Путевые впечатления. Часть первая, Дюма Александр, Год: 1837 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 157 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ПУТЕВЫЯ ВПЕЧАТЛЕНІЯ,

СОЧИНЕНІЕ
АЛЕКСАНДРА ДЮМА.

Переводъ съ Французскаго

Димитрія Журавскаго.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

САНКТПЕТЕРБУРГЪ.
ПЕЧАТАНО въ типографіи X. ГИНЦЕ.
1838.

ОГЛАВЛЕНІЕ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.

Вступленіе

Монтро

Іоаннъ Безстрашный

Наполеонъ

Ліонъ

Окрестности озера

Рыбная ловля посреди ночи

Безскія соловарня

Медвжій бифстексъ

Коль-до-Бальмъ

Яковъ Бальма, по прозванію Монъ-Бланъ

Ледяное море

Марій Куто

Возвращеніе въ Мартиньи

Сенъ-Бернаръ

ВСТУПЛЕНІЕ.

Каждый путешественникъ считаетъ непремнною обязанностію объявить читателямъ побудительныя причины своего путешествія. Изъ глубокаго уваженія къ моимъ знаменитымъ предшественникамъ, начиная отъ Г. Бугенвиля, который совершилъ путешествіе вокругъ свта, до Г. де-Местра, который сдлалъ путешествіе вокругъ своей комнаты, — слдую ихъ примру.

Ктомужь, въ моемъ вступленіи, не смотря на его краткость, есть дв весьма важныя вещи, которыхъ читатель нигд не найдетъ въ другомъ мст: во-первыхь — рецептъ противъ холеры, во-вторыхъ, — доказательство непогршительности журналовъ.

15 апрля 1832 года, только что я вошелъ въ свою комнату, проводивъ до лстницы моихъ добрыхъ и знаменитыхъ пріятелей, Дитца и Буланже, съ которыми весь вечеръ предохранялся противъ общаго бича — холеры, сильными пріемами чернаго чаю, — какъ почувствовалъ въ ногахъ совершенное онмніе, въ ту же минуту къ глазахъ заискрилось и дрожь пробжала по всему тлу, я едва удержался за столь. У меня открылась холера.

Азіятская-ли она была или Европейская, эпидемическая или эндемическая, не умю вамъ сказать, знаю только, что тогда чувствовалъ: именно, что черезъ пять минутъ не въ состояніи буду повернуть языкомъ, и поспшно веллъ подать себ сахару и эфиру.

Моя ключница, очень смышленая женщина, видла иногда, что посл обда я обмакивалъ кусокъ сахару въ ромъ, и тотчасъ догадалась, что я спрашиваю чего нибудь въ томъ же род. Она налила чистымъ эфиромъ полную ликерную рюмку, положила въ нее огромный кусокъ сахару, какой только могла найти, и принесла ко мн, когда я уже лежалъ въ постели, дрожа всми членами.

Впадая въ безпамятство, я машинально протянулъ руку, сочувствовалъ, что въ нее кладутъ ‘что-то’ и говорятъ: ‘Выпейте, сухарь, вамъ будетъ легче.’ Я поднесъ рюмку къ губамъ и проглотилъ все, что тамъ было, то-есть, полсклянки эфиру.

Невозможно описать переворота, который послдовалъ во всемъ моемъ тл, когда эта адская жидкость проникла въ мою внутренность: я тотчасъ лишился чувствъ. Черезъ часъ я опамятовался: все мое тло было обвернуто мховымъ ковромъ, ноги согрвались кувшиномъ съ кипяткомъ: два человка съ грлками, наполненными огнемъ, терли меня по всмъ суставамъ. Въ первую минуту я почелъ себя мертвымъ и въ аду, внутри — эфиръ жегъ мн грудь, снаружи — сильнымъ треніемъ едва не сдирали съ меня кожу, наконецъ, черезъ четверть часа, холодъ сдался, потъ полился съ меня въ три ручья, какъ у Библисы Г-на Дюнати, и докторъ объявилъ мн что я — вн опасности. Да и пора было: еще бы немного погрлъ, и я изжарился бъ, какъ дичь на вертел.

Черезъ четыре дня посл того, пришелъ ко мн директоръ театра Портъ-Сенъ-Мартена, и слъ у меня въ ногахъ на постели, его театръ былъ еще больне меня, почти при-смерти, и умирающій звалъ къ себ на помощь выздоравливающаго. Г. Гарель сказалъ мн, что ему надобно, по большей мр черезъ дв недли, пьесу, которая принесла-бы ему, по меньшей мр, пятдесятъ тысячь экю, и чтобы склонить меня заняться ею, прибавилъ, что мое лихорадочное состояніе чрезвычайно благопріятствуетъ умственному труду, потому что содержитъ мозгъ въ сильномъ напряженіи.

Этотъ доводъ показался мн столь убдительнымъ, что я тотчасъ принялся за работу: кончилъ ее черезъ восемь дней, вмсто двухъ недль, и она принесла ему сто тысячь экю, вмсто пятидесяти тысячь. Правда и то, что я чуть съ ума не сошелъ.

Этотъ напряженный трудъ нисколько не поправилъ меня, и я еще быль такъ слабъ, что едва могъ держаться на ногахъ, когда узналъ о смерти генерала Ламарка. На другой день семейство покойника назначило меня однимъ изъ коммисаровъ при погребеніи, съ обязанностію поставить артиллерію національной гвардіи, въ которой я числился, на то мсто, какое она должна была занимать по военному старшинству въ погребальномъ шествіи.

Весь Парижъ видлъ эту печальную церемонію, которой порядокъ, благоговйная тишина и патріотизмъ, сообщали какой то возвышенный характеръ. Кто превратилъ этотъ порядокъ въ смятеніе, тишину въ раздраженіе, патріотизмъ въ мятежъ, — этого я не знаю, или не хочу знать.

9 іюня я прочелъ въ легитимистской газет, что меня взяли съ оружіемъ въ рукахъ въ дл при монастыр Сенъ-Мери, ночью судили военнымъ судомъ, и въ три часа утра разстрляли.

Это извстіе было такъ офиціально, моя казнь, впродолженіи которой я показалъ необыкновенное мужество, описана съ такими подробностями, вс свденія объ этомъ дл почерпнуты изъ такаго врнаго источника, что, признаюсь, въ первую минуту я готовъ былъ поврить газет, ктомужъ, издатель ея въ первый разъ отозвался обо мн съ хорошей стороны: очевидно было, что онъ врилъ моей смерти.

Я сбросилъ съ себя одяло, вскочилъ съ постели и побжалъ къ зеркалу, чтобы самому удостовриться въ моемь существованіи. Въ туже минуту дверь моей комнаты отворилась, вошелъ коммисіонеръ и подллъ мн записку отъ Шарля Нодье, слдующаго содержанія:

‘Любезнйшій Александръ!

‘Сей-часъ я прочелъ въ газет, что тебя разстрляли вчера въ три часа утра, сдлай одолженіе увдомь меня, не помшаетъ ли теб этотъ случай отобдать завтра въ Арсенал съ Тайлеромъ?’

Я веллъ сказать Шарлю, что живъ я или мертвъ, не могу отвчать ему удовлетворительно, потому что самъ еще не разршилъ этого вопроса, но, что, въ томъ и другомъ случа, непремнно буду съ нимъ обдать завтра: и потому ему остается только быть готовымъ, подобно донъ Жуану, угощать, въ случа нужды, и статую командора.

На другой день слухъ о моей смерти былъ опровергнуть, однакожъ я этимъ не много выигралъ, потому что все еще былъ очень нездоровъ, и наконецъ мой докторъ предписалъ мн то, что доктора обыкновенно предписываютъ, когда истощатъ весь запасъ рецептовъ, а именно:

Путешествіе но Швейцаріи.

Вслдствіи того, 21 іюля 1832 года, я выхалъ изъ Парижа.

МОНТРО.

На другой день, когда дилижансъ высадилъ путешественниковъ въ Монтро, срокомъ на одинъ часъ, для завтрака, я пошелъ посмотрть знамнитый мостъ, вдвойн историческій, который на пространство четырехъ столтій былъ свидтелемъ послднихъ минутъ двухъ династій.

Эти дв страницы нашей исторіи такъ важны, что мы не ршаемся оставить ихъ блыми въ нашей памятной книжк, и просимъ читателей бросить вмст съ нами бглый взглядъ на топографическое мсто-положеніе города Монтро, гд произошли событія, въ которыхъ Іоанъ-Безстрашный и Наполеонъ играли главнйшія роли.

Городъ Монтро лежитъ въ разстояніи около дватцати лье отъ Парижа, присліяніи Тонны съ Сеною, на томъ мст, гд первая изъ этихъ ркъ теряетъ свое названіе, войдя во вторую. Если изъ Парижа плыть вверхъ по Сен, то, приближаясь къ Монтро, вы увидите влв Сюрвильскую гору, внчанную развалинами стараго замка, а у подошвы горы — родъ предмстья, отдленнаго отъ города ркою.

Прямо передъ вами, въ вид самаго остраго угла, и почти въ такомъ же положеніи, въ какомъ находится въ Париж остроконечная полоса земли у Новаго Моста, откроется земляная коса, которая отсюда разширяется между обими рками, съ одной стороны до Беньо-де-Жіонфъ, гд Сена бьетъ изъ земли ключомъ, а съ другой до истока Тонны, не подалеку отъ города Отенъ, на мст котораго нкогда стояла древняя Вивракта.

Вправ взоръ обнимаетъ весь городъ, живописно лежащій посреди своихъ домовъ и виноградниковъ, раскинутыхъ по ковру, который отливая то зеленымъ, то желтымъ цвтомъ, подобно Шотландскому плащу, теряется на необозримомъ пространств въ богатыхъ долинахъ Гатино.

Мостъ, играющій столь важную роль въ обоихъ событіяхъ, которыя мы вамъ разскажемъ, соединяетъ предмстье съ городомъ и идетъ черезъ об рки, упнупираясь однимъ изъ своихъ массивныхъ основаній въ косу, о которой мы уже говорили.

ІОАНЪ-БЕЗСТРАШНЫЙ.

9 сентября 1419 года, на той части моста, которая ведемъ черезъ Іонну, два человка сидли у перилъ, другъ противъ друга, и надсматривали, казалось, съ одинакимъ вниманіемъ за работою, нсколькихъ мастеровыхъ, которые подъ прикрытіемъ солдатъ, удалявшихъ народъ, съ большою поспшностію строили родъ деревяннаго балагана во всю ширину моста и длиною около дватцати футовъ. Старшему изъ двухъ надсмотрщиковъ, по видимому, было не боле 48 лтъ. Смуглое его лице осняли длинные черные волосы, обстриженые въ кружокъ и покрытые шапочкою изъ темноцвтной матеріи, которой одинъ конецъ развевался какъ конецъ шарфа. На немъ было суконное платье, почти такого же цвта какъ и шапочка, матерчатая подкладка выказывалась на воротник, у нижнихъ краевъ кафтана и на рукавахъ, изъ этихъ широкихъ и висячихъ рукавовъ выходили дв жилистыя руки, покрытыя желзною сткою, которая называлась тогда малымъ папцыремъ или колчугою. Верхніе края длинныхъ ботфортовъ скрывались подъ кафтаномъ, а загрязненные коблуки доказывали, что онъ такъ торопился на эту работу, что не усплъ даже перемнить дорожнаго платья. На кожаномъ его пояс висла, на шелковыхъ снуркахъ, длинная сумка изъ чернаго бархату, а возл ней, вмсто шпаги или кинжала, былъ привешепъ на желзной цпи, боевой топоръ съ золотою насчкою и съ головкою сокола безъ клобучка, на конц противуположномъ острію очень натурально выдланною.

Товарищъ его, прекрасный молодой человкъ 25 или 26 лтъ, быль одтъ съ изысканностію, которая съ перваго взгляда казалась несообразною съ мрачнымъи заботливымъ выраженіемъ его лица. Его голова, опущенная на грудь, была покрыта голубою бархатною каскетою, подбитою горностаемь, на ней, подобно драгоцнной эгретт изъ сафировъ, золота и изумрудовъ, развевались нсколько павлинныхъ перьевъ, утвержденныхъ внизу рубиновой застежкою. На немъ было красное бархатное полукафтанье съ висячими и опушенными горностаемъ рукавами, изъ которыхъ выходили его руки, сложенныя на груди, и покрытыя блестящею тканью, похожею на парчу. Этотъ нарядный костюмъ довершали голубыя панталоны въ-обтяжку, съ буквами Р и G подъ рыцарскимъ шлемомъ, вышитымъ на лвой сторон, и черные сапоги, подбитые, краснымъ плюшемъ, съ отворотами, къ которымъ были привязаны золотою цпью загнутые концы шпоръ непомрной величины, какія тогда носили.

Народъ съ большимъ любопытствомъ смотрлъ на приготовленія къ свиданію, назначенному на другой день между дофиномъ Карломъ и герцоюмъ Іоанномъ, и хотя вс желали мира, однакожъ толки были весьма различны, потому что опасенія воины были сильне надеждъ на примиреніе между противниками. Послдняя конференція между начальниками партій Дофинской и Бургонской, не смотря на обоюдныя общанія, имла столь гибельныя послдствія, что, казалось, одно только чудо могло помирить принцевъ. Однакожъ нкоторые, не столь опасливые какъ другіе, надялись, или показывали видъ, что надятся, на успхъ предстоящихъ переговоровъ.

— А, право, говорилъ одинъ толстый человкъ съ смющеюся физіономіей, съ лицемъ цвтущимъ какъ майскій розанъ, засунувъ объ руки за кушакъ, который, вмсто таліи, охватывалъ его брюхо, — право, не худое дло, что его высочество Дофинъ, котораго да сохранить небо! и его высочество принцъ Бургонскій, да оснять его вс святые! избрали городъ Монтро для заключенія между собою мира!

— А что, и въ самомъ дл такъ, товарищъ? отвчалъ ему сосдь. Въ твой кошель перепадетъ отъ этого нсколько экю, за то городъ засыплетъ градомъ.

— Что такъ, Петръ? спросили нсколько голосовъ.

— А то, что такъ случилось въ Понсо, Отчего, напримръ, только что они разошлись, какъ не всь откуда налетлъ страшный ураганъ, когда на неб не было видно ни одного облачка? Отчего громъ ударилъ въ одно изъ двухъ деревьевъ, подъ которыми обнялись дофинъ и герцогъ? Отчего другое дерево не тронуло, а это такъ раздробило, что оно повалилось передъ своимъ братомъ, съ которымъ выросло на одномъ корн? И вотъ еще, прибавилъ Петръ, протягивая руку, отчего теперь пошелъ снгъ, когда у насъ только 9-ое сентября?

При этихъ словахъ вс подняли головы, и въ самомъ дл увидли на сромъ неб первые хлопья ранняго снга, который, въ послдующую ночь, покрылъ какъ саваномъ всю Бургонію.

— Правду говоритъ Петръ, сказалъ одинъ голосъ: это дурной знакъ и предвщаеть страшныя бды.

— А знаете ли что это предвщаетъ? продолжалъ Петръ, это значитъ, что клятвопреступленія людей уже исполнили мру терпнія Господа Бога.

При этомъ восклицаніи, младшій изъ надсматривавшихъ за работами поднялъ голову и устремилъ взоръ на балаганъ. Тамъ мастеровой прилаживалъ по середин рогатку, которая должна была раздлять об партіи, для обоюдной безопасности. По видимому эта предупредительная мра не понравилась благородному кавалеру, потому что блдное лице его вдругъ побагровло, и онъ, очнувшись отъ глубокой апатіи, въ которую, казалось, былъ погруженъ дотол, бросился къ рабочимъ съ такимъ нечестивымъ богохульствомъ, что мастеровой, который началъ было примрять рогатку, уронилъ ее и перекрестился.

— Кто теб веллъ, негодяй, ставить эту рогатку? вскричалъ рыцарь.

— Никто, ваше превосходительство! отвчалъ мастеровой, трепеща всмъ тломъ, никто, но это такой обычай.

— Обычай глупъ, слышишь-ли? Пошли это бревно въ рку.— И обращаясь къ старшому своему товарищу, сказалъ: — О чемъ же вы думаете, мессиръ Танеги, что допустили его до этого?

— Я, вроятно какъ и вы, мессиръ де-Гійакъ, отвчалъ Дюшатель, былъ такъ занятъ предстоящимъ событіемъ, что позабылъ о приготовленіяхъ къ нему.

Междутмъ, мастеровой, исполняя приказаніе сира де-Гійака, поставилъ бревно къ периламъ моста и уже готовился перекинуть его черезъ нихъ, какъ вдругъ изъ толпы, которая смотрла на эту сцену, послышался голосъ Петра:

— Пусть такъ, сказалъ онъ мастеровому, но ты правъ Андрей, а не правъ вонъ этотъ господинъ.

— Э! сказалъ де-Гійакъ, обернувшись въ ту сторону.

— Такъ, ваша милость, спокойно продолжалъ Петръ, скрестивъ руки на груди: что ни говорите, а рогатка — вещь нужная для безопасности каждаго, и необходимая предосторожность при свиданіи двухъ враговъ, такъ всегда длается.

— Да, да, всегда! шумно закричала Тодда.

— Кто ты такой, сказалъ де-Гійакъ, что смешь думать иначе нежели я?

— Я, хладнокровно отвчалъ Петръ, я — мщанинъ округа Монтро, вольный человкъ, и привыкъ из дтства говорить громко все, что думаю, не заботясь нравится-ли мое мнніе или нтъ тмъ, кто сильне меня.

Де-Гійакъ занесъ руку на эфесъ своей шпаги, но Танеги удержалъ его.

— Вы помшались, мессиръ, сказалъ онъ ему, пожимая плечами.— Стрлки! продолжалъ Танеги, очистить мостъ, а если эти негодяи будутъ сопротивляться, дозволяю вамъ вспомнить, что у васъ въ рук самопалы, а сумы полны патроновъ,

— Хорошо, хорошо, господа рыцари, сказалъ Петръ, который шелъ позади всей толпы, какъ бы прикрывая ея отступленіе, хорошо, мы длаемъ, по вашему, но я вамъ сказалъ уже первое мое мнніе, а теперь выслушайте второе: я думаю, что здсь, на этомъ мст, готовится какая нибудь черная измна, и, да успокоитъ Богъ душу жертвы, да помилуетъ убійцъ ея!

Между тмъ какъ солдаты исполняли приказаніе Танеги, плотники, окончивъ балаганъ, начали строить по обоимъ концамъ моста, барьеры съ крпкими дверьми, для того, чтобъ на мостъ никто не входилъ, кром свиты Дофина и герцога, которая съ обихъ сторонъ должна была состоять изъ десяти человкъ, а для личной безопасности принцевъ положено было: остальнымъ людямъ герцога занять лвый берегъ Сены и замокъ Сюрвиль, а приверженцамъ Дофина — городъ Монтро и правый берегъ Іонны. Земляная коса, о которой мы говорили, и которая лежитъ между обими рками, оставалась нейтральною и никто не долженъ быль занимать ее, а какъ тогда, кром отдльной мельницы на берегу Іонны, этотъ полуостровъ былъ совершенно необитаемъ, то и легко можно было удостовриться всякому, нтъ ли на немъ засады.

Когда плотники кончили постройку барьеровъ, дв вооруженныя команды, которыя, по видимому, только того и ждали, отправились къ своимъ мстамъ: одна команда, состоящая изъ стрлковъ съ Бургонскимъ краснымъ крестомъ на плечахъ, подъ начальствомъ гросмейстера Якова де-ла-Лима, вошла въ предмстье и поставила часовыхъ у того барьера, черезъ который долженъ былъ пройти герцогъ Іоаннъ, другая, составленная изъ дофинскихъ оружейниковъ, заняла городъ и развела часовыхъ къ барьеру Дофина.

Между тмъ Танеги и де Гійакъ продолжали разговаривать между собою, но когда кончились движенія обихъ командъ, они разстались: де-Гійакъ отправился въ Бро-сюръ-Сенъ, гд его ожидалъ герцогъ Бургонской, а Танеги Дюшатель ухалъ во Францію, къ Дофину.

Ночь была ужасная: не смотря на то, что осень только начиналась, слой снгу къ шесть дюймовъ толщиною покрылъ землю и истребилъ вс посвы.

На другой день, 10-го сентября, въ часъ по-полудни, герцогъ слъ на лошадь на двор дома, въ которомъ онъ квартировалъ. По правую его руку былъ сиръ де-Гійакъ, по лвую — Сеньоръ до-Ноель. Его любимая собака жалобно выла всю ночь, и теперь, видя что господинъ ея собирается хать, выскочила изъ своей конуры съ сверкающими глазами и взъерошенною шерстью, и стала лаять и рваться, наконецъ, когда герцогъ похалъ, собака отчаяннымъ усиліемъ разорвала двойную желзную цпь, на которой была привязана, и въ ту минуту когда лошадь переступила подворотню, бросилась ей на грудь и такъ сильно укусила, что лошадь поднялась на дыбы и едва не сбросила своего всадника. Де-Гійакъ, въ нетерпніи хотлъ отогнать ее плетью, но собака не обращала никакаго вниманія на удары, которые на нее сыпались, и снова бросилась на горло герцоговой лошади, герцогъ подумалъ, что она взбсилась, взялъ маленькой топоръ, прицпленный къ его сдлу, и разрубилъ ей голову. Собака взвыла и дотащилась до полворотни, какъ-бы для того, чтобъ загородить собою выходъ, и тамъ издохла, герцогъ со вздохомъ перехалъ черезъ трупъ врнаго животнаго.

Въ двадцати шагахъ отъ воротъ одинъ старый жидъ, который принадлежалъ къ дому герцога и слылъ свдущимъ въ магіи, вдругъ вышелъ изъ за-стны и схватилъ за узду его лошадь: — Богомъ заклинаю васъ, повелитель мой, не здите дале!

— Что теб надобно? сказалъ герцогъ, остановясь.

— Повелитель мой! отвчалъ жидъ, всю ночь я вопрошалъ звзды, и наука повдала мн, что если вы подете въ Монтро, то ужъ не возвратитесь оттуда.— И онъ не пускалъ лошадь, держа со подъ уздцы.

— Что ты на это скажешь, де-Гійакъ? спросилъ герцогъ, обращаясь къ молодому любимцу своему.

— Я скажу, отвчалъ тотъ, красня отъ досады, что этотъ жидъ — сумасшедшій, и что съ нимъ надобно тоже сдлать, что и съ собакою, если не хотите, чтобъ его нечистое прикосновеніе довело васъ до восьмидневнаго очищенія.

— Оставь меня, жидъ, сказалъ герцогъ въ задумчивости, и тихо сдлалъ ему знакъ посторониться.

— Прочь! вскричалъ де-Гійакъ, толкнувъ старика грудью своей лошади, такъ что онъ покатился на десять шаговъ назадъ. Разв не слышишь, что его высочество приказываетъ теб пуститъ узду? Герцогъ провелъ рукой по лбу, какъ-бы желая разсять какую-то мрачную думу, въ послдній разъ взглянулъ на жида, безъ чувствъ распростертаго у дороги, и похалъ дале.

Черезъ три четверти часа герцогъ прибылъ въ замокъ Монтро. Еще не сходя съ лошади, онъ приказалъ размстить по квартирамъ, въ предмстьи, сто стрлковъ и двсти оружейниковъ и смнить вчерашній караулъ у моста.

Въ эту минуту Танеги подошелъ къ герцогу и сказалъ, что дофинъ ждетъ его на мст свиданія уже около часа. Герцогъ отвчалъ, что сей-часъ будетъ, но въ то-же самое время подбжалъ къ нему одинъ изъ его служителей, съ испуганнымъ видомъ, и сказалъ что-то на ухо. Герцогъ обернулся къ Дюшателю.

— Клянусь Богомъ, сегодня вс условились говорить намъ объ измн! Дюшатель! точно-ли вы уврены, что наша особа останется неприкосновенною? Я не думаю, чтобъ вы ршились обманывать меня.

— Могущественный государь! отвчалъ Танеги: я скоре ршился-бы умереть и попасть въ адъ, чмъ измнить вамъ, или кому бы то ни было. Не бойтесь ничего: его высочество дофинъ не желаетъ вамъ никакого зла.

— Такъ я иду, сказалъ герцогъ, поручая себя Богу, (онъ поднялъ глаза къ небу), и вамъ, продолжалъ онъ, устремивъ на Танеги одинъ изъ тхъ проницательныхъ взглядовъ, которые были свойственны ему одному. Танеги выдержалъ этотъ взглядъ, не потупивъ глазъ.

Потомъ онъ подалъ герцогу пергаментъ, на которомъ были написаны имена десяти человкъ, составлявшихъ свиту дофина, онъ былъ написанъ въ слдующемъ порядк:

Виконтъ де-Нарбонъ, Петръ де-Бово, Робертъ до-Лоаръ, Танеги Дюшатель, Барбазонъ, Вильгельмъ ле-Бутелье, д’Авангуръ, Оливье Лайе, Варенъ и Фростье!

Въ замнъ этого списка, Танеги получилъ отъ герцога другой, въ которомъ ныли означены имена слдующихъ лицъ, удостоенныхъ чести сопровождать Іоанна:

Его высочество Карль Бургонскій, синьоръ Посль, Іоань де-Фрибургь, сеньерь де Сенъ-Жоржъ, сеньерь де-Монтегю, мессирь Антуанъ де-Вержи, сеньерь д’Анкръ, мессиръ Карлъ дитЛенсъ и мсссиръ Петръ де Гійакъ. Кром того оба принца должны были привести туда своихъ секретарей.

Танеги взялъ съ собою этотъ списокъ. Вслдъ за нимъ отправился пшкомъ и герцогъ изъ замка къ мосту, на голов у него была черная бархатная шапочка и все вооруженіе его состояло изъ простаго панцыря и небольшой шпаги съ богатою чеканкою и позолоченною рукояткой.

Когда онъ подошелъ къ барьеру, Яковъ де-ла-Лимъ донесъ ему, что видлъ много вооруженныхъ людей, вошедшихъ въ домъ, примыкающій къ противной сторон моста, которые увидвъ его съ командою на мосту, поспшно затворили вс окна.

— Де-Гійакъ, сказалъ принцъ, ступай, посмотри: такъ-ли это? я тебя буду ждать здсь.

Де-Гійакъ отправился къ мосту, прошелъ деревянный балаганъ и оба барьера и отворилъ двери указаннаго дома. Тамъ Танеги раздавалъ приказанія двадцати человкамъ, вооруженнымъ съ ногъ до головы.

— Ну что? сказалъ Танеги увидвъ его.

— Готовы-ли вы? спросилъ де-Гійакъ.

— Да, теперь пусть его идетъ.

Де-Гійакъ возвратился къ герцогу.

— Гросмейстеру показалось, ваше высочество, сказалъ онъ: въ этомъ дом никого нтъ.

Тогда герцогъ перешелъ за первый барьеръ, который тотчасъ за нимъ заперли. Это показалось ему подозрительнымъ, по видя, что Танеги и сиръ де-Ново идутъ къ нему на встрчу, онъ не захотлъ вернуться, присягнулъ твердымъ голосомъ, и показывая сиру до-Бово свою легкую кольчугу и маленькую шпагу, сказалъ:

— Видите, какъ я пришелъ? Къ томужъ, продолжалъ онъ, обернувшись къ Дюшателю, и ударивъ его по плечу: вотъ на кого я полагаюсь.

Молодой дофинъ уже находился въ деревянномъ балаган, посереди моста, на немъ было бархатное платье свтлоголубаго цвта, опушенное куньимъ мхомъ, и картузъ, окруженный по околышку внкомъ изъ золотыхъ лилій и отороченный по козырьку и прошвамъ такимъ же мхомъ какъ и платье.

Когда герцогъ Бургонскій увидлъ принца, вс его сомннія разсялись, онъ пошелъ прямо къ нему и вступилъ въ балаганъ, прежде всего онъ замтилъ, что вопреки обычаю, тамъ не было барьера между обими сторонами, но, вроятно, подумавъ что его забыли поставить, онъ не сказалъ объ этомъ ни слова, когда его свита, въ числ десяти человкъ, вступила за нимъ, оба мостовые барьера заперли.

На этомъ тсномъ пространств едва могли помститься, стоя, собравшіеся тамъ дватцать-четыре человка. Бургонцы и Французы были такъ близко одни отъ другихъ, что почти касались другъ друга. Герцогъ снялъ шляпу, сталъ на одно колно передъ дофиномъ и сказалъ: — Я пришелъ сюда по приказанію вашего высочества, въ полной увренности, что вы желали меня видть не для того, чтобы длать мн упреки, какъ меня увряли нкоторые: я знаю, что не заслужилъ ихъ ничмъ.

Дофинъ сложилъ руки на крестъ, не обнялъ его и не поднялъ, какъ при первомъ свиданіи.

— Ошибаетесь, герцогъ, отвчалъ онъ строгимъ голосомъ: вы ихъ слишкомъ заслужили, потому что худо сдержали общаніе, которое обязались намъ выполнить. Вы допустили взять у меня мой городъ Понтоазъ, — этотъ ключъ къ Парижу, — и вмсто того, чтобъ броситься въ столицу — защитить ее или умереть, какъ слдуетъ врноподанному, бжали къ Трон!

— Бжалъ, ваше высочество? вскричалъ герцогъ, затрепетавъ всемъ тломъ отъ этого оскорбительнаго выраженія.

— Да, бжали! повторилъ дофинъ, ударяя на этомъ слов.— Вы…

Герцогъ всталъ и безъ сомннія почитая долгомъ чести не слушать дале, но какъ по время колнопреклоненія рукоять его шпаги зацпилась за панцырь, то онъ взялся за нее, чтобы поправить. Дофинъ, не зная съ какимъ намреніемъ герцогъ взялся за шпагу, отступилъ на шагъ.

— А! ты поднимаешь оружіе противъ своего государя! вскричалъ Роберть-де-Лоаръ, бросясь между герцогомъ и дофиномъ.

Герцогъ хотлъ отвчать, но въ эту минуту Танеги нагнулся, вынулъ изъ подъ ковра топоръ, который вчера вислъ на его пояс, потомъ поднявшись сказалъ: Пора! и занесъ оружіе надъголовою герцога.

Герцогъ, видя угрожающій ему ударъ, хотлъ отвратить его лвою рукой между тмъ какъ правою хватался заэфесъ своей шпаги, но онъ не усплъ даже вынуть ее изъ ноженъ, какъ Танеги отскъ ему лвую руку и тмъ же ударомъ разрубилъ лице отъ глазъ до подбородка.

Герцогъ остался съ минуту на ногахъ, какъ дубъ, который, будучи пораженъ, еще колеблется прежде паденія, тогда Робертъ де-Лоарь вонзилъ ему кинжалъ, который и оставилъ въ ран.

Герцогъ вскрикнулъ, протянулъ руки и упалъ къ ногамъ де-Гійака.

Тутъ завязалась страшная свалка: подъ шатромъ, гд два человка едва имли мсто сразиться, двадцать человкъ ринулись другъ на друга. Въ первую минуту, надъ этими волнующимися головами ничего нельзя было различить, кром рукъ, алебардъ и шпагъ. Французы кричали: бей! руби! Бургонцы: измна! къ оружію! Искры сыпалось изъ шпагъ и алебардъ, ударяющихся одни о другія, кровь струилась изъ ранъ. Испуганный дофинъ перевсился черезъ барьеръ и началъ кричатъ. На его крикъ прибжалъ президентъ Луве, взялъ его подъ мышку, вытащилъ изъ балагана и увелъ чуть живаго въ городъ, его голубое бархатное платье было все въ крови герцога Бургонскаго, хлынувшей на него при страшномъ удар Танеги.

Между тмъ, сиръ Монтегю, который быль за герцога, взлзъ на барьеръ и закричалъ: Къ ружью! Де-Ногль хотлъ сдлать тоже, но Нарбонь сзади разрубилъ ему голову, несчастный упалъ на мостъ и почти въ ту-же минуту испустилъ духъ. Сеньерь Сенъ-Жоржъ получилъ глубокую рану въ правой бокъ концемъ алебарды, сеньору д’Анкру разрубили руку.

Сраженіе и крикъ продолжались подъ шатромъ, умирающаго герцога попирали ногами и никто не думалъ помочь ему. Досел Дофинцы, лучше вооруженные, одерживали верхъ, но на крикъ Монтегю прибжали къ балагану Дитоань де-Тулонжонъ, Симокъ Отлимеръ, Самбутье и Иванъ д`Эрме, и, между тмъ, какъ трое изъ нихъ кололи шпагами враговъ внутри находящихся, четвертый выламывалъ барьеръ. Между-тмъ люди, скрывавшіеся въ дом, вышли и подоспли на помощь къ Дофинцамъ. Бургонцы, видя что всякое сопротивленіе безполезно, обратились въ бгство черезъ выломленный барьеръ, Дофинцы бросились преслдовать ихъ, и подъ окровавленнымъ шатромъ остались только трое.

То были: герцогъ Бургонскій, при послднемъ издыханіи, распростертый на полу, Петръ де-Гійакъ, который стоялъ надъ нимъ, скрестивъ руки на груди, и спокойно смотрлъ на его предсмертныя содраганія, и, наконецъ, Оливье де-Лайе, который изъ жалости приподнималъ панцырь несчастнаго принца, чтобы ударомъ шпаги однимъ разомъ лишить его послдней искры жизни. Но де-Гійакъ не хотлъ сократить его мученій, каждое судорожное движеніе умирающаго, казалось, было его собственностію, и потому, замтивъ намреніе Оливье сильнымъ ударомъ ноги онъ выбилъ у него шпагу изъ рукъ. Оливье съ удивленіемъ поднялъ голову, а де-Гійакъ вскричалъ смясь:

— Дай бдному принцу умереть спокойно!

Когда герцогъ испустилъ послдній вздохъ, онъ положилъ ему руку на сердце, какъ бы для того чтобъ удостовриться въ дйствительности его смерти, а какъ о прочемъ онъ нисколько не заботился, то и ушелъ неизвстно куда, и никто не обратилъ на него вниманія.

Между тмъ Дофинцы, прогнавъ Бургонцевъ до самаго замка, возвратились оттуда опять на мостъ. Они нашли трупъ герцога на томъ же мст, на которомъ его убили, а возл него священника изъ Монтро, который стоя на колняхъ въ крови, читалъ надъ нимъ отходную. Люди Дофина хотли отнять у него трупъ и бросить въ рку, но священникъ, оснивъ его крестомъ, сталъ угрожать гнвомъ небеснымъ тому, кто наложитъ руку на это тло, изъ котораго душа вырвалась столь насильственнымъ образомъ. Тогда Кёсмерель, побочный сынъ Танеги, отвязалъ отъ его ноги одну золотую шпору и поклялся всегда носить ее какъ рыцарскій знакъ, а слуги Дофина, слдуя этому примру, сорвали съ пальцевъ перстни и пышную золотую цпь съ шеи.

Священникъ пробылъ надъ тломъ до полуночи. Въ этотъ торжественный часъ съ двумя людьми онъ перенесъ его на мльницу, возл мосту, положилъ на столъ и продолжалъ молиться надъ нимъ до утра. Въ восемь часовъ трупъ герцога опустили въ могилу, въ церкви Богоматери, передъ алтаремъ святаго Людовика, на нею надли полукафтанье, а на лице опустили наличникъ, это погребеніе совершено безъ всякой торжественности. На другой день посл умерщвленія герцога Бургонскаго, рыбаки нашли въ Сен тло госпожи де-Гійакъ {Смотри les Chroniques de Terance, la Revue des deux mondes.}.

НАПОЛЕОНЪ.

Ввечеру 17 февраля 1814 года, густыя массы Виртемберцевъ наполнили весь городъ Монтро, заняли господствующую надъ нимъ высоту и разположились по окружающимъ равнинамъ. Ихъ колонны такъ были сжаты, что жители не могли опредлить числа прибывшаго отряда. Эти люди горько жаловались, что имъ досталось быть въ аріеръ-гард тройной арміи, которая преслдовала побжденнаго Наполеона и оставшихся съ нимъ пятнадцать тысячь человкъ, — которыхъ скоре можно было назвать его конвоемъ, чмъ дйствующимъ войскомъ. Каждый Виртембергець, устремляя жадные взоры на волны Сены, несущіяся оттуда къ столиц, повторялъ тотъ кликъ, который вс мы слышали въ дтств, и еще теперь какъ будто слышимъ — такъ зловще было его выраженіе въ устахъ чужеземцевъ: Парижъ! Парижъ!

Однакожъ, во весь тотъ день, по направленію отъ Мормана къ Провансу, грохотали пушечные выстрлы, но безпечный непріятель едва обращалъ на то вниманіе, безъ сомннія полагая, что это какой нибудь отсталый генералъ, прислонившись къ чему нибудь тыломъ, какъ кабанъ, преслдуемый охотниками, еще держался противъ Русскихъ. И въ самомъ дл, чего имъ было опасаться? Побдитель Наполеонъ бжалъ въ свою очередь, онъ былъ тогда въ восмнадцати лье отъ Монтро, съ своимъ пятнатцати-тысячнымъ отрядомъ, изнуреннымъ усталостію, которому едва доставало силъ дотащиться до столицы.

Наступила ночь.

На другой день опять послышались выстрлы, но уже гораздо ближе вчерашняго: съ минуты на минуту каждый звукъ этого грознаго голоса битвъ становится громче и громче: Виртембергцы просыпаются, слушаютъ, выстрлы уже раздаются не дале какъ въ двухъ миляхъ отъ Монтро, крикъ — къ ружью! пробгаетъ по всмъ улицамъ электрическою струею, бьютъ тревогу, трубятъ, кони адъютантовъ скачутъ, ударяя въ мостовую всми четырмя подковами: непріятель наступаетъ.

Вдругъ, по Ножантской дорог показываются массы войскъ въ безпорядк, такъ сильна преслдуемыя французами, что головы нашихъ коней касаются ихъ плечъ: это авангардъ наступательной арміи, который вчера поутру быль уже въ Фонтенебло.

Въ ночь съ 16 на 17 число Наполеонъ обернулся: почтовыя телжки перевозятъ его пхоту, почтовыя лошади передвигаютъ его артилерію, свжая Испанская кавалерія присоединилась къ нимъ и скачетъ за ними въ галопъ. 17-го по утру, Наполеонъ со всею арміею стоитъ въ боевомъ порядк передъ Гинье, встрчаеть непріятельскіе аванпосты, сбиваетъ ихъ, достигаетъ до непріятельскихъ колоннъ и опрокидываетъ ихъ. Авангардъ отступаетъ отъ Гинье до Нанжиса — это только ретирада, отъ Нанжиса до Ножана — бгство. Наполеонъ проскакалъ въ галопъ мимо герцога Белліона и на лету отдалъ ему приказаніе отрядить отъ своего корпуса три тысячи человкъ: что ему длать съ пятнадцатью тысячь солдатъ для преслдованія дватцати пяти тысячь непріятелей! Белліонъ долженъ отправиться къ Монтро и тамъ дожидать его: непрямой линіи до этого города ему только перейти шесть льё. Наполеонъ тамъ будетъ завтра, перейдя въ обходъ семнадцать льё.

Белліонъ отдляетъ три тысячи человкъ, самъ принимаетъ начальство надъ, ними, сбивается съ дороги и черезъ десять часовъ, прибывъ въ Монтро, находитъ его уже занятымъ Виртембергцами за два часа до его прихода.

Между тмъ Наполеонъ разсеваетъ враговъ, какъ ураганъ взвваетъ пыль, обходитъ ихъ и, тотчасъ обернувшись, гонитъ опять къ Монтро, гд долженъ его ожидать Белліонъ съ своимъ трехъ-тысячнымъ отрядомъ. Эта конница, которой ржаніе раздается по окрестностямъ — его конница, эта грохочущая артилерія — его артилерія, этотъ человкъ, который посереди пороховаго дыма, грома и молній, является въ первомъ ряду побдителей, это онъ — это Наполеонь!

Преслдуемый отрядъ, узнавъ въ Монтро своихъ союзниковъ, Виртембергцевъ, соединился съ ихъ свжимъ корпусомъ, и тамъ, гд Наполеонъ думалъ найти три тысячи французовъ и поставить непріятелей между двухъ огней, онъ встрчаетъ новый десяти-тысячный корпусъ, видитъ передъ собою стну штыковъ, а съ высотъ Сюрвильскихъ, гд должно было развваться трехъ цвтное знамя, въ него прицлены осьмнадцать пушекъ.

Гвардіи приказано овладть Сюрвильскою высотою, она бросается бглымъ шагомъ, и посл третьяго залпа, Виртембергскіе артилеристы побиты на своихъ пушкахъ: высота наша. Однакожъ пушки, которыя непріятель усплъ загвоздить, не могутъ быть употреблены въ дло, привозятъ на лямкахъ гвардейскую артилерію. Наполеонъ назначаетъ мсто батареи, разстанавливаетъ ее и самъ наводитъ орудія, гора начинаетъ извергать пламя, какъ волканъ, картечь вырываетъ цлые ряды Виртембергцевъ, непріятельскія ядра отвчаютъ батаре, свистятъ и рикошетируютъ по возвышенности, Наполеонъ въ самой середин чугуннаго урагана. Его хотятъ удалить оттуда.— Полно, полно, друзья мои, сказалъ онъ налегая на лафетъ, еще не отлито ядро, которому суждено меня убить.— Вдохнувъ въ себя пороховаго дыма, императоръ вдругъ превратился въ артиллерійскаго поручика.— Бонапартъ спасъ Наполеона!

Подъ защитою огня этой страшной батареи, которой каждое ядро, каждая картечь, казались летла по направленію глаза Наполеона, бретонская національная гвардія штыкомъ овладваетъ Мелюнскимъ предмстьемъ между тмъ, какъ со стороны Фоссаръ, генералъ Паноль съ своею кавалеріею достигаетъ до моста и находить у входа такую густую толпу Виртембергцевъ, что уже не штыки, а самыя тла непріятелей препятствуютъ его движенію, и надобно было саблею прорубить себ путь сквозь эту толпу, какъ въ густомъ лсу проскаютъ дорогу топоромъ. Тогда Наполеонъ сосредоточиваетъ весь огонь своей артилеріи на одинъ пунктъ, его ядра бьютъ вдоль моста по всему его протяженію, каждое изъ нихъ вырываетъ цлые ряды изъ этой толщи людей, которую они бороздятъ какъ соха поле, и не смотря на то, непріятель все еще очень сжать на мосту, тснитъ перила, он уступаютъ давленію, и въ одно мгновеніе Сена и Іонна покрываются людьми и обагряются кровью.

Эта бойня продолжалась четыре часа.

‘Теперь, сказалъ утомленный Наполеонъ, садясь на лафетъ, я ближе къ Вн, чмъ они къ Парижу.’

Потомъ онъ поникнулъ головою на об руки и оставался въ этомъ положеніи десять минуть, погрузясь въ воспоминанія прежнихъ побдъ и въ надежд на новыя.

Когда онъ поднялъ голову, передъ нимъ стоялъ адъютантъ съ донесеніемъ, что Соассонъ, эта потерна Парижа — сдался, и что непріятель уже въ десяти лье отъ столицы.

Онъ выслушалъ это извстіе какъ такую вещь, которую въ продолженіи двухъ лтъ неспособность или измна его генераловъ пріучили его выслушивать: ни одинъ мускулъ не шевельнулся на его лиц, и никто изъ окружавшихъ его тогда не могъ сказать, что онъ замтилъ оттнокъ смущенія на лиц этого высокаго игрока, котораго увдомляли, что онъ проигралъ цлый міръ.

Онъ сдлалъ знакъ, чтобы ему подвели лошадь, потомъ, указавъ на дорогу въ Фонтенебло, сказалъ только: — Ну, господа, въ дорогу!— И этотъ желзный человкъ похалъ съ такимъ безстрастіемъ, какъ будто никакія физическія трудности не могли дйствовать на его тло, а вс горести должны были притупляться объ его душу.

Въ церкви Монтро показываютъ шпагу Іоанна Бургонскаго, прившенную къ своду.

На всхъ домахъ, лежащихъ противъ Сюрвильской высоты, видны слды Надолеоновскихъ ядеръ.

ЛIОНЪ.

На другой день ввечеру мы остановились въ Шалон, потому что взяли мсто въ дилижанс только до этого города, предполагая отсюда дохать до Ліона водою. Но мы ошиблись: Саона такъ была низка, что пароходы, которые отправились туда но утру, не могли плыть по ней обратно, мы вскор увидли ихъ: они медленно подвигались при помощи сорока лошадей, которыя тянули ихъ гужемъ по песчаному руслу, кили пароходовъ оставляли за собой глубокія борозды, нельзя было и думать хать на другой день этимъ путемъ. Мста въ дилижанс мы могли достать только на посл завтра, а между тмъ я вспомнилъ о развалинахъ какого-то замка, виднныхъ мною мимоздомъ у дороги, не дозжая четырехъ или пяти лье до Шалона. Такъ какъ мы не нашли лучшаго занятія, то и ршились постить эти руины. На другой день, рано поутру, мы уже были въ дорог, взявъ съ собою изъ предосторожности завтракъ, не надясь достать его тамъ, куда отправись.

Отъ замка Рошъ-По остались только стны, расположенныя окружностію, жилыя строенія и службы возвышались около круглаго-же двора, часть замка, казалось, была выстроена по возвращеніи изъ крестовыхъ походовъ, только дв башни, судя по ихъ наружности, принадлежатъ къ позднйшей эпох. Отвсная скала составляетъ основаніе этого зданія и соединена съ его фундаментомъ такъ искусно, что и нынче даже, не смотря на промежутокъ осьми вковъ, трудно опредлить черту, гд оканчивается твореніе Божіе и начинается дло рукъ человческихъ.

У подошвы зубчатой скалы, подобно ласточкинымъ гнздамъ, столпились нсколько робкихъ хижинъ, которыя, казалось, просили у феодальнаго зданія — тни и защиты.

Нынче этотъ замокъ въ развалинахъ, пустъ и печаленъ, между тмъ какъ крестьянскія хижины — цлы, радостны и обитаемы.

Т, которые нкогда въ немъ жили, составляли благородную фамилію и оставили въ исторіи слдъ своего имени.

Въ 1122 году, герцогъ Филипъ Бургонскій, сынъ Іоанна Безстрашнаго, просилъ и получилъ разршеніе короля Карла VI и королевы Изабо, чтобы канцлеръ Бургонскій, Рене По, обладатель Роша, сопровождалъ его въ Бургонію для приведенія къ присяг ея жителей.

Какая же это была присяга, которой требовали Французскій король и королева, и которую долженъ былъ принятъ отъ Бургонцевъ первый вассалъ королевы?

То была присяга королю Генриху Англійскому, признанному правителемъ и регентомъ королевства лилій.

