Густав.
Густав.
Жанлис.
Густав, Жанлис Мадлен Фелисите, Год: 1804
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Есть человек прекрасный лицом, чувствительный, еще в цветущих летах, с пылкими неукротимыми страстями, одаренный живым воображением — и этот человек, будучи давно оставлен на своей воле, независим, привязан к большому свету, не может бояться ни прелестей порока, ни сладких приманок любви, ни хитрых обольщений сладострастия. Какое же могущество оградило его сердце? — Правила! но пылкое воображение препятствует ему размышлять. Глубокая страсть! но, будучи одарен живою чувствительностью, не может он быть постоянен, и слишком тонкий вкус — разборчивость страстной души, которой ничто обыкновенное наполнить не в силах — предохранит его навсегда от истинной, сильной привязанности: все трогает, и ничто не может удовлетворить его сердце. Какое же чудо удалило от него заразу примера, невидимые опасности удовольствия?.. Философы, гордые мудрецы, смиритесь! Его хранитель — привидение, безумная мечта — источник его благоразумия! Судите, умствуйте, раздробляйте, но верьте моим словам — рассказываю не выдумку, истину, истину, многим известную и совершенно неоспоримую.
Граф N… лишившись на пятидесятом году жены, переехал из Парижа в дальнюю деревню, и взял с собою маленького сына — ребенка пяти лет, прекрасного, остроумного и страстно привязанного к отцу. Густав со всех сторон отвечал надеждам родителя, и может ли воспитание не быть удачно, когда воспитанник и сердцем и умом способен ценить привязанность достойного наставника! Густав семнадцати лет был юноша совершенный. Желая усовершенствовать воспитание путешествием, и думая, что таком случае всего приличнее обозреть сначала отечество, граф N… поехал с сыном в Париж, где скоро занемог отчаянною болезнью. Чувствуя близкий конец, он должен был вооружить себя всею доверенностью к Божеству, чтобы решиться оставить с покорностью не жизнь, но сына, который лишался наставника и руководителя, в опаснейшую минуту бытия — в минуту открытия страстей, еще неизвестных его невинному сердцу, но пламенных и сильных. Граф N… иностранец, женившийся еще до приезда своего в Париж, совсем не имел родных во Франции, он мучился, воображая, какие опасности готовы были окружить Густава, существо единственно ему драгоценное, единственную, любезнейшую его надежду: но вера, всегда благодетельная, всегда отрадная, представила его рассудку последнее и самое сильное утешение, он с мирною доверенностью вручил своего сына Всемогущему Существу, и горестное сомнение души его прекратилось! Изготовясь к разлуке, призывает Густава, в последний раз велит ему прижаться к своему сердцу, в последний раз благословляет его, моля Провидение, да будет хранителем сего невинного, чистого сердца, в последний раз померкшие взоры его, озаренные угасающим, меланхолическим сиянием любви, с унынием, с наслаждением устремляются на прекрасное лицо Густава, как будто усиливаясь удержать любезный, улетающий образ… Густав отчаянный, поверженный на колени, рыдал и не мог оторвать своих уст от хладной руки умирающего родителя. О мой сын! — сказал ему тихий, унылый голос — о Густав! я посвятил тебе пятнадцать лет жизни, стремился навеки привязать невинное твое сердце к добродетели, я мыслил только для тебя и жил для будущего твоей жизни. Узы любви и благодарности уже ли прервутся в минуту смерти? О мой сын! не может быть! твои добродетели принадлежат мне, и в самой вечности я должен наслаждаться своим творением. Так, Густав! в сей книге жизни, в сей книге неисповедимой, где всякое дело смертного навеки неизгладимо начертано рукою Судии, все добры дела твои причтутся мне в заслугу! мне определено разделять твои награды. — Ах! кто заменит моего отца? сказал Густав, что буду, когда его не станет? — Мои друг! продолжал умирающий, глаза мои от тебя не отвратятся, душа моя будет над тобою. — О! не забудь меня, воскликнул Густав, исступленный и с содроганием сжимая руку старца, в минуту заблуждения, в минуту проступка, явись, явись мне с сим милым взглядом любви и укоризны, и сердце мое опять возвратится к потерянной добродетели, опять найдет свою невинность, и будет, будет тебя достойно! Старик при сих словах простер дрожащие руки к небу: Великий Боже! услышь его невинный голос. Так! если у вышнего трона, к которому скоро приближусь, позволено надеяться чуда, дерзну, дерзну молить Тебя: исполни желание робкой непорочности, желание любви сыновней, и Ты не отринешь моей молитвы. — Слова сии, произнесенные выразительно, проникли во глубину души Густава, трогательный, величественный образ умирающего отца, таинственный пламень, блеснувшей в его глазах, когда он с последнею молитвою поднял руки к небу, сие торжественное обещание, данное над самым гробом… сколько впечатлений святых неизгладимых, незабвенных навеки!
