ГЕРЦОГЪ ДЕ-РИВАСЪ.
ГЕРЦОГЪ ДЕ-РИВАСЪ.
‘Отечественныя Записки’, No 3, 1846
Герцог де-Ривас, Ривас Анхель Сааведра Де, Год: 1846
Время на прочтение: 22 минут(ы)
Въ кровопролитной битв при Окань, 18 октября 1809 года, въ день торжества Французовъ надъ патріотическими усиліями Испанцевъ, палъ, тяжело-раненный, молодой офицеръ, и сочтенный за убитаго, оставленъ въ груд мертвыхъ тлъ. Судьб угодно было спасти его, и онъ сдлался однимъ изъ замчательнйшихъ современныхъ поэтовъ. Его имя — донъ-Анхель де-Сааведра, герцогъ де-Ривасъ. Спасеніемъ своимъ отъ неизбжной смерти обязалъ онъ бдному солдату, по имени Буэндіа, напоминающему собою Яванца Антоніо, который спасъ погибавшаго на пути къ Го Камоэнса. Въ-послдствіи, герцогъ де-Ривасъ, въ самые опасные моменты политической жизни Испаніи, былъ депутатомъ, министромъ, посланникомъ. Много видлъ онъ почестей, много претерплъ и гоненій. Бывъ, въ 1822 году, депутатомъ въ собраніи кортесовъ, онъ принужденъ былъ бжать за границу и заочно приговоренъ къ смерти. Въ 1836 году, бывъ министромъ, вмст съ гг. Истурисомъ и Галіано, онъ только при помощи переодванья спасся отъ ярости мятежниковъ. Теперь онъ посланникомъ въ Неапол.
Но жизнь политическая не поглотила всей дятельности Сааведры. Принимая участіе во всхъ событіяхъ своего отечества, онъ въ то же время написалъ поэму Moro Exposilo (Незаконнорожденный Мавръ), написалъ драму Don Alvaro, написалъ ‘Историческіе романсы’, произведенія, которыя можно назвать первыми плодами литературнаго переворота въ Испаніи.
Литература испанская, въ-теченіе трехъ вковъ, подвергалась многимъ перемнамъ, были у нея годы славы, были и годы глубокаго упадка, и эти періоды славы и упадка совпадаютъ съ періодами благоденствія и упадка политическаго. Вкъ, въ исторіи литературы носящій имя золотаго, соотвтствуетъ тому времени, когда, еще не остывъ отъ жаркой семи-вковой борьбы съ Маврами, Испанія силилась по всему міру раскинуть свое господство. Особенно воображеніемъ блистала эта старинная литература и, дйствительно, религіозная восторженность, любовь къ чудесному, рыцарскій героизмъ чувствъ, должны были питать воображеніе, но когда этотъ живительный сокъ истощился, когда эти героическія чувства изсякли, когда несчастія охладили пылкую и смлую фантазію Испанцевъ, поэзія, которой инквизиція воспрещала искать спасительнаго обновленія силъ въ движеніи идей философскихъ, кинулась въ пустую игру словъ, въ изъискаііность, въ жеманность. Геній испанскій, замкнувшись въ самомъ-себ, частію отъ гордости, частію по невол, погибъ отъ злоупотребленія лучшихъ своихъ качествъ. Первоначально пышный и гордый, онъ впалъ въ напыщенность, первоначально остроумный, онъ пустился въ жалкія тонкости. Поэзія Гонгары представляетъ величайшее усиліе воображенія, предоставленнаго самому-себ и старающагося прикрыть свое безплодіе, свою бдность, лоскутками пурпура и золотыми блестками. При Карл II нтъ уже ни одного поэта, ни одного писателя, который заслуживалъ бы вниманіе.
Упавъ такъ глубоко, не легко могла подняться литература испанская. Ей отчасти помогла Франція. Герцогъ анжуйскій принесъ съ собою въ Испанію литературныя идеи Франціи, равно какъ и ея идеи политическія. Конечно, жалкимъ представляется восьмнадцатый вкъ, если поставить его наряду съ періодомъ, идущимъ отъ Луиса де-Леона до Кальдерона,— періодомъ, въ которомъ блистаютъ имена Сервантеса, Эрсилья, Ріоха, лопе де-Вэга, Морето, Аларкона, Гильена де-Кастро. Съ перваго взгляда, мы видимъ только рабское подражаніе Французскимъ образцамъ, Лусанъ, Монтіано, Toppe Пальма, Норсель, суть не боле, какъ неопытные послдователи ученія Буало. Но тмъ не мене Французское вліяніе было спасительно для Испаніи: оно возбудило духъ испанскій, открыло ему дорогу въ новйшій міръ идей, принесло ему обновленіе нравственное, очистило суеврія, которыми онъ былъ зараженъ, и, мало-по-малу возвращая его къ жизни, приготовило ту минуту, когда онъ могъ усвоить себ нкоторыя черты первобытной своей оригинальности. Въ исход восьмнадцатаго вка, начало котораго ознаменовано было совершеннымъ упадкомъ литературы, является уже замчательный лирическій талантъ Мелендеса Вальдеса, хотя этотъ авторъ оды ‘Торжество Искусствъ’, въ сущности, еще Французъ, но уже встрчаются въ его произведеніяхъ богатства древней формы испанской поэзіи. Тотъ же характеръ замчается въ писателяхъ, явившихся посл него, въ школ, состоящей изъ Кипитаны, Галлего, Архона, Листы, и представляющей не только переходъ отъ одного вка къ другому, но и переходъ отъ подражанія Французамъ къ новйшей оригинальности. Конечно, не блистательна эта шкода, и не заходила она дале второстепенныхъ условій поэзіи: размра, изящества, правильности, но нельзя, однакожь, отвергать, что она представляетъ дйствительный шагъ впередъ, — единственный, можетъ-быть, какой былъ тогда возможенъ. Къ этой школ принадлежалъ и герцогъ де-Ривасъ, по нкоторымъ произведеніямъ его молодости: но эти произведенія были первыми пробами неопытнаго таланта. Собственно, онъ принадлежитъ къ эпох возрожденія литературы испанской, совершившагося современно съ переворотомъ политическимъ.
