемъ, двицу на колокольн, которую провожаетъ и затмъ цлуетъ священникъ и на которой женился патріотъ, не имющій предразсудковъ. Замтьте, что Рашель, Буль-де-Сюифъ, священникъ изъ Un baptme (вотъ и все кажется) суть несомннно самые симпатичные типы разсказовъ г. Мопассана. Взгляните также на Пансіонъ Телье, идущій подъ предводительствомъ ‘Maдамы’ на первое причащеніе ея племянницы и на необычайные контрасты, отсюда проистекающіе, или же на ‘плутни’ капитана Готривъ для возбужденія въ маленькомъ Андре отвращенія къ мамашиной постели, и на совсмъ особое впечатлніе, выступающее при этомъ изъ книги (Mal d’Andr), при которомъ спрашиваешь себя, иметъ-ли оно право быть смшнымъ, даже и тогда, когда оно страшно-смшно.

Есть въ этихъ разсказахъ и въ нкоторыхъ изъ другихъ какая-то торжествующая грубость, предвзятое намреніе разсматривать людей, какъ животныхъ смшныхъ и жалкихъ, широкое презрніе къ человчеству, правда переходящее въ снисходительность, какъ скоро вступаетъ въ дло…. dіvumquе hominunique voluptas, aima Venus: все это въ большинств случаевъ смягченное живостью и откровенностью разсказа, во всякомъ случа веселостью, полной естественностью, а также (говорю не безъ страха, хотя это и объяснится впослдствіи) самой глубиной чувственности художника, которая по крайней мр избавляетъ насъ отъ непристойностей.

Ибо, на мой взглядъ, между этими двумя свойствами существуетъ большая разница и будетъ полезнымъ указать ее,— непристойность есть скоре достояніе прежнихъ сказокъ, чувственность-же только современныхъ. Непристойность заключается скоре въ насмшк, остроуміи, изощряющемся надъ нкотораго рода вещами, она — школьническая шутка или дло порочнаго старика, она иметъ подкладкой нчто запрещенное и слдовательно идею правила, отсюда-то въ сущности и вся ея соль. Чувственность игнорируетъ это правило или забываетъ о немъ, она открыто наслаждается вещами и опьяняется ими. Она не всегда забавна и нердко переходитъ даже въ меланхолію. Она можетъ быть отвратительной, когда всецло заключается въ букв ощущенія, и тогда она delectatio morosa теологовъ. Само собою разумется, что она не появляется въ такомъ вид у художника, напротивъ, движеніемъ естественнымъ и непреодолимымъ она обращается въ поэзію. Она заставляетъ содрогаться все существо, возбуждаетъ воображеніе, а чувствомъ конечности и преходимости затрогиваетъ даже разумъ.

Мало по малу низменнйшее ощущеніе расцвтаетъ въ пантенотическую мечту или же улетучивается въ крайнее разочарованіе. Surgit amari aliquid. Чувственность такимъ образомъ есть нчто мене легкомысленное и боле эстетичное, чмъ непристойность. Хороша она или дурна, я не знаю, во всякомъ случа она растлваетъ, разрушаетъ волю и угрожаетъ вр въ нравственныя начала.

Надо признаться, что она все боле и боле охватываетъ наше поколніе. Потому что, какъ говорятъ, наши нервы тоньше, что соблазна въ этомъ направленіи больше, что, кром того, врованія наши мене крпки, и весьма ничтожна въ насъ сила противодйствія. Великіе умы, и т не уцлли отъ сладкаго недуга на порог зрлаго возраста, особенно т, чья молодость прошла по тернистому пути. Чувствуешь, когда читаешь Lа femme и L’amour, что Мишле не былъ спокоенъ. Дума о женщинахъ дошла до крайности въ послднихъ сочиненіяхъ одного изъ извстнйшихъ нашихъ современниковъ: скажите, разв не слышится въ нкоторыхъ мстахъ Eau de Jouvance какъ бы нескрываемаго сожалнія ибъ отршеніи отъ участія на общемъ пиру и захватывающее чувство чего-то безвозвратнаго,— въ общемъ, хотя и подавленный недомолвками, оттнками, легкими и неясными фразами — крикъ желанія и отчаянія престарлаго Фауста, сознающаго, что онъ отдалъ добычу изъ-за призрака…. ‘Поздне, я созналъ тщету и этой добродтели, какъ и всхъ другихъ, созналъ въ особенности, что природ и дла пта до цломудрія человка’. Такое заявленіе можетъ заставить содрогнуться, насъ, простыхъ смертныхъ. Если правда, что природ ‘и дла нтъ’ до словъ стараго Просперо (и она этого не скрываетъ!), то я думаю все-таки, что обществу важно, чтобъ эта добродтель не была вполн дискредитирована и не была изъята изъ житейскаго оборота: она, кажется мн, иметъ свою цну, если не сама по себ, то какъ наилучшее, самое ршительное изъ доказательствъ воли: кто обуздалъ себя съ этой стороны, можетъ владть собой.

