I.
I.
II.
II.
III.
III.
IV.
IV.
V.
V.
VI.
VI.
———————————————-
Горести Тараса, Черский Леонид Федорович, Год: 1910
Время на прочтение: 20 минут(ы)
Небольшая малороссийская деревенька вся утонула в зелени цветущих яблонь, вишен и груш. Под жгучими лучами полуденного солнца все вокруг как бы притихло и замерло. Не видно людей, не слышно ни лая собак, ни щебетанья птиц, ни шелеста листьев… Утомленное палящим зноем, все предалось отдыху и покою…
Нет, не все… Вот среди маленького дворика, примыкавшего к одной из ослепительно белых хаток, показался шестилетний мальчуган с красивым, чуть тронутым загаром, личиком, с большими ясными глазами, со спутанными белокурыми волосами. Около хатки росла яблоня с дозревавшими румяным’ яблоками, а в грядках цвели синие анютины глазки и желтые ноготки, у ворот зеленела развесистая верба, а за ней виднелись клуня [сарай, где молотят хлеб], скирды пшеницы, жита и проса, за клуней, по косогору, тянулись сад и огород, а еще далее левада [луг с кустарниками], которую прорезывал тихий, едва журчащий ручеек.
Мальчик пробрался в сад, оттуда на леваду, а из левады в степь, и вдруг остановился, пораженный чудной картиной… Необъятный купол неба, точно голубая чаша, опрокинулся над степью. Долго, долго смотрел мальчик вдаль, как бы желая проникнуть ту таинственную завесу, которая отделяла его от неведомого, манившего к себе мира, и, наконец, спросил сам себя:
— А что там дальше неба, и на чем оно стоит? Там, должно быть, железные столбы его поддерживают и конец света… Дай, побегу туда, где оно уперлось в землю, да посмотрю… Ведь, это недалеко…
Мальчик оглянулся и, не видя никого, пустился бежать прямо по степи, туда, где небо сливалось с землею… Долго бежал он, пока, усталый, измученный, с разгоревшимся личиком и влажным лбом не упал в изнеможении на траву. В нескольких шагах от него высился огромный курган, казавшийся чуть не исполинской горой…
‘Да, ведь, это тот курган, что виден из батькиной хаты, — подумал мальчик, оглядываясь вокруг. — Дед говорил, что это казацкая могила, что тут схоронены наши казаки. Дрались они с ляхами и татарами и на каждого казака приходилось по десяти татар или ляхов, а то и более… Молодцы были наши гайдамаки!..’
Он посидел немного и стал карабкаться на него. Ему казалось, что здесь небо ближе к нему, нежели в других местах степи.
‘Ишь, что пробежал, а небо-то точно дальше стало, — подумал мальчик и снова оглянулся. — Сегодня не добежишь, уже поздно, а завтра, как Катря погонит коров в поле, пойду вместе с нею… Пока она будет смотреть за скотиной, я и добегу до железных столбов… А сегодня, как приду домой, одурю [обману] брата Никитку… Скажу ему, что видел железные столбы…’
Солнце низко стояло над землей и казалось огненным шаром, бросавшим багряный свет на ближайшие окрестности. Наступал час сумерек, и мальчик сразу вспомнил, что дома, наверно, уже давно ждут его. Он кубарем скатился с кургана, встал на ноги и, не оглядываясь, побежал в село по широкому шляху [большая дорога]… Долго бежал он, но до села все еще было очень далеко. Сумерки, между тем, быстро надвигались. Еще немного, и станет совсем темно… В эту минуту мальчику вдруг ясно послышался скрип приближавшихся телег.
— Чумаки [крестьяне, которые берутся перевозить разный хлеб на продажу] едут! — радостно воскликнул он, напряженно вглядываясь вдаль.
По шляху, в самом деле, ехали чумаки, и с каждой минутой скрип многих телег все явственнее и явственнее доносился до слуха мальчика. Медленно двигавшийся обоз скоро поравнялся с ним. Увидя ребенка, одиноко бегущего во весь дух по степи, передний чумак остановился и спросил:
— Куда мандруешь [странствуешь], парубок? [мальчик, парень.]
— Бегу до дому.
— А где ж твоя хата?
— В Кириловке.
— Так что же ты бежишь в другую сторону, в Морницы?
— Нет, в Кириловку.
— А коли в Кириловку, так садись на мой воз, я тебя подвезу по дороге.
Мальчик был сильно утомлен и доверчиво подошел к доброму чумаку… Тот помог ребенку взобраться на передок воза и дал ему свой ботог [палка и кнут].
— Смотри, подгоняй, как следует… Да ты, может, пить или есть хочешь?
— Пить хочу…
Чумак напоил мальчика и сунул ему в свободную руку ломоть хлеба. Скоро показались ближние хаты. Проехали еще немного, и мальчик закричал:
— Вон где наша хата!
— А коли видишь свою хату, так и ступай себе с Богом! — сказал чумак.
