Сильнее смерти, Ставский Владимир Петрович, Год: 1932 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 17 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Владимир Ставский

Сильнее смерти

0x01 graphic

Для детей старшего возраста
Рис. В. Щеглова

Героической Красной армии с преданностью и любовью посвящаю эту книгу
Вл. СТАВСКИЙ (член ЛОКАФ)

0x01 graphic

1

По коридору громыхают сапоги, на недописанный плакат падает тень.

— Опять несет кого-то! — ворчит Костя. Отводит с бумаги кисть. Краска звонко капает на чистые доски пола. — Чорт их носит! — Спохватившись, он сует кисть в горшочек, свирепо оборачивается, и по смуглому лицу его расплывается улыбка.

— Здорово, Леонид Сергеевич!

В серых просторных глазах Кости сверкает уважение и любовь. Военком дивизии Дегтев, пригнув широкие покатые плечи, глядит на плакат.

— ‘Товарищи! Кровожадные псы Антанты…’ — читает он вслух.

— Начал придираться! — обрывает, вспыхнув, Костя.

— Ну, как плечо? — заботливо спрашивает Дегтев.

Костя вскакивает в стойку, сильно разводит руками, сопя, вздыхает через нос.

— Ого!

— Через неделю в часть! — улыбается Костя. — Хватит с меня подивов!

— Ну, ладно, ладно! Я к тебе по делу. Идем-ка!

Они шагают по солнечной и пыльной станичной улице. Рядом, с огромным, грузным военкомом Костя Борисов словно подросток. А он выше и крепче своих девятнадцати лет. Худое тело его стройно и гибко. Молодые сильные мускулы уже втянуты в работу. После городского училища три года в сортировке на писчебумажной фабрике, потом комсомол, потом по мобилизации комсомола четыре месяца на командных курсах и вот уж второй год на фронте. Сейчас, после ранения в плечо, Константин Борисов, командир пулеметной роты, живет при политическом отделе дивизии, помогает товарищам.

— Ночью опять перебежчики были с той стороны! — тихо говорит Дегтев. — С Восточного маяка прибежали. Прожекторные зеркала, черти, приволокли!

— Здорово! — радостно вскидывается Костя, но, взглянув в озабоченное, заросшее щетиной лицо военкома, тревожно спрашивает: — Что-нибудь сообщили?

— Ничего не разберешь! Донские части ушли на Сиваш. Корниловская дивизия — под Перекоп…

Сразу за хатами станции — многосаженный глинистый обрыв. Внизу гулко грабастает о берег прибой. Далеко — по Керченскому проливу — стремительная леванта [леванта — ветер] гонит с юга зеленые в гулких гребешках и оттого страшно холодные волны. За проливом в синей дымке плавает Крым. Угрюмо выпирают громады мысов на концах пролива. Меж ними, в волнистых складках гор, у самой воды лежат розово-белые пятна Керчи, селений. Видны дымные трубы Брянского металлургического завода.

— Говорят, пальмы там так растут! — мечтательно вздохнув, говорит Костя.

Дегтев, дико взглянув на него, бубнит:

— Пальмы? Нам белые могут баню задать. Ты же сам провожал корпус Гая на польский фронт. Сколько нас тут!

— А чего же разведка спит? — возмущенно замечает Костя.

‘Как огонь, быстрый!’ думает Дегтев, ласково обнимая Костю.

— Я то же думаю. Ну, пошли в штаб.

Около штаба, поместившегося в школе, лениво балагурят в душной синеватой тени коноводы, ординарцы. Ветер сбивает в метлы густую и мягкую листву акаций, пожелтевшую от жары. В открытые окна слышны мягко-гнусавые гудки полевых телефонов, выкрики связистов, вызывающих полки.

— Никого не пускай, — говорит Дегтев вытянувшемуся белобрысому секретарю и пропускает Костю впереди себя. — Иди-ка смотри.

На карте Крыма и кубанского побережья, висящей на стене, покрытый густыми коричневыми пятнами гор полуостров высится в плотной, волнующей синеве морей, цепляясь за материк узкой полоской Перекопа да Чонгарским мостом на желтом песке Арабатской стрелы.

С кубанской стороны в Керченский пролив далеко выдаются две косы: Чушка — близ Азовского моря и Тузла — немного южнее Таманской станицы.

