Г. Е. Благосветлов
Г. Е. Благосветлов
ГАРИБАЛЬДИ
ГАРИБАЛЬДИ
(Очерк)
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
ГАРИБАЛЬДИ
Гарибальди, Благосветлов Григорий Евлампиевич, Год: 1860
Время на прочтение: 14 минут(ы)
Шестидесятники
М., ‘Советская Россия’, 1984.— (Б-ка рус. худож. публицистики).
Мы не знаем из современных жизней более драматичной и разнообразной, как жизнь Гарибальди. С его именем соединяется воспоминание о замечательных событиях нашего века, его меч более тридцати лет неизменно служит… особенно свободе его отечества. В Италии или в Америке, в Генуе или в Риме, где бы ни был подан голос за правое дело, Гарибальди является борцом или вождем народной партии. Его простое и честное слово внушает безграничное доверие массам, его отвага одушевляет примером воина и гражданина. Неудивительно, если имя его обратилось для итальянцев в классическую легенду, украшенную самыми смелыми вымыслами южной фантазии, о живой личности, которую мы знаем, слышим и ни на минуту не упускаем из виду, ходят рассказы, похожие на эпические песни. Где бы он ни находился — в Альпийских горах с оружием в руке, или на острове Капрера за плугом и сохой, везде следит за ним общественное внимание, желая проникнуть до самого сокровенного помысла его души. Все это доказывает, что в действительной жизни Гарибальди есть много симпатичных сторон для человечества и великих фактов — для Италии.
В самом деле, что может быть интереснее отдельной личности, на которой покоится надежда целой страны? Что может быть выше и чище этой беспокойной и неутомимой жизни, безусловно отданной на пользу благородной идеи? Здоровье, семейство, состояние, все, что есть для человека самого дорогого и близкого, все это Гарибальди принес в жертву своему бескорыстному стремлению. Его покойная жена, Анита, не разлучалась с ним ни во время трудных походов, ни в огне опасных битв, постоянно на коне, она шла с своим мужем всюду, где бы знамя его ни развевалось. Его сын вместе с отцом и в рядах сицилийских волонтеров. Его дом и ферма отданы под залог тех кораблей, которые он сжег ради спасения Сицилии. Без преувеличения можно сказать, что для него нет богатства — кроме старого меча, нет ничего заветного в мире — кроме свободы Италии. И если бы Гарибальди не был политическим деятелем, то и тогда жизнь его была бы в высшей степени замечательной.
По характеру он принадлежит к числу самых деятельных темпераментов нашего времени. Неспособный ограничиться кабинетным размышлением или праздными теориями публициста, он всю свою жизнь провел в постоянных заботах, предприятиях и опасностях. Два раза он переплывал Атлантический океан, два раза он избегал преследования врагов, укрываясь от них, в одежде пастуха или под плащом кондотьера, в горах или болотах, несколько раз голова его была оценена австрийским вероломством, и всякий раз спасался от рук своих палачей. Такая жизнь, полная трудов, лишений и постоянных тревог, закалила силы Гарибальди в суровой школе практических опытов. Для него тихая сфера поэта, художника и ученого была бы слишком тесной и невыносимой, ему нужно море, горное ущелье, нападение врасплох, ночная высадка на неприятельский берег и борьба со всеми ее переменами и случайными развязками. И для такой деятельности Гарибальди обладает всеми необходимыми условиями: необыкновенным тактом наблюдения, быстрым соображением, дальновидностью в планах и твердостью в исполнении их, хладнокровием в неудачах и великодушием в победе — одним словом, это — человек действия и воли. Как один из передовых застрельщиков века, он проводит идею в практическую жизнь народов, осуществляет на самом деле то, что думают и чего добиваются кабинетные мыслители. В этом отношении Гарибальди — полное олицетворение итальянской демократии.
Мы передадим здесь лишь главные черты из его жизни и тем дополним его характеристику…
В тот День, когда Северо-Американские Штаты празднуют торжество своей независимости, 4-го июля (1807 года), в Ницце родился Иосиф Гарибальди.
