Гаргантюа и Пантагрюэль, Рабле Франсуа, Год: 1533

Гаргантюа и Пантагрюэль
Время на прочтение: 639 минут(ы)
Скачать в PDF

ФРАНСУА РАБЛЭ

ГАРГАНТЮА и ПАНТАГРЮЭЛЬ

ВЪ ПЯТИ КНИГАХЪ

СЪ ФРАНЦУЗСКАГО ТЕКСТА XVI ВКА

ПЕРВЫЙ РУССКІЙ ПЕРЕВОДЪ
А. Н. ЭНГЕЛЬГАРДТЪ

СЪ ИЛЛЮСТРАЦІЯМИ ДОРЭ

Изданіе редакціи ‘Новаго Журнала Иностранной Литературы’

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
1901

О ПЕРЕВОД РАБЛЭ.

Переводъ произведеній Раблэ представляетъ значительныя трудности, и лучшимъ доказательствомъ этого служитъ то, что, несмотря на ретивость русскихъ переводчиковъ, эти произведенія до сихъ поръ не были переведены.
Трудно переводитъ Раблэ, во-первыхъ, вслдствіе устарвшаго въ сильной степени языка, во-вторыхъ, вслдствіе оригинальности рчи, прихотливости оборотовъ и образности слога. Есть, напримръ, главы, сплошь состоящія изъ французскихъ поговорокъ, для которыхъ пришлось подбирать соотвтствующія русскія.
Всякій компетентный человкъ пойметъ, какая это, во всякомъ случа, копотливая работа.
Мало того: въ сочиненіяхъ Раблэ разсяно пропасть намековъ, историческихъ и иныхъ, часто на такія событія, память о которыхъ затерялась, и раскапывать ихъ значеніе, догадаться объ ихъ смысл — трудъ головоломный.
Наконецъ, не послднею трудностью является простота, чтобы не сказать грубость, воззрній тою вка, когда жилъ Раблэ, и благодаря этому онъ не стсняясь называетъ своими именами такія вещи, о которыхъ мы совсмъ умалчиваемъ, и находитъ комическими и достойными служитъ предметомъ шутливыхъ выходокъ такія, явленія человческой жизни и организма, которыя намъ не кажутся больше забавными и говоритъ о которыхъ мы считаемъ просто неприличнымъ. Сгладитъ эти неприличныя, по нашимъ воззрніямъ, выходки — для переводчика обязательно, вполн вычеркнуть — врядъ ли возможно, ибо отъ характеризуютъ свое время, переводитъ же ихъ, во всякомъ случа, крайне непріятно.
По всмъ этимъ причинамъ на исполненіе этого перваго русскаго перевода эпопеи Раблэ потребовалось боле-трехъ лтъ.

БІОГРАФИЧЕСКІЯ СВДНІЯ О РАБЛЭ.

Хотя о жизни Раблэ собрано довольно много свдній, но большая часть ихъ не считается вполн достоврными. Одно несомннно: а именно, что Франсуа Раблэ родился въ Шинон, въ Турени, ибо онъ самъ подписывается Rabelaesus Chinonensis. Но біографы его расходятся въ показаніяхъ о дат его рожденія. Одни считаютъ, что онъ родился въ 1483 г., другіе — въ 1495 г., наконецъ, третьи указываютъ на 1490 г., ссылаясь на то, что эта дата показана историкомъ де-Ту (de Thou).
Вообще жизнь Раблэ представляетъ много неясностей, легендъ и загадокъ. Но одно также несомннно, что эта жизнь совсмъ не подходитъ къ иде, которую могъ бы породить его романъ. Хотя она изобилуетъ довольно романическими приключеніями, но по существу очень серіозна и почти сплошь наполнена неустаннымъ трудомъ.
Но традиція и легенда не могли удовлетвориться такой солидной и трудовой жизнью автора ‘Гаргантюа’ и ‘Пантагрюэля’, Они пустили въ обращеніе разсказы о разныхъ шутовскихъ и неприличныхъ выходкахъ, которыя будто, бы позволялъ себ Раблэ. Он представляютъ его пьянствующимъ публично и подающимъ примръ разгула на деревенскихъ праздникахъ. Он разсказываютъ, что онъ прибавлялъ въ вину монаховъ снадобья, отъ которыхъ т становились безсильными или, наоборотъ, слишкомъ возбужденными. Он обвиняли его въ томъ, что однажды онъ занялъ мсто на пьедестал статуи св. Франциска, выставленной для поклоненія прихожанъ, и позволилъ себ всякаго рода неприличныя тлодвиженія. Короче сказать, он приписываютъ ему самому т дйствія, какія онъ приписывалъ героямъ своихъ романовъ. Общественное мнніе не уметъ отличать человка отъ сочинителя и смшиваетъ ихъ. Оно часто ошибается въ этомъ отношеніи, потому что воображеніе и поведеніе — дв вещи разныя. И все указываетъ на то, что оно ошибалось, когда врило анекдотамъ, сочиненнымъ о монастырской жизни Раблэ.
Мнніе, что отецъ Раблэ былъ трактирщикомъ, тоже не представляется вполн достоврнымъ. Что касается того, какъ и гд учился Раблэ, то полагаютъ, что первоначальное образованіе онъ получилъ въ школ, основанной бенедиктинскими монахами при аббатств Сёлье (Seuill), а по достиженіи двадцатилтняго возраста постригся, по желанію родителей, въ монахи. Несомннно пребываніе его въ монастыр Фонтенуа-ле-Контъ, въ нижнемъ Пуату, гд онъ, какъ предполагаютъ, прошелъ вс степени монашеской іерархіи и въ 1519 г. или 1520 г. рукоположенъ былъ іеромонахомъ. Въ 1519 г. достоврный документъ свидтельствуетъ о присутствіи Раблэ въ этомъ монастыр, равно какъ и о томъ, что онъ принадлежалъ къ числу его нотаблей.
Въ 1524 г. папа Климентъ VII разршилъ ему поступить въ монахи бенедиктинскаго ордена по причинамъ, которыя изложены ниже. Въ XVI вк въ монахи шли не только по призванію, но и вслдствіе чисто случайныхъ обстоятельствъ: младшіе сыновья многочисленныхъ семей (Раблэ, по преданію, былъ младшимъ изъ нсколькихъ братьевъ), люди, отмченные тлесными недостатками, т, которые желали уклониться отъ физическаго труда,— роковымъ образомъ обречены были на монашество. Монахомъ Раблэ сталъ по желанію родителей, а бенедиктинцемъ вслдствіе преслдованій, которымъ онъ подвергался въ монастыр Фонтенуа-ле-Контъ за свою страсть къ наукамъ вообще и къ изученію греческаго языка въ особенности. Въ этомъ монастыр образовалась горсть ученыхъ, не лишенныхъ значенія, если судить по связямъ, которыя они составили. Къ числу ихъ принадлежалъ Пьеръ Ами или Лами, Раблэ и еще одинъ монахъ, французское имя котораго неизвстно. Они со страстью изучали латинскія и греческія древности. Раблэ горлъ страстью къ знанію. Онъ не только изучалъ древніе языки, и въ особенности греческій, но также и астрономію, юриспруденцію и вообще пріобрлъ т энциклопедическія знанія, на какія претендовали ученые эпохи Возрожденія. Но это рвеніе къ наук испугало его собратьевъ. Греческій языкъ преимущественно считался опаснымъ и ведущимъ къ ереси. Эллинизмъ Пьера Лами и Раблэ сдлалъ ихъ подозрительными въ Фонтенуа-ле-Контъ. Въ ихъ кельяхъ произвели обыскъ, у нихъ найдены были греческія книги и сочиненія Эразма, тоже пользовавшіяся у монаховъ худой славой. Оба друга, бжали изъ монастыря, спасаясь отъ преслдованій, и только въ 1524 г., какъ выше сказано, папа Климентъ VII разршилъ Раблэ перейти въ бенедиктинскій орденъ, боле благопріятный дли науки и ученыхъ.
Но если Раблэ случайно сталъ монахомъ, зато медикомъ онъ сдлался по охот и по призванію. Въ реестрахъ медицинскаго факультета въ Монпелье сохранились офиціальныя и самыя достоврныя свднія объ имматрикуляціи Раблэ студентомъ 17-го сентября 1530 г.
Отъ пребыванія его въ Монпелье остались воспоминанія,— одни достоврныя, другія сомнительныя. Въ самый день прізда въ Монпелье Раблэ вошелъ въ большую медицинскую аудиторію. Тамъ защищался тезисъ о врачебныхъ свойствахъ лкарственныхъ растеній. Онъ прислушивается къ диссертаціямъ присутствующихъ. Он кажутся ему холодными, незначительными. Онъ показываетъ знаки нетерпнія. Деканъ замчаетъ это: онъ приглашаетъ его принять участіе въ диспут. Раблэ скромно извиняется въ томъ, что ршается высказать свое мнніе среди столькихъ знаменитыхъ докторовъ. Затмъ переходитъ къ спорнымъ вопросамъ и такъ краснорчиво, остроумно разбираетъ ихъ, что вся аудиторія рукоплещетъ и объявляетъ его достойнымъ быть докторомъ.
Боле достоврнымъ считается извстіе о томъ, что Раблэ принималъ участіе въ комическомъ представленіи, о которомъ у него самого сохранилось воспоминаніе въ ‘Пантагрюэл’ (кн. III, гл. XXXIV). Онъ игралъ со своими товарищами студентами ‘La morale comdie de celuy qui avait {Нравственная комедія человка, женившагося на нмой женщин.} espous une femme mute (muette)’, канва которой послужила Мольеру для ‘Mdecin, malgr lui’ {Врачъ поневол.}.
Въ ноябр 1531 года Раблэ поступилъ врачомъ въ Ліонскую больницу, о чемъ свидтельствуетъ запись о полученіи имъ жалованья за первые три мсяца службы. Врачеваніемъ больныхъ Раблэ занимался ревностно и со страстью. По его словамъ, онъ и романъ свой написалъ лишь для того, чтобы развлекать своихъ паціентовъ. Съ искреннимъ убжденіемъ, ссылаясь на авторитетъ Платона и Аверроэса, онъ утверждаетъ, что вс усилія врача относительно паціента ‘должны клониться къ тому, чтобы увеселять его, не оскорбляя Господа, и никоимъ образомъ его не огорчать’ {Раблэ былъ однимъ изъ первыхъ анатомовъ, которые публично демонстрировали на трупахъ. Въ сборник латинскихъ стиховъ Доде, напечатанномъ въ Ліон въ 1638 г., есть эпитафія одного повшеннаго, анатомированнаго, въ присутствіи многочисленной аудиторіи, Франсуа Раблэ, объяснявшимъ строеніе человческаго тла.}. Кардиналъ дю-Беллэ (du Bellay), бывшій сначала епископомъ въ Байонн, затмъ въ Париж, на котораго возложена была Францискомъ I дипломатическая миссія къ римской куріи, пригласилъ Раблэ въ качеств врача, и тотъ послдовалъ за нимъ въ Римъ. Легенда не могла пропустить пребываніе Раблэ въ Рим, не пріукрасивъ его на свой ладъ. Она придумала такія черты, какія могли подойти къ физіономіи автора ‘Гаргантюа’ и ‘Пантагрюэля’. Она заставляетъ его играть скоре роль шута, нежели врача, парижскаго епископа. Вотъ какія исторійки она сообщаетъ о немъ. Парижскій епископъ отправился, по обычаю, цловать ноги папы. Раблэ, состоявшій въ свит, держался въ сторон и сказалъ довольно громко, чтобы его разслышали, что такъ какъ его господина, который былъ важнымъ вельможей во Франціи, признаютъ достойнымъ поцловать только ноги его святйшества, то онъ, не будучи достойнымъ такой чести, проситъ поцловать задъ папы, съ тмъ только,— чтобы его вымыли. Легенда превратила въ анекдотъ нсколько строкъ изъ главы XLVIII четвертой книги ‘Пантагрюэля’.
Въ другой разъ, будто бы папа позволилъ ему просить у него какой-нибудь милости, и Раблэ сказалъ, что единственная, какой онъ добивается, это — чтобы его отлучить отъ церкви. Папа пожелалъ знать, почему онъ этого хочетъ.
— Св. отецъ,— отвчалъ Раблэ,— я французъ и уроженецъ-городка Шинона, гд очень пристрастны къ кострамъ и уже сожгли много добрыхъ людей и моихъ родственниковъ, если же ваше святйшество отлучите меня отъ церкви, я никогда не сгорю. А причина этому та, что по пути въ этотъ городъ мы прозжали съ господиномъ парижскимъ епископомъ черезъ Tarantaise, гд было очень холодно, и, дохавъ до избушки, гд жила одна бдная женщина, попросили ее развести огонь, предлагая ей какія угодно деньги. Чтобы зажечь дрова, она сожгла часть своего соломеннаго тюфяка, итакъ какъ дрова не загорлись, то принялась ругаться и говорить: ‘Врно папа собственной глоткой проклялъ эти дрова, что они не могутъ горть!’ И мы должны были хать дальше, не обогрвшись.
Раблэ прожилъ въ Рим первые три мсяца 1534 г., затмъ вернулся во Францію, но вскор опять ухалъ въ Римъ, гд пребывалъ съ іюля 1535 г. до марта 1536 г.
Въ 1539 г. Раблэ перешелъ на службу къ Гильому дю-Беллэ, старшему брату кардинала дю-Беллэ. Это одинъ изъ людей, игравшихъ значительную роль въ царствованіе Франциска I. Дятельный и искусный дипломатъ, онъ назначенъ былъ въ 1537 г. губернаторомъ Пьемонта и оказалъ важныя услуги, занесенныя въ исторію. Раблэ находился 18-го ноября 1539 г. въ Шамбери, а въ іюл и октябр 1540_г. въ Турин. Онъ переписывался оттуда съ Пелисье, епископомъ въ Нарбонн, а затмъ въ Монпелье, въ эту же эпоху бывшимъ французскимъ посломъ въ Венеціи. Во второмъ изъ этихъ писемъ толкуется о пріобртеніи еврейскихъ и сирійскихъ манускриптовъ и греческихъ книгъ для ‘библіотеки’ короля. Весьма вроятно, что въ продолженіе того времени, какъ Раблэ находился въ качеств врача при Гильом дю-Беллэ, онъ неоднократно здилъ во Францію. Онъ долженъ былъ назжать въ Ліонъ, чтобы слдить за печатаніемъ первыхъ двухъ книгъ своего романа, изданія котораго слдовали одно за другимъ.
Къ одному изъ пребываній его въ Ліон относится эпизодъ въ его жизни, о которомъ сообщаетъ одинъ новйшій біографъ Раблэ, основываясь на показаніяхъ двухъ тулузскихъ ученыхъ. Въ этомъ город у Раблэ родился сынъ, который жилъ два года. Въ Тулуз найдены свднія объ этомъ обстоятельств въ латинскихъ стихахъ, оставшихся въ рукописи современника Раблэ, ‘весьма ученаго и добродтельнаго’ профессора юриспруденція Буассонэ. Буассонэ посвятилъ нсколько латинскихъ стихотвореній ребенку, по имени Теодулъ Раблэ, умершему двухъ лтъ отъ роду, и подробности, которыя онъ даетъ, не оставляютъ сомннія насчетъ-того, кто былъ отцомъ этого ребенка. ‘Ліонъ его родина, а отецъ — Раблэ. Кто не знаетъ ни Ліона, ни Раблэ — не знаетъ двухъ великихъ вещей въ этомъ мір.’
До самой старости Раблэ велъ скитальческую жизнь и только въ 1550 г., когда ему было уже, около 67 лтъ, онъ получилъ приходъ въ Медон, принадлежавшемъ къ епархіи его покровителя — кардинала дю-Беллэ, гд и пребывалъ до смерти, точная дата которой такъ же неопредленна, какъ и дата его рожденія. Вообще же полагаютъ, что онъ умеръ въ 1553 г.
Скитальческая жизнь не помшала Раблэ написать, кром его знаменитыхъ романовъ ‘Гаргантюа’ и ‘Пантагрюэль’, очень много сочиненій по всмъ отраслямъ тогдашняго знанія. Время, когда жилъ Раблэ, было эпохой сильнаго умственнаго движенія, и Раблэ принималъ въ немъ самое дятельное участіе. Онъ былъ однимъ изъ передовыхъ людей своего вка и неустанно боролся за новыя идеи, разрушавшія средневковые устои. Его оружіемъ были иронія и насмшка. Само собой разумется, онъ подвергался преслдованіямъ, несмотря на милостивое отношеніе къ нему не только свтскихъ государей его времени — Франциска I и Генриха II, но и двоихъ папъ — Климента VII и Павла III. Во время вторичнаго пребыванія въ Рим Раблэ озаботился регуляризировать свое положеніе. Онъ послалъ пап Павлу III прошеніе по случаю своего отступничества (supplicatio pro apostasia). Онъ сознавался въ немъ, что уклонился отъ монастырской жизни и скитался по блу свту, и просилъ у первосвященника полнаго отпущенія грховъ, позволенія снова облечься въ рясу бенедиктинскаго монаха и вернуться въ монастырь этого ордена, какой его захочетъ принять, и практиковать везд, съ разршенія настоятеля, искусство медицины, въ которомъ онъ достигъ степени бакалавра, магистра и доктора, и практиковать его въ предлахъ, предписанныхъ каноническими законами духовнымъ лицамъ, т.-е. до примненія желза и огня включительно, ради одного человколюбія и безъ всякихъ корыстныхъ цлей. Въ этой просьб его поддерживали весьма вліятельные покровители, кардиналы Джинукки и Синонетта. Просьба была исполнена декретомъ папы Павла III отъ 17 января 1536 года, второго по восшествіи его на папскій престолъ. Этотъ декретъ составленъ въ самыхъ лестныхъ для Раблэ выраженіяхъ: ‘во вниманіе къ вашему рвенію къ религіи, наук и литератур, къ вашей честной жизни и добрымъ нравамъ, которые говорятъ за васъ… тронутые вашими мольбами, мы васъ прощаемъ и пр.’. Сорбонна, университетъ и парламентъ преслдовали сочиненія Раблэ, несмотря, какъ выше сказано, на покровительство Франциска I и Генриха II. Одно время даже Раблэ вынужденъ былъ спастись бгствомъ въ Метцъ, чтобы избгнуть опасности быть сожженнымъ на костр за свободомысліе.
Сочиненія Раблэ вызывали самые разнообразные комментаріи. Долгое время въ нихъ видли аллегорическую исторію XVI вка. ‘Гаргантюа’,— говорили,— это олицетвореніе Франциска I, а ‘Пантагрюэль’ — не кто иной, какъ Генрихъ II. Но, конечно, это ошибочный взглядъ. Раблэ — великій сатирикъ: онъ смется надъ всми, даже надъ читателями. Въ десятистишіи, предпосланномъ ‘Гаргантюа’, онъ говоритъ имъ:
‘Vray est р’ісу pen de perfection
Vous apprendrez, si non en cas de rire’ 1).
1) Правда, вы мало узнаете здсь совершеннаго, разв только посметесь.
Всякаго рода насмшки, накопившіяся въ теченіе вковъ надъ старымъ общественнымъ порядкомъ, собраны въ его твореніяхъ. Ничто отъ нёго не ускользнуло: откровенныя рзкости сказокъ, смлыя выходки фарса, монастырскія шуточки чередуются въ этой колоссальной сатир, значеніе которой становится вполн ясно, когда видишь, что Раблэ, основательно изучившій античный міръ и близко знакомый съ народными сказаніями среднихъ вковъ, соединилъ въ своемъ труд съ безподобной эрудиціей и остроуміемъ комическія, смлыя выходки всхъ временъ и всхъ странъ.
Такимъ образомъ, въ твореніяхъ Раблэ слдуетъ искать не намековъ, боле или мене замаскированныхъ, на образъ дйствія вышеупомянутыхъ французскихъ государей, но оживленную картину всхъ слоевъ общества, ихъ нравовъ, обычаевъ, ихъ говора. Его творенія представляютъ собою неоцненный историческій документъ, но это вовсе не сама исторія. Жанъ де-Ту въ ‘Исторіи своего времени’ нсколькими строчками очень врно характеризуетъ творенія Раблэ: ‘Онъ напечаталъ остроумное сочиненіе, въ которомъ подъ вымышленными именами выставилъ, какъ на театр, вс состоянія человческой жизни и французскаго королевства и отдалъ ихъ на посмяніе народа’.
И, въ самомъ дл, описаніе общества XVI вка, еще недостаточно изученнаго, представляетъ главный интересъ романа Раблэ. Этимъ въ особенности онъ привлекаетъ и занимаетъ, такъ какъ мы находимъ у него собранными,— частью намренно, частью безсознательно,— неоцненные матеріалы, подобныхъ которымъ не встртимъ нигд въ другомъ мст.
При этомъ, благодаря обширной и разносторонней эрудиціи Раблэ, его комическое произведеніе блещетъ возвышенными и серіозными идеями, возносящими его надъ вульгарной буфонадой.

О ЗНАЧЕНІИ РАБЛЭ БЪ ЛИТЕРАТУР

Раблэ, французскій писатель XVI вка, впервые переведенъ нами на русскій языкъ {Изъ пяти книгъ эпопеи Раблэ ‘Гаргантюа и Пантагрюэль’ 1-я книга трактуетъ о Гаргантюа, а 2-я, 3-я, 4-я и 6-я о Пантагрюэл.}, и это объясняется, между прочимъ, тмъ, что онъ писалъ на язык, который еще нельзя назвать французскимъ, и который даже для французовъ непонятенъ безъ комментаріевъ. Несмотря на это, Раблэ имлъ громадное вліяніе не только на французскую, но и на общеевропейскую литературу. Свифтъ, напримръ, несомннно вдохновился путешествіемъ Пантагрюэля для путешествія Гулливера!
Что касается французовъ, то они-выросли на Раблэ и, такъ сказать, плоть отъ его плоти и кость отъ его костей. Жанъ-Жакъ Руссо, Бальзакъ, Флоберъ, Беранже, не говоря обо всхъ, остальныхъ, насквозь проникнуты духомъ Раблэ.
Раблэ былъ ученйшій, гуманнйшій, и просвщеннйшій человкъ своего времени. Монахъ, врачъ и, подъ конецъ жизни, приходскій священникъ, онъ отличался самыми либеральными взглядами и едва-едва ушелъ отъ костра. Его спасло покровительство двухъ королей — Франциска I и Генриха II и двухъ панъ — Климента VII и Павла III.
При своемъ появленіи произведенія Раблэ сразу получили громадную извстность во Франціи, и эта извстность съ теченіемъ столтій не уменьшалась. Каждый образованный французъ знаетъ и цнитъ его, а литераторы французскіе, какъ уже замчено выше, пропитаны имъ насквозь. Въ комментаторахъ тоже не было недостатка и не безъ основанія: въ сочиненіяхъ Раблэ разсяно пропасть намековъ историческихъ и иныхъ, часто на такія событія, память о которыхъ затерялась, и чтобы разгадать ихъ значеніе, потрачено не мало учености и труда. Ниже мы отмчаемъ нкоторые изъ этихъ комментаріевъ, наиболе вроятные, такъ какъ вообще комментаторы въ своемъ усердіи не щадили стараній и стремились истолковать вс ршительно темныя и загадочныя мста у Раблэ, забывая, что произведенія Раблэ, во-первыхъ,— плодъ фантазіи, такъ сказать,— романъ, въ которомъ Раблэ, какъ и всякій романистъ, даетъ волю своему творчеству, безъ всякихъ намреній или предвзятыхъ идей, во-вторыхъ,— и это главное — у Раблэ были вскія причины такъ замаскировать намеки на историческія событія — если они у него были,— чтобы никто не добрался до ихъ смысла. Для него опасность ‘раздразнить гусей’ была не шуточная.
Эпоха, въ которую жилъ Раблэ, была эпохою великаго переворота въ умахъ и понятіяхъ людей. Раблэ былъ неутомимымъ поборникомъ новыхъ идей и прогресса. Его оружіемъ была иронія и насмшка. Онъ неустанно бичуетъ ими грубость, невжество и предразсудки своихъ современниковъ. Какъ всякая сатира, съ теченіемъ времени, она утратила свое значеніе въ мелочахъ и стала непонятна въ тхъ подробностяхъ, которыя касались исключительно пороковъ и слабостей даннаго времени, но то общечеловческое, что въ ней есть, то дурное, что присуще людямъ всхъ временъ и національностей и что нашло такого остроумнаго и дкаго сатирика, какъ Раблэ, то остается безсмертнымъ.
При этомъ надо сказать, что Раблэ — вполн оригинальный писатель. Онъ — творецъ и образецъ новйшей сатиры, основы которой онъ почерпнулъ въ народномъ дух и творчеств.
Что касается его языка, то это языкъ еще вполн свободный, не втиснутый въ опредленныя, тсныя рамки, какъ теперешній французскій. По конструкціи и гибкости онъ иметъ много общаго съ русскимъ, такъ что, за рдкими исключеніями, даетъ возможность для подстрочнаго почти перевода, безъ ущерба легкости слога. Трудность перевода обусловливается, главнымъ образомъ, громадной примсью провинціальныхъ, устарлыхъ, давно вышедшихъ изъ употребленія,— а, можетъ, никогда и не бывшихъ въ употребленіи,— словъ, которыя Раблэ, безъ всякаго стсненія, заимствуетъ направо и налво не только изъ діалектовъ различныхъ французскихъ провинцій, но и изъ иностранныхъ языковъ и нарчій. Онъ, какъ и Мольеръ, можетъ сказать: ‘Je prends mon bien o je le trouve.’ Вторую трудность составляетъ зачастую темный, запутанный,— и, по всей вроятности, намренно,— смыслъ повствованія Раблэ.
Наконецъ, третьей — и не маловажной — трудностью является неприличіе и грубость сравненій, картинъ, анекдотовъ, которыми Раблэ уснащаетъ свое произведеніе, и тутъ мы касаемся его больного мста. Грязь, которою онъ поливаетъ свою сатиру, отнимаетъ у нея полъ-цны. И въ этомъ отношеніи она имла самое вредное вліяніе на французскую литературу. Имя такого праотца, да еще такого авторитетнаго, французскіе писатели не стснялись подражать ему и, величая грязь солью — sel gaulois,— даже утрировали ее. Мало того: грязь у Раблэ наивна и хотя очень противна, но не вредна въ смысл ея вліянія на нравственность. Короче сказать: несмотря на все неприличіе Раблэ, его нельзя назвать писателемъ порнографическимъ. Не то съ его позднйшими послдователями: боле утонченная по форм, ихъ грязь вредне по содержанію и развращаетъ читателя.
Нельзя сказать, чтобы Раблэ не понималъ этого двойственнаго характера своей сатиры: Въ предисловіи къ третьей книг онъ сравниваетъ ее ‘съ двухцвтнымъ, полублымъ, получернымъ невольникомъ, котораго нкогда Птоломей привезъ изъ похода и вздумалъ показать египтянамъ на теаатр, надясь такой диковинкой возбудить ихъ любопытство и интересъ и усилить ихъ удивленіе и любовь къ его особ’. Но ему пришлось убдиться, что онъ не достигъ своей цли, и что ‘прекрасныя, возвышенныя и совершенныя вещи имъ доставляютъ больше радости и наслажденія, нежели противныя и некрасивыя’.
Нельзя сказать также, чтобы и среди французскихъ писателей не высказывалось порицанія Раблэ за эту двойственность его творенія. Между прочимъ, La-Bruy&egrave,re такъ характеризуетъ его: ‘C’est un monstrueux assemblage d’une morale fine et ingnieuse et d’une sa’e corruption: o il est mauvais il passe bien loin au del du pue, c’est le cbarme de la canaille, o il est bon, il va jusqu’ l’exquis et l’excellent, il peut tre le mets des plus dlicats..’
Другимъ темнымъ пятномъ въ произведеніяхъ Раблэ является проповдь пьянства, проповдь, не оставшаяся, конечно, безъ послдователей и нашедшая широкій откликъ и въ литератур и въ жизни.
‘Le vin а le pouvoir d’emplir l’me de toute vrit, tout savoir et philosophie…’ утверждаетъ онъ. И послднимъ словомъ его знаменитаго романа, оракуломъ божественной Бутылки является: ‘Пей’!
Современнымъ читателямъ, вполн просвщеннымъ насчетъ ужасовъ алкоголизма, нечего разъяснять вредъ отъ проповди пьянства и восхваленія зелена-вина.
Возвращаясь къ сатир Раблэ, повторимъ вышесказанное, а именно, что она коснулась всхъ явленій жизни и учрежденій его времени: властолюбіе духовенства, тщеславная ограниченность ученыхъ схоластиковъ, безсовстность государственныхъ людей, продажность судей, вздорная судейская и адвокатская болтовня, безсодержательность школьнаго преподаванія — все это осмивается имъ безпощадно. Въ глав XIII книги V, гд изображается якобы кошачье правосудіе, Раблэ говоритъ устами Кота-Мурлыки: ‘Наши законы все равно, что паутина: маленькія мушки и бабочки попадаются, большіе же и зловредные слпни и овода прорываютъ ее и улетаютъ.’
И дале то, что происходитъ въ суд, характеризуется такъ: ‘Здсь отвчаютъ категорически на то, чего не знаютъ, сознаются въ томъ, чего никогда не длали, увряютъ, что знаютъ то, чему никогда не учились.
И, въ конц концовъ, кошелекъ съ золотомъ является единственнымъ способомъ заслужить оправдательный приговоръ.
Раблэ не ограничивается одной критикой существующаго, но высказываетъ и свои общественные идеалы. Такъ онъ набрасываетъ программу воспитанія и образованія, которою, несомннно, вдохновился Жанъ-Жакъ Руссо, когда писалъ своего ‘Эмиля’, хотя, по свойству своего ума и темперамента, не могъ ея не исказить и не испортить. Программа же самого Раблэ такова, что подъ нею подписался бы любой современный педагогъ.
Жизнь Гаргантюа и Пантагрюэля не представляетъ собою цльнаго произведенія, написаннаго по строгому и выдержанному плану. Въ первыя дв книги Раблэ заноситъ излюбленныя въ т времена темы народныхъ сказокъ и, такъ называемыхъ, fabliaux, утрируя ихъ въ насмшку, и тутъ же попутно осмиваетъ и обличаетъ грубость нравовъ, невжество и безсмысленные взгляды поколнія, еще не вполн сошедшаго при немъ со сцены.
Старикъ Грангузье, представитель этой эпохи,— олицетвореніе ‘добраго, стараго времени’. Съ сыномъ его, Гаргантюа, наступаютъ боле просвщенныя времена, но только при Пантагрюэл, геро второй и послдующихъ книгъ, рельефне обозначается прогрессъ въ умахъ и взглядахъ, благодаря возрожденію классической древности и просвтительнымъ усиліямъ гуманистовъ. Здсь Раблэ рядомъ съ критикой существующаго высказываетъ и, желательные идеалы воспитанія и образованія юношества, равно какъ и свои — весьма замчательные и гуманные — взгляды на политику, управленіе государствомъ, международныя отношенія, колонизацію и up.
Первыя дв книги посвящены исторіи царственныхъ великановъ, Гаргантюа и Пантагрюэля, въ которыхъ комментаторы видятъ Франциска I и Генриха II, но въ третьей книг выступаетъ на сцену Панургъ, вокругъ котораго съ этихъ поръ сосредоточивается главный интересъ повствованія. Третья книга наполнена, почти исключительно, разными шутовскими выходками Панурга и его соображеніями насчетъ женитьбы, при чемъ Раблэ пользуется случаемъ осмять различныя средневковыя суеврія.
Въ четвертой и пятой книгахъ сатира Раблэ изощряется надъ деморализаціей католической церкви, юстиціи и администраціи, равно какъ и надъ общественными пороками, при чемъ Панургу опять отводится главная роль въ дйствіи. Очевидно, въ Панург Раблэ хотлъ олицетворить типъ современнаго ему героя толпы.
Въ четвертой же книг начинается фантастическое путешествіе Пантагрюэля съ Панургомъ и нсколькими другими лицами въ поискахъ оракула божественной Бутылки, и здсь Раблэ проявляетъ большую силу воображенія и юмора. Этимъ путешествіемъ наполнена и пятая книга, оканчивающаяся открытіемъ оракула Бутылки, преподающаго житейскую мудрость Панургу, выражающуюся въ одномъ слов: ‘Пей’,— мудрость, къ сожалнію, находившую во вс времена и у всхъ народовъ толпы поборниковъ и лишь въ самое послднее время потерявшую свой престижъ въ глазахъ просвщенныхъ людей…

А. Э.

О КОММЕНТАРІЯХЪ КЪ ЭПОПЕ РАБЛЭ.

Дйствующихъ лицъ въ сатирическомъ роман Раблэ комментаторы отождествляютъ со слдующими историческими личностями:
Грангузье — Людовикъ XII.
Гаргамелла — Анна Бретанская.
Гаргантюа — Францискъ I.
Бадебекъ — Клавдія Французская.
Пантагрюэль — Генрихъ II.
Панургъ — Кардиналъ де-Лорренъ, любимецъ Генриха II.
Братъ Жанъ — Кардиналъ Ліанъ дю-Беллэ.
‘Съ ранней молодости,— говоритъ одинъ изъ комментаторовъ въ предисловіи къ своему труду,— я любилъ Раблэ, хорошенько не понимая смысла его произведеній… Но вотъ однажды, внимательно перечитавъ исторію Франціи, въ особенности три царствованія, о которыхъ идетъ рчь у Раблэ, и сличивъ ихъ съ его повствованіемъ, я, къ удивленію или, врне сказать, къ удовольствію своему, увидлъ, что Грангузье, веселый балагуръ, великій бражникъ, славный человкъ, добрый мужъ и добрый отецъ, хозяинъ-скопидомъ,— это, конечно, добродушный, любившій выпить, славный человкъ, добрый мужъ и отецъ и скупой хозяинъ Людовикъ XII, что Гаргантюа, галантный человкъ, храбрецъ, добрый сынъ и отецъ, великанъ — это галантный, храбрый Францискъ I, добрый сынъ и отецъ, и, наконецъ, что любившій выпить, галантный, безстрашный, но, слабохарактерный и легковрный Пантагрюэль есть сколокъ съ галантнаго, безстрашнаго, но слабохарактернаго и легковрнаго Генриха II…
…Признавъ дйствующихъ лицъ, мн. не трудно уже было прослдить ихъ дйствія, которыя почти вс можно найти въ исторіи…’
То, что Гаргамелла произвела на свтъ Гаргантюа черезъ ухо, комментаторы считаютъ намекомъ, во-первыхъ, на то обстоятельство, что бракъ Людовика XII съ Анной Бретанской былъ не вполн законный, такъ какъ онъ развелся со своей первой женой Іоанной Французской, а, во-вторыхъ, на то, что Францискъ I не былъ сыномъ Людовика XII и Анны, а ихъ пасынкомъ. Громадные запасы всякаго рода, растраченные по случаю этого событія, равно какъ и поздне, считаются намекомъ на большія потребности и расходы по содержанію французскихъ королей и ихъ двора, а громадное количество матеріи, какое пошло на костюмъ юнаго Гаргантюа,— намекомъ на роскошь и расточительность французскихъ королей.
Война пастуховъ съ пирожниками (главы 25 и 26) изображаетъ италіанскіе походы Людовика XII (1500 г.) и Франциска I (1515 г.) для отвоеванія Милана. Людовикъ Сфорца (Пикрошоль, характеръ котораго очень подходитъ къ характеру историческаго Людовика Сфорца) захватилъ Миланъ, но былъ взятъ въ плнъ Людовикомъ XII и до самой смерти (1516 г.) содержался въ желзной клтк въ замк Лошъ, недалеко отъ Шинона. Его сынъ, Максимиліанъ Сфорца, снова завоевалъ Миланъ въ 1512 г., но былъ низложенъ Францискомъ I въ 1515 г. Медовые пирожки намекаютъ будто бы на италіанскія мучныя кушанья и макароны.
‘Старинная дружба’ между Грангузье и Пикрошолемъ, о которой упоминается въ 31 глав, обозначаетъ союзъ и прежнія дружескія отношенія между французскими королями и герцогами Миланскими: преимущественно между Карломъ VIII и Людовикомъ XII и Галеаццо и Людовикомъ Сфорца. Бгство Пикрошоля (глаза 48) точь-въ-точь совпадаетъ съ судьбой Максимиліана Сфорца. Посл взятія Милана онъ бжалъ, но попался въ плнъ, былъ отвезенъ въ Парижъ, гд и умеръ въ 1530 г.
Въ глав 51 Грангузье награждаетъ своихъ военачальниковъ точь-въ-точь такъ, какъ Людовикъ XII своихъ генераловъ посл завоеванія Милана, Понократъ (маршалъ Тривульче) получаетъ Ларошъ Клермо (Миланъ), Гимнастъ (Луи де-ла-Тремуйль) — Кудрэ, Эвдемонъ (Бриссакъ) — Монпансье и т. д. Для брата Жана Гаргантюа строитъ въ награду Телемское аббатство. Братъ Жанъ, какъ выше сказано, долженъ изображать кардинала Жана дю-Беллэ. Помимо своихъ достоинствъ, какъ воинъ и государственный человкъ, онъ былъ просвщенный эпикуреецъ, любилъ вино, женщинъ и втайн былъ женатъ. Телемское аббатство изображаетъ въ идеализированномъ вид великолпный замокъ Сенъ-Моръ-де-Фоссе, выстроенный кардиналомъ дю-Беллэ на берегахъ Марны, гд онъ часто задавалъ пиры Франциску I. Телемское орденское правило: ‘Поступай такъ, какъ теб угодно’,— было, дйствительно, девизомъ въ Сенъ-Мор.
Родословная Пантагрюэля насчитываетъ 59 великановъ,— число, соотвтствующее числу французскихъ королей отъ Фарамонда до Генриха II, такъ что комментаторы видятъ въ этомъ подтвержденіе догадки о тождеств Пантагрюэля съ Генрихомъ II.
Описаніе характера Панурга и его привычекъ (глаза 16 книги II) соотвтствуетъ тому, что исторія повствуетъ о кардинал де-Лоррен. Даже горбатый, орлиный носъ, а также разнообразные, предосудительные способы добывать деньги и ихъ проматывать, описываемые въ глав 17, равно какъ и склонность къ глумленію надъ всмъ на свт,— черты, присущія обоимъ.
Подъ островами Tohu Bohu {Сумятица, безпорядокъ.} подразумваютъ Лотарингію и три епархіи, въ которыхъ герцогъ де-Гизъ, генералиссимусъ Генриха II, опустошилъ вс втряныя мельницы и запасы, къ великому неудовольствію Карла V. Послдовавшее за этой катастрофой разстройство обозначаетъ дальнйшія невзгоды, причиненныя ему, которыя и побудили его три года спустя къ отреченію…
Касательно описанной въ глазахъ 18—20 морской бури одинъ изъ комментаторовъ говоритъ: ‘По всей вроятности, она должна изображать жестокое преслдованіе гугенотовъ, которое поднялось во Франціи при Генрих II. Оно началось въ 1548 г. своего рода инквизиціей, учрежденной надъ реформатами. Въ глав 18 гроза разражается вслдъ за встрчею съ патерами, отправляющимися на соборъ, раздается громъ и молнія, въ глав 20 сверкаетъ особенно страшная молнія, сопровождаемая громомъ, о которой братъ Жанъ говоритъ: ‘Я полагаю, что вс черти держатъ здсь свой капитулъ.’ Естественно предположить, что здсь рчь идетъ о ватиканскихъ и тому подобныхъ церковныхъ молніяхъ… Но другой комментаторъ несогласенъ съ этимъ толкованіемъ и находитъ боле вроятнымъ, что эта буря изображаетъ скоре грозное вторженіе Карла V въ Лотарингію и Фландрію въ 1552 г., когда онъ осадилъ Метцъ. Штурманъ — это коннетабль де-Монморанси, а братъ Жанъ, проявившій тоже большую дятельность и неустрашимость во время бури,— это кардиналъ дю-Беллэ, трусъ Панургь, который то богохульствуетъ, то ханжитъ,— представляетъ собою кардинала де-Лоррена.
Подъ островами Макреоновъ {Долголтніе.} слдуетъ разумть Англію и преимущественно англійскій островъ Герисей, въ которомъ находится одна гавань, одинъ городъ, одинъ замокъ и десять деревень, цлью же Раблэ является здсь, будто бы, желаніе превознести царствованіе Франциска I передъ царствованіемъ Генриха II. Доказательство же того, что подъ островами Макреоновъ подразумется Англія, видятъ въ томъ, что все, что здсь разсказываетъ о нихъ Раблэ, все это повствуетъ Плутархъ (на котораго Раблэ даже ссылается въ конц 27 главы) о Британскихъ островахъ:
Въ королевств Квинтъ-Эссенціи, по общему мннію комментаторовъ, Раблэ имлъ въ виду изобразить алхимиковъ, астрологовъ и эмпириковъ. При этомъ онъ осмиваетъ взглядъ Аристотеля на ‘Энтелехію’ (то-есть душу), а также многія другія пустыя и призрачныя науки, какъ, напримръ, схоластическія тонкости сорбонскаго богословія, которое онъ называлъ Матеотехникой.
Ковровая страна — страна лжи или, врне, ложныхъ представленій и служитъ критикой древнихъ и новйшихъ лживыхъ разсказовъ различныхъ путешественниковъ, всякихъ чудесныхъ розсказней и химеръ, равно какъ и чудовищъ и небылицъ, которыми полны средневковые романы, усердно еще читавшіеся въ эпоху Раблэ.
Фонарная страна изображаетъ міръ ученыхъ и просвщенныхъ людей, гд собирается духовный капитулъ (Тріентскій соборъ).

* * *

Изъ приведенныхъ выше примровъ читатели могутъ судить, какъ произвольны, чтобы не сказать фантастичны, толкованія комментаторовъ, и къ какимъ ухищреніямъ прибгаютъ они для разъясненія того, что часто не нуждается ни въ какихъ истолкованіяхъ. При этомъ усердіе ихъ заходитъ такъ далеко, что они находятъ нужнымъ толковать по-своему почти каждую строчку, каждую шутливую выходку писателя и этимъ скоре затемняютъ его, нежели разъясняютъ. Между тмъ, за исключеніемъ тхъ мстъ, гд Раблэ намренно теменъ, сатира его довольно прозрачна и не нуждается ни въ какихъ комментаріяхъ. Насмшки его надъ монахами и вообще католическимъ духовенствомъ — насмшки очень дкія, хотя и замаскированы, но очень ясны, и такую смлость обличенія можно объяснить только тмъ, что въ ту эпоху, когда жилъ Раблэ, ‘престолъ и алтарь’ еще не объединились, какъ это случилось поздне, и даже, наоборотъ, еще боролись вообще за преобладаніе, и въ частности Генрихъ II враждовалъ съ римской куріей, такъ что выходки Раблэ противъ послдней были ему по нраву и недаромъ онъ такъ усиленно покровительствовалъ ему и охранялъ его отъ преслдованія духовенства, которое неоднократно порывалось его сжечь на костр и непремнно сожгло бы безъ этого высокаго покровительства.
Какъ уже раньше сказано, комментаторы въ своемъ усердіи совершенно упускаютъ изъ виду, что произведеніе Раблэ есть прежде всего произведеніе поэтической фантазіи, а вовсе не тенденціозное, подстрочное, если можно такъ выразиться, обличеніе существующей дйствительности. Многіе французскіе критики называютъ Раблэ поэтомъ, а его сатирическій романъ — поэмой. Фердинандъ Брюнетьеръ проводитъ параллель между нимъ и Гомеромъ: первая и вторая книга произведенія Раблэ образуютъ своего рода ‘Иліаду’, гд такъ же, какъ и въ ‘Иліад’ Гомера, рчь идетъ только о генеалогіяхъ, сраженіяхъ и пирахъ, третья книга — центръ и узелъ всего сочиненія, гд герои отдыхаютъ посл побды, занята ради ихъ развлеченія нескончаемыми разсужденіями о радостяхъ и опасностяхъ брака, дв послднихъ книги, гд, какъ и въ ‘Одиссе’, тоже нтъ недостатка въ пирахъ, наполнены, вмсто сраженій, дорожными приключеніями, изслдованіями и открытіями.
‘Естественно,— говоритъ Брюнетьеръ,— что у современниковъ поэта явилась мысль объ аналогіи между этой ‘Иліадой’ и войнами начала царствованія Франциска I и между этой ‘Одиссеей’ и одиссеями Колумба, Васко де-Гама, Кортеца и Пизарро.’
Но отъ этой аналогіи до кропотливаго подкладыванія подъ каждое дйствіе героевъ романа Раблэ факта изъ современной ему дйствительной жизни, еще очень далеко. Комментаторы доходятъ въ своемъ усердіи до нелпаго. Такъ, напримръ, нумидійская кобыла, на которой Гаргантюа отправился въ Парижъ, должна, по мннію однихъ, изображать герцогиню д’Этампъ, любовницу Франциска I, а по мннію другихъ — Діану де-Пуатье, тогда какъ длинный хвостъ кобылы — гибельныя послдствія роскоши и расточительности, неизбжныхъ при содержаніи такой кобылы…
Такихъ фантастическихъ толкованій можно придумать цлые темы, но читать ихъ только утомительно и скучно, а для пониманія Раблэ нисколько не вразумительно. Сатира Раблэ гораздо шире тхъ рамокъ, въ какія ее хотятъ загнать комментаторы, и не зарывается въ мелочахъ, какія они ей навязываютъ.

А. Э.

КНИГА I

ГАРГАНТЮА

НЕОБЫЧАЙНО ДИКОВИННАЯ ЖИЗНЬ

великаго ГАРГАНТЮА, отца ПАНТАГРЮЭЛЯ,
которую нкогда сочинилъ Алькофрибасъ Назье1), хитроумный философъ и мудрецъ.

КНИГА БОГАТАЯ ПАНТАГРЮЭЛИЗМОМЪ2)

1) Анаграмма Франсуа Раблэ.
2) По словамъ Раблэ, это выраженіе означаетъ: ‘certeine gayet d’esprit conficte en mespris des choses fortuites’. См. прологъ 4-й книги.
AUX LECTEUES.
Amys lecteurs gui ce livre lisez,
Despouillez-vous de toute affectiou,
Et le lisans ne vous scandalisez:
Il ne contient mal ne infection.
Мray est qu’icy peu de perfection
Vous apprendrez, si non en cas de rire,
Aultre argument ne peut mon cueur elire,
Voyant le dueil gui vous mine et consomme:
Mieulx est de ris gue de larmes escripre,
Pource gue rire est le propre de l’homme.
Vivez joyeux!

КЪ ЧИТАТЕЛЯМЪ.

Друзья читатели, которые читаете эту книгу, откиньте всякое пристрастіе и, читая ее, не скандализируйтесь: въ ней нтъ ничего злого или заразительнаго. Правда, здсь вы узнаете мало совершеннаго, разв только посметесь, другого аргумента мое сердце не можетъ выбрать, видя печаль, которая васъ точитъ и изводитъ: лучше писать со смхомъ, чмъ со слезами, потому что человку свойственно смяться.
Живите весело!

ПРОЛОГЪ АВТОРА.

Именитйшіе бражники и вы, дражайшія жертвы Венеры (такъ какъ, вамъ, а не кому другому, посвящены мои писанія)! Алкивіадъ въ разговор Платона, озаглавленномъ ‘Пиръ’, восхваляя своего учителя Сократа, безспорно царя философовъ, говоритъ, между прочимъ, что онъ похожъ на Силеновъ. Силенами же назывались когда-то коробочки, въ род тхъ, что мы видимъ нын въ аптекахъ. Снаружи он расписаны веселыми и игривыми фигурами, какъ-то: гарпіями, сатирами, взнузданными гусенятами, рогатыми зайцами, осдланными утками, крылатыми козлами, оленями въ оглобляхъ и другими подобными картинками, нарочно безобразными, чтобы заставить добрыхъ людей смяться. Такимъ же былъ и Силенъ, наставникъ добраго Бахуса. Но внутри въ нихъ хранили лучшія лекарственныя снадобья: мяту, амбру, кардамонъ, мускусъ, драгоцнные каменья и другія цнныя вещи. Такимъ, говорятъ, былъ и Сократъ, потому что, глядя на его вншность и судя о немъ по наружному виду, вы бы не дали за него луковичной шелухи: такъ безобразенъ былъ онъ тломъ и смшонъ манерами, съ острымъ носомъ, бычачьимъ взглядомъ, безумнымъ лицомъ, простыми нравами, деревенской одеждой, бднаго состоянія, несчастливый въ женщинахъ, негодный ни къ какимъ должностямъ въ республик, вчно смющійся, вчно пьющій съ первымъ встрчнымъ, вчно трунящій, вчно скрывающій свое божественное знаніе. Но, раскрывъ эту коробочку, нашли бы внутри дивное и неоцненное лкарственное снадобье: разумъ сверхчеловческій, добродтель чудесную, непобдимое мужество, несравненную трезвость, непоколебимое довольство, совершенную увренность, невроятное пренебреженіе ко всему, изъ-за чего смертные столько бдствуютъ, бгаютъ, трудятся, плаваютъ по морямъ и сражаются.
Къ чему клонится, думаете вы, эта прелюдія и это вступленіе? Къ тому, чтобы вы, мои добрые послдователи и иные прочіе праздные безумцы, читая веселыя заглавія, какъ-то: Гаргантюа, Пантагрюэль, Фэспэнтъ {Лицо изъ народныхъ сказокъ — типъ пьяницы, Fessepinte въ буквальномъ перевод значитъ: Похлестывай штофъ.}, Достоинство клапана у штановъ, Горохъ на сал cum commento и проч.— не подумали бы слишкомъ поспшно, что въ нихъ только и рчи, что о насмшкахъ, шуткахъ и веселыхъ сказкахъ. Наружная вывска (т.-е. заглавіе) безъ дальнихъ справокъ служитъ обыкновенно предметомъ насмшекъ и потхи. Но не слдуетъ такъ легкомысленно судить о произведеніяхъ людей, такъ какъ сами же вы говорите, что платье не длаетъ монахомъ и что иной, облеченный въ монашескую рясу, въ душ далеко не монахъ, а другой, нарядившійся въ испанскій плащъ, по своему мужеству отнюдь не подходитъ къ Испаніи. Вотъ почему надо раскрыть книгу и тщательно взвсить то, что въ ней изложено. Тогда узнаете, что снадобье, заключенное въ ней, гораздо значительне, нежели общала коробка. Иными словами: предметы, о которыхъ здсь, толкуется, не такъ шутливы, какъ утверждало заглавіе.
И допустивъ даже, что въ буквальномъ смысл слова, вы найдете довольно забавныя вещи, совпадающія съ названіемъ, все же не слдуетъ увлекаться этимъ, какъ пніемъ сиренъ, но толковать въ высшемъ смысл то, что случайно вамъ покажется сказаннымъ наобумъ. Откупоривали вы когда бутылки? Caisgne! {Caisgne — собака, отъ италіанскаго слова cagnа. Комментаторы Раблэ видятъ въ этомъ звукоподражаніе, выражающее вибрацію стекла бутылки, когда ее откупориваютъ.} А не то, видали вы когда собаку, нашедшую мозговую кость? Это, какъ говоритъ Платонъ (кн. II De Rep.), самое философское въ мір животное. Если видали, то могли замтить, какъ набожно она ее сторожитъ, какъ тщательно охраняетъ, какъ ретиво держитъ въ зубахъ, какъ осторожно прокусываетъ, какъ любовно разгрызаетъ и какъ быстро высасываетъ. Что заставляетъ ее такъ поступать. Чего ждетъ она отъ своихъ стараній? Къ какому благу стремится? Ни къ чему иному, какъ добыть немного мозга. Правда, что это немного вкусне, чмъ много другого чего: потому что мозгъ — пища, превосходно обработанная природой, какъ говоритъ Галенъ (III Facult. nat. и XI De usu partium).
Слдуя примру собаки, вы должны быть умны: пронюхать, прочувствовать и оцнить эти прекрасныя книги высокаго значенія, которыя легко читаются и смлы по содержанію. Затмъ, путемъ любознательныхъ усилій и упорныхъ размышленій, разбить кость и высосать мозгъ, т. е. то, что я разумю подъ этими пиагорейскими символами, въ врной надежд стать разсудительне и добродтельне отъ этого чтенія: ибо въ немъ вы найдете еще другое удовольствіе и сокровеннйшее ученіе, которое откроетъ вамъ высокія таинства и страшныя мистеріи, какъ по части нашей религіи, такъ и политическаго состоянія и экономической жизни.
Неужели вы серіозно врите, что, когда Гомеръ писалъ Иліаду и Одиссею, онъ думалъ про аллегоріи, которыя у него вычитали Плутархъ, Гераклитъ, Понтихъ, Евстатъ, Корнутъ, а у этихъ послднихъ выкралъ Политіанъ? Если вы въ это врите, то между вашимъ мнніемъ и моимъ цлая пропасть: я удостовряю, что Гомеръ такъ же мало о нихъ думалъ, какъ Овидій въ своихъ Метаморфозахъ о таинствахъ Евангелія, хотя послднее и старался доказать братъ Любенъ {Томасъ Уоллисъ, англичанинъ-доминиканецъ, авторъ сочиненія: Metamorphosis Ovidiana moralite explanatа. Paris. 1609. in—4.}, настоящій сумасбродъ, разсчитывавшій встртить такихъ же полоумныхъ людей, какъ онъ самъ, по пословиц: ‘каково лукошко, такова ему и покрышка’.
Если же не врите, то почему бы вамъ не отнестись такъ же и къ моимъ забавнымъ и новымъ исторіямъ? Тмъ боле, что диктуя ихъ, я такъ же мало о томъ задумывался, какъ и вы, которые, чего добраго, такъ же пьете вино, какъ и я. Вдь для сочиненія этой знатной книги, я тратилъ только то время, что служило мн для поддержанія моего тла, то-есть: когда лъ и пилъ. Да вдь это какъ разъ настоящее время, чтобы писать о такихъ важныхъ матеріяхъ и глубокомысленныхъ наукахъ.
Такъ поступалъ и Гомеръ, образецъ всхъ философовъ, и Энній, отецъ латинскихъ поэтовъ.
Объ этомъ свидтельствуетъ Горацій, хотя какой-то невжа сказалъ, что отъ его стиховъ пахнетъ скоре виномъ, нежели масломъ {Масломъ для свтильника, при свт котораго пишутъ ночью. Пахнуть масломъ значитъ обнаруживать признаки усидчивой работы.}.
То же самое говоритъ о моихъ книгахъ одинъ шутъ, но плевать на него. Запахъ вина куда вкусне, веселе, привлекательне, небесне и прелестне, чмъ запахъ масла.
Я ставлю себ за честь, чтобы про меня говорили, что я прилежне былъ къ вину, чмъ къ маслу, какъ Демосенъ, когда про него говорили, что онъ прилежне къ маслу,— чмъ къ вину. Къ чести моей и слав служитъ, когда меня называютъ и прославляютъ шутникомъ и веселымъ малымъ, подъ этимъ именемъ я желанный гость въ доброй компаніи пантагрюэлистовъ. Демосена одинъ сварливый человкъ упрекалъ въ томъ, что его рчи пахнутъ, какъ тряпка грязнаго и неопрятнаго фабриканта оливковаго масла.
Я прошу: толкуйте вс мои дла и слова въ самую лучшую сторону, уважайте сыроподобный мозгъ, который преподноситъ вамъ вс эти пустяки, и, сколько можно, поддерживайте во мн веселость. Итакъ забавляйтесь, други, и весело читайте, что слдуетъ дальше, тлу и почкамъ во здравіе. Но слушайте, ослиныя морды,— черная немочь васъ возьми!— не забывайте пить за мое здоровье.

I.

О происхожденіи и древности рода Гаргантюа.

