Сны, Огарев Николай Платонович, Год: 1857

 
 Н. П. Огарев Сны Н. П. Огарев. Избранные произведения в двух томах Том второй. Поэмы. Проза. Литературно-критические статьи М., ГИХЛ, 1956 Часы старинные в столовой Пробили полночь. Старый князь, Всем телом к отдыху готовый, Стал раздеваться, спать ложась. С лицом, исполненным боязни, Как будто ждал заутра казни, Вокруг заботился слуга В ливрее, вышитой гербами. Уже была его перстами Разута барская нога, Он волю барскую пугливо Читал во взгляде и привык Ходить на цыпочках, но живо И преклоняться молчаливо, Внимая брань иль грозный крик. Но вечер весь шел тих и мирен, Князь в этот раз был вовсе смирен, И гладко голое чело Сияло важно и светло, Князь чувством счастья был подавлен, Что утром к ленте был представлен. В богатой спальне в ту же ночь, В тот самый час, уже лежала Под мягким шелком одеяла Его молоденькая дочь, На ложе медленно вздыхая, От тайных дум не засыпая. И тут же у стены другой, В постели мягкой гувернантка, Времен минувших парижанка, С своей девической душой, С лицом морщинистым и старым, С главой, повязанной фуляром, Жалела, что пора пресечь Неистощаемую речь. Все было тихо в этой спальне... Едва мог долетать до ней, Как отголосок смутно дальний, С морозных улиц скрип саней. Лампада томная дрожала И круглый отблеск колебала На потолке, а снизу тьма Была докучна и нема. Сквозь щель опущенной гардины, Упавшей на две половины, Насупротив был виден дом, И кровля длинная на нем Белелась холодно, уныло, По ней печальна и ясна Мерцала кроткая луна, И так все тихо, тихо было, Что безотчетно сердце ныло. О чем же думала княжна? С беды ль прямой иль с небылицы Так долго медлила она Сомкнуть усталые ресницы И по лбу белому порой Водила медленно рукой? Зачем тихонько грудь вздыхала, Зачем нередко выступала На темносиние глаза Тоски невольная слеза? В ее лета воспоминанья Не шевелят еще страданья, Легко бы жизнь идти должна... И где сыскать завидней долю? И юность и богатства вволю, Да и красавица она! Все это так, княжна не знала, Чего ей надо, но скучала. Едва десятки школьных книг - Забвенья ради - склав на полку, Она про мертвый их язык, В котором не добилась толку, Без муки вспомнить не могла, И ум ребячески пытливый Сгорал в тоске нетерпеливой, И книг живых она ждала, И в мгле загадочных стремлений Искала чудных откровений. Но не с кем было слова ей О думе вымолвить своей. Понять душевную тревогу Едва ль могла мамзель Приве - И только шила по канве, Болтала и молилась богу. А между тем княжна сама Не находила тайной битве Исхода ни в одной молитве, С отцом она была нема, Князь вечно сух был и серьезен, Но вовсе сам не религиозен. Недавно Мери привезли Из тишины деревни дальней, И в шум столичный, говор бальный Ее - стыдливую - ввели. Ей было жаль деревни милой, Ее лесов, ее полей, И сада липовых аллей, И речки тихой и унылой, Была там старой няни дочь Ее подругой простодушной, В затеях жизни мирно-скучной Умела весело помочь, Хоть Мери с ней не говорила Про все, но от души любила. А здесь, между чужих, княжна Так бесприютна, так одна... Она любить бы так хотела - И не любила никого, А втайне жаждала так смело Всей жаждой сердца своего И мысли новой и обильной И страсти пламенной и сильной. Вот от чего ночной порой На ложе медленной тоской Томилась Мери и не знала, Чего ей надо, но скучала. А усталь стала брать свое: Тускнели помыслы девицы, И навевалось забытье, Сомкнулись длинные