Донъ-Анхель де-Сааведра — второй сынъ испанскаго гранда, герцога де-Ривасъ, онъ родился 10 марта 1791 г., въ Кордов. Съ дтства обнаружились настоящія наклонности Сааведры, не любя наукъ точныхъ, онъ занимался поэзіей и живописью. Первоначальное воспитаніе его поручено было Французскому эмигранту, затмъ, онъ учился въ мадридской семинаріи, учрежденной для воспитанія благородныхъ дтей. Рано покинулъ онъ учебную скамью, начиналась война за независимость Испаніи, собиралась гроза революціонная. Пылкое сердце Сааведры раздляло какъ желанія и надежды политическаго возрожденія, одушевлявшія Испанію, такъ и народную ненависть, возбужденную вторженіемъ иноземцевъ. Соблазнительныя сцены въ Аранхуэс, споръ о власти между слабымъ королемъ, королевой, хитрымъ принцемъ, имвшимъ только дурныя стороны честолюбія, и временщикомъ, забывавшимся среди своего случайнаго счастія, — эти жалкія сцены, безъ-сомннія, не мало содйствовали тому, что онъ усвоилъ себ восторженныя идеи революціонныя, которыя обнаружилъ въ 1812 и 1820 годахъ. Положеніе его семейства въ свт заставляло его принять дятельное участіе въ длахъ отечества. Сааведра съ дтства числился уже въ военной служб, онъ былъ офицеромъ гвардіи, когда 2 мая вспыхнула общая инсуррекція. Въ этомъ-то званіи подвизался онъ въ войн за независимость Испаніи и благородно отдавалъ свою молодость на жертву всмъ опасностямъ, въ этомъ-то званіи, 18 ноября 1809 года, дрался онъ при Окань, гд, раненный въ голову и грудь и покинутый среди мертвыхъ, обязанъ былъ своимъ спасеніемъ только благодтельному случаю. Послднее сраженіе, въ которомъ онъ участвовалъ, было при Чиклан, то была одна изъ послднихъ битвъ за независимость. Такимъ-образомъ, съ 1808 до 1814 г., жизнь его проходитъ среди битвъ и волненій народныхъ. По окончаніи войны, онъ проводитъ нсколько лтъ мирно. Революція 1820 г. вдругъ кинула его въ новую борьбу, въ борьбу политическую. Въ 1822 г., онъ былъ депутатомъ отъ города Кордовы, и съ гг. Истурисомъ и Галіано принадлежалъ къ числу самыхъ восторженныхъ членовъ кортесовъ.
Замчательно, что, среди развлеченій войны и политики, которыя, казалось, должны были поглотить вс способности Сааведры, онъ постоянно сохранялъ любовь къ литератур, ловилъ каждый случай, когда могъ возвратиться къ поэзіи, къ искусству: это доказываетъ, что онъ родился поэтомъ. Въ 1807 г., сблизился онъ съ графомъ Гаро, нын герцогомъ де-Фріасомъ, и дономъ Маріано Карпереро, и участвовалъ съ ними въ журнал, бывшемъ подъ редакціею Капмани. Та же любовь къ литератур, равно какъ и сходство мнній политическихъ, сблизили его, въ 1811 году, въ Кадикс, съ Галлего, Квинтаной, Мартинесомъ-де-ла-Розой. Въ 1813 году, онъ издалъ первые свои поэтическіе опыты, въ числ которыхъ находится Paso Honroso, поэма, забытая нын, и въ сущности посредственная, но уже обнаруживающая счастливую легкость вдохновенія и способность владть поэтическимъ языкомъ.
Надо сказать, однакожь, что Сааведра вполн предался своей наклонности къ поэзіи только тогда, когда шпага его не могла уже быть полезною для независимости Испаніи. Къ этой-то эпох первой реставраціи, къ этимъ годамъ отдыха отъ бурь военныхъ, относятся нкоторыя изъ малоизвстныхъ драматическихъ произведеній его, Аліатаръ, драма, съ успхомъ игранная въ Севиль, Малеки-Аделъ, Герцоги Аквитанскій, Донья Бланка. Все это — плоды ума пылкаго, который чувствуетъ потребность выказаться и спшитъ выказаться прежде, чмъ нашелъ свою настоящую дорогу, прежде, чмъ открылъ тайные и глубокіе законы искусства. Подражаніе въ такомъ случа неизбжно. Кром того, была еще другая причина, удерживавшая Сааведру въ кругу, начертанномъ литературною школою XVIII вка. Испанія, среди внутреннихъ смутъ, не знала еще литературнаго движенія, господствовавшаго въ Европ. Имена Гте, Шиллера, Байрона и Вальтера Скотта были неизвстны ея писателямъ, ихъ ученіе, равно какъ и созданія, не перешли еще чрезъ Пиренейскія-Горы.
Также неудовлетворительна, если смотрть съ литературной точки и трагедія Lanuza, написанная въ 1822 году. Сааведра не думалъ представить въ ней картину XVI вка, въ которой изображены были бы лицо Филиппа II, преслдующаго своею лукавою ненавистью духъ независимости, изстари господствовавшій въ провинціяхъ, — Лануза, послдній поборникъ правъ и привилегій Аррагоніи, наконецъ, Антоніо Перезъ, человкъ, столь интересный по своимъ похожденіямъ, бывшій сначала орудіемъ мести Филиппа, потомъ его соперникомъ въ любви, и наконецъ поднявшій тотъ бунтъ въ Сарагосс, въ которомъ погибли привилегіи страны. Въ трагедіи Сааведры, изъ XVI вка взято только имя Ланузы, настоящій сюжетъ ея — борьба современнаго либерализма съ Фердинандомъ VII. Это произведеніе, написанное на случай, полное намековъ на современныя событія и лица и рзкихъ выходокъ противъ правительства. Могло ли такое произведеніе имть интересъ прочный?
Когда французскіе писатели XVII вка выводили на сцену знаменитыя лица древности, они, правда, не заботились о мстномъ колорит и часто нарушали истину историческую, но эта истина, цнимая только критикою, замнялась у нихъ другою истиною, боле для всхъ доступною,— истиною обще-человческою. Грекъ или Римлянинъ былъ прежде всего человкомъ. Потому-то XVII вкъ усплъ создать искусство, которое хотя имло свои несовершенства, за то имло и безсмертныя стихіи красоты и величія, не говоря уже о безспорныхъ достоинствахъ стиля. Напротивъ, если вы станете рыться въ минувшемъ только для того, чтобъ кинуть на всы партій какое-нибудь событіе, котораго сходство съ настоящимъ производитъ ослпительный и обманчивый миражъ, если въ вашей драм нтъ ни истины исторической, ни истины обще-человческой, если все это замнено въ ней изображеніемъ того, что всего непостоянне на свт — изображеніемъ страстей политическихъ, то спрашивается, что остается тогда драм? Интересъ, въ-слдствіе котораго она иметъ успхъ сегодня, изглаживается завтра другимъ, сильнйшимъ интересомъ, и ваша пьеса падаетъ въ забвеніе. Lanuza не единственная драма въ этомъ род, произведенная современною Испаніей. Во время войны 1808 года, Квинтана и Мартинесъ-дела-Роза также обращались къ чувству народному, находившемуся въ раздраженномъ состояніи, первый въ драм Pelaijo (Пелагій), второй въ драм Viuda de Padilla (Вдова Падилья), и надо замтить, что ‘Лануза’ стоитъ ниже обихъ этихъ драмъ.
