‘Русская мысль’, кн.VI, 1890
Горное гнездо. Роман Д. Н. Мамина-Сибиряка, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1890
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Горное гнздо. Романъ Д. Н. Мамина-Сибиряка. Изданіе И. А. Пономарева. Москва. Цна 1 р. 50 к. Этотъ романъ былъ помщенъ въ Отечественныхъ Запискахъ и принадлежитъ въ числу раннихъ произведеній г. Мамина, начавшаго свое литературное поприще подъ псевдонимомъ ‘Сибирякъ’. Уроженецъ Урала, Д. Н. Маминъ горячо любитъ свою прекрасную страну, превосходно знаетъ бытъ ея жителей и изображаетъ его въ своихъ произведеніяхъ такъ врно и ярко, что передъ читателемъ въ живой беллетристической форм развертываются картины, полныя бытоваго и этнографическаго интереса. Въ роман Горное гнздо мы видимъ представителей всхъ слоевъ уральскаго горнозаводскаго дла, начиная съ простыхъ рабочихъ и кончая ‘владыкой* этого мірка,— владльцемъ полумилліона десятинъ земли съ единственною въ мір горой, ‘которая заключаетъ въ себ тридцать милліардовъ пудовъ лучшей въ свт желзной руды’. Русскій ‘набабъ’, какъ его называетъ авторъ, выведенъ въ роман подъ именемъ Евгенія Константиновича Лаптева и является одною изъ любопытнйшихъ личностей въ нашей литератур, почти типическою. ‘На своихъ заводахъ,— разсказываетъ авторъ, — Лаптевъ былъ всего разъ десятилтнимъ мальчикомъ, когда онъ прізжалъ въ Россію изъ-за границы, гд родился, получилъ воспитаніе и жилъ до послдняго времени. Впрочемъ, вся восходящая линія Лаптевыхъ вела точно такой же образъ жизни, появляясь въ Россіи наздомъ. Исключеніе составляли только первые представители этой семьи, которые основали заводы и жили въ нихъ безвыздно. Это была крпкая мужицкая семья настоящихъ ‘рассейскихъ’ лапотниковъ: первымъ въ родословномъ древ заводовладльцевъ считался Гордй, по прозванію Лапоть. Просматривая семейную хронику Лаптевыхъ, можно удивляться, какими быстрыми шагами совершилось полное вырожденіе ея членовъ подъ натискомъ чужеземной цивилизаціи и собственныхъ богатствъ… За первыми двумя поколніями ‘начинается цлый рядъ тхъ ‘русскихъ принцевъ’, которые удивляли Европу и, въ частности, облюбованный ими Парижъ тысячами безобразій и чисто-русскимъ самодурствомъ’… ‘Нкоторые изъ представителей этой фамиліи не только не бывали въ Россіи ни разу, но даже не умли говорить по-русски, единственнымъ основаніемъ фигурировать въ качеств ‘русскихъ принцевъ’ были т крпостные рубли, которые текли съ Урала на веселую далекую заграницу неизсякаемою, широкою волной. Эти мужицкіе выродки представляли собой замчательную галлерею психически больныхъ людей, падавшихъ жертвой наслдственныхъ пороковъ и развращающаго вліянія колоссальныхъ богатствъ…’ Дале слдуетъ характеристика-портретъ тридцатилтняго ‘набаба’, вокругъ котораго происходитъ все дйствіе романа. ‘По природ онъ былъ ни золъ, ни глупъ, но отчасти воспитаніе, отчасти обстановка, отчасти грхи предковъ сдлали изъ него капризнаго ребенка съ отшибленною волей…’ и не только капризнаго, но и вчно скучающаго, не знающаго, что длать, чмъ себя занять, не знающаго даже, что онъ сдлаетъ черезъ минуту, такъ же точно, какъ не могли этого предвидть люди самые близкіе къ нему съ его дтства. Отъ всей этой фигуры ветъ какимъ-то утомленіемъ, не личнымъ только, а и наслдственнымъ. На нсколько мгновеній его можетъ оживить и какъ будто заинтересовать лишь какая-нибудь неожиданная, эксцентричная выходка, имъ еще невиданная. И вотъ вокругъ этого-то умственно и психически истрепаннаго ‘выродка’, ничтожнаго и жалкаго, извивается и пресмыкается цлая толпа дрянныхъ людишекъ, дльцовъ, забавниковъ и проходимцевъ, готовыхъ каждую минуту перегрызть