Графъ Мольтке.
Графъ Мольтке.
Г. Брандеса. Переводъ съ датскаго.
Г. Брандеса. Переводъ съ датскаго.
I.
I.
II.
II.
Граф Мольтке, Брандес Георг, Год: 1885
Время на прочтение: 16 минут(ы)
Если бы въ начал XIX столтія спросили, кто именно представители германскаго духа, прославившіе свою родину, то намъ назвали бы мыслителей, поэтовъ, композиторовъ, людей, подобныхъ Канту, Гёте, Бетховену.
А если предложить этотъ же вопросъ въ наше время, то намъ, несомннно, назовутъ имена двухъ дятелей, безконечно много сдлавшихъ для Германіи, хотя для человчества они не сдлали ровно ничего, они прославили только свое отечество, не заставивъ, однако, любить его, но, тмъ не мене, мы не можемъ не признать ихъ за великихъ дятелей, это — Бисмаркъ и Мольтке.
Гд въ жизни нмецкаго народа искать причину, заставившую замнить великихъ людей теоріи и искусства великими людьми практики? Не отъ случая же зависитъ, въ какой именно области дятельности народъ въ данную эпоху проявляетъ свои лучшія силы? Дло въ томъ, что эти два дятеля являются олицетвореніемъ той идеи, къ которой стремились въ теченіе всего ныншняго столтія вс лучшія силы нмецкаго народа, т.-е. идеи государства. Подобно тому, какъ Шидлеръ и Кантъ, Гёте и Шопенгауеръ — представители германской мысли и поэзіи, такъ Бисмаркъ и Мольтке,— дипломатъ и полководецъ,— являются типическими носителями идеи государства или, точне, военнаго государства. Таланты великаго дипломата и великаго воина, такъ удачно соединенные въ лиц Фридриха II, государственнаго дятеля и героя, государя и полководца, здсь, какъ бы по принципу раздленія труда, являются распредленными между двумя могучими личностями. Фридрихъ Шлегель въ молодости своей писалъ слдующее: ‘Самыя великія идеи, воплотившіяся въ нашъ вкъ,— это: Вильгельмъ Мейстеръ, философія Фихте и французская революція‘.
Берлинскій раціоналисть Николаи, другъ Лессинга и противникъ Гёте, отвчалъ на это: ‘Нтъ! Фридрихъ Великій, Сверо-Американскіе Штаты и картофель, по меньшей мр, такія же великія явленія’.
Эта антитеза неврна. Гёте въ своемъ Вильгельм Мейстер удляетъ гораздо больше мста государственной экономіи (картофелю) и Американскимъ Штатамъ, нежели философіи Фихте и французской революціи. Онъ одинаково несочувствеино, полемически относится какъ къ чистому идеализму, такъ и къ принципіальнымъ переворотамъ.
Сбрасывая все лишнее съ антитезы и обостряя ее, можно опредлить ее такимъ образомъ: величайшіе представители германской идеи XVIII столтія — это: Фридрихъ Великій и Гёте.
Фридрихъ Великій создалъ небольшое, довольно крпкое, лежащее въ сторон прусское государство, но не создалъ народа. Что же это былъ за германскій народъ, среди котораго Гёте написалъ Фауста, Шиллеръ Валленштейна, Гегель свою Логику? Это было большое, несплоченное населеніе, безъ вншней власти и вліянія, безъ внутренней гордости и свободы, слишкомъ разрозненное, чтобы обладать самосознаніемъ, слишкомъ бдное, чтобы жить здоровой и счастливой жизнью, слишкомъ вялое, чтобы проявлять дятельныя силы, безъ стремленія къ захватамъ, какъ и безъ чувства политическаго единства.
Классическая нмецкая философія и поэзія были его единственнымъ связующимъ звеномъ, но он были слишкомъ высокаго, аристократическаго происхожденія, чтобы проникнуть въ народную массу. Въ нихъ было слишкомъ много правды, чтобы сдлаться принадлежностью одной націи, слишкомъ много величія, чтобы популяризоваться, он не служили ни интересамъ страны, ни потребностямъ минуты: он были достояніемъ человчества.
Но тріумфы нмцевъ въ области духа нисколько не предохранили ихъ отъ завоеванія, униженія и раздла ихъ страны французами. Германія срывала лавры безъ счета какъ въ области искусства, такъ и за борьбу мысли: она имла статуи и гимны, но не имла ни хлба, ни оружія, самые блестящіе и тонкіе умы, но никакой промышленности, великолпнйшіе воздушные замки, но никакихъ крпостей. Германія сдлалась половикомъ, о который съ презрніемъ обтиралъ ноги Наполеонъ. Названіе ‘нмецкій’ стало синонимомъ политическаго безсилія и ничтожества. Въ 1848 году съ ней могла вступить въ борьбу даже такая маленькая страна, какъ Данія.