Въ 1454 году, Яковъ По, владтель Рошь-Полей, сынъ того, о которомъ мы сей-чась говорили, занималъ почетное мсто на смотру рыцарей и войскъ, произведенномъ герцогинею Бургонскою, и на послдовавшемъ за тмъ турнир.

Въ 1451 году Филипъ По, былъ назначенъ герцогомъ Бургонскимъ главою посольства, отправленнаго имъ къ королю Карлу VII.

Въ 1477 году Филипъ По, сынъ его Ги По, и Антоанъ де Кревкеръ подписали въ качеств уполномоченныхъ Санскій трактатать между королемъ Людовикомъ XI и Максимиліаномъ, супругомъ Маріи Бургонской.

Въ 1480 году герцогъ Максимиліанъ Бургонскій вычеркнулъ изъ списка рыцарей Золотаго-Руна Филипа По де ла Рошъ Нолей, котораго онъ подозрвалъ въ приверженности къ королю Людовику XI.

Здсь теряются слды этой благородной фамиліи и я возвращаюсь къ развалинамъ ея замка, которыя нынче принадлежатъ одному Ліонскому гражданину, по случаю мошенничества довольно любопытнаго. Мы его разскажемъ.

Въ конц 1828 года, какой-то человкъ приходить къ крестьянину, тогдашнему обладателю замка ла-Рошъ и двухъ или трехъ десятинъ каменистой земли, составляющихъ нынче все это помстье, и спрашиваетъ его, за какую цну онъ согласится продать ему этотъ замокъ.

Крестьянинъ, которому никогда не удавалось, посереди песчанника, которымъ его земля была завалена, взростить даже нсколькихъ кустовъ крапивы для своей коровы, былъ очень сговорчивъ на счетъ цны, и поторговавшись немного, сошелся съ покупщикомъ на тысяч франковъ.

Ударивъ по рукамъ, они пошли къ нотаріусу, гд покупщикъ отщитадъ крестьянину тысячу франковъ, но, по особеннымъ причинамъ, попросилъ выставить въ купчей, вмсто тысячи, пятьдесять тысячь франковъ, будто-бы имъ заплаченныхъ за этотъ замокъ.

Продавецъ, до котораго эта числовая прибавка цны почти нисколько не касалась, потому что не онъ платилъ издержки по совершенію купчей, охотно согласился и остался очень доволенъ, получивъ тысячу франковъ за развалину, которая приносила ему въ годъ только дв или три дюжины вороньихъ яицъ. Писецъ, съ своей стороны, казалось совершенно понялъ всю оригинальность этой фантазіи, какъ скоро покупщикъ попросилъ его расчитать слдующія ему трудовыя деньги но цн, означенной въ купчей, а не но настоящей.

По изготовленіи акта, новый помщикъ приказалъ выдать себ съ него копію, потомъ съ этою копіею похалъ въ Ліонъ, отыскалъ нотаріуса и просилъ его достать ему въ займы двадцать пять тысячь франковъ, подъ залогъ его помстья, ла-Рошъ.

Ліонскій нотаріусъ отнесся въ правленіе по-залогамъ, чтобы узнать, нтъ ли какого денежнаго обязательства на этомъ имніи: ему отвчали, что ни одинъ камень замка ла-Рошъ не долженъ никому ни копйки.

Въ тотъ же день нотаріусъ нашелъ просимую сумму и черезъ десять минутъ по заключеніи обязательства, заимщикъ ухалъ съ нею.

Наступилъ срокъ уплаты, но ни деньги, ни должникъ и ничто похожее на нихъ, не являлись.

Заимодавецъ потребовалъ, чтобы его ввели въ владніе заложеннымъ помстьемъ, и, издержавъ около тысячи экю, получилъ желаемое.

Тотчасъ онъ отправился по почт въ свой новопріобртенный замокъ, который, судя по купчей, достался ему за половинную цну.

Онъ нашелъ развалину, за которую охотникъ до руинъ далъ-бы пятдесятъ экю.

Въ деревн насъ спросили, видли ли мы Во-Шиньонъ (Vaux-Chignon), мы отвчали отрицательно, и самое даже названіе этой рдкости было намъ вовсе неизвстно. Такъ какъ тогда былъ только часъ по полудни, то мы и приказали почтальону везти насъ туда.

Почтальонъ похалъ по большой дорог къ Парижу, потомъ свернулъ въ поле на проселочную дорогу, и черезъ пять минутъ круто повернулъ около пропасти, при вид которой наши дамы громко закричали.

Мы пріхали къ чуду.

Въ самомъ дл это странная вещь: посереди одной изъ обширныхъ долинъ Бургоніи, гд ни какая возвышенность не ограничиваетъ зрнія, вдругъ земля разступается на пространство полуторы льё длины и пятисотъ шаговъ ширины, и въ глубин этой разслины, почти въ двухъ-стахъ шагахъ ниже поверхности земли, видна прелестная долина, земля какъ изумрудъ и орошенная свтлымъ, журчащимъ ручейкомъ, который удивительно какъ гармонируетъ съ нею своими размрами и извилинами. Мы спустились туда но довольно отлогой покатости и черезъ десять минутъ очутились по середин этой маленькой Бургонской Эльдорады, которую отвсныя и навислыя скалы отдляютъ со всхъ сторонъ отъ всего міра. Тамъ, сидя на берегу противъ теченія ручейка, котораго имени мы не знали и который, вроятно, но иметъ никакого, мы не встрчая ни одного человка, ни одного жилья, видли жатву, которая, казалось, созрвала для однихъ птицъ небесныхъ, виноградъ, ни чмъ не огражденный отъ жажды постителей, деревья, которыя гнулись подъ тяжестью своихъ плодовъ: посереди такаго уединенія, тишины и обилія, можно было подумать, что этотъ маленькій уголокъ неизвстенъ людямъ.

Мы продолжали итти противъ теченія ручейка: въ ста шагахъ отъ края долины, онъ раздвоивается въ вид буквы Y, потому что беретъ свое начало изъ двухъ источниковъ одинъ изъ нихъ выходитъ изъ голой скалы черезъ отверстіе столь широкое, что въ немъ можно слдить теченіе воды на пространств около ста сажень, гд она бьеть ключомъ изъ земли, другой источникъ, выходящій изъ верхняго ключа, низпадаеть въ долину съ высоты около ста футовъ, образуя маленькій каскадъ, прозрачный какъ газовый шарфъ, и скользитъ съ легкостію по зеленому мху, который раскинулся ковромъ по всей скал.

Посл много я видлъ прекрасныхъ

Швейцарскихъ долинъ и пышныхъ равнинъ Италіи, плылъ внизъ по Рейну и вверхъ по Рон, сидлъ на берегахъ По, между Туриномъ и Сапергою, имя передъ собою Альпы, а позади себя Аппенины: и чтожъ! никакой видъ, ни одно мсто, — какъ живописно, разнообразно и величественно оно ни было, — не могло изгладить изъ моей памяти мою Бургонскую долинку, столь тихую, уединенную и безвстную, съ ея ручейкомъ такимъ крошечнымъ, что даже позабыли дать ему имя, съ ея каскадомъ такимъ легкимъ, что малйшій порывъ втра поднимаетъ его и далеко развеваетъ его струйки, какъ росу.

Мы возвратились въ Шалонъ въ пять часовъ, потому что об эти поздки требуютъ покрайней мр цлаго дня. Тамъ мы узнали, что самый легкій изъ Шалонскихъ параходовъ располагаемъ завтра сдлать попытку проплыть до Макона. зда въ карет такъ меня утомила, что, хоть я и не зналъ, найду-ли въ этомъ город случай добраться до Ліона, однакожъ предпочелъ пароходъ всякому сухопутному экипажу.

На другой день около полудня мы прибыли въ Маконъ, но не нашли тамъ мста ни въ одномъ дилижанс: и тогда, — да помилуетъ Богъ жесточайшаго врага моего отъ такаго обмана!— лодочники предложили свезти насъ водою до Ліона, увряя, что съ попутнымъ втромъ мы будемъ тамъ черезъ шесть часовъ. Мы имъ поврили и отправились водою. Увы! это живописное путешествіе мы сдлали, вмсто шести часовъ, въ двадцать четыре часа! Много хвалятъ берега Саоны, но я познаю, было-ли это слдствіемъ ненавистной ночи, проведенной мною на ея водахъ, только на другой день я нисколько не былъ расположенъ любоваться ими. Окрестностямъ Саоны я предпочитаю берега Лоары и мн нравятся по крайней мр въ той же степени берега Сены.

Наконецъ, въ одинадцать часовъ утра, обогнувъ одинъ изгибъ рки, мы увидли соперника Парижа, сидящаго на холм, какъ на трон, съ двойною короною на чел, — древнею и новою, — богато одтаго въ кашемиры, бархаты и шелковыя матеріи, однимъ словомъ — Ліонъ, вице-короля Франціи, который опоясывается двумя рками и спускаетъ одинъ конецъ своего двойнаго пояса до самаго моря черезъ Дофинё и Провансъ.

Въздъ въ городъ по той дорог, по которой мы хали — величественъ и живописенъ: островъ Барбъ, какъ пажъ, высланный впередъ для возвщенія царскаго выхода, есть прекрасная фабрика, лежащая по середин рки, и служитъ мстомъ воскресныхъ прогулокъ для щеголей предмстья.

За этимъ островомъ возвышается, примыкая къ городу какъ стна, скала Петро-Цизская, {Pietra-Scisa, названная такъ потому, что Агриппа приказалъ ее срзать, когда онъ устроивалъ свои четыре военныя дороги, изъ которыхъ одна, черезъ Виваре и Сененну, вела къ Пиринеямь, другая — къ Рейну, третья къ Океану, черезъ Бовуази и Пикардію, а четвертая, черезъ Нарбонскую Галію, къ Марсельскимъ берегамъ.} на которой нкогда стоялъ замокъ, служившій городскою тюрьмою. Во время смутъ Лиги, герцогъ Немурскій былъ заключенъ въ немъ, посл неудачнаго покушенія овладть городомъ: онъ уступилъ свое мсто въ этомъ замк Луи Сфорсу, прозванному Мавромъ, и брату его, кардиналу Асканскому. Ихъ преемники были сначала баронъ дез-Андре, партизанъ, колосальныхъ размровъ, герой междоусобной войны, и наконецъ де-Ту и Сенмаръ, жертвы, осужденныя на смерть: одинъ ненавистью, другой политикою Ришелье, которыхъ изъ этой тюрьмы повели на площадь Teppo и отдали ихъ головы въ руки искуснаго палача, который принимался за нихъ пять разъ прежде нежели отдлилъ ихъ отъ тла.

Господину Лежандру Герель, молодому Ліонскому скульптору, пришла счастливая мысль обдлать эту огромную скалу въ вид колоссальнаго льва, городскаго герба, онъ хотлъ посвятить на эту работу пять или шесть лтъ своей жизни, но, какъ кажется, его идея была непонята мстнымъ начальствомъ, которому онъ предложилъ ее. Нынче это дло было-бы трудне, а спустя нсколько времени будетъ вовсе невозможнымъ, потому что Петра-Цизская скала, изъ которой весь городъ выламываетъ свои мосты, театры и дворцы, вскор, вмсто льва, будетъ похожа на ею пещеру.

За Петромъ-Цизсомъ тотчасъ представляется взору другая скала, съ воспоминаніями боле пріятными: на ней стоитъ не тюрьма, а статуя человка съ кошелькомъ въ рукахъ, это памятникъ, воздвигнутый въ 1716 году признательностію Ліонцевъ въ честь Ивану Клебергу, прозванному добрымъ Нмцемъ, который каждый годъ употреблялъ часть своихъ доходовъ на приданое бднымъ двушкамъ своего квартала. Ныншняя статуя поставлена 95 Іюня 1820 года жителями Бургъ-Нефъ, которые передъ тмъ носили ее по всему городу торжественнымъ ходомъ, съ барабаннымъ боемъ и трубными звуками, но случайное поврежденіе длаетъ необходимымъ возобновленіе этой статуи, когда я ее видлъ, у ней уже была отшибена голова, — что было причиною громкаго ропота между невстами, которыя боялись, чтобы увчье добраго Нмца не повредило ихъ надеждамъ на счастливое замужство.

Пройдя оттуда триста шаговъ вы встрчаете холмъ, бывшій колыбелью Ліона въ его дтств. Во время завоеванія Галліи, этотъ городъ былъ такъ ничтоженъ, что Цезарь прошелъ здсь не замтивъ его и не давъ ему имени, однакожъ на этомъ холму — на которомъ стоитъ нынче Фурвіеръ, онъ пробылъ нкоторое время съ Римскими легіонами, окруживъ свой станъ такимъ ретраншаментомъ, что девятнадцать столтій не могли вполн засыпать своимъ прахомъ глубокихъ рвовъ, которые онъ прорзалъ остріемъ своего меча.

Нсколько времени спустя посл смерти этого завоевателя, который покорилъ триста народовъ и побдилъ три милліона людей, одинъ изъ его изгнанныхъ сподвижниковъ, съ нсколькими солдатами, оставшимися врными памяти своего генерала, нашелъ у сліянія Роны съ Саоною, Віэнцовъ, которые, будучи вытснены изъ своихъ пепелищъ племенами Аллобраговъ, спустившихся съ ихъ горъ въ долины, — раскинули свои палатки на этой земляной кос, укрпленной двумя огромными рвами, прорытыми рукою Божіей, и наполненными по края текучею водою двухь ркъ.

Изгнанники заключили мирный договоръ съ побжденными, и вскор изъ земли воздвиглись первыя основанія новаго города, названнаго Lucii Dunum {Въ сокращеніи Luc-Dunum, переиначенное въ Lugdunum изъ котораго сдлали Ліонъ.}, города, который черезъ нсколько времени сдлался цитаделью всей Галліи и средоточіемъ четыре великихъ дорогъ, проложенныхъ Агриппою и нынче еще перерзывающихъ Францію отъ Альповъ до Рейна и отъ Средиземнаго моря до Океана.

Тогда шестдесятъ городовъ Галліи признали Lucii Dunum своимъ царемъ, и на общій счетъ воздвигли въ этомъ город храмъ Августу, котораго признали своимъ божествомъ.

Этотъ храмъ при Калигулл перемнилъ свое названіе: онъ обратился въ мсто общаго засданія академіи, въ устав которой есть одно постановленіе, вполн изображающее характеръ сумазброднаго основателя ея: въ этомъ постановленіи сказано, что если кто изъ кандидатовъ въ члены акадаміи напишетъ дурное сочиненіе, то долженъ выбирать одно изъ двухъ: или слизать его языкомъ до-чиста, или быть утопленнымъ въ Рон.

Прошло одно столтіе со времени основанія Lucii Dunum, и новорожденный городъ уже соперничествовалъ своимъ великолпіемъ съ Греческою Массиліей и Римскою Парбою, какъ вдругъ ужасный пожаръ, произведенный, какъ полагаютъ, огнемъ небеснымъ, превратилъ его въ пепелъ съ такою быстротою, что, по словамъ Сенеки, который оставилъ намъ очеркъ этого пожарища, превращеніе огромнаго города въ городъ уничтоженный свершилось въ одну ночь.

Траянъ сжалился надъ нимъ, и подъ его могущественнымъ покровительствомъ Lucii Dunum началъ возникать изъ пепла, на господствующемъ надъ нимъ холм воздвиглось великолпное зданіе, общее торжище всего города. Только что оно было открыто, Бретонцы тотчасъ понесли туда свои разноцвтные щиты, а Иберійцы — стальное оружіе, которое они одни умли закаливать такъ превосходно. Въ тоже время Коринфъ и Афины послали туда, черезъ Марсель, свои картины, писанныя на дерев, камни съ рзными изображеніями и бронзовыя статуи, Африка — своихъ львовъ, тигровъ и леопардовъ, алчущихъ крови амфитеатральныхъ жертвъ, а Персія — своихъ коней, которые легкостію бга могли оспоривать знаменитость у Нумидійскихъ коней, которыхъ матери, говорить Геродотъ, оплодотворяются дуновеніемъ втра.

Это монументальное зданіе, обрушившееся въ 840 году нашей эры, названо писателями девятаго вка forum velus, а писателями пятнадцатаго столтія fart viel, и изъ этого двойнаго слова въ позднйшія времена составлено ныншнее названіе холма, на которомъ оно было выстроено, — Fourvi&egrave,res.

Здсь мы оставляемъ частную исторію Ліона, которая съ 532 года. то есть со времени присоединеніи этого города къ королевству Франковъ, впадаетъ въ общую нашу исторію. Будучи колоніею Цезарей, онъ заплатилъ дань Риму, въ качеств союзника его, знаменитыми именами, каковы: Маркъ-Авреліи. Каракалла, Клавдій, Германикъ, Сидоній, Аполлинарій и Амвросій, занимая второе мсто между городами нашихъ королей, Ліонъ подариль Франціи: Филиберъ-де-Лорма, де Кусту, де Коазво, де-Сюше,де-Дюфо, де-Камиль-Жорданъ, де-Лемонтейя и де-Лемо.

Въ этомъ город донын уцлли три монумента, которые, какъ жалонерскіе значки, поставленные вками почти въ одинакомъ разстояніи одинъ отъ другаго, представляютъ собою типы усовершенія и упадка искуства: это церковь Эне, соборъ святаго Іоанна и Отель-де Виль: первый и.въ этихъ монументовъ — современникъ Карла Великаго, второй — святаго Людовика, третій — Людовика XIV.

Церковь Эне выстроена на томъ самомъ мст, гд прежде стоялъ храмъ, воздвигнутый Августу шестидесятью народами Галліи. И даже четыре колонны, поддерживающія куполъ, заимствованы христіанскою церковію у языческаго храма, он составляли прежде дв колонны,вдвое выше этихъ, и каждая изъ нихъ была увнчана Побдою: архитекторъ, который строилъ Эне, приказалъ разсчь ихъ на двое для гармоніи съ Римскимъ характеромъ прочихъ частей зданія: нынче он имютъ вышины двнадцать футовъ и десять вершковъ, изъ чего можно заключить, что первоначальная ихъ длина, когда эти четыре колонны составляли дв, простиралась до двадцати шести футовъ.

Надъ главнымъ входомъ церкви Эне вылпленъ маленькой античный барельефъ, представляющій трехъ женщинъ, съ плодами въ рукахъ: надъ этими фигурами вырзаны слдующія сокращенныя слова:

Mat. Aug. ph. e. Med.

Ихъ объясняютъ такъ:

Mal rouis Augustis,
Philexus cgnaticus medicus.

Съ перваго взгляда соборъ Святаго Іоанна кажется не столь древнимъ какъ сказали. Его портикъ и фасадъ, очевидно принадлежатъ къ пятнадцатому столтію, потомули что они передланы, или только что окончены, въ ту эпоху. Точное время построенія этого собора антикварій можетъ опредлить по архитектур той его части, которая заключается между западными дверями и клиросомъ ея, на камняхъ котораго видны еще свжіе слды воспоминаній, принесенныхъ сюда изъ крестовыхъ походовъ и усовершенствованій въ искуств, заимствованныхъ западными народами у восточныхъ.

Одна изъ боковыхъ часовенъ, которыя обыкновенно строились въ церквахъ въ числ семи, въ честь семи таинствъ, называется часовнею бурбоновъ, въ ней во многихъ мстахъ виднъ девизъ кардинала, состоящій изъ трехъ словъ, N’espoir ni peur, и девизъ брата его, Петра Бурбона, который усвоилъ себ тже слова, но съ прибавкою герллыическаго изображенія серны съ крыльями, и буквъ П и А, переплетеныхъ вензелемъ, которыми начинаются имена Петра Бурбона и жены его Анны Французской, репейникъ (chardon), окружающій вензель, выражаетъ каламбуромъ, что король отдавши за него свою дочь, сдлалъ ему тмъ подарокъ (cher dun).

Въ одной изъ четырехъ колоколенъ, возвышающихся вопреки правиламъ архитектуры того времени по угламъ этою зданія, повшенъ колоколъ, одинъ изъ огромнйшихъ колоколовъ во всей Франціи, онъ вситъ тридцать шесть тысячь фунтовъ.

Отель-де-Виль, на площади Teppo, безъ сомннія есть такое зданіе, которое Ліонъ показываетъ своимъ постителямъ съ особеннымъ удовольствіемъ: фасадъ его, выведенный по рисунку Симона Мойеня, представляетъ вс характеры величественнаго, тяжелаго, холоднаго и надутаго стиля архитектуры временъ Людовика XIV, которая однакожъ лучше архитектуры Людовика XV, а та лучше Термадорской, Термадорская лучше Наполеоновской, которая, наконецъ, лучше архитектуры Людовика-Филиппа. Зодчество умерло во Франціи вмст съ великимъ королемъ, испустивъ послдній вздохъ въ объятіяхъ Перро и Ленотра, между группою Амуровъ, поддерживающихъ вазу съ цвтами, и Источникомъ Бруномъ, увнчаннымъ тростникомъ.

Кстати объ источникахъ: вмсто одного ихъ два въ первыхъ сняхъ Отель-де-Виля: Рона и Саона, произведеніе Кусту, эти группы нкогда украшали пьедесталъ статуи Людовика XIV, на площади Белькуръ, а теперь, помнится, мстное начальство намрено поставить ихъ на обоихъ углахъ Отель-де-Виля, выходящихъ на площадь Teppo, и провести черезъ нихъ фонтаны, — распоряженіе очень унизительное для обихъ ркъ.

Сходя по ступенямъ Отель-де-Виля, вы сталкиваетесь лицемъ къ лицу съ однимъ изъ ужаснйшихъ историческихъ воспоминаній, которому нтъ подобнаго въ Ліонской хроникъ событій, произшедшихъ на его площадяхъ: на этомъ мст покатились головы Сенмара и Де-Ту подъ скирою палача.

Другое, новйшее и боле кровавое воспоминаніе связано съ бульварами Бротто: тамъ, посл осады Ліона, разстрляны картечью сто десять Ліонцевъ. Пирамидальный монументъ, окруженный желзными перилами, означаетъ мсто ихъ погребенія.

Впродолженіе пяти или шести лтъ Ліонъ постоянно борется съ коммерческимъ духомъ, чтобы пріобрсть свою литературу. Достойно удивленія чрезвычайное постоянство юныхъ артистовъ, которые обрекли себя этому утомительному труду: это — рудокопы, добывающіе золотую жилку изъ гранита, каждый ударъ едва отдляетъ частичку скалы, на которую они направляютъ свои усилія, и, не смотря на то, благодаря ихъ трудамъ, новйшая словесность пріобрла въ Ліон право гражданства, которымъ она и начинаетъ пользоваться. Одинъ анекдотъ изъ тысячи дастъ понятіе о вліяніи комерческаго духа на Ліонскихъ негоціантовъ въ дл искуства.

Играли Антони передъ довольно многочисленною публикою, и, какъ случалось иногда съ этой драмою, противъ нея составилась довольно сильная оппозиція. Въ одной изъ переднихъ ложъ сидлъ негоціантъ съ своею дочерью, а рядомъ съ ними — одинъ изъ тхъ молодыхъ авторовъ, о которыхъ я говорилъ выше. Отецъ, который повидимому очень интересовался первою половиною драмы, замтно охладлъ посл сцены Антони съ содержательницею трактира, дочь, напротивъ, съ этой минуты растрогивалась все больше и больше, такъ что подъ конецъ драмы растаяла въ слезахъ. Когда опустили занавсъ, отецъ, который впродолженіи двухъ послднихъ дйствій явно обнаруживалъ свое нетерпніе, замтилъ что дочь его плачетъ.

— Ахъ ты, Господи! сказалъ онъ. Какое же у тебя мягкое сердечко! Такой вздоръ могъ тебя растрогать!

— Ахъ, папенька, я не виновата, отвчала бдная двушка въ смущеніи, простите меня, я очень хорошо знаю, что это смшно.

— Такъ, такъ! Это приличное слово: смшно. Что касается до меня, не понимаю, какъ можно интересоваться такими несбыточными вещами.

— Боже мой, папенька, напротивъ оно и трогаетъ потому именно, что кажется такъ натурально.

— Натурально? Посмотримъ! Вникнулали ты въ завязку?

— Я не пропустила ни одного слова.

— Хорошо! въ третьемъ дйствіи Антони покупаетъ почтовую коляску: такъ-ли?

— Да, я припоминаю.

— Онъ платитъ за нее наличными: такъ-ли?

— Кажется, такъ.

— Ну! а лажу-то вдь онъ и не удержалъ!

Политическое перерожденіе совершилось гораздо легче: смена падали на почву народную, всегда готовую возростить обильную жатву. Результатъ этого республиканскаго воспитанія обнаружился въ послдней Ліонской революціи, а девизъ:

Vivre en travaillant,
ou
Mourir en combattant,

написанный на знаменахъ ремесленниками 1832 года, всравненіи съ кликомъ мастеровыхъ 93 года, Хлба или Смерти! выражаетъ мру усовершенія общества на пространств этихъ тридцати девяти лтъ.

Журналъ Prcurseur больше другихъ способствовалъ къ политическому образованію рабочаго класса, издатель его человкъ въ род Карреля: та же твердость въ мнніяхъ, та-же полемика и политическая честность, то-же безкорыстіе. Однакожъ, такъ какъ оба они обращаютъ рчь къ двумъ различнымь классамъ, то и въ слог ихъ есть разница. Арманъ Каррель отзывается. Паскалемъ, Ансельмъ Пететень — приближается къ Поль-Луи.

Но величайшее и замчательнйшее усовершенствованіе состоитъ въ томъ, что даже мастеровые имютъ свой журналь, издаваемый мастеровыми-же, — журналъ, въ которомъ вс существенные вопросы изъ высшей и низшей коммерціи предлагаются, изслдываются и разршаются. Я читалъ въ немъ статьи О политической экономіи, тмъ боле замчательныя, что он были писаны практическими людьми, а не теоритиками.

Достаточно трехъ или четырехъ дней, чтобы узнать все, что есть любопытнйшаго въ Ліон, не говоря о мануфактурахъ, ни мастерскихъ, по о его монументахъ и историческихъ воспоминаніяхъ. Вы все осмотрли, если побывали въ Музе, видли Восшествіе Іисуса Христа, произведеніе Перуджина, святаго Франциска д’Ассиза — Эспаньолета, Поклоненіе Волхвовъ — Рубенса, святаго Луку, изображающаго Святую Дву — Джіордана, знаменитую бронзовую картину, отысканную въ 1529 году въ одной шахт, выкопанной въ Санъ-Севастьян, и на которой вырзанъ отрывокъ рчи, произнесенной въ Сенат Ценсоромъ, а впослдствіи императоромъ Клавдіемъ, о возведеніи Ліона въ званіе Римской колоніи, и четыре древнія мозаики, украшающія помостъ залы. Если же изъ Музея, обратясь къ частнымъ домамъ, вы зайдёте на дворъ дома Жуи, что въ Арсенальной улиц, гд находится древняя гробница, на которой изваяна Охота Мелеагрская, — принесенная въ даръ городомъ Арлемъ въ 1640 году кардиналу Ришелье, Архіепископу Ліонскому, взглянете на женскій монастырь святой Клары, въ которомъ Дофинъ, сынъ Франциска I, былъ отравленъ въ 1550 году графомъ Монтокукулли, прочтете на фасад маленькаго дома, въ предмстьи Тиллотьеръ, слдующую надпись, изъ которой видно что здсь останавливался для ночлега Людовикъ XI:

L’an quatre cent soixante et quinze

Louja ciens le nobleroi Louis

La veille de notre dame de mars,

когда, въ предмстьи Святаго Иренея, гд прежде стоялъ одинъ древній городъ, созженный при Нерон, отыщете кой-какіе остатки дворцовъ Августа и Севера, обломки тюремъ, служившихъ по ночамъ жилищемъ невольниковъ, и развалины древняго театра, гд во второмъ столтіи были умерщвлены девятнадцать тысячь христіанъ, которыхъ эпитафію составляютъ восемь стиховъ, выдолбленныхъ на помост одной церкви, когда, по дороі des Etroits, гд Жанъ-Жакъ Руссо провелъ такую восхитительную ночь, и гд былъ разстрленъ генералъ Мутонъ-Дюверне, пройдете къ мосту Мюлатьеръ, гд начинается желзная дорога въ Сенъ-Этьенъ, которая въ самомъ начал прорзываетъ гору, подъ сводомъ столь узкимъ, что надъ нимъ вырзана слдующая подпись:

‘Запрещается проходить подъ симъ сводомъ, если кто не хочетъ быть раздавленнымъ {По видимому, это отеческое наставленіе оказалось недостаточнымъ, потому что мстное начальство прибавило къ нему другое запрещеніе по строже перваго: подъ тою надписью вырзана слдующая: Запрещается проходитъ подъ симъ сводомъ полъ страхомъ денежнаго штрафа.}.’

Наконецъ, когда возвратитесь черезъ площадь Белькуръ, одну изъ огромнйшихъ площадей въ цлой Европ, посреди которой едва замтна жалкая статуйка Людовика XIV, — то, повторяю, вы все видли, что есть любопытнаго въ Ліон, и тогда намъ остается только, слдуя моему примру, въ восемь часовъ вечера ссть въ дилижансъ и хать въ Женеву. На другой день, въ шесть часовъ утра, васъ разбудитъ кондукторъ, который иметъ похвальную привычку останавливаться передъ Цердонскою высотою и для облегченія своихъ лошадей приглашать путешественниковъ: немножко пройтиться пшкомъ, и путешественники тмъ охотне соглашаются на это, что здсь окрестности такъ величественны, разнообразны и живописны, что вы уже воображаете себя въ одной изъ Алпійскихъ долинъ.

Въ исход десятаго мы пріхали въ Нантуа, лежащій на краю прелестнаго маленькаго озера, голубаго какъ сапфиръ, и обставленнаго двумя горами, какъ какая нибудь драгоцнность, которую природа бережетъ какъ свой глазъ. Въ этомъ то городк императоръ Карлъ Лысый, отравленный въ Бріос однимъ докторомъ Евреемъ, по имени Седекія, быль погребенъ въ бочк, обмазанной смолою внутри и снаружи и завернутой въ кожу {Annales de Saint-Bertiu.}.

Въ нсколькихъ лье отъ Нантуа мы остановились въ Бельгард, посл обда кто-то изъ насъ предложилъ сходить посмотрть, какъ Рона проваливается, въ разстояніи десяти минутъ пути, въ сторон отъ дороги къ трактиру. Кондукторъ сначала воспротивился этому, но мы вс взбунтовались противъ него. Онъ сказалъ намъ, что не будетъ насъ дожидаться, а мы ему отвчали, что пусть онъ себ детъ, а мы тогда возьмемъ на остальную дорогу почтовую карету на счетъ администраціи Лафита и Кальяръ. Такъ какъ на его сторон быль одинъ только почтальонъ, да и тотъ отсталъ, когда ему указали бутылку на стол въ трактир, то онъ и долженъ быль уступить большинству желаній.

Мы сошли по довольно крутой тропинк, которую нашли у большой дороги, и черезъ нсколько минутъ пришли къ тому мсту, гд Рона теряется подъ землею, мостъ соединяетъ оба берега, изъ которыхъ одинъ принадлежитъ Савоіи, а другой Франціи, посередин моста два таможенные надсмотрщика, одинъ Сардинецъ, другой Французъ, сторожатъ чтобы ничего не проходило и не прозжало изъ одного государства въ другое, не заплативъ установленныхъ пошлинъ. Эти молодцы курили спокойно свои трубки, каждый посылая клубы дыма на чужую землю, — трогательное выраженіе добраго согласія между его величествомъ Карломъ-Альбертомъ и его величествомъ Людовикомъ-Филиппомъ.

Съ середины этого моста лучше всякаго другаго мста можно разсмотрть явленіе, бывшее цлью нашей экспедиціи. Здсь быстрая и глубокая Рона, на полномъ бгу, вдругъ изчезаетъ въ поперечныхъ разслинахъ скалы и опять выходить наружу за пятдесятъ шаговъ оттуда, промежуточное мсто совершенно сухо, такъ что мостъ, на которомъ мы стояли, перекинутъ не черезъ воду, а черезъ скалу, накрывающую рку. Что длается въ пропасти, въ которую низвергается Рона — этого невозможно узнать, дерево, собаки, кошки, брошенныя въ то мсто, гд она пропадаетъ, никогда не показывались тамъ, гд она выходитъ: эта бездна никогда не возвращала поглощеннаго ею.

Мы возвратились въ трактиръ и нашли тамъ нашего кондуктора, разсерженнаго до крайности.— Господа, вскричалъ онъ, разсаживая насъ по своимъ мстамъ: изъ-за-васъ мы потеряли цлыхъ полчаса.— Велика бда! сказалъ почтальонъ, проходя мимо насъ и утирая ротъ рукавомъ: спрячь въ карманъ твои полчаса, мы ихъ наверстаемъ. И въ самомъ дл, хотя дорога подымалась въ гору довольно круто, нашъ парень пустилъ лошадей большою рысью и мы точно наверстали потерянное время, когда пріхали къ Эклюзскому форту.

Эклюзскій фортъ можно назвать воротами Франціи со стороны Женевы: сидя верхомъ на большой дорог, проходящей черезъ нею, и примкнутый къ крутому скату, надъ отвсною пропастью, онъ господствуетъ надъ всею долиною, посереди которой шумно бжитъ Рона, по скату этой долины, лежащему противъ форта, на разстояніи полу-пушеянаго выстрла, есть тропинки хорошо извстныя однимъ только контрбандистамъ, и недоступныя войскамъ.

Когда мы въхали въ фортъ, ворота тотчасъ затворились за нами, а какъ другія ворота, у вызда, тоже были заперты, то мы и остались на нкоторое время въ настоящемъ заточеніи. Эти предосторожности наблюдались потому, что іюльскія событія были еще слишкомъ свжи. Однакоже у насъ спросили пасспорты съ особенною вжливостію, отличающею линейныя войски отъ жандармовъ, каждый изъ нихъ былъ по форм, и потому намъ отворили ворота безъ всякаго затрудненія: мы освободились.

Черезъ три часа мы выхали изъ Сенъ-Жени, и тогда почтальонъ обернулся къ намъ и сказалъ:

— Господа, вы уже вн Франціи.

Черезъ двадцать минуть мы были въ Женев.

ОКРЕСТНОСТИ ОЗЕРА.

Женева, посл Неаполя, занимаетъ лучшее мстоположеніе въ свт: лниво раскинувшись на обширномъ пространств, она покоится своего головою у подошвы горы Селевы, простирая до озера ноги, лобызаемыя каждою волною, и, кажется, ей нечего больше длать, какъ только любоваться тысячами волнъ, разбросанныхъ по скатамъ снжныхъ горъ, которыя тянутся въ прав, или по вершин холмовъ, простирающихся влв. По мановенію ея руки, изъ туманной дали озера мчатся къ ней, скользя съ волны на другую, легкія лодки съ треугольными парусами и тяжелые пароходы, вспнивая волу напоромъ своей могучей груди. Вамъ кажется, что ей не нужны руки, и что она живетъ только воздухомъ своего прекраснаго неба и зрлищемъ своихъ прекрасныхъ водъ. Но эта беззаботная одалиска, эта султанша, такая лнивая по наружности — на дл царица промышленности: это дятельная, торговая Женева, у которой изъ двадцати тысячь дтей, восемдесять пять — милліонщики.

Женева, судя по целтическому производству этого слова, {Gen — вышла, ev — рка.} основана за дв тысячи пять сотъ лтъ. Цезарь, въ своихъ ‘Комментагоріяхъ’ переименовалъ ее на Латинскій ладъ изъ Genev — въ Geneva. Антонинъ, въ своихъ Путевыхъ запискахъ, перемнилъ это названіе на Gebenna, Григорій-де-Туръ въ своихъ хроникахъ именуетъ ее Janoba, писатели осьмаго и пятнадцатаго столтій Gebeппа, наконецъ съ 1556 году и донын, она опять стала называться Geneva.

Первыя историческія извстія объ этомъ город переданы намъ Цезаремъ. Онъ утвердился въ Женев, чтобы препятствовать вторженіямъ Гельвеціанъ въ Галлію, и, находя это мсто удобнымъ для военнаго поста, окопался въ немъ, и на остров раздляющемъ Рону, у выхода ея изъ озера, выстроилъ башню, которая и нынче называется его именемъ. Вмст съ тмъ Женева перешла подъ владычество Римлянъ и стала поклоняться Капитолійскимъ божествамъ: и тамъ, гд нынче стоить церковь Святаго Петра, быль воздвигнутъ храмъ Анодоновъ, а скала, выходящая изъ озера, почти во ста шагахъ отъ берега, по средиводному положенію своему, была посвящена рыбаками морскому Божеству.

Вначал семнадцатаго столтія у ея подошвы, въ земл, нашли два топорика и мдный ножъ, которыми умерщвляли животныхъ на жертвоприношеніяхъ Нынче этотъ храмъ Нептуна называется попросту Нитонскій камень.

Женева оставалась подъ владычествомъ Римлянъ впродолженіи пяти столтій. Въ 426 гоlу море варваровъ, хлынувшее на Европу, захлеснуло и этотъ городъ, одною изъ своихъ волнъ: Бургъ-Гунды {Burg-Hunds, то есть: gens de guerre confdrs,— военные конфедераторы,— изъ чего Латинскіе писатели сдлали Hurgundiones, а новйшіе, — bourguignons.} сдлали его одною изъ важнйшихъ столицъ своего королевства. Около того-же времени король Франковъ Hlode-Wig {Славный воинъ, по-Латын Cloderecus, по новйшему французскому нарчію и по искаженію Clods.} послалъ къ королю Бургъ-Гундскому, Гундебальду {Могущественный воинъ, по-Латын Gundebaldus, по-Французски — Gondebault.}, просить его племянницу, Хлодо-Гильду {Благородная и прекрасная, по-Латын Clotilde, по-Французски Clotilde.}, въ супружество Римскому невольнику, кото par, о предки, быть-быть-можетъ, начальствовали при Юлі Цезар въ Галліи и Гельвеціи: она жила тогда во дворц своего дяди, на томъ мст, гд нынче аркада мстчка Фура.

Посл Бургъ-Гундовъ наступило владычество Остъ-Готовъ, {Восточные Готы.— Вестъ-Готы или Готы западные бросились въ Испанію: эти названія они получили по мстамъ, которыя занимали на берегахъ Эвксинскаго Порта, Остъ-Готы — между Гипанисомъ и Бористеномъ, а Вестъ-Готы между Гипанисомъ и Бастарнскими Альпами.} но они обладали Женевою всего пятнадцать лтъ. Король Франковъ отнялъ ее у нихъ и опять присоединилъ къ королевству Бургонскому, котораго она была столицею до 858 года. Посл смерти Людовика Простаго, она досталась Лодъ-Геру, отъ него перешла къ императору Германскому, была завоевана у него Карломъ Лысымъ, который завщалъ ее сыну своему, Людовику, а посл смерти послдняго присоединилась къ королевству Арльскому, посл того, будучи вновь завоевана Карломъ Толстымъ, она опять сдлалась столицею другаго королевства Бургонскаго и оставалась въ этомъ положеніи до 1052 года, Конрадъ Салическій присоединилъ ее наконецъ къ Имперіи, и въ томъ же году быль коронованъ въ ней архіепископомъ Миланскимъ, Гербертомъ.

Длинно было-бы описывать распри, произшедшія изъ-за нея между графами женевскими и графами Савойскими, скажемъ только, что въ 1401 году она перешла окончательно во власть послднихъ.

Тогда была година великаго общественнаго преобразованія во всей Европ. Во Франціи общины получили самостоятельность уже въ одинадцатомъ столтіи, въ двнадцатомъ Ломбарскіе города образовались въ республики: въ начал четырнадцатаго — кантоны Шпицъ, Ури и Унтервальденъ освободились изъ подъ власти имперіи и положили основаніе той конфедераціи, которая впослдствіи долженствовала соединить всю Гельвецію. Женева, поставленная въ середин этого треугольника освобождающихся народовъ, въ свою очередь почувствовала жгучее дыханіе свободы, которымъ обдавало ее со всхъ сторонъ. Въ 1519 году она заключила союзъ съ Фрибургомъ, и вслдъ за тмъ соединилась правомъ о гражданств съ Берномъ, у нихъ пошли дти, которые сдлались великими мужами, появились проповдники и мученики свободы. Бонниваръ, брошенный въ тюрьму Шильонскаго замка, шесть лтъ былъ прикованъ къ столбу желзною цпью, Пекола, посереди пытки, откусилъ себ языкъ и плюнулъ имъ въ лице палача, который выпытывалъ у него имена сообщниковъ его, наконецъ Бертелье, который будучи возведенъ на эшафотъ, на Илльской площади, отвчалъ тмъ, которые заставляли его просить прощенія у герцога:

‘Преступникамъ просить прощенія, а не честнымъ людямъ. Пусть герцоіъ просить прощенія у Бога за убіеніе невиннаго!’ и положилъ голову на плаху.

Религіозная реформа, которая подвинула народы на такой огромный шагъ, что, уставши отъ этого движенія, они еще по-cio пору отдыхаютъ, — проникнула въ Женеву, обойдя большую часть Германіи и Швейцаріи: это была могущественная помощница свободы, потому что политическую вражду она усилила ненавистью религіозною. Епископъ Петръ де-ла-Бомъ навсегда оставилъ Женеву въ 1555 году, а она тотчасъ преобразилась въ республику.

Въ 1530 году въ Женев поселился Кальвинъ: Совтъ предложилъ ему мсто профессора богословія. Суровою жизнью, дикимъ краснорчіемъ, строгими правилами, онъ пріобрлъ надъ своими согражданами такое вліяніе, что они не поколебались даже казнію Севре, а умирая въ 1554 году, онъ оставилъ городокъ Женеву столицею новаго религіознаго міра: это быль протестантскій Римъ.

Въ 1602 году герцогъ Карлъ-Еммануилъ Савойскій сдлалъ послднее покушеніе овладть этимъ городомъ, но ему не удалось: въ женевскихъ лтописяхъ оно означено подъ именемъ Аскамды, потому что герцогъ приказалъ отборному отряду ночью перелзть черезъ стны и напалъ на городъ въ расплохъ. Но не смотря на то, полунагіе и кой-какъ вооруженные жители прогнали его и учредили въ воспоминаніе этого событія національный праздникъ, который и нынче соблюдается.

Семнадцатое и осьмнадцатое столтія были вками отдыха для Женевы. Въ этотъ промежутокъ времени родилась ея торговля, которая вскор получила такое развитіе, что нынче вс богатства Женевы заключаются въ одной промышленности, между тмъ какъ ея недвижимыя имущества сами по себ ничего не значатъ. Еслибъ всю землю кантона раздлить между его жителями, на каждаго пришлось бы не боле десяти квадратныхъ футовъ.

Наполеонъ засталъ Женеву уже присоединенною Франціи, и двадцать лтъ она лежала какъ золотой узоръ на одномъ углу его императорской мантіи. Но когда въ 1814 году сосди начали тянуть эту мантію, каждый къ себ, то вс лоскутья, изъ которыхъ была сшита имперія, остались въ ихъ рукахъ. Король Голландскій взялъ Бельгію, король Сардинскій Савоію и Піемонтъ. императоръ Австрійскій — Италію. Оставалась одна Женева, которую ни кто не хотлъ взять, но и никто не хотлъ оставить въ рукахъ Франціи: конгресь подарилъ ее Швейцарской конфедераціи, къ которой ее причислили подъ именемъ двадцать втораго кантона.

Изъ всхъ Швейцарскихъ резиденцій Женева есть главная представительница денежной аристократіи: это — средоточіе роскоши, золотыхъ цпочекъ, часовъ, каретъ, лошадей. Ея три тысячи мастеровыхъ снабжаютъ цлую Европу разными драгоцнностями, изъ ихъ рукъ ежегодно выходитъ въ разныхъ видахъ семдесять пять тысячь унцій золота и пятдесять тысячь марокъ серебра, и одни заработныя ихъ деньги составляютъ каждый годъ огромную сумму въ 2,150,000 франковъ.

Магазинъ галантерейныхъ вещей Ботта, безъ сомннія, самый фешонабельный магазинъ во всей Женев: воображенію трудно представить такую коллекцію богатствъ, столько дивъ дивныхъ, которыя губятъ душу женскую: здсь Парижанка сошла бы съ ума и Клеопатра затрепетала-бы отъ зависти въ своей могил.

На эти галантерейныя вещи наложена Пошлина для ввоза во Францію, но Г. Боттъ берется доставлять ихъ контрабандою, удерживая въ свою пользу пять процентовъ со ста, подобныя условія заключаются между продавцомъ и покупщикомъ громко и явно, какъ будто-бы таможенные надсмотрщики вовсе не были на свт. И то правда, что Г. Боттъ обладаетъ удивительною способностію разстроивать вс ихъ ухищренія: одинъ анекдотъ изъ тысячи докажетъ истинну этого комплимента.

Графъ де Сентъ-Крикъ, будучи главнымъ директоромъ таможней, такъ много наслышался объ этомъ контрабандномъ искуств, которое безпрестанно обманывало бдительность его чиновниковъ, что ршился лично удостовриться въ справедливости ихъ донесеній. Для этого онъ отправляется въ Женеву, заходитъ въ магазинъ Ботта, покупаетъ у него вещей на 30,000 франковъ, съ условіемъ что он будутъ доставлены безпошлинно въ Парижъ, къ нему въ домъ. Г. Боттъ принялъ условіе, какъ человкъ привычный къ дламъ такаго рода, и предложилъ покупщику для подписки бумагу, которою послдній обязывался заплатить, сверхъ 70,000 франковъ за вещи, еще по пяти со ста за доставку. Покупщикъ улыбнулся, взялъ перо и подписалъ: де Сенъ-Крикъ, главный директоръ французскихъ таможней, и отдалъ бумагу Ботту, который, взглянувъ на подпись, отвчалъ только съ поклономъ: Господинъ директоръ таможней, вещи, которыя я имлъ честь продать вамъ, прибудутъ въ Парижъ не позже васъ.

Г. де Сонъ-Крикъ, задтый за живое, пообдалъ на скорую руку, тотчасъ послалъ за почтовыми лошадьми и ухалъ черезъ часъ посл покупки.

Перезжая границу Г. де Сенъ-Крикъ объявилъ свое званіе чиновникамъ, которые подошли было осмотрть его карету, разсказалъ таможенному приставу условіе, заключенное имъ съ Боттомъ, подтвердилъ наблюдать по всей линіи съ неусыпною бдительностію и общалъ 50 луидоровъ награжденія тому чиновнику, который задержитъ запрещенныя вещи: никто изъ таможенныхъ не смыкалъ глазъ три ночи сряду.

