Ричард Хардинг Дэвис
Ричард Хардинг Дэвис
Гэллегер
Гэллегер
Gallegher (A Newspaper Story).
—————————————————————————
Гэллегер, Дэвис Ричард Хардинг, Год: 1890
Время на прочтение: 28 минут(ы)
До Гэллегера у нас работало так много мальчиков-посыльных, что они потеряли личные черты и слились в один коллаж из маленьких мальчиков, к которым мы обращались: ‘Эй, ты’ или ‘Ты, мальчик’.
У нас работали сонные мальчики, ленивые мальчики и способные, ‘умные’ мальчики. ‘Умные’ быстро переходили к панибратству, и мы были вынуждены расставаться с ними, чтобы сохранить самоуважение. Они становились разносчиками телеграмм, изредка заглядывали к нам в своей синей форме с никелированными пуговицами и относились к нам покровительственно.
Но Гэллегер отличался от всех, с кем мы имели дело раньше. Гэллегер по сложению был низкий, плотный, с крепкими мускулами, но не уродливо толстый или коренастый. На лице его постоянно блуждала счастливая и понимающая улыбка, словно бы вы и вообще весь мир не так серьёзно его впечатляли, как бы вам этого хотелось. У него было очень чёрные и очень блестящие глаза, которыми он осматривал вас, как маленький умный эрдельтерьер.
Всему, что Гэллегер знал, он обучился на улице. Это не очень хорошая школа сама по себе, но она иногда выпускает очень толковых учеников. А Гэллегер учился и днём, и вечером. Он не смог бы рассказать, кто такие отцы-пилигримы, не помнил названия первых тринадцати штатов, но он знал по имени всех офицеров из двадцать второго полицейского участка и мог на расстоянии двух кварталов отличить колокольчик пожарной кареты от колокольчика полицейской кареты или ‘скорой помощи’. Это Гэллегер поднял тревогу, когда на Вулвичских холмах начался пожар, а дозорный офицер заснул, и это Гэллегер привёл ‘Чёрных алмазов’ и ‘Угольных крыс’ к соглашению в угольных пристанях Ричмонда, где они готовы были побить друг друга булыжниками.
Сейчас, перечитав написанное, я боюсь, что Гэллегер кажется не очень почтенным героем. Но он был так молод и так стар для своих лет, что мы все любили его, несмотря ни на что. Он жил на самом краю северной части Филадельфии, где хлопчатобумажные и суконные фабрики сбегались к реке, и как он добирался домой от здания ‘Пресс’ [‘Филадельфия Пресс’ — газета, в которой работал Дэвис в начале журналистской карьеры.] в два часа ночи, было одной из загадок редакции. Иногда он ехал на ночном трамвае, иногда шёл всю дорогу пешком и только в четыре часа ночи появлялся в маленьком доме, где жил вдвоём с матерью. Изредка его подбрасывал продавец молока или один из фургонов, который развозил кипы газет, ещё влажные и пахучие после типографии. Он знал кое-кого из ‘ночных ястребов’ — кэбменов, которые рыскали ночью по городу в поисках запоздалых пассажиров, — и когда была совсем холодная ночь, он вообще не шёл домой. Он забирался в один из таких кэбов и спал, свернувшись на подушках, до наступления утра.
Кроме того, что Гэллегер был проворный и весёлый, он обладал таким умением смешить молодых сотрудников ‘Пресс’, которым обладает далеко не всякий смертный. Чечётка, которую он сплясал на столе у редактора финансового отдела, когда этот джентльмен почти выбил для себя две дополнительные колонки, всегда была для нас источником невинных шуток. А то, как он подражал комикам из варьете, восхищало даже театральных критиков, из которых сами комики не могли выдавить ни одной улыбки.
Но главной чертой Гэллегера была любовь к тому типу новостей, которые называются криминальными. Сам он не совершал ничего криминального. Наоборот, его нисколько не привлекала профессия преступника, а его странный интерес к деяниям разных сомнительных личностей, его знание их методов, их нынешнего местоположения, их прошлых поступков часто делали его незаменимым помощником нашего полицейского репортёра, чьи ежедневные ‘подвалы’ были единственной частью газеты, до чтения которой Гэллегер снисходил.
У Гэллегера были ненормально развиты детективные способности. Он несколько раз показал их, и с великолепным результатом.
Однажды газета отправила его в приют, который, по некоторым сведениям, дурно управлялся. Гэллегер сыграл роль сироты и очень точно рассмотрел, как директор обращается с настоящими сиротами. Рассказанной им истории было достаточно, чтобы засадить этого типа в тюрьму.
Знания Гэллегера о кличках, о сроках заключения и различных злодеяниях ведущих преступников Филадельфии были почти так же обширны, как у самого шефа полиции. Он смог с точностью до часа рассказать, когда Голландец Мак выйдёт из тюрьмы, и он же смог опознать в мошеннике Дике Оксфорде карманника Джентльмена Дана.
Тогда в газетах было только две новости. Менее важная — это проходивший возле Филадельфии большой бой между чемпионом США по боксу и претендентом на титул. Вторая — убийство Бёрбанка, о котором писали все газеты в мире, от Нью-Йорка до Бомбея.
Ричард Ф. Бёрбанк был одним из самых видных железнодорожных юристов Нью-Йорка. Он владел большой долей железнодорожных акций и был очень состоятельным человеком. О нём говорили, что он вхож во многие высокие кабинеты и что он, как адвокат некоей крупной железнодорожной компании, видит даже дальше, чем простираются рельсы этой компании.
Однажды утром дворецкий обнаружил его у лестницы с двумя пистолетными пулями в груди выше сердца. Бёрбанк был мёртв. Его сейф, ключ к которому был только у него самого и у его секретаря, был открыт, и оттуда пропали двести тысяч долларов, которые лежали там ещё прошлой ночью. Секретарь тоже пропал. Его звали Стивен С. Хейд. Телеграммы с его именем и его описанием были разосланы по всему миру. Хватало косвенных улик, которые без всяких сомнений или возможности ошибки указывали, что он и был убийцей.
Убийство вызвало много разговоров. Во многих странах было арестовано и отправлено в Нью-Йорк для опознания несколько бедняг. Трое были арестованы в Ливерпуле, а один человек — сразу, как только сошел в австралийском Сиднее. Но до сих пор убийце удавалось скрываться.
Как все люди в стране, мы однажды разговаривали об этом, сидя в отделе местных новостей. Редактор финансового отдела сказал, что это будет большая удача, если кто-то случайно наткнётся на Хейда и сумеет передать его полиции. Кто-то считал, что Хейд сбежал через какой-нибудь небольшой порт, а другие держались мнения, что он спрятался в каких-нибудь дешёвых меблированных комнатах в Нью-Йорке или в одном из городков Нью-Джерси.
— Я бы не удивился, если бы встретил его разгуливающим здесь, прямо в Филадельфии, — сказал один из сотрудников. — Он, конечно, маскируется, но его можно узнать по отсутствию указательного пальца на правой руке. Вы ведь знаете, он случайно отстрелил его в детстве.
