Генрих IV, Соколовский Александр Лукич, Год: 1850

Критика
Время на прочтение: 43 минут(ы)
Скачать в PDF

ГЕНРИХЪ IV.

Предлагаемая на судъ публики трагедія принадлежитъ къ тому роду піэсъ Шекспира, которыя совершенно ложно носили у насъ до сихъ поръ названіе трагедій. Англичане называютъ ихъ histories, и намъ кажется, что имя драматическихъ хроникъ на русскомъ язык для нихъ всего приличное. Число ихъ простирается до десяти, но особенно важное значеніе имютъ восемь среднихъ, такъ какъ излагаютъ перечень событій въ хронологическомъ порядк, и составляютъ поэтическое изложеніе цлаго періода исторіи Англіи. Дв остальныя: ‘Король Іоаннъ’ и ‘Король Генрихъ VIII’ не составляютъ связаннаго цлаго съ этимъ періодомъ, такъ какъ онъ имлъ мсто между царствованіемъ этихъ двухъ государей, и отдленъ отъ каждаго довольно большимъ пространствомъ времени. Рядъ этихъ хроникъ начинается съ Ричарда II, и идетъ дальше въ слдующемъ порядк: I и II часть Генриха IV, Генрихъ V, I, II и III часть Генриха VI и Ричардъ III. Гервинусъ раздляетъ ихъ на два отдла: въ 1-мъ излагается возвеличеніе и паденіе дома Лянкэстерскаго (Ричардъ II, Генрихъ IV и V) во второмъ іоркскаго, (Генрихъ VI и Ричардъ III). Въ главномъ содержаніи хроникъ Шекспиръ почтя нигд не отступалъ отъ исторической справедливости, лица имъ выведенныя большей частью также историческія, изложенныя событія тсно связаны одни съ другими, и часто одна піэса составляетъ просто продолженіе, или дополненіе предыдущей. Поэтому понятно, что для сужденія объ одной изъ нихъ надо знать общее содержаніе всхъ, чмъ объясняются не только факты, но и характеры лицъ, являющихся часто въ нсколькихъ піэсахъ.
Потому, прежде разбора предлагаемой піэсы, мы считаемъ не лишнимъ сдлать въ короткихъ словахъ обзоръ всего этого періода исторіи Англіи, что будетъ тмъ для насъ интересне, что раскроетъ, въ какой степени Шекспиръ пользовался въ своихъ произведеніяхъ историческими фактами, гд уклонялся отъ нихъ, какіе характеры заимствовалъ изъ исторіи, и какіе создалъ самъ.
Періодъ этотъ наполненъ борьбою потомковъ короля Эдуарда III, за корону Англіи. Борьба эта можетъ быть раздлена на дв части, въ 1-й партія лянкэстерская, или потомки 3-го сына Эдуарда Іоанна Гонта, свергаютъ съ престола Ричарда II, внука Эдуардова отъ старшаго его сына Эдуарду Чернаго Принца, и утверждаются на престол въ лиц королей Генриха IV и Генриха V. Во второй части, домъ Іоркскій или потомство Эдмунда, 4-го сына Эдуарда возстаетъ на Ланкастеровъ, свергаетъ съ престола Генриха VI, сына Генриха V, и воцаряется въ лиц Эдуарда IV, правнука Эдмунда, а потомъ его брата Ричарда 111. Эта послдняя борьба, извстная подъ именемъ борьбы Алой и Блой розы, оканчивается слитіемъ обоихъ домовъ въ брак Ричмонда или Генриха VII, послдняго представителя Ланкастерскаго дома, съ Елисаветою, представительницею дома Іоркскаго. Для насъ важны только событія 1-го періода, и потому мы ими займемся подробне.
Со смертью Эдуарда III воцарился Ричардъ II, его внукъ отъ старшаго сына, Эдуарда, Чернаго принца, умершаго прежде отца. Царствованіе этого государя и составляетъ содержаніе первой драматической хроники, подъ заглавіемъ ‘Король Ричардъ II’. Король этотъ скоро потерялъ любовь народа непомрными налогами и безумной расточительностью. Онъ изгналъ изъ Англіи своего двоюроднаго брата Генриха Болинброка, сына Іоанна Гонта, 3-го сына Эдуарда. Причиною изгнанія была скрытая боязнь, такъ какъ Генрихъ былъ любимъ народомъ, и отличался смлостью и предпріимчивостью. По смерти отца изгнанника, и своего дяди Іоанна Гонта, Ричардъ конфисковалъ его имніе, и отправился на войну въ Ирландію. Генрихъ, пользуясь отсутствіемъ короля и надясь на любовь народную, самовольно возвратился въ Англію, съ намреніемъ возвратить конфискованное наслдство. Его приняли съ восторгомъ. Вельможи, утомленные безпутнымъ самовластіемъ Ричарда, повели дло такъ, что Генриху легко было захватить правленіе въ свои руки. Особенно помогла ему могущественная фамилія Перси, въ лиц двухъ своихъ представителей, братьевъ графовъ Уерчестера и Норсомберлянда, съ сыномъ послдняго Генрихомъ Готспоромъ, Ричардъ, ускорившій свое возвращеніе изъ Ирландіи, нашелъ все королевство въ пламени, и долженъ былъ уступить корону Болинброку, который воцарился подъ именемъ Генриха IV. Ричардъ былъ посаженъ въ темницу, гд, вслдствіе попытки нкоторыхъ освободить его, былъ убитъ, если не по приказанію, то съ согласія Генриха. Этимъ кончается піэса. Разсматривая эти факты, мы замчаемъ, что въ нихъ уже кроются данныя для характеристики будущаго царствованія, составляющаго содержаніе второй хроники, названной ‘Король Генрихъ IV’, и раздленной на дв части, изъ которыхъ первая и представляется нами на судъ публики. Мы внялъ, что Генрихъ IV сдлался королемъ, совершенно случайнымъ и незаконнымъ образомъ. Онъ низложилъ законнаго короля, обошелъ старшую линію, въ лиц потомковъ втораго сына Эдуарда Ліонеля, (изъ которыхъ одинъ, графъ Марческій Эдмундъ Мортимеръ, содержался въ тюрьм, какъ государственный преступникъ) {Запомнимъ это обстоятельство.} и возведенъ на престолъ дворянствомъ, и то не всмъ, а преимущественно одною фамиліею Перси. Ясно, что ему нельзя было опираться на законность, и защищать свой внецъ именемъ права. Съ другой стороны, онъ былъ въ щекотливомъ положеніи относительно фамиліи Перси, члены которой, особливо графъ Уорчестеръ, отличались высокомріемъ и всячески старались дать почувствовать оказанную ими королю услугу. Король-же долженъ былъ ласкать эту Фамилію за ея могущество, и потому-что сынъ Норсомберлянда Перси, Готспоръ, былъ замчательный полководецъ, прославившій его оружіе въ войн съ Шотландіей. Кром Шотландіи у короля были еще враги въ Валлисс. Не смотря на вс эти опасности, ненависть короля къ Перси была такъ велика, что онъ всячески старался унизить ихъ, и искалъ безпрестанно предлога къ ссор. Случай этотъ скоро представился: Готспоръ разбилъ Шотландцевъ, подъ предводительствомъ Дугласа при Гольмедон, (14 сентября 1402), и отказался выдать королю взятыхъ имъ въ этой битв плнныхъ. Король настаивалъ и грозилъ въ случа отказа. Перси упорствовали и оскорбленные королемъ возстали противъ него открыто, соединившись съ Дугласомъ и предводителемъ вчно безпокойныхъ Валлисцевъ Глендоуеромъ. Кром того они нашли союзника въ архіепископ Іоркскомъ Скруп, также недовольномъ Генрихомъ. Король усплъ собрать свои силы прежде чмъ бунтовщики соединились, и разбилъ Дугласа съ Готспоромъ при Шрювсбёри, причемъ Готспоръ былъ убитъ (21 іюля 1403 года). Этимъ сраженіемъ оканчивается періодъ времени, описанный въ 1-й части хроники. Во второй части изложены дальнйшій ходъ дйствій короля противъ оставшихся бунтовщиковъ, архіепископа съ Норсомберляндомъ, и смерть Генриха IV. 4-я хроника подъ заглавіемъ Генрихъ V заключаетъ исторію этого короля и его побды во Франціи, чмъ и заканчивается первый отдлъ хроникъ.
И такъ вотъ истинная историческая канва Шекспирова произведеніи. Но не забудемъ, что онъ имлъ подъ рукою не ныншнюю исторію, очищенную отъ вымысловъ, а сказаніе лтописцевъ, впадавшихъ и вводившихъ его въ частыя грубыя ошибки. Кром того въ сказаніяхъ этихъ много подробностей, которымъ нтъ мста въ исторіи, но на которыхъ часто основаны лучшія сцены Шекспира и развиты многіе характеры, а потому мы не видимъ другаго средства раскрыть предъ глазами читателя границы заимствованнаго отъ созданнаго Шекспиромъ въ этой піэс, какъ приведя нкоторые отрывки, изъ того писателя, которымъ онъ руководствовался: именно Голиншеда.
Вотъ что говоритъ Голиншедъ о ссор короля съ Перси.
‘Генрихъ графъ Норсомберляндъ, съ своимъ братомъ Томасомъ Уорчестеромъ, и сыномъ Лордомъ Генрихомъ Перси, по прозванію Готспоромъ, были при вступленіи короля Генриха на престолъ его врными друзьями, и усердными помощниками, но скоро ‘стали завидовать его счастью. Особенно оскорбило ихъ требованіе ‘короля о выдач плнниковъ, взятыхъ Норсомберляндомъ и Готспоромъ при Гольмедон и Несбит, такъ какъ изъ всхъ военноплнныхъ, взятыхъ въ битвахъ, выигранныхъ при этихъ мстахъ, королю былъ выданъ только Мордаке, графъ Фейфскій, сынъ герцога Албанскаго, не смотря на то, что требованія о выдач остальныхъ повторялись, и притомъ съ угрозами. Перси, считая себя обиженными, потому-что смотрли на плнниковъ, какъ ‘на свою собственность, явились къ королю въ Виндзоръ, по сов’ту Томаса Перси, графа Уорчестера, который (какъ пишутъ нкоторые) всю жизнь провелъ въ интригахъ и ссорахъ. На этомъ свиданьи они потребовали съ своей стороны, чтобъ король выкупомъ, или какимъ другимъ способомъ освободилъ изъ тюрьмы родственника ихъ Эдмунда Мортимера графа Марчскаго, котораго (какъ они говорили) Оуенъ-Глендоуеръ содержалъ въ тяжелой темниц, въ оковахъ, за то только, что тотъ держалъ сторону короля, и остался ему вренъ. Король, поразмысливъ, отвчалъ, что графъ Марчскій былъ взятъ не въ битв за него, и не въ его служб, а по своей собственной вол, такъ какъ онъ не отражалъ нападенія Глендоуера съ его собщниками, вслдствіе чего король не на’мренъ платить выкупъ за его свободу.’
‘Этотъ уклончивый отказъ еще больше усилилъ неудовольствіе Перси, такъ что Генрихъ Готспоръ сказалъ открыто: Смотрите, вотъ у истиннаго наслдника отнятъ престолъ, а похититель не хочетъ даже его выкупить. Затмъ разсерженные Перси удалились, замысливъ низложить Генриха съ престола, и посадить на его мсто Эдмунда, графа Марчскаго, котораго они не только освободи ‘ли изъ плна, но убдили, (къ величайшему неудовольствію короля), вмст съ собою вступить въ союзъ съ Глендоуеромъ.’
Вотъ канва, на которой Шекспиръ основалъ свое произведеніе. Пока мы ограничимся этими строками, и сдлаемъ еще нсколько выписокъ при разбор отдльныхъ характеровъ. Припомнивъ сказанное нами нсколько выше объ Эдмунд Мортимер, мы видимъ, что Голиншедъ ввелъ въ ошибку Шекспира, смшавъ Эдмунда Мортимера съ его племянникомъ графомъ Марчскимъ, настоящимъ наслдникомъ престола, который имлъ тогда всего 10 лтъ отъ роду и былъ заключенъ Генрихомъ въ тюрьму. Эдмундъ же дйствительно былъ родственникомъ Готспора, женатаго на его сестр, но не былъ наслдникомъ престола, какъ представляетъ его драма. Впрочемъ кром этой ошибки Шекспиръ почти везд остается врнымъ исторіи какъ по событіямъ, такъ и по характерамъ лицъ, сколько можно о нихъ заключить изъ повствованія Голиншеда. Но въ нашей драм выведены не одни историческія лица, разбирая ее внимательно можно сказать даже, что главнымъ успхомъ она обязана боле повидимому своимъ второстепеннымъ характерамъ, во глав которыхъ стоитъ Фальстафъ, и потому намъ естественно становится любопытнымъ узнать, какимъ-образомъ создались эти удивительные аксессуары картины, затемнившіе ея главный планъ, и выступившіе сами на его мсто.