Отец его, старый честный рыбак, воспитывал сына в трудах и правилах своего скромного положения. По целым дням проводил мальчик на море, и свободная стихия е ее бурями и прелестью темно-голубых вод образовала характер будущего героя Италии. Проходил день, пастух пал вечер, и маленький Гарибальди садился за книгу. Учение, как мы имеем право догадываться по некоторым данным, вовсе не привлекало его. На другое утро он охотно выходил в залив, и первые лучшие уроки брал у самой природы. Отец радовался любви к морю молодого Иосифа и со временем хотел приготовить из него хорошего пловца и ловкого матроса. С этой целью он отдал его юнгой в сардинский королевский флот.
Отсюда начинается деятельная жизнь и подвиги Гарибальди.
Рассказывают, что во время крейсерства фрегата, на котором он служил, на этот фрегат напали пираты, завязалась драка, разбойники смело лезли на абордаж — вдруг меткий выстрел повалил их атамана. Враги смешались и с большим уроном отступили. Виновником победы был Гарибальди, ему принадлежал счастливый выстрел, но участие юнг в сражении было запрещено,— и капитан корабля предал его военному суду. Молодого человека осудили, но король не только помиловал его, но еще поместил в военное морское училище в Ницце.
Между тем австрийская цепь, надетая на Италию священным союзом, крепче и крепче стягивала ее члены. Система Меттерниха1, поставившая страну между бессменной революцией и невыносимым угнетением, породила ряд тех несчастий, которые проводят кровавый след в истории XIX века. Венскому деспотизму отвечали постоянные заговоры и периодические восстания полуострова. После неаполитанской революции двадцатых годов, охватившей все части Италии, глубокая ненависть к Австрии и к изменникам народного дела сосредоточилась внутри партий. Тайные общества работали с необыкновенной энергией и в тридцатых годах достигли колоссальных размеров. В голове их стал пылкий, образованный и неутомимый юноша, которого судьба так блистательна внешними фактами и так бедна результатами. Вокруг Матцини2 собралось юное поколение, названное ‘Юной Италией’, и образовало центр политического движения страны.
Когда Карл Альберт3 расстреливал в Генуе и Шамбери людей, с которыми прежде мечтал о той же независимости Италии, Матцини и Ромарино направили удар против Пьемоцта из Швейцарии и Савои. Гарибальди участвовал в этом предприятии, так неудачно оконченном не столько из-за личных недостатков вождей и импровизированной армии, сколько из-за общего разочарования Италии после ее рокового поражения. Оставив Савою, Гарибальди поселился в Марсели. Здесь он провел два года, занимаясь математическими науками и зорко наблюдая за политическим движением своего отечества. Новые покушения его были также безуспешны и, когда, по-видимому, исчезла всякая надежда, он удалился в Черногорию. Здесь, в этом последнем убежище свободы, защищаемом Альпийскими горами, он с переменным счастьем вел войну против сильнейшего неприятеля, но, не видя возможности долее сопротивляться, оставил Европу и поселился в Тунисе. Трудно сказать, что призвало его на полудикий берег Африки, и еще труднее решить, что заставило его поступить на службу тунисского дея. Не долго, впрочем, Гарибальди служил деспоту, самоуправство его, ежедневные потрясающие сцены раболепного двора и, наконец, интрига с одной из любовниц в гареме восточного повелителя заставили его искать новой деятельности и другого общества.
Южная Америка призывала его. Там вспыхнула борьба между Монтевидео и диктатором Розасом. Гарибальди, с кучкой итальянских ратников и старых друзей по оружию, явился на защиту менее сильных, но более правых. Мы не станем следить за всеми действиями этих героев — они затрудняли и поражали неприятеля, в десять раз превосходившего их числом. Однажды, делая рекогносцировку с двенадцатью матросами, Гарибальди очутился среди неприятельского флота в ту минуту, когда туман рассеялся. Лодка его едва успела скрыться под вечер в маленький залив. Шестипушечный галетт стал у выхода и рассчитывал поутру кончить дело, но Гарибальди перетащил ночью свою шлюпку через перешеек и сам атаковал неприятеля с другой стороны. Галетт сделался его призом.