Он бережно снял мальчугана с воза, поставил его на землю и, обращаясь к товарищам, прибавил:
— Нехай [пускай] идет себе с Богом!..
Совсем уже смерклось, когда чумаки въехали в село… Подойдя к ивовому плетню, поросшему местами шиповником, мальчик взлез на него и, сквозь ветки, стал смотреть на двор… Там, на мягкой зеленой траве, устилавшей весь двор, недалеко от хаты, собравшись в кружок, сидело все семейство и ужинало… Вот отец, вот мать с грудным ребенком на руках, и старший брат, и маленькая сестренка… Только старшая сестра Катря, его добрая няня, вместе с другой сестрой Иришей, стояла в дверях хаты, подперши голову рукой, и с заметным беспокойством посматривала на низкий плетень. Не успела показаться из-за него белокурая головка Тараса, ее любимого братишки, как она с радостным возгласом стремительно бросилась к нему навстречу, повторяя:
— Пришел, пришел!
Она бережно подхватила на руки своего любимца, перенесла через весь двор и посадила в семейный кружок за ужин.
— Садись ужинать, шалун!.. — проговорила она ласково. — Поди, за день совсем проголодался!..
— Ему бы совсем не давать есть, чтобы он не бегал Бог знает где! — заметил отец.
— Только пришел с барщины, устал, как собака, а тут бегай еще, да ищи тебя! — сказал старший брат.
— Ну, полно, дайте ему поесть сначала, а потом уж браните! — возразила Катря.
Она придвинула к брату миску, и тот с явным наслаждением принялся есть вкусные галушки. Но усталость брала свое: мальчика так и клонило ко сну. Не успел он проглотить несколько галушек, как совсем свалился на землю. Но Катря, не спускавшая с него глаз, подняла его на руки и унесла в хату. Там она раздела его и уложила в постель, потом перекрестила и крепко поцеловала, сказав:
— Спи спокойно, шатун! Христос с тобою!
— Прощай, милая няня!
Тарас крепко охватил ручонками шею старшей сестры и ласково прижался к ней.
Катря скоро ушла, а он все лежал, и долго не мог уснуть… Он все думал о железных столбах, о том, где небо упирается в землю, да что делается за ними, и решил на другой день, никому не говоря ни слова, с утра идти их отыскивать. С этими думами он и заснул глубоким детским сном.
Все стихло кругом, все спало, обвеянное прелестью летней ночи… Вот выглянула луна и несколько лучей ее, прокравшись в окно мазанки, осветили свежее, румяное личико мирно спавшего ребенка…
Небольшой нарядный цветник примыкал к белой хатке. Красный мак, пышные розы, пестрые гвоздики каждый день убирались чьей-то заботливой рукой. От развесистой старой яблони падала тень на землю, и на скамье, приютившейся под нею, маленький Тарас любил сидеть с своей доброй няней, старшей сестрой Катериной, и поверять ей свои детские мысли. В жаркий полдень, скрываясь от палящих лучей солнца, брат и сестра уединялись на своем любимом месте и рассказывали друг другу свои радости и печали. Последних всегда было больше, и маленькой няне часто приходилось утешать своего любимца. Она ласкала его, и от этих ласк и мягкого, задушевного голоса, шептавшего ему слова утешения и надежды, мальчик быстро успокаивался… Брат и сестра жили своей особой, замкнутой жизнью и пользовались каждым удобным случаем, чтобы остаться вдвоем.
И сегодня они уже с утра были на своем любимом месте и, прижавшись друг к другу, сидели на скамье, устремив глаза вдаль. Всего три года прошло с тех пор, как маленький Тарас ходил искать железных столбов, подпирающих небо, и это время оставило заметные следы на детях. Мальчик значительно вырос и возмужал, его личико загорело еще больше, белокурые волосы казались еще более спутанными, а взгляд больших глаз стал задумчивее и серьезнее. Его маленькая няня из девочки-подростка превратилась в миловидную девушку с пышной русой косой. И в ее лице не видно прежней беззаботности, и глаза смотрят печально и тоскливо. Но вот взгляд их затуманился, по щеке заструились слезы и упали на руку брату. Сильнее прижался Тарас к сестре и, заглядывая в ее грустное лицо своими ясными глазками, ласкающим голосом спросил:
— Катря, милая моя нянечка, что с тобою? О чем ты плачешь?
— Грустно мне, Тарасенько, милый мой! Сегодня уже полгода, как умерла наша дорогая мама… Где-то она теперь, наша родная?
И слезы еще обильнее заструились по щекам девушки.
— Ну, не плачь, Катря, милая!.. Мне тоже жаль мамы и плакать хочется, но слезами не поможешь горю.
Он сильнее прижался к сестре и стал целовать ее мокрые щеки. Молодая девушка вынула платок и отерла глаза.
— Ты еще ничего не знаешь, Тарас… Сегодня утром отец сказал мне, что ему трудно смотреть за всеми нами и он хочет жениться… Вместо нашей доброй, дорогой мамы в доме у нас будет мачеха. Понимаешь ли ты, что это значит, мальчик мой славный? Ох, чует мое сердце беду!..