Возстановленіе полновластія Фердинанда VII было пагубно для партіи либеральной, члены ея должны были искать спасенія за границей. Въ-теченіе десяти лтъ, въ Испаніи силою сдерживается всякій порывъ свободномыслія, литература сосредоточивается въ какой-нибудь шарад ‘Мадритской Газеты’, или въ какой-нибудь невинной грамматик. Цензура обрзываетъ крылья генію Кальдерона, если издаются вновь его произведенія и останавливаетъ на порог новыхъ писателей, какъ, на-пр., Зарата и Бретона делое Геррероса, если они покушаются выступить на сцену. Умственная жизнь какъ-бы пріостанавливается. Ее надо искать въ это время за предлами Пиренейскаго-Полуострова, она была въ изгнаніи. Торено, Мартинесъ-де-ла-Роза, Бургосъ, Аргельесъ, Галіано, Истурисъ, принуждены были бжать, проскрипція угнала ихъ далеко отъ родины, во Францію, въ Англію, гд умъ ихъ получаетъ новое воспитаніе. Тамъ изучаютъ они ходъ идей конституціонныхъ, изучаютъ литературное движеніе Европы и находятъ въ работахъ умственныхъ высокое утшеніе въ изгнаніи, а часто и средства жизни. Торено пишетъ ‘Исторію Возстанія и Революціи 1808 года’, Мартинесъ де ла Роза ставитъ на парижской сцен драму ‘Абен-Гумейя’. Канга Аргельесъ готовитъ свои сочиненія о финансахъ и администраціи, Алкала-Галіано работаетъ для англійскихъ обозрніи, Телесфоро Труэба старается подражать Вальтеру Скотту и Газлитту въ своихъ критикахъ и романахъ. Въ 1824 году, нсколько даровитыхъ писателей, именно: Канга Аргельесъ, Вильянуэва, Мендибиль, основываютъ въ Лондон періодическій сборникъ, подъ названіемъ: ‘Досуги Испанскихъ Эмигрантовъ’ (Ocios de los emigrades espanoles),— сборникъ, издававшійся до 1828 года, и содержавшій въ себ изслдованія о древнихъ конституціяхъ Испаніи, трактаты политико-экономическіе, опыты филологическіе и критическіе и произведенія поэтическія.
Видное мсто занимаетъ Сааведра среди этихъ писателей. Изгнаніе было эпохой преобразованія его литературнаго вкуса, его таланта. Горести изгнаннической жизни, принуждая его входить въ самого-себя, сводить, если можно такъ выразиться, счеты съ своимъ сердцемъ, привели его къ тому источнику, въ которомъ освжается и укрпляется всякая поэзія, къ истин чувствъ. Въ то же время, въ Лондон, Мальт, Париж, онъ познакомился съ новйшей литературой Европы, съ поэмами Байрона, съ романами Вальтера Скотта. Отъ-этого его точка зрнія стала, выше, и онъ видлъ уже не одну только классическую Испанію XVIII вка, но и Испанію золотаго вка, и, въ глубин горизонта — средніе вка, полу-готическіе, полу-арабскіе, восптые въ романсахъ безвстными народными поэтами.
Лирическія произведенія Сааведры составляютъ какъ-бы трогательную и страстную исторію его изгнаннической жизни. Первое изъ нихъ ‘Изгнанникъ’ (el Desterrado). Поэтъ, принужденный въ 1823 г. бжать изъ отечества, прізжаетъ въ Гибралтаръ и съ стсненнымъ сердцемъ садится на корабль, который покидаетъ берегъ въ ту минуту, какъ наступаетъ ночь:
‘… Настаетъ день, я не увижу тебя, прекрасная Гесперія! бурный втеръ далеко уноситъ меня. Берега твои не будутъ радовать моихъ взоровъ, которые тщетно станутъ вопрошать безмрное пространство волнъ… Не скрывайся, солнце! остановись изъ сожалнія!.. Не счастливыя ли вижу я поля, покрытыя вчною зеленью, гд течетъ Бетисъ? Да, глаза не обманываютъ меня! Привтствую и люблю тебя, Гвадалквивиръ, царь Андалузіи! Какъ гордо подходишь ты къ морю, ты, текущій такъ спокойно и отражающій въ волнахъ своихъ древнія стны Кордовы! Тамъ впервые увидлъ я Божій свтъ, тамъ счастье, улыбаясь, баюкало меня въ золотой колыбели, кто могъ бы поврить его непостоянству? Ты видлъ меня невиннымъ ребенкомъ, собиравшимъ раковины и цвты, пылкій юноша, я оставлялъ на пескахъ твоихъ слды копытъ ретиваго коня. Ты слышалъ, наконецъ, какъ плъ я высокіе подвиги и любовь, и ты любилъ мои псни… Да! на твоихъ прекрасныхъ берегахъ я наслаждался богатствомъ, любовію и славою, но вотъ звзда моя померкла, и ты, Гвадалквивиръ, видвшій меня упоеннаго радостію, посмотри теперь на меня бднаго, несчастнаго, печальнаго, изгнанника, какъ разскаю я волны морскія и бгу, не видя ничего въ будущемъ.
Неблагодарное отечество, сурово отталкиваешь ты меня отъ своего лона, и это награда за любовь мою! А я обагрялъ своею кровью жатвы полей твоихъ, сражаясь за твою независимостъ и славу… и голосъ мой раздавался въ защиту твоей свободы…’
Но въ глазахъ поэта, его отечество боле не существуетъ, въ его глазахъ оно — жалкая страна угнетателей и угнетенныхъ. И, призывая гибель на эту землю, онъ проклинаетъ ее, но проклятіе въ ту жь минуту замираетъ на его устахъ:
‘Какое чувство пробуждается и охватываетъ мое сердце? Гд эти страшные призраки, окружавшіе мое воспламененное чело? Они бгутъ, они исчезаютъ, и другіе предметы являются моимъ взорамъ.
‘Мать моя! обожаемая мать! сладостное имя, наполняющее и утшающее мою душу! Увы, ты жива, ты любишь меня, и въ тоск льешь обо мн безпрерывныя слезы. И вы, мои братья, осужденные вчно горевать обо мн, и ты, Ангелика, зажегшая въ моемъ сердц неугасимый пламень, и вы, врные друзья, радость и утшеніе моей жизни, гд вы?… Что я слышу? Не-уже-ли волны получили голосъ? Нтъ, то не свистъ втра, не шумъ моря, то голосъ милыхъ сердцу отвчаетъ мн: ‘Несчастный, мы здсь, на этой земл, гд родился ты и которую ты проклинаешь съ такой яростью, мы въ тхъ мстахъ, гд ты былъ счастливъ, и плачемъ и возсылаемъ къ Богу теплыя мольбы о теб и объ отечеств, боле-несчастномъ, чмъ виновномъ, на которое ты призываешь проклятіе неба.
‘Нтъ, сжальтесь, звуки, такъ часто радовавшіе меня, и теперь раздирающіе мою душу, — довольно! Неуже-ли уста мои произнесли такое богохульство? Прости меня, любимая и несчастная Испанія… Не испорченность, а простота твоихъ дтей — вина твоихъ бдствій… Торжество твоихъ притснителей будетъ кратковременно…
‘Найдутся мстители, когда же настанетъ этотъ великій день? О, пусть наступитъ онъ, пока жаръ молодости согрваетъ мои силы и руки мои сохраняютъ мощь свою.