ресницы, И неподвижно - как была - Осталась ручка близ чела, Сквозь трепет тайного броженья Подкрались тихо сновиденья С толпою образов своих Бесплотных, странных, но живых. Ей снилось - теплою струею Пахнуло воздухом весны, Долина спит под синей мглою В сияньи дремлющем луны. В ночном серебряном покое Ручья падение живое Ласкает ухо шумом вод, Звучат неведомые струны И голос сладкий, голос юный, Весь в душу льющийся, поет: Роза девственная дремлет В свежей зелени листов И в ночи спокойно внемлет Звуку робких голосов. Но под утренним приветом, Под живым лобзаньем дня Развернется пышным цветом Роза юная моя, И в душистом пробужденьи, В блеске жизни и красы Заколеблет в упоеньи Капли светлые росы. Сбрось, дитя, дремоту ночи, Чутким сердцем оживи, Тихо вызови на очи Слезы счастья и любви!.. Но голоc смолк. Долина скрылась, И быстро в сумраке луна Дрожит и гаснет... Вдруг княжна На шумном бале очутилась. Светло как днем. Толпа гостей, Усы, мундиры, фраки, шпоры, Цветы, перчатки, блеск очей, Волос роскошные уборы, Белее томных жемчугов Красавиц выпуклые плечи, Все веет запахом духов, Сквозь общий гул мелькают речи, И звуки музыки полны Волшебной негой и стремленьем... Княжна танцует с увлеченьем, Вот на нее обращены Лорнеты, и она невольно Краснеет и собой довольна. Но кончен вальс. Княжна глядит С неясным чувством утомленья. Madame N. N. вблизи сидит И с гордостью пренебреженья На Мери и ее наряд Завистливый бросает взгляд И - улыбаясь - вновь отводит И с кем-то злую речь заводит. Неловко Мери. К ней подсел Столичный франт - и надоел, Несносен говор, воздух душен, И бал становится ей скучен. Но вот - мечта, иль тайный звук, Или предчувствие мелькнуло И сердце ей пошевельнуло,- Но Мери встрепенулась вдруг И смотрит... Из толпы шумливой Выходит юноша красивый. Ей кажется, что с нею он Знаком с младенческих времен... И где она его встречала?.. И не во сне ль его видала?.. Чело открытое хранит И смелость дум и гордый вид, Во взоре ясное сознанье Какой-то силы молодой, В себе носящей ключ живой Прямой любви и состраданья. Он к ней подходит, говорит, И в голосе его звучит Любимой песни или сказки Знакомый лепет, полный ласки, И отголосок юных снов Она внимает в звуке слов: 'Я знаю вас. Я с умиленьем Следил за вами с детских лет, На жизни розовый рассвет Смотрел с безмолвным восхищеньем. Вы расцветали, как цветок, Налюбоваться я не мог! Я все люблю в вас, все движенья, И цвет волос, и стройность рук, Улыбки грусть и примиренье, И вашей речи милый звук, Глаза... В них столько страсти нежной И столько кроткой тишины, Они так сини и темны, Как небо ночью безмятежной. Я ваше сердце и ваш ум, Весь тайный жар и чувств и дум, Все ваши чистые стремленья. Все мысли, жгучие сомненья, Я все в вас знаю, все люблю, Я вам всю душу отдаю. Пойдемте вместе дружным ходом, Как для меня, для вас святы Мои надежды и мечты, Вы сердцем связаны с народом, С отцовской волею борьба В вас не страшила дух упорный, Вы заступались за раба, Встречая власти гнет позорный... При вас мне на сердце тепло, Я понимаю так светло Всю прелесть нежности природной И силу воли благородной. И что грядущие года Для нас готовят в этом мире - Работу ль, полную плода, Иль горечь тщетного труда, Затишье жизни, даль Сибири... Что б ни было - в чаду тревог, В глуши безрадостной пустыни - Любовь нам счастия залог, И мы найдем в ее святыне Для сердца теплый уголок'. Ее рука уже лежала В его руке и