Господин, Огарев Николай Платонович, Год: 1849

 
 Н. П. Огарев Господин (Повесть) Н. П. Огарев. Избранные произведения в двух томах Том второй. Поэмы. Проза. Литературно-критические статьи М., ГИХЛ, 1956 ГЛАВА ПЕРВАЯ В то время таяли снега, Весной дышало. С дикой силой Взрывая лед, на берега Река волнами находила. Сквозь грязь мелькала зелень трав, И с юга прилетели птицы, Но все ж упорно вид столицы Хранил враждебно зимний нрав. Андрей Потапыч, малый славный, Лелеять стал в мечте своей Ручья журчанье, шум дубравный И зелень яркую полей, Являлся реже на обеды, Чуждался поздних вечеров, Литературные беседы Его томили. 'Много слов,- Он думал,- только мало дела...' И даже критика сама, Сей плод немецкого ума, Ему до смерти надоела. Он начал думать о себе, О том, что молодость проходит, А он одно в своей судьбе Праздношатание находит. Печально в угол из угла Бродя один в своей квартире, Решил он, что пора пришла, Чтоб дело делать в этом мире: Начать воспитывать крестьян, В их нравах сделать улучшенья, Зерно ума и просвещенья Посеять в глушь далеких стран. Решил - ив путь пустился дальний, В свою деревню - край печальный. Тащился тряский тарантас, Иван дремал на козлах шатких, Андрей Потапыч, утомясь, Качался в сновиденьях сладких. Широкой лентой мягкий путь Лежал без грязи и без пыли, Два следа, лоснистых чуть-чуть, Колесы дружные чертили. Ямщик коней не погонял, Лениво двигались их ноги, И колокольчик замирал... Весенней почкой вдоль дороги Березы пахли, и вдали По лону ровному земли - Зеленое и молодое Тянулось поле озимое. Садилось солнце, и тепло На землю мирную лило Румяное мерцанье света, И в небе жаворонок где-то, Колеблясь трепетным крылом, Прощался звонко с ясным днем. Андрей Потапыч, в качке мерной Вздремнув, очнулся от толчка, Спросил, как смена далека И почему так едут скверно? Потом, взглянув вокруг себя На тихий мир, весной согретый, Природу искренно любя, Он молвил: 'Хорошо все это...' И погрузил свой томный ум В туман блаженно-грустных дум. Он размышлял, что неизбежно Он сгубит молодости цвет, Что слишком трудно, безнадежно Он любит вот уже пять лет, Но несмотря на всё страданье, На жизнь мучений и тоски, Он о любви воспоминанье, Как животворное мечтанье, Хранит до гробовой доски. Он думал, как она прекрасна, Как простодушна, как мила, Что за душа в улыбке ясной, Как ручка у нее бела, Как нежен взор ее и томен, Весь вид как страстен и как скромен, Как в мягком голосе слышна Сердечной ласки глубина! Конечно,- он любил безгласно, Да он и не захочет ей Беспечной жизни, жизни ясной Тревожить страстию своей. О! если б верною сестрою Она весь век ему была, Ему бы жизнь была мила, Он был доволен бы судьбою... Баллады увлечен стихом, Он вспомнил, как они вдвоем На даче, в августе, мечтая, Читали вместе после чая. Конечно,- он не пара ей: Помещик он не многодушный, Ее ж отец старик бездушный И метит высоко, злодей! И голос у него протяжен, И круг знакомых слишком важен!.. Андрей Потапыч обвинял И сам себя, он отвергал В своих приемах лоск столичный И замечал уже не раз, Бывало, в зеркало смотрясь, Что платье, сшитое отлично,- Бог знает, право, почему - Все как-то не к лицу ему. Застенчивость его погубит! Одна надежда у него, Что, может быть, еще его За нежность женщина полюбит. О! сердцем он почти герой И благороден по природе, Стремится к правде и свободе, Не глуп, не неуч - и порой В науках подвизался смело... Но ей что до того за дело? Он вспомнил, как он ревновал, Безмолвствуя в тоске безмерной, Как чаще всех его смущал Один полковник инженерный, Всегда находчивый в речах, Высокий, статный и в усах. Андрей Потапыч с страстью нежной Тут принялся было опять Любить так трудно, безнадежно, Как и назад тому лет пять. Он также вспомнил: после бала... Но тройка вихрем вдруг помчала, И, с шляпой наискось на лбу, Махнув кнутом, ямщик удалый Подвез к станцьонному столбу. Дней несколько, а может, больше (Как Чацкий дерзко отвечал) Дорога длилася,- не дольше, Андрей Потапыч поскучал. Уже незадолго до дому, Подъехав к берегу крутому, Он увидал - внизу река Была как море широка. Над нею солнце вкось сверкало, По ней крутясь волна бежала, Кой-где уныло паруса Как точки белые виднелись, И где-то там вдали синелись, Теряясь из виду, леса. В раздольно-сладостной истоме Андрей Потапыч тут вздохнул И переехал на пароме. Ямщик постромки пристегнул И барин, погодя немного, Своей проселочной дорогой, По кочкам шеи не сломив, Домой доехал здрав и жив. Андрей Потапыч был доволен: Знакомый пруд, знакомый сад! Здесь детский возраст был так волен! Здесь все, чему бывал он рад, Вновь на глаза его предстало И чуть до слез не взволновало. Все тот же на дворе стоял Уныло домик деревянный, И мезонин довольно странный Его вершину замыкал. У полусгнившего забора Сторожка пса была видна, Пса - охранителя от вора...