‘Но если неизмнные законы судьбы отдалятъ этотъ желанный часъ возмездья, пусть наступитъ онъ по крайней-мр прежде, чмъ смерть поразитъ меня неумолимой своей рукой. Еще бы разъ моимъ очамъ, полнымъ слезъ, увидать поля твои, прекрасная родина, хотя бы въ ту минуту, когда убленная голова моя склонится подъ ножъ безжалостной парки, когда нмая могила откроетъ мн свои объятія. Еще бы разъ ступить мн на твою почву, богатую, счастливую и независимую, хотя бы она была для меня пустыней, безъ любви и дружбы, хотя бы она предоставляла мн одн могилы, которыя суждено мн орошать слезами, усыпать цвтами. И въ родной долин, гд течетъ Гвадалквивиръ при молчаливомъ сіяніи луны, еще бы разъ пустить по втру псню, послднюю мою псню, и воспть въ ней славу твою, отечество, людей, которые еще не родились, и предать проклятію память недостойныхъ чадъ твоихъ, унижающихъ и угнетающихъ тебя! Тогда я разбилъ бы свою лиру и, довольный, отшелъ бы на вчный покой къ моимъ предкамъ’…
По довольно, мудрено въ проз передать огонь этой оды. Читая ее, чувствуешь, что непритворны въ ней слезы, воображеніе только помогаетъ удрученному горемъ сердцу. Къ тому же времени относится ода ‘Къ Звздамъ’.
Много лтъ провелъ Сааведра въ изгнаніи, много перенесъ нужды. Сначала, онъ жилъ въ Лондон и печально вызывалъ, среди тумановъ Темзы, упоительныя воспоминанія родимой стороны, какъ свидтельствуетъ ‘Сонъ Изгнанника’ (el Sueno del Proscrite), потомъ, надясь найдти въ Рим небо, лучше англійскаго, онъ направилъ свой путь къ этой древней родин искусствъ, но итальянская полиція внезапно изгнала его изъ Ливорно, и онъ принужденъ былъ искать убжища въ Мальт. Въ од ‘Къ Мальтійскому Маяку’ высказываетъ онъ свои впечатлнія, когда въ первый разъ присталъ къ этому острову, въ 1828 году, едва не погибнувъ въ бурю. Потомъ онъ воротился во Францію, гд живопись, бывшая забавою его юности, была для него средствомъ жизни. Нкоторыя картины Сааведры обратили на себя въ то время вниманіе общественное. Только одна радость усладила эту изгнанническую жизнь — именно, союзъ его съ Ангеликой, о которой онъ упоминаетъ въ ‘Изгнанник’. Ода ‘Къ Сыну’ (А mi hijo Gonzalo) принадлежитъ къ числу лучшихъ его одъ.
‘Ты спишь, моя любовь, на лон матери, какъ жемчужина росы на цвтк, небесная чистота юной души отражается на лиц твоемъ, какъ лучъ солнца въ алмаз.
‘Твоя нога не попирала еще нечистой земли, твои руки не прикасались еще къ жестокому желзу и къ золоту-соблазнителю. Эти прекрасныя уста, немогущія говорить и на которыхъ царствуетъ ангельская чистота, еще никого не оскорбляли.
‘Ты не знаешь, что такое жизнь, что такое смерть. А между-тмъ, часы безмолвно улетаютъ одинъ за другимъ. Какова будетъ судьба твоя?— Но что до того? ты наслаждаешься мирнымъ сномъ, не думая о завтрашнемъ дн.
‘Спи, мой малютка, и пробуждайся только при тихихъ поцалуяхъ матери и моихъ, — чаруй на минуту ‘мою душу, осушившую до дна чашу несчастія.
‘Когда ты улыбаешься на мои нжныя ласки, я забываю, что было и что можетъ еще быть, когда ты улыбаешься, что мн немилость счастья, гнвъ сильныхъ?
‘Но, увы! полной радости нтъ на свт. Когда смотрю на тебя, я вздыхаю, думая о твоей будущности…
Она — тайна неизъяснимая, которой не знаю я, такъ же, какъ и ты не знаешь, и которой не могутъ открыть ни наука, ни золото, ни сила.
‘Втка розоваго куста падаетъ въ тихій ручеекъ, едва покрывающій землю.— Счастлива она, если успетъ пустить корень въ этой земл и вырости подъ защитой родимаго куста!
‘Если потокъ увлечетъ ее въ рку, она можетъ еще пристать къ берегу, пустить корень и сдлаться пышнымъ деревцомъ.
‘Но если рка умчитъ ее въ море, ураганъ овладетъ ею — и она погибнетъ, мой сынъ, она низвергнется на дно водъ, или засохнетъ у подошвы скалы…’
Сааведра въ то же время обдумывалъ и писалъ Moro Exposito, который былъ изданъ въ Париж въ 1834 году.
Такимъ-образомъ, испанская эмиграція имла своихъ поэтовъ, своихъ историковъ, своихъ критиковъ, между-тмъ, какъ въ самой Испаніи жизнь литературная и жизнь политическая какъ-бы пріостановились. Но вотъ Фердинандъ VII умираетъ, начала либеральныя торжествуютъ. Амнистія отворяетъ двери въ Испанію всмъ изгнанникамъ, которые становятся защитниками трона Изабеллы. Мартинесъ-де-ла-Роза длается главою министерства и обнародываетъ королевскій статута. Вмст съ прочими эмигрантами, воротился въ Испанію въ 1834 году и Сааведра, по смерти брата принявшій титулъ герцога де-Риваса. Онъ назначенъ былъ вице-президентомъ палаты proceres {Извстно, что королевскимъ статутомъ учреждены были дв палаты, proceres и procuradores, первая состояла изъ грандовъ королевства, епископовъ и людей, прославившихся на служб государственной или въ литератур, вторая — изъ депутатовъ, избираемыхъ народомъ.}, при господств королевскаго статута. Большая перемна обнаружилась въ это время въ его мнніяхъ политическихъ, опытность умрила его восторженность, чувство патріотизма возвышеннаго, благоразумнаго, великодушнаго заступило мсто исключительнаго, полнаго ненависти духа партіи. Въ-послдствіи, въ 1836 году, герцогъ де-Ривасъ былъ министромъ внутреннихъ длъ въ кабинет Истуриса, и подвергся новымъ горестямъ, новымъ гоненіямъ. Министерство Истуриса исчезло во время ла-гранхскаго мятежа, и члены его принуждены были бгствомъ спасаться отъ мятежниковъ, истерзавшихъ Квезаду. Герцогъ де-Ривасъ на время удалился въ Португалію. Въ-послдствіи, онъ постоянно занималъ видное мсто въ партіи умренныхъ. Мы не будемъ входить въ подробности слдующихъ годовъ его жизни политической и займемся важнйшими его произведеніями литературными.
Когда, въ 1834 году, вышелъ въ свтъ Moro Exposito, вс умы въ Испаніи заняты были ужо мыслію о возрожденіи литературномъ, вкусъ XVIII вка, еще жившій и господствовавшій, былъ отвергаемъ не только за классическія правила его, но и потому, что онъ внесенъ былъ чужеземцами, а между-тмъ, во всхъ умахъ проявлялось уже тревожное, пылкое желаніе, чтобъ Испанія искала элементовъ своей поэзіи въ самой-себ, въ своемъ минувшемъ и въ своемъ настоящемъ. Moro Exposito именно потому и имлъ блестящій успхъ, что явился въ этомъ переходномъ состояніи умовъ, соотвтствовалъ неяснымъ еще желаніямъ усовершенствованія въ литератур, и авторъ его, лучше другихъ приготовленный обстоятельствами, поднялъ знамя, къ которому могли собраться новые писатели.
