ГР. Д. Ф. ФИКЕЛЬМОН
ГР. Д. Ф. ФИКЕЛЬМОН
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Гр. Д. Ф. Фикельмон, Ходасевич Владислав Фелицианович, Год: 1938
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Владислав Ходасевич. Пушкин и поэты его времени
Том третий (Статьи, рецензии, заметки 1935-1939 гг.)
Под редакцией Роберта Хьюза
Berkeley Slavic Specialties
Имя графини Дарьи Федоровны Фикельмон почти незнакомо широкой публике. Между тем в жизни, а может быть, и в трагической гибели Пушкина эта женщина сыграла роль очень заметную, хотя далеко не выясненную, отчасти даже таинственную. На днях исполняется семьдесят пять лет со дня ее смерти, и мне бы хотелось о ней рассказать читателям (отнюдь не специалистам-пушкиноведам, которым я не могу сообщить о ней ничего нового). Однако же предварительно следует уделить несколько строк ее матери.
Елизавета Михайловна Хитрово была любимою из пяти дочерей М.И.Голенищева-Кутузова, впоследствии фельдмаршала, светлейшего князя Смоленского. Первым браком была она за гр. Ф.И. Тизенгаузеном, который погиб под Аустерлицем. (Л.Толстой, по-видимому, воспользовался рассказом о его подвиге в знаменитом рассказе о ранении Андрея Болконского.) Овдовев, она вышла замуж вторично, за генерал-майора Н.Ф.Хитрово, который после окончания наполеоновских войн был назначен русским поверенным в делах во Флоренции, где и умер в 1819 году. Овдовев вторично, Елизавета Михайловна осталась жить за границей. В 1821 году ее младшая дочь от первого брака Дарья Федоровна, или, по светскому прозвищу, Долли (род. в 1804 г.), вышла замуж (кажется, не по любви) за австрийца, генерала графа Карла-Людвига Фикельмона, который был вскоре назначен австрийским посланником при неаполитанском дворе. Это обстоятельство на долгие годы удержало Хитрово за границей, преимущественно в Италии. Постепенно у нее сложились многочисленные знакомства и прочные дружеские связи с самыми видными представителями тогдашнего общества, отчасти даже с владетельными и коронованными особами. Герцог Леопольд Саксен-Кобургский (впоследствии бельгийский король) поддерживал с нею самую дружескую переписку. Прусский король Фридрих-Вильгельм III, а потом граф Август Брауншвейгский сватались к ее старшей дочери Екатерине Федоровне.
В 1827 г. Елизавета Михайловна со старшей дочерью вернулась в Россию и поселилась в Петербурге. Вскоре она познакомилась с Пушкиным, которого полюбила пылкой и самоотверженной любовью. Она была очень умная, очень образованная женщина, отличалась исключительной добротой. Она завела литературно-великосветский салон, едва ли не самый блестящий в тогдашнем Петербурге. Ее высоко ценили такие требовательные люди, как Александр Тургенев и Вяземский. Наконец, она была весьма недурна собой. Но она была на шестнадцать лет старше Пушкина, она слишком обнажала свои слишком великолепные плечи, ее экзальтация нередко доходила до наивности: довольно сказать, что в 1832 г., когда врачи нашли, что для излечения сумасшедшего поэта Батюшкова ему необходимо физическое общение с женщиной, Елизавета Михайловна тотчас предложила себя в качестве лекарства. В конце концов, все ее любили, все уважали, но все над нею подсмеивались. Пушкин, вообще очень боявшийся быть смешным, в разговорах и переписке с приятелями не отставал от других. Есть основания полагать, что им написана на Хитрово знаменитая эпиграмма ‘Лиза в городе жила’. В то же время он, что называется, позволял ей себя любить, не отталкивал ее, пользовался ее литературными и житейскими услугами, писал ей очень дружеские и очень серьезные письма, которые доказывают его уважение к ее уму и познаниям. Вряд ли их отношения когда-либо перешли за известную черту, хотя некоторые интонации его писем к ней можно истолковывать различно. Она писала ему о своей любви открыто. В 1830 г., став женихом Н.Н.Гончаровой, он нанес ей тяжелую рану. Однако и женитьбу его она приняла с элегическим сочувствием, навсегда сохранив к нему дружбу, граничившую с обожанием. Она восхищалась красотою его жены, она содействовала сближению Пушкина с двором и светом, желая ему только добра — и тем, бессознательно, приближая его к гибели.