Я отсылаю васъ къ великой Пантагрюэльской хроник, чтобы познакомиться съ генеалогіей и древностью рода, изъ котораго произошелъ Гаргантюа. Въ ней вы подробне узнаете, какъ родились на свтъ великаны и какъ отъ нихъ по прямой линіи произошелъ Гаргантюа, отецъ Пантагрюэля. Не сердитесь, если въ настоящую минуту самъ я объ этомъ не говорю. Хотя дло таково, что чмъ пространне о немъ говорить, тмъ будетъ пріятне вашей милости: въ чемъ ссылаюсь на авторитетъ Платона in Philebo и Gordias, и Флакка {Горацій, Ars poetica.}, который говоритъ, что есть рчи — какъ настоящія, безъ сомннія — тмъ боле занимательныя, чмъ ихъ чаще повторяютъ.
Дай Богъ, чтобы всякій такъ хорошо зналъ свою генеалогію, отъ Ноева ковчега и по сіе время. Я думаю, что многіе теперь императорами, королями, герцогами, принцами и папами на земл, которые происходятъ отъ какихъ-нибудь бродягъ, что шлялись съ сумками за плечами и съ дубинками въ рукахъ. И наоборотъ: многіе нищіе, просящіе милостыню на паперти церквей, страдальцы и бдняки произошли отъ королевской и императорской крови и рода, принимая во вниманіе удивительный переходъ царствъ и имперій:
Отъ Ассирійцевъ къ Мидянамъ, отъ Мидянъ къ Персамъ, отъ Персовъ къ Македонянамъ, отъ Македонянъ къ Римлянамъ, отъ Римлянъ къ Грекамъ, отъ Грековъ къ Французамъ.
Да вотъ, скажу вамъ, я самъ, бесдующій съ вами, думаю, что произошелъ отъ какого-нибудь богатаго короля или принца былыхъ временъ. Потому что наврное вы не встрчали человка, которому бы такъ хотлось, какъ мн, быть королемъ и богатымъ, чтобы сть сладко, не работать, не знать заботы и обогатить своихъ друзей и всхъ добрыхъ и свдущихъ людей. Но я утшаюсь тмъ, что на томъ свт получу все это и даже больше, чмъ теперь смю желать. Такими мыслями, и даже лучшими, утшайте себя и вы въ несчастій и пейте на здоровье, если можете.
Но вернемся къ нашей исторіи. Я говорю, что по милости Божіей до насъ дошла древняя генеалогія Гаргантюа полне, чмъ всякая другая, за исключеніемъ генеалогіи Мессіи, о которой я не говорю, потому что это мн не пристало, да и черти (то-есть клеветники и ханжи) тому препятствуютъ. Эта генеалогія была найдена Жаномъ Одо на лугу, которымъ онъ владлъ около Арсо-Гало {Мстность въ Турени.}, ниже Оливы, по направленію къ Нарсэ. Тамъ онъ веллъ копать ровъ, и землекопы уткнулись заступами въ большую бронзовую гробницу, безмрно длинную: конца ей такъ и не нашли, потому что она заходила далеко за шлюзы рки Вьенны. Гробницу вскрыли въ одномъ мст, обозначенномъ стаканомъ, вокругъ котораго шла надпись этрускими буквами: ‘Hic bibitur’, и нашли девять бутылокъ, въ томъ порядк, какъ разставляютъ кегли въ аскони. Средняя изъ нихъ прикрывала толстую, жирную, большую, срую, хорошенькую, маленькую, заплснвшую книжечку, которая пахла такъ же сильно — но только не такъ пріятно — какъ розы.
А въ ней нашли вышеупомянутое генеалогическое древо, написанное канцелярскимъ почеркомъ, но не на бумаг, и не на пергамент, и не на воск, а на древесной кор, настолько, однако, обветшалой, что едва можно было разобрать буквы.
Азъ, недостойный, былъ призванъ и съ помощью очковъ, а также примнивъ искусство, преподаваемое Аристотелемъ, читать малозамтныя буквы, перевелъ ее, какъ сами увидите, если вы пантагрюэлисты, то-есть если вы станете читать про изумительныя дянія Пантагрюэля за стаканомъ добраго вина.
Въ конц книжечки находился маленькій трактатъ, озаглавленный: Предохранительныя бездлушки.
Крысы и тараканы или (какъ бы не соврать) другія зловредныя животныя изгрызли начало, остальное я привожу ниже, изъ уваженія къ древности.

II.

Предохранительныя бездлушки, найденныя въ одномъ древнемъ памятник.

Эта глава заключаетъ въ себ длиннйшее и загадочное стихотвореніе, смыслъ котораго невозможно передать переводомъ, а потому отсылаемъ любопытныхъ къ подлиннику.

III.

О томъ, какъ Гаргантюа одиннадцать мсяцевъ пребывалъ во чрев матери.

Грангузье былъ въ свое время beсельчакъ и не дуракъ выпить, и охотно лъ соленое. Поэтому у него всегда былъ добрый запахъ майнцкихъ и байонскихъ окороковъ, великое множество копченыхъ языковъ, изобиліе колбасъ, смотря по времени года, и солонины съ горчицей. Подкрпленіемъ служила икра, сосиски, которыя онъ, однако, выписывалъ не изъ Болоньи (потому что боялся ломбардскихъ li bouconi {Ядъ.}, но изъ Вигорра, Лонгоннэ, Брена и Руарга. Достигши зрлости, онъ женился на Гаргамель, дочери короля Парпальоновъ, красивой и здоровенной двк. Оба охотно цловались и обнимались до тхъ поръ, пока она не забеременла славнымъ сыномъ и носила она его одиннадцать мсяцевъ.
Такъ какъ столько и доле могутъ носить женщины, въ особенности когда это какой-нибудь шедевръ и особа, долженствующая въ свое время совершить великіе подвиги. Какъ говоритъ Гомеръ, ребенокъ, которымъ забеременла нимфа (отъ Нептуна), родился ровно годъ спустя, т. е. на двнадцатомъ мсяц. Такъ какъ (по словамъ Авлія Гелліуса, lib. III) такое долгое время приличествовало величію Нептуна, дабы ребенокъ усплъ развиться въ совершенств. По той же причин Юпитеръ продлилъ на 48 часовъ ночь, проведенную имъ съ Алкменой. Потому что въ боле короткое время онъ бы не могъ выковать Геркулеса, который очистилъ вселенную отъ чудовищъ и тирановъ.
Господа древніе пантагрюэлисты подтвердили то, что я говорю, и объявили не только возможнымъ, но и законнымъ ребенка, родившагося у женщины на одиннадцатомъ мсяц по смерти ея мужа.
Гиппократъ, lib. De Alimento.
Плиній, lib. VII, cap. V.
Плавтъ, In Cistellaria.
Маркусъ Барро въ сатир, озаглавленной: Завщаніе, и ссылавшійся въ этомъ случа на авторитетъ Аристотеля.
Ценсоринусъ, lib. De Die natali.
Аристот. lib. VII. cap. III и IV, De Natura animalimn.
Геллій, lib. Ill, cap. XVI.
Сервій, in Eel. IV, приводя этотъ стихъ Виргинія:
Matri longa decern…
И тысяча другихъ глупцовъ, число которыхъ еще умножилось законовдами. ff. De suis et legit. 1. intestato, fin.
И in Authent. de restitut. et ea quae parit in undecimo mense.
Многіе нацарапали это въ своихъ каверзныхъ законахъ: Галлъ, ff. De lib. et Posth. и 1. septimo ff. De Stat. homin. и нкоторые другіе, которыхъ пока не смю назвать.
Благодаря этимъ законамъ, женщины-вдовы могутъ гулять цлыхъ два мсяца по смерти своихъ мужей. Прошу покорно васъ, мои добрые товарищи, если встртите такихъ, что стоютъ вниманія, займитесь ими и приведите ихъ ко мн. Потому что если он забеременютъ на третьемъ мсяц, то ребенокъ ихъ будетъ наслдникомъ покойныхъ мужей. А разъ дло сдлано, смло пользуйтесь этимъ, и будь, что будетъ, потому что чрево уже съ плодомъ.
Вдь Юлія, дочь императора Октавіана только тогда отдавалась своимъ приспшникамъ, когда чувствовала себя беременной, подобно тому какъ судно принимаетъ кормчаго не прежде, какъ будетъ оконопачено и нагружено.
И если кто-нибудь упрекнетъ ихъ за то, что он допускаютъ сближеніе съ мужчиной во время беременности, между тмъ какъ животныя не подпускаютъ къ себ самцовъ въ такое время, он отвтятъ, что вдь то животныя, а он женщины и умютъ цнить прекрасныя и веселыя привилегіи вторичнаго зачатія, или какъ нкогда, по словамъ Макробія (lib. II Saturnal.), отвтила Популія: если діаволъ не хочетъ, чтобы женщины забеременли, то слдуетъ преградить вс пути къ тому.

IV.

О томъ, какъ Гаргамель, будучи беременной Гаргантюа, обълась потрохами.

Вотъ при какихъ обстоятельствахъ и какимъ образомъ забеременла Гаргамель. И если вы мн не поврите, это будетъ равносильно изверженію истины. Изверженіе же приключилось и съ Гаргамель посл обда въ третій день февраля мсяца отъ того, что она обълась потрохами. Потроха — это жирная требуха откормленныхъ воловъ. Ихъ откармливаютъ и въ хлвахъ и на такихъ лугахъ, что косятся два раза въ годъ. Такихъ откормленныхъ воловъ убили триста шестьдесятъ семь тысячъ четырнадцать штукъ, намреваясь посолить во вторникъ на масляниц, чтобы къ весн запасти вдоволь солонины и съ нея начинать каждый обдъ для возбужденія жажды.
Потроховъ, какъ можете себ представить, оказалось въ изобиліи, и они были такъ вкусны, что вс себ пальчики облизывали. Но черта съ два! Гд же было долго сберечь такую уйму потроховъ: они бы непремнно протухли, а это было бы неприлично. И вотъ ршено было сожрать ихъ безъ промедленія. Съ этою цлью пригласили всхъ гражданъ Сенэ, Сюилэ, Ла-Рошъ-Клермо, Вогодрэ, не обойдя и гражданъ Кудрэ, Монпансье, Ле-Ге-де-Ведъ и другихъ сосдей: вс они были здоровые пьяницы, веселые ребята и славные игроки въ кегли, такъ-то!
Добрякъ Грангузье былъ очень доволенъ и приказывалъ, чтобы ничего не жалли. Своей жен, однако, онъ совтовалъ поменьше сть, такъ какъ ей приходилось скоро родить, а требуха не легко переваривается.
— Ужъ, должно быть, большая охота приспла жевать нечистоты тому, кто стъ отъ нихъ мшки,— говорилъ онъ.
Несмотря на эти увщанія, она съла шестнадцать бочекъ, два ведра, и шесть горшковъ. То-то расперло ей кишки.
Посл обда вс отправились безпорядочной толпой въ рощу: и тамъ на густой мурав плясали подъ звуки веселыхъ свирлей и нжныхъ волынокъ, да такъ радостно, что небеснымъ развлеченіемъ было глядть на ихъ веселье.

V.

Пьяная бесда.

Потомъ принялись полдничать въ укромномъ мст. Бутылки заходили кругомъ, окорока забгали, стаканы запрыгали, кубки зазвенли.
— Раскупоривай! наливай! поворачивайся! взболтай!
— Налей мн вина, не разбавляя водой, вотъ такъ, другъ! Доливай стаканъ до самыхъ краевъ.
— Налей мн краснаго вина, да пусть оно бжитъ черезъ край.
— Наконецъ-то мы утолимъ жажду.
— Эхъ ты, подлая лихорадка, проваливай!
— Ей, ей, кума, я еще не вошелъ во вкусъ.
— Чего ты пріуныла, голубушка?
— Вотъ именно.
— Чертъ побери, давай пить. Я пью только въ свое время, какъ мулъ папы.
— Я пью только изъ требника {Бутылка въ форм требника, изобртенная монахами.}, какъ добрый монахъ.
— Что прежде родилось: жажда или пьянство?
— Жажда. Кто бы сталъ пить безъ жажды, когда люди были невинны?
— Пьянство. Потому что: privatio prsupponit habitum. Я вдь кутейникъ! Fcundi ca ces quem non fecere disertum?
— Нашъ братъ, невинный человкъ, часто пьетъ и безъ жажды.
— Я, гршный человкъ, не пью безъ жажды, которую чувствую или, по крайней мр, предчувствую, чтобъ предупредить ее, понимаете. Пью, чтобъ не пришлось мучиться отъ жажды.
— Я пью вчно. Для меня вчность — пьянство, а пьянство — вчность. Будемъ пть и пить. Затянемъ круговую.
— Затянемъ мотетъ.
— Гд моя лейка {Непереводимая игра словъ, основанная на созвучіи entonner — запвать и entonnoir — воронка, лейка.}? Это еще что? За меня по довренности другіе пьютъ!
— Вы смачиваете горло, чтобы въ немъ перестало першить? Или у васъ только и першитъ для того, чтобы его промочить?
— Я ничего не смыслю въ теоріи, а практика меня иногда выручаетъ.
— Наливай поскоре! Я промачиваю горло, потягиваю изъ рюмочки, и все изъ-за страха смерти.
— Пейте всегда, никогда не помрете.
— Если я не буду пить, то засохну и помру. Душа моя переселится къ лягушкамъ въ прудъ. Душа не можетъ жить въ засух {Св. Августинъ: Anima certe, quia spiritns est, in sicco habitare non potest.}.
— Виночерпіи, творцы новой формы, превратите меня, не пьющаго, въ пьющаго. Вчная поливка требуется для корявыхъ и сухихъ кишекъ.
— Тщетно пьетъ тотъ, кто не чувствуетъ удовольствія. Тому все вино переходитъ въ кровь, а пузырю ничего не достается.
— Я охотно обмою потроха теленка, котораго я сегодня утромъ потрошилъ. Я порядкомъ набилъ желудокъ.
— Если бы бумага на моихъ векселяхъ такъ же пропиталась виномъ, какъ я, то мои кредиторы получили бы обратно свое вино, если бы выжали ихъ.
— О сколько еще вина войдетъ въ меня, прежде чмъ сколько-нибудь изъ меня выйдетъ?
— Пить такими глоточками! Да это вредно для груди. Это называется пить флакончиками.
— Какая разница между бутылкой и флакономъ?
— Большая: бутылка закупоривается пробкой, а флаконъ завинчивается.
— Что за вздоръ! Отцы наши пивали хорошо и изъ горшковъ.
— Полно врать, будемъ пить.
— Вамъ нечего выпустить въ рку? Вотъ идетъ промывать потроха.
— Я пью точно губка.
— Я пью, какъ храмовникъ {Храмовникъ — рыцарь, иначе — тампліеръ.}.
— А я tanquam sponsus {Sponsus — женихъ, ponge — губка, выходитъ игра словъ на основаніи созвучія латинскаго слова съ французскимъ.}.
— А я sicut terra sine aqua.
— Синонимъ ветчины?
— Это — жеребенокъ {Poulain — жеребенокъ, фигуральное названіе доски, по которой спускаютъ бочки въ погребъ.}. По ‘жеребенку’ спускаютъ вино въ погребъ, а по ветчин его спускаютъ въ желудокъ.
— Эй, давай вина. Kespice personam, pone pro duo: bus non est in usu.
— Если бы я такъ же хорошо леталъ, какъ глотаю, я бы высоко поднялся въ воздух.
Ainsi se feist Jacques Cnenr riche.
Ainsi profitent hoys en friche.
Ainsi conquosta Bacchus l’Inde.
Ainsi Philosophie, Melinde 1).
1) Такъ разбогатлъ Жакъ Кёръ (богатый
финансистъ временъ Карла VII).
Такъ растетъ лсъ лучше на взрытой земл.
Такъ Бахусъ завоевалъ Индію.
А Мелиндъ — философію.
— Пойдетъ дождикъ — втеръ стихнетъ. Много будешь пить, лопнетъ брюхо.
— Ну, а если бы я пускалъ изъ себя вино, стали бы вы его пить?
— Вамъ предоставляю.
— Пажъ, давай, я заявляю о своемъ прав, потому что наступила моя очередь.
— Понюхай, другъ, есть ли еще что на дн?
— Я подаю на апелляцію, какъ жаждущій. Пажъ, занеси мою апелляцію въ протоколъ.
— Какіе подонки! Я пью до дна.
— Не спшите и подбирайте остатки.
— Вотъ еще потроха, требуха на закуску, отъ быка съ черной отмтиной.
— О, ради Бога, докончимъ его во славу хозяина.
— Пейте, или я васъ… Нтъ, нтъ, пейте, прошу васъ. Воробьи дятъ только тогда, когда ихъ похлопаешь подъ хвостикъ. Я пью только тогда, когда меня вжливо просятъ.
— Lagona edatera {Другъ, вина! (на нарчіи басковъ).}. Какъ бы мн пить ни хотлось, а это вино утолитъ мою жажду.
— Это вино справится съ жаждой.
— Это вино напоитъ всякаго.
— Пусть звонъ флаконовъ и бутылокъ скажетъ тому, кто потерялъ жажду: не ищи ее здсь. Мы ее залили виномъ!
— Великій Богъ создалъ , планеты, а мы облизываемъ блюда {Здсь непереводимая игра словъ: — Le grand Dien feit les pianettes, et nous faisons les plats nets.}.
— Возвщаю вамъ слово . Божіе: Sitio. Камень, именуемый {Горный ленъ.} не трудне залить, чмъ жажду сына моего отца. Аппетитъ приходитъ, когда дятъ, говорилъ Анжестъ-онъ-Мансъ, жажда проходитъ, когда пьютъ.
— Лкарство отъ жажды? Оно какъ разъ обратное лкарству отъ укушенія собаки, бгите за собакой, никогда она васъ не укуситъ, пейте прежде, чмъ пить захочется, и никогда жажда не будетъ васъ мучить.
— Ага! Ты уже заснулъ! Тебя надо будить.
— Вчный виночерпій, сохрани насъ отъ сна. У Аргуса было сто глазъ, чтобы видть, а виночерпію надобно сто рукъ, какъ Бріарею, чтобы неутомимо наливать вино.
— Промочимъ горло, скоро высохнетъ.
— Благо вина! наливай полнй! наливай, чортъ тебя возьми! наливай до краевъ, языкъ у меня пересохъ.
— Товарищъ, выпьемъ! за твое здоровье, товарищъ!
— Ну, ну, ну, выпилъ.
— О lacrуma Christi! Это вино — изъ Девиньера, это — славное красное вино.
— О, какое чудное блое вино! А вдь, ей-Богу, это мстное винцо.
— Да, да, но вкусное и забористое.
— Товарищъ, смле. На этой игр не разоримся, потому что я взялъ лёве.
— Ex hoc in hoc. Безъ обмана: вс видли.
— Я знатокъ своего дла. А brum, brum, я патеръ Масэ {Игра словъ на имя Масэ, хроникера Франциска I.}.
— Охъ, вы, жалкіе пьяницы! Пажъ, другъ мой, налей мн вина, прошу тебя. По-кардинальски. Natura abhorret vacuum.
— Вдь, подумаешь, муха пила.
— Какъ въ Бретани, допивайте это вино все до капли.
— Не бойтесь, это травы.

VI.

О томъ, какимъ диковиннымъ образомъ родился Гаргантюа.

Пока они вели эту пьяную бесду, у Гаргамель заболлъ животъ, и Грангузье, вставъ съ травы, ласково утшалъ ёе, думая, что у нея начинаются родовыя боли. Онъ говорилъ ей, что на трав въ рош сыро, но что скоро она поправится, что ей слдуетъ вооружиться мужествомъ въ ожиданіи ребеночка, хотя бы ей пришлось немножко и потерпть, но что боль скоро пройдетъ, а радость, которая затмъ наступитъ, заставитъ ее совсмъ забыть о боли.
— Вотъ теб доказательство,— говорилъ онъ: -Спаситель сказалъ въ Евангеліи (Іоанна, XX): ‘Женщина, когда рождаетъ,терпитъ скорбь, потому , что пришелъ часъ ея, но когда родитъ младенца, уже не помнитъ скорби отъ радости’.
— Ахъ!— сказала она,— вы хорошо говорите, и мн пріятне слышать эти евангельскія слова и отъ нихъ мн гораздо легче, нежели когда читаютъ жизнь св. Маргариты и другое подобное ханжество {Женщинамъ во время родовъ читали жизнеописаніе св. Маргариты.}.
— Не бойся,— говорилъ онъ,— и скоре рожай этого ребенка, затмъ мы и другого сдлаемъ.
— Ахъ!— отвчала она,— вамъ, мужчинамъ, легко говорить, но съ Божіей помощью я постараюсь вамъ угодить. Но далъ бы Богъ, чтобы этого больше не повторялось.
— Чего?— сказалъ Грангузье.
— Ну,— отвтила она,— не прикидывайтесь дурачкомъ! Вы меня понимаете.
— Ахъ, вотъ что!— сказалъ онъ. Коли такъ, вели принести ножъ.
— Ахъ!— отвтила она,— Боже упаси. Богъ меня проститъ, я сказала это не отъ чистаго сердца, и не обращайте вниманія на мои слова. Но мн сегодня тяжко придется, если Богъ мн не поможетъ, и все по вашей милости и ради вашего удовольствія.
— Смле, смле,— говорилъ онъ. Не тревожься заране и положись на переднихъ четырехъ воловъ {Поговорка въ Пуату во время пахоты.}. Я пойду, выпью еще нсколько стакановъ. Если же бы теб стало худо, я буду близко, крикни мн, и я прибгу.
Вскор посл того она принялась вздыхать, жаловаться и кричать. Тутъ набжали со всхъ сторонъ бабы-по-витухи. И, ощупывая ее, нашли какія-то обрывки кожи, очень дурного запаха, и думали, что это ребенокъ, но оказалось, что у нея поносъ, оттого, что она обълась потрохами, какъ выше сказано.
Тогда одна грязная старуха изъ числа прибжавшихъ, славившаяся какъ хорошая лкарка и шестьдесятъ лтъ тому назадъ прибывшая изъ Бризпайль около Сенъ-Жну (рис. стр. 14), дала ей вяжущее средство, такое жестокое, что у нея стянуло вс кишки и ихъ — страшно подумать!— зубами не растянуть бы.
Благодаря этому несчастному обстоятельству, матка разслабла, ребенокъ въ ней встряхнулся и проникъ въ полую вену и, карабкаясь по діафрагм до самыхъ плечъ (гд вышеназванная вена раздвояется), повернулъ налво и вышелъ изъ лваго уха. И тотчасъ какъ родился, онъ не закричалъ, какъ другія дти: уа! уа! Но громкимъ голосомъ возопилъ: ‘Пить! пить! пить!’—точно всхъ приглашалъ выпить, и его услышали и въ Бёсъ {Мстечко и рка въ Лудюнуа.} и въ Бибарэ {По мннію комментаторовъ, это — Виварэ, и, придавая эту форму слову Виварэ, Раблэ имлъ намреніе сблизить его со словомъ bibere и объединить съ страной пьяницъ.}. Догадываюсь, что вы не врите такому диковинному рожденію. Если не врите — мн горя мало, но порядочный и разсудительный человкъ всегда вритъ тому, что ему говорятъ, и тому, что написано. Разв не сказалъ Соломонъ (Proverbiorum XIV): Innocens credit omni verbo, etc., а св. Павелъ (Prim. Corinth. XIII): Charitas omnia credit? Почему бы и вамъ не поврить? Потому что невроятно, скажете вы. Говорю вамъ, что по тому самому вы должны врить безусловно. Вдь ученые Сорбонны говорятъ, что вра есть невидимыхъ вещей обличеніе.
Разв это противно нашему закону, нашей вр, нашему разуму, или Св. Писанію? Со своей стороны, я не вижу ничего въ Св. Писаніи, что бы этому противорчило. И если Богу было бы такъ угодно, скажете ли вы, что онъ не могъ этого сдлать? Ахъ! умоляю васъ, не затрудняйте своей головы такими вздорными мыслями. Говорю вамъ, что для Бога нтъ ничего невозможнаго. И если бы онъ захотлъ, женщины рожали бы дтей черезъ ухо. Разв Бахусъ не родился изъ ляжки Юпитера? Разв Роктальядъ {Лицо изъ дтской сказки.} не родился изъ пятки матери? Крокмушъ — изъ туфли кормилицы? Минерва не вышла ли изъ головы Юпитера черезъ ухо? Адонисъ изъ коры благовоннаго дерева? Касторъ и Полуксъ изъ яйца, снесеннаго и высиженнаго Ледой? Но вы были бы еще боле удивлены и озадачены, если бы я вамъ пересказалъ всю главу изъ Плинія, въ корой онъ говоритъ о диковинныхъ, неестественныхъ рожденіяхъ. А вдь я далеко не такой самоувренный враль, какимъ былъ онъ. Прочитайте седьмую главу его ‘Естественной Исторіи’ и оставьте меня въ поко.

VII.

О томъ, какъ, произошла имя Гаргантюа и какъ онъ тянулъ вино.

Добрякъ Грангузье пилъ и гулялъ съ товарищами и въ это время услышалъ страшный крякъ, который испустилъ его сынъ, появляясь на свтъ Божій. Ребенокъ оралъ: ‘Пить! пить! пить!’ Грангузье сказалъ: ‘Que grand tu as!’ {Какая у тебя здоровая (подразумвается: глотка)!}.
Присутствующіе, услышавъ это, сказали, что поистин его-слдуетъ назвать Гаргантюа, потому что таково было первое слово его отца при рожденіи сына, въ подражаніе и по примру древнихъ евреевъ, на что отецъ согласился, и матери понравилось. И, чтобы успокоить ребенка, ему дали пить вина, сколько влзетъ, а затмъ понесли крестить и окрестили, какъ это длается у добрыхъ христіанъ.
Посл того ему выписали изъ Потилье и Времона {Деревни въ окрестностяхъ Шинона.} семнадцать тысячъ девятьсотъ пятнадцать коровъ, чтобы кормить его, такъ какъ невозможно было въ цломъ кра найти кормилицы, которая годилась бы для этого дла, принимая во вниманіе огромное количество молока, какое ему требовалось, хотя нкоторые доктора-скотисты {Доктора, послдователи Duns Scot’а.} утверждали, что мать кормила его грудью и что она могла заразъ добыть изъ грудей тысячу четыреста дв бочки девять горшковъ молока. Но это невроятно. И такое утвержденіе признано было непристойнымъ, оскорбительнымъ для ушей добрыхъ людей и за версту отдающимъ ересью.
Въ такомъ состояніи провелъ ребенокъ годъ и десять мсяцевъ, посл чего, по совту медиковъ, его начали выносить изъ дому, и заказана была красивая телжка, запрягавшаяся волами, изобртенная Жаномъ Деніо {Имя неизвстное.}. Въ этой телжк его весело катали, и пріятно было глядть на него, потому что у него была славная рожа и чуть не десять подбородковъ, и онъ почти никогда не кричалъ, но безпрестанно марался, потому что у него были необыкновенно вялыя кишки, частью отъ натуральной комплексіи, частью отъ случайнаго расположенія къ слишкомъ обильному потребленію осенняго сока (вина). Онъ зря не пилъ ни капли. Случалось ли ему сердиться, досадовать, гнваться или огорчаться, топалъ ли онъ ногами, плакалъ, или кричалъ,— ему приносили вина и давали выпить, и тотчасъ же онъ становился смирнымъ и веселымъ. Одна изъ его гувернантокъ говорила мн, и божилась при этомъ, что при первомъ звук кружекъ и флаконовъ онъ приходилъ въ восторгъ, точно испытывалъ райскія наслажденія. Такъ что он, считая такую наклонность божественной, стучали передъ нимъ поутру, чтобы его развеселить, ножами по стаканамъ, или пробками по флаконамъ, или же крышками по кружкамъ. И при этомъ звук онъ радовался, дрожалъ и самъ вставалъ, качая головой, наигрывая пальцами, точно на лютн.

VIII.

О томъ, какъ одли Гаргантюа.

Когда онъ подросъ, отецъ приказалъ, чтобы ему сшили платье подъ цвтъ его ливреи, которая была блая съ голубымъ. За это принялись, и скроили и сшили ему платье по мод, какая тогда была. Клянусь реэстрами казначейства въ Монсоро, его одли такъ, какъ ниже слдуетъ.
Чтобы сшить ему рубашку, взяли девятьсотъ аршинъ полотна Шательро и двсти аршинъ для ластовицъ, то-есть тхъ квадратиковъ, которые кладутся подъ мышки. Рубашка была безъ сборокъ, потому что сборки были изобртены поздне, когда у блошвеекъ сломались иголки и он стали работать на иной ладъ. Для камзола взяли восемьсотъ тринадцать аршинъ благо атласа, а для шнурковъ употребили тысячу пятьсотъ девять съ половиной собачьихъ шкуръ. Въ то время появилась мода привязывать штаны къ камзолу, а не камзолъ къ штанамъ: потому что послднее противно природ, какъ это вполн доказалъ Олькамъ по поводу ‘Exponibles’ г-на Haultechanssade {Фантастическое сочиненіе и фантастическій авторъ, котораго будто бы, по словамъ Раблэ, комментировалъ Олькамъ, знаменитый англійскій богословъ XIV вка.}.
На штаны взяли тысячу сто пять аршинъ съ третью благо стамета, и они были скроены въ форм колоннъ съ полосами и зубцами сзади, чтобы почки не разгорячались. Сквозь зубцы сквозило голубое дама столько, сколько было нужно. И, замтьте, что у него были очень красивыя ноги и вполн соразмрныя съ его ростомъ.
На клапанъ у штановъ взяли шестнадцать аршинъ такого же сукна и сдлали его въ форм подпорки, красиво скрпленной двумя золотыми пряжками, которыя захватывались двумя эмальированными крючками, и въ каждомъ изъ нихъ вправленъ былъ большой изумрудъ, величиной съ апельсинъ. Потому что (какъ говоритъ Орфей libro de lapidibus и Плиній libro ultimo) у этого камня есть свойство возбуждать и укрплять мужскую силу. Разрзъ клапана былъ длиною съ трость, той же кройки, какъ и штаны, и такъ же подбитъ голубымъ дама. Но, глядя на красивое золотое шитье и прошивку, отдланную драгоцнными брильянтами, рубинами, бирюзой, изумрудами и жемчугомъ, вы бы сравнили ее съ великолпнымъ рогомъ изобилія,— какъ мы его видимъ на древнихъ изображеніяхъ и какой подарила Реа двумъ нимфамъ Адрасте и Ид, кормилицамъ Юпитера, всегда галантный, сочный, свжій,— всегда зеленющій, всегда цвтущій, всегда плодоносный, полный соковъ, полный цвтовъ, плодовъ, полный всякихъ наслажденій. Божусь, что на него весело было глядть. Но я еще подробне опишу вамъ это въ книг, которую я написалъ: ‘О достоинств клапана у штановъ’. Въ одномъ только предупреждаю васъ, а именно: что если клапанъ былъ очень длиненъ и широкъ, то и внутри былъ хорошо снабженъ — и нисколько не походилъ на лицемрные клапаны толпы мышиныхъ жеребчиковъ, подбитыхъ втромъ — къ вящшему интересу женскаго пола.
На башмаки ему взяли четыреста шесть аршинъ кармазиннаго бархата и скроили ихъ аккуратно параллельными полосами и пришили другъ къ дружк въ вид однородныхъ цилиндровъ. На ихъ подошву употребили тысячу сто шкуръ коричневыхъ коровъ, скроенныхъ съ узкими носками.
На япанчу ему взяли тысячу восемьсотъ аршинъ голубого бархата, вышитаго но краямъ виноградными листьями, а по середин серебряными штофиками, съ золотымъ переплетомъ, украшеннымъ жемчугомъ, указывая этимъ, что въ свое время онъ станетъ добрымъ пьяницей.
На кушакъ ему пошло триста съ половиной аршинъ шелковой саржи, на половину блой, а на половину голубой, если только я не ошибаюсь жестоко.
Шпага его была не изъ Валенсіи, а кинжалъ не изъ Сарагоссы: потому что отецъ его чертовски ненавидлъ всхъ этихъ пьяныхъ омавританившихся гидальго, но онъ получилъ прекрасную деревянную шпагу и кинжалъ изъ вареной кожи, раскрашенные и позолоченные, какихъ всякій пожелалъ бы.
Кошелекъ его былъ сдланъ изъ слоновой кожи, которую ему подарилъ Праконталь, проконсулъ Ливіи.
Для его верхняго платья взяли девять тысячъ шестьсотъ аршинъ безъ двухъ третей голубого бархата, затканнаго по діагонали золотомъ, отъ этого при извстной перспектив получался необыкновенный цвтъ, подобный тому, что мы видимъ на шейкахъ горлицъ, и чрезвычайно пріятный для глазъ зрителей.
Для его шапки взяли триста два аршина съ четвертью благо бархата, а форму придали ей широкую и круглую по размру его головы: отецъ его говорилъ, что мавританскія шапки, сшитыя на подобіе корки отъ пирога, когда-нибудь принесутъ несчастье бритымъ головамъ, которыя ихъ носятъ. Въ шапку воткнуто было большое, красивое, голубое перо пеликана изъ дикой Гирканіи и мило свшивалось на правое ухо. На груди у него вислъ золотой образъ всомъ въ шестьдесятъ восемь марокъ, съ изображеніемъ человческой фигуры съ двумя головами, обращенными другъ къ другу, четырьмя руками, четырьмя ногами и двумя задами, такою, какъ увряетъ Платонъ in Symposio, была будто бы человческая природа при своемъ мистическомъ начал. Кругомъ образа шла надпись іоническими буквами: {Св. Павелъ, I посл. къ Коринянамъ, XIII, 5: Любовь не ищетъ своего.}.
Вокругъ шеи надта была золотая цпь всомъ въ двадцать пять тысячъ шестьдесятъ три золотыхъ марки, сработанная въ форм крупныхъ ягодъ, между которыми вставлены были большіе драконы, вырзанные на большихъ кускахъ зеленой яшмы и окруженные сіяніемъ, какъ ихъ носилъ нкогда царь Несепсъ {Египетскій царь, астрономъ.}. Цпь спускалась до самаго пупка, что ему было полезно во всю его жизнь,какъ это хорошо извстно греческимъ врачамъ.
На его перчатки пошло шестнадцать кожъ, спущенныхъ съ домовыхъ, да три кожи оборотней на опушку. И изъ этого матеріала он были приготовлены по предписанію чернокнижниковъ Сенлуанда {Въ Турской епархіи.}.
Что касается перстней, которые отецъ его хотлъ, чтобы онъ носилъ, ради воскрешенія древняго признака благородства, то на указательномъ пальц лвой руки у него красовался карбункулъ, величиной съ страусовое яйцо, красиво отдланный въ серафское {Египетская монета.} золото. На среднемъ пальц той же руки надтъ былъ перстень, составленный изъ четырехъ металловъ, такъ чудесно сплавленныхъ, какъ еще не видано было, причемъ сталь нисколько не мшала золоту, а серебро — мди. Все это было работой капитана Шапюи, а Алькофрибасъ {Капитанъ Шапюи и Алькофрибасъ, по мннію комментаторовъ, обозначаютъ самого Раблэ и Клода Шапюи, находившагося, какъ и Раблэ, въ свит кардинала дю-Беллэ.} былъ его факторомъ. На среднемъ пальц правой руки надтъ былъ перстень въ форм спирали, и въ немъ вправлены были великолпный рубинъ, остроконечный брильянтъ и изумрудъ изъ Физона {Рка въ Азіи.}, не имвшій цны. Потому что Гансъ Карвель, великій гранильщикъ короля Мелинды, оцнивалъ ихъ въ шестьдесятъ девять милліоновъ восемьсотъ девяносто четыре тысячи и восемнадцать барановъ {Золотая монета при Людовик Святомъ, съ изображеніемъ агнца и надписью: Agnns Dei, qui tollis peccata mundi, miserere nobis. Раблэ шутя говоритъ: montons а la grand laine, длиннорунные бараны.}, во столько же ихъ оцнили и Фуггеры изъ Аугсбурга {Знаменитые банкиры въ Аугсбург.}.

IX.

Цвта и ливреи Гаргантюа.

Цвта Гаргантюа были блый съ голубымъ, какъ выше сказано. И этимъ отецъ его хотлъ дать знать, что рожденіе сына было для него небесной радостью. Потому что блое означало радость, веселіе, утхи и забавы, а голубое — небесныя вещи. Я хорошо понимаю, что, читая эти слова, вы сметесь надъ старымъ пьяницей. и отвергаете его толкованіе цвтовъ, какъ неврное и нелпое, утверждая, что блый цвтъ обозначаетъ вру, а голубой — твердость. Но, не волнуясь, не гнваясь, не раздражаясь, не досадуя (потому что времена теперь опасныя), отвчайте мн, прошу васъ. Никакого принужденія относительно васъ или кого другого я не замышляю. Просто только, скажу вамъ одно словечко.
Что васъ задваетъ? что васъ оскорбляетъ? кто сказалъ вамъ, что блый цвтъ обозначаетъ вру, а голубой — твердость? Мало читаемая книга, продаваемая разносчиками и книгоношами и озаглавленная ‘Геральдика цвтовъ’. Кто ее написалъ? Кто бы онъ ни былъ, онъ доказалъ свою осторожность тмъ, что не подписался. Но, впрочемъ, я не знаю, чему больше въ немъ удивляться: его нахальству или его глупости. Нахальству, съ которымъ онъ, безъ всякой разумной причины и помимо всякаго вроятія, осмливается предписывать по личному усмотрнію, что должны обозначать собою цвта. Такой обычай у тирановъ, которые ставятъ свой произволъ на мсто разума, а не у мудрецовъ и ученыхъ людей, которые удовлетворяютъ читателей убдительными доводами.
Глупости, благодаря которой онъ вообразилъ, что, помимо всякихъ другихъ доказательствъ и убдительныхъ аргументовъ, міръ станетъ руководствоваться для своихъ девизовъ его вздорными измышленіями. И, дйствительно (по пословиц: дуракъ дураку и потакаетъ), онъ нашелъ нсколькихъ глупцовъ, которые поврили его писаніямъ. И, сообразуясь съ ними, сложили свои прибаутки и поговорки, осдлали своихъ муловъ, нарядили своихъ пажей, скроили свои штаны, вышили свои перчатки, обшили бахромой свои постели, расписали свои вывски, сложили псенки и (что хуже всего) обманули и неблагородно и исподтишка надругались надъ цломудренными матронами. Въ такія же потемки угодили и придворные хвастуны и толмачи, которые въ своихъ девизахъ ‘надежду’ обозначаютъ ‘глобусомъ’, ‘огорченіе’ — перьями птицъ, ‘меланхолію’ — растеніемъ голубки, ‘благосостояніе’ — ‘двурогой луной’, ‘банкротство’ — ‘сломанной скамьей’, ‘кровать безъ балдахина’ обозначаетъ у нихъ ‘лиценціата’ {Во всхъ этихъ словахъ по-французски существуетъ непередаваемая игра словъ.}. Вс эти омонимы такъ плоски, такъ грубы и пошлы, что слдовало бы пришить къ воротнику лисій хвостъ и надть маску изъ коровьяго помёта всякому, кто еще прибгаетъ къ нимъ во Франціи, посл возрожденія литературы.
По тмъ же самымъ причинамъ (если только можно называть ихъ причинами, а не бреднями) долженъ ли я велть изобразить корзинку, чтобы обозначить, что я страдаю? Или банку съ горчицей въ знакъ того, что сердце мое уязвлено. И неужели ночной горшокъ обозначаетъ консисторскаго судью. А мои штаны — корабль втровъ. А клапанъ отъ штановъ — регистратуру судебныхъ приговоровъ. А собачій пометъ — кружка для бдныхъ, гд притаилась любовь моей милой.
Совсмъ иначе поступали во время оно египетскіе мудрецы, когда они писали знаками, именуемыми гіероглифами: этихъ знаковъ никто не могъ понять, кто не былъ знакомъ съ качествомъ, свойствами и природой вещей, какія они изображали. Объ этомъ Орусъ Аполлонъ написалъ дв книги по-гречески, а Полифилъ еще пространне изложилъ въ ‘Любовномъ сновидніи’. Во Франціи вы могли видть образчикъ этого въ девиз адмирала Шабб, который раньше принадлежалъ Октавію Августу {Festina lente.}. Но не хочу вести свой корабликъ между подводныхъ скалъ и опасныхъ омутовъ и, вернувшись обратно въ гавань, откуда я выплылъ, брошу тамъ якорь. Но при этомъ, если Богъ сохранитъ мн башку, которую моя бабушка величала винной кружкой, я не теряю надежды написать со временемъ объ этомъ подробне и доказать, какъ философскими доводами, такъ и на основаніи авторитетовъ, признанныхъ всею древностью, какіе цвта и сколько ихъ существуетъ въ природ и что можно выразить каждымъ изъ нихъ.

X.

О томъ, что обозначаютъ цвта блый и голубой!).

1) Цвта Франціи.

Итакъ блый цвтъ обозначаетъ радость, счастіе и веселіе: и обозначаетъ не зря, а по праву и вполн основательно. Въ чемъ можете убдиться, если, оставивъ предубжденія, выслушаете то, что я вамъ изложу.
Аристотель говоритъ, что если предположить дв противоположныхъ по существу вещи, какъ, напримръ, добро и зло, добродтель и порокъ, холодъ и тепло, блое и черное, радость и печаль и тому подобное,— и если ихъ совокупить такимъ манеромъ, что контрастъ одного рода разумно сходится съ контрастомъ другого, то это значитъ, что и другіе контрасты сойдутся между собой. Напримръ: добродтель и порокъ суть два контраста одного рода, равно какъ добро и зло. Если одинъ изъ контрастовъ перваго рода подходитъ къ одному изъ контрастовъ второго, какъ добродтель и добро (потому что несомннно, что добродтель — добра), то также сойдутся и два другихъ контраста: зло и порокъ, потому что порокъ золъ.
Условившись въ этомъ логическомъ правил, возьмемъ два другихъ контраста: радость и печаль, затмъ еще два: блое и черное, потому что они физически противоположны другъ другу. Итакъ если черное обозначаетъ печаль, то блое по праву будетъ означать радость.
И это значеніе установлено не по людскому произволу, но принято со всеобщаго согласія, въ силу того, что философы называютъ jus gentium — всемірное право, признаваемое всми странами, какъ вамъ извстно. И вс народы, вс націи (за исключеніемъ древнихъ сиракузянъ и нкоторыхъ грековъ-кривотолковъ), вс языки, желая наружно выразить свою печаль, надваютъ черное платье, и всякій трауръ обозначается чернымъ цвтомъ. И такое всемірное согласіе только тогда возникаетъ, когда сама природа указываетъ для него аргументы и причины. И эти причины каждый самъ можетъ понять, не нуждаясь въ томъ, чтобы кто-нибудь его надоумилъ, и ихъ-то мы называемъ естественнымъ правомъ. По такому указанію природы весь свтъ считаетъ блый цвтъ выразителемъ радости, веселія, счастія, удовольствія и наслажденія.
Въ прошедшія времена ракійцы и критяне обозначали счастливые и веселые дни блыми камнями, печальные же и несчастные — черными. И разв ночь не пагубна, не печальна и не меланхолична? Она черна и мрачна отъ отсутствія свта. А свтъ разв не радуетъ всю природу? Онъ бле всего-на свт. И въ доказательство я могъ бы отослать васъ къ книг Лоренса Валле {Гуманистъ XV столтія.}, которую онъ написалъ въ опроверженіе Бартоля {Знаменитый юрисконсультъ.}, но свидтельство евангельское лучше убдитъ васъ. Въ Евангеліи отъ Матея (XVII) сказано, что во время Преображенія Господня vestimenta ejus facta sunt alba sicut lux {Одежды же его сдлались блыми, какъ свтъ.}. И эта свтозарная близна давала понять тремъ апостоламъ идею и образъ вчнаго блаженства. Ибо свтъ радуетъ всхъ смертныхъ. И это доказывается словами старухи, которая лишилась уже всхъ зубовъ, а все-така говорила: Bona Lux. И словами Товія, который, потерявъ зрніе, отвтствовалъ на привтствіе архангела Рафаила:. ‘Какая радость возможна для меня, когда я не вижу дневнаго-свта?’ Этимъ цвтомъ засвидтельствовали ангелы радость, всего міра при Воскресеніи Господа (отъ Іоанна XX). И при Его Вознесеніи (Дянія Ап. I), Такое же одяніе видлъ св. Іоаннъ евангелистъ (Апок. IV и VII) на праведникахъ въ небесномъ и блаженномъ Іерусалим.
Прочитайте исторію, какъ греческую, такъ и римскую, и вы увидите, что городъ Альба (первообразъ Рима)-былъ выстроенъ и названъ по указанію блой свиньи. Вы увидите, что если кому-нибудь, посл побды надъ врагами, присуждали тріумфальный въздъ, въ Римъ, то онъ възжалъ на колесниц, запряженной блыми конями. Тоже самое было и при оваціяхъ: такъ какъ считалось, что никакимъ другимъ знакомъ и цвтомъ нельзя врне выразить радость, какъ блымъ. Вы увидите, что Периклъ, предводитель аинянъ, позволялъ тмъ изъ своихъ воиновъ, которые вынули по жребію блые бобы, проводить день въ радости, веселіи и отдых, между тмъ какъ другіе должны были сражаться {При осад Самоса (Плутархъ).}. И я могъ бы привести вамъ тысячу другихъ примровъ на этотъ счетъ, да только здсь имъ не мсто.
Путемъ этихъ свдній, вы можете ршить задачу, которую Александръ Афродизскій {Комментаторъ Аристотеля.} считалъ неразршимой: почему левъ, который уже однимъ своимъ крикомъ и рыканіемъ приводитъ въ трепетъ всхъ животныхъ, боится и почитаетъ только одного благо птуха? Потому что, какъ сказалъ Проклъ {Философъ V столтія.} (Libro de Sacrificio et Magia), сила солнца, источника всякаго земнаго и звзднаго свта, боле присуща блому птуху, чмъ льву, какъ по цвту, такъ по свойству и специфическимъ качествамъ, и птухъ служитъ лучшимъ ея символомъ, нежели левъ. Говорятъ даже, что часто видали бсовъ въ львиномъ образ, которые внезапно исчезали въ присутствіи благо птуха.
По этой причин галлы (т.-е. французы, которыхъ такъ называютъ потому, что они отъ природы блы, какъ молоко, называемое греками ) охотно носятъ блыя перья на шапкахъ. По природ они веселы, искренни, ласковы и всми любимы, а своимъ символомъ и гербомъ избрали цвтокъ лилію, съ которымъ никакой другой не сравнится по близн.
Если же вы спросите, какимъ образомъ природа наводитъ насъ на мысль, что блый цвтъ означаетъ радость и веселіе, я вамъ отвчу: по аналогіи и сродству. Какъ блый цвтъ расширяетъ глазъ и поле зрнія, по мннію Аристотеля (въ его Проблемахъ и О воспріятіяхъ), да и сами вы можете убдиться на опыт, перезжая горы, покрытыя снгомъ, когда вы жалуетесь, что не хорошо видите. Объ этомъ Ксенофонтъ пишетъ, что такъ было съ его людьми, а Галенъ подробно излагаетъ въ libr. X De usu partium. Такъ и сердце отъ радости внутренно расширяется и можетъ даже отъ избытка силъ перестать биться, и слдовательно самая жизвь можетъ угаснуть отъ радости, какъ говоритъ Галенъ, libr. XII Method, lib. V, De Locis affectis, и lib. II, De Symptomaton causis. О подобныхъ случаяхъ, имвшихъ мсто въ древнія времена, свидтельствуютъ Маркъ Туллій, lib. I Qustion. Tuscul., Верръ, Аристотель, Титъ-Ливій, посл сраженія при Каннахъ, Плиній, lib. VII cap. XXXII и LIII, А. Гелліусъ, lib. III, XV, и другіе, удостовряющіе, что Діагоръ Родосскій, Хилонъ, Софоклъ, Діонисій, тиранъ сицилійскій, Филиппидъ, Филемонъ, Поликратъ, Филистіонъ, Джувенти и другіе, которые умерли отъ радости. И какъ говоритъ Авиценна {Знаменитый арабскій врачъ, жив. въ 980—1036 гг.} in II cаnone, et librо de Viribus cordis про шафранъ, который такъ оживляетъ сердце, что даже, если его принимать въ чрезмрныхъ дозахъ, лишаетъ его жизни, отъ излишняго растяженія и напряженія. Справьтесь объ этомъ у Алекс. Афродизскаго, lib. I Problem аtum, cap. XIX. Но, однако, я больше распространился объ этомъ предмет, чмъ предполагалъ вначал. А потому складываю свои паруса и обо всемъ остальномъ поговорю въ своемъ спеціальномъ сочиненіи, а пока коротко скажу, что голубой цвтъ означаетъ несомннно небо и все небесное, въ силу тхъ же символовъ, на основаніи которыхъ блый цвтъ означаетъ радость и веселіе.

XI.

О дтств Гаргантюа.

Съ трехлтняго и до пятилтняго возраста, Гаргантюа, по распоряженію отца, вскармливали и воспитывали въ подобающей дисциплин, и онъ проводилъ время, какъ вс дти того края, а именно: пилъ, лъ и спалъ, спалъ, пилъ и лъ.
День денской валялся онъ въ грязи, пачкалъ носъ, грязнилъ лицо, стаптывалъ башмаки, билъ баклуши и гонялся за бабочками {Иноск.— занимался пустяками, дурачился.}, которыми командовалъ его отецъ. Онъ мочился въ башмаки, пачкалъ рубашку, сморкался въ рукавъ, плевалъ въ супъ, лазилъ повсюду, пилъ изъ туфли и терся животомъ о корзину. Точилъ зубы о деревянный башмакъ, мылъ руки похлебкой, чесался стаканомъ, садился межъ двухъ стульевъ на полъ, битымъ стекломъ помадился, запивалъ супъ водою, лъ пирогъ съ грибами, а языкъ не держалъ за зубами, кусался смясь и смялся кусаясь, часто плевалъ въ колодезь, прятался въ воду отъ дождя, ковалъ желзо, когда оно простынетъ, думалъ о пустякахъ, кривлялся, блевалъ, ворчалъ сквозь зубы, за словомъ въ карманъ не лазилъ, съ бороной по воду здилъ, а цпомъ рыбу удилъ, съ хвоста хомутъ надвалъ, скребъ у себя тамъ, гд не чесалось, чужими руками жаръ загребалъ, гонялся за двумя зайцами, съдалъ напередъ блый хлбъ, черныхъ кобелей набло перемывалъ, щекоталъ самого себя для смху, гадилъ въ кухн, у Бога небо коптилъ, заставлялъ пть Magnificat за утреней, какъ будто такъ и слдуетъ, лъ капусту, а ходилъ киселемъ, умлъ ловить мухъ въ молок, обрывалъ лапы у мухъ, мялъ бумагу, маралъ пергаментъ, навострялъ лыжи, чистенько около стекла ходилъ, не поймавши медвдя шкуру длилъ, спустя лто въ лсъ по малину ходилъ, видлъ небо съ овчинку, а ршетомъ въ вод звздъ ловилъ, дралъ съ одного вола дв шкуры, на обух рожь молотилъ, даровому коню въ зубы глядлъ, несъ околесицу, соловья баснями кормилъ, попадалъ изъ кулька въ рогожку, лаялъ на луну. Ждалъ, чтобы жареныя куропатки сами ему въ ротъ летли, по одёжк протягивалъ ножки, а бритое темя въ грошъ не ставилъ.
Каждое утро блевалъ, а отцовскіе щенки лакали съ нимъ изъ одной тарелки: онъ самъ лъ вмст съ ними. Онъ кусалъ ихъ за уши, они царапали ему носъ, онъ дулъ имъ въ спину, они лизали ему щеки. И знайте, ребята, черная немочь васъ возьми, что этотъ шалунишка постоянно тискалъ своихъ нянекъ, щипалъ ихъ и спереди, и сзади и — знай нашихъ!—пускалъ уже въ ходъ клапанъ у штановъ. И вс его няньки наперерывъ украшали его красивыми букетами, нарядными лентами, цвточками и всякими украшеніями. И все время ласкали его и смялись, когда замчали, что онъ не остается къ этому равнодушенъ, видно имъ это нравилось. Одна называла его втулочной, другая перышкомъ, третья коралловой вточкой, четвертая пробочкой, коловоротомъ, пружинкой, буравчикомъ, подвсочкой, колбасочкой.
— Онъ мой,— говорила одна.
— Нтъ, мой,— отвчала другая.
— А мн-то разв ничего не достанется? Такъ лучше, честное слово, я его отржу.
— Какъ! отрзать! — подхватывала третья. Помилуйте, сударыня, вы его искалчите. А разв можно калчить дтей? Вы превратите его въ евнуха.
И чтобы ему было чмъ забавляться, какъ другимъ дтямъ въ томъ краю, он сдлали ему мельницу изъ крыльевъ одной втряной мельницы въ Мирвале.

XII.

О деревянныхъ лошадкахъ Гаргантюа.

И вотъ затмъ, чтобы изъ него на всю жизнь вышелъ искусный наздникъ, ему сдлали большую красивую деревянную лошадь, которую онъ заставлялъ гарцовать, скакать, волтижировать, лягаться и танцовать, все разомъ: здить шагомъ, рысью, иноходью, галопомъ, курцъ-галопомъ и во весь опоръ. И часто мнялъ своему коню масть, какъ это длаютъ монахи въ Куртибо, сообразуясь съ праздниками: то она была гндой, то рыжей, срой въ яблокахъ, мышастой, вороной, караковой, пгой, соловой. Самъ онъ сдлалъ себ изъ большого бревна охотничью лошадь, а другую изъ винной кадки, для ежедневныхъ прогулокъ, и, наконецъ, изъ большого дуба соорудилъ мула съ попоной для домашняго употребленія. Кром того, у него было отъ десяти до двнадцати подставныхъ лошадей, да семь почтовыхъ. И всхъ ихъ онъ ставилъ на ночлегъ около себя.
Однажды господинъ де-Пенансакъ постилъ его отца съ большой свитой и пышностью, и въ тотъ же самый день пріхали въ гости герцогъ де-Франрепа и графъ де-Муйльванъ.
И вотъ, честное слово, домъ оказался слишкомъ тсенъ для столькихъ гостей, а въ особенности конюшни, тогда метрдотель и фурьеръ вышеназваннаго господина де-Пенансакъ, желая узнать, нтъ ли въ дом еще гд пустыхъ конюшенъ, обратились къ мальчишечк Гаргантюа и тайкомъ спросили у него: гд конюшни для большихъ лошадей, полагая, что дти охотно все выбалтываютъ.
Тутъ онъ повелъ ихъ по большой лстниц замка и черезъ вторую залу вывелъ въ большую галлерею, а оттуда они вошли въ большую башню, и такъ какъ имъ пришлось опять подниматься по лстниц, то фурьеръ сказалъ метрдотелю:
— Этотъ ребенокъ насъ обманываетъ: гд же видано, чтобы конюшни строили наверху дома!
— Вы ошибаетесь,— отвчалъ метрдотель: я знаю дома въ Ліон, въ Бамет, Шенон и другихъ мстахъ, гд конюшни расположены наверху, и, можетъ быть, тутъ есть спускъ внизъ на задней сторон дома. Но, для врности, сейчасъ спрошу.
И вотъ онъ спросилъ у Гаргантюа:
— Миленькій, куда вы насъ ведете?
— Въ стойла,— отвчалъ тотъ,— моихъ большихъ лошадей. Мы сейчасъ туда придемъ, только поднимемся по этой лстниц.
И, проведя ихъ черезъ другой большой залъ, привелъ въ свою комнату и заперъ за собою дверь.
— Вотъ,— сказалъ онъ,— конюшни, про которыя вы спрашивали: вотъ мой испанскій жеребецъ, вотъ мой меринъ, вотъ лаведанскій конь {Layedan, мстечко въ Бигорр.}, вотъ мой иноходецъ,— и далъ имъ въ руки большой чурбанъ.— Дарю вамъ вотъ эту охотничью лошадь. Я получилъ ее изъ Франкфурта, но владйте ею на здоровье, это добрый и очень выносливый конекъ: съ соколомъ, полудюжиной испанскихъ собакъ и двумя борзыми на придачу, охота на куропатокъ и зайцевъ обезпечена за вами на всю зиму.
— Клянусь св. Іоанномъ,— сказали они,— славно мы попались, совсмъ одурачены!
— Дуракъ самъ скажется,— отвчалъ Гаргантюа.
Что жъ имъ было теперь длать, по-вашему? Скрыть ли свой стыдъ или посмяться для времяпрепровожденія?
Когда они, пристыженные, сходили съ лстницы, онъ ихъ спросилъ:
— Хотите взять недоуздокъ?
— Зачмъ?— спросили они.
— Чтобы взнуздать себя.
— Ну, ужъ сегодня мы и безъ того съ носомъ,— отвчалъ метрдотель. Ты, миленькій, такъ славно одурачилъ насъ, быть теб со временемъ папой.
— Я на это и разсчитываю,— сказалъ онъ,— а вы будете папенькой, а вотъ этотъ миленькій попугай будетъ настоящимъ папочкой.
— Ладно, ладно,— отвчалъ фурьеръ.
— Ну,— сказалъ Гаргантюа,— угадайте-ка, сколько стежковъ въ рубашк моей матери?
— Шестнадцать,— отвчалъ фурьеръ.
— Ну это не такъ врно, какъ Св. Писаніе: стежковъ вдь сто спереди и сто сзади, и вы просчитались.
— Когда?— спросилъ фурьеръ.
— Тогда,— отвчалъ Гаргантюа,— когда изъ вашего носа сдлали трубу для стока нечистотъ, а изъ горла воронку, чтобы перелить ихъ въ другое мсто.
— Чортъ возьми,— сказалъ метрдотель,— мы напали на краснобая. Господь храни васъ отъ зла, господинъ болтунъ, вы за словомъ въ карманъ не ползете!
И, торопливо спускаясь съ лстницы, уронили большой чурбанъ, который имъ далъ Гаргантюа, на что тотъ замтилъ:
— Ишь вы какіе плохіе наздники: конь изъ-подъ васъ уходитъ. Если бы вамъ пришлось хать въ Каюзакъ, что бы вамъ пріятне было: хать на гус или вести подъ уздцы свинью?
— Мн пріятне было бы выпить,— сказалъ фурьеръ.
И, говоря это, они вернулись въ нижнюю залу, гд находилась вся свита и, разсказавъ эту новую исторію, насмшили всхъ такъ, что вс животики надорвали.