Какъ бы то ни было, но если чувственность, очищенная и уцлвшая только какъ воспоминаніе или сожалніе связуема даже и съ тончайшими разсчетами скептицизма, она тмъ боле подходитъ къ пессимизму и грубости въ искусств, ибо, будучи по природ своей ненасытимой и въ конц концовъ тревожной и болзненной (animal triste….), она не вноситъ представленія о мір въ его благороднйшихъ сторонахъ и, чувствуя себя роковой, охотно распространяетъ на все присущій ей роковой характеръ.

Чувственность же г. де Мопассана поразительна, онъ готовъ отдаваться ей лихорадочно, съ увлеченіемъ, онъ точно весь поглощенъ извстными образами, воспоминаніемъ извстныхъ ощущеній. Понятно, что я не ршаюсь приводить здсь образчики сказаннаго, но не угодно-ли вамъ прочесть, напримръ, исторію Марроки или любовника, убивающаго изъ ревности лошадь своей возлюбленной (Fou). Перелистывая разсказы Мопассана, вы увидите, что хотя автору и случается бывать просто неприличнымъ, но онъ чаще всего прибгаетъ къ широкой чувственности, къ той, которая — какъ бы сказать?— не локализируется, но выступаетъ всюду и длаетъ изъ физическаго міра свое любимое достояніе,— въ конц концовъ все смягчается поэзіей. Къ исходному и грубому ощущенію присоединяются впечатлнія окружающихъ предметовъ, пэйзажа, линіи, красокъ, звуковъ, благоуханій, часовъ дня и ночи. Онъ испытывалъ глубокое наслажденіе отъ запаховъ (см. Une idylle, Soeurs Rondoli, и т. д.), и дйствительно, ощущенія такого рода особенно возбуждаютъ и изнживаютъ. Правда и то, что онъ вполн наслаждается вселенной и что у него чувство любви и природы взываютъ другъ къ другу и сливаются воедино.

Такая способность ощущенія, хотя не новая, но интересная для характеристики автора столькихъ веселыхъ разсказовъ, встрчается уже въ его первоначальныхъ произведеніяхъ, въ книг стихотвореній, отличающихся широкимъ полетомъ и, не смотря на ошибки, огненной поэзіей. Три главныхъ стихотворенія — драмы любви на лон природы, съ смертельной развязкой. И какой любви? Силы неотразимой, желанія роковаго и приводящаго любовниковъ, вслдствіе ненасытимости — къ грусти, вслдствіе безумной жажды насыщенія — къ смерти (Au bord de l’eau). Авторъ Случая Г-жи Люно (Cas de М-me Luneau) выступилъ въ свтъ со стихами, наводящими на мысль о поэзіи Лукреція и о философіи Шопенгауера: это-же скрывается и въ большинств его сказокъ.

И такъ, къ старому, неизсякаемому фонду галльскихъ повствованій прибавилось много новыхъ элементовъ: изученіе дйствительности, преимущественно дйствительности пошлой и рзкой, вмсто прежней непристойности глубокая чувственность, смягченная чувствомъ къ природ и нердко соединенная съ печалью и поэзіей. Вс эти вещи не встрчаются одинаково во всхъ разсказахъ г. де Мопассана: я привожу общее впечатлніе. Среди его здоровой веселости выступаетъ подчасъ что-то неестественное или дланное. Какъ Флоберъ или Зола, онъ тоже одержимъ новйшимъ изъ писательскихъ недуговъ, т. е. пессимизмомъ и странной маніей придавать міру безобразный и грубый видъ, чуть не уничтожая такимъ путемъ психологію и добрую, старую ‘науку сердца’ и занимаясь въ то-же время передачей съ неслыханной донын рельефностью деталей этого міра, который интересенъ не самъ по себ, а только, какъ объектъ искусства: такимъ образомъ и удовольствіе самого писателя, и тхъ, кто цнитъ его и проникаетъ въ его сокровенныя мысли, заключается не боле, какъ въ ироніи, гордыни, эгоистической чувственности. Нтъ ни тни того, что звалось когда-то идеаломъ, ни малйшей заботы о нравственности, ни искры симпатіи къ людямъ, разв что одно презрительное состраданіе къ человчеству, смшному и жалкому, за то изощренное знаніе наслажденій міра, насколько оно касается чувствъ, которыя онъ способенъ питать, участіе, въ которомъ отказываютъ вещамъ, всецло отдано искусству воспроизводить ихъ въ форм, наиболе пластичной, въ общемъ положеніе мизантропическаго божества, насмшливаго и грязнаго. Удовольствіе странное, чисто-дьявольское. Я болтаю, какъ ворчливый идеалистъ, и быть можетъ сгущаю краски, но несомннно, что гордый и чувственный пессимизмъ входитъ въ сущность большей части современной намъ литературы. Такого рода воззрнія и чувства рдко встрчались въ ближайшихъ вкахъ, подобный невропатическій пессимизмъ отсутствуетъ въ классикахъ. Какъ-же могъ я сказать, что г. де Мопассанъ принадлежитъ къ числу ихъ?