- Теперь пуста была она, Соскучась жизнию пустынной, Знать, околел он, друг старинный! Немного подгнило крыльцо, Но в доме комнаты в порядке, На мебели чехлы и складки И все, как было, налицо, Конечно - так давно не жили, Что все покрыто слоем пыли. Вот комната: старуха мать Любила здесь чулок вязать, А вот и небольшая зала: Здесь чай соседям разливала. Вот здесь отцовский кабинет, Где Павла первого портрет - Курносый, с палкой, в треуголке. Старик, бывало, здесь ходил, В халате пестром и в ермолке, И трубку исподволь курил. Покойники!.. У них порою Не обходилося без ссор, Но большей частью все за вздор, И жили дружною четою. Вон виден памятник в окно... Теперь они уже давно Гниют себе рядком, как надо, У старой церкви за оградой. Андрей Потапыч в эту ночь Томился. То ли был с дороги Взволнован и разбит невмочь, То ль, полный грусти и тревоги, Былое время выкликал... Что б ни было, но он не спал. Скребнет ли мышь, щелей жилица, Или где скрипнет половица, Или бродячей пустотой Повеет в тишине ночной, А у него и дух спирало И тело в зноб и жар бросало. Чуть, алым трепетом горя, Проснулась ранняя заря, Андрей Потапыч встал с постели, Оделся, растворил окно: Село едва озарено Виднелось. Петухи пропели. За садом светлый пруд лежал, В зеленой чаще крылись тени, Росой дрожащей лист блистал И воздух утренний дышал Благоуханием сирени. Андрей Потапыч в этот миг Блаженство тишины постиг, Но тут он вспомнил, что, однако, В деревне жить себя обрек Он не без цели, как гуляка, Живущий никому не впрок, Что пользы общей мысль хотела И, стало, надо делать дело. Он вынул привезенных книг Запас, суливший много толку, И в шкаф расставил их на полку: Творенья Тэйра и других Новейших лет индустриалов, Еще народных школ обзор И ряд практических журналов. Он не любил до этих пор Агрономической науки, Охотнее в цепи веков Следил деяния отцов И повести читал без скуки, И как дитя - насчет того, Что создает нужду людскую, Что прямо входит в жизнь живую, Не знал он ровно ничего. Вот это-то его и мучит! Но, впрочем, дело не уйдет: Займется, кое-что прочтет, И сам поймет, и всех научит. Была суббота в этот день: Осилив старческую лень, К обедне старики ходили Своих усопших помянуть И тихо господа молили, Чтоб дал душам их отдохнуть, Взамен покойников просили, Чтобы и в свой черед они Живым послали долги дни. Спеша на пашню, поп с досадой Пролепетал мужей и жен Чуть не до тысячи имен, Носился ладан в виде смрада, И сарачинское пшено, Молитвою осенено, Побыв на маленьком налое И чуть не сделавшись святое, Прошло чрез грешные уста Во славу господа Христа. По окончании обедни Толпою старики пошли И мирно хлеб и соль несли, И в барской собрались передней, Чины дворовые вперед, А позади простой народ. Андрей Потапыч рад без меры Был прежних увидать друзей: Вот дядька старый, детских дней Ворчливый друг, но фрак свой серый Господской службы ветеран - Сменил на будничный кафтан, И сгорбился, и весь в морщинах, И белой бородой оброс, И тело у него тряслось. А вот в подобных же сединах И повар допотопных дней, А вот и маменькин лакей, Который человек был кроткой, Вязал чулок и пахнул водкой. А как же сделалась стара Покойной нянюшки сестра! И целый мир вставал из тленья... Помещик полон был смущенья, Но не нашлося никого Крестьян знакомых у него. Все друг за другом подходили И ручку барскую просили Облобызать наперерыв, Но ручку как-то отклонив, Андрей Потапыч, весь сконфужен, Шептал, что сей обряд не нужен. Потом приказчику велел Ужо подать себе отчеты, Затем, что ход конторских дел - Предмет особенной заботы, И завтра утром у ворот Велел собрать крестьянский сход. Сход собрался, и с умиленьем Помещик вышел на крыльцо. Раскланялся. Его лицо Сияло чуть не вдохновеньем. В его уме теснилось вдруг, Что он своим крестьянам друг,, Что патриарх он благородный, А может, и трибун народный!.. Без шляп стоял пред ним народ (К чему обычай ни понудит!), Вперив глаза, разинув рот, Все ждали молча: что же будет? Андрей Потапыч речь держал (И очень был собой доволен), Андрей Потапыч им сказал, Что человек родился волен И потому он даже б мог Свести их с пашни на оброк. Хотел их мненье знать заране. Затылки почесав, крестьяне С единогласием в ответ Сказали: 'Почему же нет?' Потом он развил мысль благую, Что надо школу бы завесть: В ученье видел вещь святую И путь довольство приобресть. Науки с точки зренья строгой О земледелии начав, Замялся как-то он немного - И, слова два еще сказав Об истинном вреде засухи, Велел им поднести сивухи И воротился в барский дом. И долго мужики потом Смекали в болтовне досужей: 'Что?.. Лучше будет или хуже?.. А бог весть!.. Правду говорить, Приказчика пора б сменить...' Сначала шибко толковали, А там как будто б и устали Терять слова по пустякам И разошлися по домам. По размышлении недолгом Соседей навестить своих Почел Андрей Потапыч долгом: Раз, чтобы не обидеть их,- С отцом и матерью иные Друзьями были, во-вторых, Как скучны б ни были другие, Он