XIII.

О томъ, какъ Грангузье позналъ удивительный умъ Гаргантюа изъ его находчивости.

Въ конц пятаго года Грангузье, возвращаясь изъ похода пробивъ канарцевъ, навстилъ своего сына Гаргантюа. И былъ обрадованъ, какъ только могъ обрадоваться такой отецъ при вид такого сына. Цлуя и лаская его, онъ разспрашивалъ шутя о разныхъ разностяхъ. И пилъ вино съ нимъ и его няньками, у которыхъ, между прочимъ, спросилъ: пріучали ли он его къ чистот и опрятности?
На это Гаргантюа отвчалъ, что онъ самъ такъ объ этомъ старался, что въ цломъ кра нтъ мальчика опрятне его.
— Какъ такъ?— спросилъ Грангузье.
— Я долгимъ и любопытнымъ опытомъ,— отвчалъ Гаргантюа,— изобрлъ средство подтираться, самое господское, самое превосходное и самое пригодное, какое только могло быть на свт.
— Какое же?— спросилъ Грангузье.
— Сейчасъ вамъ разскажу,— сказалъ Гаргантюа. Однажды мн довелось подтереться бархатной маской одной барышни и мн это понравилось, потому что нжный шелкъ ласкалъ тло. Въ другой разъ я взялъ для этого шапочку той же барышни, и мн тоже было пріятно. Въ третій разъ — шарфъ, въ четвертый — поясъ изъ краснаго атласа, но вышивка изъ золотого бисера, украшавшая его, расцарапала мн все тло, и я пожелалъ, чтобы Антоновъ огонь поразилъ толстую кишку золотыхъ длъ мастера, изготовлявшаго бисеръ, и барышни, его носившей. Эта боль прошла, когда я подтерся шапкой пажа, украшенной перьями по-швейцарски. Потомъ я поймалъ въ куст куницу и подтерся ею, но она когтями исцарапала мн тло. Отъ этихъ царапинъ я вылчился на другой день, подтеревшись перчатками матушки, надушенными роснымъ ладаномъ. Посл того я подтирался шалфеемъ, укропомъ, анисомъ, майораномъ, розами, листьями тыквы, капустными, свекловичными, виноградными, проскурняка, коровьяка, латука и шпината. Все это было очень полезно для моей ноги. Потомъ подтирался пролсной травой, крапивой, перечной мятой, сальнымъ корнемъ: отъ этого у меня сдлалось кровотеченіе, отъ котораго я вылчился, подтираясь клапаномъ отъ штановъ, простынями, одяломъ, занавсами, подушкой, ковромъ, скатертью, салфеткой, платкомъ, пенюаромъ. Все это мн доставляло удовольствіе, больше чмъ шелудивому, когда его скребутъ.
— Хорошо,— сказалъ Грангузье,— но какой же, однако, способъ, по-твоему, наилучшій?
— Только-что хотлъ сказать,— отвчалъ Гаргантюа,— и скоро вы узнаете tu antem. Я подтирался сномъ, соломой, паклей, волосомъ, шерстью, бумагой. Но
Всегда бумага тмъ вредна,
Что тло пачкаетъ она.
— Какъ,— сказалъ Грангузье,— ты, мой поросеночекъ, уже записался въ бражники и слагаешь стихи?
— Точно такъ, ваше величество,— отвчалъ Гаргантюа. Я слагаю стихи и часто сморкаюсь {Тутъ игра словъ, которую нельзя передать.}. Послушайте-ка мой маршъ въ честь отхожихъ мстъ {Два стихотворенія, которыя затмъ слдуютъ, невозможно перевести по ихъ крайней непристойности.}.
— Ну, что, разв не хороши стихи? Правда, я не самъ ихъ сочинилъ, а слышалъ отъ одной знатной дамы, которую вы здсь видите, и уложилъ ихъ въ карманъ моей памяти.
— Вернемся,— сказалъ Грангузье,— къ нашему прежнему разговору.
— Про что?— спросилъГаргантюа,— про испражненіе?
— Нтъ,— отвчалъ Грангузье,— а про подтираніе.
— Ну, хотите,— сказалъ Гаргантюа,— выставить боченочекъ бретонскаго вина, если я васъ поставлю втупикъ по этому случаю?
— Добро,— отвчалъ Грангузье.
— Нтъ никакой нужды подтираться,— сказалъ Гаргантюа,— если не загрязнился. А кто не испражнялся, тотъ и не загрязнился, и такъ прежде, чмъ подтираться, намъ надо испражниться.
— О!— сказалъ Грангузье,— какой ты у меня разумникъ, мальчишечка! На-дняхъ же я произведу тебя въ доктора Сорбонны, клянусь Богомъ, потому что ты уменъ не по лтамъ! Пожалуйста, продолжай твои поучительныя рчи и, клянусь моей бородой, ты получишь не боченочекъ, а шестьдесятъ бочекъ того добраго бретонскаго вина, которое не растетъ въ Бретани, а въ благословенномъ краю Вернона.
— Я подтирался затмъ — сказалъ Гаргантюа,— шляпой, подушкой, туфлей, ягдташемъ, корзинкой, но какое же это непріятмое подтиранье! Напримръ, шляпой. И замтьте, что одн шляпы гладкія, другія войлочныя, третьи бархатистыя, четвертыя шелковистыя, пятыя атласистыя. Лучше всхъ войлочныя, потому что он всхъ лучше удаляютъ грязь. Затмъ я подтирался курицей, птухомъ, цыпленкомъ, телячьей шкурой, зайцемъ, голубемъ, бакланомъ, адвокатской сумкой, капюшономъ, чепцомъ, охотничьей приманкой. Но въ заключеніе говорю и утверждаю, что нтъ пріятне для подтиранья какъ гусенокъ съ нжнымъ пухомъ, но только лишь подъ тмъ условіемъ, чтобы голову ему придерживать между ногъ. И ужъ врьте чести: вы почувствуете такую пріятность отъ нжнаго пуха и теплота гусенка такъ согретъ васъ, что это сообщится и прямой кишк и всмъ другимъ кишкамъ и даже дойдетъ до сердца и до мозга. И не врьте, что блаженное состояніе героевъ и полубоговъ, обитающихъ въ Елисейскихъ поляхъ, происходитъ отъ нектара или амброзіи, какъ болтаютъ старыя бабы. Оно происходитъ (по моему мннію) отъ того, что они подтираются гусенкомъ. И таково также мнніе мэтра Жана Шотландскаго {Jean Duns Scot, схоластикъ XIV ст.}.

XIV.

О томъ, какъ одинъ софистъ преподавалъ латынь Гаргантюа.

Отъ этихъ рчей добрякъ Грангузье пришелъ въ восторгъ и дивился здравому смыслу и тонкому уму сына своего Гаргантюа. И сказалъ нянькамъ: — Филиппъ, царь Македонскій, позналъ здравый смыслъ своего сына Александра изъ того, какъ онъ ловко управлялся съ конемъ. Этотъ конь былъ такой страшный и бшеный, что никто не смлъ на него ссть, потому что всхъ всадниковъ онъ сбрасывалъ на землю и одному сломалъ шею, другому ноги, третьему разбилъ голову, а четвертому челюсти. Александръ, присутствовавшій при этомъ на гипподром (мсто, гд объзжали лошадей), сообразилъ, что конь бснуется отъ того, что боится своей тни. Поэтому онъ, свъ на коня, заставилъ его скакать напротивъ солнца, такъ чтобы тнь падала сзади, и этимъ способомъ приручилъ коня. А изъ этого отецъ убдился въ его божественномъ ум и пригласилъ ему въ учителя Аристотеля, славнйшаго изъ всхъ греческихъ философовъ. Я же говорю вамъ: изъ того разговора, который я только-что велъ при васъ съ моимъ сыномъ Гаргантюа, я убдился, что и у него умъ носитъ въ себ частицу божества: до такой степени онъ представляется мн острымъ, тонкимъ, глубокимъ и яснымъ. Если его правильно образовать, онъ достигнетъ высшей степени мудрости. Поэтому я хочу поручить его какому-нибудь ученому человку, который бы обучилъ его согласно его способностямъ. Я ничего для этого не пожалю.
И, дйствительно, ему указали на великаго доктора-софиста, по имени мэтръ Тубаль Олофернъ, который обучилъ Гаргантюа азбук и такъ хорошо, что тотъ могъ наизусть пересказать ее и даже навыворотъ. На это онъ употребилъ пять лтъ и три мсяца, затмъ прочиталъ съ нимъ Доната {Латинскій грамматикъ.}, Facet {Reineri Allemani liber Faceti morosi и пр. (XIII ст.).}, еодула {Ecloga Theodnli (Kln 1494).} и Алана in par abolis {Alanns ab insulis ученикъ Абеляра, умеръ въ 1203 г.}, на все это пошло тринадцать лтъ, шесть мсяцевъ и дв недли.
И замтьте при этомъ, что онъ училъ его также готической азбук и онъ самъ долженъ былъ списывать свои книги, вдь искусство книгопечатанія не было еще тогда изобртено.
Онъ носилъ обыкновенно при себ большой письменный приборъ, который всилъ слишкомъ семь тысячъ центнеровъ, а пеналъ его былъ такъ же великъ и толстъ, какъ колонна въ Энейскомъ аббатств, чернильница же была прившена на толстыхъ цпяхъ и объемомъ была съ цлую бочку.
Посл того прочиталъ онъ съ нимъ De modis significant, съ комментаріями цлой кучи ученыхъ вралей, и на это пошло слишкомъ восемнадцать лтъ и одиннадцать мсяцевъ. И онъ такъ твердо все это выучилъ, что на экзамен могъ отвчать наизусть и навыворотъ и по пальцамъ доказалъ матери, что de modis significandi non erat scientia.
Затмъ прочиталъ Compost, на что пошло шестнадцать лтъ и два мсяца, какъ вдругъ его наставникъ умеръ:
Et fut l’an mil quatre cens et vingt
De la verolle qui luy vint1).
1) Въ тысяча четыреста двадцатомъ году умеръ отъ венерической болзни.
Посл того у него былъ новый учитель, котораго звали мэтръ Жобеленъ Бриде, и онъ прочиталъ съ нимъ Гугоціо {Феррарскій епископъ, грамматикъ.}, Эврара {Эвраръ Бетюнскій, 1212.}, Grecisme, Doctrinal {Латинская грамматика въ стихахъ, 1242.}, Les Pars {Части рчи.}, Quid est {Начала грамматики въ вопросахъ и отвтахъ.}, Supplementum {Suppl. chronicorum.}, Marmortret {Философъ изъ Бергамо, 1380. Введеніе къ чтенію Библіи Маркезини.}, De moribus in mensa servandis {Правила Сулпиція изъ Вероли (XV ст.).}, Seneca De quatuor virtutibus cardinalibus {Псевдонимный трактатъ Мартина, епископа изъ Мондонедо.}, Passavantus cum commento {Флорентинскій доминиканецъ.}. И на праздникахъ Dormi secure. И еще, нсколько подобныхъ книгъ, отъ чтенія которыхъ онъ такъ поумнлъ, что и сказать нельзя.

XV.

О томъ, какъ приставили къ Гаргантюа другихъ педагоговъ.

И вдругъ отецъ его замтилъ, что, хотя онъ очень хорошо учится и тратитъ на это все время, однако успховъ никакихъ не длаетъ. И, что хуже всего, становится глупъ, нелпъ, разсянъ и безтолковъ. И, пожаловавшись на это дону Филиппу де-Маре, вице-королю Папелигоса, услышалъ отъ него, что лучше бы Гаргантюа ничему не учился, нежели изучалъ такія книги и съ такими наставниками, потому что ихъ знаніе — одна глупость, а ихъ ученость — чистйшій вздоръ, которымъ они засоряютъ добрые и благородные умы и калчатъ молодежь.
— Возьмите любого изъ современныхъ молодыхъ людей,— говорилъ онъ,— которые прошли хотя бы двухлтній курсъ наукъ, и если онъ не окажется умне, краснорчиве и толкове вашего сына, вжливе и обходительне съ людьми, то назовите меня олухомъ Царя небеснаго!
Совтъ этотъ очень понравился Грангузье, и онъ ршилъ его выполнить.
Вечеромъ, за ужиномъ, вышеупомянутый де-Маре представилъ одного изъ своихъ юныхъ пажей, по имени Евдемона, такого расчесаннаго, разряженнаго, чистенькаго и съ такими вжливыми манерами, что онъ больше походилъ на ангелочка, чмъ на человка. И затмъ сказалъ Грангузье:
— Видите ли вы этого отрока? Ему всего еще двнадцать лтъ. Ну, вотъ посмотримъ, если хотите, какая разница между знаніемъ вашихъ пустомелей былого времени и современными молодыми людьми.
Грангузье съ охотой согласился на это испытаніе и приказалъ пажу рчь держать. Тогда Евдемонъ попросилъ позволенія у вышеупомянутаго вице-короля, своего господина, и, съ шапкой въ рукахъ, съ открытымъ лицомъ, румяными устами, увреннымъ взглядомъ, устремленнымъ на Гаргантюа, съ юношеской скромностью, всталъ и началъ его хвалить и величать: во-первыхъ, за добродтель и добрые нравы, во-вторыхъ, за его знанія, въ-третьихъ, за его благородство, въ-четвертыхъ, за его тлесную красоту, а, въ-пятыхъ, сталъ кротко увщевать его пуще всего почитать отца, который такъ в старается объ его образованіи, наконецъ просилъ его соблаговолить признать въ немъ смиреннйшаго изъ своихъ слугъ, такъ какъ онъ пока не молитъ никакого иного дара у небесъ, какъ того, чтобы ему дано было оказать ему какую-нибудь пріятную услугу.
Все это было произнесено съ приличными жестами, отчетливой дикціей, краснорчиво, съ различными украшеніями и на такомъ хорошемъ латинскомъ язык, что Евдемонъ скоре походилъ на какого-то Гракха, Цицерона или Эмилія былыхъ временъ, нежели на юношу текущаго столтія. Но вмсто всякаго отвта Гаргантюа заревлъ, какъ корова, закрывъ лицо шапкой, и отъ него такъ же невозможно было добиться слова, какъ вздоха отъ мертваго осла.
И тутъ его отецъ такъ разгнвался, что хотлъ казнить смертью мэтра Жобелена. Но отъ этого его удержалъ вышеупомянутый де-Маре такими разумными доводами, что гнвъ его улегся. Посл того онъ приказалъ, чтобы ему выплатили жалованье, дали бы напиться до положенія ризъ и послали ко всмъ чертямъ.
— По крайней мр,— говорилъ онъ,— сегодня онъ не доставитъ никакихъ хлопотъ своему хозяину, если бы паче чаянія отправился на тотъ свтъ, пьянъ, какъ англичанинъ.
Когда мэтръ Жобеленъ удалился изъ дома, Грангузье посовтывался съ вице-королемъ о томъ, какого ему укажутъ наставника, и они условились, что въ эту должность будетъ опредленъ Понократъ, учитель Евдемона, и что они вс вмст отправятся въ Парижъ, чтобы познакомиться съ тмъ, чему обучаются въ настоящее время французскіе юноши.

XVI.

О томъ, какъ Гаргантюа былъ посланъ въ Парижъ и на какой громадной кобыл онъ туда похалъ и какъ она справилась со слпнями провинціи Босъ.

Въ это самое время Файоль, вице-король Нумидіи, прислалъ Грангузье изъ африканской земли самую огромную и самую чудовищную кобылу, какую когда-либо видали, такъ какъ вы знаете, что изъ Африки всегда приходитъ что-нибудь новое. Она была величиною съ шестерыхъ слоновъ и ноги у нея были съ пальцами, какъ у коня Юлія Цезаря, а сама она вислоухая, какъ козы Лангедока, и съ рожкомъ на заду. Масти она была бурой, а мстами срой въ яблокахъ. Но всего страшне у нея былъ хвостъ, такой же толщины и такой же четырехугольный, какъ колонна св. Марка около Ланжа, и съ такими же колючками какъ у хлбныхъ колосьевъ.
Если это васъ удивляетъ, то вамъ слдуетъ еще пуще дивиться хвосту скискихъ барановъ, которые всили слишкомъ тридцать фунтовъ или же сирійскимъ овцамъ, которымъ приходится — если Тено {Раблэ намекаетъ на Voyage et itinraire de oultre mer facit parfrre Jean Tenaud maistre es arts, docteur en thologie et gardion des fr&egrave,res mineurs d’Angoulesme.} не вретъ — привязывать сзади телжку, чтобы поддерживать хвостъ, до того онъ длиненъ и тяжелъ. У васъ, конечно, нтъ такихъ овецъ, въ здшнемъ плоскомъ кра, лежебоки вы этакіе!
Кобыла была доставлена въ Олонскую гавань на трехъ ластовыхъ суднахъ и одной бригантин.
И когда Грангузье ее увидлъ, то сказалъ,
— Вотъ какъ разъ такой конь, какъ нужно, чтобы доставить моего сына въ Парижъ. Ей-богу, теперь все пойдетъ какъ по маслу! Онъ станетъ со временемъ великимъ ученымъ. Если бы не почтенныя животныя, могли ли бы мы быть учеными?!
На другой день, распивъ бутылочку, Гаргантюа, его наставникъ Понократъ и свита тронулись въ путь, вмст съ ними и молодой пажъ Евдемонъ. И такъ какъ погода стояла ясная и теплая, отецъ заказалъ для Гаргантюа полусапожки, которые Бабенъ {Неизвстное лицо, можетъ быть, какой-нибудь извстный сапожникъ того времени.} называетъ ботинками.
И вотъ весело хали они путемъ-дорогою и сладко ли и пили, пока не прохали Орлеана. А тамъ пошелъ густой лсъ длиной въ тридцать пять верстъ, а шириной въ семнадцать или около того: Въ этомъ лсу кишмя кишли мухи-кусачки и овода, и злополучнымъ кобыламъ, осламъ и жеребцамъ приходилось терпть муку мученскую. Но кобыла Гаргантюа честно отомстила за вс мученія, причиненныя ей и ея родичамъ, и такимъ способомъ, о которомъ никому и не снилось. Какъ только-что они вступили въ упомянутый лсъ и на нихъ напали овода, она пустила въ дло свой хвостъ и такъ усердно махала имъ, что стала валить кругомъ себя деревья: она махала вправо, влво, туда, сюда, вдоль и поперекъ, и повалила весь лсъ, какъ косецъ косите траву. И вотъ съ тхъ поръ не стало тамъ больше ни лсу, ни оводовъ, но весь край превратился въ поле.
Увидя это, Гаргантюа почувствовалъ большое удовольствіе, но выразилъ его безъ всякой похвальбы. Онъ сказалъ своимъ людямъ:
— Je trouve beau ce (Beauce).
И съ тхъ поръ край этотъ сталъ называться Босъ. Но вмсто завтрака имъ пришлось звать. Въ память чего до сихъ поръ еще Босськіе дворяне вмсто завтрака зваютъ, но чувствуютъ себя прекрасно и тмъ усердне плюются.
Въ конц концовъ прибыли въ Парижъ, гд отдыхали въ продолженіе двухъ или трехъ дней, предаваясь веселой жизни вмст со свитой, и наводили справки, какіе ученые люди въ немъ живутъ и какое въ немъ пьютъ вино.

XVII.

О томъ, какъ Гаргантюа привтствовалъ парижанъ и какъ онъ унесъ большіе колокола изъ церкви Парижской Богоматери.

Нсколько дней спустя, посл того, какъ они отдохнули отъ дороги, Гаргантюа принялся осматривать городъ, и на него самого вс смотрли и дивились. Вдь народъ парижскій такъ глупъ, такой звака и такъ нелпъ по природ, что всякій фокусникъ, всякій тряпичникъ, мулъ, увшанный бубенчиками, гудочникъ соберетъ вокругъ себя больше людей, чмъ хорошій евангелическій проповдникъ. И такъ они надодали Гаргантюа, слдуя за нимъ по пятамъ, что онъ вынужденъ былъ искать убжища на башняхъ церкви Богоматери. Но, забравшись туда и видя такую толпу вокругъ себя, громко проговорилъ:
— Я думаю, что это дурачье хочетъ, чтобы я привтствовалъ ихъ. Дло! Я угощу ихъ виномъ, но только въ насмшку.
И тутъ, улыбаясь, растегнулъ свой прекрасный клапанъ и принялся такъ усердно мочить ихъ, что утопилъ двсти шестьдесятъ тысячъ четыреста восемь человкъ, не считая женщинъ и дтей.
Нкоторые изъ нихъ спаслись бгствомъ. И когда добжали до университета, обливаясь потомъ, кашляя, плюя, запыхавшись, принялись ругаться и вопить: одни съ сердцемъ, другіе со смхомъ: ‘Carymary, Carymara! Клянусь св. Двой, насъ выкупали par ris (въ насмшку)’ и вотъ отчего городъ сталъ называться съ той поры Paris, хотя прежде его звали Лютеція. По словамъ Страбона (lib IV), что значитъ по гречески Блянка, отъ блыхъ ляжекъ, которыми отличались дамы этого города. Вс присутствующіе поклялись патронами своихъ приходскихъ церквей удержать это новое названіе: парижане, состоящіе изъ людей всякаго рода и званія, вс отъ природы хорошіе ругатели и хорошіе юристы, да къ тому же и не безъ самонадянности. Отъ этого Іеронимъ де Барроко {Фантастическій писатель.} въ libro de Copiositate reverentiarum полагаетъ, что они по-гречески зовутся Parrhesiani, то-есть краснобаи.
Совершивъ это, Гаргантюа сталъ разсматривать большіе колокола на вышеназванныхъ башняхъ и поднялъ музыкальный звонъ. И вотъ тутъ ему пришло въ голову, что колокола годятся вмсто бубенчиковъ на шею его кобыл, которую онъ хотлъ отослать отцу, нагруженную сырами Бри и свжими сельдями. И, дйствительно онъ унесъ колокола къ себ на квартиру. Тмъ временемъ явился завдующій свиными тушами св. Антонія, за сборомъ свинины: этотъ послдній, чтобы люди издали слышали о его приближеніи, а свиное сало трепетало въ кладовыхъ, думалъ было тихонько унести колокола. Но, какъ честный малый, оставилъ ихъ на мст, не потому, чтобы ворованное добро жгло ему руки, но потому что колокола были тяжеленьки. Онъ былъ вовсе не изъ Бурга, потому что тотъ мой большой пріятель. Но весь городъ взбунтовался, къ нему, какъ вамъ извстно, онъ иметъ большую склонность, такъ что иностранныя націи дивятся терпнію французскихъ королей, которые не обуздываютъ его боле крупными мрами, чмъ простое правосудіе: ибо большія неудобства ежедневно проистекаютъ отъ этого. Дай Богъ, чтобы я зналъ ту мастерскую, въ которой изготовляются вс эти расколы и монополіи, и могъ бы обнаружить ихъ передъ моими прихожанами! Но мсто, куда сбжался обезумвшій и озлобленный народъ,— это Нель {Башня Нель, на мст которой помщается нын htel des Monnaies.}, — прошу. врить мн, — гд прежде находился оракулъ Лютеціи и гд теперь его нтъ. Тамъ изложили все дло и протестовали противъ неудобства похищенія колоколовъ.
Обсудивъ вопросъ pro и contra, заключили enbaralipton {Родъ силлогизма: классическій стихъ служилъ для обозначенія различныхъ формъ этого аргумента: ‘Barbara, celarent, darii, ferio, baralipton’.}, что пошлютъ старйшаго и достойнйшаго съ факультета къ Гаргантюа, чтобы доказать ему ужасное неудобство, проистекающее отъ потери вышеупомянутыхъ колоколовъ. И, не смотря на возраженія нкоторыхъ университетскихъ господъ,утверждавшихъ,что такое порученіе приличествуетъ лучше оратору, нежели софисту, для этой миссіи выбранъ былъ мэтръ Янотусъ де-Брагмардо.

XVIII.

О томъ, какъ посланъ былъ Янотусъ де-Брагмардо,чтобы заполучить обратно отъ Гаргантюа большіе колокола.

Остриженный la Цезарь, накрытый плащемъ и капюшономъ по-античному и согрвъ желудокъ вареньями и святой водой изъ погреба, мэтръ Янотусъ отправился на квартиру Гаргантюа, предшествуемый тремя краснорожими педелями и въ сопровожденіи пяти или шести maistres inertes {Насмшливое искаженіе mastres &egrave,sarts.}.
При вход ихъ встртилъ Понократъ и очень испугался, увидя ихъ переодтыми, и подумалъ, что это маски явившіяся ни съ того, ни съ сего.
И освдомился у нкоторыхъ изъ членовъ банды, что означаетъ это шутовство. Ему отвтили, что они просятъ, чтобы имъ возвратили колокола.
Услышавъ эти слова, Понократъ побжалъ сообщить новость Гаргантюа, чтобы онъ приготовился къ отвту и немедленно обсудилъ, какъ тутъ быть.
Гаргантюа, извщенный объ этомъ дл, отозвалъ въ сторону своего наставника Понократа, своего метрдотеля Филотомію, своего берейтора Гимнаста и Евдемона и торопливо посовтывался о томъ, какъ быть и что отвтить.
Вс согласились въ томъ, что слдуетъ ихъ отвести въ буфетную и хорошенько напоить, а чтобы этотъ старый хрычъ не возмнилъ, что по его просьб вернули колокола, то послать (пока онъ сидитъ за бутылкой) пригласить городского голову, ректора университета и церковнаго викарія, которымъ и возвратить колокола прежде чмъ софистъ выполнитъ данное ему порученіе, посл чего, въ присутствіи вновь прибывшихъ, выслушаютъ его рчь. Такъ и было исполнено. И когда вышеупомянутыя лица явились, софиста ввели въ залу и онъ, откашлявшись, сказалъ то, что ниже слдуетъ.

XIX.

Рчь мэтра Янотуса де-Брагмардо, обращенная имъ къ Гаргантюа, съ тмъ, чтобы вернуть колокола.

— Гмъ! гмъ! mnadies {Вмсто bona dies.}, сударь, muadies et vobis, господа. Было бы очень хорошо, если бы вы отдали намъ наши колокола, потому что они очень намъ нужны. Гмъ! гмъ! кхе! Община Лондонъ въ Кагор {Село около Кагора, у котораго были отняты колокола за сопротивленіе сборщикамъ податей.} и Бордо {Мстечко Бордо, близь Виль-Паризисъ (Сена-и-Марна).} въ провинціи Бри напрасно предлагали намъ во время оно большія деньги, желая купить ихъ, въ виду отличнаго качества ихъ элементарной сущности, по которой звуковая природа ихъ земныхъ составныхъ частей такъ вндрена въ нихъ, что они сокрушаютъ сильнйшія бури и непогоды, проносящіяся надъ нашими виноградниками, которые, собственно, не наши, а нашихъ ближайшихъ сосдей. Вдь если мы лишимся вина, то лишимся всего, и разума, и закона. Если вы отдадите колокола по моей просьб, я получу шесть связокъ сосисокъ и добрую пару штановъ, въ которыхъ будетъ тепло моимъ ногамъ, иначе же они нарушатъ свои общанія. Охъ, ей-Богу, Domine, пара штановъ хорошая штука: et vir sapiens non abhorrebit earn {Умный человкъ не пренебрегаетъ этимъ.}. Ха! ха! не всякому достаются штаны, кто въ нихъ нуждается. Я кое-что объ этомъ знаю. Подумайте, Domine, вотъ уже восемнадцать дней, что я готовлю эту прекрасную рчь. Reddite, qu sunt Csaris, Csari, et qu sunt Dei, Deo. Ibi jacet lepus {Воздадите Кесареви кесарево, а Богови Божіе. Въ этомъ вся штука.}.
Честное слово, Domine, если вы хотите отужинать со мною in camera, Богомъ клянусь, charitatis, nos faciemus bonum cherubin. Ego occidi unum porcum, et . ego habet bon vinum {Мы славно пображничаемъ. Я закололъ свинью и у меня есть доброе вино.}. Но изъ хорошаго вина не сдлаешь худой латыни. Итакъ, de parte Dei, date nobis clochas nostras {Ради Бога, отдайте намъ наши колокола.}. Слушайте, я общаю вамъ отъ имени нашего факультета экземпляръ Sermones de Utino (проповди Леонарди де Утино), utinam лишь бы вы отдали намъ наши колокола. Vultis etiam pardonos, per diem vos habebitis, et nihil payabitis {Хотите получить разршеніе отъ грховъ? Богомъ клянусь, вы его получите и оно ничего вамъ не будетъ стоить.}.
О, сударь Domine, clchidonna-minor nobis. Dea! est bonum urbis {Возвратите намъ наши колокола. Это городское имущество.}. Оно всмъ нужно. Если ваша кобыла ими довольна, то и нашъ факультетъ также, quae comparata est jumenti’s insipientibns, et similis facta est eis. Psalmo nescio quo {Намекъ на псалмы 49, 21.}. Если только я врно отмтилъ въ своей записной книжк, et est unum bonum Achilles {Ахиллесъ — школьное выраженіе, вмсто ‘неопровержимый аргументъ’.}. Гмъ! гмъ! кхе! Я вамъ докажу, что вы должны ихъ мн отдать. Ego sic argmnenta-tor. Omnis clocha clochabiles in clocherio clochando, clochans clo-chativo, clochare facit clochabiliter clochantes. Parisius habet clochas. Ergo glue {Каждый звонко звонящій на колокольн колоколъ, звоня своимъ языкомъ, заставляетъ звонящихъ звонко звонить. Нате на здоровье!}. Ха, ха, ха!
Надюсь, что это убдительно. Такъ стоитъ in tertio prim in Darii или гд-то въ другомъ мст. Душой клянусь, было время, когда я только и зналъ, что диспутировалъ. Но въ настоящее время я только мечтаю. И отнын мн нужно только доброе вино, мягкая постель, да чтобы спину грлъ огонь, а брюхо упиралось въ накрытый столъ съ миской, налитой до краевъ. Эхъ! Domine, прошу васъ in nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti, Amen, отдать намъ колокола и Богъ спасетъ васъ отъ зла, а Богородица храни ваше здоровье, qui vivit et regnat per omnia secnla seculorum, Amen. Эхма! ну-у-у!
Verum enim vero quando quiclem dubio procul. Edepol, qnoniam, ita, certe, meus Dens fidus, городъ безъ колоколовъ, все равно — что слпой безъ палки, оселъ безъ пахва, корова безъ бубенчика. Пока вы ихъ намъ не вернете, мы не перестанемъ вопить вамъ вслдъ, какъ слпой, который потерялъ свою палку, ревть, какъ оселъ безъ пахва, и мычать, какъ корова безъ бубенчика.
Одинъ латинскій римоплетъ, который жилъ возл госпиталя, сказалъ однажды, ссылаясь на авторитетъ нкоего Тапонуса — или же, ошибся, Понтануса — свтскаго поэта: онъ желалъ-бы, чтобы колокола были, изъ перьевъ, а ихъ языкъ изъ лисьяго хвоста, потому что они причиняютъ ему головную боль, когда Онъ сочиняетъ свои стихи. Но тикъ, такъ, тукъ, трень, брень — онъ былъ объявленъ еретикомъ: мы вдь ихъ лпимъ точно изъ воска. Ну, ужъ онъ больше ничего подобнаго не говорилъ. Vale te et plaudite. Calepinus recensni. {Будьте здоровы и похлопайте намъ (конецъ комедіи Теренція). Я, Калепинусъ, руку приложилъ.}

XX.

О томъ, какъ софистъ унесъ свое сукно и какъ затялась тяжба между нимъ и остальными магистрами.

Не усплъ софистъ окончить свою рчь, какъ Понократъ и Евдемонъ покатились со смху и такъ хохотали, что чуть Богу душу не отдали, подобно Крассу, который умеръ со смху, глядя, какъ оселъ лъ репейникъ, или Филемону, увидвшему, какъ оселъ сълъ фиги, приготовленныя къ обду. Вмст съ ними разсмялся и мэтръ Янотусъ, и вс трое хохотали наперерывъ другъ передъ другомъ, пока слезы не навернулись у нихъ на глазахъ отъ сильнаго давленія на мозговое вещество, изъ котораго источились слезы и передались глазнымъ нервамъ, а сами они обратились въ гераклитствующаго Демокрита, или въ демокритствующаго Гераклита.
Когда смхъ улегся, Гаргантюа посовтовался со своими людьми о томъ, что длать.
Тутъ Понократъ высказалъ мнніе, что слдуетъ вновь напоить прекраснаго оратора.
И такъ какъ онъ ихъ позабавилъ и насмшилъ, какъ никакой другой сумасбродъ, то по дарить ему десять связокъ сосисокъ, о которыхъ упоминалось въ веселой рчи, пару штановъ, триста полнъ дровъ, двадцать пять бочекъ вина, постель съ тремя перинами изъ гусиныхъ перьевъ и большую и глубокую миску, въ чемъ, какъ онъ говорилъ, нуждалась его старость.
Все было исполнено, какъ условились, за исключеніемъ одного, а именно: Гаргантюа веллъ выдать оратору семь аршинъ чернаго сукна и три аршина блой шерстяной матеріи на подкладку, такъ какъ не надялся, чтобы нашлись готовые штаны, которые были бы ему впору, и при этомъ сомнвался также и въ томъ, какой фасонъ всего боле понравится вышеупомянутому оратору: съ бантомъ ли сзади, чтобы удобне ихъ было развязывать, когда понадобится, темъ-же тмъ фасономъ, что у моряковъ, и который всего удобне для почекъ, или же на швейцарскій манеръ, чтобы держать въ тепл животъ, или же съ хвостомъ, какъ у трески, чтобы не горячить почки. Дрова были снесены поденщиками, магистры снесли сосиски и миски. Мэтръ Жано самъ захотлъ нести сукно. Одинъ изъ вышеупомянутыхъ магистровъ, котораго звали мэтръ Жусъ Бандуйль, уврялъ, что это неблаговидно и неприлично для его званія и что и ему слдуетъ поручить нести сукно кому-нибудь изъ нихъ.
— Ахъ!— сказалъ Янотусъ,— оселъ, оселъ, твое заключеніе не построено in modo et figura. Вотъ къ чему служатъ предположенія, et parva logicalia. Pannus pro quo supponit? {Кому предназначено сукно?}.
— Confuse {Неопредленно.},— отвчалъ Бандуйль,— et distributive {Раздлительно.}.
— Я не спрашиваю тебя, оселъ, сказалъ Янотусъ — quomodo supp о nit, но pro quo, а это, оселъ, pro tibi is meis {Я не спрашиваю: какъ? но кому оно предназначено? Для моихъ костей.}. А потому понесу egoniet sicut suppositum portat adpositum {Слдовательно я, такъ какъ предположеніе заключаетъ приложеніе.}.
И унесъ сукно украдкой, какъ и Пателенъ {Дйствующее лицо извстнаго фарса.}. Но всего лучше то, что когда кашлюнъ торжественно потребовалъ общанные штаны и сосиски на засданіи у Матюреновъ {Члены ордена, основаннаго Иннокентіем III для выкупа невольниковъ у неврныхъ.}, ему въ нихъ наотрзъ отказали, ссылаясь на то, что, по наведеннымъ справкамъ, онъ ихъ получилъ уже отъ Гаргантюа.
Онъ доказывалъ имъ, что онъ получилъ ихъ gratis отъ щедрота Гаргантюа и что это не освобождаетъ ихъ отъ общанія.
Не смотря на то, ему отвчали, чтобы онъ былъ разсудителенъ и удовольствовался тмъ, что получилъ, и что больше онъ ничего не получитъ.
— Разсудителенъ!— сказалъ Янотусъ. Но при чемъ тута разсудительность?! Обманщики несчастные, вы недостойные люди! На земл нтъ зле людей, чмъ вы. Я вдь хорошо это знаю: не слдуетъ прихрамывать при хромыхъ. Я самъ плутовалъ вмст съ вами. Клянусь Богомъ, я извщу короля о громадныхъ злоупотребленіяхъ, которыя тута творятся и вашими собственными руками. И да поразитъ меня проказа, если онъ не прикажетъ сжечь васъ живыми, какъ обманщиковъ, измнниковъ, еретиковъ и обольстителей, враговъ Бога и добродтели!
За эти слова они вчинили искъ противъ него, а онъ подалъ на нихъ встрчный искъ. Короче сказать, тяжба затянулась въ суд и до сихъ поръ еще не окончена. Магистры поклялись, что не станутъ мыться, а мэтръ Жано съ нсколькими приверженцами — сморкаться до тхъ поръ, пока, дло не будетъ ршено окончательно. Благодаря этой клятв, они и по сіе время пребываютъ грязными и сопливыми, потому что судъ все еще не разобрался въ документахъ. Приговоръ будетъ постановленъ ко второму пришествію, то-есть никогда. Вдь вы знаете, что эти люди творятъ наперекоръ природ и своимъ собственнымъ законамъ. Парижскіе законы говорятъ, что одинъ Богъ можетъ создать вещи безконечныя. Природа же ничего не производитъ безсмертнаго, а всему, что идетъ отъ нея, положенъ конецъ и извстный срокъ, потому что omnia orta cadunt, etc. {Все, что возникаетъ,— проходитъ и пр.}.
Но эти полярные медвди длаютъ вс тяжбы, которыя имъ приходится разбирать, нескончаемыми и безсмертными, что дало поводъ уже Хилону Лакедемонянину, Дельфійскому жрецу, сказать: ‘Нищета — спутникъ тяжбы, и тяжущіеся разоряются’, и оправдываетъ эти слова. Потому что они скоре лишатся жизни, нежели выиграютъ дло.

XXI.

Обученіе Гаргантюа по метод его наставниковъ софистовъ.

По прошествіи первыхъ дней по прізд Гаргантюа и посл того какъ колокола были водворены на мсто, парижскіе граждане въ благодарность за эту любезность предложили содержать и кормить кобылу Гаргантюа столько времени, сколько онъ пожелаетъ. Гаргантюа съ удовольствіемъ на это согласился. И вотъ кобылу послали на содержаніе въ лсъ Фонтенебло, но я не знаю, тамъ ли она въ настоящее время.
Посл того Гаргантюа пожелалъ серьезно учиться подъ руководствомъ Понократа. Но этотъ послдній для начала приказалъ, чтобы онъ пока занимался привычнымъ для него, способомъ, потому что онъ хочетъ узнать, какимъ образомъ его прежніе учителя образовали изъ него такого фата, глупца и невжду. И вотъ Гаргантюа проводилъ такимъ образомъ свое время. Обыкновенно, онъ просыпался между восемью и девятью часами, разсвло или нтъ — безразлично, ибо такъ приказывали его прежніе гувернеры, ссылаясь на слова Давида: Vanum est vobis ante lucem s urge re {Псал. СХХІ, 2: Безполезно вамъ вставать до разсвта.}.
Посл того онъ валялся еще нкоторое время въ постели, чтобы хорошенько пріободриться и затмъ одваться сообразно времени года, но всего охотне носилъ онъ широкій и длинный халатъ изъ толстой фризовой матеріи, подбитый лисицей, затмъ чесался нмецкимъ гребнемъ, то-есть пятью пальцами, потому что, по словамъ его преподавателей, иначе чесаться, мыться и чиститься значило терять время на бломъ свт.
Посл того марался, мочился, блевалъ, харкалъ, звалъ, плевалъ, кашлялъ, рыдалъ, чихалъ и сморкался, точно архидіаконъ, и завтракалъ, чтобы предохранить себя отъ сырости и простуды, жареными потрохами, жареной говядиной, славной ветчиной и рубленымъ мясомъ и похлебкой.
Понократъ уговаривалъ его не сть такъ много, вставъ съ постели, прежде чмъ не сдлаетъ нкотораго моціона. Гаргантюа отвчалъ:
— Какъ! разв я не сдлалъ достаточно моціона? Я разъ шесть или семь перевернулся въ постели, прежде чмъ встать. Разв этого не довольно? Папа Александръ {Александръ V.} такъ длалъ по совту своего врача-еврея и жилъ до самой смерти, наперекоръ завистникамъ. Мои первые учителя къ этому меня пріучили, говоря, что завтракъ укрпляетъ память, и сами первые пили. Я чувствую себя при этомъ очень хорошо и обдаю съ тмъ большимъ аппетитомъ. И мэтръ Тюбаль, первый изъ парижскихъ лиценціатовъ, говорилъ мн, что сила не въ томъ, чтобы скоро бжать, но рано выйти изъ дому, поэтому и для здоровья людей важно не то, чтобы они пили, пили безъ конца, какъ утки, но чтобы они пили съ ранняго утра. Unde versus:
Lever matin n’est point bon heur.
Boire matin est le meilleur 1).
1) Встать спозаранку не велико еще счастье, спозаранку напиться гораздо пріятне.
Позавтракавъ плотно, шелъ вь церковь, и за нимъ проносили туда въ большой корзин толстый требникъ въ переплет, который всилъ — вмст съ застежками и засаленнымъ пергаментомъ — ни боле, ни мене, какъ одиннадцать центнеровъ шесть фунтовъ Тамъ онъ слушалъ двадцать шесть или тридцать обденъ, туда же приходилъ его капелланъ, закутанный, какъ удодъ, и съ дыханіемъ, пропитаннымъ, въ качеств противоядія, виннымъ запахомъ. Вмст съ нимъ онъ бормоталъ вс молитвы и такъ старательно выговаривалъ ихъ, что ни одного слова не пропадало. По выход изъ церкви ему привозили на телг, запряженной волами, кучу четокъ Св. Клода, которыя были такъ крупны, какъ человческія головы, и онъ, прохаживаясь по монастырямъ,галлереямъ или по саду, читалъ больше молитвъ, чмъ шестнадцать отшельниковъ.
Затмъ учился съ добрыхъ полчаса, уставясь глазами въ книгу, но (какъ говоритъ шутъ) душа его находилась на кухн.
Обильно помочившись, садился за столъ. И такъ какъ по натур онъ былъ флегматикъ, то начиналъ обдъ съ нсколькихъ дюжинъ окороковъ ветчины, копченыхъ языковъ, колбасъ, сосисокъ и другихъ предвозвстниковъ вина. Тмъ временемъ четверо изъ его людей кидали ему въ ротъ непрестанно, одинъ за другимъ, горчицу большими ложками, и онъ запивалъ ее большимъ глоткомъ благо вина, чтобы облегчить почки. Затмъ лъ, смотря по времени года, разное мясо, сколько влзетъ, и переставалъ сть только тогда, когда набивалъ себ животъ. Питью же не было ни отдыха, ни срока: онъ говорилъ, что предлъ для питья — это когда у того, кто пьетъ, пробковая стелька въ туфляхъ разбухнетъ на полфута.

XXII.

Игры Гаргантюа.

Посл того, какъ бывало съ трудомъ пробормочетъ обрывокъ послобденной молитвы, Гаргантюа мылъ руки виномъ, прочищалъ зубы ногой борова и весело болталъ съ своими людьми. Затмъ, растянувъ коверъ, приносили карты, кости и шашки. Онъ игралъ: въ трилистникъ, въ ландскнехтъ и проч. {Тутъ слдуетъ длинный перечень игръ, большею частью вымышленныхъ и не поддающихся переводу.}. Наигравшись вдоволь, убивъ даромъ время, приличествовало еще выпить — по одиннадцати горшковъ на человка, а напировавшись, растянуться на покойной скамь иди, еще того лучше, на мягкой постели и проспать два или три часа, не думая и не говоря ничего худого.
Проснувшись, Гаргантюа отряхивался, затмъ приносили еще вина и онъ опять пилъ себ на здоровье.
Понократъ убждалъ его, что вредно пить посл сна.
— Такую точно жизнь ведутъ Отцы,— отвчалъ Гаргантюа. У меня по природ сонъ такой соленый, что когда я сплю, это все равно, какъ если бы я лъ ветчину.
Посл того снова принимался за ученье и пускалъ въ ходъ четки, а чтобы дло шло успшне, садился на стараго мула, служившаго уже девяти королямъ, и, бормоча и качая головой, халъ смотрть, какъ ловятся кролики въ сти.
По возвращеніи шелъ въ кухню, чтобы поглядть, какое жаркое жарится на вертел.
И прекрасно ужиналъ, честное слово, и охотно приглашалъ нсколькихъ сосдей-бражниковъ, съ которыми пилъ, какъ ни въ чемъ не бывало.
Въ числ прочихъ, въ его свит находились господа дю-Фу, де-Гурвиль, де-Гриньо и де-Мариньи.
Посл ужина наступалъ чередъ деревянныхъ евангелій, то есть игральныхъ картъ и костей, или находили провдать красивыхъ двушекъ по сосдству и устраивали пирушки и разныя закуски и задки, посл чего Гаргантюа ложился спать и спалъ безъ просыпу до восьми часовъ утра.

XXIII.

О томъ, какъ Гаргантюа въ такой дисциплин воспитывался Понократомъ, что не терялъ по пусту ни одного часа во дн.

Когда Понократъ узналъ порочный образъ жизни Гаргантюа, онъ ршилъ иначе обучать его наукамъ, но на первое время позволилъ ему вести прежній образъ жизни, считая, что природа не терпитъ внезапныхъ перемнъ и возмущается противъ нихъ.
Поэтому, чтобы успшне приступить къ своему длу, онъ упросилъ ученаго врача того времени, мэтра Теодора, указать, можно ли направить на путь истинный Гаргантюа.
Врачъ закатилъ ему слабительное по всмъ правиламъ искуства и этимъ путемъ исправилъ вс уклоненія и дурныя привычки мозга. Этимъ же средствомъ Понократъ заставилъ его забыть все, чему онъ учился подъ руководствомъ своихъ старыхъ учителей,— какъ это длалъ Тимоей {Тимоей изъ Милета, знаменитый флейтистъ Александра Великаго.} со своими учениками, которые раньше учились у другихъ музыкантовъ. Для большаго успха, онъ вводилъ его въ общество людей ученыхъ, находившихся въ город, чтобы соревнованіе съ ними укрпляло его умъ и вселяло въ него желаніе хорошо учиться и отличаться.
Затмъ такъ распредлилъ его занятія, чтобы онъ не терялъ ни одного часа во дн, и такимъ образомъ все его время занято было изученіемъ науки и литературы. Гаргантюа просыпался въ четыре часа утра приблизительно. Пока его растирали, ему читали нсколько страницъ Св. Писанія громко и внятно, и съ тмъ выраженіемъ, какое приличествовало предмету, къ этому занятію приставленъ былъ молодой пажъ, уроженецъ Вашэ, по имени Анагностъ. Подъ вліяніемъ этого чтенія, Гаргантюа часто принимался бить поклоны, славословить, молиться и взывать къ Господу Богу, величіе и чудесные пути Котораго онъ узнавалъ изъ чтенія Св. Писанія. Посл того отправлялся въ укромныя мста облегчить кишки отъ естественныхъ результатовъ пищеваренія. Тамъ учитель повторялъ ему прочитанное, объясняя самыя темныя и непонятныя мста.
На возвратномъ пути изучали небо: таково ли оно, какимъ они видли его наканун вечеромъ, и при какихъ знакахъ восходитъ солнце, а также и луна въ тотъ день.
Посл того Гаргантюа одвали, причесывали, завивали, наряжали и вспрыскивали духами и въ продолженіе всего этого времени повторяли ему уроки предыдущаго дня. Онъ самъ говорилъ ихъ наизусть и связывалъ съ ними нкоторые практическіе случаи изъ жизни человческой. Такъ занимался онъ иногда два-три часа сряду, но эти занятія обыкновенно прекращались, когда онъ былъ совсмъ одтъ. Посл того въ продолженіе добрыхъ трехъ часовъ учитель давалъ ему урокъ.
Посл того шли гулять, все время толкуя о прочитанномъ, и заходили на площадь, гд играютъ въ мячъ, или отправлялись на лугъ и тамъ играли въ мячъ, въ лапту или городки для упражненія тла, какъ передъ тмъ упражняли душу. Игра была безъ всякаго принужденія: они прекращали ее, когда имъ вздумается, и обыкновенно, когда уставали физически или умственно. Посл того хорошенько обтирались и растирались, смняли рубашку и, тихонько прогуливаясь, шли посмотрть, готовъ ли обдъ. Въ ожиданіи обда декламировали отчетливо и выразительно нсколько сентенцій,удержавшихся въ памяти изъ прочитаннаго.
Тмъ временемъ разыгрывался аппетитъ, п тогда садились за столъ. Въ начал обда прочитывалось нсколько забавныхъ исторій о старинныхъ богатырскихъ подвигахъ, въ то время какъ Гаргантюа пилъ вино.
Посл того, какъ вздумается, или продолжали чтеніе, или весело бесдовали другъ съ другомъ, разсуждая о свойствахъ, особенностяхъ, дйствіи и природ всего, что имъ подавали за столомъ: о хлб, вин, вод, соли, мяс, рыбахъ, плодахъ, травахъ, кореньяхъ, и ихъ изготовленіи.
И такимъ образомъ въ короткое время знакомились со всми подходящими къ этому мстами у Плинія, Аенея, Діоскорида, Юлія Поллукса. Галена, Порфирія, Опіана, Полибія, Геліодора, Аристотеля, Эліана и др.
И во время этихъ бесдъ часто, для большей увренности, приносили вышеупомянутыя книги за столъ. И Гаргантюа такъ хорошо запоминалъ все сказанное, что не было врача, который бы зналъ вполовину такъ много, какъ онъ.
Посл того обсуждали уроки, прочитанные поутру, и заканчивали обдъ вареньемъ изъ айвы. Гаргантюа чистилъ себ зубы стволомъ мастиковаго дерева, мылъ чистой водой руки и глаза, благодарилъ Бога нсколькими прекрасными кантами, восхвалявшими Божіе милосердіе и щедроты.
Посл того приносили карты, но не для того, чтобы играть, а чтобы научиться многимъ новымъ фокусамъ и выдумкамъ, которые вс были основаны на ариметик. Этимъ путемъ онъ полюбилъ ариметику и каждый день, посл обда и ужина, проводилъ, занимаясь ею, время гораздо пріятне, чмъ прежде играя въ кости или карты. И скоро онъ такъ хорошо изучилъ ариметику теоретически и практически, что англичанинъ Тунсталь, который много написалъ о ней, сознался, что въ сравненіи съ Гаргантюа онъ былъ просто неучъ.
И не съ одной только ариметикой,— такъ было и съ другими математическими науками, какъ-то: геометріей, астрономіей и музыкой, потому что, въ ожиданіи, пока переварится обдъ, они занимались многими веселыми инструментами и геометрическими фигурами и даже практиковались въ астрономическихъ канонахъ.
Затмъ упражнялись въ пніи квартетовъ съ варіаціями на излюбленную тему. Что касается музыкальныхъ инструментовъ, то онъ учился играть на лютн, на клавикордахъ, на арф, на нмецкой флейт, на альт и на тромбон.
Проведя часокъ въ этихъ занятіяхъ, по окончаніи пищеваренія, испражнялся и затмъ снова садился учиться въ продолженіе трехъ часовъ и боле: повторялъ утренній урокъ, читалъ дале начатую книгу, писалъ, стараясь красиво выводить готическія и римскія буквы.
Посл того выходили изъ дома въ сопровожденіи молодого дворянина изъ Турени, котораго звали берейторомъ Гимнастомъ и который училъ Гаргантюа верховой зд. Переодвшись, Гаргантюа садился на коня, какого-нибудь испанскаго жеребца или берберійскую лошадь, и скакалъ въ карьеръ, волтижировалъ, перескакивая чрезъ рвы и барьеры, длалъ вольты справа налво и слва направо. Потомъ ломалъ, но только не копье, потому что нтъ ничего глупе въ мір, какъ говорить: ‘Я сломалъ десять копій на турнир или въ сраженіи’,— всякій плотникъ сдлалъ бы то же самое,— но почетно и славно однимъ копьемъ сразить десятерыхъ враговъ. И такъ своимъ острымъ, крпкимъ копьемъ Гаргантюа ломалъ ворота, пробивалъ латы, вырывалъ съ корнемъ дерево, снималъ кольцо, скидывалъ сдло, панцырь или желзную перчатку. И все это производилъ вооруженный съ головы до ногъ. И никто не могъ сравниться съ нимъ въ искусств красоваться на кон и парадировать. Феррарскій волтижеръ былъ просто обезьяна по сравненію съ нимъ. Удивительно искусно перескакивалъ
онъ съ одной лошади на другую, не касаясь земли. Такихъ лошадей называли перемнными, и онъ умлъ, держа копье на отлет, здить на лошади безъ стремянъ и безъ уздечки и управлять ею по своему усмотрнію. Все это пригодно для военной дисциплины.
Въ другой разъ онъ упражнялся въ искусств владть скирой, которую такъ крпко держалъ, такъ ловко вращалъ и такъ искусно отклонялъ ею всякіе удары, что въ этомъ отношеніи могъ назваться мастеромъ своего дла.
Посл того бился на пикахъ, на обоюдоострыхъ шпагахъ, на сабляхъ, на кинжалахъ, то вооруженный щитомъ, то не вооруженный.
Охотился на оленя, дикую козу, медвдя, серну, кабана, зайца, куропатокъ, фазановъ, дрофъ. Игралъ въ большой мячъ и подкидывалъ его въ воздухъ какъ ногой, такъ и кулакомъ.
Боролся, бгалъ, прыгалъ, но не въ три пріема и не на одной ног, или, такъ называемымъ, нмецкимъ прыжкомъ. Гимнастъ говорилъ, что вс эти прыжки ни къ чему не служатъ на войн. Нтъ, онъ сразу перескакивалъ черезъ ровъ, барьеръ, карабкался на стну и влзалъ въ окно, отстоявшее отъ земли на высоту копья.
Плавалъ въ глубокой вод на живот, на спин, на боку, разская воду всмъ тломъ, или однми ногами, поднявъ одну руку надъ водой и держа въ ней книгу, причемъ она оставалась суха, переплывалъ съ одного берега на другой, при чемъ, какъ Юлій Цезарь, тащилъ зубами за собою плащъ, съ помощью одной руки поднимался въ лодку, снова бросался оттуда, головой внизъ, въ воду, погружался на дно, изслдовалъ подводные камни, нырялъ въ колдобины и водовороты, поворачивалъ лодку, правилъ ею, быстро гналъ ее впередъ, замедлялъ ея ходъ, велъ ее по теченію, противъ теченія, одной рукой держалъ весло, другою руль, ставилъ паруса, карабкался по мачтамъ, лазилъ по стеньгамъ, направлялъ компасъ и управлялъ рулемъ.
Выскочивъ изъ воды, взбгалъ на гору и такъ же легко сбгалъ внизъ, ходилъ какъ кошка по деревьямъ, перепрыгивалъ съ одного на другое какъ блка, ломалъ толстйшія сучья, какъ второй Милонъ, помощью двухъ отточенныхъ кинжаловъ и двухъ крпкихъ шилъ взбирался по стн дома, какъ крыса, и затмъ спускался сверху внизъ такъ ловко, что не подвергался опасности упасть и расшибиться. Металъ дротикъ, камни, стрлы, копье, алебарду, натягивалъ тетиву у лука, прицливался изъ ружья, наводилъ пушку, и стрлялъ въ цль, въ птицу, сверху внизъ и снизу вверхъ, впередъ, сбоку, назадъ, какъ паряне.
Привяжутъ, бывало, канатъ, на какую-нибудь высокую башню и спустятъ конецъ на землю, онъ взбирается по канату, перебирая руками, затмъ спускается внизъ такъ быстро и увренно, точно внизу для него подостланъ мягкій коверъ. Въ другой разъ приставятъ толстый шестъ къ двумъ деревьямъ, онъ повиснетъ на немъ обими руками и передвигается, не касаясь ногами земли, да такъ быстро, что никакому скороходу его не догнать.
А для упражненія грудной клтки и легкихъ онъ кричалъ во весь голосъ. Я услыхалъ разъ, какъ онъ звалъ Евдемона и крикъ былъ слышенъ на протяженіи отъ воротъ св. Виктора до Монмартра. Самъ Стенторъ не кричалъ такъ громко въ сраженіи подъ Троей.
А ради укрпленія мускуловъ для него соорудили дв большихъ оловянныхъ болванки, всомъ въ восемь тысячъ семьсотъ центнеровъ, которыя онъ называлъ своими гирями. Онъ бралъ ихъ съ земли, по одной въ руку и поднималъ надъ головой и держалъ такимъ образомъ не шевелясь три четверти часа и доле, что доказывало несравненную силу. Игралъ въ городки съ самыми большими силачами. И когда доходила до него очередь, такъ упирался ногами, что подъ тяжестью его сгибались т, которые пытались сдвинуть его съ мста, какъ нкогда это было съ Милономъ. И, какъ Милонъ, онъ держалъ въ рукахъ гранатовое яблоко и отдавалъ его тому, кто сможетъ его у него отнять.
Посл такого времяпрепровожденія онъ растирался, мылся и переодвался, и вс тихонько возвращались домой, а, проходя по лугу или другимъ поросшимъ травою мстамъ, осматривали деревья и растенія, и провряли то, что о нихъ написано древними, какъ еофрастъ, Діоскоридъ, Маринусъ, Плиній, Никандръ, и Галенъ, и уносили ихъ цлыя охапки домой, гд за ними смотрлъ молодой пажъ по имени Ризотомъ, у котораго кром того находились на храненіи лопаты, заступы, садовые ножи и другіе инструменты, необходимые въ садоводств.
По возвращеніи домой, пока готовили ужинъ, повторяли нкоторыя мста изъ прочитаннаго и садились за столъ. Здсь надо замтить, что обдъ былъ скромный и умренный, такъ какъ ли только для того, чтобы червячка заморить, но ужинъ за то былъ обильный и сытный. Гаргантюа лъ за ужиномъ ровно столько, сколько нужно, чтобы насытиться и поддержать свои силы. И такова настоящая діэта, предписываемая доброй и врной медициной, хотя бы толпа дураковъ медиковъ, сбитыхъ съ толку софистами, и совтывала противное. За ужиномъ продолжался обденный урокъ, насколько находили это подходящимъ, остальное время проводили въ ученой и полезной бесд.
Помолившись Богу, предавались музык и пнію: играли на различныхъ инструментахъ или же занимались фокусами изъ картъ, костей и стакановъ, и такъ пріятно проходило время за вкусной дой и развлеченіями, пока не наступалъ часъ ложиться спать. Иногда же ходили навстить компанію людей ученыхъ или такихъ, что побывали въ чужихъ краяхъ.
Среди ночи, прежде чмъ разойтись на покой, шли на самое открытое мсто въ квартир и глядли на небо, замчали кометы, если таковыя появлялись, фигуру, ситуацію, аспектъ, противостояніе и соединеніе небесныхъ созвздій.
Посл того Гаргантюа вмст со своимъ наставникомъ повторялъ, на манеръ пиагорейцевъ, все то, что они за день прочитали, видли, сдлали и слышали.
И затмъ молились Богу съ колнопреклоненіемъ, для укрпленія своей вры: славословили Его за неизреченную благость и благодарили за протекшее время, предавая себя Его милосердію на будущее время. Посл того отходили на покой.

