Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ
ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
ТОМЪ ТРЕТІЙ
ИЗДАНІЕ T-ва А. Ф. МАРКСЪ. ПЕТРОГРАДЪ
1915
ГОСПОДИНЪ СКОРОХОДОВЪ.
I.
II.
III.
Господин Скороходов, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1893
Время на прочтение: 18 минут(ы)
— Тихонъ Петровичъ, господинъ Скороходовъ, здравствуйте!— весело кричалъ каждое утро сапожникъ Гаврилычъ, выставляясь въ окно своего подвала, выходившее на дворъ.
— Здравствуй, Гаврилычъ!— отвчалъ тоненькій дтскій голосокъ.
— Какъ поживаете, г. Скороходовъ?
— Скверно, Гаврилычъ…
— Ахъ, братецъ ты мой…. Дло табакъ, Тихонъ Петровичъ.
— Да, не особенно красиво.
Въ дтскомъ голос звучали какія-то особенныя, не дтски-серьозныя нотки, что придавало ему печальную оригинальность чего-то созрвшаго прежде времени и безсильнаго. Сапожникъ Гаврилычъ каждый разъ съ какимъ-то изумленіемъ прислушивался именно къ этому удивительному голосу, задумчиво крутилъ стриженой по-солдатски головой и точно смущался, что вотъ онъ, Гаврилычъ, такой здоровенный, сильный и могучій человкъ. Если бы было возможно, такъ, кажется, взялъ бы да и отдалъ половину здоровья Тихону Петровичу съ его двичьимъ голосомъ или бы сказалъ за него, какъ здоровому человку хочется откашляться за больного.
У сапожника было такое красное, точно выдубленное лицо. Тутъ сказалось все — и солдатскій загаръ, и слабость къ рюмочк, и главное — неиспорченная деревенская кровь. Въ свои пятьдесятъ лтъ Гаврилычъ выглядлъ молодцомъ. Онъ никогда еще не хворалъ и удивлялся, какъ это другіе могучъ хворать. Больше — у Гаврилыча являлось брезгливое отвращеніе ко всмъ больнымъ или просто къ людямъ, которые могутъ захворать. Исключеніе представлялъ одинъ Тихонъ Петровичъ, блдное, безкровное личико котораго казалось сапожнику такимъ близкимъ, роднымъ, точно оно притягивало его къ себ.
— Велико ли еще мсто, всего-то семь годковъ,— разсуждалъ вслухъ Гаврилычъ,— это было его слабостью, а можетъ-бытъ, и принадлежностью мастерства.— Еще дите, андельская душенька Тихонъ-то Петровичъ, а Господь ему все открылъ… Да. Большого поучитъ… Эхъ, кабы господину Скороходову ножки да здоровьишка — вотъ какой бы человкъ вышелъ!
Знакомство сапожника съ г. Скороходовымъ состоялось только въ прошломъ году, вотъ такъ же о весн. Дворъ только очистили очъ снга, и на него выползла изъ своихъ угловъ разная петербургская дтвора, точно галчата. Крикъ, шумъ, гамъ — извстно, ребячье дло. Какъ-то въ понедльникъ у сапожника очень трещала голова съ похмелья. Гаврилычъ былъ мраченъ и съ особеннымъ ожесточеніемъ тыкалъ шиломъ какую-то невинную подметку, точно она была главной причиной его сквернаго душевнаго настроенія. Два подмастерья работали молча, стараясь не глядть на хозяйскую муку-мученическую. Съ похмелья Гаврилычъ длался золъ, и теперь его раздражалъ шумъ и гвалтъ дтскихъ голосовъ на двор. Онъ уже нсколько разъ сердито поглядывалъ въ раскрытое окно, подыскивая случай придраться. И случай представился… Вся дтвора столпилась у окна въ подвалъ напротивъ и кого-то дразнила. Слышался задорный смхъ, вызывающій крикъ, дтская брань.
— Вотъ я васъ, акробаты!— ругнулъ ребятишекъ Гаврилычъ, высовываясь въ окно.
Но никто не обратилъ на его окрикъ ни малйшаго вниманія, что окончательно взорвало Гаврилыча, особенно, когда послышался тихій дтскій плачъ.
— Обезьяна!.. обезьяна!..— выкрикивали дтскіе голоса.
Гаврилычъ не стерплъ и вылетлъ на дворъ, чтобы обслдовать дло. Онъ увидлъ слдующую картину: у открытаго окна подвала сидлъ въ подушкахъ худенькій блдный мальчикъ и плакалъ.
— Что вамъ нужно отъ меня?— говорилъ онъ, обращаясь къ дтямъ,— Вдь я вамъ не мшаю, и вы мн не мшайте…
— Обезьяна… обезьяна…
— Я васъ, наконецъ, прошу, господа, оставьте меня въ поко. Это просто невжливо. Вы играйте, а я буду смотрть на васъ… Я и самъ съ удовольствіемъ поигралъ бы съ вами, но, къ сожалнію, не могу.
Дти съ дтской жестокостью дразнили больного ребенка и не хотли оставлять его.
— Господа, вы мн мшаете читать,— продолжалъ тоненькій дтскій голосокъ уже со слезами.— Вдь это мое единственное удовольствіе… Вы здоровы, можете бгать, кричать, а я долженъ сидть на одномъ мст.
— Обезьяна!..
— Эй, вы, акробаты, брысь: — крикнулъ Гаврилычъ такъ, что больной мальчикъ въ окн вздрогнулъ и даже закрылъ глаза со страха.— Вотъ я васъ… Ежели кто подойдетъ вотъ къ этому окошку, такъ я пропишу такую встрепку… Слышали?
Дтвора мигомъ разсыпалась, какъ стая воробьевъ. Самые храбрые показывали языки, другіе ругались не дтскими словами. Увлекшись своимъ подвигомъ, Гаврилычъ бросился съ поднятыми кулаками, и маленькій непріятель исчезъ вразсыпную.