Читая со вниманіемъ піэсу, не трудно замтить, что не король Генрихъ въ ней главное лицо, и но ссора его съ Перси главная идея. Піэса только называется Генрихъ IV, а между тмъ вс сцены, вс дйствія, вс почти рчи дйствующихъ лицъ клонятся къ тому, чтобъ выставить предъ глазами зрителя другое лицо, и освтить различныя стороны другаго характера: именно сына короля Принца Генриха. Онъ преимущественно герой піэсы, и изображеніе его характера, ея задача.
Въ самомъ дл, разбирая ходъ дйствія исторической части піэсы, мы видимъ, что уже съ первой сцены личность молодаго принца выдвигается предъ глазами зрителя, король по поводу побдъ Готспора вспоминаетъ о принц, какъ о недостойномъ сын, и въ своихъ словахъ высказываетъ господствовавшее о немъ тогда мнніе всей Англіи:
Не растравляй моей сердечной раны,
О сын вспоминая. Ты невольно
На грхъ меня наводишь, возбуждая
Въ моей душ къ Норсомберлянду зависть,
Счастливому отцу такого сына!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Межъ тмъ какъ я красню по невол,
Съ нимъ сравнивая Гарри моего.
Возмущеніе Перси выводитъ рядъ прекраснйшихъ сценъ, гд принцъ играетъ первую роль. Таковы, комедія съ Фальстафомъ, примиреніе съ отцомъ, вызовъ на бой Готспора, а наконецъ его съ нимъ единоборство, оканчивающееся смертью послдняго, при чемъ видно желаніе Шакспира возвести своего любимаго героя на высшую степень славы, потому-что въ дйствительности неизвстно точно-ли онъ убилъ Готспора.
Обращаясь къ неисторической части, мы въ ней найдемъ еще сильнйшее подкрпленіе нашего мннія. Она вся служитъ къ тому, чтобъ выставить различныя стороны характера принца. Тутъ онъ уже очевидный центръ, около котораго группируются лица и Дйствіе. Безъ него невозможно было-бы вывести ни одного изъ характеровъ его товарищей, по-крайней-мр въ томъ вид, какъ они выведены. Самъ великій, неподражаемый Фальстафъ становится здсь простымъ аксессуаромъ, хо*я, правда, такимъ, какіе могъ употреблять только Шекспиръ для обстановки своихъ произведеній.
Это неоспоримое первенство принца надъ прочими лицами драмы причиною, что мы намрены съ особенной подробностью, и прежде прочихъ характеровъ, заняться его разборомъ. Характеръ этотъ, какъ мы увидимъ ниже, исторически вренъ, но всего удивительне то, что онъ не списанъ Шекспиромъ, а угаданъ, постараемся сначала опредлить что подало Шекспиру поводъ къ созданію личности принца Генриха.
Шекспиръ, какъ извстно, рдко выдумывалъ самъ первообразы своихъ характеровъ, источники его произведеній были хроника Голиншеда, старинныя піэсы и легенды. Часто онъ бралъ предметы изъ всхъ источниковъ вмст. Такъ было и съ Генрихомъ IV. Основная мысль этой хроники, равно какъ и слдующей, (король Генрихъ V) взяты имъ изъ старинной и довольно популярной въ его время въ Англіи піэсы, подъ названіемъ ‘The fanions victories of Henry V’. Это былъ грубый Фарсъ, сцены и лица котораго послужили Шекспиру не боле, какъ намеками для положеній и лицъ ‘короля Генриха IV’, что-же касается до вншней Формы Шекспировой трагедія, то въ ней очень рдко, въ двухъ или трехъ сценахъ, пробивается вліяніе ‘Pвmons victories’, вс же остальныя или прямо взяты изъ Голиншеда, или созданы подъ впечатлніемъ его разсказа. Сравнивая ‘Pвmons victories’ съ Генрихомъ IV, мы всего ясне можемъ прослдить реформу, произведенную Шекспиромъ въ современной ему драм. Шутки старинной піэсы грубы и лишены всякаго остроумія, драматическія сцены натянуты и проникнуты ложнымъ паосомъ Рутинность пробивается на каждомъ шагу: въ піэс есть и вчный клоунъ (jockey) старинныхъ представленій, обязанность котораго смшить почтенную публику дешевыми, и по преимуществу неприличными шутками. Тмъ замчательне, что этотъ jockey никто иной какъ сэръ Джонъ Ольдкястль, впослдствіи переименованный Шекспиромъ въ Фальстафа, который, если хотите, и въ Генрих IV играетъ при молодомъ принц роль клоуна. Впрочемъ роль клоуна въ ‘Famous victories’ очень незначительна, и въ немъ нтъ ни одного изъ тхъ безцнныхъ качествъ, которыми украсилъ и обезсмертилъ Шекспиръ своего жирнаго рыцаря. Содержаніе піэсы есть сдлавшееся въ Англіи народнымъ преданіе о томъ, какъ король Генрихъ V велъ въ молодости распутную жизнь, а потомъ, вступивъ на престолъ, совершенно переродился и сталъ великимъ государемъ. Мы не будемъ описывать подробно всего содержанія, но чтобъ имть понятіе, какъ мало былъ развитъ тогда вкусъ публики, какими балаганными эффектами она довольствовалась, какъ въ изображеніи характеровъ все было разсчитано на вншность, безъ малйшаго психическаго анализа, мы приведемъ дв три сцены, выбравъ преимущественно т, которыя повторены Шекспиромъ въ его трагедіи., чтобъ тмъ рельефне мелькнула предъ нами разница. Сцена, гд принцъ съ товарищами грабятъ прозжихъ, заимствована изъ ‘Famous victories’, только прозжіе названы тамъ сборщиками податей. Авторъ хотлъ представить принца чувствующимъ свое высокое достоинство предъ прочими ворами и длаетъ это довольно оригинальнымъ образомъ: онъ заставляетъ принца присвоить себ, на основаніи своего имени, воловину добычи, которую принцъ клянется, какъ истинный джентельменъ, прокутить въ туже ночь, сборщиковъ же ругаетъ негодяями, мужиками и чернью. Какая драгоцнная черта для изученія нравовъ того времени! вотъ чмъ довольствовалась публика, для которой писалъ Шекспиръ, вотъ изъ какой грязи онъ долженъ былъ извлечь и возстановить чувство изящнаго. Подобная характеристика лицъ почти тоже, еслибъ у нихъ было написано на лбу: я принцъ, слдовательно высокомренъ, я разбойникъ, слдовательно жестокъ, и т. п. Дале узнавъ, что отецъ его болнъ, принцъ детъ ко двору, сказавъ, что онъ ‘сорветъ съ него корону прежде чмъ онъ испуститъ послдній вздохъ.’ Вотъ зерно великой сцены изъ второй части Генриха IV, гд принцъ уноситъ корону уснувшаго отца, котораго почелъ умершимъ, и потомъ, падая предъ нимъ на колни и отдавая обратно корону, произноситъ знаменитый монологъ:
Вотъ вашъ внецъ, и тотъ кто носитъ вчный
Пусть долго сохранитъ его за вами
Мы нарочно привели эти сцены, какъ образчикъ того, что мы привыкли называть въ Шекспир заимствованнымъ!
Подобными вывсочными, ярко бросающимися въ глаза чертами размалевана авторомъ ‘Famous hictories’ вся личность принца Генриха. Нигд нтъ и слдовъ психическаго анализа и внутренняго объясненія его поступковъ, мы ограничимся приведенными нами сценами, и скажемъ только, что впослдствіи онъ длается вдругъ добродтельнымъ и великимъ государемъ, что также ни мало не объяснено авторомъ, и не вытекаетъ, какъ необходимое слдствіе характера.
Переходя къ разбору втораго источника Шекспира для образованія личности принца Генриха, Голиншедовой хроник, мы съ удивленіемъ замчаемъ, что и здсь авторъ ограничился однимъ голымъ перечнемъ фактовъ, нисколько не объяснивъ причинъ ихъ вызвавшихъ. Принцъ Генрихъ и у Голиншеда является безпутнымъ негодяемъ, который вдругъ, по неизвстнымъ совершенно причинамъ, перерождается. Вотъ слова историка: ‘Сдлавшись королемъ, и надвъ на свою голову корону, принцъ ршился переродиться, обратя наглость и безпутство въ достоинство и воздержаніе, и изгнавъ ‘изъ своего общества всхъ негодяевъ товарищей, съ которыми проводилъ свою молодость въ праздности и порочныхъ удовольствіяхъ.’ И это мнніе встрчается не у одного Голиншеда, его держались вс современники принца. Такъ біографъ его, Томасъ Ельпингамъ, говорить, что въ свободное время отъ воинскихъ упражненій, онъ предавался грубому разврату, къ которому такъ склонна бываетъ молодость, Оттерборнъ, другой современникъ Генриха, говоритъ такъ ‘то внезапномъ исправленіи: repente mutatue est in virum aller um. Нкоторые даже находили въ его исправленіи таинственную связь съ воздушными явленіями того времени, которыя будто бы предсказывали ату перемну, такъ Вальсингамъ, описывая густой снгъ, выпавшій несвоевременно 9 апрля, въ самый день коронаціи, говоритъ, будто нкоторые видли въ этомъ доброе предзнаменованіе дли будущаго царствованія, надясь, что вмст со снгомъ сойдутъ съ земли слды порока, и воцарится добродтель. Можно много привести подобныхъ мнній, которыя вс на одинъ ладъ: везд авторы не хотятъ потрудиться заглянуть поглубже въ характеръ принца, и говоря о его внезапной перемн, или просто не объясняютъ ее ничмъ, или добродушно приписываютъ вліянію свыше.
Не мудрено, что подобное мнніе глубоко вкоренилось въ Англія, благодаря оттнку сверхъестественности, и приняло легендный характеръ. Вотъ въ какомъ вид нашелъ личность принца Генриха Шекспиръ, когда замыслилъ писать свою драму.
Но могъ ли онъ своимъ удивительно чуткимъ умомъ не замтить разногласія, существовавшаго между принцемъ гулякой и великимъ королемъ Англіи, могъ ли онъ оставить такое разногласіе безъ объясненія, и не смягчить двухъ крайностей, громко кричащихъ противъ природы человческой? Дешевое и простое объясненіе перемны въ принц, сверхъестественнымъ вліяніемъ, могло быть достаточно для грубой толпы того времени, но не удовлетворило бы глубоко аналитическаго ума Шекспира. И дйствительно мы видимъ, что подъ его перомъ создалась настоящая живая личность принца Генриха, личность, въ которой удержаны вс ея вншнія проявленія, взятыя у Голиншеда и историковъ, но приведенныя въ систему и объясненныя ясновидящей душей поэта. Вотъ почему сказано было выше, что Шекспиръ не списалъ, но исторически угадалъ характеръ принца Генриха.
Принцъ Генрихъ Шекспира есть личность высокоблагородная и одаренная качествами и умомъ, которыя рзко отличаютъ его отъ окружающихъ, во всхъ сценахъ, во всхъ разговорахъ онъ первенствуетъ предъ присутствующими, и это не по высокому сану, а исключительно по своему вліянію на нихъ. Это особенно рельефно выдается въ его обращеніи съ недостойными товарищами, гд уничтожена всякая вншняя церемонія, вс говорятъ другъ другу ты, и держатъ себя за панибрата, но не смотря на то принцъ явно главное лицо въ этомъ обществ. Самъ Фальстафъ долженъ прикусить передъ нимъ языкъ, хотя и увряетъ, что длаетъ это исключительно потому, что онъ принцъ. За то за глаза, онъ какъ бы въ отмщеніе старается выражаться о немъ какъ можно презрительнй. ‘Ну, что твой принцъ! дрянь, пьяница, скажи онъ это при мн, я отдулъ бы его, какъ щенка,’ говорить жирный рыцарь хозяйк, а лишь только на бду входитъ въ эту минуту принцъ, онъ тотчасъ мняетъ тонъ, и идетъ къ нему на встрчу съ ласковымъ привтомъ ‘Здравствуй голубчикъ.’ Отношенія принца къ его товарищамъ очерчены и объяснены самымъ тонкимъ и врнымъ образомъ. Онъ вращается въ ихъ обществ не потому, чтобъ оно было для него нравственной приманкой, но просто, чтобъ найти исходъ для пылкой, могучей души, скучающей бездйствіемъ и желающей позабавиться. Прибавивъ къ этому молодость, ищущую сильныхъ впечатлній, мы еще лучше поймемъ это психическое состояніе. Подобное препровожденіе времени безнравственно только въ томъ случа, когда предающійся ему находитъ въ немъ исключительное удовольствіе, но порожденное посторонней причиною оно становится только случайною формою, въ которую облеклись кипящія силы души, правда, формою не совсмъ приглядною, но зато не имющей никакого внутренняго значенія и потому извинительною. Во всхъ поступкахъ, во всхъ рчахъ принца проведена эта мысль, и съ необыкновеннымъ искуствомъ рзко отдлены причины, побуждающія его на шалости, отъ причинъ, влекущихъ къ тому же его товарищей. Такъ онъ съ негодованіемъ отвергаетъ предложеніе ограбитъ прозжихъ, чего такъ хочется Фальстафу и компаніи, и тотчасъ же соглашается, когда Пойнсъ говоритъ, что единственная цль этой шутки позабавиться на счетъ Фальстафа. Эта драгоцнная черта для анализа характера принца. Такъ онъ позволяетъ посмяться даже надъ своимъ отцемъ, чтобъ видть Фигуру Фальстафа, представляющую короля, но въ то же время мы узнаемъ во второй части драмы изъ разсказа хозяйки Куикли, что когда Фальстафъ вздумалъ было самъ посмяться надъ королемъ, и сказалъ, что онъ похожъ на Виндзорскаго пвчаго, то принцъ проломилъ ему голову. Какъ мило высказываетъ онъ свой веселый характеръ въ таверн, когда дурачить мальчика, и затмъ говоритъ, что онъ расположенъ р теперь на вс проказы, какія только существовали со времени старика Адама, или когда передразниваетъ Готспора. Кому кром Шекспира могла придти въ голову мысль рисовать чьи либо хорошія качества такими отрицательными красками, а какъ эти краски врны, какъ он основаны на познаніи человка!