XXIV.

О томъ, какъ Гаргантюа проводилъ время въ дождливую погоду.

Если случалось, что погода была дождливая и холодная, то все время до обда проводилось какъ обыкновенно, съ тою только разницею, что Гаргантюа приказывалъ хорошенько растопить каминъ, чтобы согрть воздухъ. Но посл обда, вмсто упражненій на открытомъ воздух, съ гигіеническою цлью занимались уборкой сна, кололи и пилили дрова, молотили хлбъ въ риг. Посл того занимались искусствомъ живописи и скульптуры, или же возстановляли обычай античной игры въ бабки, какъ ее описывалъ Леоникусъ и какъ въ нее играетъ нашъ добрый другъ Ласкарисъ {Библіотекарь Франциска I.}. Играя припоминали т мста у древнихъ авторовъ, въ которыхъ о ней упоминается, или же придумывали какую-нибудь подходящую метафору на эту игру. А не то ходили смотрть, какъ плавятъ металлъ и льютъ пушки: или же посщали мастерскія ювелировъ, рзчиковъ драгоцнныхъ камней, или же лабораторіи алхимиковъ, монетный дворъ, ткацкія, гд ткутъ шелковыя матеріи и бархатъ, органныхъ мастеровъ, типографщиковъ, красильщиковъ и всякихъ другихъ ремесленниковъ, гд, давая на водку, знакомились съ пріемами и изобртеніями различныхъ ремеслъ.
Ходили слушать публичныя лекціи, торжественные акты, репетиціи, декламаціи, защитительныя рчи адвокатовъ, проповди христіанскихъ проповдниковъ.
Гаргантюа посщалъ также фехтовальныя залы и фехтовалъ съ преподавателями этого искусства, доказывая на опыт, что такъ же хорошо, какъ они, и пожалуй даже лучше ихъ, владлъ оружіемъ. А вмсто того, чтобы заниматься садоводствомъ, посщалъ лавки дрогистовъ и аптекарей, знакомился съ плодами, корнями, листьями, смолой, сменами, иностранными мазями и съ тмъ, какъ ихъ поддлывали. Ходилъ смотрть акробатовъ, фокусниковъ, наблюдалъ за ихъ движеніями, хитростями, уловками, прыжками и краснобайствомъ, въ особенности уроженцевъ Шони и Пикардіи, которые отъ природы большіе болтуны и краснобаи и мастера на всякія штуки.
Вернувшись къ ужину, ли боле умренно, нежели въ другіе дни, и боле легкія и удобоваримыя яства, дабы предотвратить вредныя послдствія сырости воздуха, сообщившейся тлу, и отсутствія обычныхъ физическихъ упражненій.
Такъ воспитывался Гаргантюа и изо дня въ день велъ подобный образъ жизни, и, какъ легко поймете, съ превеликой для себя пользой, какъ это и естественно для молодого человка его лтъ и одареннаго здравымъ смысломъ. Сначала эти занятія казались трудными, но съ теченіемъ времени становились все легче и пріятне, и больше походили на время препровожденіе короля, нежели ученіе школьника.
Со всмъ тмъ Понократъ, чтобы доставить ему отдыхъ отъ такого сильнаго напряженія ума, выбиралъ разъ въ мсяцъ ясный и хорошій день, когда они съ утра покидали городъ и отправлялись въ Жантильи, или въ Булонь, въ Монружъ, въ Понъ-Шарантонъ, или въ Ванвъ и Сенъ-Клу. И тамъ проводили весь день пируя, веселясь, забавляясь, угощаясь виномъ, распвая псни, танцуя, валяясь на лугу, ища по гнздамъ пташекъ, ловя куропатокъ, таская изъ пруда лягушекъ и раковъ.
Но если въ такой день и не заглядывали въ книги, а обходились безъ чтенія, это не значитъ, чтобы день проходилъ безъ пользы. Сидя на цвтущемъ лугу, они наизусть сказывали какое-нибудь прекрасное стихотвореніе о земледліи Виргилія, Гезіода, изъ ‘Bustico’, Пульчіана, припоминали забавныя латинскія эпиграммы и переводили ихъ французскими стихами.
Пируя, отдляли вино отъ воды, какъ это учитъ длать Катонъ (De Кеrirst.) и Плиній, посредствомъ рюмки изъ плюща, промывали вино въ тазу съ водой и затмъ извлекали его посредствомъ воронки, а воду переливали изъ одного стакана въ другой и устраивали автоматическіе приборы, то есть такіе, которые сами собой приходили въ движеніе.

XXV.

О томъ, какъ возгорлся большой споръ между пирожниками Лернэ и земляками Гаргантюа и привелъ къ ожесточенной войн.

Въ то время года, когда наступаетъ уборка винограда, въ начал осени, мстные пастухи стерегли виноградники, чтобы скворцы не поклевали виноградъ. Въ это самое время пирожники изъ Лерна прозжали по большой дорог, сопровождая десять или двнадцать возовъ съ пирогами, предназначенными для города. Вышеназванные пастухи вжливо попросили ихъ продать имъ пироговъ за деньги по рыночной цн. Слдуетъ замтить, что нтъ роскошне угощенія для тхъ, кто страдаетъ запоромъ, какъ пость за завтракомъ винограда съ пирожками, будетъ ли то коринка, или мускатъ, или рислингъ. Но эту просьбу пирожники не только не исполнили, но — еще хуже того — сильно оскорбили пастуховъ, обозвали болтунами, дураками, скотами, тупицами, лнтяями, сластунами, пьяницами, хвастунами, негодяями, грубіянами, невжами, разинями, нищими, оборванцами, зубоскалами, свинопасами, погаными пастухами и еще другими обидными прозвищами, прибавивъ, что не пристало имъ сть такіе прекрасные пироги, а должны они довольствоваться чернымъ хлбомъ и овсяными лепешками.
На эти оскорбленія одинъ изъ обруганныхъ, котораго звали Форжье, честнйшій человкъ и бакалавръ, мягко отвчалъ:
— Съ какихъ поръ стали вы такъ дерзки и грубы? Вы прежде охотно продавали намъ пирожки, а теперь въ нихъ отказываете. Такъ добрые сосди не длаютъ, и мы съ вами не такъ поступаемъ, когда вы являетесь сюда покупать нашу прекрасную пшеницу, изъ которой печете свои пирожки. Мы охотно дали бы вамъ еще въ придачу винограда, но, клянусь Богородицей, вы раскаетесь въ своемъ поступк и когда-нибудь мы вамъ отплатимъ тмъ же, когда вамъ что-нибудь понадобится отъ насъ, попомните это!
Марке, старшина цеха пирожниковъ, отвчалъ ему на это:
— Право, ты слишкомъ сердитъ сегодня утромъ. Врно вчера, вечеромъ нался пшонной каши. Подойди-ка поближе, я дамъ теб пирожковъ.
Но когда Форжье, въ простот души, подошелъ и вынулъ изъ пояса монету въ одиннадцать денье, ожидая, что Марке отпуститъ ему пирожки, этотъ послдній ударилъ его бичомъ по ногамъ, да такъ сильно, что шишки повскакивали, и хотлъ убжать, но Форжье закричалъ: ‘Караулъ! убиваютъ!’ изо всхъ силъ и затмъ бросилъ въ него большой палкой, которую держалъ подъ мышкой, и угодилъ ему въ правый високъ, такъ что Марке свалился съ лошади полумертвый.
Тмъ временемъ прибжали мызники, которые неподалеку сбивали съ деревьевъ орхи длинными шестами, и принялись тузить пирожниковъ, точно хлбъ молотить. Другіе пастухи и пастушки, услышавъ крики Форжье, прибжали со своими пращами и принялись осыпать каменьями, точно градомъ. Въ конц концовъ, они ихъ задержали и отняли у нихъ четыре или пять дюжинъ пирожковъ, заплативъ за нихъ, однако, обычную цну, и дали имъ въ придачу сотню орховъ и три корзины благо винограда. Посл того пирожники помогли Марке, опасно раненному, ссть на лошадь и вернулись въ Лернэ, не продолжая пути въ Парелье, но крпко грозясь и ругая пастуховъ, волопасовъ и мызниковъ Селье и Сине. Пастухи же и пастушки стали угощаться пирожками и прекраснымъ виноградомъ и веселились подъ звуки волынки, подсмиваясь надъ хвастунами пирожниками, которымъ славно досталось за то, что они утромъ лвой рукой перекрестились, и стали прикладывать раздавленный виноградъ къ ногамъ Форжье, которыя скоро зажили.

XXVI.

О томъ, какъ жители Лернэ, подъ командой своего короля Пикрошоля, внезапно напали на пастуховъ Гаргантюа.

Пирожники, вернувшись въ Лернъ, сразу, не пивши, не вши, отправились въ Капитолій и пожаловались своему королю, котораго звали Пикрошоль, третій этого имени, и показали ему сломанныя корзины, смятыя шапки, разорванныя платья, раздавленные пирожки, а главное, серьезно раненнаго Марке, говоря, что все это сотворили пастухи и мызники Грангузье на большомъ перекрестк, миновавъ Селье.
Король тотчасъ распалился гнвомъ и, неразбирая дла, повеллъ герольдамъ огласить на весь край объ ополченіи, и чтобы каждый, подъ страхомъ смертной казни, явился вооруженный на большую площадь, около замка, ровно въ полдень.
Для большаго успха своего предпріятія, онъ повеллъ бить въ барабаны въ окрестностяхъ города и, пока ему готовили обдъ, пошелъ приказать привести въ порядокъ артиллерію, развернуть знамена и значки и заготовить большое количество военныхъ припасовъ, какъ боевыхъ, такъ и по части провіанта.
За обдомъ назначилъ командующихъ войсками: по его указу командующимъ авангардомъ былъ назначенъ господинъ Трепелю, и въ его арміи числилось шестнадцать тысячъ четырнадцать пищальниковъ, тридцать тысячъ и одиннадцать авантюристовъ {Случайные солдаты. При Франциск I почти всю французскую пхоту обозначали этимъ именемъ.}, командующимъ артиллеріей назначенъ былъ оберъ-шталмейстеръ Тукдильонъ, и она насчитывала девятьсотъ четырнадцать большихъ бронзовыхъ орудій, пушекъ четырехъ и восьми-фунтовыхъ, гаубицъ, кулевринъ, бомбардъ, мортиръ и т. д., командованіе арьергардомъ поручено было герцогу Рокденару.
Самъ король и королевскіе принцы присоединились къ войску. Когда все было готово, прежде чмъ выступить въ путь, послали триста человкъ легкой кавалеріи, подъ начальствомъ капитана Ангулевана, на развдки, чтобы знать, не подготовляется ли какая западня. Но, тщательно изслдовавъ край, нашли его въ полномъ спокойствіи и тишин, безъ признаковъ какихъ-нибудь сборищъ.
Услышавъ это, Пикрошоль приказалъ, чтобы каждый отрядъ не медля выступилъ подъ своимъ знаменемъ.
И вотъ, безъ всякаго порядка, вразсыпную, разсялись они по стран, топча и уничтожая все, мимо чего проходили, не щадя ни бднаго, ни богатаго, ни храмовъ, ни домовъ обывателей. Они забирали воловъ и коровъ, быковъ, телятъ, телокъ, овецъ, барановъ, козъ и козловъ, куръ, каплуновъ, цыплятъ, утокъ, гусей, кабановъ, свиней, поросятъ, сбивали орхи, обрывали виноградъ, вырывали лозы, сбивали вс плоды съ деревьевъ.
Безпорядокъ, который они производили, ни съ чмъ сравнить нельзя. И никто имъ, однако, не сопротивлялся, напротивъ того, вс сдавались имъ безусловно, умоляя ихъ быть человчне, во вниманіе къ тому, что они всегда были добрыми и любезными сосдями и никогда не позволяли себ относительно ихъ какихъ-нибудь обидъ или насилій, какія могли бы оправдать такое дурное обращеніе, и что Богъ скоро ихъ покараетъ. На вс эти упреки нападающіе отвчали только одно,— что они покажутъ имъ, какъ сть пирожки.

XXVII.

О томъ, какъ одинъ монахъ въ Селье спасъ фруктовый садъ аббатства отъ вражескаго нашествія.

Такъ шли они, грабя и безчинствуя, пока не дошли до Селье и тамъ обобрали всхъ встрчныхъ мужчинъ и женщинъ и захватили все, что могли. Ничто не казалось имъ ни слишкомъ тяжелымъ, ни слишкомъ громоздкимъ. И хотя чума свирпствовала въ большинств домовъ, они всюду входили, грабили все, что тамъ было, но никто не заразился болзнью, что было довольно удивительно, такъ какъ священники, викаріи, проповдники, врачи, хирурги и аптекаря, которые посщали, перевязывали, лчили, утшали и пріобщали больныхъ, вс умерли отъ заразы, а эти чортовы грабители и убійцы нисколько не заразились. Какъ это случилось, господа, подумайте-ка, прошу васъ объ этомъ?
Разграбивъ городъ, направились въ аббатство съ страшнымъ гвалтомъ, но нашли его запертымъ и подъ охраной, а потому главная армія пошла къ броду Ведъ {На рк Віенн.}, за исключеніемъ семи отрядовъ пхотинцевъ и двухсотъ копьеносцевъ, которые остались при аббатств и проломили стны плодоваго сада, чтобы опустошить виноградникъ. Бдняги-монахи не знали, какому святому молиться, и на всякій случай принялись звонить ad саріtulum capitulantes {Чтобы созвать весь капитулъ.}. И при этомъ ршено было устроить торжественную процессію, съ подкрпленіемъ краснорчивыхъ проповдниковъ и молебствій contra hostium insidias {См. 69 псаломъ.} и возгласовъ pro pace.
Въ то время въ аббатств проживалъ монахъ, котораго звали братомъ Жаномъ Сокрушителемъ, молодой, бодрый, веселый, сильный, ловкій, смлый, ршительный, развязный, высокій, худой, горластый, носастый, лихо отбарабанивавшій заутреню, на почтовыхъ служившій обдню и на курьерскихъ — всенощную, короче сказать, настоящій монахъ, какой когда-либо былъ съ тхъ поръ, какъ монашествующій міръ монахами обмонашился. При этомъ и требникъ онъ зналъ вдоль и поперекъ. Этотъ монахъ, услышавъ шумъ, какой производилъ непріятель въ монастырскомъ виноградник, вышелъ на дворъ, чтобы поглядть, въ чемъ дло. И увидя, что непріятель опустошаетъ виноградникъ, виноградъ котораго долженъ былъ доставить монастырю запасъ вина на цлый годъ, вернулся на хоры церкви, гд находились вс остальные монахи, съ виду такіе же оглушенные, какъ колокольные литейщики и вопившіе: ‘im, im, ре, е, e, е, е, е, tum, um, in, і, ni, i, mi, со, о, о, о, о, о, rum, um’.
— Ну васъ къ Богу, съ вашимъ пніемъ! Почему вы лучше не споете: ‘Adieu, paniers, vendanges sont faites’ {Извстная французская псенка, сохранившаяся и по сіе время.}? Чортъ меня побери, если непріятель не забрался въ нашъ виноградникъ, гд опустошаетъ нашъ виноградъ и лозы, такъ что намъ останутся одни оборвыши, Богомъ клянусь. Животомъ Св. Іакова клянусь! Что мы, бдняги, будемъ пить?! Господи Боже мой, da mihi potum {Дай мн выпить.}!
Тутъ настоятель проговорилъ:
— Что длаетъ тутъ этотъ пьяница? Отведите-ка его въ тюрьму за то, что онъ нарушилъ богослуженіе!
— А какъ быть,— отвчалъ монахъ,— съ винослуженіемъ?! Постараемся, чтобы и оно не было нарушено, вдь сами же вы, господинъ настоятель, любите пить хорошее вино, какъ всякій хорошій человкъ. Никакой благородный человкъ не презираетъ добраго вина,— это монастырская поговорка. Но, Богомъ клянусь, молитвы, которыя вы теперь здсь поете, въ настоящую минуту неумстны. Почему наша заутреня коротка во время жатвы и сбора винограда и длинна постомъ и всю зиму? Блаженной памяти братъ Масе Пелосъ, истинный ревнитель нашей вры,— чортъ меня побери, если я вру!— говорилъ мн, помнится, что причина этому та, что въ то время мы собираемъ виноградъ и приготовляемъ вино, а зимою мы его пьемъ. Послушайте-ка, господа добрые люди: кто любитъ вино, тотъ пусть, какъ Богъ святъ, слдуетъ за мною, клянусь Св. Антоніемъ, тотъ больше не отвдаетъ вина, кто мн не поможетъ отстоять виноградникъ. Клянусь животомъ Бога! Вдь это церковное имущество! Такъ-то! Нтъ, нтъ. Чортъ побери, Св. ома Англійскій {ома Беккетъ, архіепископъ Кентерберійскій.} не преминулъ умереть за церковное имущество, и если я умру за него, то неужели же не буду тоже признанъ святымъ? Но я умру не даромъ: и другихъ научу, какъ надо умирать.
Говоря это, онъ снялъ съ себя рясу и схватилъ палку съ крестомъ изъ твердаго ясеневаго дерева, длинную, какъ копье, толстую, какъ кулакъ, и тамъ и сямъ покрытую цвтами лилій, полуистертыми. Онъ вышелъ въ короткомъ подрясник и подвязанной ряс, а палкой съ крестомъ принялся изо всхъ силъ дубасить по непріятелю, который безъ всякаго порядка, безъ знаменъ и барабаннаго боя, безъ трубнаго звука опустошалъ виноградникъ. Знаменщики приставили знамена и значки къ стнамъ, барабанщики пробили барабаны, чтобы набить ихъ виноградомъ, въ трубы напихали гроздьевъ,— вс спшили поживиться. Итакъ, онъ съ невроятной силой принялся тузить ихъ и, не говоря худого слова, валилъ, какъ борововъ, расправляясь съ ними по-старинному. Однимъ прошибалъ башку, другимъ ломалъ руки и ноги, кому угодитъ въ затылокъ, кому въ поясницу, разбивалъ носы, подбивалъ глаза, сворачивалъ скулы, выбивалъ зубы, расшибалъ лопатки, ломалъ ребра, перебивалъ руки и ноги. Если кто-нибудь думалъ спрятаться въ боле густыхъ лозахъ, того онъ тузилъ по спин, какъ собаку. Если кто спасался бгствомъ, тому онъ разбивалъ черепъ. Если кто карабкался на дерево, думая тамъ схорониться, въ того онъ всаживалъ палку снизу, какъ колъ. Если кто изъ старыхъ знакомыхъ кричалъ ему:
— Ага, братъ Жанъ, другъ мой, братъ Жанъ, я сдаюсь.
— Твоя воля,— отвчалъ онъ. Но вмст съ тмъ ты отдашь душу дьяволу.
И съ этими словами билъ его палкой. А если кто былъ такъ дерзокъ, что оказывалъ ему сопротивленіе, на томъ онъ испытывалъ силу своихъ мускуловъ. Онъ пробивалъ имъ грудь и сердце, а другихъ билъ по ребрамъ, повреждалъ имъ желудокъ, и они скоропостижно умирали, третьихъ такъ сильно колотилъ по пупку, что изъ нихъ выпадали кишки, наконецъ, четвертыхъ такъ сильно билъ по ягодицамъ, что пробивалъ задній проходъ.
Поврьте, что то было самое ужасное зрлище, какое когда-либо было видано.
Одни кричали: ‘Св. Варвара!’, другіе: ‘Св. Георгій!’, третьи: ‘Святая Не тронь меня!’, четвертые: ‘Божія Матерь Кюно’ {Пріоратъ близъ Сомюра.}, ‘Лорето’, ‘Влагой всти’, ‘Лену’ {Въ Турской епархіи.}, ‘Ривьеры’ {Село близъ Шинона.}. Кто поручалъ себя молитвамъ Св. Іакова, кто святому савану Шамбери, который, однако, три мсяца спустя сгорлъ до тла, такъ что отъ него не удалось спасти ни одной ниточки. Кто призывалъ Кадуена, кто Св. Іоанна Анжелійскаго, кто Св. Евтропія, кто Св. Месмуса Шинонскаго, кто Св. Мартина Кандскаго и тысячу другихъ святыхъ.
Одни умирали, не говоря ни слова. Другіе много говорили, но не умирали. Кто умиралъ, разговаривая. Кто разговаривалъ, умирая. Иные громко каялись въ грхахъ и кричали: ‘Confiteor, Miserere, In manus’.
Такъ громки были вопли раненныхъ, что настоятель аббатства вышелъ со всми своими монахами. И эти послдніе, увидавъ столько бдныхъ людей, убитыхъ въ виноградник и раненыхъ на смерть, стали исповдывать нкоторыхъ изъ нихъ.
Но въ то время какъ священники занимались исповдью, неважные монашки побжали туда, гд находился братъ Жанъ, и спросили его, не помочь ли ему?
Онъ отвчалъ на это: пусть они пришибутъ тхъ, которые валяются на земл.
И вотъ, повсивъ свои большія мантіи на шпалеры, они стали приканчивать тхъ, кого онъ ранилъ. И, знаете ли, какимъ оружіемъ? Тми ножиками, какими малые дти въ нашей мстности чистятъ орхи. Затмъ братъ Жанъ съ палкой въ рукахъ пошелъ къ бреши, проломанной непріятелемъ. Иные изъ монашковъ разнесли знамена и значки по кельямъ, чтобы надлать изъ нихъ подвязокъ. Но когда т изъ побжденныхъ, которые исповдывались, хотли тоже пройти черезъ брешь, монахъ убивалъ ихъ палкой, говоря:
— Вотъ эти уже исповдались и раскаялись, они получили отпущеніе грховъ и попадутъ прямо въ рай.
Такимъ образомъ, благодаря его храбрости, были поражены вс т изъ непріятельской арміи, которые проникли въ виноградникъ, въ числ тринадцати тысячъ шестисотъ двадцати двухъ человкъ, не считая, само собой разумется, женщинъ и дтей. Самъ Можисъ {Двоюродный братъ дтей Аймона, онъ сопровождалъ Режинальда въ Палестину.}, пустынникъ, не побивалъ смле сарациновъ своимъ кистенемъ,— какъ это описывается въ дяніяхъ четырехъ сыновъ Аймона,— чмъ нашъ монахъ своихъ враговъ палкой съ крестомъ.

XXVIII.

О томъ, какъ Пикрошоль взялъ приступомъ Ла-Рошъ-Клермо и какъ неохотно и съ какимъ трудомъ Грангузье пошелъ на войну.

Пока монахъ справлялся, какъ мы разсказали, съ тми, кто забрался въ виноградникъ, Пикрошоль поспшно перешелъ бродъ Ведъ со своимъ войскомъ и напалъ на Ла-Рошъ-Клермо, гд не встртилъ никакого сопротивленія, и, такъ какъ уже наступила ночь, онъ ршилъ переночевать въ город вмст съ войскомъ и дать улечься своему мучительному гнву. На утро онъ взялъ приступомъ болверки и крпость, укрпилъ ее, снабдилъ военными припасами, путемъ реквизиціи, замысливъ искать здсь убжища въ случа, если бы подвергся нападенію: мсто это было хорошо укрплено и по природ приспособлено къ оборон, благодаря ситуаціи и мстоположенію.
Но тутъ мы оставимъ на время Пикрошоля и вернемся къ нашему доброму Гаргантюа, который находится въ Париж, прилежно занимаясь изученіемъ наукъ и атлетическими упражненіями, между тмъ какъ добрякъ Грангузье, его отецъ, гретъ спину около пылающаго камелька и въ ожиданіи, пока испекутся каштаны, малюетъ полъ палкой, обожженной съ одного конца, такъ, какъ ею мшаютъ огонь, и пересказываетъ жен съ домочадцами добрыя сказанія былыхъ временъ. Одинъ изъ пастуховъ, стерегшихъ виноградники, по имени Пильо, отправился къ нему и сообщилъ про насилія и грабежи, какіе производилъ въ его земляхъ и владніяхъ Пикрошоль, король Лерискій, и о томъ, какъ онъ разграбилъ, растопталъ, разорилъ весь край, за исключеніемъ виноградника въ Селье, который спасенъ братомъ Жаномъ Сокрушителемъ, къ чести его будь сказано, а въ настоящее время названный король находится въ Ла-Рошъ-Клермо и тамъ укрпляется вмст съ своимъ войскомъ.
— Увы! увы! Добрые люди, что же это такое?— сказалъ Грангузье. Грежу я или взаправду слышу то, что мн говорятъ? Пикрошоль, мой старинный и неизмнный другъ, пріятель и союзникъ, напалъ на меня? Что подвинуло его? Что побуждаетъ его? Чмъ онъ руководствуется? Кто ему это присовтовалъ? Охо, хо, хо, хо, хо! Боже мой, Спаситель мой, помоги мн, вдохнови меня, укажи мн, что длать! Завряю, божусь Теб, будь ко мн милостивъ, никогда я ничего непріятнаго ему не сдлалъ, никого изъ его людей не обидлъ, никакого грабежа въ его земляхъ не учинилъ. Напротивъ того: я помогалъ ему людьми, деньгами, заботами и совтами во всхъ случаяхъ, когда ему это было нужно. Если онъ меня такъ оскорбилъ, то злой духъ его попуталъ. Великій Боже! Теб извстно мое мужество, ибо ничто отъ Тебя не сокрыто. Въ случа, если онъ съ ума сошелъ, и Ты, чтобы образумить его, наслалъ его на меня, то дай мн способность и умнье вернуть его подъ иго Твоей святой власти и добраго послушанія. Охъ, хо, хо, добрые люди, друзья мои и врные слуги, неужели же мн еще придется отягощать васъ, прибгая къ вашей помощи? Увы! Состарившись, я ничего такъ не желаю, какъ покоя, да и во всю свою жизнь ни о чемъ такъ не заботился, какъ о мир, но вижу, вижу, что приходится теперь облечь бдные, усталые и слабые плечи панцыремъ, а дрожащей рукой взять копье и скиру, чтобы помочь и защитить своихъ бдныхъ подданныхъ. Того требуетъ разумъ: вдь ихъ трудомъ я существую и ихъ потомъ питаюсь самъ и кормлю дтей и домочадцевъ. Тмъ не мене, пойду на войну не иначе, какъ испробовавъ предварительно вс средства и пути къ заключенію мира. Таково мое ршеніе.
Вслдъ за тмъ Грангузье созвалъ совтъ и изложилъ ему дло, какъ оно было. Ршили отправить къ Пикрошолю какого-нибудь осторожнаго человка разузнать, почему онъ такъ внезапно нарушилъ миръ и вторгся въ чужія земли безъ всякаго на то права. Кром того, ршили призвать Гаргантюа и его свиту для поддержанія порядка въ стран и ея обороны въ случа необходимости. Грангузье одобрилъ ршенія совта и повеллъ быть по сему, затмъ немедленно послалъ своего лакея, изъ басковъ, призвать, какъ можно скоре, Гаргантюа и написалъ ему то, что ниже слдуетъ.

XXIX.
Содержаніе письма, которое написалъ Грангузье къ Гаргантюа.

‘Въ виду усердія, съ какимъ ты занимаешься ученіемъ, я не долженъ былъ бы нарушать твоего философскаго покоя, если бы довріе къ друзьямъ и стариннымъ союзникамъ не поколебало моей безопасности на склон лтъ. Но такъ какъ рокъ судилъ, чтобы меня потревожили какъ разъ т самые люди, на которыхъ я особенно полагался, то я поневол долженъ призвать тебя на помощь людямъ и имуществу, которые по естественному праву подлежатъ твоей охран. Ибо насколько безсильно оружіе въ пол, если въ дом нтъ совта, настолько безплодно ученіе и безполезенъ совтъ, если въ нужную минуту добродтель не подкрпитъ его и не поможетъ выполнить. Я хочу не задирать, но умиротворить, не нападать, но обороняться, не завоевывать, но сохранить своихъ вассаловъ и наслдственныя земли. Въ нихъ вторгся врагомъ Пикрошоль, безъ всякаго повода и оказіи, и день за днемъ продолжаетъ свое безумное предпріятіе, съ насиліемъ, для свободныхъ людей нестерпимымъ.
Я поставилъ себ въ обязанность утишить его тиранническій гнвъ и предлагалъ ему все, чмъ, думалъ, его можно удовлетворить: нсколько разъ дружески посылалъ я его спросить, чмъ, кмъ и какимъ образомъ онъ находитъ себя оскорбленнымъ, но въ отвтъ получилъ лишь дерзкій вызовъ и заявленіе, что онъ намренъ распоряжаться моими землями, какъ ему вздумается. Тогда я позналъ, что Богъ предоставилъ его собственному усмотрнію и разумнію, которыя могутъ быть только злыми, если благодать Божія не руководитъ ими непрерывно, и чтобы проучить его и вернуть ему разумъ, наслалъ его на меня при такихъ прискорбныхъ обстоятельствахъ. Ты же, сынъ мой возлюбленный, какъ можно скоре, по прочтеніи этого письма, возвращайся помочь не столько мн,— хотя по естественному состраданію ты и это обязанъ сдлать,— сколько твоимъ подданнымъ, которыхъ разумъ велитъ спасти и сохранить. Подвигъ надо совершить съ наименьшимъ, по возможности, кровопролитіемъ. И по возможности мы посредствомъ боле совершенныхъ орудій, уловокъ и военныхъ хитростей, спасемъ вс души и отправимъ ихъ радостныхъ по домамъ. Возлюбленнйшій сынъ, миръ Господа нашего Искупителя да будетъ съ тобою. Поклонись отъ меня Понократу, Гимнасту и Евдемону.
Сего двадцатаго сентября.

Твой отецъ,
Грангузье.’

XXX.

О томъ, какъ Ульрихъ Галле посланъ былъ къ Пикрошолю.

Продиктовавъ и подписавъ письмо, Грангузье приказалъ, чтобы Ульриха. Галле, завдывавшій пріемомъ челобитныхъ, человкъ мудрый и скромный, добродтель и разсудительность котораго онъ испыталъ въ разныхъ затруднительныхъ длахъ, отправился къ Пикрошолю и сообщилъ ему то, что было ими ршено. Этотъ добрый человкъ въ тотъ часъ пустился въ путь и, дохавъ до брода и перебравшись черезъ него, разспрашивалъ мельника про Пикрошоля, на его разспросы мельникъ отвчалъ, что люди Пикрошоля не оставили ему ни ложки, ни плошки, а теперь заперлись въ Ла-Ротъ-Клермо, и что онъ не совтуетъ Галле хать дальше, изъ опасенія, какъ бы не наткнуться на патруль: ибо ярость враговъ безпредльна. Галле легко этому поврилъ и остался ночевать у мельника.
На другое утро онъ явился съ трубачемъ къ воротамъ крпости и потребовалъ отъ стражи, чтобы она допустила его переговорить съ королемъ по длу, для него выгодному.
Когда передали его слова королю, тотъ отнюдь не позволилъ отпереть ворота, но вышелъ на больверкъ и сказалъ послу: — Что новаго? Что вы хотите сказать?
И тогда посолъ заговорилъ, какъ ниже слдуетъ.

XXXI.

Рчь, сказанная Галле Пикрошолю.

‘Не бываетъ боле справедливой горести у смертныхъ, какъ если они встртятъ обиду и вредъ тамъ, гд надялись найти милость и благоволеніе. И не безъ причины,— хотя, конечно, и неразумно,— многіе, съ кмъ подобное приключалось, находили, что посл такой гнусности не стоитъ и жить на свт, и въ томъ случа, когда не могли исправить бды силою или другимъ путемъ, сами лишали себя жизни.
‘Итакъ, не диво, если король Грангузье, мой повелитель, весьма огорченъ и разстроенъ Твоимъ яростнымъ и враждебнымъ нашествіемъ. Диво было бы, если бы его нисколько не трогали ни съ чмъ не сравнимыя насилія, совершенныя тобою и твоими людьми въ его земл и надъ его подданными, надъ которыми вы такъ жестоко надругались. Это ему больно уже само по себ, вслдствіе искренней любви, какую онъ всегда питалъ къ своимъ подданнымъ, и сильне которой не можетъ быть ни у какого человка. Но еще больне ему то, что это огорченіе и эти обиды причинены тобою и твоими людьми: вдь съ незапамятныхъ временъ ты и твои отцы водили дружбу съ нимъ и всми его предками, и до сихъ поръ эта дружба считалась какъ бы священной, ненарушимой, бережно и тщательно охраняемой, вдь не только онъ самъ и его подданные, но и варварскіе народы,— какъ-то: пикты, бриты и т, которые живутъ на Канарскихъ и Изабелиныхъ островахъ,— считали, что скоре небеса прейдутъ и бездны воздвигнутся надъ облаками, нежели рушится вашъ союзъ, они такъ опасались этого союза для своихъ предпріятій, что никогда не осмливались задирать, раздражать или вредить одному изъ васъ изъ боязни другого.
‘Больше того: эта священная дружба такъ наполняла міръ, что мало людей изъ живущихъ на материк или на островахъ океана, которыхъ честолюбіе не подвигало бы искать вашего союза на тхъ условіяхъ, какія вы сами назначите: ибо они столько же цнили вашъ союзъ, какъ и собственныя земли и владнія. Такъ что на памяти людской еще не бывало государя или лиги настолько дерзкихъ, чтобы напасть,— уже не говорю на ваши земли,— но хотя бы даже на земли вашихъ союзниковъ. И если даже по неразумному совту кто когда и задумывалъ что-либо вредоносное, то стоило только назвать ваше имя или упомянуть о вашемъ союз, чтобы затянное предпріятіе само собою рушилось.
‘Какая же ярость побудила теб теперь, разорвавъ союзъ, поправъ дружбу, презрвъ право, враждебно вторгнуться въ земли Грангузье, не будучи нисколько обиженнымъ, раздраженнымъ или задтымъ имъ и его подданными? Гд вра? гд законъ? гд разумъ? гд человчность? гд страхъ Господень? Не думаешь ли ты, что эти злодянія останутся скрытыми отъ небесныхъ силъ и отъ Всемогущаго Бога, который воздаетъ каждому по дламъ его? Если ты такъ думаешь, то ошибаешься, потому что вс дянія обнажатся на суд Его. Рокъ ли это, или вліяніе свтилъ хочетъ положить конецъ твоему покою и благополучію? Всякой вещи бываетъ свой конецъ. Достигнувъ своего кульминаціоннаго пункта, он обрываются, потому что не могутъ долго оставаться въ одномъ положеніи. Таковъ конецъ всхъ тхъ, кто не знаетъ разума и мры въ благополучіи.
‘Но если такъ ршено судьбою и отнын твоему счастію и покою наступилъ конецъ, то зачмъ же это должно было совершиться черезъ огорченіе моего короля, того, кто вознесъ тебя? Если твоему дому суждено пасть, то зачмъ въ своемъ паденіи онъ обрушился на очаги того, кто его возвеличилъ? Дло это настолько нарушаетъ границы разума, настолько противно здравому смыслу, что почти непонятно для человческаго разумнія. Оно до тхъ поръ будетъ казаться невроятнымъ чужеземцамъ, пока послдствія не докажутъ, что нтъ ничего святого для тхъ, кто презрлъ Бога и разумъ, повинуясь порочнымъ чувствамъ.
‘Если съ нашей стороны было причинено какое-нибудь зло твоимъ подданнымъ или твоимъ владніямъ, если мы мирволили твоимъ врагамъ, если не пособили теб въ длахъ, если опорочили твое имя или честь, или, врне сказать, если злой духъ, желая подвинуть тебя на худое, внушилъ теб ошибочнымъ и обманнымъ образомъ, что мы сотворили что-либо недостойное нашей старинной дружбы, теб бы слдовало сперва узнать истину, а затмъ войти съ нами въ переговоры. И мы бы постарались удовлетворить тебя. Но, Боже вчный! ты же какъ поступилъ? Неужели ты хочешь, какъ коварный тиранъ, грабить и разорять королевство моего господина? Разв ты считаешь его такимъ трусомъ или глупцомъ, что у него не хватитъ духа, или такимъ бднымъ людьми, деньгами, совтомъ и военнымъ искусствомъ, что онъ не въ силахъ сопротивляться твоимъ беззаконнымъ нападеніямъ? Уходи отсюда немедленно и завтра же вернись въ свои владнія, не производя по дорог никакихъ безчинствъ и насилій. И заплати тысячу византійскихъ золотыхъ за протори и убытки, нанесенные тобою въ нашей стран. Половину заплатишь завтра, другую половину — когда наступятъ иды будущаго мая, а заложниками оставишь намъ герцоговъ де-Турнемуль, де-Бадефесъ и де-Менюайль, вмст съ принцемъ де-Гратедь и виконтомъ д-еМорпьяль.’

XXXII.

О томъ, какъ Грангузье, чтобы купить миръ, веллъ вернуть пироги.

Сказавъ это, добрый Галле умолкъ, но Пикрошоль на вс его рчи отвчалъ только одно:
— Приходите за ними, приходите за ними. У нихъ кулаки здоровые. Они вамъ настряпаютъ пироговъ.
Посл того Галле вернулся къ Грангузье и нашелъ его на колняхъ, съ обнаженной головой, въ уголку кабинета, молящимся Богу, чтобы Онъ смягчилъ гнвъ Пикрошоля и тотъ образумился бы, не заставляя его прибгнуть къ сил. Завидя вернувшагося добряка, онъ у него спросилъ:
— Ну что, другъ, какія всти принесли вы мн?
— Съ нимъ не сговоришь,— отвчалъ Галле. Этотъ человкъ лишился разума и покинутъ Богомъ.
— Очевидно,— сказалъ Грангузье. Но какую же причину, другъ мой, выставляетъ онъ для такого насилія?
— Онъ никакой причины мн не указалъ,— отвчалъ Галле,— проговорилъ только въ сердцахъ нсколько словъ о пирогахъ. Не знаю, не обидли ли чмъ-нибудь его пирожниковъ.
— Надо будетъ это разобрать, прежде чмъ разсуждать о томъ, что теперь намъ предпринять,— сказалъ Грангузье.
Тутъ онъ веллъ разслдовать дло и узналъ, что, дйствительно, у людей Пикрошоля насильно отняли нсколько пироговъ, и что Марке получилъ ударъ дубинкой въ голову, но при этомъ за пироги было заплачено, а вышеназванный Марке первый отхлесталъ Форжье по ногамъ. И весь совтъ нашелъ, что Грангузье слдуетъ защищаться.
— Тмъ не мене,— замтилъ Грангузье, такъ какъ все дло въ пирогахъ,— что я попытаюсь удовлетворить Пикрошоля, потому что мн слишкомъ непріятно воевать.
Итакъ, онъ освдомился, сколько было взято пироговъ, и услышавъ, что четыре или пять дюжинъ, заказалъ изготовить ихъ въ ту же ночь пять возовъ и въ томъ числ одинъ возъ пироговъ на чудесномъ масл, прекрасныхъ желткахъ и славныхъ пряностяхъ для Марке, причемъ онъ дарилъ ему семьсотъ тысячъ и три золотыхъ для уплаты цырюльникамъ, которые перевязывали его раны, кром того, предоставлялъ ему и его потомству въ вчное владніе мызу Ла-Помардьеръ. Галле поручили все это устроить и доставить. По дорог онъ веллъ нарвать въ рощ втокъ и тростниковъ и вооружилъ ими всхъ извозчиковъ. И самъ взялъ втку въ руку: этимъ онъ хотлъ дать понять, что они просятъ только мира и явились затмъ, чтобы заключить его.
Прибывъ къ воротамъ, они объявили, что пришли переговорить съ Пикрошолемъ отъ имени Грангузье. Но Пикрошоль не захотлъ пропустить ихъ, ни выйти къ нимъ для переговоровъ и веллъ сказать, что онъ занятъ, а пусть они перескажутъ, что имъ нужно, капитану Тукдильону, который заряжалъ пушки на валу.
Тогда добрякъ Галле сказалъ ему:
— Господинъ, чтобы положить конецъ спору и отнять у васъ всякую отговорку къ возобновленію нашего прежняго союза, мы возвращаемъ вамъ обратно пироги, послужившіе предметомъ раздора. Наши люди взяли пять дюжинъ пироговъ и хорошо за нихъ заплатили. Мы такъ любимъ миръ, что возвращаемъ вамъ пять возовъ пироговъ и одинъ изъ нихъ предназначается для Марке, который считаетъ себя наиболе обиженнымъ. И чтобы вполн удовлетворить его, вотъ семьсотъ тысячъ и три золотыхъ, которые я ему привезъ, а что касается проторей и убытковъ, на какіе онъ могъ бы пожаловаться, то я уступаю ему и его потомству въ вчное владніе мызу Ла-Помардьеръ, и вотъ контрактъ этой сдлки. И ради Бога будемъ отнын жить въ мир, вернитесь радостно домой и оставьте эту крпость, на которую вы никакого права не имете, какъ сами знаете. И будемъ друзьями попрежнему.
Тукдильонъ пересказалъ все это Пикрошолю и еще пуще раззадорилъ его смлость, говоря:
— Эти мужланы здорово испугались. Ей-Богу! Грангузье сдержаться не можетъ отъ страха, бдный пьяница! Воевать ему не по сердцу, онъ лучше любитъ опорожнять бутылки. Я того мннія, что намъ слдуетъ забрать и пироги и деньги, а затмъ здсь укрпиться и продолжать такъ счастливо начатую войну. Неужели же они думаютъ одурачить насъ и умаслить васъ пирогами?! Вотъ къ чему привели хорошее обращеніе и большая фамильярность, которыхъ вы съ ними держались: они потеряли къ вамъ всякое уваженіе. Дай мужику волю, возьметъ и дв.
— Та-та-та,— отвчалъ Пикропіоль,— клянусь Св. Іаковомъ, мы имъ зададимъ трезвону. Длайте, какъ сказали.
— На счетъ одного только я долженъ васъ предупредить,— сказалъ Тукдильонъ. Мы здсь довольно бдны провіантомъ, и у насъ мало припасовъ. Если Грангузье насъ здсь обложитъ, то мн останется только дать вырвать себ вс зубы и оставить ихъ не боле трехъ во рту, да и не мн одному, а всмъ вашимъ людямъ, а не то мы живо прикончимъ вс припасы.
— У насъ състного слишкомъ достаточно,— сказалъ Пикрошоль. Что, мы здсь для того, чтобы сть или чтобы воевать?
— Воистину, чтобы воевать!— отвчалъ Тукдильонъ. Но человкъ изъ ды живетъ. А тощій животъ ни въ пляску, ни въ работу.
— Будетъ болтать!— сказалъ Пикрошоль. Заберите то, что они привезли.
И вотъ они забрали деньги и пироги, воловъ и телги, а людей отпустили, ни слова не говоря, а только предупредивъ, чтобы они больше не приближались къ крпости, а почему — узнаютъ завтра.
Такимъ образомъ посланные, не добившись ничего, вернулись къ Грангузье и обо всемъ ему сообщили, прибавивъ, что нтъ никакой надежды заключить миръ, а необходимо воевать не на животъ, а на смерть.

XXXIII.

О томъ, какъ нкоторые губернаторы Пикрошоля своими необдуманными совтами поставили его на край погибели.

Когда пироги разгрузили, къ Пикрошолю явились герцогъ де-Менюайль, графъ Спадасенъ и капитанъ Мердайль и сказали ему:
— Государь, сегодня мы сдлаемъ васъ счастливйшимъ, храбрйшимъ изъ государей, изъ всхъ, какіе только существовали по смерти Александра Македонскаго.
— Накройтесь, накройтесь!— сказалъ Пикрошоль.
— Большое спасибо,— отвчали они. Государь, мы знаемъ свой долгъ. А средства къ его выполненію таковы. Вы оставите здсь гарнизономъ какого-нибудь капитана съ небольшимъ отрядомъ людей, чтобы охранять крпость, которая, думается намъ, достаточно сильна какъ по своему природному положенію, такъ и благодаря возведеннымъ, по вашему приказу, укрпленіямъ. Армію свою вы раздлите на дв части, какъ вамъ заблагоразсудится. Одна часть атакуетъ Грангузье и его войско. И, конечно, безъ труда разобьетъ его. Черезъ это вы получите кучу денегъ. Потому что у этого подлеца цлая уйма денегъ. Говоримъ ‘подлеца’, потому что у благороднаго государя нтъ никогда ни копйки. Копить деньги могутъ только подлецы. Другая часть арміи пойдетъ въ Они, Оентонжъ, Ангумуа и Гасконь, а также и въ Перигоръ, Медокъ и Ланды. Она заберетъ города, замки и крпости, не встрчая сопротивленія. Въ Байонн, Се-Жанъ-де-Люцнъ и Фонтарабіи захватитъ вс корабли и, плавая у береговъ Галиціи и Португаліи, ограбитъ вс приморскія мстности до самаго Лиссабона, гд найдется все, что требуется для завоевателя. Чертъ возьми! Испанія должна покориться, потому что жители ея — олухи. Вы переплывете черезъ Сивиллинскій проливъ и поставите тамъ два столба, боле великолпныхъ, чмъ Геркулесовы, и такимъ образомъ увковчите свое или. А заливъ этотъ будетъ названъ Пикрошольскимъ моремъ. А проплывъ Пикрошольское море, вы покорите себ подъ нози Барбароссу {Основатель африканскихъ разбойничьихъ государствъ, 1604 г.}.
— Я помилую его,— сказалъ Пикрошоль.
— Пожалуй, лишь бы онъ окрестился. И затмъ вы осадите королевства Тунисъ, Гиппъ, Алжиръ, Бону, Корону и, короче сказать, вс Варварійскія земли. Пройдя дальше, вы захватите Майорку, Минорку, Сардинію, Корсику и другіе острова морей Лигурійскаго и Балеарскаго. Обогнувъ берега налво, вы завладете всею Нарбонскою Галліей, Провансомъ и землей Аллоброговъ, Генуей, Флоренціей, Луккой,— и берегись тогда, Римъ! Бдный господинъ папа впередъ умретъ со страху.
— Лестное слово,— сказалъ Пикрошоль,— я не стану цловать его туфлю.
— Какъ государь Италіи, вы, конечно, завладете Неаполемъ, Калабріей, Апуліей и Сициліей, да и Мальтой въ придачу. Я бы желалъ, чтобы забавные рыцари, именовавшіеся нкогда Родосскими, оказали вамъ сопротивленіе: мы бы задали имъ перцу!
— Я охотно отправлюсь въ Лорето,— сказалъ Пикрошоль.
— Нтъ, нтъ,— отвчали они,— не иначе какъ на обратномъ пути. Оттуда мы возьмемъ Критъ, Кипръ, Родосъ и вс Циклады и затмъ повернемъ на Морею. Возьмемъ ее. Тогда храни, Господь, Іерусалимъ, потому что власть султана не сравнится съ вашимъ могуществомъ.
— А я,— сказалъ онъ,— выстрою тогда храмъ Соломона.
— Нтъ,— отвчали они,— не сейчасъ, погодите не много, не будьте такъ поспшны въ своихъ предпріятіяхъ. Знаете ли, что говорилъ Октавій Августъ? Festina lente {Спши медленно.}. Вамъ слдуетъ сначала завладть Малой Азіей, Каріей, Ликіей, Памфиліей, Киликіей, Лидіей, Фригіей, Мизіей, Вииніей, Харазіей, Саталіей, Самагаріей, Кастаменой, Лугой, Савастой и такъ до самаго Евфрата.
— Увидимъ ли мы Вавилонъ и гору Синай?— спросилъ Пикрошоль.
— Пока въ этомъ нтъ никакой надобности,— отвчали они. Разв не довольно съ васъ, что вы проплывете Гирканское море и верхомъ продетесь по двумъ Арменіямъ и тремъ Аравіямъ?
— Лестное слово,— сказалъ онъ,— мы съ ума сошли. Ахъ, бдные люди!
— Какъ такъ?— спросили они.
— Что будемъ мы пить въ этихъ пустыняхъ? Юліанъ Августъ {Юліанъ Отступникъ, ум. 363.} и вся его армія погибли тамъ отъ жажды, какъ разсказываютъ.
— Мы,— отвчали они,— уже все предусмотрли. Девять тысячъ четырнадцать большихъ кораблей, нагруженныхъ лучшими винами въ мір, приплывутъ черезъ Сирійское море въ Яффу. Тамъ найдутъ они двсти двадцать тысячъ верблюдовъ и тысячу шестьсотъ слоновъ, которыхъ мы возьмемъ на охот въ окрестностяхъ Сигельма, когда мы вступимъ въ Ливію, и вдобавокъ мы заберемъ весь караванъ, который идетъ въ Мекку. Разв вамъ мало будетъ этого вина?
— Нтъ, конечно,— отвчалъ онъ,— но вдь намъ будетъ тамъ очень жарко.
— Ну вотъ еще глупости какія!— сказали они. Герой, завоеватель, претендентъ на всемірное владычество не можетъ постоянно пользоваться удобствами. Надо благодарить Бога, что вы и ваши люди въ цлости и сохранности добрались до рки Тигра.
— Но,— спросилъ онъ,— что же длаетъ въ это время та часть нашей арміи, которая разбила сквернаго пьяницу Грангузье?
— Она не зваетъ,— отвчали они. Мы съ нею сейчасъ встртимся. Она взяла Бретань, Нормандію, Фландрію, Геннегау, Брабантъ, Артуа, Голландію, Зеландію, она перешла черезъ Рейнъ, по трупамъ швейцарцевъ и ландскнехтовъ, а часть ея завладла Люксембургомъ, Лотарингіей, Шампанью, Савоей до Ліона и здсь сошлась съ вашими гарнизонами, на ихъ обратномъ пути, посл морскихъ побдъ на Средиземномъ мор. Об арміи соединились въ Богеміи, опустошивъ Швабію, Виртембергъ, Баварію, Австрію, Моравію и Штирію. Затмъ сообща храбро напали на Любекъ, Норвегію, Швецію, Рюгенъ, Данію, Готландъ, Вестер- и Остерманландъ до самаго Ледовитаго океана. Когда съ ними покончатъ, то Оркадскіе острова будутъ завоеваны, а Шотландія, Англія и Ирландія подчинены. Оттуда, миновавъ песчанистое море и Сарматовъ, они покорили и обуздали Пруссію, Польшу, Литву, Россію, Валахію, Трансильванію, Венгрію, Болгарію, Турцію и вошли въ Константинополь.
— Пойдемъ къ нимъ поскоре,— сказалъ Пикрошоль,— я хочу быть также императоромъ Трапезондскимъ. Мы вдь перебьемъ всхъ этихъ собакъ, турокъ и магометанъ?
— Портъ возьми, конечно!— отвчали они. И отдадимъ ихъ имнія и земли тмъ, кто вамъ честно служилъ.
— Разумъ велитъ такъ поступить,— сказалъ онъ,— да и справедливость. Я вамъ дарю Караманію, Сирію и всю Палестину.
— Ахъ, государь,— отвчали они,— вы очень добры, покорно васъ, благодаримъ. Дай вамъ Богъ процвтать непрерывно.
При этомъ присутствовалъ старый дворянинъ, испытанный въ бояхъ и настоящій воинъ, по имени Эхефронъ {Разумный.}, который, услышавъ эти рчи, сказалъ:
— Боюсь, что все это предпріятіе похоже на исторію съ горшкомъ молока, по поводу котораго башмачникъ строилъ планы, какъ разбогатть, да, разбивъ горшокъ, остался безъ обда. Чего вы предполагаете добиться всми этими славными завоеваніями? Каковъ будетъ конецъ всхъ этихъ трудовъ и приключеній?
— А тотъ, что мы, вернувшись, отдохнемъ на славу,— отвчалъ Пикрошоль.
— Хорошо, какъ вернетесь,— замтилъ Эхефронъ. Вдь путь дологъ и опасенъ. Не лучше ли намъ теперь отдохнуть, не подвергая себя всмъ этимъ случайностямъ?
— О!— сказалъ Спадасенъ,— вотъ, ей-Богу, какой фантазеръ! Ужъ не прикажете ли намъ забиться за печку и тамъ проводить жизнь, вмст съ дамами, нанизывая бисеръ, или за прялкой, какъ Сарданапалъ. ‘Смлымъ Богъ владетъ’, говоритъ Соломонъ.
— А ‘береженаго Богъ бережетъ’, отвчаетъ Малькольмъ,— сказалъ Эхефронъ.
— Баста!— сказалъ Пикрошоль,— оставимъ эти пререканія. Я боюсь одного только, чтобы чертовы легіоны Грангузье, въ то время какъ мы будемъ находиться въ Месопотаміи, не напали на насъ съ тыла. Чмъ тутъ пособить?
— Очень легко,— отвчалъ Мердайль,— вы пошлете ловкій приказъ московитамъ, и они вышлютъ вамъ на подмогу четыреста пятьдесятъ тысячъ отборнаго войска. О! если вы сдлаете меня своимъ намстникомъ, то я дамъ себя знать! Я зубами разорву, я ногами растопчу, всхъ перебью, всхъ разнесу, всхъ сокрушу.
— Ладно, ладно,— сказалъ Пикрошоль,— не будемъ медлить: кто меня любитъ, пусть слдуетъ за мной.

ХХXIV.

О томъ, какъ Гаргантюа покинулъ городъ Парижъ, чтобы идти спасать отечество, и о томъ, какъ Гимнастъ встртилъ непріятеля.