— Смотри, какой у нас берег! — Дегтев тычет огромным жестким пальцем в извилистые узоры приазовского побережья: — Тут сотни верст кругом камыши да лиманы. Прозеваешь — да-ле-ко в тыл заскочат.

— Не надо зевать! — строго окликает Костя.

Дегтев нетерпеливо щелкает пальцами, смотрит в окно. Вдруг сурово и вместе с тем ласково говорит:

— Я, Костя, решил тебя послать в Крым на разведку.

— Меня? — восклицает Костя. — Меня? В Крым?.. Ну, уж нет! Брось шутить, Леонид Сергеевич!

— Не шучу, Костя! Надо итти!

— Да я же не умею! Не знаю я!

— Кое-что расскажу. А больше самому соображать придется.

— Я не…

— Да ты подумай! — обрывает Дегтев и склоняется над бумагами.

В комнате тихо. Ноет, стучится в окно большая синяя муха, из-за стены слышится невнятный разговор.

— А как туда попадешь-то? — вскидывается Костя.

0x01 graphic

— На лодке ночью переправим.

Снова падает тишина, и жужжит муха.

И сердце Кости отчаянно колотится.

‘Может быть, и надо итти! Да ведь жутко-то как!’ думает Костя, глядя в окно на против — на синие очертания крымского берега. Вспоминает: в восемнадцатом году тихим вечером идет заседание комитета комсомола. В большой комнате пересыльного пункта при станции сумрачно, еле видны лица. Докладчик рассказывает о текущем моменте, о том, что со дня на день вспыхнет революция на Западе… Перед заседанием докладчик говорил Косте, смеясь: ‘Если нападут, до Москвы отступим, запремся там, а своего добьемся’. И в голосе докладчика такая страсть и волнение, что Костя весь горит, и напряженный взор его уже ловит на тусклых стеклах отблески не заката, а пламени восстаний.

— Если бы можно было дивизию оставить, я бы сам отправился! — тихо говорит военком.

— Ну уже нет! — перебивает Костя. — Отправлюсь я!

— Ни на миг в этом не сомневался!

Костя порывисто шагает к нему.

Дегтев роется в куче потрепанных, старых документов на столе.

— Лучше не может быть! — говорит он, подавая Косте рваный листок. — Тут отметки этапных комендантов, и уволен был этот перебежчик вчистую от военной службы. Так?

— Хорошо!

— Самое главное, по-моему, — перебраться на ту сторону да отойти подальше. По берегу конечно сильная охрана. А дальше ты по всему Крыму гуляй… Садись за карту, выучи ее.

Он вынимает из планшетки, раскладывает шуршащую, ломкую карту на столе, тычет карандашом.

— Тут, тут, тут стоят кубанские дивизии. Ты идешь вот тут, по маршруту…

Костя всматривается в тонкие черточки дорог, коричневые точки хуторов и селений. Повторяет непривычные татарские названия. От напряжения ломит в глазах. Карта сливается в синее пятно.

— Лучше бы дал мне хоть книжку почитать, как это делается! — говорит Костя, вздыхая.

— Нам старое не годится! — серьезно и тихо отвечает Дегтев. — Ну, узнаешь, что еще Иисус Навин — об этом в библии говорится — посылал соглядатаев в землю Ханаанскую. Узнаешь, что Наполеон говорил: ‘Лучше сто шпионов впереди, чем сто поваров сзади’. Ну, узнаешь ты, какая это была сволочь — все эти шпионы. А мы лучших наших ребят посылаем. Думаешь, мне легко тебя посылать? Надо выяснить. Если белые из Крыма вырвутся, что они наделают? Нам надо всем, как один, стоять. Теперь уже недолго до конца!

— Кто будет переправлять? — спрашивает Костя. — Я ведь моря совсем не знаю. Первый раз…

— Так и наша такая революция первый раз!

2

— Как стемнеет, тебя и отвезут. Ребята надежные! А мне уже надо трогать.

Костя молча сжимает протянутую ручищу. Дегтев порывисто обнимает его и быстро, не оборачиваясь, уходит за хату. Слышится резкий окрик, фыркают кони, глухо бьют копыта.

Костя с щемящей сердце тоской вслушивается в замирающий топот. Потом идет через рыбацкий поселок, ныряя под растопыренные на кольях и веслах тяжелые мокрые сети.