Личность принца была бы вполн очищена отъ темныхъ пятенъ, ‘ получила право на симпатію зрителя, еслибъ Шекспиръ удовольствовался одними подобными чертами, но онъ сдлалъ больше: его Генрихъ предается дурачествамъ не безотчетно, по требованію пылкаго характера, напротивъ онъ видитъ самъ, что общество, въ которомъ онъ вращается, дурно и недостойно его, но онъ въ то же время хорошо знаетъ себ цну, и увренъ, что какъ бы низко ни было общество, оно никогда не можетъ его запачкать. Вотъ какими словами трактуетъ онъ въ первой же сцен своихъ товарищей:
Я знаю васъ, и знаю хорошо!
Но буду, не смотря на то, еще
Потворствовать разгульному похмлью
Безпутства вашего, подобно солнцу,
Которое даетъ себя на время
Скрывать отъ глазъ презрннымъ облакомъ,
Чтобъ, вновь явяся міру въ полномъ блеск,
Стряхнуть съ чела тяжелые туманы,
Скрывавшіе его до той поры,
И цлый міръ явленьемъ изумить.
Слдовательно Фальстафъ съ братьей играетъ при немъ не боле какъ роль шута. При первомъ извстіи о бунт Перси онъ тотчасъ же бросаетъ распутство. ‘Клянусь Богомъ, восклицаетъ онъ но второй части, когда ему объявляютъ въ таверн, что войско готово, клянусь Богомъ, я дурно длаю что трачу. дорогое время!’ Можно ли посл того упрекать его за дурачества, и видть въ никъ что либо серьезное, когда онъ при первой надобности бросаетъ изъ безъ малйшаго сожалнія, и вмст отрекается отъ товарищей. Его внезапная строгая къ нимъ перемна, когда онъ, длаясь королемъ, посылаетъ ихъ въ ссылку, ни мало не бросаетъ тни на этотъ характеръ, онъ никогда не ставилъ этихъ людей на одну доску съ собой, дружество его съ ними было только видимое, они всегда были слиткомъ ничтожны въ его глазахъ, чтобъ онъ сталъ съ ними церемониться.
Показавъ такимъ образомъ, что дурное въ принц Генрих только видимо дурное, посмотримъ какими широкими, раскошными чертами рисуетъ въ немъ Шекспиръ хорошее. Высокое благородство его характера ярко бросается въ глаза въ сцен примиренія съ отцомъ. Укоры короля, представленіе имъ сыну картины его жизни мало дйствуютъ на принца, онъ знаетъ, что эта картина преувеличена, что онъ упалъ далеко не такъ низко, но вотъ отецъ, какъ будто оскорбленный равнодушіемъ сына, перемняетъ тонъ и говоритъ:
Но впрочемъ, что напрасно говорить
О томъ съ тобой, когда ты самый близкій
И самый злой изъ всхъ моихъ враговъ!
Когда ты самъ, увренъ я, способенъ
Возстать изъ малодушья на меня,
И сдлавшись наемникомъ Готспора,
Прислуживать ему, какъ собаченка.
Ловить его желанія, и тмъ
Достойно завершить твою погибель.
Какъ же отвчаетъ на это принцъ:
Нтъ! этого но будетъ государь!
Богъ — да проститъ тому, кто могъ унизить
До степени такой меня предъ вами и т. д.
Можно ли, лучше представить внезапную вспышку благороднаго, молодаго сердца, въ которомъ вдругъ такъ болзненно, такъ жестоко тронули самую чувствительную струну. Эти слова молнія, и актеръ, произносящій этотъ монологъ долженъ переродиться въ эту минуту, представивъ изъ себя почти такую же горячую натуру, какъ Готспоръ. Не меньшей силой дышутъ и заключительныя слова его клятвы:
А я скорй умру сто тысячъ разъ,
Чмъ откажусь отъ даннаго обта!
Это стоитъ сорока тысячъ братьевъ Гамлета. И онъ сдерживаетъ слово, мысль о войн и о слав, которою онъ долженъ выкупить обидное сомнніе отца, проникаетъ все существо его, какъ прекрасно описываетъ его на вопросъ Готспора Вернонъ:
Я видлъ самъ, какъ Генрихъ молодой,
Прекрасный какъ Меркурій окрыленный,
Въ блистающей брон вскочилъ на лошадь,
Крутя ее такъ ловко, что казалось
То былъ крылатый геній съ облаковъ,
Спустившійся на огненномъ пегас,
Чтобъ цлый міръ искуствомъ изумить.
Но готовясь къ исполненію даннаго обта, т. е. вступить въ единоборство съ Готспоромъ, онъ въ тоже время выказываетъ такую благородную скромность, что вырываетъ невольную дань уваженія у самихъ враговъ.
Тотъ же Вернонъ на вопросъ, Готспора, какъ вызывалъ его Генрихъ, отвчаетъ:
Клянуся честью,
Я вызова не слыхивалъ, смиренный!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . И я
Поддерживать готовъ предъ цлымъ свтомъ,
Что если онъ въ сраженьи не погибнетъ,
То Англія ни разу не имла
Ни въ комъ такой надежды для себя,
И что его напрасно обвиняли
До сей поры.
Во всхъ поступкахъ принца видно, какъ глубоко онъ сознаетъ важность своего теперешняго положенія, и какъ далекъ отъ всякой мысля о прежнихъ дурачествахъ, ‘молчи пустомеля’ строго останавливаетъ онъ Фальстафа, когда тотъ вздумалъ было начать свои обыкновенныя балагурства въ сцен переговоровъ съ бунтовщиками. Какимъ воинскимъ пыломъ, какою энергіею дышетъ его обращеніе къ Фальстафу, когда онъ находитъ его отдыхающимъ на пол битвы:
Что ты стоишь безъ дла, дай скоре
Твой мечъ, не мало рыцарей лежатъ
Безъ жизни подъ копытами коней
Кичливаго врага, и ждутъ отмщенья
За смерть свою: давай скоре мечъ!
И потомъ, увидя, что всегда врный себ Фальстафъ и тутъ заботится больше о своей бутылк съ хересомъ, онъ уходитъ, произнеся съ негодованіемъ: ‘время ли теперь шутить!’
Какъ простодушно и какъ искренно его оправданіе, когда король, спасенный имъ отъ смерти, говоритъ, что онъ доказалъ этимъ поступкомъ свою къ нему любовь. Тутъ нтъ ни громкихъ увреній, ни клятвъ, онъ просто восклицаетъ:
О Боже! кто жъ меня оклеветалъ
Въ желаньи вашей смерти!
Единоборство съ Готспоромъ открываетъ еще новыя, прекрасныя черты характера принца. Всякая вражда умолкаетъ въ его сердц то смертью врага, и онъ самъ произноситъ ему похвальное слово:
. . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . .Миръ теб
Высокая душа. . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . .Пускай моя любовь
Воздастъ теб воинственную почесть,
Закрывъ твое лицо. . . . . . . . . . . . . .
И потомъ обращаясь къ Фальстафу:
Какъ! бдный мой толстякъ! и въ этомъ тл
Исчезла жизнь! Прощай, бдняга Джакъ!
Какимъ искреннимъ и благороднымъ добродушіемъ проникнуты эти простыя слова! Наконецъ, какъ достойно доказываетъ онъ свое благородство во второй части драмы, когда, длаясь королемъ, мирится съ верховнымъ судьею, который оскорбилъ его, когда онъ былъ принцемъ, посадивъ въ тюрьму за грабежъ, произведенный имъ съ товарищами.
Таковъ принцъ Генрихъ Монмоусъ, въ послдствіи король Генрихъ V. Въ начертаніи его характера Шекспиръ столько же великій историкъ, сколько поэтъ, а вспомнивъ какіе неврные источники онъ имлъ подъ рукою, невольно должно согласиться съ мнніемъ Нейта, который въ своемъ разбор Генриха IV говоритъ, что Шекспиръ въ исторіи тогда только былъ вренъ Голиншеду, когда правда его разсказовъ согласовалась съ другой высшей правдой, поэтическаго воззрнія самого Шекспира, основаннаго на познаніи природы и человческаго сердца.
Высказавъ мысль, что принцъ Генрихъ есть главное лицо въ драм, мы подразумвали подъ этимъ только первенство по значенію, а не по особой тщательности въ обработк характера. Въ этомъ послднемъ отношеніи въ драм нтъ главнаго лица, вс выработаны до мельчайшей подробности, каждому данъ послдній ударъ кисти, кром конечно лицъ, которыя являются по случайной, вншней необходимости, какъ наприм. гонцы, прислужники и т. п.
Посл принца мы должны перейти къ анализу личности самаго короля.
Разсказываютъ, что Наполеонъ, читая Цинну Корнеля, выразилъ удивленіе, гд Корнель такъ хорошо выучился политик. Намъ кажется, что читая Генриха IV, еще съ большимъ правомъ можно предложить такой вопросъ о Шекспир. Это Генрихъ есть олицетвореніе хитраго политика, вся жизнь котораго прошла въ выдумываньи интригъ для поддержки себя на высокомъ мст, неправильно имъ захваченномъ. Во всхъ его поступкахъ виденъ лихорадочный страхъ лишиться того, что онъ не можетъ защищать именемъ права. Этотъ страхъ есть единственная слабая черта его характера, не подчиняющаяся не только разсудку, но и притворству, которымъ онъ въ превосходной степени владетъ, подобно всмъ хитрымъ политикамъ.
Посмотрите, какъ этотъ ‘король улыбокъ,’ по выраженію Готспора, хватается за ничтожную причину, чтобъ унизить Готспора, и представить его возмутителемъ передъ своимъ дворомъ за то, что подозрваетъ фамилію Перси въ томъ, что нкогда самъ длалъ для достиженія внца. А одинъ намекъ на Мортимера, законнаго наслдника, котораго такъ неполитично защищаетъ Готспоръ, привыкшій рзать правду, погружаетъ его въ такой страхъ, что онъ, король Англія, владющій всми пріемами наружнаго величія, заставляющаго трепетать и преклоняться передъ нимъ дворъ, не знаетъ что отвтить, путается въ словахъ, и произноситъ явную нелпую ложь передъ лицомъ всхъ присутствующихъ:
Не я, а ты клевещешь на него!
Онъ никогда не дрался съ Глендоуеромъ,
Я это говорю теб, ему
И съ дьяволомъ не такъ бы страшно было
Вступить въ открытый бой, чмъ съ Глендоуеромъ.
Не смй о немъ мн говорить, и выдай
Немедля плнныхъ, или мы заставимъ
Раскаяться тебя въ своемъ поступк
Достойны ли подобныя рчи короля? Хорошо, что онъ тотчасъ же уходитъ, и что дворъ привыкъ благоразумно не разсуждать о томъ, что говоритъ повелитель. Это похвальное качество придворныхъ длаетъ то, что въ другихъ случаяхъ, когда страхъ не мшаетъ ему внимать голосу разсудка, онъ держитъ себя благоразумно даже въ щекотливыхъ, подобно описанному, вопросахъ. Долгіе уроки политики пріучили его выслушивать не красня не совсмъ лестную для него правду. Такъ въ сцен переговоровъ съ бунтовщиками, когда Уорчостеръ, какъ въ зеркал, обнаруживаетъ вс его продлки, онъ нк мало не слушается, и напротивъ находитъ случай обратить все повидимому на голову самаго обвинителя:
Вы это все
Конечно объявляли громогласно
Въ церквахъ, на перекресткахъ и на рынкахъ,
Чтобы раскрасить ваше возмущенье
Приличнымъ цвтомъ, я привлекъ къ себ
Бездомныхъ негодяевъ а бродягъ,
Безумно алчущихъ нововведеній.
Когда же возмущенія нуждались
Въ подобной водяной раскраск!
Какое гордое презрніе въ этихъ словахъ! въ эту минуту онъ дйствительно король, король отъ головы до пятокъ, подобно Лиру.
При случа онъ уметъ накинуть на себя и маску милосердія. Такъ въ тхъ же переговорахъ онъ длаетъ милостивыя предложенія бунтовщикамъ. Можетъ быть онъ ихъ длаетъ и искренно, но какъ узнать, что думаютъ подобные люди. Это можно впрочемъ допустить съ вроятностью, потому что такая милость не представляетъ для него никакой опасности, отчего же въ такомъ случа ее не оказать, и не прибавить тмъ къ своему внцу хотя мишурное украшеніе.
Въ послдней сцен его политическое безстыдство выказывается еще ярче. Война кончена, и король торжественно провозглашаетъ.
‘Таковъ всегда конецъ бываетъ бунта.’ И это говоритъ онъ, достигшій самъ внца успхомъ заговора! Это вчно натянутое положеніе, и постоянное разногласіе того, что онъ говоритъ съ голосомъ внутренней правды, кладетъ неизгладимую печати на вс поступки короля, даже тогда, когда онъ хочетъ казаться дйствительно тмъ, чмъ ость. Эта удивительно врная и тонкая психологическая черта превосходно выражена въ сцен примиренія съ сыномъ, передъ нами глубоко огорченный отецъ, потерявшій почти надежду на исправленіе погибшаго, по его мннію, сына, какихъ разрывающихъ душу словъ въ прав ожидать мы отъ него, какихъ струнъ сердца можетъ коснуться человкъ, поставленный въ такое положеніе, но погодите. Этотъ несчастный отецъ въ тоже время жалкій притворщикъ, который можетъ быть въ первый разъ въ жизни намренъ высказать дйствительно то, что у него на сердц. И что-же! привычка беретъ свое, побужденія, заставляющія его говорить, прекрасны, но въ какія формы облекаетъ онъ свою мысль? Онъ представляетъ сыну не нравственную глубину его паденія, а только , какія могутъ отъ того произойти дурныя послдствія для его королевственности, и стращаетъ его возможностью лишиться короны, ужасне чего уже не можетъ ничего себ представить. Счастье его, что въ конц рчи онъ, обмолвившись совершенію случайно, произноситъ приведенныя выше слова:
Но впрочемъ, что напрасно говорить
О томъ съ тобой…….
которыми, самъ того не ожидая произвелъ желанное дйствіе на сердце молодаго человка больше, чмъ всей предшествующей напыщенною рчью. Вообще эта сцена одна изъ тхъ, гд объективность Шекспира достигаетъ высшей степени. Но отчего же, не смотря ни все отталкивающее нравственное уродство этого характера, зритель невольно ему сочувствуетъ, отчего несчастій короля Генриха, вполн заслуженныя, заставляютъ насъ о немъ жалть? Причины этого заключаются въ томъ, что лица Шекспира прежде всего люди. Поэтъ представляетъ вамъ не одни ихъ вншніе поступки, привлекательные или отталкивающіе, но приподнимаетъ передъ нами завсу изъ сердца, обнаруживаетъ причины, которыя произвели эти поступки, отчего пропадаетъ близорукое сужденіе по наружности, и мы видимъ, что иногда самые дурные поступки порождены вовсе не дурными побужденіями и наоборотъ. Сверхъ того мы всегда снисходительне смотримъ на дурные поступки, когда обнаружены ихъ тайныя причины, вотъ напримръ передъ вами злодй, совершившій самое зврское убійство, одинъ разсказъ о которомъ леденилъ кровь въ жилахъ и изгоняетъ всякое чувство сожалнія къ его виновнику. Но если намъ разскажутъ исторію этого человка, если мы узнаемъ, что съ самаго дтства никто не сказалъ ему слова о нравственности, что голодъ заставилъ его украсть первый кусокъ хлба, что онъ постепенно подвигался по лстниц преступленій, пока дошелъ до послдняго, тогда наврно человкъ затмитъ въ нашихъ глазахъ преступника, и чувство участія и жалости замнитъ ожесточеніе. Вотъ точно такъ рисуетъ Шекспиръ своего короля Генриха: передъ нами жалкій интригантъ, въ которомъ вс способности души подчинены честолюбію, каждая мысль котораго проникнута малодушнымъ страхомъ потерять то, что онъ добылъ преступленіемъ, но въ тоже время мы видимъ, что этимъ страхомъ отравлена вся его жизнь, что онъ страдаетъ жестоко, вотъ какъ онъ самъ рисуетъ свое несчастное состояніе въ одной изъ сценъ второй части драмы:
О сонъ,
Отрадный сонъ! Природы тихой нянька!
Чмъ я тебя, скажи мн, испугалъ,
Что ты бжишь очей моихъ, и чувства
Не хочешь усладить мои забвеньемъ.
Скажи, зачмъ ложишься ты охотнй
На грязную постелю бдняка
Въ лачуг закопченной, чмъ на ложе
Богатаго въ поко благовонномъ.
Баюкаемый сладкою музыкой.
Здсь уже не мсто разсуждать, что за причина его страданія, довольно того, что оно существуетъ, этимъ онъ уже вполн пріобртаетъ право на нате сочувствіе. Точно также и въ сцен примиреніе съ сыномъ онъ говоритъ слова, которымъ далеко не можетъ сочувствовать молодое и благородное сердце, но въ словахъ этихъ слышится растерзанное родительское сердце, которое ихъ породило, и мы опять невольно забываемъ короля, а видимъ человка. Взглянувъ съ этой точки зрнія на короля Генриха, и изучимъ его несчастное душевное состояніе, порожденное угрызеніями совсти, постояннымъ страхомъ, и необходимостью притворяться, ты подучаемъ ключъ къ объясненію нкоторыхъ до того загадочныхъ чертъ его характера’ какъ напримръ намреніе освободить Іерусалимъ. Генрихъ царствовалъ въ эпоху, когда крестовые походы были уже анахронизмомъ, и сверхъ того Англія никогда не была ихъ зачинщицею. Очень можетъ быть, что эта идея была не боле какъ фантазія, вызванная религіознымъ настроеніемъ, которое въ свою очередь было въ немъ плодомъ угрызеній совсти и безотраднаго душевнаго состоянія. И эта мысль не мимолетная, она владетъ всмъ существомъ короля до такой степени, что передъ смертью своею онъ велитъ перенести себя въ комнату, называемую Іерусалимомъ, чтобы хотя этимъ утшиться въ необходимости отказать себ въ исполненіи любимой мечты.
Разбирая характеръ короля Генриха, необходимо сказать нсколько словъ о граф Уорчестер, какъ о лиц, имющемъ съ нимъ удивительное нравственное сходство. Это два совершенно одинакіе характера, только различно развившіеся подъ впечатлніемъ неодинакихъ обстоятельствъ жизни. Оба одарены честолюбіемъ, твердою волею и неразборчивостью средствъ для достиженія цли. Еслибъ Уорчестеръ достигъ своей, то изъ него вышелъ бы король Генрихъ, и наоборотъ: не удайся королю его возмущеніе, онъ сдлался бы графомъ Уорчестеромъ. Вся разница въ томъ, что одному удалось, а другому нтъ. Какъ у короля страхъ лишиться пріобртеннаго составляетъ слабую черту характера, которая иногда ему вредитъ, такъ у графа Уорчестера въ слдствіе неудачъ развилось желчное расположеніе, подъ впечатлніемъ котораго онъ тоже не слушается голоса разсудка, какъ напримръ въ первомъ^ акт, когда на выговоръ короля онъ дерзко отвчаетъ:
Нашъ домъ, милордъ, не заслужилъ опалы,
Тмъ боле опалы короля,
Которому ступенями на тронъ
Служили эти руки….
Но въ случа, когда нужно поинтриговать, или притвориться, Уорчестеръ въ своей сфер, и не уступитъ самому королю Генриху. Онъ явно глаза заговора, а Готспоръ не больше какъ его правая рука. Онъ первый возбуждаетъ рчь о возмущеніи, хитро улучивъ удобную минуту, когда племянникъ его раздраженъ, и готовъ согласиться на все. Какъ тонко сверхъ того приступаетъ онъ къ длу, въ первыхъ словахъ его ни слова о бунт, онъ говорятъ только о подвигахъ, зная, что на эту удочку легче всего попадется горячая голова Готспора. Называя Уорчестера настоящимъ зачинщикомъ заговора, необходимо въ тоже время согласиться, что онъ одинъ въ состояніи имъ руководить. Въ сценахъ, гд бунтовщики совщаются о своихъ дйствіяхъ, голосъ Уорчестера есть голосъ благоразумія и знанія дла, тогда какъ Готспоръ съ Дугласомъ оказываются не боле, какъ пустыми крикунами. Уорчестеръ первый оцниваетъ и сознаетъ опасность ихъ положенія, когда она узнаютъ, что войско Норсомберлянда не можетъ оказать имъ содйствія:
. . . . . . . . . . .Но все я лучше
Желалъ, чтобы отецъ твой былъ при насъ
говоритъ онъ племяннику, въ отвтъ на его горячія выходки. Но будучи головой заговора, Уорчестеръ въ тоже время бездушный эгоистъ, заботящійся исключительно о себ. Такъ онъ нарочно скрываетъ отъ Готспора милостивыя предложенія короля, потому что не врить, чтобъ эта милость могла простереться и на него:
Племянника, пожалуй, извинятъ
По молодости лтъ и пылкой крови
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . .За то вина его
Обрушится на голову отца
И на мою…….
говоритъ онъ Вернону, и за тмъ ршается дать сраженія, т. е. поставить на карту судьбу всхъ. Карта убита, и Уорчестеръ, потерявъ все, умираетъ съ твердостью, которая развилась въ немъ подъ ударами несчастій и неудачъ.
Я длалъ, что велитъ самохраненье,
И предаюсь безропотно судьб,
Теперь, когда она неотмнима.
говорятъ онъ, отправляясь на казнь, и высказывая такимъ образомъ въ короткихъ словахъ свой характеръ.
Но если Уорчестеръ есть тайная глаза заговора, то этимъ нисколько не затемняется чудная личность, подъ явнымъ именемъ которой онъ затянъ. Мы разумемъ Готспора. Это единственный герой Шекспира, котораго характеръ обрисовывается съ первой сцены явленія передъ зрителями. Но иначе не могло и быть. Готсворъ человкъ минуты въ самомъ врномъ смысл этого слова, онъ дйствуетъ и говоритъ всегда подъ первымъ впечатлніемъ, и какъ скоро какая нибудь мысль имъ овладла, онъ употребляетъ вс доводы, какіе только способенъ пріискать, чтобъ ее доказать, и вс силы, чтобъ привести въ исполненіе. Понятно, что такимъ образомъ онъ съ перваго раза выкажется весь, каковъ есть. Самое имя этого человка рисуетъ его характеръ: Hot spur по англійски значитъ горячая шпора, какъ его прозвали за нетерпливое горючее пришпориваніе, во время верховой зды. Честь, почтя всегдашняя неразлучная спутница вспыльчивыхъ натуръ, иметъ въ немъ самаго ревностнаго, самаго безкорыстнаго представителя. Она, по выраженію Гервинуса, живетъ въ Гарри Перси, какъ, въ собственномъ дом, и полный хозяинъ всхъ его поступковъ. Онъ самъ показываетъ это въ словахъ, проникнутыхъ такой искренностью и силой, что нтъ и малйшаго повода видть въ нихъ тнь хвастовства:
Клянуся Небомъ! для меня равно,
Сорвать ли честь съ роговъ луны блестящей,
Иль кинуться за нею въ глубину,
Куда не западалъ свинецъ тяжелый,
Чтобъ за волосы вытащить оттуда
Погибшую утраченную честь.
Нтъ сомннія, что подобная кипучая натура должна длать безпрестанныя ошибки въ практической жизни, и мы въ самомъ дл видимъ, какъ легко опутываетъ его хитрый Уорчестеръ, пользуясь привычкой его судить по первому впечатлнію предметовъ, также въ сцен ссоры съ королемъ, онъ самымъ непрактичнымъ образомъ начинаетъ защищать Мортимера, котораго имя противно слышать Генриху, и тмъ еще больше затягиваетъ узелъ непріязни. Замчательно, что въ минуты вспыльчивости Готспоръ иногда говоритъ слова вовсе несогласныя съ его характеромъ, и которыя онъ никогда не ршился бы привести въ исполненіе, какъ напр. когда разсердившись на короля, онъ увряетъ, что готовъ отравить его сына, чтобъ только сдлать ему непріятность. Не меньше интересны его сужденія о принц Генрих, о которомъ онъ отзывается не иначе какъ съ эпитетомъ гуляка, негодяй, и т. п. Повидимому трудно объяснить, какимъ образомъ Шекспиръ позволилъ такъ выражаться о геро, къ которому питалъ видимое сочувствіе, но вспомнимъ, кто высказываетъ это мнніе. Тогда вся Англія ошибочно смотрла на принца Генриха, и судила о немъ по наружности, какого же мннія долженъ былъ о немъ держаться Готспоръ, для котораго предметы существовали только въ томъ вид, въ какомъ съ перваго раза бросались ему въ глаза, и вотъ, покорный своему характеру, онъ восклицаетъ:
А гд же
Это гуляка сынъ, гд принцъ Валлисскій,
Съ его безпутной сволочью, которымъ
Все трынь трава, чтобъ ни было на свт.
Такъ врно, такъ сообразно съ своимъ характеромъ говорятъ и дйствуютъ лица Шекспира. При этомъ нельзя не замтить, что врядъ ли къ кому можно съ большей врностью примнить слова послдняго стиха, какъ къ самому Готспору. Одна изъ важныхъ чертъ его характера есть также способность необыкновенно быстро переходить въ сужденіяхъ отъ одного предмета къ другому, онъ похожъ въ этомъ случа на хищнаго звря, который съ какой бы яростью ни терзалъ добычу, тотчасъ же бросаетъ ее, если увидитъ новую. Такъ въ первомъ дйствіи, раздраженный въ высшей степени королемъ, онъ тотчасъ же утихаетъ, лишь только выслушиваетъ предложенія Уорчестера, и обратя пылъ на новую дорогу, пинаетъ кричать о подвигахъ и чести. Или въ сцен, гд онъ съ Глендоуеромъ и Мортимеромъ длитъ на части королевство, при чемъ такъ энергически, такъ врно рисуется его неукротимая натура. Не симпатизируя Глендоуеру, котораго характеръ діаметрально противоположенъ его собственному, онъ какъ будто нарочно придирается къ словамъ, чтобъ затять съ нимъ споръ, и чмъ упряме представляетъ свои тяжеловсные доводы, также неуступчивый по своему, Глендоуеръ, тмъ горяче вооружается противъ нить Готспоръ, такъ что самъ противникъ его видитъ наконецъ необходимость уступить, что въ немъ, по словамъ Мортимера, большая рдкость. И только оканчивается этотъ споръ, какъ Перси уже затваетъ новый, увряя, что его участокъ въ раздл меньше прочихъ. Можетъ быть онъ тмъ бы я ограничился, что сказалъ эти слова, но на бду Глендоуеръ сталъ противорчить, и все кончено, пожаръ снова вспыхнулъ! напрасно стараются успокоить его сами противники, соглашаясь даже на уступку: ‘не въ этомъ дло!’ кричитъ онъ имъ въ отвтъ:
Я втрое уступить готовъ друзьямъ,
Но если вы начнете торговаться,
Я буду спорить изъ за волоска.
Не знаемъ, нужно ли еще объяснять что нибудь въ этомъ лиц, нарисованномъ такими яркими и живыми чертами, что едва ли надобны какіе нибудь комментаріи для полнаго изученія его характера, если мы захотимъ что нибудь выписывать изъ того, что онъ говоритъ, то поневол затруднимся въ выбор, такой силой и оригинальностью проникнуты вс его слова, и такъ врны и сообразны съ характеромъ поступки. Во всемъ высказывается эта кипучая натура, которую не достанетъ ни у кого силъ остановить на пути разъ избранномъ, но за то направить на этотъ или какой другой путь легко можетъ всякій, кто подобно Уорчестеру уметъ улучать удобную минуту для словъ. Какъ ни ошибочны его взгляды на предметы, но они намъ нравятся своей оригинальностью, и мы часто противъ воли съ улыбкой сочувствуемъ нашему герою, какъ мило напримръ выказываетъ онъ себя въ своемъ спор съ Глендоуеромъ, или передъ сраженіемъ, когда не можетъ молчать отъ избытка чувства, и произноситъ длинную, горячую рчь, увряя безпрестанно, что онъ не мастеръ говорить, или наконецъ когда длаетъ такой ршительный и строгій приговоръ поэзіи:
Она въ моихъ глазахъ
Точь въ точь хромая лошадь, кое какъ
Плетущаяся рысью подъ кнутомъ.
Замтимъ, что вроятно онъ и не слыхалъ многаго о поэзія. А если слышалъ, то, по своему обыкновенію, краемъ уха.
Особенно замчательно обращеніе Готспора съ женою. Онъ является тутъ же деспотомъ, какъ повидимому можно бы было ожидать отъ такого характера, но напротивъ уступчивымъ, и даже какъ будто совсмъ неимющимъ надъ ней власти. ‘Ну какъ хочешь’ говоритъ онъ ей въ отвтъ, когда она, не смотря на вс его просьбы, отказывается пть. Эта черта удивительна своею врностью, горячія натуры, привыкшія, чтобъ все передъ ними преклонялось, часто оказываютъ къ существамъ слабйшимъ подобнаго рода снисходительность, похожую на то, какъ иногда левъ ласкаетъ маленькую собачку, посаженную къ нему въ клтку. Не должно забывать впрочемъ, что если онъ и уступаетъ, то исключительно въ мелочахъ, и что когда леди Перси въ 3 сцен 2 дйствія, въ чудномъ монолог, вылитомъ изъ глубочайшей любви и нжнаго безпокойства, умоляетъ его открыть ей причину его заботъ, онъ даже ее не слушаетъ, и прерываетъ требованіемъ себ лошади, а черезъ нсколько минутъ клянется, узжая, что любитъ ее безконечно, хотя я довряетъ не больше какъ женщин.
Личность леди Перси очерчена немногими, но глубокими чертами. Это женщина, для которой все совмстилось въ любви къ мужу. Слова ея — музыка, въ которой звучатъ любовь, нжность, боязнь я кроткіе упреки за неоткровенность съ собою. Сцену, гд она упрашиваетъ мужа открыть ей его тайну, можно сравнить съ подобною же въ Юлі Цезар, когда Порція проситъ о томъ же Брута, но какая разница въ характерахъ. Вотъ какъ говоритъ суровая римлянка, увряя мужа въ своей твердости:
Взгляни, я ранила себя нарочно,
Чтобъ увидать, могу ль переносить
Безмолвно боль….
Леди Перси не увряетъ ни въ чемъ, она считаетъ себя въ прав знать тайны мужа въ слдствіе одной любви.
Тебя томитъ тяжелая забота,
И ты ее скрываешь отъ меня,
О, не скрывай же, если только любишь
Меня по прежнему!…
Особенно замчательными кажутся намъ ея слова, посл того, какъ Готспоръ отказывается удовлетворить ея просьб.
Не хочешь! я теб сломаю палецъ,
Когда ты мн не скажешь сущей правды
Замчали ли вы, когда кто либо старается напрасно въ чемъ нибудь убдить другаго, то часто безсознательно и судорожно хватаетъ его за платье или за руку и теребитъ, самъ того не замчая. Обстоятельство это такъ мелочно и просто, что едва ли кто обращалъ на него вниманіе, но потому-то оно и замчательно, показывая до какихъ мелочныхъ подробностей рисовались передъ Шекспиромъ образы его созданій. Нжная, женственная душа леди Перси еще лучше обрисовывается во второй части драмы, гд она груститъ объ убитомъ муж.
Говоря о Готспор, мы домны сказать нсколько словъ и о сподвижник его Дуглас. Въ личности этой соединены почтя тже качества, что я въ Готспор, но только на меньшей степени развитія, это боле грубый воинъ, нежели Готспоръ, и меньше его находчивый въ словахъ, при всей его храбрости, онъ кажется человкомъ довольно недальнимъ, такъ напримръ онъ самъ превозноситъ себя и свои подвиги, чего никогда не позволилъ бы себ Готспоръ. Въ военномъ совт онъ кричитъ о необходимости сраженія, и ни мало не кажется способнымъ обсудить дло какъ слдуетъ. Но за то въ битв онъ въ своей Сфер, и дйствительно прекрасенъ въ этой львиной ярости, съ которой ищетъ по всему полю сраженья короля.
Другой товарищъ Готспора, Мортимеръ, есть самое незначительное лицо между заговорщиками. Война, какъ кажется, совсмъ не его дло, и самъ бы онъ вроятно никогда не вздумалъ отъискивать свои права на корону {Мы уже объясняли выше, что Шекспиръ ошибочно считалъ Мортимера законнымъ наслдникомъ.}. Флегматическій характеръ его, легко уживающійся со всми обстоятельствами жизни, особенно выказывается въ его отношеніяхъ къ Глендоуеру, съ которымъ онъ сражается, сначала какъ начальникъ королевскихъ войскъ, а потомъ, попавши въ плнъ, скоро свыкается со своей участью, и даже женится на его дочери, перейдя такимъ образомъ, совершенно безъ всякихъ видимыхъ убжденій, на сторону недовольныхъ. Хотя онъ и выставленъ въ сраженіи своемъ съ Глендоуеромъ какъ герой, но вдь его описываетъ такимъ Готспоръ, и въ такую минуту, когда хочетъ, во что бы то ни стало, поднять его во мнніи короля, а мы уже знаемъ, что въ подобномъ случа словамъ Готспора надо довряться съ крайней осторожностью. Спокойное и кроткое свойство его характера видно также и въ примирительномъ тон, который онъ принимаетъ, какъ скоро Перси съ Глендоуеромъ вступаютъ въ споры, хотя примирить ихъ ему конечно не удается. Готспоръ съ нимъ уживается, именно по его уступчивости, которой не замчаетъ. За то ее видитъ и знаетъ Глендоуеръ, и даже упрекаетъ его за нее.
Пойдемъ лордъ Мортимеръ! ты также медленъ
Какъ пылкій Перси скоръ.
Говоритъ онъ ему передъ отправленіемъ ихъ въ походъ.
Мортимеръ, какъ мы сказали, женатъ на дочери Глендоуера, уроженк Валлиса, не знающей англійскаго языка, тогда какъ онъ не нанимаетъ по Валлисски. Изъ этого положенія происходитъ прелестная и необыкновенно трудная для актеровъ сцена, когда онъ и жена досадуютъ, что не могутъ другъ друга понимать, и стараются знаками выразить свою нжную любовь. Какъ рисуетъ изящную душу Шекспира эта прелестная мысль: представить нмой разговоръ любви, какъ чувства, которое боле чмъ всякое другое способно на подобный языкъ. Съ Мортимеромъ довольно близкое сходство иметъ Вернонъ. Это одинъ изъ тхъ людей, которые, будучи лишены сами самостоятельности въ сужденіи, имютъ инстинктъ угадать человка съ сильнымъ и здравымъ убжденіемъ, и ставши подъ его знамя, усвоиваютъ себ его мысли до такой степени, что могутъ развивать ихъ какъ свои, хотя конечно уже съ меньшимъ вліяніемъ на слушателей. Вернонъ паразитъ Уорчестера, и въ небольшой сцен военнаго совта бунтовщиковъ, слова его чисто отголосокъ мнній графа. Когда Уорчестеръ ршается обмануть Готспора на счетъ предложеній короля, Вернонъ соглашается съ нимъ тотчасъ же безъ всякихъ разсужденій. Впрочемъ Вернонъ вовсе не дурной человкъ, онъ даже способенъ сочувствовать хорошему, такъ напримръ онъ одинъ оцниваетъ скромность принца Генриха, съ какою тотъ вызываетъ на единоборство Готспора. Его несчастіе — недостатокъ характера, отчего онъ легко подчиняется постороннему вліянію. Въ піэс онъ одно изъ тхъ нужныхъ лицъ, которыя приносятъ всти, разсказываютъ о случившемся и т. п. Въ роли его есть нсколько прекрасныхъ звучныхъ стиховъ, какъ напримръ описаніе принца Генриха.
Я видлъ самъ, какъ Генрихъ молодой,
Прекрасный, какъ Меркурій окрыленный,
Въ блистающей брон вскочилъ на лошадь и т. д.
Почти таковъ и Норсомберляндъ, отецъ Готспора. Только онъ еще слабе, и уже явно находится подъ вліяніемъ Уорчестера. Характеръ его ршительно ничтоженъ, какъ скоро надо выказать хоть сколько нибудь энергіи, такъ напримръ, вмсто того чтобъ поддержать Уорчестера въ ссор съ королемъ, онъ колеблется и ищетъ успокоить об стороны, произнося робко — ‘государь,’ какъ будто самъ удивленный дерзостью брата. Дале онъ старается смягчить отказъ Готспора на счетъ выдачи плнныхъ, и потомъ легко увлекается Уорчестеромъ къ возстанью. Въ слдствіе его нершительности, погибаетъ все дло, когда, захворавъ, онъ не сметъ никому поручить свое войско, и принуждаетъ союзниковъ однихъ вступить въ битву съ королемъ.
Съ особеннымъ искуствомъ отдланъ Шекспиромъ характеръ Глендоуера. Въ немъ лучше всего виднъ этотъ удивительный тактъ, съ какимъ Шекспиръ пользовался преданіями и поврьями своей родины. Глендоуеръ считался современниками колдуномъ, и случай, какъ увряютъ, дйствительно устроилъ, что минута его рожденія сопровождалась землетрясеніемъ. Шекспиръ вроятно чувствовалъ, что чудесное было бы не у мста въ такой положительной піэс, какъ Генрихъ IV, но не желая исказитъ характеръ, начертавшійся въ народныхъ преданьяхъ такими яркими красками, онъ обставилъ его только атрибутами магіи, выпустивъ чудеса какія ему приписывались. Фигура Глендоуера удивительно какъ напоминаетъ средневковыхъ астрологовъ, та же важность въ обращеніи, тоже уваженіе къ наук и высокопарный языкъ съ непосвященными въ ея таинства. Нсколько комическій оттнокъ, который придалъ его личности поэтъ, чрезвычайно какъ у мста. Это педанство выясняетъ многія черты его характера, какъ напримръ споръ съ Готспоромъ, который весь вызванъ привычкой Глендоуера видть къ себ всеобщее уваженіе, въ которомъ отказываетъ ему нетерпливый рыцарь. Дли Готспора въ самомъ дл нтъ ничего хуже какъ переливанье изъ пустаго въ порожнее словами, а это, какъ нарочно, слабость Глендоуера, которому, какъ кажется, наука досталась съ трудомъ, почему онъ любитъ ее ревниво и при случа никакъ не упустятъ порасказать о своихъ знаніяхъ, что, при его манер говорить, очень похоже на пустое хвастовство. Вообще сцена ихъ спора одна изъ лучшихъ въ драм. Діаметральная противоположность ихъ характеровъ помогаетъ какъ нельзя лучше, чтобъ оба высказали свои наиболе рзкія стороны. Тяжеловсность характера Глендоуера всего лучше выражается въ томъ, какъ онъ, испугавшись предвщаній, остается дома, и такимъ образомъ обманываетъ надежды союзниковъ. Вообще его можно опредлить такъ, что это человкъ теоріи, котораго замыслы всегда въ разлад съ возможностью ихъ выполненія, и тяжелая артиллерія его доводовъ, какъ бы долго ни сопротивлялась, всегда должна пасть при быстрыхъ и энергическихъ нападеніяхъ, что я случается въ его схваткахъ съ Готспоромъ. Замчательно, какъ врно и сообразно съ темпераментомъ обоихъ изображены чувства, которыя они питаютъ другъ въ другу. У Готспора къ Глендоуеру инстинктивное отвращеніе, какое всегда бываетъ у энергическихъ натуръ къ тяжелымъ, Глендоуеръ же напротивъ сочувствуетъ Готспору, что опять врно съ дйствительностью. Холодная кровь подобныхъ людей, какъ бы чувствуя нужду въ разгоряченіи, всегда съ особеннымъ участіемъ смотритъ на быструю энергію юношей. Глендоуеръ даже заискиваетъ расположеніе Готспора, самъ того не примчая, какъ это видно напримръ, когда онъ приглашаетъ его для раздла королевства:
Садись любезный Перси,
Мой добрый братъ Готспоръ, король блднетъ,
Теперь едва твое услышитъ имя,
И съ тайнымъ вздохомъ молится, чтобъ ты
На небеса скоре убирался.
Но Готспоръ не понимаетъ подобной любезности, и отвчаетъ не совсмъ учтиво:
Да! а тебя онъ посылаетъ въ адъ,
Едва услышитъ имя Глендоуера.
Эти вопросъ и отвтъ чрезвычайно какъ характеристичны.
Послдній изъ заговорщиковъ, архіепископъ Іоркскій, дйствуетъ главамъ образомъ во второй части драмы. Въ первой онъ является только въ небольшой сцен, составляющей совершенно лишнюю вставку, и разговариваетъ о современныхъ происшествіяхъ съ однимъ изъ своихъ приближенныхъ, сэромъ Михаэлемъ. Въ этомъ разговор впрочемъ обрисовывается его характеръ. Это повидимому добрый прелатъ, проведшій вкъ въ молитвахъ, который не подумавши взялся за дло, и почувствовалъ его тяжесть и свою неспособность къ нему, когда было уже поздно вернуться назадъ. Мысли его, напуганныя опасностями со всхъ сторонъ, видимо разбгаются, онъ говорятъ то о корол, то о союзникахъ, то о необходимости обороны, то изъявляетъ сомнніе въ ея возможности, словомъ это человкъ, который струсилъ не отъ настоящей опасности, а отъ того, что путь къ отступленію отрзанъ. Сэръ Михаэль утшаетъ его общими мстами, и тмъ, кажется, еще больше увеличиваетъ его сомнніе.
Изъ приближенныхъ короля особенно замчательны принцъ Іоаннъ Ланкастерскій и сэръ Вальтеръ Блёнтъ. Уестморляндъ существуетъ только по имени, и вся роль его состоитъ едва изъ нсколькихъ словъ. Принцъ Іоаннъ мальчикъ, едва вырвавшійся изъ дтства, и ринувшійся въ жизнь всмъ пыломъ молодой, энергической души. Война случилась для него какъ нельзя больше кстати. Онъ хочетъ битвой утолить жажду дятельности, и одна минута покоя кажется ему уже бездйствіемъ.
Мы долго отдыхаемъ, ради Бога
Идемте, Уестморляндъ, нашъ долгъ зоветъ насъ!
восклицаетъ онъ, едва успвъ перевести духъ, и невольно приводитъ въ изумленіе окружающихъ.
По истин я въ немъ неожидалъ
Такаго духа!
говоритъ братъ его принцъ Генрихъ, впрочемъ онъ судитъ здсь по наружности, храбрость Іоанна въ настоящемъ случа проистекаетъ не отъ мужества, но единственно отъ этой юношеской энергіи, которая ищетъ показать себя въ чемъ бы то ни было, и готова обнять первый попавшійся предметъ.
Сэръ Вальтеръ Блёнтъ есть олицетвореніе врнаго и храбраго слуги, проведшаго весь свой вкъ при двор, ему вроятно всегда было тепло на свт, и потому онъ получилъ подъ старость нсколько добродушный взглядъ на вещи, такъ онъ первый предлагаетъ въ спор короля съ Перси покончить дло мировой.
Не лучше ль будетъ, государь, предать
Все это дло вчному забвенью!.
говоритъ онъ королю, ему и въ голову не приходитъ, что вопросъ о плнникахъ въ ссор только предлогъ, и что подобныя распри не предаются такъ легко вчному забвенью. Замчательны также его отношенія къ королю. Онъ служитъ ему со всмъ усердіемъ врнаго подданнаго, но не по убжденію, а по привычк. Онъ не разсуждаетъ о томъ, что король Генрихъ неправедно присвоилъ себ престолъ, довольно того, что онъ сидитъ на этомъ престол, этимъ однимъ онъ уже въ глазахъ Блёнта и помазанникъ и законный монархъ. Не должно впрочемъ заключать изъ того, чтобъ сэръ Вальтеръ имлъ фальшивый характеръ, напротивъ онъ дйствительно преданъ королю, но иногда защищаетъ парадоксы, какъ старовръ, отчего характеръ его, при первомъ взгляд, кажется нсколько ложнаго цвта. Его прямота лучше всего доказывается уваженіемъ, которое вс къ нему питаютъ, не исключая самого Готспора. Послдній, въ сцен переговоровъ, изъявляетъ сожалніе, кто они должны сражаться съ такими достойными людьми, и что онъ очень бы желалъ, чтобъ Блёнтъ былъ на ихъ сторон. Въ отвт Блёнта при этомъ чрезвычайно какъ рельефно и забавно выказывается его характеръ, онъ такъ пугается, одной мысли пристать къ бунтовщикамъ, что ни съ того ни съ сего начинаетъ клясться въ своей преданности королю.
И я клянуся Богомъ Всемогущимъ,
Что буду противъ васъ до той поры,
Покуда вы, забывши долгъ и честь,
Противитесь законному монарху.
Его преданность Генриху доказывается наконецъ тмъ, что въ битв онъ доблестно умираетъ за своего государя. Теперь намъ остается еще сказать о свит принца Генриха, разгульному распутству которой онъ потворствовалъ,
Подобно солнцу,
Которое даетъ себя на время
Скрывать отъ глазъ презрннымъ облакамъ.
Эти слова достаточно рисуютъ намъ значеніе этой свиты. Въ драм, она не боле какъ простой аксессуаръ, для того чтобъ выяснять характеръ принца Генриха. Характеры лицъ, ее составляющихъ, слдовательно могутъ безъ всякаго ущерба піэс быть лишены самостоятельности, лишь бы они изображали уродство того образа жизни, съ которымъ лицомъ къ лицу ставитъ Шекспиръ своего принца Генриха. Пусть они будутъ даже утрированы, и это не бда, вниманіе зрителя будетъ обращено не на нихъ, а на тотъ элементъ, котораго они представители. И мы въ самомъ дл видимъ, что лица эти не боле какъ забавныя каррикатуры, хотя нарисованныя широкой, могучей кистью, которая при всей каррикатурноси сдлала ихъ боле похожими на оригиналы, чмъ настоящій портретъ плохаго живописца. Бярдольфъ со своимъ краснымъ носомъ, Гядсхиль, Пето, хозяйка Куикли, все это представители смтнаго и безнравственнаго, которые случайно собраны въ одно мсто, съ постоооннею цлью, а не сошлись вслдствіе внутренней -необходимости, если только не принять за нее извстную пословицу, свой своему поневол братъ.
Но между ними есть еще одно лицо, о которомъ мы съ намреніемъ умолчали, лицо это — Фальстафъ. Анализируя его, невольно рождается вопросъ, неужели и это каррикатура? Едва ли кто нибудь отвтить утвердительно на этотъ вопросъ. Необходимое условіе каррикатуры есть преувеличенно смшное изображеніе качествъ описываемаго предмета, если же эти качества не преувеличены, если они въ томъ самомъ вид какъ изображены существуютъ и въ природ, тогда изображеніе перестаетъ быть каррикатурой. Мы охотно согласимся, что красный носъ Бярдольфа, или замашка Гядсхиля стараться показать себя чмъ-то выше обыкновеннаго вора, каррикатурны, потому что не составляютъ необходимости ихъ характеровъ, и прицплены со стороны, чтобъ представить этихъ субъектовъ въ боле смшномъ вид, но въ Фальстаф нтъ ни одной черты, которую бы можно было у него отнять, безъ ущерба всей личности, каждое его слово вызвано внутреннею необходимостью, каждый поступокъ вытекаетъ прямо изъ характера, безъ всякаго вмшательства поэта. Самая наружность его, каррикатурная въ высшей степени сама по себ, перестаетъ казаться такою, потому что какъ нельзя больше гармонируетъ съ его характеромъ, и слдовательно длается естественною, а при естественности каррикатурность исчезаетъ.
Фальстафъ есть образецъ объективности, ни въ одномъ произведеніи идея не проникнута такъ насквозь формой, и форма насквозь идеей, въ немъ он какъ дв картины стереоскопа сливаются въ одну, которая обманываетъ глаза до такой степени, что выходитъ изъ рамокъ и кажется чмъ-то отдльно дйствительно существующимъ. Чмъ больше будемъ мы смотрть на эту неподражаемую личность, тмъ боле будемъ приходить къ убжденію, что это не только не каррикатура, но величайшее созданіе величайшаго изъ геніевъ. Фальстафъ лучшее доказательство, какъ своенравно бываетъ вдохновеніе, и какъ оно мало признаетъ сценическія правила. Личность его въ піес мене чмъ второстепенная, и можетъ быть уничтожена безъ вреда содержанію, а между т въ въ этой личности въ высшей степени выказалась геніальность поэта, выдвинувшая это второстепенное лицо на первый планъ.
Характеръ Фальстафа чрезвычайно трудно опредлить, а при всемъ томъ онъ ясенъ для всякаго, кто прочтетъ эту піэсу, и притомъ ясенъ до такой степени, какъ будто-бъ мы жили и говорили съ нимъ. Причины этого заключаются именно въ этомъ проникновеніи идеи и формы насквозь другъ другомъ, такъ что мы не въ силахъ ихъ разорвать для анализа. Другія произведенія, въ которыхъ эта связь не такъ крпка, гораздо легче поддаются анализу, таковы созданія Байрона, въ нихъ идея предшествовала форм. Поэтъ какъ будто уже въ послдствіи придумывалъ наружный образъ для родившейся въ его голов мысли, и потому мысль въ его произведеніяхъ просвчиваетъ сквозь свою оболочку, я тмъ даетъ возможность разомъ опредлить характеръ лица. Фальстафа же Шекспиръ не выдумывалъ, онъ самъ, весь какъ есть, вышелъ изъ головы поэта, и потому, будучи ясенъ до ощутительности, какъ всякое явленіе, дйствительно существующее, онъ въ тоже время ускользаетъ отъ анализа, подобно характеру всхъ живыхъ лицъ.