Въ тотъ самый часъ Гаргантюа, выхавшій изъ Парижа на своей большой кобыл, немедленно посл того какъ прочиталъ письмо отца, прозжалъ черезъ, мостъ Ноненъ: онъ самъ, Понократъ, Гимнастъ и Евдемонъ, которые взяли почтовыхъ лошадей, чтобы слдовать за нимъ. Остальная его свита хала на долгихъ и везла съ собой вс его книги и ученые инструменты.
Прибывъ въ Парильи, Гаргантюа узналъ отъ мызника Гуге о томъ, что Пикрошоль укрпился въ Ла-Рошъ-Клермо, а капитанъ Трипе съ большой арміей послалъ занять лса въ Вед и Вогодри, и о томъ, какъ они разграбили всю округу вплоть до Бильяра, и о томъ, что трудно поврить, какія насилія они позволяли себ въ этой мстности. Онъ такъ напугалъ Гаргантюа, что тотъ не зналъ ни что ему длать, ни что сказать.
Но Понократъ посовтовалъ ему отправиться къ господину де-Вогюйонъ, который во вс времена былъ ихъ другомъ и союзникомъ и можетъ имъ посовтовать, какъ быть. Они немедленно такъ и сдлали, и нашли въ немъ полную готовность имъ помочь. Онъ счелъ нужнымъ послать кого-нибудь изъ своихъ людей изслдовать край и узнать, что длаетъ непріятель, чтобы соотвтственно съ этимъ и поступить.
Гимнастъ предложилъ отправиться на рекогносцировку, но при этомъ сочли за лучшее, чтобы онъ взялъ съ собою кого-нибудь, кто бы зналъ вс ходы и выходы и вс рчки въ окрестности.
А потому онъ похалъ вмст съ берейторомъ Вогюйона, Преленганомъ, и оба безстрашно изслдовали мстность во всхъ направленіяхъ.
Между тмъ Гаргантюа выпилъ и полъ малость со своей свитой и веллъ задать овса своей кобыл: ни мало, ни много, какъ семьдесятъ четыре бочки и три гарнца.
Гимнастъ и его спутникъ изъздили всю округу и всюду встрчали непріятеля въ разбродъ грабившимъ и воровавшимъ все, что можно, завидя издали Гимнаста, непріятель сбгался со всхъ сторонъ, чтобы его ограбить. Онъ же имъ кричалъ:
— Господа, я бдный чертъ: прошу васъ пощадить меня. У меня еще найдется немного деньженокъ, мы ихъ пропьемъ, такъ какъ это aururn potabilе, а коня моего продадимъ, а деньги послужатъ моимъ вкладомъ въ вашу артель: я прошу васъ принять меня въ свою компанію, такъ какъ никто не суметъ лучше меня поймать, ощипать, нашпиговать, зажарить, разрзать и състь курицу, и ради своего proficiat, пью за здравіе всхъ добрыхъ сотоварищей.
И, раскупоривъ дорожную фляжку, онъ
Sans mettre le nez dedans,
Bvoit assez honntement. 1)
1) Не засовывая въ нее носу, сталъ пить довольно прилично.
Дураки глазли на него, разинувъ широко ротъ и высунувъ языкъ, какъ борзыя собаки, въ ожиданіи выпивки. Но въ эту минуту прибжалъ капитанъ Трипе поглядть, въ чемъ дло. И вотъ Гимнастъ подалъ ему фляжку, говоря:
— Берите, капитанъ, пейте смло, я уже отпилъ, вино доброе.
— Какъ!— сказалъ Трипе,— этотъ дикарь смется надъ нами. Кто ты таковъ?
— Я бдный чертъ,— отвчалъ Гимнастъ.
— Ага!— сказалъ Трипе,— если ты бдный чертъ, то тебя можно пропустить, потому что чертъ всюду проходитъ, не платя пошлины ни за дорогу, ни за соль, но не въ обыча, чтобы бдные черти здили на такихъ славныхъ лошадяхъ, а потому, господинъ чертъ, сойдите-ка съ вашего коня, я его себ возьму, а если онъ откажется ходить подо мной, то я на васъ сяду, потому что очень люблю, чтобы чертъ меня носилъ.

XXXV.

О томъ, какъ Гимнастъ ловко убилъ капитана Трипе и другихъ людей Пикрошоля.

Заслышавъ эти слова, нкоторые изъ нихъ испугались и стали усердно креститься, полагая, что передъ ними переодтый чертъ, а одинъ изъ нихъ, котораго звали Добрый Жанъ, капитанъ вольныхъ стрлковъ {Иррегулярная милиція, пользовавшаяся прискорбной славой трусости.}, вытащилъ часословъ изъ-подъ клапана своихъ штановъ и закричалъ довольно громко:
— ! {Святый Боже!} Если ты отъ Бога, сказывай, если же ты отъ лукаваго, то сгинь.
Но онъ не сгинулъ, а многіе изъ банды, услышавъ эти слова, разбжались, и это прекрасно замтилъ Гимнастъ.
Однако сдлалъ видъ, что сходитъ съ лошади, но, свсившись на бокъ, ловко перевернулся въ стремени, со шпагой на боку, и подпрыгнувъ на воздух, уперся обими ногами въ сдло задомъ къ лошадиной голов. Затмъ сказалъ:
— А вдь я сталъ задомъ напередъ.
И въ этой позиціи перевернулся на одной ног слва направо, не теряя равновсія. Тутъ Трипе сказалъ:
— Ага! этой штуки мн не сдлать, да оно и понятно.
— Эхма! — отвчалъ Гимнастъ,— я опять ошибся и долженъ поправиться.
И, говоря это, онъ уперся большимъ пальцемъ правой руки на сдельную луку, приподнялся всмъ тломъ на воздух и, поддерживая все тло мускуломъ и жилой названнаго пальца, перевернулся такимъ образомъ троекратно, а въ четвертый разъ, опрокинувшись, растянулся всмъ туловищемъ между двухъ ушей лошади, нигд не прикасаясь до нея тломъ, но твердо держа его на всу, упираясь въ большой палецъ лвой руки, и въ этомъ положеніи завертлся волчкомъ, а затмъ, хлопнувъ ладонью правой руки по сдлу, раскачался и слъ на крупъ лошади, по-дамски.
Посл того, легко перекинувъ правую ногу черезъ сдло, какъ бы приготовился скакать, сидя,на круп лошади.
— Но,— сказалъ онъ,— лучше мн уссться между сдельными луками.
И вотъ, опершись большими пальцами обихъ рукъ на крупъ лошади, перекувырнулся въ воздух и услся въ правильномъ положеніи между сдельными луками. Затмъ привскочилъ всмъ корпусомъ въ воздух и очутился стоя на ногахъ на сдл и разъ сто крутился, раскрывъ руки въ форм креста, крича во весь голосъ:
— Я бснуюсь, черти, я бснуюсь, бснуюсь, держите меня, держите, держите!
И въ то время, какъ онъ такъ вольтижировалъ, дураки дивились и говорили другъ другу:
— Божусь, это оборотень или переодтый дьяволъ: Ab hoste maligno libera nos, Domine {Избави насъ отъ лукаваго, Господи!}.
И улепетывали по дорог, оглядываясь назадъ, какъ собака, которая утащила домашнюю птицу.
Тутъ Гимнастъ, видя свое преимущество, сошелъ съ коня, вынулъ шпагу изъ ноженъ и напустился на самыхъ знатныхъ и валилъ ихъ кучами раненныхъ, избитыхъ, и никто ему не сопротивлялся, потому что вс думали, что это разъярившійся дьяволъ, какъ благодаря чудесной вольтижировк Гимнаста, такъ и на основаніи словъ, сказанныхъ ему Трипе, который назвалъ его бднымъ чертомъ. Одинъ только Трипе хотлъ исподтишка раскроить ему голову саблей, но шлемъ на Гимнаст былъ крпкій и онъ только почувствовалъ сотрясеніе отъ удара. Неожиданно повернувшись, онъ бросилъ кистенемъ въ Трипе и въ то время, какъ тотъ прикрывалъ верхнюю часть тла, Гимнастъ однимъ ударомъ пробилъ ему желудокъ, кишки и печень. Трипе упалъ на землю и, падая, испустилъ изъ себя боле четырехъ горшковъ супа, а вмст съ супомъ и душу.
Посл этого Гимнастъ удалился, считая, что никогда не слдуетъ насиловать фортуну и что вс рыцари должны почтительно относиться къ своей удач, не злоупотребляя ею. Свъ на коня, онъ пришпорилъ его и направился въ Вогюйонъ, а съ нимъ вмст и Преленганъ.

XXXVI.

О томъ, какъ Гаргантюа разрушилъ замокъ Ведъ и какъ онъ со своими людьми перешелъ бродъ.

Придя туда, онъ разсказалъ, въ какомъ вид нашелъ непріятеля, и про хитрость, благодаря которой одинъ разбилъ ихъ шайку. Онъ утверждалъ, что она состоитъ только изъ воровъ, грабителей и разбойниковъ, несвдущихъ въ воинской дисциплин, и настаивалъ, чтобы Гаргантюа смло шелъ на нихъ, такъ какъ ему легко будетъ избить ихъ, какъ дикихъ зврей.
Тогда Гаргантюа слъ на свою большую кобылу съ той самой свитой, какъ мы описывали. И встртивъ на своемъ пути высокое и большое дерево, называемое обычно деревомъ св. Мартина, потому что вс врятъ въ то, что оно выросло изъ посоха, который воткнулъ въ землю св. Мартинъ, Гаргантюа сказалъ:
— Вотъ то, что мн нужно. Это дерево послужитъ мн посохомъ и пикой.
Онъ легко вырвалъ его изъ земли, оборвалъ вс втки и приспособилъ къ употребленію, какое собирался изъ него сдлать.
Между тмъ, кобыла его помочилась, но въ такомъ количеств, что залила окрестность на семь лье и все это стекло въ бродъ Ведъ и такъ вздуло его, что непріятельская банда въ ужас потонула, за исключеніемъ тхъ изъ непріятелей, которые свернули къ холмамъ налво.
Гаргантюа, дохавъ до Ведскаго лса, былъ увдомленъ Евдемономъ, что въ замк еще находятся остатки непріятеля. Чтобы убдиться въ этомъ, онъ закричалъ такъ громко, какъ только могъ:
— Тутъ вы или нтъ? Если вы тутъ, то проваливайте, если же васъ нтъ, то и толковать нечего!
Но одинъ разбойникъ-канониръ, находившійся у орудія, выпалилъ въ него изъ пушки и угодилъ ему въ правый високъ, но, однако, не больше повредилъ ему, какъ если бъ бросилъ въ него косточкой сливы.
— Это что такое?— сказалъ Гаргантюа,— вы бросаете въ насъ зернами винограда? Такой сборъ винограда вамъ дорого обойдется.
Онъ, въ самомъ дл, думалъ, что ядро было зерномъ винограда.
Люди, находившіеся въ замк и занимавшіеся грабежемъ, услышавъ шумъ, побжали на башни и на укрпленія и выпустили девять тысячъ двадцать пять зарядовъ изъ пушекъ и пищалей, прицливаясь ему въ голову, но онъ, подъ градомъ пуль и ядеръ, вскричалъ:
— Понократъ, другъ мой, эти мухи меня ослпляютъ, дайте-ка мн втку отъ этой ивы, чтобы ихъ прогнать.
Ему казалось, что пули и артиллерійскіе снаряды — это мухи.
Понократъ разуврилъ его, и онъ увидлъ, что это не мухи, а пушечные выстрлы изъ крпости.
Тогда Гаргантюа ударилъ своимъ громаднымъ деревомъ по крпости и подъ его ударами обрушились башни и укрпленія и усяли своими обломками землю. Этимъ способомъ вс находившіеся въ крпости были раздавлены и схоронены подъ обломками.
Выхавъ отсюда, прибыли на мостъ у мельницы и тамъ увидли, что весь бродъ покрытъ мертвыми тлами и въ такомъ количеств, что они запрудили мельницу. Это были тла тхъ, которые погибли отъ наводненія, причиненнаго кобылою Гаргантюа.
Тутъ они стали совщаться на счетъ того, какимъ образомъ они продутъ дальше, въ виду препоны, представляемой этими трупами.
Но Гимнастъ сказалъ:
— Если черти пробрались черезъ нихъ, то и я отлично проберусь.
— Черти,— отвчалъ Евдемонъ,— пробрались, чтобы унести гршныя души.
— Именемъ св. Треньяна,— сказалъ Понократъ,— онъ тоже проберется, если нужно.
— Увидимъ, увидимъ,— отвчалъ Гимнастъ,— а не то тамъ и останусь.
И пришпоривъ коня, смло прохалъ по трупамъ, причемъ его лошадь не выказала ни малйшаго страха. Онъ пріучилъ ее (по метод Еліана) не бояться ни душъ, ни мертвыхъ тлъ, не тмъ, что убивалъ, какъ Діомедъ ракійцевъ, и не тмъ, что заставлялъ коня попирать ногами убитыхъ враговъ, какъ длалъ Улиссъ и о чемъ повствуетъ Гомеръ, но тмъ, что клалъ ему въ сно манекена и заставлялъ обыкновенно переступить черезъ него, чтобы добраться до овса.
Остальные трое послдовали за нимъ безъ помхи, за исключеніемъ Евдемона, лошадь котораго провалилась до колнъ въ брюх громаднаго и жирнаго мужика-утопленника, лежавшаго поперекъ дороги, и никакъ не могла изъ него выбраться. И такъ путалась, пока Гаргантюа концемъ своей палки не потопилъ требуху мужика въ вод, въ то время какъ лошадь переступала ногами. И (дло чудесное въ ветеринарномъ искусств) отъ прикосновенія къ внутренностямъ этого толстаго болвана эта самая лошадь излчилась отъ мозоля, который у нея былъ на ног.

XXXVII.

О томъ, какъ у Гаргантюа при расчесываніи волосъ сыпались пушечныя ядра.

Немного спустя посл того, какъ они выбрались на берегъ Веда, они дохали до замка Грангузье, который ждалъ ихъ съ большимъ нетерпніемъ. Тотчасъ по прибытіи они принялись пировать безъ удержу и никогда не видано было боле веселыхъ людей, даже Supplemeiitnm supplementi chronicormn говоритъ, что Гаргамель умерла отъ радости, я же, съ своей стороны, ничего объ этомъ не знаю, да и знать не хочу.
Врно то, что когда Гаргантюа сталъ переодваться и чесаться гребнемъ, который былъ ста саженъ длины, съ зубьями изъ цльныхъ слоновыхъ клыковъ, то какъ только проведетъ гребнемъ по волосамъ, такъ сразу вычешетъ слишкомъ по семи штукъ ядеръ, которые остались у него въ волосахъ при разгром Ведскаго лса.
Видя это, Грангузье, его отецъ, подумалъ, что это вши, и сказалъ ему:
— Богъ мой, сынокъ, неужели ты къ намъ завезъ сюда ястребовъ изъ Монтегю. Я не ожидалъ, что ты тамъ находился.
На это Понократъ отвчалъ:
— Господинъ, не думайте, что я помстилъ его во вшивый коллежъ, именуемый Монтегю: лучше было бы засадить его съ нищими на кладбище св. Иннокентія, ибо я знаю, какая жестокость и мерзость тамъ царствуетъ, вдь съ каторжниками у мавровъ и татаръ, съ убійцами въ уголовной тюрьм, не говоря уже о собакахъ въ вашемъ дом, обращаются лучше, нежели съ злополучными учениками этого коллежа. И будь я королемъ Парижа, чертъ меня побери, если бы я не поджогъ его съ четырехъ угловъ и не далъ бы ему сгорть вмст съ директоромъ и надзирателями, допускающими, чтобы у нихъ на глазахъ творились такія безчеловчныя вещи!
И, поднявъ одно изъ ядеръ, прибавилъ:
— Это пушечныя ядра, которыми осыпали вашего сына, когда онъ проходилъ по Ведскому лсу, ваши вроломные враги. Но они получили за это такую мзду, что вс погибли подъ обломками замка, какъ филистимляне, раздавленные Самсономъ, или т, кого надавила башня въ Силоа, какъ сказано у Луки, ХІІІ. Однако, я того мннія, что слдуетъ намъ преслдовать враговъ, такъ какъ случай намъ благопріятствуетъ, а извстно, что у случая вс волосы растутъ на лбу, и если его прозваешь, то ужъ посл не ухватишь, потому что сзади онъ плшивъ и никогда назадъ не оборачивается.
— Ну, ужъ нтъ,— сказалъ Грангузье,— только не теперь, потому что я хочу васъ угостить сегодня вечеромъ и вы мои желанные гости.
Посл того изготовили ужинъ и къ нему были зажарены шестнадцать быковъ, три телки, тридцать два теленка, шестьдесятъ три козленка, девяносто пять ягнятъ, триста поросятъ, двсти двадцать куропатокъ, семьсотъ бекасовъ, четыреста каплуновъ изъ Лудюнуа и Корнуаіля, шестьсотъ цыплятъ и столько же голубей, шестьсотъ рябчиковъ, четыреста зайцевъ, триста три драхвы и семьсотъ откормленныхъ куръ.
Дичиной не могли такъ скоро раздобыться, за исключеніемъ одиннадцати кабановъ, которыхъ прислалъ аббатъ Тюрпенэ и восемнадцати штукъ красной дичи, доставленныхъ господиномъ де-Гронмономъ,восемнадцати фазановъ, присланныхъ господиномъ Дезессаръ и нсколькихъ дюжинъ дикихъ голубей, водяныхъ птицъ, чирковъ, выпи, зуекъ, ржанокъ, лсныхъ куропатокъ, казарокъ, утокъ, пигалицъ, дикихъ гусей, цаплей, аистовъ, маленькихъ драхвъ, фламинго и индюшекъ, все это приправлено было мучнымъ соусомъ и сопровождалось похлебками нсколькихъ сортовъ. Нечего и говорить, что припасовъ было въ изобиліи и они хорошо были приготовлены Лизоблюдомъ, Горшконосомъ и Хватомъ, поварами Грангузье. Ванька, Мишка и Пьяница изготовили прекрасныя питія.

XXXVIII.

О томъ, какъ Гаргантюа проглотилъ съ салатомъ шестерыхъ паломниковъ.

Здсь кстати будетъ разсказать про то, что случилось съ шестью паломниками, которые пришли изъ Сенъ-Себастіана, около Нанта, и, чтобы переночевать, забрались въ садъ и спрятались изъ страха передъ врагами въ грядахъ съ горохомъ, капустою и латукомъ. Гаргантюа, которому было немного не по себ, спросилъ, нельзя ли нарвать латука, чтобы приготовить изъ него салатъ.
Услышавъ, что въ здшней мстности латукъ особенно хорошъ и крупенъ и ростомъ съ сливное дерево или оршникъ, пожелалъ самъ сходить за нимъ и, нарвавъ, сколько вздумалось, унесъ въ рукахъ, а вмст съ тмъ унесъ и шестерыхъ паломниковъ, которые отъ страха не смли ни кашлянуть, ни слова выговорить.
Когда салатъ вмст съ паломниками обмывали у колодца, паломники шепотомъ говорили другъ другу:
— Что такое съ нами длаютъ? Мы тутъ захлебнемся въ этомъ латук, не подать ли голосъ? Но если мы подадимъ голосъ, онъ подумаетъ, что мы шпіоны, и убьетъ насъ.
А пока они такъ разсуждали, Гаргантюа положилъ ихъ вмст съ латукомъ на блюдо величиной съ бочку изъ аббатства Сито и, прибавивъ масла оливковаго, уксусу и соли, проглотилъ ихъ, для возбужденія аппетита передъ ужиномъ, и уже пятеро паломниковъ было проглочено, а шестой находился еще на блюд, спрятанный подъ латукомъ, кром посоха, который торчалъ наружу. И увидя его, Грангузье сказалъ Гаргантюа:
— Мн кажется, это рожки улитки, не шьте ее.
— Почему?— спросилъ Гаргантюа,— он вкусны въ этомъ мсяц.
И, вытащивъ посохъ, вмст съ нимъ захватилъ и паломника и преблагополучно отправилъ его въ ротъ. Посл того запилъ громаднымъ глоткомъ вина, въ ожиданіи, пока приготовятъ ужинъ.
Проглоченные такимъ образомъ паломники отлично выбрались изъ его зубовъ и думали, что ихъ заключили въ какомъ-нибудь подземельи замка. А когда Гаргантюа глотнулъ такую уйму вина, то они чуть не захлебнулись у него во рту, а винный потокъ чуть не унесъ ихъ въ преисподнюю его желудка, но, подпрыгивая, какъ михаэлиты {Паломники, отправляющіеся на богмолье въ монастырь св. Михаила на мор.}, опираясь на посохи, они съ трудомъ удержались во рту, забравшись на край его зубовъ. Но на ихъ бду одинъ изъ паломниковъ, изслдуя посохомъ мстность, чтобы знать, находятся ли они въ безопасности, шибко ударилъ въ дупло зуба, задлъ челюстный нервъ и причинилъ сильную боль Гаргантюа, который закричалъ отъ ярости. И чтобы облегчить боль, веллъ принести зубочистку и, отправившись подъ оршникъ, повытаскалъ изо рта господъ паломниковъ.
Одного онъ поймалъ за ноги, другого за суму, третьяго за карманъ, четвертаго за поясъ, а бднягу, который ушибъ его посохомъ, схватилъ за клапанъ у штановъ, но для того это оказалось счастіемъ, такъ какъ онъ проткнулъ ему нарывъ, который мучилъ его съ тхъ самыхъ поръ, какъ они прошли черезъ Ансени. Освобожденные такимъ образомъ паломники бросились бжать со всхъ ногъ по равнин, а боль у Гаргантюа прошла.
Въ тотъ же часъ Евдемонъ позвалъ къ ужину, который былъ готовъ.
— Я пойду сперва помочиться отъ боли,— сказалъ Гаргантюа.
И помочился такъ обильно, что урина отрзала путь паломникамъ, и они должны были перебираться черезъ большой каналъ. Но когда они оттуда пришли на опушку лса, то вс попадали, за исключеніемъ Фурнилье, въ западню, устроенную для волковъ. Изъ нея они высвободились, благодаря искусству Фурнилье, который перервалъ вс петли и веревки. Выбравшись оттуда, они остатокъ ночи провели въ избушк около Кудре, и тамъ утшеніемъ въ несчастіи имъ служили набожныя рчи одного изъ ихъ сотоварищей, котораго звали Притомленный, и онъ доказалъ имъ, что это событіе было предсказано Давидомъ (Псал.):
— Cum exsurgerent homines in nos, forte vivos deglutissent nos {Когда люди возстали противъ насъ, они проглотили насъ живьемъ.}, это было, когда насъ пожрали съ уксусомъ, масломъ и солью въ салат. Cum irasceretur furor eorum innos, forsitan aqua absorbuisset nos {Когда ихъ гнвъ распалился на насъ, они потопили насъ въ вод.}, это было, когда онъ сдлалъ такой большой глотокъ. Torrentem pertransivit anima nostra {Потоками залита была душа наша.}, когда мы перебирались черезъ большой каналъ. Forsi tan pertransisse.t anima nostra aquam intolerabilem {Вода заливала нашу душу.}, отъ его урины, которою онъ залилъ дорогу. Benedictus Dominus qui non dedit nos in captionem dentibus eorum. Anima nostra sicut passer erepta est de laqueo venantium {Хвала Господу, который не предалъ насъ на растерзаніе ихъ зубами. Душа наша улетла какъ птичка изъ стей птицелова.}, когда мы попали въ волчью яму. Laqueus contritus est {Веревка порвана.}, руками Фурнилье, et nos liberati sunuis {И мы свободны.}. Adjutorium nostrum, u проч. {Наше спасеніе и пр.}.

XXXIX.

О томъ, какъ Гаргантюа угощалъ монаха и какія прекрасныя рчи говорилъ за ужиномъ.

Когда Гаргантюа слъ за столъ и первый голодъ былъ утоленъ, Грангузье сталъ разсказывать про начало и причину войны, возникшей между нимъ и Пикрошолемъ, и сообщилъ про то, какъ братъ Жанъ Сокрушитель сумлъ оборонить монастырскій виноградникъ, и превозносилъ его подвигъ надъ всми подвигами Камилла, Сципіона, Цезаря и емистокла.
Тогда Гаргантюа потребовалъ, чтобы за монахомъ немедленно послали, дабы посовтоваться съ нимъ, что теперь длать. По его желанію, за нимъ отправился его метрдотель и весело привезъ его, вмст съ палкой-крестомъ, на мул Грангузье.
По его прибытіи его обласкали, цловали и всячески ублажали.
— Ахъ, братъ Жанъ, другъ мой, братецъ Жанъ, кузенъ Жанъ, любезный Жанъ, чертовъ кумъ, дай обнять себя, дружище! Дайте-ка я его тоже обниму, и я тоже, да хорошенько, чтобы у него косточки затрещали.
И братъ Жанъ соловьемъ заливался, не бывало еще человка такого вжливаго и любезнаго.
— Ладно, ладно,— говорилъ Гаргантюа,— поставьте-ка вотъ тутъ, рядомъ со мною, скамейку.
— Охотно,— отвчалъ монахъ,— если вамъ такъ угодно. Пажъ, воды! Лей, мое дитя, лей, она мн освжитъ печень. Дай сюда, я прополощу себ горло.
— Deposita сарра,— сказалъ Гимнастъ,— долой эту рясу!
— Охъ! помилуй Богъ, господинъ!— отвчалъ монахъ. Есть статья in Statut is ordinis, которая противъ этого.
— Плевать,— сказалъ Гимнастъ,— плевать на вашу статью! Эта ряса давитъ вамъ плечи, снимите ее.
— Другъ мой,— отвчалъ монахъ,— оставь ее на мн, ей-Богу, я только здорове пить буду. Мн веселе въ ней. Если я ее сниму, господа пажи накроятъ изъ нея подвязокъ, какъ они это уже разъ сдлали въ Куленъ. И, кром того, у меня аппетитъ пропадетъ. Но когда я въ этомъ одяніи сяду за столъ, я выпью, ей-Богу, и за тебя, и за твою лошадь. Ну, смле! Господи, помилуй отъ всякаго зла всю нашу компанію! Я уже поужиналъ, но тмъ не мене помъ съ удовольствіемъ, потому что у меня желудокъ здоровый и объемистый, какъ сапогъ св. Бенедикта, и всегда разверзтый, какъ кошель адвоката. ‘Изъ всхъ рыбъ, кром линя’ {De tons les poissons fors que la tenche.}, хватай крылышко куропатки или бедро монашенки, сама смерть покажется веселой, когда она захватитъ человка за веселымъ дломъ {Въ подлинник: ‘n’est-ce pas falotement monrir qгand on meurt le caiche roide?’ Намекъ на средневковой латинскій стихъ: ‘Arrectus moritur monacha quiconque potitur’.}. Нашъ настоятель очень любитъ блое мясо каплуна.
— Въ этомъ,— сказалъ Гимнастъ,— онъ не похожъ на лисицъ, которыя никогда не дятъ благо мяса каплуновъ, куръ и цыплятъ, пойманныхъ ими.
— Почему?— спросилъ монахъ.
— Потому что у нихъ нтъ поваровъ, которые бы имъ сварили,— отвчалъ Гимнастъ. А если мясо не доварено, то оно остается краснымъ и не блетъ. Краснота мяса доказываетъ, что оно не доварено. За исключеніемъ омаровъ и раковъ, которые отъ варки получаютъ кардинальскій цвтъ.
— Клянусь праздникомъ тла Господня, какъ говоритъ Баяръ, — сказалъ монахъ, — у больничнаго служителя въ нашемъ аббатств голова плохо сварена, потому что глаза у него красны, какъ плошки изъ ольховаго дерева. А вотъ заячье бедро полезно для подагриковъ. Кстати о бедрахъ: почему бедра у молодыхъ двицъ всегда прохладны?
— Объ этой проблем ничего не говорятъ ни Аристотель, ни Александръ Афродизскій, ни Плутархъ,— отвчалъ Гаргантюа.
— Это происходитъ отъ трехъ причинъ, отъ которыхъ любая мстность бываетъ естественно прохладной. Prim, потому что вода протекаетъ по ней. Secund, потому что это мсто тнистое, темное и мрачное, гд никогда не свтить солнце. А, въ третьихъ, потому, что тамъ постоянно дуетъ изъ отверстій рубашки или штановъ. Эй, пажъ, налей вина! Кракъ, кракъ, кракъ! Какъ Господь милосердъ, что посылаетъ намъ такое доброе вино! Эхъ! Кабы мн побыть французскимъ королемъ лтъ этакъ восемьдесятъ или сто. Богомъ клянусь, я бы обкорналъ какъ собакъ тхъ, кто бжалъ изъ-подъ Павіи. Черная немочь ихъ возьми! Зачмъ они не легли костьми тамъ, вмсто того чтобы покинуть своего добраго государя въ бд? Не лучше ли и не почетне ли умереть, доблестно сражаясь, нежели остаться жить, позорно бжавъ съ поля битвы! Въ ныншнемъ году не сть намъ гусей. Эхъ, другъ, дай-ка мн свинины. Дьяволъ! виноградное сусло все вышло. Germinavit radix Jesse {Корень Іессея проросъ.}. Пусть лишусь жизни, если я не умираю отъ жажды. Это вино не изъ худыхъ. Какое вино пили вы въ Париж? Чертъ меня побери, если я не держалъ тамъ полгода слишкомъ открытый домъ для всхъ встрчныхъ и поперечныхъ. Знаете ли вы брата Клавдія изъ верхняго Барруа? О, какой это славный товарищъ! Но не знаю какая муха его укусила. Онъ только и знаетъ, что учится Богъ всть съ какихъ поръ! Я, съ своей стороны, не учусь. Въ нашемъ аббатств мы совсмъ не учимся, потому что боимся заушницы. Покойный настоятель нашъ говаривалъ, что чудовищное дло — видть ученаго монаха. Ей-богу, господинъ мой другъ, magis magnos clericos non sunt magis magnos sapientes {Отцы церкви въ большинств случаевъ не великіе ученые.}. Столько зайцевъ, какъ въ ныншнемъ году, еще не видано. Какъ я ни старался, а не могъ достать ни ястреба, ни сокола. Господинъ дела-Велоньеръ общалъ мн балабана, но, какъ онъ мн недавно написалъ, тотъ заболлъ одышкой. Куропатки насъ въ этомъ году одолютъ. Но мн никакого удовольствія не доставляетъ брать птицъ въ силки, если я не бгаю, не двигаюсь, я нездоровъ. Правда, что, перескакивая черезъ изгороди и кусты, я рву свою рясу на клочки. Я добылъ славную борзую собаку. Чортъ меня побери, если хоть одинъ заяцъ уйдетъ отъ нея. Лакей велъ ее къ г. де-Молевріе, я ее стибрилъ. Что, худо я сдлалъ?
— Нисколько, братъ Жанъ,— отвчалъ Гимнастъ,— нисколько, клянусь всми чертями, нисколько!
— Итакъ, за здоровье этихъ чертей если только они существуютъ! И, Богомъ клянусь, зачмъ борзая собака хромому? Клянусь ему пріятне, если онъ получитъ въ подарокъ пару добрыхъ воловъ,— сказалъ монахъ.
— Какъ,— замтилъ Понократъ,— вы прибгаете къ божб, братъ Жанъ?
— Только ради краснорчія,— отвчалъ монахъ. Это цвты цицероновской реторики.

XL.

О томъ, почему монаховъ избгаютъ добрые люди и почему у нкоторыхъ носъ длинне, чмъ у другихъ.

— Какъ добрый христіанинъ,— сказалъ Евдемонъ,— я дивлюсь тому, какъ этотъ монахъ прилично себя держитъ. Да и всхъ насъ онъ поражаетъ. И почему же въ такомъ случа монаховъ изгоняютъ изъ честной компаніи, считая ихъ помхой, подобно тому, какъ пчелы прогоняютъ трутней отъ ульевъ? Ignavum fucos pecos, сказалъ Маро, а praesepibus arcent {Трутней, безполезный народъ, он удаляютъ отъ ульевъ.}.
На это Гаргантюа отвчалъ:
— Совершенно врно, что ряса и клобукъ навлекаютъ на себя брань, ругательства и проклятія всего міра, подобно тому какъ втеръ, по словамъ Цеція, привлекаетъ облака. Главная причина этому та, что они питаются грязью міра, то-есть его грхами, а потому ихъ и загоняютъ въ ихъ убжища, то-есть, монастыри и аббатства, которые отводятся въ сторону отъ людскихъ глазъ. Но если вы понимаете, почему надъ обезьяной въ дом всегда смются и дразнятъ ее, то поймете, почему отъ монаховъ вс бгаютъ, какъ молодые, такъ и старые. Обезьяна не стережетъ дома, какъ собака, она не ходитъ въ ярм, какъ волъ, не даетъ ни молока, ни шерсти, какъ овца, и не возитъ тяжестей, какъ лошадь. Она только гадитъ и портитъ все, и за это надъ нею смются и бьютъ ее. Точно такъ и монахъ (я говорю про тунеядцевъ-монаховъ) не пашетъ, какъ крестьянинъ, не охраняетъ край, какъ военный человкъ, не лчитъ больныхъ, какъ врачъ, не проповдуетъ міру и не учитъ его, какъ добрый христіанскій пастырь и педагогъ, не доставляетъ стран нужныхъ и полезныхъ товаровъ, какъ купецъ. Вотъ причина, почему вс ихъ поднимаютъ на смхъ и ненавидятъ.
— Такъ, но вдь за то они молятъ Бога за насъ,— замтилъ Грангузье.
— Ничуть,— отвчалъ Гаргантюа,— врно то, что они надодаютъ всмъ сосдямъ своимъ колокольнымъ звономъ.
— А какъ же,— сказалъ монахъ,— обдня, заутреня и вечерня наполовину отслужены, когда оттрезвонятъ.
— Они бормочутъ себ подъ носъ легенды и псалмы, въ которыхъ ровно ничего не понимаютъ. Читаютъ безъ конца Pater noster вперемежку съ Ave Maria, тоже безъ толку и понятія. И это я называю не молиться Богу, а глумиться надъ Богомъ. И помогай имъ Боже, если они молятся за насъ, а не изъ боязни лишиться сладкой и жирной ды. Вс истинные христіане, всхъ состояній, во всхъ мстахъ и во вс времена молятся Богу, и Духъ Святой молится и предстательствуетъ за нихъ, и Богъ осняетъ ихъ своей благодатью. Вотъ таковъ и нашъ добрый братъ Жанъ. И потому каждый радъ его обществу. Онъ не ханжа, онъ не оборвышъ, онъ вжливъ, веселъ, ршителенъ, добрый товарищъ. Онъ работаетъ, трудится, защищаетъ угнетенныхъ, утшаетъ скорбящихъ, помогаетъ нуждающимся и охраняетъ виноградникъ своего аббатства.
— Я и кром этого тружусь,— сказалъ монахъ,— прислуживая на клирос за заутреней и панихидой, я изготовляю тетивы для лука, чищу лукъ и вяжу сти для поимки кроликовъ Я никогда не бываю празднымъ. Подавайте-ка мн пить, пить! Принесите плодовъ. Ахъ, вотъ каштаны изъ Эстонскаго лса! Вмст съ молодымъ виномъ они производятъ втры. А вы еще не развеселились, друзья. Ей-богу, я пью изъ всякаго броду, точно лошадь фискала.
Гимнастъ сказалъ ему:
— Братъ Жанъ, оботрите каплю, которая виситъ у васъ на носу.
— Ага!— отвчалъ монахъ,— ужли же мн грозитъ опасность утонуть, такъ какъ я по самый носъ нахожусь въ вод? Нтъ, нтъ! Qu are? Quia:
Elle en sort bien, mais point n’y entre,
Car il est bien antidotй de pampre 1).
1) Она выходитъ вонъ, но не входитъ внутрь, потому что виноградная втвь служитъ вмсто противоядія.
О, другъ мой, если бы у кого-нибудь были сапоги изъ такой кожи, онъ смло могъ бы ловить устрицъ, потому что они никогда бы не промокли.
— Почему,— сказалъ Гаргантюа,— у брата Жана такой прекрасный носъ?
— Потому,— отвчалъ Грангузье,— что такъ угодно Богу, который создаетъ насъ по такой форм и для такой цли, согласно своему божескому произволу, какъ горшечникъ свою посуду.
— Потому,— сказалъ Понократъ,— что онъ изъ первыхъ попалъ на ярмарку носовъ. Онъ и выбралъ изъ самыхъ красивыхъ и большихъ.
— Не то,— отвчалъ монахъ,— а по нашей истинной монашеской философіи, это потому, что у моей кормилицы была мягкая грудь, и когда я ее сосалъ, носъ мой уходилъ въ нее какъ въ масло и — росъ и раздавался, какъ тсто въ квашн. Когда же у кормилицы твердая грудь, то дти выходятъ курносыми. Но живе, живе, ad formam nasi cogьoscitur ad te levavi {По форм носа узнаютъ, обо что онъ терся.}. Я никогда не мъ варенья. Пажъ, подай вина. Item жаркого!

XLI.

О томъ, какъ монахъ усыпилъ Гаргантюа, и объ его часослов и требник.

Отужинавъ, стали совщаться о томъ, что теперь предпринять, и ршили, чтобы къ полуночи пойти на рекогносцировку: узнать, на сторож ли непріятель,— и принимаетъ ли какія мры а пока отдохнуть немного, чтобы освжиться. Но Гаргантюа не могъ уснуть, какъ ни старался. А потому монахъ сказалъ ему:
— Мн никогда такъ хорошо не спится, какъ когда я слушаю проповдь или молюсь Богу. Прошу васъ, прочитаемъ вмст семь псалмовъ, и вы увидите, если вы тотчасъ же не заснете.
Мысль эта очень понравилась Гаргантюа, и въ начал перваго псалма, на словахъ Beati quorum, оба заснули. Но монахъ не преминулъ проснуться раньше полуночи, до того онъ привыкъ къ монастырской заутрен. Проснувшись самъ, онъ и всхъ другихъ разбудилъ, во все горло распвая псню:
‘Ого! Реньо проснись!
‘Не спи, Реньо, проснись, проснись!’
Когда вс проснулись, онъ сказалъ:
— Господа, за заутреней, говорятъ, кашляютъ, а за ужиномъ пьютъ. Мы же сдлаемъ наоборотъ: начнемъ заутреню съ того, что выпьемъ, а вечеромъ, приступивъ къ ужину, раскашляемся наперерывъ другъ передъ другомъ.
На это Гаргантюа замтилъ:
— Пить сейчасъ посл сна считается по медицинской діэт очень вреднымъ. Прежде надо очистить желудокъ отъ лишняго груза и экскрементовъ.
— Это какъ разъ по-медицински,— сказалъ монахъ. Сто чертей вселись въ мое тло, если старыхъ пьяницъ не больше на свт, чмъ старыхъ медиковъ. Я съ своимъ аппетитомъ заключилъ такой договоръ, что онъ всегда ложится спать вмст со мной, и за этимъ я строго слжу, днемъ же онъ вмст со мной просыпается. Выдляйте сколько угодно свои экскременты, я же схожу за своимъ ящикомъ.
— За какимъ ящикомъ?— спросилъ Гаргантюа,— что вы хотите сказать?
— За моимъ требникомъ,— отвчалъ монахъ. Подобно тому, какъ сокольничій, прежде чмъ кормить своихъ птицъ, даютъ имъ погрызть какую-нибудь куриную лапку, чтобы очистить ихъ мозгъ отъ мокроты и возбудить ихъ аппетитъ, такъ и я, беря поутру въ руки мой веселый требничекъ, очищаю себ легкія и затмъ готовъ пить.
— По какому уставу читаете вы этотъ славный часословъ?— спросилъ Гаргантюа.
— По уставу монаховъ Фекана {Бенедиктинское аббатство въ Нормандіи.}: по три псалма и по три урока, а кто не хочетъ, такъ и ничего не читаетъ. Я никогда не подчиняюсь часамъ: часы созданы для человка, а не человкъ для часовъ. И я свои укорачиваю или удлиняю, какъ ремень у стремени, по своему усмотрнію. Brevis oratio penetrat coelos, longa potatio evacuat scyphos {Короткія слова достигаютъ неба, длинные глотки опорожняютъ кубокъ.}. Гд это написано?
— Не знаю, дружокъ, честное слово,— отвчалъ Понократъ,— но ты славный малый.
— Въ этомъ,— сказалъ монахъ,— я на васъ похожъ. Но Venite apotemus {Давайте пить.}.
Принесли много жаркихъ и вкусныхъ похлебокъ, а монахъ пилъ въ свое удовольствіе. Одни составили ему компанію, другіе воздержались.
Посл того каждый вооружился и снарядился. И монаха вооружили противъ его воли, такъ какъ онъ не хотлъ другого вооруженія кром рясы на брюх и палки въ рук. Однако, его вооружили, какъ хотли, съ головы до ногъ, и онъ слъ на добраго королевскаго боевого коня, съ прившенной съ боку большой шпагой. Вмст съ нимъ отправились Гаргантюа, Понократъ, Гимнастъ, Евдемонъ и двадцать пять изъ самыхъ храбрыхъ дружинниковъ Грангузье, вс вооруженные съ головы до ногъ, съ копьемъ въ рук, на кон, какъ св. Георгій, и у каждаго за спиной на круп лошади сидлъ пищальникъ.

XLII.

О томъ, какъ монахъ ободрялъ своихъ спутниковъ и какъ онъ повисъ на дерев.

И вотъ идутъ наши благородные рыцари навстрчу ожидающимъ ихъ опасностей и разсуждаютъ о томъ, какой встрчи слдуетъ искать и отъ какой обороняться, когда наступитъ день великой и страшной битвы.
И монахъ ободрялъ ихъ, говоря:
— Дти, не бойтесь и не сомнвайтесь. Я васъ проведу въ цлости и сохранности. Богъ и св. Венедиктъ съ нами. Будь я такъ же силенъ, какъ и храбръ, божусь, я бы ихъ ощипалъ какъ утокъ. Я ничего не боюсь, кром артиллеріи. Однако, я знаю молитву, которой меня научилъ пономарь нашего аббатства и которая предохраняетъ человка отъ всякаго огнестрльнаго оружія. Но мн она не послужитъ на пользу, потому что я въ нее не врю. Тмъ не мене моя палка съ крестомъ задастъ имъ перцу. Богомъ клянусь, что того изъ васъ, кто вздумаетъ навострить лыжи, я — дьяволъ меня возьми!— вмсто себя поставлю въ монахи и напялю на него свою рясу. Она исцляетъ отъ трусости. Слыхали ли вы про борзую собаку г. де-Мерля, которая никуда не годилась въ пол. Онъ надлъ на нее клобукъ и, клянусь, посл того ни одинъ заяцъ и ни одна лисица не могли уйти отъ нея, и, мало того, она стала бгать за всми сучками той мстности, тогда какъ прежде была безсильна, de frigidis et maleficiatis {Такъ озаглавлена одна рубрика книги Декреталій, гд говорится о безсиліи.}.
Говоря это въ сердцахъ, монахъ прохалъ подъ оршникомъ, направляясь къ рощ, и зацпился забраломъ своего шлема за толстую втку оршника, Несмотря на то, онъ сильно пришпорилъ коня, который былъ щекотливъ, а потому рванулся впередъ, и монахъ, желая отцпить забрало отъ втки, выпустилъ поводья и повисъ, ухватившись рукою за втви оршника, между тмъ какъ конь ускакалъ изъ-подъ него. И вотъ монахъ виситъ такимъ образомъ на дерев, призывая на помощь, крича, что его хотятъ убить и жалуясь на измну. Евдемонъ первый увидлъ его и позвалъ Гаргантюа:
— Государь, пожалуйте сюда и поглядите на повсившагося Авессалома.
Гаргантюа подъхалъ и, оглядвъ монаха и то, какъ онъ вислъ на дерев, сказалъ Евдемону:
— Вы неврно выразились, сравнивъ его съ Авессаломомъ: Авессаломъ повсился за волосы, монахъ же, будучи съ обритой головой, повсился за уши.
— Помогите мн,— замтилъ монахъ,— чортъ возьми! Время ли теперь болтать? Вы похожи на проповдниковъ-декреталистовъ, которые говорятъ, что кто увидитъ ближняго при смерти, тотъ долженъ, прежде всего, подъ страхомъ троекратнаго отлученія отъ церкви, начать его исповдывать и напутствовать во спасеніе души, а не оказать ему помощь. Поэтому, когда я увижу, что эти монахи упали въ рку и готовы захлебнуться, вмсто того чтобы подойти и протянуть имъ руку, я прочитаю имъ прекрасную и длинную проповдь de contemptu mundi et fuga seculi {О презрніи къ міру и проклятіи свта.}, а когда они совсмъ захлебнутся, я ихъ вытащу изъ воды.
— Не шевелись,— сказалъ Гимнастъ,— милашка, я сейчасъ тебя выручу, потому что ты славный монашекъ.
Monachus in claustro
Non valet ova duo,
Sed qnando est extra,
Bene valet triginta 1).
1) Монахъ въ кель не стоитъ двухъ яицъ, но когда онъ на вол, то стоитъ тридцати и боле.
— Я видалъ на своемъ вку боле пятисотъ повшенныхъ, но не видлъ ни одного, который бы вислъ такъ пристойно, и если бы я сумлъ висть съ такой же пристойностью, то согласился бы висть всю жизнь.
— Помогите мн,— говорилъ монахъ,— довольно проповдывать! Помогите мн ради Бога, если не ради чорта. Клянусь одяніемъ, какое ношу, вы раскаетесь, tempore et loco proelibatis {Въ свое время и въ своемъ мст.}.
Тутъ Гимнастъ сошелъ со своего коня и, влзши на оршникъ, приподнялъ одною рукою монаха подъ мышки, а другою рукою отцпилъ забрало отъ дерева, и, спустивъ монаха на землю, самъ соскочилъ вслдъ за нимъ. Снятый монахъ немедленно разстегнулъ все свое вооруженіе и побросалъ вс его части, одну за другой, въ пол и, взявъ въ руку свою палку съ крестомъ, снова слъ на коня, котораго поймалъ Евдемонъ. Посл этого вс весело въхали въ рощу.

XLIII.

О томъ, какъ Гаргантюа встртилъ авангардъ Пикрошоля и какъ монахъ убилъ капитана Тиравана, но и самъ былъ взятъ въ плнъ непріятелемъ.

Пикрошоль, выслушавъ разсказъ тхъ, кто спасся бгствомъ посл той битвы, въ которой Трипе оттрепали, вошелъ въ страшный гнвъ, узнавъ, что черти напали на его людей, и всю ночь держалъ совтъ, въ заключеніе котораго Гастиво и Тукдильонъ ршили, что его могущество таково, что онъ можетъ побдить всхъ чертей ада, если они на него набросятся, чему Пикрошоль, однако, отнюдь не врилъ, а потому былъ далеко не спокоенъ на счетъ исхода дла. Тмъ не мене онъ послалъ, подъ предводительствомъ графа Тиравана, рекогносцировать мстность, тысячу шестьсотъ человкъ легкой кавалеріи, которые предварительно были окроплены святой водой и опоясаны ораремъ на тотъ случай, если бы имъ повстрчались черти, которыхъ грегоріанская вода {Папа Григорій Великій ввелъ освященіе воды, какъ утверждаютъ.} и орари должны были разсять и прогнать.
И вотъ они прохали до Вонойона и Маладери, Не встртивъ никого, кто могъ бы имъ что-нибудь сообщить, но, поднявшись на гору, нашли въ хижин близъ Кудре пятерыхъ паломниковъ, которыхъ, связавъ и потрепавъ, увели съ собой, какъ шпіоновъ, несмотря на ихъ восклицанія, заклинанія и мольбы.
Спустившись оттуда по направленію къ Сельё были замчены Гаргантюа, который сказалъ своимъ людямъ:
— Товарищи, мы наткнулись на непріятеля, но ихъ вдесятеро больше чмъ насъ, атаковать ли намъ ихъ?
— Чортъ возьми,— отвчалъ монахъ,— какъ же иначе? Неужели вы оцняете людей по ихъ числу, а не по ихъ достоинству и храбрости?
Затмъ вскричалъ:
— Въ атаку, черти, въ атаку!
Услышавъ это, непріятель подумалъ, конечно, что это настоящіе черти, и обратился въ поспшное бгство, за исключеніемъ Тиравана, который, вооружась копьемъ, ударилъ имъ изо всей мочи монаха прямо въ грудь, но копье притупилось о толстенную и жесткую рясу, точно свчка, которою бы ударили по наковальн.
Монахъ же хватилъ Тиравана палкой съ крестомъ по ше такъ сильно, что оглушилъ его, Тираванъ лишился чувствъ и движенія — и свалился къ ногамъ лошади.
И, увидя орарь, которымъ онъ былъ опоясанъ, монахъ сказалъ Гаргантюа:
— Эти люди не что иное какъ попы, это еще далеко не монахи. Клянусь св. Жаномъ, я настоящій монахъ и я ихъ побью, какъ мухъ.
И поскакалъ на нихъ во весь опоръ, нагналъ послдніе ряды и сталъ бить ихъ направо и налво, точно рожь молотилъ. Гимнастъ спросилъ у Гаргантюа, слдуетъ ли и ему преслдовать ихъ, на что Гаргантюа отвчалъ:
— Отнюдь нтъ. Потому что по настоящей военной дисциплин никогда не слдуетъ доводить своего врага до отчаянія, такъ какъ въ такомъ случа сила его удвоивается и храбрость возвращается, хотя бы передъ тмъ онъ упалъ духомъ. Нтъ лучшаго средства спасенія для людей, застигнутыхъ врасплохъ и отчаявшихся въ своемъ спасеніи. Многія побды исторгнуты изъ рукъ побдителей побжденными, когда первые не слушались голоса разума, но пытались истребить всхъ непріятелей до единаго, не оставляя даже никого, кто могъ бы доставить всти. Не запирайте всхъ дверей и не загораживайте всхъ дорогъ передъ непріятелемъ, а лучше содйствуйте его бгству хитростью.
— Хорошо, но за ними гонится монахъ,— сказалъ Гимнастъ.
— Разв,— отвчалъ Гаргантюа,— монахъ гонится за ними? Честью клянусь, имъ отъ этого не поздоровится. Но, во избжаніе всякихъ случайностей, погодимъ еще отступать, подождемъ здсь молча. Мн кажется, я уже понялъ манеру воевать у нашихъ враговъ, они руководствуются случаемъ, но не разумомъ.
Пока они дожидались подъ оршниками, монахъ преслдовалъ враговъ, сражая тхъ, которые ему попадались, никого не щадя, до тхъ поръ пока не встртилъ всадника, у котораго за спиной сидлъ одинъ изъ бдныхъ паломниковъ. Увидя, какъ онъ замахивается палкой, паломникъ вскричалъ:
— Ахъ! господинъ настоятель, другъ мой, господинъ настоятель, спасите меня, умоляю васъ!
Услышавъ эти слова, враги обернулись и видя, что одинъ только монахъ производитъ весь этотъ шумъ, принялись осыпать его ударами, точно деревяннаго осла, но онъ ровно ничего не чувствовалъ и тогда даже, когда удары падали на рясу, потому что кожа у него была совсмъ нечувствительна къ ударамъ. Посл того они поручили стеречь его двоимъ стрльцамъ и, повернувшись на сдл, увидли, что ихъ никто больше не преслдуетъ, а потому подумали, что Гаргантюа убжалъ со своимъ отрядомъ.
И вотъ они поскакали къ оршникамъ такъ быстро, какъ только могли, чтобы ихъ нагнать, а монаха оставили съ обоими стрльцами, сторожившими его. Гаргантюа услышалъ конскій топотъ и ржаніе и сказалъ своимъ людямъ:
— Товарищи! я слышу, какъ скачутъ враги, и вижу, какъ они несутся на насъ цлой толпой, сомкнемъ свои ряды и преградимъ имъ путь, этимъ способомъ мы приведемъ ихъ къ погибели, а себя прославимъ.

XLIV.

О томъ, какъ монахъ отдлался отъ своихъ стражей и какъ былъ разбитъ авангардъ Пикрошоля.

Монахъ, увидя, что враги ускакали въ безпорядк, догадался, что они собираются напасть на Гаргантюа и его людей, и очень огорчился, что не можетъ поспшить къ нимъ на помощь. Но, наблюдая за поведеніемъ своихъ стражей, замтилъ, что имъ больше хотлось скакать вслдъ за товарищами, въ надежд на добычу, и они глядятъ на долину, куда т спускаются. Разсуждая самъ съ собой, монахъ говорилъ:
— Эти люди очень плохо подготовлены къ военному длу: они меня не обезоружили и даже не обязали честнымъ словомъ не сопротивляться.
И тутъ онъ выхватилъ свою шпагу и хватилъ ею стрльца, стоявшаго у него по правую руку, и перерзалъ ему шейныя артеріи и вены и самое горло до обихъ шейныхъ железъ: вытащивъ шпагу, онъ пробилъ ему спинной мозгъ между вторымъ и третьимъ позвонками, и стрлецъ упалъ мертвый. А монахъ, повернувъ коня налво, бросился на другого стрльца, который, видя товарища мертвымъ, завопилъ громовымъ голосомъ:
— Ахъ, господинъ priour, я сдаюсь, господинъ priour, другъ мой, господинъ priour (пріоръ)!
А монахъ, съ своей стороны, кричалъ:
— Господинъ posteriour, другъ мой, господинъ posteriour, я вамъ накладу въ спину.
— Ахъ!— говорилъ стрлецъ,— господинъ пріоръ, голубчикъ мой, господинъ пріоръ, дай вамъ Богъ быть аббатомъ.
— Клянусь одяніемъ, какое я ношу,— отвчалъ монахъ,— я васъ произведу сейчасъ въ кардиналы. Неужели вы облагаете выкупомъ служителя церкви? Вы сейчасъ же получите кардинальскую шапку изъ моихъ рукъ.
А стрлецъ все кричалъ:
— Господинъ пріоръ, господинъ пріоръ, господинъ будущій аббатъ, господинъ кардиналъ, господинъ что угодно! Ахъ, ахъ, эхъ, нтъ, господинъ пріоръ, мой добренькій господинъ пріоръ, я вамъ сдаюсь.
— А я тебя сдаю всмъ чертямъ,— сказалъ монахъ.
И тутъ однимъ ударомъ отрубилъ ему голову, онъ разскъ ему черепъ у висковъ, разскъ затылокъ и темя, стрловидную спайку черепа и большую часть внечной лобовой кости, пробилъ об мозговыхъ оболочки и обнажилъ об заднихъ полости мозга, и черепъ повисъ на плечахъ на кож надчерепной оболочки, точно докторская шапка черная снаружи и красная внутри. Стрлецъ палъ мертвый на землю.
Посл этого монахъ пришпорилъ коня и похалъ вслдъ за непріятелемъ, который встртилъ на большой дорог Гаргантюа и его спутниковъ и, благодаря ударамъ, наносимымъ Гаргантюа его большимъ деревомъ, Гимнастомъ, Понократомъ, Евдемономъ и другими, понесъ такой уронъ, что уже обратился въ поспшное бгство, напуганный, смущенный и растерянный до потери сознанія, точно сама смерть гналась за нимъ по пятамъ. И подобно тому, какъ мы видимъ, что оселъ, котораго кусаетъ оводъ Юноны {Юнона мучила такимъ образомъ свою соперницу, обращенную въ корову, нимфу Іо.} или муха въ задъ, несется, не разбирая дороги, сбрасывая со спины свою ношу, порывая сбрую и поводья, безъ отдыху и сроку, не понимая самъ, что съ нимъ длается, такъ какъ не видитъ кусающаго его наскомаго: такъ и эти люди, обезумвъ, не сознавая причины своего бгства, утекали подъ вліяніемъ паническаго страха, охватившаго ихъ душу.
Монахъ, увидя, что вс ихъ помыслы сосредоточены на томъ, какъ бы убжать, сошелъ съ коня и взобрался на большую скалу, находившуюся на дорог, и своей большой шпагой разилъ бглецовъ со всего маху, безъ всякой жалобы и пощады.
И столько ихъ убилъ и повалилъ на землю, что его шпага переломилась надвое.
Посл этого онъ подумалъ, что довольно бить и убивать и что остальные пусть спасутся и разнесутъ всти о пораженіи. Однако, взялъ въ руку топоръ у одного изъ тхъ, которые лежали мертвыми, и снова вернулся на скалу, откуда слдилъ все время, какъ бжали враги, какъ они спотыкались о мертвыя тла, и это всхъ отбиралъ пики, шпаги, копья и пищали, а тхъ, которые везли связанныхъ паломниковъ, онъ заставлялъ сходить съ коней и отдавалъ послднихъ паломникамъ, паломниковъ же удержалъ при себ у входа въ ущелье. Также задержалъ онъ и Тукдильона, котораго взялъ въ плнъ.

XLV.

О томъ, какъ монахъ привелъ паломниковъ, и о добрыхъ словахъ, съ какими обратился къ нимъ Грангузье.