крепко жала, И чувства больше не тая, Она шепнула: 'Я твоя!' Кругом в толпе недоуменье, Шептанье, странное волненье, Все смотрят точно на пожар, И Мери страшно и обидно. Но вот зовет ее гусар На польку, отказаться стыдно, Идет с тревожностью лица, Но не танцует до конца, На место прежнее уходит И... никого там не находит. Исчез ее желанный друг... Она дрожит, она бледнеет, Она собою не владеет, Глядит с отчаяньем - и вдруг Бежит, бежит искать по зале... Все лицы прежние на бале, Родных встречает кой-кого, Но нет его, все нет его! Вот дева зрелая, недавно Знакомая, проходит плавно... 'Его вы видели?' - 'Кого?' - 'Ах, боже мой! Его, его, Кого люблю, кого желаю...' - 'Ах, Мери! я его не знаю'. И Мери дале. У дверей Стоит затянутый лакей, Ее вопрос его тревожит. 'Вам нужно папеньку, быть может?' - Он отвечает, и княжна Уходит прочь, огорчена. Хозяйка дома ей навстречу: 'Позвольте, Мери, я с трудом Сама решаюсь, но замечу, Что вы позорите мой дом'. Но Мери мимо, все печальней... В диванной старики втроем Сидят за карточным столом, Один из них ей сродник дальний, С губами тонкими старик, Худой и дерзкий на язык. Старик держал валет бубновый, Вдруг Мери, за руку его Схватив, спросила у него: 'Его вы видели?' - 'Да что вы, Княжна? помилуйте, кого?' - 'Как вам не знать!.. Он благороден, Так прост в движеньях и свободен, Так сердцем чист, так в мыслях смел...' Старик, прищурясь, поглядел И карты отложил направо, И улыбнулся так лукаво, Так губы сжав, что вместо рта Осталась злостная черта, Взял табатерку золотую, Открыл, понюхал и сказал: 'Я, право, в вас не ожидал Найти проказницу такую. Его, княжна, я не видал, Здесь никого нет в этом роде, И даже, если б было в моде, Чтобы такие господа Сюда являлись иногда,- Вы им не верьте. В них, ей-богу, Играет кровь на миг один, А там остынет понемногу, И хуже тряпки господин Такой выходит барин смирный - Ничтожней двойки некозырной'. Едва дослушав до конца Холодной речи смысл суровый, Княжна бежит на поиск новый... Вдруг видит пред собой отца. Он с кем-то, щегольски одетым, Чьи бесполезно бровь и глаз Обеспокоены лорнетом. 'А! отыскали в добрый час!' - Промолвил старый князь протяжно, Звезда сияла, и чело Сияло голо и светло, И он, взглянув на Мери важно, Сказал, торжественен и тих: 'Вот это, Мери, твой жених!' У бедной Мери грудь стеснилась И закружилась голова, Она стоять могла едва, И сердце билось, билось, билось... А между тем мамзель Приве Уснула в свой черед недаром, И в этой старой голове, Тепло повязанной фуляром, Свои перебегали сны, Воспоминания полны. Сначала снилось ей - сбиралась Куда-то на вечер она И перед зеркалом одна Своим нарядом занималась. Какая страшная тоска - Седых волос и невесть сколько! Их выщипать - дрожит рука, Ну - просто больно да и только! Взяла румяны. Боже мой! О годы! вы неумолимы! Худые щеки, нос большой, Следы морщин неисправимы... Хлопочет, щиплет, мажет, трет, А дело все нейдет вперед, И все морщинка уцелела, И все серебряной иглой Мелькает волосок седой... Она задумалась и села. Уже давно своим трудом, Твердя Ноэля и Шапсаля, Она живет - детей печаля, И не один российский дом Ей благодарен за уменье С раскатцем R произносить, Цветистым слогом говорить И вздору придавать значенье. Что ж? Сколотила капитал, Но он, к несчастию, так мал, Что, как ни действуй осторожно,- Жить на проценты невозможно. А завтра замуж выдь княжна, Она останется одна, Без места, без друзей, без крова... Куда подчас судьба сурова! 