— Нужно искать человека в одежде бедняка, — сказал редактор местных новостей. — Этот парень, судя по всему, джентльмен, а теперь он будет стараться выглядеть как можно менее похожим на джентльмена.
— Нет, — сказал Гэллегер с беззастенчивой дерзостью, за которую он нам и нравился. — Он будет одеваться точно как джентльмен. Бедняки ведь не носят перчаток, а он должен их носить. После того, что он сделал с Бёрбанком, он будет думать об этом пальце и как его скрыть. Он набьёт в перчатку ваты, как будто там целый палец, и снимет её только, когда его поймают, вот увидите. Так что вы должны искать человека в перчатках. Я две недели его высматриваю, и это тяжёлая работа, потому что в это время года все носят перчатки. Но если искать достаточно долго, то можно его найти. А когда вы подумаете, что это он, подойдите и проверьте его руку с помощью обмана. Пожмите ему руку, и если почувствуете, что у него вместо пальца вата, то хватайте его за глотку и зовите на помощь.
Во время паузы мы молча оценивали его слова.
— Я вижу, джентльмены, — сказал финансовый редактор, — что объяснения Гэллегера вас впечатлили. А ещё я вижу, что в ближайшую неделю все мои молодые коллеги будут набрасываться на невинных прохожих, всё преступление которых заключается в том, что они носят перчатки в разгар зимы.
* * *
Примерно через неделю в Филадельфию приехал детектив Хефлфингер — сотрудник инспектора Бирнса [ Томас Ф. Бирнс (1842-1910) — американский полицейский. В 1880-1895 годах возглавлял департамент полиции Нью-Йорка.]. Ему дали телеграмму с ложной информацией о местонахождении какого-то грабителя, которого он разыскивал. У него был ордер и прочие документы, но грабитель ускользнул. Один из наших репортёров работал в Нью-Йорке и знал Хефлфингера, и детектив зашёл в нашу редакцию, чтобы увидеть того, кто мог бы помочь ему в пока что безуспешных поисках.
Он дал Гэллегеру свою визитку. После того, как Гэллегер её прочитал и понял, кто перед ним, он впал в такую растерянность, что стал абсолютно бесполезен.
‘Один из людей Бирнса’ — это означало для Гэллегера намного больше, чем член правительства. Поэтому он схватил свою шляпу и пальто и, оставив свои обязанности на других, поспешил за объектом своего обожания. Хефлфингер понял, что знания Гэллегера о городе так бесценны, а его компания так занимательна, что они стали большими друзьями и вместе провели остаток дня.
Тем временем главный редактор сказал свои подчинённым, чтобы они передали Гэллегеру, когда он соизволит вернуться, что газета больше не нуждается в его услугах. Гэллегер и так часто прогуливал. Не зная об этом, он оставался со своим новым другом до позднего вечера, а назавтра пошёл в ‘Пресс’.
Как я уже говорил, он жил в самой дальней части города, в нескольких минутах ходьбы от станции Кенсингтонской железной дороги, по которой поезда идут в пригород и на Нью-Йорк.
Около этой станции Гэллегер заметил гладко выбритого, хорошо одетого мужчину, который торопился к кассам. Он держал в правой руке трость. Гэллегер, который тщательно осматривал руки тех, кто носит перчатки, увидел, что три пальца у мужчины крепко держат трость, а четвёртый торчит почти прямо.
У Гэллегера перехватило дыхание, он затрясся всем своим маленьким телом. Через мгновение он уже по пятам следовал за мужчиной. Он услышал, как мужчина попросил билет до Торресдейла — небольшой станции недалеко от Филадельфии. Когда мужчина отошёл и не мог его слышать, Гэллегер купил билет до той же станции.
Незнакомец прошёл в вагон для курящих и уселся в конце вагона лицом к дверям. Гэллегер занял место в противоположном конце. Он весь трясся, его даже немного затошнило. Он боялся, но не того, что пострадает, а того, что эта авантюра провалится, что он упустит эту возможность.
Незнакомец натянул воротник пальто до ушей, скрывая нижнюю часть лица, но в его мутных глазах и крепко сжатых губах нельзя было не узнать Хейда, убийцу.
Через полчаса они приехали в Торресдейл, и незнакомец, выскользнув из вагона, быстрым шагом направился по просёлочной дороге прочь от станции. Гэллегер дал ему фору в сто ярдов, а затем медленно последовал за ним. Дорога шла меж полей. Недалеко от дороги стояло несколько каркасных домов, окружённых огородами. Пару раз мужчина оглядывался через плечо, но видел только унылую дорогу и мальчика, который шлёпал по слякоти, иногда останавливаясь, чтобы бросить снежок в припозднившихся воробьёв.
Через десять минут незнакомец свернул на дорогу, которая вела в старую придорожную гостиницу ‘Игл Инн’. Она известна тем, что в ней собираются охотники из Филадельфии и проводятся петушиные бои. Гэллегер хорошо знал это место. Он и его юные приятели часто останавливались там, когда осенью собирали каштаны. Сын владельца гостиницы тоже участвовал в этих вылазках. Хотя городские мальчики считали его туповатым, они уважали его за то, что он хорошо разбирался в собачьих и петушиных боях.
Незнакомец вошёл в гостиницу через боковую дверь. Гэллегер подождал несколько минут и приступил к поискам своего товарища по играм, Кеплера-младшего. Кеплеров отпрыск был найден в дровяном сарае.
— Так и знал, что ты заявишься посмотреть на этот бой, — усмехаясь, сказал сын владельца.
— Какой бой? — неосторожно спросил Гэллегер.
— Какой бой? Тот самый бой, — ответил его приятель с презрением человека, который обладает высшим знанием. — Который будет вечером. Ты тоже про него знаешь. Уж ваш спортивный редактор точно знает. Он вчера заплатил, но тебе это нисколько не поможет. Ты его не посмотришь даже одним глазком. Билеты стоят двести пятьдесят за штуку!
Гэллегер присвистнул.
— А где он будет?
— В сарае, — прошептал Кеплер. — Утром я помогал привязывать верёвки, ага.
— Чёрт возьми, ты везунчик, — льстиво произнёс Гэллегер. — А я могу посмотреть?
— Может быть, — самодовольно сказал Кеплер. — Сзади сарая есть окно. Ты бы смог пролезть через него, если бы кто-нибудь тебя подсадил.
— Слушай, — протянул Гэллегер, как будто ему только что пришла в голову какая-то мысль. — А что это за тип, который шёл по дороге передо мной, в пальто? Он как-то связан с боем?
— Он? — повторил Кеплер с искренним отвращением. — Нет, он не игрок. Отец говорит, он чудак. Он как-то пришёл утром на прошлой неделе и сказал, что его доктор велел ему гулять на природе для здоровья. Воображала из города! Всегда носит перчатки, ест только в своей комнате, но это ерунда. В баре вчера вечером говорили, что он, наверное, от кого-то прячется. Отец вчера спросил его насчёт боя, хочет ли он его посмотреть. Он испугался и сказал, что не хочет ничего смотреть. А потом отец сказал: ‘Наверное, вы не хотите, чтобы смотрели на вас’. Отец ничего такого не имел в виду, просто пошутил. Но мистер Карлтон — так он себя назвал — стал весь белый, как призрак, и сказал: ‘Я с удовольствием приду на бой’. И стал смеяться и шутить. А сегодня утром он пришёл прямо в бар, где сидели все игроки, и сказал, что идёт в город повидаться с какими-то друзьями. А когда уходил, он засмеялся и спросил: ‘Надеюсь, это не выглядит так, будто я боюсь?’ А отец сказал, что это был только предлог, чтобы уйти. Отец думает, что если бы он тогда не пошутил, то мистер Карлтон вовсе не выходил бы из комнаты.