Некоторое время Тарас растерянно смотрел на печальное лицо сестры, не зная, что сказать ей в утешение, и, наконец, нерешительно проговорил:
— Катря, а, може, она будет добрая?
— Не верю я, Тарас, что есть добрые мачехи. Много я их видела и хорошо знаю. Для своих детей они только добрые, а чужих ждут лишь пинки да колотушки.
— Не посмеет она обидеть тебя! — с жаром проговорил брат. — Я не позволю ей ни бранить, ни бить тебя!..
— Дорогой мой мальчик, не за себя я боюсь, а за вас, моих маленьких. На кого вы останетесь, когда меня выдадут замуж и мне придется расстаться с вами?.. Батька не вступится за вас… У него и без того дела много…
Девушка опустила голову и задумалась, но невеселы были ее думы, и лицо по-прежнему оставалось печальным. Тарас поднял голову, оглянулся и, склонившись к лицу сестры, прошептал, словно боялся, что его кто-нибудь услышит:
— Знаешь что, Катря? Если мачеха станет меня очень обижать, я возьму да и убегу из дому, убегу далеко, далеко из Кириловки, чтобы никто не мог меня найти…
Сестра испуганно посмотрела на брата.
— Что ты задумал, дорогой мой? Куда же ты уйдешь?
— Далеко, за гору, за железные столбы… вот увидишь!..
— Зачем же это делать, Тарасенько? Подумал ли ты о том, как огорчишь ты всех нас?.. Ведь я и тятя любим тебя… особенно я… я так буду тосковать, не видя тебя…
— И мне будет скучно без тебя, милая моя нянечка, но я все-таки дома не останусь, если мачеха станет обижать меня! — решительно произнес мальчик.
Не долго вдовел Григорий Шевченко и скоро женился на другой. Не всякая пойдет за бедного вдовца с малыми ребятами на руках, и пошла за него такая же бедная вдова, как и он сам. Мачеха, у которой были свои дети, сразу невзлюбила пасынков и падчериц, в особенности маленького Тараса, и он у нее оказывался всегда во всем виноватым, даже в проказах ее собственных детей. В тихой хате Шевченко стоял настоящий ад. Всякий день крики, ссоры, брань, драка. Хилый и тщедушный Степанко, младший и любимый сын второй жены Шевченко, не ладил с коренастым и сильным Тарасом, и между сводными братьями дня не проходило без драки. Однажды Тарас больно прибил Степанко за то, что тот утащил его бабки и забросил их, мальчик пожаловался матери, и Тарас счел за лучшее спастись бегством, чтобы избежать наказания.
Еле переводя дух, добежал он до огорода, где сильно разросшийся густой бурьян служил надежным убежищем, и спрятался в густой чаще, отказавшись от надежды на ужин. Но не прошло и нескольких минут, как чуть слышный шорох послышался вблизи и чей-то тихий голос окликнул:
— Тарасенько, миленький, где ты?!
Звала старшая сестра, его добрая няня. Мальчик сразу узнал милый, дорогой голос и высунул головку из-за высокого бурьяна.
— Я здесь, Катря… — сказал он.
— Ну, слава Богу! А я думала, что ты совсем убежал… Я принесла тебе поужинать… спрятала потихоньку от мачехи свой кусок пирога… Ты, поди, проголодался с обеда-то?
— Спасибо, Катря, спасибо, нянечка моя добрая! Поесть я не прочь!.. — отвечал Тарас, поспешно принимая из рук сестры завернутую в бумагу пищу.
— А как все улягутся и уснут, приходи ночевать в хату… Постучись тихонько в оконце, я спать не буду и отворю тебе дверь.
— Спасибо, родная!..
Тронутый мальчик ласково простился с сестрой и, когда та скрылась, принялся за пирог.
Часа три просидел Тарас в бурьяне и только, когда затих последний шум в селе и потухли огоньки в хатах, он вышел из своего убежища и задворками пробрался к отцовскому дому, где его поджидала заботливая сестра.
Тарас был странный мальчик. Скрытный, молчаливый, угрюмый, он все норовил сделать по своему. Только лаской можно было покорить его, а ее-то и не было у мачехи для ненавистного, нелюбимого пасынка. Отец, пока был жив, вступался иногда за сына, и один сдерживал гнев жены. Крепко любила его еще младшая сестра Ириша, но сама еще маленькая, меньше Тараса, она, конечно, не могла защитить его. А старшая сестра не долго была его ангелом-хранителем. Скоро от бедности она должна была покинуть родную хату и уйти на сторону, к чужим людям, в наймички [работница].
Вот что говорит сам Шевченко о своем раннем детстве: ‘Кто видел хоть издали мачеху и так называемых сводных детей, тот, значит, видел ад в самом отвратительном его торжестве. Не проходило часа без слез и драки между нами, детьми, и не проходило часа без ссоры и брани между отцом и мачехой. Мачеха особенно меня ненавидела за то, что я часто мучил ее тщедушного Степанка’.