III.

Онъ классикъ по форм. Въ связи съ воззрніемъ на міръ, съ чувствами и пристрастіями, отъ которыхъ отвернулись-бы классики, онъ обладаетъ всми вншними качествами классическаго искусства. Въ томъ-же, впрочемъ, заключалась и одна изъ оригинальностей Флобера: но она является боле постоянной и мене выработанной у г. де Мопассана.

‘Классическія качества, классическая форма’, легко сказать. Что это въ сущности означаетъ? Это означаетъ идею превосходства, въ соединеніи съ ясностью, трезвостью, искусствомъ композиціи, это указываетъ, наконецъ, на то, что разумъ, предшествуя воображеніи’ или чувству, воздйствуетъ на творчество и что писатель господствуетъ надъ своимъ матеріаломъ.

Г. де Мопассанъ чудесно обрабатываетъ свой матеріалъ: онъ мастеръ своего дла. Онъ сразу побждаетъ насъ качествами, которыя тмъ боле нравятся, что ихъ считаютъ характеризующими нашъ національный геній, что отыскались он тамъ, гд ихъ не ожидали встртить и что, кром того, на нихъ отдыхаешь отъ утомляющихъ аффектацій другихъ писателей. Въ три-четыре года онъ сталъ знаменитостью, и давно уже невидано, чтобы репутація установлялась съ такой быстротой. Стихотворенія его относятся къ 1880 году. Сразу почувствовалось, что въ Сельской Венер (Vnus rustique) сказывается нчто, свидтельствующее не объ одномъ только весьма горячемъ темперамент. Затмъ вышелъ разсказъ Boule de Suif (Комокъ сала), этотъ перлъ его произведеній. Одновременно г. Зола сообщалъ намъ, что авторъ также крпокъ и силенъ, какъ и его слогъ, и это обрадовало насъ. Съ тхъ поръ г. де Мопассанъ, не переставая, писалъ съ большой легкостью маленькіе, весьма сжатые разсказы.

Его проза прекраснаго качества, — ясная, прямая, безъ всякой искусственности! Есть и у него, какъ и у всхъ теперь, ловкія сочетанія словъ, счастливыя выраженія, но все у него всегда выходитъ чрезвычайно естественно, кстати и непосредственно. Обратите также вниманіе на полноту, равновсіе, хорошее расположеніе фразы, когда она почему-либо удлинняется и какъ она потомъ разомъ выпрямляется. Уже стихотворенія его, не смотря на ихъ могучую и богатую поэзію, были скоре стихами прозаика (немножко на манеръ Альфреда де-Мюссё). Это познавалось изъ различныхъ, признаковъ, напримръ, изъ малаго вниманія его къ рим, изъ отсутствія стремленія выдвигать ее, изъ того еще, что фраза движется и развивается независимо отъ системы римъ или строфы и постоянно переступаетъ ее.