Гэллегер получил всё, что хотел, и даже больше, чем надеялся. Настолько больше, что его обратный путь на станцию был настоящим триумфальным маршем.
Он ждал поезд двадцать минут, которые показались ему часом. Ожидая поезд, он отправил телеграмму в отель, в котором остановился Хефлфингер. Он написал: ‘Ваш человек возле станции Торресдейл на Пенсильванской железной дороге. Берите кэб и встречайте меня на станции. Ждите, пока я приеду. Гэллегер’. В Торресдейле в тот вечер останавливался только полуночный поезд, поэтому Гэллегер и посоветовал взять кэб.
Когда Гэллегер ехал в город, ему казалось, что поезд ползёт, как улитка. В пути поезд останавливался, пропустил экспресс, терял время на станциях. Как только он, наконец, достиг нужного пункта, Гэллегер выскочил из него до полной остановки, поймал кэб и помчался к дому Дуайера — спортивного редактора.
Дуайер ужинал и вышел встретить Гэллегера с салфеткой в руке. Гэллегер на одном дыхании выпалил, что он знает о местонахождении убийцы, которого ищет полиция двух континентов, и что этой ночью убийца, чтобы отвести подозрения соседей, будет присутствовать на бое. Дуайер провёл Гэллегера в библиотеку и закрыл дверь.
— А сейчас давай-ка всё повтори, — сказал он.
Гэллегер повторил всё, а потом добавил, что он отправил Хефлфингера, чтобы тот произвёл арест тихо, без местной полиции и филадельфийских репортёров.
— Я хочу, чтобы Хефлфингер арестовал этого грабителя, — объяснил Гэллегер, — чтобы он взял его на дороге в Нью-Йорк, в ночном поезде, который проезжает Торресдейл в час. Ещё до четырёх он приедет в Джерси, а утренние газеты идут в печать через час. Конечно, мы договоримся с Хефлфингером, чтобы он никому не говорил про арестованного.
Дуайер хотел было потрепать Гэллегера по голове, но передумал и вместо этого пожал ему руку.
— Мальчик мой, — сказал он, — ты феноменальный ребёнок. Если всё получится, нас ждёт награда в пять тысяч и всемирная слава — и тебя, и нашу газету. Что ж, сейчас я напишу записку нашему главному. Ты отнесёшь её, расскажешь, что ты сделал и что собираюсь сделать я, и он примет тебя обратно и даже повысит жалованье. Ты, наверное, не знаешь, что тебя уволили?
— Вы что, собираетесь ехать без меня? — спросил Гэллегер с вызовом.
— Конечно! А как же иначе? Сейчас с этим будем разбираться мы с детективом. Ты своё дело сделал, и сделал его хорошо. Если мы его поймаем, награда твоя. А сейчас тебе нужно идти. Иди в редакцию и помирись с шефом.
— Значит, газета может обойтись без меня? А я обойдусь без жалкой газеты, — вспылил Гэллегер. — Если я не пойду с вами, то и вы никуда не пойдёте. Я-то знаю, где Хефлфингер, а вы не знаете, и я вам не скажу.
— Хорошо, хорошо, — ответил Дуайер, сразу сдаваясь. — Я отправлю записку с курьером. Только помни, если потеряешь место, я не виноват.
Гэллегер удивлялся, как этот человек может придавать значение недельному жалованью, когда их ждала волнующая поимка знаменитого преступника и важная новость для газеты. С этого момента спортивный редактор потерял всякое уважение в глазах Гэллегера.
Дуайер сел за стол и набросал такую записку:
‘Я получил надёжную информацию, что Хейд, убийца Бёрбанка, сегодня вечером будет присутствовать на боксёрском бое. Мы уже договорились, что арест будет произведён тихо и так, чтобы скрыть его от других газет. Вы сами понимаете, что завтра это будет самая важная новость в стране.
Всегда ваш и проч. Майкл Э. Дуайер’.
Дуайер сел в ожидавший кэб, а Гэллегер прошептал извозчику, куда ехать. Сначала он должен был поехать в курьерскую контору, оттуда на Ридж-авеню и на Броуд-стрит, а затем на старый ‘Игл Инн’ возле Торресдейла.
Была ужасная ночь. Падал дождь со снегом, дороги были покрыты гололёдом. Дуайер выбрался, чтобы отправить сообщение в редакцию ‘Пресс’, а, вернувшись, закурил сигару, поднял воротник пальто и скрючился в углу кэба.
— Гэллегер, разбуди меня, когда будем на месте, — сказал он. Он должен был приготовиться к долгой поездке и к тяжёлой работе.
Мысль о сне показалась Гэллегеру почти преступной. В темноте кэба его глаза сверкали от волнения, от невероятного радостного предвкушения. Он то и дело бросал взгляд туда, где горела сигара спортивного редактора, и наблюдал, как её свет постепенно тускнел. Огни витрин ярко отражались на обледеневших тротуарах, в свете фонарей кэб, лошадь и неподвижный извозчик отбрасывали искажённые тени, которые появлялись то впереди, то позади.
Через полчаса Гэллегер соскользнул на дно кэба, подхватил плед и укутался в него. Заметно похолодало. Резкий сырой ветер дул в щели, а оконные рамы стали холодными на ощупь.
Прошёл ещё час, а кэб всё медленнее ехал по кочковатым, не везде мощёным улицам, мимо отдельных домов и печей для обжига кирпича, которые стояли на полях, покрытых кучами шлака. Огни аптеки сверкали на краю нового квартала — предшественника пригородной цивилизации. Изредка показывался полисмен в резиновом плаще, стоящий вплотную к фонарному столбу.
Потом даже дома пропали. Кэб продолжал свой путь между фермами с одиноко стоящими стеклянными теплицами, между почти замёрзшими лужами, голыми деревьями и бесконечными заборами.
Пару раз кэб останавливался, и Гэллегер слышал, как извозчик ругает или себя, или лошадь, или дорогу. Наконец они встали у станции в Торресдейле. Станция была почти пустынна, только один фонарь прорезал темноту, освещая часть перрона и блестящие от дождя рельсы. Они дважды обошли этот фонарь, когда из тени вышел Хефлфингер и осторожно их окликнул.