Десятилетний Тарас долго помнил один случай жестокой расправы с ним мачехи.
Как-то раз у солдата, квартировавшего в их хате, пропали деньги. Деньги были небольшие, всего три злотых [около сорока пяти копеек], но жилец поднял крик на весь дом. Начались розыски. Мачеха поспешила обвинить в пропаже Тараса. Мальчуган знал, что его будут больно наказывать, так как все его клятвы и уверения не приведут ни к чему, и решил скрыться на время из дому. Он спрятался на заброшенном огороде, том самом, где он когда-то, в более счастливое время, набегавшись, засыпал в тени. Сколько раз, в тяжелые минуты жизни, этот огород служил ему убежищем. Среди густого бурьяна и высоких кустов калины он был уверен, что его никто не найдет, и чувствовал себя здесь в полной безопасности.
Но он ошибался… Маленькая Ириша видела, как он выбежал из хаты, и бросилась за ним, чтобы узнать, куда он скрылся.
Было еще очень рано… Но деятельный и живой мальчик скоро нашел себе дело. Он решил устроить шалаш, который мог бы служить ему убежищем и в случае надобности защитить его от жгучих лучей солнца и от сильного дождя.
Не долго думая, новый юный Робинзон принялся за работу. В кустах калины он расчистил площадку, усыпал ее песком и устроил из дерна постель. К полудню все было готово, и Тарас с удовольствием оглядывал свое новое жилище, радуясь, что теперь и у него есть свой угол. Но тут он вдруг почувствовал сильный голод и вспомнил, что с утра ничего не ел…
‘Вот тебе раз! О самом-то главном я и забыл! — с грустью подумал он. — Откуда я буду доставать себе еду? Ведь мне придется или умереть с голоду, или вернуться домой’…
И, низко склонив голову, мальчик глубоко задумался…
— Тарасенько, где ты?! — внезапно послышался детский голосок.
Это звала брата Ириша.
— Ириша, сестрица моя милая! — выходя из своего убежища, воскликнул он радостно: — как ты нашла меня?
— Я видела, куда ты спрятался, как убежал из дому, и принесла тебе поесть… Ведь ты с утра ничего не ел!
— Спасибо, Ириша… А я уж думал, что мне придется с голоду помирать тут…
Он провел сестру в устроенный им шалаш, усадил ее и, сев сам, принялся за еду. Утолив голод, он обратился с вопросом к сестре:
— Слышала ты, что говорит про меня тятька?
— Тятька страсть как сердит на тебя, а мачеха прямо говорит, что ты украл деньги… Если бы не украл, то не убежал бы из дому… Тарасенько, милый братец, — обвивая своими худенькими ручонками шею брата и заглядывая ему в лицо, спросила она, — ведь это неправда, да? Не ты украл у солдата деньги?
— Нет, Ириша, я и в глаза не видал его денег…
— Я так и знала, что не ты! Но кто-же мог украсть их?
— Не знаю, Ириша…
Тарас задумался и потом нерешительно проговорил:
— Разве вот Степанко… он постоянно около него вертелся…
— И то правда! — радостно воскликнула девочка. — Стану-ка я за ним примечать!
— Он такой плутоватый… так скроет, что и не узнаешь! — сказал брат.
— Глаз с него не спущу, спать не буду, а узнаю! — весело объявила девочка и встала. — Мне пора домой, Тарасенько! Вечером я принесу тебе поужинать, а пока вот тебе еще кусок хлеба… — сказала она, вынимая из кармана большой ломоть черного хлеба…
Крепко обнял и поцеловал Тарас свою маленькую сестренку и отпустил ее домой. Он следил за ней глазами, пока она не скрылась, и затем вернулся в свой шалаш.
Ночь прошла спокойно, а на следующий день Ириша опять принесла брату поесть, тайком пробравшись в его убежище. Вместе с едой, она передала ему все домашние новости и, между прочим, сообщила, что мачеха продала юбку покойной их матери и вернула солдату украденные у него деньги. В заключение она прибавила:
— Тарасенько, милый, будь осторожен… Степанко с братьями всюду разыскивают тебя.
Недолго скрывался Тарас… На пятый день дети мачехи открыли его убежище и сообщили об этом матери. Мальчика привели в хату, связали по рукам и по ногам и стали допрашивать. Напрасно Тарас клялся и божился, что не он взял деньги, ему никто не верил. Тогда его родной дядя начал жестоко сечь его, заставляя сознаться. Ириша горько плакала и просила, чтобы перестали мучить брата. Мальчуган не выдержал своих мучений и сознался, сказав, что деньги закопал в саду. Его развязали и повели в сад, чтобы он указал то место, где спрятаны деньги. Но разве мог ребенок сказать, куда дел деньги, которых никогда не брал и про которые ничего не знал? Опять началась пытка, но так как сделать ничего не могли, то и бросили его чуть не замертво. Только потом, спустя много времени, мачеха и все домашние узнали, что деньги украл Степанко…
Так тяжело жилось Тарасу при отце… Но через два года отец умер. Перед смертью он призвал к себе жену и детей и разделил между ними все свое скудное, крестьянское имущество. Он словно угадал, что в сыне его кроется нечто не совсем обыкновенное и умышленно обделил Тараса, сказав ему следующие пророческие слова:
— Сыну моему, Тарасу, ничего не нужно из моего хозяйства. Он не будет заурядным человеком. Из него выйдет либо что-нибудь очень хорошее, либо весьма дурное… Для него мое наследство или не будет иметь никакого значения, или не послужит ему в пользу.
