Гора Гемми, Дюма Александр, Год: 1834 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 16 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ В. Г. БЛИНСКАГО.

ВЪ ДВНАДЦАТИ ТОМАХЪ

ПОДЪ РЕДАКЦІЕЮ И СЪ ПРИМЧАНІЯМИ С. А. Венгерова.

ТОМЪ I.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія М. М. Стасюлевича. Bac. Остр., 5 лин., 28
1900.

Гора Гемми.
Изъ Путевыхъ Впечатлній Александра Дюма.

‘Телескопъ’ 1834 г. т. XXII, стр. 362—390. Цензурное разршеніе отъ 10 августа 1834 года.

Переводъ нигд не указанъ. Дальше этого отрывка указанное въ конц статьи намреніе Блинскаго перенести вс путевые очерки Дюма въ исполненіе приведено не было.

Въ пять часовъ надо было намъ отправиться изъ Интерлакена въ маленькой колясочк, которая должна была довезти насъ до Кандерстега, откуда дорога становится неудобною для прозда повозокъ. Такимъ образомъ хотя на половину пути ноги наши были сбережены отъ ходьбы, и такъ какъ на этотъ день намъ еще оставалось сорокъ льё до Люехскихъ ваннъ, мста нашего ночлега, а въ послдней части пути одна изъ самыхъ крупныхъ Альпійскихъ горъ, то мы не могли презирать сбавкою этихъ семи льё до мста нашего отдыха. Мы соблюдали военную точность. Въ шесть часовъ мы были уже въ Кандерской долин, потомъ перешли берегъ Кандера на пространств трехъ или четырехъ льё, наконецъ, въ девять съ половиною часовъ, за довольно хорошимъ столомъ Кандерстегской гостинницы, запаслись свжими силами для предпринятаго нами всхода. Въ одиннадцать часовъ мы разочлись съ извозчикомъ и черезъ десять минутъ уже находились въ дорог съ нашимъ бравымъ Виллеромъ, который долженъ былъ оставить меня не прежде, какъ въ Люех.

Почти около полутора миль обходили мы, довольно легкимъ путемъ, нижнюю часть Блюмлис-Альны, этой колоссальной сестры Юнгфрау, которая нын, вмсто прежняго своего названія Цвточной Горы, приняла названіе, боле выразительное и особенно боле гармонирующее съ своимъ наружнымъ видомъ, Вильдфрау (дикая женщина). Несмотря на то, что я былъ такъ близко отъ Вильдфрау, я позабылъ преданіе, которое съ ней соединяется и развязку котораго составляетъ родительское проклятіе, позабылъ, чтобъ думать о другой легенд и о другомъ проклятіи, которое ужасно совсмъ иначе и изъ котораго Вернеръ составилъ свою драму: ‘Двадцать четвертое февраля’. Гостинница, которой мы достигли въ одинъ часъ, была гостинница Шварбаха.

Знаете ли вы эту новую драму, въ которую Вернеръ первый перенесъ фатализмъ древнихъ временъ, эту простую крестьянскую семью, которую преслдуетъ Божія милость, этихъ пастуховъ-атридовъ, которые, въ продолженіе трехъ поколній, въ опредленный день и часъ, мстятъ другъ на друг, сыновья на отцахъ, отцы на сыновьяхъ, преступленія своихъ сыновей и отцовъ, эту драму, которую должно читать въ полночь, во время бури, при свт потухающей лампы, если, никогда и ничего не страшась, хотите вы, въ первый разъ почувствовать пробгающіе по вашимъ жиламъ припадки страха, наконецъ, эту драму, которую Вернеръ бросилъ на сцену, можетъ быть, не осмливаясь и думать, чтобъ она была играна, не только не надясь составить себ ею славу, а просто для того только, чтобъ освободиться отъ пожирающей мысли, которая, пока находилась въ немъ, безпрестанно грызла его сердце, подобно Прометееву коршуну?

Послушайте, что говоритъ самъ Вернеръ, въ своемъ пролог, сынамъ и дщерямъ Германіи:

‘Посл того какъ недавно очистился я предъ народомъ, обновленный искреннею исповдью въ моихъ заблужденіяхъ {Вернеръ, бывши лютераниномъ, сдлался потомъ католикомъ.} и грхахъ, я хочу отречься еще отъ этой поэмы ужаса, которая смущала, подобно бурному облаку, мой омраченный разсудокъ, прежде чмъ голосъ мой ее восплъ, и которая отдавалась въ моихъ ушахъ подобно пронзительному крику совъ, когда я плъ ее… отъ поэмы, которая создана была ночью, подобно смертному хрипнію умирающаго, и, несмотря на свою слабость, проникаетъ ужасомъ до самаго мозга костей’.

Теперь, не хотите ли вы знать что это за поэма? Я скажу вамъ содержаніе ея въ двухъ словахъ.