Герцогъ де-Ривасъ воскрешаетъ въ своей поэм Испанію среднихъ вковъ, съ ея неумолимыми страстями, съ тмъ разнообразіемъ, которое придавали ей смсь двухъ племенъ, безпрерывно воевавшихъ одно съ другимъ, соперничествовавшихъ рыцарствомъ и геройствомъ. Авторъ избралъ одинъ изъ самыхъ страшныхъ эпизодовъ исторіи испанской, обильной трагическими событіями,— судьбу семейства Лара.
Въ Кордов праздникъ, игры, турниры собираютъ всю мавританскую знать и молоджь ко двору хэлифэ Гишема, по случаю женитьбы сына его министра Альманзора. Среди этихъ праздниковъ, одинъ юноша весь преданъ своей грусти: это Мударра. Тяжелая мысль гнететъ его сердце. Онъ не знаетъ своего отца, не знаетъ, кто была его мать. Съ-тхъ-поръ, какъ Заира, сестра Альманзора, нжно заботившаяся о немъ, умерла, онъ сталъ боле чувствовать тягость своего неизвстнаго и сомнительнаго происхожденія. Отданный на попеченіе арабскаго вождя Заида, который, посл воинственной жизни, удалился въ свой замокъ Альбаиду, въ первый разъ вступаетъ теперь Мударра въ этотъ блестящій свтъ, подъ покровомъ милости Альманзора, и страшное слово: незаконнорожденный раздается въ ушахъ его. Джаффаръ, губернаторъ кордуанскій, негодуетъ, видя, что онъ носитъ цвта его дочери Керимы, къ которой Мударра чувствуетъ уже неодолимую любовь. Побдитель на турнир, онъ увнчанъ ея рукою, въ волненіи и красня, вручаетъ она ему знаки его побды, и волненіе Керимы скоро также превращается въ пылкую страсть. По и онъ и она исполнены какого-то тайнаго ужаса…’ О Мударра! Керима!’ восклицаетъ поэтъ: ‘несчастные! какой странный инстинктъ волнуетъ грудь вашу и при огн любви вашей показываетъ вамъ страшные призраки! Это какъ-бы неумолимый голосъ съ того свта, вопіющій вамъ, что море крови отдляетъ васъ, что стна непогребенныхъ костей встаетъ между вами!’
Эта тайна, долженствующая препятствовать ихъ соединенію, дйствительно существуетъ, она открывается по поводу убійства: Джаффаръ, чтобъ затушить любовь дочери, а можетъ-быть, также и по другому какому-нибудь неизвстному побужденію, приказываетъ умертвить Мударру, хочетъ видть своими глазами смерть его, и самъ падаетъ подъ ударами юноши, защищающаго жизнь свою. Мударра прізжаетъ къ Зайду, его руки обагрены еще кровью Джаффара. ‘Встань, юноша’, говоритъ ему старикъ, ‘невинная рука твоя была орудіемъ гнва небеснаго, ты благородно началъ месть свою: теперь пора открыть теб все! ‘И Заидъ уводитъ Мударру въ садъ и разсказываетъ ему мрачную исторію сыновей Лары, восптую въ разныхъ старинныхъ испанскихъ романсахъ.
За двадцать лтъ до того времени, когда разсказывалъ эту исторію Заидъ, бывшій другомъ фамиліи Лары и знавшій вс ея несчастія, семь сыновей Лары возбудили ненависть доньи Ламбры, супруги Руй-Веласкеза, ихъ дяди и любимца графа, повелителя Кастиліи. Донья Ламбра клянется погубить ихъ и возбуждаетъ противъ нихъ гнвъ мужа. Начинается съ того, что отецъ ихъ, Гонзало Густьйосъ, подъ предлогомъ переговоровъ о мир, посылается въ Кордову. Руй-Веласкезъ I сговаривается съ Джаффаромъ, министромъ халифа, досадующимъ на Лару за нанесенное ему нкогда пораженіе, и Гонзало задержанъ въ Кордов и подъ пустымъ предлогомъ заключенъ въ тюрьму. Семь сыновей его берутся за оружіе, идутъ освобождать отца и, попадаютъ въ засаду. Семь головъ ихъ Джаффаръ показываетъ несчастному отцу. Онъ представляетъ ему эти лица окровавленныя, обезображенныя, которыя можетъ распознать только отцовскій глазъ, и Гонзало, обезумвъ съ отчаянія, тщетно кличетъ сыновей своихъ:’ Діэго! Мартинъ! Фернандо! Суэро! Энрико! Веремундо! Гонзало!’ За тмъ Джаффаръ передаетъ своего плнника Руй-Веласксзу, который въ свою очередь заключаетъ его въ замк Лермскомъ. Но во время плна въ Кордов, на долю Гонзало выпала минута забытья и счастія, благородная двушка, прекрасная Заира, тронутая его несчастіемъ, проникла къ нему въ тюрьму, недолго наслаждались они любовью, но эта любовь оставила плодъ въ груди молодой Мавританки. Этотъ плодъ — Мударра. Вообразите молодаго Мавра, вдругъ узнающаго эту исторію въ то время, какъ руки его еще дымятся кровью Джаффара, гонителя его отца, убійцы его братьевъ, вообразите, что эту исторію разсказываетъ сдой старикъ, при мерцаніи звздъ, безстрастныхъ свидтельницъ всхъ катастрофъ человческихъ, въ то время, какъ ночной втеръ шевелитъ листья семи кипарисовъ, посаженныхъ въ память семи сыновей Лары, и вы согласитесь, что есть величіе въ этой сцен. Чувство ужаса пробуждается въ душ. Вчера Мударра предавался тихой грусти, размышляя тайн своего происхожденія, его занятія состояли въ томъ, чтобъ носить цвты на могилу Заиры, не зная, что благородная Мавританка была его матерью, и бродить по берегамъ Гвадалквивира, мечтая о Керим. Теперь гнететъ сію это минувшее, полное крови и слезъ, и требующее мести. Смерти Джаффара мало для него: честь его рода требуетъ довершить мщеніе. Ему надо отъискать отца, можетъ-быть, уже умершаго, можетъ-быть еще томящагося въ какой-нибудь кастильской тюрьм. Узжая, онъ говоритъ Церим благородныя слова: ‘Прощай!.. Исполняя долгъ свой, я буду искать смерти, я желаю ее… Заира была мать моя, не дай засохнуть цвтамъ, окружающимъ ея священную могилу…