В 1829 году Фикельмон был назначен австрийским послом в Петербург. Елизавета Михайловна переехала к дочери, на Английскую набережную, и ее салон засиял еще более пышным блеском, приобретя не только литературное и светское, но и политическое значение, которое сумел удержать на долгие годы. Дом Фикельмонов сделался одним из самых влиятельных и изящных средоточий великосветского и дипломатического Петербурга. Сам Фикельмон, человек уже немолодой, пользовался общим уважением и даже симпатиями. Его жена очаровывала умом и в особенности красотой. До появления Н.Н.Пушкиной на петербургском великосветском горизонте она там считалась первой красавицей.
Пушкин с ней познакомился, вероятно, вскоре после ее приезда в Петербург, т.е. в 1829 г. До недавних сравнительно пор <не> было известно, что и тогда, и впоследствии, в годы женатой жизни, он посещал салон Долли и ее матери, водил политические беседы с Фикельмоном, который порой снабжал его французскими книгами. Несколько загадочный оттенок имели краткие замечания одного из основоположников пушкинизма, П.И.Бартенева, который в одной из заметок писал, что Пушкин ‘бывал очень близок с графинею Д.Ф.Фикельмон’ и что она, ‘по примеру матери своей, высоко ценила и горячо любила гениального поэта и, как сообщал мне Нащокин, не в силах бывала устоять против чарующего влияния его (брат Пушкина говорил, что беседа его с женщинами едва ли не пленительнее его стихов)’. Однако лишь в 1925 г. М.А.Цявловский опубликовал запись бартеневской беседы с Нащокиным (одним из ближайших друзей Пушкина) — и эта запись представила отношения Пушкина с Дарьей Федоровной в совершенно новом свете. Вот ее полный текст:
Следующий рассказ относится уже к совершенно другой эпохе жизни Пушкина. Пушкин сообщал его за тайну Нащокину и даже не хотел на первый раз сказать имени действующего лица, обещал открыть его после.— Уже в нынешнее царствование, в Петербурге, при дворе была одна дама, друг императрицы, стоявшая на высокой степени придворного и светского значения. Муж ее был гораздо старше ее, и, несмотря на то, ее младые лета не были опозорены молвою (не было человека, к которому бы она питала), {В скобки заключена фраза, в подлиннике зачеркнутая.} она была безукоризненна в общем мнении любящего сплетни и интриги света. Пушкин рассказал Нащокину свои отношения к ней по случаю их разговора о силе воли. Пушкин уверял, что при необходимости можно удержаться от обморока и изнеможения, отложить их до другого времени. Эта блистательная, безукоризненная дама наконец поддалась обаяниям поэта и назначила ему свидание в своем доме. Вечером Пушкину удалось пробраться в ее великолепный дворец, по условию, он лег под диваном в гостиной и должен был дожидаться ее приезда домой. Долго лежал он, терял терпение, но оставить дело было уже невозможно, воротиться назад — опасно. Наконец после долгих ожиданий он слышит <--> подъехала карета. В доме засуетились. Двое лакеев внесли канделябры и осветили гостиную. Вошла хозяйка в сопровождении какой-то фрейлины: они возвращались из театра или из дворца. Чрез несколько минут разговора фрейлина уехала в той же карете. Хозяйка осталась одна. ‘Etes-vous l?’, и Пушкин был перед нею. Они перешли в спальню. Дверь была заперта, густые, роскошные гардины задернуты. Начались восторги сладострастия. Они играли, веселились. Пред камином была разостлана пышная полость из медвежьего меха. Они разделись донага, вылили на себя все духи, какие были в комнате, ложились на мех… Быстро проходило время в наслаждениях. Наконец Пушкин как-то случайно подошел к окну, отдернул занавес и с ужасом видит, что уже совсем