По окончаніи схватки Гаргантюа вернулся домой вмст со своими людьми за исключеніемъ монаха, и на разсвт вс они отправились къ Грангузье, который молился Богу въ постели объ ихъ спасеніи и побд. И, увидя ихъ всхъ въ цлости и сохранности, любовно облобызался съ ними и спросилъ встей про монаха. Но Гаргантюа отвчалъ ему, что, безъ сомннія, монахъ находится среди непріятеля.
— Непріятелю, значитъ, не поздоровится,— замтилъ Грангузье.
И врно сказалъ. Не даромъ же существуетъ поговорка: посулить кому-нибудь монаха {Посулить бду.}.
Тмъ временемъ Грангузье приказалъ приготовить очень хорошій завтракъ, чтобы они могли освжиться. Когда все было подано, позвали Гаргантюа, но онъ былъ такъ огорченъ отсутствіемъ монаха, что не хотлъ ни пить, ни сть. Вдругъ монахъ появился и уже у воротъ задняго двора вскричалъ:
— Вина, вина хорошаго, другъ мой Гимнастъ!
Гимнастъ вышелъ и увидлъ, что это братъ Жанъ, который привелъ пятерыхъ паломниковъ и плннаго Тукдильона. Гаргантюа вышелъ навстрчу монаху, принялъ его какъ нельзя лучше и повелъ къ Грангузье, который разспрашивалъ объ его приключеніяхъ. Монахъ ему все разсказалъ: и какъ его взяли въ плнъ, и какъ онъ отдлался отъ стрльцовъ, и о бойн, учиненной имъ по дорог, и о томъ, какъ онъ освободилъ паломниковъ и захватилъ въ плнъ капитана Тукдильона.
Посл того принялись вс вмст весело пировать. Между тмъ Грангузье разспрашивалъ паломниковъ, откуда они, гд побывали и куда идутъ.
Лосдалеръ отвчалъ за всхъ:
— Государь, я изъ Сенъ-Жену въ Берри, вотъ онъ изъ Палюо, а вотъ онъ изъ Онзе, вотъ этотъ изъ Аржи, а этотъ изъ Вильбредена. Мы идемъ изъ Сенъ-Себастіана, около Нанта, и возвращаемся домой, не спша.
— Хорошо,— сказалъ Грангузье,— но зачмъ вы ходили въ Сенъ-Себастанъ?
— Мы ходили,— отвчалъ Лосдалеръ,— молить святого не насылать на насъ моровую язву.
— Ахъ!— сказалъ Грангузье,— жалкіе люди, неужели бы думаете, что моровую язву насылаетъ св. Себастіанъ?
— Воистину такъ,— отвчалъ Лосдалеръ,— наши проповдники это утверждаютъ.
— Неужели,— сказалъ Грангузье,— лже-пророки возвщаютъ вамъ о такомъ вздор? Неужели они возводятъ такую хулу на праведниковъ и угодниковъ Божіихъ и приравниваютъ ихъ къ діаволу, который причиняетъ только одно зло людямъ? Какъ Гомеръ утверждалъ, что моровая язва наслана была Аполлономъ въ лагерь грековъ, а поэты измышляютъ кучу злыхъ геніевъ и боговъ,— такъ въ Сине одинъ пустосвятъ проповдывалъ, что св. Антоній насылаетъ антоновъ огонь, а св. Евтропій — водянку, а св. Жильда — безуміе, св. Жену — подагру. Но я его такъ за это наказалъ, что онъ обозвалъ меня еретикомъ и съ тхъ поръ ни одинъ пустосвятъ не сметъ появляться въ моей земл. И меня удивляетъ, что вашъ король позволяетъ проповдывать такія скандальныя вещи въ своемъ королевств. Вдь за это они заслуживаютъ сильнйшаго наказанія, чмъ за то, если бы даже колдовствомъ или другимъ какимъ способомъ напустили моровую язву на страну. Моровая язва убиваетъ только тло, а такіе обманщики отравляютъ души.
При этихъ словахъ его перебилъ монахъ и спросилъ паломниковъ:
— Изъ какихъ вы мстъ, бдняги?
— Изъ Сенъ-Жену,— отвчали они.
— Ну, а какъ поживаетъ аббатъ Траншельонъ?— спросилъ монахъ. Онъ выпить не дуракъ. А монахи хорошо ли кормятся? Клянусь, они спятъ съ вашими женами, въ то время какъ вы паломничаете.
— Эге!— сказалъ Лосдалеръ — я не боюсь за свою. Кто увидитъ ее днемъ, не погонится за тмъ, чтобы навщать ее ночью.
— Вотъ пустыя слова!— замтилъ монахъ. Хотя бы она была дурна, какъ Прозерпина, ей не сдобровать, когда поблизости есть монахи. Пусть меня сифилисъ одолетъ, если по возвращеніи вы не найдете ихъ съ прибылью,— сказалъ монахъ.
— Это — какъ вода Нила въ Египт,— замтилъ Гаргантюа,— если врить Страбону и Плинію (кн. VII, гл. III). Ну а теперь слдуетъ подумать о пищ, одежд и о гршныхъ тлахъ.
— Ну ступайте, бдные люди,— сказалъ Грангузье,— во имя Всемогущаго Творца, и да хранитъ Онъ васъ отъ всякихъ золъ. А впередъ не предпринимайте такъ легкомысленно такихъ трудныхъ, безполезныхъ путешествій, Содержите свои семьи, трудитесь каждый въ своей профессіи, учите своихъ дтей и живите, какъ указываетъ добрый апостолъ Павелъ {Посланіе къ Эфесянамъ IV, 1—3.}. Живя такъ, вы будете подъ охраной Господа Бога, Его ангеловъ и святыхъ, и никакая бда и напасть не коснутся васъ..
Посл того Гаргантюа отвелъ ихъ въ залу пообдать, но паломники только вздыхали и говорили Гаргантюа:
— О, какъ счастливъ край, гд господиномъ такой человкъ! Мы больше узнали поучительнаго и разумнаго изъ его рчей, обращенныхъ къ намъ, нежели изо всхъ проповдей, какія когда-либо слышали въ нашемъ город.
— Это, какъ Платонъ говоритъ (lib. V De repub.), что республики будутъ тогда счастливы, когда короли будутъ философами, или философы королями,— отвчалъ Гаргантюа.
Посл того веллъ наложить въ ихъ дорожныя сумы състныхъ припасовъ, нсколько бутылокъ вина и далъ каждому изъ нихъ по коню, для облегченія пути, и нсколько денегъ.

XLVI.

О томъ, съ какимъ человколюбіемъ обращался Грангузье съ плннымъ Тукдильономъ.

Тукдильонъ былъ представленъ Грангузье, и тотъ разспрашивалъ его про предпріятіе и дла Пикрошоля и про то, какой цли хотлъ онъ добиться всмъ этимъ буйствомъ. На это Тукдильонъ отвчалъ, что цль его и намреніе завоевать, если можно, весь край, въ отместку за обиду, нанесенную его пирожникамъ.
— Это,— сказалъ Грангузье,— слишкомъ обширное предпріятіе, кто гонится за большимъ, потеряетъ и малое. Не т времена нынче, чтобы завоевывать королевства съ вредомъ для своихъ ближнихъ и братій во Христ. Такое подражаніе древнимъ Геркулесамъ, Александрамъ, Ганнибаламъ, Сципіонамъ, Цезарямъ и другимъ подобнымъ противно ученію Евангелія, по которому намъ повелно охранять, спасать, править и управлять каждому своей страной и своими землями, а не вторгаться непріятелемъ въ чужія. И то, что сарацины и варвары звали во время оно подвигами, мы называемъ разбойничествомъ и злодйствомъ. Лучше бы ему было сидть у себя дома, по-царски управляя имъ, нежели нападать на мой домъ, грабить его какъ врагъ, потому что хорошимъ управленіемъ онъ бы его пріумножилъ, а за то, что меня грабилъ, онъ погибнетъ. Убирайтесь, ради Бога, послушайтесь внушеній разума и укажите своему королю на сознанныя вами ошибки и никогда ничего не совтуйте ему такого, что клонилось бы только къ вашей личной выгод, ибо то, что наноситъ ущербъ общему благу, въ конц концовъ повредитъ и личному. Что касается вашего выкупа, то дарю его вамъ сполна и хочу также, чтобы вамъ возвратили и вашихъ коней, какъ это длается между сосдями и давнишними пріятелями, такъ какъ возникшая между нами распря не можетъ, собственно говоря, назваться войной. Какъ и Платонъ (libr. V, De repub.) не хотлъ называть войною, а звалъ бунтомъ, когда греки вставали съ оружіемъ другъ на друга: если случится такая бда, говоритъ онъ, то слдуетъ дйствовать съ большой умренностью. Если назвать нашу распрю войной, то надо сказать, что она очень поверхностна и не проникаетъ въ глубину нашихъ сердецъ. Вдь никому изъ насъ не было нанесено оскорбленія чести, и весь вопросъ въ сущности сводится къ тому, чтобы исправить ошибки, совершенныя какъ нашими, такъ и вашими людьми. И вамъ слдовало не обращать вниманія на это, потому что затявшіе ссору люди заслуживали скоре порицанія, нежели заступничества, тмъ боле что я предлагалъ вознаградить ихъ за причиненный имъ ущербъ. Господь разсудитъ насъ, и я умоляю Его лучше призвать меня изъ этой жизни и отнять у меня все мое имніе, нежели допустить, чтобы мои люди въ чемъ-нибудь черезъ меня пострадали.
Сказавъ это, призвалъ монаха и при всхъ спросилъ его:
— Братъ Жанъ, добрый другъ мой, вдь вы взяли въ плнъ капитана Тукдильона, здсь находящагося?
— Государь,— отвчалъ монахъ,— онъ самъ передъ вами, онъ совершеннолтній и разумный человкъ, пусть лучше самъ вамъ сознается.
— Совершенно врно,— сказалъ Тукдильонъ,— господинъ, онъ въ самомъ дл взялъ меня въ плнъ, и я ему добровольно сдался.
— Назначили ли вы ему выкупъ?— спросилъ Грангузье у монаха.
— Нтъ,— отвчалъ монахъ. И не подумалъ объ этомъ.
— Сколько вы хотите за его полонъ?— спросилъ Грангузье.
— Ничего, ничего,— отвчалъ монахъ,— я не затмъ взялъ его въ плнъ.
Тогда Грангузье приказалъ отсчитать монаху шестьдесятъ дв тысячи золотыхъ монетъ, какъ выкупъ за Тукдильона.
Что и было выполнено въ то время, какъ Тукдильона угощали завтракомъ. Посл чего Грангузье спросилъ его, хочетъ ли онъ остаться у него или желаетъ лучше возвратиться къ своему королю. Тукдильонъ отвчалъ, что онъ поступитъ такъ, какъ Грангузье ему посовтуетъ.
— Если такъ, то возвращайтесь къ своему королю, и Богъ съ вами!
И затмъ подарилъ ему прекрасную шпагу съ золотымъ эфесомъ съ отдлкой изъ эмали и золотое ожерелье всомъ въ дв тысячи семьсотъ марокъ, украшенное драгоцнными каменьями, цною въ сто шестьдесятъ тысячъ дукатовъ, и еще въ придачу сумму въ десять тысячъ экю. Посл того Тукдильонъ слъ на коня, а Гаргантюа для безопасности далъ ему конвой въ тридцать рейтаровъ и сто двадцать стрлковъ, который долженъ былъ проводить его до воротъ Ла-РошъКлермо, если потребуется.
Когда Тукдильонъ ухалъ, монахъ возвратилъ Грангузье шестьдесятъ дв тысячи золотыхъ монетъ, которыя онъ ему подарилъ, говоря:
— Государь, еще не время вамъ длать такіе подарки. Подождите конца войны, потому что нельзя еще знать, какъ обернутся дла. А война, которую ведутъ безъ денегъ, не можетъ быть успшна. Нервомъ войны служитъ туго набитая мошна.
— Хорошо,— отвчалъ Грангузье,— когда война будетъ окончена, я васъ хорошо награжу, равно какъ и всхъ тхъ, кто мн служилъ врой и правдой.

XLVII.

О томъ, какъ Грангузье призвалъ свои легіоны и какъ Тукдильонъ убилъ Гастиво и былъ, въ свою очередь, убитъ по приказу Пикрошоля.

Въ это самое время жители Бесса, Маршевьё, мстечка Сенъ-Жакъ, Трено де-Парилье {Здсь Раблэ перечисляетъ нсколько десятковъ названій разныхъ мстечекъ, изъ окрестностей Шинона.} и другихъ сосднихъ мстъ прислали пословъ къ Грангузье, поручивъ сказать ему, что они освдомлены о вред, причиняемомъ Пикрошолемъ ему и ихъ союзу, а потому они предлагаютъ ему свою помощь, какъ людьми, такъ и деньгами, и всякими военными припасами. Денегъ они присылали ему со всхъ штатовъ сто тридцать четыре милліона два съ половиной золотыхъ экю.
Войско состояло изъ пятнадцати тысячъ тяжело вооруженныхъ рейтаровъ, тридцати двухъ тысячъ легкой кавалеріи, восьмидесяти девяти тысячъ стрльцовъ, ста сорока тысячъ пхоты, одиннадцати тысячъ двухсотъ артиллерійскихъ орудій различнаго калибра и сорока семи тысячъ піонеровъ, жалованье людямъ и провіантъ для нихъ были обезпечены въ продолженіе шести мсяцевъ и четырехъ дней.
На это предложеніе Грангузье не далъ своего согласія, но и не отказался отъ него.
Поблагодаривъ ихъ отъ всего сердца, онъ сказалъ, что докончитъ эту войну такими средствами, что не нужно будетъ безпокоить столькихъ добрыхъ людей. И послалъ лишь за легіонами, которые содержалъ обыкновенно въ своихъ крпостяхъ Ла-Девиньеръ, Шавини, Граво и Кенкене, и численность которыхъ доходила до двухъ тысячъ пятисотъ рейтаровъ, шестидесяти шести тысячъ пхотинцевъ, двадцати шести тысячъ стрльцовъ, двухсотъ крупныхъ артиллерійскихъ орудій, двадцати двухъ тысячъ піонеровъ и шести тысячъ легкой кавалеріи, раздленныхъ на отряды, изъ которыхъ каждый насчитывалъ своихъ казначеевъ и маркитантокъ, кузнецовъ, оружейниковъ и другихъ людей, необходимыхъ въ военномъ дл, опытныхъ въ военномъ искусств, хорошо вооруженныхъ, прекрасно дисциплинированныхъ и врныхъ своему знамени, понятливыхъ и послушныхъ своимъ вождямъ, неутомимыхъ въ маршировк, смлыхъ въ нападеніи и осторожныхъ въ дйствіи, напоминавшихъ своей стройной организаціей скоре органную гармонію или ходъ заведенныхъ часовъ, нежели армію или жандармерію.
Тукдильонъ, вернувшись въ крпость, представился Пикрошолю и пространно пересказалъ ему о томъ, что длалъ и что видлъ. Въ заключеніе посовтовалъ, въ очень сильныхъ выраженіяхъ, помириться съ Грангузье, который при ближайшемъ знакомств оказался прекраснйшимъ человкомъ въ мір, онъ прибавилъ, что не благородно и не разумно притснять сосдей, отъ которыхъ никогда ничего кром добра не видлъ. А самое главное, это — то, что они не выйдутъ изъ этого предпріятія иначе какъ съ большимъ вредомъ и урономъ для самихъ себя: могущество Пикрошоля не такъ велико, чтобы онъ могъ справиться съ Грангузье.
Не усплъ Тукдильонъ это выговорить, какъ Гастиво громко сказалъ:
— Какъ несчастенъ государь, которому служатъ такіе люди, что ихъ легко подкупить, какъ вотъ этого Тукдильона. Я вижу, что мужество совсмъ измнило ему и онъ готовъ былъ бы примкнуть къ нашимъ врагамъ, воевать съ нами и намъ измнить, если бы только они захотли его удержать при себ, но если добродтель всмъ мила и любезна, какъ друзьямъ, такъ и ворогамъ, то злодйство во всхъ возбуждаетъ недовріе и скоро обнаруживается. И хотя враги и пользовались имъ для своихъ цлей, но они тмъ не мене презираютъ злодевъ и измнниковъ.
При этихъ словахъ Тукдильонъ, разсердясь, вынулъ шпагу и прокололъ Гастиво немного повыше лваго соска, и тотъ немедленно испустилъ духъ. Тукдильонъ же, вытащивъ шпагу изъ мертваго тла, откровенно высказалъ:
— Да погибнетъ такъ всякій, кто осмлится порицать врныхъ слугъ своего короля!
Пикрошоль внезапно разъярился и видя, что шпага и ножны Тукдильона вс въ крови, воскликнулъ:
— Разв теб затмъ дали это оружіе, чтобы ты въ моемъ присутствіи измннически убилъ моего добраго друга Гастиво?
И приказалъ своимъ стрльцамъ изрубить Тукдильона, что и было немедленно выполнено съ такой жестокостью, что весь покой залитъ былъ кровью. Посл того Пикрошоль веллъ съ честью похоронить Гастиво, а трупъ Тукдильона сбросить со стнъ въ долину.
Извстіе объ этихъ злодяніяхъ распространилось во всей арміи, и многіе начали роптать на Пикрошоля, которому Грипмино сказалъ:
— Господинъ, не знаю, какой исходъ будетъ имть ваше предпріятіе. Я вижу, что у вашихъ людей мужество колеблется. Они находятъ, что мы здсь недостаточно снабжены провіантомъ и очень оскудли числомъ благодаря двумъ или тремъ вылазкамъ. Напротивъ того, непріятель получаетъ постоянно большія подкрпленія. Если онъ приступитъ, наконецъ, къ осад, я не вижу, какимъ образомъ мы спасемся отъ окончательной гибели.
— Ладно, ладно,— сказалъ Пикрошоль,— вы похожи на Мелюнскихъ угрей: поднимаете пискъ прежде, нежели съ васъ шкуру сдерутъ. Дайте сначала врагу прійти.

XLVIII.

О томъ, какъ Гаргантюа произвелъ нападеніе на Пикрошоля въ стнахъ Ла-Рошъ-Клермо и разбилъ армію вышеупомянутаго Пикрошоля.

Гаргантюа назначенъ былъ главнокомандующимъ арміей, а отецъ его остался въ своей крпости. Онъ ободрялъ всхъ ласковыми словами и общалъ богатые дары тмъ, которые совершатъ какіе-нибудь подвиги. Посл того армія дошла до Ведскаго брода и съ помощью барокъ и легкихъ понтоновъ перебралась на тотъ берегъ рки. Осмотрвъ мстоположеніе города, которое, было возвышенное и очень выгодное, всю ночь совщались о томъ, что предпринять. Но Гимнастъ сказалъ:
— Господинъ, характеръ и природа французовъ таковы, что они хороши только для скораго и дружнаго натиска. Тогда они хуже чертей. Но если имъ приходится ждать, они становятся хуже бабъ. Я того мннія, чтобы вы немедленно, давъ только вашимъ людямъ немного отдохнуть и пость, шли въ атаку.
Совтъ нашли добрымъ. Гаргантюа выстроилъ всю свою армію въ боевомъ порядк, а подкрпленія заняли горные скаты. Монахъ взялъ съ собой шесть отрядовъ пхотинцевъ и двсти рейтаровъ и поспшно перебрался черезъ болота и выхалъ, повыше Пюи, на Лудюнскую дорогу. Между тмъ атака продолжалась, и люди Пикрошоля не знали, что — лучше: сдлать вылазку и идти навстрчу врагу, или ждать, не трогаясь, въ самомъ город. Но самъ Пикрошоль съ нсколькими отрядами своей лейбъ-гвардіи произвелъ отчаянную вылазку, но былъ встрченъ цлымъ градомъ ядеръ изъ пушекъ, которыя поставлены были на высотахъ, войско же Гаргантюа отступило въ долину, чтобы предоставить артиллеріи свободное поле дйствія. Оставшіеся въ город оборонялись, какъ только могли, но ихъ выстрлы пролетали надъ головами осаждающихъ, не задвая никого. Нкоторые изъ отряда Пикрошоля, уцлвшіе отъ пушечныхъ выстрловъ, храбро бросились на нашихъ людей, но ихъ попытка не увнчалась успхомъ, и имъ грозила опасность быть окруженными и смятыми. Видя это, они хотли удалиться обратно въ городъ, но тмъ временемъ монахъ отрзалъ имъ отступленіе и этимъ вынудилъ ихъ обратиться въ безпорядочное бгство. Нкоторые хотли ихъ преслдовать, но монахъ ихъ остановилъ, изъ боязни, чтобы, преслдуя бгущихъ, его люди не разстроили свои ряды, и чтобы изъ города не ударили имъ въ тылъ. Прождавъ нкоторое время и видя, что непріятель не показывается, монахъ послалъ герцога Фронтиста предупредить Гаргантюа, чтобы тотъ занялъ холмъ налво и отрзалъ бы Пикрошолю отступленіе въ городъ черезъ ближайшія ворота. Гаргантюа поспшно исполнилъ это и послалъ четыре легіона изъ отряда Себастіана, но т не успли еще занять холма, какъ натолкнулись на Пикрошоля и его безпорядочную банду.
Они атаковали ее съ азартомъ, но понесли значительный уронъ отъ городского гарнизона, выстроившагося на стнахъ и пускавшаго въ нихъ и стрлы и артиллерійскіе снаряды. Замтивъ это, Гаргантюа поспшилъ имъ навстрчу съ значительными силами и направилъ вс старанія своей артиллеріи на эту часть стны, вслдствіе чего вс силы города были сосредоточены на этомъ мст.
Монахъ, видя, что та сторона города, которую онъ осаждалъ, пуста и никмъ не обороняется, пошелъ на приступъ, со своими людьми, справедливо полагая, что неожиданное нападеніе произведетъ сильнйшую панику, нежели непріятель, съ которымъ бой уже завязался. Но онъ постарался произвести приступъ безшумно и незамтно, пока вс его люди не оказались на стнахъ города, за исключеніемъ двухсотъ рейтаровъ, которыхъ онъ оставилъ вн ограды, на всякій случай.
Посл того они подняли страшный крикъ и, не встртивъ никакого сопротивленія, перебили стражу у воротъ и отперли ихъ для рейтаровъ и затмъ вс вмст съ азартомъ ринулись къ восточнымъ воротамъ, гд происходила схватка. И, напавъ съ тыла на врага, разбили его на голову.
Когда осажденные увидли, что Гаргантюисты заняли городъ, они сдались монаху безусловно. Монахъ, обезоруживъ, загналъ ихъ въ церкви, отобралъ оружіе и приставилъ стражу къ дверямъ. Затмъ, отперевъ восточныя ворота, вышелъ на помощь Гаргантюа. Пикрошоль же подумалъ, что это идетъ ему подкрпленіе изъ города, и смле прежняго бросился въ битву, пока Гаргантюа не вскричалъ:
— Братъ Жанъ, другъ мой, братъ Жанъ, добро пожаловать!
Тогда Пикрошоль и его люди, увидвъ, что все погибло, обратились въ безпорядочное бгство. Гаргантюа преслдовалъ ихъ до Вогодри, разя и убивая, затмъ веллъ трубить къ отбою.

XLIX.

О томъ, какъ Пикрошоля, во время его бгства, постигла бда, и что сдлалъ Гаргантюа посл битвы.

Пикрошоль, доведенный до отчаянія, убжалъ по направленію къ острову Бушару, но по дорог къ рк его конь споткнулся и упалъ, а Пикрошоль такъ на это разсердился, что выхватилъ шпагу и убилъ его въ гнв. Но такъ какъ другаго коня взять было не у кого, то онъ думалъ было раздобыться осломъ на мельниц. Но мельники избили его, отняли у него все платье и дали какую-то рвань, чтобы прикрыть наготу. И въ этомъ вид жалкій, гнвливый человкъ пошелъ дальше и, перебравшись черезъ рку въ портъ Гюо, разсказалъ о своихъ злоключеніяхъ и услышалъ отъ одной колдуньи, что онъ получитъ свое королевство обратно, когда прідутъ турусы на колесахъ. Съ тхъ поръ не извстно, куда онъ двался. Однако, мн говорили, что онъ проживаетъ въ настоящее время въ Ліон, гд поденнымъ трудомъ зарабатываетъ себ пропитаніе, но гнвливъ попрежнему и постоянно освдомляется у всхъ встрчныхъ и поперечныхъ, не пріхали ли турусы на колесахъ, надясь, конечно, въ силу предсказанія колдуньи, что по ихъ прибытіи ему возвращено будетъ королевство.
Посл того, какъ непріятель удалился, Гаргантюа перво-наперво сдлалъ поврку своимъ войскамъ и нашелъ, что немногіе пали въ битв, а именно, нсколько пхотинцевъ изъ роты капитана Тольмера, а Понократъ былъ раненъ изъ пищали. Посл того онъ приказалъ всхъ покормить по ротамъ, но объявилъ казначеямъ, чтобы они заплатили городу за състные припасы и чтобы вообще никакихъ насилій не чинили, такъ какъ городъ принадлежитъ ему: посл обда пусть войска выстроятся передъ замкомъ и имъ будетъ уплачено жалованье за шесть мсяцевъ. Все это было исполнено. Посл того онъ созвалъ на тоже мсто всхъ тхъ, кто оставался изъ приверженцевъ Пикрошоля, и, въ присутствіи всхъ его вельможъ и капитановъ, сказалъ нижеслдующее:

L.

Рчь, которую сказалъ Гаргантюа побжденнымъ.

— Блаженной памяти отцы, дды и прадды наши держались такого мннія и образа дйствій, что посл выигранныхъ ими сраженій, для увковченія своего торжества и побдъ, воздвигали трофеи и монументы въ сердцахъ побжденныхъ своими милостями, вмсто того, чтобы возводить архитектурные памятники на земл. Они боле врили въ живую людскую благодарность, вызванную щедротами, нежели въ нмыя надписи на аркахъ, колоннахъ и пирамидахъ, подверженныхъ порчи отъ непогоды и людской зависти. Достаточно вспомнить вамъ о милосердіи, оказанномъ ими бретонцамъ посл сраженія при Сентъ-Обенъ де-Кормье {Битва въ 1488 г. между войсками правительницы Анны (Dame de Beanjen) и герцогомъ Бретонскимъ.} и при разрушеніи Партена {Городъ въ Пуату.}.
Вы слыхали и, слышавши, восхищались добротой, съ какой они относились къ испанскимъ варварамъ, которые ограбили, опустошили и обезлюдили берега у Олона и Тальмондуа. Вся поднебесная оглашалась хвалами и благодарными воплями, которые шли отъ васъ самихъ и вашихъ отцовъ, когда Альфарбалъ, Канарскій король, не зная удержу своей алчности, вторгся въ предлы Оникса и разбойничалъ на всхъ Армориканскихъ островахъ и въ прибрежныхъ странахъ.
Онъ былъ раненъ въ честномъ бою моимъ отцомъ, котораго да хранитъ Господь! взятъ въ плнъ и покоренъ.
Но что же было дальше? Другіе короли и императоры, даромъ что величаютъ себя ‘Католическими’, поступили бы съ нимъ жестоко, засадили бы его въ темницу и потребовали бы съ него громадный выкупъ. Отецъ же мой, напротивъ того, отнесся къ нему съ большой добротой, помстилъ его въ собственномъ дворц, съ неслыханнымъ великодушіемъ отослалъ домой съ грамотой на безопасный проздъ, осыпавъ подарками и всякими милостями. Ну и что же отъ сего воспослдовало?
Едва дохавъ до дому, собралъ онъ всхъ вельможъ и вс штаты своего государства, разсказалъ имъ про человколюбіе, съ какимъ съ нимъ поступили, и просилъ сообразить, какимъ образомъ они, подобно намъ, могутъ показать міру примръ высокаго и благороднаго духа. Единогласно поршено было предоставить въ наше распоряженіе все ихъ имущество, вс владнія и все королевство. Альфарбалъ собственной персоной вернулся къ намъ съ девятью тысячами тридцатью восемью транспортными судами, нагруженными не только сокровищами его дома и всей королевской фамиліи, но и всей страны. Когда при попутномъ втр вестъ-нордъ-вестъ собирался онъ отплыть изъ своей страны, вс его подданные завалили корабль золотомъ, серебромъ, перстнями, драгоцнными уборами, пряностями, аптекарскими товарами, ароматическими веществами, попугаями, пеликанами, обезьянами, цибетами, енотами и дикобразами. Не было сына честныхъ родителей, который бы не пожертвовалъ того, что у него было драгоцннаго. Когда Альфарбалъ прибылъ къ отцу, то готовъ былъ цловать его ноги, но отецъ счелъ это недостойнымъ и не допустилъ до этого, но дружески обнялъ его. Онъ представилъ свои дары, но они были признаны слишкомъ богатыми и не были приняты. Онъ призналъ себя и свое потомство добровольно закрпощенными отцу, но отецъ отъ этого отказался, потому что нашелъ несправедливымъ. Въ силу ршенія государственныхъ штатовъ, предложилъ онъ отцу вс земли и все королевство, представивъ документъ на эту сдлку, подписанный и скрпленный всми, кто въ ней участвовалъ. Сдлку отецъ ршительно отвергъ и бросилъ вс документы въ печку. Въ конц концовъ отецъ отъ жалости къ смиренію и простот канарцевъ расплакался и постарался умалить въ ихъ глазахъ свое доброе къ нимъ отношеніе, говоря, что, въ сущности, онъ ровно ничего хорошаго для нихъ не сдлалъ, а если и поступилъ съ ними добросовстно, то къ этому его обязывала честь. Альфарбалъ слишкомъ преувеличиваетъ его достоинства. И что же въ конц концовъ вышло? Вмсто того, чтобы насильно взять съ Альфарбала два милліона экю выкупа и удержать заложниками его старшихъ сыновей,— вмсто того, самъ Альфарбалъ добровольно призналъ себя и свой народъ вчными нашими данниками и обязался платить намъ ежегодно два милліона золотыхъ монетъ въ двадцать четыре карата, и он были намъ уплачены въ первый годъ. Но на второй, но собственной охот, они уплатили два милліона триста тысячъ экю, на третій же — два милліона шестьсотъ тысячъ, на четвертый — три милліона и затмъ съ каждымъ годомъ добровольно все увеличивали сумму, пока мы не вынуждены были воспретить имъ платить намъ свыше положенной дани. Таково свойство благодарности: время, все разрушающее и ослабляющее, увеличиваетъ и укрпляетъ благодянія, потому что доброе и великодушное дло никогда не забывается разумнымъ человкомъ, и онъ всегда хранитъ его и лелетъ въ благородной душ. Не желая измнять наслдственной доброт моихъ родителей, я теперь прощаю и освобождаю васъ и хочу, чтобы вы попрежнему оставались вольными и свободными людьми.
При выход изъ воротъ этого города, каждому изъ васъ будетъ выдана сумма на трехмсячное содержаніе себя и своей семьи, и вы можете возвратиться домой, при чемъ для безопасности васъ будетъ сопровождать конвой изъ шестисотъ рейтаровъ и восьми тысячъ пхотинцевъ, подъ командой моего шталмейстера Александра, дабы крестьяне не обидли васъ. Господь съ вами! Я отъ всего сердца сожалю, что Пикрошоля нтъ здсь: я бы доказалъ ему, что война эта начата помимо моего желанія и не ради того, чтобы расширить мои владнія или прославить мое имя. Но такъ какъ онъ пришелъ въ отчаяніе и неизвстно, какъ и куда скрылся, то я хочу, чтобы его королевство цлостью перешло къ его сыну. Сынъ же его пока малолтній,— ему еще не исполнилось пяти лтъ,— а потому опека и воспитаніе его будутъ поручены старйшимъ вельможамъ и ученымъ людямъ королевства. А такъ какъ королевство безъ главы легко можетъ быть разорено, если не положить предлъ алчности и сребролюбію его администраторовъ, то я повелваю и хочу, чтобы Понократъ былъ намстникомъ, облеченнымъ надлежащей властью, и воспитателемъ ребенка до тхъ поръ, пока признаетъ его способнымъ управлять и царствовать.
Но принимая во вниманіе, что слишкомъ большое послабленіе и снисходительность къ злоумышленникамъ только служитъ для нихъ новымъ поводомъ длать дальнйшее зло, принимая во вниманіе, что Моисей, кротчайшій человкъ своего времени на земл, строго каралъ бунтовщиковъ и возмутителей народа израильскаго, принимая во вниманіе, что Юлій Цезарь, такой мягкій императоръ, что про него Цицеронъ сказалъ, что величайшимъ благомъ онъ считалъ возможность, а главной добродтелью его была склонность — миловать и прощать каждаго, тмъ не мене, однако, находилъ нужнымъ строго наказывать зачинщиковъ возмущенія, примровъ этихъ ради, я требую, чтобы вы, прежде чмъ уйти, выдали мн, во-первыхъ, пресловутаго Марке, зачинщика и перваго виновника войны благодаря его глупому нахальству, во-вторыхъ, его сообщниковъ пирожниковъ, которые пренебрегли обязанностью сразу образумить его шалую голову, и, наконецъ, всхъ совтниковъ, капитановъ, офицеровъ и слугъ Пикрошоля, которые подстрекали его, хвалили, или совтовали ему покинуть свои предлы и вторгнуться въ наши.

LI.

О томъ, какъ Гаргантюа наградилъ побдителей посл битвы.

Посл этой рчи Гаргантюа, ему были выданы требуемые бунтовщики, за исключеніемъ Спадасена, Мердайля и Менюайля, которые спаслись бгствомъ за шесть часовъ до сраженія: одинъ духомъ и безъ оглядки, ни разу въ дорог не приставъ, добжалъ до горы Ленель, другой спасся въ долину Виръ, а третій — въ Логруанъ. Сюда же слдуетъ причислить и двоихъ пирожниковъ, погибшихъ въ пути. Гаргантюа ничего худого имъ не сдлалъ, только приказалъ поставить ихъ за типографскіе станки во вновь учрежденной имъ типографіи. Тхъ же, которые умерли, повеллъ честно похоронить въ долин Нуаретъ и въ лагер Врюльвьель. Раненыхъ веллъ перевязать и лчить въ своемъ большомъ госпитал. Посл того изслдовалъ вредъ, причиненный городу и жителямъ, и они подъ присягой показали размръ понесенныхъ ими убытковъ, которые были имъ выплачены. И веллъ выстроить сильную крпость, куда поставилъ многочисленный гарнизонъ, чтобы на будущее время быть лучше защищеннымъ отъ внезапныхъ нападеній.
При отъзд милостиво поблагодарилъ всхъ воиновъ своихъ легіоновъ, которые участвовали въ пораженіи, нанесенномъ непріятелю, и отослалъ ихъ на зимовку въ мста ихъ стоянокъ и гарнизоновъ, за исключеніемъ одного легіона, особенно отличившагося на пол брани, и капитановъ отрядовъ, которыхъ съ собою привелъ къ Грангузье.
Увидя ихъ всхъ, добрякъ такъ обрадовался, что и сказать нельзя.
Онъ задалъ имъ самый великолпный, самый обильный и самый прелестный пиръ, какой только видано со временъ царя Ассура. Когда встали изъ-за стола, онъ роздалъ имъ весь свой столовый приборъ, который всилъ милліонъ восемьсотъ четырнадцать полновсныхъ золотыхъ дукатовъ и состоялъ изъ большихъ античныхъ вазъ, большихъ горшковъ, большихъ тазовъ, большихъ чашекъ, кубковъ, чашъ, канделябровъ, корзинъ, тарелокъ, блюдъ, бонбоньерокъ и другой подобной посуды изъ чистаго золота, не говоря уже о драгоцнныхъ каменьяхъ, эмали и работ, которая, по оцнк всхъ, превосходила цну самаго матеріала. Сверхъ того, веллъ отсчитать изъ своей казны каждому милліонъ двсти тысячъ экю чистаганомъ. И каждому же даровалъ въ вчное владніе, кром тхъ случаевъ, когда они не оставятъ по себ наслдниковъ,— т изъ своихъ замковъ и земель, которые находились въ ихъ ближайшемъ сосдств и были для нихъ всего удобне. Понократу онъ даровалъ Ла-Рошъ-Клермо, Гимнасту — Ле-Кудрэ, Евдемону — Монпансье, Тольмеру — Ле-Риво, Итеболіо — Монсоро, Акамусу — Кандъ, Хиронакту — Варенъ, Себасту — Граво, Кенкне — Александру, Лигръ — Софрону, а другимъ — другія владнія.

LII.

О томъ, какъ Гаргантюа веллъ, выстроить для монаха Телемское аббатство.

Оставалось только наградить монаха, котораго Гаргантюа хотлъ сдлать, аббатомъ Сельё, но тотъ отказался отъ этого. Онъ захотлъ тогда отдать ему аббатство Бургёйль или Сенъ-Флоранъ, которое ему больше понравится, а, если хочетъ, и то и другое. Но монахъ ршительно отвтилъ, что не желаетъ ни возиться съ монахами, ни управлять ими.
— Какъ могу я,— говорилъ онъ,— управлять другими, когда не умю справиться съ самимъ собой? Если вамъ кажется, что я оказалъ вамъ услугу и могу быть полезенъ и на будущее время, дозвольте мн основать аббатство по своему вкусу.
Просьба понравилась Гаргантюа и онъ предложилъ весь Телемскій округъ вплоть до рки Луары въ двухъ льё отъ большого лса около порта Гюо. Монахъ объявилъ Гаргантюа, что надо установить такія монастырскія правила, которыя бы шли въ разрзъ со всми существующими.
— Прежде всего, значитъ,— сказалъ Гаргантюа,— не слдуетъ обводить монастырь стнами, такъ какъ вс другія аббатства крпко ограждены.
— Разумется, — отвчалъ монахъ, и не безъ основанія,—потому что, гд есть ограда, тамъ много ропота, зависти и взаимныхъ подкоповъ. Кром того, такъ какъ въ нкоторыхъ монастыряхъ въ обыча, если какая-нибудь женщина,—я разумю честныхъ и скромныхъ,—войдетъ въ монастырь, освящать то мсто, гд она прошла, то мы прикажемъ, чтобы въ случа, если въ нашъ монастырь войдетъ монахъ или монашенка, — освящали тщательно вс мста, по которымъ они пройдутъ. И потому, что во всхъ монастырскихъ правилахъ все искусственно, размрено и распредлено по часамъ, у насъ постановятъ, чтобы не было никакихъ часовъ, хотя бы даже солнечныхъ, но чтобы все длалось въ силу необходимости и по мр надобности, ибо, — говорилъ Гаргантюа, истинная потеря времени, по его мннію — это когда считаютъ часы. Какой въ этомъ прокъ? Величайшая глупость въ мір — это руководиться ударомъ колокола, а не указаніями здраваго смысла и разума.
Item: такъ какъ въ настоящее время въ монастырь запираютъ женщинъ только тогда, когда он кривыя, хромыя, горбатыя, некрасивыя, дурно сложенныя, глупыя, безумныя, испорченныя или опозоренныя, мужчинъ же принимаютъ не иначе, какъ болзненныхъ, низко рожденныхъ, придурковатыхъ и никуда не годныхъ…
— Кстати, — перебилъ монахъ, — когда женщина некрасива и не добра, куда она годится?
— Въ монахини, — отвчалъ Гаргантюа.
— Точно такъ,— сказалъ монахъ,— да еще на то, чтобы шить рубашки. Мы же прикажемъ, чтобы къ намъ принимались только красивыя, хорошо сложенныя и добронравныя женщины и красивые, хорошо сложенные и добронравные мужчины. Item: такъ какъ въ женскіе монастыри мужчинамъ нтъ доступа иначе какъ тайкомъ,— мы постановимъ, чтобы женщинъ принимать въ монастырь только въ такомъ случа, когда тамъ будутъ мужчины, а мужчинъ въ томъ случа, когда тамъ будутъ женщины. Item: такъ какъ мужчинъ, а равно и женщинъ, разъ они поступили въ монастырь, по истеченіи годового искуса, обязываютъ и насильно заставляютъ оставаться въ немъ на всю остальную жизнь, мы постановляемъ, что какъ мужчины, такъ и женщины, поступившіе въ монастырь, выйдутъ изъ него, когда имъ вздумается, открыто и безпрепятственно. Item: такъ какъ обыкновенно монахи произносятъ три обта, а именно: обты цломудрія, бдности и послушанія, мы постановляемъ, чтобы въ нашемъ монастыр можно безъ всякаго безчестія быть женатымъ, и чтобы каждый въ немъ былъ богатъ и пользовался свободой. Что касается законнаго возраста, то женщины будутъ приниматься съ десяти лтъ до пятнадцати, а мужчины съ двнадцати до восемнадцати.

LIII.

О томъ, какъ было выстроено Телемское аббатство и какіе вклады были въ него сдланы.

На постройку и отдлку аббатства Гаргантюа приказалъ отпустить два милліона семьсотъ тысячъ восемьсотъ тридцать одинъ барашекъ {Золотая монета. У Раблэ сказано: montons la grand’laine въ вид игры словъ.}, и взимать ежегодно съ доходовъ области Дивы милліонъ шестьсотъ шестьдесятъ девять тысячъ солнечныхъ экю {Такая же монета.} и столько же звздъ изъ созвздія Плеядъ {Фантастическая монета.} въ пользу аббатства до тхъ поръ, пока оно не будетъ достроено. Для основанія и содержанія его онъ назначилъ на вчныя времена двадцать три милліона шестьсотъ девяносто четыре тысячи пятьсотъ четырнадцать ноблей съ розой {Англійская золотая монета, съ изображеніемъ розы.} въ вид поземельной, гарантированной ренты, которую слдовало ежегодно уплачивать у воротъ аббатства. И на все это выдалъ законные документы.
Зданіе выстроено было шестиугольникомъ, съ большой круглой башней шестидесяти футовъ въ діаметр на каждомъ углу. И вс он были одинаковой толщины и формы. Рка Луара протекала съ сверной стороны. Одна изъ башенъ, стоявшая у рки, называлась Арктической. На востокъ расположена была другая башня, называвшаяся Подвтренной, третья называлась Анатолійской, четвертая Полуденной, пятая Гесперидской и, наконецъ, послдняя Холодной.
Между каждой башней было разстояніе въ триста двнадцать шаговъ. Все зданіе было выстроено въ шесть этажей, включая сюда и подвальный этажъ. Второй былъ со сводами на манеръ корзиночной дужки. Остальные были оштукатурены. Крыша была изъ прекраснйшихъ черепицъ, съ свинцовыми ребрами, увнчанная позолоченными человческими фигурками и изображеніями различныхъ животныхъ, кровельные желоба выдлялись изъ стнъ между окнами и были выкрашены по діагонали золотой и лазоревой краской до самой земли, гд упирались въ большіе каналы, которые проведены были въ рку подъ домомъ.
Это зданіе было въ сто разъ великолпне, нежели Бониве, Шамборъ или Шантильи, ибо заключало девять тысячъ триста тридцать два покоя, при чемъ каждый былъ снабженъ спальней, кабинетомъ, гардеробной, молельной и выходилъ въ большую залу. Между башнями, посредин флигеля, находилась винтовая лстница, которая вела во вс этажи. Ступеньки на ней были частью изъ порфира, частью изъ нумидійскаго камня или разноцвтнаго мрамора: длиной въ двадцать два фута, толщиной въ три пальца, числомъ по двнадцати штукъ на каждой площадк. На каждой же площадк находились дв прекрасныя античныхъ арки, пропускавшія свтъ и выводившія въ огороженное мсто, такой же ширины, какъ и винтовая лстница, которая проходила до крыши дома и тамъ оканчивалась павильономъ. Съ обихъ сторонъ лстница вела въ большія залы и комнаты. Между Арктической и Холодной башнями находились прекрасныя, большія библіотеки съ греческими, латинскими, еврейскими, французскими, тосканскими и испанскими книгами, которыя и распредлялись по языкамъ въ различныхъ этажахъ. Посредин находилась великолпная лстница, и входъ на нее былъ снаружи дома и состоялъ изъ арки шириной въ шесть саженъ. Лстница была устроена съ такой симметріей и была такъ широка, что шестеро рейтаровъ съ пикой у бедра могли бы подняться по ней до самаго верха зданія. Между Анатолійской и Полуденной башнями расположены были прекрасныя большія галлереи, гд стны были расписаны фресками съ изображеніемъ древнихъ геройскихъ подвиговъ, историческихъ событій и различными пейзажами. Посредин была такая же лстница и такой же входъ, какъ и описанные нами со стороны рки. На дверяхъ крупными античными буквами стояла нижеслдующая надпись.

LIV.

Надпись на входныхъ дверяхъ Телемскаго аббатства.

Надпись эта въ оригинал состоитъ изъ длиннйшаго стихотворенія, въ которомъ перечисляется, кому и за что нтъ доступа въ аббатство и кого, напротивъ того, въ него приглашаютъ.
Отверженными оказываются: лицемры, ханжи, старые дураки, плаксы, напыщенные притворщики, олухи, глупе Готовъ и Остроготовъ, предшественники Маготовъ {Сказочные великаны.}, голяки, пустосвяты, святоши въ сандаліяхъ, оборванцы, отрепанные монахи, одураченные, надутые изувры, шарлатаны, плуты, гонители народа, клерки, судебные писцы, подьячіе, книжники и фарисеи и пр. и пр.
Приглашаются: истинные христіане, исповдующіе истинное евангеліе, добрые и честные люди, благородные рыцари, веселые, пріятные, любезные товарищи и красивыя, привтливыя, добронравныя, знатныя дамы, а само аббатство величается ‘мстомъ, гд пребываетъ честь’, а входящимъ въ него общаютъ убжище и защиту отъ враждебныхъ заблужденій и истинную вру, которая должна сокрушить словомъ и дломъ враговъ слова Божія.

LV.

О томъ, какъ былъ устроенъ замокъ Телемитовъ.

Посреди двора находился великолпный фонтанъ изъ красиваго алебастра. Надъ нимъ высились три граціи, каждая съ рогомъ изобилія. Воду он извергали грудью, ртомъ, ушами, глазами и всми другими отверстіями въ тл. Внутри та часть дома, которая выходила на этотъ дворъ, была на сводахъ, опиравшихся на толстые столбы изъ агата и порфира. Тамъ шли длинныя и широкія галлереи, украшенныя картинами и рогами оленей, единороговъ, носороговъ, бегемотовъ, слоновыми клыками и другими замчательными вещами. Пасть дома, отведенная для дамъ, простиралась отъ Холодной башни до Полуденныхъ воротъ. Мужчины занимали остальную часть зданія. Чтобы доставить пріятное времяпрепровожденіе дамамъ, передъ занимаемой ими частью зданія, между двумя первыми башнями, устроены были ристалище, ипподромъ, театръ и трехъэтажныя великолпныя бани, снабженныя всмъ, что нужно, и съ изобиліемъ душистой воды для ваннъ. Вдоль берега рки раскинулся красивый садъ. Посреди сада былъ прекрасный лабиринтъ. Между двумя другими башнями находились залы для игры въ мячъ. Со стороны Холодной башни шелъ плодовый садъ, со всевозможными фруктовыми деревьями, посаженными косыми рядами. Въ конц находился большой паркъ, кишмя-кишвшій дичью. Между третьей и четвертой башнями расположены были манежи для стрльбы изъ пищалей, луковъ и самострловъ. Одноэтажныя службы помщались около Гесперидской башни. Конюшня — сзади службъ. Соколиный дворъ — передъ службами, подъ управленіемъ сокольничихъ, искусныхъ въ своемъ дл. Этотъ дворъ кандійцы, венеціанцы и сарматы ежегодно снабжали всевозможными рдкими птицами: орлами, кречетами, ястребами, сроголовыми соколами, балабанами, коршунами и другими. Эти птицы были такъ хорошо дрессированы, что, будучи выпущенными изъ замка на просторъ полей, ловили все, что имъ попадалось. Охотничій дворъ находился дальше, у парка.
Вс залы, комнаты и кабинеты были обиты самыми разнообразными обоями, согласно временамъ года. Вс полы покрыты были зеленымъ сукномъ. Постели подъ вышитыми одялами.
Въ каждой спальн находилось хрустальное зеркало въ золотой рам, отдланной жемчугомъ, и такой величины, что въ немъ отражалась вся фигура человка, который въ него глядлъ. У входа въ дамскіе покои пребывали парфюмеры и парикмахеры, которые вспрыскивали духами и причесывали мужчинъ, когда т навщали дамъ. Т же самые слуги каждое утро снабжали комнаты дамъ розовой, фіалковой и апельсинной водой, а также драгоцнной курильницей, гд курились всякія благовонныя вещества.

LVI.

О томъ, какъ были одты монахи и монахини Телемскаго аббатства.

Дамы при основаніи аббатства одвались по своему усмотрнію и вкусу. Но съ теченіемъ времени въ ихъ одежд произошла слдующая реформа: он носили алыя чулки, восходившія на три пальца выше колнъ. По краямъ чулки были украшены красивой вышивкой и зубцами. Подвязки были такого же цвта какъ и браслеты и стягивали колно сверху и снизу. Башмаки, ботинки или туфли изъ краснаго или фіолетоваго бархата, вырзанныя въ форм раковой клешни. Поверхъ рубашки надвался красивый корсетъ изъ прекраснаго шелковаго камлота, на него надвали юбку изъ блой, красной, срой и пр. тафты. Сверхъ этого надвалось платье изъ серебряной тафты, съ золотыми вышивками, а не то, смотря по желанію или погод, изъ атласа, дама, бархата оранжеваго, зеленаго, пепельнаго, голубого, желтаго, свтлаго, краснаго, пунсоваго, изъ благо или золотого сукна, серебрянаго полотна, украшенныхъ вышивками сообразуясь съ праздниками. Мантіи, смотря по сезону, были изъ золотой парчи съ серебряной бахрамой, изъ краснаго атласа съ золотой вышивкой, изъ блой, синей, черной, темнокрасной тафты, изъ шелковой саржи, шелковаго камлота, бархата, серебрянаго сукна, серебрянаго полотна или изъ бархата пополамъ съ атласомъ, расшитаго золотомъ, и пр.
Лтомъ иногда надвали вмсто мантіи хорошенькія кофточки изъ тхъ же матерій или же мантильи съ капюшонами изъ фіолетоваго бархата съ золотой бахромой, съ отдлкой изъ индійскаго жемчуга. И неизмннымъ при этомъ дополненіемъ къ костюму былъ красивый султанъ, такого же цвта, какъ и рукава, усянный золотыми блестками.
Зимою носили тафтяныя мантіи вышеназванныхъ цвтовъ, подбитыя мхомъ рыси, чернобурой лисицы, калабрійской куницы, соболя и другими дорогими мхами. Четки, кольца, шейныя цпи, браслеты были изъ драгоцнныхъ каменьевъ: какъ-то, карбункулъ, рубинъ, брилліантъ, сапфиръ, изумрудъ, бирюза, гранатъ, агатъ, бериллъ, жемчугъ и всякіе другіе, какіе только существуютъ.
Головной уборъ согласовался съ временами года: зимою слдовали французской мод, весною испанской, лтомъ тосканской, за исключеніемъ праздниковъ и воскресенья, когда предпочтеніе отдавалось французскому убору, оттого что онъ приличне и лучше согласуется съ женской стыдливостью.
Мужчины одвались на свой ладъ. Чулки изъ ярко-краснаго или огненно-краснаго, чернаго или благо стамета или полусукна, штаны изъ бархата такихъ же цвтовъ или приблизительно, вышитыя и скроенныя, какъ имъ было желательно. Куртка изъ золотого, серебрянаго сукна, изъ бархата, атласа, дама, тафты тхъ же цвтовъ, скроенная, вышитая и отдланная по указанному образцу. Шелковые шнурки одинаковыхъ цвтовъ съ золотыми наконечниками для шнуровки. Короткія и длинныя епанчи изъ золотого сукна, золотого полотна, серебрянаго сукна или богато вышитаго бархата. Мантіи такія же дорогія, какъ и у дамъ. Шелковые кушаки такихъ же цвтовъ, какъ и куртки. У каждаго съ боку висла прекрасная шпага съ золотымъ ефесомъ, съ бархатными, того же цвта, какъ и чулки, ножнами и золотымъ наконечникомъ, усыпаннымъ каменьями. Такой же точно кинжалъ. Шапка изъ чернаго бархата, украшенная золотыми колечками и пуговками. Блое перо красовалось на ней, и съ него спускались золотыя нитки, на конц которыхъ сверкали рубины, изумруды и пр.
И такая симпатія существовала между мужчинами и женщинами, что ежедневно они были одинаково одты. И, чтобы не произошло путаницы, назначены были камергеры, которые каждое утро сообщали мужчинамъ, въ какой костюмъ облекались въ тотъ день дамы. Потому что желаніе дамъ было закономъ. Но не думайте, чтобы он теряли время, хотя и одвались такъ чисто и богато: гардеробмейстеры каждое-утро приготовляли наряды для дамъ, а ихъ горничныя были такъ ловки, что въ минуту одвали ихъ съ головы до ногъ.
И, чтобы не было никакой задержки въ нарядахъ, около Телемскаго парка выстроено было большое зданіе, тянувшееся на добрыхъ полмили, очень свтлое и удобное, гд проживали золотыхъ длъ мастера, ювелиры, золотошвейки, портные, ткачи, обойщики, позументщики, и каждый занимался своимъ ремесломъ, и все это устроено было для вышеупомянутыхъ монаховъ и монахинь. Необходимые матеріалы и ткани доставлялись господиномъ Новзиклетомъ, который ежегодно присылалъ семь кораблей съ острововъ Перловъ и Каннибальскихъ, нагруженныхъ золотыми слитками, шелкомъ-сырцомъ, жемчугомъ и драгоцнными каменьями. Если случалось, что нкоторыя жемчужины пожелтютъ отъ времени, то ихъ искусно подновляли, давая проглотить нкоторымъ здоровеннымъ птухамъ, подобно тому, какъ даютъ слабительное соколамъ.

LVII.

О томъ, какой образъ жизни установленъ былъ у телемитовъ.

Въ, своемъ образ жизни они руководствовались не законами, статутами или правилами, но своими желаніями и доброй волей. Они вставали съ постели, когда имъ вздумается, пили, ли, работали, спали, когда хотли. Никто ихъ не будилъ, никто не заставлялъ пить или сть или что-либо длать. Такъ постановилъ Гаргантюа. Ихъ статутъ состоялъ только изъ одного параграфа: ‘Поступай такъ, какъ теб угодно.’ Потому что свободные, благородные, благовоспитанные люди, водящіе компанію съ честными людьми, отъ природы одарены инстинктомъ и влеченіемъ поступать добродтельно и уклоняться отъ порока, и этотъ инстинктъ они называютъ честью. Если же ихъ насильно подчиняютъ и угнетаютъ, то, униженные и порабощенные, они отвращаются отъ благородной склонности къ добродтели, которая переходитъ въ желаніе ниспровергнуть иго рабства. Вдь мы всегда длаемъ то, что намъ запрещено, и гонимся за тмъ, въ чемъ намъ отказываютъ. Эта свобода развивала въ нихъ похвальное соревнованіе каждому поступать такъ, чтобы вс были довольны. Если кто-нибудь изъ мужчинъ или дамъ говорилъ: выпьемъ,— вс пили. Если говорилъ: поиграемъ,— вс играли. Если говорилъ: пойдемъ гулять въ поле,— вс шли гулять. Если отправлялись на соколиную или иную охоту, дамы садились на прекрасныхъ иноходцевъ, на рук, обтянутой красивой перчаткой, сидлъ у нихъ соколъ, или ястребъ, или кречетъ, а у мужчинъ — какія-нибудь другія птицы.
Вс были такъ хорошо воспитаны, что никого не было между ними, кто бы не умлъ читать, писать, пть, играть на музыкальныхъ инструментахъ, говорить на пяти или шести языкахъ и писать на нихъ какъ стихами, такъ и прозой.
Никогда еще не видывали такихъ храбрыхъ, такихъ вжливыхъ рыцарей, столь искусно владвшихъ конемъ, и такихъ неутомимыхъ пшеходовъ, такихъ сильныхъ, храбрыхъ и такихъ искусныхъ въ употребленіи всякаго рода оружія, какъ были эти. Никогда еще не видывали такихъ опрятныхъ, такихъ миловидныхъ дамъ, такихъ благонравныхъ, такихъ искусныхъ во всякаго рода женскихъ рукодліяхъ и во всемъ, что прилично честнымъ и свободнымъ женщинамъ, какъ т, что были здсь собраны.
Поэтому когда для кого-либо изъ мужчинъ наступалъ срокъ оставить вышеназванное аббатство по просьб ли его родителей, или по иной какой причин,— онъ увозилъ съ собой ту изъ дамъ, за которой ухаживалъ, и женился на ней. И если въ Телемскомъ аббатств они жили въ дружб и согласіи, то такъ продолжали они жить и въ брак: они любили другъ друга до конца дней своихъ, какъ въ первый день свадьбы.
Не позабыть бы мн описать вамъ загадку, которая была найдена, когда закладывался фундаментъ аббатства, она была начертана на большой мдной доск. Ниже слдуетъ содержаніе.

LVIII.

Загадочное пророчество 1).