Наконец, счастье изменило Гарибальди, и он попался в плен. Розас приказал обращаться с ним, как можно хуже, в надежде сломить его энергию. Когда, по мнению его, пленник довольно выстрадал, он призвал его к себе в палатку и предложил место дивизионного генерала с жалованием в десять тысяч пиастров, но Гарибальди презрительно отказался. Раздраженный диктатор угрожал ему дать почувствовать всю тяжесть своей власти,— Гарибальди не уступил. Розас приказал держать его еще строже и обходиться с ним, как с простым солдатом, его заставили пешком идти за войском.
Однажды после форсированного перехода, когда уставшие часовые задремали, Гарибальди быстро бросился на лошадь, спустился с горы и исчез в кустарниках прежде, чем очнувшиеся солдаты стали его преследовать. К несчастью, беглец встретился с партией, возвращавшейся в лагерь, и был приведен обратно. Жестокими насмешками встретил Розас пленника и приказал смотреть за ним еще строже прежнего.
Дочь полковника, которому он поручен был под надзор, Анита, любовница Розаса, увидела Гарибальди и полюбила его всей силой южной страсти.
Она доставила ему средства избежать неволи и сама сопутствовала ему. Радостно встретили товарищи своего вернувшегося начальника, и война загорелась с новым удвоенным жаром. На суше и на воде мстил Гарибальди за свой плен. Анита, вооруженная саблей и пистолетами, была с ним неразлучна.
Между тем войска Лавале начали сосредоточиваться у Монтевидео. Надо было дать им время собраться и для этого остановить Розаса. С тремя судами против десяти Гарибальди совершил это дело. Несколько часов продолжалась битва, наконец, он увидел, что противиться больше невозможно, и зажег свои корабли. Пользуясь мелководьем реки, солдаты перешли ее вброд, а раненых снесли на плечах.
Новая борьба ожидала их на суше, надо было пробиться сквозь неприятеля, и они пробились,— но Анита попалась в плен. Женское притворство помогло ей помириться с Розасом — и убежать снова…
По окончании войны Уругвайская республика предложила Гарибальди и его легиону денежное вознаграждение за его услуги, но он отверг предложение, не желая унижать ценой золота чистой крови, пролитой его соратниками.
Наступил 1848 год, год величайшего кризиса для всей Европы. Италия подала пример политического возрождения угнетенным народам, и на голос ее явился Гарибальди.
2-го июля он был в Генуе.
Услуги, предложенные им Сардинии, не были приняты. Он поспешил в Милан, но город уже капитулировал. Тогда Гарибальди перенес войну в горы. Ряд изумительных военных предприятий заявил силу его оружия, несмотря, однако ж, на победы и симпатию населения, он не мог удержаться, превосходные силы австрийцев теснили его со всех сторон, голова его была оценена. Окруженный врагами в ущельи, он обратился к своим волонтерам с следующими словами: ‘Товарищи, кажется, надо умереть здесь. Пусть так, но убьем как можно больше Кроатов, Кроатом меньше — меньше неприятелем для Италии! Вперед!’ Австрийцы расступились перед этим живым ураганом, и Гарибальди успел укрыться в Швейцарию.
Через несколько месяцев он снова явился на сцене действия, под стенами Рима, с 2000 волонтеров.
С одной стороны французы, с другой неаполитанцы угрожали Риму, на втором плане стояли австрийцы.
Отбив первые приступы Удино, Гарибальди воспользовался перемирием, заключенным с ним, и обратился против неаполитанцев. Несмотря на значительное превосходство в силах, войско Фердинанда4 было разбито в нескольких стычках, а при взятии Веллетри сам король едва не попался в плен.