Не должно впрочемъ думать, что опредленіе характера Фальстафа совершенно невозможно, нтъ, мы хотли только сказать, что оно трудне, и требуетъ боле глубокаго изученія предмета, чмъ тоже опредленіе какого-либо другаго лица, не столь объективнаго. Попробуемъ же всмотрться хорошенько въ эти неуловимыя черты, и постараемся объяснить себ законы, по которымъ дйствуетъ и говоритъ Фальстафъ.
Основная черта его характера есть сластолюбіе, покорившее въ венъ вс прочія чувства и способности. Къ сластолюбію примшивается совершенное отсутствіе правилъ, въ слдствіе чего въ немъ развилась неразборчивость средствъ къ удовлетворенію своихъ желаній. Неразборчивость же эта при достаточной смтливости, въ которой также нельзя отказать Фальстафу, порождаетъ тысячу выдумокъ, въ которыхъ цль одна — доставить себ желаемое, а средства для того совершенно произвольны: какое лучше, то и пускается въ ходъ, иногда полезно разъиграть честнаго человка, въ другой разъ оказаться мошенникомъ, одинъ разъ показаться трусомъ, въ другой храбрымъ. Изъ этихъ-то противоположностей и проистекаетъ чудный комизмъ этого лица, комизмъ естественный, вытекающій прямо изъ внутренней необходимости, и потому выигрывающій въ безконечное число разъ. Комизмъ этотъ еще усиливается несообразностью желаній съ лтами и фигурой нашего героя. Изъ этихъ двухъ послднихъ обстоятельствъ впрочемъ разв только одни лта можно назвать обстоятельствомъ побочнымъ, приданнымъ для усиленія впечатлнія. Жирная же фигура такъ хорошо вяжется съ сластолюбивою натурою Фальстафа, такъ къ ней идетъ, что кажется связанною съ ней неразрывной органической связью, и составляетъ необходимую ея принадлежность.
И такъ основныя черты характера Фальстафа суть: сластолюбіе, сдерживаемое, но не сдержанное лтами, полнйшее безпутство, соединенное съ недостаткомъ твердой воли, неразборчивость средствъ для удовлетворенія своихъ желаній, и достаточная способность къ выдумыванію этихъ средствъ. Перейдемъ же теперь къ анализу фактовъ, въ которыхъ эти черты проявляются. Трактирная жизнь есть единственная и естественная среда, въ которой можетъ вращаться подобный характеръ, и мы дйствительно видимъ, что сэръ Джонъ не знаетъ другой. Она, кром беззаботности, представляетъ сверхъ того боле удобный способъ жить на чужой счетъ и не илатить долговъ, что по собственнымъ его словамъ ему случилось сдлать во всю свою жизнь какихъ-нибудь два раза. Ясно, что при такомъ взгляд на вещи ему необходимо искать постояннаго кредита, который и сваливается на него совершенно неожиданно въ лиц принца Генриха. Но состоя въ совершенной отъ него зависимости, и разыгрывая передъ нимъ въ полномъ смысл роль шута, Фальстифъ, при своей природной смтливости, инстинктивно видитъ неловкость своего положенія, и старается всми силами представить себя, хотя въ собственныхъ своихъ глазахъ, не тмъ, что онъ есть. Достичь этого онъ думаетъ тмъ, что ставитъ себя съ принцемъ за одну могу и обращается съ нимъ, какъ съ равнымъ, но за то въ его отсутствіи, опять съ тою же цлью, старается всячески его унижать, и показываетъ видъ, будто онъ его не ставитъ въ грошь. Ршительное отсутствіе всякой порядочности и въ тоже время инстинктивное чувство ея необходимости, хотя бы для того, чтобъ тмъ легче забирать въ кредитъ въ таверн, порождаетъ въ Фальстаф это неподражаемое хвастовство, которымъ онъ ставятъ себя, самъ того не воображая, въ такое смшное положеніе въ глазахъ постороннихъ, но которымъ вполн удовлетворяется самъ, такъ что подъ конецъ почти вритъ своимъ чудовищнымъ выдумкамъ. Не мене замчательна его способность придумывать оправданія, чтобъ выпутаться изъ стснительныхъ обстоятельствъ, въ которыя онъ такъ часто самъ себя ставитъ своими выдумками. Ему все равно, что въ оправданіяхъ этихъ нтъ смысла, въ его глазахъ они достаточны, и онъ ими совершенно удовлетворяется. Такъ, чтобъ прикрыть свое бгство, онъ увряетъ, что узналъ принца во время грабежа и какъ еще узналъ! совершенно особымъ способомъ: по инстинкту! Это новая ложь такъ забавна, что принцъ по невол не можетъ смотрть на его трусость серьезно, и такимъ образомъ нашъ рыцарь, благодаря своей шутовской Фигур, вывертывается изъ затруднительнаго положенія. Еще оригинальне его оправданіе, когда его уличаютъ въ томъ, что онъ ложно обвиняетъ хозяйку въ покраж. Тутъ кажется уже для него нтъ исхода, и стыдъ очевиденъ, но ничего не бывало! онъ съ свойственной ему ловкостью находитъ средство обратить все въ смшную сторону: ‘Послушай Гадь’, говоритъ онъ принцу, ‘Ты знаешь, что нашъ праотецъ Адамъ и въ состояніи невинности не избжалъ грхопаденія, гд же уцлть отъ него бдному Джаку Фальстафу въ ныншнее развращенное время.’ Какъ видите, логика не дурна! и главное достигаетъ своей цли, можно ли въ самомъ дл серьезно обвинять въ чемъ-нибудь подобную личность?
Много было споровъ о томъ, трусъ ли Фальстафъ или нтъ. Мы боле расположены думать, что нтъ, и что трусость въ немъ только кажущаяся, явившаяся въ слдствіе его необыкновенной привязанности къ жизни, и къ своей гршной плоти, которую онъ такъ лелетъ. Трусость сама по себ есть чувство прирожденное, независимое ни отъ чего, трусъ остается всегда трусомъ, и когда опасность вдали, и когда онъ съ ней лицомъ къ лицу, Г даже тогда, когда она неизбжно должна обрушиться. Но Фальстафъ ле таковъ. Онъ очень хладнокровно отправляется за войну, даже радъ ей, потому что видитъ въ ней средство поправить свои финансы, слдовательно онъ не боится опасности издали. Точно также, когда опасность неизбжна, въ Фальстаф не видать признаковъ трусости, и въ той сцен, гд шерифъ является его арестовать въ слдствіе грабежа, и когда повидимому гибель его неотвратима, онъ не блднетъ, не теряется, но напротивъ говоритъ довольно хладнокровно: ‘Ну пускай входитъ! къ чорту все мое воспитаніе, если я не буду на телжк также хорошъ, какъ и всякій! надюсь, что петля задавитъ меня также скоро, какъ и другаго!’ Нельзя не согласиться, что въ эту минуту онъ говорятъ вовсе не какъ трусъ. Но въ тхъ случаяхъ, когда опасность хотя и близка, но есть средство ее избжать, Фальстафъ никогда не задумается ршить вопросъ: ‘Жить или не жить’, въ утвердительномъ смысл, и не затруднится для того никакимъ средствомъ. И вотъ мы видимъ, что онъ бжитъ и реветъ о пощад, когда принцъ и Пойнсъ спугиваютъ его съ добычи, я притворяется мертвымъ въ сраженіи съ Дугласомъ. Въ обоихъ случаяхъ онъ дйствуетъ повидимому какъ величайшій трусъ, но трусость эта, повторяемъ, не есть въ немъ чувство самостоятельное и независимое, а проистекаетъ только отъ его чрезмрной привязанности къ благамъ жизни.
Фальстафъ, какъ мы уже говорили, вовсе не глупъ и иметъ о жизни и людяхъ довольно здравыя понятія, что ему очень помогаетъ обдлывать свои дла, такъ онъ помыкаетъ, какъ хочетъ, дуракомъ Бярдольфомъ, морочитъ очень искусно хозяйку Куикли, на которой общаетъ жениться и сдлать ее дворянкой, чмъ все дальше и дальше оттягиваетъ платежъ долговъ. Наконецъ самое обращеніе его съ принцемъ, котораго превосходство онъ чувствуетъ, показываетъ присутствіе такта, который бываетъ только у неглупыхъ людей. Онъ даже не чуждъ нкоторой логичности въ доказательствахъ, но только вс его доводы направляются къ защит животныхъ его инстинктовъ, и потому поневол выходятъ смшны и неумстны, зато что за чудныя происходятъ въ слдствіе того сцены! что можетъ быть, напримръ, натуральне, и въ тоже время забавне, когда онъ въ комедіи, представляя лицо принца, увряетъ, что Фальстафъ оклеветанъ, и въ самомъ невинномъ вид представляетъ свои невинные грхи, или когда объясняетъ самъ себ по своему, что такое честь, или наконецъ, представляя въ свою очередь короля, упрекаетъ сына въ распутной жизни, и старается говорятъ важнымъ слогомъ. Тутъ можно замтить, что онъ не чуждъ и нкоторой образованности: ‘Въ нашемъ королевств, Гарри, говорятъ онъ, есть вещь, о которой ты безъ сомннія слыхалъ, и которая называется дегтемъ. Этотъ деготь, какъ говорятъ древніе писатели, мараетъ, таково и общество, въ которомъ ты вращаешься.’ Эта неподражаемая ссылка на древнихъ писателей, обличаетъ, что Фальстафъ слыхалъ и о нихъ, хотя на столько, что помнитъ о ихъ существованіи, и что школьные уроки слдовательно для него не совсмъ пропали даромъ. Умъ Фальстафа проявляется кром того еще въ одной особенности его характера, которая, можетъ быть, больше всего служитъ ему на пользу, это постоянная веселость и неподдльный юморъ, съ какимъ онъ уметъ отзываться о постороннихъ лицахъ. Принцъ именно любитъ его за то, что онъ острый каламбуристъ и веселый собесдникъ. Пусть эти качества существуютъ въ немъ какъ реакція ума въ слдствіе окончательной пустоты и неспособности на что-нибудь серьезное, но въ таверн Истчипа они какъ нельзя боле у мста, и человкъ владющій ими можетъ даже скоре инаго дльнаго разсчитывать на успхъ въ подобномъ обществ.
Вотъ въ краткихъ и общихъ словахъ наше мнніе оба этомъ великомъ созданіи Шекспира. Анализировать его подробне не дозволяетъ намъ объемъ статьи, да и врядъ ли это нужно. Имя въ голов главную идею, всякій можетъ уже уловить при чтеніи малйше оттнки этого удивительнаго характера, потому что въ немъ нтъ ни одной черты случайной или посторонней. Вс выросли органически изъ одного зерна, какъ листья одного дерева, и вс одинаково естественны и характеристичны.
Фальстафъ, при своемъ появленіи, имлъ огромный успхъ, который, вмсто славы, надлалъ его автору непріятностей. Удивительная естественность этого лица была причиной, что современники не могли себ представить, чтобъ этотъ характеръ былъ созданъ, а не списанъ. Многіе думали видть свою каррикатуру въ жирномъ рыцар, и Шекспиръ имлъ въ слдствіе того нсколько процессовъ. Говорятъ даже, что онъ измнилъ имя нашего героя, по поводу одной изъ такихъ жалобъ, назвавъ его Фальстафомъ, тогда какъ онъ первоначально назывался Ольдкястлемъ.
Прочія лица, окружающія принца Генриха, вс меркнутъ передъ Фальстафомъ, но изъ нихъ есть живыя оригинальныя черты. Какъ хорошъ напримръ глупоголовый Бярдольфъ, со своимъ краснымъ носомъ, который для него сущее наказаніе, потому что навлекаетъ на своего хозяина общія насмшки, которыя тотъ по глупости никакъ не можетъ отразить. Не мене забавенъ и другой воръ Гядсхиль, это самый грязный и мелочной мошенникъ, а между тмъ любитъ задавать тонъ, и иметъ претензію на нкоторую порядочность въ поступкахъ. ‘Я связываюсь не съ бродягами, что готовы зарзать прохожаго за шесть пенсовъ, или съ краснорожими пьяницами, а съ дворянствомъ, съ бургомистрами, и съ богачами,’ говоритъ онъ мальчику въ гостинниц, передъ тмъ, какъ отправляется на грабежъ. Хозяйка Куикли также удивительно врно схваченный типъ трактирщицы средней руки, которая везд поспваетъ, за всмъ присмотритъ, и въ случа нужды никому не спуститъ. Но этимъ и ограничиваются ея способности. Во всемъ остальномъ она ршительная дура, и легко позволяетъ Фальстафу себя морочить.