1) Глава эта начинается длиннымъ стихотвореніемъ, въ которомъ говорится, что если врить указаніямъ небесныхъ свтилъ, то слдуетъ ждать смутныхъ временъ, когда будетъ большое волненіе въ умахъ и сердцахъ людей, и когда возникнутъ распри между самыми близкими людьми, и сынъ возстанетъ на отца, и произойдетъ великая брань, которая наполнитъ собою землю. Пророчество заканчивается общаніемъ спасенія тмъ, кто до конца пребудетъ врнымъ своимъ убжденіямъ.
Это пророчество, за исключеніемъ начальныхъ и заключительныхъ стиховъ, заимствовано Раблэ изъ сочиненій Мелена де-Сенъ-желэ, и въ немъ усматриваютъ намеки на преслдованія, которымъ подвергались реформаты.
По прочтеніи этого документа Гаргантюа глубоко вздохнулъ и сказалъ присутствующимъ:
— Не съ сегодняшняго дня люди евангелической вры преслдуются. Но блаженъ тотъ, кто не смущается и неизмнно стремится къ цли и добру, которыя намъ указалъ Господь, черезъ посредство Своего возлюбленнаго Сына, и не допускаетъ, чтобы плотскія страсти увлекали его и сворачивали съ истиннаго пути.
Монахъ спросилъ:
— Какъ вы думаете: какой смыслъ и значеніе этой загадки?
— Какой же, какъ не указаніе и подтвержденіе божественной истины,— отвчалъ Гаргантюа.
— Клянусь св. Годераномъ, — сказалъ монахъ,— я другого мннія: это стиль Мерлена прорицателя, ищите въ немъ какихъ угодно аллегорій и возвышенныхъ мыслей и ломайте надъ ними голову, сколько хотите, и вы, и весь свтъ. Я, съ своей стороны, не вижу тутъ иного смысла, какъ описаніе, въ темныхъ выраженіяхъ, игры въ мячъ. Смутьяны, сбивающіе людей съ толку, это предводители партій, которые обыкновенно бываютъ пріятелями. И посл первыхъ двухъ ходовъ одинъ изъ нихъ, участвовавшій въ игр, выходитъ изъ игры, а другой, дожидавшійся очереди, въ нее вступаетъ. Первому, который скажетъ, находится ли мячъ надъ канатомъ или подъ нимъ, вс врятъ. Воды, о которыхъ говорится въ пророчеств,— это потъ, которымъ обливаются игроки. Бечевки, натянутыя на отбойникахъ, длаются изъ кишекъ овецъ и козъ {Въ пророчеств говорится о великомъ наводненіи или потоп, который поглотитъ виновныхъ и подломъ, потому что ихъ жестокія сердца не щадили даже невинныхъ животныхъ, внутренности которыхъ они употребляли не для жертвы Богу, а въ свою пользу.}. Круглая махина — это мячъ {Круглой махиной въ пророчеств называется земля, которой грозятъ всякія бды, какъ-то: солнечное затменіе, землетрясеніе и пр.}. Посл игры отдыхаютъ у яркаго огня и мняютъ рубашку. И охотно пируютъ, и всего веселе т, которые выиграли. И на здоровье!

КНИГА II

ПАНТАГРЮЭЛЬ

КОРОЛЬ ДИПСОДОВЪ

(ЖАЖДУЩИХЪ)

ВЪ ЕГО ЕСТЕСТВЕННОМЪ ВИДЪ И ЕГО ГРОЗНЫЕ ДЯНІЯ И ПОДВИГИ

СОЧИНЕНІЕ ПОКОЙНАГО М. АЛЬКОФРИБАОА, ХИТРОУМНАГО ФИЛОСОФА И МУДРЕЦА

Десятистишіе метра Гюго Салель1), посвященное автору настоящей книги.

1) Переводчикъ Годара, ум. 1553 г.

Si, pour mesler profit avec doulceur,
Ou met en prix un auteur grandement,
Pris seras, de cela tiens toy seur:
Je le cognois, car ton entendement,
En ce livret, sons plaisant fondement
L’utilit a si tr&egrave,s bien descripte
Qu’ il m’est advis que voy un Democrite
Riant les iaicts de nostre vie Humaine.
Or persevere, et, si n’en as mrit
En ces bas lieux, l’auras en hault domaine.
Да здравствуютъ вс добрые пантагрюэлисты!
Если въ автор цнится умнье соединять пользу съ пріятностью, то ты будешь оцненъ, будь въ этомъ увренъ. Я это знаю, потому что твой разумъ въ этой книжиц сумлъ такъ хорошо представить полезное въ забавной форм, что, мн кажется, я вижу Демокрита, подсмивающагося надъ нашей человческой жизнью. А потому продолжай и дальше, и если не получишь награду въ здшнемъ мір, то получишь ее въ небесахъ.

ПРЕДИСЛОВІЕ АВТОРА.

Именитйшіе и храбрйшіе рыцари, дворяне и другіе, охотно занимающіеся возвышенными и благородными предметами,— вы вс давно уже зрли, читали и познали великую и неоцненную хронику объ огромномъ великан Гаргантюа и поврили ей, какъ истинноврующіе врятъ Библіи и Евангелію. Часто, когда у васъ не хватало темы для разговоровъ, вы пересказывали благороднымъ дамамъ и двицамъ длинныя и прекрасныя исторіи изъ этой хроники и за это вы достойны большой похвалы и вчной памяти. И что касается моего желанія, то я хотлъ бы, чтобы каждый бросилъ свои собственныя занятія, отказался отъ своего ремесла и забылъ обо всхъ своихъ длахъ и всецло предался изученію этой хроники, не позволяя своему уму отвлекаться отъ нея или разсиваться до тхъ поръ, пока бы не выучилъ ее.наизусть. И если бы затмъ какъ-нибудь случайно погибли съ теченіемъ времени вс книги и прекратилось искусство книгопечатанія, каждый могъ бы устно передать эту хронику своимъ дтямъ, наслдникамъ и преемникамъ, какъ нкую тайную науку. Вдь въ ней больше толку, нежели это думаетъ толпа паршивыхъ хвастуновъ, которые еще меньше понимаютъ эти веселенькія исторійки, чмъ академикъ Ракле. Я знавалъ многихъ знатныхъ и могущественныхъ господъ, которымъ бывало очень непріятно, если они отправятся на охоту за крупнымъ звремъ или за утками и зврь ускользнетъ отъ нихъ или соколъ промахнется и упуститъ добычу, и что жъ!— имъ служило утшеніемъ въ такомъ случа и развлеченіемъ припоминать о неоцненныхъ дяніяхъ вышеупомянутаго Гаргантюа. Другіе же, люди,— говорю это не шутя,— страдавшіе отъ сильной зубной боли и потратившіе все свое состояніе на лченіе безъ всякой пользы, не находили лучшаго лкарства, какъ положить вышеупомянутыя хроники между двумя чистыми, сильно нагртыми тряпками и приложить ихъ, какъ горчичникъ къ больному мсту. Но что же сказать про злополучныхъ подагриковъ? О, сколько разъ мы видали ихъ посл того, какъ ихъ хорошенько намажутъ саломъ и различными мазями, такъ что лицо у нихъ блеститъ какъ замокъ отъ костника, а зубы стучатъ какъ клавиши органа или клавикордъ, когда на нихъ играютъ, а изо рта бжитъ пна, какъ у вепря, загнаннаго собаками! И что же они въ такихъ случаяхъ длали? Единственнымъ утшеніемъ имъ служило прослушать чтеніе нсколькихъ страницъ этой книги. И сколькихъ мы видали, которые клялись всми чертями, что они испытывали истинное облегченіе при чтеніи этой книги, ни боле ни мене какъ женщины, мучающіяся родами, когда имъ читаютъ жизнь св. Маргариты. Разв это бездлица? Найдите мн другую книгу на какомъ угодно язык, трактующую о какой угодно наук, которая отличалась бы такими же точно свойствами, качествами и преимуществами, и я угощу васъ на свой счетъ порціей потроховъ. Нтъ, господа, нтъ. Эта книга вн всякихъ сравненій и соперничества, я буду утверждать это до возведенія меня на костеръ exlusive. И тхъ, кто станетъ утверждать противное, считайте лгунами, обманщиками, шарлатанами и соблазнителями. Сомннія нтъ, что въ нкоторыхъ книгахъ выдающагося достоинства можно найти нкоторыя скрытыя качества, и въ числ ихъ можно, назвать: Fesse pinte, Orlando furioso, Robert le Diable, Fierabras, Guillaume sans peur, Huon dи Bordeaux, Montevieille и Matabrune. Но он не годятся въ подметки той книг, про которую мы говоримъ. Міръ по опыту узналъ, какую пользу и какую выгоду приноситъ вышеупомянутая гаргантійская хроника: вдь ее въ два мсяца больше продано типографами, чмъ куплено Библіи въ девять лтъ. Ну, вотъ я, вашъ покорнйшій слуга, желая доставить вамъ еще новое развлеченіе, предлагаю вамъ теперь еще другую книгу, такого же сорта, съ тою разницею, что она еще справедливе и боле заслуживаетъ вры, чмъ прежняя. Не думайте, если не хотите сознательно впасть въ ошибку, что я говорю о ней такъ, какъ евреи говорятъ о закон. Я не подъ такой планетой родился, и мн никогда еще не доводилось лгать или уврять въ томъ, чего не было. Я говорю объ этомъ какъ веселый Онокроталъ {Onocrotale — водяная птица, крикъ которой, по словамъ Плинія, похожъ на крикъ осла. Одни думаютъ, что это пеликанъ, другіе — выпь. Раблэ часто прибгаетъ къ игр словъ ‘Un sufflegan et trois onocrotales’ — что по мннію комментаторовъ значитъ: одинъ суфраганъ и три протонотаріуса.}, или, врне сказать, какъ Протонотаріусъ мучениковъ любви или самой любви. Я повствую про страшныя дянія и геройскіе подвиги Пантагрюэля, которому я служилъ съ тхъ поръ, какъ вышелъ изъ дтскихъ лтъ, и по сіе время, когда получилъ отъ него отпускъ и вернулся на родину, чтобы узнать, не остался ли въ живыхъ кто изъ моихъ родственниковъ. Однако, въ заключеніе этого предисловія скажу: пусть сто тысячъ чертей завладютъ моей душой и тломъ со всми кишками и требухой, если я совралъ хоть одно слово во всей этой исторіи. Равно какъ пускай Антоновъ огонь васъ сожретъ, черная немочь васъ повергнетъ на землю, ракъ вндрится въ васъ, пускай вы истечете кровью, пускай проказа источитъ васъ и пускай огонь и сра поглотятъ васъ, какъ поглотили Содомъ и Гоморру, если вы не примете твердо на вру все, что я разскажу вамъ въ этой хроник.

Десятистишіе, недавно сочиненное въ честь веселаго ума автора.

Cinq, cens dizains, mille virlais,
Et en rimes mille virades
Des plus gentes et des plus sades,
De Marot, ou de Saingelais,
Pays comptant sans nulz delais,
En prsence des Orads,
Des Hymnides et des Dryades,
Ne suffiroient, ny Pont-Alais
А pleines balles de ballades,
Au docte et gentil Rabelais.
Пятьсотъ десятистишій, тысяча рондо
И еще другая тысяча римованныхъ строкъ,
Самыхъ прелестныхъ и граціозныхъ, Сочиненія Маро (Клеманъ Маро, поэтъ, умеръ 1554 г.) или Сенъ-Желэ (поэтъ, современникъ Раблэ),
Дорогой цной оплаченныхъ безъ всякаго промедленія
Въ присутствіи Ореадъ (горныя нимфы) Гименидъ (водяныя нимфы) или Дріадъ (лсныя нимфы)
Не удовлетворятъ — равно какъ и Панталэ (мало извстый поэтъ 16 столтія)
Съ его кучей балладъ —
Ученаго и любезнаго Раблэ.

I.

О происхожденіи и древности рода Пантагрюэля.

Не лишнимъ и не празднымъ дломъ будетъ,— такъ какъ у насъ нтъ недостатка въ досуг,— напомнить вамъ о первомъ корн и о томъ род, изъ которыхъ произошелъ Пантагрюэль. Вдь я вижу, что вс добрые исторіографы такъ начинали свои хроники, не только арабскіе, варварскіе и латинскіе и греческіе, но также и авторы еврейскіе.
Итакъ, слдуетъ замтить, что въ начал міра (я приступаю издалека), слишкомъ сорокъ сороковъ ночей тому назадъ,— употребляя способ исчисленія, бывшій въ ходу у древнихъ друидовъ,— вскор посл того, какъ-Авель былъ убитъ братомъ своимъ Каиномъ, наступилъ такой годъ, когда земля, пропитанная кровью праведника, дала необыкновенный урожай всхъ плодовъ, которые на ней произрастаютъ, и въ особенности кизильника, вслдствіе чего этотъ годъ и прослылъ на вс послдующія времена годомъ кизильника, такъ какъ изъ трехъ штукъ выходилъ цлый четверикъ. Въ томъ же году календы установлены были по греческимъ служебникамъ. Мсяцъ мартъ пришелся не въ посту, а половина августа оказалась въ ма мсяц. Въ октябр мсяц (а, можетъ быть, и въ сентябр, не стану утверждать, чего наврное не знаю, чтобы не ошибиться) наступила недля, столь прославленная въ лтописяхъ, и которая зовется недлей трехъ четверговъ, потому что ихъ было въ ней трое, вслдствіе неправильности високосныхъ дней, отъ того, что солнце слегка уклонилось debitoribus влво, а луна измнила свое теченіе слишкомъ на пять саженъ и явно обозначилось движеніе и колебаніе тверди небесной, именуемой Aplane {Небо неподвижныхъ звздъ, съ греческаго: .}, до такой степени, что средняя Плеяда, отдалившись отъ своихъ спутницъ, склонилась къ Экватору, звзда же, которую называютъ ‘Колосомъ’, оставила Дву и удалилась къ Всамъ, что, конечно, было дломъ страшнымъ и настолько затруднительнымъ и непонятнымъ, что астрологи диву дались. Да и было надъ чмъ имъ голову поломать.
Будьте уврены, что весь свтъ охотно лъ вышеупомянутый кизиль, потому что онъ былъ великолпенъ на видъ и чудеснаго вкуса. Но подобно тому, какъ Ной, святой человкъ, которому мы такъ много обязаны за то, что онъ посадилъ виноградную лозу, дающую намъ тотъ нектаръ, тотъ чудесный, прелестный, небесный, веселый, божественный напитокъ, который мы называемъ виномъ,— какъ Ной, повторяю, былъ введенъ въ заблужденіе, когда пилъ его, ибо не зналъ его свойства и силу, такъ и мужчины и женщины того времени съ великимъ удовольствіемъ ли тотъ красивый и крупный плодъ. Но это имло самыя разнообразныя послдствія: у всхъ явилась ужасающая опухоль на тл, хотя не у всхъ въ одномъ и томъ же мст. У нкоторыхъ вздулся животъ и сталъ похожъ на большую бочку. Про нихъ написано: Ventrem omnipotentem, и вс они были зажиточные и веселые люди. Изъ ихъ племени произошли Святой Обжора и Широкая Масляница. У другихъ распухали, плечи, и они становились такъ горбаты, что ихъ звали montiferes, то есть носильщики горъ, и такихъ вы и по сіе время встрчаете въ мір различнаго пола и разнаго состоянія. И изъ этого племени произошелъ Эзопъ, славныя дянія и сказанія котораго дошли до насъ въ книгахъ.
У иныхъ вытягивались ноги и, глядя на нихъ, вы бы приняли ихъ за журавлей, или за фламинго, а не то за людей-на ходуляхъ. И бурсаки называютъ ихъ въ грамматик iambus {У Раблэ тутъ игра словъ: ямбъ — размръ стиха и jambe.}.
У другихъ такъ выросталъ носъ, что становился похожимъ на горлышко перегоннаго куба, и былъ весь пестрый, въ прыщахъ, сине-багроваго цвта и лоснившійся отъ жира. Такіе носы мы видли у каноника Панцу и у Пьедебуа, медика въ Анжер, и изъ этого племени немногіе любили декоктъ, но вс были любителями вина, и отъ нихъ произошли Назонъ и Овидій. И вс т, про кого написано: Ne reminiscaris {Книга Товія III, 3.}.
У другихъ вырастали уши и достигали такихъ размровъ, что изъ одного уха они длали себ куртку, штаны и камзолъ, а другимъ накрывались, какъ испанскимъ плащомъ. И говорятъ, что въ Бурбоннэ еще существуетъ это племя, откуда и происходитъ поговорка о бурбонскихъ ушахъ.
Иные вырастали въ длину всмъ тломъ, и отъ нихъ произошли великаны, а отъ послднихъ Пантагрюэль. И первымъ изъ нихъ былъ Шальбротъ,
который родилъ Саработа,
который родилъ Фаридрота,
который родилъ Гюртали, большого охотника до похлебокъ и царствовавшаго во время потопа,
который родилъ Немброта,
который родилъ Атласа, подпиравшаго плечами небо, чтобы оно не упало,
который родилъ Голіаа, который родилъ Эрикса, изобртателя игры въ фокусы,
который родилъ Тита,
который родилъ Эріона,
который родилъ Полифема,
который родилъ Каса,
который родилъ Этіона, который первый заболлъ отъ того, что у него не было никакого прохладительнаго питья лтомъ, какъ свидтельствуетъ Барташинъ,
который родилъ Анселада,
который родилъ Сэ,
который родилъ Тифона,
который родилъ Ало,
который родилъ Отэ,
который родилъ Эгона,
который родилъ Бріарея, сторукаго,
который родилъ Порфирія,
который родилъ Адамастора,
который родилъ Антея,
который родилъ Агаона,
который родилъ Пора, и съ нимъ воевалъ Александръ Великій,
который, родилъ Арантаса,
который родилъ Габбара, перваго придумавшаго много пить,
который родилъ Голіаа,
который родилъ Оффо, у котораго носъ покраснлъ отъ того, что онъ пилъ изъ боченка,
который родилъ Артахея,
который родилъ Ормедона,
который родилъ Жеммагога, изобртателя башмаковъ la poulaine,
который родилъ Сизифа,
который родилъ Титановъ, отъ которыхъ произошелъ Геркулесъ,
который родилъ Энея, который очень искусно умлъ вытаскивать клещей изъ рукъ,
который родилъ Фьерабраса, побжденнаго французскимъ пэромъ Оливье, товарищемъ Роланда,
который родилъ Моргана, который первый въ мір игралъ въ карты съ очками на носу,
который родилъ Фракасса, про котораго писалъ Мерленъ Кокей, отъ котораго произошелъ Феррагюсъ,
который родилъ Гапмуша, перваго придумавшаго коптить бычачьи языки въ печк, а прежде вс ихъ только солили, какъ ветчину,
который родилъ Боливоракса,
который родилъ Лонжиса,
который родилъ Гайоффа,
который родилъ Машфена,
который родилъ Брюльфера,
который родилъ Ангулевана,
который родилъ Гальго, изобртателя бутылокъ,
который родилъ Мирланго,
который родилъ Галафра,
который родилъ Фалурдена,
который родилъ Робоаста,
который родилъ Сортенбрана де-Конембръ,
который родилъ Брюшана де-Момьеръ,
который родилъ Брюйера, побжденнаго пэромъ Франціи Ожье датчаниномъ,
который родилъ Мабрена,
который родилъ Футаснона,
который родилъ Гаклебака,
который родилъ Видегрена,
который родилъ Грангузье,
который родилъ Гаргантюа,
который родилъ благороднаго Пантагрюэля, моего господина.
Я хорошо знаю, что при чтеніи этого мста въ книг у васъ возникаетъ весьма разумное сомнніе, и выспрашиваете: какъ могло это быть, когда извстно, что во время потопа вс люди погибли, за исключеніемъ Ноя и семерыхъ лицъ, заключенныхъ съ нимъ въ ковчег и въ числ которыхъ не было вышеупомянутаго Гюртали? Вопросъ, безъ сомннія, основательный и вполн понятный, но мой отвтъ васъ удовлетворитъ, если только я съ ума не спятилъ. Но такъ какъ меня при этомъ не было и я не могу говорить какъ очевидецъ, то ссылаюсь на авторитетъ раввиновъ, добрыхъ малыхъ и славныхъ еврейскихъ волынщиковъ, которые утверждаютъ, что, дйствительно, вышеупомянутый Гюртали не находился въ Ноевомъ ковчег, да и не могъ бы въ него влзть, будучи великаномъ, но онъ находился на ковчег, верхомъ на немъ, въ род того, какъ маленькія дти сидятъ на деревянныхъ лошадкахъ, или въ род того, какъ большой Бернскій быкъ, {Трубачъ, названный такъ потому, что трубилъ въ бычачій рогъ.} убитый при Мариньян, скакалъ на своихъ толстыхъ каменныхъ пушкахъ (служившихъ, должно быть, славной, покойной верховой лошадью). И такимъ образомъ, по Божьему велнію, спасъ вышеупомянутый ковчегъ, такъкакъ правилъ имъ ногами и поворачивалъ куда надо, какъ это длаютъ на корабляхъ, при помощи руля. Находившіеся внутри ковчега люди подавали ему въ трубу състные припасы въ потребномъ количеств, какъ люди благодарные за то добро, какое онъ имъ длалъ. И порою они переговаривались другъ съ другомъ, какъ Икаромениппъ съ Юпитеромъ, по словамъ Лукіана.
Поняли вы теперь меня? Ну, такъ выпейте на здоровье, но не разбавляя вино водой. Если же вы не врите, ну и я не врю, тмъ и длу конецъ!

II.

О рожденіи грознаго Пантагрюэля.

Гаргантюа, будучи четырехсотъ восьмидесяти сорока четырехъ лтъ отъ роду, произвелъ на свтъ сына своего Пантагрюэля отъ, своей жены, которую звали Бадебекъ, дочери аморотскаго короля, въ Утопіи, она же умерла отъ родовъ, потому что ребенокъ былъ такъ необыкновенно великъ и тяжелъ, что не могъ появиться на свтъ Божій, не задушивъ своей матери. Но чтобы вполн понять причину, по которой его нарекли этимъ именемъ при св. крещеніи, вы должны знать, что
въ тотъ годъ стояла такая засуха во всей африканской земл, что тридцать шесть мсяцевъ, три недли, четыре дня, тринадцать часовъ и даже немного больше не было ни капли дождя, а солнце такъ страшно палило землю, что она вся потрескалась.
И во времена Иліи засуха не была такъ сильна, какъ въ т поры. Не было дерева на земл, на которомъ уцллъ бы хотя одинъ листъ или цвтокъ, трава посохла, рки и вс источники пересохли, бдныя рыбы, лишенныя своей родной стихіи, бились о землю и страшно вопили, птицы падали на лету, потому что не было ни капли росы, везд на поляхъ попадались мертвые, съ разинутой пастью, волки, лисицы, олени, кабаны, серны, зайцы, ласки, хорьки, барсуки и другія животныя.
Что касается людей, то жалость была глядть на нихъ: вы бы увидли, что у нихъ высунуты языки, точно у зайцевъ, бгавшихъ шесть часовъ къ ряду. Нкоторые бросались въ колодцы, другіе влзали въ брюхо коровы, ища тни: такихъ Гомеръ называетъ Алибантами.
Вся страна погибала, жалко было видть, какъ старались люди спастись отъ жажды. И какихъ трудовъ стоило сохранить святую воду въ церквахъ и не дать ее выпить всю до послдней капли. Но по совту господъ кардиналовъ и папы въ церквахъ отданъ былъ приказъ, чтобы никто не смлъ приходить за ней больше одного раза въ день. И когда кто-нибудь входилъ въ церковь, то вы бы увидли, какъ человкъ двадцать бдняковъ, изнемогавшихъ отъ жажды, толпились сзади того, кто раздавалъ святую воду, съ разинутымъ ртомъ,— какъ злой богачъ,— чтобы не упустить ни одной капли. О, какъ счастливы были въ ту пору люди, у которыхъ былъ прохладный и хорошо снабженный погребъ.
Философъ вопрошаетъ, почему вода въ мор соленая, и отвчаетъ на этотъ вопросъ, что въ эпоху, когда Фебъ позволилъ править своей колесницей сыну своему Фаэтону, послдній, неискусный въ этомъ дл, не сумвъ держаться эклиптической линіи между двумя тропиками солнечной сферы, уклонился съ настоящаго пути и такъ приблизился къ земл, что засушилъ вс окрестныя земли и сжегъ большую часть неба, которую философы называютъ Via Lactа, а нмцы — Путемъ св. Іакова. Именитнйшіе поэты утверждаютъ, съ своей стороны, что это та самая часть неба, куда капало молоко Юноны, когда она кормила грудью Геркулеса. Итакъ, земля до того разогрлась, что у нея выступилъ сильнйшій потъ, которымъ она переполнила море, и отъ того оно стало соленое, потому что всякій потъ солонъ, и вы согласитесь съ этимъ, если попробуете свой собственный или потъ больныхъ, когда ихъ заставляютъ потть, мн это ршительно все равно.
Нчто подобное случилось и въ вышеупомянутый годъ: въ одну изъ пятницъ, когда вс принялись молиться Богу и шли процессіей, служа молебны и говоря проповди, моля всемогущаго Бога обратить на нихъ милостивое око въ такой бд, вдругъ увидли, какъ изъ земли просачиваются крупныя капли воды, подобно тому, какъ это бываетъ съ человкомъ, котораго прошибаетъ потъ. И бдный людъ обрадовался, точно произошло нчто для него благодтельное: одни говорили, что земля сама выручаетъ себя, такъ какъ въ воздух нтъ и слда сырости, которая бы общала дождь. Другіе ученые люди говорили, что это дождь идетъ изъ антиподовъ: подобно тому, какъ повствуетъ Сенека въ четвертой книг Questionum naturalium, говоря о происхожденіи и истокахъ Нила. Но они ошибались, потому что, когда по окончаніи процессіи, каждый захотлъ собрать этой росы и напиться цлыми стаканами, то оказалось, что она хуже и солоне морской воды. И такъ какъ въ этотъ самый день родился Пантагрюэль, то отецъ и назвалъ его этимъ именемъ. Потому что Рantiа по-гречески значитъ все, а Gruel по-арабски значитъ жаждущій, желая этимъ намекнуть, что: въ моментъ его рожденія весь міръ жаждалъ. И къ тому же онъ пророческимъ духомъ прозрлъ, что онъ со временемъ станетъ властелиномъ жаждущихъ, что ему было въ тотъ же часъ указано самымъ очевиднымъ знакомъ: въ то время, какъ Бадебекъ рожала его, а повивальныя бабки готовились принять его, изъ утробы роженицы вышли предварительно шестьдесятъ восемь извозчиковъ и каждый велъ за узду мула, нагруженнаго солью, а посл нихъ появились девять дромадеровъ, нагруженныхъ окороками ветчины и копчеными языками, семь верблюдовъ, нагруженныхъ копчеными угрями, затмъ двадцать пять телгъ со свининой, чеснокомъ, лукомъ и шарлотками. Это испугало было вышеупомянутыхъ повивальныхъ бабокъ, но нкоторыя изъ нихъ сказали:
— Вотъ славная провизія, тмъ боле, что мы до сихъ поръ пили очень лниво, а вовсе не ретиво. Это добрый знакъ — это шпоры вина.
И въ то время, какъ он болтали между собой, появился на свтъ Божій Пантагрюэль, весь волосатый какъ медвдь, и одна изъ бабокъ, исполнившись пророческаго духа, сказала:
— Онъ родился покрытый шерстью, онъ натворитъ славныхъ длъ. И если останется живъ, то проживетъ до старости.

III.

О томъ, какъ Гаргантюа оплакивалъ смерть жены своей Бадебекъ.

Но кто былъ особенно смущенъ и сбитъ съ толку, когда родился Пантагрюэль, такъ это его отецъ Гаргантюа: съ одной стороны, онъ видлъ, что жена его Бадебекъ умерла, съ другой стороны — что у него родился красивый и большой сынъ Пантагрюэль, и онъ не зналъ, что сказать и какъ быть. И главное сомнніе, смущавшее его умъ, это то, что онъ не зналъ, оплакивать ли ему смерть жены или смяться отъ радости, что у него родился сынъ. И съ той и другой стороны выдвигались философскіе аргументы, отъ которыхъ у него духъ захватывало: онъ отлично справлялся съ ними in modo et figura, но не могъ ихъ разршить. И былъ ими опутанъ, какъ мышь, попавшая въ западню, или коршунъ, запутавшійся въ силкахъ.
— Плакать ли мн?— говорилъ онъ. Да, но почему? Моя добрйшая жена умерла, она, которая боле, нежели чмъ кто на свт, была достойна всяческихъ похвалъ. Никогда больше я ее не увижу, никогда не найду ей подобной, это для меня неоцнимая потеря! О, Боже, чмъ я прегршилъ передъ Тобою, что Ты меня такъ караешь? Зачмъ Ты лучше не призвалъ. меня къ Себ? Жить безъ нея значитъ только мучиться. Ахъ, Бадебекъ, душа моя, голубка, крошка моя (хотя въ ней и было три десятины и дв сажени), душка моя, милашка моя, туфелька моя, никогда я тебя больше не увижу! Ахъ, бдный Пантагрюэль, ты лишился своей доброй матери, своей кроткой кормилицы, своей возлюбленной дамы! Ахъ, ты лживая смерть, какая ты злобная, какая ты обидчица, что отняла у меня ту, которой по праву принадлежало безсмертіе!
И, говоря это, ревлъ какъ корова, но внезапно начиналъ смяться, какъ теленокъ, когда вспоминалъ про Пантагрюэля.
— Охъ, сынокъ мой,— говорилъ онъ,— мой птенчикъ, мой котеночекъ, какъ ты хорошъ, и какъ я благодаренъ Господу Богу за то, что Онъ даровалъ мн такого красиваго, такого веселаго, такого милаго сына. Охъ, хо, хо, хо! какъ я радъ, будемъ пить, охъ! отбросимъ грусть! Принесите лучшаго вина, выполоскайте стаканы, накройте скатерть, прогоните собакъ, растопите каминъ, зажгите свчку, заприте дверь, разлейте похлебку, призовите бдныхъ, раздайте имъ то, чего они просятъ, долой съ меня тогу, я останусь въ одной куртк, чтобы удобне пировать со своими кумушками!
Говоря это, онъ услышалъ похоронное пніе священниковъ, которые готовились предать земл тло его жены, и, оборвавъ веселыя рчи, настроился на иной ладъ,- говоря:
— Господи, Боже мой, неужели мн опять печаловаться? Это мн непріятно, я уже не молодъ, я старюсь, погода нездоровая, я могу схватить лихорадку, и тогда мн бда. Честью клянусь, мн лучше поменьше плакать и побольше пить. Моя жена умерла, ну и что жъ, Богомъ клянусь (da jurandi), мн ее не воскресить своими слезами, ей хорошо, она наврное въ раю, а не то гд и получше, она молитъ Бога за насъ, она блаженная, она больше не причастна нашимъ бдствіямъ и не счастіямъ. Боже, спаси вдовца, мн слдуетъ подумать о томъ, чтобы найти другую. Но вотъ, что вы сдлаете — сказалъ онъ повивальнымъ бабкамъ (гд он, добрые люди, я что-то васъ не вижу), ступайте на ея похороны, а я пока поняньчусь здсь съ моимъ сыномъ, мн очень пить хочется и я рискую захворать. Но сперва выпейте стаканчикъ вина, поврьте мн, это будетъ вамъ полезно, говорю по чести.
На что он согласились и пошли на отпваніе и похороны, а бдный Гаргантюа остался дома. И тмъ временемъ сочинилъ эпитафію на могилу жены слдующаго содержанія:
Elle en mourut, la noble Badebec,
Du mal d’enfant, que tant me semblait nice:
Car elle avait visaige de rebec1),
Corps d’Espagnole, et ventre de Souisse.
Priez а Dieu qu’а elle soit propice,
Lui pardonnant, s’en riens oultrepassa.
Cy gist son corps, lequel vesquit sans vice,
Et mourut l’an et jour que trepassa 2).
1) Rebec — старинная скрипка трехструнная. Visage de rebec сказано потому, что на шейк этого инструмента обыкновенно вырзывалась уродливая образина.
2) Отъ родовъ умерла она, благородная Бадебекъ,
Казавшаяся мн такой нжной:
Лицо у нея похоже было на скрипку,
Тло было какъ у испанки, а чрево швейцарское.
Молите Бога, чтобы Онъ ее помиловалъ
И простилъ ей, въ чемъ она согршила.
Здсь лежитъ ея безпорочное тло,
И она умерла въ тотъ годъ и часъ, какъ скончалась.

IV.

О дтств Пантагрюэля.

Древніе исторіографы и поэты поучаютъ насъ, что многіе появились на свтъ Божій весьма страннымъ образомъ, хотя пересказывать это было бы слишкомъ долго: если у васъ есть досугъ, то прочитайте седьмую книгу Плинія. Но вамъ никогда не случалось слышать о такомъ чудесномъ рожденіи, какъ рожденіе Пантагрюэля: трудно поврить, въ какой короткій срокъ онъ выросъ тломъ и укрпился. Что такое Геркулесъ, убившій въ колыбели двухъ змй: эти зми были маленькія и безсильныя! Но Пантагрюэль, будучи въ колыбели, творилъ боле удивительныя вещи. Я уже не говорю про то, что за каждой своей трапезой онъ потреблялъ молоко четырехъ тысячъ шестисотъ коровъ. И про то, что изготовленіемъ котелка, въ которомъ нужно было варить для него кашицу, заняты были вс сковородные мастера въ Анжу, Вильдье въ Нормандіи, Брамон въ Лотарингіи и что эту кашицу подавали ему въ большой чаш, которая и по сіе время находится въ Бурж около дворца, но зубы у него были уже такъ велики и крпки, что онъ выкусилъ большой кусокъ у вышеупомянутой чаши, какъ это легко видть.
Однажды поутру, когда ему дали сосать одну изъ опредленныхъ для этого коровъ,— такъ какъ другой кормилицы у него никогда не бывало, какъ говоритъ исторія — онъ высвободился изъ пеленокъ, сдерживавшихъ его руки, схватилъ корову за ногу и вылъ у нея вымя и полъ-живота съ печенкой и почками и всю бы сожралъ ее, да только она такъ страшно ревла, точно волки ее терзали, и на этотъ ревъ сбжались люди и отняли корову у Пантагрюэля. Но коровьей ноги имъ не удалось у него отнять и онъ ее сълъ, какъ вы бы съли сосиску, а когда захотли отнять кость, онъ ее проглотилъ, какъ бакланъ глотаетъ рыбку. И затмъ принялся вопить: ‘bon, bon, bon’, потому что онъ еще не умлъ хорошо говорить и хотлъ дать понять, что нашелъ это вкуснымъ и готовъ и еще пость. Видя это, люди, которые ходили за нимъ, связали его толстыми канатами, какъ т, что изготовляются въ Тен для перевозки соли въ Ліонъ, или какъ т, что употребляются на большомъ французскомъ корабл, который стоитъ въ порт Грасъ въ Нормандіи. Но однажды большой медвдь, котораго держалъ его отецъ, сорвался съ цпи, и, подбжавъ къ нему, сталъ лизать ему лицо, потому что мамки не вытерли ему какъ слдуетъ рта, и тогда онъ такъ же легко порвалъ эти канаты, какъ Сампсонъ — т, которыми его связали филистимляне, и, схвативъ господина медвдя, разорвалъ его на клочки, какъ цыпленка, и со вкусомъ сълъ его мясо, пока оно еще не остыло.
Вслдствіе этого Гаргантюа, опасаясь, чтобы онъ не зашибъ какъ-нибудь самого себя, приказалъ сковать четыре толстыхъ желзныхъ цпи, чтобы его связывать ими, и веллъ придлать къ его колыбели крпкія подпорки. И одна изъ этихъ цпей находится въ Ларошели, гд ее каждый вечеръ протягиваютъ между двумя гаваньскими башнями, другая въ Ліон, третья въ Анжер. А четвертая была унесена чертями, чтобы связать Люцифера, который въ т поры взбсился отъ того, что у него поднялась страшная рзь въ живот, посл того, какъ онъ сълъ за завтракомъ душу одного сержанта. Слдовательно, вы можете поврить тому, что говоритъ Николай де-Лира о томъ мст въ Псалтыр, гд написано: Et Ogregem Basan {Псаломъ СХХXIV, 11.}, а именно, что вышеупомянутый Огъ, будучи еще малолтнимъ, былъ такъ силенъ и могучъ, что приходилось цпями опутывать его въ колыбели. И посл того онъ оставался смирнымъ и тихимъ, потому что не могъ такъ легко порвать цпи, тмъ боле, что въ колыбели не было ему простора расправить руки.
Но вотъ случилось однажды, что отецъ его во время большого праздника давалъ великолпный пиръ всмъ вельможамъ своего двора. Должно быть вс придворные слуги заняты были и прислуживали гостямъ, и никто не подумалъ о бдномъ Пантагрюэл, и онъ оставался recolorum. Что же онъ сдлалъ? Что сдлалъ? Вотъ послушайте, добрые люди: онъ попробовалъ порвать колыбельныя цпи руками, но не смогъ, потому что он были слишкомъ крпки, тогда онъ такъ сильно принялся колотить ногами, что пробилъ дно колыбели, хоть оно состояло изъ балокъ въ семь пядей толщины, и такимъ образомъ, высунувъ ноги изъ колыбели, онъ ухитрился достать ими полъ. Тогда съ большими усиліями онъ приподнялся, унося свою колыбель на спин точно черепаха, карабкающаяся по стн, и, глядя на него, казалось, что большой корабль въ пять сотъ тоннъ сталъ на носъ. Въ такомъ вид смло вошелъ онъ въ залу, гд пировали, и напугалъ всхъ присутствующихъ, но такъ какъ руки у него были не свободны, онъ не могъ достать руками ничего състного и только съ трудомъ нагибался, чтобы лизнуть языкомъ кушанья.
Увидвъ это, отецъ понялъ, что его забыли накормить и приказалъ освободить его отъ цпей, по совту присутствующихъ принцевъ и вельможъ, при этомъ врачи Гаргантюа объявили, что Пантагрюэль всю жизнь будетъ страдать отъ каменной болзни, если его доле продержатъ въ колыбели. Посл того съ него сняли цпи и посадили за столъ, и онъ плотно покушалъ, предварительно съ сердцемъ разломавъ кулакомъ свою колыбель на пятьсотъ тысячъ маленькихъ кусочковъ и объявивъ, что онъ больше ни за что въ нее не ляжетъ.

V.

О дяніяхъ благороднаго Пантагрюэля въ дтскіе годы.

Такимъ образомъ Пантагрюэль росъ со дня на день и развивался не по днямъ, а по часамъ, чему его любящій отецъ естественно радовался. И пока онъ былъ еще малъ, заказалъ для него лукъ, чтобы стрлять птичекъ, который въ настоящее время называютъ большимъ шантельскимъ лукомъ. Затмъ послалъ его въ школу, гд бы онъ. могъ учиться и проводить свои дтскіе годы. И такимъ образомъ онъ прибылъ въ Пуатье, чтобы учиться, и тамъ преуспвалъ, но замтивъ, что школьники пользовались тамъ большимъ досугомъ и иной разъ не знали, какъ провести время, сжалился надъ ними.
И вотъ однажды онъ отломилъ отъ громадной скалы, которую называли Паслурденъ, большой кусокъ величиной въ двнадцать саженъ въ квадрат и толщиной въ четырнадцать пядей и положилъ его на четырехъ столбахъ посреди просторнаго поля, дабы вышеупомянутые школьники, когда имъ нечего больше длать, могли проводить время, забравшись на этотъ камень, и пировать на немъ, осушая бутылки и закусывая ветчиной и пирогами, а также выцарапывать ножомъ на камн свои имена. И въ настоящее время, этотъ камень зовется Приподнятый Камень. И въ память этого событія еще и по сіе время никто не получаетъ матрикулъ въ университет Пуатье, предварительно не испивъ воды изъ конскаго фонтана въ Крустель, не постивъ Паслурдена и не вскарабкавшись на Приподнятый Камень.
Нсколько времени спустя, читая прекрасныя хроники о своихъ предкахъ, нашелъ, что Готфридъ-де-Люзиньянъ, прозванный Готфридомъ Зубастымъ, приходившійся ддушкой двоюродному брату старшей сестры тетушки зятя дядюшки снохи его тещи, былъ схороненъ въ Мальезэ, и отправился на кладбище, чтобы постить его могилу, какъ подобаетъ доброму христіанину. И, выхавъ изъ Пуатье въ сопровожденіи нсколькихъ товарищей, прохалъ черезъ Легюжэ, навстилъ благороднаго аббата Ардильона, прохалъ черезъ Люзиньянъ, черезъ Сансэ, Селль, Колонжъ, Фонтенэ-ле-Контъ, привтствовалъ ученаго Тирако {Андрей Тирако, ученый законовдъ, современникъ и приверженецъ Раблэ.} и оттуда прибылъ въ Мальезэ, гд постилъ гробницу вышеупомянутаго Готфрида Зубастаго, котораго испугался, глядя на его портретъ, такъ какъ онъ былъ изображенъ человкомъ, пришедшимъ въ бшенство и вытаскивающимъ большой мечъ изъ ноженъ. Онъ спросилъ, почему его такъ изобразили. На это мстные каноники отвчали ему, что не почему иному, какъ потому, что pictoribus atque poetis etc, то-есть, что живописцы и поэты вольны писать, какъ имъ нравится и что имъ вздумается. Но онъ не удовлетворился ихъ отвтомъ и сказалъ:
— Его не безъ причины изобразили такимъ, и я догадываюсь, что передъ смертью его чмъ-нибудь обидли и онъ требовалъ отмщенія у своихъ родственниковъ. Я подробне разузнаю объ этомъ и поступлю, какъ окажется нужнымъ.
Посл того онъ не вернулся въ Пуатье, а пожелалъ постить другіе университеты Франціи и, пріхавъ въ Ла-Рошель, слъ на корабль и прибылъ въ Бордо, гд не встртилъ большого оживленія и увидлъ только, какъ на морскомъ берегу лодочники играли въ лунки.
Оттуда прохалъ въ Тулузу, гд очень хорошо научился танцевать и фехтовать обими руками, какъ это въ обыча у студентовъ того университета, но онъ недолго пробылъ въ Тулуз, когда увидлъ, что тамъ профессоровъ поджаривали живыми, какъ какихъ-нибудь копченыхъ сельдей, и сказалъ:
— Спаси меня Богъ отъ такой смерти, я уже по природ своей склоненъ къ жажд и не нуждаюсь въ томъ, чтобы меня подогрвали.
Посл того онъ пріхалъ въ Монпелье, гд нашелъ прекрасныя вина и веселую компанію и задумалъ было заняться изученіемъ медицины, но пришелъ къ заключенію, что это слишкомъ тяжелая и грустная профессія и что отъ врачей пахнетъ клистиромъ, какъ отъ старыхъ чертей. Поэтому онъ ршилъ заняться лучше юриспруденціей, но, увидя, что тамъ всего-то было три вшивыхъ и одинъ плшивый юристъ, ухалъ оттуда.
И по дорог объхалъ Гардскій мостъ и Нимскій амфитеатръ мене, чмъ въ три часа, что представляется скоре божескимъ, нежели человческимъ, дломъ, и прибылъ въ Авиньонъ, гд не прожилъ и трехъ дней, какъ влюбился, потому что женщины тамъ охотно гуляютъ, такъ какъ это папскія владнія.
Видя это, гувернеръ его, котораго звали Эпистемонъ, увезъ его оттуда и привезъ въ Валенсію въ Дофинэ, но онъ вскор увидлъ, что здсь удовольствія будетъ мало: городскіе буяны колотили студентовъ, и это его сердило. Въ одинъ прекрасный день, воскресный, когда вс танцовали публично, одинъ студентъ тоже захотлъ присоединиться къ танцамъ, но буяны этого не позволили. Увидя это, Пантагрюэль загналъ ихъ на самый берегъ Роны и собирался всхъ ихъ утопить. Но они зарылись въ земл, какъ кроты, на полълье глубины подъ Роной. Эту яму можно и по сіе время тамъ видть.
Посл того онъ ухалъ и черезъ три шага и одинъ прыжокъ очутился въ Анжер, гд ему понравилось и гд бы онъ охотно пробылъ нкоторое время, если бы чума не выгнала ихъ оттуда.
И вотъ онъ пріхалъ въ Буржъ, гд очень долго учился — и съ большимъ успхомъ — на юридическомъ факультет. Онъ говаривалъ, что юридическія книги представляются ему великолпнымъ, блестящимъ и драгоцннымъ платьемъ съ разводами изъ грязи. Въ мір нтъ боле прекрасныхъ, ученыхъ, талантливыхъ книгъ, какъ Пандекты, но разводы на нихъ, то-есть толкованія Аккурсія {Флорентинецъ, ум. 1260.}, до того неопрятны, подлы и зловонны, что являются чистйшей грязью и дрянью.
Выхавъ изъ Буржа, прибылъ въ Орлеанъ и тамъ нашелъ толпу довольно грубыхъ студентовъ, которые встртили его большимъ пированіемъ, и онъ въ короткое время научился играть въ мячъ и вполн овладлъ этимъ искусствомъ. Студенты того города, усердно занимаются этой игрой и возили его порою на острова, чтобы тамъ играть въ мячъ. А что касается того, чтобы ломать голову надъ книгами, то онъ избгалъ этого, изъ боязни испортить себ зрніе. Тмъ боле, что одинъ изъ профессоровъ часто говорилъ на лекціяхъ, что нтъ вредне вещи для зрнія, какъ болзнь глазъ. И когда въ одинъ прекрасный день знакомый ему студентъ, не особенно успвавшій въ наукахъ, но прекрасный танцоръ и искусный игрокъ въ мячъ, получилъ степень лиценціата, онъ сочинилъ гербъ съ девизомъ для лиценціатовъ вышеназваннаго университета, такого содержанія:
Съ мячомъ за поясомъ,
Съ отбойникомъ въ рукахъ.
Съ обрывками законовъ въ голов,
Но съ ногами неутомимыми въ пляск
Васъ живо произведутъ въ доктора.

IV.

О томъ какъ Пантагрюэль встртилъ уроженца Лимузена, который коверкалъ французскій языкъ.

Эта глава не поддается переводу. Въ ней Раблэ смется надъ вычурностью и манерностью въ рчи. Уроженецъ Лимузена, котораго встртилъ Пантагрюэль, желая скрыть свой мстный акцентъ и подражать парижскому говору, произноситъ длинныя тирады на шутовскомъ язык, коверкая латинскія и французскія слова. Вся соль заключается именно въ исковернанности этой рчи, которую переводъ не можетъ передать. Пантагрюэль принимается было душить уроженца Лимузена, въ наказаніе за то, что онъ притворяется парижаниномъ и коверкаетъ латынь, но въ конц концовъ отпускаетъ его живымъ, а Раблэ замчаетъ, что Авлій Геллій былъ правъ, утверждая, что слдуетъ говорить такъ, какъ это всми принято, и нравъ также Октавій Августъ, говорившій, что слдуетъ избгать всхъ малоупотребительныхъ словъ, какъ корабельные кормчіе избгаютъ подводныхъ камней.

VII.

О томъ, какъ Пантагрюэль пріхалъ въ Парижъ, и о прекрасныхъ книгахъ библіотеки Сенъ-Викторъ.

Посл успшныхъ занятій въ Орлеан, Пантагрюэль ршилъ постить большой Парижскій университетъ. Но прежде чмъ ухать, онъ узналъ, что въ Сентъ-Эньян, одномъ изъ монастырей Орлеана, лежитъ въ земл уже двсти четырнадцать лтъ колоссальный колоколъ. Онъ былъ такъ великъ что никакими машинами нельзя было вытащить его изъ земли, сколько ни старались, пуская въ ходъ вс средства, какія рекомендуетъ Витрувій: De architectura, Альбертъ: De re dedificatoria, Евклидъ, еонъ, Архимедъ и Геронъ De ingeniis. Но все было тщетно. Тогда, склонясь къ смиренной просьб гражданъ и жителей вышеупомянутаго города, Пантагрюэль ршилъ перенести колоколъ на колокольню, для которой онъ былъ предназначенъ. И вотъ онъ отправился въ то мсто, гд находился колоколъ, и поднялъ его мизинцемъ такъ легко, какъ вы подняли бы колокольчикъ, прившиваемый къ ястребамъ. Но прежде чмъ снести его на колокольню, Пантагрюэль пожелалъ задать городу въ нкоторомъ род серенаду и носилъ колоколъ по всмъ улицамъ въ рук и звонилъ, къ вящшему удовольствію жителей. Но отъ этого произошло большое неудобство, а именно: отъ ношенія колокола и его звона все вино въ Орлеан забродило и скислось. Но люди замтили это только въ слдующую ночь: вс пившіе это кислое вино почувствовали большую жажду и плевались блой, какъ хлопчатая бумага, слюной, говоря:
— Мы вобрали въ себя Пантагрюэля, у насъ во рту стало совсмъ солоно.
Посл этого Пантагрюэль прибылъ въ Парижъ со своими людьми. При его вступленіи въ городъ, вс жители вышли изъ домовъ, чтобы поглядть на него, потому что, какъ вамъ извстно, парижане глупы по природ, птые дураки, а потому глазли на. Пантагрюэля, разиня ротъ и при этомъ побаиваясь, какъ бы онъ не унесъ Парламента куда-нибудь въ другое мсто аremotis, какъ отецъ его унесъ колокола Нотръ-Дамъ, чтобы привсить ихъ къ ше своей кобылы.
Пробывъ въ Париж нкоторое время, изучая вс семь свободныхъ художествъ, онъ объявилъ, что. этотъ городъ хорошъ, чтобы въ немъ жить, но не умереть, такъ какъ нищіе Св. Иннокентія грются костями мертвыхъ. Онъ нашелъ, что библіотека Сенъ-Викторъ великолпна, благодаря нкоторымъ книгамъ, которыя въ ней находились и каталогъ которыхъ прилагается. Во-первыхъ:
Bigna salutis.
Bragueta juris.
Pantofla decretorum.
Malogranatum vitiorum.
Богословскій клубокъ.
Корзинка нотаріусовъ.
Узелъ брака.
Горнило созерцанія.
Игрушки юриспруденціи.
Decrotatorium scholarium.
Tartaretus, De modo cacandi и проч. 1)
1) Въ длиннйшемъ списк названій большею частью вымышленныхъ книгъ фигурируютъ нкоторыя дйствительно существовавшія въ то время сочиненія. Приведя для примра вышеупомянутыя названія, мы сочли излишнимъ переписывать ихъ вс, такъ какъ врядъ ли это интересно для современныхъ читателей. Тхъ же, кто заинтересуется этимъ, отсылаемъ къ подлиннику.
Нкоторыя изъ этихъ сочиненій уже напечатаны, другія же печатаются въ благородномъ город Тюбинген {Въ т времена книги, которыхъ не смли печатать во Франціи, печатались за границею.}.

VIII.

О томъ, какъ Пантагрюэль въ бытность свою въ Париж получалъ письма отъ своего отца Гаргантюа, и копія съ нихъ.

Само собой разумется, что Пантагрюэль очень хорошо учился и съ большимъ успхомъ, такъ какъ разумъ у него былъ недюжинный, а память такихъ размровъ, какъ дюжина винныхъ бочекъ и столько же бурдюковъ съ масломъ.
И вотъ однажды, находясь въ Париж, онъ получилъ нижеслдующее письмо отъ своего отца:
‘Любезнйшій сынъ! Изъ всхъ даровъ, милостей и привилегій, какими Создатель, Всемогущій Богъ надлилъ и осчастливилъ человческую природу искони, самою удивительною и превосходною представляется мн та, благодаря которой смертные люди могутъ пріобртать въ нкоторомъ род безсмертіе и въ теченіе преходящей жизни увковчить свое имя и свой родъ. Это достигается путемъ нисходящаго потомства, рожденнаго въ законномъ брак. Этимъ намъ возвращается то, что было у насъ отнято вслдствіе грха нашихъ прародителей, которымъ было сказано, что за то, что они нарушали заповдь Господа Бога, они умрутъ и смерть уничтожитъ великолпную форму, которою надленъ былъ человкъ. Но, путемъ такого размноженія, въ дтяхъ Переживаетъ то, что утрачено родителями, а внуками то, что погибло въ дтяхъ, и такъ послдовательно до наступленія Страшнаго Суда, когда Іисусъ Христосъ возвратитъ Богу Отцу Его мирное царство, свободное отъ всякой опасности и грховной заразы. Тогда прекратятся вс роды и вс злыя дла и безпорядочное круговращеніе стихій, потому что давножеланный миръ наступитъ безусловно и вс вещи придутъ къ совершенному и непремнному заключенію. Поэтому не безъ законной и справедливой причины благодарю я Бога, моего Создателя, за то, что онъ далъ мн лицезрть, какъ моя старость расцвтаетъ твоей молодостью: когда по вол Того, Кто всмъ правитъ и руководитъ, душа моя разстанется со своимъ земнымъ жилищемъ, я буду сознавать, что не вполн умираю, а, такъ сказать, перехожу изъ одного мста въ другое, потому что въ теб и черезъ тебя я останусь въ своей видимой оболочк въ мір живыхъ, въ общеніи съ честными людьми и моими друзьями. Общеніе мое съ ними было, благодареніе милости Божіей, не безъ грха, каюсь,— потому что вс мы и непрерывно молимъ Бога отпустить намъ наши прегршенія,— но безъ упрека. Но хотя въ теб и удерживается мой тлесный образъ, однако, если бы при этомъ отсутствовали сокровища души, тебя бы не считали хранителемъ и кладомъ безсмертія нашего имени и удовольствіе мое при вид тебя было бы не велико, принимая во вниманіе, что ничтожнйшая часть меня самого, а именно тло сохранилось бы, а лучшая,— т. е. душа, черезъ которую имя наше пребываетъ благословенно среди людей, развратилась бы и пала. И это я говорю не изъ недоврія къ твоей добродтели, которую я уже имлъ случай испытать, но для того, чтобы еще сильне побудить тебя къ дальнйшему совершенствованію.- И въ томъ, что я теперь ношу, я имю въ виду не столько твой добродтельный образъ жизни въ настоящемъ, сколько желаніе, чтобы ты радовался тому, какъ ты живешь и жилъ, и вдохнуть въ тебя мужество продолжать, такъ и на будущее время. При этомъ я считаю полезнымъ напомнить теб, что я ничего не щадилъ, но все длалъ,— какъ если бы у меня ничего боле дорогого не было въ жизни,— чтобы, будучи еще въ живыхъ, увидть тебя безупречнымъ и совершеннымъ какъ въ добродтели, честности и благородств, такъ и въ свободныхъ познаніяхъ и вжливости. И посл своей смерти оставить въ теб родъ какъ бы зеркала, отражающаго особу твоего отца, если и не такого превосходнаго на дл, какимъ я хочу, чтобы ты былъ, то, по крайней мр, такого въ желаніи.
Но хотя, блаженной памяти, отецъ мой Грангузье, прилагалъ вс старанія къ тому, чтобы я какъ можно лучше усвоилъ себ политическую мудрость и знанія, и хотя труды мои и занятія не только шли въ уровень съ его желаніемъ, но даже превосходили его, однако, какъ ты легко поймешь, времена были не столь благопріятныя, какъ настоящія, и у меня не было такого большого выбора хорошихъ преподавателей, какъ у тебя. Времена были еще темныя и отзывались бдственной и злосчастной эпохой Готовъ, которые истребили всю хорошую литературу. Однако, Божіею милостью уже и въ мое время свтъ и достоинство стали возвращаться наук, и съ тхъ поръ она такъ усовершенствовалась, что въ настоящее время меня съ трудомъ допустили бы въ приготовительный классъ, тогда какъ въ эпоху моей зрлости я не безъ основанія считался ученйшимъ человкомъ своего вка.
Все это я говорю не изъ пустого хвастовства, хотя я и могъ бы въ письм къ теб даже и похвалить себя, ссылаясь на авторитетъ Марка Туллія и его книгу ‘О Старости’, а также на изреченія Плутарха въ книг, озаглавленной: ‘О томъ, какъ можно хвалить себя, не возбуждая зависти’,— но для того, чтобы возбудить въ теб охоту къ дальнйшему преуспянію.
Въ настоящее время дисциплина возстановлена, языки вновь ожили: греческій, безъ котораго стыдно человку называться ученымъ, еврейскій, халдейскій, латинскій. Прекрасное и правильное тисненіе книгъ повсемстно въ употребленіи. Въ мое время это искусство только-что было изобртено по Божьему вдохновенію, подобно тому, какъ, наоборотъ, огнестрльное оружіе измышлено по діавольскому наущенію.
Весь міръ полонъ учеными людьми, весьма свдущими преподавателями, богато снабженными библіотеками и, по моему мннію, ни во времена Платона, ни во времена Цицерона и Папиньяна не было такъ удобно учиться, какъ въ настоящее время. Скоро никому не будетъ мста въ обществ, если онъ не былъ образованъ въ мастерской Минервы. Я нахожу, что теперешніе разбойники, палачи, авантюристы и конюхи учене докторовъ и проповдниковъ моего времени.
Что сказать? Женщины и двушки стремятся къ слав и той манн небесной, что зовутъ ученостью. До того дошло, что я, въ мои годы, вынужденъ былъ заняться греческимъ языкомъ, который я до сихъ поръ не то, чтобы презиралъ, какъ Катонъ, но смолоду не усплъ изучить. И отъ души наслаждаюсь чтеніемъ ‘Морали’ Плутарха, прекрасныхъ ‘Бесдъ’
Платона, ‘Памятниковъ’ Павзанія и ‘Древностей’ Атенея въ ожиданіи того часа, когда Господу моему Создателю угодно будетъ отозвать меня изъ здшняго міра и призвать къ Себ.
Поэтому, сынъ мой, заклинаю тебя, какъ слдуетъ воспользоваться твоей молодостью для преуспянія въ наукахъ и добродтели. Ты находишься въ Париж, съ тобою твой преподаватель Эпистемонъ: въ Париж ты найдешь живыя лекціи, Эпистемонъ будетъ служить теб похвальнымъ примромъ. Я разсчитываю, что ты въ совершенств изучишь языки, и хочу этого. Во-первыхъ, греческій, какъ того требуетъ Квинтиліанъ, во-вторыхъ, латинскій, а затмъ и еврейскій, ради Священнаго Писанія, а также халдейскій и арабскій, и чтобы ты выработалъ себ слогъ въ томъ, что касается греческаго языка по образцу Платона, — что касается латинскаго — Цицерона. И чтобы ты твердо выучилъ исторію и постоянно помнилъ вс ея эпизоды, въ чемъ пособіемъ теб будетъ служить космографія тхъ, кто ее писалъ. Изъ свободныхъ художествъ я развилъ въ теб вкусъ къ геометріи, ариметик и музык, когда еще ты былъ ребенкомъ пяти или шести лтъ, продолжай ими заниматься, а что касается астрономіи — узнай вс ея каноны. Астрологію, занимающуюся гаданіемъ, и искусство Луллія брось какъ вздоръ и пустяки. По части гражданскаго права я хочу, чтобы ты зналъ наизусть превосходные тексты и могъ ихъ анализировать съ философской точки зрнія.
Что касается познанія естественныхъ явленій, то я хочу, чтобы ты любознательно проникъ въ нихъ, чтобы не было моря, рки, источника, рыбы, которыхъ бы ты не зналъ, чтобы вс птицы въ воздух, вс деревья, растенія и плоды лсные, вс травы земныя, вс металлы, скрытые въ ндрахъ преисподней, вс камни Востока и Юга были теб извстны.
Внимательно изучи вс книги греческихъ, арабскихъ и латинскихъ медиковъ, не пренебрегая и талмудистами и кабалистами, и постояннымъ упражненіемъ въ анатоміи познай въ совершенств тотъ обособленный міръ, который есть человкъ. Ежедневно употребляй нсколько часовъ на чтеніе Священнаго Писанія. Во-первыхъ читай по-гречески Новый Завтъ и Посланія апостоловъ, затмъ по-еврейски:— Старый Завтъ. Короче сказать, я желаю, чтобы ты былъ кладеземъ знанія: вдь впослдствіи, когда ты станешь зрлымъ мужемъ, теб придется разстаться съ мирными и тихими научными занятіями и учиться рыцарскому длу и обращенію съ оружіемъ, чтобы защищать мой домъ и помогать нашимъ друзьямъ во всхъ ихъ длахъ противъ нападеній злоумышленниковъ. И — короче сказать — я хочу, чтобы ты испыталъ свои познанія, а этого ты. всего лучше достигнешь публичными диспутами со всми и противъ всхъ, и посщеніями ученыхъ людей, проживающихъ какъ въ Париж, такъ и въ другихъ мстахъ.
Но такъ какъ, по словамъ премудраго Соломона, ученость не входитъ въ злую душу, а наука безъ совсти одна только погибель для души, то теб подобаетъ служить Богу, любить и бояться Его и на Него возлагать вс свои помышленія и упованія и соединяться съ Нимъ врою и милосердіемъ, такъ чтобы грхъ не могъ разъединить тебя съ Нимъ.
Сторонись, отъ мірскихъ пороковъ, не поддавайся тщеславію, потому что наша жизнь преходящая, а слово Божіе живетъ вчно. Помогай всмъ своимъ ближнимъ и люби ихъ какъ самого себя. Почитай своихъ наставниковъ, бгай общества людей,- на которыхъ не хочешь походить и не расточай даромъ способностей, которыми тебя надлилъ Господь. И когда ты убдишься въ томъ, что пріобрлъ вс необходимыя познанія, вернись ко мн, дабы я могъ тебя увидть и благословить, прежде нежели умру.
Сынъ мой, да будетъ съ тобою миръ и благодать Господа нашего. Amen.
Утопія, сего семнадцатаго дня мсяца марта.