'О! где же годы те, когда Была я тоже молода?..' И перед ней воспоминанья Так ясно начали сквозь сон Вставать из тусклого молчанья, Что образы иных времен Совсем воскресли, как живые, Все люди близкие, родные, И каждый стул, окно иль дверь - Все живо вот как бы теперь, И, видя прежние предметы, Она сама перед собой Опять является такой, Какой была в иные лета. Вот близ столицы, ей родной, Дряхлеет монастырь святой С своей оградой невеселой, И коридорами, и школой. Монахинь неослабный взор За юным женским поколеньем Здесь держит бдительный надзор, В саду играет с увлеченьем Девчонок маленький народ, И бродят взрослые девицы, Mam'selle Prive их узнает - Давно знакомые ей лицы... Меж ними и сама она, Она собою недурна, И стан довольно схвачен ловко, И очень милая головка С глазами черными, с косой, Как ворон черной и густой, С улыбкой милою, но строгой, И носом, сгорбленным немного. Она не прочь бы разделить Затеи шалости невинной, Но наперед решилась быть Всегда послушною и чинной, К тому ж с подругами она Не хочет слишком быть дружна, Хотя и есть в ней непонятный Избыток нежности к одной Блондинке рослой и прямой,- Ну! та породы очень знатной. Mam'selle Prive ведет себя Со всеми очень благонравно, Она и учится исправно, Напрасно время не губя, Хотя варьяции и шибки, Она бренчит их без ошибки, В науке верует всему, Чему прикажут, не желая Навлечь сомнения уму, Она довольствуется, зная, Что в небе троица святая, А в Риме папа, что народ, Державно милуя, пасет Король законный - Карл Десятый, Отчизны истинный отец, Но смертный, должен наконец Таким отцом быть Генрих Пятый. Она, изгнав из сердца грусть, Все это знает наизусть. К монастырю, его покою, Однообразию вещей, Одежд, занятий и речей - Хотя и скучно ей порою - Она привыкла, как в тюрьме Привыкнуть можно год от году, Глаз привыкает к полутьме Иль ухо к часовому ходу. И вот ей колокола звон Звучит сквозь трепет сновиденья... То час вечернего моленья! Готовясь на грядущий сон, Монахини чредою чинной Вступают в коридор пустынный, Перед Мадонною святой Горит свеча, и отблеск длинный Печально борется со тьмой, И сестры, жертвуя святыне, Поют (и все немножко в нос - Как по привычке завелось) Свою молитву по-латыне. Но между сестрами одна, В душе нося любовь святую, К mam'selle Prive привлечена, Ей заменяет мать родную, Ей посвящает каждый труд Мольбой незанятых минут. Сестра Тереза ей предстала Под сенью белой покрывала. Она в том возрасте, когда Тревожной юности года, Разбив души невинной целость, Уныло переходят в зрелость. Сосредоточена, бледна, В движеньях медленных достойна, Среди сестер была она Всегда печальна, но спокойна. Хоть толки шли в монастыре, Что, предаваяся хандре, Она старается напрасно Забыть обман любви несчастной, Но никому до этих пор, В миг откровенности случайной, Не доверял заветной тайны Ее нешумный разговор Или раздумья полный взор. И если в ней к кому пристрастье Рождало нежное участье,- Так это к голубю, давно К ней прилетавшему в окно. Святого ль духа образ вечный, Занятье ль праздности сердечной Ей были милы,- но его Она, как друга своего, Любила, холила, кормила... И умер он!.. Она грустила Сестре подобно иль вдове, Потом внезапно полюбила - Как голубя - mam'selle Prive. И видит дева пожилая, Лелея отроческий сон Давно утраченных времен,- Сестра Тереза, как живая, Все той же ласковой рукой Ее уводит за собой. Мерцает