В то время, как Бомба бежал по направлению к Бенементу от гарибальдийцев, в столице Пия IX была провозглашена республика, в виду французских штыков. Гарибальди был призван для спасения осажденного города. Чудеса храбрости оказал он при защите виллы Памфили: с 400-ми человек он поддерживал бой в течение 16-ти часов против двух бригад, но сила опять превозмогла…
Когда народное собрание увидело невозможность защищаться, Матцини предложил три средства: сдаться, возобновить геройскую защиту Сарагоссы или продолжать войну в провинции. Тогда генерал Бартолючи объявил, что он получил письмо от Гарибальди, который объявляет дальнейшую защиту невозможной. Собрание послало просить главнокомандующего: он явился в Капитолий, покрытый потом, пылью и кровью. Узнав в чем дело, он предложил оставить половину Рима и укрепить другую. ‘На сколько же времени мы спасаем эту другую половину?’— спросили его. ‘На несколько дней’,— отвечал он,— и тогда решились вступить в переговоры. Гарибальди не хотел и слышать об этом и решился продолжать войну в провинциях. Собрав своих солдат на площади св. Петра, он сказал им: ‘Товарищи, вот что ожидает вас: жар и жажда днем, холод ночью, ни жалованья, ни покоя, ни убежища, но в замен того — нищета, тревоги, беспрестанные переходы, сражения на каждом шагу. Кто любит Италию — за мной!’ Пять тысяч человек последовало за ним.
2-го июля выступил он из Рима, Анита, несмотря на то, что была на шестом месяце беременности, решилась разделить судьбу мужа. Преследуемый тремя французскими отрядами, угрожаемый на юге неаполитанцами, в Тоскане и легатствах австрийцами, он умел пройти между ними, разделив свою колонну на маленькие отряды.
Наконец, стесняемый на всяком шагу более и более, он достиг республики Сан-Марино. Президент позволил запастись съестными припасами, но не дал разрешения пройти через республику. Между тем, генерал Горцковский, прибыв из Болоньи, успел окружить небольшой отряд Гарибальди… Переговоры между президентом и австрийским генералом кончились следующими условиями: Горцковский предложил волонтерам Гарибальди положить оружие, а самому предводителю их взять австрийский паспорт и удалиться в Америку.
Когда эти условия были принесены Гарибальди, маленькая армия спала на площади Сан-Марино и в соседних улицах. Те, которые не спали, объявили генералу, что не согласны на эти условия и готовы открыть дорогу с оружием в руках.
Чтобы беспрепятственно исполнить свое отступление, Гарибальди решился воспользоваться последними минутами ночи. Грустные думы отразились на его лице, когда он взглянул на спящих друзей, но долг генерала заглушил в нем чувство человека, и он приказал желающим следовать за ним — приготовиться немедленно к отступлению. Двести человек согласились идти за ним,— ‘новые страдания ожидают нас,— сказал вождь,— изгнание или смерть, но не сделка с неприятелем’. Идем!.. Идем! — повторили волонтеры,— и Гарибальди, бросив прощальный взгляд на покинутых товарищей, быстро удалился. Можно ли обвинять его? Отряд его получил разрешение от присяги на границе Сан-Марино, излишняя медленность могла погубить всех, да и вряд ли многие согласились бы следовать за ним, они, утомленные прошлыми опасностями и лишениями, слышали приготовление к походу, но не хотели подвергаться дальнейшим опасностям, довольные принятой капитуляцией.
В ночь с 1-го на 2-е августа Гарибальди достиг берега, тринадцать рыбачьих лодок приняли его отряд. Венеция была уже в виду, но австрийский бриг ‘Орест’ перерезал дорогу… из тринадцати — пять барок достигли Мезолы. Гарибальди понял, что единственное спасение в бегстве. Только одни из товарищей, который помогал нести Аниту, но оставил его. Беглецы направились к Равене. Три дня продолжались страдания Аниты, наконец она потеряла сознание. К счастью, недалеко была одна бедная хижина, в нее перенесли умирающую. Гарибальди преклонился у смертного ложа жены и с трепетом сердца подстерегал всякое движение кончавшейся жизни. Несколько минут спустя один крестьянин принес известие, что австрийцы приближаются.
Гарибальди взял жену на руки и понес ее, пока достало сил. Истощенный, оп готов был упасть под драгоценной пошей, как вдруг встретилась им деревенская повозка, едва дышавшую мученицу положили в нее и довезли до фермы маркиза Гвичиоли (Guiccioli). На другой день Анита скончалась.
Над этим прахом Гарибальди поклялся быть непримиримым врагом Австрии и сдержал свое слово.