другъ другу горло изъ-за милостей, изъ-за улыбки, изъ-за взгляда этого несчастнаго, не знающаго ни что длать, ни что сказать, ни куда двать свою ни на что негодную особу. Въ его рукахъ несмтныя богатства, цлая область, пространствомъ равная небольшому европейскому королевству, десятки тысячъ только что освобожденныхъ крпостныхъ ждутъ отъ него устройства ихъ новаго свободнаго быта, умоляютъ его о ничтожныхъ клочкахъ земли, чтобы не остаться на ‘кошачьихъ’ надлахъ, на которые ихъ хотятъ посадить заводскіе заправилы. Ни до чего этого дла нтъ ‘набабу’, онъ ничего не понимаетъ и понимать не желаетъ, для него въ этомъ нтъ ничего занимательнаго, забавнаго. Кругомъ кипитъ отчаянная борьба самыхъ существенныхъ интересовъ и сложныхъ интригъ, жертвующихъ всякими интересами личнымъ счетамъ и личнымъ выгодамъ въ погон за мстами въ заводской администраціи. Это могло бы, пожалуй, позабавить изжившагося магната, но этого-то ему и не показываютъ. Самъ же онъ ршительно не способенъ видть что-либо такое, изъ чего не длаетъ для него забавнаго зрлища облпившая его свита и, въ особенности, ближайшій къ нему человкъ Прейнъ, жуиръ и негодяй высшей пробы. Для развлеченія ‘набаба’ и отчасти его ‘двора’ супруга главноуправляющаго подставляетъ цлый ассортиментъ двицъ, дочерей разныхъ чиновъ заводскаго управленія. Скучающій баринъ идетъ на удочку и зацпляется за крючекъ, на которомъ въ вид живца ему подставлена героиня романа Луша. Зацпляется Лаптевъ такъ крпко, что, посл неудачнаго ухаживанія, предлагаетъ Луш свою руку и вс свои богатства. Луша отказываетъ всесильному ‘набабу’ и длается любовницей пожилаго, почти стараго Прейна. Происходитъ это какъ-то вдругъ, неожиданно и слишкомъ торопливо въ роман. По нашему мннію, это самая слабая часть произведенія г. Мамина. Читатель остается въ полномъ недоумніи относительно того, чмъ и какъ увлекъ ее Прейнъ, почему она предпочла положеніе любовницы фактотума браку съ ‘самимъ бариномъ’. Изъ романа не видно даже, чтобы Прейнъ добивался любви этой двушки. Вообще, тутъ оказывается очень существенный проблъ, точно пропускъ цлой главы или нсколькихъ сценъ, необходимыхъ для стройности повствованія. Горное гнздо читается съ большимъ интересомъ, хотя представляетъ собою мене широкую картину уральской горнозаводской жизни, чмъ печатающійся въ настоящее время въ нашемъ журнал романъ того же автора изъ того же времени и быта. Въ Горномъ гнзд ‘народъ’, рабочій людъ, мелькаетъ лишь на заднемъ план картины. Онъ виднъ, такъ сказать, только изъ окопъ господскаго и управительскаго дома. Въ роман Три конца авторъ вводитъ читателя въ толпы этого народа, въ самую ‘суть’ его интересовъ и міровоззрній, сложившихся подъ многоразличными вліяніями происхожденія, врованій, преданій, крпостной зависимости и заводскихъ порядковъ. Въ Горномъ гнзд только вскользь упоминается о тхъ несчастныхъ ‘рабахъ’, которые но прихоти такихъ господъ, какъ Лаптевы, были отправлены для обученія въ Парижъ, получили тамъ высшее образованіе и потомъ возвращены въ крпостное, ‘рабье’ положеніе на заводахъ, подъ ужасающій гнетъ крпостныхъ же начальниковъ, враждебно принявшихъ ‘французовъ’. Въ роман Три конца эти ‘французы’ занимаютъ первый планъ на ряду съ тми ‘своими’, отъ которыхъ они были оторваны фантазіями барина и для которыхъ стали ‘чужими’ и недругами, по милости полученнаго ими европейскаго воспитанія и имъ привитыхъ идей гуманности. Оба эти романа не имютъ между собой никакой вншней связи, тмъ не мене, по существу, они дополняютъ другъ друга и, прочтенные послдовательно, оставляютъ впечатлніе цльной картины, охватывающей вс стороны горнозаводско уральской жизни.