лампа, тихо в келье, Сестра Тереза речь ведет О душ загробном новоселье, О том, как ангелов полет На крыльях радужных прекрасен, Как лик их светел, взор их ясен И сладок голос, как душа В жилищах горних хороша... Сестра Тереза бы желала, Чтобы любимица ее Заботу мира променяла На монастырское житье, Вдали житейского волненья Нашла бы верный путь спасенья. В душе mam'selle Prive самой К сестре Терезе на мгновенье Мелькает тайное влеченье, Подобье дружбы молодой С ее привязанностью нежной, Как проблеск утра безмятежный, Но чаще в ней перед сестрой Иное чувство обладает, И дружба место уступает Одной покорности тупой, Наружно доброй, но сухой. Ей странны в инокине милой Усталый и спокойный вид И лик мечтательно унылый, Ей странно, что она глядит Так грустно, грустно говорит: 'Одна святая вера в бога Душе способна дать покой. Ты молода еще, друг мой, Ты ждешь от жизни очень много... О! выходя за наш порог, Ты ждешь и счастья и тревог Все чрезвычайных и безмерных, Неслыханных и беспримерных - А жизнь скупа, ни сильных бед, Ни счастья сильного в ней нет. Как лучше объяснить бы это? Тебе случалось ли одной Сидеть и слушать... Слышен где-то Далеко в тишине ночной Напев, мечтаемый тобой... И вдруг продребезжит карета, Спеша по темной мостовой... Ну, что ж? Кареты шум случайный Не есть же признак грозных бед, А смолк блаженства голос тайный, Исчез, исчез, простыл и след!.. Дитя, поверь мне, в жизни света Найдешь ты именно вот это, Увидишь - как ни тяжело,- Что вечно крошечное зло Настолько счастью помешает, Что счастья вовсе не бывает, А зло не важно... Жизнь мелка, И только скука велика. Когда же отдаешься богу, Душа светлеет понемногу... Монахине mam'selle Prive, Вперив недвижный взор, внимает И ничего не понимает. У ней все смутно в голове: Молитва, папа, бог распятый, Афины, credo, Рим, символ, Лагарп, неправильный глагол, Души бессмертье, Карл Десятый - Все это истины, она Им век останется верна... Но отчего же постоянно Сестра Тереза так грустна? Чего же ждет еще она? Все это как-то очень странно! Но вот полгода наконец Пройдут же - время небольшое,- И в фьякре явится отец- И увезет дитя родное Из школы скучной и святой По шумным улицам домой. Ей платье новое готово, Она людей увидит снова, Начнутся танцы, говор, смех... Ах! может быть, все это грех!.. Но вдруг в монастыре смятенье, Всех разом охватил испуг: От города пронесся вдруг Какой-то гул. Борьба? сраженье?.. Как грома дальнего раскат,. Слышна пальба, трещит набат, Сестра Люси сама слыхала - Над садом пуля просвистала, Весь бледный, сторож прибежал И весть принес, что Карл Десятый, Народной силою прижатый, С престола в Англию бежал, Все в страхе вытянулись лицы, Дрожат и сестры и девицы... Mam'selle Prive сама в бреду Перевернулась, помычала И сны иные грезить стала, Ловя былое на ходу. И видит - вот ее отец, Опрятный, толстенький купец Со взглядом мило плутоватым И носом бойко крючковатым, Контору запер и идет, К обеду весело зовет, Спешат домашние, теснятся, И вот за стол они садятся: Отец, она, еще сестра Madame Prive, давно покойной,- Она глуха да и стара,- Еще monsieur Ragout, достойный, Хотя и юный адвокат, Еще приказчик и... 