Похоронив жену в уголке равнины под тенью деревьев, оп отправился переодетый в Равену. Тысячи опасностей угрожали ему: его голова снова была отдана на откуп, Горцковский под страхом смерти запретил давать ему пищу и приют,— и несмотря на все это, народная любовь охранила его от руки предателя и шпиона, дав ему возможность достигнуть Пьемонта.
Последняя надежда Италии с падением Венеции исчезла. Гарибальди не видел более спасения на родном берегу. За ним лежала пустыня, изрытая копытами австрийской конницы и покрытая развалинами городов, его преследовали воспоминания о друзьях, потерянных на поле битвы или погибших от руки палача, за ним был гроб его жены и похороны римской республики, убитой республикой французской. Гарибальди решился опять оставить отечество и удалиться в Америку.
Он поселился к Нью-Йорке и занялся здесь фабричным производством, мирная деятельность купца скоро наскучила ему, и он поступил капитаном купеческого корабля к одному богатому американцу. Эта деятельность дала ему возможность объехать полсвета, он был в Калифорнии, Китае, Перу и опять принял начальство над войсками в Монтевидео. Но эта новая война скоро прекратилась, благодаря посредничеству Франции. Тогда Гарибальди возвратился в Ниццу и затем переехал вместе с сыновьями на остров Капреру, где занялся сельскими работами.
В этом положении застал его 1859 год. Борьба за свободу снова взволновала Италию, снова дети ее собрались под трехцветное знамя Сардинии. Теперь призванный сыном Карла-Альберта к оружию и уполномоченный властью вождя альпийских стрелков, Гарибальди внес партизанскую войну в савойские горы. Первый выстрел и первая победа над австрийцами принадлежали ему. Действуя во фланг неприятельской армии и нанося ей одно поражение за другим, он отвлекал огромные силы от центрального войска. События этой войны еще так свежи в нашей памяти, что мы считаем лишним говорить о них подробно. Кто не знает этого лихорадочного нетерпения, с каким ожидала вся Европа известий о подвигах Гарибальди, кого не изумляли его смелые переходы и нечаянные нападения на врага? Кому неизвестно блистательное варезское дело, где он с пятью тысячами волонтеров разбил тринадцатитысячный корпус Урбана? Наконец, после взятия Комо и Лавено, кто не был уверен, что с именем Гарибальди неразлучна победа, что одно присутствие его ручалось за успех предприятия, как бы оно ни было сомнительно. Но виллафранкское перемирие остановило меч Гарибальди.
Затем для Гарибальди наступило новое бездействие. Положив меч, он снова удалился под тихую кровлю своей фермы, и едва Сицилия обнаружила первые симптомы восстания, как он явился на берегу ее. Его знамя — народное знамя, соединило разбросанные силы острова. Ни происки неаполитанского правительства, ни варварские прокламации, ни ложные обещания, ни подкупы, ни вандальская жестокость с жителями Палермо не ослабили не энергии, ни мужества Гарибальди. В пятнадцать дней он довел королевские войска до безвыходного положения, заставил трепетать неаполитанский двор и сделался представителем судьбы двухмиллионного населения.
Последняя высадка Гарибальди сначала изумила Европу. В ней видели какое-то безумное предприятие человека, который рисковал погубить свою славу, жизнь и, может быть, парализовать весь ход сицилийского дела. В самом деле, с горстью людей, без оружия и средств, он выходит на берег, в виду многочисленного войска, укреплений и строго организованной полиции. Отрезанный от континента морем, без флота и верной помощи, на что он мог рассчитывать в случае неудачи или ошибки? Но здесь-то и показал Гарибальди, что его дарования достает не для одной войны, но и для глубоких политических соображений. Только теперь мы увидели, что это один из самых замечательных государственных умов нашего времени, что от его дальновидного взгляда не скрываются самые неуловимые результаты народных реформ. Что он понимает современные потребности и инстинкты Италии — в этом нет никакого сомнения, сицилийский же поход его, так разумно обдуманный, как его не обдумали бы в лучшем дипломатическом кабинете, убеждает нас в том, что Гарибальди не только гениальный кондотьери, но и политик, что он знает настоящее положение не одного итальянского общества, но всей Европы. Во всех его распоряжениях, переговорах и планах виден хороший дипломат и превосходный администратор. Руководила ли им ловкая и находчивая мысль Кавура5, или Гарибальди руководил Кавуром — это пока остается тайной, по крайней мере, во всех действиях диктатора Сицилии проглядывает и самостоятельный ум и единственная, только ему одному свойственная энергия.