Что же происходило въ Кастиліи, въ-теченіе этихъ двадцати лтъ, когда Мударра достигъ зрлаго возраста? Гонзало Густьйосъ сидлъ въ тюрьм Лермскаго-Замка, лишенный воздуха и свта. Тюремщикъ сказывалъ ему, когда разсвтать день, а когда наступалъ вечеръ, длалъ семь ударовъ въ стну, и тмъ папоминалъ ему объ участи семи сыновей его.Новый графъ кастильскій, Фернанъ-Гонзалесъ, освобождаетъ его изъ мрачной тюрьмы, бдному старику позволено провести послдніе дни свои въ тхъ мстахъ, гд онъ былъ могущественъ и счастливъ, въ замк Саласъ, но глаза его померкли въ слезахъ, и, вступая въ старое жилище свое, онъ только по дождю, бьющему лицо его, узнаетъ, что замокъ его полуразрушенъ. Камни обрушились, какъ и величіе его дома. Между-тмъ, народъ торжествуетъ нежданное возвращеніе стараго своего господина. Въ это время, мударра прізжаетъ съ Заидомъ въ Саласъ. Гонзало Густьйосъ, обнимая сына Заиры, котораго считалъ навсегда погибшимъ для себя, предается дтской радости: ‘О небо! восклицаетъ онъ: возврати мн на минуту зрніе, дай мн минуту посмотрть на сына, и потомъ пусть настаетъ для меня вчная ночь!’ Народъ видитъ въ молодомъ Мавр вс черты Гонзало, любимаго сына Лары. Здсь трогательный эпизодъ старой Эльвиды, которая, сошедъ съ ума при извстіи о смерти Гонзало, вскормленнаго ея молокомъ, думаетъ, что онъ воротился теперь изъ далекаго путешествія. Мударра не забываетъ, однакожь, о мщеніи, и скоро находитъ случай совершить его. Графъ Фернанъ-Гонзалесъ, узнавъ, что Мавры вступили на кастильскую землю, прізжаетъ въ Саласъ, съ нимъ Руй-Веласкезъ, первый виновникъ бдствій фамиліи Лара, жестокій соумышленникъ Джаффара. Мударра требуетъ боя съ Веласкезомъ за честь отца, и въ этомъ рыцарскомъ поединк, въ присутствіи собравшейся Кастиліи, сынъ Гонзало Густьйоса отмщаетъ за оскорбленія и несчастій его смертію супруга доньи Ламбры. Въ конц поэмы, авторъ снова выводитъ на сцену прекрасное лицо Керимы. Въ порыв страсти, мавританка, преодолвая вс препятствія, послдовала за своимъ возлюбленнымъ. Онъ вдругъ появляется на пол битвы, гд лежатъ Рюй Веласкезъ и Мударра, умирающій отъ ранъ. Появленіе Керимы возвращаетъ молодаго Мавра къ жизни. Все, кажется, улыбается ихъ счастію. Гонзало-Густьйосъ ласкаетъ Мавританку, какъ дочь, молодые люди принимаютъ христіанскую вру, готовится свадьба, но красота Керимы начинаетъ постепенно блднть, исчезать, какъ-будто новая религія пробудила въ душ ея тайныя угрызенія, и въ ту минуту, когда Керима должна соединиться навсегда съ Мударрою, она съ ужасомъ отступаетъ отъ него, видя кровь отца на рук жениха своего. ‘Посвящаю себя Богу’, говоритъ она:’ я — невста Христова!’ Эта нежданная развязка слишкомъ-быстра, не видно побужденій ея, не видно, какимъ путемъ дошла Керима до такого ршенія. Но если глубже войдти въ поэму, то мы увидимъ въ ней господство рока. Всегда готовый дать почувствовать свое могущество, онъ позволяетъ Мударр побдителемъ выйдти изъ борьбы, возстановить честь знаменитаго имени и потомъ вдругъ поражаетъ его среди счастія, разсеваетъ самую дорогую его мечту, въ минуту ея осуществленія. Тмъ и оканчивается ‘Незаконнорожденный Мавръ’.
Легко замтить, что въ ‘Незаконнорожденномъ Мавр’ вымыселъ безпрестанно смшивается съ исторіею, и это было бы еще очевидне, еслибъ намъ можно было слдить за фантазіей поэта во всхъ ея поворотахъ и отступленіяхъ. Герцогъ де-Ривасъ заслужилъ названіе Вальтера Скотта новйшей Испаніи, но это названіе указываетъ только на то, какъ высоко цнится талантъ его въ Испаніи и не можетъ быть принято за точную его оцнку. Дйствительно, искусство съ мелочною врностью обрисовывать характеры самые разнообразные, возсоздавать какую угодно эпоху, въ точности представляя и общій характеръ ея и вс ея подробности, выводить въ своемъ произведеніи живыхъ людей, придавая всмъ дйствіямъ ихъ логическую послдовательность и естественность, — словомъ, вс т качества, которыя составляютъ геній великаго автора ‘Пуританъ’ и ‘Роб Роя’, надо признаться, слабо проявляются въ ‘Незаконнорожденномъ Мавр’. Безспорно, въ дйствіи есть элементы драматическіе, есть картины сильныя и врныя, есть черты энергическія и выразительныя въ характерахъ, изображаемыхъ авторомъ, въ Гонзало-Густьйос, въ Руй-Веласкез, Мударр, Заид, старомъ служител Нуньйо, бдной кормилиц Эльвид. Идеальная красота Керимы составляетъ благородный контрастъ съ надменною красотою, запечатлнной чувственными страстями, мстительной доньи Дамбры. ‘Зачмъ’ говоритъ поэтъ, ‘небо не дало донь Ламбр души благородной и великой, достойной обитать въ такомъ прекрасномъ тл? Это былъ мраморный гробъ, снаружи блестящій, а внутри скрывающій червей и гниль. Она походила на богатый чертогъ, гд блестятъ золото, бронза и яшма, и гд скрываются лютыя гіены…’ Конечно, много жизни въ этомъ произведеніи, котораго мы представили холодный скелетъ, по всмъ этимъ элементамъ, собраннымъ авторомъ, не достаетъ сцпленія, единства, дйствію недостаетъ логической послдовательности. Если имена герцога де-Риваса и Вальтера Скотта могутъ быть соединяемы, то потому только, что любовь къ поэзіи среднихъ вковъ очевидно внушена испанскому писателю знаменитымъ Шотландцемъ. Безспорно, лучшая часть поэмы — лирическая, тамъ вдохновеніе проявляется во всей своей сил и оригинальности. Вообще’ Незаконнорожденный Мавръ’ заслуживаетъ того успха, который имлъ онъ. Даже въ самыхъ несовершенныхъ частяхъ своихъ онъ все-таки составляетъ замчательную попытку. Возвращая поэзію въ обширную область героическаго минувшаго Испаніи, герцогъ де-Ривасъ подавалъ примръ спасительный, и если не всегда достигалъ цли, то по-крайней-мр видно, что стремился къ ней, понималъ ея величіе, воображеніе его, вступая на эту новую дорогу, нежданно разлило на ней свтъ, котораго, въ моменты преобразованія, ждутъ вс умы, чтобъ тронуться въ путь.