Под невысоким обрывчиком шорохтят мутные желтые волны Азовского моря. Метрах в ста от берега чернеют, болтаясь, бочковатые поплавки высыпанных рыбацких снастей. На отмелях начинающейся от хутора косы Чушки вывертываются, играючись, черные тупорылые дельфины. Пылающий и словно звенящий диск солнца, тускнея, снижается в сизо-молочную слитную мглу неба и моря. Костя подсаживается к дружному ряду красноармейцев на обрывчике, вслушивается. Верхняя губа его, крупная, изогнутая, как татарский лук, смешно вздергивается кверху.

На плечи его наброшен порыжелый английский френч с хвостатыми львами на крупных пуговицах. Под френчем — гимнастерка с дырочками и петлями на плечах из-под погонов.

Красноармейцы оглядываются и продолжают разговор.

— Понятно, денег при коммунизме не будет! — уверенно говорит седой боец с большим, через все лицо, багровым сабельным рубцом, от которого, как ноги гусеницы, отходят белые следы лазаретных швов.

— А как же будет? — испуганно спрашивают его.

— Да так и будет! Поработаем мы — тут тебе в книжку записывают. Потом идешь на склад. ‘Чего тебе, Иван Иваныч? Выбирай!’ говорят…

— Скильки по хатам грошив пропадэ в глэчиках! — вздыхает молодой. — Богато понаховано бамажек!

‘Да! Когда-нибудь ни денег, ни торговли не будет! Одни продукты!’ думает Костя, улыбнувшись.

— Ох, и много лодырей будет! — опасливо вздыхает безусый рослый красноармеец, и все смеются.

Посмеявшись со всеми, седой строго говорит:

— Мы на них управу найдем! В Царицыне мы были, там на заборах было написано, что делать. Ленин везде велел написать: ‘Мир хижинам — война дворцам’. А еще: ‘Кто не работает, тот не ест’.

Снова вздрагивает Костина верхняя губа.

— Зараз мабуть и буде мир усим хижинам, тильки ни в одной хатыне на хутори чоловика немае! Их, каже, бильшовикив, куркули зарубали! — вполголоса говорит молодой.

— И нам всем наша власть не даром досталась.

— Не упустим теперь!

Все умолкают, каждый упорно смотрит вдаль — на пролив, ржавую муть заката, на зажегшийся на Восточном мысу створчатый подвижной маяк.

— Вечерять, хлопцы! — зовет выскочивший из хаты озабоченный старшина роты.

Бойцы шумно встают, отряхивают песок и глину с рваных, заношенных штанов и гимнастерок. Косте очень жаль, что так скоро оборвалась беседа, что приближаются страшные минуты.

Следом за бойцами он входит в хату. В печке, треща и ежась, горят пучки золотистой соломы. Жарко. Пахнет дымом, соленой рыбой.

— Я вас ищу. Идем скорей! — Ворвавшись в хату, командир роты тащит Костю за рукав. Сердце Кости туго сжимается.

На берегу уже темно. Ветра нет. Гулко бьется море. Костя со спутником молча спускаются к чернеющим на воде лодкам.

— Валяйте! — без нужды таинственно шепчет Косте командир.

— До луны часа два. Поспеете…

Костя шагает через борт в качающуюся лодку. Молчаливые гребцы разом отпихиваются от берега, тоненько скрипят весла. Держась за борта, Костя смотрит на берег, исчезающий в сизой, смутной мгле.

Чем дальше от берега, тем длиннее и выше становится гладкая зыбь, мертво и маслянно поблескивает вода, круче вздымается лодка.

‘Кто они, что за люди?’ думает Костя про старательных и молчаливых гребцов, с силой наваливающихся грудью на весла.

Под носом лодки журчит струя, с неосторожного весла падают дробно капли, набравшаяся в лодку вода плещется под настилом на дне.

Гребцы часто оглядываются на кубанскую сторону.

— Что там такое? — недоумевающе спрашивает Костя.

— Скоро луна взойдет! — падает хриплый шопот.

‘От берега отошли далеко. Белые заметят лодку в лунных бликах, выскочит катер!’

Костя жмурится, стараясь преодолеть страх, сжимает зубы.

Так же стискивал он зубы, когда его ранило: внезапно замолчал из-за перекоса ленты его пулемет, ударило в плечо, лишь только он приподнялся над щитом, потом — все усиливающаяся боль, мокро в рукаве…

Он лежал на спине, вверху было густое — хоть ножом режь — небо, повернувшись, он увидел крупные, в целую вишню, алые капли крови, часто-часто капающие из дырки в френче на землю, и над скворчащим кожухом пулемета бьющий из отверстия легкий парок. Но рядом была своя братва. Его помощник, рискуя, кинулся перевязывать индивидуальным пакетом.