Что касается политической веры Гарибальди, он не изменил ей с тех пор, как защищал ее под стенами Рима. Эта вера никогда не имела того исключительного и узкого Характера, какой, обыкновенно, навязывают таким деятелям, как Гарибальди. Для него нет ни республиканских, ни конституционных стремлений, он слишком высоко развит, чтобы привязываться к той или другой форме правления, чтобы предпочитать Виктора-Эммануила6 папе или папу неаполитанскому Бурбону, думаем, что все эти альфы в народной жизни — для него омеги. Притом, политические убеждения в такой стране, как Италия, не могут быть убеждениями строго выработанными и определенными, до них вырастают только нации свободные, воспитанные в школе долговременных и мощных социальных реформ, для них нужны известные условия политического существования. В ином положении находилась Италия в последние шестьдесят лет. Все ее усилия сосредоточены были на том, чтобы избавиться от того гнетущего ига, которое заперло все поры ее нравственного дыхания. Такие народы, к несчастью, живут отрицательной жизнью. Их надежда — прежде всего в свободе, их вера — в лучшем будущем, откуда бы оно ни пришло и как бы ни устроилось. Эта неопределенность принципов и шаткость тенденций отразилась на всех политических вождях современной Италии. ‘Когда дело идет о спасении страны,— заметил Макиавелли7,— тогда не спорят о средствах’. К этому совету в последнем результате применяется политика каждого гениального итальянца.
Наконец, что особенно отличает Гарибальди между современными характерами,— это одно из самых редких качеств нашей бездушной эпохи. Выше всех систем, направлений и верований для него стоит имя человека. Сын рыбака сохранил это достоинство на всех поприщах жизни. Соединяя с классической простотой высокое нравственное чувство, он всегда оставался верен своим первоначальным правилам, его не увлекла ни громкая популярность, ни народная лесть, его не изменили ни счастье, ни страдания. В его поступках, манерах и словах нет ни малейшей аффектации, в которой обвиняют его соотечественников. Он так же просто возвращается к своему плугу, как идет на поле битвы, он так же откровенно говорит с королем, как с простым волонтером. ‘Я видел Гарибальди,— пишет очевидец,— в первый раз в Лондоне, когда он сходил с корабля на свободную землю Англии. О приезде его город знал заранее, и народ волнами притекал к той набережной, где должен был остановиться знаменитый путешественник. Тысячи любопытных глаз были устремлены на эту классическую фигуру, и каждый хотел изучить ее до последней тонкости. Воображение мое, подготовленное рассказами о делах Гарибальди, общим вниманием к его судьбе и, наконец, самим приемом — составило о нем какое-то чудесное понятие. И как удивила меня простота его костюма, мягкость взгляда, умного а глубокого, но до того симпатичного, что, кажется, этот взгляд никогда не видел ни трупов, ни крови, ни бурь. В строгих и несколько резких чертах лица его выражалась вместе с энергией какая-то юношеская прелесть, в его походке, поклонах и обращении заметна была наивность гениального человека. Он шел между рядами народа, среди гула приветствий так спокойно, как будто все эти люди были давнишние друзья его и он находился дома. Потом я видел Гарибальди на митингах, в клубах, в больших обществах и всегда находил его до того искренним в обхождении, что, говоря с ним, забывалось различие возраста, положения и авторитета. Вообще он — молчалив и задумчив, но если предмет вызывает его на размышление и разговор, речь его увлекательная и страстная. По-видимому, нет предмета, которого бы он не знал. Тихий голос его, одушевляясь, переходит в звонкое альто, и глаза загораются огнем сильной сосредоточенной мысли’… Вот — человек, которому история готовит такую славную страницу в судьбах Италии и нашего века.
Григорий Евлампиевич Благосветлов (1824—1880) родился в семье полкового священника в г. Ставрополе-Кавказском. Образование получал сначала в духовном училище, затем в саратовской духовной семинарии.