Между тмъ Г. де Сенъ-Крикъ прізжаетъ въ Парижъ, останавливается у своего дома, здоровается съ женою и дтьми и уходить въ свою горницу переодться.

Прежде всего ему бросается въ глаза красивая шкатулка, поставленная на камин, вовсе ему незнакомая. Онъ подходить къ ней и читаетъ на серебрянномъ герб надпись: графъ де Сенъ-Крикъ,главный директоръ таможней, отворяетъ ее и находитъ вещи, купленныя имъ въ Женев.

Боттъ подкупилъ одного трактирнаго слугу, который, помогая людямъ Г. де Сенъ-Крика укладывать вещи ихъ барина, подсунулъ къ нимъ и запрещенную шкатулку. По прізд въ Парижъ, его камердинеръ, видя красивый ящичекъ съ особенною на немъ надписью, тотчасъ поставилъ его на каминъ въ кабинет графа.

Такимъ образомъ директоръ таможней сдлался первымъ контрабандистомъ королевства.

Другіе предметы контрабанды, которые въ Женев вдвое дешевле противъ Парижскихъ, суть: пикетовыя матеріи, столовое блье и тарелки англійскаго фаянса: вс эти предметы здсь даже дешевле нежели въ Лондон, потому что пошлина за ввозъ ихъ въ Лондонъ изъ окрестныхъ фабрикъ, превышаетъ цну транспорта оттуда же въ Женеву. Везд, за пять процентовъ со ста, вамъ обязываются доставить эти вещи безпошлинно, — что, какъ изволите видть, ясно доказываетъ пользу тройной линіи таможней, которыя мы содержимъ на границахъ.

Хотя Женева произвела знаменитыхъ художниковъ и ученыхъ, однакожъ, торговля составляетъ въ ней исключительное занятіе жителей. Много-что нсколько человкъ изъ всего населенія знаютъ новйшую нашу литературу, и первый прикащикъ какаго нибудь торговаго города, думаю, почелъ-бы себя униженнымъ, еслибъ его сравнили по личной значительности съ Ламартиномъ или Викторомъ Гюго, которыхъ имена, вроятно, еще не дошли до него: они уважаютъ одну только отрасль литературы — драматическую. Оттого-то я засталъ весь городъ въ сильномъ волненіи отъ Дженни Верпрё — этого прелестнаго миніатюра двицы Марсъ: каждый вечеръ, не только театръ, но и вс его корридоры были полнехоньки, и публика едва но взбунтовалась когда прекратили входъ за кулиссы абонированнымъ.

Тогда надобно было пересылать любовныя записочки публично, черезъ сцену — что впрочемъ нисколько не уменьшило ихъ обыкновеннаго числа. Нкоторыя попали рикошетомъ въ мои руки, и я замтилъ, что безкорыстіе нужне добродтели, чтобы не поддаваться подобнымъ предложеніямъ: вообще эти посланія были въ род фактуръ, въ которыхъ хорошенькая женщина оцнялась во столько-то, подобно тому какъ цнится красивая жемчужина: иногда выше, иногда ниже.

Женевскія гостиныя представляютъ въ сокращенномъ вид наше общество — Шоссе-д’Антенъ, съ того разницею, что духъ первобытной экономіи сквозить въ нихъ изъ подъ нажитаго богатства, везд, и въ каждую минуту, вы чувствуете себя подъ локтями этой старой хозяйки дома. Въ Париж у нашихъ дамъ есть свои, чрезвычайно дорогіе альбомы, въ Женев ихъ нанимаютъ на вечеръ, что стоитъ 10 франковъ.

Изъ произведеній искуства стоить посмотрть только:

Въ библіотек — рукопись святаго Августина на папирус, исторію Александра, Квинта Курція, найденную между вещами герцога Бургонскаго, захваченными посл Граноонскаго сраженія, и домашніе счеты Филиппа-Прекраснаго, писанные на восковыхъ табличкахъ.

Съ церкв Святаго Петра — гробницу маршала Рогана, друга Генриха IV, ревностнаго поборника кальвинистовъ, умершаго въ 1658 году, въ Кенигсфельден, онъ погребенъ вмст съ своею женою, дочерью Сюлли. Наконецъ — домъ Жанъ-Жака Руссо, въ улиц его-же имени, съ черною мраморною доскою, на которой вырзана слдующая надпись:

ici est ne’ J.—J. Rousseau, 28 juin 1712.

Поздки въ окрестности Женевы прелестны во всякое время дня, вы найдете здсь щегольскіе экипажи, готовые везти васъ куда влечетъ васъ любопытство или прихоть. Мы сли въ коляску и отправились въ Форней, куда и пріхали черезъ два часа.

Передъ въздомъ въ замокъ прежде всего попадается въ глаза маленькая часовня, которой надпись состоитъ всего изъ трехъ Латинскихъ словъ:

DEO EREXIT VOLTAIRE.

Мы прошли въ садъ, и по крыльцу изъ двухъ или трехъ ступенекъ вошли въ переднюю: здсь-то странники настроиваютъ свой духъ на высокій ладъ, приготовляясь вступить въ святилище бога безврія, къ которому пришли на поклоненіе. Дворникъ заране торжественно объявляетъ имъ, что убранство комнатъ ни въ чемъ не измнилось, и что они увидятъ жилище господина Вольтера точно въ такомъ же вид, какъ оно было при немъ: эта фраза всегда почти производитъ на постителя сильный эффектъ, и даже она извлекала иногда слезы умиленія у подписчиковъ Constitutionel!

Всего любопытне видть важничанье дворника, когда онъ водить постителей по замку. Онъ вступилъ въ службу великаго человка еще мальчикомъ и собралъ значительный запасъ анекдотовъ о своемъ барин, которые восхищаютъ до блаженства простодушныхъ гражданъ слушающихъ его. Когда мы вошли въ спальню, цлая ихъ семья, почтительно окружая пресловутаго дворника, съ жадностію поглощала каждое слово, выходящее изъ его устъ, и, казалось, ея благоговніе къ философу распространялось и на человка, который чистилъ его башмаки и пудрилъ парикъ, но чтобы составить себ полное понятіе объ этой сцен, непремнно надобно самому видть ея дйствующихъ лицъ: скажу только, что каждый разъ, когда дворникъ произносилъ съ особеннымъ удареніемъ, ему одному свойственнымъ, господинъ Аруэ-де-Вольтеръ, онъ прикладывалъ руку къ своей шляп, и вс они подражали этому почтительному движенію.

Черезъ десять минуть настала наша очередь просвщаться: общество расплатилось и ухало, и чичероне остался въ полномъ нашемъ распоряженіи. Онъ повелъ насъ по довольно хорошему саду, откуда философъ могъ наслаждаться чудеснымъ видомъ, показалъ намъ крытую аллею, въ которой онъ сочинилъ свою прекрасную трагедію Ирену, потомъ, вдругъ подбжавъ къ одному дереву, вырзалъ съ него кусочекъ коры и подалъ его мн. Я прежде понюхалъ кору, потомъ попробовалъ языкомъ, полагая что это какое нибудь заморское дерево съ необыкновеннымъ запахомъ или вкусомъ.— Ничего не бывало: это обыкновенное дерево, посаженное самимъ господиномъ Аруэ-де-Вольтеронъ, и по заведенному порядку каждый путешественникъ долженъ былъ брать кусочекъ его коры. Это достопочтенное дерево, едва не лишилось жизни отъ одного непріятнаго случая, тому три мсяца назадъ, и еще не совсемъ оправилось отъ болзни когда мы его вид и: какой-то святотатецъ ночью забрался въ паркъ и содралъ съ него три или четыре квадратныхъ фута завтной коры. Врно какой нибудь фанатикъ Генріады наносъ ему это безчестіе? сказалъ я дворнику.— Нтъ, сударь, отвчалъ онъ, думаю что преступникъ какой нибудь спекулаторъ, которому эта кора заказана была изъ-заграницы.

— Stupendo!!!…

По выход изъ сада, дворникъ повелъ насъ къ себ показать трость Вольтера, которую, по его словамъ, онъ свято хранилъ отъ самой смерти великаго человка, но подконецъ предложилъ намъ купить ее за луидоръ, потому что тяжелыя времена заставляютъ его разстаться съ этимъ неоцненнымъ сокровищемъ, я отвчалъ ему, что это слишкомъ дорого и что я зналъ одного подписчика изданія Туке, которому за восемь лтъ до того, онъ продалъ такую же трость за 20 франковъ.

Мы сли опять въ коляску, похали въ Копію и вскор остановились у замка госпожи Сталь.

Тамъ нтъ болтливаго дворника, нтъ часовни, воздвигнутой Богу, нтъ деревьевъ, отъ которыхъ надобно уносить кусочекъ коры, а есть прекрасный паркъ, гд вся деревня можетъ свободно прогуливаться, есть бдная женщина, которая плачетъ искренними слезами, разсказывая о своей госпож и показывая комнаты гд она жила, — комнаты, въ которыхъ нынче ничего по осталось, чтобы ее напоминало. Мы попросили показать намъ бюро, на которомъ еще должны быть видны слды чернилъ ея, кровать согртую послднимъ ея вздохомъ, но ни что не было священно для ея наслдниковъ: комнату госпожи Сталь превратили въ какую то залу, мебели куда-то дли. Быть можетъ въ цломъ замк нтъ ни одного экземпляра Дельфины.

Изъ этихъ комнатъ мы пошли на половину сына ея, господина Сталь: и туда завернула смерть и поразила обими руками дв жертвы, дв кровати: одна мужчины, другая дитяти, стояли пустыя, въ нихъ скончались господинъ Сталь и сынъ его черезъ недлю одинъ посл другаго.

Мы просили покарать намъ фамильный склепъ, по Г. Неккеръ особою статьею своего завщанія запретилъ впускать въ него путешественниковъ.

Мы вышли изъ Фернея съ запасомъ веселости, которой, казалось намъ, достанетъ на восемь дней. Коппе мы оставили съ стсненнымъ сердцемъ и слезами на глазахъ.

Намъ надобно было поторопиться, чтобы успть занять мсто на пароход, который отправлялся въ Лозанну, онъ уже мчался къ намъ, окруженный паромъ и пною, какъ морской конь, и въ ту минуту, когда мы думали что лоцманъ пройдетъ мимо, не замтя насъ, параходъ вдругъ остановился, весь дрожа отъ потрясенія, повернулся бокомъ, выждалъ насъ, и только что мы ступили на палубу, тотчасъ двинулся въ дальнйшій путь.

Леманское озеро похоже какъ дв капли воды на море у Неаполя: тоже голубое небо, т же голубыя воды, и въ прибавокъ — мрачныя горы, которыя кажется взгромозжены одн на другія, словно ступени лстницы на небо, — только каждая изъ этихъ ступенекъ — въ три тысячи футовъ вышиною, потомъ, изъ-за нихъ высится снжная вершина Монъ-Бллна, любопытнаго великана, который выглядываетъ на озеро черезъ головы ближайшихъ горъ, или скоре холмовъ всравненіи съ нимъ, и заслоняетъ своими могучими ребрами, вс перспективы. какія открываются между ними.

Трудно оторвать взоръ отъ южныхъ береговъ озера, но взглянувъ на сверный его край, вы увидите, что тамъ природа посяла щедрою рукою цвты и плоды, которые она разносить по земл въ своемъ передник: это — вмстилище парковъ, виноградниковъ, нивъ, деревня въ осьмнадцать лье длиною охватываетъ озеро отъ одного берега до другаго, замки, разновидные какъ фантазія, съ изукрашенными фронтонами, на которыхъ вырзано время ихъ основанія, разбросаны по всмъ угламъ ландшафта, въ Піон — Римскія постройки Цезаря, въ Вуфланс — готическій замокъ, выстроенный Бертою, королевою-пряхою, въ Морф — виллы, расположенныя террасами и какъ будто-бы перенесенныя сюда совсемъ готовыя изъ Сорента или Байи, наконецъ, на отдаленнйшей точк берега — Лозанна, съ своими тонкими колокольнями и блыми домиками, которые издали кажутся стадомъ лебедей, обсушивающихся на солнц. Передъ собой, на самомъ краю озера, она выставила городокъ Ульхи, какъ-бы часоваго, для предостереженія путешественниковъ, чтобы они не прозжали мимо, не поклонившись Вадтландской цариц, и нашъ параходъ, подойдя къ нему, высадилъ на его беретъ, какъ дань, часть своихъ пассажировъ. Только что я ступилъ на землю, какъ увидлъ одного молодаго республиканца, по имени Аллье, съ которымъ я познакомился во время іюльской революціи, и который, будучи осужденъ за одну брошюру, помнится, на пятилтное заточеніе, укрылся въ Лозанну, онъ жилъ тамъ уже съ мсяцъ, и потому, какъ я думалъ, мн не надобно будетъ заботиться о чичерони: что мн приходилось очень на-руку.

Только что мы узнали другъ друга, какъ онъ бросился обнимать меня, хотя мы никогда не были коротки между собою. По этому объятію я угадалъ всю горесть его не присталой души, и въ самомъ дл онъ былъ боленъ тоскою по отчизн. Это прекрасное озеро съ дивными своими берегами, этотъ городъ посереди очаровательнйшаго ландшафта въ свт, эти живописныя горы, не имли для него никакой прелести: воздухъ чужбины убивалъ его.

Бдный молодой человкъ не могъ удовлетворить моему любопытству: когда я заговаривалъ съ нимъ о Швейцаріи, онъ отвчалъ мн о Франціи. Наконецъ онъ вызвался отрекомендовать меня одному отличному патріоту, депутату отъ города Лозанны, который принялъ его какъ единоврца и потому только не утшилъ, что изгнаніе само по себ безутшно.

Господинъ Пеллисъ,— его имя,— одинъ изъ превосходнйшихъ людей, какихъ я только встрчалъ въ продолженіи моихъ путешествій, по своей образованности, патріотизму и обязательности. Пожавъ другъ другу руку, мы стали братьями, и впродолженіи двухъ дней, проведенныхъ мною въ Лозанн, онъ былъ такъ добръ, что сообщилъ мн драгоцннйшія свденія объ исторіи,.законодательств и археологіи своего кантона. Онъ самъ много занимался этими тремя предметами.

Вадтландскій кантонъ, смежный съ женевскимъ, обязанъ своимъ благосостояніемъ причин противуположной источнику обогащенія своего сосда. Его богатства заключаются не въ промышленности, а въ сельскомъ хозяйств, земля такъ раздлена, что изо ста-восьмидесяти тысячь жителей тридцать четыре тысячи имютъ недвижимую собственность, между тмъ какъ, по расчетамъ иныхъ, во всей Великобританіи не боле тритцати тысячь помщиковъ.

Въ военномъ отношеніи это самый благоустроенный кантонъ изъ всей Швейцаріи, каждый Вадтландецъ — солдатъ, и потому кантонъ всегда иметъ, около тридцати тысячь войска дйствующаго и резервнаго — что составляетъ пятую часть всего населенія.

Французская армія по этой-же пропорціи состояла бы изъ шести милліоновъ солдатъ.

Швейцарскія войска не получаютъ ни какаго содержанія отъ правительства, военная служба считается повинностію, которую каждый гражданинъ обязанъ исправлять лично за себя. Каждый годъ они собираются на три мсяца въ лагерь для упражненія въ военномъ дл и пріученія ко всякимъ трудностямъ, такимъ образомъ по первому призыву, вся Швейцарія можетъ выставить армію во сто воеемдесять тысячь человкъ, которой содержаніе не стоитъ правительству ни одной копйки. А бюджетъ содержанія нашей арміи, которой штатный составъ, помнится, показанъ въ четыреста тысячь человкъ, простирается до трехъ сотъ шести милліоновъ.

Чтобы получить офицерскій чинъ, надобно прослужить прежде два года, кандидаты на это званіе избираются офицерами и утверждаются государственнымъ совтомъ: кто до двадцати пяти лтъ не служилъ въ дйствующихъ войскахъ, тотъ продолжаетъ службу въ гарнизонахъ до пятидесяти лтъ и уже не производится въ офицеры. Гражданинъ не можетъ жениться, если не иметъ своего мундира, оружія и Библіи.

Законодательная власть утверждена на основаніяхъ столь же прочныхъ и ясныхъ: черезъ каждыя пять лтъ палата депутатовъ перемняется въ полномъ своемъ состав, а исполнительный совтъ — по частямъ. Каждый гражданинъ иметъ право избирать, выборы происходятъ въ церкви и депутаты тотчасъ присягаютъ передъ гербомъ Федераціи, на которомъ надписаны слдующія два слова: Libert.— Patrie.

Лозанскій соборъ, по видимому, начатъ въ конц пятнадцатаго столтія, оставалось только достроить верхнюю часть колокольни, когда реформація прервала эти работы въ 1556 году. Внутри, какъ въ протестантскихъ храмахъ, пусто и нтъ никакихъ украшеній, посереди клироса возвышается большой палой, передъ которымъ католики во время быстраго распространенія кальвинизма молили Бога, чтобы онъ просвтилъ своимъ лучомъ заблудшихся ихъ братьевъ. Они ходили туда такъ долго и въ такомъ числ, что мраморъ донын сохранилъ слды ихъ колнъ.

Клиросъ окруженъ гробницами, которыя вс почти замчательны или въ художественномъ отношеніи, или потому что содержатъ въ себ прахъ знаменитыхъ людей, или наконецъ по особенностямъ кончины погребенныхъ въ нихъ.

Изъ готическихъ заслуживаютъ нкоторое вниманіе гробницы папы Феликса V и Оттона Грансона, у статуи котораго недостаетъ рукъ, вотъ по какому случаю:

Въ 1595 году Жераръ д’Эставайеръ, ревнуя къ жен своей, прекрасной Катерин де-Вельцъ, за которою волочился сиръ. Оттонъ до-Грансонъ, ршился отмстить ея обожателю, но такимъ образомъ, чтобы настоящія причина мщенія оставалась тайною. Для этого онъ подалъ формальный доносъ Людовику-де-Жуанвилю, Вадтландскому судь, на Грансона, обвиняя его въ умысл отравить графа Амедея VIII Савойскаго, котораго дйствительно кто-то едва не отравилъ незадолго предъ тмъ, не ограничиваясь этимъ, онъ торжественно повторилъ свой доносъ въ присутствіи Амедея VIII и въ доказательство справедливости обвиненія, предложилъ врагу своему поединокъ на смерть. Оттонъ де-Грансонь, не смотря на то что страдалъ тогда отъ раны, еще не совсмъ зажившей, чувствовалъ, что честь не позволяетъ ему просить отсрочки и принялъ вызовъ. Условились сразиться 9 августа 1595 года въ Бург Брессонъ, каждому изъ нихъ положили быть вооруженнымъ однимь копьемъ, двумя шпагами и кинжаломъ, и побжденному лишиться обихъ рукъ или признаться — Оттону въ своемъ преступленіи, а Жерару д’Эставайеру въ лживости своего обвиненія.

Оттонъ быль побжденъ: Жераръ д’Эставайеръ закричалъ ему, чтобъ онъ признался въ преступленіи, вмсто отвта Оттонъ протянулъ къ нему об руки, которыя Жераръ отрубилъ однимъ ударомъ.

Вотъ почему у статуи, также какъ и у трупа, недостаетъ рукъ: он были созжены палачомъ, какъ руки измнника {Художникъ вырзалъ на этой гробниц дв маленькія руки на мраморной подушк, на которой лежитъ голова Оттона.}.

Когда отворили гробъ Оттона, чтобы перенести его останки въ Лозанскій соборъ, въ немъ нашли скелетъ въ полномъ боевомъ вооруженіи, съ шлемомъ на голов и шпорами на ногахъ, кирасса на груди была пробита копьемъ Жерара.

Изъ новйшихъ временъ тамъ есть гробницы княгини Катерины Орловой и леди Стаффордъ-Коннингъ, а лорду Стаффорду, изъ уваженія къ его глубокой горести, позволили похоронить жену свою въ самомъ собор. Онъ заказалъ Канов гробницу, и въ письм къ нему объ этомъ просили скульптора кончить работу какъ можно поспшне. Гробница прибыла въ Лозанну черезъ пять мсяцевъ — на другой день второй свадьбы лорда Стаффорда.

Г. Пеллисъ, нашъ ученый и любезный чичероне, предложилъ показать намъ смирительный домъ. Выходя изъ собора, мы полюбовались чудеснымъ видомъ, который открывается съ окружающей его площадки: внизу — весь городъ какъ на ладони, его домики, разсыпанные кругомъ, удаляются одинъ отъ другаго по мр удаленія ихъ отъ этой точки зрнія, за ними — голубое и гладкое какъ зеркало озеро, на одномъ краю котораго виднется Женева съ своими цинковыми кровлями я куполами, блестящими на солнц, какъ мечети магометанскаго города, а на другомъ — мрачное ущеліе Валисское, надъ которымъ господствуютъ снжныя вершины горъ Denl-de-Morcle и Denl-du-Midi.

Эта площадка служитъ сборнымъ мстомъ всему городу, но такъ какъ она открыта съ западной стороны, то здсь съ ледяныхъ вершинъ горъ, возвышающихся на горизонт, всегда лтомъ дуетъ пронзительный втеръ, опасный для дтей и стариковъ. Нынче государственный совтъ опредлилъ устроить на южной покатости города особое мсто для гулянья старикамъ и дтямъ, которые по слабости возраста равно нуждаются въ солнц и теплот и назначилъ на этотъ предметъ сумму въ 150,000 франковъ: это постановленіе было-бы достойно Спартанскихъ эфоровъ.

Въ Швейцаріи нтъ ни галеръ, ни ссылочныхъ мстъ: ихъ замняютъ смирительные дома. Мы шли смотрть одинъ изъ такихъ домовъ, то есть — жилище каторжниковъ. Съ этою мыслію мы и вступили въ него, но все, что тамъ видли, такъ различно съ нашими французскими тюрьмами, что сначала мы приняли этотъ домъ за обыкновенную богадльню.

Заключенные пользовались тогда рекреаціею, то есть свободнымъ часомъ, назначеннымъ для прогулки но прекрасному двору, нарочно для того устроенному, мы на нихъ смотрли изъ окна. Иные прохаживались, другіе разговаривали отдльными группами, намъ указали между ними нкоторыхъ, которые одты были въ полосатыя платья зеленаго цвта съ блымъ и носили на ше желзный ошейникъ: это были каторжники.

Мы подошли къ противулежагщему окну и увидли въ саду прогуливающихся женщинъ: это быль Бадтландскій садъ Маделонеттъ и Святаго-Лазаря.

Потомъ мы осмотрли спальни заключенныхъ, въ которыхъ одни только желзныя решетки напоминаютъ о заточеніи, въ каждой спальн есть вс необходимыя вещи на одного человка, а въ нкоторыхъ мы видли даже и маленькія библіотеки, потому что заключеннымъ дозволяется заниматься чтеніемъ въ рекреаціонные часы.

Цль этихъ смирительныхъ домовъ не ограничивается отдленіемъ отъ общества вредныхъ ему лицъ, но разпространяется также и на улучшеніе нравственности заключенныхъ. Вообще наши молодые арестанты выходятъ изъ тюремъ или ссылочныхъ мстъ еще развращенне нежели поступили туда, а Вадтландскіе преступники, напротивъ, оставляютъ смирительные домы исправленные. Вотъ на какомъ логическомъ соображеніи правительство основало улучшеніе ихъ нравственности.

Большая часть преступленій происходитъ отъ нищеты, до которой доводитъ, человка невжество: не зная ни какого ремесла, онъ не можетъ добывать хлбъ своими трудами и завести свое хозяйство посереди общества. Отдлить его отъ этого общества, продержать въ заключеніи долгій или короткій срокъ и потомъ бросить опять на прежнее мсто — не значить усовершить его: это только лишеніе свободы, и больше ничего. Поставленный въ свтъ въ тоже самое положеніе, которое было причиною перваго его паденія, онъ по тойже причин, натурально, сдлается преступникомъ и въ другой разъ, и такъ дале. Слдственно, однимъ только средствомъ можно удержать его на этомъ поприщ: поставить его въ уровень съ людьми, которые добываютъ хлбъ собственными трудами, то есть выпустивъ его изъ тюрьмы обученнаго какому нибудь ремеслу и съ деньгами.

На этомъ основаніи главнйшее постановленіе всхъ смирительныхъ домовъ въ Швейцаріи — обучать заключеннаго какому нибудь ремеслу, по его выбору, если онъ познаетъ никакого: а другое — чтобъ дв трети всей суммы, вырабатанной имъ впродолженіи заточенія, отдавалось ему при освобожденія.

Къ этому филантропическому постановленію впослдствіи прибавлена еще одна дополнительная статья, которою дозволяется заключеннымъ, пересылать третью часть выработанныхъ денегъ своимъ родителямъ, женамъ или дтямъ.

Такимъ образомъ родственные узы, насильственно расторгнутые судебнымъ приговоромъ, вновь образуются между преступникомъ и его семействомъ. Деньги, которыя онъ высылаетъ къ своимъ, приготовляютъ ему радостное возвращеніе. Будучи такъ долго разлученъ съ ними, онъ рвется сердцемъ къ оставленному имъ дому, котораго двери растворяются передъ нимъ въ часъ освобожденія, потому что онъ не приноситъ съ собою позора и нищеты, наказаніе изгладило его преступленіе, а выработанныя деньги и ремесло удержать его на истинномъ пути.

Многіе примры доказываютъ пользу этого превосходнаго учрежденія и награждаютъ трудъ учредителей. Вотъ нсколько выписокъ изъ регистровъ смирительнаго дома, подтверждающихъ справедливость этихъ результатовъ.

Б…. родился въ 1807 году, въ Бельрив, — мльничный работникъ, — бденъ, — укралъ три мрки пшеницы и за то осужденъ на двухъ-лтнее заточеніе. Къ концу срока, кром пособій, посыланнымъ имъ своему семейству, заработныхъ денегъ у нею оказалось 70 Швейцарскихъ франковъ (около ста Французскихъ франковъ). Выпущенъ весьма искуснымъ ткачемъ.—

Подъ этими строками пасторъ той деревни, куда возвратился Б…. написалъ своеручно: ‘По возвращеніи въ Бельеривъ, молодой Б…, чувствуя себя глубоко униженнымъ тюремнымъ заключеніемъ, прятался у своего отца и не осмливался выходить изъ дому.

‘Въ одно воскресенье молодые люди той деревни пошли къ нему въ домъ, взяли его и повели съ собою въ церковь.’

Л….. уличенная въ разныхъ кражахъ, три года заточенія, выпущена съ добрыми намреніями и пошла въ свою общину, гд двушки, по дошедшимъ до нихъ извстіямъ объ отличномъ ея поведеніи во время заточенія, вышли къ ней на встрчу, и обнявши ее привели съ собою въ деревню.— Заработныхъ денегъ 115 Швейцарскихъ франковъ (около 180 французскихъ).— Уметъ прясть, читать и писать.

Д…., осужденная на десяти-лтнее заточеніе за чадоубійство, не преднамренное, — поступила въ смирительный домъ ни въ чемъ не свдущая, — выпущена обученная, — превосходная блошвейка, — заработныхъ денегъ 900 Швейцарскихъ франковъ (около 1250 франковъ Французскихъ. Нынче гувернантка въ одномъ изъ лучшихъ домовъ кантона.

Есть что-то патріотическое въ этомъ правительств, которое образуетъ престу шіика, и въ этомъ юношеств, которое прощаетъ ему. Не возвышенное-ли это примненіе федеральнаго девиза: Каждый для всхъ, вс для каждаго.

Я могъ-бы привести сотню подобныхъ примровъ изъ регистровъ одного только смирительнаго дома. Пусть же разсмотрятъ такіе же регистры всхъ нашихъ тюремъ и ссылочныхъ заведеній, и я держу пари, даже и съ господиномъ Апперимъ, что онъ мн не выставитъ четырехъ фактовъ, которые нравственно уравновшивали бы четыре выписки выше приведенныя мною.

Изъ смирительнаго дома мы пошли кушать мороженое, котораго порція стоитъ три баца (9 французскихъ су), я никогда не лъ лучшаго и рекомендую его всмъ путешественникамъ, которые будутъ въ Лозанн.

Любители рыбы никогда не простили-бы мн, еслибъ я забылъ сдлать другую гастрономическую рекомендацію: ферра Леманскаго озера — превосходнйшая рыба, которая ловится только здсь, она очень похожа на сига Невшательскаго озера, и на тнь рыцаря озера Бурже, однокожъ тоне ихъ обихъ. Я могу сравнить съ нею одну только алосу Сены.

Когда вы побывали на гулянь, въ соборной церкви, въ смирительномъ дом Лозанны, покушали ферры въ трактир Золотаго-Льва, выпили благо вина Вавейскаго и освжились мороженымъ въ кофейной, находящейся въ той же улиц, гд и трактиръ, — вамъ остается только нанять экипажъ и отправиться въ Вильневъ.

На пути вы продете черезъ Веве, гд жила Клара, мимо замка Блоне, гд жилъ отецъ Юліи, мимо Кларанса, гд показываютъ домъ Ж. Ж. Руссо, и наконецъ, поровнявшись съ Шильономъ увидите, въ разстояніи полуторы лье, на другомъ берегу утесистыя скалы Мельерійскія, съ вершинъ которыхъ Сенъ-Пре смотрлъ на глубокое и прозрачное озеро, заключающее въ своихъ волнахъ смерть и спокойствіе.

Шильонъ, въ старину государственная тюрьма герцоговъ Савойскихъ, а нынче арсеналъ Вадтланскаго кантона, построенъ въ 1250 году. Заточеніе Бонивара дотого преисполнило его воспоминаніями, что забыли даже имя одного заключеннаго, который въ 1798 году убжалъ отсюда едва-ли не чудомъ. Этотъ несчастный продлалъ отверстіе въ стн гвоздемъ, выдернутымъ изъ каблука своего башмака, но сквозь отверстіе онъ перелзь только въ другую обширнйшую тюрьму. Тогда онъ долженъ былъ ударами кулака сломить желзную полосу, закрывавшую бойницу, въ три или четыре вершка шириною, слды башмаковъ его, втиснутые на скос этой бойницы, доказываютъ, что усилія, которыя онъ долженъ былъ тогда употребить, превосходятъ всякое понятіе о сил человческой. Ноги его, на которыя упиралось все его тло, сильно напряженное, вдавили подъ собою камень на вершокъ глубиною. Эта бойница третья на лво отъ входа въ большую тюрьму.

Разсказывая исторію Женевы, мы упомянули о Боннивар и Бертелье. Первый сказалъ однажды, что для освобожденія своего отечества, онъ пожертвовалъ-бы личною свободою, второй отвчалъ, что онъ пожертвовалъ бы жизнію. Эти два обязательства были услышаны, и палачи, посланные къ нимъ за исполненіемъ, нашли ихъ готовыми Бертелье пошелъ на эшафоть. Бонниварь, перевезенный въ Шильонъ, быль осужденъ тамъ на ужасное заточеніе. Закованный поперегъ тла въ цпь, которой другой конецъ былъ укрпленъ въ желзномъ кольц, глубоко вдланномъ въ столбъ, онъ пробылъ такъ шесть лтъ, вся его свобода ограничивалась длиною цпи, онъ ложился тамъ, гд она позволяла ему лечь, бродилъ около своего столба, какъ дикій зврь на привязи, выдалбливая полъ своими шагами насильственно мрными и сндаемый мыслію, что его заточеніе, быть можетъ, ни къ чему не послужить для освобожденія его отечества, и что ему и Женев суждено носить вчныя цпи. Какимъ образомъ впродолженіи этой длинной ночи, которую не освщалъ ни одинъ лучь свта, которой безмолвіе нарушалось лишь плескомъ волнъ озера, разбивающихся о тюремныя стны, какимъ образомъ, о мой Боже! мысль не убила вещественной ея оболочки, или вещество не подавило заключенной въ помъ мысли! Какимъ образомъ тюремщикъ не нашелъ въ одно утро своего плнника мертвымъ или сумашедшимъ, когда одна идея, идея вчная, должна бы разверзать его сердце, изсушить мозгъ? И во все это время, впродолженіи шести лтъ, впродолженіи этой вчности, по свидтельству самыхъ тюремщиковъ, онъ не испустилъ ни одного стона, ни одной жалобы, — безъ сомннія исключая т минуты, когда небо разражалось бурею, когда вихри вздымали волны, и дождь билъ въ стны тюрьмы: тогда его голосъ терялся въ великомъ голос природы, тогда одинъ ты, о Боже! могъ услышать его вопли и стенаніе, но на другой день тюремщики, которымъ не удалось насладиться его отчаяніемъ, находили его по прежнему спокойнымъ и покорнымъ своей судьб. О! безъ этого не разбилъ ли бы онъ себ голову о гранитъ? не удавился ли бы онъ своею цпью? Дождался-ли бы онъ того дня, когда шумная толпа вошла въ его тюрьму и сотня голосовъ вскричали:

— Бонниваръ, ты свободенъ!

— А Женева?

— И она свободна!

Съ этихъ поръ тюрьма мученика превратилась въ храмъ, а его гранитный столбъ въ алтарь. Всякой, у кого въ груди бьется благородное сердце, уклоняется отъ своего пути и приноситъ въ дань теплую молитву на томъ мст, гд онъ страдалъ. Каждый велитъ вести себя прямо къ столбу, къ которому онъ такъ долго былъ прикованъ, ищетъ на его гранитной поверхности, — на которой каждый желаетъ оставить свое имя, — начертанныя имъ буквы, склоняется къ изрытому полу, чтобы найти слды его шаговъ, цпляется за кольцо, которое держало его цпь, и пробуетъ, крпко ли оно еще держится въ осмивковомъ цемент. Въ этой мысли теряется всякая другая мысль: здсь онъ былъ привязанъ шесть лтъ… шесть лтъ, то есть, девятую часть всей жизни человческой.

Въ 1816 году, въ одну изъ тхъ ночей, которыя казалось Богъ создалъ для одной только Швейцаріи, по озеру тихо плыла лодка, оставляя за собою искристую полосу раздробленныхъ лучей мсяца, она направляла путь къ блющимъ стнамъ замка Шильона, и пристала къ берегу тихо, по колыхнувшись, какъ переплываетъ лебедь, изъ лодки вышелъ блдный мущина съ острымъ взглядомъ, съ челомъ открытымъ и надменнымъ, онъ былъ закутанъ въ широкій черный плащь, однакожъ замтно было что онъ прихрамывалъ. Онъ спросилъ тюрьму Боннивара, и пробылъ въней долго, наедин съ воспоминаніями. Посл него нашли въ подземель, на столб, къ которому былъ прикованъ мученикъ, новое имя:

BYRON.

РЫБНАЯ ЛОВЛЯ ПОСРЕДИ НОЧИ.

Въ полдень мы пріхали въ Вильневъ. Вильневъ, который Римляне называли Penilucus, лежитъ у восточнаго края Леманскаго озера. Рона, спускаясь съ горы фурки, откуда беретъ свое начало, протекаетъ въ разстояніи получаса пути отъ этого мстечка, разграничивая собою Вадтландскій кантонъ, который здсь съуживается и простирается еще на пять лье дале, Валиссомъ. Скороходное судно, которое принимаетъ пассажировъ съ парохода, въ тотъ же вечеръ пристаетъ съ ними въ Безу, гд они обыкновенно ночуютъ. Пріхавъ сюда сухимъ путемъ, я выигралъ часъ времени и, пользуясь имъ, побжалъ къ тому мсту, гд Рона раздвоиваясь впадаетъ въ озеро мутными, грязными волнами, которыя оставляютъ въ немъ всю тину, и перерзавъ его во всю длину, выходитъ чистою и прозрачною у самой Женевы.

Когда я возвратился въ Вильневъ, дилижансъ уже былъ готовъ къ отъзду, вс заняли свои мста, а мн, какъ отсутствующему, оставили такое мсто, которое имъ казалось худшимъ, но которое я выбралъ бы какъ лучшее. Меня посадили возл кондуктора, въ переднемъ кабріолет, гд конечно ничто не могло защитить меня отъ вечерняго втра, но также ничто но мшало наслаждаться видами окрестностей.

Прекрасенъ взглядъ сквозь голубоватый горизонтъ Альповъ на долину, которая, съ одной стороны ограничивается озеромъ, на пространств двухъ миль шириною, съ другой — съуживается клиномъ до Сень-Мориса, гд Рона и гора до того сжимаютъ ее съ обихъ сторонъ, что вся она запирается тамъ воротами.

По правую и по лвую сторону рки, на разстояніи полумили одна отъ другой, мелькали прелестныя деревеньки Вадтланда и Валасса и въ тоже мгновеніе изчезали, потому что мы хали такъ скоро, что могли только замтить смлость ихъ положенія на косогорахъ: одн чуть не скользили но крутому скату горы, но которому разстилались уступами виноградныя лозы, другія какъ будто-бы удержались посл паденія на площадкахъ, окруженныхъ черными соснами, и походили на птичьи гнзды, запрятанныя между втвями, нкоторыя висли надъ бездною и невозможно было опредлить на глазъ, съ какой стороны ведетъ къ нимъ дорога. Дале, въ глубин ландшафта, возвышалась на семь тысячь пятьсотъ девяносто футовъ надъ нашею оливою красная, какъ только что перезженой кирпичъ, гора Dent de-Moreles, а на право сестра ея, Deni du Midi, возноситъ за облака свою блоснжную вершину на восемь тысячь пятьсотъ футовъ, об, различно оцвченныя лучами заходящаго солнца, рисуются на свтло голубомъ неб: Dent du Midi — блдно-розовымъ отливомъ, Dent de Mordes — кровавымъ темно-краснымъ цвтомъ. Вотъ что я видлъ въ наказаніе за то, что опоздалъ къ дилижансу, между тмъ какъ т, которые закупорились во внутренность дилижанса съ опущенными шторами, радовались, что избавились отъ вечерней свжести, которой я не чувствовалъ нисколько, и сквозь которую эта волшебная страна являлась мн во всей своей очаровательности.

Съ наступленіемъ ночи мы пріхали въ Безъ. Дилижансъ остановился у одного изъ тхъ прекрасныхъ трактировъ, какіе есть въ одной только Швейцаріи. Противъ него стоитъ церковь, которой первоначальная постройка, какъ и всхъ почти религіозныхъ монументовъ Валасскихъ, по своему романскому стилю кажется произведеніемъ первыхъ христіанъ.

Обдъ былъ готовъ. Рыба такъ была нжна, что мы заказали ее къ завтраку на другой день. Я упоминаю объ этомъ неважномъ обстоятельств потому, что оно дало мн случай видть рыбную ловлю, способомъ, для меня совершенно нсьымъ и какого я нигд но видлъ кром Валасса.

Только что мы изъявили это гастрономическое желаніе, какъ хозяйка позвала высокаго парня, осьмнадцати или дватцати лтъ, который, по видимому, соединялъ въ себ многоразличныя трактирныя званія — посыльнаго, поварскаго помощника и чистителя сапоговъ. Онъ пришелъ полусонный и получилъ приказаніе, несмотря на очень выразительную звоту, — единственное возраженіе, которое бднякъ осмлился сдлать противъ распоряженія своей барыни, — пойти наловить форелей для завтрака господина прозжаго, при этомъ слов она указала на меня пальцемъ. Морисъ, — имя моего рыболова, — обернулся и бросилъ на меня взоръ, исполненный такой лни, такой укоризны, что я растрогался, видя, какую онъ долженъ былъ выдержать борьбу съ самимъ собою, чтобы повиноваться и не впасть въ отчаяніе.— Впрочемъ, сказалъ я, если этому молодцу трудно наловить форелей въ эту пору (физіономія Мориса прояснялась по мр того, какъ моя фраза выражала смыслъ, соотвтствующій его желаніямъ), если эта ловля, продолжалъ я….. Тутъ хозяйка перебила меня.— Пустое! пустое! сказала она, это минутное дло, рка въ двухъ шагахъ, ну-же, лнивецъ, бери свой фонарь и серпъ, прибавила она, обращаясь къ Морису (который между тмъ впалъ въ прежнее апатическое состояніе, свойственное людямъ, обязаннымъ повиноваться по своему званію), ступай, да поворачивайся.

— Бери фонарь и серпъ, чтобы наловить рыбы!…. Ну! эти слова совсемъ погубили бднаго Мориса, потому что мн смерть захотлось посмотрть: какъ ловятъ рыбу орудіемъ, которымъ жнутъ снопы?

Морисъ вздохнулъ, вроятно возлагая все свое упованіе на Бога.

Отчаяніе по видимому влило въ него энергію, онъ твердою рукою схватилъ серпъ, который вислъ на стн посереди разныхъ кухонныхъ орудій, и фонарь такаго страннаго устройства, что онъ заслуживаетъ особеннаго описанія. Это — роговой шаръ, похожій на лампы, которыя мы прившиваемъ къ потолку будуаровъ или спальней, вверху продлывается жестяная трубочка въ три фута, длиною, видомъ и толщиною похожая на ручку метлы. Такъ какъ этотъ шаръ герметически закрытъ со всхъ сторонъ, то масляная свтильня, которая зажигается внутри его, получаетъ нужное количество воздуха сверху черезъ трубку и не можетъ погаснуть ни отъ втра, ни отъ дождя.

— И вы идете? сказалъ мн Морисъ, кончивъ свои приготовленія и видя, что я сбираюсь слдовать за нимъ.

— Конечно, отвчалъ я: такой способъ ловить рыбу мн кажется оригинальнымъ.

— Такъ, такъ! пробормоталъ онъ сквозь зубы, должно быть очень оригинально смотрть, какъ бднякъ полощится побрюхо въ вод, вмсто того чтобы спокойно спать, зарывшись въ сно по шею… Не хотите ли взять серпъ и фонарь и сами половить рыбы? это будетъ вдвое оригинальне.

Въ ту минуту изъ сосдней комнаты раздалось: А ты еще не ушелъ, ротозей! Это восклицаніе уволило меня отъ отвта на предложеніе Мориса, къ которомъ было столько-же горькой ироніи, сколько и желанія доставить мн пріятное препровожденіе времени. Вмст съ тмъ послышались шаги хозяйки, сопровождаемые какимъ то глухимъ урчаніемъ, которое не предвщало ничего добраго для Мориса. Онъ почувствовалъ это такъ живо, что на всякой случай бросился къ двери, выбжалъ и захлопнулъ ее за собою не дожидаясь меня, — такъ онъ торопился укрыть свою лнь отъ гнва нашей милой хвзяйюшки, за сосновою доской двери въ два вершка толщиною.

— Это я, сказалъ я, отворивъ дверь и провожая глазами фонарь, который мелькалъ въ сорока шагахъ впереди меня: я задержалъ вашего парня распросами о подробностяхъ ловли, не браните его.— И я бросился со всхъ ногъ въ погоню за фонаремъ, который почти исчезалъ.

Я бжалъ, устремивъ взоры по горизонтальной черт на драгоцнный маякъ, боясь потерять его изъ виду, и оттого не дале какъ черезъ десять шаговъ зацпился за опущенныя цпи нашего скоровоза и покатился съ ужаснымъ шумомъ посереди дороги, на конц которой блестла моя полярная звзда. Это паденіе, котораго эхо достигло и до Мориса, не только не остановило его, но, казалось, еще ускорило его бгъ: вроятно, онъ тогда почувствовалъ, что вмсто одного гнва, ему надобно теперь страшиться двухъ, и вмст съ нимъ несчастный фонарь, какъ блуждающій огонекъ, быстро удалялся, подскакивая и колеблясь въ стороны. Между тмъ я потерялъ цлую минуту на паденіе, освидтельствованіе цлости своей особы, а Морисъ, пользуясь этимъ случаемъ, далеко опередилъ меня, такъ что я уже началъ терять надежду догнать его. Паденіе разсердило меня, насильственное прикосновеніе моихъ колнъ и лвой щеки къ мостовой распространило болзненное ощущеніе по всему тлу, и я почувствовалъ необходимость итти тише, чтобы не случилось еще чего нибудь въ томъ-же род. Наконецъ досада, стыдъ, боль, приливъ крови къ голов вывели меня изъ себя, я съ бшенствомъ остановился посереди дороги, топнулъ ногою и послалъ звучнымъ, хотя и разстроеннымъ голосомъ, эти ужасныя слова, которыя были послднимъ моимъ средствомъ:

— Эй! Морисъ! чортъ тебя возьми! погоди же меня!

По видимому, отчаяніе сообщило этому короткому, но сильному воззванію грозное выраженіе, которое страшно отозвалось въ ушахъ Мориса, потому что онъ вдругъ остановился, вмст съ нимъ и фонарь, который уподобился тогда неподвижной звзд.

— Ты нарядный шутъ! сказалъ я подходя къ нему и осторожно протягивая передъ собою руки. Слышишь, что я полетлъ, такъ что чуть не расколотилъ всей вашей мостовой, и бжишь себ сломя голову съ своимъ фонаремъ еще шибче прежняго! На, смотри! я показалъ ему разорванныя мои панталоны. Еще!— Тутъ я повернулъ къ нему оцарапанную щеку. Я весь разшибся. Зачмъ вы оставляете эти проклятыя цпи у самыхъ дверей трактира? Это неслыханная вещь! покрайней мр надобно бы было поставить тамъ плошки. Смотри теперь, любезный мой, хорошъ я, вотъ, вотъ!….

Морисъ осмотрлъ вс мои раны, выслушалъ вс жалобы, и когда я вытрясъ всю пыль изъ своего платья, вынулъ съ дюжину камешковъ, приставшихъ къ ладонямъ въ вид мозаическаго украшенія, онъ сказалъ мн: — Вотъ что значитъ ходить за рыбою въ половин десятаго часа вечера! и пошелъ дале очень флегматически..

Въ этомъ себялюбивомъ отвт было много правды, а потому я не разсудилъ за благо возражать, хотя на его аргументъ можно было бы напасть съ трехъ разныхъ сторонъ. Такимъ образомъ мы шли минуть съ десять, не говоря ни слова, посереди свтлаго круга отъ проклятаго фонаря.— Тутъ Морись остановился. Пришли, сказалъ онъ.— Въ самомъ дл я услышалъ въ глубин оврага шумъ ручья, который вытекая изъ западнаго ската горы Шевиля, перерзывалъ дорогу подъ мостомъ, виднющцмея въ темнот, и впадалъ въ Рону, въ двухъ стахъ шагахъ отъ насъ.

Между тмъ какъ я длалъ это наблюденіе, Морисъ длалъ свои приготовленія. Онъ скинулъ башмаки и стиблеты, освободился отъ панталонъ и, засучивъ рубашку, прикололъ ее булавками къ своей куртк. Въ этомъ полунаряд онъ походилъ на какой нибудь портретъ во весь ростъ въ роб Гольбейна или Альберта Дюрера. Между тмъ какъ я любовался имъ, онъ обернулся ко мн и сказалъ:

— Не угодно-ли и вамъ раздться?