'Но вряд Еще кто будет ли?.. Так что же? Горячий суп всего дороже! Займемтесь!..' И monsieur Prive И разливает, и болтает, Смеется, шутит, угощает, Хоть крепко помнит в голове Legion, продетую в петлицу, Но режет жареную птицу Отменно быстро и умно... Вдруг злость в глазах его блеснула: 'Опять на скатерти пятно!' Mam'selle Prive с ним заодно, Вскочила с резкостью со стула - Оскорблена, возмущена, И позвала слугу она, И показала, и сказала, Что раз уж вычет сделан был За то, что он стакан разбил, Но что вперед, во что б ни стало, Хоть будь проступок невелик, Его прогонят в тот же миг. Monsieur Ragout сидит, вздыхает, Ее он любит и страдает... Он демократ! - Ему была Вся эта сцена, как пила По сердцу... Но к концу обеда Живей становится беседа, Monsieur Prive подать велел Бордо - и вновь повеселел. Не ведая сердечной муки, Самодовольством озарясь, Себе он потирает руки И говорит, полусмеясь: 'Да, не совсем-то нашу веру Хранит моя родная дочь, Но феодальную химеру Поможет опыт превозмочь. Пока пускай себе мечтает, Пускай глядит себе в окно, Какой виконт там проезжает Иль дюк... Мне дорого одно: Она к хозяйству привыкает! Поверьте мне, mon cher Ragout,- Я опытен и я не лгу,- Все это вздор, все это бредни - Все их Шамборы и обедни, И славный наш тридцатый год - Наш коренной переворот - Он вечность всю переживет! Была бы собственность священна, Порядок был бы сохранен, И будет быстро излечен Недуг народный совершенно'. Ragout весь вспыхнул и вскочил, Потом ступил назад три шага И шаг вперед, в лице отвага, Он руки на груди скрестил, Закинул голову, глазами Повел восторженно кругом И начал тихо, но местами Все голос возвышал потом: 'Клянусь святою тенью Брута И тенью матери моей, Прискорбней тысячи смертей Мне жизни каждая минута! Нет! Нет! Еще не спас народ Мещанский ваш переворот. Предвижу ваше я паденье, Народа новое житье, Где, сделав общее именье, Отделят каждому свое. Была б любовь - и мир свободный Создаст союз международный, Вдобавок гильотина есть: Она ваш узкий беспорядок В день, в два (положим, в шесть) В священный приведет порядок. Недолго Франции народ Потерпит мнимую свободу,- Поверьте, не пройдет и году, И будет вновь переворот!' Старик вспылил, возникли споры, И дело чуть нейдет до ссоры, Кричат, кричат, бранятся... Но Потом играют в домино, И вечер дружно, тихо млеет... Но вот старик Приве бледнеет И падает... Что, что?.. Глядят, А он уж мертвый!.. Все молчат. Ну! мертвый, мертвый совершенно, Уже и холоден, как лед, Всех разом ужас обдает, Стоят, оцепенев мгновенно. Но вот, жалея и любя, Mam'selle Prive пришла в себя И плачет. Вносят гроб дубовый И положили старика, Его отвислая щека И нос горбатый - вид суровый Лицу тупому придают. Проходит несколько минут... Вослед одетой в траур свите Священник входит пожилой, Старуха машет им рукой. 'Тс! тише! - шепчет,- не ходите -- Разбудите! Подите прочь!' Все шепотом жалеют дочь. Какой-то господин высокий Вошел с бумагой и сказал: 'Долгов покойника далеко Не превышает капитал'. Как? Остается волей неба Mam'selle Prive совсем без хлеба? Всплеснув руками, тихо к ней Идет Ragout и шепчет ей: 'Вы сирота и без именья, Молю любовию святой - Не отрицайте предложенья И будьте вы моей женой'. Но, подавляя скорбь и муку, Она спешит сообразить: 'Виконт предложит, может быть, Свою породистую руку...' И вот monsieur Ragout как раз Она учтиво отклоняет И, извиняя свой отказ, Его до двери провожает... Дверь распахнулась. На дворе Метель, и снег летит клоками, Исчезли улицы с домами, И все темно в ночной поре. Кругом лежит пустое поле Под снегом белым, и над ним Тоскует голосом глухим Бездомный вихрь, носясь по воле. Mam'selle Prive одна, в тоске, Усевшись на свои пожитки, Дрожит от холода в кибитке. Сидит ямщик на облучке, И рядом с ним, качаясь, дремлет В тулупе, скорчившись, слуга, Они все едут, все вьюга Знобит лицо и вой подъемлет. Но наконец - село и дом. Ямщик к воротам - и въезжает, Лакей мамзель перед крыльцом Из-под рогожек вынимает. Уже в передней от сеней, Клубясь в пару оледенелом, Докучный запах вслед за ней Идет и пахнет в доме целом, Навстречу барин, весь седой, В седых усах (он отставной, В отставку вышел капитаном), Вот барыня с дебелым станом, С лицом широким, как луна... 'А где же Варя?.. Вот она! Вот наша дочка. Что? Лихая? У вас там встретится ль такая? Ну, ты, мадам, ее учи, А бить не смей и не кричи!' Но звуков языка чужого Mam'selle Prive не поняла, А по-французски ни полслова От них добиться не могла. И дни проходят... О страданье! Mam'selle Prive осуждена На бесконечное молчанье, А хочет поболтать она Хоть с кем-нибудь, хоть бы с соседом... Уж не бежать ли ей отсель?.. И видит бедная мамзель - Ее обносят за обедом, Жалея лакомый кусок, При ней (о! где терпенью мера!), Чтоб знала Варенька урок, Секут Аксютку для примера! И надо видеть день за днем В постыдной жизни вечно то же, И то, что чувствуешь при том, С морской болезнью как-то схоже! Но сон таинственной рукой Меняет скорбную картину И кажет мирную долину, Село большое, дом большой Весь убран на большую ногу, В нем веет барской стариной, Mam'selle Prive здесь, слава богу, Находит роскошь и покой. Здесь с нею Мери молодая И бабушка ее больная, Старушка добрая, она Приветлива, хоть и больна, И лучше может по-французски Вести беседу, чем по-русски. Породу барскую любя, Mam'selle Prive здесь совершенно Как дома чувствует себя И предается постепенно Бесперерывной суете, Девичьей старости черте, Она всегда гостей встречает, Хозяйку заменив собой, И, не смолкая, день-деньской С утра до вечера болтает О том, о сем, о прошлых днях, Погоде, кушанье, чепцах, Грехе, молитве сердобольной... Перерываяся едва, Как бисер нижутся слова. Порою Мери как-то больно Звучит вся эта болтовня, И все несносней день от дня, И говорит она невольно, С досады внутренней дрожа: 'Mam'selle Prive, побойтесь бога! Мне голос ваш и вся тревога Как по тарелке скрип ножа!' Mam'selle Prive не отвечает И барский дом не оставляет. Но вот приехал старый князь, С больной старушкой согласясь - Как ей ни жаль - он дочь девицу С mam'selle Prive везет в столицу. Внезапно у mam'selle Prive Мечта мелькнула в голове, Что ей бы надо потрудиться И в князя старого влюбиться, Что он не стар и что она, Хотя в летах, но недурна. И вот она хлопочет страстно, И притворяется несчастной, И все вертится вкруг него, Но князь не видит ничего, Едва, едва сухим ответом Почтит ее вопрос пустой, Иль покивает головой, Иль с гордым и немым приветом Из табатерки золотой С алмазной, яркою каймой И императорским портретом - В безмолвьи, сродном старику,- Понюхать даст ей табаку. И князя собственной особой Прельстить нисколько не успев, Mam'selle Prive притихла с злобой, Обычной сердцу старых дев. Но вдруг из двери потаенной Выходит мальчик молодой, За ним и дядька пожилой, Наружности весьма почтенной, В простом, но чистом сюртуке, В очках и черном парике. Mam'selle Prive глядит, дивится... 'Неужто! Как могло случиться? Monsieur Ragout? Какой судьбой?..' Француз протягивает руку И говорит, скрывая муку: 'Как видите,- удел такой!' - 'Но двадцать лет, как мы расстались!' 