рассвело, уже белый день. Как быть? Он наскоро, кое-как оделся, поспешая выбраться. Смущенная хозяйка ведет его к стеклянным дверям выхода, но люди уже встали. У самых дверей они встречают дворецкого, итальянца (печки уже топят). Эта встреча до того поразила хозяйку, что ей сделалось дурно, она готова была лишиться чувств, но Пушкин, сжав ей крепко руку, умолял ее отложить обморок до другого времени, а теперь выпустить его, как для него, так и для себя самой. Женщина преодолела себя. В своем критическом положении они решились прибегнуть к посредству третьего. Хозяйка позвала свою служанку, старую, чопорную француженку, уже давно одетую и ловкую в подобных случаях. К ней-то обратились с просьбою провести из дому. Француженка взялась. Она свела Пушкина вниз, прямо в комнаты мужа. Тот еще спал. Шум шагов его разбудил. Его кровать была за ширмами. Из-за ширм он спросил: ‘Кто здесь?’ — ‘Это я’,— отвечала ловкая наперсница и провела Пушкина в сени, откуда он свободно вышел: если б кто его здесь и встретил, то здесь его появление уже не могло быть предосудительным. На другой же день Пушкин предложил итальянцудворецкому золотом 1000 руб., чтобы он молчал, и хотя он отказывался от платы, но Пушкин принудил его взять.— Таким образом, все дело осталось тайною. Но блистательная дама в продолжение четырех месяцев не могла без дурноты вспомнить об этом происшествии.
После этой записи, безвкусный стиль которой нас не должен смущать, становятся понятны его намеки. О том, что речь идет именно о Д.Ф.Фикельмон, не может быть сомнений, так как ее имя раскрыто самим Бартеневым на полях тетради. Тем не менее некоторые исследователи (В.Ф.Саводник, Л.П.Гроссман) усомнились в действительности всего происшествия, видя в нем не более как ‘устную новеллу’ Пушкина. Однако за достоверность рассказа говорят важные факты: его происхождение от такого добросовестного и осведомленного лица, каков был Нащокин, то, что бартеневская тетрадь некогда была в руках другого пушкинского приятеля, С.А.Соболевского, который сделал в ней ряд поправок и замечаний на полях, но не возражал против данного рассказа, то, что совсем недавно, в подготовительных материалах, собранных П.В.Анненковым для биографии Пушкина, была обнаружена Б.Л. Модзалевским фраза: ‘Жаркая история с женой Австр. Посланника’. Мне кажется, наконец, что в пользу достоверности можно привести еще одно соображение. Назвав Нащокину имя дамы, Пушкин, разумеется, совершил нескромность. Однако если бы история была вымышленной, этот поступок пришлось бы квалифицировать несравненно более резко: пришлось бы сказать, что Пушкин Д.Ф.Фикельмон оклеветал, а это, разумеется, не вяжется ни с его общим нравственным обликом, ни с его отношением к данной женщине.
Запись Бартенева освещает, однако, лишь один момент любовной истории, в которой многое остается неизвестно. Долго ли продолжались ухаживания Пушкина, прежде чем Долли ‘поддалась его обаяниям’? Происходили ли между ними другие любовные свидания, или описанное было единственным? В точности мы не знаем даже, когда оно происходило. Подчеркивая сходство проникновения Пушкина в дом Фикельмонов с проникновением Германна в дом старой графини, Цявловский приурочивает свидание к эпохе, непосредственно предшествующей написанию ‘Пиковой дамы’, то есть к зиме 1831-1832 или 1832-1833 г. Однако вполне возможно, что прав Н.В.Измайлов, относящий эпизод к более ранней поре — к 1829 году. Конечно, существо дела не меняется с переменой эпохи, но меняется психологическая обстановка событий и, быть может, роль, которую связь Пушкина с Фикельмон сыграла в истории его последней дуэли.