‘Ей-богу, в бою легче!’ думает Костя, вслушиваясь в грозный гул, идущий из мрака.

Над водой стремится легкий туман. Сквозь пелену все явственнее проступают высокие мрачные очертания гор.

Вдруг почти рядом с лодкой шумно всплескивает вода. Вцепившись в руку гребца, Костя ясно слышит хрюкающий вздох. По волне фосфорически мерцает лиловая струя, уходя в глубину.

— Что это? Что это? — шепчет Костя.

— Чушка! Дельфин! — сдержанно хихикнув, отвечает тот.

— Тут их много! Свадьбы ихние скоро! — говорит другой. — И коса ихняя — Чушка!

‘Дельфин! — вспыхивает Костя. — Вот расскажу братве!’

Близко гремит прибой. Громады гор мрачно нависают над морем. Волны швыряют лодку. Сердце Кости бьется так сильно, так сильно! Оно стучит и в пальцах, замерших на борту.

‘Что, если едем прямо на заставу?’

— Приготовьсь! — толкает Костю гребец.

Лодка ребром поворачивается на вспененном гребне.

— Крой!

Костя прыгает в воду, его окачивает по пояс.

Взмахивая руками, выбегает он на берег, бросается по балочке в гору.

Оглянувшись, он видит, как мелькнула и пропала во мгле лодка. Вновь бросается вперед, спотыкаясь, хватаясь за камни и траву окровавленными пальцами.

0x01 graphic

Подъем все круче. Костя со свистом глотает воздух и карабкается, лезет, лезет.

Начинается пологое пространство. Густая росистая трава мешает итти. Влево, на дальней горе, крутится огонь маяка, отбрасывая желтые полосы света.

‘Тут кругом дозоры!’ думает Костя, отдохнув и шагая дальше по пашне. Ноги тяжело вязнут в жирной земле, по лицу струится пот. Отлогим откосом Костя взбирается на вершину горы. Далеко влево переливается щедрая россыпь городских огней. Над мутным кубанским берегом выкатывается огромная кровавая луна, и по воде лимана, за косой Чушкой, сыплется багровая зыбь.

Костя спускается по мокрой, росистой траве, выходит на середину шоссе. Из-за поворота слышен топот. Костя скачет в сторону, падает за груду камней.

Все ближе бряцают удила с мундштуками, шашки. Видны силуэты всадников.

— Участников ледяных походов спрашивали! — слышит Костя глухой равнодушный голос.

— А зачем? — с опаской спрашивает жидкий тенорок.

— Значит, надо! Дело какое будет!

Костя напряженно вслушивается в удаляющийся топот, бренчанье, стихающий говор.

‘Это и разведка началась? — вдруг удивляется он, улыбается и, устыдившись, хмурится. — Надо выяснить, куда собирают этих участников…’

Становится светлее. Всходит луна. Долины наливаются трепетным белесым светом. Костя пробирается по склонам в тени. Неясно видны белые стены мазанок, громко брешут собаки.

‘Аул Аджимушкай, наверное!’ соображает Костя. Обходит его подальше, спускаясь в глубокие, сырые и прохладные балки и вновь поднимаясь по росистым, скользким склонам. Давно уже не видно моря, ближе и ближе сверкающие городские огни. Белая луна катится по необъятному серебряно-голубому небосводу.

Еле волоча ноги, Костя взбирается на курганчик и плюхается на камень.

‘Надо же отдохнуть!’ решает он. Ложится, свертывается комочком. Засыпая, с удивлением раздумывает, что в сущности не так все уж страшно. Ругает себя за испуг в лодке.

Много раз он просыпается от холода. Уже светает, когда его будит назойливое стрекотание. Прямо над ним, на бледной синеве неба, парит ястребок. Костя видит его согнутую вбок голову, желтые крупные глаза, слышит тугое посвистывание трепещущих крыльев.

‘Вот еще новости!’ Он вскакивает, ястребка стремительно уносит в сторону.

На востоке, за стальной синевой пролива, показывается солнце. Рядом вспыхивают розовые вершины гор и белые косяки парусов на проливе. В бухте, стиснутой сверкающими домами и зеленью деревьев, грозно дымится серый огромный крейсер.