— Такъ ты пойдешь въ воду?

— А какъ же вамъ завтракать форелью, если я не пойду за ней въ воду?

— Но я не хочу самъ ловить ее!

— Да вдь вы пришли посмотрть, какъ я буду ловить: такъ, что-ли?

— Конечно.

— Ну такъ снимайте же панталоны, если не хотите итти въ нихъ: вольному воля! У всякаго свой вкусъ.

Съ этими словами онъ сошелъ въ каменистый и крутой оврагъ, на дн котораго ревль черный потокъ: тамъ должно было совершиться таинство чудесной рыбной ловли.

Я пошелъ за нимъ пошатываясь на камняхъ, которые катились подо мною, и цпляясь за Мориса, котораго ноги ступали такъ твердо, какъ палки, окованныя желзомъ. Намъ надобно было спускаться по крутой и скользкой тропинк, почти на тридцать шаговъ. Морисъ, видя какъ мн трудно было обойтись безъ его помощи, сказалъ мн: Возьмите, несите фонарь.— Я взялъ, не заставивъ повторить себ въ другой разъ. Тогда онъ схватилъ меня подъ плечи съ такою силою, какой я и не подозрвалъ въ. этомъ тонкомъ тл, — съ силою горца, которую въ подобныхъ же случаяхъ посл того я не разъ замчалъ даже въ десятилтнихъ мальчикахъ, — и повелъ меня по этому опасному спуску. Инстинктъ добраго и врнаго проводника одержалъ верхъ надъ неудовольствіемъ, которое я возбудилъ въ немъ сначала. Такимъ образомъ мы благополучно добрались до воды, я опустилъ въ нее руку, она была какъ ледъ.

— Ты пойдешь туда, Морисъ? сказалъ я ему.

— А какъ же, отвчалъ онъ, взявъ у меня фонарь и ступивъ одной ногой въ потокъ.

— Но эта вода какъ ледъ! возразилъ я, удерживая его за-руку.

— Да, она выходитъ изъ снговъ за полмили отсюда, отвчалъ онъ, не понимая настоящаго значенія моего восклицанія.

— Я не хочу, Морисъ, чтобы ты ходилъ въ эту воду!

— Да разв вы не говорили, что хотите форели на завтракъ?

— Такъ, сказалъ, но я не зналъ, что для этой прихоти надобно человку…. теб, Морису, войти по-поясъ въ мерзлый ручей, съ опасностію умереть черезъ недлю отъ воспаленія въ груди. Воротимся, Морисъ, воротимся.

— А что скажеть хозяйка?

— Я все улажу, пойдемъ-же, пойдемъ Морисъ.

— Не льзя, — и Морисъ ступилъ другою ногою въ воду.

— Какъ нельзя?

— Да такъ, не вы одни любите форель.— Право я не знаю почему, а вс путешественники любятъ форель, — предрянная рыба, вся костлявая! А впрочемъ, у каждаго свой вкусъ.

— Ну, такъ чтожъ изъ этого?

— То, что хоть ее не надобно вамъ, такъ понадобится другимъ, и какъ я уже здсь, такъ лучше сдлать дло сразу. Вотъ видите, есть другіе путешественники, которые любятъ дикихъ козъ. Прідутъ, да и говорятъ: — Завтра ввечеру, когда мы придемъ съ соляныхъ заводовъ, намъ бы хотлось пость дикой козы.— Дикой козы! прегадкое черное мясо, все одно что козлятина… да. что объ этомъ толковать! Вотъ какъ только они это сказали, хозяйка и кричитъ: Петръ! какъ кликнула Мориса, когда вы сказали: Я хочу форели на завтракъ, — потому что Петръ охотникъ, такъ же какъ я рыбакъ, — и говоритъ: Петръ, мн надобна дикая коза — какъ она мн сказала: Морисъ, мн надобно форели.— Петръ говоритъ: будетъ! и въ два часа утра отправляется на охоту. Онъ идетъ по ледникамъ, гд въ одной трещин можетъ помститься цлая деревня, карабкается на скалы, гд вы двадцать разъ успли бы сломить себ шею, судя потому какъ вы спускались въ этотъ желобокъ, и вотъ въ четыре часа посл обда приходить домой съ дичью на ше, если только ему удастся вернуться.

— Какъ такъ?

— Да такъ. Иванъ, что былъ у нашей хозяйки прежде Петра, убился, а Осипъ, что быль здсь до меня, умеръ отъ болзни, о которой вы давича говорили, — отъ воспаленія — А все таки это не мшаетъ мн ловить форель, и не мшаетъ Петру ходить въ горы за козами.

— Но я слыхалъ, сказалъ я съ удивленіемъ, что охота и рыбная ловля — наслажденіе для тхъ, кто занимается ими, что наконецъ он длаются для нихъ необходимою потребностію, что есть охотники и рыбаки, которые вдаются въ эти опасности, какъ будто-бы идутъ на праздникъ, проводятъ цлыя ночи въ горахъ, сторожа козу, ночуютъ на берегу рки, чтобы съ разсвтомъ закинуть сти.

— Такъ, такъ! сказалъ Морисъ съ такимъ глубокимъ выраженіемъ чувства, какого я и не ожидалъ отъ него: правда, есть такіе какъ вы говорите.

— Кто-же это?

— Т, которые охотятся и ловятъ рыбу для себя.

Я опустилъ голову, не сводя глазъ съ этого человка, который неумышленно бросилъ такой горькій аргументъ въ неровные всы человческой справедливости.— Такъ и среди этихъ горъ, между Альповъ, въ этой стран глубокихъ снговъ, орловъ и свободы, тотъ-же великій, но безнадежный процессъ между имущими и неимущими! И здсь тоже есть люди, которые, подобно корморанамъ и легавымъ собакамъ, приучены доставать дичь и рыбу, чтобъ отдавать ихъ своему господину, получая отъ него взамнъ — кусокъ хлба!

Чудная вещь! почему-бы этимъ людямъ не охотиться и не ловить рыбы для себя самихъ?— Потому, что они привыкли повиноваться….

Между тмъ Морисъ, который нисколько не подозрвалъ до какихъ размышленій довелъ меня его отвтъ, вошелъ въ воду по-поясь и принялся за дло способомъ, о которомъ я не имлъ ни малйшаго понятія, и которому не поврилъ бы, еслибъ не видлъ собственными глазами. Тутъ я постигъ употребленіе орудій, которыми онъ вооружился вмсто удочки или сти.

Вотъ какъ это длается: фонарь съ длинною трубкою погружаютъ въ воду, а верхнее отверзтіе трубки остается надъ поверхностію воды и пропускаетъ въ фонарь столько воздуха, сколько нужно для горнія кнотильни. Такимъ образомъ дно рки освщается кругомъ тусклаго, блднаго свту, который постепенно слабетъ по мр удаленія отъ своего центра. Форели, находящіяся въ этомъ блестящемъ кругу, тотчасъ приближаются къ свтлому шару, какъ бабочки и летучія мыши къ свчк, толкаются о фонарь и вертятся около него. Тогда Морисъ началъ тихо поднимать лвою рукою фонарную трубку, водяные мотыльки, прельщенные свтомъ, слдовали за нимъ вверхъ, и только что форель показывалась на поверхности воды, онъ билъ ее въ голову серпомъ, кстэрымъ была вооружена правая его рука, и всякой разъ такъ удачно, что рыба, оглушенная сильнымъ ударомъ, тотчасъ падала на дно и потомъ опять всплывала уже мертвая и окровавленная, Морисъ бралъ ее и бросалъ въ мшокъ, прившенный у него на ше, какъ охотничья сума.

Я былъ вн себя отъ изумленія и чувствовалъ униженнымъ свой высшій разумъ, которымъ такъ гордился не дале какъ за пять минутъ предъ тмъ очевидно было, что еслибы вчера еще я попалъ на пустой островъ съ форелью на дн рки вмсто пищи и не имлъ никакихъ рыболовныхъ орудій, кром фонаря и серпа, то высшій мой разумъ не избавилъ бы меня отъ голодной смерти.

Морисъ, нисколько не подозрвая, какъ я ему удивлялся, продолжалъ свое дло, и мой энтузіазмъ увеличивался съ каждымъ новымъ образчикомъ его искуства: онъ, какъ хозяинъ въ своемъ садк, избиралъ въ жертвы самыя крупныя форели и оставлялъ безнаказанно бродить около своего фонаря мелочь, не удостойная ее чести попасть въ соусъ. Я не выдержалъ, скинулъ панталоны, сапоги и носки, нарядился по рыбацки, слдуя примру Мориса, и не обращая вниманія на то, что температура воды едва возвышалась на два градуса надъ точкою замерзанія, не смотря на камни, которые царапали мн ноги, вошелъ въ ручей и взялъ у моего свтоносца фонарь и серпъ въ самую ту минуту, когда приближалась къ свту чудесная форель: я вывелъ ее на поверхность воды съ тми-же предосторожностями, какія употреблялъ предмстникъ мой, и когда она довольно приблизилась ко мн, отвсилъ ей по спин, чтобы не дать промаха, такой сильный ударъ, что могъ бы расколоть имъ полно.

Бдная рыба всплыла двумя половинками врознь.

Морись взялъ ее, посмотрлъ съ минуту и съ презрніемъ бросилъ опять въ воду, говоря: — опозоренная рыба!

Опозоренная или нтъ, а я все таки ршился състь эту, а не другую, и потому опять поймалъ мои половинки, которыя поплыли было по теченію, каждая въ свою сторону. Потомъ я вышелъ на берегъ, да и пора было: я дрожалъ всемъ тломъ и не могъ свести зуба на зубъ.

Морисъ вышелъ за мною. Онъ наловилъ порядочный запасъ рыбы: восемь штукъ въ три четверти часа. Мы одлись и скорыми шагами пошли къ трактиру. Право, думалъ я дорогою, еслибъ кто нибудь изъ моихъ тридцати тысячь Парижскихъ знакомыхъ прозжалъ, — это было очень возможно, — по той дорог, у которой я только что упражнялся въ рыбной ловл, и еслибъ онъ узналъ меня, когда я стоялъ посереди ручья въ такомъ странномъ костюм, съ серпомъ въ одной рук, съ фонаремъ въ другой, — я увренъ, что день въ день, считая время необходимое для возвращенія его изъ Беза въ Парижъ и для пересылки журналовъ изъ Парижа въ Безъ, прочиталь бы въ первой газет, какая бы мн попалась подъ руку, что авторъ Антони имлъ несчастіе сойти съ ума во время путешествія своего по Альпамъ, и что (прибавили-бы непремнно,) этотъ случай есть невознаградимая потеря для драматическаго искуства:

Разсуждая такимъ образомъ, я въ тоже время думалъ и о скамейк, которую замтилъ въ кухн у самаго камина, и на которой, когда я отправлялся въ экспедицію, нжился въ сорока пяти градусахъ жару, огромный котъ: тогда я только удивлялся его несгараемости, а теперь говорилъ самъ себ: Только что приду, отправлюсь прямо въ кухню, къ камину, прогоню кота со скамейки и сяду на его мсто.

Углубившись въ эту мысль, которая придавала мн бодрости пріятною надеждою на благодтельный огонекъ, я пошелъ еще скоре, и, овладвъ фонаремъ, чтобы предварительно отогрть себ пальцы, достигъ благополучно до дверей трактира, гд меня ожидала блаженная скамеечка, бывшая на-ту-пору цлію всхъ моихъ желаній. Я позвонилъ, какъ человкъ не расположенный ждать ни минуты. Хозяйка сама отворила, я какъ духъ промчался мимо ея, прошелъ столовую, какъ будто-бы за мной гнались, и бросился въ кухню.

Огонь погасили!

Въ ту же минуту я услышалъ, что трактирщица, которая слдовала за мною съ возможною ей скоростью, спрашивала у Мориса: что сдлалась съ господиномъ?

— Я думаю, онъ прозябъ, отвчалъ Морисъ.

Черезъ десять минутъ я лежалъ въ нагртой постели, подъ рукою у меня стоялъ стаканъ теплаго вина, потому что у меня начали обнаруживаться серьозные симптомы раждающейся болзни, и я поспшно вступилъ съ нею въ бой, употребивъ въ дло тоническія ревульсивныя средства.

Эти сильныя мры подйствовали и я отдлался однимъ только злымъ насморкомъ.

Но, съ другой стороны, я имлъ честь открыть и засвидтельствовать прежде всхъ фактъ важный для науки, за который Институтъ и Домашняя Стряпуха, надюсь, будутъ благодарить меня, фактъ, что въ Валисс форелей ловятъ серпомъ и фонаремъ.

БЕЗСКІЯ СОЛОВАРНИ.

На другой день, позавтракавъ переднею половиною моей форели, я отправился къ соловарнямъ. Морисъ, съ которымъ я уже со всемъ помирился, указалъ мн дорожку, ведущую изъ трактирнаго сада къ заводамъ кратчайшимъ и боле живописнымъ путемъ. Первый всходъ довольно утомителенъ, по за то съ каждымъ шагомъ ландшафтъ разширяется, а на верху уступа вы выходите на тропинку, извивающуюся черезъ лсокъ прекрасныхъ каштановыхъ деревьевъ, ни чмъ не огражденныхъ отъ лакомыхъ путешественниковъ. Вступя въ него, я вспомнилъ старое мое ремесло мародера, и началъ швырять большими камнями въ пень ближайшаго дерева, съ котораго тотчасъ посыпался дождь каштановъ. Чтобы очистить ихъ отъ шелухи, я употребилъ способъ извстный всмъ школьникамъ: положилъ каштаны на дернъ и легонько каталъ ихъ подошвою сапога до тхъ поръ, пока соединенное дйствіе нажиманія и круговращательнаго движенія не произвело желаемаго результата. Такимъ образомъ, черезъ десять минуть я набилъ ими вс мои карманы и продолжалъ путь покушивая castaneoe molles, какъ блка или Виргиліевскій пастушекъ.

Это удивительное средство противъ усталости и скуки, и я рекомендую всмъ путешествующимъ пшкомъ давать пищу своему желудку или душ въ мстахъ, не обилующихъ собственно занимательностію, что до меня касается, я всегда употреблялъ и твердо намренъ употреблять и впередъ этотъ способъ сокращенія времени и пространства. И въ настоящемъ случа, чтобы занять душу, я припасъ въ голов три или четыре оды Виктора и Ламартина, декламировалъ ихъ вслухъ, и тотчасъ снова начиналъ посл послдняго стиха, отъ частаго повторенія наконецъ смыслъ словъ затмился, и я забылся въ сладостной гармоніи размра и гармоніи стиха.

Чтобы занять желудокъ, я набилъ вс свои карманы каштанами и орхами,— сколько могло въ нихъ войти, потомъ, вынимая ихъ одинъ за другимъ, очищалъ концемъ перочиннаго ножика съ внимательностію и терпніемъ художника, вытачивающаго головку Вольтера для трости. Посреди этихъ занятій время и пространство быстро протекали мимо меня, не раздляясь на часы и мили. Когда память упрямилась, или на деревьяхъ, которыми обсажена эта дорога, не чмъ было поживиться, я выбиралъ камень и толкалъ его передъ собою ногою, что, увряю васъ, доводитъ до того же результата.

Такимъ образомъ я дошелъ до соловарней, самъ не зная во сколько времени. Путешественниковъ водятъ сами рудокопы въ свободное время, наблюдая между собою очередь. Я обратился къ одному изъ нихъ, и онъ тотчасъ сдлалъ приготовленія къ подземному путешествію: они состояли въ томъ, что мы взяли въ руки зажженныя лампады и положили въ карманы огниво съ кремнемъ, трутъ и спички. Потомъ мы пошли по высченному въ гор входу, вышиною въ восемь, шириною въ пять футовъ, съ надписью на верху, означающею число, въ которое былъ сдланъ первый ударъ заступомъ въ камень.

Проводникъ вошелъ въ первое подземелье, и я послдовалъ за нимъ: эта галлерея смло углубляется въ гору прямою линіею и везд иметъ т же размры какъ и у входа, въ разныхъ мстахъ на стнахъ видны надписи, означающія, какія работы совершены впродолженіи года рудокопами, которые въ иныхъ мстахъ должны были буравить чистый гранитъ, притуплявшій самыя лучшія стальныя орудія, а въ другихъ — пролагать ходъ въ рыхлой земл, каждую минуту угрожавшей обваломъ, для предупрежденія несчастія, работники обкладывали стны и верхъ плотничною одеждою, укрпленною канатами. Съ обихъ сторонъ этой галлереи текутъ два ручья въ деревянныхъ канавкахъ: на правой сторон съ соленою водою, на лвой съ срною, оба они выходятъ изъ внутренности горы и тщательно отдляются одинъ отъ другаго. Вмсто тротуаровъ служитъ деревянная настилка изъ скользкихъ досокъ, въ восемнадцать дюймовъ шириною.

Во ста шагахъ отъ входа, у первой стны есть маленькая лстница изъ нсколькихъ ступенекъ, которая ведетъ къ первому резервуару, въ девять футовъ вышиною и въ восемдесятъ окружности: въ немъ жидкость содержитъ въ себ пять или шесть частей соли на сто частей воды.

Въ двадцати пяти шагахъ оттуда, все по той же галлере, находится второй резервуаръ, къ нему всходятъ только по лсенк изъ нсколькихъ деревянныхъ ступеней, скользкихъ отъ сырости: подобно первому резервуару, и этотъ иметъ девять футовъ вышины, но вдвое больше его окружностію, въ немъ на сто частей воды содержится дватцать шесть частей соли.

Въ этомъ второмъ резервуар замчательно эхо, самое звучное изъ всхъ слышанныхъ мною досел, исключая Симонетскаго возл Милана, которое повторяетъ звукъ до пятидесяти трехъ разъ: при выход изъ резервуара, проводникъ вдругъ остановилъ меня за-руку и, не предупредивъ, испустилъ громкій крикъ, мн показалось, что гора обрушивается на насъ, — такой поднялся шумъ и смятеніе въ пещер, прошло по крайней мр съ минуту, пока эхо, пробужденное столь насильственнымъ образомъ, замерло наконецъ въ невнятныхъ, слабыхъ звукахъ, посл перваго взрыва, оно стало удаляться съ глухимъ рокотаніемъ, отражаясь подъ разными углами отъ углубленія пещеры, какъ испуганный медвдь, который съ глухимъ ревомъ забивается въ глубочайшіе изгибы своей берлоги.

Есть что-то страшное въ этомъ шумномъ повтореніи голоса человческаго въ такомъ мст, куда ему не должно было проникать.

Мы пошли дале, вскор проводникъ отворилъ на правой сторон круглую балюстраду и, поставивъ ногу на первую ступень лстницы, которая спускалась въ пропасть почти отвсно, спросилъ меня, хочу-ли я идти за нимъ. Я попросилъ его сойти прежде одного, что-бы я могъ составить себ понятіе о трудностяхъ или удобствахъ этой вертикальной дороги, онъ тотчасъ спустился по первой лстниц, упиравшейся нижнимъ концемъ въ узкій выступъ земли, къ которому была приставлена другая лстница. Съ этой первой площадки онъ сказалъ мн, что колодезь, въ который онъ спускается, содержитъ въ себ ключъ соленой воды, обыкновенно посщаемый путешественниками. Я не чувствовалъ особеннаго любопытства видть этотъ феноменъ, путь къ нему показался мн довольно томенъ и многотруденъ. Однакожъ ложный стыдъ дернулъ мою ногу, и я поставилъ ее на первую ступень, проводникъ послдовалъ моему примру и мы начали спускаться: онъ по второй лстниц, а я по первой, онъ — съ беззаботностію человка, привыкшаго къ такимъ переходамъ, а я — новичкомъ, пересчитывая одну за другого вс ступеньки.

Мы спускались такимъ образомъ минутъ съ пять, наконецъ, достигнувъ двсти семдесять пятой ступени, я остановился по самой середин моей лстницы, и бросивъ взоръ внизъ, увидлъ моего проводника на такомъ же разстояніи отъ себя, на какомъ мы начали спускаться. Лампада, которую онъ держалъ въ рук, освщала около него влажныя и блестящія стны колодца, но подъ его ногами все было темно и мрачно, только въ конц этой лстницы выказывалась вершина другой, которая доказывала несомнннымъ образомъ, что мы еще но дошли до дна. Видя, что я остановился, проводникъ тоже остановился, поднялъ голову и посмотрлъ на меня снизу вверхъ, а я на него сверху внизъ.— Чтожъ вы стали? сказалъ онъ мн.

— Скажи, любезный другъ, отвчалъ я вопросомъ, скоро-ли мы кончимъ эту шутку?

— Мы пропгли не много побольше третьей части всего пути.

— Право? такъ по этому остается еще около четырехъ-сотъ пятидесяти ступенекъ?— Проводникъ нагнулъ голову, чтобы удобне расчитать, потомъ черезъ минуту поднялъ ее и сказалъ:

— Четыреста пятдесятъ семь. Всхъ лстницъ пятдесятъ дв, изъ нихъ въ пятидесяти одной — по четырнадцати ступенекъ, а въ послдней — осьмнадцать.

— Это значитъ, что подо мной четыреста пятдесятъ семь футовъ глубины?

— Отвсной.

— То есть, когда моя лстница подломится….

— То вы упадете на сто футовъ глубже чмъ когда бы полетли со шпица Стразбургской колокольни.

Онъ не кончилъ еще этихъ утшительныхъ словъ, какъ я, убжденный въ необходимости предупредить такое несчастій, по мр силъ моихъ и возможности, при пособіи обихъ рукъ, крпче ухватился за зыбкую лстницу посреди которой я походилъ на жука, уцпившагося на травинк, при этомъ движеніи я выпустилъ изъ рукъ лампаду и имлъ удовольствіе слдовать за ней взоромъ, пока она еще горла, а потомъ — слышать какъ она стукалась на полет о нижнія лстницы, наконецъ глухой плескъ воды возвстилъ мн о благополучномъ ея прибытіи къ цли нашего путешествія.

— Что это такое? спросилъ меня проводникъ.

— Такъ, ничего, голова закружилась, отвчалъ я.

— Эге! не давайте ей кружиться, это не очень здорово въ здшнихъ мстахъ.

Въ этомъ отношеніи я былъ совершенно съ нимъ согласенъ, и потому тряхнулъ головою, какъ бы со сна, и началъ спускаться еще осторожне прежняго. Будучи лишенъ своего свтила, я присоединился къ проводнику, который горделиво блестлъ впереди меня на своей лстниц, какъ свтлый червячекъ на забор, и мы продолжали наше путешествіе. Черезъ десять минутъ мы достигли послдней ступеньки, пятдесятъ второй лстницы и сошли на глинистую закраину, которая возвышалась на одинъ футъ надъ поверхностію воды. Я искалъ мою несчастную лампу, но напрасно: вроятно она пошла ко дну.

Тутъ я замтилъ одну вещь, на которую до сихъ поръ не обращалъ вниманія, будучи весь углубленъ въ сохраненіе равновсья на ступенькахъ. Я едва могъ переводить духъ, мн казалось, что эти узкія гранитныя стны налегаютъ на мою грудь и давятъ ее, какъ чувстуешь иногда во сн. И въ самомъ дл, вншній воздухъ проникалъ сюда только черезъ входъ въ колодецъ изъ галереи, ниже которой, какъ я сказалъ уже, мы находились въ семи стахъ тридцати двухъ футахъ, а какъ сама галерея лежитъ почти въ девяти стахъ футахъ ниже вершины горы, то и выходить, что на ту пору надъ моей головою висла каменная масса въ тысячу пять или шесть сотъ футовъ толщиною — отчего, по меньшей мр, можно задохнуться.

Тягостное ощущеніе во всемъ тл много повредило вниманію, съ какимъ я расположенъ былъ слушать моего проводника, когда онъ объяснялъ мн производство разныхъ работъ, посредствомъ которыхъ пробуравленъ этотъ колодезь до самого того мста, гд мы находились. Помнится однакожъ, онъ сказалъ, что въ надежд открыть еще обильнйшій соляный источникъ, начали буравить землю еще глубже, но зондъ, достигнувъ глубины ста пятидесяти футовъ, встртилъ какое-то твордое тло, которое никакъ не могъ пробить, и о которое притупились вс стальныя орудія. Мастеровые полагали, что какой нибудь противникъ этого предпріятія во время ихъ обда или сна сбросилъ въ отверстіе ядро и что оно-то препятствуетъ дальней тему сверленію.

Однакожъ этотъ источникъ, какъ онъ теперь есть, самый сильный изъ всхъ другихъ, онъ содержитъ въ себ на сто частей воды дватцать шесть соляныхъ частей, и ктомужъ довольно обиленъ. Черезъ каждыя пять лтъ колодезь опоражниваютъ, и передъ вываркою разводятъ эту жидкость прсною водою, такъ чтобы въ ней оставалось только двадцать дв соляныя части, что необходимо для кипяченія. Напротивъ того, другіе слабйшіе источники, въ которыхъ не боле шести частей на сто, усиливаютъ тмъ, что пропускаютъ ихъ сквозь терновникъ, гд вода испаряется и въ такой же соразмрности увеличивается число соляныхъ частицъ.

Посл этихъ объясненій, проводникъ ступилъ на лстницу, и я, признаюсь, смотрлъ на него съ нкоторымъ удовольствіемъ, когда онъ началъ подниматься, вслдъ за нимъ ползъ и я. Мы оба благополучно добрались до верху, и я съ удовольствіемъ ступилъ на боле твердое основаніе галереи.

Мы продолжали итти по этому безконечному корридору, просченному такъ прямо, что на всемъ его пространств, обернувшись, мы могли видть входъ, освщенный солнечными лучами, и уменьшающійся въ вышину и ширину по мр нашего удаленія отъ него.

Въ разстояніи четырехъ тысячь футовъ отъ входа, корридоръ заворачивается въ сторону подъ прямымъ угломъ, дойдя до этой точки, я обернулся въ послдній разъ: слабый и одинокій свт еще мерцалъ на конц этой длинной трубы, походя на звзду, разскающую мрачную ночь своимъ трепетнымъ лучемъ, я ступилъ шагъ, и онъ исчезъ.

Мы еще прошли около четырехъ тысячь футовъ и достигли жилы ископаемой соли: тамъ подземелье постепенно расширяется и подконецъ образуетъ обширную круглую пустоту: здсь люди оторвали отъ широкихъ ребръ горы все, что могли отъ нея отдлить: везд, гд земля содержала въ себ соленое начало, они выкапывали ее рукою скупца, до послдней крохи. Оттого-то везд вы видите новыя галереи, начатыя, но оставленныя, похожія на ниши, куда ставятъ статуи, или на кельи отшельниковъ. Есть что-то чрезвычайно грустное въ этой бдной, пустой долин, она похожа на ограбленный домъ, въ которомъ оставлены вс двери настежь.

Въ нсколькихъ шагахъ отсюда, дневной лучь, падая отвсно, освщаетъ большое вертикальное колесо въ тридцать шесть футовъ въ діаметр, приводимое въ движеніе потокомъ прсной воды, падающимъ съ вершины горы. Это колесо приводитъ въ дйствіе насосы, которыми соленая и срная вода подымаются изъ колодцевъ на высоту желобовъ, проводящихъ ее наружу. Лучъ свта спускался сверху сквозь круглую отдушину, пробитую отъ самой вершины горы для освженія воздуха въ рудникахъ. Проводникъ уврялъ меня, что когда погода очень хороша, сквозь этотъ огромный телескопъ можно видть звзды въ полдень. Именно въ этотъ день на неб не было ни одного облачка, и потому я началъ смотрть въ отдушину съ самымъ напряженнымъ вниманіемъ, но черезъ десять минуть, не видя ничего подобнаго, удостоврился, что въ словахъ моего Валасца чрезвычайно много національнаго самолюбія.

Изъ этого астрономическаго наблюденія сквозь отдушину я извлекъ однакожъ ту выгоду, что наполнилъ свои легкія воздухомъ боле удобовдыхаемымъ, нежели тотъ, который втягивалъ въ себя уже сполчаса и, запасшись на дорогу, пошелъ дале съ новою бодростію. Вскор проводникъ остановился и спросилъ меня, какимъ отверстіемъ я желаю выйти изъ рудниковъ: верхнимъ или нижнимъ, я спросилъ, какая между ними разница, онъ отвчалъ, что въ первомъ случа надобно подняться на четыреста ступенекъ, а во второмъ — спуститься на семьсотъ. Я не колеблясь избралъ четыреста ступеней вверхъ, помня мой колодезь и чувствуя, что такого испытанія достаточно для меня на сегодняшній день.

Взобравшись на лстницу, мы вошли въ галлерею и увидли въ конц ея свтъ, которому, признаюсь, я очень обрадовался. Я прошелъ по рудникамъ три четверти лье и нашелъ, что хотя эта прогулка довольно любопытна, однакожъ дорога немного трудновата.

Отверзтіе, къ которому мы направлялись, выходило въ узкую и дикую долину. Изъ нея довольно крутая тропинка привела насъ въ полчаса къ первому входу, гд и надобно было разсчитаться съ проводникомъ, которому я долженъ былъ заплатить за трудъ и за потерянную лампаду, и то и другое я оцнилъ въ шесть франковъ, онъ разсыпался въ изъявленіяхъ благодарности — изъ чего я заключилъ, что вознагражденіе было слишкомъ достаточно.

Въ Безъ я возвратился въ одинадцать часовъ утра, слдственно у меня оставалось впереди много времени и я могъ продолжать свое путешествіе. Располагая ночевать въ Мартиньи, до котораго было не больше пяти миль съ половиною, я оставался въ трактир столько времени, сколько нужно было чтобы уложить вещи въ котомку и взять палку. За Безомъ — первый городъ Сенъ-Морисъ, названный такъ по имени одного начальника ивійскаго легіона, который вмст съ своими шестью тысячами солдатъ {По мннію автора книги де Gestis Francorumi, а по легенд монаха Агауна ихъ было 6666 человкъ: послднее число принято и Адиномъ, Внскимъ архіепископомъ, Въ его книг: Abrg de lu vie des saints. Венаній Фортунахъ, епископъ Ноатье, въ 590 году восплъ ихъ славную смерть въ одной поэм}, претерплъ здсь мучительную смерть за то, что не хотлъ отрчься отъ вры Христовой.

Сенъ-Морисъ всегда считался воротами Валдеса: и въ самомъ дл, об цпи горъ, между которыми простирается долина, такъ сближаются въ этомъ мст, что каждый вечеръ можно запирать ее воротами. Цезарь такъ хорошо понялъ важность этой дефилеи, что къ естественнымъ преградамъ прибавилъ искуственныя укрпленія, чтобы всегда имть въ своихъ рукахъ ключъ Альповъ.

Тогда Сенъ-Морисъ назывался Тарнадою, по имени сосдняго замка Castrum Tauredunense, который въ 562 году былъ засыпанъ обваломъ горы Tauredununi.

Многія изъ надгробныхъ надписей свидтельствуютъ о древности Сенъ-Мориса, а вмст съ тмъ удостовряютъ и въ неприступности его положенія, потому что Римляне, которые больше всего страшились оскверненія могилъ, всегда старались ограждать прахъ людей близкихъ къ ихъ сердцу отъ поруганія враговъ своихъ. Но преимущественно передъ прочими фамилія Северовъ избрала этотъ городъ для посмертнаго своего жилища,

Это доказываютъ слдующія три надписи, изъ которыхъ первая удостовряетъ, что Антоній Северъ приказалъ перенести тло своего сына изъ Нарбоны въ Тарнаду:

ANTONI II SEVERI II NARBOMAE II DE
FUNCTI QUI VIXIT ANNOS XXV
MENSES III. DIEBUS XXIV. ANTONIUS
SEVERUS PATER INFELIX CORPUS
DEPORTATUM HIC CONDIDIT.

——

М. PANSIO COR.
М. Fl LIO SEVERO
II VIR FLAMINI
JULIA DECUMINA
MARITO.

——

D. PANSIO М. FL.
S’EVERO ANNO XXXVI.
JULIA DECUMINA
MATER
FIL. PIENTISSIMO.

Тарнада оставалась важною крпостію при императорахъ, потому что гарнизонъ ея состоялъ изъ ивійскаго легіона въ шесть тысячь шесть сотъ человкъ, подъ командою святаго Мориса, въ то время, когда Максиміанъ принесъ ихъ въ жертву языческимъ богамъ, которыхъ они не хотли признать, предпочитая казнь отступничеству. Вскор посл того, именно въ конц четвертаго столтія, Тарнада, окрещенная кровью мучениковъ, перемнила имя и назвалась Агауномъ, какъ видно изъ того, что въ Феодосійской карт, вышедшей въ 380 году, она означена еще подъ прежнимъ своимъ именемъ, а десять лтъ спустя святой Мартинь называетъ раку, въ которой заключены были кости ивійцевъ, мощами мучениковъ Агуинскихъ. Впрочемъ можно полагать, что Тарнада приняла христіанскую вру гораздо раньше означенной нами эпохи, еще въ 58 году, если врить одной надписи, усвоенной городскою ратушею: Christiuna sum ab anno 58.

Этимологія слова Агаунъ много занимала ученыхъ среднихъ вковъ, Агаунскій монахъ производитъ его отъ кельтическаго слога Agaunus, которое само произошло отъ цельтическаго слова Agaun, означающаго страну скалъ. Другіе полагаютъ, что святой Амвросій, который будучи отправленъ посланникомъ къ Максиміану въ Триръ, въ 385 году прозжалъ черезъ Тарнаду и почтилъ мсто, гд были умерщвлены ивійцы именемъ, относящимся къ претерпннымъ ими мученіямъ, потому что, какъ онъ самъ объясняетъ въ одномъ изъ своихъ писемъ, то мсто, гд Самсонъ кончилъ свою жизнь подъ развалинами храма, которыми онъ раздавилъ Филистимлянъ Вмст съ собою, называлось Agaunus, отъ греческаго слова Agon. Значеніе этого слова объясняетъ Фестусъ, въ своемъ словар. Онъ говоритъ, что Agon означало жертву, которую закалали императоры отправляясь въ походъ, для пріобртенія покровительства боговъ. Святой Іеремія везд употребляетъ Agones martyrum говоря о сраженіяхъ мучениковъ, наконецъ Agaunistici назывались фанатики, которые искали мученической смерти. Изъ всего этого мы заключаемъ, что этотъ важный вопросъ долженъ быть ршенъ согласно съ послднимъ объясненіемъ.

Какъ бы то ни было, но около начала девятаго вка, къ названію, выражающему избіеніе мучениковъ, прибавили имя начальника умерщвленнаго легіона: Агаунъ сталъ называться Святой Моривъ Агаунскій и наконецъ просто Сенъ-Морисъ.

Чудеса, произведенныя мощами этихъ мучениковъ, пріобрли великую знаменитость. Для сохраненія этой драгоцнности Карлъ-Великій подарилъ городу Сенъ-Морису агатовую чашу, которая до сихъ поръ хранится въ городской сокровищниц. Кром того, онъ пожаловалъ ему для пріобщенія святыхъ тайнъ золотой столъ въ шестдесятъ марокъ всомъ, осыпанный брильянтами, эта драгоцнность была употреблена на путевыя издержки къ Святымъ мстамъ герцога Савойскаго, Амедея III.

Я привелъ такое множество историческихъ воспоминаній объ этомъ город потому что, выходя изъ него, въ памяти не остается ни какой достопримечательности изъ настоящаго времени, и я обошолся съ нимъ какъ обращаюсь съ нкоторыми дворянами нашими, которыхъ изъ учтивости называю еще старинными ихъ именами.

При самомъ выход изъ Сенъ-Мориса, я увидлъ вправ маленькую пустынь Сезской Богоматери, выстроенную или скоре пригвожденную къ утесу. Къ нему ведетъ тропинка безъ перилъ, въ иныхъ мстахъ уже осьмнадцати дюймовъ. Тамъ живетъ одинъ слпецъ.

Около тысячи шаговъ дале, вправо отъ большой дороги, на томъ самомъ мст, гд Святой-Морисъ былъ умерщвленъ, стоитъ маленькая Вероліеская часовня. Тогда Рона протекала у подошвы холма, на которомъ происходила казнь, и голова святаго, отдленная отъ туловища, скатилась въ эту рку и изчезла въ ней.

Было уже три часа по полудни, я хотлъ поспть въ Мартиньи къ обду, и еще зайти на дорог посмотрть водопадъ Писсвашъ, который мн расхвалили какъ одно изъ чудесъ Швейцаріи. Въ самомъ дл, посл полутора часа ходьбы, повернувъ въ сторону, я увидлъ его издали: онъ рисовался на своей черной скал, какъ молочной потокъ, низвергающійся съ горы. Во всякомъ ландшафт вода — удивительная вещь, она къ нему въ такомъ же отношеніи, какъ зеркало къ комнат: это самый, одушевленный предметъ изъ всей неодушевленной природы, но водопадъ ни съ чмъ поможетъ сравниться, его вода — точно какъ будто бы живая, вы готовы врить, что въ немъ есть своя душа. Васъ занимаютъ его пнистые всплески и выступы скалъ, вы внимаете его звучному голосу, который внизу измняется въ жалобной ропотъ, оплакиваете его паденіе, чувствуете, что его не можетъ, утшить и бриліантовый шарфъ, который солнце набрасываетъ на него мимоходомъ, наконецъ, съ участіемъ слдите спокойное его теченіе въ долин, какъ слдите въ волнахъ свта мирную жизнь вашего друга, которой утро было бурно и волнуемо сильными страстями.

Писсвашъ низвергается съ одной изъ прекраснйшихъ горъ Валасса, называемый Саланфъ, — и падаетъ съ высоты четырехъ сотъ футовъ, или около того.

МЕДВЖІЙ БИФСТЕКЪ.

Я пришелъ къ почтовому двору Мартиньи въ исход четвертаго часа по полудни.

— Чортъ возьми! сказалъ я хозяину, ставя у камина свою трость съ желзнымъ наконечникомъ, и укладывая свою соломенную шляпу, — отъ Беза сюда не разъ переведешь духъ!

— Только шесть здшнихъ миль, и то не большихъ, сударь.

— Да, которыя однакожъ составлять около двнадцати французскихъ лье.— А далеко-ли отъ сюда до Шамуни?

— Девять миль.

— Спасибо. Проводника къ завтрему, въ шесть часовъ утра.

— Вы изволите пшкомъ?

— Не иначе.

При этомъ слов, я замтилъ что хотя двигательныя способности моихъ ногъ и внушили хозяину нкоторое уваженіе, однакожъ въ той-же мр я понизился въ его мнніи на счетъ моего положенія въ обществ.

— Вы не изъ артистовъ-ли? продолжалъ хозяинъ.

— Почти что такъ.

— Обдаете-ли вы?

— Каждый день и свято соблюдаю этотъ обрядъ.

И въ самомъ дл, такъ какъ въ Швейцаріи трактирные обды довольно дороги, — за обдъ обыкновенная цна, заране условленная и съ которой не сбавляется ни копйки, четыре франка, — то я уже давно старался сдлать какую нибудь экономію на этомъ артикул. Наконецъ, по зрломъ соображеніи, я избралъ настоящую середину между непреклонными счетами трактирщиковъ и вопіющимъ гласомъ своей совсти: — съдать за столомъ столько, сколько стоило-бы, сравнительно, шесть франковъ, такимъ образомъ обдъ обходился мн не боле какъ въ сорокъ су. Только при исполненіи этого плана, хозяинъ, видя съ какимъ остервенніемъ я нападалъ на его кушанья, и слыша мои восклицанія: Мальчикъ, подавай!— всегда бормоталъ сквозь зубы: Видно, что Англичанинъ, а славно говоритъ по Французски.

По этому легко можно догадаться, что трактирщикъ Мартиньи не слишкомъ былъ силенъ въ наук соотечественника своего Лаватера, въ физіономик, когда осмлился сдлать мн вопросъ, по меньшой мр дерзкій: — Обдаете-ли вы?

Когда я отвчалъ утвердительно, онъ продолжалъ:

— А вы кстати подоспли, у васъ еще осталась медвжатина.

— А а! отвчалъ я, не слишкомъ прельщенный этимъ жаркимъ, что хороша ваша медвжатина?

Трактирщикъ улыбнулся и кивнулъ головою съ значительною миною, которую можно перевести такъ: Когда ее отвдаете, не захотите сть ничего другаго.

— Прекрасно, продолжалъ я, а въ которомъ часу у васъ будетъ готовъ обдъ?

— Въ половин шестаго.

Я посмотрлъ на часы, было только десять минутъ пятаго.— Хорошо, сказалъ я про себя, еще успю.посмотрть старый замокъ.

— Не угодно-ли вамъ взять кого нибудь съ собою, ктобы показалъ вамъ дорогу и объяснилъ къ какой эпох онъ относится? сказалъ мн хозяинъ, отвчая на мое рarte.

— Много благодаренъ, я и самъ найду дорогу, а объ эпох его скажу вамъ, что онъ построенъ Петромъ Савойскимъ, по прозванію Великимъ, въ конц двнадцатаго столтія, если не ошибаюсь.

— Вы знаете нашу исторію также хорошо какъ и мы сами.

Я поблагодарилъ его за намреніе, потому что онъ, очевидно, хотлъ сдлать мн комплиментъ.

— Да, сударь, продолжалъ онъ, нашъ городъ нкогда былъ знаменитъ, онъ прозывался какъ-то по-Латыни, много воевалъ и былъ резиденціею одного Римскаго императора.

— Такъ, отвчалъ я, небрежно спуская эрудицію съ моихъ устъ, подобно профессору въ Bourgeois gentilhomme, такъ, Мартиньи назывался у Цельтовъ Octodunum, и ныншніе его жители суть потомки Верагріановь, о которыхъ упоминаютъ Цезарь, Плиній, Страбонъ и Титъ-Ливій, послдній называетъ ихъ даже полу-Германцами. Около пятидесяти лтъ до Рождества Христова, Саргіусъ Тальба, намстникъ Цезаря, былъ осажденъ здсь Садунойцами, императоръ Максиміанъ хотлъ принести здсь свою армію въ жертву языческимъ богамъ, и слдствіемъ этого была казнь святаго Мориса и всего ивійскаго легіона, наконецъ, когда Петроніусу, преторіанскому префекту, поручено было раздлить Галлію на семнадцать провинцій, онъ отдлилъ Валась отъ Италіи и сдлалъ вашъ городъ столицею Пеннинскихъ Лльновъ, которыя, вмст съ Тарантесои, составляли седьмую Віенскую провинцію.— Такъ-ли, хозяинъ?

Хозяинъ не могъ выговорить ни слова отъ изумленія.— Я увидлъ, что произвелъ на него эфектъ, и пошелъ къ дверямъ, онъ почтительно посторонился къ стн, съ шапкою въ рук, и я важно про шелъ мимо его, напвая сколько могъ фальшиве:

Viens gentille dame

Viens je t’attends!…

Еще не сошелъ я шести ступеней, какъ услышалъ громкій возглас] моего хозяина къ мальчику.

— Прибери для этого господина No 3. Это комната, въ которой ночевала Марія-Луиза въ проздъ черезъ Мартиньи въ 1829 году.

Слдственно мой педантизмъ принесъ ожидаемые плоды. Ему я обязанъ на этотъ разъ лучшею постелью въ трактир, а постели съ самой Женевы везд приводили меня въ отчаяніе.

Здсь кстати сказать, что въ Швейцаріи постели состоять изъ соломенника и волосянаго тюфяка, на который стелятъ, подъ именемъ простыни, родъ скатерти, такой короткой, что ее нельзя ни подвернуть подъ тюфякъ внизу, ни закрыть вверху изголовья, такъ что ею могутъ пользоваться или голова, или ноги, поочередно, но никогда одновременно. Къ этому прибавьте, что на всемъ пространств тюфяка, везд торчатъ жесткіе волоса, которые производятъ на тло путешественника такое впечатлніе, какъ сдлала-бы огромная щетка, еслибъ онъ летъ на нее. Пріятно убаюканный надеждою провести отрадную ночь, я обошелъ въ счастливомъ расположеніи духа весь городъ и его окрестности въ полтора часа, — время достаточное для осмотра всхъ достопримечательностей древней столицы Пеннинскихъ Альповъ.

Когда я возвратился въ трактиръ, путешественники уже сидли за столомъ, я бросилъ на нихъ быстрый и безпокойный взглядъ: вс стулья касались одинъ другаго, и вс были заняты, мн не было мста….

Морозъ пробжалъ у меня по всему тлу, я обернулся чтобы отыскать хозяина. Онъ стоялъ за мною съ Мефистофелевскимъ выраженіемъ на лиц.— Злодй улыбался.

— А я? сказалъ я ему: чтожъ я, несчастный!….

— Пожалуйте сюда, отвчалъ онъ, указывая въ сторон маленькій столикъ, пожалуйте сюда, вотъ ваше мсто, человку, какъ вы, неприлично кушать за однимъ столомъ со всякимъ.

— О, благословенный Октодюруа!— а я еще подозрвалъ его!…

Надобно отдать ему справедливость: мой столикъ былъ чудесно убранъ.— Первую ношу составляли четыре блюда, посереди которыхъ возвышался бифстекъ съ такою физіономіею, что передъ нею устыдился-бы и Англійскій бифстекъ! Хозяинъ, видя что я сосредоточилъ на этомъ блюд все свое вниманіе, нагнулся къ моему уху и таинственно прошепталъ: — Не для всхъ такой: это только для васъ.

— Чтожо это за бифстекъ?

— Такъ, ничего-съ: медвжій филей!

Для меня было бы гораздо пріятне еслибъ онъ оставилъ меня въ увренности, что это говяжій бифстекъ.

Я равнодушно посмотрлъ на эторасхваленное блюдо, и оно напомнило мн несчастныхъ медвдей, виднныхъ мною въ дтств, когда вожатый съ цпью въ рукахъ, продтою сквозь ихъ носъ, заставлялъ ихъ съ ревомъ и увсистыми прыжками плясать верхомъ на палк, подобно Виргиліеву мальчику, мн слышался глухой звукъ барабана вожатаго, пронзительный визгъ его флажолета, и все это не могло мн внушить слишкомъ нжной симпатіи къ превознесенному мясу, которое было у меня передъ глазами, однакожъ я взялъ бифстеку на тарелку, и, судя по легкости, съ какою вонзилась въ него вилка, заключилъ, что онъ по крайней мр обладаетъ тмъ качествомъ, которое, вроятно, было причиною несчастій барановъ двицы Скюдери. Но я все еще медлилъ, ворочая и переворочивая его сочные пласты, тутъ хозяинъ, который не постигалъ моей нершимости, воскликнулъ: ‘отвдайте же и потомъ скажите, каково’!