Don Alvaro o la Fuerza d’cl Sino (‘Дон-Альваро, или Сила Судьбы’) представляетъ такой же шагъ впередъ въ искусств драматическомъ. Если представить себ, съ одной стороны, тотъ упадокъ, въ которомъ находилось въ Испаніи искусство драматическое, т затрудненія, которыя встр чало.оно со стороны строгой цензуры, дозволявшей только подражаніе иностраннымъ пошлостямъ, а съ другой стороны — постоянную любовь Испанцевъ къ представленіямъ театральнымъ, то не удивительно, что драма герцога де-Риваса была важнымъ событіемъ литературнымъ. Судьба драмы въ конц прошедшаго столтія была несчастне судьбы комедіи. Между-тмъ, какъ комедія, преобразованная сильнымъ и оригинальнымъ умомъ, Моратиномъ, котораго произведенія: ‘Лицемрка’ (La Mogigata), ‘Двичье Да’ (el si de las Nias), до-сихъ-поръ не потеряли своего интереса, трагедія оставалась тмъ, чмъ оставила ее школа XVIII вка. Во всхъ произведеніяхъ этого рода, даже самыхъ близкихъ къ нашему времени, виднъ былъ чисто-классическій вкусъ. Далеко ушелъ впередъ ихъ ‘Донъ-Альваро’.
Сюжетъ драмы герцога де-Риваса — жизнь человка, неумолимо-преслдуемаго несчастіемъ, это сила судьбы, овладвающая въ колыбели существомъ осужденнымъ, и ведущая его чрезъ рядъ горестей и бдъ къ плачевному концу. Рокъ, играющій такую важную роль въ развязк ‘Незаконнорожденнаго Мавра’, является здсь во всемъ своемъ могуществ. Донъ-Альваро — сынъ мятежнаго вицекороля перуанскаго, который соединился съ потомкою Инковъ, — чтобъ свергнуть иго кастильское. Такимъ-образомъ, донъ-Альваро родился подъ несчастною звздою. Онъ переплылъ моря, чтобъ оправдать память отца, умершаго съ клеймомъ измнника, чтобъ омыть гербъ, который отецъ оставилъ ему запятнаннымъ, и который онъ покуда не сметъ показать свту. Въ Севиль, гд живетъ онъ, происхожденіе его неизвстно, его знаютъ только по оригинальной красот лица, да потому, что онъ полными горстями сыплетъ золото. Таинственность, которою онъ окружаетъ себя, привлекаетъ на него вс взоры. Гордость и благородство, пробивающіяся во всхъ его словахъ и дйствіяхъ, длаютъ то, что никто не старается глубже проникнуть въ тайны его жизни. Въ такомъ-то положеніи донъ-Альваро влюбляется въ донью-Леонору де-Варгасъ, дочь маркиза Калатравы, но онъ, человкъ, котораго имя неизвстно, котораго богатство есть, можетъ-быть, плодъ какихъ-нибудь преступныхъ подвиговъ, можетъ ли искать руки наслдницы дома знаменитаго? Онъ однакожь осмливается на это, и страсть, внушенная имъ Леонор, облегчила бы ему путь къ соединенію съ нею, еслибъ не стояла между ними преградою честь дома Калатравы. Старый маркизъ ршительно отказываетъ въ своемъ согласіи. Въ этихъ обстоятельствахъ, Леонора, увлекаемая любовью, ршается бжать съ дономъ Альваро. Ночь тайно соединяетъ ихъ, какъ Ромео и Джюльетту. Леонора не можетъ, однакожь, заглушить упрековъ совсти и ужаса, попирая ногами долгъ дочери и привязанность къ отцу, она хочетъ помедлить отъздомъ, она колеблется, борется сама съ собою, — и въ эту минуту является раздраженная Фигура отца. Донъ-Альваро смиряетъ свою гордость предъ маркизомъ, который хочетъ заковать его въ цпи, какъ подлаго разбойника, онъ становится на колни, бросаетъ пистолетъ, который сначала схватилъ, но, по вол судьбы, брошенный пистолетъ выстрливаетъ, и пуля поражаетъ Калатраву, который падаетъ и умираетъ, проклиная дочь. Страшная катастрофа! Тщетно потомъ донъ-Альваро ищетъ покоя, силится соединить разсянные элементы своего счастія: бда всюду слдуетъ за нимъ, каждое новое усиліе его только увеличиваетъ разстояніе, отдляющее его отъ Элеоноры. Борьба, завязавшаяся въ эту роковую ночь между служителями Калатравы и слугами дона-Альваро, борьба, въ которой онъ самъ едва не погибъ, сдлала то, что любовники теряютъ слды другъ друга. Леонора убгаетъ къ одной изъ своихъ родственницъ въ Кордову, и въ-слдъ за тмъ скрывается, подъ платьемъ монашескимъ, въ дикой пустын, близь Монастыря-Апнеловъ, въ Орначуэлос. Тамъ, она живетъ одиноко, съ горестію и раскаяніемъ въ душ, прервавъ вс связи съ міромъ, умерши для своей фамиліи. Между-тмъ, донъ-Альваро, чтобъ разсять свое отчаяніе, или положить ему конецъ, отправляется подъ именемъ дона-Франциско де-Геррероса въ походъ въ Италію, тамъ онъ ищетъ смерти, по смерть уходитъ отъ него, и онъ пріобртаетъ громкую славу своимъ отчаяннымъ мужествомъ. Есть у него другъ, съ которымъ связали его опасности боевой жизни: это молодой офицеръ, донъ-Феликсъ де-Авенданья. Онъ — старшій сынъ маркизу Калатравы, донъ-Карлосъ, скрывшійся подъ именемъ Авенданьи, чтобъ удобне отъискать убійцу отца своего и отмстить за смерть его и честь своего дома. Донъ-Альваро, тяжело-раненный, ввряетъ своему другу ящикъ, съ просьбою, если умретъ, сжечь бумаги, которыя хранятся въ немъ. Авенданья, уступая любопытству, открываетъ ящикъ и видитъ портретъ сестры своей, доньи-Леоноры. Итакъ, онъ нашелъ убійцу своего отца, дожидается его выздоровленія, вызываетъ его на поединокъ, и, по вол рока, падаетъ подъ ударомъ своего противника, который тщетно старался отвратить эту новую катастрофу. Это еще не все: донъ-Альваро возвращается въ Испанію, чтобъ заключиться въ Монастыр-Ангеловъ и укрыться тамъ отъ злой своей судьбы, рокъ преслдуетъ его и тамъ. Второй сынъ маркиза Калатравы, довъ-Алонзо, отъискиваетъ его убжище, оскорбляетъ его, и вручаетъ ему шпагу, допъ-Алонзо, подобно брату, падаетъ отъ руки Альваро въ горномъ ущельи, и къ довершенію всхъ ужасовъ, на эту сцену является донья Леонора, бой происходилъ близь того мста, гд она скрывалась отъ свта. Умирающій братъ собираетъ послднія силы и поражаетъ ее кинжаломъ. Донъ Альваро, проклиная свою судьбу, бросается съ вершины крутой скалы, и сбжавшіеся монахи восклицаютъ въ ужас: ‘Господи, помилуй!’