Одинъ швейцарскій крестьянинъ живетъ съ своимъ отцомъ на одной изъ самыхъ высокихъ и самыхъ дикихъ вершинъ Альновъ, молодой Кунцъ начинаетъ чувствовать нужду въ подруг и, противъ воли старика, женится на Труд, дочери одного пастора изъ Бернскаго кантона, который ничего не оставилъ посл смерти, кром старыхъ книгъ, длинныхъ проповдей и прекрасной дочери.

Старый Кунцъ видитъ съ неудовольствіемъ, что въ домъ, гд онъ былъ полнымъ господиномъ, вошла хозяйка. Отсюда произошли внутренніе раздоры между свекромъ и снохою, вслдствіе коихъ мужъ, оскорбляемый въ лиц своей жены, съ каждымъ днемъ больше и больше раздражается противъ отца.

Однажды вечеромъ, это было 24 февраля, онъ возвращается въ веселомъ расположеніи духа съ праздника, который давался въ Люех. Онъ входитъ съ радостью на чел, съ пснею на устахъ, и видитъ, что старый Кунцъ бранится, а Труда плачетъ. Внутреннее бдствіе сторожило у двери, черезъ порогъ коей переступилъ молодой Кунцъ.

Чмъ больше было радости въ его сердц, тмъ больше теперь въ немъ гнва. Однакожъ уваженіе къ старику затворяетъ ему уста, потъ струится съ его чела, онъ кусаетъ свои сжатые кулаки, его кровь воспламеняется, однакожъ, онъ все молчитъ. Старикъ горячится больше и больше.

Тогда сынъ взглядываетъ на него, захохотавъ горькимъ и судорожнымъ хохотомъ осужденнаго на казнь, и хватается за косу, висвшую на стн: ‘Трава скоро выростетъ, говоритъ онъ, надо поточить косу. Любезный батюшка только и знаетъ, что браниться, я хочу подладить ему музыкой’. Потомъ, совершенно занятый точеньемъ этой косы при помощи ножа, онъ заплъ одну прелестную псенку Альпъ, свжую и простодушную, какъ одинъ изъ цвтковъ, развертывающихся у подошвы горнаго ледника:

Un chapeau sur la tte,

Des petites fleurs dessus,

Une chemise de berger

Avec de jolis rubans.

Въ продолженіе этой псни у старика пна била у рта отъ ярости: онъ топалъ ногами и грозилъ. Сынъ продолжалъ пть. Тогда старикъ, вн себя отъ бшенства, обращается къ снох съ однимъ изъ тхъ ругательствъ, которыя невыносимы для мужа, какъ пощечина. Молодой Кунцъ вскакиваетъ въ неистовств, блдный и трепещущій. Ножикъ, проклятый ножикъ, которымъ онъ точилъ косу, вырывается у него изъ рукъ, и, безъ сомннія, направленный демономъ, который сторожитъ гибель человка, поражаетъ старика. Старикъ падаетъ, приподнимается, чтобы проклясть отцеубійцу, упадаетъ снова и умираетъ.

Съ этой минуты несчастіе поселилось въ хижин и водворилось въ ней, какъ гость, котораго нельзя выжить. Однакожъ Кунцъ и Труда продолжали любить другъ друга, но уже тою дикою, мрачною и угрюмою любовію, на которой отпечатлвается кровь. Черезъ шесть мсяцовъ молодая супруга разршилась отъ бремени. Послднія слова умирающаго прогремли проклятіемъ на дитя, носимое въ ндрахъ матери, подобно Каину, онъ имлъ на себ печать проклятія: на лвой рук его изображалась кровавая коса.

Черезъ нсколько времени у Кунца сгорла ферма, стала его были истреблены падежемъ, Риндергонская вершина обрушилась, какъ будто двигнутая какою-то мстительною рукою, оторвавшаяся груда снга покрыла землю на пространств двухъ льё и погребла подъ собой плодороднйшія поля и богатйшія угодья отцеубійцы. Кунцъ, лишившись житницъ и земли, изъ фермера сдлался трактирщикомъ. Наконецъ, родивши мальчика, Труда черезъ пять лтъ родила двочку. Супруги думали, что гнвъ Божій обезоружился, ибо эта двочка была прекрасна и не имла никакого знака проклятія на тл.

Однажды вечеромъ, это было 24 февраля, оба ребенка, изъ коихъ двочк было два года, а мальчику семь лтъ, играли на порог двери тмъ ножемъ, которымъ былъ убитъ ихъ ддъ. Мать недавно зарзала курицу, и мальчикъ видлъ это съ сладострастнымъ вожделніемъ крови, столь свойственнымъ юности, у которой оно не изглажено воспитаніемъ. ‘Поди сюда, сказалъ онъ сестр, станемъ играть вмст, я буду кухарка, а ты курица’.