Густав еще раз хотел прижаться ко груди старца, но он уже боролся с смертью, скоро последнее содрогание потрясло его члены — вздохнул, запечатленные прискорбием глаза угасли и медленное течение жизни прекратилось.
Густав оплакивал долго свою потерю. Он целый год провел в уединении, задумчивый, сопутствуемый воспоминанием, видел всякую минуту отца своего на одре смерти, с поднятыми к небу руками, стремился мыслью за тайные пределы жизни, искал его в неизвестных жилищах духов, чувствовал его присутствие, слышал приятные, меланхолические звуки его голоса, и пламенное воображение расстроилось навеки. Граф N… в своей духовной назначил опекуном Густаву человека благородного и честного, но слабого характером и слишком беспечного для важных обязанностей наставника, он познакомил своего питомца с большим светом, с людьми хорошего тона, и скоро совсем перестал им заниматься. Густав, приятный, остроумный, привлекательный лицом, имел блистательные успехи в обществе. Он подружился с молодым Сельнанжем, любезным, но совершенно развратным светским человеком, и скоро сделались они почти неразлучны. Однажды Сельнанж уговорил Густава ехать в духовный концерт слушать Розару, итальянскую певицу, недавно приехавшую в Париж, и которая, как все уверяли, имела голос небесный. Густав чрезвычайно любил музыку, певица была молода, прекрасна и в самом деле пела восхитительно, короче, она поразила Густава — он влюбился в нее страстно. Сельнанж, любовник сестры ее, пригласил на другой день обеих итальянок к себе на концерт и ужин, Густав опять увидел Розару, которая своим талантом, приятностью и хитрым кокетством совершенно очаровала его душу. Густав не мог заблуждаться на счет ее характера и правил, но он еще ни в одной женщине не находил такого соединения прелестей, чувствительности, остроумия и способов нравиться. Розара занималась одним Густавом, ее обхождение было скромно и мило, на выразительном ее лице веселость ума сливалась с меланхолией чувства: сколько очарования для пылкого восемнадцатилетнего юноши! Сельнанж дал слово Розаре привезти к ней Густава, и на другой день в одиннадцать часов вечера садятся они в наемную карету, приказывают везти себя au quai des Augustins, где обе итальянки нанимали дом, останавливаются у ворот… душа Густава была в волнении, разительное воспоминание за ним стремилось. Сельнанж на вопрос кучера, когда приезжать отвечает: в четыре часа утра, бич хлопнул, карета застучала, они остались одни, во мраке у длинного, неосвещенного свода. Идут… и не успел Густав ступить на порог, ступить на поприще разврата — как видит… и волосы на голов его воздымаются! видит… предмет величественный и ужасный… образ отца, пронзающий землю и медленно восстающий! привидение устремляет на него строгий, проницающий взгляд и с страшною неподвижностью ждет его у входа… Густав затрепетал, отскочил назад, ударился об стену… Боже! сказал он задыхаясь, это он! здесь! душа его предо мною! — Что с тобою сделалось? спросил Сельнанж. Кто он? что ты видишь? — Я вижу, воскликнул Густав с исступлением, вижу… свою совесть! Он упал без памяти на руки Сельнанжа, который, не понимая странных слов им произнесенных, и приписывая случившееся обыкновенной физической причине, относит его в ближнюю комнату, где через минуту он возвращает чувство. Пойдем, Густав, говорит Сельнанж, Розара нас ожидает. Имя Розары пробудило Густава. Розара здесь? воскликнул он, осматриваясь с трепетом. Сельнанж, не отвечая, тащит его за руку, и Густав нерешимый, смятенный, не смея противоречить, следует за ним робко, с отвращением и внутренним терзанием совести. Подходят к кабинету, Сельнанж отворяет дверь, скрывается, и Густав видит себя в прелестном убежище, храме любви и удовольствия, — видит Розару, забывает свой ужас, приближается с трепетом нового, невинного сердца, упоенный страстью, находит в ней одну ангельскую красоту. Розара сама возвращает ему жестокие укоризны совести: она встает, летит в его объятия, очарование разрушено… Густав узнает в ней одну Лаису, и вдруг… бледнеет, волосы на голове его становятся дыбом… грозное, благодетельное привидение опять явилось и разлучает его с Розарою. О! не мсти мне! воскликнул он, простершись на землю, повинуюсь, повинуюсь! встает, не отвечает на вопросы Розары, пораженной изумлением, бросается из кабинета, бежит и навсегда, навсегда оставляешь сие жилище разврата, в котором добродетель его таким чудесным образом сохранилась.
С тех пор благодетельная тень сопутствует Густаву. Готовый забыться, он видит образ отца, он видит — свою совесть, и ужас спасает его от преступления. Густав женат, и не имея чрезвычайной привязанности к жене своей, но будучи совершенно беспорочен в сердце, он нежный супруг, конечно будет и нежным отцом: он счастлив, и достоин счастья.