не простил себе бы ввек, Он - просвещенный человек,- Когда б оставил без вниманья Удобный случай для влиянья. И тотчас начал он с того, Что съездил к набожной соседке, Подруге матери его, Старухе, жирной домоседке, Хозяйке истинной. Она Уже и тем была славна, Что секла раз середь недели Дворовых девок, чтоб в шесть дней Избаловаться не успели: Нельзя не остеречь детей! Потом он к старому соседу Поехал и поспел к обеду. Старик отлично ел и пил, Учтивостью известен был: Когда подчас лакею в рыло Совал размашистый кулак, Не изменял себе никак И приговаривал: 'Мой милый!' Скупясь на время вообще, Андрей Потапыч и еще К соседу поспешил другому, Коннозаводчику лихому, Потом к любителю собак, Потом к сутяге записному, Который был с судьею враг, И к господину пожилому, Которого признал весь свет Одним из милых вертопрахов, И к старой деве, с юных лет Охотнице до иермонахов, И под наследственную сень Андрей Потапыч утомленный Явился на четвертый день. Но вид имел весьма смущенный, И чувство скорбное таил, Что никого не удивил, И был неловок в разговорах, И не довольно ясен в спорах, И из влияния его Не выйдет ровно ничего. Его исправник мимоездом Поздравить заезжал с приездом И звал на выборы зимой. К нему стал ездить становой, Короткий, толстенький, вертлявый, Низкопоклонный и лукавый. Андрей Потапыч, сколько мог, Чуждаясь близости постыдной, Держал себя как некий бог, Сперва он слушать безобидно Не мог чиновничий язык, Язык грабительства позорный И нищенства язык притворный, В котором слышен грязно дик Разврат, неловко затаенный, Но после ко всему привык, Смотрел на вещи благосклонно, Иное извинял слегка Несчастной долей бедняка И принимать стал без боязни Подобострастный знак приязни. Страшась минуту потерять В труде, исполненном значенья, Он ради школ и просвещенья Решился что-нибудь начать. И на базаре добыл книжку, Не новую для наших дней, И начал азбуке по ней Учить дворового мальчишку, Сперва день каждый, не ленясь, Потом в неделю по два раза, Потом учил в неделю раз. Его усердие от аза Тихонько под гору все шло И скромно вовсе прилегло, И он, не жертвуя химере, Ученье прекратил на хере. Хозяйству посвящая день, Андрей Потапыч был намерен Изгнать обычной жизни лень И плану был сначала верен, Но скоро убедил его Кузьма Терентьев, что напрасно Вводить оброк, и для чего? Что мужики народ опасный И не заплатят ничего, Что, если с добротой всегдашней Помещик быт крестьян своих (Отнюдь не допуская шашней) Улучшить хочет,- должно их Попрежнему держать на пашне. В отчетах верность увидав И цифры всё встречая те же, Андрей Потапыч вышел прав, Что стал заглядывать в них реже. Кузьма Терентьев управлял, А барин, позабыв заботу, Иль просто по лесу гулял, Иль, страсть почувствовав к болоту, С утра сбирался на охоту И поздно приходил домой,- Когда уже и солнце село Давно далеко за рекой, И поле тихое темнело, Светились звезды в синеве, Шел пар душистый по траве, Коростеля в тиши глубокой Томился голос одинокой... Андрей Потапыч той порой Касался к заживавшей ране Своей любви непонятой, Но и любовь уже в тумане Тонула зыбко день за днем, И он обычным шел путем И расплывался в грустной лени, Неясной, как ночные тени. ГЛАВА ВТОРАЯ В июле жарок летний день. Андрей Потапыч, друг покоя, В лесу от тягостного зноя Искал спасительную тень. Деревья колыхались хором, И лес был занят разговором Зеленых листьев и ветвей, И в нем был слышен робкий шепот Каких-то ласковых речей, Или глухой, далекий ропот Народной смуты, иль зыбей Вдоль по безбрежию морей, Над лесом небеса сияли, Лучи сквозь чащу проникали, Теней и света мельком взор Следил трепещущий узор, По ветвям птиц народ болтливый Порхал и прыгал суетливо, И насекомых пестрый рой Жужжал в траве и над травой, А воздух в медленном движеньи Дышал и мягко и тепло, И человек, склонив чело, Дремал и слушал в упоеньи. Андрей Потапыч на траву Под дубом лег в тени прохладной И тихо грезил наяву... О чем?.. бог весть! Но так отрадно, Так чувством жизни поглощен, Как грезит дней весною ранней Дитя, баюканное няней, Под песню, внятную сквозь сон. Но вдруг он слышит - голос женский В раздольи груди деревенской Далеко по лесу поет - То звонко льется, то замрет, Потом все ближе, все звучнее... Андрей Потапыч поскорее Вскочил, вздрогнув, и еле жив Стоял, дыханье притаив. Вот птичка ближняя вспорхнула, Пугаясь шелеста шагов... Из-за встревоженных кустов Головка смуглая мелькнула. По щечкам смуглым, разгорясь, Бродил румянец, и дорогой Коса роскошная немного Из-под гребенки развилась И колебалась непокорно Вкруг смуглой шейки прядью черной, В дыханьи частом утомясь, Уста раскрылись и алели, И очи черные блестели... Вот, на две стороны клонясь, Дрожит орешник расступись - И образ девушки красивой Остановился боязливо. Она гибка, она стройна, Хоть дурно платьице простое, Но прелесть юная видна, На зло шитву, в плохом покрое, Едва ли ей осьмнадцать