Со смертью отца Тарас потерял свою единственную опору и защиту, горько оплакивал мальчик его смерть. Теперь он оказывался вполне во власти злой мачехи, которая ненавидела сироту за его скрытность и упрямство. Весной и летом, с утра до вечера, с ломтем сухого черного хлеба, бродил он по окрестностям Кириловки и Тарасовки, присматривал за телятами и свиньями, чтобы только не быть на глазах у мачехи. Целые дни проводил сирота в поле. Ему нравилась бесконечная, беспредельная, как бы постоянно убегающая вдаль степь, лишь в некоторых местах прерываемая высокими курганами. Эти древние казацкие могилы были любимым местом отдыха Тараса. Нередко часами просиживал он у их подножья, задумчиво вглядываясь в окружающую его синюю даль. Эти первые детские воспоминания оставили свой неизгладимый след в чуткой, восприимчивой душе будущего поэта, сказавшись впоследствии с такой силой в лучших его поэтических произведениях, где он так живо, так образно и любовно описывает те места, где протекли его детские годы.
Но сколько огорчений, сколько лишений всевозможного рода пришлось перенести Тарасу Шевченко, прежде нежели он достиг славы поэта!
Желая всеми силами избавиться от ненавистного пасынка, сбыть с рук сироту, мачеха отдала его в школу, к сельскому дьячку Бугорскому, лишь бы только он не оставался дома.
Но не сладка оказалась жизнь и в школе. Голод заставлял его выманивать у товарищей все, что они приносили с собой из дому, а розги заставляли убегать от одного к другому. По субботам, перед роспуском по домам, всех школьников, и правых и виновных, секли, причитывая четвертую заповедь. Обязанность эта возлагалась на ‘консула’, как называли старшего ученика в классе. Тарас никогда не ходил в отпуск, где его ожидали брань и побои мачехи.
Сирота и круглый бедняк, он не мог платить дьяку за науку и платил за нее своей услугой. Мальчик носил школярам воду, подметал в школе пол, топил печку, дьяк посылал его в шинок за горелкой [водка], у дьячихи он качал ребенка, загонял гусей, работал на огороде. Все помыкали сиротой, все награждали его тычками, пинками, бранью.
В школе Тарас выучил часослов и псалтирь, который ему приходилось читать по покойникам, чтобы хоть что-нибудь получить на бублики, выучился он к этому времени и писать. Видя, что учение Тараса кончилось, его старший брат Никита думал, что он станет помогать им в крестьянском хозяйстве, но не то было на уме у живого, любознательного мальчика.
Среди всех невзгод, лишений и жестокостей, которые он встречал до сих пор в жизни, у него было два удовольствия. Он любил слушать рассказы старого деда о запорожской старине, о походах гайдамаков и заниматься рисованием. Еще с самого раннего детства он рисовал, где мог: на стенах хаты, на дверях, на воротах, углем и мелом, позднее, в школе, он получил бумагу и карандаши. Как рассказы старого деда, который умер 115 лет, когда Тарас стал уже поэтом, заставляли мальчика забывать действительность и живо воображать и увлекаться прошлой жизнью Украйны, так рисование заставляло его забывать все жестокости мачехи и учителя. Тарас только и думал, как бы достать бумаги да рисунки, забраться куда-нибудь подальше от людских глаз и приняться за любимое занятие.
С карандашом и бумагой забирался он в свое убежище и там рисовал, сколько хотелось. Добрая Ириша, не видя его дома, уже знала, что он в своем шалаше и приносила ему туда еду. По несколько дней проводил Тарас в своем уголке, в полном одиночестве, всей душой отдаваясь любимому занятию. Дьяк с розгами, грязная школа, дьячихины гуси, злая мачеха, — все это уходило куда-то далеко, далеко, и мальчик чувствовал себя вполне счастливым. Вот только трудно было доставать бумагу… Но и тут выручали его товарищи, которым он рисовал коней и солдат. Иногда случалась у него и своя копейка из заработанных за чтение псалтыря, он и ее пускал на бумагу.