‘В город итти сразу нельзя!’ вздыхает Костя, глядя на бескрайную цепь убегающих на запад холмов.

Пускается рубежом, потом дорогой, зевая и ежась от утреннего холода. В солнечной долине буйно гонит колос пшеница, шуршат острые листья кукурузы, вслед за солнцем поворачиваются золотистые головки подсолнуха. Вспархивают жаворонки, спиралью идут в голубую высь, и трели их неумолчным звоном рассыпаются над степью.

‘Придется подальше забраться, — обратно пойду, везде побываю, все разведаю!’ раздумывает Костя. Оборачивается на глухой стук позади. Вздымая клубы синеющей пыли, его нагоняет бричка.

Костя несмело сворачивает с дороги, чтобы уйти от встречи. Куда же уйти? Ведь на десятки верст видно, и солнце заливает все нестерпимо ярким сиянием.

‘Мало же я сделал!’ думает он. Останавливается, повернувшись к грохочущей подводе.

Пожилой чернобородый крестьянин пристально оглядывает его.

Костя машет рукой.

— Тппру!

Сытые гнедые лошади, всхрапывая, послушно останавливаются.

— Дяденька, нет ли огонька?

— На! — тот протягивает коробок.

Костя вздрагивающими пальцами крутит папироску из рыжего волокнистого табака — греческой контрабанды.

— Куда идешь? — спрашивает чернобородый.

— В Феодосию.

— Чего же не по чугунке? — подозрительно изумляется тот.

— Денег нет!

— А ты не с Брянского завода? — щурится бородач.

Костя безотчетно, сам не зная почему, отвечает:

— Да.

— Он же стоит! — торжествующе бросает тот.

— Я ходил туда работы просить! — без запинки отвечает Костя, чувствуя, как стремительно схлынула с лица кровь.

— Садись, отвезу! — бородач подвигается к передку.

‘Отвезти да выдать хочет… Но отказаться сейчас уже нельзя!..’

Костя впрыгивает в бричку, подсовывает под сиденье сено. И тут только чувствует, как устало тело, ноют ноги.

— Позавчера обратно каменоломни, взрывали, все партизан красных выбивают! — не оборачиваясь, говорит бородач.

— Слыхал! — отважно врет Костя, разглядывая коричневую, как кирпич, складчатую шею бородача.

— Только не выбить их. Крепко засели!..

Косте слышится в его голосе сочувствие партизанам, так и вздымает желание поговорить начистоту, как там, за проливом, говорит он в станицах с казаками.

‘А кто его знает, что у него на уме? — думает Костя. — Пусть даже сочувствует он, лучше смолчать. У меня свое дело’.

— Скоро ли это кончится? — обернувшись, кричит бородач. — У меня казаки всю пшеницу стравили. Чем будем жить? Н-но! Родные! — он мягко шевелит вожжами.

Крепкие кони, играя, толкают друг друга в плечо, подхватывают сильной рысью бричку.

— Давно потравили? — спрашивает Костя, придвигаясь к бородачу.

— Неделю назад. Целая армия прошла! — безнадежно отвечает тот. — Еле успел коней спрятать!

‘Там участники ледяных походов, тут казаки!’ отмечает Костя.

На перекрестке бородач, не трогая вожжей, голосом останавливает лошадей.

— Мне направо!

— Спасибо, дядя! — от сердца, растроганно благодарит Костя.

— Не на чем!

Бричка трогается. Бородач, схватившись за вожжи, кричит:

— По экономиям коменданты скрозь стоят! Смотри! А на Маме дроздовцы, батарея…

— Спасибо!

— А там у меня сын! — тычет пальцем бородач нето в сторону каменоломни, нето на Кубань.

За бричкой клубится сивая пыль.

‘Нет, уж нет! Ну его совсем с этим Брянским заводом! Так-то вот и влетишь! — облегченно вздыхает Костя. — Он меня, видно, за дезертира принял… А ведь это здорово! В случае чего, я могу себя за дезика выдать, а?’

Костя вдруг с сильнейшим любопытством думает, кто же был на самом деле перебежчик Илья Любимов, с документом которого он путешествует…

Он садится в ложбине, вынимает из кармана смятый, пожелтевший воинский билет.

Билет с обеих сторон замазан фиолетовыми отметками этапных комендантов.