Ребенокъ взялъ проклятый ножъ и вывелъ свою сестру за двери гостинницы, черезъ пять минутъ мать услышала крикъ и прибжала на него: маленькая двочка плавала въ своей крови, братъ перерзалъ ей горло. Тогда Кунцъ проклялъ своего сына, какъ нкогда самъ былъ проклятъ своимъ отцомъ.

Ребенокъ скрылся. Никто не зналъ, что съ нимъ сдлалось.

Съ этого дня все пошло хуже и хуже для обитателей хижины. Рыба умирала въ озер, посвы перестали всходить, снгъ, который обыкновенно таялъ при большихъ лтнихъ жарахъ, покрывалъ землю, словно гробовымъ саваномъ, путешественники, питавшіе бдную гостинницу, длались часъ отъ часу рже, потому что дороги становились все трудне. Кунцъ принужденъ былъ продать послднее добро, какое у него оставалось, свою маленькую хижинку, нанялъ въ ней себ пріютъ у того, кому ее продалъ, и жилъ нсколько лтъ на вырученныя за нее деньги, потомъ увидлъ себя столь бднымъ, что не могъ платить боле за наемъ этихъ жалкихъ досокъ, въ кои медленно врывались втеръ и снгъ, какъ будто достигнуть главы отцеубійцы.

Однажды вечеромъ, это было 24 февраля, Кунцъ возвратился домой изъ Люеха, куда пошелъ еще съ утра, чтобъ вымолить отсрочку платежа у владльца прежней своей хижины, немилосердно его преслдовавшаго. Сей послдній отослалъ его къ судь, судья присудилъ ему заплатить долгъ въ двадцать четыре часа. Кунцъ заходилъ къ своимъ богатымъ пріятелямъ, онъ просилъ, умолялъ, заклиналъ ихъ именемъ всего священнаго для нихъ въ мір, спасти человка отъ отчаянія. Ни одинъ изъ нихъ не протянулъ ему руки. Онъ встртилъ на дорог нищаго, которой раздлилъ съ нимъ свой хлбъ. Этотъ хлбъ принесъ онъ своей жен, бросилъ на столъ, и сказалъ ей: ‘Съшь, жена, весь этотъ хлбъ, я ужъ пообдалъ тамъ въ долин’.

Между тмъ поднялся ужасный ураганъ, втеръ ревлъ вокругъ дома, какъ волкъ, рыщущій вкругъ стала, снгъ падалъ ужасными хлопьями, словно вся атмосфера хотла сгуститься до непроницаемости, вороны и совы, птицы смерти, коихъ веселитъ разрушеніе, играли среди раздора стихій, какъ демоны бури, и привлекаемыя свтомъ лампы, били своими тяжелыми крыльями въ окончины хижины, гд находились двое супруговъ, кои, сидя другъ противъ друга, едва осмливались смотрть одинъ на другого, а если и взглядывали но временамъ, то тутъ же отвращали свои взоры, устрашаемые мыслями, кои взаимно читали на своихъ лицахъ.

Въ эту минуту постучался путешественникъ. Оба супруга вздрогнули.

Путешественникъ постучался въ другой разъ. Труда пошла отворить ему.

Это былъ прекрасный молодой человкъ отъ двадцати до двадцати четырехъ лтъ, въ охотничьемъ камзол, съ охотничьей сумкою и ножемъ на боку, съ серебрянымъ поясомъ вокругъ стана и съ двумя пистолетами за этимъ поясомъ, въ одной рук держалъ онъ фонарь, готовый погаснуть, въ другой длинную окованную желзомъ палку.

Примтивъ этотъ поясъ, Кунцъ и Труда обмнялись взглядомъ, быстрымъ какъ молнія.

— Добро пожаловать, сказалъ Кунцъ, протягивая къ путешественнику руку. Ваша рука дрожитъ? присовокупилъ онъ.

— ‘Это отъ холода!’ отвчалъ ему путешественникъ, посмотрвъ на него съ страннымъ выраженіемъ.

При сихъ словахъ онъ слъ, вынулъ изъ сумки хлба, киршенвассеру, паштетъ и жареную курицу, и предложилъ своимъ хозяевамъ раздлить его ужинъ.

— Я не мъ куръ, сказалъ Кунцъ.

— И я тоже, промолвила Труда.

— ‘Я также’, сказалъ путешественникъ.

И вс трое стали сть одинъ паштетъ. Кунцъ много пилъ. Когда ужинъ былъ конченъ, Труда пошла въ сосднюю комнатку, постлала на доскахъ пукъ соломы и потомъ сказала путешественнику:

— Ваша постель готова.

— ‘Доброй ночи!’ сказалъ путешественникъ.

Спите спокойно! отвчалъ Кунцъ.

Путешественникъ вошелъ въ свою комнату, затворилъ за собою дверь и сталъ на колна, молиться Богу…

Труда легла на свою постель.