лет Начел бы деревенский свет. Она за спелою малиной Блуждала по лесу с корзиной, Взглянула, закричала: 'Ах!' Бежать хотела второпях, Но свой порыв остановила, И только глазки опустила. Андрей Потапыч на нее Глядел безмолвно, как на чудо, Но, ободрясь, спросил ее - И кто она и шла откуда? Она - 'Из вашего села,- Сказала,- Катя, дочь лакея'. А он, любуясь и робея, Шепнул невольно: 'Как мила!' - И покраснел, и Катя тоже, И оба, вдруг потупя взор, Стояли на детей похоже, За шалость внемлющих укор... И разошлись... Но с этих пор Андрей Потапыч, весь расстроен, На дне души был неспокоен, Боролся он с самим собой, Не верил сердца страсти новой, Считал ее за бред пустой, Хотел за труд приняться снова, Чтоб пыл души угомонить И чувство глупое забыть. А как-то все его тянуло - Пройти случайно близ дверей Избы, где жил старик лакей... Дверь, может, ветром распахнуло б, И личко смуглое мелькнуло б, И сердце вздрогнуло б сильней, Пройти случайно мимо окон - Не встрепенется ль черный локон... Уже подметив ранний час, Когда росистою тропою Ходила Катя за водою,- Он до зари вставал не раз, Чтоб повстречаться ненарочно И поклониться непорочно. Он даже (скользок жизни путь!), Хоть презирал святые бредни, В воскресный день ходил к обедне, Чтоб только на нее взглянуть! Иван, как человек бывалый, Подметил все. Расчел, что мог При этом выиграть немало, Что барский выгоден порок, И - как столичный психолог - Решился как-нибудь случайно Заставить вспыхнуть пламень тайный. И вот поутру, той порой, Как в силу звания и чина, Он руки барские невинно Студеной орошал струей Из разноцветного кувшина, А барин фыркал и плескал, С ланит господских грязь смывая,- Он вдруг нечаянно сказал, Как будто что-то вспоминая: 'Вы Катю знаете? Она В вас просто сильно влюблена!' Все было кончено! Мгновенно Андрей Потапыч обомлел, И задрожал, и побледнел, Сказал Ивану раздраженно, Чтоб вздору говорить не смел, А сам поверил откровенно, И страсть губительным огнем Тревожно разгорелась в нем, И самолюбьице пустое Задето было за живое. Но, боже мой! Ужели он Любви недавнее страданье Забыл, как мимолетный сон? Ужель о ней воспоминанье Он сменит на пустую связь И окунется в эту грязь Дворовых сплетен, барской власти Родного края злой напасти, Которую до этих пор Он ненавидел, как позор? О, как он слаб! как сердце шатко, Как жизнь идет смешно и гадко! В аллее дальней, темной сада, Где в полдень веяла прохлада, Сливались с шепотом листов Слова двух тихих голосов: 'Нет, нет! не так меня ты любишь!' - 'Да как же вас еще любить?' -? 'Нет! ты дитя. Меня ты сгубишь И не заметишь, может быть! Ну - поцелуй!..' - 'Ах, страшно стало! Ну, вдруг увидит кто-нибудь?,.' И вот, припав к нему на грудь, Она его поцеловала, 'Ты приходи ужо ко мне! Все в доме будут спать глубоко, Ты только свечки одинокой Увидишь свет в моем окне... Придешь?..' - 'Боюсь - отец узнает!' - 'Он не узнает ничего! И что бояться нам его?..' - 'Ах, кто-нибудь да разболтает!' - 'Придешь?' - 'Не знаю!.. Ну, приду...' И мерно слышен был в саду Самодовольный шаг мужчины, И видно было - за куртины, Пугливо удаляясь, шли И торопилися две ножки, И платье белое вдали Еще мелькало вдоль дорожки. Андрей Потапыч в этот день, Сказав, что отдых что-то нужен, Что голова болит и лень,- Себе спросил пораньше ужин. Потом сердился, что Иван Так долго роется в буфете, Подумал даже, что он пьян, И побранить имел в предмете... Но тише!.. Замер глупый стук, И в доме смолк за звуком звук, И в окны, звездами мерцая, Глядела молча ночь глухая. Ни зги не видно! Чу!.. постой! Как будто шорох ухо слышит... То праздный ветер в тьме колышет Деревья сада... боже мой! Как сердце бьется! грудь чуть дышит, И крови трепетный приток В виски стучит, как молоток. Вот сторож в колокол докучный Спросонок троекратно бьет. И робко гул в ночи идет И замирает в мгле беззвучной. Ужель обманет - не придет? Но что-то движется вперед К крыльцу - подобно черной тени, И тихо скрипнули ступени, И ручка медная замка Пошевельнулася слегка. Поутру дворня вся узнала, Где Катя ночку ночевала. Кто первый слух пустил в народ? Бог знает! Кто их разберет? Сама, знать, Катя разболтала, Скорей похвастаться желала. И быть иначе не могло: Помещик - не простой любовник, Как кучер иль какой садовник, От них ни жутко, ни тепло, А быть наложницею барской - Тут тотчас превосходство есть, Какой-то призрак власти царской, И сам разврат идет за честь, Пойдут поклоны с приношеньем, Все девки с зависти себе Обгложут ногти, и к тебе Приказчик сам придет с почтеньем. В селе пропала тишина, Страстишек рой проснулся гадок,- Как ила грязного со дна Внезапно взболтанный осадок. Неугомонный толк пошел Дворовой кучки в мелком мире, Иной был рад, другой был зол, Кто речь на улице повел, Кто совещался на квартире. Иной приказчика хвалил, Ему пророча награжденье, Другой приказчику сулил Отставку, розги, поселенье, Решили мужики