‘Это хорошо! —отмечает Костя. — И я буду так же много шататься — родичей, что ли, искать!.. А чего шатался Любимов, казак станицы Казанской, Верхнедонского округа? Ему только двадцать три года — 1893 года рождения, а он уже уволен был по 60-й статье — порок сердца. Значит, парень успел хлебнуть горя, раз казачье сердце не выдержало…’

Костя представляет себе русого чубатого казака с мутными дряблыми мешками под усталыми серыми глазами, с вялыми губами, тронутыми мертвенной синевой, оборванного, обовшивевшего.

Костя всматривается в числа отметок на билете — Любимов настойчиво пробирался из Балаклавы на восток, к проливу, на Кубань.

Он неделями сидел и в Симферополе, и в Феодосии, и в каких-то камышах, но пробрался.

‘Большая заноза заскочила, видно!’ улыбается Костя, как-то разом и целиком понимая казака Любимова, изверившегося в вековечных, всосанных с молоком матери устоях и верованиях, возненавидевшего начальников своих, осторожно, чтобы самому не пропасть, проклинавшего их на этапах и на вокзалах — всюду, где были казаки, солдаты…

‘А я-то ведь знаю, чего хочу! — с чувством радостного, ослепительного превосходства думает Костя. — Я не перебежчик, а комсомолец! Мы за всех за них думаем! И я сейчас тут — один за всех!’

3

Яростно чадит душный день. Холмы и долины приподнимаются и плывут над синими струями испарений. Солнце словно застыло в зените. Редкие вздохи ветра пышут зноем, обжигая Костино лицо.

По степным, заросшим лебедой да полынью рубежам, по хрящистым и твердым, ослепительно сверкающим дорогам шагает Костя. Он уже смелее заговаривает с встречными, сворачивает с дороги к работающим в степи хлеборобам.

Жалуется, что нет работы, что никак не найдет потерянных во время эвакуации из Новороссийска родичей. Хлеборобы участливо расспрашивают его, кормят салом, рассыпчатым хлебом. И всегда у всех один знакомый вопрос: ‘Ничего не слыхать такого? Скоро кончится?..’

Бородач не соврал: в каждом хуторке коменданты, об этом говорят и хлеборобы. Костя далеко обходит жилье.

Обогнув немецкую колонию, Костя выходит на дорогу. Тут его догоняет тачанка. Поручик в новеньком мундире с блестящими золотыми погонами кладет руку на плечо кучеру, молодая женщина хватает его за руку, с испугом взглянув на Костю. Офицер машет рукой, кучер нахлестывает гнедых жеребцов. Костя переводит дух, глядя на часто оборачивающегося белогвардейца.

0x01 graphic

Напившись мутной воды в заросшем камышом и осокой ставочке, Костя с интересом глядит на режущих воздух и поверхность воды незнакомых, невиданных птиц, похожих на ласточек, но вдвое больше и с ярким, отблескивающим вороненой сталью оперением.

Попадаются и иные птицы, тоже невиданные, сверкающие голубыми крыльями. Птицы бесстрашно садятся на дороге, отлетая прямо из-под ног Кости в золотоголовые рослые подсолнухи, полчищами рассыпавшиеся по могучим склонам холмов.

Поднявшись на вершину бугра, Костя попадает прямо в хутор. Обойти уже нельзя. Строже ставя ноги, он идет в крайнюю хату, просит напиться. Пока сонная хозяйка гремит в сенцах ведром, щелкает калитка. Костя уже знает: комендант…

Входит, держась за ремень казацкой, с клювастым эфесом и ременным темляком шашки, подпрапорщик.

Широко расставив ноги, он рассматривает Костю, строго спрашивает:

— Откуда? Кто ты?

— Казак Илья Любимов, господин подхорунжий! — вытягивается Костя. Заметив мелькнувшую самодовольную усмешку у того, еще громче шпарит: — Уволен по чистой, господин подхорунжий.

— Документы есть?

— Так точно, господин подхорунжий.

Костя поспешно подает потертый увольнительный листок.

— Иду до Феодосии. Родичей ищу! — старательно выговаривает Костя.

— Можешь итти!

Костя медленно идет по хуторку, а ноги от радости — как струны. В тугом, подобранном теле кипит, переливается такая сила, что встречная девчина, не отрываясь, смотрит на него, часто оглядывается и долго-долго вспоминает про его светлые серые глаза, молодые плечи и крепкую, в ниточку, походку.