— Я Дуайер из ‘Пресс’, — быстро сказал спортивный редактор. — Вы, наверное, слышали обо мне. Мы здесь вот по какому делу. Этот мальчик нашёл Хейда, и мы считаем, что Хейд будет сегодня среди зрителей боксёрского боя. Мы хотим, чтобы вы арестовали его тихо, чтобы это оставалось тайной. С вашими бумагами и вашим значком вы это легко устроите. Мы хотим, чтобы вы сделали вид, как будто этот тот самый грабитель, за которым вы сюда приехали. Если вы согласны, если вы возьмёте человека, который приедет сюда в час двадцать, мы дадим вам пятьсот долларов из наградных пяти тысяч. Если какая-нибудь газета, нью-йоркская, или филадельфийская, или ещё какая, узнает об аресте, вы не получите ни цента. Ну, что скажете?
Детектив хотел многое сказать. Он вообще не был уверен, что человек, которого подозревал Гэллегер, был Хейдом. Он боялся, что заработает много неприятностей, произведя ложный арест. А если это даже тот самый Хейд, то есть опасность, что вмешается местная полиция.
— У нас нет времени на споры, — горячо произнёс Дуайер. — Мы согласны указать вам на Хейда. После боя вы арестуете его и получите деньги и почести за этот арест. Если вам не нравится, я сам его арестую и привезу в город под дулом пистолета.
Хефлфингер помолчал, раздумывая, а затем со всем согласился.
— Значит, вы мистер Дуайер? — спросил он. — Я слышал, что вы прирождённый игрок. Я знаю, что вы сделаете то, о чём сказали. А я сделаю то, что вы мне сказали, и тогда, когда вы скажете. Это будет славная работёнка.
Они все вместе вернулись в кэб. Вскоре они осознали новую трудность: детектив не мог попасть в сарай, где будет происходить бой, поскольку ни у кого из мужчин не было двухсот пятидесяти долларов, чтобы оплатить вход. Но всё решилось, когда Гэллегер вспомнил об окне, про которое рассказал младший Кеплер.
Если Хейд испугается и не появится у ринга, Дуайер должен был прийти к сараю и предупредить Хефлфингера. А если Хейд придёт, то Дуайер должен был встать рядом с ним и заранее обозначенным жестом указать на него.
Они въехали в тень большого дома, тёмного, грозного, как будто заброшенного. Но когда колёса зашуршали по гравию, дверь открылась, и проём осветился тёплым, ласковым светом.
— Потушите ваши фонари, — произнёс мужской голос. — Разве вы не знаете?
Это был Кеплер. Он с подчёркнутой любезностью поприветствовал Дуайера. Двое мужчин показались в освещённом проёме, а потом дверь закрылась. Дом снова стал тёмным и тихим, и только капли дождя капали с карниза.
Детектив и Гэллегер потушили лампы в кэбе и отвели лошадь под длинный, низкий навес на заднем дворе, который, как они сейчас заметили, был заполнен повозками всех сортов — от самой захудалой телеги до экипажа светского кутилы.
— Нет, не так, — сказал Гэллегер кэбмену, который остановился, чтобы привязать лошадь позади остальных. — Нам нужно будет убираться отсюда как можно быстрее. На обратном пути вы не должны тащиться, как катафалк.
Гэллегер привязал лошадь прямо к воротному столбу, оставив ворота открытыми. Он хотел иметь преимущество в грядущей гонке в редакцию. Извозчик скрылся под навесом, а Гэллегер и детектив осторожно двинулись к задней стене сарая.
— Кажется, вот оно, это окно, — сказал Хефлфингер, показывая на широкий деревянный ставень в нескольких футах от земли.
— Вы меня только подсадите, я его вмиг открою, — сказал Гэллегер.
Детектив упёрся руками в колени, а Гэллегер встал на его плечи. Ножом он отодвинул деревянную задвижку, которой окно закрывалось изнутри, и распахнул ставень. Затем он просунул одну ногу внутрь, на подоконник, и, наклонившись, помог своему собрату-заговорщику дотянуться до окна.
— У меня такое чувство, как будто я грабитель, — хмыкнул Гэллегер, после того, как бесшумно слез на пол и снова закрыл ставень.
Сарай был большой, по обеим сторонам в стойлах дремали лошади и коровы. У каждого стойла лежали кучи сена, а в конце сарая над стойлами были протянуты доски, на которых тоже лежало сено.
В центре пола находился ринг. Это был не настоящий ринг, просто площадка с четырьмя деревянными колышками, на которые была натянута крепкая верёвка. Пространство, огороженное верёвкой, было посыпано опилками. Гэллегер не мог отказать себе в удовольствии ступить на ринг. Он пару раз потопал по опилкам, как бы уверяя себя в том, что он действительно здесь стоит, а потом так запрыгал и выдал такую серию ударов воображаемому противнику, что невоображаемый детектив поспешно отступил в угол сарая.
— А теперь, — сказал Гэллегер, очевидно сразив своего врага, — идите сюда.
Его компаньон смотрел, как Гэллегер быстро взобрался на стог сена, осторожно влез на доски и растянулся там лицом вниз. В такой позе он, отодвинув сено, мог видеть тех, кто находился внизу, при этом оставаясь невидимым.
— Места для почётных гостей, — сказал Гэллегер.
Мальчик-посыльный из газеты и детектив, прикусив соломинки, тихо лежали на этой удобной покачивающейся кровати.
Казалось, прошло уже два часа, как они сюда пришли. Гэллегер прислушивался, затаив дыхание. Каждый раз он вздрагивал, когда со двора доносился такой шум, словно кто-то идёт к двери сарая. Он был полон страхов и сомнений. Он думал, что полиция уже знает о бое и совершит облаву в отсутствии Кеплера. Ещё он думал, что бой вдруг отменят или, что ещё хуже, бой так затянется, что Дуайер не успеет к выпуску газеты. Наконец появились люди. Их приход возвестили два игрока, которые встали с двух сторон большой двери.
— Ну же, джентльмены, поторопитесь, — дрожа, сказал один из них, — а то мы тут перемёрзнем.
Толпа была не очень большая, но замечательно отобранная. В основном, она состояла из людей в тяжёлых белых пальто с перламутровыми пуговицами. Среди белых пальто попадались длинные синие пальто с каракулевыми воротниками, владельцы которых держались поодиночке и были похожи на мошенников. В этой толпе были холёные завсегдатаи клубов и брокеры, пара политиков, популярный комик со своим менеджером, боксёры-любители из спортивных клубов и тихие, незаметные игроки из всех городов страны, имена которых были неизвестны широкой публике.
И среди этих мужчин, которых занимал только кровавый спорт, был Хейд, а рядом с ним непринуждённо стоял Дуайер. Хейд был заметно встревожен, он скрывал своё бледное лицо под кепкой и до подбородка закутался в шерстяной шарф. Он рискнул придти, поскольку боялся, что его отсутствие вызовет ещё больше подозрений у Кеплера. И вот он стоял здесь, от страха не решаясь войти в толпу.
Когда Хефлфингер увидел его, он приподнялся на руках и сделал движение вперёд, словно хотел тут же спрыгнуть вниз и в одиночку схватить преступника.
— Лежите, — пробормотал Гэллегер. — Вы же полицейский, вы в этой толпе и трёх минут не продержитесь.
Детектив медленно опустился и зарылся в солому, но весь бой его глаза не отрывались от фигуры убийцы. Газетчики заняли места прямо у ринга, осмотрелись и попросили судью:
— Давай, потряси их.