спроста, Чтоб Кате поднести холста, Ее отец, на все готовый, Душой не римлянин суровый, Уже ласкал в мечте своей Тулуп дубленый вовсе новый И то, что в год на старость дней Положат двадцать пять рублей, И даже тетка при разгроме Мечтала ключницей быть в доме, И даже тетки мужа брат Себе богатый ждал оклад. И только дядька престарелый Ни в чем участия не брал, И что-то хмурился день целый, И в одиночестве молчал. Давно в однообразном ходе Тянулась старой жизни нить: С закатом дня и на восходе Привык он с удочкой ходить На берег пруда и прилежно Безмолвно долгие часы Глядел на поплавок мятежный И на движение лесы. Но с недовольною заботой Под вечер памятного дня, Угрюмо голову склоня, Сидел он за своей охотой. А между тем кругом его Не изменилось ничего, Все так же вечер был прекрасен, Все так же пруд был тих и ясен, Все так же резво кое-где Круги мелькали по воде, Все так же вековой березы Листы, висевшие над ним, Шептали шепотом глухим Про юных дней былые грозы, Но что-то в нем не улеглось, Как будто сердце порвалось, И рыба как-то не клевала Или срывалася с крючка, И чувство скорби выражало Лицо седого старика. А Катя?.. Катя своенравно Гордилася сама собой, Своим значеньем и красой, С дня на день более тщеславна. Уже ее наряд простой Сменили платья городские И ярко-шелковый платок На плечи кругленькие лег, Блеснули серьги золотые, И ленту алую в косе, Завидуя, хвалили все. Уже она невольно стала Смотреть на дворню свысока И совершенно презирала Привет простого мужика. Уже и кушанье ей слуги Носили с барского стола, Ей робко кланялись подруги, На чай приказчица звала. Когда она по воскресеньям Входила в церковь,- перед ней Толпа склонялась с уваженьем И расступалась у дверей'. Что грезилось в ее головке? Какою бес дразнил мечтой? Уж не казалось ли плутовке, Что будет барскою женой? Нет, Катя так не шла далеко, Но власти вожделенный миг Ловила жадно, и глубоко Ей лести внятен был язык. И начинала понемногу Она сердиться на людей, Когда кто поперечил ей Иль не дал во-время дорогу, И даже к барину она Ходила с жалобой кичливой. Андрей Потапыч боязливо, Пугаясь, что нарушена Домашней жизни тишина, Пугаясь ссоры иль угрозы, Сперва ей лаской гнев смягчал, Потом уныло тосковал, Услыша пени, видя слезы, И, внемля вкрадчивым словам, На слуг сердиться начал сам. И как же быть? Не для него ли Она своих невинных дней Пренебрегла беспечной долей И жизнью мирною своей? Подверглась завистям, упрекам, Вражде, двусмысленным намекам? Он хочет, чтоб и каплей слез Ей день единый не затмился, Хоть самому б страдать пришлось, Да и на что б он не решился За взгляд, улыбку, звук речей, За сладость жаркого лобзанья, За негу медленных ночей, За эту странность обаянья, Что к милой женщине манит Неотразимо, как магнит? Шло время. Наступала осень. Уныло мокрый лист в саду Желтел и падал. Только сосен Осталась зелень на виду, И та, почуя дни сырые, Уже без запаха смолы Качала капли дождевые С печально вымокшей иглы. Андрей Потапыч у камина Сидел один и размышлял, Осенний ли припадок сплина Его томил,- но он скучал. У ног его широкоглавый Его товарищ, пес легавый, Свернувшись в праздной тишине, Дремал и вздрагивал во сне. Впорхнула Катя птичкой вольной... Но заворчал спросонок пес, Ее приходом недовольный,- И Катя вспыхнула... Сквозь слез Пошла роптать, что 'не похоже Уж это вовсе ни на что: Добро уж люди за ничто Грызут,- а и собака тоже!.. А он, из нежности к кому Позором век ее покрылся, Молчит и ничего ему!..' Андрей Потапыч рассердился И, сняв арапник со стены, Хватил собаку вдоль спины. Пес вспрянул и прилег пугливо, Пополз на лапах и визжал И с видом скорби терпеливой Стопы хозяина лизал. Андрей Потапыч чуть не вскрикнул, Стоял, подавленный стыдом, Арапник выпал, взор поникнул, И грудь вздохнуть могла с трудом. Собаку поласкав рукою, На Катю он взглянул с тоскою И, сам себя внутри кляня, Велел скорей седлать коня И ускакал... Езды тревога, Быть может, заглушит немного Весь этот внутренний укор! Положим, что поступок вздор, Но пес, который им наказан, К нему был истинно привязан. Усталый конь лесной тропой Вез тихо всадника домой, Ступая медленным копытом По сучьям и листам размытым. Осенним ветром вкось гоним, Навстречу дождь хлестал, и с ним, В один докучный гул сливаясь, Нагие ветви, колыхаясь, Шумели, наводя тоску, И мокрый ворон на суку Враждебно каркал, и сорока В кустах болтала род упрека, И тяжко было для души Средь увядающей глуши. ГЛАВА ТРЕТЬЯ Перед шипящим самоваром Сидел приказчик за столом, Где были пряники и ром. Приказчик угощал недаром, Недаром, доблести полна, Его дородная жена Чай разливала и пыхтела: На первом месте, где висела Икона в ризе золотой, Перед которой день-деньской Лампада скромная горела, Сидела Катя и была Невыразимо весела. Ее веселости причиной Был тот прием, с каким в гостях Ее встречали во дверях И величали Катериной Ильинишной (почет большой!) И угощали на убой. Кузьма Терентьев ловко, тихо, Со всем искусством Меттерниха, О счастливой ее судьбе Ей говорил, и о себе, О том, что он хозяин строгий, Именьем барским дорожит, Затем врагов имеет много, Но полагается на бога И совести не изменит. А ей легко в его защиту (Ему ж с ней надо быть открыту, Как есть душа вся налицо) - Против клевет и наговоров Между сердечных разговоров Замолвить барину словцо. И тут же был навек священно, Ненарушимо, откровенно, Прочнее всяких кровных уз Меж ними заключен союз. С тех пор уже без опасенья Кузьма Терентьев,- редкий раз По воле барской, с разрешенья, А больше вовсе не спросясь,- Расчеты будь крупны иль мелки, В торговые пускался сделки, Взимал поборы или сек И жил, как важный человек. Уже и дождь не капал боле, В лесу все в иней облеклось,- Подобие седых волос, Застыла грязь в пустынном поле, И в воздухе пахнул мороз. Два раза, тая, снег ложился И наконец, презрев тепло, На землю вихрем навалился, И стало все кругом бело. В сарай поставили телегу, Полозья скрипнули по снегу, Мужик в тулупе зяб и дрог Средь заметаемых дорог, Крестьянка, встретясь узким следом, Болтать не думала с соседом, И пар дышал из уст ее, И веял холод от нее. Явились в доме - зим предтечи - Двойные рамы по окнам, Метая уголь, стали печи Трещать до свету по утрам, По томно длинным вечерам С обеда зажигались свечи, И чувством тягостным тюрьмы Откликнулся приход зимы. Хоть Катя уже месяц целый Переселилась в барский дом Хозяйкой полною и смелой, Распоряжалася бельем, На слуг кричала спозаранку, Имела при себе служанку, Бранилась с ней, и с ней потом Любила сплетничать тайком, Но как-то был угрюм и мрачен Андрей Потапыч. Сам собой Он был печально озадачен, Бранил весь образ жизни свой, Бранил себя за слабость нрава И чувствовал свою вину, Не извиняяся лукаво, И видел, что идет ко дну, И сознавал свое паденье, И пробуждалось угрызенье, И накипь горечи в тиши Все рос и рос на дне души. Ужель он втуне жизнь растратит?.. Оставить Катю?.. Сил не хватит! Теперь осталося одно Спасенье жалкое - вино! Вино кипит и тело греет. Спадает с сердца тяжкий гнет, Вновь ожил ум и. мысль светлеет, И снова к подвигам зовет, Андрей Потапыч снова верит И сам себя широко мерит, В чаду вакхических химер - Он Минин или Робеспьер, Законодатель, зла губитель, Отчизны доблестный спаситель, Опять он завтра же готов Завесть оброк для мужиков, А там, оставив всем по полю, Совсем отпустит их на волю. А между тем как барин пьет - Кузьма Терентьев все сечет! И невтерпеж пришлося, видно, Хоть на подъем и не легки, А к барину на гнет обидный Ходили с просьбой мужики, Но доказательства все ясны, Что были жалобы напрасны, И вышло только, что потом Им было хуже с каждым днем. Взведенный винными парами, Андрей Потапыч как в чаду - То занят смутными мечтами И расплывается в бреду, То Катю бешено ласкает, То, будто сам в себя взойдя, С досадой на нее глядя, Ее сердито упрекает За жизнь свою... К чему упрек И все тяжелые волненья? Оставить он ее не мог, И после сам просил прощенья. А Катя?.. Как сказать?.. Она Его по-своему любила, Прощала много, как жена, С утра его чесала, мыла, Порой сидела с ним полдня, К плечу головку прислоня, Белье чинила, песни пела И спать укладывала в срок, Подать заботливо умела К обеду лакомый кусок, И если дворня замечала, Что барин пьет не в добрый прок, Она ворчливо отвечала: 'Уж и напиться-то ему Нельзя, родному моему!' Не скрылось это поведенье, И, изъявляя всей душой Сочувствие и уваженье, Стал часто ездить становой. Андрей Потапыч раз печально Сказал, по сердцу говоря Сам о себе, что' непохвально Проходит жизнь его и зря, Но становой спешил заметить, Что он печалится вотще, Что, рассуждая вообще - По-человечески,- то встретить Примеры здесь весьма легко, Что есть сосед недалеко,- Годами вовсе не моложе, А крепостную девку тоже Содержит, а еще женат И много маленьких ребят. Андрей Потапыч рад был тайно: Потачкам он не доверял, Но ждал, чтобы его случайно Хоть кто-нибудь да оправдал. И дружба крепла понемногу, И каждый вечер становой Катил к крыльцу через дорогу Гуськом на тройке вороной. И вот затеялися балы: Сбиралась дворня середь залы, Как парень ловкий и лихой, Иван трудился на гитаре, Гремели в ревностном разгаре Раскаты песни плясовой. Плясала Катя танец дикий Задорно, с ловкостью великой Махала беленьким платком, Стучать умела каблучком, И барин сам на зло порядку Пускался с присвистом вприсядку, Слегка подергивал плечом, Ногами семенил и топал, А становой в ладоши хлопал Из всех приказных сил своих, И ел, и пил за четверых. Зима тянулась. После святок Случилось раз, что у крыльца, С тревожной гневностью лица, Старуху тетку за остаток Какой-то пряжи грошевой Бранила Катя нестерпимо. Кузнец Василий шел тут мимо И проворчал, махнув рукой: 'Вот нынче век у нас какой! И даже старые старушки Под властью всякой потаскушки!..' А Катя с теткой на него, Да как пиявицы пристали, Ну всячески ругать его! Пошли - и барину сказали. А барин, выпив через край, Обиделся и встрепенулся, А тут приказчик подвернулся, Сказал, что Васька негодяй, С ним ладить - слов пустые траты... И Ваську отдали в солдаты! Пошел бедняк мой одинок! Лет на двадцать попался в сети, Под палку, никому не впрок! Жена осталась, тоже дети. Поплакали. Да что - жена? Пожалуй, рада, что одна Без мужа может потаскаться! Солдаткам сродно баловаться! Эх, жизнь! Как поглядишь - куда Скверна бывает иногда! Но Катя и сама струхнула: Ей человека было жаль, И в сердце совесть промелькнула... Он за нее понес печаль! Но богу так хотелось, видно, Да и в грехе сознаться стыдно, Да показать не худо власть, Да уж случилася напасть - Так не вернешь! И слез не тратя, Поуспокоилася Катя. А говорил ей и отец: 'Послушай, девка,' наконец! Ты парня согнала со света, Сгубила ни за что его, Умру,- не дам тебе за это Благословенья моего!' И Катя чуть не зарыдала, Но ободрилась и сказала: 'Вот вы какие! Вот для вас - Поди ты - делай все в угоду, А вы готовы дочь как раз Загрызть на смех всему народу!..' И думала (как ум лукав!), Что был отец ее неправ. Уже пришла недели шумной Неугомонная пора, Где объедается безумно Вся Русь с утра и до утра, Пеклись блины, варилась брага, И мужики с прямой отвагой, Чтоб погулять перед постом, Копейку ставили ребром. И вот иная наступила Пора: великий пост пришел - С своею важностью унылой И пищей хуже всяких зол, С печальным колокольным звоном, С убийственным земным поклоном, С ворчливо грустною мольбой И подавляющей тоской. Андрей Потапыч мало верил И, мненья гордого закал Еще храня, не лицемерил, Своих привычек не менял. Поутру раз в раздумьи сладком Сидел он празден и ленив, Еще немного закусив, То есть уж выпивши порядком... Как мутен взор его теперь! Весь вид расстроенный и жалкий... Вдруг тихо отворилась дверь, И, подпираясь верной палкой, Вошел дрожащею стопой Согбенный дядька, друг седой. 'А!.. ты зачем?' - 'Я порывался К вам, барин мой, уже давно, Да как-то с духом не собрался, Но жить недолго мне дано И старые спокоить кости, Я, чай, пора бы на погосте... Так я решился и пришел'.- 'Ну, что же надо?' - 'В память, что ли, Вам будет?.. Кажется - давно ли?.. На то был барский произвол: Велели мне ходить за вами... А няня ваша умерла, Да уж и то сказать - годами Старей меня тогда была. Ты, сударь, был ребенок хилый, Тебя я холил, и берег, И надышаться-то не мог!.. Бывало, лето подходило - Готовлю удочки скорей, Есть ветерок - спускаю змей. Семь лет с тобой был без отлучки, Так было мало ли проказ! А ты был добренький у нас! Бывало, всем протянешь ручки, Не обижаешь никого... И вот я дожил до чего! На старости что должен видеть! Что должен слышать от людей! Должно быть, бог хотел обидеть,- Уж умереть бы поскорей!' - 'Что ж ты? Учить пришел ты, что ли?' - 'Сердиться, сударь, в вашей воле, А лгать пред вами не должно, Да и на старости грешно. Опомнись, барин! Худо, стыдно! Зачем же Васька-то солдат? Зачем народу жить обидно? А что соседи говорят? Что ты связался с девкой вздорной И что проводишь жизнь позорно...' Андрей Потапыч, сам не свой, Себе подумать не дал сроку, Вскочил весь бешеный и злой И старика ударил в щеку. Старик ни слова не сказал И только старой головою, Взглянув печально, покачал - И вышел... И своей тропою Домой побрел себе, кряхтя, Да и заплакал, как дитя. Но как ушел он оскорбленный, Андрей Потапыч протрезвел, Стоял, как бы оцепенел, Как будто к полу пригвожденный, Мгновенным страхом с той поры Отшибло винные пары. Когда же взрыв угомонился, Он тихо в креслы опустился И головой поник на грудь, И молча в думу погрузился. Не в силах тела повернуть, Он долго, внутренно встревожен, Сидел, глубоко уничтожен. Потом рукой по лбу провел, Как будто ум его закружен, И чувствуя, что воздух нужен, Пройтись по улице пошел. Встречались люди - он с испугом Вдруг поворачивал назад, Как будто все его корят За обращенье с старым другом. Завидел он издалека На жалких дровнях мужика - И будто слышит возглас рьяный: 'Вот барин пьяный! барин пьяный!' Домой вернулся - тут Иван... А он Ивану вдруг со злобой: 'Что смотришь? Думаешь, я пьян?..' И странно удивились оба. К себе приходит в кабинет,- Тут Павла Первого портрет, Точь-в-точь живой, глядит, хохочет И будто палкой стукнуть хочет, Пыхтит, как будто на мороз, И дерзко вздергивает нос, И говорит самодержавец: 'Пошел ты, пьяница, мерзавец!' Везде встречает слух и взор Или насмешку, иль укор, Он слушать, он глядеть не смеет, И тайный ужас им владеет, И Катя думала сама, Что он совсем сошел с ума. Хотел в порывах сокрушенья Андрей Потапыч иногда У старика просить прощенья, Но не решался от стыда. Пить перестал, почти не видел Он никого, сидел один, Как будто мир возненавидел. Чтоб разогнать печальный сплин, Велик был труд для бедной Кати. Но как-то было все некстати: Затянет песню,- он