Безспорно, это произведеніе — трагическое. Суровая и несчастная жажда мести въ дон-Карлос и дон-Алонзо, боязнь въ дон-Альваро всего, что его окружаетъ, этой крови, всегда готовой брызнуть ему въ лицо, оставляютъ въ душ продолжительное и мрачное впечатлніе. Сильная и цвтистая поэзія возвышаетъ и облагороживаетъ то, что могло бы показаться просто мелодраматизмомъ. По, входя въ глубь сюжета, не должно ли также замтить, что какъ-то странно видть рокъ верховнымъ и исключительнымъ властителемъ жизни человческой? Мы понимаемъ, какъ много въ этомъ таинственномъ догмат поразительнаго для воображенія, особенно для воображенія испанскаго, мы знаемъ, какіе эффекты можно еще извлекать изъ него. Должно-быть, эта идея рока естественна, если она подъ разными названіями находится въ разныхъ религіяхъ, если ее, въ разныхъ видахъ, высказываютъ вс литературы, но разумъ человческій, выростая, не уменьшилъ ли важность этой невидимой и слпой силы? Мы уже не вруемъ въ нее, въ насъ развилось чувство свободы нравственной, и для насъ выше и истинне зрлище борьбы человка съ судьбою, борьбы, въ которой онъ иногда является побдителемъ.
Какъ бы то ни было, надо согласиться, что герцогъ де-Ривасъ развилъ свой сюжетъ съ замчательною силою. Понятно, что, для изображенія судьбы дона-Альнаро, автору нужна была рамка шире рамки трагедіи классической. И дйствительно, онъ не щадилъ ни времени, ни пространства, много лтъ проходитъ между началомъ и концомъ пьесы, сцена измняется но произволу. она то въ Испаніи, то въ Италіи. Элементъ комическій заставляетъ зрителя по-временамъ отдыхать отъ ужасовъ драмы. Проза смшивается съ стихами. Этотъ смлый драматическій опытъ первый показалъ вполн драматическія способности герцога де-Риваса, точно такъ-же, какъ’ Незаконнорожденный Мавръ’ показалъ въ новомъ свт другія его качества поэтическія. Теперь легко видть отличительныя черты этого таланта. Одаренный энергическою чувствительностью, способностью восторгаться быстро и пламенно, онъ, въ лирической поэзіи, уметъ находить звуки несравненные. Если онъ изображаетъ какой-нибудь характеръ, то схватываетъ особенно вншнія черты его, наиболе поражающія воображеніе. Онъ превосходно описываетъ несчастныя слдствія какого-нибудь роковаго бдствія, но не мастеръ изображать страсти въ ихъ нравственномъ и логическомъ развитіи.
Въ иномъ вид является талантъ герцога де-Риваса въ комедіи: Tanto vales cuanto (jenes (По деньгамъ и почетъ). Здсь выводится на сцену мильйонеръ, прізжающій изъ Индіи въ Севилью къ сестр своей, донь-Руфин, и то возвышающійся, то падающій въ мнніи сестры, въ мнніи родственниковъ, окружающихъ его, въ мнніи любовниковъ, ухаживающихъ за его дочерью,— смотря потому, считаютъ ли они его богачомъ, или ограбленнымъ пиратами. Контрастъ, который представляютъ богачъ донъ-Бласъ, прізжающій къ своимъ роднымъ, безъ свиты, дурно-одтый, и эти родные, роскошью прикрывающіе свою бдность, — концепція высоко-комическая, по вообще эта комедія все-таки не боле, какъ игра ума гибкаго и разнообразнаго. Настоящая стихія герцога де-Риваса — драма и поэма, и славу, которую доставилъ ему ‘Донъ-Альваро’, онъ поддержалъ другими серьзными произведеніями. El Crisol de la Leallad (Испытаніе врности), Solaces de tin Prisionero (Утха плнника), Morisca de Alajuar — суть замчательныя драматическія произведенія, полнотою, свободою, движеніемъ страсти и фантазіи приближающіяся къ произведеніямъ старинныхъ испанскихъ драматурговъ. Посл ‘Незаконнорожденнаго Мавра’, онъ не написалъ ни одной новой поэмы, за то воскресилъ романсъ, старинную, собственно Испаніи принадлежащую форму поэзіи, въ которой она воспвала событія своей жизни военной и семейной. ‘Историческіе романсы’ чрезвычайно разнообразны. Воображеніе герцога де-Риваса создало цлый міръ блестящій и поэтическій: здсь, среди пышныхъ праздниковъ двора Филиппа IV, является графа Вильямедіана, погибающій жертвою своей любви къ королев, тамъ, любимецъ короля дона-Хуана, донъ-Альваро де-Люна, быстро восходитъ на крайнюю ступень счастія и, заснувъ въ своемъ могуществ, пробуждается на эшафот. Севильскій Алькасара и Братоубійца изображаютъ исторію внчаннаго любовника Маріи-Падильи, короля дона-Педра-Лютаго, убившаго своего брата. Особенно послдній романсъ замчателенъ по энергіи и драматическому интересу. Лицо дона-Педро одно изъ тхъ историческихъ лицъ, которыя наиболе привлекали къ себ поэтовъ, и герцогъ де-Ривасъ, кром Братоубійцы, представляетъ его въ нсколькихъ другихъ романсахъ. Воспоминаніе о великомъ муж — грустная картина бдствій, огорченіи, препятствій, съ которыми долженъ былъ бороться Христофоръ Коломбъ, отправляясь на открытіе новаго-свта. Авторъ не ограничивается прошедшимъ: онъ даетъ форму романса и сюжетамъ, взятымъ изъ настоящаго времени. Въ Сомбреро и въ желанномъ возвращеніи, разсказываются страданія влюбленнаго въ изгнаніи.
Когда герцогъ де-Ривасъ писалъ ‘Незаконнорожденнаго Мавра’ и ‘Дона-Альваро’, онъ былъ почти одинъ, ничей голосъ не предшествовалъ его голосу. И въ ‘Мавр’ и въ ‘Дон-Альваро’ онъ имлъ желаніе дать новую жизнь, новый видъ литератур, и попытка его не была безплодна. Между этими произведеніями и ‘Историческими романсами’ прошло много лтъ, въ-теченіе которыхъ желанный литературный переворотъ принялъ широкіе размры и сдлался общимъ дломъ всхъ умовъ. Дйствительно, въ эти годы обнаружилось много поэтовъ. На театр явились Карлъ II, Росмунда, Гузманъ-Добрый, Хиль-и-Зарата, Теруэньскіе Любовники, донья-Менсіа, Гарценбуша, Трубадуръ, Пажъ, Гарсіи Гутьереса, Бретон-де-лос-Герреросъ написалъ сотню пьесъ, полныхъ жизни и веселости, Зорилья — Мыльника и Короля, Монтьелльскую Ночь, Врность женщины. Лирическая и эпическая поэзія были не мене плодовиты. Съ похвалою можно упомянуть объ Испанскихъ Легендахъ, Мора. Эспронесда написалъ Саламанкскаго Студента. Пасторъ Діасъ издалъ стихотворенія, обнаруживающія прекрасный лирическій талантъ. Вотъ рядъ произведеній, показывающій, какъ быстро можетъ возродиться въ Испаніи поэзія, и съ какимъ жаромъ новая школа приняла литературныя начала, въ первый разъ провозглашенныя герцогомъ де-Ривасомъ!