Переночевав опять на бугре в камнях, Костя уходит все дальше и дальше на запад, ориентируясь по солнцу.

Солнце, чуть поднявшись над горизонтом, уже палит, будто утра с его прохладой и не было совсем.

Одежда Кости мокра от пота, по лицу стекают едкие ручьи. Лопаются и болят сухие от жажды губы. Больно горит лицо. Глубже пошли балки, дышащие жаркой горечью полыни. Круче стали кряжистые, осыпающиеся склоны — прямо мука карабкаться да падать!

И на вершинах холмов и в балках чаще попадаются огромные груды серых камней.

‘Наверное, развалины аулов крымских татар’, думает Костя, а воображение уже развертывает становища, гулкий топот табунов, костры кочевников.

Костя идет, осторожно выглядывая за перевал. В этой местности должны стоять части противника.

К вечеру он выходит к глубокой долине, ровной и покатой, как гигантская чаша. Внизу пламенеет ставок, поблескивает белая сыпь солончаков. В тихом и теплом воздухе слышится перекатное блеяние овец. Огромная отара грязно-серым потоком стремится к ставку.

Костя сбегает к воде, облизывая спекшиеся губы. Навстречу с воем бросаются мохнатые злобные псы. Костя останавливается, ища палки или камней. Шагнув из тени низкорослой вербы, строго кричит старик. Псы, оглядываясь и рыча, неохотно возвращаются, ложатся около старика, шумно дышат, высунув алые языки. Костя несмело подходит. Чабан [чабан — пастух] стоит, опершись руками на гирлыгу [гирлыга — длинная палка с крючком на конце для ловли овец], словно изваяние. С коричневого его лица мягко синеют глаза.

— Добрый вечер, отец!

— Христос с тобой, сын! — добродушно отзывается чабан.

— Нет ли куска хлеба, отец? — просит Костя и замечает мелькнувшее в чистых глазах старика сочувствие.

Чабан идет, мягко ступая постолами [постолы — местная мягкая кожаная обувь, вроде чувяк] по траве и засохшей глине. Костя с любопытством разглядывает его вышитую белую рубаху под ветхим пиджаком.

0x01 graphic

— Не русский, отец?

— Нет, я молдаванин.

— Молдаванин?

— Да! Идем до ставочка! Будем вечерять!

Они подходят и рассаживаются на серых плитах плотины. Чабан бережно разрезает на кусочки сало, хлеб. Костя жадно следит за его руками, глотая голодную слюну, рассказывает привычное уже: нет работы, потерял родичей.

— Кушай!

И Костя ест, сдерживаясь, беря куски лишь после старика. Потом пьет прямо из ставка мутную, в мошках и в лягушечьем шелку воду, от которой ни свежести, ни прохлады.

— Как лучше пройти в Феодосию, отец?

— Дорога вот, за горой, через Качаны, — говорит чабан и, помолчав, продолжает: — А итти лучше балками к морю, а там по берегу. В Качанах войска видимо-невидимо. Казаки.

‘Начинается!..’ думает Костя.

— Ну, спасибо, отец! Далеко до Феодосии?

— Верст сорок.

— Спасибо, спасибо, отец!

Опасливо косясь на рычащих собак, Костя уходит от ставка, оглядывается с подъема. Опершись на гирлыгу, камнем стоит чабан, блеют овцы, лиловый и прозрачный сумрак легко ложится на долину.

Селение Качаны раскидано на просторном отлогом склоне. От простора, от пылающего увяданья зари на Костю веет жутью.

‘Может, действительно, балками обойти? — мелькает у него мысль. — Нет! Надо пойти!’

Он заставляет себя итти и чувствует, что именно заставляет, хотя и страшно, и все существо его хочет избежать новой опасности.

Облако пыли встает за селением.

‘Наверное, стадо!’ думает Костя.

Но пыль, клубясь, выходит за селение, стелется над дорогой.

‘Уходят! Войска’.

Он взбегает на кремнистую каменную горушку. Качаны в километре расстояния лежат, словно на ладони. По широкой улице чернеет, стоя в строю, конница. Подразделения заходят справа, вытягиваясь в колонну. Голова колонны вздымает красноватую пыль уже далеко за селением.

Настороженное ухо Кости ловит звуки марша.

‘Уходят! Уходят! — твердит Костя, крупно шагая. — Но почему к ночи? Хотя понятно, скрыть движение!’