Кунцъ закрылъ лицо руками.

Черезъ минуту путешественникъ всталъ, отстегнулъ свой поясъ положилъ его подъ голову, а платье повсилъ на гвоздь. Гвоздь былъ худо вколоченъ, онъ вырвался изъ стны и упалъ на полъ вмст съ платьемъ, которое на немъ висло.

Путешественникъ пытался снова утвердить гвоздь въ стн, вколачивая его кулакомъ. Трясеніе, причиненное тмъ, сронило какую-то вещь, висвшую съ другой стороны перегородки. Кунцъ затрепеталъ, страшно повелъ глазами, ища предмета, паденіе коего извлекло его изъ задумчивости. То былъ ножъ, двукратно проклятый, ножъ, который лишилъ жизни отца рукою сына и сестру рукою брата. Онъ упалъ возл двери комнаты, занимаемой путешественникомъ.

Кунцъ всталъ, чтобы поднять его. Наклонясь, онъ погрузилъ свой взглядъ, чрезъ замочную щель, въ комнату своего гостя. Путешественникъ спалъ, опершись головою на своемъ пояс. Кунцъ стоялъ неподвижно, уставивъ глаза въ отверстіе замка и держа руку на нож. Лампа погасла въ комнат незнакомца.

Кунцъ оборотился къ Труд, чтобы посмотрть, спитъ ли она.

Труда лежала, опершись на локоть съ неподвижными взорами.

— Встань и посвти мн: вдь ты не спишь, сказалъ Кунцъ.

Труда взяла лампу, Кунцъ отворилъ дверь, оба супруга вошли.

Кундъ наложилъ свою лвую руку на поясъ, а правою держалъ ножъ.

Чужестранецъ пошевелился. Кунцъ поразилъ его. Ударъ былъ такъ вренъ, что жертва едва могла сказать только сіи два слова:

— ‘Отецъ мой!’

Кунцъ убилъ своего сына.

Молодой человкъ обогатился въ чужихъ краяхъ и возвращался къ родителямъ, чтобы раздлить съ ними свое богатство.

Вотъ драма Вернера {Драма сія переведена покойнымъ А. А. Шишковымъ 2-мъ и недавно напечатана. Изд. (т.-е. Надеждинъ. С. В.).} и легенда Шварбаха.

Можно судить, до какой степени занимало меня подобное воспоминаніе. Желаніе видть гостинницу, которая была театромъ сихъ ужасныхъ событій, особенно заставило меня ршиться направить свой путь къ гор Гемми. За милю отъ гостинницы находится извстный скатъ, на который самые здшніе обыватели смотрятъ, какъ на одно изъ ужаснйшихъ ущелій между Альпами. Моя голова подвержена частымъ круженіямъ, и потому это обстоятельство не общало мн слишкомъ большой свободы ума для удивленія человческому труду, который проложилъ этотъ спускъ, и чудной вол Божіей, которая нагромоздила эти скалы, по коимъ онъ извивается. Но благодаря мысли о гостинниц и объ удобномъ пути, ведущемъ къ ней, я кончилъ тмъ, что пересталъ заботиться объ адской дорог, чрезъ которую должно изъ ней выходить.

Пока а пробгалъ мыслію всю эту драму, мы вскарабкались на гору, и лишь только достигли до площадки ея, насъ опахнулъ вдругъ сильный холодный втеръ. Пока мы взбирались на гору, онъ проходилъ надъ нашими головами, и мы его не чувствовали, когда же мы взошли на вершину. ничто уже не защищало отъ него, ужасными порывами сбгалъ онъ съ остроконечныхъ высотъ Альтеля и Гемми, какъ будто желая сохранить для себя одного это царство смерти и сбрасывать живыхъ обратно въ долину, гд они могутъ жить.

Сверхъ того, нельзя выдумать декораціи, которая бы лучше гармонировала съ драмою. Позади насъ пріятная Кандерская долина, юная, веселая и зеленая, передъ нами мерзлый снгъ и обнаженныя скалы, потомъ, среди этой пустыни, какъ пятно на гробовомъ покров, проклятая гостинница, бывшая свидтельницею разсказанной мною сцены.

По мр того, какъ я приближался къ ней, впечатлніе становилось живе. Я злился на небо прозрачно-лазурное и на радостное солнце, которое освщало эту хижину: мн хотлось бы видть атмосферу, сгущенную облаками, мн хотлось бы слышать ревъ бури, ярящейся вкругъ этого жилища. Но ничего подобнаго не было. По крайней мр, дикое выраженіе лица хозяевъ находилось въ гармоніи съ окружавшими ихъ воспоминаніями? Не тутъ-то было: двое прекрасныхъ дтей, блыхъ и румяныхъ, мальчикъ и двочка, играли на порог двери, копая ножомъ снговыя ямки. Ножъ! Какъ могли родители быть такъ неблагоразумны, что оставили ножъ въ рукахъ своего сына! Я съ живостью вырвалъ его у мальчика, бдный ребенокъ уступилъ мн и началъ плакать.

Я вошелъ въ хижину, хозяинъ поспшилъ ко мн на встрчу. Это былъ толстый человкъ, отъ тридцати пяти до сорока лтъ, очень жирный и очень веселый.

‘Вотъ, сказалъ я ему, возмите ножъ, который я отнялъ у вашего сына, игравшаго съ своей сестрою. Не давайте ему больше подобнаго орудія въ руки, знаете ли, что можетъ изъ этого произойти?’

— Благодарю покорно, сударь, сказалъ онъ мн, смотря на меня съ удивленіемъ. Но въ этомъ нтъ никакой опасности.

‘Нтъ никакой опасности, несчастный! А 24 февраля?’

Хозяинъ сдлалъ жестъ, обнаруживавшій нетерпніе.

‘А! сказалъ я: теперь понимаете?’

Въ то же самое время я осматривался кругомъ себя, внутреннее расположеніе хижины было совершенно такое же, какъ и во время Кунца. Мы находились въ первой комнат, противъ насъ, въ углубленіи, стояла не дрянная кроватишка Труды, а кровать съ хорошею швейцарскою постелью, которая была также широка, какъ и длинна, налво находилась каморка, гд былъ зарзанъ путешественникъ. Я подошелъ къ двери, отворилъ ее и увидлъ, что въ той каморк стоялъ накрытый столъ, въ ожиданіи гостей, которые ежедневно приходятъ. Я взглянулъ на полъ, и мн показалось, что я замтилъ на немъ слды крови.

— Чего вы тутъ ищете? спросилъ меня хозяинъ. Разв вы потеряли что-нибудь?

‘Какъ! сказалъ я, отвчая на свою мысль, а не на вопросъ хозяина: съ чего вы вздумали сдлать изъ этой каморки столовую?’

— Почемужъ не такъ? Конечно лучшебъ было поставить кровать, какъ то длалъ мой предшественникъ? Но кровать безполезна здсь, гд такъ мало путешественниковъ останавливается для ночлега.

‘Я очень врю, что посл ужаснаго произшествія, котораго свидтельницей была эта хижина’…

— Ну, вотъ еще одинъ, проворчалъ хозяинъ сквозь зубы, съ выраженіемъ досады, которой даже не старался скрывать отъ меня.

‘Но вы!’ продолжалъ я: ‘какъ достало у васъ смлости жить въ этомъ дом?,

— Я не живу въ немъ, сударь: онъ всегда былъ мой.

‘А прежде чмъ онъ сталъ вашимъ?’

— Тогда онъ принадлежалъ моему отцу.

‘Вы сынъ Кунца?’

— Я называюсь не Кунцомъ, а Ганцомъ.

‘Да! вы перемнили имя — и хорошо сдлали’…

— Я не перемнялъ своего имени, и благодаря Бога, надюсь, что никогда не перемню.

‘Понимаю!’ сказалъ я про себя. ‘Вернеръ не хотлъ’…

— Объяснимся, сударь, сказалъ мн Ганцъ.

‘Я очень радъ, что вы предупредили мое желаніе: я бы не посмлъ просить васъ о подробностяхъ тхъ произшествій, которыя имютъ такое близкое къ вамъ отношеніе, а вы теперь сами хотите мн сообщить ихъ… не правда ли?’

— Да, я хочу вамъ сказать то, что уже говорилъ двадцать разъ, сто разъ, тысячу разъ, я хочу вамъ сказать, что въ продолженіи цлыхъ пятнадцати лтъ превращаетъ жизнь, для меня и жены, т.-е. для моей жены, въ сущій адъ, и что заставитъ меня когда нибудь ршиться на что-нибудь недоброе.

‘А! врно, угрызенія!’ сказалъ я въ полголоса.

— Потому что, продолжалъ онъ, такія преслдованія истощили бы терпніе самого Кальвина. Здсь нтъ, сударь, и не было никогда ни 24 февраля, ни Кунца, ни убійцъ, эта гостинница также безопасна для путешественниковъ, какъ ндра матери для младенца. И онъ зналъ это лучше всякаго, тотъ разбойникъ, который былъ причиною всего этого, потому что провелъ здсь пятнадцать дней.

‘Кунцъ?’

— Э, Боже мой, Кунцъ? Говорю вамъ, что никогда не было, на двадцать лье въ окружности человка, который бы носилъ имя Кунца, а тотъ бездльникъ, котораго называютъ Вернеромъ.

‘Какъ! Поэтъ?’

— Да, сударь, поэтъ, ибо такъ вс называютъ его. Ну, вотъ, сударь, этотъ проклятый поэтъ пришелъ однажды къ моему отцу. Гораздо бы лучше было для спокойствія его на томъ, а для нашего въ здшнемъ свт, еслибъ онъ сломилъ себ шею, карабкаясь на скалу, съ которой вы только что сошли. Изволите видть, вотъ онъ однажды пришелъ, это было въ 1813 году, я помню это, какъ теперь: видъ честный и благородный, не было слду ни въ чемъ подозрвать его. Когда онъ попросилъ позволенія у моего бднаго отца остаться у насъ дней на восемь или на десять, батюшка не сдлалъ ему никакого возраженія. а только сказалъ ему: ‘Вамъ будетъ у насъ не очень хорошо. Я могу вамъ дать только эту каморку’. Мошенникъ, уже обдумавши свой замыселъ, отвчалъ: очень хорошо! Мы отдали ему эту каморку, возл которой вы теперь стоите Однакожъ, мы повели кое-что на ум, когда онъ съ первой ночи началъ говорить громко самъ съ собой, какъ сумасшедшій. Я подумалъ, что онъ боленъ, и всталъ, чтобы посмотрть на него сквозь замочную щелочку, было чего испугаться: онъ былъ блденъ, волосы его стояли горой, а глаза то останавливались неподвижно, то бродили ужасно вокругъ себя, иногда длался онъ весь неподвижнымъ, какъ статуя, потомъ начиналъ размахивать руками, словно бшеный, посл чего принимался писать, писать… такимъ куринымъ почеркомъ… а это, изволите видть, всегда дурной признакъ… это продолжалось пятнадцать дней или лучше пятнадцать ночей, потому что днемъ онъ все прохаживался вокругъ дома. Я самъ провожалъ его. Наконецъ, по прошествіи пятнадцати дней, онъ сказалъ намъ: ‘Ну, добрые люди, я кончилъ, благодарю васъ.— Не на чмъ, отвчалъ батюшка, вдь я, кажется, не помогалъ вамъ.— ‘Больше чмъ вы думаете!’ отвчалъ онъ.— Тогда онъ расплатился съ нами, и, надо сказать правду, очень хорошо расплатился, посл чего ухалъ.

Годъ протелъ спокойно, и мы ничето объ немъ не слышали. Однажды утромъ, помнится, это было 1815 года, ко мн вошли двое путешественниковъ и внимательно осмотрли внутренность моей гостинницы.— Смотри, сказалъ одинъ изъ нихъ, вотъ и коса!— Смотри, сказалъ другой, вотъ и ножъ.— Это была прекрасная, совершенно новая коса, которую я только что купилъ въ Кандерстег, и старый кухонный ножъ, который только на то и годился, чтобъ колоть сахаръ, и вислъ на гвозд подл двери этой каморки… Мы съ батюшкой смотрли на нихъ съ удивленіемъ, тогда одинъ изъ нихъ подошелъ ко мн и сказалъ: ‘Вдь здсь, дружечекъ, произсходило, 24 февраля, это ужасное убійство?’ Мы съ батюшкою стояли, какъ шальные.— Какое убійство? сказалъ я.— ‘Убійство, учиненное Кунцомъ надъ своимъ сыномъ’.— Тогда я отвчалъ то же самое, что и вамъ теперь.

‘Знаете ли вы г. Вернера?’ продолжалъ путешественникъ.

— Да, сударь, это честный и благородный человкъ, назадъ тому два года онъ провелъ здсь пятнадцать дней, сколько я помню, за нимъ былъ одинъ недостатокъ, а именно тотъ, что онъ писалъ и говорилъ по цлымъ ночамъ, вмсто того чтобъ спать.

‘Ну такъ вотъ, другъ мой, что онъ написалъ въ вашей гостинниц и на счетъ вашей гостинницы’.

— Тогда онъ подалъ намъ негодную книжонку, въ заглавіи которой стояло: Двадцать четвертое февраля. До сихъ поръ не было ничего худаго, 24 февраля было для меня такимъ же днемъ, какъ и вс прочіе, и я ничего на то не сказалъ, но лишь только я прочелъ страницъ тринадцать, какъ книга выпала у меня изъ рукъ. Это была ложь, сущая ложь, и все на нашу бдную гостинницу, и все для того, чтобы разорить несчастныхъ трактирщиковъ. Если мы слишкомъ дорого взяли съ него за постой, то онъ могъ бы сказать намъ объ этомъ, не правда ли? Вдь мы не турки, и не стали бы приступать къ нему съ можемъ къ горлу. Но нтъ, онъ не сказалъ ничего, онъ расплатился, онъ даже далъ намъ на водку, и потомъ, этакой лукавецъ, написалъ, что нашъ домъ… о! это приводитъ меня въ трепетъ, это неблагородно, это безчестно! Зато, приди-ка еще сюда какой нибудь поэтъ, попадись-ка въ руки ко мн… онъ поплатится мн за своего собрата!

‘Какъ! неужели совсмъ ничего не было, о чемъ говоритъ Вернеръ?’

— Совершенно ничего, то есть, ни крошечки.

Мой хозяинъ топнулъ притомъ ногою.

‘Въ такомъ случа, я очень понимаю, что вопросы, которые вамъ объ этомъ длались, должны быть для васъ чрезвычайно скучны’.

— Скучны, сударь, скучны! Скажите… (онъ схватился за волосы обими своими руками)… скажите… видите ли, нтъ словъ! Дло дошло до того, что къ намъ не входитъ теперь ни одной живой души, которая бы не повторяла ту же да ту же пснь. Пока коса и ножъ были здсь, то вс кричали: вотъ коса и ножъ. Однажды батюшка снялъ ихъ, потому что наскучило ужъ слышать одно и то же. Тогда запли другую псню.— А! а! говорили путешественники, они припрятали косу-то съ ножемъ, но вотъ еще каморка.— Да.— Да, клянусь честью, это правда. — Ахъ, сударь, это было истинное мученіе! Они сократили этимъ жизнь моего отца боле чмъ десятью годами. Слышать такія вещи объ дом, въ которомъ родился, слышать это ото всхъ, каждый Божій день, и еще не по одному разу — этого нельзя выдержать, я бы продалъ свой домишко за сто экю. Да, я не отрекаюсь отъ этого. Не хотите ли вы купить у меня его за сто экю? Я вамъ продамъ его и со всмъ движимымъ, уйду изъ него, и не буду больше слышать ни о Вернер, ни о Кунц, ни о кос, ни объ нож, ни о 24 февраля, ни о всемъ подобномъ.

‘Хорошо, хорошо, почтенный мой хозяинъ, успокойтесь, дайте-ка намъ пообдать, это будетъ лучше, чмъ отчаяваться такимъ образомъ’.

— Что вы будете кушать? спросилъ мой трактирщикъ, вдругъ успокоившись и приподнявъ уголъ своего передника, который заткнулъ потомъ за поясъ.

‘Курицу холодную’.

— А! да, курицу! Найдете здсь? Бывали здсь куры. Да онъ вздумалъ помстить курицу въ свое сочиненіе… Прошу разсудить… курицу!.. Видно, онъ не любилъ куръ, или это произошло въ немъ отъ припадка бшенства.

‘Какъ вамъ угодно, но мн до того мало нужды, приготовляйте мн кушанье, а я пока пройдусь въ окружности’.

Черезъ полчаса обдъ вамъ будетъ готовъ.

Я вышелъ, весьма искренно раздляя отчаяніе этого человка, ибо таково, въ самомъ дл, могущество слова поэта, что на какомъ мст ни посетъ онъ его, это мсто населяется по вол его фантазіи благодатными или зловщими воспоминаніями, и существа, обитающія въ немъ, превращаются въ ангеловъ или въ дьяволовъ.

Я тотчасъ началъ свою прогулку, но объясненіе Ганца страннымъ образомъ испортило весь ландшафтъ. Видъ его былъ все такой же, гигантскій и дикій, но оживлявшее его основаніе было разрушено, мой хозяинъ дунулъ на призракъ поэта и заставилъ его разсяться. Это была природа ужасная, но пустынная и неодушевленная, снгъ, но безъ кровавыхъ пятенъ, гробовой покровъ, но уже не покрывавшій собой трупа.

Разочарованіе сіе сократило, по крайней мр, добрымъ часомъ мою топографическую прогулку на площадк, которой мы достигли.

Я удовольствовался тмъ, что бросилъ взглядъ къ востоку на двойную вершину, которой сія гора одолжена своимъ именемъ Гемми, произшедшимъ вроятно отъ Латинскаго Geminus (двойной), и къ западу на обширный ледникъ Ламмерскій, всегда мертвый и синій, какъ видлъ его Вернеръ. Что касается до Даубенскаго озера (Dauben See) и Ренергорнскаго обвала, то первое я видлъ шедши сюда, а послдній былъ принужденъ обходить возвращаясь отсюда. И такъ я почти черезъ полчаса воротился въ трактиръ и нашелъ моего хозяина во всей исправности около стола, довольно сносно приготовленннаго.

Разставаясь съ этимъ честнымъ человкомъ, я общалъ ему всми средствами, зависящими отъ меня, уничтожить клевету, жертвою коей онъ сдлался безвинно. Я сдержалъ мое слово, и если кто-нибудь изъ моихъ читателей остановится когда нибудь въ гостинниц Шваррбаха, то очень одолжитъ меня, сказавши Ганцу, что я въ книг, о существованіи коей онъ вроятно безъ того никогда не узнаетъ, возстановилъ дло въ настоящей его истин.

Не прошли мы еще и двадцати минутъ, какъ очутились на берегахъ маленькаго Даубскаго озера. Оно, вмст съ Сен-Вернардскимъ и Фаульгорискимъ озеромъ, есть самое возвышенное изъ всхъ озеръ извстнаго міра, посему, также какъ оба другія, необитаемо. Никакое живое сущесхво не можетъ выносить температуры его водъ, даже во время лта.

Когда мы перешли черезъ озеро, то достигли маленькаго ущелья, на конц котораго примтили оставленный шалашъ. Виллеръ сказалъ мн, что у подножія этой хижины начинается спускъ. любопытствуя видть сей необыкновенный сходъ и снова владя ногами, кои были довольно изнурены трехчасовою ходьбою по дурной дорог, я началъ ускорять шаги но мр приближенія къ хижин и такимъ образомъ почти бгомъ дошелъ до ней.

Вдругъ испускаю ужасный крикъ и, уставивъ неподвижно глаза, опрокидываюсь назадъ…

Не знаю, случалось ли кому изъ читателей моихъ испытывать подобное ощущеніе головокруженія, чувствовалъ ли кто изъ нихъ, измряя глазами безпредльную пустоту, какое-то непреодолимое влеченіе въ нее броситься, помнитъ ли, какъ въ то время на голов его вставали горою волосы, какъ текъ по челу крупный потъ и вс мускулы тла крутились и напрягались, подобно мускуламъ трупа при дйствіи Вольтова гальнаническаго столба? Если кто нибудь изъ нихъ испыталъ это, то онъ знаетъ, что ощущеніе стали, врзывающейся въ тло, пули, засвшей межъ реберъ, горячки, текущей по жиламъ, не такъ остро, не такъ пронзительно, какъ дрожь, которая тогда въ одну секунду пробгаетъ по всему существу вашему, если кто нибудь изъ нихъ испыталъ это, говорю я, то для изъясненія всего, мною чувствованнаго, довольно одной этой фразы: бжа, я достигъ до края перпендикулярной скалы, которая возвышается надъ Луехской деревней на тысячу шестьдесятъ футовъ, одинъ шагъ впередъ — и я бы полетлъ стремглавъ.

Виллеръ подбжалъ ко мн, онъ нашелъ меня сидящимъ почти безчувственно, развелъ мои руки, которыя я держалъ, сжавши на глазахъ, и видя, что я готовъ былъ упасть въ обморокъ, поднесъ мн ко рту склянку съ киршенвассеромъ, который началъ я глотать большими глотками, потомъ, взявъ меня подъ руку, подвелъ, или, лучше сказать, принесъ къ порогу хижины.

Я увидлъ его столь испуганнымъ моей блдности, что, стараясь нравственною силою преодолть физическое ощущеніе, началъ смяться, дабы успокоить его, но это былъ смхъ, во время котораго зубы мои колотились другъ объ друга, словно у осужденныхъ гршниковъ, обитающихъ въ ледяномъ озер Данта.

Однакожъ, по прошествіи нсколькихъ минутъ, я пришелъ въ себя. Я испыталъ то, что обыкновенно случается со мной въ подобныхъ обстоятельствахъ, т.-е. переворотъ во всхъ моихъ умственныхъ способностяхъ, за коимъ почти тотчасъ слдовало совершенное успокоеніе. Это значитъ, что первое ощущеніе принадлежало моей части физической, которая инстинктуально превозмогла нравственную сторону, а второе къ нравственной, которая снова взяла свое умственное могущество надъ физическою. Правда, иногда это второе движеніе бываетъ у меня болзненне перваго, и я больше еще страдаю отъ успокоенія, чмъ отъ волненія.

И такъ я всталъ съ совершенно спокойнымъ видомъ и снова подошелъ къ бездн, видъ коей произвелъ на меня дйствіе. которое я пробовалъ описать выше. Маленькая дорожка, въ два съ половиною фута ширины, показалась, и я пошелъ по ней шагомъ, но наружности столь же твердымъ, какъ и шагъ моего проводника, только изъ опасенія, чтобъ зубы мои не разбились другъ объ друга, я засунулъ себ въ ротъ уголъ моего платка, сложивъ его въ двадцать разъ.

Два часа сходилъ я зигзагами, имя у себя, то въ прав, то влв, отвсную бездну, и прибылъ, не произнося ни одного слова, въ Люехскую деревню.

‘Ну, видите ли, сказалъ мн Виллеръ, что это совсмъ ничего’.

Я вынулъ изо рта платокъ и показалъ ему: онъ былъ перерзанъ чисто на чисто, словно бритвою.

Съ Франц. В. Блинскій ¹).

¹) Г. Блинскій переводитъ вс Путевыя Впечатлнія Г. Дюма и намревается издать ихъ въ свтъ. Изд. (т.-е. Надеждинъ. С. В.).

Гора Гемми.Изъ Путевыхъ Впечатлній Александра Дюма.

Читайте также:

Гора Гемми.
Изъ Путевыхъ Впечатлній Александра Дюма.