рукой Махнет, нахмурясь как больной. С ума, конечно, он не спятил, Но жизни мощь уже утратил, Вино ли выжгло силы в нем, Или раздумье подточило Всеразъедающим огнем, И тело грустно истомила Неодолимая борьба Поступков явных с тайным мненьем, Казня бесплодным сожаленьем? Или вмешалася судьба, Случайных недугов порука? Как это знать? Скупа наука! С вина ль, с простуды, иль с тревог Андрей Потапыч занемог,- А все ж болезнь своей дорогой Пошла с законностию строгой. А тут повеяло весной, Пошли от оттепели лужи, И воздух вкрадчиво сьгоой Все тело обдавал тоской... И вот больному стало хуже. Еще бродил он кое-как, Но было все ему не так, Он тосковал, глаза блестели, И щеки впалые горели. Вся кровь казалась горяча... Он слег и таял, как свеча... То видел он в бреду жестоком - Отец и мать пришли с упреком, То Катю с нежностию звал И как-то грустно целовал, То делался тревожней вдвое И имя называл другое, Ей не знакомое... И вдруг Он улыбался сквозь недуг И, слабые поднявши руки, Шептал в припадке тайной муки: 'Отдайте молодые сны, Когда все были впечатленья, Как детство мирное, ясны, Свежи, как утром дуновенья Благоухающей весны...' И голос слабого взыванья Смолкал от слез, среди рыданья. Приехал доктор, поглядел, Пощупал пульс и грудь послушал, И за попом послать велел, Спросил позавтракать, покушал И поспешил домой как мог, Боясь испорченных дорог. Склонив колени у постели, Стояла Катя, вся дрожа, Больного за руки держа, Но тихо руки холодели,- Остановился мутный взор, В лице застыл тупой укор... И жизнь окончила тревогу. Ну! плачьте и молитесь богу! Что станешь делать? Мужики Между собой потолковали, Что дни их были не легки, А лучше будет им едва ли, Что был он добрый человек, Хотя приказчик их и сек. 'И кто теперь в наследство вступит? Быть может, дальняя сестра?.. Ну, говорят, она добра! Ну! а как с торгу кто нас купит? Вот это уж неловко нам! Военный, что ль, какой полковник, Да станет сам бить по зубам, Или нажившийся чиновник, Пожалуй, с виду и не строг, А выжмет весь последний сок!' Тепла бояся, положили Покойника скорее в гроб И в церкви гроб постановили (А дома тело загнило б). Кругом зажгли большие свечи, Всю ночь псалтырь читал дьячок, Да две старухи, в уголок Забившись, причитали речи. У гроба, трепетно бледна, Стояла Катя середь ночи. Ланит румяная весна Исчезла, потускнели очи, Беспечной резвости чреда С лица сбежала без следа. Она одна! и что-то будет? Наследник, кто бы ни был он, Ее забросит и забудет... Все это точно страшный сон! Она, быть может, виновата Перед покойником! Ему Была не пара, глуповата, Не обучалась ничему... И Катя сильно упрекала Себя, а в чем - не понимала. 'И вот лежит, голубчик мой, Так тих, как будто восковой'. По церкви мрак бродил уныло, И сырость пахла и томила, И чтенья равномерный звук Трещал, как дальний мелкий стук, Ей было страшно, было больно, И слезы капали невольно. Кузьма Терентьев с становым Все шкафы - времени не тратя - И двери заперли и к ним Тотчас привесили печати, Конечно, прежде разделив Все, что могли, чего желали, Как был еще покойник жив, А Катю из дому согнали, На память не хотели дать Ни перышка и стали звать Так просто Катькой - Катерину Ильинишну... Вот про кончину Узнала барышня, предмет Любви в теченье пяти лет. Сгрустнулось ей, она жалела... То было вечером: она Сбиралась лечь, желая сна, И перед зеркалом сидела И любовалася собой, И русый локон завивала Своею беленькой рукой, И на ночь шпилькой укрепляла, И думала: 'Так умер друг!..' Но как-то вспомнилось ей вдруг, Мечтая над покойным другом, Что был Потап его отец, Могло б случиться наконец - Потапыч стал бы ей супругом!.. И тут она, полушутя, Расхохоталась, как дитя, Надела кофточку тревожно, Покрыла волосы платком И завязала узелком У самой шейки осторожно, Потом в постель легла она, Закуталась, свечу задула, Да потихоньку и заснула, Дыша спокойно середь сна, И мертвый друг, и сожаленье, Все прошлое пришло в забвенье, И жизни пустозвучный ход Своим путем пошел вперед. ПРИМЕЧАНИЯ ПРИНЯТЫЕ СОКРАЩЕНИЯ Гершен.- 'Стихотворения Н. П. Огарева' под редакцией М. О. Гершензона, М. 1904. ИРЛ - Институт русской литературы Академии наук СССР (Пушкинский дом). ЛБ - Государственная ордена Ленина библиотека СССР им. В. И. Ленина. ЛН - 'Литературное наследство', изд. Академии наук СССР. Лонд. изд.- 'Стихотворения Н. Огарева', изд. Н. Трюбнера и Кo. Лондон, 1858. ОЗ - 'Отечественные записки'. ПЗ - 'Полярная звезда'. РМ - 'Русская мысль'. PC - 'Русская старина'. ЦГАЛИ - Центральный Государственный архив литературы и искусства СССР. ЦГАОР - Центральный Государственный архив Октябрьской революции и социалистического строительства СССР. Господин. Впервые - в ПЗ, 1857, стр. 35-68. Написано в конце 40-х годов. Автограф неизвестен. Печатается по Лонд. изд. Стр. 111. Тэйр - Тэер Альберт Даниель (1752-1828), немецкий агроном, автор работ по плодосеменному хозяйству.