Падают быстрые южные сумерки, когда он торопливо, запыхавшись, входит в селение.

С другого конца шоссе слышится дробный гул колес.

‘Это артиллерия, — волнуется Костя. — Куда же они пошли?’

Гул с шоссе не умолкает.

‘Обозы пошли. Но куда же это? Если бы десант на Кубань, то в другую сторону надо! Тогда на Перекоп. Значит — наступление!.. — тревожно раздумывает он. — Но тогда мне надо итти под Джанкой! Посмотрю, какие еще части пошли!’

Качаны словно вымерли. Ворота все закрыты. Ни в одной хате не светится огонька. За заборами яростно рычат, мечутся, провожая Костю, псы.

‘Старосту разыщу. Лучше всего! — Костя всматривается в белеющие стены хат, вслушивается в удаляющийся топот, ругает себя: — Чего же я стою?’

Пробирается тихонько вдоль заборов. Равняется с широко открытыми воротами. В большом чернеющем в глубине двора доме светится окно. Из окна струится низкое, перемежающееся, словно гигантского шмеля, гудение. Слышится тонкий, высокий девичий голосок, трогающий сердце Кости. Он долго прислушивается. Гудение не умолкает, не умолкает печальный голосок. Рычит пес.

— Кто ты такой? — окликивает сильный женский голос.

— Господина старосту мне! — вежливо отзывается Костя.

И гудение и песня обрываются.

— Чего вам старосту? — опасливо спрашивает с крыльца высокая женщина в белой кофте. Костя чувствует, какая она плечистая и крепкая.

В освещенное окно высовывается испуганная вихрастая девочка-подросток.

— Что бросила? — злобно кричит женщина. — Перебивай!

Девочка исчезает. Снова гудит сепаратор.

‘Должно быть, старостиха’, решает Костя и, стараясь говорить жалобно, обращается к ней:

— Я казак, беженец, мне бы переночевать.

— Старосты нет. Обожди тут.

— Собаки не тронут? — еще жалобнее тянет Костя.

— Ну, иди в хату! — смягчившись, говорит она. Спохватывается: — Может, у тебя оружие есть? Я тебя обыщу!

Быстро лапает подошедшего к ней Костю, потом идет впереди в дом.

— Садись тут!

Он послушно садится на скамью у окна. Девочка, раскрыв рот, пугливо смотрит на Костю.

Пышная старостиха коршуном налетает на нее.

— Опять рот раззявила, стерва!

Костя вспыхивает в негодовании и отвертывается. ‘Сейчас ей ничем нельзя помочь, этой девочке-заморышу, видно батрачке. — Волна теплого сочувствия обдает его: — Подожди, сестричка! Дойдет черед и до твоих хозяев!’

Входит толстый высокий староста с вислыми сивыми усами. Злыми глазами смотрит на Костю.

— Чего еще?

— Казак-беженец. Переночевать.

— Одних, славу богу, проводили. Новые лезут! — ворчит староста. — Ляжешь тут! Переночуешь! — он с досадой тычет в угол на голый пол.

— Вот и хорошо! Спасибо! — Костя шагает, оборачивается из угла: — А документы мои возьмите до утра.

Старостиха берет, прячет бумагу Кости за грязную, закопченную божницу.

Костя садится на пол.

— Ушли войска, господин староста? — спрашивает он насторожась.

— Вся дивизия ушла! — хмуро отвечает тот. — Один лазарет остался в экономии. Наш комендант на ночь туда ушел.

— Он у вас стоит?

— Да.

‘Утром до коменданта надо убраться’, думает Костя.

— Как же мне теперь догнать часть? — забеспокоясь, тужит он.

— Шут вас знает! На Владиславку будто отошли!

‘Значит, на Перекоп, значит, на Джанкой итти!’ думает Костя.

— Мабуть, на Семиколодезной ваши остановятся! — рассказывает староста. — Там богато войска. И кавалерия, и пехота. На Ахманае не тильки в ауле, и на старых позициях скрозь в землянках пехота!

Костя кивает головой: ‘Да, да. Это надо запомнить. Ахманай. Семиколодезная!’ Непредолимый сон вяжет мысли.

Костя, кряхтя, разувается, протягивает усталые ноги, а голова его уже спит.

На рассвете его будят голоса. Страшно хочется уснуть еще, тело ломит.

Владимир Ставский

Сильнее смерти

1

2

3

Читайте также: