Месть, Дюма Александр, Год: 1834 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 26 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ В. Г. БЛИНСКАГО.

ВЪ ДВНАДЦАТИ ТОМАХЪ

ПОДЪ РЕДАКЦІЕЮ И СЪ ПРИМЧАНІЯМИ С. А. Венгерова.

ТОМЪ I.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія М. М. Стасюлевича. Bac. Остр., 5 лин., 28
1900.

Месть.
Изъ Путевыхъ Впечатлній Александра Дюма.

‘Телескопъ’ 1834 г., т. XXII, стр. 98—114 и 134—176. Цензурное разршеніе отъ 13 іюля 1834 г. и 20 іюля 1834 г.

Этотъ переводъ нигд еще не былъ указанъ.

…. Долина Дофине, въ которой углубляется Картезіанскій монастырь, по справедливости можетъ равняться съ самыми мрачными ущеліями Швейцаріи. Въ ней то же богатство природы, та же роскошь растительнаго царства и тотъ же величественный видъ. Вся разница только въ томъ, что здсь дорога, столь же круто спускающаяся, какъ и на Альпахъ, гораздо удобне и всегда сохраняетъ около четырехъ футовъ ширины. Посему во время дня нтъ никакой опасности, и пока было свтло, у насъ все шло чудесно. Но наконецъ наступила и ночь, ускоренная къ тому же ужасною бурею. Мы спросили у своего проводника, можно ли намъ гд-нибудь укрыться, но на пути не было ни одного дома, надо было идти дале. Тогда мы находились на половин дороги отъ Картезіанскаго монастыря.

Послднее усиліе для всхода на гору было ужасно. Вскор пошелъ дождь, и вмст съ нимъ наступила глубочайшая темнота. Все наше общество уцпилось за руку проводника, Ламаркъ взялъ мою, и мы шли другъ за другомъ, потому что тснота дороги не позволяла идти намъ сряду. Съ правой стороны отъ насъ была бездна, неизвстной намъ глубины, на дн ея мы слышали ревъ потока. Ночь была до такой степени темна, что нашу дорогу и блое платье дамы, служившей намъ проводникомъ, мы могли различать только при блеск молніи, которая, по счастію, такъ была близка къ намъ, что у насъ въ одно и то же время были день и ночь. Присоедините къ тому ревъ потока, шумъ котораго удвояло и учетверяло эхо, вы назвали бы это прологомъ къ Страшному Суду.

Звуки монастырскаго колокола дали, наконецъ, намъ знать, что мы близко отъ монастыря. Черезъ полчаса посл того блескъ молніи обнаружилъ передъ нами гигантское зданіе древняго Картезіанскаго монастыря, лежавшаго шагахъ въ двадцати отъ насъ. Ни малйшаго шума не было слышно изъ внутренности обители, кром колокольнаго звона, ни одной свчи не виднлось изъ ея пятидесяти оконъ, она казалась старымъ заброшеннымъ монастыремъ, въ которомъ сбираются злые духи для потхи.

Мы постучались, и одинъ изъ братьевъ отворилъ ворота. Только мы хотли войти, какъ онъ вдругъ замтилъ бывшую съ нами даму, и тотчасъ снова затворилъ ворота, какъ будто увидлъ сатану, который собственною своею особою пришелъ постить монастырь. Картезіанцамъ не велно принимать никакой женщины. Однажды какая-то была проведена въ ихъ стны въ плать мужчины, но они тотчасъ посл ея ухода, удостоврившись въ нарушеніи ихъ правила, исполнили во всхъ отдленіяхъ и кельяхъ, до которыхъ только касалась ея нога, вс обряды заклинанія. Одно только позволеніе Папы можетъ отворить монастырскія ворота враждебной половин человческаго рода. Сама герцогиня Беррійская принуждена была, въ 1829 году, прибгнуть къ этому средству, дабы доставить себ возможность постить Картезіанскій монастырь.

Мы пришли въ большое замшательство, когда ворота снова затворились. Одинъ изъ братьевъ вышелъ изъ нихъ съ фонаремъ и проводилъ насъ въ павильонъ, находившійся шагахъ въ пятидесяти отъ монастыря. Здсь должна ночевать всякая путешественница, которая, не зная, подобно нашей, строгихъ правилъ учениковъ святого Бруно, достучится въ ворота Картезіанскаго монастыря.

Бдный монахъ, служившій намъ проводникомъ и называвшійся братомъ Жанъ-Марія, показался мн самымъ кроткимъ и самымъ услужливымъ созданіемъ, какое только удавалось мн видть въ мою жизнь. Его должность состояла въ томъ, чтобы принимать путешественниковъ, прислуживать за ними и провожать ихъ во время посщенія монастыря. Онъ началъ свои услуги предложеніемъ нсколькихъ ложекъ ликеру, который длается самими монахами и дается путешественникамъ для разогрнія крови, оцпенвшей отъ холода или отъ дождя. Въ такихъ точно обстоятельствахъ находились мы, и никогда, думаю, не представлялось случая для лучшаго употребленія цлебнаго элексира. Въ самомъ дл, лишь только мы выпили нсколько капель онаго, намъ показалось, что мы какъ будто проглотили огня, и вс тотчасъ начали бгать по комнат, какъ бшеные, прося воды. Если бы отецъ Жанъ-Марія вздумалъ поднести намъ ко рту свчу, то, я думаю, мы стали бы изрыгать изъ себя пламень, подобно Какусу.

Между тмъ запылалъ огромный очагъ, и столъ покрылся молокомъ, хлбомъ и пивомъ, картезіанцы не только сами всегда постятся, но и заставляютъ длать то же своихъ постителей.

Только-что мы окончили этотъ ужинъ, боле чмъ умренный, монастырскій колоколъ зазвонилъ къ заутрен. Я спросилъ у отца Жана-Маріи, можно ли мн быть при служб, и получилъ отъ него въ отвтъ, что хлбъ и слово Божіе принадлежатъ всмъ христіанамъ. Итакъ, я вошелъ въ монастырь.

Я почитаю себя однимъ изъ тхъ людей, коихъ вншніе предметы сильно поражаютъ, и, мн кажется, что религіозные памятники принадлежатъ именно къ тмъ изъ нихъ, которые производятъ на меня самыя могущественныя впечатлнія. Огромный Картезіанскій монастырь особенно иметъ мрачный характеръ, котораго нигд въ другомъ мст не встртишь. Сверхъ того, его обитатели образуютъ собою единственный во Франціи монашескій Орденъ, который пощаженъ революціями: въ немъ заключается все, что только уцлло отъ врованій нашихъ отцовъ, онъ есть послдняя крпость, сохраненная религіею на этой земл неврія. Притомъ равнодушіе каждый день подрываетъ его во внутренности, какъ время извн: отъ четырехъ сотъ картезіанцевъ, бывшихъ въ немъ въ пятнадцатомъ вк, въ девятнадцатомъ осталось не боле двадцати семи. И такъ какъ въ продолженіе цлыхъ десяти лтъ это число не пополнилось ни однимъ новымъ братомъ, такъ какъ два новичка, поступившіе сюда въ это время, не могли вынести строгости искуса, то вроятно Орденъ сей будетъ безпрестанно упадать, по мр того какъ смерть станетъ поочередно стучаться въ двери келей, что никто не придетъ населить ихъ, когда он опустютъ, и что самый младшій изъ сихъ отшельниковъ, переживя всхъ и чувствуя въ свою очередь, что ему остается не долго жить, запретъ монастырь изнутри и самъ ляжетъ живой въ изрытый имъ гробъ, ибо уже не останется руки, которая бы опустила туда его трупъ.

Изъ всего описаннаго мною можно видть, что я не изъ числа тхъ путешественниковъ, которые приходятъ въ восторгъ хладнокровно, которые удивляются только тамъ, гд велитъ имъ удивляться ихъ проводникъ, или притворно обнаруживаютъ поддльныя чувства предъ людьми и мстами, о которыхъ они заране наслышались, какъ о такихъ предметахъ, которымъ непремнно должно удивляться. Нтъ: я обнажилъ здсь вс мои чувствованія, чтобы представить ихъ вполн предъ тми, которые будутъ читать меня, можетъ быть, я слабо описалъ тогдашнія мои ощущенія, по крайней мр, я разсказывалъ то, что дйствительно чувствовалъ. Итакъ, мн поврятъ, если я скажу, что никогда сердце мое не испытывало впечатлнія сильне того, какимъ я былъ пораженъ, увидвъ на конц огромнаго готическаго корридора, въ восемьсотъ футовъ длины, отворившуюся дверь одной кельи и потомъ вышедшаго изъ этой двери и показавшагося подъ арками, почернвшими отъ времени, картезіанца съ блою бородою, одтаго въ то самое платье, которое носилъ еще святой Бруно и надъ которымъ пронеслось восемь вковъ, не измнивъ ни одной его складки. Медленно подвигался святой мужъ, важный и спокойный, окруженный дрожащимъ свтомъ лампы, которую онъ несъ въ своей рук, между тмъ какъ позади и впереди его все было мрачно. Когда онъ направилъ шаги свои ко мн, я почувствовалъ, что ноги мои дрожатъ, и упалъ на колна. Онъ замтилъ меня въ этомъ положеніи, приблизился ко мн съ благочестивымъ видомъ и, положивъ руку на мою преклоненную голову, сказалъ мн: ‘Благословляю тебя, сынъ мой, если ты вруешь, благословляю, если ты и не вруешь!’ Пусть смются надо мною, кому угодно, но въ ту минуту я не промнялъ бы этого благословенія за обладаніе трономъ.

Когда онъ прошелъ мимо меня, я всталъ и, увидвъ, что онъ вступилъ въ церковь, послдовалъ за нимъ туда. Тамъ ожидало меня новое зрлище.

Все бдное общество, состоявшее не больше какъ изъ шестнадцати отцовъ и одиннадцати братьевъ, было соединено въ маленькой церкви, освщаемой лампою, которая была завшена чернымъ покровомъ. Одинъ изъ картезіанцевъ служилъ заутреню, вс прочіе ее слушали не сидя, даже не на колняхъ, а распростертые, приникнувъ челомъ къ мрамору, изъ-подъ приподнявшихся капишоновъ видны были ихъ обнаженныя, лоснящіяся головы. Тутъ были и молодые люди и старцы. Каждаго изъ нихъ привело сюда особенное чувство: однихъ вра, другихъ несчастія, тхъ страсти, иныхъ, можетъ быть, преступленія. Были между ними и такіе, у которыхъ височныя артеріи бились такъ сильно, какъ будто по жиламъ ихъ струился огонь, другіе плакали, иные едва чувствовали, какъ обращалась въ ихъ тл простывшая кровь, иные молились. О! я увренъ, что если бъ кто взялся описать ихъ жизнь, это была бы дивная исторія!

Когда служба кончилась, я попросилъ позволенія обойти монастырь, пока еще была ночь, я боялся, чтобы день не занялъ меня другими мыслями, а мн хотлось видть эту обитель въ томъ расположеніи духа, въ которомъ я тогда находился. Отецъ Жанъ-Марія взялъ лампу, далъ мн другую, и мы начали наше посщеніе съ корридоровъ. Я уже сказалъ, что эти корридоры огромные, они такой же длины, какъ церковь Св. Петра въ Рим, въ нихъ заключается четыреста келій, которыя прежде вс были обитаемы и изъ которыхъ теперь триста семьдесятъ три пустыя. На двери каждаго монаха вырзана его любимая мысль, или собственно ему принадлежащая, или взятая изъ какого-нибудь священнаго писателя. Вотъ т изъ нихъ, кои показались мн особенно замчательными.

Amor qui semper ares et nimquam extinguris, accende me totum ignе tuo.

——

Dans la solitude Dieu parle au coeur de l’homme, et dans le silence l’homme parle au coeur de Dieu.

——

Fuge, Late, Tace.

——

A ta faible raison garde-toi de te rendre, Dieu t’а fait pour l’aimer et non pour le comprendre.

——

Une heure sonne, elle est dj passe.

Мы вошли въ одну изъ пустыхъ келій, жившій въ ней монахъ умеръ назадъ тому пять дней. Вс кельи одинаковой величины, у всякой по дв лстницы, одна для всхода на верхній этажъ, другая для спуска съ онаго. Верхній этажъ состоитъ изъ маленькаго чердака, промежуточный изъ теплой комнатки, подл которой находится рабочій кабинетъ. Раскрытая книга лежала еще на томъ мст, на которое умирающій бросилъ свой послдній взглядъ: это была Исповдь Святого Августина. Спальня смежна съ этого первою комнатою, вся ея мебель состоитъ изъ налоя, кровати съ соломеннымъ тюфякомъ и шерстяною простынею: эта кровать иметъ дверцы, которыя сами собою могутъ затворяться надъ спящимъ.

Весь нижній этажъ состоитъ только изъ мастерской съ токарнымъ станкомъ и столярными орудіями. Каждый картезіанецъ можетъ употребить два часа въ день на какое-нибудь ручное занятіе и одинъ часъ на обработываніе маленькаго садика, смежнаго съ мастерскою: вотъ единственное разсяніе, которое позволено этимъ монахамъ.

Взошедши наверхъ, мы постили залу главнаго капитула, тамъ увидли мы портреты всхъ начальниковъ Ордена, начиная съ Святого Бруно, его основателя {Основаніе Ордена относится къ 1084 году.}, умершаго въ 1101 году, до Иннокентія-Масона, умершаго въ 1703 году. Съ сего послдняго до отца Жанъ-Баптиста Морте, ныншняго начальника Ордена, рядъ портретовъ не прерывался. Въ 1792 году, когда монастыри были опустошены, картезіанцы оставили Францію, и каждый изъ нихъ взялъ съ собою одинъ изъ этихъ портретовъ. Потомъ многіе возвратились и принесли взятые ими портреты, т же, которые умерли во время эмиграціи, приняли свои предосторожности, чтобы залогъ, которымъ они были обременены, не затерялся: нын коллекція сихъ портретовъ опять стала полная.

Оттуда мы пошли въ столовую, которая состоитъ изъ двухъ залъ: первая назначена для братьевъ, вторая для отцовъ, они пьютъ изъ глиняныхъ чашъ и дятъ на деревянныхъ тарелкахъ. Эти чаши съ двумя ручками, дабы можно было приподнимать ихъ обими руками, какъ то длали первые христіане. Тарелки имютъ форму чернильницы, на дн находится соусъ, а по краямъ кладутся овощи или рыба, которые суть единственная пища, имъ позволенная.

Отецъ Жанъ-Марія спросилъ у меня, не угодно ли мн, хотя еще и ночь, посмотрть кладбища? То, что ему казалось препятствіемъ, было причиною, заставившею меня ршиться на это посщеніе, и потому я согласился. Но лишь только отворилъ онъ дверь, ведущую на кладбище, какъ вдругъ остановилъ меня, схвативъ за руку и указывая другою на картезіанца, рывшаго себ могилу. При семъ зрлищ я простоялъ съ минуту безъ движенія, потомъ спросилъ у проводника, можно ли мн поговорить съ этимъ человкомъ. Онъ отвчалъ, что для этого нтъ никакого препятствія, тогда я попросилъ его отойти, если это позволительно. Просьба моя, вмсто того, чтобъ показаться нескромною, повидимому, доставила ему большое удовольствіе, ибо онъ едва ходилъ отъ усталости. Я остался одинъ.

Я не зналъ, какъ мн подойти къ могильщику. Наконецъ я сдлалъ нсколько шаговъ впередъ, онъ примтилъ меня и оборотился ко мн, опершись на свой заступъ, ожидая, чтобы я началъ съ нимъ говорить. Мое замшательство удвоилось, однакожъ, было бы смшно продолжать это молчаніе.

‘Вы очень поздно занимаетесь этой печальною работой, отецъ мой!— сказалъ я ему, — Мн кажется, посл ежедневнаго поста и усталости вы должны чувствовать нужду посвятить отдохновенію т немногіе часы, кои остаются вамъ отъ молитвы, тмъ боле, присовокупилъ я съ улыбкою, намекая на его молодость — что вы, какъ мн кажется, слишкомъ спшите этою работою.

— Сынъ мой, — отвчалъ мн монахъ отеческимъ и вмст печальнымъ тономъ: здсь — не т стары, которые умираютъ прежде другихъ, не по степенямъ возраста сходятъ здсь въ могилу. Впрочемъ, когда моя будетъ вырыта, то Богъ, можетъ быть, и позволитъ мн сойти въ нее.

‘Извините меня, отецъ мой, — возразилъ я,— хотя я человкъ не безъ вры, но, признаюсь, худо знакомъ съ священными правилами и обрядами, а потому очень могу ошибаться въ моихъ заключеніяхъ. Мн кажется, отчужденіе отъ міра, которое предписывается вашимъ Орденомъ, не должно простираться до желанія пренебрегать жизнію’.

— Человкъ есть властелинъ своихъ дйствій, отвчалъ картезіанецъ, но не желаній.

‘Ваше желаніе на счетъ самого себя слишкомъ мрачно, отецъ мой.

— Оно мн по-сердцу!

‘Стало-быть, вы много страдали?

— Я всегда страдаю.

Я думалъ, что только одно спокойствіе обитаетъ въ этомъ жилищ?

— Угрызенія совсти всюду проникаютъ.

Я посмотрлъ на монаха съ большимъ вниманіемъ и узналъ въ немъ того самаго, котораго только-что видлъ въ церкви распростертаго на полу и рыдавшаго. Онъ также узналъ меня.

— Вы были ныншнюю ночь у заутрени?— сказалъ онъ мн.

‘Чуть ли не подл васъ.

— Вы слышали какъ я рыдалъ?

‘Я видлъ, какъ вы плакали.

‘Что тогда думали обо мн?

— Что Богъ умилосердился надъ вами, потому что далъ вамъ слезы.

— Да, да! Съ тхъ поръ, какъ Онъ возвратилъ мн ихъ, я возымлъ надежду, что гнвъ Его наконецъ утомился.

‘Не пытались ли вы облегчить ваши горести, повривъ ихъ кому-нибудь изъ братьевъ?

— Здсь каждый носитъ свое собственное бремя, присовокуплять къ нему другое, значило бы подавлять его двойною тяжестью.

‘Однакожъ, это облегчило бы васъ.

— Я тоже думаю…

‘Вдь сердце, — продолжалъ я, — которое сострадаетъ къ намъ, и рука, которая пожимаетъ нашу руку, чего-нибудь да стоютъ!’

Я взялъ его за руку и пожалъ ее. Онъ высвободилъ свою руку, сложилъ ее вмст съ другою на груди крестообразно и смотрлъ мн въ лицо, какъ будто желая черезъ глаза мои прочесть въ сокровеннйшихъ глубинахъ моего сердца.

— Это участіе или нескромность?— сказалъ онъ мн…— Вы сострадательны или только любопытны?

Моя грудь сжалась…

‘Вашу руку въ послдній разъ, отецъ мой… и простите.

Я отошелъ отъ него.

— Послушайте, возразилъ онъ.— Я остановился. Онъ подошелъ ко мн.— Да не скажутъ, что мн было предложено средство утшенія, и я отвергъ его, что Богъ привелъ васъ ко мн, а я ушелъ отъ васъ! Вы сдлали для несчастнаго то, чего никто не длалъ въ продолженіе шести лтъ: вы пожали ему руку. Благодарю васъ!.. Вы сказали ему, что разсказать несчастія, надъ нимъ тяготвшія, значитъ утолить ихъ, и этими словами обязались ихъ выслушать… Теперь не прерывайте меня въ средин моего разсказа и не говорите мн: довольно… Выслушайте меня до конца, ибо все, что такъ долго хранится у меня въ сердц, просится изъ него вонъ. Потомъ, когда я кончу, тутъ же и разстанемся, такъ чтобъ вы не знали моего имени, а я вашего, вотъ все, о чемъ я васъ прошу.

Я общалъ ему все. Мы сли на разбитый гробовой камень одного изъ начальниковъ Ордена. Онъ склонилъ на минуту голову, обхвативъ ее обими руками, черезъ это движеніе капишонъ его отбросился назадъ, такъ, что когда онъ снова приподнялъ голову, я могъ свободно разсмотрть его. Тогда увидлъ я молодого человка съ небольшой бородой и черными глазами, отшельническая жизнь сдлала его сухимъ и блднымъ, но, отнявши нчто у его красоты, она тмъ боле придала его физіономіи. Это была голова гяура, какимъ представлялъ я себ его, прочтя поэму Байрона.

(Окончаніе слдуетъ).

Месть.
Изъ Путевыхъ впечатлній Александра Дюна.
(Окончаніе).

— Безполезно вамъ знать, — началъ монахъ, — имя страны (очевидно неврный переводъ слова pays, которое въ данномъ случа слдовало перенести — мстность. С. В.), гд я родился, и мсто, въ которомъ я жилъ. Семь лтъ прошло посл происшествій, о которыхъ я хочу вамъ разсказывать, тогда мн было двадцать четыре года.

Я былъ богатъ и происходилъ отъ знатной фамиліи. Едва усплъ я выйти изъ коллегіи, и уже былъ брошенъ въ вихорь свта. Я вступилъ въ него съ характеромъ ршительнымъ, съ головою пылкою, съ сердцемъ, исполненнымъ страстей, и съ увренностью, что ничто не должно сопротивляться мужчин, который иметъ настойчивость въ характер и золото. Первыя мои приключенія еще боле укрпили меня въ этой увренности.

Въ начал весны 1825 года продавалась деревня, сосдственная съ деревнею моей матери: она была куплена генераломъ ***. Я встрчалъ генерала въ свт, когда еще былъ мальчикомъ. Это былъ человкъ важный и суровый, котораго сраженія пріучили считать мужчинъ за единицъ, а женщинъ за нулей. Я думалъ, что онъ былъ женатъ на какой-нибудь вдов маршала, съ которой могъ разговаривать о битвахъ при Маренго и Аустерлиц, и немножко забавлялся надеждою удовольствія, которую общало мн такое сосдство.

Онъ пріхалъ сдлать намъ свой первый визитъ и представить моей матери свою жену: это было одно изъ восхитительнйшихъ созданій, какія только производило небо.

Вы знаете, милостивый государь, свтъ, знаете его странную мораль, его правила чести, запрещающія дотрогиваться до собственности сосда, которая составляетъ только его удовольствіе, и позволяющія отбивать у него жену, въ которой онъ полагаетъ все свое блаженство. Съ той минуты, какъ увидлъ я госпожу М***, я позабылъ характеръ ея мужа, его пятьдесятъ лтъ, славу, которая покрывала его еще тогда, какъ мы были въ колыбели, двадцать ранъ, которыя онъ получилъ еще въ то время, какъ мы сосали грудь нашихъ кормилицъ, я позабылъ объ отчаяніи его посрамленной старости, о посмяніи, которымъ хотлъ запятнать остатокъ столь прекрасной жизни, позабылъ все, чтобы думать только объ одномъ предмет: обладать Каролиною.

Владнія моей матери, какъ я уже сказалъ, были почти смежны съ владніями генерала, это послужило предлогомъ къ учащенію нашихъ взаимныхъ посщеній. Генералъ началъ оказывать ко мн дружеское расположеніе, а я, неблагодарный, я въ дружб этого почтеннаго старца видлъ только средство похитить у него сердце жены его.

Каролина была беременна, и генералъ, казалось, больше гордился своимъ будущимъ наслдникомъ, чмъ всми выигранными имъ сраженіями. Его любовь къ жен принимала отъ того какой-то боле отеческій, боле высокій характеръ. Что касается до Каролины, она была въ отношеніи къ генералу всмъ тмъ, чмъ должна быть жена, которая, не составляя счастія своего мужа, ршилась не подавать ему никакого повода къ упрекамъ. Я замтилъ въ ней это расположеніе чувствъ зоркимъ взглядомъ человка, старающагося уловить тончайшіе оттнки ея. души, и совершенно убдился, что госпожа М*** не любила своего мужа. Между тмъ, мн очень страннымъ казалось, что она принимала мою услужливость хотя и вжливо, однакожъ холодно. Она не искала моего сообщества: врное доказательство, что она не находила въ немъ никакого удовольствія, но она и не убгала меня: врное доказательство, что я не возбуждалъ въ ней никакого опасенія. Мои глаза, безпрестанно устремленные на нее, встрчались съ ея взорами, когда случайно поднимала она ихъ съ своего шитья или съ клавишей фортепіано, но, казалось, взгляды мои потеряли свою обворожительную силу, которую, до Каролины, испытывали на себ многія женщины.

Такимъ образомъ прошло лто. Мои желанія превратились въ настоящую любовь. Холодность Каролины была вызовомъ на бой, и я принялъ этотъ вызовъ со всею пылкостью моего характера. Такъ какъ мн нельзя было говорить съ нею о любви по причин недоврчивой улыбки, съ коей она принимала первыя мои слова, то я ршился написать къ ней. Однажды вечеромъ я завернулъ письмецо въ ея шитье, и когда поутру она взяла въ руки свою работу, я слдовалъ глазами за ея движеніями, разговаривая между тмъ съ генераломъ. Я увидлъ, что она взглянула на адресъ, нимало не покраснвши, и положила мою записку въ карманъ безъ всякаго, движенія. Только незамтная улыбка пробжала по ея устамъ.

Цлый день замчалъ я, что ей хотлось поговорить со мною, но я избгалъ того. Вечеромъ она занималась работой вмст съ многими дамами, которыя, подобно ей, сидли вокругъ стола. Мужъ ея перелистывалъ какой-то журналъ, я сидлъ въ темномъ уголк, изъ котораго могъ смотрть на нее, не будучи самъ видимъ. Она искала меня взорами по зал и подозвала къ себ.

— Не будете ли вы имть снисхожденія, — сказала она мн, — нарисовать для уголка моего платка дв готическія буквы: С и М?

— Охотно, сударыня! Я никакъ не откажусь отъ этого удовольствія.

— Но мн нужно сдлать это ныншнимъ же вечеромъ, сейчасъ же. Подите сюда.

И, отстранивъ отъ себя одну изъ своихъ пріятельницъ, она указала мн на порожнее мсто. Я взялъ стулъ и слъ на него. Каролина подала мн перо.

— У меня нтъ бумаги, сударыня.

‘Вотъ бумага, — сказала она мн, подавая письмо, завернутое въ англійскую бумажку. Я думалъ, что это былъ отвтъ на мою записку, сколько могъ хладнокровне развернулъ его — и узналъ свое письмо. Въ это время она встала и хотла выйти. Я позвалъ ее.

— Сударыня, сказалъ я, протягивая къ ней руку, — вы дали мн, по ошибк, письмо, адресованное на ваше имя. Довольно будетъ оберточки, чтобы написать литеры, о которыхъ вы меня просили.

Каролина увидла, что мужъ ея смотрлъ на насъ изъ-за журнала, быстро подошла она ко мн, взяла изъ рукъ записку и, посмотрвъ на адресъ, сказала съ равнодушіемъ:

‘Да! это письмо матушки’.

Генералъ снова обратилъ свои глаза на Courrier Franais. Я началъ рисовать литеры. Госпожа М*** вышла.

— Вс эти подробности, можетъ быть, кажутся вамъ скучны, — сказалъ картезіанецъ, прервавъ свое повствованіе, можетъ быть — вы удивлены тмъ, что слышите ихъ отъ человка, который носитъ рясу и роетъ самъ себ могилу: это оттого, что сердце позже всего отдляется отъ земли, а память позже всего покидаетъ сердце.

‘Подробности эти истинны, слдовательно, интересны’, отвчалъ я. ‘Прошу васъ, сдлайте милость, продолжайте!’

— На другой день поутру въ шесть часовъ я былъ разбуженъ генераломъ. Одтый въ охотничье платье, онъ предлагалъ мн прогуляться съ нимъ по долин.

Сначала его неожиданное появленіе смутило меня немного, но его видъ былъ такъ спокоенъ и голосъ такъ хорошо сохранялъ тонъ свободной откровенности, которая была ему привычна, что я тотчасъ пришелъ въ себя, принялъ его предложеніе, и мы отправились.

Мы разговаривали о постороннихъ предметахъ до самой той минуты, какъ, готовясь начать охоту, остановились зарядить ружья.

Въ то время, какъ мы занимались этимъ дломъ, онъ пристально посмотрлъ мн въ лицо. Этотъ взглядъ испугалъ меня.

‘О чемъ вы думаете, генералъ?— спросилъ я его.

— Клянусь честью, отвчалъ онъ мн, я думаю, что вы очень сумазбродны, вздумавши влюбиться въ мою жену.

Не нужно объяснять, какое дйствіе произвело на меня такое вступленіе.

‘Я, генералъ!’ отвчалъ я въ изумленіи…

— Да, вы! Не хотите ли запереться въ этомъ?

‘Генералъ, клянусь вамъ.’..

— Не лгите, сударь, ложь недостойна честнаго человка, а я надюсь, что вы честный человкъ…

‘Но, кто вамъ сказалъ это?..’

— Кто, клянусь честью, кто?.. Моя жена…

‘Госпожа М***?’

— Не хотите ли вы сказать, что и она обманывается? Посмотрите, вотъ письмо, которое вы передали ей вчера.

И онъ протянулъ ко мн бумагу, которую я безъ труда узналъ. Потъ выступилъ на чел моемъ. Увидвъ, что я не ршаюсь взять этой бумаги, онъ скаталъ ее въ вид пыжа и забилъ въ ружье. Потомъ взялъ меня за руку.

— И все, что вы писали, правда?— сказалъ онъ потомъ, — Ваши страданія точно таковы, какъ вы ихъ описываете? Ваши дни и ночи въ самомъ дл хуже ада? Скажите мн на этотъ разъ правду…

‘Можно-либъ было извинить меня въ противномъ случа, генералъ?’

— Ну такъ, дитя мое, — возразилъ онъ своимъ обыкновеннымъ тономъ, вамъ надобно хать, оставить насъ, путешествовать но Италіи или Германіи, и возвратиться не прежде, какъ совсмъ излчившись.

Я протянулъ къ нему руку, онъ пожалъ ее съ радушіемъ.

— Итакъ, мы поняли другъ друга!— сказалъ онъ мн.

‘Да, генералъ, я отправляюсъ завтра же’.

— Мн не нужно говорить вамъ, что если вы имете нужду въ деньгахъ, въ рекомендательныхъ письмахъ…

‘Покорно васъ благодарю’.

— Послушайте, я предлагаю вамъ это, какъ отецъ, и потому вамъ не за что сердиться. Вы ршительно отказываетесь отъ моего предложенія?… Ну, такъ начнемъ охоту и не будемъ говорить больше объ этомъ…

Въ десяти шагахъ отъ насъ поднялась куропатка, генералъ выстрлилъ въ нее, и письмо мое задымилось въ трав.

Въ пять часовъ мы возвратились въ замокъ, я хотлъ разстаться съ генераломъ у воротъ его дома, но онъ настоялъ, чтобы я вошелъ въ домъ.

— Вотъ, сударыня, — сказалъ онъ, входя въ залу, — вотъ молодой человкъ, который пришелъ въ послдній разъ засвидтельствовать вамъ свое почтеніе: онъ отправляется завтра въ Италію.

— Ахъ, въ самомъ дл? Вы оставляете насъ?— сказала Каролина, поднявъ глаза съ своей работы. Ея глаза встртились съ моими, она два или три раза спокойно выдержала мой взглядъ и потомъ снова принялась за работу.

Каждый поговорилъ въ свою очередь объ этомъ путешествіи, которое было такъ внезапно и о которомъ я прежде не упоминалъ ни слова, но никто не угадалъ его причины.

Когда пошли за столъ, госпожа М*** съ величайшею благосклонностью предложила мн свою руку.

Вечеромъ я раскланялся со всми. Генералъ проводилъ меня до дверей парка, Не знаю, не чувствовалъ ли я къ жен его больше ненависти, чмъ любви, разставаясь съ нимъ.

Я путешествовалъ цлый годъ: видлъ Неаполь, Римъ, Венецію. Съ удивленіемъ замтилъ я, что эта страсть, которая казалась мн вчною, съ каждымъ днемъ отставала отъ моего сердца. Наконецъ я дошелъ до того, что сталъ смотрть на нее, какъ на одно изъ тхъ тысячи приключеній, коими усяна бываетъ жизнь молодого человка, которыя приходятъ иногда на память, но современемъ забываются совершенно.

Я въхалъ во Францію черезъ Мон-Сени. По прибытіи въ Гренобль мн вздумалось постить Картезіанскій монастырь съ однимъ молодымъ человкомъ, который встртился со мною во Флоренціи. Такимъ образомъ я увидлъ эту обитель, въ которой живу теперь шесть лтъ, и сказалъ тогда, смясь, Эммануилу (это было имя моего товарища), что еслибъ я зналъ этотъ монастырь въ то время, какъ былъ влюбленъ, то остался бы въ немъ монахомъ.

Я возвратился въ Парижъ и отыскалъ тамъ моихъ прежнихъ знакомыхъ. Моя жизнь снова началась съ той нити, на которой была прервана знакомствомъ съ госпожею М***. Мн кажется, все, что я разсказалъ вамъ, было только мечта. Моя мать, которой деревня опротивла тотчасъ, какъ скоро я не могъ больше оставаться съ нею, продала ее и купила въ Париж домъ.

Тутъ я увидлся съ генераломъ, который былъ очень доволенъ мною. Онъ предложилъ мн увидться съ своей женой, и я принялъ это предложеніе, увренный въ своемъ равнодушіи къ ней. Однакожъ, вошедши въ ея комнату, я почувствовалъ легкое содроганіе. Госпожи М*** тогда не было дома. Чувствуемое мною волненіе было такъ маловажно, что нимало не обезпокоило меня.

Черезъ нсколько дней посл того, гуляя въ рощ, я встртился, при поворот одной аллеи, съ генераломъ и его женою. Избгать ихъ было бы неловко, сверхъ того, чего было страшиться увидть госпожу М***?

Итакъ, я подошелъ къ нимъ. Каролина показалась мн еще прекрасне, чмъ я оставилъ ее. Когда я познакомился съ ней, она была изнурена беременностью, теперь же, вмст съ здоровьемъ, возвратилась къ ней свжесть.

Когда она начала говорить со мной, то я замтилъ въ звук ея голоса какую-то благосклонность, которой прежде не бывало у нея въ отношеніи ко мн. Она протянула мн руку, и я почувствовалъ, что рука эта дрожала въ моей. Я затрепеталъ всмъ тломъ и пристально посмотрлъ на Каролину: она потупила глаза. Я пустилъ свою лошадь шагомъ и халъ все подл нея.

Генералъ пригласилъ меня въ свою деревню, въ которую онъ вмст съ женою отправлялся черезъ нсколько дней. Онъ тмъ боле настаивалъ въ томъ, что мы уже не владли своей деревней. Я отказался. Каролина обратилась ко мн и сказала: ‘Подемте!’ До того времени я не зналъ ея голоса, я ничего не отвчалъ ей и впалъ въ глубокую задумчивость: это была совсмъ не та женщина, которую видлъ я назадъ тому годъ.

Она обратилась къ своему мужу и сказала:

‘Ахъ! Онъ, конечно, боится съ нами соскучиться! Уполномочьте его пригласить съ собою одного или двухъ изъ своихъ друзей: можетъ быть, это заставитъ его ршиться.

— Клянусь честью, — отвчалъ генералъ, — это совершенно въ его вол. Слышите ли?— сказалъ онъ мн.

‘Благодарю, генералъ!’ отвчалъ я, самъ не зная что говорю: но я уже далъ слово…

— Которое вы оставите для насъ, — сказала Каролина, это будетъ намъ очень пріятно.— Она сопроводила эти слова однимъ изъ тхъ взглядовъ, за который, назадъ тому годъ, я отдалъ бы жизнь свою. Я согласился.

Живя въ Париж, я продолжалъ видться съ молодымъ человкомъ, съ которымъ познакомился во Флоренціи. Онъ пришелъ ко мн наканун моего отъзда и спросилъ меня, куда я ду. Мн не было никакой причины скрываться отъ него.

‘Ахъ!— сказалъ онъ мн:— какая странность! Я почти могъ быть вашимъ товарищемъ въ этой поздк’.

— Вы знакомы съ генераломъ?

‘Нтъ, но одинъ изъ моихъ пріятелей хотлъ меня познакомить съ нимъ. Теперь онъ въ Нормандіи, куда ухалъ для полученія наслдства, посл какого-то дяди, который недавно умеръ, тмъ досадне это для меня, что я почелъ бы за большее удовольствіе встртиться съ вами въ этой деревн’.

Тутъ я вспомнилъ о предложеніи генерала, которымъ онъ позволялъ мн пригласить съ собою въ деревню кого-нибудь изъ моихъ друзей.

— Угодно ли вамъ, чтобы я взялъ васъ туда съ собою?— сказалъ я Эммануилу.

‘Да можете ли вы это сдлать?’

— О, совершенно могу!

‘Въ такомъ случа, съ большою охотою’.

— Очень хорошо! Будьте готовы завтра въ восемь часовъ, я заду за вами.

Въ часъ мы прибыли къ замку генерала, дамы находились въ парк. Намъ показали, гд он прогуливались, и мы тотчасъ сошлись съ ними.