Я ршился, отрзалъ кусокъ величиною съ оливку, напиталъ его сокомъ, сколько онъ могъ всосать въ себя, и бережно положилъ его на зубы, боле изъ ложнаго стыда, нежели въ надежд побдить свое отвращеніе. Хозяинъ, стоя за мною, слдилъ каждое мое движеніе съ радушною нетерпливостію человка, которому сюрпризъ гостя доставитъ истинное блаженство. И признаюсь, удивленіе мое было не малое, но, не довряя еще собственному вкусу, я не осмлился обнаружить ршительнаго мннія съ перваго разу, и отрзалъ ни слова ни говоря другой кусокъ, вдвое больше перваго, послалъ его по той же дорог, съ тми же предосторожностями, и когда онъ достигъ своего назначенія, сказалъ: Не ужели это медвдь?

— Медвдь.

— Право?

— Честное слово.

— Ну, такъ это чудесное блюдо.

Въ эту минуту, моего достойнаго хозяина позвали къ другому столу, и онъ оставилъ меня наедин съ бифстексомъ, въ полной увренности, что я отдамъ полную справедливость его любимому кушанью. Три четверти порціи исчезли когда онъ возвратился ко мн, и, продолжая прерванный разговоръ, сказалъ мн: — Это оттого, что животное, которое у васъ теперь на тарелк, знатный зврь.—

Я кивнулъ головою въ знакъ согласія.

— Всомъ въ триста двадцать фунтовъ.

— Славный всъ!— и я продолжалъ усердно работать зубами.

— Зврь, который достался намъ не дешево, могу сказать.

— Очень врю! и я понесъ къ губамъ послдній кусокъ.

— Онъ сълъ половину тла охотника, который убилъ его.

Кусокъ выскочилъ у меня изъ рта,какъ-бы вытолкнутый пружиною.

— Чартъ тебя возьми! вскричалъ я, обернувшись къ нему: что у тебя за шутки, и еще за обдомъ!.

— Я не шучу, сударь, а говорю сущую правду. У меня повернуло въ желудк.

— Съденный, продолжалъ хозяинъ, былъ бдный крестьянинъ изъ деревни Фули, по имени Вильгельмъ Мона. Медвдь, отъ котораго теперь остался только вотъ этотъ кусокъ, что у васъ на тарелк. Повадился ходить къ нему по ночамъ вороватъ груши: для этихъ зврей вдь все хорошо. Однакожъ онъ въ особенности полюбилъ одно дерево съ крессанками. Кто-бы по дума ль, что у этакой животины человческой вкусъ? лишь заберется въ садъ, то какъ разъ пронюхаетъ самыя сочныя груши!

На бду нашъ мужикъ самъ любилъ крессанки больше всякихъ другихъ грушъ. Сначала онъ подумалъ, что шалятъ мальчишки, и вотъ, чтобы проучить ихъ, онъ взялъ ружье, зарядилъ его крупною солью и пошелъ на сторожу. Около одинадцати часовъ на гор раздался ревъ.— Чу! сказалъ онъ про себя, Въ наши стороны забрелъ медвдь! Черезъ десять минутъ зврь заревлъ во второй разъ, но ужъ не въ примръ страшне и близехонько, тутъ Вильгельмъ смекнулъ, что ему уже не успть добраться до дому, и припалъ брюхомъ къ земл, медвдь-то, думалъ онъ, идетъ вдь не меня сть, а груши. И точно, въ ту-же минуту зврь показался въ углу сада, прошелъ въ десяти шагахъ мимо Вильгельма, прямо къ тому дереву, проворно взлзъ на него, ломая подъ собою втви, и давай лакомиться, да такъ, что когдабъ еще раза два побывалъ, такъ въ третій уже не зачмъ было бы и ходить. Навшись досыта, онъ медленно слзъ съ дерева, — словно ему жаль было съ нимъ разстаться, — опять прошелъ мимо нашего охотника, которому ружье, заряженное солью, было все равно что ничего, и спокойно поплелся себ въ гору. Все это случилось не больше какъ въ часъ, который показался гораздо длинне человку нежели зврю.— Но парень-то былъ не трусъ. Постой-же, сказалъ онъ про себя, когда медвдь уходилъ: или себ! только теб это даромъ не пройдетъ, мы еще увидимся. На другой день пришелъ къ нему повидаться одинъ сосдъ и засталъ его за работою: онъ распиливалъ въ куски видовые зубцы.— Что это ты мастеришь? спросилъ сосдъ.— А такъ, забавляюсь, отвчалъ Вильгельмъ.

Сосдъ взялъ кусочки желза, вертлъ да повертывалъ ихъ въ рукахъ, какъ человкъ, который знаетъ въ этомъ толкъ, и подумавъ съ минуту, сказалъ:— Если бы ты, Вильгельмъ, захотлъ правду молвитъ, такъ признался бы, что эти дробины готовишь для кожи пожестче козиной.

— Можетъ и такъ, отвчалъ Вильгельмъ.

— Я вдь добрый малый, сказалъ Франсуа,— имя сосда, — ты это знаешь.— Ну, такъ хочешь раздлить медвдя? Двое лучше одного.

— Какъ кому, сказалъ Вильгельмъ, и продолжалъ отпиливать третій кусокъ.

— Послушай! Шкура будетъ вся твоя, а мы раздлимъ только премію {Правительство выдаетъ премію ао 80 франковъ за каждаго убитаго медвдя.} да мясо.

— По мн такъ лучше все, отвчалъ Вильгельмъ.

— Но ты вдь не запретишь мн отыскать на гор слдъ медвдя и перенять его на дорог.

— Вольному воля.— И Вильгельмъ, отпиливъ между тмъ третій кусокъ, началъ, посвистывая, отмрять двойной зарядъ пороха противъ обыкновеннаго заряда, какой кладутъ въ карабинъ.

— Кажется, ты берешь дробовикъ? сказалъ Франсуа.

— Да, такія три дробины врне одной пули.

— Они портятъ шкуру.

— За то бьють на повалъ.

— А когда ты дешь на охоту?

— Узнаешь завтра.

— Въ послдній разъ: не хочешь?

— Нтъ.

— Я говорю теб заране, что сейчасъ иду отыскивать слдъ.

— Теб на удовольствіе.

— Ну, вдвоемъ? скажи — да?

— Каждый про себя.

— Прощай, Вильгельмъ.

— Счастливой охоты, сосдъ!

И сосдъ, уходя, видлъ какъ Вильгельмъ опустилъ въ свой дробовикъ двойной зарядъ пороху, и три куска желза, потомъ поставилъ его въ углу своей лавки. Ввечеру онъ опять шелъ мимо дома Вильгельма: тотъ сидлъ на прилавк у своихъ воротъ и курилъ трубку, какъ ни въ чемъ не бывалъ. Франсуа опять подошелъ къ нему.

— Я не сержусь на тебя. Вотъ видишь, я нашелъ слдъ звря и теперь могу обойтись безъ тебя, по все-таки пришелъ сказать теб еще разъ: хочешь вдвоемъ?

— Каждый про себя, отвчалъ Вильгельмъ. Все это разсказывалъ мн третьяго дня самъ сосдъ, продолжалъ трактирщикъ. Онъ говорилъ: — Понимаете ли капитанъ?— потому что я капитанъ въ милиціи, — понимаете-ли вы упрямство этого бднаго Вильгельма! Вотъ какъ теперь его вижу на прилавк передъ своимъ домомъ, руки на-крестъ, трубка въ зубахъ. А какъ подумаешь!!…

— Что-жъ дальше? сказалъ я, сильно заинтересованный этимъ разсказомъ, который симпатически трогалъ мою страсть къ охот.

— Дальше, продолжалъ хозяинъ, сосдъ не могъ мн ничего сказать о томъ, что длалъ Вильгельмъ ввечеру. Только мн сказывала его жена, что въ половин седьмаго онъ взялъ ружье, скаталъ мшокъ изъ сраго полотна, взялъ его подъ мышку и вышелъ. Она не смла спросить куда онъ идетъ, потому что Вильгельмъ былъ не таковскій человкъ чтобы толковать о своихъ длахъ съ бабою.

Между тмъ Франсуа и вправду нашелъ слдъ медвдя отъ горы до самаго сада Вильгельма, но какъ онъ былъ не въ прав сторожить звря на земл сосда, то и сталъ между сосновымъ лсомъ, который лежитъ на половин горы, и его садомъ.

Ночь была довольно свтла и онъ видлъ какъ Вильгельмъ вышелъ изъ задней двери своего дома, пошелъ къ скал сраго цвта, которая давно уже скатилась съ горы и стала посереди его сада почти въ двадцати шагахъ отъ грушеваго дерева, остановился тамъ, осмотрлся кругомъ, потомъ раскаталъ мшокъ, влзъ въ него по самыя плеча, и прислонивъшись къ скал, слился съ камнемъ — и цвтомъ своего мшка и неподвижностію положенія, такъ что сосдъ, который зналъ что онъ тамъ, никакъ не могъ его разглядть.

Такъ они ждали медвдя съ четверть часа. Наконецъ онъ доложилъ о себ продолжительнымъ ревомъ. Черезъ пять минутъ Франсуа увидлъ его.

Но изъ хитрости-ли, или потому что онъ пронюхалъ другаго охотника, только медвдь не пошелъ вчерашнею дорогой, но обошелъ кругомъ, такъ что вмсто лвой стороны, въ этотъ разъ прошелъ мимо Вильгельма справа, и не дале десяти шаговъ отъ дула его ружья, но отъ Франсуа далеко.

Вильгельмъ не шевельнулся, иной-бы подумалъ, что онъ и не видитъ звря, котораго пришелъ подстерегать, и который какъ бы ему на смхъ едва не наткнулся на него носомъ. Но знать у медвдя чутье было тугое, потому что онъ не замтилъ сосдства врага и пошелъ себ прямо къ дереву. Но когда онъ, поднявшись, обхватилъ дерево передними лапами, и отъ этого движенія мохнатыя его плечи раздвинулись и открыли грудь, въ туже минуту яркій лучъ свта быстро прорзался у скалы и вся долина огласилась грохотомъ двузаряднаго выстрла и ревомъ смертельно раненаго звря. Въ деревн, можетъ-быть, не найдется ни одного человка, кто-бы не слыхалъ тогда выстрла Вильгельма и рева медвдя.

Медвдь побжалъ въ ту сторону, откуда пришелъ, не замтивъ Вильгельма, который тотчасъ спряталъ руки и голову въ мшокъ и опять слился съ скалою.

Сосдъ, блдный и едва переводя духъ, смотрлъ на эту сцену, припавъ на колни и на лвую руку, а правою рукою сжимая карабинъ, — а онъ охотникъ лихой. Только, изволите видть, посл онъ самъ признался мн, что на ту пору ему бы пріятне было лежать въ своей постели, чмъ сторожить этого медвдя. Дло пошло еще хуже, когда Франсуа замтилъ, что раненый зврь, обжавъ кругомъ, началъ искать вчерашній свой слдъ, который велъ прямо на него. Онъ перекрестился, — наши охотники благочестивый народъ, — поручилъ свою душу Богу и приготовилъ карабинъ. Медвдь былъ отъ него не дале какъ въ пятидесяти шагахъ, на прыткомъ бгу онъ ревлъ отъ боли, останавливался, катался по земл, кусалъ себ мсто, куда былъ раненъ, потомъ опятъ пускался бжать.

Вотъ онъ уже и въ тридцати шагахъ отъ сосда, и черезъ дв секунды наткнулся-бы на дуло его карабина, но тутъ зврь вдругъ остановился, разспустилъ ноздри, сильно втянулъ втеръ, который дулъ отъ деревни, и съ ужаснымъ рыканьемъ бросился опять въ садъ.

— Берегись, Вильгельмъ! берегись! закричалъ Франсуа, и забывъ все, пустился бжать вслдъ за медвдемъ, онъ ясно видлъ, что Вильгельмъ пропадетъ, если не успетъ зарядить ружья: медвдь пронюхалъ его. Но онъ не пробжалъ и десяти шаговъ, какъ услышалъ крикъ. То былъ человческій крикъ, въ которомъ выражался и безпредльный ужасъ и смертный стонъ, тотъ, кто испустилъ этотъ вопль, казалось, соединилъ въ немъ вс силы своихъ легкихъ, послднія свои молитвы къ Богу, краснорчивйшую мольбу къ людямъ о помощи:

— Ко мн!!….

Потомъ все затихло.

Франсуа не бжалъ, а летлъ: покатость придавала его бгу еще большую быстроту. По мр того, какъ онъ приближался, фигура чудовищнаго звря рисовалась все явствевне въ тни скалы возл трупа Вильгельма, котораго онъ топталъ подъ собою и раздиралъ въ куски.

Франсуа быль уже отъ нихъ въ четырехъ шагахъ, а медвдь такъ остервенился надъ своею жертвою, что еще не замтилъ его. Онъ не смлъ выстрлить по немъ, опасаясь убить Вильгельма, потому что такъ дрожалъ всемъ тломъ, что не могъ полагаться на врность своей руки, но взялъ камень и швырнулъ имъ въ мдвдя.

Зврь съ яростію повернулся къ новому врагу, они были такъ близко одинъ отъ другаго, что медвдь поднялся на дыбы чтобъ сломить его передними лапами,

Франсуа почувствовалъ прикосновеніе его груди къ дулу своего карабина. Онъ дернулъ машинально собачку, и выстрлъ раздался.

Медвдь повалился навзничь, пуля пробила ему грудь и спинной хребетъ, онъ заревлъ и поползъ всторону на переднихъ лапахъ. Франсуа оставилъ его и побжалъ къ Вильгельму: онъ нашелъ на его мст не человка, даже и не трупъ, а безвидную массу костей и истерзаннаго мяса, вся почти голова была уже пожрана {Увряю, что я не выдумываю для потхи такихъ ‘ужасовъ’ и что ничего здсь не преувеличилъ. Нтъ ни одного Валасца, который бы не зналъ описаннаго мною несчастнаго случая, и во время нашего пути по Ронской долин къ Сенплонскому шоссе, намъ везд разсказывали, съ небольшими измненіями въ подробностяхъ, это ужасное и недавнее приключеніе.}.

Тутъ вся деревня проснулась, въ окнахъ замелькали огни, и онъ началъ звать къ себ. По направленію его голоса прибжало нсколько мужиковъ съ ружьями, потому что они слышали крикъ и выстрлъ. Вскор въ саду Вильгельма собралась вся деревня.

Пришла и его жена. Ну, тогда-то была исторія! Вс, кто тамъ былъ, плакали какъ дти.

Для нее собрали со всей Ронской долины 700 франковъ. Франсуа отдалъ ей премію и продалъ въ ея пользу шкуру и мясо убитаго медвдя.

Однимъ словомъ, вс на перерывъ старались помочь ей въ гор. Даже вс трактирщики согласились открыть у себя подписку для бдной вдовы Вильгельма, и если вамъ, сударь, угодно тоже….

— Нечего и говорить! давай скоре.

Когда я вписалъ свое имя и вручилъ приношеніе, въ комнату вошелъ толстый блокурый парень средняго роста: это былъ проводникъ, который долженъ былъ завтра вести меня въ Шамуни, и пришелъ освдомиться, въ которомъ часу и какимъ образомъ мы отправимся въ путь. Мой отвтъ былъ коротокъ и ясенъ.

— Въ семъ часовъ утра, пшкомъ.

КОЛЬ ДЕ БАЛЬМЪ.

Проводникъ былъ точенъ какъ будильникъ. Въ половин шестаго мы прошли мстчко Мартиньи, не встртивъ ничего замчательнаго, кром трехъ или четырехъ кретиновъ, которые, сидя у дверей отеческаго дома, съ безсмысленными лицами грлись на восходящемъ солнц. За деревнею мы перешли черезъ Дрансу, которая вытекая изъ Сенъ-Бернара бжитъ по Литромонтской долин и впадаетъ въ Рону между Мартиньи и Баціею. Въ этомъ мст мы свернули съ дороги и пошли по тропинк, которая вела въ долину, извиваясь по восточной покатости горы.

Пройдя съ полмили, проводникъ предложилъ мн обернуться и полюбоваться ландшафтомъ.

Съ перваго взгляда я понялъ, какъ важно было для Цезаря въ политическомъ отношеніи обладаніе городомъ Мартиньи, или какъ онъ называетъ его въ своихъ Коментаріяхъ Октодуромъ. По своему положенію этотъ городъ долженствовалъ быть центромъ его дйствій въ Гельвеціи черезъ Тарнадскую долину, въ Галліи, по дорог, по которой мы шли, ведущей въ Савоію, наконецъ въ Италіи черезъ Ostiohun Montis Jovis, нынче большой Сенъ-Бернаръ, гд онъ проложилъ дорогу отъ Милана и Майнца.

Мы находились на самой точк соединенія этихъ четырехъ дорогъ и могли слдить взоромъ каждую изъ нихъ, сколько позволяли фантастическія извилины горъ большой Альпійскій цпи, посереди которой пролегалъ нашъ путь.

Первый предметъ, привлекающій взоры, какъ центральный пунктъ этой обширной картины, есть, безъ сомннія, старый городъ Мартиньи, гд жили во времена Анибала эти полу-Германцы, о которыхъ упоминаютъ Цезарь, Страбонъ, Титъ-Ливій и Плиній. По топографическому своему положенію, онъ удостоился страшной чести отворять свои ворота арміямъ трехъ исполиновъ новаго міра: Цезаря, Карла-Великаго и Наполеона.

Отъ Мартиньи взоръ спускается по Симплонской дорог, которая, смло перегибаясь черезъ Ронскую долину, идетъ прямо между Мартиньи и Риддомъ, что походитъ на шнурокъ, натянутый на двухъ кольяхъ, которымъ уподобляются часовни этихъ двухъ городовъ. Влв отъ Мартиньи во глубин долины извивается Рона волнистой и блестящею лентою, какъ серебристый піарфъ молодой двушки, по обимъ ея сторонамъ тянутся высокія двойныя цпи Альповъ, которыя сначала разверзаются въ ущельи Ферро, потомъ раздляютъ свои втви, обхватываютъ Валась во всю его длину, и опять соединяются въ пятидесяти миляхъ оттуда, въ томъ мст, гд Фурка, — смычное кольцо между этими двумя гранитными цпями, — касается справа и слва широкихъ основаній Галленштока и Мультгоина. Перенесши точку зрнія, гд мы тогда находились, намъ открывалось: слва дорога, ведущая въ Женеву черезъ Сенъ-Морисскую долину, и изчезающій за старымъ замкомъ Мартиньи, на пространств одной мили вдоль берега шумной и каменистой Дрансы, — дорога Большаго Сенъ-Бернара, во многихъ мстахъ прихотливо перекидывающаяся съ одного берега этой рки на другой, а за нею — дорожка изъ Сенъ-Віера въ страннопріимный домъ. Наконецъ за нами и впереди насъ тянулась утесистая и крутая дорога, по которой мы карабкались и которая издали, кажется, непрерывно ведетъ черезъ Форклу на мрачную вершину пика Черной Головы, но взобравшись на Форклу, вы останавливаетесь съ изумленіемъ, видя что эти дв вершины, которыя вы приняли за смежныя — какъ Пеліонъ, нагроможденный на Оссу, раздлены долиною въ дв мили шириною, которой существованія вы даже и не подозрвали.

Какъ я ни привыкъ не доврять зрнію посереди этихъ колоссальныхъ массъ, но все очень удивился, такъ неожиданно встртивъ подъ своими ногами, какъ будто земля разверзлась подъ ними, эту глубокую ложбину. Прямо подо мною, на глубин двухъ тысячъ футовъ, змился, — какъ тонкія паутины, развеваемыя втромъ въ конц лта,— серебристый потокъ, который низвергаясь изъ прекраснаго ледника Тринтскаго, прихотливо извивается вдоль всей долины, раскалываетъ гору отъ вершины до основанія и впадаетъ, за нею въ Рону, между Веррери и Верисиеіо.

Нсколько домиковъ съ срыми кровлями, разсянныхъ по его берегамъ, походили на большихъ неуклюжихъ пауковъ, медленно ползающихъ по долин. Изъ противоположнаго конца этой разбросанной деревни выходили, едва замтныя невооруженному глазу, дв дороги къ Шамуни: одна черезъ Черную-Голову, другая, по которой намъ надобно было итти, черезъ Коль-де-Бальмъ.

Мы сошли въ долину. Проводникъ посовтовалъ мн остановиться для отдыха въ маленькой избушк, которая будучи потеряна деревнею на краю дороги, присвоила себ пышное названіе трактира.

Надобно, говорилъ онъ, непремнно здсь отдохнуть и собраться съ силами на остальныя дв трети пути, потому что дале по всей этой дорог есть одинъ только домъ, и то въ трехъ миляхъ отсюда, въ самомъ ущельи Коль-де-Бальма. Изъ всего этого я понялъ только то, что ему хочется выпить.

Съ насъ взяли цну настоящаго Бордосскаго за бутылку кислаго вина первой выдлки, которымъ Парижанинъ погнушался бы приправить свой саладъ, но мой Валанецъ выпилъ его до послдней капли съ видимымъ наслажденіемъ. Ксчастію, я нашелъ тамъ то, что везд можно найти во всей Швейцаріи — чашку превосходнаго молока, въ которую я влилъ нсколько капель киршвассеру: завтракъ, конечно, слишкомъ убогійй для человка, которому оставалось еще пройти шесть миль. Проводникъ, замтивъ мое печальное расположеніе духа и угадавъ его причину но горестной мин, съ какою я обмакивалъ въ эту окисленную смсь корку хлба черстваго и чернаго какъ пемза, сказалъ мн въ утшеніе, что въ трактир Коль-до-Бальма мы найдемъ кой-что получше: Еслибъ его слова да Богу въ уши! подумалъ я, и мы пошли дале.

Черезъ полчаса мы вошли въ сосновый лсъ, тотъ самый, въ которомъ эта дорога исчезала, когда я смотрлъ на нее съ горы. Проводникъ не обманулъ меня, отсюда начинались настоящія трудности, но такъ какъ въ послдствіи мн часто придется говорить объ утомительныхъ и опасныхъ переходахъ, то объ этомъ лс я упоминаю только для счета. Оттуда мы начали пробираться по крутому косогору Коля, вдоль пропасти въ пять или шесть сотъ футовъ глубиною, за которою возвышалась гора съ отвсными ребрами, называемая здшними жителями Ильерскою Иглою. Съ 1831 года эта гора пріобрла печальную знаменитость смертельнымъ паденіемъ одного Англичанина, который хотлъ взобраться на ея вершину.

Проводникъ показалъ мн на двухъ третяхъ высоты ея то мсто, откуда оборвался несчастный: ужасное пространство, которое онъ долженъ былъ прокатиться со скалы на скалу, какъ одушевленная лавина, и глубина пропасти, гд остановился безобразный, истерзанный его трупъ, который во-все не похожъ былъ на человческій.

Подобныя исторійки, сами по себ непріятныя, еще непріятне когда ихъ разсказываютъ вамъ на томъ самомъ мст, гд случилось несчастіе, для путешественника, какой-бы флегматикъ онъ ни былъ, совсемъ неободрительно слышать, что тамъ, гд онъ ставитъ свою ногу, поскользнулся другой и убился. Но проводники вообще не скупы на такіе разсказы, которыми они даютъ косвенный совтъ путешественнику не отваживаться лазить по горамъ безъ нихъ.

Однакожъ тамъ, гд Англичанинъ оборвался, горный пастухъ впереди своего стада козъ бгалъ такъ прытко, какъ по ровному мсту, перепрыгивая съ одной скалы на другую и сдвигая каждымъ скачкомъ какой нибудь камень, который, падая, увлекалъ за собою другіе камни, эти — отдляли отъ горы маленькія скалы, которыя, въ свою очередь, выворачивали большія, наконецъ вся эта каменная лавина скатывалась съ ускоренною быстротою по крутому боку горы, Производя шумъ подобный паденію града на кровлю, потомъ все утихало на минуту и вдругъ раздавался глухой звукъ глыбы, низринувшейся въ ручей, который течетъ въ глубин оврага съ отвсными боками, раздляющаго об горы. Такимъ образомъ онъ сопровождалъ насъ по противуположному скату на пространств полумили съ возрастающею скоростію бга и ловкостію скачковъ, повидимому для того только, чтобы продлить удовольствіе, которое, какъ онъ врно замтилъ, доставляли мн его искуство и отважность природнаго горца.

Воздухъ все свжлъ по мр того, какъ мы поднимались въ гору. На высот семи тысячь футовъ надъ поверхностію моря, широкія пятна снгу, тамъ и сямъ разбросанныя, возвстили намъ близость ледяной полосы, гд онъ уже не таетъ. Сосны и буки остались за нами въ Маньянскомъ лсу, а здсь все прозябеніе ограничивалось одною травою. Время отъ времени дулъ холодной втеръ, отъ котораго чуть не замерзали капли пота на моемъ лиц, во черезъ минуту он снова выступали отъ усталости. И потому, велика была моя радость, когда проводникъ сказалъ мн, что скоро будетъ виднъ Коль-де-Бальмской трактиръ, И въ самомъ дл, черезъ нсколько минутъ, посереди выемки горы, отдляющей долину Шамуни отъ Тринтской, начала рисоваться на голубомъ неб красная крыша этого благодатнаго дома, потомъ, по мр того какъ мы приближались, выказывались, какъ будто выходя изъ земли, его блыя стны, двери, крыльцо и рыжая собака, которая, только что завидла насъ, привтливо побжала къ намъ на встрчу съ блестящими глазами и махая хвостомъ какъ будто приглашая насъ зайти къ ея хозяину.

— Спасибо, добрая собака, спасибо, спасибо, мы — къ вамъ.

Я чувствовалъ такую потребность въ отдых, что бросился въ трактиръ, не взглянувъ даже на знаменитую долину Шамуни, которая здсь отъ самаго порога представляется взору во всей своей длин и красот.

Когда голодъ и холодъ,— эти два страшныя врага путешественника, — успокоились нсколько, любопытство опять взяло верхъ надъ ними. Зажмуривъ глаза, я приказалъ вести себя на такое мсто, откуда можно однимъ взглядомъ обнять всю двойную цпь Альповъ. Черезъ нсколько минутъ меня остановили на одной возвышенности, около которой ни что не ограничивало зрнія на всемъ пространств. Тогда я раскрылъ глаза, и передо мною какъ будто поднялась занавсъ сцены, обставленной великолпнйшею декораціею. Первымъ моимъ ощущеніемъ было удовольствіе, смшанное съ какимъ-то страхомъ, отъ котораго я не могъ освободиться, видя себя столь малымъ и не замтнымъ посереди такихъ колоссальныхъ предметовъ. Въ этой безмрной панорам снжныя вершины, господствующія надъ долинами, покрытыми пышнымъ прозябеніемъ, походили на лтній дворецъ какого нибудь зимняго божества.

Въ самомъ дл, все пространство, какое могло обнять зрніе, представляло одни лишь дикіе, обнаженные пики, съ которыхъ спускались, какъ шлейфы, блестящія волнистыя складки ледянаго моря. Турская Игла, Игла Зеленая и Исполинскій Пикъ въ запуски стремились къ небу, какъ-бы споря между собою, кто скоре его достигнетъ, а Ледники Аржантьерскій, Боссовъ и Таконё, спускаясь въ долины, казалось, хотли превзойти другъ друга грозною наружностью. Дале горизонтъ заслоняется братомъ Чимборасо и Иммалая, царемъ Европейскихъ горъ, Монъ-Бланомъ, — этою послднею ступенью земли приближающею человка къ небу, онъ лежитъ тамъ какъ блый медвдь на льдинахъ Ледовитаго Моря, и кажется отсюда послднею вершиной этой цпи Альповъ, которая однакожъ продолжается за нимъ къ Пиринеямъ.

Я пробылъ на мст цлый часъ погруженный въ созерцаніи этой картины, и не замчая что въ воздух было четыре градуса холода.

Между тмъ мой проводникъ, который видлъ это великолпное зрлище разъ сто, бгалъ на четверенькахъ въ запуски съ собакою, чтобъ согрться, и заставлялъ ее лаять, дергая на хвостъ.

Вдругъ онъ всталъ и подбжалъ ко мн съ новою мыслію, которая внезапно блеснула въ его ум.

— Если вамъ угодно, сударь, сказалъ онъ голосомъ, явно обнаруживающимъ намреніе удвоить заработную плату раздленіемъ своего труда на два дня, — если вамъ угодно здсь ночевать, то вы найдете въ трактир хорошій ужинъ и знатную постель.

О, простая душа! еслибъ онъ оставилъ меня въ поко, то ужъ конечно я бы долженъ быль покориться этому ужину и этой постели, и одинъ Богъ вдаетъ, какъ бы я лъ и спалъ.

Я всталъ въ страшномъ испуг отъ угрожавшей мн опасности.

— Нтъ, нтъ, сказалъ я, пойдемъ.

— Но мы вдь только на половин дороги между Мартиньи и Шамуни.

— Я не усталъ.

— Но ужъ четыре часа.

— Половина четвертаго.

— Но впереди еще пять миль, а черезъ три часа уже стемнетъ.

— Послднія дв мили дойдемъ ночью.

— Но вы потеряете много ландшафтовъ.

— За то выиграю хорошій ужинъ и хорошую постель. Ну же, въ дорогу.

Проводникъ, истощивъ вс лучшія свои доказательства, не разсудилъ за благо возражать боле и вздыхая приготовился въ путь. Мы отправились дальше.

Вс предметы, виднные мною на пути, докол темнота не скрыла ихъ, составляли одн лишь подробности великой картины, которыхъ общій видъ сдлалъ на меня столь сильное впечатлніе, — дивныя подробности для зрителя, но какъ думаю, утомительныя для читателя. Ктомужъ, въ план моихъ ‘Впечатлній’ — если только къ нихъ есть какой нибудь планъ, предположено гораздо боле заниматься людьми нежели мстностями.

Къ Шамуни мы прибыли уже поздно ночью, пройдя девять милъ, которыя безъ преувеличенія равняются двнадцати или четырнадцати французскихъ лье. Славный переходъ!

И потому прежде всего я исправилъ три дла, которыми рекомендую заняться тотчасъ по прибытіи сюда всмъ путешествующимъ по этой дорог:

Во первыхъ, — взять ванну,

Во вторыхъ, — поужинать,

Въ третьихъ — отослать по адрессу записку съ приглашеніемъ на завтрашній обдъ, съ слдующею надписью:

Господину Якову Бальма, по прозванію Монъ-Блану.

Потомъ я легъ въ постель.

Теперь, лежа, я вамъ скажу въ двухъ словахъ, кто таковъ Яковъ Бальма, по прозванію Монъ-Бланъ, если только его знаменитость еще не достигла до васъ.

Это Христофоръ Коломбъ Шамуни.

ЯКОВЪ БАЛЬМА, ПО ПРОЗВАНІЮ МОНЪ-БЛАНЪ.

Есть дв вещи которыхъ не можетъ миновать путешествующій въ Шамуни: это Флечерскій крестъ и ледяное море. Оба эти чуда лежать другъ противъ друга, на право и на лво отъ Шамуни. Къ каждому изъ нихъ надобно взбираться по хребту одной изъ двухъ цпей горъ, между которыми лежитъ деревня, и оттуда взоръ обнимаетъ всю долину съ высоты около четырехъ тысячь пятисотъ футовъ.

Ледяное море, которому источникомъ служитъ снжная вершина Монъ-Блана, идетъ между Шармозскою Иглою и Пикомъ Великана до самой середины долины, и тамъ, подобно огромному змю, наполнивъ своими извилинами весь промежутокъ, раздляющій эти дв горы, оно растворяетъ свою зеленоватую пасть и извергаетъ изъ нее съ шумомъ и клокотомъ мерзлый потокъ Авейронскій. Изъ этого видно, что путь къ нему ведетъ по самымъ ребрамъ Монъ-Блана, котораго безмрную колоссальность тогда уже нельзя обнять взоромъ, потому самому, что вы его коснулись.

Флечерскій крестъ, на противъ, находится на скат цни горъ, противоположной Монъ-Блану. Оттого, по мр какъ подымаетесь на эту гору, вамъ кажется, хотя усталость и доказываетъ противное, что сами не двигаетесь съ мста а противулежащій исполинъ постепенно склоняется передъ вами съ покорною услужливостію слона, которому вожатый велитъ лечь на землю, чтобы зритель могъ удобне разсмотрть его. Наконецъ, достигнувъ площадки, на которой стоить крестъ, вы видите передъ собою такъ явственно, какъ будто-бы только во ста шагахъ, вс очерки льдинъ, снговъ, скалъ и лсовъ, перемшанныхъ въ такомъ фантастическомъ безпорядк, какой только можетъ произвесть своенравная и непостоянная природа горной страны.

Путешественники, обыкновенно, начинаютъ съ Флечерскаго креста, — такъ покрайней мр сказалъ мн проводникъ, присланный синдикомъ. Здсь замчу, что въ Шамуни проводники подвдомственны синдикату, который устанавливаетъ и наблюдаетъ между ними очередь въ исправленіи ихъ ремесла, — и черезъ это никто изъ нихъ не можетъ обогатиться въ ущербъ своимъ товарищамъ посредствомъ интригъ. Такъ какъ я не чувствовалъ особеннаго влеченія къ ледяному морю, то и отложилъ до другаго дня посщеніе, которое намревался ему сдлать, а теперь отправился съ проводникомъ къ Флечерскому кресту.

Дорога къ нему довольно удобна, конечно, тамъ и сямъ встрчаются крутизны, отвсныя пропасти, скаты, но хотя я и не изъ самыхъ ловкихъ горцевъ, какъ увидите въ надлежащемъ времени и мст, однакожъ, на этотъ разъ отличился, что же касается до разстоянія, то оно показалось мн прогулкою всравненіи съ послдними переходами. Черезъ три часа ходьбы мы достигли площадки. Оттуда открылась съ-лица та же картина, которую вчера я видлъ въ профил на пути къ Коль-де-Бальму, но теперь эта гора сама служила для зрнія пунктомъ, отъ котораго вся эта обширная панорама постепенно расширяется во вс стороны.

Я уже говорилъ, какъ трудно въ горахъ составлять себ точное понятіе о разстояніяхъ по глазомру, и въ какіе оптическіе обманы вводятъ огромные размры обозрваемыхъ предметовъ. Вотъ еще примръ. Отъ Флечерскаго креста мы ясно видли въ ущельи Коль-де-Бальма блый домикъ съ красною кровлею, до котораго, какъ намъ казалось, можно было дойти въ одинъ часъ, между тмъ какъ онъ удаленъ былъ отъ насъ безъ малаго на четыре мили, разстояніе, на которомъ въ нашихъ равнинахъ простой глазъ не могъ бы даже его замтить. Начиная обзоръ вершинъ, которыя открываются передъ вами, прежде всего вы останавливаетесь на Турской Игл и Турскомъ ледник. Эта Игла возвышается на семь или восемь тысячь футовъ надъ поверхностію моря.

Вслдъ за ними открываются Аржантьерскій ледникъ и Игла того же имени, черная и острая, достигающая вышины двнадцати тысячь девяноста футовъ, дале — Зеленая Игла, которой снжная вершина походитъ на того великана, восптаго въ баллад, который останавливаетъ орловъ на полет и сталкивается челомъ съ тучами. Она превышаетъ на шестьсотъ футовъ Иглу Аржантьсрскую.

За нею, прямо противъ васъ, отъ подошвы красноватой Иглы Дрю, омывая ребра Монтанвера разстилается обширнымъ ковромъ, ледяное море, котораго оцепенлые валы, едва видимые съ этой высоты, превращаются въ маленькіе горы, когда на нихъ взглянете снизу.

Дале, выказываются одна изъ-за-другой пять Иглъ, Шармозская, Гренонская, Южная, Блетьерская и Проклятая-Гора. Изъ нихъ меньшая въ девять тысячь футовъ вышиною.

Наконецъ высится маковка Монъ-Блана, вышиною: по изчисленію Андрея де-Ги, въ четырнадцать тысячь восемьсотъ девяносто два фута, по Траллю — въ четырнадцать тысячь семсотъ девяносто три, а по Соссюру — въ четырнадцать тысячь шестсотъ семдесять два фута, ледники Боссовской и Гаконейской спускаются съ нея въ самую долину.

Смотря на эту семью великановъ съ сдыми головами, прежде всего предлагаешь себ слдующій вопросъ.

Вершины этихъ горъ всегда ли покрыты были снгомъ, какъ нынче?

Постараемся отвчать.

Дв теоріи оспориваютъ другъ у друга образованіе земнаго шара: нептуническая и волканическая.

Вс геологическія изслдованія направлены къ тому чтобы, доказать, что различные слои земли образовались отъ осадки ея въ первобытномъ разкаленномъ состояніи. Ученые изслдователи находили окристалованныя вещества на высочайшихъ горахъ и въ глубочайшихъ шахтахъ. Но окристалованіе не можетъ произойти безъ жидкости. Съ другой стороны, отпечатки растеній и животныхъ, оставшіеся на самыхъ твердыхъ камняхъ, неоспоримо доказываютъ, что эти камни были прежде, если и не совсмъ жидки, то до такой степени размягчены, что могли сохранить на себ слдъ чуждаго имъ тла. Наконецъ дознано, что везд, гд насильственные перевороты не произвели мстнаго безпорядка, различные землянистые вещества расположены слоями, горизонтально и паралельно одни надъ другими, и это обстоятельство подтверждаетъ до очевидности сказанное нами выше. Теперь второй вопросъ: этотъ жидкій растворъ произведенъ сильнымъ ли жаромъ или первобытною жидкостью, волканической системой или системою нептунической, центральнымъ огнемъ или всемірнымъ океаномъ? Гуттонъ ли ошибается или Вернеръ въ заблужденіи?

Такъ какъ каждая теорія можетъ выставить противъ своей противницы множество доводовъ, заготовленныхъ ихъ творцами, то новйшіе геологи, затрудняясь въ выбор которой-нибудь изъ двухъ, предпочли заняться наблюденіемъ однихъ фактовъ и непосредственными изъ нихъ выводами, а эти факты и выводы доказываютъ, что нкогда вся земля была или распущена въ вод въ первобытномъ состояніи или покрыта ею посл осадки. Известковыя горы въ Дарбшэйр и Кравенскія въ Іоркшейр содержатъ въ себ, на высот двухъ тысячъ футовъ надъ поверхностью моря, ископаемыя останки животныхъ, растеній и рыбьихъ чешуй. Возвышеннйшія части Пиринеевъ покрыты известковыми скалами, на которыхъ видны отпечатки морскихъ животныхъ. Самый известнякъ, который не могъ сохранить въ себ этихъ слдовъ, будучи распущенъ въ кислот, издаетъ запахъ мертвечины, вроятно, происходящій отъ оставшихся въ немъ животныхъ и растительныхъ частицъ. На высот семи тысячь футовъ, въ трехъ миляхъ надъ кровлями домовъ Штехельберга, выше Ротунской долины, нынче покрытой ледниками, находятъ въ обломк горы, обрушившейся въ мст, называемомъ Кригсматтенъ, прекрасныя окаменлости аммонитовъ. Подобныя же окаменлости есть и въ Потерянной-Гор на высот боле десяти тысячь пятисотъ футовъ надъ поверхностью моря, наконецъ, Гумбольдъ открылъ ихъ на Андахъ, на высот четырнадцати тысячь футовъ.

Библейскія сказанія совершенно согласуются съ изысканіями науки. Моисей говоритъ о потоп, и Кювье доказываетъ справедливость этого сказанія, ученый, черезъ три тысячи лтъ убдился въ немъ геологическими началами.

‘Spiritus Dci ferabtur super aquas.’ ‘Духъ Божій носился поверхъ воды.’ Начнемъ съ этаго:

Вся земля была покрыта водою.

Вода, какъ нынче земля, сдерживала на себ слой окружающей насъ атмосферы въ шестнадцать миль толщиною. Вскор, дйствіемъ внутренняго огня, или лучей солнца, вода, потопившая землю, стала испаряться.

Тогда выникли изъ нея возвышеннйшія точки земныя: Чимборасо, Иммалай и Монъ-Бланъ образовались какъ маленькіе острова на поверхности всемірнаго океана. Соприкосновеніе съ воздухомъ, теплотою и свтомъ оплодотворило ихъ, а какъ тогдашній воздухъ, вроятно, былъ такой же какъ и нынче, то на этихъ островахъ и должны были произойти растенія, деревья и животныя.

По одной изъ причинъ, выше означенныхъ нами, а быть можетъ и по обимъ вмст, воды постепенно сбывали, обнаруживая на своей поверхности не только вершины горъ, но и бока ихъ. По мр того какъ слой воздуха, оплодотворившій первую землю, опускался по поверхности убывающей воды, вершины горъ окружались атмосферою боле тонкою и холодною, которая заставила людей сойти ниже въ теплйшіе климаты. Тогда первобытныя земли, которыя при праддахъ ихъ были покрыты цвтами и травами, стали безплодны, сухи и покрылись разслинами, воды небесныя соединившись съ водами земными, которыя безпрерывно понижались, увлекая съ собою слой растительной почвы, и первозданный гранитъ обнажился во всей своей жесткости и безплодіи. Потомъ наступило время, когда люди съ удивленіемъ увидли снгъ на вершинахъ, нкогда бывшихъ ихъ колыбелью. Наконецъ, когда вода сошла и съ самыхъ глубокихъ долинъ, вершины горъ достигли самыхъ верхнихъ слоевъ воздуха, которые по своей рдкости и легкости возносятся надъ всми воздухообразными жидкостями, и временные снга сдлались вчными, а ледъ, овладвая землями покинутыми водою, спустился побдителемъ съ горы въ долину, угрожая поглотить и ее.

Впрочемъ и здсь, какъ везд, народное преданіе, съ своей замысловатой простотою, согласуется съ изслдованіями науки. Послушайте крестьянина Фурки, и онъ разскажетъ вамъ, что черезъ эту гору всегда переходитъ странствующій Жидъ на пути изъ Италіи во Францію: въ первомъ переход онъ нашелъ ее покрытою жатвами, во второй соснами, а въ третій снгомъ.

Налюбовавшись до-сыта этою огромною картиной, мы спустились къ Шамуни. Почти на половин дороги я замтилъ, что потерялъ свои часы, и хотлъ-было воротиться за ними, по проводникъ ршительно объявилъ мн, что это его дло, и что въ долин ничто не можетъ потеряться. Въ ожиданіи его возвращенія, я умстился на площадк, откуда видъ былъ почти такъ же хорошъ какъ и отъ Флечерскаго креста. Черезъ полчаса онъ вышелъ съ радостнымъ и торжественнымъ лицемъ изъ сосноваго лса, черезъ который мы проходили, и издали махалъ мн найденными часами: безъ сомннія находка обрадовала его больше, чмъ меня самаго. Я предложилъ ему денежное награжденіе, но онъ отказался. Этою задержкою мы потеряли около сорока минуть и оттого возвратились въ деревню уже въ исход четвертаго. Подходя къ трактиру, я увидлъ на лавк, поставленной у воротъ, старика около семидесяти лтъ, который, по знаку, сдланному ему трактирнымъ слугою, съ которымъ онъ разговаривалъ, всталъ и пошелъ къ намъ на встрчу. Я догадался, что это мой гость и пошелъ къ нему протягивая руку.

Я не ошибся: это былъ Яковъ Бальма, тотъ самый неустрашимый проводникъ, который, посереди тысячи опасностей, первый достигъ самой возвышенной точки Монъ-Блана и проложилъ туда путь Соссюру. Мужество предшествовало наук.

Я поблагодарилъ его за честь, которую онъ мн сдлалъ принявъ мое приглашеніе. Добрый человкъ подумалъ, что я надъ нимъ насмхаюсь, нисколько не подозрвая, что онъ для меня существо столь же необыкновенное какъ и Коломбъ, открывшій неизвстный міръ, или какъ Васко, открывшій міръ потерянный.

Я пригласилъ и моего проводника отобдать съ своимъ деканомъ, на что онъ согласился такъ же просто, какъ отказался отъ предложенной ему награды за отысканіе часовъ. Мы сли за столъ, я самъ назначилъ блюда и гости мои, казалось, были довольны ими.

За дессертомъ я склонилъ разговоръ на подвиги Бальмы. Старикъ, которому Монмельское вино придало веселости и развязало языкъ, очень расположенъ былъ поболтать о своихъ дяніяхъ. Впрочемъ сохраненное имъ прозваніе Монъ-Блана показываетъ, что онъ гордится воспоминаніями, на которыя я наводилъ его.

Онъ нисколько не отговаривался, когда я попросилъ его разсказать подробности совершеннаго имъ опаснаго предпріятія. Только онъ протянулъ мн стаканъ, который я тотчасъ наполнилъ вмст со стаканомъ проводника.

— Съ вашего позволенія, честной господинъ, сказалъ онъ мн вставая.

— За ваше здоровье, Бальма.

Мы чокнулись.

— Ей Богу, сказалъ онъ садясь, вы славный малый!

Потомъ онъ осушилъ стаканъ, щелкнулъ языкомъ, мигнулъ глазомъ и опрокинулся на спинку своихъ креселъ, стараясь собраться съ мыслями, которыя отъ послдняго стакана, вроятно, не сдлались ясне.

Съ своей стороны проводникъ тоже сдлалъ вс нужныя приготовленія, чтобы слушать какъ можно удобне его повствованіе, которое, вроятно, онъ ужъ не разъ слыхивалъ. Онъ сдлалъ полуоборотъ съ своимъ кресломъ, такъ что ноги его пришлись у огня, локоть на стол, а голова на правой рук. Между тмъ я взялъ свою памятную книжку и карандашъ и изготовился писать. Слдственно, я предлагаю читателямъ простый и не прикрашенный разсказъ самаго Бальмы:

— Гмъ! Это было, въ 1786 году, тогда мн стукнуло двадцать пять лтъ, прибавьте къ нимъ сколько я до-сихъ-поръ прожилъ, и выйдетъ мн теперь, каковъ я ни есть, — добрыхъ семдесятъ два года.

И то сказать, молодецъ я былъ въ то времечко! Никогда не зналъ усталости, въ желудк сварилъ бы самаго чорта. Я могъ проходить ничего не вши, три дня сряду, что со мною разъ и случилось какъ я заблудился въ Бю. Только бралъ въ ротъ горстку снгу, и все тутъ. Часто, поглядывая искоса на Монъ-Бланъ, я говаривалъ про себя: Погоди, дружокъ! какъ ни вертись, а я все таки осдлаю тебя когда-нибудь верхомъ. Быть по моему…

Вотъ, это и вгнздилось въ моей голов: не выходитъ ни днемъ ни ночью! Днемъ я ходилъ на Бреванъ, откуда Монъ-Бланъ виднехонекъ, какъ вы теперь передо мною, и по цлымъ часамъ искалъ туда дороги.