Но съ начала нашего столтія національный духъ, хотя и скрытно, сталъ мало-по-малу сплачиваться около опредленнаго идеала,— идеала государства. Гегель возвеличилъ этотъ идеалъ въ ущербъ совсти и выставилъ принципомъ ‘государство для государства’-. Мало-по-малу, государство явилось предметомъ такого же стремленія и поклоненія, какимъ во времена Лютера была религія, а впослдствіи философія и искусство. Видно было уже, къ чему вели великое чувство всемірнаго гражданства и обширное образованіе. Теперь явились спеціальныя науки, трезвый разсчетъ и практическія стремленія къ узко ограниченнымъ цлямъ.
Въ 1778 году Лессингъ писалъ: ‘Желательно и весьма желательно, чтобы въ каждомъ государств были люди, которые стояли бы выше народныхъ предразсудковъ и хорошо понимали, когда именно патріотизмъ перестаетъ быть добродтелью’. Однимъ поколніемъ позже, во время униженія Германіи, генералъ Клаузевицъ, бывшій въ качеств нмецкаго стратега, непосредственнымъ предшественникомъ Мольтке и воспитателемъ нмецкаго генеральнаго штаба, въ стать Нмцы и французы писалъ: ‘У насъ слишкомъ мало полезныхъ предразсудковъ, свойственный намъ истый критическій взглядъ, признавая въ другихъ народахъ ихъ заслуги, раскрываетъ, при этомъ, наши собственные недостатки, что убиваетъ національное чувство, главная сила котораго и заключается въ этихъ предразсудкахъ’. Въ противорчивыхъ отзывахъ великаго мыслителя и стратега замчается ходъ развитія нмецкой мысли.
Этимъ и объясняется, что нмецкое государство, разъ оно возникло, походило не на гётевскій міръ, а на государство Фридриха Великаго.
Гёте и Фридрихъ были контрасты.
Прусскій духъ не могъ быть по душ Гёте. Онъ избгалъ Берлина и, въ теченіе всей своей жизни, былъ тамъ только одинъ разъ, и то лишь нсколько дней (въ ма 1778 г.), и ни за что не хотлъ хать туда вторично, хотя вообще повсюду сопровождалъ своего герцога, часто посщавшаго Берлинъ.
Но и Гёте былъ также не по душ Фридриху. Въ своей книг Be la littrature allemande, изливъ свою душу противъ отвратительныхъ шекспировскихъ пьесъ, этихъ нелпыхъ фарсовъ, достойныхъ канадскихъ дикарей, онъ пишетъ слдующее: ‘Ou peut, pardonner Shakespeer ces carts bizarres, car la naissance des arts n’est jamais le point de leur maturit. Mais voil encore un B’oetz de Berlichingen, qui parat sur la scè,ne, imitation dtestable de ces mauvaises piè,ces anglaises, et le parterre applaudit et demande avec enthousiasme la rptition de ces dgotantes platitudes’ {Можно простить Шекспиру его странныя погршности, такъ какъ колыбель искусствъ никогда не бываетъ зенитомъ ихъ развитія, но вотъ передъ нами Гетцъ Фонъ-Верлихнигенъ, отвратительное подражаніе этимъ плохимъ англійскимъ пьесамъ, которое понилнетси на сцен, и публика рукоплещетъ и восторженно требуетъ повторенія этихъ претящихъ пошлостей.}.
Онъ ненавидлъ вс пьесы подобныя этой, потому что он гршатъ противъ всхъ правилъ театра: ‘правила эти непроизвольны’.
Гёте и Фридрихъ — это представители нмецкой и французской идеи въ. Германіи.
Общая германская идея — это индивидуальная первобытность и независимость, естественное начало, произрастаніе, развитіе.
Французская идея — раціональное мышленіе и дятельность, общительность, общественный порядокъ, строго выдержанная воля и деспотизмъ.
Нмецкая духовная жизнь въ поэзіи, музык и философіи покоилась на первой иде, нмецкое государство на второй, вытснившей собою первую въ продолженіи послдняго столтія.
То была великая нора,— пора титанической дятельности. Великіе прометеевскіе умы жили порознь въ разныхъ маленькихъ штатахъ и городахъ, создавая людей по образу своему и не заботясь о Зевс въ Берлин. Теперь побда за Зевсомъ, возсдающимъ въ Вильгельмштрасс или въ Варцин, гд онъ, путемъ одинаковаго шаблоннаго образованія, общей воинской повинности, обмундировки, стягиванія всхъ силъ къ центральному пункту, создаетъ людей по одной государственной мрк, чеканитъ, такъ сказать, гражданъ.
Государство стало богомъ, какъ назвалъ его Лаcсаль. Оно все для всхъ. Соціальные революціонеры въ душ стараются достигнуть своихъ цлей при помощи государства, мирные граждане ищутъ защиты противъ нихъ у него же.
Основать такое всемогущее государство было не подъ силу философскимъ и поэтическимъ нмецкимъ племенамъ. Возведеніемъ своимъ на степень государства Германія всецло обязана Пруссіи. Полудикій македонецъ, страна котораго не произвела никакого поэтическаго произведенія, отличался неслыханными военными доблестями, суровый уроженецъ свернаго Піемонта, искусство котораго не могло соперничать съ искусствомъ юга, съ умлъ управлять, властвовать, дисциплинировать и цементировать. Душой его была пунктуальность, рука его и сурова и тяжела.
Безъ прусской военной традиціи графъ Мольтке никогда не сдлался, бы такимъ полководцемъ, каковъ онъ есть въ дйствительности, благодаря могучести древняго нмецкаго духа.
Въ бытность мою въ Берлин, я около пяти лтъ жилъ по сосдству съ генералъ-фельдмаршаломъ. Выходя изъ дома часа въ 3 или 4 дня, я постоянно встрчалъ его съ его стройной вытянутой фигурой, съ твердой походкой, съ нагнутою немного впередъ шеею, всегда одного, съ серьезнымъ выраженіемъ лица, съ строгой орлиной профилью и глубоко задумчивымъ взглядомъ. Иногда я встрчалъ его верхомъ — онъ еще до сихъ поръ прекрасно держится въ сдл. Фигура эта хорошо извстна во всемъ Берлин. На гулянь Unter den Linden за нимъ постоянно бжитъ множество любопытныхъ и ликующихъ дтей. Они называютъ его Vater Moltke. Въ образ его нтъ ничего театральнаго, нтъ старомодной военщины, нтъ даже усовъ. Какъ видно, это не рубака, въ род Блюхера. На немъ печать спокойствія мыслителя-полководца.
Иногда, однако, я невольно вспоминалъ, что Мольтке не всегда былъ прусскимъ- офицеромъ, но нкогда служилъ и въ рядахъ датской арміи. Съ 1812—18 года онъ посщалъ датскій кадетскій корпусъ, тогда онъ былъ стройнымъ юношей съ густыми блокурыми волосами, добрыми голубыми глазами, тихаго, общительнаго характера. Вс товарищи искренно уважали, цнили его за глубокое чувство долга, безусловную добросовстность и замчательное трудолюбіе. ‘Ему это было хорошо извстно,— пишетъ одинъ изъ его товарищей,— но онъ никогда не пользовался своимъ выдающимся положеніемъ’. Молодой сынъ мекленбургскаго офицера не могъ полюбить городъ, въ который привезъ его отецъ, пріхавшій сюда по служб. Мольтке упоминаетъ объ этомъ слдующимъ образомъ: ‘Безъ родственниковъ и знакомыхъ мы съ товарищами провели въ чужомъ для насъ город однообразно наше дтство, не зная его радостей. Обращались съ нами въ кадетскомъ корпус строго, даже жестоко, и теперь еще, когда я могу судить, во всякомъ случа, безпристрастно, я долженъ сказать: слишкомъ строго, слишкомъ жестоко’. Слова эти имютъ особенное значеніе въ устахъ такого спартанца.
Въ 1818 году Мольтке вышелъ изъ корпуса пхотнымъ поручикомъ и прослужилъ, согласно установленному обычаю, пажемъ при датскомъ двор въ Копенгаген одинъ годъ, какъ вс кадеты, пользовавшіеся казенной стипендіей (50 талеровъ въ годъ, наружность и поведеніе которыхъ тому соотвтствовали. Въ 1819 году его перевели поручикомъ же въ полкъ, стоявшій въ город Ренсбург. Прослуживъ здсь три года, онъ выразилъ желаніе быть переведеннымъ въ гвардію. Безумный честолюбецъ! Могъ ли онъ смть думать, врываться такъ прямо въ королевскую гвардію Даніи! Мольтке, конечно, получилъ отказъ и, не предвидя для себя скораго производства, подалъ, не долго думая, въ отставку. Отставку онъ получилъ — въ добрый часъ для себя, но врядъ ли. для Даніи,— Даніи, которая оставила въ немъ по себ одно лишь дорогое воспоминаніе. и то, скоре, личное — это воспоминаніе о семейств генерала Гедеманъ-Линденкроне. Этому высокообразованному, благородному семейству онъ приписываетъ самое благотворное вліяніе на свое первоначальное развитіе.
Въ 1822 году мы встрчаемъ его уже въ рядахъ прусской арміи. Выдержавъ благополучно экзаменъ, онъ былъ опредленъ подпоручикомъ въ лейбъ-гренадерскій полкъ. Отъ 1823 — 1826 года онъ посщалъ военную академію въ Берлин, цною большихъ лишеній, такъ какъ изъ дома ему не могли высылать ни гроша въ помощь. Здсь скоро замтили его блестящія способности и назначили сперва начальникомъ довольно распущенной дивизіонной школы, а потомъ, въ 1828 году, прикомандировали къ одному изъ отдленій генеральнаго штаба, которому было поручено произвести топографическія съемки въ Шлезіи и Познани. Въ 1833 году его причислили къ генеральному штабу поручикомъ и уже въ 1834 году дали чинъ капитана. ‘Къ сожалнію,— пишетъ онъ самъ,— производство при тогдашнемъ генеральномъ штаб не шло такъ быстро, какъ теперь — семь лтъ, цлыхъ семь лтъ оставался я капитаномъ, но, къ счастію для меня, эти 7 лтъ капитанства совпали съ моимъ четырехлтнимъ пребываніемъ въ Турціи’.
Въ 1845 году Мольтке женился на молодой двушк Мери Буртъ, падчериц своей сестры. Счастливое, хотя и бездтное, супружество ихъ длилось до 1868 года. Съ 1858 года онъ все время находится во глав прусскаго генеральнаго штаба. Въ датско-прусской войн, гд вообще было мало мста стратегическому искусству, онъ началъ принимать активное участіе лишь посл паденія Дюббеля. Планъ переправы на островъ Алсъ всецло принадлежитъ ему. Имя его, однако, пользовалось въ то время извстностью лишь въ военныхъ кружкахъ. Австрійскій походъ далъ ему всемірную извстность, французскій — славу перваго полководца нашего времени.
Мольтке еще въ молодыхъ годахъ выступилъ писателемъ. Каждый интересующійся личностью этого великаго человка не преминетъ, конечно, изученіемъ всего писаннаго имъ, нарисовать себ возможно ясную картину той умственной и духовной жизни Мольтке, которая открывается намъ въ его печатныхъ трудахъ. Всего лучше поможетъ, въ этомъ отношеніи, читателю описаніе его впечатлній и воспоминаній изъ періода жизни, проведеннаго имъ въ Европейской и Азіатской Турціи, подъ заглавіемъ: Письма о порядкахъ и событіяхъ въ Турціи отъ 1835—1839 г. (‘Briefe ber Zustnde nnd Begenbenheiten in der Trkei aus dem Jahren 1835—1839’). Изданныя въ 1841 г. безъ фамиліи автора, они впослдствіи снабжены были краткой, но многозначущей подписью: ‘Гельмутъ ф.-Мольтке, капитанъ генеральнаго штаба, впослдствіи фельдмаршалъ.’ (‘Helmuth у,Molike, Hauptmann ни Generalstabe, spter Feldmarschall.’). Трудъ этотъ— классическій, каждая строчка въ немъ носитъ на себ живость изложенія и печать оригинальности талантливаго писателя, отличается, къ тому же, картинностью изображенія пережитаго и мастерскимъ подборомъ интереснаго матеріала. Высокочеловческій образъ автора, его всесторонняя наблюдательность, живая, полная юмора проза,— все это, вмст взятое, не иметъ ничего себ подобнаго въ нмецкой литератур, за исключеніемъ путевыхъ очерковъ Гёте. Непринужденная, безъискусственная форма Писемъ, которыя совсмъ и не предназначались для печати, тмъ не мене, даетъ имъ право занять первое мсто въ литератур, благодаря ихъ художественности и живому отпечатку современности. Авторъ вводитъ, нисколько не стсняясь, въ разсказъ свою собственную личность, описываетъ намъ свои ближайшія отношенія къ окружающимъ его лицамъ, но, несмотря на это, въ его дловой проз есть что-то античное, напоминающее собой древнюю Грецію и ея писателей, напр., Ксенофонта, причемъ въ характерахъ и въ жизни этихъ двухъ великихъ полководцевъ нельзя вообще не замтить большаго сходства. Подобно Ксенофонту, Мольтке провелъ лучшіе годы своей жизни въ гористыхъ мстностяхъ Малой Азіи, куда онъ былъ призванъ на помощь восточному деспоту въ самую критическую для того минуту. Рчи Мольтке въ рейхстаг, немногія вообще, также сильно напоминаютъ Ксенофонта, рзкими ихъ особенностями и строгой формой. Мужественный, логически доказывающій, спокойный и проникнутый глубокой преданностію родин тонъ ихъ невольно составляетъ рзкій контрастъ въ сравненіи съ бюллетенной формой рчей другихъ современныхъ полководцевъ.
Мольтке не производитъ впечатлнія природной стихійной силы. Онъ — продуктъ высокой культуры. Бисмаркъ — стихійная сила, древній туръ двственныхъ лсовъ Германіи, собравшій въ себ разумъ 12 мужей и мощь 40 милліоновъ людей. Когда въ Германіи глубокая тина засосала все и вся, этотъ древній туръ впрягся въ государственную колесницу, разомъ двинулъ ее и быстро помчалъ съ непреодолимой силой по прямой дорог, давя и разрушая подъ ея колесами княжества, королевства, и имперіи.
Съ чисто теоретической точки зрнія, Бисмаркъ не стоитъ на высот нмецкой культуры. Богатая нмецкая философская литература не имла на него, повидимому, ни малйшаго вліянія. Нельзя сомнваться въ искренности его частыхъ упоминаній о глубоко-христіанской вр его въ Бога, въ евангеліе и пр. Онъ называетъ себя: ‘ein straffglubiger Christ’. (Христіанинъ, не мудрствующій лукаво). Вра его показываетъ, если можно такъ выразиться, такую же напряженную выправку, какъ солдата при вид полковника, прозжающаго вдоль фронта. Тмъ не мене, невольно спрашиваешь себя: въ состояніи ли онъ понимать Гёте?
По моему, нтъ, во всякомъ случа, Гёте не имлъ на него никакого вліянія. 11 не помню, чтобы онъ хоть разъ привелъ въ своихъ рчахъ слова Гёте. Шиллеръ ему скорй по душ, но нтъ сомннія, что ни одинъ поэтъ ему не близокъ душой и сердцемъ такъ, какъ Шекспиръ. Онъ родился и выросъ въ то время, когда Шекспиръ былъ кумиромъ романтиковъ и проникъ къ семейному очагу всхъ и каждаго въ Германіи. Онъ глубоко изучилъ его и постоянно цитируетъ, но изъ всхъ шекспировскихъ типовъ любимый герой его, повидимому, Готспоръ, самое же любимое мсто въ Генрих IV, наврное то, гд Готспоръ описываетъ ярость, въ которую онъ пришелъ, когда, запыленный, закопченный пороховымъ дымомъ, окровавленный, онъ принужденъ былъ въ пылу битвы на Хоіьмдоискомъ пол давать отчета прилизанному придворному кавалеру. Это мсто Бисмаркъ- приводитъ въ одной изъ своихъ рчей, какъ рисующее собственныя его чувства, когда онъ, въ самомъ пылу политической дятельности, всю трудность которой никто въ рейхстаг себ и представить не можетъ, принужденъ бываетъ вдругъ давать отчетъ первому встрчному парламентскому критику! Если Бисмаркъ читаетъ Шекспира охотне, чмъ Гёте, то это не случайность: онъ самъ — живое шекспировское лицо.
Сравнивая Мольтке и Гёте,— этихъ двухъ геніальныхъ и мощныхъ представителей новой Германіи,— нельзя не замтить, какъ въ личности Мольтке, никогда въ своихъ сочиненіяхъ не цитирующаго Шекспира, но за то очень часто древнихъ писателей, постоянно проблескиваетъ что-то античное, въ немъ самомъ какъ-будто сконцентрировалась и вылилась наружу та частица эллинскаго духа, которая всосалась, мало по-малу, въ нмецкую цивилизацію и, благодаря которой, цивилизація эта ушла такъ далеко и такъ быстро впередъ, между тмъ какъ Бисмаркъ, неимющій ничего общаго съ духомъ древней Эллады, скоре можетъ намъ казаться, напротивъ, олицетвореніемъ древняго германскаго духа, общаго въ своей колыбели для нмцевъ и англичанъ, съ его неукротимой энёргіей и дятельной силой.
Одно изъ главныхъ свойствъ военнаго генія Мольтке — это, безспорно, его способность быстро и легко оріентироваться. Онъ отъ природы видимо богато одаренъ способностью быстро распознавать и запоминать мстность. Даръ этотъ, заключая въ себ зародышъ всхъ будущихъ его стремленій и способностей, имлъ возможность и случай всесторонне въ немъ развиться и достигнуть своего рода геніальности. Въ письм изъ Саидъ-Бей-Келесси онъ разсказываетъ, какъ однажды въ Курдистан, находясь въ гористой мстности, при полномъ отсутствіи дорогъ,— мстности совершенно ему неизвстной, но подлежащей рекогносцировк, оставивъ всхъ сопровождавшихъ его на мст стоянки, въ томъ числ и курдскаго солдата, даннаго ему въ проводники султаномъ, онъ отправился съ саперами въ горы, разсчитывая, что одинъ онъ въ состояніи будетъ двигаться съ большей скоростью, чмъ въ сопровожденіи многихъ лицъ, и успетъ осмот, рть мстность еще при дневномъ свт. Эпизодъ этотъ говоритъ самъ за себя достаточно и не требуетъ никакихъ комментарій. Въ конц письма Мольтке прибавляетъ: ‘Кажется, я самъ скоро сдлаюсь лучшимъ проводникомъ въ этихъ горахъ’. Вотъ эта-то способность — быстро и легко оріентироваться — и направляетъ его къ дятельности топографа, длаетъ его затмъ геометромъ и географомъ,— географомъ такого класса, что авторитетъ по этой части, какъ Карлъ Риттеръ уже въ 1841 году въ предисловіи къ путевымъ очеркамъ Мольтке могъ сказать о немъ, что ‘онъ внесъ блестящій вкладъ въ географическую*науку’.