Классикъ по естественности своей прозы и простот ритма своихъ фразъ, Г. де Мопассанъ классикъ и по качеству своего комизма. Боюсь, что я только что передъ тмъ до крайности очернилъ его. Скажемъ только, что веселость его тяжеловата, что т-же вещи, которыми онъ иметъ обыкновеніе насъ смшить, почти столь-же плачевны, какъ и веселы, и что, наконецъ, смшное, или кажущееся такимъ, въ конц концовъ почти всегда представляетъ какое-нибудь уродство или-же страданіе физическое или нравственное. Но этотъ родъ жестокости смха можетъ встртиться у величайшихъ и самыхъ знаменитыхъ юмористовъ и сатириковъ. Г. де Мопассанъ, хотя-бы и достаточно грубый, все-таки обладаетъ и достаточной веселостью. Комизмъ-же его вытекаетъ изъ самыхъ вещей и положеній, онъ не въ язык, не въ дух разказчика: Г. де Мопассанъ никогда не задается остроуміемъ, быть можетъ онъ и не иметъ къ этому способности, въ смысл, какъ его понимаютъ бульварные завсегдатели. За то онъ обладаетъ даромъ, разсказывая исторіи безъ намековъ, безъ красныхъ словъ, безъ намренія, безъ судорогъ,— возбуждать безмрную веселость и нескончаемые взрывы смха. Перечитайте его Boule de Suif, Maison Tellier, Bouille, Remplaant, Dcor, Patron n e, конецъ Soeurs Rondoli, или въ Hritage исторію Лесабля съ красавцемъ Мазь. Все это крупное искусство въ мелкихъ сюжетахъ, а такъ какъ классицизмъ и заключается въ умніи достигать крупныхъ эффектовъ простйшими средствами, то и понятно будетъ, что эпитетъ классика тутъ не совсмъ не у мста.

Г. де Мопассанъ достигаетъ замчательной ясности въ разсказ и обрисовк своихъ персонажей. Онъ выдляетъ и рельефно обозначаетъ съ большимъ искусствомъ, простотой и поразительной врностью главныя черты ихъ физіономіи. Завзятый психологъ замтитъ, пожалуй: что-жъ тутъ удивительнаго, когда он такъ несложны? Къ тому-же онъ обрисовываетъ ихъ только съ вншней стороны, ихъ походку, дйствія!— Такъ что-жъ тутъ длать? Душа г-жи Люно и Омона дйствительно не сложная, оттнки-же, конфликты и вся тонкая паутина идей и чувствъ исключены изъ области, избранной г. де Мопассанъ. но какъ-же быть? Міръ таковъ, и невозможно, чтобы вс мы были Обертанами, Гораціями или г-мы Морзофъ. Я высказалъ-бы здсь, еслибъ оно было умстнымъ, что въ сущности психологическій анализъ вовсе не такая уже мудреная задача, какъ полагаютъ… А миссъ Гаріеттъ, сударь? Что заставляетъ ее полюбить молодаго художника? Какую смсь должна была представлять эта любовь съ другими чувствами этой двицы! Исторія ея прошлаго, ея страданія, ея внутренняя борьба — вотъ что было-бы интересно!— Я полагаю, увы! что все это было-бы весьма банально и что миссъ Гаріеттъ тмъ именно и занимательна для насъ, что являетъ собой не боле какъ силуэтъ, странный, смшной и трогательный. Во всхъ этихъ разсказахъ ровно столько психологіи, сколько требовалось. Есть она въ Веревк (Ficelle), она-же, другаго рода, и въ Пробужденіи (Rveil), и даже, если захотите оригинальнаго соединенія чувствъ, смшанныхъ въ свою очередь съ рдкими ощущеніями (чего-то въ род Пьера Лоти, но съ большимъ количествомъ глаголовъ и меньшимъ обиліемъ прилагательныхъ), вы получите образчикъ его въ милой фантазіи Шали (Chli).

Г. де Мопассанъ обладаетъ еще однимъ преимуществомъ, которое, хотя и не составляетъ принадлежности классиковъ, все-таки чаще встрчается у нихъ и почти совершенно отсутствуетъ у насъ въ настоящее время. Онъ обладаетъ въ высшей степени даромъ композиціи, даромъ все подчинять чему-либо существенному — иде, положенію, такъ что сразу все его подготовляетъ и нее затмъ способствуетъ къ тому, чтобы придать ему большую странность и поразительность, и воспользоваться всми его послдствіями. Отсюда и отсутствіе тхъ разсужденій, въ которыя такъ охотно пускаются иные, не умющіе владть собой и охотно распускающіе себя гд только можно. Вы встртите у него описаній или пейзажей ровно столько, сколько требуется для ‘опредленія среды’, какъ говорится, описаній, прекрасно выполненныхъ, не помощью деталей, безконечно сопоставляемыхъ между собой и равнозначущихъ, но краткихъ и заимствующихъ у предметовъ только т черты, которыя выдвигаютъ или опредляютъ ихъ. Можно изучить это откровенное искусство въ разсказахъ, нсколько боле пространныхъ, какъ Boule de Suif, En famille, Un hritage. Но взгляните-ка, какимъ образомъ первая страница разсказа Ce cochon de Morin уже подготовляетъ, объясняетъ и оправдываетъ продлку бдняги, затмъ, какъ все подведено къ тому, чтобы сдлать какъ можно смшнй восклицаніе, постоянно повторяющееся: ‘ахъ, свинья Морэнъ’, какъ вс детали въ дл соблазна Генріетты негоціантомъ Лабарбъ, придаютъ ритурнели большую непредвиднность, большую сочность и все большую силу и иронію, такъ что комизмъ ея становится неотразимымъ и глубокимъ, въ самомъ конц разсказа, въ устахъ мужа Генріетты. Ясные, простые, связные и сильные, полные настоящаго, неподдльнаго смха — таковы почти вс эти маленькіе разсказы, и какая въ нихъ живость!…

Не удивительно-ли, что изъ всхъ разсказчиковъ и романистовъ, производящихъ фуроръ въ наше время, именно самый смлый и непристойный между ними наиболе подходитъ къ трезвому совершенству почтенныхъ классиковъ, что въ Boule de Suif можно констатировать примненіе прекрасныхъ правилъ, описанныхъ въ трактат о риторик и что Исторія деревенской служанки (Histoire d’une fille de ferme), устрашая щепетильность гуманистовъ, въ то-же время способна удовлетворять самыхъ завзятыхъ изъ ихъ среды. Однако оно такъ. Можно, конечно, найти сближеніе между г. Мопассаномъ и нкоторыми изъ его современниковъ. Онъ очевидно идетъ по стопамъ Флобера: въ немъ слышится, хотя и съ большей веселостью, иронія престарлаго пессимиста и, боле свободная, хоть и мене пластичная, его-же форма, опредленная и точная. Общее съ г. Зола, при меньшей густот, мрака и меньшемъ этическомъ движеніи — сказывается въ пристрастіи къ нкоторой грубости. Наконецъ и еще что-то, что невольно напоминаетъ Поль де-Кока, но умющаго писать. Одинъ изъ извстныхъ профессоровъ (тотъ, который опредлилъ Плутарха ‘Ла-Брюэромъ — апостоломъ языческой исповдальни’), не задумываясь назвалъ-бы Мопассана — тмъ-же Зола, но веселымъ и трезвымъ, или Флоберомъ, легкимъ и распустившимся, Поль-де-Кокомъ — художникомъ и мизантропомъ. Слдовательно, онъ именно самъ по себ, съ основой чувствъ и мыслей, длающихъ его человкомъ своего времени, но облекающій свои разсказы въ форму, напоминающую старыхъ мастеровъ и чуждую модныхъ аффектацій, краснобайства, темноты и презрнія къ композиціи.

Надо-ли теперь еще прибавить, что если непогршимый сонетъ и стоитъ длинной поэмы, то разсказъ, въ смысл шедевра, не можетъ сравниться съ романомъ, что даже и въ разсказахъ г. Мопассана, если внимательно всмотрться въ нихъ, найдется не мало погршностей, особенно же натянутыхъ положеній, отъ времени до времени крайностей слога (какъ напр. въ Maison Teлье, гд ради усиленія контраста онъ показываетъ намъ первыхъ причастниковъ ‘поверженныхъ на ступени храма съ жгучимъ благоговніемъ’ и ‘съ холодной дрожью божественной лихорадки’ — въ деревн! въ маленькой деревушк Нормандіи! въ малой Нормандіи!). Нужно-ли прибавить, что невозможно быть совершенствомъ. Можно даже предпочесть автору ‘Марокки’ всякаго художника, мене классическаго но и мене грубаго, и любить послдняго, думается мн, именно за утонченность и изящество его погршностей?

И все-таки, за г. де Мопассаномъ остается заслуга въ томъ, что онъ достигъ почти совершенства въ жанр, до него несовершенномъ благодаря чему ему не трудно обезоруживать строгихъ пуританъ и нравиться остальнымъ.

ЖЮЛЬ ЛЕМЕТРЪ. СОВРЕМЕННЫЕ ПИСАТЕЛИ.

Гюи де Мопассанъ.

I.

II.

III.

Читайте также:

ЖЮЛЬ ЛЕМЕТРЪ.
СОВРЕМЕННЫЕ ПИСАТЕЛИ.