Мн показалось, что госпожа М*** поблднла, примтивши насъ. Она начала говорить со мною съ волненіемъ, въ которомъ я не *могъ обмануться. Генералъ принялъ Эммануила съ радушіемъ, но Каролина показала въ своемъ пріем замтную холодность.

— Видите ли вы, — сказала она своему мужу, показывая незамтнымъ движеніемъ бровей на Эммануила, который въ то время стоялъ къ намъ спиною, — что нашему гостю нужно было позволеніе, которое мы ему дали, чтобъ пріхать къ намъ. Впрочемъ, я вдвойн благодарна ему.

Прежде нежели я приготовился отвчать ей что-нибудь, она отворотилась отъ меня и начала говорить съ другою особою.

Однакожъ, это сердитое расположеніе духа продолжалось въ ней не больше того, сколько нужно было, чтобъ я имлъ причину скоре быть довольнымъ, чмъ жаловаться. За столомъ меня посадили подл нея, и я замтилъ, что она оказывала ко мн крайнюю внимательность. Она была очаровательна!

Посл кофе генералъ предложилъ прогуляться въ парк. Я подалъ руку Каролин, она приняла ее. Во всемъ ея существ выражалась эта томная, упоительная небрежность, которую итальянцы называютъ morbidezza и для выраженія которой языкъ нашъ не иметъ слова.

Что касается до меня, я былъ вн себя отъ блаженства. Одного дня достаточно было, чтобы страсть, для охлажденія коей нуженъ былъ цлый годъ, снова овладла всею моею душой: никогда не любилъ я Каролины такъ сильно, какъ въ эти минуты.

Въ слдующіе дни госпожа М*** нисколько не перемнилась въ своемъ обращеніи со мною: только она избгала случая быть со мною наедин. Въ этой предосторожности я видлъ новое доказательство ея слабости, и моя любовь еще боле усилилась, если только это было возможно.

Одно дло призывало генерала въ Парижъ. Когда онъ объявилъ эту новость своей жен, то мн показалось, что я замтилъ движеніе радости, проблеснувшее въ глазахъ ея, и сказалъ самъ себ: ‘О, благодарю тебя, Каролина! благодарю. Отсутствіе мужа потому такъ тебя восхищаетъ, что даетъ теб полную свободу. О! намъ съ тобой будутъ принадлежать вс часы, вс минуты, вс секунды этого отсутствія!’

Генералъ отправился посл обда. Мы пошли проводить его. Возвращаясь домой, Каролина оперлась, по обыкновенію, на мою руку, она едва могла держаться, грудь ея волновалась, дыханіе прерывалось. Я говорилъ ей о моей любви и она не оскорблялась тмъ, потомъ, хотя уста ея и запретили мн продолжать, но глаза утопали въ такой сладострастной томности, что нельзя было дать имъ выраженія, согласнаго съ ея словами.

Вечеръ промелькнулъ, какъ мечта. Не знаю, въ какую игру тогда играли, но знаю, что я сидлъ подл нея, что ея волосы дотрогивались до моего лица при каждомъ ея движеніи, что моя рука двадцать разъ встрчалась съ ея рукою, огонь разливался по моимъ жиламъ.

Наконецъ надо было разойтись по своимъ комнатамъ. Для довершенія моего блаженства мн недоставало только услышать изъ устъ Каролины эти слова, которыя я двадцать разъ повторялъ ей тихонько: ‘Люблю тебя, люблю тебя!…’

Радостенъ, гордъ вошелъ я въ свою комнату, какъ будто-бъ былъ царемъ міра: ибо завтра, можетъ быть, завтра прекраснйшій цвтъ созданія, драгоцннйшій алмазъ природы человческой, Каролина, готовилась быть моею!.. моею!.. Вс радости неба и земли заключались для меня въ этихъ двухъ словахъ.

Я повторялъ ихъ, какъ безумный, бгая по комнат. Я задыхался…

Я легъ и не могъ спать, потомъ всталъ, подошелъ къ окошку и отворилъ его. Время (очевидно плохой переводъ слова temps, въ данномъ случа — погода С. В.) было превосходное, небо пламенло звздами, воздухъ, казалось, былъ напитанъ благовоніемъ, все было прекрасно и блаженно, подобно мн, ибо кто блаженъ, тотъ и прекрасенъ!

Я подумалъ, что это спокойствіе природы, эта ночь, это безмолвіе, можетъ быть, успокоятъ меня, этотъ паркъ, въ которомъ мы прогуливались цлый день, былъ тамъ.. Я могъ найти въ аллеяхъ слды ея ножекъ, перемшанные съ моими слдами, могъ цловать мста, на которыхъ она сидла… Я бросился изъ комнаты.

На всемъ широкомъ фасад замка только два окна были освщены: это были окна ея комнаты. Я оперся на дерево и утопилъ свои взоры въ занавски ея оконъ.

Мн была видна ея тнь, она еще не ложилась, она не спала, можетъ быть, подобно мн, раскаленная огненными мыслями любви… Каролина! Каролина!

Она стояла неподвижно и, казалось, прислушивалась, потомъ вдругъ бросилась къ двери, которая была почти возл самаго окна. Другая тнь появилась около ея тни, ихъ головы склонились одна къ другой, свтъ исчезъ: я испустилъ крикъ и едва могъ дышать.

Мн казалось, что я ничего этого не видлъ, я думалъ, что это была мечта… Я стоялъ съ глазами, устремленными на эти темныя занавски, сквозь которыя зрніе мое не могло проникнуть!…

Монахъ взялъ мою руку и смялъ ее въ своихъ.

— Ахъ, милостивый государь, ревновали ли вы когда-нибудь…

— Вы убили ихъ?— сказалъ я ему.

Онъ началъ судорожно хохотать, прерывая свой хохотъ рыданіями, потомъ вскочилъ съ мста, сложилъ руки надъ головой и, ломая ихъ, испускалъ глухіе вопли.

Я всталъ и обнялъ его.

— Посмотримъ, посмотримъ, — сказалъ я ему: — продолжайте.

— Я такъ любилъ эту женщину! Я отдалъ бы ей жизнь мою до послдняго вздоха, кровь мою до послдней капли, душу мою до послдней ея мысли! А эта женщина, милостивый государь, эта женщина погубила меня и въ сей жизни, и въ будущей, ибо я умру, думая о ней, вмсто того, чтобъ думать о Бог!

— Отецъ мой!

— О, не видите ли вы, что мои страданія все т же, что цлыя шесть лтъ, въ продолженіе коихъ я былъ погребенъ живой въ этомъ гробовомъ склеп, надясь, что смерть, обитающая въ немъ, убьетъ наконецъ мою любовь, что въ эти шесть лтъ не проходитъ дня, въ который бы не катался я въ ярости по полу моей кельи, не проходитъ ночи, въ которую бы монастырь не оглашался моими воплями, что болзни тла нимало не погасили этого бшенства души?…’

Онъ раскрылъ рясу и показалъ мн свою грудъ, истерзанную подъ власяницей, которую носилъ вмсто рубашки.

— Видите ли?— сказалъ онъ мн.

‘Вы врно убили ихъ! — возразилъ я.

— Нтъ, я сдлалъ гораздо хуже!— отвчалъ онъ…— Чтобы объяснить вполн мои сомннія, мн оставалось только одно средство: простоять въ корридор, гд находилась дверь ея комнаты, хотя бы до самаго разсвта, чтобъ увидть, кто изъ нея выйдетъ.

Не знаю, сколько часовъ провелъ я тамъ, отчаяніе и радость не разсчитываютъ времени. Уже бловатая полоса начала показываться на горизонт, какъ дверь комнаты вполовину отворилась и я услышалъ голосъ Каролины, хотя она говорила очень тихо: ‘Прости, мой милый Эммануилъ, прости до завтра!…’

Потомъ дверь затворилась. Эммануилъ прошелъ мимо меня, не знаю, какъ онъ не услыхалъ біенія моего сердца… Эммануилъ!..