Разговоръ извозчиковъ на двор гостинницы драгоцненъ кром своей врности еще тмъ, что рисуетъ намъ нравы низшаго класса того времени. Прислушиваясь къ этимъ краткимъ и грубымъ выраженіямъ, нельзя не согласиться, что есть замчательное сходство Въ характер этого класса у всхъ народовъ и во вс времена. Впрочемъ тутъ нтъ ничего удивительнаго, перемны, имвшія вліяніе на мысли и духъ времени, проносились мимо, не задвая мелочной, но самостоятельной жизни этого класса. Обязанность извозчика, возить окорока въ Чарингъ-Кроссъ, оставалась всегда одна и таже, его умственная дятельность по прежнему ограничивалась разсужденіемъ о качеств овса, не мудрено, что онъ удержалъ при этомъ свои прежнія привычки и тонъ разговора.
Краткій анализъ нашъ конченъ. Безъ сомннія мы не высказали и вотъ и сотой доли того, что можно сказать о каждомъ лиц Шекспира, но такой трудъ слишкомъ огроменъ, чтобъ быть предметомъ краткой, оправдательной статьи. Наша цль была не безусловно объяснять характеры Шекспира, но только высказать, какъ ли понимали эти характеры, и въ какомъ вид пытались предстать ихъ въ нашемъ перевод.
Можетъ быть насъ спросятъ, почему мы, посвятивъ статью разбору отдльныхъ лицъ, мало говорили о самой піэс, на это отвчаемъ, что піэса эта не заключаетъ въ себ какой-нибудь особой мысли, или свойства человческаго сердца, проведенныхъ по всмъ степенямъ своего развитія, какъ это мы видимъ въ Гамлет, Отелло, Лир и другихъ драмахъ. Генрихъ IV просто рядъ картинъ, въ которыхъ дйствуютъ чудныя, могучія личности, но между которыми нтъ внутренней связи. Хотя мы и говорили, что задача шлеи состоитъ въ изображеніи характера принца Генриха, но и его характеръ есть характеръ случайный, безъ особенной бросающейся и глаза идеи. Слдовательно, сказавъ наше мнніе объ отдльныхъ лицахъ, мы сказали его и о всей піэс. Что же касается до оцнки отдльныхъ сценъ, то он вс такъ естественны, такъ врны, что мы ршительно не знаемъ, которой отдать предпочтеніе. Укажемъ впрочемъ на ссору короля съ Перси, на чудную мысль представить въ комедіи разговоръ и примиреніе короля съ сыномъ, и наконецъ на всю сцену битвы въ пятомъ дйствія, написанной кистью, достойной Гомера.
Теперь нсколько словъ о перевод.
Мы ршились на переводъ въ слдствіе укоренившагося въ насъ отъ изученія Шекспира убжденія, что онъ самый удобопереводимый писатель. Постараемся объяснить нашу мысль.
О поэтическихъ переводахъ высказано у насъ мнніе, что въ ихъ переводчикъ есть не подражатель, а соперникъ писателя, въ примръ приводили Жуковскаго. Дйствительно, чтобъ перевести великаго писателя, надо встать на его точку зрнія и судить о предметахъ точно также, какъ онъ, а для этого нуженъ въ самомъ дл талантъ, подобный по характеру таланту писателя. Такъ, врядъ ли кто переведетъ съ одинаковымъ успхомъ Донъ-Карлоса и Чайльдъ Гарольда. Скептикъ будетъ смшонъ въ перевод Шиллера, лирикъ въ перевод Байрона. Есть даже писатели, которыхъ не суждено понимать не только отдльнымъ лицамъ, но и цлымъ націямъ. Псни Беранже не существуютъ для нмцевъ, точно также какъ Фаустъ для французовъ. Такъ велика своеобразность этихъ произведеній. И мы говоримъ не о форм произведеній, размренные коротенькіе куплеты Беранже и разностопные стихи Гете не были бы помхой перевода, но просто, нмецъ не пойметъ, что хорошаго въ описаніи того, какъ дюжина амуровъ пришла стучать въ двери Лизы, а французъ — почему Фаустъ боле наслаждается невинностью Маргариты, чмъ ея взаимностью. Теперь, высказавъ нашу мысль, что главнымъ, если не единственнымъ, камнемъ преткновенія въ перевод поэтическимъ произведеній есть оригинальность писателя, мы попросимъ указать намъ на эти оригинальности въ Шекспир. На какую особенную точку зрнія надо встать для его изученія? какія стороны его недоступны людямъ съ тмъ или другимъ характеромъ? Врядъ ли кому-нибудь удастся отвтить на этотъ вопросъ. Намъ, можетъ быть, укажутъ на его языкъ, на дикія иногда формы его произведеній. Но оставимъ въ сторон формы — это вншность, нтъ, пусть намъ укажутъ какую-нибудь идею Шекспира недоступную для всхъ. Надо согласиться, что подобныхъ въ немъ нтъ. Произведенія его отголосокъ мнній не извстнаго круга людей, но отголосокъ мнній всего міра. Въ немъ воплотились идеи всего человчества. Это такая всепоглащающая глубина, передъ которой уничтожается разница всхъ мелкихъ взглядовъ, точно такъ, какъ свтъ лампы и свчи кажется одинакимъ предъ свтомъ солнца. Созданія его одинаково прикуютъ общее вниманіе, потому что взяты имъ изъ дйствительности, и знакомы всмъ людямъ, какъ бы ни были различны ихъ взгляды. Онъ отразилъ въ себ міръ, подобно чистому зеркалу, не измнивъ въ предметахъ ни одной черты, и не окрасивъ ихъ чернымъ или розовымъ цвтомъ, какъ это длали другіе. Творенія его наслдство, въ которомъ вс народы, вс личности имютъ свою часть сообразно съ тмъ, сколько воспріять могутъ по мр своего развитія. Вотъ почему носитъ онъ названіе міроваго поэта и одинъ его вполн достоинъ. Но допустя, что онъ міровой поэтъ, мы приходимъ естественно къ тому заключенію, что идеи его должны найти полное выраженіе у всхъ образованныхъ народовъ. Иначе какъ же можно назвать общей ту или другую мысль, когда она не можетъ быть выражена на всхъ языкахъ. Вотъ исходный пунктъ нашего мннія, что Шекспиръ самый удобопереводимый писатель. Переводить его долженъ тотъ, кто, подобно ему, свободенъ отъ всякой оригинальности взгляда, а писатель, владющій талантомъ самобытнымъ, скорй испортитъ переводъ, потому что невольно наброситъ на него свой собственный, чуждый подлиннику характеръ. Но разсуждая такимъ образомъ, мы естественно приходимъ къ вопросу:, что же долженъ имть переводчикъ Шекспира, если талантъ не есть при этомъ необходимое условіе? Отвчаемъ: онъ долженъ во первыхъ легко владть языкомъ, и во вторыхъ изучить предметъ до такой степени, чтобъ лица Шекспира стали для него ясны, до ощутительности.
Но взявшись на основаніи этихъ убжденій за переводъ, мы скоро увидли, что теоріей опередили практику. Форма и языкъ произведеній встали между русскимъ и англійскимъ Шекспиромъ боле значительной преградой, чмъ мы думали. Но мы не унывали, спасительная мысль, что Шекспиръ, какъ міровой писатель, долженъ имть полное соотвтственное выраженіе на всхъ языкахъ, служила намъ маякомъ. Затрудненія наши мы приписали не особенностямъ Шекспирова языка, но единственно нашему малому знакомству съ оригиналомъ. Сверхъ этого гоняться за буквальнымъ переводомъ особенностей казалось намъ всегда безполезнымъ, что объявляется самымъ значеніемъ этого слова. Особенность значитъ нчто принадлежащее исключительно одному предмету. Если же особенность въ выраженіи можетъ быть съ буквальною точностью передана на другой языкъ, не оскорбляя его духа и грамматики, то она перестаетъ быть особенностью. Не похожъ ли буквальный переводчикъ на художника, который, копируя великое произведеніе, станетъ, считать число штриховъ кистью, которое сдлано для той или другой тни, и будетъ рабски передавать ихъ на свое полотно, забывъ, что для копировки надо встать на такомъ разстояніи, чтобъ не видать ни полотна, ни наслойки красокъ, а воспринимать общее впечатлніе фигуръ.
Какъ бы то ни было, но мы оставили перо, и принялись за изученіе оригинала, стараясь, какъ можно боле отршиться отъ формъ, въ которыя поэтъ заковалъ свои созданья, и представлять себ ихъ какъ живыя лица. Чмъ боле мы трудились, тмъ боле это намъ удавалось, и тмъ рельефне выдвигались предъ нами эти чудныя личности. Не только положенія, въ которыя ставилъ свои лица поэтъ, стали передъ нами проясняться, но они чудились намъ въ новыхъ небывалыхъ видахъ, подобно тому, какъ мы говоримъ о своихъ близкихъ знакомыхъ: воображаю, что сдлалъ бы при этомъ господинъ такой-то, а лица Шекспира именно такіе знакомые. Вообразимъ себ хоть Фальстафа женатымъ, намъ кажется, мы уже видимъ, какъ почтенный супругъ поднимается на всевозможныя хитрости, чтобъ выманить у сварливой супруги денегъ, у которой онъ конечно по своему безпутству подъ башмакомъ, какъ онъ хлопочетъ, чтобъ скрыть отъ нея кое-какіе гршки, съ какимъ притворно оскорбленнымъ самолюбіемъ укоряетъ ее въ мнимой неврности, для того, чтобъ покончить мировой, и выпить при этомъ случа лишній стаканъ хересу. Попробуйте представить себ въ новомъ вид Чайльдъ Гарольда, и врядъ ли это вамъ удастся. А почему? потому что онъ во всхъ проблескахъ своего характера, носитъ особый отпечатокъ, исключительно принадлежащій его автору. Чайльдъ Гарольдъ драпируется и въ свой плащъ особымъ байроновскяхъ образомъ, чего сдлать не съуметъ кто-либо другой, а Фальстафъ накидываетъ свою эпанчу, какъ вс люди.
Окончивъ это предварительное изученіе характеровъ, мы опять принялись за переводъ, и на этотъ разъ уже съ новыми пріемами. Разбирая ту или другую черту, выразившуюся въ какой-нибудь фраз, мы старались забыть англійскія слова, и представляли себ, какъ бы то же лицо выразило эту мысль по русски. Боле близкое на этотъ рамъ знакомство съ характеромъ лицъ чрезвычайно какъ облегчало трудъ, и часто мста, затруднявшія насъ прежде, при попытк вередить ихъ буквально, разршались просто и легко этимъ способомъ, иногда даже ближе къ подлиннику, чмъ мы того ожидали. Само собою разумется, что при такомъ способ перевода не могло бытъ и рчи о погон за буквою подлинника, и намъ часто случилось то замнять англійскую пословицу другой русской, то передлывать цлую фразу, то пропускать лишнія слова, то напротивъ дополнять смыслъ своимъ прибавленіемъ, во всхъ этихъ случаяхъ, мы всегда имли передъ глазами составленный нами портретъ лица, котораго слова приводились, и онъ служилъ въ этомъ случа какъ бы мркой, сообразуясь съ которой мы употребляли то или другое выраженіе.
Читатель можетъ изъ этого видть, что въ труд нашемъ должно отличать дв стороны: мы старались, во первыхъ, усвоить себ ясный, самостоятельный взглядъ на каждое лицо Шекспира, и во вторыхъ, воспроизвести, сообразуясь съ этимъ взглядомъ, эти лица за русскомъ язык, задачи немаловажныя, и мы будемъ считать нашъ трудъ непотеряннымъ, если намъ скажутъ, что мы успли хотя въ слабой степени исполнить задуманное, и что переводъ патъ даетъ хотя блдное понятіе о самыхъ созданіяхъ Шекспира, а не о букв его языка.— Оканчивая нашъ этюдъ, прибавимъ, что вс измненныя мста подлинника оговорены въ примчаніяхъ, съ буквальнымъ переводомъ. Также приведены т немногія фразы, которыя мы выпустили или потому что они требовали особаго объясненія, и тмъ затрудняли живость слога, или потому что смысла ихъ совсмъ нельзя было объяснить, по крайней мр при тхъ комментаріяхъ, которыми мы располагали.
Петергофъ, іюль 1850 г.

‘Библіотека для Чтенія’, No 5, 1850

Соколовский Александр Лукич
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Шекспир и его значение в литературе, Соколовский Александр Лукич, Год: 1914
  2. Гамлет, принц датский, Соколовский Александр Лукич, Год: 1914
  3. К. А. Тренёв: биографическая справка, Тренёв Константин Андреевич, Год: 1972
  4. Израэль Зангвиль: биографическая справка, Зангвиль Израэль, Год: 1930
  5. Сервантес, Вейнберг Петр Исаевич, Год: 1900
  6. И. Л. Щеглов: биографическая справка, Леонтьев-Щеглов Иван Леонтьевич, Год: 2000
  7. Никколо Макиавелли: биографическая справка, Макиавелли Никколо, Год: 1967
  8. Алексей Степанович Хомяков, Васильев Афанасий Васильевич, Год: 1904
Электронная библиотека