Вольной мальчикъ съ удивленіемъ и удовольствіемъ смотрлъ на своего заступника, и ему все въ немъ понравилось, начиная съ жилистыхъ рукъ и кончая загорлымъ лицомъ. Когда сапожникъ подошелъ къ окну, мальчикъ протянулъ свою исхудалую, почти прозрачную руку и серьезно проговорилъ:
— Благодарю васъ… Вы меня избавили отъ большой непріятности. Вдь я никому не мшаю…
— Да вы только скажите мн, баринъ… Я ихъ распатроню въ лучшемъ вид.
— Нтъ, зачмъ же обижать дтей. Они по-своему правы… Я не сержусь. Меня зовутъ Тихономъ Петровичемъ, фамилія Скороходовъ. Точно въ насмшку такая фамилія, потому что, какъ видите, я совсмъ не могу ходить, а долженъ сидть. Я васъ какъ зовутъ?
— Сапожникъ Гаврилычъ… Меня тутъ вс знаютъ, потому какъ я живу въ этомъ дом четвертый годъ. А вы, г. Скороходовъ, видно, недавно еще перехали къ намъ?
— Передъ Пасхой, когда мой папа умеръ. Онъ служилъ въ типографіи и умеръ отъ чахотки. Я живу съ мамой. Ей, бдной, трудно достается. Она тоже служитъ и приходитъ домой только вечеромъ, когда я ложусь спать. Знаете, больные люди должны вести правильный образъ жизни.
Такъ и состоялось это оригинальное знакомство. Гаврилычъ прислъ къ окну, набилъ солдатскую трубочку-носогрйку и закурилъ. Его поразилъ необыкновенный мальчикъ, говорившій тономъ большого человка.
Новые знакомые довольно безцеремонно оглядли другъ друга съ ногъ до головы, а потомъ мальчикъ замтилъ:
— Отчего отъ васъ пахнетъ водкой, Гаврилычъ?
Сапожникъ сконфузился. Его трубочка захрипла, точно онъ хотлъ высосать изъ нея свое оправданіе.
— Видите ли, г. Скороходовъ, такое ужъ наше положеніе, значитъ, сапожничецкое… Сидишь-сидишь недлю-то, въ томъ род какъ идолъ какой, ну, а въ субботу гршнымъ дломъ и разршишь. Окромя всего этого, я человкъ неженатый, ну, стало-быть, такая плепорція… У всякаго своя плепорція.
— Нехорошо,— наставительно отвтилъ мальчикъ и посмотрлъ на Гаврилыча такими печальными глазами.— Я говорю: нехорошо.
— Ужъ что тутъ хорошаго, г. Скороходовъ… Самая эта вредная вещь водка, ежели разобрать. А что въ башк длается съ похмелья. Себя бы самого растерзалъ, кажется.
— Для чего же тогда вы пьете?
Гаврилычъ ничего не могъ отвтить, а только развелъ руками. Плепорція такая… саножничецкое положенье…
Такимъ образомъ завязалось знакомство. Каждое утро отворялось окно въ подвал, и въ немъ показывалось блдное личико г. Скороходова. Сапожнику очень нравился больной ребенокъ, и онъ разъ забрался въ квартиру. Мать г. Скороходова была дома. Она очень походила на сына, только казалась сре, точно ее покрыла пыль столичной мостовой. По бдному платью, плохонькой дешевой обуви и всей обстановк бдной квартиры сапожникъ сразу опредлилъ бдственное положеніе. Да, не красно жилось вдов.
— Не будетъ ли чего насчетъ починки?— объяснилъ Гаврилычъ.— Я тутъ на двор живу, значитъ, сапожникъ… Вы не сумлвайтесь: деньги могу подождать, потому какъ изъ-за дла подмахну заплатку. Вотъ мальчику, можетъ, что понадобится…
— Ахъ, это вы и есть…— обрадовалась вдова.— Мн Тиша говорилъ про васъ. Очень вамъ благодарна…
— Помилуйте, сударыня. Пустяковое дло… Извстно, ребята пристали. Ну, я ихъ пугнулъ малымъ дломъ… Озорники, однимъ словомъ. А ежели что касаемо починки, такъ ужъ вы только скажите…
— Зайдите ко мн, Гаврилычъ,— послышался изъ слдующей комнаты тоненькій дтскій голосокъ.— Я буду радъ васъ видть…
Сапожникъ высморкался, обдернулъ свой рваный ‘спиджакъ’ и осторожно прошелъ въ слдующую комнату, гд въ старомъ клеенчатомъ кресл лежалъ больной ребенокъ. Теперь онъ показался Гаврилычу совсмъ маленькимъ, точно цыпленокъ. Головка маленькая, шея тонкая, а личико какъ у большого — умное личико, а глазенки совсмъ не по-дтски смотрятъ. Особенно хорошо Тихонъ Петровичъ улыбался — тоже умненько такъ, какъ улыбаются хорошо сохранившіеся старички. Дтское тльце совсмъ было скрыто подъ старымъ плодомъ. Это двойное впечатлніе ребенка и большого человка ставило Гаврилыча втупикъ и онъ не зналъ, какъ ему говорить съ мудренымъ мальчонкой.
— Садитесь…— предлагалъ маленькій хозяинъ.— Мама, ты, можетъ-быть, намъ дашь чаю? Впрочемъ, сахару осталось всего два куска…
— Нтъ, не нужно чаю,— отказался политично Гаврилычъ.— Я такъ, на минутку завернулъ… Насчетъ работы. Вотъ г. Скороходову можемъ новые сапожки оборудовать…
Ребенокъ печально улыбнулся: онъ не нуждался въ сапогахъ, потому что не могъ ходить.
‘Эхъ, невпопадъ слово вырвалось,— подумалъ Гаврилычъ, почесывая свой красный затылокъ.— Большимъ себя дуракомъ оказалъ’.
Сапожникъ посидлъ недолго. Онъ боялся помшать да и вообще какъ-то конфузился, точно самой фигурой производилъ обидный диссонансъ въ этой маленькой подвальной квартирк.
— Заходите, когда будете свободны,— приглашалъ мальчикъ.— Я-то постоянно свободенъ и буду радъ васъ видть… Цлый день сижу одинъ. Только вотъ квартира у насъ сырая, а у меня по вечерамъ бываетъ лихорадка…
Когда сапожникъ ушелъ, ребенокъ задумался. Онъ внимательно слдилъ за матерью своими печальными глазами и наконецъ проговорилъ:
— А онъ славный, мама, этотъ сапожникъ. Ты замтила, какія у него сильныя руки и какой онъ весь большой? Дышитъ такъ, что на улиц слышно… Ахъ, мама, какъ бы я желалъ быть такимъ же здоровякомъ!.. Вдь это, должно-быть, очень хорошо, когда ничего не болитъ… и когда можешь работать. Я теб могъ бы помогать тогда, а теперь теб такъ трудно съ больнымъ ребенкомъ. Вдь я все понимаю, мама, и часто думаю, что мн лучше умереть.
— Перестань, Тиша. Глупости… Куда же я безъ тебя?..
— Нтъ, мама, нужно смотрть серьезно на вещи. Вдь я тебя только стсняю, а пользы отъ меня никакой. Это обидно… Конечно, теб будетъ очень жаль, когда я умру, но вдь весь я не умру: душа останется… Я всегда буду съ тобой, только тогда не нужно будетъ ухаживать за мной. Ты, пожалуйста, не огорчайся… Вдь все равно когда-нибудь нужно будетъ умирать. И ты умрешь, и даже этотъ сапожникъ… Ахъ, какой онъ здоровый, мама! Мн точно лучше сдлалось, когда онъ вошелъ ко мн въ комнату… Здоровые люди должны быть добре, потому что ихъ ничто не должно раздражать.
Подобные разговоры часто велись въ маленькой квартир, и мать Тиши уходила въ другую комнату, чтобы скрыть слезы. Это было, одно изъ тхъ страшныхъ несчастій, для которыхъ нтъ словъ…
Болзнь Тиши развивалась медленно, но съ той послдовательностью, какую имютъ только болзни. Ребенокъ родился здоровымъ, почти крпышемъ, и такимъ оставался до трехъ лтъ, а потомъ вдругъ началъ хирть. Причинъ болзни было много: сырыя квартиры, плохое питаніе, нездоровый воздухъ,— однимъ словомъ, все то, что даетъ столица бдному люду. Маленькое дтское тльце подавало въ отставку, а живой оставалась одна голова. Мысль работала упорно и неугомонно, сосредоточивъ въ себ вс силы. Въ пять лтъ Тиша уже свободно читалъ. Его лучшими друзьями сдлались книги. Ребенокъ ихъ глоталъ съ жадностью и особенно любилъ путешествія. Фантазія работала съ поразительною яркостью.
— Когда я читаю путешествія, то чувствую себя здоровымъ и сильнымъ человкомъ, а это такое счастье…— объяснялъ ребенокъ.— Вотъ только во сн, мама, я всегда вижу себя здоровымъ и тоже счастливъ.
Въ маленькой дтской головк ярко цвли пестрыя картины тропической природы, гд царитъ вчная весна, бушевалъ океанъ, быстро неслись громадныя рки, величественно поднимались неприступныя горы со снговыми вершинами, разстилались цвтущія степи и покрытая снгомъ тундра, таинственно шумли вковые лса, пли птицы и ласково улыбались цвты. Ахъ, сколько было цвтовъ… Это были золотые сны, т счастливыя грезы, отъ которыхъ не хочется проснуться. Мальчика угнетало только одно, именно, что ему не съ кмъ было подлиться всми этими богатствами, а мама отъ усталости даже не могла его слушать.
Странныя бываютъ психическія сближенія, какъ это было и въ данномъ случа. Сапожникъ Гаврилычъ сдлался дорогимъ гостемъ въ квартир Скороходовыхъ. Больной мальчикъ каждый разъ оживлялся, когда въ его комнат неуклюже помщалась массивная фигура отставного солдата, насквозь пропитанная смшаннымъ запахомъ кожи и махорки. Сначала сапожникъ очень смущался, а потомъ привыкъ. Чтобы не портить воздуха своимъ куревомъ, онъ уходилъ съ трубочкой въ сни или смшно присаживался на корточки къ топившейся печк. Мальчикъ любовно смотрлъ своими умными глазами на эту большую фигуру и длался, какъ-то спокойне, когда сапожникъ сидлъ около него. Вдь онъ былъ такой сильный и здоровый. Часто ребенокъ трогательно просилъ его:
— Гаврилычъ, вы посидите около меня, пока я засну…
— Въ лучшемъ вид посижу, г. Скороходовъ.
— Вы держите мою руку, Гаврилычъ… Вотъ такъ. Только, пожалуйста, не дышите на меня…
И Гаврилычъ сидлъ, не смя шевельнуться, какъ заботливая нянька. Правда, что это было не легко, но что подлаешь съ г. Скороходовымъ. Маленькая прозрачная ручка сначала крпко держала жилистую руку Гаврилыча, а потомъ распускалась — такая маленькая, совсмъ ребячья рука. Больной спалъ въ своемъ кресл всегда въ одной поз, немного склонивъ головку на одинъ бокъ. Гаврилычъ терпливо выжидалъ, когда послышится ровное дыханіе заснувшаго, и удалялся такимъ осторожнымъ шагомъ, точно шелъ съ огнемъ въ пороховомъ погреб. Онъ даже захватывалъ свой ротъ ладонью и свободно переводилъ духъ только въ сняхъ.
Это удивительное сближеніе произошло, главнымъ образомъ, на духовной почв. Гаврилыча поражалъ необыкновенный умъ ребенка. Кажется, все-то на свт онъ зналъ и такъ удивительно хорошо умлъ разсказывать обо всемъ. Слушая своего маленькаго друга, Гаврилычъ чувствовалъ себя ужасно глупымъ и совершенно темнымъ человкомъ. Ничего-то, ничего онъ не зналъ, а вотъ мальчоночка такъ все произошелъ. И насчетъ звздъ, и насчетъ разныхъ странъ, и насчетъ городовъ иноземныхъ, и про войны, и про всякихъ полководцевъ. А то еще стишки прочитаетъ,— все больше жалобные стишки. И про святыхъ угодниковъ тоже отлично понималъ. Гаврилычъ съ все возраставшимъ удивленіемъ слушалъ маленькаго оракула и только встряхивалъ головой, какъ взнузданная лошадь.
— Такъ въ темнот и кончимся, Тихонъ Петровичъ,— говорилъ онъ уныло, подавленный стоимъ незнаніемъ.— Прямо сказать: вс мы отъ пня народъ… Вотъ и службу прошелъ, оболванивали тоже, а какъ ничего не зналъ, такъ и остался. Живемъ, какъ во сн…
Мальчику нравилась та непосредственность, съ которой Гаврилычъ относился ко всему. Онъ такъ хорошо умлъ слушать и такъ увлекался всмъ.
— Вотъ такъ штука, братецъ ты мой, г. Скороходовъ. Дерево въ семьдесятъ саженъ высоты? Ловко… Это повыше адмиралтейскаго шпица. А вотъ что я скажу вамъ, г. Скороходовъ: и деревья разныя, и горы, и моря-окіяны, а люди-то везд одинаковые… Такъ, чуть-чуть разность маленькая… И вс должны работать, и забота у всхъ одинаковая, и семьишка такая же, и дтишки.
Былъ одинъ пунктъ, въ которомъ Гаврилычъ оказывался неизмримо сильне маленькаго мудреца. Именно, г. Скороходовъ видлъ только одинъ Петербургъ, а объ остальномъ зналъ только изъ книжекъ. Другое дло Гаврилычъ — онъ много видлъ, начиная со своей деревни. Когда заходила рчь о послдней, роли сразу мнялись, и г. Скороходовъ превращался въ самаго обыкновеннаго ребенка, предлагавшаго иногда вопросы, наивные до смшного. Здсь наступала очередь Гаврилыча удивляться, что есть такіе люди, которые не понимаютъ самыхъ простыхъ вещей, какъ пашня, лсъ и т. д. Сапожникъ даже сердился на г. Скороходова. Какъ этого-то не понять? Конечно, обидно…
— А въ деревн нтъ мостовыхъ?— спрашиваетъ, напримръ, г. Скороходовъ.
— Какія тамъ мостовыя… Одно слово, деревня. Тутъ теб пашня, тугъ рка, тутъ лсъ. Значитъ, какъ есть деревня настоящая, значитъ, вполн… грязь…
— Вотъ вы говорите, Гаврилычъ, лсъ… Кто же его садилъ?
— А никто… Самъ лсъ растетъ, такъ ужъ это назначено отъ Господа… Гд быть лсу, тамъ онъ и растетъ.
Недоразумнія происходили, главнымъ образомъ, потому, что ребенокъ никогда не былъ за чертой Петербурга, и живое представленіе о природ у него сложилось изъ того, что онъ только видлъ. А видлъ онъ мостовыя, пятиэтажные дома, дворы колодцами, чахлые петербургскіе скверы, гранитные берега Невы. Тутъ безсильны были вс книги, и Гаврилычъ, въ свою очередь, долженъ былъ объяснять многое такое, что для деревенскаго жителя понятно само собой.
— Главное дло въ деревн — пашня,— объяснялъ онъ съ какой-то особенной торжественностью.— Все отъ пашни… Безъ пашни, братъ, шабашъ. Вотъ и мы съ тобой чужой хлбъ димъ… А онъ дорого стоитъ настоящему мужику. Это, братъ, штука!..
— Одинъ разъ посять хлбъ, онъ и будетъ расти.
— А вотъ и не будетъ. Ты его посялъ, снялъ, а на слдующій годъ та же музыка сначала. Да еще можетъ случиться засуха или ненастье… Въ деревн-то съ молитвой живутъ, не то что въ городу. Здсь мн что — плевать. Вёдро, такъ вёдро, ненастье, такъ ненастье, а въ деревн-то… Да что тутъ говорить!..
— Лучше въ деревн?
— Какое же сравненіе: конечно, лучше. Возьмите хоть меня, г. Скороходовъ: какой я есть человкъ, ежели разобрать? Вдь денегъ я зарабатываю уйму, ежели это по-деревенски считать, а гд он у меня, деньги-то?.. То-то вотъ и есть… Весь тутъ, дома ничего не осталось. А въ деревн у меня бы и своя избенка была, и лошаденка, и коровенка, и всякое обзаведенье… Ну, какъ слдоваетъ настоящему мужику быть. А здсь что: тьфу!.. Разв это жисть?.. Вотъ придетъ суббота, и натрескаюсь, какъ свинья. А отчего?.. Такая плепорція городская… И въ деревн пьютъ, только съ умомъ: на праздникахъ, на свадьбахъ, а не такъ, чтобы дуромъ. Вотъ и вы, г. Скороходовъ, ежели бы родились въ деревн, разв такой бы были?.. Въ деревн народъ здоровый, потому какъ вольный воздухъ первое дло.
— Отчего же вы не удете въ деревню, Гаврилычъ?
— Я-то? А немножко, значитъ, угорлъ… Привыкъ къ городскому легкому хлбу. Ослаблъ…
Заговоривъ о деревн, сапожникъ весь измнялся. Онъ длался совсмъ другимъ человкомъ. Даже голосъ не тотъ. Мальчикъ смотрлъ на него съ удивленіемъ и никакъ не могъ понять причины такой перемны. Въ дйствительности Гаврилычъ идеализировалъ деревню и деревенскую жизнь, но тмъ не мене чувствовалось, что она захватывала его всего, несмотря ни на какую городскую ‘плепорцію’. Эти разговоры очень нравились мальчику, и у него складывалось самое фантастическое представленіе о той Россіи, которая начиналась сейчасъ за Петербургомъ. И онъ, петербургскій выродокъ, никогда не увидитъ этой настоящей русской деревни, настоящаго лса, желтющихъ нивъ и всего того, чмъ живутъ десятки милліоновъ настоящихъ русскихъ людей. Петербургъ ему представлялся громадной тюрьмой, гд люди не живутъ, а мучатся, и больше всхъ онъ, Тихонъ Петровичъ Скороходовъ, такой маленькій, такой безсильный и такой жалкій, какъ т чахлыя деревца, которыя растутъ въ петербургскихъ скверахъ. Ахъ, если бы можно было взглянуть хоть однимъ глазкомъ, какъ живутъ тамъ, не въ Петербург — взглянуть и умереть! Тамъ и за квартиру не нужно платить: тамъ и подваловъ нтъ, и дворовъ колодцами, и болзней… Вотъ отчего Гаврилычъ такой здоровый и вотъ отчего онъ длается совсмъ другимъ человкомъ, когда начинаетъ говорить о деревн.
Прошла гнилая петербургская весна, и наступило лто. Каменные дома днемъ накалялись отъ солнца, воздухъ былъ пропитанъ дкой кислой пылью, нечмъ было дышать. Г. Скороходовъ мучился теперь отъ того, что нечмъ было дышать, какъ весной страдалъ отъ подвальной сырости. Разъ, наканун воскресенья, Гаврилычъ сказалъ.
— Вотъ что, Тихонъ Петровичъ, мы завтра съ вами разгулку устроимъ. До Юсупова-то саду отъ насъ рукой подать… У меня есть знакомая барыня, а у барыни стоитъ дтская колясочка.
— Да вдь вамъ будетъ скучно со мной, Гаврилычъ… Въ трактир веселе.
— И трактиръ отъ насъ не уйдетъ, а въ Юсуповъ садъ все-таки създимъ.
Это было цлымъ событіемъ въ жизни г. Скороходова. Сборовъ было столько, точно снаряжалась экспедиція, по меньшей мр, къ сверному полюсу. Какъ волновался ребенокъ за этотъ роковой день! Какая-то будетъ погода? не раздумалъ бы Гаврилычъ? не закапризничала бы барыня съ коляской? Мать Тиши волновалась еще сильне, хотя и старалась не выдавать себя.
— Какой добрый этотъ Гаврилычъ!— повторяла она.
— Ты его, мама, еще не знаешь!..
Ночь прошла почти безъ сна. Г. Скороходовъ ужасно волновался. Въ немъ проснулся тотъ живой ребенокъ, котораго не могла похоронить никакая петербургская пыль. Въ шесть часовъ утра онъ уже проснулся и наблюдалъ по противоположной стн двора., какая будетъ погода. Къ нимъ въ подвалъ солнце никогда не заглядывало, и метеорологическія наблюденія ребенокъ производилъ по противоположной, стн: стна освщена, значитъ, есть солнце.
Гаврилычъ заканчивалъ какую-то спвшую работу и явился только часамъ къ одиннадцати. Онъ даже умылся, пріодлся и выглядлъ франтомъ. Но главный восторгъ былъ въ колясочк. Правда, она была немного мала, но съ этимъ приходилось мириться. Больной былъ уложенъ въ колясочку, и Гаврилычъ торжественно повезъ ее. День былъ праздничный. На тротуарахъ происходила настоящая давка, и только благодаря сил и ловкости Гаврилыча колясочка благополучно добралась до Юсупова сада.
— Вотъ мы какъ!..— хвастался Гаврилычъ, когда коляска покатилась по усыпанной пескомъ дорожк.
Но г. Скороходовъ былъ разочарованъ. Вс деревья стояли срыя отъ пыли и, главное, тотъ же кислый воздухъ. Вдобавокъ, вс уголки были усыпаны дтворой, а г. Скороходовъ не выносилъ шума. Господи, сколько тутъ было дтей, этихъ несчастныхъ петербургскихъ дтей!.. Блдныя, худенькія, съ тонкими ручками и ножками, они напоминали т блдные цвты, которые вырастаютъ въ подвалахъ безъ солнца. Правда, они играли, бгали, кричали, дрались, какъ и слдуетъ дтямъ, но это было не настоящее дтское веселье. Г. Скороходовъ, лежа въ своей колясочк, съ какой-то тоской наблюдалъ ихъ своими не по-дтски умными глазами, и ему длалось ужасно скучно. Все это было не то, чего ему хотлось, точно самый воздухъ былъ здсь насыщенъ какой-то фальшью, а ‘скверныя’ деревья только притворялись зелеными. Да, не то… А эта петербургская дтвора, набравшаяся сюда изъ своихъ подваловъ и чердаковъ, что могло быть печальне?.. На дтскихъ личикахъ уже сквозила не дтская тревога, а въ глазахъ свтилось то раздраженіе, которое не оставляетъ настоящаго петербуржца даже лтомъ. Больной мальчикъ наблюдалъ дтей съ такимъ видомъ, точно онъ самъ былъ вотъ этими самыми дтьми, принимая сотни всевозможныхъ превращеній. О! онъ такъ все отлично понималъ…
— Ахъ, ты, братецъ ты мой, г. Скороходовъ,— ворчалъ Гаврилычъ, огорченный неудавшейся поздкой.— Пыль одна, а не садъ. Такъ, названіе…
Такъ прошло все лто, тяжелое и мучительное. Даже Гаврилычъ затосковалъ, бросилъ работу и кутилъ недли дв. Онъ явился къ Тихону Петровичу такимъ виноватымъ и никакъ не могъ взглянуть прямо въ глаза ребенку.
— Нехорошо, Гаврилычъ…
— Ахъ, какъ нехорошо, Тихонъ Петровичъ… Ужъ скоре бы осень. Не крайности, сидишь у себя въ нор и никуды тебя не тянетъ.
Осень не заставила себя долго ждать. Пошли дожди, потомъ ударилъ первый морозецъ — все шло своимъ порядкомъ. Въ конц сентября выдалось нсколько такихъ крпкихъ и хорошихъ осеннихъ деньковъ. Именно въ одинъ изъ такихъ дней Гаврилычъ пришелъ къ г. Скороходову и заявилъ безъ всякихъ предисловій:
— Ну, и дуракъ же я, Тихонъ Петровичъ… ахъ, какой дуракъ!…
— Что случилось?
— А тогда-то, ну, когда мы въ Юсуповъ садъ путешествовали… Ну, конечно, дуракъ! Нужно было не въ Юсуповъ садъ васъ везти, а за городъ. Что мн стоило въ колясочк-то васъ скатать хоть въ то же Парголово… И настоящій лсъ посмотрли бы, и напило, и травку зеленую. Положимъ, не настоящая деревня, а нашибаетъ.
Г. Скороходовъ молчалъ. Такое путешествіе было его завтной мечтой, но онъ боялся даже думать о немъ, какъ о чемъ-то недосягаемомъ и несбыточномъ.
— Не буду я, ежели будущимъ лтомъ не свожу васъ за-городъ, г. Скороходовъ,— ршилъ Гаврилычъ. чтобы хоть чмъ-нибудь утшить пригорюнившагося ребенка.— Ей-Богу, такъ… Только бы зиму пережить.
Ждать цлый годъ… Это былъ такой ужасный срокъ, особенно когда приходится жить въ сыромъ подвал. Но уже самая мысль подкрпляла г. Скороходова, и ребенокъ любилъ разговаривать на эту тему. Маршрутъ былъ выработанъ во всхъ подробностяхъ, съ точностью военной диспозиціи. Гаврилычъ сто разъ разсказалъ весь путь, и мальчикъ запомнилъ его отъ начала до конца.
— Ахъ, только бы намъ зиму смотать!— повторялъ сапожникъ.— Какъ это мн раньше-то въ башку не пришло… а?..
Много было разговоровъ въ длинные зимніе вечера на эту тему, и мальчикъ каждый разъ оживлялся. Онъ считалъ, сколько осталось дней до этого событія, и чувствовалъ, какъ одна мысль о немъ живитъ и подкрпляетъ его.
— Мама, я тогда умру спокойно,— повторялъ ребенокъ съ какимъ-то особеннымъ чувствомъ.— Вдь мн такъ немного нужно… Только одинъ разъ взглянуть…
А время ползло ужасно медленно. Гаврилычъ приходилъ къ г. Скороходову почти каждый вечеръ и при его помощи переплывалъ море-окіянъ, путешествовалъ въ тропическихъ лсахъ, сгоралъ отъ жажды въ Сахар, замерзалъ въ полярныхъ льдахъ при освщеніи свернымъ сіяніемъ, спускался въ глубины земныхъ ндръ, поднимался на воздушномъ шар, сражался при ермопилахъ, защищая свободную Грецію отъ персидскихъ полчищъ, открывалъ Америку вмст съ Колумбомъ, изобрталъ паровую машину и даже заглядывалъ въ то далекое будущее, когда пароходы, желзныя дороги и телеграфы покажутся жалкими игрушками. Слабая дтская рука вела этого большого и сильнаго человка отъ одного чуда къ другому, изъ одной страны въ другую, и Гаврилычъ чувствовалъ только одно, что самое главное чудо вотъ этотъ больной ребенокъ съ его двичьимъ голосомъ и печальными глазами. Старый солдатъ привязался къ нему всей душой и былъ счастливъ, когда блдное дтское личико озарялось улыбкой.
Мы ничего не сказали о матери Тиши. Ее звали Настасьей Антоновной. Родилась и выросла она въ Петербург и кром Петербурга ничего не знала. Образованіе получила домашнее, другими словами — никакого. Посл отца осталась двнадцатилтней двочкой и скоро познакомилась съ нуждой. Мать была больная женщина и едва существовала крошечной пенсіей. Маленькой Наст пришлось поступить въ магазинъ швеей. Шестнадцати лтъ она познакомилась съ молодымъ типографскимъ наборщикомъ и скоро вышла за него замужъ. Онъ былъ прізжій изъ далекой провинціи и мечталъ со временемъ завести свое дло. Но вышло иначе. Петербургскій климатъ и непосильная работа надломили силы. Ребенку было пять лтъ, когда чахотка свалила съ ногъ отца. Прислушиваясь къ разговорамъ Тиши и сапожника, Настасья Антоновна живо припоминала мужа: больной онъ тоже мучился тоской о своей далекой провинціи, мечталъ о ней и умеръ съ мыслью о ней. Ребенокъ шелъ по отцовской дорог, и мать чувствовала, что онъ скоро умретъ. Да и примта такая есть: если больной начнетъ собираться въ дорогу — дло скверно. А какой росъ мальчикъ — понятливый, умненькій, совсмъ особенный. Еще при отц выучился читать и цлые дни проводилъ за книгами.
— Не жилецъ онъ у васъ, сударыня,— говорилъ не разъ Гаврилычъ, качая головой.
— Что же я подлаю? И то вытянулась вся…
— Божья воля… да.
Послднюю зиму Настасья Антоновна сама прихварывала и уставала отъ работы. Придетъ домой и рада мсту, а тутъ то нужно, другое, третье, и везд приходится самой. Хоть и маленькое, а все-таки хозяйство. Да еще шитье разное да починка. Отъ нужды и заботъ бдная женщина начинала тупть, и ее охватывало то тупое отчаяніе и равнодушіе, которому нтъ исхода. Иногда она думала, что ужъ лучше Тиш умереть, чмъ такъ мучиться. Положимъ, что онъ никогда и ни на что не жаловался, но она чувствовала его страданія. Сапожникъ Гаврилычъ являлся счастливой находкой, и она не знала, какъ его благодарить за участіе къ больному ребенку. Разъ она даже попробовала это сдлать, но Гаврилычъ только сконфузился.
— Что вы, что вы, сударыня… Да вдь я хожу-то къ вамъ для себя. Очень ужъ любопытно… Даже и разсказать не умю, какъ любопытно. Совсмъ особенный у васъ Тихонъ Петровичъ… Господь умудряетъ младенцевъ.
Настасья Антоновна расплакалась. Гаврилычъ нахмурился. Не любилъ онъ этихъ бабьихъ слезъ. Плачетъ, а того не подумаетъ, что вс подъ Богомъ ходимъ — сегодня живы, а завтра и поминай какъ звали.
— А за городъ я его свожу, какъ только земля оттеплетъ,— бормоталъ сапожникъ, точно оправдываясь.— Ужъ вы не сумлвайтесь, Настасья Антоновна. Надо потшить младенчика.
Ласковыя слова у Гаврилыча выходили какъ-то особенно хорошо, и самъ онъ точно свтллъ отъ нихъ.
Поддаваясь теченію событій, Настасья Антоновна и сама увлеклась идеей путешествія Тиши за городъ. Какіе это смшные пустяки для другихъ, а для нихъ троихъ въ этихъ пустякахъ было все, интересъ цлой зимы, интересъ будущаго. Если бы отнять эту мысль о поздк, вс трое почувствовали бы себя ужасно несчастными. Къ жизни большое и маленькое мряется личнымъ настроеніемъ. Такъ было и тутъ, въ подвальной квартир, гд сошлись такіе противоположные. люди, какъ больной ребенокъ и отставной солдатъ. Ахъ, скоре бы наступало лто… Это было самое томительное ожиданіе, сопровождавшееся иллюзіями и фантазіями, въ род того, что вдь можетъ быть лто и въ апрл мсяц — стоитъ только теплу ударить, и зим капутъ.
Роковой моментъ приблизился почти неожиданно. Это было въ середин мая. Съ вечера выпалъ такой теплый весенній дождичекъ. Раннимъ утромъ Гаврилычъ сбгалъ въ Юсуповъ садъ и принесъ радостное извстіе, что деревья уже распустились и высыпала зеленая травка.
— Только въ скверныхъ мстахъ зелень-то раньше показывается, г. Скороходовъ,— объяснялъ сапожникъ.— Потому камень кругомъ, солнышкомъ-то и угретъ. Надо обождать денька три… Пока что, пусть тамъ все распустится.
Еще три дня самаго томительнаго ожиданія. Наканун поздки у Гаврилыча явился неожиданный планъ.
— Не махнуть ли намъ, г. Скороходовъ, по Финляндской желзной дорог? До вокзалу въ колясочк додемъ, а тамъ колясочку въ багажъ, сами въ вагонъ…
— Нтъ, Гаврилычъ…— заупрямился г. Скороходовъ.
Ребенокъ слишкомъ сжился съ первымъ маршрутомъ, который зналъ наизусть: по Парголовскому шоссе, мимо Лсного, мимо Поклонной горы, Озерковъ — нтъ, такъ лучше. Да и на вокзал будетъ много людей, а тутъ совсмъ одни.
Рано утромъ восемнадцатаго мая голова Гаврилыча высунулась изъ окна.. Свтило яркое солнце, значитъ, отлично.
— Тихонъ Петровичъ, господинъ Скороходовъ, вы встамши?
— Здсь, Гаврилычъ…— отвтилъ тоненькій голосокъ.
Колясочка была готова еще дв недли тому назадъ. Необходимая провизія лежала завязанная въ газетную бумагу. Гаврилычъ не забылъ сунуть сапожный ножъ за голенище. Однимъ словомъ, путешествіе форменное.
— Ну, съ Богомъ,— говорила Настасья Антоновна, провожая путешественниковъ за ворота.— Гаврилычъ, вы смотрите, осторожне… Гд-нибудь еще подъ конку попадете.
— Не сумлвайтесь, сударыня…
Мальчикъ показался матери такимъ блднымъ сегодня, точно восковой. Она слышала, какъ онъ сегодня всю ночь надрывался отъ кашля. Да и лихорадка всю весну мучитъ… А колясочка катилась по тротуару. Вотъ она уже на углу. Гаврилычъ остановился, оглянулся и сдлалъ Настась Антоновн подъ козырекъ. Къ послдній разъ мелькнуло блдное дтское личико, и Настасья Аптоновна вернулась въ свою нору, вытирая непрошенную слезу.
— Г. Скороходовъ, вотъ мы и похали…
— Да…
Мальчикъ задумчиво смотрлъ на закипавшія жизнью центральныя улицы. Въ воздух еще чувствовалась свжесть. Отворялись магазины, бжали кухарки съ корзинками и кульками, дворники мели мостовую, поднимая облака пыли. Начинался тревожный столичный день. Ахъ, какъ все это надоло — и эта вчная суета, и трескъ экипажей, и вчная пылъ!
А колясочка катилась да катилась. Вотъ и новый Александровскій моста, и клиника, и паровая конка. Дома длались все ниже. Начинался фабричный кварталъ. Гаврилычъ попутно длалъ нкоторыя объясненія.
— Только бы намъ до Московскихъ казармъ добраться, а тамъ мостовой шабашъ, г. Скороходовъ. Солдатскіе огороды начнутся…
Дохали и до казармъ, и колясочка мягко покатилась по утрамбованному шоссе. Ребенокъ съ особеннымъ вниманіемъ смотрлъ кругомъ, ожидая какого-то чуда. Вонъ тамъ лсъ…
— Гаврилычь, вдь это настоящій лсъ?..
— Нтъ, еще не настоящій… Такъ, дачи. А эвонъ на горк Лсное, значитъ, паркъ: шапка шапкой.
Навстрчу попадались чухонцы въ своихъ таратайкахъ, ломовые, возвращавшіеся съ дачъ порожнякомъ, извозчики. Пронеслась мимо ‘паровушка’.
У подъема къ Лсному Гаврилычъ сдлалъ первый привалъ, поставивъ колясочку въ тни дачнаго сада. Везд уже зеленла трава, деревья распустились. Сапожникъ съ особеннымъ удовольствіемъ раскурилъ свою трубочку.
— Хорошо, г. Скороходовъ?
— Отлично… А лсъ скоро?
— Скоро, скоро… Вотъ только продемъ Лсное, сейчасъ можно свернуть влво, къ Коломягамъ — и тамъ лсъ, а то можно вправо ударить, по Старо-Парголовскому шоссе — тоже лсъ.
— Нтъ, я хочу на Поклонную гору…
Ребенка огорчало то, что городъ все еще не кончался,— вс эти дачи были только его продолженіемъ. Конечно, это не Юсуповъ садъ, а все-таки настоящаго еще нтъ.
— Ну, трогай!— покрикивалъ Гаврилычъ, вкатывая колясочку на пригорокъ, гд стоитъ церковь и конка длаетъ поворотъ съ шоссе вправо.
Мимо потянулись безконечныя дачи. Должно-быть, хорошо здсь жить. Воздухъ совсмъ другой, и столько зелени. Въ одномъ мст Гаврилычъ сдлалъ неожиданную остановку. Какъ продешь мимо постоялаго двора ‘Распутье’? Онъ быстро юркнулъ къ буфету, хватилъ стаканчикъ и вернулся обратно, на ходу прожевывая какую-то корочку.
— Зарядилъ малымъ дломъ, г. Скороходовъ.
Было уже около десяти часовъ утра, когда колясочка подъхала къ Поклонной гор. Г. Скороходовъ былъ въ восторг. Господи, какъ здсь хорошо… И сосновый боръ, и какая даль тамъ, внизу, и какое высокое небо здсь. У мальчика начинала кружиться голова, и передъ глазами точно летали мухи, но онъ крпился и ничего не говорилъ Гаврилычу. Свжій воздухъ его пьянилъ. Хотлось хать впередъ безъ конца…
— Хорошо, г. Скороходовъ?
— Ахъ, какъ хорошо…
Здсь дачъ было уже меньше. Встрчные попадались рдко, такъ что Гаврилычъ даже затянулъ какую-то необыкновенную солдатскую псню:
…Мы Расеюшку насквозь пройдемъ,
Да графъ Па, графъ Паскевьча въ полонъ возьмемъ!..
Скоро показался и тотъ лсокъ, о которомъ говорилъ цлую зиму Гаврилычъ. Былъ тутъ и лугъ, и какой-то безыменный ручеекъ, и цлый островокъ изъ сосенъ и березъ. Колясочка свернула съ шоссе и скрылась въ лсу. Какъ мягко катились колеса по этой зеленой трав, какъ ласково шептались только-что распустившіеся зеленые листочки, какъ весело выглядывали изъ травы первые весенніе цвточки!..
— Стопъ, машина!— скомандовалъ Гаврилычъ, останавливаясь на опушк лса, съ той стороны, съ которой не видно было шоссе.— Съ благополучнымъ прибытіемъ, г. Скороходовъ.
Г. Скороходовъ что-то хотлъ отвтить, но только раскашлялся. Блдное личико покраснло отъ натуги, потомъ посинло.
— Это отъ пыли…— объяснялъ Гаврилычъ, тоже кашляя, точно хотлъ откашляться за своего маленькаго друга.— А мы сейчасъ огонекъ разложимъ, чайничекъ согремъ… Хотите на травку, г. Скороходовъ?
Мальчикъ ничего не отвтилъ, а только смотрлъ на Гаврилыча своими печальными глазами. Онъ не могъ говорить отъ охватившаго его волненія. Гаврилычъ устроилъ самъ все, что было необходимо. Разостлалъ на трав плэдъ и подушки и перенесъ г. Скороходова на новое мсто, а самъ сейчасъ… же принялся разводить огонь. Мальчикъ лежалъ и смотрлъ въ голубое высокое небо, на тихо шумвшія вершины сосенъ, на плывшія по небу блоснжныя облака — смотрлъ и чувствовалъ, что съ нимъ длается что-то необыкновенное. Его точно уносила какая-то сила… Не было ни боли, ни усталости, ни той тяжести, которая давила его маленькое сердце. Глаза закрывались сами собой.
‘Намаялся дорогой-то, пусть соснетъ’,— думалъ Гаврилычъ, сидя на корточкахъ около огонька.
Ребенокъ заснулъ, заснулъ съ такимъ счастливымъ выраженіемъ на лиц, какъ засыпаютъ только дти.
Чайникъ закиплъ уже три раза. Прошло больше часа, а ребенокъ продолжалъ лежать съ закрытыми глазами.
— Тихонъ Петровичъ, господинъ Скороходовъ…— тихонько будилъ его Гаврилычъ.— Будемте чаевать…
Отвта не послдовало.
Г. Скороходовъ заснулъ, чтобы больше не просыпаться…
1893.