Я вошелъ въ мою комнату и упалъ на полъ, перебирая въ мысляхъ вс способы мщенія и призывая на помощь сатану, чтобы онъ выбралъ мн который-нибудь изъ нихъ. Я увренъ, что онъ внялъ моему моленію. Я остановился на одномъ план, и съ того мгновенія сталъ спокойне.

Поутру явился я къ завтраку. Каролина стояла передъ большимъ зеркаломъ, вплетая въ свои волосы каприфолій, она вдругъ увидла въ зеркал мою голову надъ своей, когда я проходилъ мимо нея. Должно быть, что я былъ очень блденъ, ибо она содрогнулась и быстро оборотилась ко мн.

‘Что съ вами?’ сказала она мн,

— Ничего, сударыня, я дурно спалъ.

‘А что причиною вашей безсонницы?— примолвила она улыбаясь.

— Письмо, которое я получилъ вчера вечеромъ, разставшись съ вами, и которое призываетъ меня въ Парижъ.

‘Надолго?

— На одинъ день.

‘Одинъ день промелькнетъ скоро’.

— Да! день бываетъ или годомъ, или часомъ.

‘А какъ вы считаете вчерашній?’

— Днемъ самымъ счастливымъ. Такой день бываетъ только одинъ въ цлую жизнь. сударыня! Ибо когда дойдешь до этой степени, то блаженство не можетъ уже увеличиваться, а можетъ только уменьшаться. У древнихъ было обыкновеніе, достигши до этой точки блаженства, бросать въ море какой-нибудь драгоцнный предметъ, чтобы заклясть злыя, враждебныя божества. Мн кажется, вчера и я сдлалъ бы то же.

‘Вы ребенокъ!’ сказала она мн, подавая руку, чтобы идти въ столовую. Глаза мои искали Эммануила, но онъ еще поутру ушелъ на охоту. О! ихъ мры такъ хорошо были приняты, чтобъ трудно было уловить ихъ даже взглядомъ.

Посл завтрака я спросилъ у Каролины объ адрес музыкальнаго купца, у котораго она всегда покупала ноты. ‘Мн нужно, сказалъ я ей, купить романсовъ’. Она взяла клочокъ бумаги, написала адресъ и подала мн его. Мн только то и нужно было.

Вмсто того, чтобы хать въ тильбюри, я веллъ осдлать себ лошадь: надо было спшить. Каролина стояла на подъзд, чтобы смотрть, поду, Пока она могла меня видть, я халъ шагомъ, потомъ, достигши перваго поворота, погналъ лошадь во весь опоръ и въ два часа проскакалъ десять миль.

Пріхавши въ Парижъ, я тотчасъ отправился къ банкиру моей матери, взялъ у него 60,000 франковъ и прямо оттуда пошелъ на квартиру Эммануила. Пришедпій туда, спросилъ его камердинера, котораго тотчасъ привели ко мн. Я заперъ дверь и сказалъ ему:

— Томъ, хочешь ли ты получить 20,000 франковъ?

Томъ выпучилъ глаза отъ удивленія.

‘Двадцать тысячъ франковъ!’ сказалъ онъ.

— Да, 20,000 франковъ.

‘Хочу ли я получить ихъ?.. Безъ всякаго сомннія!..’

— Или я обманываюсь, — возразилъ я, — или ты и за половину этой суммы въ состояніи сдлать вдвое хуже того, что я хочу теб предложить.

Томъ улыбнулся.

‘Вы, сударь, не льстите мн!’ сказалъ онъ.

— Нтъ, потому что знаю тебя.

‘Коли такъ, такъ говорите’.

— Слушай.— Тутъ я вынулъ изъ кармана адресъ, который дала мн Каролина, и показалъ ему.— Не получаетъ ли твой господинъ писемъ этого почерка? спросилъ я его.

‘Получаетъ, сударь’.

— Куда онъ ихъ кладетъ?

‘Въ свой письменный столикъ’.

— Мн нужны вс эти письма. Вотъ теб 5,000 франковъ задатку, остальные 15,000 получишь тотчасъ, какъ скоро принесешь мн всю переписку.

‘А гд вы, сударь, будете дожидаться меня?’

— У себя дома.

Черезъ часъ посл сего Томъ вошелъ ко мн.

‘Вотъ, сударь!’ сказалъ онъ мн, подавая связку писемъ.

— Я сравнилъ почерки: они были т самые… Когда Томъ получилъ отъ меня 15,000 франковъ и ушелъ, я заперся. Недавно я купилъ цною золота эти письма, теперь отдалъ бы кровь свою за то, чтобъ они были писаны ко мн.

Эммануилъ любилъ Каролину уже два года. Онъ зналъ ее, когда она еще была молодою двушкою, и посл замужества ея ухалъ, получивши отъ нея самыя живйшія доказательства любви. Съ того времени трудность познакомиться съ генераломъ препятствовала имъ видться. Вдругъ я встрчаюсь съ ней въ рощ, какъ я уже вамъ сказывалъ, и она, вслдствіе предварительнаго условія съ любовникомъ, выбираетъ меня посредникомъ своей любви. На меня была возложена обязанность ввести Эммануила въ домъ ея мужа, и эта внимательность, эта услужливость, эта нжность, которыя расточала она передо мною, все это было длано для того, чтобъ отвратить подозрнія генерала, который, посл признанія жены своей въ полученіи отъ меня любовнаго письма, не долженъ былъ и не могъ меня страшиться. Видите ли вы, какъ искусно ведена была интрига, въ какихъ дуракахъ я былъ!.. Но теперь пришла и моя очередь!..

Я написалъ къ Каролин:

‘Сударыня, вчера вечеромъ я былъ въ саду, когда приходилъ къ вамъ Эммануилъ, и видлъ, какъ онъ къ вамъ вошелъ. Сегодня утромъ въ четыре часа я былъ въ корридор, когда онъ выходилъ отъ васъ, и видлъ, какъ онъ вышелъ. За часъ передъ симъ я купилъ у Тома за 20,000 франковъ вашу переписку съ его господиномъ’.

Такъ какъ генералъ долженъ былъ возвратиться въ замокъ не прежде двухъ или трехъ дней, то я былъ увренъ, что это письмо не попадется въ его руки.

На другой день въ одиннадцать часовъ въ комнату мою вошелъ Эммануилъ, онъ былъ блденъ и весь покрытъ пылью. Я лежалъ въ то время въ постели, на которую бросился еще вчера и на которой ни на минуту не смыкалъ глазъ. Эммануилъ подошелъ ко мн.

‘Вы, безъ сомннія, знаете, что привело меня къ вамъ?’ сказалъ онъ мн.

— По крайней мр, догадываюсь, государь мой.

‘У васъ находятся мои письма?’

— Да, государь мой.

‘Вы отдадите мн ихъ?’

— Нтъ, государь мой.

‘Что жъ вы думаете сдлать съ ними?’

— Это моя тайна.

‘Вы отказываете мн въ нихъ?’

— Отказываю.

‘Не заставьте меня сказать вамъ, кто вы таковы’.

— Вчера я былъ шпіономъ, ныншній день я воръ: эти слова сказалъ я себ еще прежде васъ.

‘А если я повторю вамъ ихъ!’

— Это совершенно въ вашей вол.

‘Въ такомъ случа вы сдлаете мн удовлетвореніе?’

— Безъ всякаго сомннія.

‘Сей часъ?’