Начались ставки. Люди ставили огромные суммы с такой беззаботной лёгкостью, что Гэллегер не мог отнестись к этому иначе, как к временному психическому помешательству. Какой-то человек внёс на ринг ящик. Судья забрался на него и строгим голосом обратился к зрителям, чтобы он сдерживали своё возбуждение и соблюдали порядок, если не хотят привлечь внимание полиции и сесть на пару лет.
Затем два невероятно подозрительных типа — это были участники боя — бросили свои высокие шляпы на ринг. Этот атавизм прошедших эпох, когда храбрые рыцари бросали свои перчатки перед турниром, толпа восприняла как сигнал к началу боя и бурно зааплодировала.
Когда участники вышли на ринг и выскользнули из своих пальто, явив себя во всей красе грубой физической мощи, толпа внезапно двинулась вперёд и издала крик восхищения, ещё более громкий, чем аплодисменты. Розовая кожа боксёров, по-детски нежная и здоровая, блестела в свете фонарей, как окрашенная слоновая кость. Под этим шёлковым покрытием перекатывались великолепные мускулы, похожие на змей, обвивающих ствол дерева.
Джентльмен и подлец встали плечом к плечу, чтобы иметь лучший вид. Кучера, чьи металлические пуговицы навевали нехорошие мысли о полиции, положили руки на плечи своих хозяев. Пот струился по лицу банкомётов, а газетчики нервно прикусили кончики своих карандашей.
А в стойлах коровы мирно жевали свою жвачку и с кротким любопытством смотрели на двух мужчин, которые ожидали сигнала, чтобы ринуться в бой и, если надо, убить друг друга ради удовольствия своих собратьев.
— Займите свои места, — скомандовал судья.
Когда двое мужчин посмотрели в лицо друг другу, толпа замолкла, и в сарае стало тихо, как в церкви. Только по крыше барабанил дождь, да в одном стойле топала лошадь.
— Бокс! — выкрикнул судья.
Двое мужчин заняли защитные позиции, но ненадолго. Сразу уже огромная рука вытянулась вперёд, как пружина. Послышался звук удара кулаком по обнаженной плоти, послышался нутряной вздох дикого удовольствия, который издала восхищённая толпа, и большой бой начался.
Те, кто интересуются боксом, догадаются, как переменчива была удача в эту ночь, как она меняла свои пристрастия. А нелюбителям подобного зрелища лучше не знать подробностей, ведь, как говорят, это был один из самых жестоких боёв, которые когда-нибудь видела эта страна.
Но обязательно следует сказать, что после часа этой отчаянной кровавой работы чемпион потерял свой титул. Человек, над которым чемпион издевался и насмехался, к которому зрители не испытывали ни малейшей симпатии, доказал, что он настоящий победитель. Его резкие и точные удары, похожие на взмахи сабли, скоро привели к поражению соперника.
Люди у верёвки уже ничему не подчинялись. Их брань, их нечленораздельные гневные крики, как будто это они получали все удары, их безумное ликование — всё это заглушало воззвания Кеплера соблюдать тишину. Они облепили ринг, их мышцы напрягались в унисон с мышцами того человека, которого они поддерживали. Когда нью-йоркский корреспондент через плечо пробормотал, что это самое великое спортивное событие после боя Хинана и Сейерса [Джон Кэрмел Хинан (1834-1873) — американский боксёр, Том Сейерс (1826-1865) — британский боксёр. Бой Хинана и Сейерса в 1860 году был первым международным боксёрским турниром], Дуайер согласно кивнул головой.
Взбудораженные зрители вряд ли слышали, как снаружи в дверь сарая трижды ударило что-то тяжёлое. Даже если бы они слышали, то уже ничего не смогли бы предпринять. Сорванная с петель дверь упала, и внутрь, плечом к плечу заскочил полицейский капитан со своими лейтенантами.
Зрителей охватила страшная паника. Одни беспомощно и недвижно застыли на месте, словно увидели призрака. Другие кинулись прямо в руки офицеров и были отброшены на верёвки ринга. Кто-то устремился в стойла, к лошадям и коровам, а кто-то совал полицейским пачки денег и умолял, чтобы те позволили им сбежать.
Как только дверь открылась и началась облава, Хефлфингер спустился с досок, на которых лежал, и оказался в центре мятущейся толпы. Через мгновение, с проворством карманника он выбрался из неё, пронёсся через всё помещение и, как собака, вцепился в Хейда. Убийца в этот момент был спокойнее, чем Хефлфингер.
— Эй, — проговорил он, — уберите руки. Нет никакой необходимости применять насилие. Ведь нет ничего страшного в том, что я посмотрел бой? Вот сотня долларов, возьмите её и дайте мне улизнуть. Никто даже не заметит.
Но детектив только встал к нему поближе.
— Я задерживаю вас за ограбление, — прошептал он еле слышно. — Вы сейчас пойдёте со мной, и тихо. Чем меньше будете суетиться, тем лучше будет для нас обоих. Если не знаете, кто я, можете пощупать мой значок под пальто вот здесь. У меня есть полномочия. Всё по закону. Когда мы выберемся из этой проклятой свалки, я покажу вам бумаги.
Он убрал одну руку с воротника Хейда и вынул из кармана наручники.
— Это ошибка, — с трудом вымолвил убийца, побелевший и трясущийся, но готовый бороться за свободу. — Это произвол. Я сказал, отпустите меня! Уберите ваши руки! Я что, похож на грабителя, вы, болван?
— Я знаю, на кого вы похожи, — прошептал детектив, приблизив лицо к лицу задержанного. — Сейчас вы спокойно пойдёте со мной как грабитель, или я скажу этим людям, кто вы. Вам это нужно? Хотите я назову ваше настоящее имя? Сказать им? Ну, отвечайте! Сказать?
Такое торжество, такая невероятная дикость изобразилась на лице офицера, что человек, которого он держал, понял: детектив знает о нём всё. Хейд обмяк от слабости. Если бы детектив не придержал его за плечи, он упал бы. Глаза Хейда открывались и закрывались, его шатало туда-сюда, он не мог дышать, словно в горле что-то застряло. Даже такой знаток преступников, как Гэллегер, который стоял тут же и ничего не пропускал, почувствовал нечто вроде сострадания к этому испуганному, жалкому человечку.
— Ради бога, — взмолился Хейд, — отпустите меня. Пойдёмте в мою комнату, и я дам вам половину денег. Я всё честно разделю. Мы оба отсюда уедем. Это такая удача для нас обоих. Вы будете обеспечены на всю жизнь. Понимаете, на всю жизнь!
Но детектив, к его чести, только сильнее сжал губы.
— Вот и всё, — шепнул он в ответ. — И даже больше, чем надо. Вы уже сами себя приговорили. Пошли!
Два офицера в форме, стоявшие у дверей, не дали им пройти, но Хефлфингер спокойно улыбнулся и показал значок.
— Один их людей Бирнса, — объяснил он. — Приехал специально, чтобы взять вот этого парня. Это грабитель Эрли Лейн, он же Карлтон. Я уже показал бумаги капитану. Всё по закону. Сейчас мы заберём в гостинице его пожитки и поедем на станцию. Думаю, уже сегодня будем в Нью-Йорке.
Офицеры улыбнулись в знак восхищения перед представителем, возможно, лучшего полицейского подразделения в стране и пропустили его. Затем Хефлфингер повернулся к Гэллегеру, который всё ещё сопровождал его, как верный пёс.
— Я собираюсь пойти в его комнату, чтобы забрать деньги и всё остальное, — прошептал он. — Потом я поведу его на станцию и сяду на поезд. Я своё дело сделал, не забудь о своём!
— О, вы получите свои деньги, — сказал Гэллегер. — Слушайте, — прибавил он тоном эксперта, — вы знаете, вы отлично всё проделали.
Пока облава заканчивалась, Дуайер писал в блокноте, так же, как он писал, пока ждал начала боя. Сейчас он шагнул к другим корреспондентам, которые о чём-то совещались.
Газетчики уже заявили ухмыляющимся офицерам, что они представляют крупнейшие издания страны. Теперь они энергично препирались с капитаном, который руководил облавой и объявил, что они все под арестом.
— Не будьте идиотом, Скотт, — сказал Дуайер, который был слишком взбудоражен, чтобы играть в дипломатию. — Вы ведь знаете, что мы тут не для развлечения. Мы пришли сюда, чтобы работать, как и вы, и у вас нет права нас задерживать.
— Если мы сейчас же не дадим телеграммы, — сказал репортёр из Нью-Йорка, — то мы не успеем к выходу завтрашних газет, и…
Капитан Скотт сказал, что его не волнует такая ерунда, как завтрашние газеты, и что все репортёры сейчас отправятся в полицейский участок. Они предстанут перед судом, и если суд решит, что их надо отпустить, значит, так и будет, а его дело взять их под стражу.
— Но потом будет уже поздно, вы понимаете или нет? — закричал Дуайер. — Вы должны отпустить нас сейчас, прямо сейчас.
— Я никого не отпущу, мистер Дуайер, — сказал капитан, — и хватит об этом. Я только что арестовал президента Молодёжного республиканского клуба. И вы думаете, ребята, что после этого я отпущу вас?
То, что затем сказал Дуайер, было так невежливо по отношению к доблестному капитану Скотту, что утомлённый Скотт схватил спортивного редактора за плечо и сунул в руки двум своим подчинённым.
Этого выдающийся репортёр уже вытерпеть не мог, и он в возбуждении поднял руку, чтобы защищаться. Но прежде, чем он успел сделать какую-нибудь глупость, его запястье перехватила чья-то сильная маленькая рука, а вторая рука залезла прямо в карман его пальто. Он опустил руки и, посмотрев вниз, увидел, что рядом стоит Гэллегер и держит его за запястье. Дуайер совсем забыл о существовании мальчика. Он хотел выругаться, но что-то в невинных глазах Гэллегера остановило его.
Рука Гэллегера всё ещё оставалась в том самом кармане Дуайера, куда он сунул свой блокнот. В этом блокноте были записи и о действиях Гэллегера, и о поимке Хейда, и о ходе боя. Не отрывая глаз от Дуайера, Гэллегер достал блокнот и незаметно засунул его в свою куртку. Дуайер понимающе кивнул. Взглянув на двух своих стражей, он увидел, что они ничего не заметили, увлечённые словесной перепалкой их начальника с корреспондентами. Затем он склонился к Гэллегеру и зашептал:
— Набор заканчивается в два сорок. Если не успеешь добраться до этого времени, то всё кончено. Но если успеешь, ты взорвёшь город и всю страну в придачу.
Глаза Гэллегера сверкнули, он кивнул, давая знать, что всё понял, и смело двинулся в сторону двери. Когда его остановили охранявшие дверь офицеры, то, к удивлению Дуайера, он захныкал.
— Отпустите меня к отцу, я хочу к моему отцу! — пронзительно завопил мальчик. — Его арестовали. Папочка, папочка. Они посадят тебя в тюрьму.
— Кто твой отец, сынок? — спросил один из охранников.
— Кеплер, — всхлипнул Гэллегер. — Его посадят, я больше его никогда не увижу.
— Смотри, он там, в первой карете, — ласково сказал офицер. — Беги, пожелай ему спокойной ночи, а потом отправляйся лучше в кровать. Здесь не место таким маленьким мальчикам.
— Спасибо, сэр, — шмыгнув носом, сказал Гэллегер, когда два офицера подняли дубинки и выпустили его в темноту.
На дворе царила суматоха. Лошади толкались, пихались, повозки сцепились между собой. Во всех окнах дома, который раньше казался необитаемым, горел свет, и слышались сердитые протесты арестованных. Три полицейские кареты были заполнены недовольными пассажирами. Они стояли и сидели, столпившись, как стадо овец. Ничто не защищало их от мокрого снега и ледяного дождя.
Гэллегер спрятался в тёмном углу и ждал, пока глаза привыкнут к темноте. Не отрывая испуганного взгляда от качающегося фонаря в руках бродившего среди повозок офицера, он между колёс и лошадиных ног пробирался к кэбу, который оставил возле ворот. Кэб никуда не двинулся со своего места, и голова лошади оставалась повёрнутой по направлению к городу. Гэллегер бесшумно открыл ворота и хотел отвязать лошадь. Узел покрылся тонким слоем льда, и на его развязывание ушло несколько минут. Но его зубы, наконец, справились с этим делом, и с поводьями в руках он запрыгнул на колесо. И вдруг страх, как электрический разряд, парализовал его, он не мог дышать, и только широко открытыми глазами пялился в темноту.
Позади кэба, на расстоянии не более пятидесяти футов появился офицер с фонарём. Он стоял совершенно тихо, держал фонарь над головой и так упорно смотрел в сторону Гэллегера, что мальчик чувствовал себя обнаруженным. Гэллегер стоял на ступице колеса, ожидая возможности запрыгнуть на подножку. Казалось, они оба не двигались целую минуту. Затем офицер сделал шаг вперёд и строго спросил:
— Кто здесь? Что вы здесь делаете?
Не было времени для бесед. Гэллегер понял, что сейчас его арестуют и что его единственный шанс — немедленно удрать. Он забрался на подножку, схватил кнут и хлестнул лошадь по спине. Животное с храпом дёрнулось, оторвалось от воротного столба и бросилось во тьму.
— Стоять! — закричал офицер.
Гэллегер часто слышал такие оклики от знакомых портовых грузчиков и мельничных рабочих. Он знал, что может последовать, если пренебречь таким окликом. Он залез на место извозчика и оглянулся. Три выстрела, которые прозвучали сзади, показали ему, что его школа дала ему множество ценных знаний.
— Не бойся, — успокаивающим тоном сказал он лошади, — он стрелял в воздух.
В ответ на выстрелы раздался нетерпеливый звон колокола полицейской кареты. Оглянувшись, Гэллегер увидел красные и зелёные фонари, мечущиеся из стороны в стороны, в темноте похожие на огни яхты, которая борется со штормом.
— Я не собирался скакать наперегонки с полицейскими каретами, — сказал Гэллегер лошади, — но если они этого хотят, то мы зададим им жару, а?
Филадельфия лежала в четырёх милях к югу, освещая небо у горизонта слабым жёлтым свечением. Она казалась очень далекой. Несмотря на бахвальство, Гэллегер затосковал, думая о долгой, одинокой поездке.
Стало ещё холоднее. Одежда Гэллегера намокла от дождя и снега. Ледяные капли, вызывая озноб, били по его телу. Даже мысли о перегруженных полицейских каретах, возможно застрявших сейчас в грязи, не радовали его. Возбуждение, которое делало его равнодушным к холоду, сейчас улетучилось, и он почувствовал себя слабым и больным. Но его лошадь, замёрзшая от долгой остановки, сейчас мчалась вперёд, разогревая кровь в своих венах.
— Хорошая зверюга, — жалобно сказал Гэллегер. — Ты сильнее меня. Ты не вернёшься назад. Мистер Дуайер сказал, что мы должны взорвать город.
У Гэллегера не было представления, сколько времени продлится эта ночная поездка. Но он помнил, что примерно в трёх четвертях пути от Кеплера до редакции стояла фабрика с большими часами.
Он всё ещё ехал по сельской местности, которая составляла большую часть пути. Он скакал между пустынными полями с голыми стеблями кукурузы и грязной землёй, чуть покрытой слоем снега, фермами, кирпичными заводами, стоявшими с обеих сторон дороги. Ни единого человека не попалось ему на пути, только иногда собаки у ворот гавкали ему вслед.
Часть его пути лежала вдоль железной дороги. Некоторое время он ехал мимо длинных рельсов, на которых отдыхали товарняки. Фантасмагорические пригородные станции в стиле королевы Анны стояли тёмные и пустынные. Пару раз Гэллегер видел дежурного, сидящего за столом, и это зрелище успокаивало его.
Однажды он решил остановиться и взять одеяло, в которое он укутывался в первой поездке, но испугался, что потеряет время, и продолжал править, стуча зубами и дрожа всем телом.
Возгласом радости он поприветствовал первый отдельно стоящий ряд тёмных домов. Редкие фонарные столбы наполнили его душу светом, даже топот копыт по дурно мощёным улицам звучал для него, как музыка. Вместо мрачных фермерских домиков и измождённых деревьев, которые пугали своими гротескными формами, чаще стали попадаться огромные мельницы и фабрики со светом в далёких сторожках. Гэллегер посчитал, что ехал примерно час, и за это время дождь прекратился, уступив место тяжёлым, липким хлопьям снега. Он проезжал безмолвные рабочие кварталы, обитатели которых сейчас спали. Наконец он свернул на Броуд-стрит — главную транспортную артерию, которая разрезает город на две ровных половины.
Он бесшумно ехал по снегу и слякоти улицы, желая как можно скорее взглянуть на циферблат, когда хриплый голос окликнул его с тротуара.
— Эй, ты, стой, стой! — сказал голос.
Гэллегер повернулся. Хотя он видел, что голос исходит из-под полицейского шлема, он только резко ударил лошадь хлыстом и пустил её в галоп. Полицейский пронзительно засвистел в свисток. Впереди Гэллегера, на углу улицы раздался ещё один свисток.
— Тпру, — сказал Гэллегер, потянув поводья. — Их слишком много, — добавил он в своё оправдание.
Лошадь остановилась, она тяжело дышала, клубы густого пара поднимались с её боков.
— Какого чёрта ты не останавливаешься, когда я тебе говорю? — строго спросил полицейский, подойдя к кэбу.
— Я вас не слышал, — мирно ответил Гэллегер. — Но я услышал ваш свисток, а потом другой свисток. И я подумал, что вы, кажется, хотите мне что-то сказать, и поэтому остановился.
— Нет, ты хорошо меня слышал. Почему у тебя не горят фонари? — спросил полицейский.
— Я должен их зажечь? — спросил Гэллегер, с внезапным интересом склонившись над ними.
— Ты знаешь, что должен, а если нет, то у тебя нет прав управлять этим кэбом. Мне кажется, ты не настоящий извозчик. Где ты его взял?
— Конечно, это не мой кэб, — сказал Гэллегер со смешком. — Это кэб Люка Макговерна. Он зашёл выпить в бар Кронина и чуток перебрал, а кэб оставил, поэтому мой отец сказал мне отвезти его в конюшню. Я сын Кронина. Макговерн теперь не может им управлять. Сами посмотрите, до чего он довёл лошадь. Он обычно оставляет её в конюшне Бахмана, и я собираюсь туда.
То, что Гэллегер знает местных знаменитостей, успокоило усердного офицера. Он посмотрел на мальчика таким взглядом, который смутил бы менее искусного лжеца, но Гэллегер только подёрнул плечами, как будто от холода, и с очевидным безразличием ждал, что скажет офицер.
На самом деле его сердце тяжело колотилось. Он чувствовал, что если его напряжение будет замечено, он проиграет. Из тени домов неожиданно появился второй человек, весь засыпанный снегом.
— Что тут, Ридер? — спросил он.
— Ничего особенного, — ответил первый офицер. — У этого парня не горят фонари. Я крикнул, чтобы он остановился, а когда он не остановился, я засвистел. В общем, всё в порядке. Он просто отвозит кэб к Бахману. Езжай, — добавил он угрюмо.
— Пошла! — выкрикнул Гэллегер. — Спокойной ночи, — сказал он, обернувшись через плечо.
Когда он отъехал от двух полисменов, он облегчённо выдохнул. А когда оказался на безопасном расстоянии, он самыми грубыми словами обругал двух надоедливых дураков.
— Они могут запугать человека до смерти, — сказал он, пытаясь вернуться к своей обычной дерзости.
Но попытка не удалась. Он почувствовал, что в горле его застрял ком, что солёные, тёплые слёзы текут по его лицу.
— Не очень-то честно, что вся полиция хочет задержать такого маленького мальчика, как я, — сказал он, извиняясь за свою слабость. — Я не делал ничего плохого, я замёрз до смерти, а они ещё и придираются.
Было очень холодно. Когда мальчик затопал по подножке, чтобы согреться, резкая боль пронзила всё его тело. Когда он похлопал руками по плечам — он видел, что так делают настоящие кэбмены — в кончиках пальцев так сильно закололо, что он громко закричал. Он сильно хотел спать. У него было такое чувство, словно кто-то дал ему понюхать хлороформу, и он не мог сопротивляться дремоте, которая им овладевала.
Едва удерживая голову, он увидел светлый диск, похожий на полную луну, и догадался, что это циферблат, к которому он так стремился. Он проехал мимо, пока осознал это, но сам факт придал ему бодрости. Когда кэб уже объехал городскую ратушу, он вспомнил, что есть другие часы, на железнодорожной станции.
Он оцепенел от ужаса, когда увидел, что уже половина третьего и что у него осталось только десять минут. И это, и множество электрических фонарей, и вид знакомых зданий вывели его из полубессознательного состояния. Он приподнялся, прикрикнул на лошадь, которая отчаянным галопом понеслась по скользкому асфальту. Он не думал ни о чём, кроме скорости, и ни смотрел по сторонам, сворачивая с Броуд-стрит на Честнат-стрит. Здесь перед ним открылся прямой путь в редакцию, нужно было проехать всего семь кварталов.