Нтъ дороги: ‘— Когда нтъ ее, думалъ я про себя, такъ я и самъ проложу, а все таки взойду!’

По ночамъ и того хуже: только зажмурюсь, такъ и начнетъ мерещиться, что лзу на гору. Сначала будто все иду знатною, царскою дорогою, и говорю самъ себ: Этакой ты, братъ, простофиля, что поврилъ людскимъ толкамъ! чего легче взобраться на Монъ-Бланъ! Ладно. Но вотъ, чмъ дальше, тмъ дорога становится уже и уже, — примрно, сказать такая какъ Флечерская, — я все иду. Наконецъ и слдъ дороги пропалъ. Гляжу, — мсто незнакомое: съ роду не бывалъ. Ай!… земля дрожитъ, ноги уходятъ въ нее по колно. Валяй! думаю, бьюсь изо всей мочи, чуть живота не надорву!…. Этакая вдь блажь лзетъ въ голову, во сн!— Ладно. Сначала кой-какъ еще пробиваюсь, но ужъ дальше такъ стало круто, что пришлось ползти на четверенькахъ: плохо! Дальше — еще хуже. Цпляюсь ногами за острые уступы, — чувствую что они шатаются какъ зубы, готовые выпасть изъ челюсти, потъ такъ и льетъ съ меня ручьемъ, грудь сдавило, словно домовой налегъ. Нтъ нужды! впередъ на пропалую! лзу какъ ящерица по стн: земля рушится подъ ногами…. мн что до того! я смотрлъ только вверхъ, одно имлъ въ ум: взобраться туда во что бы то ни стало. Но ноги!. .. какъ ни крпки были, а пришлось такъ, что и согнуть ихъ стало не въ мочь. Я вывернулъ себ ногти, цпляясь за скалы, чувствовалъ что еще секунда, и я упаду, тутъ я сказалъ самъ себ: Яковъ Бальма, дружокъ ты мой, если ты не поймаешь. вонъ ту вточку, что надъ твоею головою, поминай какъ тебя звали. Проклятая втка! я уже дотрогивался до нее концами пальцевъ, ободралъ себ вс колни какъ трубочистъ! Уфъ! вотъ, ужъ хватаюсь за нее! Прости господи, во гробь лягу, не забуду той ночи! Жена разбудила меня сильнымъ ударомъ кулака! Вообразите же, я уцпился ей за ухо и тянулъ словно кусокъ ластику! Тогда я сказалъ самъ себ: Яковъ Бальма, теперь надобно теб свалить съ плечъ эту гору, вскочилъ съ постели и сталъ одваться.— Куда ты? спросила жена.— Искать хрусталю, отвчалъ я: изволите видть, не хотлъ ей разсказывать, что у меня было на ум, ты не безпокойся, продолжалъ я, когда не ворочусь сего дня ввечеру, въ девять часовъ, то видно переночую въ горахъ. Я взялъ крпкую палку, хорошо окованную желзомъ, вдвое толще и длинне обыкновенной, налилъ водки въ флягу, положилъ въ карманъ краюху хлба, — и маршъ!

Я уже разъ пытался взобраться со стороны ледянаго моря, по Проклятая-Гора загородила дорогу, потомъ думалъ-было пройти на Монъ-Бланъ черезъ Гутерскую Иглу, но оттуда къ Куполу дорога ведетъ черезъ хребтосину въ четверть мили длиною и отъ одного до двухъ футовъ ширины, а внизу тысячу восомсотъ футовъ глубины.— Спасибо!

Вотъ на этотъ разъ я задумалъ приступить съ другой стороны: со стороны Береговой горы. Черезъ три часа я уже добрался до Боссонскаго ледника и перешелъ его, да не въ томъ важность. Оттуда шелъ еще четыре часа, и дошелъ до Великихъ-Лошаковъ, ну ужъ это что нибудь да значило! Я заработалъ завтракъ, хлбнулъ водки и заломилъ корку хлба. Дло! Въ ту пору, о которой я рчь веду, на Великихъ-Лошакахъ еще не было площадки, какая нынче, и оттого, смю васъ уврить, тамъ было по такъ то ловко: а еще я и не зналъ, найду ли выше мсто, гд переночевать. Искалъ на право и на лво, ничего не нашелъ, я пустился дальше — на волю Божью.

Черезъ два часа съ половиною я нашелъ хорошее мстечко, сухое и гладкое, камень выходилъ наружу изъ подъ снгу, шириною въ шесть или семь футовъ: только мн и надобно было, — не для того чтобы уснуть, а что ждать дня на сухомъ мст лучше чмъ въ снгу. Тогда было семь часовъ вечера, я опять выпилъ водки, закусилъ коркою и расположился на ночлегъ: изволите, видть постель была совсемъ готова, такъ, я мигомъ устроился.

Около девяти часовъ огромная тнь поднялась изъ долины, какъ густой паръ, и стала медленно наступать на меня. Въ половин десятаго она меня охватила, по вверху еще были видны послдніе лучи заходящаго солнца, которымъ знать не хотлось разставаться съ вершиною Мопъ-Блана. Я все смотрлъ на нихъ, покуда они не скрылись. Но вотъ и они изчезли, день отправился на покой. Передо мной былъ Шамуни, влв — огромная снжная равнина, которая тянется до Гутора {Goter, такъ называется потому, что солнце освщаетъ ее во время завтрака.}, а вправ почти подъ бокомъ, такъ что я рукой могъ достать, пропасть въ восемьсотъ футовъ глубиною. Я не хотлъ уснуть, чтобы не скатиться въ нее, слъ на мшокъ и сталъ топать ногами и бить въ ладоши, чтобы не вытянуло тепла изъ тла, скоро выкатилась блдная луна, окруженная густыми облаками, которыя къ одинадцати часамъ совсемъ заволокли ее. Вслдъ за тмъ, съ Гутерской Иглы спустился проклятой туманъ, который только что поравнялся со мною, началъ плевать мн въ лицо снгомъ. Я обвернулъ себ голову платкомъ и сказалъ ему: Ладно, ступай себ! То и дло слышенъ быль шумъ обваловъ, которые обрушиваясь грохотали по всмъ угламъ, словно громъ. Ледники трещали, и за каждымъ трескомъ гора надо мною такъ и тряслась, Я не чувствовалъ ни голоду, ни жажды, но голова ломилась отъ боли, которая начиналась отъ маковки и оканчивалась у бровей. Туманъ не проходилъ. Мое дыханіе замерзало на платк и снгъ смочилъ все платье: мн казалось будто бы я голъ, я сталъ еще скоре топать и бить руками и затянулъ псню, чтобы разогнать кучу глупыхъ мыслей, которыя такъ и лзли въ голову. Голосъ мой терялся по снгу, ни малйшее эхо не откликалось, все было мертво въ этой оледенлой природ, какъ-то дико и чудно отзывалась моя псня. Я замолкъ, мн стало страшно.

Въ два часа небо забллось на восток. Съ первымъ блескомъ зари я сталъ бодръ по прежнему. Солнце взошло, продираясь сквозь густыя облака, которыя окружали Монъ-Бланъ. Сначала я думалъ, что оно разгонитъ ихъ, но къ четыремъ часамъ облака еще больше сгустились и одолли солнце, я увидлъ, что въ тотъ день уже нечего и думать идти впередъ, а чтобы не потерять слда, сталъ знакомиться съ окрестностями и пробродилъ до самаго вечера по ледникамъ, отыскивая удобнйшіе проходы. Когда смерклось, опять поднялся туманъ и я сошелъ къ Птичьему-Клюву, гд застигла меня ночь. Я провелъ ее тамъ лучше вчерашней, не на льду, вздремнулъ немного, и проснулся продрогнувъ до костей. Давши жен слово вернуться черезъ три дня я отправился съ разсвтомъ въ свою долину. Платье на мн оттаяло не прежде какъ у Береговой деревни.

Я прошелъ черезъ нее, и не дальше какъ во ста шагахъ за послднимъ домомъ встртилъ Франсуа Пакара, Осипа Карье и Ивана Бурпи, вс трое проводники: они шли съ палками, сумами и въ полномъ дорожномъ плать. Я спросилъ, куда это они собрались, они отвчали: отыскивать кабрисовъ {Козленки.} которыхъ дали стеречь мальчишкамъ. Эти животные стоятъ не больше 10 копекъ штука, я смекнулъ, что они хотятъ меня обмануть и задумали взобраться на Монъ-Бланъ, — это мн казалось тмъ вроятне, что господинъ де-Соссюръ общалъ награду первому, кто на него взойдетъ. Я еще больше утвердился въ той мысли, когда Паккаръ сдлалъ мн одинъ или два вопроса о мст, гд бы провести ночь на Птичьемъ-Клюв. Я отвчалъ ему, что тамъ везд снгъ и что, по моему, ночевать на Птичьемъ-Клюв нтъ никакой возможности. Тутъ онъ перемигнулся съ своими товарищами, а я показалъ видъ, будто ничего не замчаю. Они отошли въ сторону, потолковали между собою и наконецъ предложили мн взойти на гору вмст съ ними, я согласился, но прежде хотлъ завернуть домой и успокоить жену, и такъ они пошли своей дорогой, а я вернулся въ свою хату, сказалъ жен чтобы она была спокойна, перемнилъ обувь и взялъ кой-что на дорогу. Въ одинадцать часовъ вечера я опять вышелъ не ложившись спать, и въ часъ нагналъ, товарищей у Птичьяго-Клюва, въ четырехъ миляхъ отъ того мста, гд я ночевалъ наканун, они спали какъ сурки, я ихъ разбудилъ и мы вс четверо отправились въ путь. Въ тотъ день мы перешли Таконейской ледникъ. добрались до Великихь-Лошаковъ, гд позавчера я провелъ такую знатную ночь, оттуда взяли вправо, а къ тремъ часамъ утра уже были на Гутерскомъ купол. На дорог, нсколько повыше Великихъ-Лошаковъ, одному изъ насъ, Паккару, сдлалось дурно, онъ остался тамъ и легъ на кафтан одного изъ нашихъ.

Съ вершины купола мы увидли на Гутерской Игл что-то черное, движущееся, чего мы не могли, однакожъ, разглядть, и оставались нсколько времени въ неизвстности, человкъ ли то, или коза.

— Мы подали голосъ и намъ отвчали, потомъ, какъ мы притихли на минуту, чтобы услышать второй откликъ, до насъ дошли вотъ эти слова:

— Эй! эй вы! обождите маленько, мы хотимъ идти съ вами!

Мы остановились. Между тмъ какъ поджидали ихъ, къ намъ подосплъ Паккаръ, который уже совсемъ оправился, а черезъ полчаса явились и т: то были Петръ Бальма и Марій Куте, они держали закладъ съ другими товарищами нашими, что прежде ихъ взойдутъ на Гутерской куполъ, и проиграли. Между тмъ, чтобы не терять напрасно времени, я пустился на поиски и прохалъ съ четверть мили верхомъ по тому гребню, который соединяетъ Гутерской куполъ съ вершиною Монъ-Блана: эта зда похожа была на штуку плясуна по канату, но для меня это ничего не значило, и я ужъ врно бы дохалъ до конца, еслибъ Красный-Рогъ не загородилъ мн дороги. Нечего длать! надобно было вернуться. На томъ мст, гд я оставилъ товарищей, нашелъ одну свою суму: они потеряли надежду взобраться на Монъ-Бланъ и пошли домой: Бальма, дескать, прытокъ, нагонитъ насъ, сказали они. Вотъ я одинъ одинехонекъ.— Съ минуту колебался, догонять ли ихъ или продолжать идти вверхъ. Послднее взяло, мн стало обидно, что меня они такъ покинули, ктомужъ какъ-то сдавалось, что на этотъ разъ удастся. Вотъ я махнулъ рукою, закинулъ суму за спину и пошелъ себ. Тогда было четыре часа по полудни.

Я перешелъ большую площадку и прибылъ къ Брицвайскому леднику, откуда увидлъ Кормайеръ и Аостскую долину, что въ Піемонт. Вершина Монъ-Блана укуталась въ туманъ, и я отложилъ прогулку на нее до другаго разу, не столько изъ опасенія заблудиться, сколько изъ увренности, что если взойду, то никто меня не увидитъ изъ долины и неповрятъ, что я тамъ былъ. Остатокъ дня я употребилъ на поискъ какого нибудь убжища, по черезъ часъ, ничего не находя и помня первую ночь, пустился поскоре домой. Тогда я еще не зналъ средства предохранять глаза зеленымъ зонтикомъ, который съ тхъ поръ всегда употребляю въ такихъ случаяхъ, оттого-то, какъ дошелъ до большой площадки, почувствовалъ въ вкахъ такую тяжесть, — снгъ такъ натрудилъ глаза, что все около меня слилось въ одну блую массу, посереди которой мелькали большія кровавыя пятна. Тутъ я слъ отдохнуть, закрылъ глаза и опустилъ голову на руки. Черезъ полчаса оправился, но уже наступила ночь и нельзя было мшкать, я всталъ и пустился въ дорогу.

Прошелъ я, такъ примрно, шаговъ съ двсти, какъ вдругъ ощупалъ палкою, что впереди нтъ льду: я стоялъ на краю большой разслины… знаешь, Пайо (имя моего проводника), та разслина, гд ихъ завалило троихъ, и откуда вытащили Марія Куте?

— Это что за исторія? спросилъ я.

— Я разскажу ее вамъ завтра, сказалъ Пайо.— Дальше, дядюшка, дальше, продолжалъ онъ, обращаясь къ Бальм, васъ слушаютъ.

Бальма продолжалъ,

— Ба! сказалъ я разслин, да мы знакомые. И точно, поутру мы перешли черезъ нее по льдяному мосту, покрытому снгомъ. Я началъ искать его, но темень такая стала, что ни зги не видать, а глаза дотого натрудилъ, что уже почти ничего не могъ разглядть, и такъ не мудрено, что я не нашелъ моста. На бду опять голову заломило какъ давича, не хотлось ни сть ни пить, а на желудк такъ и мутило. Нечего было длать, я ршился ждать дня на краю разслины, положилъ суму на снгъ, навязалъ на лице занавску изъ платка и приготовился какъ могъ провести такую же ночь какъ и въ прошлый разъ. Однакожъ, то мсто было около двухъ тысячь футовъ выше, и потому гораздо холоднй Великихъ-Лошаковъ. Заморосилъ мелкой и пронзительный снгъ и, не переставая ни на минуту, пронизывалъ меня до костей, я чувствовалъ во всемъ тл тяжесть, на сонъ сильно клонило, и въ голов гнздились мысли такія печальныя, какъ самая смерть, я понималъ какъ нельзя лучше, что эта тяжесть и позывъ на сонъ — не добрый знакъ, и что, еслибы я имлъ несчастіе хоть разъ сомкнуть глаза, легко могло статься, что не разкрылъ бы ихъ никогда. Съ того мста, гд я такъ сидлъ, въ десяти тысячахъ футовъ подо мною свтились огоньки въ Шамуни, тамъ, подумалъ я, теперь мои товарищи грются себ преспокойно у комельковъ или въ постели и, можетъ-быть, никто изъ нихъ не вспомнить обо мн! а если кто и вздумаетъ, такъ скажетъ, ворочая головни въ камин или закутываясь по уши въ одяло: Гд-то дуренъ Яшка шляется объ эту пору? Экой храбрецъ! Нтъ, я не храбрецъ, а таки Богъ далъ силы!— Однакожъ я не желзный, и тамъ чувствовалъ себя совсемъ не такъ какъ дома, вотъ что-съ! Въ короткіе промежутки безмолвія, каждую почти минуту прерываемаго паденіемъ снжныхъ обваловъ и трескомъ въ ледникахъ, мн слышался лай собаки изъ деревни Кормайера, до которой отъ того мста, гд я сидлъ, было не меньше полуторы мили: это меня развлекало.— Одинъ только этотъ звукъ доходилъ до меня съ земли. Но около полуночи проклятая собака замолкла, и опять стало кругомъ тихо какъ на кладбищ, я не считаю за звуки грохоту и треску ледниковъ и обваловъ, они какъ-то чужды человку, это стоны горы: они не только не ободряютъ его, но еще наводятъ ужасъ.

Около двухъ часовъ на горизонт показалась опять таже блая полоска, о которой я ужо говорилъ вамъ, какъ и въ первый разъ, вслдъ за нею взошло солнце, но такъ же какъ въ первый разъ Монъ-Бланъ нарядился въ парикъ, — что всегда съ нимъ бываетъ когда онъ не въ дух, и тогда ужъ не подступай къ нему.— Я зналъ его характеръ, смекнулъ, что плохо дло, и спустился въ долину. Эти дв неудачи опечалили меня, но не лишили мужества, потому что я былъ увренъ, что въ третью попытку буду счастливе. Шелъ я пять часовъ и въ восемь добрался до своей деревни. Дома все нашелъ благополучно. Жена дала мн сть, но мн больше хотлось спать, она хотла-было уложить меня въ хат, но я побоялся мухъ, заперся въ сарай, завалился въ сно и проспалъ двадцать четыре часа какъ убитый.

Посл того прошло три недли, а погода все не измнялась, но желаніе мое сдлать третью попытку не уменьшилось оттого ни на волосъ. Докторъ Паккаръ, родственникъ того проводника, о которомъ я давича вамъ разсказывалъ, хотлъ быть моимъ товарищемъ въ этотъ разъ, и мы условились отправиться вмст, въ первый ясный день. Вотъ8 августа 1786 года, стало разгуливаться, такъ что можно было отважиться въ походъ, Я пошелъ къ Паккару и сказалъ ему: Ну, докторъ, можно ли на васъ положиться? Не побоитесь-ли вы холоду, снгу, пропастей? Говорите безъ обиняковъ, какъ слдуетъ мужчин.— Я ничего не боюсь съ тобою, Бальма, отвчалъ Паккаръ.— Когда такъ, то теперь пришла пора въ дорогу.— Докторъ отвчалъ, что онъ готовъ, но когда онъ запиралъ за собою дверь, мн показалось какъ будто-бы его храбрость немножко опшила, потому что ключъ не выходилъ у него изъ замка: онъ вертлъ его, перевертывалъ, выдергивалъ.— Послушай, Бальма, сказалъ онъ наконецъ, не лучше ли намъ взять еще двухъ проводниковъ?— Какъ-бы да не такъ, отвчалъ я: я взойду на гору съ вами, вдвоемъ, или вы взберетесь на нее съ кмъ угодно, я хочу быть тамъ первымъ, а не вторымъ. Онъ подумалъ съ минуту, вынулъ ключъ, положилъ его въ кармамъ и пошелъ за мною машинально, повсивъ носъ. Минуту спустя онъ поднялъ голову и сказалъ.— Быть такъ, ввряюсь теб, Бальма, пойдемъ и да поможетъ намъ Богъ.— Потомъ онъ началъ пть, но сбивался съ такту. Знать гора плясала въ голов почтеннаго доктора.

Тутъ я взялъ его за руку и сказалъ: Это еще не все, надобно что-бы никто, кром нашихъ женъ, не провдалъ о нашемъ намреніи. Однакожъ мы должны были открытъ его еще третьей женщин, — торговк, у которой купили сиропу для сдобриванія имъ воды, потому что вино или водка — слишкомъ крпки на высотахъ. Врно она знала это, потому дломъ что смекнула, тогда мы перестали таиться, разсказали ей все и пригласили ее завтра въ девять часовъ утра, посмотрть на Гутерскій куполъ, на который мы предполагали взобраться къ тому времени, если ничто не помшаетъ намъ въ расчет.

Кончивъ свои длишки, мы простились съ женами и отправились въ путь въ исход пятаго часа по полудни: докторъ пошелъ по лвую, а я по правую сторону Арвы, — чтобы никто не догадался, куда мы идемъ, — и опять сошлись въ деревн Береговой. Въ тотъ же вечеръ мы добрались до вершины Берега, между ледниками Боссонскимъ и Таконейскимъ, и расположились тамъ на ночлегъ, я взялъ съ собою одяло и укрылъ имъ доктора, словно ребенка спеленалъ, — оттого ему спалось довольно хорошо, а я и безъ одяла спадъ безъ просыпа до половины втораго или около того. Въ два часа забллась на восток полоска и вскор взошло солнце — чистое, ясное, общающее чудесный день: я разбудилъ доктора и мы пошли.

Черезъ четверть часа мы вступили въ Таконейскій ледникъ. Посереди этого моря, этихъ огромныхъ разслинъ, которыхъ дна невидно, и ледяныхъ мостовъ, которые трещать подъ ногами, докторъ сначала пробирался какъ-бы не на своихъ ногахъ, но мало-по-малу и онъ прибодрился, видя какъ я шагаю, и мы вышли изъ ледника здравы и невредимы. Потомъ стали взбираться на Великихъ-Лощаковъ и тотчасъ перемахнули черезъ нихъ. Тамъ я показалъ доктору мсто, гд ночевалъ въ послдній разъ. Оцъ сдлалъ гримасу очень выразительную, помолчалъ минутъ съ десять, потомъ вдругъ остановился и сказалъ.— Какъ ты думаешь, Бальма, доберемся ли мы сего дня до верщшіы Монъ-Блана? Я смекнулъ, куда онъ заворачиваетъ, и началъ его ободрять шутя, но ничего не общая. Потомъ, часа съ два мы все поднимались въ гору, отъ самой площадки дулъ на насъ втеръ и все крпчалъ да крпчалъ, а когда мы стали на выступъ скалы, называемой Малымъ-Лошакомъ, сильный порывъ его сорвалъ шляпу съ головы доктора. Онъ выбранился, и я обернувшись увидлъ, что его шляпа улепетываетъ отъ насъ къ сторон Кормайера, а онъ смотритъ за нею вслдъ съ распростертыми руками.— О! теперь надньте по ней трауръ, докторъ, сказалъ я, мы уже съ нею не встртимся, она похала въ Піемонтъ, добрый путь! Втру видно понравились такія забавныя шутки: съ послднимъ моимъ словомъ онъ такъ на насъ дунулъ, что мы должны были припасть къ земл на брюхо, чтобы не отправиться вслдъ за шляпою. Съ десять минутъ мы не могли подняться на ноги, втеръ такъ и хлесталъ по гор и свистлъ надъ нашими головами, крутя снжные вихри величиною съ домъ. Докторъ пріунылъ, а я все это время думалъ о торговк, которая объ эту пору ужъ должна была смотрть на вершину Гутера, а насъ еще тамъ не было! это меня такъ понукало, что только стало маленько потише, я тотчасъ всталъ и пошелъ, докторъ никакъ не хотлъ разстаться съ землею и поползъ за мною на четверенькахъ. Такимъ образомъ мы дошли до одного выступа, откуда видна деревня, тамъ я вынулъ изъ кармана зрительную трубку и въ двнадцати тысячахъ футовъ подъ нами, г.ь глубин долины, усмотрлъ мою кумушку впереди толпы человкъ въ пятдесятъ, которые вырывали другъ у друга трубки и направляли ихъ на насъ. Наконецъ самолюбіе заставило и доктора подняться на ноги, и какъ только онъ всталъ, мы замтили, что насъ распознали изъ долины: его по широкому кафтану, меня по всегдашнему платью: намъ стали махать шляпами, я отвчалъ имъ тмъ же, за себя и за доктора, потому что его шляпа отпросилась въ безсрочный отпускъ.

Между тмъ Паккаръ истощилъ все свое мужество на подъемъ съ земли на ноги, и теперь ни одобренія нашихъ, ни мои увщанія, ничто не могло понудить его продолжать путь. Истощивъ все свое краснорчіе и убдившись что только теряю съ нимъ время, я сказалъ ему, чтобы онъ остался тутъ и старался поддерживать въ себ теплоту безпрерывнымъ движеніемъ, онъ слушалъ меня не понимая моихъ словъ, и отвчалъ да, да, чтобы только отвязаться отъ меня поскоре, — Я очень хорошо понималъ его страданія, потому что самъ весь окоченлъ отъ холоду. Я оставилъ ему флягу и отправился одинъ, сказавъ ему, что приду за нимъ. Да, да, отвчалъ онъ. Подтвердивъ ему еще разъ не сидть, а безпрестанно быть въ движеніи, я началъ взбираться. Не отошелъ я и тридцати шаговъ, какъ, обернувшись, увидлъ, что мой докторъ, вмсто того чтобы бгать и хлопать руками, преспокойно сидлъ на мст спиною къ втру, предосторожность хоть куда!

Съ этаго мста ужъ я не встрчалъ на пути большихъ затрудненій, только по мр того какъ я всходилъ, дыханіе становилось все трудне и трудне. Черезъ каждые десять шаговъ я долженъ былъ останавливаться, чтобы перевести духъ — словно чахоточной. Мн казалось, что легкія у меня пропали и что грудь совсемъ пуста, я сложилъ платокъ какъ галстукъ, повязалъ его на ротъ и сталъ дышать сквозь него, это меня нсколько облегчило, но холодъ прохватывалъ меня сильне и сильне. Эту четверть мили я шелъ цлый часъ, опустивъ голову, наконецъ, видя подъ собою какую то выпуклость, которой сроду не видывалъ, поднялъ глаза: я стоялъ на вершин Монъ-Блана.

Съ трепетомъ сталъ я осматриваться кругомъ: не ошибся ли я, и нтъ ли гд какой нибудь иглы или другой вершины, на которую я уже не могъ бы взойти, потому что совсемъ выбился изъ силъ, вс суставы въ ногахъ, казалось мн, держались только панталонами.— Но нтъ, нтъ, — я достигъ своей цли! Я стоялъ тамъ, гд еще не была нога человческая, куда еще не залеталъ орелъ, не забгала коза, я дошелъ туда одинъ, безъ всякой помощи кром собственной силы и воли, все, что меня окружало, казалось, принадлежало мн одному, я былъ царь Монъ-Блана, статуя этого неизмримаго пьедестала!

Тутъ я обернулся къ Шамуни, замахалъ шляпою на конц палки, и въ зрительную трубку разглядлъ, что и мн отвчаютъ такими же знаками. Мои подданные въ долин увидли меня. Вся деревня высыпала на площадь.

Прошла первая минута восторга, и я подумалъ о бдномъ доктор, сошелъ какъ могъ скоре, клича его по имени, но прошло четверть часа и никто не откликался. Въ испуг я сталъ спускаться еще скоре, и наконецъ увидлъ его издали свернутаго въ клубокъ, но сколко я ни кричалъ ему, онъ даже и не шевелился. Наконецъ я добрался до него: онъ сидлъ, уткнувъ голову между колнъ, весь скорчившись какъ кошка, когда она свернется муфтою. Я ударилъ его по плечу, онъ машинально поднялъ голову, я сказалъ ему, что былъ на вершин Монъ-Блана, это извстіе, казалось, не принесло ему особеннаго удовольствія потому что онъ отвчалъ мн вопросомъ: гд бы ему лечь и уснуть. Я отвчалъ, что онъ пришелъ сюда не спать, а взойти на вершину горы, и что онъ тамъ будетъ, потомъ поднялъ его, встряхнулъ, взялъ подъ руку и провелъ нсколько шаговъ. Онъ какъ будто-бы сталъ дурачкомъ: казалось ему все равно было идти сюда или туда, вверхъ или внизъ. Однакожъ движеніе мало по малу ускорило обращеніе его крови, тогда онъ спросилъ, нтъ ли у меня въ карман другой пары такихъ перчатокъ, какія у меня на рукахъ, это были рукавицы, которыя я нарочно сшилъ изъ заячьяго мху для походовъ въ горы. На ту пору я не далъ бы ихъ и брату родному: а доктору далъ одну рукавицу.

Въ начал седьмаго мы уже были на вершин Монъ-Блана, хотя солнце сіяло ослпительнымъ блескомъ, однакожъ небо казалось намъ темносиняго цвта и на немъ мелькало нсколько звздъ. Подъ нами видны были только ледъ, снгъ, скалы и голые пики. Огромная цпь горъ, простирающаяся черезъ весь Дофинъ и дале до Тироля, выставила передъ нами, какъ будто на смотръ, свои четыреста ледниковъ облитыхъ яркимъ блескомъ. Зелень кой-гд проглядывала на поверхности этого огромнаго пространства земли. Озера Женевское и Невшательское казались едва замтными голубыми точками. Влв простиралась гористая Швейцарія, какъ волнистый хребетъ барана, а за нею — низменная Швейцарія, которая разстилалась тамъ какъ богатый зеленый коверъ, справа былъ виднъ весь Піемонтъ и Ломбардія до самой Генуи, прямо — Италія. Паккаръ ничего этого не видлъ, и я ему все разсказывалъ. Тогда я уже не страдалъ: не чувствовалъ усталости и едва замчалъ стсненіе въ дыханіи, которое за часъ передъ тмъ чуть не заставило меня отказаться отъ предпріятія. Въ этотъ разъ мы пробыли на Монъ-Блан тридцать три минуты.

Было уже семь часовъ вечера, оставалось только два часа съ половиною свтлыхъ: такъ нечего было мшкать. Я взялъ Паккара подъ руку, въ послдній разъ махнулъ на долину шляпою и мы начали спускаться. Никакіе слды не указывали намъ пути, втеръ дулъ такой холодный, что снгъ подернулся ледяною корою, на которой видны были только ямки, пробитыя нашими палками. Паккаръ превратился въ слабаго, безпомощнаго ребенка, я велъ его подъ руку, гд можно было идти одному, и переносилъ на рукахъ черезъ опасныя мста. Мы перешли черезъ разслину уже въ сумеркахъ, а у подошвы большой площадки насъ застигла черная ночь. Паккаръ останавливался каждую минуту, ршительно объявляя, что не пойдетъ дальше, и каждую минуту я заставлялъ его идти впередъ, не убжденіемъ, — потому что онъ уже ничего не понималъ, — а силою. Въ одинадцать часовъ мы выбрались наконецъ изъ ледяныхъ сторонъ и ступили на твердую землю. Тамъ я позволилъ Паккару остановиться и хотлъ укутать его въ одяло, но замтивъ что онъ не владетъ руками спросилъ: не отморозилъ ли онъ ихъ, докторъ отвчалъ, что это статочное дло — потому что об руки какъ-будто у него совсмъ отнялись: Я стянулъ съ нихъ перчатки: он поблли и какъ-бы стали мертвы, да и у меня та рука, на которую я надлъ маленькую замшевую перчатку доктора вмсто своей рукавицы, совсемъ одервенла словно чужая, я сказалъ ему, что у насъ обоихъ отморожены руки, онъ принялъ это какъ нельзя равнодушне, и попросился только лечь и уснуть, сказавъ, чтобъ я потеръ ему снгомъ отмороженное мсто: за лекарствомъ не далеко было ходить.

Я началъ эту операцію съ него, а кончилъ на себ. Вскор кровь возвратилась въ наши руки, а съ нею и жаръ, да такой сильной, что словно каждую жилку кололи булавками. Тогда я закуталъ моего дитятку въ одяло и уложилъ подъ навсомъ скалы, потомъ закусили, выпили, прижались другъ къ другу какъ могли плотне, и — заснули.

На другой день въ шесть часовъ утра Паккаръ разбудилъ меня.— Странное дло, Бальма, сказалъ онъ, я слышу птицы поютъ, а ту вижу свта, врно я не могу открыть глазъ, — а замтьте, онъ таращилъ ихъ какъ филинъ, — я отвчалъ, что врно онъ вообразилъ себ такъ, и что онъ долженъ очень хорошо видть. Тогда онъ попросилъ подать ему не много снгу, растаялъ его въ пригоршн, подмшалъ немного водки, и началъ тереть себ вки. Посл этой операціи онъ не больше увидлъ какъ и прежде, — только на придачу почувствовалъ сильную боль въ глазахъ.

— Кажется я ослпъ, Бальма, сказалъ онъ.

— Кажись такъ, отвчалъ я’

— Какъ мн добраться до дому? продолжалъ онъ.

— Возмитесь за ремень моей сумы и идите за мною, вотъ и средство, отвчалъ я.

Такъ мы и пошли, спустились въ долину и добрались до Береговой.

Въ этой деревн я оставилъ доктора чтобы успокоить жену: онъ кой-какъ добрелся ощупью до своею дома, а я наконецъ пришелъ къ себ: тутъ только я себя увидлъ.

На мн человческаго лица не было: глаза — красны, лице — черное, губы — синія, каждый разъ какъ я смялся или звалъ, изъ моихъ щекь и губ брызгала кровь, видть я могъ только въ тни.

Черезъ четыре дни посл того я похалъ въ Женеву, сказать господину де-Соссюру, что мн удалось побывать на вершин Монъ-Блана, но ему ужъ сказали объ этомъ Англичане. Онъ тотчасъ пріхалъ въ Шамуни и мы отправились вмст съ нимъ на нашего великана, но погода такъ была нехороша, что мы не могли подняться выше Береговой горы, и не раньше какъ на слдующій годъ ему удалось выполнить свое великое предпріятіе.

— А докторъ Паккаръ, спросилъ я, онъ остался слпъ?

— Какъ бы да не слпъ! Онъ умеръ одинадцать мсяцевъ тому назадъ на осьмидесятомъ году и еще могъ читать безъ очковъ, только глаза у него были чертовски красны.

— Отъ похода на Монъ-Бланъ?

— О, совсемъ нтъ!

— Отъ чего жъ?

— А оттого, что онъ, мой голубчикъ, частенько поднималъ локоть… И съ этими словами Бальма поднялъ локоть и осушилъ третью свою бутылку.

ЛЕДЯНОЕ МОРЕ.

Мы условились съ Пайо отправиться На другой день въ десять часовъ утра, Потому что намъ предстояло не боле шести или семи миль пути, туда и обратно, и онъ пришелъ за мною въ условленный часъ, когда мы оканчивали завтракъ. Вчера онъ провожалъ Бальму, который былъ въ восторг отъ меня и общалъ еще разъ навстить меня сегодня ввечеру.

Но выход изъ деревни, Пайо остановился поговорить съ одною женщиною. Во ста шагахъ оттуда дорога раздлялась и мы остановились, не зная куда идти, между тмъ Пайо, замтивъ наше недоумніе, тотчасъ прибжалъ къ намъ и сказалъ въ извиненіе:

— Я, господа, заболтался съ Маріею.

— Кто эта Марія?

— Одна, изъ всхъ женщинъ на свт, которая побывала на Монъ-Блан.

— Какъ? эта женщина? И я обернулся посмотрть ее.

— Да, это хвать-баба, вотъ какъ было дло. Въ 1811 году жители Шамуни въ одно утро сказали: что за чортъ, мы все водимъ путешественниковъ на Монъ-Бланъ, а сами никогда не побываемъ тамъ? сходимъ братцы, и мы туда для своего удовольствія, сказано-сдлано, поршились въ первое воскресенье, какъ будетъ хорошая погода, собраться на площади всмъ, кто пожелаетъ быть въ нашемъ караван. Въ условленный часъ Яковъ Бальма, котораго мы избрали своимъ предводителемъ, нашелъ всю свою команду на мст. Всхъ насъ было семеро, считая и Бальму: Викторъ Террасъ, Михайла Террасъ, Марій Фрассеронъ, Эдуардъ Бальма, Яковъ и я. Мы уже готовы были выступить, какъ вдругъ, видимъ, къ немалому нашему удивленію, двухъ женщинъ, которыя торопились къ намъ, чтобы вмст идти на гору. Одна изъ нихъ, по имени, Афросинья Дюкрокъ, еще кормила семимсячнаго ребенка, и потому Бальма не захотлъ принять ее въ компанію, другая, — та самая, которую вы видли, Марія Парадисъ, тогда еще не была замужемъ. Яковъ Бальма подошелъ къ ней, взялъ ее за об руки, и пристально смотря ей въ глаза, сказалъ: — Ну, скажи мн, дитя мое, твердо-ли ты ршилась на это?— Твердо, отвчала она.— Знаешь, вдь намъ не надобно плаксъ.— Такъ я буду смяться во всю дорогу.— Этого я отъ тебя не требую, поточу что и я самъ, старый горный волкъ, не обяжусь смяться во всю дорогу, не теряй только головы и но робй, а когда теб сдлается дурно или устанешь, скажи мн, и ужъ хоть на моихъ плечахъ, а ты будешь тамъ, гд будутъ и вс другіе, согласна ли?— По рукамъ, отвчала Марія, подавая ему руку. Столковавшись съ нею, тотчасъ пустились въ дорогу.

Ввечеру, по обычаю, мы остановились ночевать у Великихъ-Лошаковъ. У двушекъ сонъ всегда безпокойный, мы побоялись, чтобы Марія ночью не скатилась въ оврагъ, о которомъ вамъ говорилъ Бальма, и уложили ее посереди насъ, укрывъ всякимъ платьемъ и одялами,— отчего ей спалось очень хорошо.

На другой день, съ разсвтомъ, вс уже были на ногахъ, встряхнулись, подули на пальцы и пошли дальніе, вскор мы достигли крутизны, похожей на стну, въ 1200 или 1400 футовъ вышиною, я говорю — стна, и не думаю преувеличивать, какъ вы сами увидите, когда разскажу вамъ какимъ образомъ мы на нее взбирались. Яковъ Бальма шелъ первый, ему нельзя было такъ нагнуться, чтобы подать руку второму, и потому онъ протягивалъ ему ногу, самъ уцпясь за палку, воткнутую въ ледъ, такимъ образомъ онъ встаскивалъ его до своей палки, за которую тотъ и хватался, тогда Бальма оставлялъ ему эту палку, бралъ у него изъ рукъ другую, опять утверждалъ ее во льду, нсколько повыше, я опять протягивалъ ногу, между тмъ какъ второй протягивалъ ногу третьему, третій — четвертому, и такъ дальше до послдняго, покуда вс мы приклеились къ этой ледяной кор словно муравьи, когда они рядышкомъ всползаютъ на садовую стну.

— А Марія, прервалъ я его, кому она подавала ногу?

— О! Марія шла позади всхъ, отвчалъ Пайо, да ктому жъ намъ тогда было не до того. Мы то и думали, что если первая палка переломится, то вс мы полетимъ къ чорту, и чмъ выше взбирались, тмъ глубже западала въ голову такая дума. — Ну, добро! вс мы счастливо выбрались изъ этой напасти, даже и Марія, но какъ она взошла на верхъ стны, то устала ли она, что-ли, или просто струсила, только вдругъ ноги стали у ней подкашиваться, тогда она подошла съ веселымъ лицемъ къ Бальм и сказала ему потихоньку, чтобы другіе не слыхали: — Иди потише, Яковъ, мн дурно, сдлай такъ какъ будто-бы ты самъ усталъ. Бальма укоротилъ шагъ, а Марія межъ-тмъ стала сть снгъ пригоршнями, хоть мы и говорили ей, что сырье никуда не годится для желудка, но она не слушала. Вотъ черезъ десять минутъ стало ей тошно. Бальма замтилъ это и смекнулъ, что теперь ужъ нечего храбриться, позвалъ другаго проводника и вмст съ нимъ повелъ ее подъ руки. Не прошли мы и десяти шаговъ какъ Викторъ Террасъ слъ и объявилъ, что не пойдетъ дальше, тогда Бальма кивнулъ мн, чтобы я занялъ его мсто подл Маріи, а самъ подошелъ къ Террасу, который начиналъ уже засыпать, схватилъ его за плеча и началъ сильно трясти.

— Что теб надобно? сказалъ Террасъ.

— Мн надооно, чтобы ты шелъ.

— А я хочу здсь остаться. Длаю, что хочу.

— Вотъ въ этомъ-то ты и ошибаешься.

— Какъ ошибаюсь?

— Такъ, вотъ видишь ли что: мы пошли сюда всемеромъ, и вс знаютъ, что насъ семеро, а какъ взойдемъ туда. на самый верхъ, откуда насъ увидятъ изъ Шамуни, то насъ будетъ только шестеро, подумаютъ, что съ кмъ нибудь изъ насъ случилось несчастіе, не будутъ знать — съ кмъ, и вотъ семь семей станутъ горевать.

— Правду говоришь, дядя Бальма, сказалъ Террасъ, и поднялся на ноги.

Отсталые присоединились къ намъ уже на вершин Монъ-Блана, Марія еле дышала, однакожъ тамъ она не много оправилась и взглянула на обширный горизонтъ, который глазомъ не охватишь оттуда. Мы сказали ей шутя, что даемъ ей въ приданое все, что она видитъ передъ собою, а Бальма прибавилъ: Теперь у ней хорошее приданое и надобно ее выдать замужъ, господа удалые! кто изъ васъ женится на ней, здсь, на этомъ мст?— Парни-то наши, знать, ей были по подъ стать: никто не вызвался, кром Михайлы Терраса, да и тотъ запросилъ полчаса времени на свадебныя приготовленія. Но мы не могли пробыть тамъ доле десяти минуть и потому его предложенія не приняли.

Когда мы наглядлись досыта, Бальма сказалъ намъ: — Ну, дти мои, все это хорошо и прекрасно, а еще будетъ лучше если мы поплетемся назадъ, — да и пора было, солнце такъ и катилось, покатили и мы за нимъ.

На другой день какъ мы сошли въ Шамуни, вс наши бабы и двки собрались и стали распрашивать Марію, какъ и что? она имъ наговорила столько разныхъ разностей, что до свту не разсказать, а когда-де хотите все знать, такъ сами туда сходите: ни одна не ршилась.

Съ тхъ поръ Марія осталась героинею, какъ Яковъ — героемъ, въ Шамуни, и пользуется, какъ онъ, прозваніемъ Монъ-Блана, а путешественники смотрятъ на нее съ такимъ же любопытствомъ какъ и на него. Каждый разъ когда кто-нибудь всходить на гору, Марія тоже отправляется туда, останавливается нсколько по выше деревни Береговой и готовитъ обдъ, отъ котораго путешественники, на обратномъ пути, никогда по отказываются, и съ стаканомъ въ рук, хозяева и гости, пьютъ въ честь минувшихъ опасностей и счастливаго окончанія новаго восшествія.

— Случались ли когда нибудь несчасчастія на Монъ-Блан? сказалъ я.

— Богъ всегда миловалъ путешественниковъ, отвчалъ Пайо, только проводники иногда ломали себ шеи.

— Да, въ самомъ дл, Бальма вчера разсказывалъ о какой то разслин, въ которую упалъ Куте, но если я хорошо понялъ, кажется, его вытащили.

— Да, его одного. Хоть онъ и видлъ смерть въ глаза, однакожъ теперь такъ же здоровъ и крпокъ какъ вы и я, но трое другихъ остались тамъ заваленные слоемъ снгу въ 200 футовъ толщиною, оттого-то въ ясныя ночи надъ этою разслиною пляшутъ три огонька: это ихъ души, он являются сюда съ того свта, Потому что ледяная могила да снжный саванъ вовсе не христіанское погребеніе.

— А какъ это случилось? спросилъ я — Вы, сударь, отвчалъ Пайо съ видимымъ волненіемъ, врно увидите въ Шамуни Куте, и онъ вамъ все разскажетъ, а я не былъ съ ними.

Видно было, что это происшествіе оставило въ немъ глубокое и печальное впечатлніе и я не имлъ духу распрашивать его дале, ктомужъ онъ тотчасъ отвлекъ мои мысли отъ этого предмета, указавъ на маленькій фонтанъ, который бьетъ въ сторон дороги.

— Это фонтанъ Калье, сказалъ онъ.

Я внимательно осмотрлъ его, и не замчая въ наружномъ его вид ничего необыкновеннаго, опустилъ въ него руку, полагая что это теплый ключъ, вода была холодная, тогда я отвдалъ ее въ той мысли, что она — минеральная: ничего не бывало: вода какъ и всякая другая.

— Что жъ это за фонтанъ Калье? сказалъ я вставая.

— Господинъ Флоріанъ обезсмертилъ этотъ фонтанъ первою сценою своего романа Клавдина, эта сцена у него происходитъ здсь, на этомъ берегу.

— Вотъ что! чортъ возми! а нтъ ли въ немъ другаго свойства, которое заслуживало бы вниманія путешественниковъ?

— Нтъ сударь, никакого, разв только то, что онъ — на половин дороги между Шамуни и ледянымъ моремъ.

— На половин?

— Ровно.

— Любезный другъ, хочешь ли я дамъ теб полезный совтъ?

— Пожалуйте, сударь.

— Вотъ видишь ли что: никогда не забывай, ради безсмертія твоего фонтана, прибавлять, какъ ты теперь сдлалъ, его второе достоинство къ первому, и увидишь, къ которому изъ двухъ путешественники будутъ чувствительне. И въ самомъ дл, я никогда не видлъ такой гнусной дороги какъ Монтанверская. Въ особенности къ концу года ее ужасно портятъ и пшіе и конные, т. е. лошаки: тогда въ узкихъ мстахъ края обваливаются и наклонная плоскость замняетъ ровною, вы идете по ней на высот двухъ тысячь футовъ какъ будтобы по черепичной кровл: стоитъ только оступиться, на минуту отвлечь вниманіе отъ своихъ ногъ, ступить на зыбкую точку опоры, и вы низвергнетесь въ Авейронскій потокъ, котораго слышите клокотанье въ глубин бездны, и къ которому какъ бы указываютъ вамъ дорогу увсистые камни, отторгающіеся отъ потери равновсія и могущіе увлечь и васъ съ собою, при паденіи.

По этой то дорог путешественникъ долженъ лзть, а по идти, впродолженіе трехъ часовъ, потомъ онъ усматриваетъ между деревьями дрянную лачугу, называемую трактиромъ Лошаковъ, а въ двадцати шагахъ оттуда — маленькій домикъ, господствующій своимъ положеніемъ надъ ледянымъ моремъ: это — трактиръ Путешественниковъ. Еслибъ я не боялся упрека въ пристрастіи къ роду человческому, то сказалъ бы, что въ этомъ трактир четвероногихъ принимаютъ гораздо лучше нежели двуногихъ, потому что первые находятъ въ своихъ стойлахъ мякину, солому, овесъ и сно, — что для нихъ тоже самое что для насъ обдъ въ четыре перемны, между тмъ какъ двуногіе ничего не могутъ достать, кром молока, хлба и вина, которые негодятся даже и на плохой завтракъ. Ктомужъ, утоленіе голода — не первая потребность для путешественника, достигающаго этого мста: главное охватить однимъ взглядомъ эти широкія пространства окружающей васъ природы. Справа и слва возвышаются, какъ горные громоотводы, пикъ Шармозскій и Дріонская игла, прямо — ледяное море, замерзшее посереди бури съ своими тысячевидными волнами, которыя возвышаются на шестдесятъ и восемдесятъ футовъ надъ его поверхностію, и съ разслинами глубиною въ четыре или пятъ-сотъ футовъ. Посмотрвъ съ минуту на это необыкновенное зрлище, вы забудете, что вы во Франціи, въ Европ, и подумаете, что перенесены куда-нибудь въ арктическій океанъ, за предлы Гренландіи или Новой Зеландіи, на подполюсное море, въ окрестности Бафинова залива или Берингскаго пролива.