— Да, сей же часъ.

‘Но это будетъ дуэль безпощадная, дуэль на смерть, я предупреждаю васъ въ этомъ’.

— Такъ позвольте мн сдлать мои послднія распоряженія, они будутъ непродолжительны.

Я позвонилъ, и ко мн вошелъ мой камердинеръ, это былъ человкъ испытанный, на котораго я совершенно могъ положиться.

— Іосифъ! сказалъ я ему: я иду драться съ этимъ господиномъ, и очень можетъ статься, что онъ убьетъ меня.

Тутъ я подошелъ къ моему письменному столику и отворилъ его. Какъ скоро ты узнаешь, что я убитъ, продолжалъ я, тотчасъ возьми эти письма и отнеси ихъ къ генералу М***. Десять тысячъ франковъ, которые лежатъ въ этомъ же ящик, принадлежатъ теб. Вотъ ключъ.

Сказавъ это, я снова заперъ письменный ящикъ и ключъ отъ него отдалъ Іосифу, который поклонился и вышелъ.

— Теперь я вашъ, сказалъ я, обратившись къ Эммануилу.

Эммануилъ былъ блденъ, какъ смерть, на каждомъ волоск его дрожала капля поту.

‘Вы поступаете безчестно!’ сказалъ онъ мн.

— Я это знаю.

Онъ подошелъ ко мн.

‘Если вы убьете меня, то отдадите ли хоть тогда эти письма Каролин?’

— Это будетъ зависть отъ нея.

‘Чтожъ ей должно сдлать, чтобъ получить ихъ? Посмотримъ’…

— Надо, чтобъ она сама пришла за ними…

‘Сюда?’

— Да! сюда.

‘Вмст со мною?’

— Одна.

‘Никогда’.

— Не ручайтесь за нее.

‘Она не согласится на это’.

— Можетъ быть. Возвратитесь въ замокъ и посовтуйтесь вмст, я вамъ даю три дня.

Онъ подумалъ съ минуту и бросился вонъ изъ комнаты.

На третій день Іосифъ увдомилъ меня, что какая-то женщина подъ покрываломъ хочетъ переговорить со мною тайно. Я веллъ ему ввести ее, это была Каролина. По моему приглашенію, она сла, а я сталъ передъ нею.

‘Вы видите, сударь! сказала она мн: я пришла’.

— Было бы очень неблагоразумно съ вашей стороны, сударыня, поступить иначе.

‘Я пришла, надясь на вашу снисходительность’.

— И вы очень ошиблись, сударыня.

‘Такъ вы не хотите отдать мн этихъ несчастныхъ писемъ?’

— Извольте, сударыня, только на условіи.

‘На какомъ?’

— О, вы врно догадаетесь.

При сихъ словахъ она бросилась къ занавскамъ моего окна, какъ отчаянная, погрузивъ въ нихъ голову, ибо поняла по звуку моего голоса, что я былъ неумолимъ.

— Послушайте, сударыня, продолжалъ я, мы оба играли въ странную игру: вы слишкомъ искусно, я слишкомъ горячо: партія выиграна мною, вамъ остается проигрышъ’.

Она опрокинулась вся назадъ и рыдала.

— Сударыня! ваше отчаяніе и ваши слезы не смягчатъ меня, вы взяли на себя трудъ изсушить до дна мое сердце, и прекрасно успли въ этомъ.

— ‘Но, сказала она, если я обяжусь клятвою предъ алтаремъ Божіимъ не видться больше съ Эммануиломъ!’

— А разв вы не обязывались клятвою предъ алтаремъ Божіимъ хранить врность къ генералу?

‘Какъ! ничего, ничего иного за эти письма!.. ни золота, ни крови!.. скажите!’…

— Ничего!..

Она отдернула занавску, которою была закутана ея голова, и посмотрла на меня. Это блдное лицо, съ сверкающими отъ гнва глазами и растрепанными волосами, было превосходно, когда отдлилось отъ краснаго фона драпировки.

‘О! сказала она, стиснувъ зубы. О, сударь! ваши поступки слишкомъ жестоки’.

— А какъ вы назовете ваши, сударыня?.. Цлый годъ старался я погасить мою любовь и усплъ въ томъ. Я возвратился во Францію съ чувствомъ глубокаго къ вамъ уваженія. Мои страданія прошли, и я забылъ о нихъ, я желалъ только одного, чтобы занять мое сердце другимъ предметомъ, и вотъ я встрчаюсь съ вами: тутъ уже не я, а вы идете ко мн, вы своею рукою расшевеливаете холодный пепелъ въ моемъ сердц, и своимъ дыханіемъ ищете искръ этого погасшаго огня. Потомъ, когда онъ снова вспыхнулъ, когда вы увидли его и въ моемъ голос, и въ моихъ глазахъ, и въ моихъ жилахъ, и во всемъ существ моемъ… для чего понадобился я вамъ? къ чему долженъ былъ служить вамъ? Подвести къ вамъ человка, котораго вы любите… прикрыть плащемъ моимъ ваши преступныя связи!.. И, слпецъ, я это сдлалъ! Но, бывъ ослплены, подобно мн, вы не подумали, что мн стоило только приподнять плащъ, чтобъ цлый міръ увидлъ ваше посрамленіе… Теперь, сударыня, отъ васъ зависитъ, сдлаю ли я это…

‘Но, милостивый государь, я не люблю васъ!’

— Да я и не прошу любви вашей…

‘Это значитъ длать насиліе… подумайте объ этомъ’…

— Называйте это, какъ хотите!..

‘О, вы не такъ жестоки, какъ притворяетесь, вы сжалитесь надъ женщиною, которая умоляетъ васъ у вашихъ ногъ!’

Она бросилась къ моимъ ногамъ.

— А имли ли вы жалость ко мн, когда я былъ у вашихъ?

‘Но я женщина, а вы мужчина’…

— Разв оттого мн было легче?

‘Именемъ Бога умоляю васъ, сударь, отдайте мн эти письма!’…

— Я уже не врю въ Бога!..

‘Именемъ той любви, которую вы питали ко мн’…

— Она угасла!

‘Именемъ того, что для васъ миле всего на свт’…

— Я ужъ ничего не люблю.

‘Если такъ, то длайте, что хотите, съ этими письмами… сказала она вставши, но не будетъ того, чего вы требуете’.

Она бросилась вонъ изъ комнаты.

— Вамъ остается до завтра десять часовъ, сударыня, — кричалъ я ей изъ дверей,— пять минутъ больше, и ужъ будетъ поздно!

На другой день въ девять часовъ Каролина вошла ко мн въ комнату.

‘Вотъ я!’ сказала она.

— Очень хорошо!

‘Длайте со мной, что вамъ угодно, сударь’…

Черезъ четверть часа я подошелъ къ письменному столику и, вынувъ изъ ящика первое попавшееся мн письмо, подалъ ей.

‘Какъ! сказала она мн, поблднвши: только одно!’…

Другія вамъ будутъ вручены точно такимъ же образомъ, сударыня, когда вы хотите имть ихъ, то можете приходить за ними…

‘И она пришла?’ вскричалъ я, прерывая монаха.

— Два дня сряду…

‘А на третій?’

Ее нашли задохшуюся въ чаду, съ Эммануиломъ.

Съ Франц. В. Блинскій.

Месть.Изъ Путевыхъ Впечатлній Александра Дюма.

Месть.Изъ Путевыхъ впечатлній Александра Дюна.(Окончаніе).

Читайте также:

Месть.
Изъ Путевыхъ Впечатлній Александра Дюма.

Месть.
Изъ Путевыхъ впечатлній Александра Дюна.
(Окончаніе).