Гэллегер так и не понял, как случилось, но вдруг с двух сторон раздались крики, его лошадь потянули назад, и он увидел, как два человека в кэбменской ливрее держат лошадь за голову, похлопывают её по бокам и называют по имени. Другие кэбмены, которые стояли на углу, столпились у повозки. Все они галдели, ругались и дико размахивали руками, в которых были сжаты хлысты.
Он говорили, что знают, чей это кэб. Они хотели знать, где Макговерн, почему его нет в кэбе. Они хотели знать, где Гэллегер украл кэб, и почему он такой дурак, что попался друзьям его владельца. Они говорили, что даже подвыпивший кэбмен не мог оставить свой кэб, а некоторые громко звали полисмена, чтобы арестовать молодого вора.
Гэллегер почувствовал, что попал в дурной сон, и на секунду онемел, как разбуженный лунатик. Его остановили под электрическим фонарём, и холодный свет падал на затоптанный снег и на лица людей.
Гэллегер наклонился вперёд и жестоко хлестнул лошадь.
— Пропустите, — закричал он, потянув ослабленные поводья. — Пропустите, говорю. Я этот кэб не крал, и у вас нет никакого права меня останавливать. Мне нужно в редакцию ‘Пресс’, — взмолился он. — Они вам его вернут. Они вам заплатят. Я никуда с ним не убегу. Извозчика арестовали… он остался… а мне нужно в редакцию ‘Пресс’. Вы слышите? — закричал он. В его голосе были слышны страсть и досада. — Говорю вам, пропустите, или я вас убью. Вы слышите? Я вас всех убью!
И наклонившись вперёд, мальчик ударил длинным хлыстом по лицам людей, стоявших возле лошади. Какой-то человек дотянулся до него, схватил за лодыжку, быстрым рывком сорвал с подножки и бросил на землю. Но Гэллегер тут же встал на колени и схватил человека за руку.
— Пусть они меня пропустят, мистер, — закричал он. — Пожалуйста, пусть пропустят. Я не крал этот кэб, сэр. Ей-богу, не крал. Я вам всё расскажу. Пустите меня в ‘Пресс’, и они подтвердят. Они заплатят, сколько попросите. Я так долго ехал, сэр. Пожалуйста, пусть они меня пропустят, — зарыдал он, обхватив ноги человека. — Ради бога, мистер, пусть пропустят.
* * *
Главный редактор ‘Пресс’ поднял трубку:
— Пока нет, — сказал он, уже пятый раз за последние двадцать минут отвечая ночному редактору.
Затем он бросил трубку и пошёл наверх. Когда он проходил мимо двери отдела местных новостей, но заметил, что репортёры не ушли домой. Они сидели на столах и стульях и ждали. Они вопросительно посмотрели на главного редактора, а редактор финансового отдела спросил:
— Есть новости?
Главный редактор помотал головой.
Наборщики стояли у себя в цеху, а старший наборщик разговаривал с ночным редактором.
— Ну, как? — поколебавшись, спросил ночной редактор.
— Ничего, — ответил главный редактор. — Не думаю, что мы успеем. А вы?
— Мы должны были закончить набор полчаса назад, — сказал ночной редактор. — И мы не успеем на пригородные поезда, если ещё задержим газету. Мы не можем ждать непонятно чего. Нет ни малейшего шанса, что был бой или что Хейд арестован.
— А если есть, мы взорвём город… — предположил главный. — Но не думаю, что это возможно. Если бы у Дуайера был какой-нибудь материал, он бы уже стоял здесь.
Главный редактор смотрел в пол.
— Ну, ладно, — медленно сказал он, — мы больше не можем ждать. Начинай, — с явным нежеланием добавил он, повернувшись к старшему наборщику.
Тот пронёсся мимо и стал раздавать указания. Но два редактора ещё с сомнением смотрели друг на друга.
Когда они так стояли, они услышали внизу, в комнате репортёров неожиданные крики и шум бегающих туда-сюда людей. Множество ног затопало по лестнице, а голос редактора местных новостей говорил кому-то:
— Беги к Мэддену и возьми бренди, быстро.
В наборном цеху никто не произнёс ни слова. Но те наборщики, которые собирались домой, начали стягивать свои пальто, и все, как один, уставились на дверь.
Дверь распахнулась снаружи. В дверном проёме стояли кэбмен и финансовый редактор, которые с двух сторон поддерживали маленького, промокшего, жалкого мальчика. Снег на одежде мальчика таял и образовывал на полу маленькие лужицы.
— А, это Гэллегер, — сказал ночной редактор, не скрывая острейшего разочарования.
Гэллегер шатался между мужчинами, которые его поддерживали. Он нетвёрдо шагнул вперёд и непослушными пальцами начал расстёгивать свою куртку.
— Сэр, мистер Дуайер… — слабо сказал он, не отрывая испуганного взгляда от главного редактора, — он арестован… а я не мог приехать раньше, потому что они меня задержали, и они забрали мой кэб… но… — Он вытащил из-за пазухи влажный и измятый блокнот. — Но мы взяли Хейда, и вот статья мистера Дуайера.
Он протянул блокнот и странным голосом, в котором слышались нотки страха и надежды, спросил:
— Я успел вовремя, сэр?
Главный редактор взял блокнот и передал его старшему наборщику. Тот разорвал блокнот на листы и раздал их своим подчинённым так же быстро, как игрок раздаёт карты. Затем главный присел и начал расшнуровывать грязные, мокрые ботинки Гэллегера. Гэллегер бессильно воспротивился этому падению большого начальника. Но его протест был слаб, и он уронил тяжёлую голову на плечо главного редактора.
Перед глазами Гэллегера плавали яркие, разноцветные круги. Лица репортёров, которые стояли перед ним на коленях и растирали его руки и ноги, размылись в тумане. Рёв и грохот печатной машины в подвале казался далёким, как шум прибоя.
Затем он вдруг снова с резкой, внезапной чёткостью осознал, где находится и кто перед ним. Гэллегер со слабой улыбкой посмотрел в лицо главного редактора.
— Вы ведь не уволите меня за отлучку? — прошептал он.
Главный редактор ответил не сразу. Он склонил голову набок. Он почему-то задумался о своём сыне, который сейчас дома, спит в своей кровати. Наконец он тихо сказал:
— Не в этот раз, Гэллегер.
Гэллегер умиротворённо положил голову на плечо пожилого человека и понимающе улыбнулся молодым людям, которые столпились вокруг него.
— Вы этого не сделаете, — сказал он с ноткой прежней дерзости. — Потому что… я взорвал этот город.
Впервые опубликован в 1890 году в журнале ‘Скрибнерс Мэгэзин’, а затем в 1891 году в сборнике Р. Х. Дэвиса »Гэллегер’ и другие рассказы’.
Оригинал здесь: https://sites.google.com/site/dzatochnik/translations/gallegher.