Первымъ чувствомъ, пробуждавшимся въ душ Мольтке при вид самой прекрасной, самой романтической мстности, наврно всегда бывало желаніе снять полную и точную карту ея. Первая точная карта Малой Азіи составлена, какъ извстно, Мольтке. Прибывъ въ качеств адъютанта больнаго прусскаго принца въ Римъ и посвятивъ всего одну недлю на изученіе памятниковъ, искусствъ и созерцаніе красотъ природы, онъ взялся за составленіе карты римской Еампаньи и здсь не замедлилъ блеснуть талантомъ. Онъ первый указалъ дйствительное направленіе древней аттической дороги, и карта его оффиціально признана въ Рим за лучшую карту окрестностей вчнаго города. Не виднъ ли и здсь страстный картографъ? Смотрите, съ какимъ жаромъ описываетъ онъ этотъ трудъ въ предисловіи къ своимъ запискамъ изъ Рима, къ сожалнію, не вполн еще изданнымъ:
‘Преемникъ мой, кто бы ты ни былъ, предсказываю теб великое наслажденіе въ трудахъ твоихъ въ этомъ чудномъ кра. Что за отрада выхать раннимъ, свжимъ утромъ изъ погруженнаго еще въ глубокій сонъ города, изъ его узкихъ улицъ, обрамленныхъ садами, въ необъятную вольную степь, чтобы тамъ съ новыми силами приняться за работу! Выбираешь себ удобную возвышенность, откуда можно начать съемку, и въ то время, какъ магнитная стрлка твоего компаса колеблется, стремясь къ покою, ты очарованнымъ взоромъ обводишь роскошную панораму. Глубокая тишина, глубокое уединеніе царятъ кругомъ, и даже колокольный звонъ 360 церквей Рима не доносится боле до твоего слуха. Нигд не видно ни хижины, ни человка, только пестрыя ящерицы смотрятъ съ разрушенныхъ древнихъ стнъ своими умными глазками на твою работу и вдругъ быстро скрываются въ ближайшей разселин. Но вотъ, мало-помалу, выплываетъ надъ Сабинскими горами лучезарное свтило и легкій шелестъ перваго утренняго втерка пробгаетъ по широкимъ верхушкамъ пиній. Предметы, отстоящіе на 3 или на 4 мили разстоянія, рисуются теб въ самыхъ ясныхъ, отчетливыхъ контурахъ: виллы на краяхъ лсистаго Фраскатиса, ослпительные блые паруса на темносинемъ фон моря. Но у тебя впереди еще много работы, теб нтъ времени долго любоваться живописными эффектами чуднаго ландшафта, теб нужно присмотрться поближе и къ его реальнымъ, прозаическимъ особенностямъ. И работа твоя влечетъ тебя дале чрезъ каменистыя лсныя ущелья, по вершинамъ обросшихъ зеленью холмовъ, на горделивыя выси горъ. Отовсюду встаютъ картины, одна другой прекраснй, одна другой живописнй, въ то время, какъ астролябія открываетъ теб одну за другой тайны ихъ живописныхъ перспективныхъ эффектовъ. Усталый шагъ твоего спутника неожиданно напоминаетъ теб, что незамтнымъ образомъ протекли уже восемь, девять часовъ работы’.
Въ этомъ ‘незамтнымъ образомъ’ звучитъ страсть картографа.
Во многомъ у Мольтке мы встрчаемъ т же черты, какъ и у другихъ извстныхъ путешественниковъ, такъ, напр., радость его при каждомъ новомъ открытіи, когда онъ оказывается первымъ европейцемъ, которому удалось проникнуть въ область, не изслдованную еще до тхъ поръ научно, и снять съ нея карту. Чувство это особенно часто проявляется у него во время пребыванія въ Азіатской Турціи. Но, въ то же время, радость его столь же велика, когда онъ иметъ возможность исправить карту прежнихъ изслдователей, замнить небрежный испещренный ошибками трудъ новымъ, добросовстнымъ, выполненнымъ строго-научно.
Но Мольтке никогда не смотритъ на мстность абстрактнымъ взглядомъ геометра. Страстный картографъ, онъ, въ то же время, и топографъ, будучи географомъ, онъ, въ то же время, и геологъ. Онъ всегда задаетъ себ вопросы: какъ возникла эта почва, какъ образовалась, какой видъ она имла прежде? Такимъ-то образомъ онъ набросалъ геологическую карту римской Кампаньи. Исходя отсюда, онъ, естественнымъ образомъ, переходитъ къ изученію климатическихъ условій мстности, къ обсужденію мръ противъ различныхъ эпидемій, ее опустошающихъ, какъ, напр., болотной лихорадки въ окрестностяхъ Рима или чумы въ Турціи,— условій, знаніе которыхъ необходимо полководцу.