Летом 1844 г. из Саратова он пешком отправился в Петербург, намереваясь поступить в университет, но опоздал. Поступил в Медико-хирургическую академию, а в 1846 г. перешел на юридический факультет Петербургского университета. Окончив университет со степенью кандидата прав, Благосветлов в течение ряда лет преподавал русский язык и словесность в военных учебных заведениях, затем в Мариинском институте благородных девиц. Но преподавательская карьера, как и духовная, не состоялась. Образ мыслей и занятий молодого учителя не соответствовал полицейским идеалам. Сам Николай I распорядился: ‘Учителя Мариинского института Благосветлова уволить от занимаемой должности и впредь на службу по ученой части не определять’. Вскоре он едет за границу (1857 г.), в Лондоне знакомится с Герценом и становится учителем его дочерей. В 1860 г. возвращается в Петербург и активно включается в революционную работу — как легальную, так и подпольную. (В 1862 г. он входил в состав ЦК ‘Земли и воли’),
В июне 1860 г. издатель ‘Русского слова’ Г. А. Кушелев-Безбородко приглашает Благосветлова заведовать редакцией, а ровно через два года передает ему право издания журнала. Благосветлов обнаруживает не только издательскую хватку, но и заметное дарование публициста. Достаточно посмотреть, каков диапазон тем, к которым обращался в своих работах Благосветлов, судя хотя бы по включенным в данный сборник статьям: здесь обстоятельный разговор о деяниях ‘мирного’ Роберта Оуэна и воителя Джузеппе Гарибальди, вопросы, связанные с распространением грамотности среди народа, проблемы отношений между правительством и народом, исторические пути развития России… Что касается интеллектуального уровня этих статей, то можно из них выбрать немало примеров, свидетельствующих о точном и ясном понимании автором существа важнейших вопросов не только современности…
В 1866 г., после закрытия ‘Русского слова’, Благосветлов принимается за издание нового журнала — ‘Дело’, привлекает к сотрудничеству в нем писателей-демократов, в частности Н. В. Шелгунова, который опубликовал в ‘Деле’ множество статей.
В 1870-е годы Благосветлов выступает в печати главным образом с библиографическими и полемическими статьями, литературная деятельность его в эти годы не столь значительна, как в предшествующее десятилетие, по суть ее оставалась прежней: это была деятельность просветителя-демократа, активного участника освободительной борьбы в России.
Впервые опубликовано в журнале ‘Русское слово’ — 1860, No 8.
1 Меттерних Клеменс (1773—1859) — министр иностранных дел Австрии (1809—1821), канцлер (1821—1848). Организовал систему полицейских репрессий и разжигания национальной вражды в Австрийской империи.
2 Матцини (Mazzini) Джузеппе (1805—1872) — один из лидеров национально-освободительвого движения (Рисорджименто) итальянского народа против иноземного господства, за объединение Италии. Основатель подпольной революционной организации ‘Молодая Италия’ (1831—1834 и 1840—1848). Принимая активное участие в революции 1848—1849 гг., возглавлял правительство Римской республики в 1849 г.
3 Карл Альберт (1798—1849), король Сардинского королевства с 1831 г. 4 марта 1848 г. ввел конституцию (так называемый Альбертинский статут), чем заслужил славу ‘либерального’ короля. После поражения в австро-итальянской войне бежал из страны.
4 Фердинанд II (1810—1859) — король неаполитанский, с 1830 г.— король обеих Сицилий. Прозван Бомбой — за бомбардировку в 1843 г. восставших городов Сицилии.
5 Кавур Камилле Бенсо (1810—1861) — лидер умеренно-либерального крыла итальянского Рисорджименто. После объединения Италии в 1861 г. возглавил новое правительство.
6 Виктор Эммануил II (1820—1878) — с 1849 г. король Сардинии. В период Рисорджименто поддерживал партию Кавура и боролся с республиканцами, но в то же время стремился использовать победы Гарибальди в династических целях. В 1861 г. стал королем Италии под именем Виктора Эммануила II.
7 Макиавелли Никколо (1469—1527) — итальянский политический мыслитель, писатель. Основное сочинение — трактат ‘Государь’.