Вскоре после окончания учения у дьяка, Тарас познакомился с деревенскими малярами и решил сам сделаться маляром. Но он забыл, что не может распоряжаться сам своей судьбой, что он крепостной. Никто из маляров не соглашался взять его к себе в учение, без разрешения помещика. Однажды, расправившись с своим мучителем-дьяком, Тарас в ту же ночь бежал в местечко Лысянку, к маляру-диакону. Три дня таскал он у него воду из реки Тикича, протекавшей под горой, и растирал медянку на железном листе, а на четвертый бежал к дьячку села Тарасовки. Тарасовский маляр внимательно осмотрел его и объявил, что он ни к чему не способен. Еще раз попытался мальчик устроиться в Хлебновке, у тамошнего маляра, но пришлось идти в местечко Ольшану, где жил управляющий помещика Энгельгардта, крепостным человеком которого был Тарас Шевченко, для получения от него вида на жительство. Но управляющий не только не дал ему паспорта, но, нуждаясь в расторопных крестьянских мальчиках, оставил его у себя в качестве дворовой прислуги.
Это было в 1829 г., когда Тарасу Шевченко исполнилось пятнадцать лет.
Если плохо жилось мальчугану раньше, то теперь стало еще хуже. В родном селе он мог хоть бродить среди любимой природы и петь свои украинские песни. А теперь он должен был безотлучно находиться в барском доме. Сначала Тараса пристроили на кухне поваренком, он чистил кастрюли, носил дрова, выливал помои. Но скоро помещику понадобился смышленый казачек, и он взял его к себе в переднюю. Здесь Тарас по целым дням дремал в углу, в ожидании, когда барин позовет его набить трубку, или налить ему из стоящего тут же графина стакан воды. Помещик был человек деятельный и беспрестанно ездил то в Киев, то в Вильно, то в Петербург, таская за собою в обозе и казачка.
Переселившись в барскую переднюю, Тарас перенес туда и свою страсть к живописи и собранные всякими неправдами лубочные картинки, с которых он писал копии. И нередко мальчик отнимал у себя часы отдыха и сна для занятий любимым искусством.
Однажды, морозной, зимней ночью, во время отсутствия господ, уехавших на бал в дворянское собрание, когда все в доме успокоилось и уснуло, Тарас забрался в одну из барских комнат, развернул свои картинки и, выбрав из них казака Платова, принялся с благоговением копировать. Отдавшись всецело своей работе, он не заметил, как летело время… Вот мальчик уже добрался до маленьких казачков, гарцующих около копыт богатырского коня… Как вдруг дверь с шумом распахнулась и в комнату вошел барин, возвратившийся с бала. Он яростно накинулся на Тараса.
— Ах, ты, негодный мальчишка, как смел ты зажигать свечи в мое отсутствие?! Ведь ты мог сжечь не только дом, но и весь город! Эй, человек!
В дверях показался пожилой слуга и остановился, в ожидании приказаний барина.
— Скажи кучеру Сидорке, чтобы он завтра утром отодрал, как следует, этого мальчишку на конюшне! — приказал барин.
На другой день, утром, Тарас был жестоко высечен на конюшне.
Есть пословица ‘нет худа без добра’. Наказание мальчика неожиданно имело хорошие последствия. Барин сообразил, что из плохого слуги может выйти домашний живописец, и отослал его учиться живописи в Варшаву, куда в скором времени приехал и сам на зиму. Но в Варшаве шестнадцатилетний Тарас оставался недолго. Через два года барин переехал в Петербург и, в числе других дворовых людей, взял с собою Тараса. В столице он отдал его в учение на четыре года к живописных дел мастеру Ширяеву. В засаленном, запачканном краской, халате, босой, с утра до вечера должен был юноша красить окна, двери, заборы, потолки и терпеть брань грубого хозяина. Но за то в светлые, летние ночи, которые так хороши в Петербурге, он ходил в Летний сад и рисовал там со статуй. Мог ли думать бедный юноша, что одна из встреч в этом саду сразу изменит его жизнь, вырвет его из крепостной неволи, откроет ему путь к свету, к знанию, к свободе! В Летнем саду он свел знакомство с земляком-малороссом, молодым художником Иваном Максимовичем Сошенко. Заметив талант в юном самоучке, Сошенко обласкал его и пригласил к себе. В первое же свободное воскресенье Тарас явился к нему, босой, без шапки, одетый в засаленный тиковый халат и в рубашку и штаны из толстого деревенского холста, вымазанные краской. Ласково встретил его художник. Застенчивый юноша робко высказал ему страстное желание учиться живописи, и тот стал заниматься с ним по праздникам. В один из этих уроков Тарас рассказал ему про свое детство, тронув до глубины души добряка Сошенко своей грустной повестью. Не имея возможности помочь ему лично, он представил его конференц-секретарю Академии Художеств В. И. Григоровичу, а тот познакомил его с поэтом В. А. Жуковским, придворным живописцем Венециановым и другими влиятельными людьми. Они заинтересовались его недюжинными способностями и печальной судьбой и приняли в нем большое участие. Бедный юноша мог теперь иметь хорошие книги, мог видеть великие произведения искусства, которое он так страстно любил.
Но никогда еще он не чувствовал себя так глубоко несчастным! Ведь он был крепостной! Он вполне зависел от своего барина, который каждую минуту мог оторвать его от всего, что было ему так дорого, мог снова послать его на кухню и в переднюю, снова высечь на конюшне!