Когда Пайо заблагоразсудилъ, что мы уже довольно налюбовались лежащею подъ нами картиною, онъ подумалъ что пора поставить насъ самихъ посереди этой картины, и началъ сходить къ ледяному морю, — надъ уровнемъ котораго мы находились въ шестидесяти футахъ, — по тропинк несравненно уже Монтанверской, такъ что съ минуту я не могъ ршиться, какъ мн употреблять палку: для сохраненія равновсія или для опоры тла. Между тмъ Пайо шелъ по ней какъ будто-бы по большой дорог и даже ни разу не обернулся посмотрть, иду ли я за нимъ.

— Скажи-ка. дружокъ, закричалъ я ему черезъ минуту, пославъ ему эпитетъ, котораго на ту пору не могъ удержать на язык, скажи-ка, нтъ ли другой дороги?

— Ба! да вы услись? сказалъ онъ, кой-чортъ вы тамъ длаете?

— Что я длаю?— у меня голова пошла кругомъ, вотъ что! разв ты думаешь, что я родился на свтъ верхомъ на колокольномъ птух, а? Ты, братъ, какъ я вижу, не послдній шутъ, подика, дай мн руку, я нестану тутъ корчить молодца.

Пайо тотчасъ вернулся и подалъ мн конецъ своей палки, этимъ способомъ я спустился благополучно до скалы, которая возвышалась почти на семь футовъ надъ поверхностію песочной закраины, окружающей все ледяное море. Тамъ я испустилъ длинное восклицаніе а а, а, а, а!, во-первыхъ чтобы перевести духъ, а во-вторыхъ, чтобы изъявить удовольствіе, которое я почувствовалъ ступивъ на ровную плоскость. Когда опасность миновалась, возвратилось самолюбіе и мн захотлось доказать Пайо, что хоть я и плохо карабкаюсь на высоту, однакожъ за то хорошо и ловко прыгаю, и вотъ, чтобы вполн насладиться эффектомъ, какой произведетъ на него моя гибкость, я, не сказавъ ни слова, вдругъ спрыгнулъ со скалы на песокъ.

Мы закричали разомъ такъ, что оба наши Ай! слились въ одинъ: онъ, видя что я погружаюсь въ песокъ, я — чувствуя что погружаюсь. Однакожъ я не выпустилъ изъ рукъ своей палки и положилъ ее на песокъ поперегъ, какъ длывалъ иногда ружьемъ на охот въ болотахъ. Это инстинктивное движеніе спасло меня, Пайо усплъ протянуть ко мн свою палку, за которую я уцпился одною рукою, и онъ вытянулъ меня на скалу какъ рыбу на удочк.

Когда я ступилъ на твердое мсто, Пано сказалъ мн.

— Съ ума сошли вы, что-ли? Что вамъ вздумалось скакнуть въ трясину!

— Убирайся ты къ чорту съ своею злодйскою землею, гд нельзя ступить шагу, не подвергаясь опасности сломить себ шею, или уйти въ песокъ. почему мн было знать ваши трясины? А?

— Ну, такъ въ другой разъ вы будете ихъ знать, спокойно отвчалъ Пайо, только я очень радъ сказать вамъ, что если бы вы не положили поперегъ своей палки, то провалились бы подъ ледникъ откуда вамъ бы выйти не раньше какъ въ томъ году, лтомъ, черезъ Авейронскій ручей. Теперь угодно вамъ видть садъ?

— Какой садъ?

— Такъ называется маленькая треугольная коса чернозему въ сверной части Талефрскаго ледника, составляющая самую низменную часть высокихъ, остроконечныхъ горъ, называемыхъ красными.— Вонъ тамъ, видите ли ихъ?

— Какъ нельзя лучше, а что тамъ длаютъ?

— Такъ, ничего.

— Зачмъ же туда ходятъ?

— Чтобы сказать посл, что тамъ были.

— Только-то? Такъ знаешь что: я этаго никому не скажу. И дло съ концомъ.

— Покрайней мр вы не откажетесь погулять по ледяному морю?

— О, это дло другое! веди меня куда хочешь, я умю кататься на конькахъ.

— Умете, такъ умете, а все давайте мн вашу руку, не то опять сдлаете какую нибудь неосторожность и тогда поминай какъ звали.

— Кто? я сдлаю опять неосторожность? о, ты меня вовсе не знаешь, будетъ съ меня и той, теперь я пойду за тобою какъ твоя тнь.

Я сдержалъ ему, или лучше самъ себ, слово, и мы прошли, онъ впереди, а я за нимъ, около четверти мили по этому морю, котораго ширину можно измрить взоромъ только находясь посереди его валовъ. Тамъ всюду раздавался страшный трескъ, похожій на какое то неопредленное стенаніе, вырывающееся изъ ндръ земли на ея поверхность. Я не знаю, оттого ли что моя организація обладаетъ большею противъ другихъ воспріемлемостію впечатлній и нервическою чувствительностію, или отъ другой какой причины, — только посереди театра великихъ потрясеній природы, хотя и увренъ что нтъ ни какой опасности, однакожъ всегда ощущаю какой-то физическій ужасъ, видя себя столь малымъ и ничтожнымъ всравненіи съ громадными предметами, окружающими меня: тогда у меня на лбу проступаетъ холодный потъ, блдню, голосъ мои измняется, и если бы я тотчасъ не удалялся отъ мстъ, которыя производятъ на меня такія впечатлнія, то врно подконецъ лишался бы чувствъ. Такъ случилось и въ этотъ разъ: я зналъ что опасности никакой нтъ, и потому ничего не боялся, однакожъ не могъ доле оставаться посереди этихъ разслинъ подъ ногами и замершихъ волнъ надъ головою, взялъ за руку моего проводника и сказалъ ему: — ‘Воротимся.’ Пайо посмотрлъ на меня и сказалъ:

— Вы блдны какъ полотно.

— Мн дурно.

— Что съ вами?

— У меня морская болзнь.

Пайо засмялся, и я тоже.— Кажись, прибавилъ онъ, вы не такъ чтобы крпко занемогли, потому что сметесь, выпейте, — пройдетъ.

И въ самомъ дл, вся дурнота прошла только что я ступилъ на землю, тамъ Пайо предложилъ мн пройти по берегамъ ледянаго моря до Камня Англичанъ. Я спросилъ у него: что это за камень?

— Мы его назвали такъ, отвчалъ онъ, потому что два путешественника, которые впервые достигли здшнихъ мстъ, укрылись отъ дождя подъ сводомъ этого камня и обдали тамъ. А эти два путешественника были Англичане: они то открыли Шамуни, которой никто до нихъ не зналъ, потому что эта деревня со всхъ сторонъ окружена горами, и содержитъ въ себ все, что нужно для жизни, безъ пособія вншней торговли. Эти Англичане, вовсе не зная, что за люди живутъ въ нашей безвстной сторон, и, вроятно, полагая что она населена дикими, вступили въ нее съ своими людьми вооруженные съ ногъ до головы. Но вмсто дикихъ они нашли здсь добрыхъ людей, которые приняли ихъ радушно, и которые ничего не вдая объ окружающихъ ихъ красотахъ природы, никогда и не думали пускаться по твердымъ волнамъ этаго ледянаго моря, нисходящаго до самой долины. Изъ признательности мы посвятили имъ камень, подъ которомъ они укрылись, потому что они первые пришли сюда, первые разсказали что здсь видли, и тмъ обогатили нашъ край.

Съ этими словами Пайо показалъ мн скалу, образующую сводъ, на которомъ вырзана слдующая надпись, означающая ихъ имена и годъ, въ которомъ они открыли Шамуни.

РОСОХ et WINDBEM, — 1741.

Осмотрвъ камень, мы возвратились въ трактиръ, который весь состоитъ изъ одной комнаты. Отворивъ двери, я увидлъ человка на колняхъ, раздувающаго огонь. Пайо остановилъ меня и спросилъ: — Вы хотли видть Марія Куте?

— Кто такой Марій Куте? отвчалъ я, стараясь вспомнить, что мн о немъ говорили.

— Проводникъ, котораго завалило лавиной.

— Ахъ, да! конечно я хотлъ его видть.

— Ну, такъ посмотрите на этого человка, который раздуваетъ огонь, это Куте, съ тхъ поръ какъ чуть не замерзъ, онъ сталъ зябокъ какъ сурокъ.

— Какъ! это тотъ человкъ, который упалъ въ разслину у большой площадки?

— Тотъ самый.

— Какъ ты думаешь, разскажетъ ли онъ мн этой случай?

— Отчегожъ? хоть это и не весело, но любопытно, а мы вдь здсь для того чтобы удовлетворять любопытство путешественниковъ. Я показалъ видъ, что не замтилъ примси горечи въ выраженіи съ какимъ онъ произнесъ эти слова, позвалъ хозяина и веллъ ему принести бутылку лучшаго вина и три стакана, налилъ ихъ, и, взявъ по стакану въ руку, подошелъ къ Куте. Онъ всталъ. Я поднесъ ему стаканъ и онъ принялъ его съ усмшкою, которая нигд такъ не выражаетъ добродушія, какъ на лиц Савойца.

— За твое здоровое, любезнйшій, желаю теб никогда больше не подвергаться такой опасности, отъ которой ты разъ избавился.

— Вы, сударь, врно изволите говорить о моемъ скачк въ разслину? отвчала. Куте.

— Такъ.

— Тогда,— Куте прервалъ свою фразу чтобы осушить стаканъ,— я провелъ съ четверть часа больно не ловко, продолжалъ онъ, поставивъ стаканъ на столъ и утерши губы рукою.

— Сдлай одолженіе разскажи мн, какъ это все случилось.

— Разскажу все, что вамъ угодно, сударь.

— Ну, такъ сядемъ же.

Я подалъ примръ, они ему послдовали. Я наполнилъ стаканы обоихъ проводниковъ и Куте началъ такъ.

МАРІЙ КУТЕ.

Въ 1820 году Англійскій полковникъ Андерсонъ и докторъ Гамель (посланный Россійскимъ императоромъ для произведенія метеорологическихъ изслдованіи на высочайшихъ горахъ земнаго шара) прибыли въ Шамуни. Тотчасъ они объявили свое намреніе постить Монъ-Бланъ и приказали сдлать вс нужныя приготовленія къ этой экспедиціи. До нихъ уже девять такихъ же путешествій были сдланы благополучно {Предшествовавшіе имъ путешественники на Монъ-Бланъ суть:

8 августа 1789, Яковъ Бальма изъ Шамуни.

— — — докторъ Паккаръ оттуда же.

5 — 1787 господинъ де Соссюръ изъ Женевы.

4 — — полковникъ Бофрей, Англичанинъ.

5 — — господинъ Вильдв.

10 — 1802 баронъ Дортгезенъ изъ Курляндіи,

— — — господнинъ Форнеръ, изъ Лозанны.

10 Сентября 1812 господинъ Родасъ изъ Гамбурга.

4 Августа 1818 графъ Матезецкій, Полякъ.

19 Іюня 1819 докторъ Ренселейръ, Американецъ.

— — — господинъ Говаръ.

15 Августа 1819 капитанъ Уидрейль, Англичанинъ.

Посл того всходили на Монъ-Бланъ:

18 Августа 1822 Флидъ Клиссоль, Англичанинъ.

4 Сентября — господинъ Джаксонъ.

26 Августа 1825 докторъ Эдмонъ Кларкъ.

— — — капитанъ. Маркгамъ Червилъ.}.

Въ назначенный день изготовились въ путь десять проводниковъ. На этотъ разъ мн досталось, по очереди, быть главнымъ вожатымъ, и я повелъ мой маленькій отрядъ, въ немъ были: Юліянъ Девуассозъ, Давидъ Фолиге, два брата Петръ и Матвй Бальмы, Петръ Каріесъ, Августъ Теръ, Давидъ Куте, Осипъ Фолиге, Яковъ Куте и Петръ Фавре: всхъ, съ путешественниками, тринадцать человкъ.

Мы выступили въ путь въ восемь часовъ по утру. Сначала погода была хороша, и въ три часа по полудни мы благополучно добрались до Великихъ Лошаковъ, гд и остановились. За-свтло мы бы не могли добраться до вершины Монъ-Блана, а выше того мста негд было провести ночь. Такъ мы и расположились на ночлег на площадк, гд нашли еще развалины шалаша, построеннаго тамъ господиномъ де Соссюромъ, услись и стали обдать, предупредивъ путешественниковъ, чтобы они за одинъ разъ насытились на цлыя сутки, потому что по мр того какъ подымаешься въ гору, не только теряется апетитъ, но и вовсе нельзя проглотить куска, хоть-бы и захотлось сть. Посл обда разговорились о путешественникахъ, прежде насъ побывавшихъ на Монъ-Блан, и о трудностяхъ счастливо преодолнныхъ ими. Эти примры поддерживали въ насъ веселость и надежду, и заслушавшись разсказовъ тхъ изъ насъ, кто уже бывалъ на верху, мы и не замтили какъ пролетло время: никто не испыталъ ни минуты сомннія, страха или скуки. Когда стемнло, мы разостлали на солом одяла, изъ простыней сдлали палатку, плотно прижались другъ къ другу и такимъ образомъ проспали до утра, кто хорошо, кто худо.

Я проснулся прежде всхъ, всталъ и вышелъ изъ палатки, но убдившись съ перваго взгляда что погода пропала на весь день, тотчасъ вернулся къ своимъ, покачивая головою. Что, Куте, каково тамъ? спросилъ Девуассонъ.— Таково, отвчалъ я, что втеръ перемнился и теперь дуетъ съ юга. Мы вышли посмотрть. Втеръ точно повернулъ въ ту сторону и сталъ разгуливаться, взвивая передъ собою вихри снгу, словно пыль. Тутъ мы взглянули другъ на друга и по общему согласію ршились не идти сего дня дальше. Никакія просьбы доктора. Гаммеля, которому хотлось продолжать путешествіе, не могли заставить насъ перемнить это намреніе, мы согласились только обождать здсь до завтраго, и тогда если погода не перемнится, вернуться въ деревню. Этотъ день прошелъ печально. Мало-по-малу снгъ, который падалъ сначала только на вершину Монъ-Блана, спустился и къ намъ, какъ какой нибудь другъ, который самъ пришелъ къ намъ постучаться въ двери и предупредить объ угрожающей опасности.

Настала ночь. Мы взяли т же предосторожности и провели ее также какъ и прошлую ночь. Съ разсвтомъ погода нисколько не перемнилась. Мы опять посовтовались между собою, и черезъ десять минуть положили вернуться въ Шимуни, но докторъ Гаммель и слышать о томъ не хотлъ. Мы были въ его распоряженіи: наше время и жизнь ему принадлежали потому, что онъ платилъ за нихъ, по этому мы и не настаивали больше, только кинули жребій, кому изъ насъ идти въ Шамуни за състными припасами: досталось Осипу Фолиге, Якову Куте и Петру Фавре, они тотчасъ и отправились.

Въ восемь часовъ утра, докторъ Гаммель, выведенный изъ терпнія продолжительностію непогоды, не только но захотлъ оставаться съ нами, но ещё объявилъ, что намренъ немедленно отправиться въ дальнйшій путь. Еслибъ это пришло въ голову кому-нибудь изъ нашихъ, мы бы подумали, что онъ съ ума сошелъ и связалибъ ему ноги, чтобы онъ не могъ ступить ни шагу, но докторъ былъ иностранецъ и не зналъ опасныхъ капризовъ Монъ-Блана, и потому мы сказали ему только, что еслибъ о эту пору, не смотря на вс предостереженія, какія небо даетъ земл, пройти хоть дв мили, это значило бы испытывать благость Божію. Докторъ Гаммель топнулъ ногою, обернулся къ полковнику Андерсону и протиснулъ сквозь зубы слово: трусы!

Ну, тогда ужъ нечего было мшкать, каждый изъ насъ молча изготовился въ путь, и черезъ пять минутъ я спросилъ у доктора, готовъ ли онъ идти съ нами, онъ кивнулъ головою,— знать осерчалъ, — и мы выступили въ походъ, не дожидаясь товарищей, которые пошли въ деревню.

Противъ всякаго чаянія, сначала все шло благополучно: мы дошли до малой площадки, и взобравшись на Гутерскій куполъ, опять спустились къ большой площадк. Тамъ мы шли между разслиною, по малой мр около шестидесяти футовъ шириною и ста двадцати длиною, и крутымъ бокомъ Монъ-Блана, который возвышался еще на тысячу футовъ надъ нашими головами. Ноги наши вязли по колно въ сло свжаго и рыхлаго снгу, толщиною въ двнадцать или пятнадцать вершковъ. Вскор мы подошли подъ самый втеръ, который, казалось, становился тмъ сильне, чмъ выше мы поднимались въ гору. Нашъ караванъ подавался гуськомъ въ такомъ порядк: первымъ шелъ Августъ Теръ, потомъ Петръ Каріесъ и Петръ Бальма, за ними — Матвй Бальма, Ульенъ Девуассонъ и я, въ шести шагахъ отъ насъ слдовали Давидъ Куте и Давидъ Фолиге, а посл нихъ полковникъ Андерсонъ и докторъ Гаммель, они шли послдними по дорожк, протоптанной нами {Этотъ походный порядокъ не былъ внушенъ предстоящею опасностію, но заведенъ проводниками издавна, для предохраненія путешественниковъ отъ всякихъ опасностей. Такимъ образомъ, если на пути вдругъ разступится потайная разслина, или слишкомъ тонкій слой льду проломится подъ ногами, то вроятне, пострадаетъ который нибудь изъ предшествующихъ проводниковъ, нежели путешественники, которые, слдуя зл ними, ставятъ ногу на мста уже испытанныя.}.

Предосторожность, которою мы думали спастись, вроятно, была причиною нашей погибели. Идя вс въ одну линію, мы прорзывали, какъ сохою, рыхлый снгъ, который выпавши въ прошлую ночь еще не усплъ окрпнуть и не могъ удерживаться въ равновсіи на крутизн, оттого-то онъ и долженъ былъ соскользнуть съ нея.

И въ самомъ дл, вдругъ раздался глухой шумъ, похожій на журчаніе отдаленнаго потока, и въ туже минуту снгъ заколебался отъ самаго верху горы до того мста, гд мы прорыли нашими ногами ровъ въ десять или двнадцать дюймовъ глубиною. Изъ пяти человкъ, которые шли передо мною, четырехъ тотчасъ перевернуло вверхъ ногами, а одинъ, какъ мн показалось, остался на ногахъ, дошло и до меня, колни подкосились и я упалъ, закричавъ изо всей силы: Обвалъ! обвалъ! мы пропали!…

Меня понесло такъ шибко, какъ пушечное ядро, и въ минуту, мн кажется, я прокатился четыреста футовъ. Наконецъ я почувствовалъ, что нтъ подо мною земли и что начинаю падать отвсно, какъ теперь помню, я вскричалъ тогда: Господи, помилуй меня! и въ туже минуту очутился на дн разслины, на снжной постели, куда почти вслдъ за мною, упалъ еще кто-то изъ моихъ товарищей

Съ минуту я не могъ опомниться отъ паденія, потомъ услышалъ надъ собою, что кто-то плачетъ, и распозналъ голосъ Давида Куте, онъ кричалъ: О, мой братъ! бдный мой братъ! братъ мой пропалъ! Нтъ! закричалъ я ему, нтъ, я здсь, Давидъ, и еще другой со мною, а живъ-ли Матвей Бальма?

— Живъ, мой любезный, живъ, отвчалъ мн Бальма, вотъ я сейчасъ помогу теб выбраться. Съ этими словами онъ спустился по гладкимъ бокамъ разслины и упалъ на снгъ возл меня.

— Сколько пропало? спросилъ я его.

— Трое, потому что съ тобою есть еще одинъ.

— Кто такіе?

— Петръ Каріесъ, Августъ Теръ и Петръ Бальма.

— А наши господа: не пришибло ли ихъ?

— Нтъ, слава Богу.

— Ну, такъ попытаемся же вытащить отсюда товарища, онъ чай недалече.

И въ самомъ дл, осмотрвшись кругомъ, мы увидли одну руку, которая торчала изъ подъ снгу, это была рука нашего бднаго товарища. Мы его вытащили, онъ еще не лишился чувствъ, только не могъ выговорить ни слова и лице у него посинло, словно задохся въ чаду, однакожъ черезъ нсколько секундъ онъ оправился и всталъ на ноги, братъ бросилъ намъ маленькій топоръ, которымъ мы вырубили во льду ступеньки, и взошли по нимъ на одну выпуклость, а тамъ товарищи протянули къ намъ палки и вытащили на верхъ.

Выбравшись изъ разслины, мы увидли доктора Гаммеля и полковника Андерсона, они взяли насъ за руки и сказали: Не унывайте! вотъ ужъ двое спасены, съ Божіею помощію спасемъ и другихъ.— Они пропали, сказалъ Матвей Бальма, потому что ихъ снесло на моихъ глазахъ вотъ сюда, — и онъ повелъ насъ къ середин разслины. И точно, нельзя было надяться спасти нашихъ бдныхъ друзей, потому что они погребены были во глубин по крайней мр двухъ-сотъ футовъ снгу. Между тмъ какъ мы рылись палками въ разслин, каждый изъ насъ разсказалъ что съ нимъ случилось. Когда новый снгъ сталъ скользить съ горы, одинъ только Матвей Бальма, — парень дюжій и необыкновенно сильный, устоялъ противъ его напора: онъ тотчасъ воткнулъ свою палку въ старый снгъ, поднялся на ней и удерживался на своихъ рукахъ впродолженіе двухъ минутъ, пока не прошла подъ его ногами вся лавина, которая съ громоподобнымъ шумомъ опрокинула и унесла его брата и друзей. Въ первую минуту онъ подумалъ, что вс погибли кром его, потому что изъ насъ десятерыхъ онъ одинъ остался на ногахъ.

Первые поднялись наши путешественники. Бальма закричалъ имъ: — А другіе? Въ ту же минуту всталъ и Давидъ Куте.— Другіе, сказалъ онъ, тамъ, въ разслин, я видлъ, что ихъ туда снесло, сказавъ это, онъ побжалъ туда и на дорог споткнулся объ ногу Давида Фолиге, который еще не опамятовался отъ паденія.— Вотъ и еще одинъ! сказалъ онъ, стало быть всего пропало пятеро, и между ними братъ мой, бдный мой братъ! Въ эту самую минуту я услышалъ его юлосъ и откликнулся:

‘Я здсь, братъ, здсь!’

Однакожъ вс наши поиски остались безполезны, мы это чувствовали, но все еще не могли ршиться оставить такъ вашихъ бдныхъ товарищей, хоть и проискали ихъ ужо два часа. Втеръ становился все холодне: палки, которыми мы пробовали глубину снга въ разслин, покрылись льдомъ, а наши башмаки со всемъ одеревенли.

Тогда Бальма, въ отчаяніи, видя что вс усилія наши остаются безуспшными, обернулся къ доктору Гаммелю, и сказалъ ему: — Теперь, сударь, скажете вы, что мы трусы: угодно ли вамъ идти дальше? мы готовы.— Докторъ ничего на это не отвчалъ, а только приказалъ сбираться въ обратный путь въ Шамуни. Между тмъ полковникъ Андерсонъ ломалъ себ руки и плакалъ горькими слезами какъ дитя.— Я бывалъ на войн, говорилъ онъ, сражался подъ Ватерлоо, видлъ какъ ядра вырывали цлые ряды людей, но т люди сами шли на смерть…. а здсь!… Слезы не дали ему кончить.— Нтъ, примолвилъ этотъ храбрый служивый, нтъ, я не уйду отсюда, покуда не отроютъ по крайней мр ихъ тла. Мы его увели насильно, потому что не далеко было до ночи, а далеко до дому.

У Великихъ-Лошаковь мы встртили проводниковъ, воротившихся изъ Шамуни съ припасами, они вели съ собою двухъ путешественниковъ, которые хотли присоединиться къ доктору Гаммелю и полковнику Андерсону. Мы разсказали имъ что съ нами случилось, и потомъ стали спускаться съ ними къ деревн, въ которую и прибыли въ одинадцать часовъ вечера.

Трое погибшихъ, къ счастію, не были женаты, но Карьеръ содержалъ своею работою цлое семейство.

У Петра Бальмы была мать бдная женщина, она не долго жила въ разлук съ своимъ сыномъ: черезъ три мсяца посл его смерти, и она умерла.

ВОЗВРАЩЕНІЕ ВЪ МАРТИНЬИ.

Когда кончился разсказъ, я хотлъ-было расплатиться съ хозяиномъ за бутылку вина, но не видя его въ комнат, поручилъ это Марію Куте, давъ ему десять франковъ. Черезъ пять минуть мы уже были на обратномъ пути въ Мартиньи.

Черезъ полчаса Пайо остановился.

— Вотъ, сударь, сказалъ онъ показывая на одинъ очень крутой скатъ, отсюда, когда есть снгъ, спускаются на салазкахъ до самой подошвы Монтанвера въ дв минуты съ половиною, тогда какъ по обыкновенной дорог едва дойдешь туда въ три часа.

— А какъ это длается?

— Ничего не можетъ быть легче: надобно вырзать четыре сосновыя втки, связать ихъ крестъ на крестъ, ссть на нихъ и похать, а палку можно употреблять вмсто руля, чтобы не нахать на камень или дерево.

— А, чортъ возьми! Такая зда должна бытъ удивительно какъ пріятна, особенно для панталонъ!

— Он остаются иногда на дорог, это видано.

— А лтомъ по этому скату нтъ проходу?

— Есть. Видите ли вонъ ту дорогу?

— Шириною съ ободъ Марльборугскаго колеса?

— Да! она сокращаетъ путь на полтора часа.

— Ну такъ пойдемъ по ней.— Пайо посмотрлъ на меня съ недоумніемъ и сказалъ:

— Кажись, Монтанверское вино прибодрило васъ?

— Нтъ, оно ворочаетъ мн только желудокъ и я умираю съ голоду.

— Дать вамъ руку?

— Не трудись, ступай только впередъ, этого довольно.

Пайо пошелъ, никакъ не постигая моей отважности, которая однакожъ объясняется очень просто. Пропасть производитъ во мн головокруженіе и какое-то неопредленное, но тяжелое ощущеніе, отъ котораго я не въ силахъ избавиться, тогда только, когда она, отвсна, — все равно, смотрю ли я въ нее сверху внизъ или снизу вверхъ, но если дорога, хотя бы и гораздо уже, круче и неудобне, спускается по скату, такъ что я, могу ее видть передъ собою, тогда она не иметъ на меня никакого вліянія. Оттого-то я и шелъ за Пайо такъ храбро.

Черезъ четверть часа мы пришли къ потоку Авейронскому.

Вода выходитъ у подошвы Лснаго ледника, — составляющаго нижній край Ледянаго моря, — изъ отверстія отъ восмидесяти до ста футовъ вышиною. Эта пещера, какъ мы уже сказали, походитъ на рыбную пасть, поддерживающіе ея ледяные своды имютъ видъ челюстей, лежащихъ одн за другими, и загибаются дугами внутрь пещеры, откуда выбгаетъ гибкій и волнистый ручей, какъ раздвоенное жало зми. Нкоторые изъ этихъ сводовъ, кажется, едва держатся и угрожаютъ раздавить своимъ паденіемъ того, кто осмлится вступить во внутренность пещеры, въ которую впрочемъ легко войти, потому что вода занимаетъ только нижнюю ея частъ.

И дйствительно, въ 1830 году здсь, на самомъ этомъ мст, случилось происшествіе въ такомъ род. Одинъ изъ путешественниковъ, собравшихся передъ входомъ въ пещеру, желая отдлить отъ нея ледяную арку, выстрлилъ изъ пистолета. Арка тотчасъ обрушилась съ ужаснымъ трескомъ, завалила своими обломками входъ въ пещеру и запрудила воду. Тогда путешественники захотли посмотрть водоемъ, который естественно долженъ былъ образоваться за этою плотиной, но въ ту минуту какъ они пролзали туда, накопившаяся вода, удвоивъ стремительность напора, вдругъ прорвала удерживавшую ее ледяную стну и понесла съ собою плотину и путешественниковъ, одного изъ нихъ сильно пришибло къ берегу и онъ отдлался переломленною ногой, другой былъ увлеченъ потокомъ, проводники не могли подать ему никакой помощи, и несчастный утонулъ.

Пайо разсказалъ мн это печальное происшествіе на пути въ Шамуни, куда онъ велъ меня кратчайшей дорогой. Мы уже прошли съ четверть мили отъ того мста и вступили въ полосу земли, заключенную между Арвою и Авейрономъ, какъ вдругъ онъ остановился и сталъ искать глазами моста, который привыкъ здсь видть на Авейрон. Въ Альпахъ эти пути сообщенія вообще очень подвижны и непостоянны, часто мостъ замняется пнемъ, перекинутымъ черезъ потокъ или бездну, оба его конца лежатъ на обоихъ берегахъ и удерживаются собственнымъ равновсіемъ, такъ что изъ трехъ шансовъ, одинъ можно полагать на благополучную переправу, а два на смертельный скачекъ съ пня въ воду или пропасть. На этотъ разъ мы не имли даже и двухъ послднихъ шансовъ, вроятно какой нибудь злонравный или неблагодарный путешественникъ столкнулъ его ногой въ воду.

— Ну вотъ, и сли! сказалъ Пайо.

— Что такое? спросилъ я.

— Ахъ, чортъ возьми!… И онъ продолжалъ искать глазами чего-то, между тмъ какъ я, не зная чего онъ ищетъ, съ безпокойствомъ слдилъ за его взорами.

— Что же? А? что такое случилось?

— Да то, что мостъ пропалъ.

— И это тебя безпокоитъ?

— Оно не то чтобъ безпокоило: стоитъ только вернуться, да пропадетъ сполчаса.

— Любезный другъ, ршительно объявляю теб: я такъ голоденъ, что ни за что не соглашусь потерять эти полчаса.

— Ну, такъ чтоже вы станете длать?

— Ты знаешь, что я плохо карабкаюсь, за то хорошо прыгаю.

— Вы прыгнете черезъ ручей въ десять футовъ шириною?

— Мудреное дло!

— Однакожъ!

— Тамъ вдь нтъ песчаныхъ проваловъ, а?

— Нтъ, сударь.

— Прощай, Пайо.

Съ этими словами я разбжался и перескочилъ черезъ ручей.

Обернувшись я увидлъ, что мой парень стоитъ неподвижно съ шляпою въ правой рук, а лвою почесывая затылокъ.

— Ты знаешь, сказалъ я ему, что я жду тебя къ обду, теперь пойду впередъ и закажу блюда: до свиданія, любезнйшій.

Пайо молча пошелъ берегомъ вверхъ по Авейрону, а я — по противоположному берегу — внизъ: судя потому какъ мы шли, можно было заключитъ, что онъ дошелъ до своего моста въ то самое время, какъ я вступилъ въ Шамуни.

Въ ожиданіи обда я набросалъ на бумагу подробности, разсказанныя мн Маріемъ Куте о происшествіи, случившемся на Монъ-Блан при восшествіи доктора Гаммеля. Мой хозяинъ быль дядя Михаилы Тераса, погибшаго съ двумя своими товарищами въ той разслин.

Когда я оканчивалъ, вошелъ Пайо, весь въ поту. Обдъ былъ готовъ, мы сли.

За столомъ я замтилъ, что, благодаря моему подвигу, я значительно возвысился въ мнніи моего проводника. И вообще сыны природы цнятъ только дары природы: что имъ въ нашихъ городскихъ талантахъ, которые въ минуту опасности ни къ чему не служатъ’, а въ обыкновенной жизни вовсе безполезны. Сила, ловкость и гибкость: вотъ три богини, обожаемыя ими, и люди ими обладающіе, въ ихъ глазахъ — геніяльные люди.

По этому-то, — въ сторону мои вертижи, которыхъ они не понимали, — только что я оказывалъ передъ ними въ какомъ нибудь случа силу или гибкость, тотчасъ они считали меня своимъ, сближались со мною, и въ обращеніи обнаруживали больше дружества, но вмст и почтительности. Уврившись тогда, что я могу понимать ихъ, они разсказывали мн такія вещи, которыя привыкли разсказывать однимъ только товарищамъ своимъ по ремеслу. Эти люди мене гордятся своими физическими качествами, — которыя однакожъ развиты у нихъ до высокой степени, — нежели мы нашими качествами нравственными, и потому мое превосходство надъ ними, проявлявшееся въ иныхъ случаяхъ, не только не унижало ихъ, но напротивъ, еще внушало имъ какое-то наивное удивленіе, которое, признаюсь, иногда, больше льстило моему самолюбію, нежели рукоплесканія цлой залы.

Къ концу обда пришелъ Бальма и принесъ мн хрусталей, найденныхъ имъ на гор, онъ далъ мн ихъ цною на десять франковъ, я хотлъ-было заплатить, но онъ такъ упорно отказывался отъ денегъ, что я не имлъ духу настаивать боле, чтобы не огорчить его.

Ввечеру онъ разсказывалъ мн о знаменитыхъ путешественникахъ, которыхъ онъ водилъ на Монъ-Бланъ, и назвалъ мн господъ Соссюра, Доломіе, Шатобріана и Карла Нодье: судя по описанію двухъ послднихъ, я заключилъ, что его память очень врна.

Въ десять часовъ я разстался съ этими добрыми людьми, которыхъ, вроятно, Не увижу больше никогда, но которые, я увренъ, будутъ меня добромъ поминать. На другой день Пайо не могъ идти со мною, будучи приглашенъ на свадьбу, и предложилъ мн, вмсто себя, сына своего, — на что я тотчасъ согласился.

Маленькій проводникъ разбудилъ меня въ пять часовъ утра. Переходъ предстоялъ трудный: мы должны были возвратиться въ Шамуни черезъ Черную-Голову, что составляло десять мстныхъ миль. Сынъ Пайо долженъ былъ провожать меня только до Савойской границы: Вадтландскій проводникъ, котораго я оставилъ при себ, но который терялъ вс свои права во владніяхъ короля Сардинскаго, опять вступалъ въ исправленіе своей должности на обратномъ пути черезъ свою землю.

Мальчикъ, будучи слишкомъ слабъ для такого перехода пшкомъ, привелъ мн лошака, на которомъ онъ долженъ былъ возвратиться домой: такимъ образомъ мы сокращали путь на пять миль, каждый въ свою сторону, мы сли и похали, длинныя палки, окованныя желзомъ, уподобляли васъ тмъ Римскимъ пастухамъ, которые пасли свои стада верхомъ на коняхъ,

На разстояніи четверти мили на дорог показалась будка, изъ которой тотчасъ вышелъ сторожъ и сталъ поджидать насъ, когда мы подъхали къ нему онъ спросилъ пасспорты, мы хотли-было показать ему ихъ, но проводникъ остановилъ насъ, и сказалъ, что спрашиваютъ пасспорты не у насъ, а у лошаковъ, и вмст съ тмъ, вынулъ изъ кармана свидтельство, въ которомъ означено было, что путевая очередь тогда была Трясучк и Срому. Я сидлъ на первомъ, и, признаюсь, никто еще не заслужилъ такъ хорошо своего имени, какъ моя скотина, а Срый, какъ читатель конечно угадываетъ, былъ названъ такъ по цвту своей шерсти.

Около трехъ четвертей часа мы хали по той самой дорог, по которой пришли изъ Коль-де-Бальма въ Шамуни, потомъ свернули влво, и, бросивъ прощальный взглядъ на великолпный ландшафтъ, который черезъ минуту долженъ былъ скрыться отъ насъ, вступили въ ущеліе Монте. По мр того какъ мы углублялись въ него, характеръ мстной природы совершенно измнялся. Передъ нами простиралась голая и каменистая земля сраго цвта, перерзанная оврагами въ разстояніи ста шаговъ одни отъ другихъ, вдали стояли, какъ толпы оборванныхъ нищихъ, хижины деревень Нижняго-Трелюшана, эти жалкіе шалаши служатъ убжищемъ ихъ жителямъ только впродолженіи трехъ или четырехъ мсяцевъ, остальное время года все населеніе проводитъ на горныхъ высотахъ, укрываясь тамъ отъ обваловъ. Мстами вдоль дороги возвышаются кресты, означающіе мста погибели путешественника, проводника, иногда цлаго семейства, эти знаменія смерти сами подвержены истребленію: большая ихъ часть сокрушена камнями, катящимися съ горы. Вскор мы вошли въ ущеліе Вальорсина (долина медвдей), такъ названная въ противоположность названію долины Шамуни (val de chamois, долины козъ), тамъ мы остановились позавтракать. Мстная природа и здсь сильно пугаетъ людей, потому что противъ ней всюду приняты разныя оборонительныя предосторожности: крыши, которыя втеръ легко могъ бы снести, придавлены огромными камнями, какъ мраморный прессъ нажимаетъ бумаги на письменномъ стол, церковь окружена контръ-гардами, — какъ какой-нибудь замокъ шестнадцатаго столтія, — для того чтобы выдерживать приступы обваловъ, которые, каждую зиму длаютъ на нее сильные натиски, наконецъ, многіе домы, подобно нкоторымъ Индйскимъ жилищамъ, построены на столбахъ, между которыми въ случа наводненія, вода можетъ подыматься на нсколько футовъ, не подмывая дома и проходить подъ нимъ не унося его съ собою.

Ущеліе Вальорсинское простирается еще около мили дале деревни того же имени. Дорога черезъ него извивается въ сосновомъ лсу, чаще обыкновенныхъ горныхъ лсовъ, по берегу потока, называемаго крестьянами на ихъ живомъ язык, исполненномъ образовъ, Черною Водою. И въ самомъ дл, хоть эта вода совершенно безцвтна и, быть-можетъ, прозрачнй всхъ водъ, виднныхъ мною дотол, однакожъ осняющій се сосновый лсъ сообщаетъ всему потоку темный цвтъ, оправдывающій названіе. Черезъ потокъ переходятъ въ трехъ разныхъ мстахъ по тремъ мостамъ: такъ прихотливо его извилиствое теченіе. Наконецъ, вы заносите ногу съ одной горы на другую и ступаете на подошву Черной-Головы.

За нсколько шаговъ до нея, вправо отъ дороги, находится памятникъ Англійской оригинальности: это — огромный камень въ вид гриба, котораго шапка съ одной стороны упирается въ скатъ горы, а съ другой образуетъ родъ свода. Онъ принадлежитъ одной, молоденькой миссъ и молодому лорду, которые купили его у короля Сардинскаго. Въ этомъ пріобртеніи удостовряетъ надпись, вырзанная на верхней части камня, надъ которою прежде была утверждена мдная досчечка съ изображеніемъ двухъ гербовъ владтелей, осненныхъ графскою короною, но, кажется, мдь иметъ нкоторую цнность въ Савоій, потому что эта доска давно уже изчезла. Проводникъ сказалъ намъ, что близъ Сіерра т же Англичане купили еще два сросшіяся дерева, подъ тнію которыхъ они отдохнули. Прибгаю къ курсивнымъ буквамъ, чтобы выразить смыслъ, приданный этому слову лукавою усмшкою моего проводника.— Этотъ камень называется Бальмароссою.

По мр того какъ взбираешься на Черную-Голову, дорога становится боле и боле дика: сосны рдютъ и разсыпаются но полямъ, какъ застрльщики. Они похожи на полчища исполиновъ, которые идя на приступъ къ гор, вдругъ остановлены здсь скалами, низринутыми на нихъ невидимою рукою съ вершины. Большая часть деревьевъ переломлены и изранены этими каменными лавинами, и огромные гранитные обломки остановились у корней тхъ деревъ, которыя устояли противъ напора тяжелыхъ массъ.

Дорога соотвтствуетъ дикому характеру мстности: чмъ выше, тмъ круче, и наконецъ совсемъ съуживается надъ пропастію, такъ что, на пространств пяти или шести шаговъ, она не шире полу фута Это мсто даже и у здшнихъ жителей называется Mo-Па или mauvais pas, т. е. не добрый шагъ.

За тсниной дорога опять расширяется, становится удобопрозжаемою, даже и для экипажей, и спускается по довольно отлогому скату къ деревн Тріанъ, мы остановились въ ней только отобдать, но не въ томъ трактир, въ которомъ приставали четыре дни назадъ. Впрочемъ, это была только простая перемна мста, потому что обдъ былъ нисколько не лучше того, какой намъ подали въ первомъ трактир.

Пройдя около ста шаговъ за деревню, мы вышли на ту самую дорогу, по которой шли изъ Мартиньи: и по ней же теперь возвратились въ столицу Вадтландіи, куда и прибыли въ семь часовъ вечера.

По видимому вчера въ Мартиньи была ужасная буря, которой мы даже и не слышали въ десяти миляхъ оттуда. Я узналъ объ этомъ воздушномъ обстоятельств изъ трактирной книги, въ которую каждый путешественникъ вписываетъ свое имя и побудительныя причины своего путешествія. Послдній подписчикъ засвидтельствовалъ достоврность потопа, бывшаго слдствіемъ бури, слдующею фразою, которая сдлала бы честь юмору Англичанина: Г. Дюмонъ, — негоціантъ, — путешествуетъ для своего удовольствія, — пять дочерей и проливной дождь.

СЕНЪ-БЕРНАРЪ.

Вписавъ въ книгу свое имя, званіе и побудительныя причины, я обернулся и увидлъ за собою хозяина, онъ поклонился мн съ такимъ комически-исчальнымъ видомъ, что я невольно подумалъ, что мн или ему, а можетъ быть и обоимъ вмст, угрожаетъ какое нибудь несчастіе. И въ самомъ дл, столько было народу въ трактир, что бдняга хозяинъ не зналъ, куда меня помстить: онъ уступилъ путешественникамъ даже свою собственную кровать, а самъ располагался ночевать въ сара. Сначала онъ робко попробовалъ доказать мн, что запахъ сна очень полезенъ для здоровья и что мн лучше у него будетъ на солом, чмъ въ постели у другаго. Но я прошелъ пшкомъ двнадцать миль, и это обстоятельство, выпущенное хозяиномъ изъ виду, сдлало меня на ту пору очень несговорчивымъ и упорнымъ противъ подобныхъ доказательствъ, хоть они и казались ему преисполненными здравой логики. Оттого-то я тотчасъ веллъ проводнику вести себя въ трактиръ Башни. Хозяинъ сдлалъ послднее усиліе, чтобы удержать меня. У него оставалась одна большая комната, въ которую онъ свалилъ цлое общество путешественниковъ, состоявшее изъ пяти человкъ. Однимъ больше, ничего не значило въ отношеніи къ числу, и потому онъ спросилъ меня: удовольствуюсь ли я, вмст съ ними, тюфякомъ, разостланнымъ на полу? Я отвчалъ утвердительно, и онъ повелъ меня въ ту комнату, изъ которой раздавался по всему корридору страшный шумъ. Наши путешественники, вмсто того чтобъ спать, дрались тюфяками, завоевывая другъ у друга пространство въ три фута шириною и шесть футовъ длиной. Врно, подумалъ я, эта комната такъ мала, что не можетъ вмстить въ себ и пяти плоскостей величиною въ тюфякъ, слдственно наше предложеніе, — принять шестаго, — въ эту минуту очень не умстно. Вроятно та же мысль пришла въ голову и моему хозяину, потому что онъ посмотрлъ на меня съ такимъ смущеніемъ, что я ршился самъ обдлать свое дло. Растворивъ тихонько дверь, я увидлъ, что сраженіе происходитъ въ потемкахъ, потому что ихъ метательные снаряды, — тюфяки, — погасили вс свчи: я тотчасъ составилъ себ планъ дйствія.

Я начали съ того, что задулъ свчу въ рукахъ хозяина, отчего въ корридор воцарилась такая же тьма, какъ и въ комнат воюющихъ, потомъ сказалъ ему, чтобы онъ ни подъ какимъ видомъ не находилъ другаго ключа отъ двери, и попросилъ его удалиться, взявшись самъ устроить развязку. Это ему было какъ нельзя больше на-руку.

Битва все еще продолжалась, бойцы такъ громко хохотали, что я вошёлъ въ комнату, заперъ за собою дверь и положилъ ключъ въ карманъ, а никто изъ нихъ и не замтилъ, что гарнизонъ въ крпости увеличился.

Только что я ступилъ два шага, какъ получилъ по шляп такой ударъ тюфякомъ, что она нахлобучилась мн на голову по самый галстухъ.

Легко себ представить, что я пришелъ туда не для того, чтобы остаться въ наклад, мн стоило только нагнуться и поднять готовое оружіе. И такъ я схватилъ тюфякъ, и сталъ отвшивать имъ на право и на лво такіе богатырскіе удары, что мои противники должны бы были догадаться, что вступили въ дло съ вспомогательнымъ отрядомъ свжихъ войскъ. Вскор я замтилъ, что стна образуетъ за моею спиною уголъ, слдственно я утвердился въ такой оборонительной позиціи, которая, какъ всякому извстно, въ стратегіи почитается лучшею въ подобныхъ случаяхъ. И дйствительно, удары, которые сыпались на меня сначала со всхъ сторонъ, стали примтно рдть и ослабвать, и я заключилъ, что непріятель теряетъ надежду вытснить меня изъ угла: вскор сраженіе перешло на другой флангъ, Я воспользовался минутой и разложилъ свой тюфякъ на полу, чья-то шинель, въ которой запутывались мои ноги, показалась мн чудесною замною одялъ, которыхъ служанка еще не принесла, и, по всей вроятности, совсемъ не принесетъ, благодаря моей предосторожности запереть двери двойнымъ поворотомъ ключа. И такъ я завернулся въ эту шинель, какъ могъ удобне, бросился на мою походную постель, обернулся къ стн и сталъ ждать бури, которая неминуемо должна была разразиться, когда одинъ изъ сражающихся замтитъ недочетъ въ тюфяк.

Въ самомъ дл, мало по малу тишина возстановилась. Восклицанія стали рже и не такъ шумны, каждый началъ помышлять, какъ-бы удобне расположиться бивуакомъ на пол сраженія, я почувствовалъ, что одинъ тюфякъ положили у моихъ ногъ, другой — возл меня съ правой стороны. Каждый втиснулся какъ могъ между своими товарищами и бросился на свой тюфякъ. Только одинъ продолжалъ бродить по комнат и шарить по всмъ угламъ, наконецъ, въ досад что ничего не попадается подъ руку, онъ остановился, блистательная мысль освтила его умъ: онъ вдругъ вскричалъ: Господа! кто-нибудь изъ васъ легъ на двухъ тюфякахъ.

Это обвиненіе было отвергнуто единогласнымъ воплемъ негодованія, въ которомъ, однакожъ, я не принялъ участія.