Слдствіемъ этой чрезвычайной способности быстро знакомиться съ мстностью является его замчательный даръ описанія. Описываетъ ли онъ русскій дворецъ, парижскую ли улицу, древнегреческія ли развалины,— въ описаніи его всегда чувствуется взглядъ, весьма сходный со взглядомъ строителя, инженера — взглядъ тактика. Но то, что онъ видлъ и наблюдалъ, онъ изображаетъ намъ съ простотой и стройностью, ясностью и точностью контуровъ, запечатлвшимися въ его ум при изученіи. Эта ясность и стройность его представленія и изображенія и есть именно основаніе того, что я назвалъ въ немъ чертой эллинизма.
Само собой разумется, спеціалистъ своего дла часто проглядываетъ въ немъ. Осматриваетъ ли онъ, напр., замокъ, повидимому, интересуясь лишь его архитектурой, тмъ не мене, вы скоро замтите, что, глядя на его стны, на то, въ какомъ он состояніи, онъ невольно задается мыслью о томъ, какъ-то выдержатъ он, напр., бомбардировку. Осматриваетъ ли онъ мостъ, повидимому, глазомъ инженера, оказывается, что и тутъ онъ не забылъ прикинуть, какое значеніе можетъ онъ имть въ случа отступленія. Въ Париж только что онъ усплъ восхититься великолпіемъ Hotl de Ville, какъ вслдъ затмъ немедленно прибавляетъ, съ свойственной ему сухостью и тонкимъ намекомъ на предусмотрительность Луи Наполеона: ‘Префектура эта, въ связи съ выстроенными рядомъ казармами, составляетъ, однако, солидное-таки укрпленіе (strong-hold) въ самомъ центр города, въ томъ самомъ мст, гд красивый кипучій Парижъ въ скоромъ времени будетъ перерзанъ накрестъ двумя широкими почти прямыми улицами’. Изъ этого не слдуетъ, однако, выводить заключеніе, что Мольтке, подобно одному англійскому инженеру, высказавшему предположеніе, что рки для того только именно и созданы Богомъ, чтобы снабжать водой каналы, въ сущности, только и интересуется будто бы мстностью съ точки зрнія удобства или неудобства возведенія на ней баттарей. Геніальная способность его быстро и легко распознавать и запоминать мстность длаетъ изъ него, въ то же время, и историка, и археолога.
Дло въ томъ, что впечатлніе, производимое на него окружающей его мстностью, невольно влечетъ за собой размышленіе о неизмняемости ея во времени. Благодаря глубокому пониманію условій мстности, онъ живо рисуетъ себ картину хода историческихъ и даже доисторическихъ событій. Стоитъ ему сосредочить свое вниманіе на какой-либо точк земной поверхности, и передъ его глазами начинаютъ тотчасъ же смняться стройной чередой картины того, что происходило въ этой мстности, чмъ уже кругъ, тмъ онъ, конечно, отчетливй, какъ, напр., въ его описаніи Рима, гд раздлено въ пространств минутами то, что исторически отдалено другъ отъ друга вками.
Такимъ видимъ мы его въ той мстности, гд стояла когда-то древняя Троя и гд онъ опередилъ раскопки Шлимана, не предаваясь, однако, подобно ему, чрезмрнымъ восторгамъ.
‘На этотъ разъ’, я направился къ мсту, съ которымъ неразрывно связаны древнйшія историческія преданія, но гд время, по всей вроятности, стерло всякій слдъ твореній рукъ человческихъ, т.-е. къ древнему Иліону. Замчательно въ самомъ дл, что можно опредлить съ значительной долей вроятности мсто событія, о которомъ слпой старецъ тысячелтія назадъ разсказывалъ, что оно произошло за нсколько столтій до него еще, но мстность та осталась все та же: еще бьютъ т два ключа, одинъ теплый, другой холодный, къ которымъ жены троянъ приходили мыть свои ‘блестящія одежды’. И теперь еще Симонсъ сбгаетъ, какъ и тогда, съ Иды, ‘ручеобильный поилецъ лсовъ’, сливая свои бурныя воды съ водами боле кроткаго роднаго ему Скамандра, и въ наши дни еще клокочутъ волны у Сигейскаго мыса… Вс ли т цари, про которыхъ повствуетъ Гомеръ, сражались подъ стнами Трои, это столь же сомнительно, какъ и родословная его полубоговъ, но врно то, что поэму свою Гомеръ творилъ, примняясь къ условіямъ этихъ именно мстностей, которыя онъ зналъ въ совершенств’.