В это же время, по совету Сошенко, Тарас начал писать акварелью портреты с натуры, и так успешно, что даже Энгельгардт, увидев случайно его работу, стал ему заказывать портреты своих близких знакомых, за которые иногда награждал художника целым рублем серебра. Скоро Шевченко стал получать и посторонние заказы. Какой-то полковник заказал ему свой портрет за пятьдесят рублей. Заказчик жил на Песках и Шевченко пришлось ходить к нему на сеансы с Васильевского острова. Портрет очень удался, но полковнику почему-то не понравился и он отказался взять его. Недовольный тем, что его труд пропал даром, Шевченко решил отомстить полковнику. Он замазал эполеты, обернул шею портрета салфеткой, намылил щеки и в таком виде подарил его, вместо вывески, хозяину той цирюльни, где полковник постоянно брился. Увидев свой портрет на вывеске, полковник пришел в бешенство и тотчас купил его. А чтобы отплатить дерзкому художнику, он обратился к Энгельгардту с просьбой продать ему Шевченко, как своего крепостного, предлагая ему за него большие деньги.
Что было делать Шевченко? В отчаянии он бросился ко всем своим друзьям и покровителям, умоляя спасти его. Те обратились к художнику Брюллову, писавшему в это время портрет знаменитого поэта. Явилась мысль разыграть этот портрет в лотерею. Но в какой сумме? Жуковский решил предварительно сторговаться с Энгельгардтом. Портрет был разыгран в 2500 руб. ассигнациями, и этой ценой 22 апреля 1838 г. куплена была свобода будущего поэта.
Шевченко в это время было уже двадцать четыре года.
В этот день Сошенко, только-что получивший заказ написать четырех евангелистов для царских врат одной из петербургских церквей, сидел за работой в своей квартире, помещавшейся чуть ли не в подвале огромного четырехэтажного дома. Весеннее солнце приветливо озаряло город, и художник открыл окно, которое было вровень с тротуаром, чтобы подышать чистым, теплым воздухом. Вдруг кто-то вскакивает в комнату прямо через окно и, опрокидывая все на пути, бросается к нему на шею с криком:
— Свобода! Свобода!
Испуганный таким неожиданным вторжением, Сошенко оглянулся и увидел перед собою Шевченко.
— Что с тобою, Тарас? — спросил он его не без удивления. — Нездоров ты, что ли?
Но, вместо ответа, Шевченко продолжал скакать по комнате, повторяя:
— Свобода! Свобода!
Поняв, наконец, в чем дело, Иван Максимович, с своей стороны, стал душить его в объятиях и целовать. Кончилось тем, что оба они расплакались, как дети.
Получив свободу, Шевченко был немедленно принят в Академию Художеств, в которой раньше, как крепостной, он не мог учиться, и скоро сделался одним из любимых учеников знаменитого Брюллова. В этом же году впервые пробудилась в нем и дремавшая до той поры муза поэзии и создались его первые литературные опыты…
‘Украинская строгая муза, — говорит он, — долго чуждалась моего вкуса, извращенного жизнью в школе, в помещичьей передней, на постоялых дворах и в городских квартирах, но когда дыхание свободы возвратило моим чувствам чистоту первых лет детства, проведенных под убогою батьковской стрехой, она, спасибо ей, обняла меня и приласкала на чужой стороне’.
И, как бы желая поскорее высказать то, что давно таилось в его наболевшей душе, Шевченко с какой-то лихорадочной поспешностью пишет вещь за вещью. Одно за другим, выходят из-под пера его, полные трогательной прелести, высоко-художественные произведения: ‘Наймычка’,’Катерина’, ‘Тополя’, ‘Утоплена’ и другие. Он сам сознается, что любовь к поэзии, всегда сливавшаяся у него с любовью к родине, в это время отодвинула у него на задний план самую живопись.
‘Перед дивным произведением Брюллова [‘Последние дни Помпеи’], — писал он впоследствии, — я задумывался и лелеял в сердце своем слепца-кобзаря и своих кровожадных гайдамаков. В тени его изящно-роскошной мастерской, как в западной дикой степи надднепровской, передо мной мелькали тени наших бедных гетманов. Передо мной расстилалась степь, усеянная курганами, передо мной красовалась моя прекрасная бедная Украйна во всей непорочной, меланхоличной красоте своей. И я задумывался, я не мог отвести своих духовных очей от этой родной чарующей прелести. Странное и всемогущее призвание! Я хорошо знал, что живопись — моя будущая профессия, мой насущный хлеб, и вместо того, чтобы изучать ее глубокие таинства и еще под руководством такого учителя, как бессмертный Брюллов, я сочинял стихи, за которые мне никто ни гроша не заплатил, которые, наконец, лишили меня свободы, и которые я все-таки кропаю. Право, странное и неугомонное призвание!..’