Тотъ пошелъ опять шарить, со смхомъ и бранью пополамъ, но и въ этотъ разъ не находя ничего, кончилъ тмъ съ чего бы долженъ былъ начать — позвонилъ.

Мы услышали шаги служанки по корридору: сквозь замочную скважину блеснулъ свтъ и я невольно вложилъ руку въ карманъ, чтобы удостовриться, тамъ ли мой благословенный ключъ.

Безпріютный подошелъ къ дверямъ: она была заперта.

— Отопри, сказалъ онъ, и дай намъ огня.

— Господа, ключъ у васъ.

— А! И рука его заслонила мнлучь свта, выходящій изъ корридора, потгмъ онъ нагнулся пошарилъ по полу и вскричалъ: — Что за дьявольщина! да кто это, господа, заперъ отсюда комнату?

— Никто, служанка все ждала у двери.

— У васъ въ трактир есть другой ключъ отъ двери?

— Есть, сударь.

— Ну, такъ пойди принеси его.

Служанка ушла. Настала минута испытанія

Если, подумалъ я, хозяинъ измнитъ и отступитъ отъ моихъ наставленій, тэ я пропалъ.— Въ комнат царствовало глубочайшее молчаніе, изрдка прерываемое нетерпливымъ топаніемъ нашего несчастнаго товарища, который ворчалъ:

— Этой плутовки не дождешься.— Что она тамъ длаетъ, желалъ бы я знать?

— Вотъ вспомните мое слово, она теперь не найдетъ ключа.

— А! наконецъ, слава Богу!

Послднее восклицаніе, какъ читатель конечно догадывается, было исторгнуто у него появленіемъ служанки, которая опять остановилась передъ дверьми.

— Ну! отпирай же!

— Какъ будто нарочно, сударь, нигд не нашли ключа.

— Ба! да тутъ знать самъ чортъ вмшался! Да, да!— Смйтесь господа.— Это презабавно, особенно для меня.— Однакожъ говорю я вамъ, достану себ тюфякъ волею или неволею. Обладатели тюфяковъ отвчали на эту угрозу громкимъ: Ура! и каждый ухватился за свою постель.

— Сколько ты принесла тюфяковъ?

— Пять.

— Слышите, господа! Ужъ врно кто нибудь изъ васъ взялъ себ два.

Ему отвчали отрицательнымъ возгласомъ, еще ршительне и сильне перваго.

— Очень хорошо: но я удостоврюсь въ этомъ. Поди принеси мн пучекъ срныхъ спичекъ.

Въ этомъ требованіи заключалось какое-то намреніе, которое я еще не постигалъ вполн, но котораго возможный результатъ застатнь меня содрогнуться. Служанка вскор возвратилась съ спичками.

— Хорошо, просунь ко мн конецъ спички черезъ замочную скважину.— Она исполнила.

— Теперь зажги другой конецъ, что съ твоей стороны, хорошо, такъ. Я слдилъ за каждымъ ихъ движеніемъ съ весьма понятною внимательностію, я видлъ какъ за дверью засвтился голубоватый огонекъ, на минуту скрылся проходя черезъ внутренность замка, и опять появился по сю сторону двери, — свтленькій какъ звздочка.— Срныя спички — преглупое изобртеніе!

Признаться, я еще не твердо зналъ, какъ мн выпутаться изъ дла, и какъ примутъ эту шутку мои новые товарищи, на всякой случай я повернулся къ стн, чтобы приготовить имъ вступительную рчь.

Между тмъ огонь спички коснулся свчи и комната освтилась. Я слышалъ, что вс они поднялись на смотръ и сли каждый на свой тюфякъ. Въ ту же минуту раздалось изъ вслъ устъ удивительное восклицаніе, голосъ грозный, какъ въ день послдняго суда, вскричалъ:

— Насъ шестеро!

Вслдъ за этими страшными словами послышался другой голосъ.

— Господа, на перекличку.

Тотъ, который, по недостатку тюфяка принималъ живйшее участіе въ этой поврк, тотчасъ приступилъ къ ней.

— Начинаю съ себя, Жюль де Ламаркъ, здсь на лице сущій.

— Г. Каронъ, докторъ, здсь.

— Г. Шарль Соассонъ, помщикъ, здсь.

— Г. Августъ Реймоненкъ, креолъ, здсь.

— Г. Оноре-де Сюсси.

Я быстро обернулся.

— А propos, любезнйшій де-Сюсси, сказалъ я подавая ему руку, я могу сообщить вамъ послднія извстія о сестриц вашей, герцогине О…. Я видлъ ее въ Женев дней восемь назадъ: она была непостижимо хороша.

Можно представить себ странный эффектъ, произведенный на все собраніе этимъ неожиданнымъ привтствіемъ. Вс глаза устремились на меня.

— Ахъ! да это Дюма! вскричалъ де-Сюсси.

— Я, я, любезный другъ! Сдлайте одолженіе, отрекомендуйте меня этимъ господамъ, мн будетъ очень пріятно познакомиться съ ними.

— Конечно. Де-Сюсси взялъ меня за руку. Господа честь имю…..

Каждый привсталъ на своей постели и поклонился мн.

— Теперь, сказалъ я обращаясь къ тому, чьимъ тюфякомъ я завладлъ, позвольте возвратить вамъ постель, но съ условіемъ, что вы отведете мн здсь уголокъ и позволите для меня принести тюфякъ.

Вс отвчали утвердительно и въ одинъ голосъ. Я отперъ дверь и черезъ десять минутъ получилъ тюфякъ въ личное и законное обладаніе.

Эти господа, какъ и я, отправлялись на Большой Сенъ-Бернаръ. Они наняли для себя два экипажа и предложили мн занять въ нихъ мсто, — на что я тотчасъ согласился. Служанк приказано было разбудить насъ въ шесть часовъ, потому что на другой день намъ предстоялъ большой переходъ: отъ Мартиньи до страннопріимнаго дома на гор считается десять миль, изъ которыхъ семь только можно прохать въ экипаж. Каждый изъ насъ постигъ всю важность хорошаго сна и потому мы вс спали безъ просыпу до назначеннаго часа.

Въ семъ часовъ четырехъ изъ насъ укупорили въ одну изъ тхъ узкихъ повозокъ которыя, какъ скоро положатъ поперегъ ихъ дв доски, принимаютъ названіе тарабакокъ, а двухъ усадили въ швейцарскую карету изъ рода тхъ которыя ходятъ бокомъ какъ морской паукъ, кнесчастію моему я слъ въ шарабанку.

Не отъхали мы и десяти шаговъ какъ я долженъ былъ сдлать кучеру слдующее замчаніе:

— Мн кажется, любезный другъ, ты пьянъ?

— Правда, но небось баринъ.

— Прекрасно, по крайней мр мы теперь знаемъ, чего держаться.

Все шло какъ нельзя лучше покуда хали по долин, и мы только смялись надъ уклоненіями въ стороны экипажа и лошадей, но когда прохали Мартиньи-де-Бургъ, и Сенъ-Браншіе, и вступили въ Антремонтскую долину, гд дорога подымается по ребрамъ горы, эта узкая дорога, дорога Альпійская съ крутымъ стнообразнымъ скатомъ съ одной стороны, съ глубокою пропастію съ другой, — тогда нашъ смхъ сталъ не такъ выразителенъ, хотя кучеръ описывалъ такія же кривизны какъ и въ долин. Наконецъ мы сдлали ему съ большею энергіею чмъ въ первый разъ второе замчаніе:

— Эй, кучеръ, чортъ тебя возьми! ты насъ опрокинешь. Онъ принялся стегать лошадь, такъ что могъ бы спустить съ нея всю шкуру, и отвчалъ любимою своею поговоркою:

— Не босъ, баринъ! Только въ этотъ разъ прибавилъ въ вид ободренія: — Здсь Наполеонъ прохалъ.

— Это историческая истина, которой никто у тебя не оспариваетъ, — только Наполеонъ халъ на лошак и съ проводникомъ, не пьянымъ.

— На лошак?— Знаете же вы!— Онъ быль на лошачих.

И мы понеслись какъ вихр, — а кучеръ продолжалъ разговаривать оборотясь къ намъ, и не удостоивая ни однимъ взглядомъ дороги, по которой мы хали.

— Да, на лошачих, и доказательство то, что проводникомъ его былъ Мартинъ Грозедьэ изъ Сенъ-Пьера и что этимъ онъ разжился.

— Кучеръ!….

— Небось, — и что первый консулъ прислали ему изъ Парижа домъ и четыре десятины земли. Но! но!

Въ эту минуту колесо едва миновало пропасть, Ламаркъ и де-Сюсеи, которые сидли на той сторон досокъ, выходившихъ концами изъ экипажа, повисли, въ буквальномъ смысл, надъ бездною въ полторы тысячи футовъ глубиною.

Шутка была плохая. Я выскочилъ изъ шарабанки, съ опасностію изломать себ ноги, и остановилъ лошадь заузду. Наши товарищи, которые хали за нами въ другой карет, съ самаго начала не могли понять нашей возни, и теперь почитая насъ погибающими испустили громкій крикъ, достигшій до нашихъ ушей.

— Не босъ! здсь Наполеонъ прохалъ… Не бось!….

И каждое слово своей вчной поговорки кучеръ сопровождалъ градомъ ударовъ плетью, изъ которыхъ половина сыпалась на лошадь, а другая — на меня, озлобленное животное осадило и поднялось на дыбы, такъ что шарабанка опять повисла надъ страшнымъ оврагомъ. То была критическая минута и мои товарищи поняли это лучше всякаго другаго: они прибгли но инстинкту къ насильственному средству: схватили кучера, за воротъ, стащили его съ козелъ и бросили на дорогу какъ куль, запутаннаго, подобно Ипполиту, въ возжахь, которыя онъ, однакожъ, не выпустилъ изъ рукъ. Лошадь, по видимому весьма благонравная, тотчасъ успокоилась, а мои товарищи, пользуясь этою минутой выскочили изъ экипажа. Такимъ образомъ вс мы, кром проклятаго кучера, очутились посереди дороги на ногахъ, здравы и невредимы.

Мы предоставили нашему возниц встать и везти свою шарабанку какъ уметъ, а сами пошли пшкомъ, — что было хоть и утомительне, однакожъ врне. Въ два часа мы обдали въ Лидд, гд по условію намъ слдовало перемнитъ лошадь и кучера, эта статья такъ была близка къ нашему сердцу, что мы употребили вс старанія, чтобъ ее выполнили въ точности. Потомъ мы отправились въ дальнйшій путь, совершенно обезпеченные на счетъ нашей личной безопасности почтеннымъ алюромъ лошади и смирною физіономіею ея хозяина который, замчу въ скобкахъ, былъ также и мстнымъ нотаріусомъ. И въ самомъ дл мы дохали безъ всякаго приключенія до Сенъ-Пьерра, гд дорога становится неудобопрозжаемою.

Около этого-то мстчка Французская армія въ послдній разъ останавливалась на ночлегъ передъ Большимъ Сенъ-Бернаромъ, за которымъ ее ожидали равнины Маренго. Здшніе жители показывали намъ мста, которыя занимала пхота, кавалерія и артиллерія, разсказывали какъ снимали пушки съ лафетовъ, клали въ выдолбленныя сосновыя колоды и переносили на плечахъ людьми, которые смнялись черезъ каждые сто шаговъ. Нкоторые изъ крестьянъ сами видли, какъ совершалось это гигантское дло и съ гордостію хвалились, что принимали въ немъ участіе. Они помнили черты лица Наполеона, цвтъ платья, которое на немъ тогда было, и даже незначащія слова, произнесенныя имъ передъ ними. И такъ я нашелъ между чужеземцами живое и свжее воспоминаніе объ этомъ человк, который нашему юному поколнію, не видавшему его, кажется баснословнымъ героемъ, вымышленнымъ какимъ нибудь гомерическимъ воображеніемъ.

Обзоръ мстъ задержалъ насъ до семи часовъ вечера. Когда мы возвратились въ Сенъ-Пьеръ, погода нахмурилась и предвщала обильное орошеніе къ ночи. По этому мы перемнили намреніе ночевать въ страннопріимномъ дом, ршились остаться въ трактир и приказали хозяину приготовить намъ ужинъ и комнаты. Но это было не легкое дло: многія общества путешественниковъ прибыли въ трактиръ прежде насъ и остались тамъ по той же причин какъ и мы, они овладли всми комнатами и потребили всю провизію: для насъ шестерыхъ остался чердакъ да яичница.

Яичница мигомъ исчезла, потомъ мы пошли осматривать нашу спальню.

Правду сказать, одному только Швейцарскому трактирщику можетъ придти въ голову — отвести христіянамъ, вмсто спальни, такой чуланъ какъ этотъ: дождь, который только начиналъ накрапывать, уже струился сквозь кровлю: и втеръ гудлъ сквозь разщеленные ставни, которые замняли въ окнахъ стекла и рамы, наконецъ, крысы, укрывшіяся въ норы при нашемъ появленіи, давали намъ знать своимъ пискомъ и шумомъ что они не отказываются отъ своего права на обладаніе чердакомъ и твердо намрены завоевать его у насъ какъ скоро погасимъ свчи.

При первомъ взгляд на этотъ жалкій чердакъ одинъ изъ насъ предложилъ въ ту же минуту, мужественно отправиться на ночлегъ въ страннопріимный домъ. Правда, должны были мы помучиться и помокнуть на дожд часа три, но за то въ конц пути какая великолпная перспектива! славный ужинъ, свтлый огонь въ камин, келья плотно со всхъ сторонъ закрытая и мягкая постель!

Предложеніе было принято съ восторгомъ, мы сошли съ чердака и послали за проводникомъ. Черезъ десять минуть онъ явился и мы приказали ему взять еще двухъ своихъ товарищей, достать намъ шесть лошаковъ и вести насъ ночевать на Большой Сенъ-Бернаръ.

— На большой Сент. Бернаръ?… сказалъ онъ. Потомъ подошелъ къ окну, посмотрлъ на небо, выставилъ на втеръ руку — чтобы узнать его направленіе, и возвратился къ намъ покачивая головою.

— Вы говорите, что вамъ надобно три человка и шесть лошаковъ?

— Да.

— И хотите хать сего дня въ ночь на Сенъ-Бернаръ?

— Такъ.

— Хорошо, будетъ все готово.

И онъ пошелъ за проводниками и лошаками.

Однакожъ сомнительные его знаки внушили намъ нкоторое безпокойство и мы его вернули.

— Нтъ-ли какой опасности? спросили мы его.

— Гмъ! Погодка-то не совсемъ хороша! да ужъ если хотите ночевать на Сенъ-Бернар, мы постараемся довести васъ туда.

— Ручаешься-ли ты за нашу безопасность?

— Человкъ можетъ ручаться только за то что во власти человка, постараемся! Впрочемъ если хотите послушать моего совта, такъ возьмите лучше, вмсто трехъ, шестерыхъ проводниковъ.

— Согласны, шесть проводниковъ, но еще объ опасности: какого она роду? Кажется, въ это время года еще нечего опасаться снжныхъ обваловъ?

— Нтъ, если только не собьемся съ дороги.

— Но вдь съ дороги можно сбиться тогда только, когда она покрыта снгомъ, а 26 августа, чортъ возьми, это слишкомъ рано для снгу!

— О, что до снгу, объ этомъ не безпокойтесь! у насъ его будетъ вдоволь и по выше вашихъ стиблетъ. Вотъ видите ли, этотъ дождикъ: — здсь онъ словно Божія роса, не правда ли?.. въ одной мили отъ Сенъ-Пьера, — мы вдь все будемъ идти въ гору,— онъ оборотится въ снгъ.

Проводникъ опятъ подошелъ къ окну: — И снгъ будетъ знатный, прибавилъ онъ, возвращаясь.

— Довольно, на Сенъ-Берпаръ!

— Однакожъ, господа, сказалъ я…

— На Сенъ-Бернаръ! Кто хочетъ ночевать на Сенъ-Бернар пусть подыметъ руку.

Поднялись четыре руки. Положили тотчасъ выступить въ походъ.

— Вотъ, изволите видть, продолжалъ проводникъ, еслибъ вы были изъ нашихъ горцевъ, я сказалъ бы вамъ: Хорошо, въ походъ! но вы, какъ мн кажется, Парижане, а Парижане, съ вашего позволенія, народъ-деликатный, зябкой, какъ ступить въ снгъ, такъ и зубъ на зубъ не сведетъ.

— А мы не сойдемъ съ лошаковъ.

— Говорить можно, да на дл выйдеть иначе: по невол сойдете.

— Что за дло! Собирай своихъ товарищей и вели вести лошаковъ.

— Съ вашего позволенія, господа: вы знаете, что ночью платится проводникамъ вдвое?

— Согласны. Скоро ли будешь готовъ?

— Черезъ четверть часа.

— Ступай.

Оставшись одни, мы стали снаряжаться въ дорогу и запасаться всми путевыми потребностями, каждый надлъ сверхъ платья блузу, бекешь или шинель, — что нашлось въ походномъ гардероб, — и наполнилъ флягу превосходнымъ ромомъ, цигары раздлили между собою по братски, а химическая зажигательница, красовавшаяся на камин въ своемъ красномъ футляр, по единогласному желанію, перешла въ карманъ де Сюсси. Потомъ, вс мы построились около огня, подбросили въ него все, что могли найти деревяннаго, и запаслись теплотою на дорогу.

Проводникъ вошелъ и сказалъ: Грйтесь, грйтесь, господа! это — не лишнее на дорогу.

— Готовы ли вы?

— Готовы, баринъ.

— Ну, демъ.

Мы сошли, у дверей стояли лошаки, каждый изъ насъ весело прыгнулъ на свою скотину, и движимый честолюбіемъ, старался попасть въ чело колонны. Но всмъ и каждому извстно, кто хоть разъ зжалъ на лошак, что нтъ ничего трудне въ мір, какъ заставить его идти впереди своего товарища. Эта забавная борьба продержала насъ на мст съ четверть часа и привела всхъ въ самое веселое расположеніе, которымъ каждый изъ насъ чувствовалъ необходимымъ запастись на дорогу, какъ предохранительнымъ средствомъ противъ предстоящихъ трудностей. Наконецъ Ламарку удалось попасть въ колонновожатые, тогда, опустивъ поводья, при пособіи каблуковъ и трости, онъ заставилъ своего лошака бжать рысцой, восклицая: ‘Небось здсь Наполеонъ прохалъ!..’

Когда первый лошакъ пойдетъ рысью, то вс послдующіе побгутъ, а, пшіе проводники должны поспвать за ними въ галопъ. Послднее обстоятельство внушило имъ особенную ненависть къ..этому аллюру, — ненависть, которую они сообщили даже и своимъ скотинамъ. Оттого, какъ бы прытко ни скакалъ передовой лошакъ, онъ скоро остановится, а за нимъ и вс конные и пшіе, потомъ не много выждетъ, и вдругъ вся линія преважно двинется шагомъ, растягиваясь по мр того какъ движеніе сообщается ей отъ головы до хвоста.

— Съ вашего позволенія, сказалъ проводникъ Ламарка, — который догналъ наконецъ своего лошака и, въ предупрежденіе другой такой же скачки, взялъ его подъ уздцы, подъ предлогомъ будто-бы дорога не хороша, — съ вашего позволенія, не здсь прохалъ Наполеонъ: эта дорога тогда еще не была проложена, онъ прохалъ по противоположному скату горы, и будь теперь день, вы бы увидли, что т, которые тамъ могли перебраться съ конями и пушками, были народъ дюжій и удалой, не намъ подъ стать. Вс были согласны съ его мнніемъ, и потому никто не сдлалъ ему никакого возраженія.

— Господа, снгъ! нашъ проводникъ пророкъ, сказалъ одинъ изъ нашихъ.

Въ самомъ дл, по мр того какъ мы поднимались выше, холодъ становился пронзительне и тотъ же самый дождь, который орошалъ долину при нашемъ отъзд, на этой высот превращался въ снгъ.

— Ахъ, чорть возми! снгъ 26 августа! Это мы разскажемъ за диковинку нашимъ Парижанамъ. Господа, предлагаю сойти съ лошаковъ и поиграть въ снжки въ память Наполеона, который здсь прохалъ.

Вс засмялись, вспомнивъ при этомъ достопамятномъ слов пьянаго кучера съ его проказами, а опасность, которой мы тогда подвергались, была совершенно забыта нами.

— Съ вашего позволенія, господа, я уже докладывалъ вамъ, что Наполеонъ прохалъ по другой дорог, а игру въ снжки совтую вамъ отложить до другаго разу. Вы потеряете только время, котораго у васъ и безъ того очень не много: сами посудите, черезъ четверть часа вы не увидите ни зги и не будете знать, куда вести лошаковъ.

— Тогда, мой любезный, лошаки насъ поведутъ.

— Не трогайте только ихъ и лучше ничего не выдумаете: Богъ создалъ вс вещи одну для другой, изволите видть, Парижанина для Парижа, а лошака для горъ. Оттого я всегда говорю своимъ путешественникамъ: Дайте волю скотин, — дайте ей волю. Здсь, въ долин Пру, еще ничего, но какъ перемахнемъ черезъ Гудрійскій мостъ, то будетъ у насъ дорога словно канатъ плясуна, да еще врно снгъ и ту занесетъ, тогда отдайтесь на волю лошакамъ и будьте спокойны.

— Браво! проводникъ сказалъ славную рчь, теперь выпьемъ.

— Стой!— Каждый приложилъ флягу къ губамъ и потомъ передалъ ее своему проводнику. Въ горахъ пьютъ изъ одного стакана и изъ одной фляги, и не гнушаются человкомъ, который черезъ нсколько шаговъ можетъ спасти вамъ жизнь.

Теплотворъ, освободившійся изъ рому, пробудилъ въ насъ веселость и, хотя ночь видимо темнла, а снгъ боле и боле сгущался, однакожъ нашъ караванъ шумно двинулся въ дальнйшій путь со смхомъ хі пснями.

Эта маленькая группа лошаковъ, всадниковъ и проводниковъ, которая, посереди дикой страны, глубокой ночи и пронзительнаго снга, весело взбиралась на сердитую, безмолвную, страшную гору, покинутую даже эхомъ, которое тамъ не вторило пснямъ и смху путешественниковъ, — сдлало на меня странное впечатлніе. По видимому оно дйствовало не на меня одного, потому что, мало по малу псни стали не такъ звучны, смхъ не такъ часть и громокъ, вскор вс веселые голоса замолкли, потомъ раздалось нсколько сердитыхъ восклицаній, наконецъ послышалось: Чортъ возьми! знаете ли, милые дти, что теперь совсемъ не жарко? И это энергическое восклицаніе казалось столь точнымъ выраженіемъ общаго нашего мннія, что никто и не думалъ возражать.

— Выпьемъ и закуримъ сигары.

— Браво! кому пришла такая мысль?

— Мн, Юлію Тьерру де-Ламарку.

— Какъ прідемъ въ монастырь, опредлимъ балотировкою сказать ему благодарстиснную рчь.— Де-Сюсси, подавай зажигательницу.

— Извините, господа, я долженъ вынуть руки изъ кармановъ, а имъ такъ тепло, что жаль ихъ тревожить. Не угодно ли самимъ взять зажигательницу изъ моего сюртука.

Одинъ проводникъ оказалъ намъ эту услугу, его товарищи раскурили свои трубки, а мы свои сигары изъ ихъ трубокъ, и двинулись въ путь. Ночь такъ была темна, что мы могли видть одн только свтлыя точки закуренныхъ концевъ сигаръ, которыя становились ярче при каждомъ движеніи губъ курильщиковъ.

Замолкли псни и восклицанія, ромъ потерялъ свою силу, глубокое безмолвіе воцарилось во всемъ караван и прорывалось только ободрительными движеніями и звуками, которыми проводники подгоняли лошаковъ.

И то надо сказать, — ничто не могло возбудить въ насъ веселости: холодъ становился, съ минуты на минуту, пронзительне и снгъ валилъ съ возростающимъ обиліемь, темнота ночи умрялась только бловато-тусклымъ отблескомъ снжной поверхности, дорога все съуживалась и мстами огромные камни до того загораживали ея, что наши лошаки должны были сворачивать всторону и пробираться по узенькимъ тропинкамъ, по самому скату горы надъ пропастію, которой глубину мы могли измрить только по отголоску протекавшей внизу Дрансы, но и этотъ звукъ, ослабвая съ каждымъ шагомъ, доказывалъ намъ, что чмъ выше мы поднимались, Тмъ глубже и отвсне становилась подъ нами пропасть. По количеству снгу, покрывавшаго шляпу и шинель предшествующаго товарища, каждый изъ насъ заключалъ, что столько же должно быть и на его шляп и шинели, и кром того мы чувствовали на себ его близкое сосдство по холоду не столь пронзительному, но боле рзкому нежели отъ дождя. Наконецъ нашъ колонновожатый остановился.

— Я совсемъ замерзъ, сказалъ онъ, пойду пшкомъ.

— Но правду ли я говорялъ, что вы должны будете спшиться? сказалъ проводникъ.

И въ самомъ дл, каждый изъ насъ чувствовалъ необходимость согрться движеніемъ. Мы вс сошли съ лошаковъ, а какъ за темнотой не видно было куда ступить ногою, то проводники посовтовали намъ взяться за хвосты нашихъ лошаковъ, — что имло для насъ двойную выгоду: во первыхъ, половина труда слагалась на лошаковъ, а во вторыхъ, они служили намъ вмсто палокъ для удостовренія въ безопасности грунта. Этотъ совтъ былъ въ точности исполненъ, потому что вс мы понимали необходимость вполн предаться на произволъ инстинкта нашихъ скотинъ и смышленности проводниковъ.

Тогда-то я удостоврился на опыт въ истин разсказа Бальмы: я чувствовалъ туже головную боль, о которой онъ мн говорилъ, тоже головокруженіе и неодолимое влеченіе ко сну, которому бы я непремнно уступилъ сидя верхомъ на лошак и съ которымъ могла бороться одна только необходимость идти пшкомъ. По видимому и самъ докторъ чувствовалъ тоже самое, потому что онъ предложилъ остановиться для отдыха.

— Впередъ! впередъ! господа, съ живостію вскричалъ проводникъ, предупреждаю васъ, кто остановится, тотъ уже не пойдетъ дальше.

Въ его словахъ заключалось столь глубокое убжденіе, что мы не могли сдлать ему никакого возраженія и продолжали путь. Одинъ изъ насъ, не помню кто, попробовалъ раздуть въ насъ погасшую веселость этими историческими словами, которыя, до тхъ поръ всегда производили свое дйствіе: Не бось, здсь Наполеонъ прохалъ! Но на этотъ разъ шутка потеряла свою смхотворную силу, ни въ комъ от не возбудила улыбки, и это непривычное молчаніе, съ которымъ она была принята, сообщила ей характеръ печальне самой жалобы. Такимъ образомъ мы шли машинально около получаса, буксируемые лошаками, погружаясь въ снгъ по колна, между тмъ какъ холодный потъ выступалъ крупными каплями на лбу.

— Домъ! вдругъ сказалъ де-Сіосси.

— Слава Богу!

И вс мы оставили хвосты лошаковъ, удивляясь, что погонщики умолчали объ этой станціи.

— Съ вашего позволенія, сказалъ главный проводникъ, разв вы не знаете, что это за домъ?

— Пусть это будетъ чортовъ домъ, лишь бы намъ стряхнуть съ себя проклятый снгъ и ступить на твердую землю! войдемте.!

Войти было не трудно, потому что въ дом не было ни оконъ ни дверей.— Мы кликнули, никто не отвчалъ….

— Да, да, кличьте, сказалъ проводникъ, если вамъ удастся разбудить тамошнихъ хозяевъ, вы будете первые счастливцы въ мір.

И въ самомъ дл, никто не подавалъ голоса, и домъ, казалось, былъ не обитаемъ, однакожъ, но смотря на то что онъ былъ открытъ на вс четыре втра, мы могли укрыться въ немъ отъ снгу, и потому ршились остановиться тамъ на короткое время.

— Еслибъ здсь былъ каминъ, мы бы развели огонь, сказалъ кто-то.

— А дрова?

— Поищемъ прежде камина.

Де-Сюсси протянулъ руки.

— Господа, столь, сказалъ онъ и вдругъ вскрикнулъ отъ испуга и удивленія.

— Что такое?…. Что тамъ?..

— То, что на этомъ стол дожить человкъ — я поймалъ его за ногу.

— Человкъ?…

— Ну растолкай его, онъ проснется.

— Эй! пріятель, вставай!

— Господа, сказалъ одинъ проводникъ, выступивъ изъ группы своихъ товарищей и высовывая голову въ окошко, — господа, прошу васъ удержаться отъ такихъ шутокъ, въ такомъ мст. Они навлекутъ на всхъ насъ несчастія, и на васъ тоже.

— Гд же мы?

— Въ одномъ изъ смертныхъ домовъ Сенъ-Бернара…. Онъ отошелъ отъ окна и присоединился къ своимъ товарищамъ,не сказавъ ни слова больше, — но мало кто изъ ораторовъ можетъ похвалиться большимъ эффектомъ, произведеннымъ столь немногими словами.

— Право, господа, надобно посмотрть, что это такое. Это одна изъ путевыхъ диковинокъ, сказалъ де-Сюсси, и погрузилъ спичку въ зажигательницу.

Спичка зажглась и озарила блдномъ свтомъ три трупа: одинъ изъ нихъ лежалъ на стол, а другіе два стояли скорченные по угламъ комнаты, — потомъ спичка погасла и все погрузилось въ прежнюю тьму.

Мы повторили операцію. Только въ этотъ разъ, каждый изъ насъ зажегъ у маленькаго, трепещущаго огонька спички бумажку, свернутую въ трубку, и мы начали осматривать внутренность комнаты, держа въ лвой рук готовыя бумажныя трубочки.

Надобно самому находиться въ такомъ положеніи, въ какомъ мы тогда были, чтобы составить себ полное понятіе о впечатлніи, произведенномъ въ насъ этими несчастными, надобно видть ихъ черныя, искаженныя лица при этомъ дребезжущемъ и неврномъ свт, чтобы сохранить ихъ въ памяти такъ, какъ они остались въ нашей. Надобно испытать еще въ ту минуту страхъ за себя самаго,— страхъ подвергнуться той же бдственной участи, которая постигла нашихъ предшественниковъ въ этихъ же мстахъ, и которую мы видли передъ собою. Надобно все это самому ощутить, чтобы понять, отчего наши волосы стали дыбомъ, холодный потъ проступилъ на чел, и не смотря на необходимость обогрться и отдохнуть, вс желанія наши слились тогда въ одно: убраться какъ можно поспшне изъ этаго пристанища мертвыхъ.

И такъ мы безмолвно отправились въ дальнйшій путь въ мрачнйшемъ расположеніи духа, нежели до этого привала, но вмст съ тмъ это ужасное зрлище вселило въ насъ новую энергію. Впродолженіе цлаго часа никто не произнесъ ни одного слова, — даже и проводники. Мы уже не чувствовали ни снгу, ни усталости, ни даже холоду: вс наши ощущенія сосредоточились въ одной иде, овладвшей нашими умами, одинъ лишь страхъ, глубоко запавшій въ душу каждаго, ускорялъ бьеніе сердца и заставлялъ прибавлять шагу.

Наконецъ главный проводникъ испустилъ одинъ изъ тхъ пронзительныхъ криковъ, употребительныхъ у горцевъ, которые раздаются на огромныхъ разстояніяхъ и различными удареніями означаютъ: просить ли помощи тотъ, кто подаетъ такой сигналъ, или просто извщаетъ о своемъ прибытіи.

Крикъ изчезъ въ пространств, какъ-будто ничто помогло остановить его на пути по этимъ снжнымъ поверхностямъ: ни одно эхо не отослало къ намъ его отголоска. Гора снова погрузилась въ безмолвіе.

Пройдя еще около двухъ-сотъ шаговъ, мы услышали лай собаки.

— Сюда, Драно! закричалъ проводникъ.

И въ слдъ за тмъ огромная собака, особенной породы, извстной подъ именемъ Сенъ-Бернарской, прибжала къ намъ, и узнавъ проводника, бросилась къ нему на грудь и уперлась въ нее передними лапами.

— Славно, Драно! славно, доброе животное!— Съ вашего позволенія, господа, это мой старый знакомецъ, онъ радъ меня видть.— Такъ вдь, Драно? А? О мой песъ…. добрый песъ! да, пойдемъ, пойдемъ, — будетъ…. ну! въ дорогу.

Ксчастію дорога была не длинна, черезъ десять минутъ мы вдругъ очутились передъ самымъ страннопріимнымъ домомъ, который съ этой стороны даже днемъ не прежде виднъ, какъ когда подойдешь къ нему. Мы вошли въ ворота, днемъ и ночью безденежно отворенныя для каждаго, кто приходитъ сюда просить гостепріимства, которое въ этихъ пустынныхъ мстахъ часто спасаетъ жизнь.

Очередной монахъ встртилъ насъ и повелъ въ комнату, гд насъ ожидалъ веселый огонь въ камин. Между тмъ какъ мы отогрвались, намъ приготовили кельи: усталость была сильне голода и потому мы предпочли сонъ ужину. Когда мы улеглись, намъ подали въ постели по чашк теплаго молока, монахъ, который принесъ мою чашку, сказалъ мн, что въ этой комнат обдалъ Наполеонъ, а для меня эта комната замчательна тмъ, что я выспался въ ней найлучшимъ въ свт образомъ.

На другой день, въ десять часовъ, мы уже вс были на ногахъ и осматривали доставшуюся мн консульскую квартиру, ничто ни отличало ее отъ другихъ келій, никакая надпись не напоминала тамъ о прошествіи новйшаго Карломана.

Мы выглянули въ окно, на голубомъ неб сіяло солнце и земля была покрыта снгомъ на одинъ футъ толщиною.. Трудно себ представишь суровый и печальный характеръ ландшафта, который открывается изъ оконъ страннопріимнаго дома, возвышающагося на семь тысячъ двсти футовъ надъ поверхностію моря, посереди треугольника, образованнаго Дронасомъ, Воланомъ и Великимъ Сенъ-Бернаромъ. Отъ тающаго льду, въ нсколькихъ шагахъ отъ монастыря образовалось озеро, которое однакожъ не только не оживляетъ мстности, но еще придаетъ ей мрачнйшіе выраженіе. Вода, окруженная блоснжными берегами, кажется черною, ктомужъ, она такъ холодна, что никакая рыба не можетъ въ ней водиться, и такъ высока что ни одна птица не залетаетъ сюда утолить свою жажду. Это въ маломъ вид изображеніе Мертваго моря, разстилающаго свои тяжелыя воды у подошвы разрушеннаго Іерусалима. Все, что заключаетъ въ себ искру животной или растительной жизни, осталось на дорог, на разстояніяхъ, до которыхъ позволила взойти степень силы каждой такой искры: человкъ и собака, одни взошли на эту вершину.

Надобно самому посмотрть на мрачную картину съ того мста, откуда мы на нее смотрли, чтобы составить себ нкоторое понятіе о самоотверженіи этихъ людей, которые покинули восхитительныя долины Аосты и Каринтесы, отцовскій домъ, который, быть можетъ, смотрлся въ голубое зеркало водъ маленькаго озера Орты, свтлаго, пламеннаго, влажнаго и глубокаго какъ очи влюбленной Испанки, любимое семейство, нвесту съ благословеннымь приданымъ счастія и любви, все покинули, чтобы придти сюда съ посохомъ въ рук, съ собакою вмсто друга, и стать на снжной дорог какъ статуи одушевленныя самоотверженіемъ, Здсь-то вполн чувствуемъ, какъ жалка пышная благотворительность горожанина, который думаетъ, что выполнилъ весь долгъ свой къ ближнему, когда всенародно броситъ золотую монету въ кошелекъ миленькой сборщицы подаянія, которая отплачиваеть ему, за то поклономъ и улыбкою. О, еслибы какимъ нибудь чудомъ, посереди одной изъ и нашихъ упоительныхъ Парижскихъ ночей, къ самомъ разгар блистательнаго бала, когда музыка увлекаетъ женщинъ какъ вихрь бриліантовъ и цвтовъ, когда прекрасные стихи на благотворительность Виктора извлекаютъ двственную слезу изъ очей, увлаженныхъ наслажденіемъ, если бы тогда вдругъ погасли вс лампы и свчи, стна обрушилась и взоры этого блестящаго общества досягнули до Большаго Сенъ-Бернара, и увидли бы здсь въ глухую ночь, на узкой тропинк, на краю пропасти, угрожаемой лавинами, по середи снжной бури, одного изъ этихъ бловласыхъ старцевъ, идущаго на встрчу путникамъ съ громкими восклицаніями: ‘Сюда, братья!’ О! тогда бы, конечно, всякой, и тотъ кто наиболе гордится своими подаяніями, почувствовалъ стыдъ на чел своемъ, упалъ бы на колни и воскликнувъ: О, мой Боже!…

Пришли сказать, что насъ ждутъ въ трапезную. Мы сошли съ стсненнымъ сердцемъ. Монахъ шелъ впереди, указывая дорогу, мы прошли мимо церкви, въ которой тогда служили обдню и раздавалось пніе. Но, по мр того какъ эти печальные звуки удалялись отъ насъ, другіе, боле веселые, хохотъ и говоръ, неслись къ намъ на встрчу изъ конца корридора. Хохотъ! это показалось вамъ очень страннымъ въ такомъ мст.

Наконецъ мы отворили дверь и очутились въ обществ молодыхъ людей и хорошенькихъ барышень, которые пили чай и разговаривали о Тальони.

Сначала мы посмотрли другъ на друга съ изумленіемъ, потомъ засмялись. Мы встрчались съ этими дамами въ Парижскихъ обществахъ, и теперь подошли къ нимъ съ гостинными пріемами и привтствовали другъ друга въ наилучшемъ тон фешенебельнаго общества. Потомъ заняли оставленныя намъ мста и вступили въ разговоръ, который вскор сдлался общимъ, веселость замнила принужденіе, и черезъ десять минуть мы совершенно позабыли гд находились. Да и ничто не напоминало намъ мста нашего собранія. Зала, которая называлась трапезною, далеко не соотвтствовала строгой иде, которую внушаетъ намъ это слово. Напротивъ, это была хорошенькая столовая, убранная боле съ роскошью нежели со вкусомъ, въ одномъ углу красовалось фортепіано, стны украшены были разными гравюрами, вазы, часы и нсколько вещицъ изъ рода тхъ, которыя встрчаются только въ будуарахъ, обременяли каминъ, наконецъ, везд и во всемъ — общій характеръ мірскаго быта. Эту странность намъ объяснили однимъ словомъ: каждая изъ мебелей и вещицъ подарена монастырю какимъ-нибудь признательнымъ обществомъ путешественниковъ, которые желали доказать добрымъ монахамъ, что возвратившись въ Парижъ они не позабыли гостепріимства, которымъ у нихъ пользовались. Впродолженіе завтрака, отецъ, который насъ угощалъ, сообщилъ намъ нсколько историческихъ свденій о Санъ-Бернар, которыя, полагаю, не будутъ здсь излишними.

До основанія страннопріимнаго дома, Большой Санъ-Бернаръ назывался Munt-Joux, — искаженіе двухъ Латинскихъ словъ: mous juris, Юнитерова гора, это имя она получила отъ храма, воздвигнутаго на ней Юпитеру-Пенинскому. Точное время основанія этаго храма — неизвстно. По орфографіи слова poenin которое Титъ-Ливій неправильно пишетъ Pennin, можно бы заключить, что оно восходитъ до перехода Аннибала, и что этотъ полководецъ, благополучно достигнувъ вершины Альповъ, положилъ тамъ, по обту, краеугольный камень храма Юпитеру Карфагенскому. Однакожъ разныя приношенія, найденныя въ земл подъ этими развалинами, доказываютъ, что сюда приходили на поклоненіе Римляне. Но Римляне поклонялись ли бы идолу бога враговъ своихъ? Это не возможно. На противъ, не вроятне ли, что этотъ храмъ основали сами Римляне, когда бдствія Асдрубала въ Сардиніи заставили брата его, изнженнаго роскошною Капуей и пораженнаго Маркелломъ, выступить изъ Италіи, — которой три четверти были уже завоеваны, — и присоединиться къ Антонію? Если это допустить, то въ первомъ случа, храмъ долженъ быть основанъ въ 535, а во второмъ, въ 555 году, отъ основанія Рима. А эпоху, въ которую въ немъ прекратилось идолослуженіе, можно отнести съ большею вроятностію къ царствованію еодосія-Великаго, потому что въ развалинахъ храма не найдено ни одной медали, принадлежащей къ царствованіямъ, послдовавшимъ за дтьми этаго императора.

Что же касается до основанія страннопріимнаго дома, то оно конечно относится къ началу девятаго столтія, потому что этотъ домъ, подъ названіемъ Mont-joux, упоминается въ акт, которымъ Подъ-Геръ, Лотарингскій король, уступилъ нкоторыя земли брату своему Лудвису, въ 859 году, слдственно, онъ существовалъ прежде нежели Аостскій архидіаконъ учредилъ тамъ, въ 970 году, регулярное братство монаховъ ордена Св. Августина для прислуги, и перемнилъ языческое имя Monl-Joux на христіанское Saint-Bernard. Съ тхъ поръ до нын, сорокъ три настоятеля смнили другъ друга въ этомъ монастыр.

Протекло девять столтій и ни время, ни люди ничего не измнили въ монастырскомъ устав, ни въ гостепріимныхъ обязанностяхъ монаховъ.

Цпь Альповъ, на которой возвышается Сенъ-Бернаръ, была свидтельницею четырехъ переходовъ: Аннибала, Карла Великаго, Франциска I и Наполеона, въ томъ самомъ мст, гд стоитъ страннопріимный домъ. Карлъ Великій и Наполеонъ перешли чтобы побждать, Аннибалъ и Францискъ I чтобы быть побжденными.

Кром дамъ, о которыхъ я говорилъ выше, съ нами завтракала одна молоденькая Англичанка съ своею матерью. Он уже три года путешествовали по Италіи и Альпійскимъ горамъ пшкомъ, длая переходы въ восемь или десять миль въ день, и неся съ собой вс свои пожитки, мы желали знать имена этихъ неустрашимыхъ путешественницъ и отыскали ихъ въ книг путешественниковъ: младшая подписалась: Луиза, или два горъ.

Эта книга лежала въ другой комнат, смжной съ трапезною, и убранной, подобно ей, множествомъ маленькихъ вещицъ, присланныхъ въ даръ добрымъ отцамъ. Кром того, въ ней есть дв рамы съ древними вещами, которыя найдены подъ развалинами Юпитерова храма. Лучше всхъ сохранились дв статуйки, одна Юпитера, другая Геркулеса, больная рука, обвитая Эскулаповою змею и съ изображеніемъ на пальцахъ, какъ эмблемы болзни, — лягушки и жабы, наконецъ разныя бронзовыя досчечки, съ именами тхъ, кто прибгалъ къ покровительству этого бога.

Я снялъ многія изъ надписей и представляю ихъ здсь безъ всякаго измненія въ расположеніи строчекъ.

J. О. М. Macrinius demonstratus V. S. L.

jovi optimo maximo
Poenino
Proitu el reditu
C. Julius Primus
V. S. L.

votum solvit libenter
numinibus-aug
Jovi Poenino sabineius
censor ambianus
V. S. L.

Въ этомъ занятіи меня прервалъ необыкновенный шумъ. Между тмъ какъ я снималъ надписи, монахъ, который подчивалъ насъ, самъ ни до чего не дотрогиваясь, ушелъ служить обдню. Тотчасъ поставили доктора на часы за дверью трапезной, де-Сюсси слъ за фортепіано, а наши дамы, въ томъ числ и два горъ, стали отхватывать галопадъ около стола.

Въ ту минуту какъ онъ достигъ высшей степени быстроты, докторъ просунулъ въ дверь голову и сказалъ: Mesdames, прислужникъ пришелъ спросить, не угодноли вамъ посмотрть Большую-Моргу.

Это предложеніе мигомъ остановило галопадъ. Дамы съ минуту посовтовались между собою, отвращеніе боролось съ любопытствомъ, послднее взяло, и мы отправились.

Но у наружныхъ дверей они объявили, что не пойдутъ дале: снгъ въ полтора фута глубиною покрывалъ все пространство до Морги, — около сорока шаговъ. Мы устроили два кресла на носилкахъ и предложили нашимъ милымъ и любопытнымъ спутницамъ перенести ихъ туда на рукахъ. Он согласились.

Довольно было крику и смху отъ колебаній ихъ сдалищъ и уклоненій носильщиковъ, покуда мы добрались до единственнаго и всегда открытаго окна, черезъ которое взоръ погружается подъ обширный сводъ Сенъ-Бернарской Морги. Нтъ зрлища ужасне и любопытне того, которое намъ тогда представилось.

Вообразите себ низкую залу со сводами, въ тридцать пять квадратныхъ футовъ, освщенную однимъ окномъ, съ слоемъ пыли въ полтора фута толщиною на полу.

Прахъ человческій!

Этотъ прахъ, который, какъ густыя волны Мертваго моря, выбрасывающія на поверхность тяжелйшіе предметы, покрытъ множествомъ костей.

Кости человческія!!

И на этихъ костяхъ вдоль стнъ группированы странною распорядительностію случая полтораста труповъ, безъ глазъ, съ оскаленными блыми зубами, каждый съ тмъ самымъ выраженіемъ и въ томъ положеніи, въ какихъ его застигла смерть: одни на колняхъ, другіе съ распростертыми руками, иные съ сжатыми кулаками и склоненною головою, нкоторые съ челомъ и руками поднятыми къ небу, а посереди ихъ всхъ, женщина, одна бдная женщина, которая надялась спасти свое дитя грудью, и которая посереди этаго адскаго собранія походитъ на статую, изображающую материнскую любовь.

И все это, прахъ, кости и трупы, скучено въ одной комнат, въ разныя эпохи, а у окна этой комнаты, освщеннаго веселыми лучами солнца, — дамскія личики, блестящія юностію и красотою… Жизнь, едва развившаяся смотрла на жизнь, угасшую за нсколько столтій. Чудное зрлище!

Что до меня касается, то это зрлище никогда не изгладится изъ моей памяти, всю жизнь мн будетъ чудиться эта бдная мать, предлагающая оледенлую грудь своему замерзшему ребенку.

Посл этого, что сказать еще о Санъ-Бернар? Правда, есть тамъ церковь, а въ ней гробъ Десеза, часовня, посвященная святой Фаустин, столъ изъ чернаго дерева съ вырзанною на немъ надписью въ честь Наполеона… Есть и множество другихъ вещей. Но, поврьте мн, велите показать себ вс эти вещи прежде нежели пойдете смотрть эту мать съ младенцемъ у груди.

Конецъ первой части.