'Да, да! С тех пор, как не видались Мы с вами,- многое прошло, И в Франции есть перемена!.. Но верьте мне, чем больше зло, Тем чище выйдем мы из плена, И гильотина наконец Положит дерзостям конец. Уж в эмиграции свободной Начат союз международный, Поверьте - году не пройдет, И будет вновь переворот'. Но погрузилась в размышленье Mam'selle Prive. Прошло мгновенье - Она французу говорит: 'Да! мне теперь все стало ясно! Нас друг для друга бог хранит,- Женитесь! Я теперь согласна'. Француз оторопел - и вдруг Бежать пустился во весь дух, Она за ним быстрее птицы, С парадной лестницы и в дверь, Бегут с крыльца, бегут теперь Уже по улицам столицы... Навстречу ветер им свистит, С monsieur Ragout парик летит, С самой mam'selle Prive - как тряпка Свалилась шаль, упала шляпка. Она бежит, она спешит, Пять, шесть шагов,- чуть не догнала, Но сердце в грудь стучит, стучит, Дыханье давит и теснит, И шаг еще - она б упала... Но тут проснулась и привстала. На тощий локоть оперлась, Глядит: княжна приподнялась, И обе смотрят друг на друга. 'Что с вами, Мери? Вы больны?' - 'Нет, ничего... во сне... с испуга...' - 'И! спите с богом! что за сны!' - И в лихорадке от волненья Ложатся обе и молчат И друг от друга сновиденья В бессонном ужасе таят. И снова все затихло в спальне - Уже не долетал до ней, Как отголосок смутно дальний, С пустынных улиц скрип саней. Лампада томная дрожала И круглый отблеск колебала На потолке, а снизу тьма Была докучна и нема. Сквозь щель опущенной гардины, Упавшей на две половины, Опять был виден тот же дом, И кровля снежная на нем Белелась холодно, уныло, По ней печальна и ясна Мерцала кроткая луна, И все так тихо, тихо было, Что безотчетно сердце ныло. ПРИМЕЧАНИЯ ПРИНЯТЫЕ СОКРАЩЕНИЯ Гершен.- 'Стихотворения Н. П. Огарева' под редакцией М. О. Гершензона, М. 1904. ИРЛ - Институт русской литературы Академии наук СССР (Пушкинский дом). ЛБ - Государственная ордена Ленина библиотека СССР им. В. И. Ленина. ЛН - 'Литературное наследство', изд. Академии наук СССР. Лонд. изд.- 'Стихотворения Н. Огарева', изд. Н. Трюбнера и Кo. Лондон, 1858. ОЗ - 'Отечественные записки'. ПЗ - 'Полярная звезда'. РМ - 'Русская мысль'. PC - 'Русская старина'. ЦГАЛИ - Центральный Государственный архив литературы и искусства СССР. ЦГАОР - Центральный Государственный архив Октябрьской революции и социалистического строительства СССР. Сны. Впервые - ПЗ, 1857, стр. 183-204. Поэма написана в 1856-1857 гг. Печатается по Лонд. изд. Твердя Ноэля и Шапсаля...- учебник французской грамматики Ноэля и Шапсаля. Карл Десятый (1757-1836) - король Франции. Свергнут революцией 1830 г. Генрих Пятый (1820-1883) - потомок Бурбонов, сын убитого Лувелем герцога Беррийского, внук Карла X, глава роялистов-легитимистов, известный под именем графа Шамбора. Лагарп (1739-1803) - французский критик, автор шестнадцатитомного учебного курса древней и новой литературы. Все их Шамборы и обедни.- Имеется в виду деятельность легитимистов-роялистов во главе с Шамбором (см. примеч. к стр. 185), прославлявших Бурбонов. В 1831 г. их сторонники отслужили торжественную панихиду в годовщину смерти герцога Беррийского, которая вызвала протест народа, разгромившего церковь и дом архиепископа. И славный наш тридцатый год - год июльской революции во Франции. Брут Марк Юиий (85-42 до н. э.) - политический деятель древнего Рима, глава партии республиканцев и заговора против Юлия Цезаря, убитого в 44 г. до н. э.