Вскоре после того, как Пушкин с молодою женой появился в Петербурге летом 1831 года, Фикельмон писала Вяземскому: ‘Пушкин к нам приехал к нашей большой радости. Я нахожу, что он в этот раз еще любезнее. Мне кажется, что я в уме его отмечаю серьезный оттенок, который ему и подходящ. Жена его прекрасное создание, но это меланхолическое и тихое выражение похоже на предчувствие несчастья… Физиономии мужа и жены не предсказывают ни спокойствия, ни тихой радости в будущем. У Пушкина видны все порывы страстей, у жены — вся меланхолия отречения от себя. Впрочем, я видела эту красивую женщину всего только один раз’. Спустя несколько месяцев та же корреспондентка в письме к тому же Вяземскому повторила: ‘Жена его хороша, хороша, хороша! Но страдальческое выражение ее лба заставляет меня трепетать за ее будущность’.
Если любовный эпизод, рассказанный Нащокиным, имел место в 1829 г., до женитьбы Пушкина, то в этих словах Фикельмон, во всяком случае пророческих, приходится расслышать отголосок ревности, не имевшей, однако, влияния на дальнейшую судьбу Пушкина. Другое дело — если любовная история разыгралась позже, между Фикельмон и уже женатым Пушкиным. В этом случае ревновать должна была жена поэта, которая могла узнать или догадаться о происшедшем. Связь Пушкина с женой австрийского дипломата должна была в глазах Натальи Николаевны сильно отяготить список любовных провинностей мужа, действительных или подозреваемых. При таких условиях Наталья Николаевна со своей точки зрения получала все основания для того, чтобы поддерживать ухаживания Дантеса, видя в таком попустительстве способ отомстить Пушкину или хотя бы его запугать. Иными словами, вполне допустимо предположить, что история с Фикельмон отяготила и осложнила семейную ситуацию Пушкина, и без того тяжелую и запутанную.
Через три года после смерти Пушкина граф Фикельмон получил новое назначение и вместе с семьей покинул Петербург навсегда. В 1857 г. он скончался, восьмидесяти лет от роду, а 7 (19) апреля 1863 г. умерла и сама Дарья Федоровна. В том же году умерла Н.Н.Пушкина-Ланская.
1938
Впервые — Возрождение, 1938/4127 (15 апреля). Ср. более ранние заметки Ходасевича: ‘Тайные любви Пушкина’ (1925) и ‘Пушкин и Хитрово’ (1928), перепечатанные в наст. изд.
‘(Л.Толстой, по-видимому, воспользовался рассказом о его подвиге в знаменитом рассказе о ранении Андрея Болконского.)’ — см., в частности, изд.: Письма Пушкина к Елизавете Михайловне Хитрово (Ленинград, 1927), с. 149, см. также кн.: Б.М.Эйхенбаум, Лев Толстой. Книга вторая. 60-ые годы (Ленинград-Москва, 1931), сс. 414—415 (сн. 79).
‘<...> замечания одного из основоположников пушкинизма, П.И.Бартенева…’ — цитируется здесь и ниже изд.: Рассказы о Пушкине, записанные со слов его друзей П.И.Бартеневым (Москве, 1925), сс. 98—99 (примечания М. Цявловского), 36-37. Если иначе не указано, все цитаты, ниже приведенные Ходасевичем изчернуты из этого издания.
‘<...> некоторые исследователи (В.Ф.Саводник, Л.П. Гроссман) усомнились в действительности всего происшествия…’ — см. в указ, примечаниях к бартеневским ‘рассказам’ М.Цявловского, с. 101—102.
‘<...> совсем недавно <...> была обнаружена Б.Л.Модзалевским фраза: ‘Жаркая история с женой Австр. Посланника» — см. примечание Модзалевского к письму Пушкина П.А. Вяземскому от 2-го мая 1830 г. в изд.: Пушкин. Письма (Москва-Ленинград, 1928), т. II, с. 420.
‘<...> Цявловский приурочивает свидание к эпохе, непосредственно предшествующей написанию ‘Пиковой дамы’…’ — см. в его указ, примечаниях, с. 100.
‘Однако вполне возможно, что прав Н.В.Измайлов…’ — см. заметку Измайлова ‘Пушкин и Е.М.Хитрова [так]’ в изд.: Письма Пушкина к Елизавете Михайловне Хитрово (Ленинград, 1927), сс. 143—204.
‘<...> Фикельмон писала Вяземскому…’ — см. примечание Модзалевского в изд.: Пушкин. Письма, т. II, с. 420.