Въ своихъ Прогулкахъ въ окрестностяхъ Рима Мольтке пишетъ: ‘Про многія мстности можно утверждать положительно, что он не измнились нисколько въ теченіи тысячелтій. Море, съ смняющими одна другую волнами, является намъ въ той же величественной простот, какъ нкогда аргонавтамъ. Бедуины водятъ своихъ лошадей и верблюдовъ на водопой къ тмъ же самымъ источникамъ, пасутъ свои табуны на тхъ же самыхъ лугахъ, какъ Авраамъ и Магометъ. Равнина средняго Ефрата съ разсянными по ней повсюду базальтовыми глыбами представляется путнику столь же однообразной, какъ нкогда и пограничнымъ стражамъ римской имперіи, и многія изъ долинъ около ерусалима скажутъ намъ, несомннно, то же самое, какъ и Спасителю въ великіе дни Его земной жизни’.
Въ противуположность серьезному тону только что цитированныхъ мстъ, приведу еще, хотя и одинаковое по мысли, но могущее служить отличнымъ образномъ стиля Мольтке, съ его прелестными переходами отъ простаго языка переписки къ возвышенному восторгу и вновь къ шутливому, веселому тону. Цитата эта входитъ въ письмо изъ Діабекира къ его другу въ Константинополь.
‘Не будь у меня вашего шампанскаго, мн никогда не удалось бы протащить за собой нашего добраго толстяка Диванъ Еффенди отъ Самсуна до Карнума, прибывъ на ночлегъ, я молча показываю ему, какъ награду за быструю зду, одну Gymysclibaschi (серебряную головку).
‘Недавно въ ясную звздную ночь я находился среди развалинъ, древняго римскаго замка Зешы. Глубоко подо мною сверкалъ Ефратъ, наполняя своимъ шумомъ ночную тишину, предо мной, при лунномъ свт, проходили тни Кира. Александра, Ксенофонта, Цезаря и Юліана, съ этой возвышенности имъ въ далекія времена долженъ былъ представляться тотъ же видъ, такъ какъ эта мстность каменистая и нисколько не измнилась. Я ршилъ совершить возліяніе въ память великаго римскаго народа золотистымъ сокомъ винограда, привезеннаго въ первый разъ римлянами въ Галлію, а мной завезенаго сюда съ западной на восточную границу ихъ громаднаго царства. Я кинулъ съ размаху бутылку внизъ, она нырнула, вынурнула и закачалась на волнахъ, уносимая теченіемъ внизъ въ Индійскій океанъ. Но вы, безъ сомннія, совершенно врно предположили уже, что содержимое ея предварительно было мною выпито. И вотъ я, подобно древнему ульскому королю,—
Trank letzte Lebensglut
Und warf den heiligen
Becher Hinunter in die Flut.
Jch sah ihn strzen, trinken
Des Eufrat gelbe Flut,
Die Augen tkten mir sinken —
и я никогда боле не пилъ и капли — по той простой причин, что бутылка эта имла одинъ недостатокъ — она была моей послдней’.
Чувство тождества данной мстности возбуждаетъ въ Мольтке любознательность историка. Благодаря своему таланту безошибочно распознавать мстность, способности примнять къ данной мстности описанія ея древнихъ авторовъ, онъ въ состояніи опредлять не только дйствительное мсто древняго поля сраженія съ еще большей точностью, чмъ это было бы возможно однимъ филологическимъ разборомъ текста, но и придать еще боле врный колоритъ описаніямъ извстнаго историческаго лица. Исправляя по своей спеціальности историческія указанія, онъ неопровержимо доказываетъ, что сраженіе, выигранное въ 313 г. Константиномъ у Максентія при Сакс-Рубр, не могло происходить у Мильонскаго моста, указываетъ дйствительно мсто сраженія, отмчая, при этомъ, что Максентій вовсе не обнаруживалъ отчаяннаго ослпленія, но, напротивъ, обезпечилъ себ даже нсколько путей на случай отступленія.
Слдующая черта можетъ служить примрнымъ доказательствомъ основательности археологическихъ познаній Мольтке и полнаго отсутствія въ немъ тщеславія. Въ своихъ письмахъ изъ Турціи онъ, между прочимъ, указываетъ на то, что десяти-футовая бронзовая колонна, находящаяся на Атмейдн въ Константинопол,— ничто иное, какъ зминый обелискъ, принесенный греками въ даръ Апполону, за побду надъ полчищами Ксеркса. Сообщеніе это, совершенно новое само, по себ въ то время, было напечатано въ анонимномъ, мало извстномъ сочиненіи и прошло совершенно незамченнымъ. Нсколько лтъ спустя, одинъ нмецкій ученый, во время пребыванія своего въ Константинопол, осматривалъ эту колонну и пришелъ