В 1840 году вышел в свет небольшой сборник стихотворений Шевченко, под заглавием ‘Кобзарь’, переведенный впоследствии на русский язык, изданный его друзьями, против желания самого поэта. Эта небольшая книга вызвала на Украйне такой же восторг, какой вызвала свобода в самом поэте. Молодое, интеллигентное поколение Малороссии, мечтавшее о возрождении украинской литературы, сразу сделало молодого поэта своим вождем. Даже старые паны, до того пренебрегавшие языком своих крепостных, почувствовали к нему невольное уважение.
В 1842 году появились в печати ‘Гайдамаки’ и ‘Черница Марьяна’ и с тех пор известность Шевченко, как украинского народного поэта, росла с каждым днем, со всяким новым произведением его задушевной, симпатичной музы… И когда, летом 1843 года, окончив Академию Художеств и получив звание художника, Шевченко отправился в Малороссию навестить родных, ему уже предшествовала громкая известность.
На родине он сделался предметом всеобщего внимания. Помещики наперерыв приглашали его к себе, сумев оценить в Шевченке человека и принимая бывшего крепостного, как равного. Некоторые, кроме того, заказывали ему свои портреты. Шевченко охотно принимал и заказы и приглашения, и гостил у многих из них. Но его больше интересовал крестьянский люд, и он вел с ним живые, теплые беседы.
В 1845 году Шевченко предпринял вторично поездку на родину, посетил города Нежин, Чернигов и Киев. Слава поэта достигла точно также и столицы Украйны. Принятый здесь с таким-же радушием, он решил навсегда поселиться в Киеве и стал хлопотать о получении места учителя рисования при тамошнем университете, которое обеспечивало его в материальном отношении, благодаря стараниям друзей, он без особенных хлопот получил его.
По-видимому, все улыбалось Тарасу Григорьевичу в будущем, как вдруг разразилась над ним беда.
Глубокая боль, которую испытывал поэт при виде страданий крепостного народа, и то горе, которое доставляла ему крепостная зависимость его сестер и братьев, вылились в нескольких сильных стихотворениях, резко порицавших крепостное право… Шевченко был наказан разжалованием в рядовые и ссылкой на службу в глухой Оренбургский край, с запрещением писать и рисовать. Велико и тяжело было наказание поэта: из культурной, проникнутой высшими духовными интересами среды, он был переброшен в грубую солдатскую обстановку. Целых десять лет продолжалась ссылка Шевченко. Когда становилось невмоготу терпеть, приходилось писать или рисовать тайком, под страхом наказания. Годами он не имел вестей от друзей, знакомых, с родины…
Но вот и для Шевченко блеснул луч надежды. Некоторые влиятельные лица, еще не забывшие даровитого художника и несчастного поэта, стали хлопотать об его освобождении, ив 1857 году он получил прощение.
С какой радостью и сочувствием встретили Шевченко на родине почитатели его таланта, его друзья и знакомые! Он мог чувствовать себя вполне вознагражденным за свои страдания. Но десять лет ссылки превратили молодого человека в лысого старика с седыми усами, с угрюмым, недоверчивым взглядом… Однако, талант еще не угас в нем, и под грубой внешностью все еще билось нежное, мягкое сердце, а в душе жила неугасающая страстная любовь к своей родине и ее страдающему народу… Не было только прежней молодой энергии. Поэт желал теперь лишь отдыха, вдали от света, среди родной природы и родных людей. Он мечтал о том, чтобы купить на родине, на высоком берегу Днепра, небольшой клочок земли, построить хатку, жениться на простой крестьянской девушке-сиротке, знакомой с горем, и мирно кончить там свою страдальческую жизнь.
Но если поэт так мало хотел для себя, зато он многого желал для своего родного народа, о котором не переставал думать до последнего дня своей жизни. Ему так хотелось видеть его свободным, образованным, довольным… Он занялся составлением украинской азбуки и задумывал другие книги на украинском языке для народной школы, чтобы не пришлось народу опять идти за наукой к дьяку, но смерть застигла его в самый разгар этих работ. У него открылась мучительная болезнь — водянка, промучившись несколько месяцев, он скончался.
Тарас Григорьевич Шевченко умер в Петербурге 26 февраля 1861 года, всего несколькими днями не дождавшись великого торжества всей России, о котором только могла мечтать его долго страдавшая за народ муза: менее чем через неделю после его погребения, во всех церквах России прозвучал манифест об освобождении крестьян от крепостной зависимости.
С искренним, глубоким горем узнала вся образованная Украйна о смерти своего поэта, и много теплых слез было пролито над его гробом…
Шевченко желал быть похороненным на родине, и украинцы свято исполнили его последнюю волю. Около города Киева, на высокой горе, у подошвы которой течет широкий, синий Днепр, на небольшой насыпи, высится простой чугунный крест. Под ним лежит украинский поэт…
Л. Черский. Горести Тараса. Детство и жизнь Т. Г. Шевченко. С рисунками А. А. Кучеренко и др. М.: Типография Общества распространения полезных книг. Преемник В. И. Воронов, 1910.