Твой отецъ
Гаргантюа.’

Получивъ и прочитавъ это письмо, Пантагрюэль ободрился и воспламенился желаніемъ учиться какъ можно лучше, и кто видлъ, какъ онъ учился и преуспвалъ, тотъ сказалъ бы, что умъ его пожираетъ книги, какъ огонь сухую траву,— до такой степени онъ былъ неутомимъ и усерденъ въ занятіяхъ.

IX.
О томъ какъ Пантагрюэль встртилъ Панурга1), котораго всю жизнь любилъ.

1) Фактотумъ, хитрецъ, находчивый, ловкій человкъ.

Однажды Пантагрюэль, гуляя за городомъ, по дорог въ аббатство св. Антонія, въ сопровожденіи своихъ людей и нсколькихъ студентовъ, съ которыми велъ философскую бесду, встртилъ человка высокаго роста и хорошаго сложенія, но всего израненнаго и въ такой оборванной одежд, что можно было подумать, что его трепали собаки, или, лучше сказать, его можно было принять за сборщика яблокъ изъ провинціи Першъ. Завидвъ его издали, Пантагрюэль сказалъ присутствующимъ:
— Видите ли вы человка, который идетъ по Шарантонскому мосту, намъ навстрчу? Честное слово, онъ бденъ лишь случайно: увряю васъ, что, судя по его наружности, природа произвела его изъ богатаго и благороднаго рода, но приключенія, которымъ подвергаются любознательные люди, довели его до такого нищенскаго и бдственнаго состоянія.
И какъ только-что прохожій поравнялся съ ними, онъ его спросилъ:
— Другъ мой, прошу васъ, соблаговолите остановиться^ отвтить мн на то, о чемъ васъ спрошу, вы въ этомъ не раскаетесь, потому что мн очень хочется помочь вамъ въ вашей бд, насколько это въ моей власти, такъ какъ мн васъ очень жаль. Прежде всего, скажите мн, другъ мой, кто вы? откуда вы? куда идете? чего ищете? и какъ васъ зовутъ?
Прохожій отвчалъ ему по-нмецки {Панургъ все время говоритъ съ Пантагрюэлемъ на различныхъ языкахъ, включая и тарабарское нарчіе. Мы приводимъ только начальныя фразы различныхъ отрывковъ и затмъ ихъ переводъ, когда это дйствительно существующій языкъ, а не вымышленная тарабарщина.}:
— Junker, Gott geb’ euch Glck und Heil zuvor…. Молодой дворянинъ, Господь пошли вамъ радость и благоденствіе, это прежде всего. Любезный дворянинъ, я долженъ вамъ сказать, что то, что вы желаете узнать, очень печально и достойно сожалнія. Мн бы пришлось долго вамъ разсказывать и вамъ было бы такъ же скучно слушать меня, какъ мн говорить, хотя поэты и ораторы былыхъ временъ и утверждали въ своихъ поговоркахъ и сентенціяхъ, что воспоминаніе о претерпнныхъ страданіяхъ и бдности доставляетъ истинное удовольствіе.
На это Пантагрюэль отвчалъ:
— Другъ мой, я не понимаю этого тарабарскаго нарчія, если вы хотите, чтобы васъ поняли, говорите на другомъ язык.
На что прохожій возразилъ ему:
— Al barildim gotfano и пр.
(Мсто это совсмъ непонятно. Но одинъ изъ комментаторовъ Раблэ, Бюрго де-Марэ замчаетъ, что можно разложить на отдльныя англійскія слова весь этотъ отрывокъ: All, bar, ill, dim, god, fan и проч.)
— Поняли вы что-нибудь?— спросилъ Пантагрюэль присутствующихъ.
На что Эпистемонъ отвчалъ:
— Я думаю, что это языкъ Антиподовъ, самъ чортъ ничего не разберетъ!
Посл этого Пантагрюэль замтилъ:
— Кумъ, не знаю, можетъ, стны васъ поймутъ, но изъ насъ никто ровно ничего не понимаетъ.
Тогда прохожій сказалъ:
(— Signor mio, voi videte per exemplo и пр.— по-итальянски)
— Господинъ, вы видите, напримръ, что волынка только тогда издаетъ звукъ, когда у нея брюхо полно. Такъ точно и я не могу пересказать вамъ свои приключенія, пока голодное брюхо мое не получитъ привычную пищу, ему кажется, что руки и зубы утратили свои естественныя функціи и совершенно уничтожены.
На это Эпистемонъ отвчалъ:
— Такъ же непонятно, какъ и предыдущее.
Тогда Панургъ сказалъ:
(— Lord, if you be so vertuousx of intelligence, as you и np.— по-англійски)
— Милордъ, если ваши чувства такъ же возвышенны, какъ и вашъ ростъ, то вы пожалете меня, потому что природа насъ создала равными, но фортуна иныхъ возвысила, а другихъ унизила. Тмъ не мене добродтель часто въ пренебреженіи, и добродтельные люди презираются: до послдняго же конца никто не хорошъ.
— Еще непонятне,— отвчалъ Пантагрюэль.
Тутъ Панургъ сказалъ:
(— Jona andie, guanssa goussy etan…. Искаженное баскское нарчіе, возстановленное однимъ знатокомъ этого языка и въ перевод означающее слдующее:)
— Благороднйшій господинъ, для всякой вещи требуется лкарство, и каждому оно необходимо, иначе ему приходится плохо.Итакъ, я васъ прошу дать мн знать какимъ-нибудь способомъ, что мое предложеніе въ порядк вещей, и если оно не кажется вамъ неподходящимъ, то накормите меня. Посл того спрашивайте меня о чемъ угодно, я ничего не утаю, съ помощью Божіей разскажу вамъ отъ полноты сердца, всю правду.
— Тутъ ли ты, Genicoa?— спросилъ Евдемонъ1).
На это Карпалимъ отвчалъ:
— Св. Триньянъ насоли вамъ, я чуть было не понялъ.
Тогда Панургъ отвчалъ:
— Prug frest frinst sorgdmaud…. (Это — безсмысленныя слова, ровно ничего не значащія).
На это Эпистемонъ сказалъ:
Для уразумнія этого вопроса слдуетъ замтить, что вышеприведенный отрывокъ оканчивается словами: Gиniзoa р las а г тайп.
— Говорите ли вы, другъ мой, похристіански или по-дурацки?
Тогда Панургъ отвчалъ:
(— Heere, ik en spreeke anders — по-голландски)
— Господинъ, я не говорю на язык, который бы былъ нехристіанскій: мн кажется, однако, что хотя бы я вамъ ни слова не сказалъ, мои лохмотья достаточно поясняютъ вамъ то, что мн нужно. Будьте настолько милосердны и накормите меня.
На это Пантагрюэль замтилъ:
— Все то же самое.
Тогда Панургъ сказалъ:
(— Senor, de tanto hablar yo soy cansado — по-испански)
— Господинъ, я усталъ отъ разговоровъ, поэтому умоляю васъ припомнить евангельскіе завты, чтобы они пробудили вашу совсть: если же ихъ недостаточно, чтобы возбудить ваше состраданіе, то я обращаюсь къ естественной жалости, и вы не- останетесь къ ней нечувствительны. А затмъ умолкаю.
На это Пантагрюэль отвчалъ:
— Другъ мой, я нисколько не сомнваюсь въ томъ, что вы умете хорошо говорить на нсколькихъ языкахъ, но скажите намъ, чего вы хотите, на такомъ язык, который былъ бы намъ понятенъ.
Тогда прохожій сказалъ:
(— Mine lierre, endog ieg ined ingen…. и np.— на старо-датскомъ язык)
— Господинъ, даже въ томъ случа, если бы я, какъ дти и дикіе зври, не говорилъ ни на какомъ язык, моя одежда и худоба моего тла ясно показывали бы, въ какихъ вещахъ я нуждаюсь, а именно: въ пищ и пить. Поэтому сжальтесь надо мною и прикажите, чтобы мн дали возможность успокоить вой въ желудк, подобно тому, какъ ставятъ похлебку передъ Церберомъ. Вы за это проживете долго и счастливо.
— Я думаю,— сказалъ Эпистемонъ, что такъ говорили Готы. И если бы угодно было Богу, то такъ говорили бы и мы задомъ.
На это прохожій отвчалъ:
(— Adon, scalom lecha…. и пр. Искаженный еврейскій языкъ. Одинъ изъ комментаторовъ Кармоли возстановляетъ его такъ: Adonai, schalm lachm…. и пр.)
— Господинъ, миръ да будетъ съ вами. Если вы хотите помочь вашему слуг, то дайте мн сейчасъ ковригу хлба, потому что въ Писаніи сказано: ‘Кто подаетъ бдному, подаетъ самому Богу’.
На это Эпистемонъ замтилъ:
— Вотъ теперь я хорошо понялъ, потому что это еврейскій языкъ и съ правильнымъ произношеніемъ.
На это прохожій сказалъ:
(— Despota tynim panagathe {Греческая орографія Раблэ, по замчанію Монтегдона, относится не къ произношенію, установленному Эразмомъ и употреблявшемуся до нашихъ дней, но къ тому произношенію, какимъ теперь замняютъ прежнее, на основаніи произношенія, сохранившагося традиціонно въ Греціи! Раблэ, другъ Ласкариса, былъ знакомъ съ этимъ произношеніемъ.}… и пр. по-гречески),
— Почему же, достойнйшій учитель, вы не дадите мн хлба? Вы видите, что я, несчастный, умираю съ голода, и вы безжалостны ко мн и задаете мн безполезные вопросы. Между тмъ разв не сознаются вс т, кто любятъ и изучаютъ науки, что вовсе не нужно прибгать къ словамъ и рчамъ, когда сама вещь ясна для всхъ? Рчи нужны только тогда, когда вещи, о которыхъ мы разсуждаемъ, сами не обнаруживаются.
— Какъ?— сказалъ Карпалимъ, лакей Пантагрюэля. Да вдь это по-гречески, я понялъ. Ты, значитъ, жилъ въ Греціи?
Но прохожій отвчалъ:
— Agouou dontoussys you dena-guez… и пр. (Необъяснимыя слова. Иные полагаютъ, что это какой-то утраченный французскій діалектъ).
— Я понимаю, мн кажется, сказалъ Пантагрюэль,— потому что или это языкъ моей родины . Утопіи, или же очень съ нимъ сходенъ по звуку.
И собирался продолжать разговоръ, но прохожій перебилъ его, говоря:
(— Jam toties vos, per sacra…и пр. по-латыни’)
— Я уже неоднократно заклиналъ васъ всмъ, что есть самаго священнаго, всми богами и всми богинями, если вы доступны жалости, помочь мн въ моей нищет, но мои вопли и жалобы ни къ чему не служатъ. Позвольте мн, прошу васъ, позвольте мн, безжалостные люди, идти туда, куда меня призываетъ судьба, и не утомляйте меня больше своими пустыми разспросами, памятуя старинную пословицу, которая говоритъ, что голодное брюхо къ ученію глухо.
— Вы, значитъ, другъ мой, не умете говорить по-франпузски?— спросилъ Пантагрюэль.
— Отлично умю, господинъ,— отвчалъ прохожій,— слава Богу, это мой природный и родной языкъ, потому что я родился и выросъ въ саду Франціи — Турени.
— Ну, такъ разскажите намъ, какъ васъ зовутъ и откуда вы идете,— сказалъ Пантагрюэль. Честное слово, вы мн такъ полюбились, что если вы только ‘исполните мое желаніе, то никогда больше со мной не разстанетесь и мы съ вами образуемъ новую пару друзей, какъ Эней и Ахатъ.
— Господинъ,— отвчалъ прохожій, мое настоящее имя, нарченное мн при св. крещеніи, Панургъ, а иду я теперь изъ Турціи, гд былъ взятъ въ плнъ, когда неравнымъ часомъ пошли въ Митилены {Въ 1609 г. французы были разбиты турками при Митиленахъ.}. И я охотно перескажу вамъ о своихъ приключеніяхъ, которыя еще удивительне, чмъ приключенія Улисса, но такъ какъ вамъ угодно удержать меня при себ, а я охотно принимаю предложеніе и завряю, что никогда не покину васъ, хотя бы вы пошли ко всмъ чертямъ, то мы найдемъ боле удобное время для разсказовъ: а въ настоящую минуту мн крайне необходимо пость, зубы у меня острые, животъ пустой, горло пересохло, аппетитъ волчій — все одно къ одному, и если вы испытаете меня на дл, то любо-дорого будетъ глядть, какъ я мъ. Ради Бога, прикажите мн дать пость.
И вотъ Пантагрюэль приказалъ, чтобы его отвели къ нему въ домъ и хорошенько угостили. Что было исполнено, и онъ досыта нался въ этотъ вечеръ и улегся спать вмст съ курами и проспалъ до самой обденной поры, такъ что ему пришлось прямо съ постели прыгнуть за столъ.

X.

О томъ, какъ Пантагрюэль такъ справедливо ршилъ необыкновенно темный и затруднительный споръ, что его ршеніе признано было превосходнымъ.

Пантагрюэль, помня письмо и совты отца, захотлъ однажды проврить свои знанія. И на всхъ городскихъ перекресткахъ веллъ выставить тезисы, счетомъ девять тысячъ семьсотъ шестьдесятъ четыре, по всмъ отраслямъ знанія и по самымъ спорнымъ научнымъ вопросамъ.
И прежде всего держалъ диспутъ въ улиц Фуаръ со всми профессорами, студентами и ораторами и всхъ ихъ заткнулъ за поясъ. Посл того диспутировалъ въ Сорбонн, со всми богословами, въ продолженіе шести недль, съ четырехъ часовъ утра до шести вечера, за исключеніемъ двухъ часовъ, посвященныхъ отдыху и принятію пищи, при чемъ не препятствовалъ вышеупомянутымъ сорбонискимъ богословамъ пить вино и освжаться въ привычныхъ погребкахъ. И на этихъ диспутахъ присутствовали многіе придворные вельможи, рекетмейстеры, президенты, совтники, чиновники казначейства, секретари и адвокаты, и другіе, вмст съ городскими старшинами, медиками и канониками. И замтьте, что большинство изъ нихъ были большіе діалектики, но, несмотря на ихъ придирки и крючки, онъ всхъ ихъ переспорилъ и доказалъ имъ, что они — олухи Царя небеснаго.
Посл этого вс заговорили объ его удивительной учености, даже прачки, сводни, кухарки, рыночныя торговки и другія, которыя, когда онъ проходилъ по улиц, говорили: ‘Это онъ!’ И ему это было такъ же пріятно, какъ Демосеену, царю греческихъ ораторовъ, когда какая-нибудь старая хрычевка показывала на него пальцемъ, говоря: ‘Вотъ онъ самый!’
Какъ нарочно, въ это время какъ разъ началась тяжба между двумя знатными вельможами, изъ которыхъ одинъ, г. Безкюль, былъ истцомъ, а другой, г. Гюмвенъ,— отвтчикомъ. Тяжба эта была такая запутанная, и представляла такія юридическія тонкости, что судьи совсмъ потеряли голову. И вотъ по приказу короля созвали четверыхъ ученйшихъ и толстйшихъ членовъ изъ всхъ французскихъ парламентовъ, вмст съ главнйшими профессорами университетовъ не только Франціи, но также Англіи и Италіи, какъ-то: Язонъ. Филиппъ Десъ {Philippe Dece, профессоръ юриспруденціи въ Павіи и Пиз, приглашенный во Францію Людовикомъ XII.}, Петрусъ Петронибусъ и многихъ другихъ старыхъ юрисконсультовъ.
Собравшись, они въ продолженіе сорока шести недль не сумли ни разобраться въ этомъ дл, ни придти къ какому-нибудь ршенію, и такъ это ихъ сердило, что съ досады они мста себ не находили.
Но одинъ изъ нихъ, котораго звали Дуэ {Donhet, президентъ въ город Saintes и другъ Раблэ.}, боле ученый, опытный и осторожный, чмъ вс остальные, сказалъ имъ въ одинъ прекрасный день, какъ они ломали себ голову:
— Господа, мы давно уже здсь засдаемъ, но ничего путнаго не длаемъ и не можемъ разобраться въ этомъ дл, и чмъ больше имъ занимаемся, тмъ меньше его понимаемъ, и это намъ стыдъ и срамъ, и, по моему мннію, оно подроетъ насъ позоромъ, потому что мы заблудились въ нашихъ совщаніяхъ. Но вотъ, что я придумалъ. Вы, конечно, слышали о великомъ муж, именуемомъ метръ Пантагрюэль, въ которомъ признали самаго выдающагося ученаго нашего времени посл тхъ диспутовъ, которые онъ публично велъ со всми. Я тогс мннія, чтобы мы призвали его на совщаніе съ нами по этому длу, потому что ни одинъ человкъ не справится съ этимъ дломъ, если оно окажется и ему не-подъ силу.
Съ этимъ охотно согласились вс эти совтники и доктора и немедленно послали за Пантагрюэлемъ и попросили его не отказаться разсмотрть и изучить тяжбу и сдлать имъ докладъ въ томъ смысл, какъ онъ сочтетъ нужнымъ, согласно съ истиннымъ духомъ законовъ, они передали ему въ руки мшки съ документами, для перевозки которыхъ потребовалось бы не мене четырехъ большихъ ословъ.
Но Пантагрюэль имъ сказалъ:
— Господа, живы ли еще оба вельможи, которые ведутъ между собой эту тяжбу?
На это ему отвчали: да.
— На что же къ чорту намъ вс эти вздорныя бумаги и копіи, которыми вы меня нагрузили? Не лучше ли выслушать словесныя показанія тяжущихся, вмсто того, чтобы читать всю эту чепуху, вдь въ ней ничего нтъ кром обмана и діавольскихъ крючковъ Сепола {Бартелеми Сепола, профессоръ въ Паду, ум. 1474, авторъ книги, озаглавленной Cantelae juris.} и искаженій закона? Вдь я увренъ, что вы и вс т, черезъ чьи руки прошла эта тяжба, на путали въ ней сколько могли pro et contra, и въ томъ случа, когда споръ ихъ былъ ясенъ и его легко было разсудить, вы его запутали дурацкими и безсмысленными резонами и глупыми мнніями Аккурсія {Знаменитый римскій юрисконсультъ.}, Бальда {Авторъ знаменитаго глоссарія на Пандекты.}, Бартолуса {Знаменитый итальянскій юрисконсультъ XIV вка.}, де-Кастро {Знаменитый юрисконсультъ.}, Имола {Юрисконсультъ.}, Ипполита {Юрисконсультъ.}, Панорма {Юрисконсультъ.}, Берташина {Юрисконсультъ, знатокъ каноническаго права.}, Александра {Итальянскій юрисконсультъ, авторъ книги: Repertorium juris.}, Курціуса {Юрисконсультъ.} и всхъ этихъ старыхъ колпаковъ, которые ровно ничего не понимаютъ въ Пандектахъ и не что иное какъ бараньи головы, несвдущія во всемъ, что необходимо для уразумнія законовъ. Несомннно, что они не знали ни греческаго, ни латинскаго языковъ, а только одинъ готическій и варварскій. Между тмъ, вс законы заимствованы первоначально у грековъ, какъ это доказываетъ Ульпіанъ {Юрисконсультъ.} I. posteriori de origine juris, и вс переполнены греческими словами и сентенціями. А, во-вторыхъ, они изложены по-латыни и на самомъ изящномъ и образномъ язык, не исключая Саллюстія, Баррона, Цицерона, Сенеки, Тита Ливія и Квинтиліана. Какъ же могли понять смыслъ, законовъ эти старые сумасброды, которые и въ глаза не видли хорошей книги на латинскомъ язык? Какъ оно и явствуетъ изъ ихъ слога, достойнаго трубочистовъ или кухарей, но не юрисконсультовъ. Мало того: принимая во вниманіе, что законы извлекаются ивъ среды нравственной и естественной философіи, гд же ихъ понять этимъ дуракамъ, которые, клянусь Богомъ, мене свдущи въ философіи, чмъ мой мулъ? Что касается знанія гуманитарыхъ наукъ и знакомства съ древностями и исторіей, то они такъ же богаты ими, какъ жаба перьями, между тмъ всякое право требуетъ этихъ знаній и безъ нихъ не можетъ быть понятно, какъ я это со временемъ докажу въ своихъ сочиненіяхъ. Поэтому, если вы хотите, чтобы я ознакомился съ этимъ процессомъ, то прежде всего сожгите вс эти бумаги, а затмъ пригласите обоихъ дворянъ лично явиться ко мн, и когда я ихъ выслушаю, тогда я скажу вамъ свое мнніе безъ обиняковъ и безъ утайки.
Противъ этого многіе изъ нихъ стали возражать, ибо вамъ извстно, что во всхъ собраніяхъ всегда больше глупцовъ, нежели умныхъ, и большинство всегда беретъ верхъ надъ лучшими людьми, какъ это замчаетъ Титъ Ливій, говоря о карагенянахъ.
Но вышеупомянутый Дуэ мужественно поддержалъ Пантагрюэля, доказывая, что тотъ врно сказалъ, что вс эти регистры, запросы, отвты, упреки, уловки и всякая такая чертовщина не что иное, какъ извращеніе законовъ и судебная волокита, и что чортъ бы ихъ всхъ побралъ, если они станутъ дйствовать иначе, какъ въ дух Евангелія и философіи.
Въ конц концовъ вс бумаги сожгли и обоихъ дворянъ пригласили лично пожаловать.
И тогда Пантагрюэль сказалъ имъ:
— Вы т самые, что затяли эту тяжбу между собой?
— Да,— отвчали они.
— Кто изъ васъ истецъ?
— Я,— отвчалъ г. Безкюль.
— Ну, такъ, другъ мой, разскажите мн ваше дло правдиво отъ начала до конца. Если же вы соврете хотя бы въ одномъ слов, то честью клянусь, я снесу вамъ голову съ плечъ и докажу, что правосудію и на суд надо говорить одну только правду, поэтому остерегайтесь что-нибудь прибавить или убавить въ изложеніи вашего дла. Говорите.

XI.

О томъ, какъ господа Безкюль и Гюмвенъ судились передъ Пантагрюэлемъ безъ адвокатовъ 1).

1) Шутовскія и совершенно непонятныя рчи Безкюля и Гюмвена, равно какъ и приговоръ, произнесенный Пантагрюэлемъ по этому длу, представляютъ сатиру на юридическое краснорчіе. Мы даемъ въ перевод образчикъ этой чепухи, но считаемъ невозможнымъ утомлять читателя передачею ея цликомъ.
И вотъ Безкюль началъ, какъ ниже слдуетъ:
— Господинъ, правда въ томъ, что одна изъ моихъ дворовыхъ женщинъ несла продавать яйца на рынокъ.
— Накройтесь, Бекзюль,— сказалъ Пантагрюэль.
— Благодарю васъ,— отвчалъ господинъ Безкюль.При этомъ она прошла между двумя тропиками шесть блыхъ {Blanc — монета: grand blanc стоимостью въ шесть deniers, а petit blanc — въ пять deniers.} къ зениту съ петлей {Maille — самая мелкая монета, стоимостью въ полъ-denier.}, оттого что въ тотъ годъ Рискія горы отличались большимъ безплодіемъ на глупости, вслдствіе возмущенія пустяковъ, возбужденнаго между тарабарской грамотой и аккурцистами {Комментаторы Аккурція.}, благодаря бунту швейцарцевъ, которые собрались въ числ троихъ, шестерыхъ, девятерыхъ, десятерыхъ, чтобы идти въ день Новаго года въ Бретани къ первому оврагу, гд даютъ супъ воламъ, а ключъ отъ угля двкамъ, чтобы задать овса собакамъ.
Всю ночь только и длали (не снимая руку съ горшка), что разсылали буллы съ пшеходами и съ верховыми, чтобы задержать корабли, такъ какъ шведы собирались изъ украденныхъ обрзковъ сшить
‘Cарбаканъ,
‘Чтобы накрыть имъ море — Океанъ’,
которое тогда, по мннію косарей, было чревато щами, но лкаря объявляли, что по его урин они не находятъ достоврнымъ, чтобы,
‘Сообразуясь съ драхвой,
Кушать топоры съ горчицей’,
разв только господа судьи на основаніи B moll’я приказали венерической болзни не гоняться за бродячими мдниками, потому что и т. д.

XII.

О томъ, какъ господинъ де-Гюмвенъ защищалъ свое дло передъ Пантагрюэлемъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

XIII.

О томъ, какой приговоръ произнесъ Пантагрюэль въ дл обоихъ господъ 1).

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

1) Какъ уже было выше замчено, об эти главы сплошь состоятъ изъ непонятной и утомительной чепухи, образчикъ которой представленъ въ глав XI.

XIV.

Панургъ разсказываетъ о томъ, какимъ способомъ онъ ушелъ отъ турокъ.

Приговоръ Пантагрюэля былъ немедленно обнародованъ, напечатанъ въ большомъ числ экземпляровъ и занесенъ въ судебные архивы, такъ что вс заговорили:
— Самъ Соломонъ, вернувшій по догадк ребенка его матери, не выказывалъ такой совершенной премудрости, какъ добрый Пантагрюэль, и мы счастливы, что онъ пребываетъ въ нашей стран.
И дйствительно, его хотли произвести въ рекетмейстеры и президенты судебной палаты, но онъ отъ всего отказался, вжливо поблагодаривъ.
— Эти должности,— говорилъ онъ,— слишкомъ порабощаютъ, и слишкомъ трудно тмъ, кто ихъ отправляетъ, не развратиться, въ виду порочности людской. И я думаю, что если бы свободныя мста ангеловъ были заняты такого рода людьми, то и черезъ тридцать семь юбилейныхъ лтъ не наступитъ страшный судъ, и Куза {Николай де-Куза, авторъ многихъ математическихъ сочиненій.} ошибется въ своихъ предположеніяхъ. Я заране предупреждаю васъ. Но если у васъ есть нсколько бочекъ добраго вина, то я съ удовольствіемъ приму его въ подарокъ.
Они охотно исполнили его желаніе и прислали ему лучшаго вина, какое только было въ город, и онъ выпилъ изрядно. Но бдный Панургъ пилъ безъ устали, потому что былъ худъ, какъ копченая селедка. И ковылялъ, какъ тощая кошка. И кто-то поддразнилъ его, указывая на большой кубокъ, наполненный краснымъ виномъ, и говоря:
— Эге, куманекъ, вы не дуракъ выпить.
— А ты думалъ, чортъ побери, что я въ род твоихъ парижскихъ птуховъ, которые пьютъ точно зяблики и глотаютъ кормъ только тогда, когда ихъ похлопаютъ по хвосту, какъ воробьевъ. Охъ, кумъ, если бы я такъ же хорошо карабкался вверхъ, какъ глотаю, я бы уже поднялся въ надлунный міръ вмст съ Эмпедокломъ. Но не знаю, что бы это такое, чорта съ два, значило: это вино прекрасно и вкусно, но чмъ больше я его пью, тмъ больше мн пить хочется. Я думаю, что тнь господина Пантагрюэля вызываетъ жажду, подобно тому, какъ луна производитъ катарры.
При этихъ словахъ присутствующіе разсмялись.
Видя это, Пантагрюэль спросилъ:
— Панургъ, что это такое? Чему вы сметесь?
— Господинъ,— отвчалъ онъ,— я имъ разсказывалъ, какъ эти черти турки несчастны, что не могутъ пить вина. Й если бы, кром этого, не было ничего худого въ коран Магомета, я бы изъ-за одного запрещенія пить вино никогда бы не принялъ его вры.
— Но разскажите мн,— сказалъ Пантагрюэль,— какимъ образомъ вы ушли отъ турокъ?
— Богомъ клянусь, господинъ,— отвчалъ Панургъ,— что словечка не совру. Негодяи турки посадили меня на вертелъ, нашпиговавъ саломъ, какъ кролика, потому что я былъ такъ худъ, что мясо мое было бы очень невкусно, и поджаривали живымъ. И въ то время какъ они меня поджаривали, я взывалъ къ Божьему милосердію, памятуя о добромъ святомъ Лаврентіи, и неизмнно надялся на Бога, что Онъ спасетъ меня отъ этой пытки, такъ оно и случилось и самымъ необыкновеннымъ образомъ. Въ то время какъ я отъ всего сердца взывалъ къ Богу: ‘Господи Боже мой, помоги мн! Господи Боже мой, избавь меня отъ пытки, которой меня подвергаютъ эти неврныя собаки за приверженность къ Твоему закону!’, жарившій меня человкъ заснулъ по Божьему произволенію или по милости добраго Меркурія, хитро усыпившаго стоглазаго Аргуса. Когда я увидлъ, что онъ пересталъ вертть вертелъ, потому что заснулъ, я взялъ зубами головешку тмъ концомъ, который еще не загорлся, и бросилъ ее на колни моего мучителя, а другую бросилъ, какъ умлъ, подъ складную кровать, стоявшую около камина, гд лежалъ соломенный тюфякъ господина мучителя. Огонь немедленно охватилъ солому и сообщился постели, а отъ постели перешелъ къ полу, сдланному изъ еловыхъ досокъ. Но всего лучше то, что головешка, которою я бросилъ въ негодяя-мучителя, обожгла ему ноги и онъ какъ полоумный вскочилъ и, бросившись къ окну, закричалъ во весь голосъ: ‘Dal baroth! dal baroth!’, что значитъ все равно, что: ‘Пожаръ! пожаръ!’, и уже перерзалъ веревки, которыми мн связали руки и ноги. Но хозяинъ дома, услышавъ крикъ о пожар и чувствуя, что пахнетъ гарью, прибжалъ со всхъ ногъ съ улицы,— гд гулялъ съ нсколькими пашами и муфтіями,— чтобы помогать тушить пожаръ и выносить пожитки. Не усплъ онъ прибжать, какъ схватилъ вертелъ, на который я былъ посаженъ, и убилъ на мст моего мучителя, и тотъ тутъ же испустилъ духъ отъ дурного обращенія или по иной причин: онъ проткнулъ его вертеломъ немного повыше пупка къ правому боку и пробилъ ему третью лопасть печени, и вертелъ проникъ дальше въ діафрагму, а оттуда черезъ сердечную сумку вышелъ наружу черезъ плечо, между позвонкомъ и лвой лопаткой. Когда онъ вытащилъ вертелъ изъ моего туловища, я упалъ на полъ около тагана и ушибся, но слегка, потому что сало, которымъ я былъ нашпигованъ, смягчило ударъ. Посл того мой паша, видя, что дло безнадежно и домъ его сгоритъ безъ остатка, а все имущество погибнетъ, сталъ призывать всхъ чертей, называя по девяти разъ Грильгота, Астарота, Раппала и Грибуйля. Видя это, я здорово испугался и подумалъ, что если черти явятся сюда за нимъ, что не унесутъ ли, чего добраго, и меня! Я уже на половину изжаренъ, сало можетъ повредить мн, потому что черти — охотники до сала, какъ о томъ свидтельствуютъ философъ Ямбликъ {Философъ IV вка.} и Мюрлю {Профессоръ словесн. наукъ, умеръ въ 1617 г.} въ апологіи De Bossultis et contrefactis pro magistros nostros, но я перекрестился, воскликнувъ: ‘Agios, atbanatos, о Theos’ {Святый Боже! Боже безсмертный!}, и никто не явился. Видя это, мой скверный паша хотлъ убиться моимъ вертеломъ и проткнуть себ сердце, но не смогъ, потому что вертелъ былъ недостаточно остеръ, и сколько онъ его ни пихалъ, ничего не выходило. Тогда я подошелъ къ нему и сказалъ: ‘Господинъ еретикъ, ты даромъ теряешь время, потому что такъ ты никогда себя не убьешь, разв только поранишь себя и всю жизнь будешь потомъ мучиться отъ цирюльниковъ, но если ты хочешь, я отлично убью тебя, да такъ, что ты и не почувствуешь, поврь мн, я уже многихъ такъ убивалъ, которымъ это было пріятно.’ — ‘Ахъ, другъ мой, отвчалъ онъ,— прошу тебя и за это дарю теб клапанъ отъ моихъ штановъ, въ немъ шестьсотъ египетскихъ золотыхъ и нсколько превосходныхъ брилліантовъ и рубиновъ.’
— А гд же они?— спросилъ Эпистемонъ.
— Клянусь св. Іоанномъ, отвчалъ Панургъ,— они далеко отъхали, если все еще дутъ.
Mais o sont les neiges d’antan? {‘Но гд прошлогодній снгъ?’ Изъ знаменитаго стихотворенія поэта Виллона.} это было главной заботой Виллона, парижскаго поэта.
— Кончай, прошу тебя,— сказалъ Пантагрюэль,— чтобы мы знали, какъ ты укокошилъ своего пашу.
— Честное слово,— сказалъ Панургъ,— я ни словечка не привираю. Я обернулъ его фалдами, полуобгорлыми штанами, валявшимися на полу, и крпко связалъ ему, чтобы онъ не могъ бороться, руки и ноги веревками, которыми самъ былъ передъ тмъ связанъ, потомъ проткнулъ ему моимъ вертеломъ горло и повсилъ его, прицпивъ вертелъ къ двумъ толстымъ крюкамъ, на которые ставили алебарды. Посл того развелъ подъ нимъ славный огонекъ и сталъ поджаривать моего милорда, точно копченую селедку въ камин. Затмъ взялъ его кошелекъ и небольшой дротикъ, висвшій на крюкахъ, и убжалъ со всхъ ногъ. И Богу извстно, какой шелъ чадъ отъ жаркого. Когда я выбжалъ на улицу, я увидлъ, что весь народъ сбжался на пожаръ, чтобы заливать его водой. И, видя меня полуобгорвшимъ, они натурально сжалились надо мной и вылили всю свою воду на меня и пріятно освжили меня, отъ чего мн стало гораздо легче, и накормили меня, но я плохо лъ, потому что они давали мн пить только воду, по своему обычаю. Другого худа они мн не причинили, разв только, что какой-то скверный горбатый турченокъ потихоньку таскалъ сало, которымъ я былъ нашпигованъ, но я такъ шибко ударилъ его дротикомъ по пальцамъ, что онъ унялся. А одна молодая коринянка принесла мн горшокъ варенья изъ ароматичныхъ орховъ, какое тамъ въ употребленіи, и не спускала глазъ съ моей обгорлой рубашки, не доходившей мн и до колнъ. Но замтьте, что такое поджариванье исцлило меня отъ ломоты въ бедр, отъ которой я страдалъ цлыхъ семь лтъ, и какъ разъ съ того боку, который мой мучитель, засыпая, оставилъ на огн. Но пока они занимались мною, огонь бушевалъ, и уже боле двухъ тысячъ домовъ было объято пламенемъ, прежде нежели кто-то изъ толпы замтилъ это и воскликнулъ: ‘Клянусь бородой пророка! Весь городъ горитъ, а мы здсь прохлаждаемся!’ И вс разошлись по домамъ, а я направился къ городскимъ воротамъ. Когда я взошелъ на небольшой холмъ, находившійся за городомъ, я оглянулся, какъ жена Лота, и увидлъ весь городъ въ огн, чему обрадовался до потери всякой сдержанности. Но Богъ меня за это наказалъ.
— Какимъ образомъ?— спросилъ Пантагрюэль.
— А вотъ какъ,— отвчалъ Панургъ,— пока я съ великимъ веселіемъ глядлъ на этотъ славный пожаръ, восклицая: ‘Ага, жалкія блохи! Ага, несчастныя мыши! Вамъ достанется трудная зима, потому что всъ ваши соломенные тюфяки сгорятъ!’, изъ города выбжало боле шестисотъ и даже тысячи триста одиннадцати собакъ, большихъ и малыхъ, которыя спасались отъ огня. Он прямо бросились на меня, зачуявъ запахъ моего обгорлаго тла, и сожрали бы меня на мст, если бы мой ангелъ-хранитель не наставилъ меня, внушивъ мн средство, хорошо помогающее отъ зубной боли.
— А съ какой стати,— спросилъ Пантагрюэль,— опасался ты зубной боли? Вдь ты вылчился отъ своихъ ревматизмовъ?
— Pasques de soles! {Pques de soleil!— божба, къ которой прибгалъ Людовикъ XI.} — отвчалъ Панургъ,— какая зубная боль хуже того, что васъ собаки хватаютъ за ноги? Но вдругъ я вспомнилъ про свой шпигъ и бросилъ его собакамъ: тогда он бросились на него и стали грызться. Этимъ способомъ я отдлался отъ нихъ и предоставилъ имъ грызть другъ друга. А самъ убрался по добру, по здорову и да здравствуетъ искусство жаренья!

XV.

О томъ, какъ Панургъ научилъ совсмъ новому способу строить стны Парижа.

Въ одинъ прекрасный день Пантагрюэль, чтобы отдохнуть отъ занятій, прогуливался по предмстью Сен-Марсо, собираясь осмотрть Гобеленовую Прихоть {Фабрика Гобеленовъ, основанная Францискомъ I и которую народъ называлъ Folie Gobelin.}.
Панургъ былъ съ нимъ, неся, по обыкновенію, подъ платьемъ бутылку вина и кусокъ ветчины. Везъ этого онъ никуда не выходилъ, говоря, что это его тлохранители и другого оружія онъ не носитъ. А когда Пантагрюэль хотлъ подарить ему шпагу, онъ отвчалъ, что она разгорячитъ ему селезенку.
— Въ самомъ дл,— сказалъ Эпистемонъ,— но если на тебя нападутъ, чмъ ты будешь защищаться?
— Пинками,— отвчалъ тотъ,— лишь бы длинныя шпаги были запрещены.
По возвращеніи домой Панургъ глядлъ на стны города Парижа и сказалъ въ шутку Пантагрюэлю:
— Посмотрите на эти прекрасныя стны. Вотъ, твердыня вполн пригодная для охраны линяющихъ гусей! Клянусь бородой, он никуда не годятся для такого города, какъ Парижъ, потому что любая корова однимъ взмахомъ хвоста свалитъ больше шести саженъ такой стны.
— О, другъ мой,— отвчалъ Пантагрюэль,— знаешь ли ты, что сказалъ Агезилай, когда у него спросили, почему великій лакедемонскій городъ не обнесенъ стнами? ‘Потому что вотъ его стны!’ отвчалъ онъ, указывая на жителей и гражданъ, искусившихся въ военной дисциплин, сильныхъ и хорошо вооруженныхъ. Чмъ онъ хотлъ показать, что не въ однхъ каменныхъ стнахъ вся сила и что нтъ врне и надежне оплота для городовъ, какъ доблесть гражданъ и жителей. Поэтому этотъ городъ такъ силенъ великимъ числомъ воинственнаго народа, обитающаго въ немъ, что не нуждается въ иномъ оплот. Тмъ боле, что кто захотлъ бы обвести его стнами, какъ Страсбургъ, Орлеанъ или Феррару, не справился бы съ этой задачей, потому что расходы и издержки его одолли бы.
— Въ самомъ дл?— замтилъ Панургъ. Однако хорошо имть каменное лицо передъ вторженіемъ непріятеля, хотя бы только затмъ, чтобы спросить: ‘Кто идетъ?’ Что касается огромныхъ издержекъ, которыя, по вашему, неизбжны на то, чтобы обнести городъ стной, то если бы господа городскіе хозяева предложили мн хорошенькое вознагражденіе, я бы научилъ ихъ новому способу дешево построить стну.
— Какимъ образомъ?— спросилъ Пантагрюэль.
— Никому не сообщайте то, что я вамъ скажу,— отвчалъ Панургъ…
Примчаніе. Окончаніе этой главы и способъ Панурга возводить стны немыслимы въ перевод, вслдствіе крайней непристойности.

XVI.

О нравахъ и привычкахъ Панурга.

Панургъ былъ средняго роста, не слишкомъ высокъ, не слишкомъ низокъ, носъ у него былъ орлиный, загнутый точно, ручки у бритвы, лтъ ему было отъ роду тридцать пять или около того, онъ былъ тонокъ, точно позолоченный оловянный кинжалъ, пріятнаго обращенія человкъ, но только черезчуръ неравнодушенъ къ женскому полу и подверженъ болзни, которую въ т времена, звали:
Fante d’argent, c’est douleur nonpareille {Безденежье — это несравненная боль.}.
Но у него, однако, было шестьдесятъ три способа доставать деньги, изъ которыхъ самымъ честнымъ и самымъ обыкновеннымъ было украдкой стащить ихъ.
Онъ былъ при этомъ озорникъ, воришка, гуляка и забулдыга, какихъ мало въ Париж.
Au demeurant le meilleur fils du monde {Въ сущности добрйшій малый. Фраза изъ современнаго Раблэ поэта Маро, которая вошла у французовъ въ поговорку.} и постоянно замышлялъ какія-нибудь каверзы противъ сержантовъ и патруля.
Случалось ему порой собрать троихъ или четверыхъ теплыхъ ребятъ, напоить ихъ къ вечеру какъ рыцарей-храмовниковъ и затмъ отвести на возвышенность, гд стояла церковь св. Женевьевы, или же въ сосдство Наварскаго коллежа, и въ тотъ часъ, какъ патруль поднимался на возвышенность,— а объ этомъ онъ узнавалъ, положивъ шпагу на мостовую и приложивъ къ ней ухо, и когда услышитъ бывало, что шпага зазвенитъ, то уже знаетъ наврное, что патруль близко,— и въ ту минуту онъ съ товарищами берутъ тяжелую телжку и изо всей силы столкнутъ ее съ возвышенности внизъ и такимъ образомъ повалятъ бдный патруль на землю, какъ свиней, потомъ разбгутся въ разныя стороны: вдь онъ, не пробывъ еще и двухъ дней въ Париж, изучилъ вс его улицы, переулки и перекрестки какъ Deus det {Послобденная молитва.}. А въ другой разъ посыплетъ по дорог, которою долженъ былъ идти патруль, порохомъ, да и подожжетъ, и веселится, глядя, какъ патруль разбгается въ страх, что Антоновъ огонь гонится за нимъ по пятамъ.
Что касается злополучныхъ магистровъ (matres s arts), то имъ всхъ больше доставалось отъ него. Когда они попадались ему на улиц, то онъ не упускалъ случая сыграть надъ ними какую-нибудь злую штуку: то наложитъ грязи въ ихъ докторскія шапки, то прицпитъ имъ сзади лисій хвостъ или заячье ухо или какъ-нибудь иначе подшутитъ надъ ними.
Однажды, когда они были созваны на конференцію въ улиц Фуаръ, онъ приготовилъ мсиво, состоявшее изъ чесноку, g’albanum, assa foetida, castoreiim, горячаго кала, смазалъ это гноемъ изъ злокачественныхъ язвъ и раннимъ утромъ вымазалъ этимъ всю мостовую, такъ что самому чорту бы не поздоровилось. И всхъ этихъ добрыхъ людей тошнило на народ и десять или двнадцать человкъ умерло отъ чумы, четырнадцать заболло проказой, восемнадцать покрылось нарывами и боле двадцати семи схватило венерическую болзнь, а ему и горюшка мало.
Онъ носилъ обыкновенно подъ платьемъ хлыстъ и безъ пощады хлесталъ имъ пажей, которые попадались ему навстрчу,— когда несли вино своимъ господамъ,— чтобы подогнать ихъ. Въ куртк его было слишкомъ двадцать шесть кармашковъ, всегда набитыхъ: въ одномъ былъ пузырекъ съ свинцовой водой и отточенный, какъ у скорняка, ножикъ, которымъ онъ отрзывалъ кошельки, въ другомъ бутылка съ винограднымъ сокомъ, которымъ онъ плескалъ въ глаза встрчнымъ, въ третьемъ репейники, которыми онъ забрасывалъ шапки и платья добрыхъ людей и часто устраивалъ имъ такимъ образомъ рога, которые они затмъ носили всю жизнь.
Въ другой разъ онъ набиралъ блохъ и вшей съ нищихъ св. Иннокентія и посыпалъ ими изъ трубочки или гусинаго пера воротнички самыхъ знатныхъ барышень, какихъ встрчалъ и даже въ церкви: онъ вдь никогда не становился на хорахъ, но всегда внизу среди женщинъ,— какъ за обдней, такъ и за вечерней и во время проповди.
Порою онъ крючками сцплялъ мужчинъ и женщинъ, пользуясь тснотой, и даже тхъ, которыя были одты въ прекрасныя шелковыя платья, и когда они хотли разойтись въ разныя стороны платья на нихъ разрывались.
Примчаніе. ‘Привычки’ и ‘нравы’ Панурга достаточно характеризуются вышеописанными шалостями. Дальнйшій перечень его подвиговъ этого рода только утомилъ бы современнаго читателя, не говоря уже о томъ, что многіе изъ этихъ подвиговъ невозможны по своей непристойности.

XVII.

О томъ, какъ Панургъ получалъ отпущеніе грховъ и выдавалъ замужъ старухъ, и о тяжбахъ, которыя онъ велъ въ Париж.

Однажды я нашелъ Панурга нсколько унылымъ и молчаливымъ и догадался, что у него нтъ денегъ, почему и спросилъ:
— Панургъ, вы больны, я это вижу по вашему лицу и угадываю болзнь: у васъ карманная чахотка, но не безпокойтесь: у меня еще найдется нсколько грошей, не помнящихъ родства, которые могутъ васъ выручить.
На это онъ мн отвчалъ:
— Плевать на деньги, у меня ихъ будетъ со временемъ сколько угодно, потому что у меня есть философскій камень, притягивающій ко мн деньги изъ кошельковъ, какъ магнитъ притягиваетъ желзо. Но хотите пойти за индульгенціями?— спросилъ онъ.
— Клянусь честью,— отвчалъ я,— не особенно гонюсь я за индульгенціями въ здшнемъ мір, не знаю, какъ будетъ на томъ свт, но пойдемте, ради Бога, однимъ денье больше или меньше — не велика важность.
— Но,— сказалъ онъ,— дайте же мн взаймы одинъ денье на проценты.
— Нтъ, нтъ,— отвчалъ я. Я вамъ дамъ его даромъ.
— Grates vobis dominos,— отвчалъ онъ.
И мы пошли, начавъ съ церкви св. Гервасія, гд я купилъ индульгенцію только около первой церковной кружки, потому что въ этихъ длахъ довольствуюсь малымъ, посл чего прочиталъ молитвы и акаистъ св. Бригитты. Но онъ накупилъ индульгенцій около всхъ кружекъ и давалъ деньги каждому продавцу индульгенцій.
Оттуда мы перебывали въ собор Нотръ-Дамъ, въ церкви св. Іоанна, св. Антонія, а также во всхъ другихъ церквахъ, гд торговали индульгенціями. Я, съ своей стороны, ихъ боле не покупалъ, но. онъ около каждой церковной кружки прикладывался къ мощамъ и каждому давалъ деньги.
Короче сказать, когда мы вернулись домой, онъ повелъ меня въ дворцовый кабачекъ и показалъ мн десять или двнадцать изъ своихъ кармашковъ, биткомъ набитыхъ деньгами. При вид этого я перекрестился, говоря:
— Откуда вы взяли столько денегъ и въ такое короткое время?
На это онъ мн отвчалъ, что онъ набралъ ихъ съ блюда, которое стоитъ около продавцовъ индульгенцій.
— Подавая имъ первый денье,— говорилъ онъ,— я такъ ловко положилъ его, что можно было подумать, что я далъ монету въ шесть денье, поэтому другой рукой я взялъ какъ бы сдачи двнадцать денье и то же повторилъ во всхъ церквахъ, гд мы были.
— Вотъ какъ,— сказалъ я,— но вдь такимъ образомъ вы губите свою душу и поступаете какъ воръ и святотатецъ.
— Ну да,— отвчалъ онъ,— вы такъ думаете, но я иначе, потому что мн кажется, что сами продавцы индульгенцій, когда говорятъ, подставляя мощи, къ которымъ я прикладываюсь: ‘centuplum aceipies’, предлагаютъ, чтобы я взялъ сто денье за одинъ, ибо accipies говорится на манеръ евреевъ, которые употребляютъ будущее время вмсто повелительнаго наклоненія, какъ мы это видимъ въ молитв: Diliges dominum, id est dilige. Поэтому, когда продавецъ индульгенцій говоритъ мн: ‘centuplum accipies’, то онъ хочетъ этимъ сказать: ‘centuplum ассіре’, и это слдуетъ изъ толкованій раби Кими и раби Абенъ-Эзра и всхъ раввиновъ и ibi Bartolus. Скажу больше: папа Сикстъ далъ мн тысячу пятьсотъ ливровъ ренты со своихъ доменовъ и съ церковной казны за то, что я вылчилъ ему злокачественный нарывъ, который такъ его мучилъ, что онъ чуть не охромлъ на всю жизнь. И такимъ образомъ я взимаю должное мн съ церковной казны, такъ какъ онъ не платитъ. Эхъ, другъ мой,— продолжалъ онъ,— кабы ты зналъ, какъ я нагрлъ себ руки во время крестоваго похода, ты бы еще пуще удивился. Этотъ походъ далъ мн шесть тысячъ флориновъ.
— Да гд же, къ чорту, они?— спросилъ я. Вдь у тебя нтъ ни гроша!
— Туда ушли, откуда и пришли,— отвчалъ онъ,— они только прошли черезъ мои руки. Но я употребилъ слишкомъ три тысячи на то, чтобы выдать замужъ не молодыхъ двушекъ,— он и безъ того находятъ себ мужей,— но старыхъ, беззубыхъ хрычевокъ. Принимая во вниманіе, что эти добрыя женщины не теряли времени въ молодости и никмъ не брезгали, я ршилъ пристроить ихъ передъ смертью. И для этого одной далъ сто флориновъ, другой двадцать шесть, третьей триста, смотря по тому, насколько он были безобразны, противны и отвратительны: вдь чмъ он были противне и гаже, тмъ больше приходилось имъ дать, иначе и самъ чортъ отвернулся бы отъ нихъ. Посл того я шелъ къ какому-нибудь зажиточному, толстому и жирному малому и самъ служилъ сватомъ. Но прежде чмъ показать ему старуху, я показывалъ ему деньги, говоря: ‘Кумъ, вотъ это теб. достанется, если ты будешь молодцомъ.’ И тутъ поднимался дымъ коромысломъ, я готовилъ имъ пиръ, давая пить лучшаго вина съ пряностями, чтобы ихъ хорошенько подбодрить. Тмъ же старухамъ, которыя были ужъ очень гадки и безобразны, я накрывалъ лицо мшкомъ. Кром того, я много потерялъ денегъ на тяжбы.
— Но какія тяжбы могли быть у тебя?— спросилъ я. У тебя вдь нтъ ни земли, ни дома.
— Другъ мой,— отвчалъ онъ,— двицы въ этомъ город придумали, по наущенію діавола, носить черезчуръ закрытыя платья. Ну, и вотъ въ одинъ прекрасный вторникъ я подалъ прошеніе въ судъ въ качеств истца на этихъ двицъ и добился, чтобы имъ повелно было отъ суда слегка декольтироваться. Но это мн дорого стоило. Другой процессъ, еще боле трудный и /грязный, велъ я съ метромъ Фифи и его клевретами, съ тмъ чтобы имъ запретили читать ночью украдкой свои бочки, боченки и кварты Сентенцій и приказали бы совершать это при свт благо дня въ соломенныхъ {Намекъ на солому, которая служила вмсто скамеекъ школьникамъ улицы Фуаръ.} школахъ улицы Фуаръ передъ лицомъ всхъ искусниковъ-софистовъ, но былъ присужденъ къ судебнымъ издержкамъ за несоблюденіе нкоторыхъ формальностей. Въ другой разъ я подалъ жалобу въ судъ на муловъ президента, совтниковъ и нкоторыхъ другихъ лицъ, клонившуюся къ тому, чтобы заставить совтницъ сшить для муловъ нагрудники, съ тмъ, чтобы они не пачкали своей слюной мостовую на заднемъ двор суда, куда ихъ ставятъ и гд они грызутъ удила, и, такимъ образомъ, пажи могли бы играть на мостовой въ кости или иную игру, не портя штановъ. И выигралъ на этотъ разъ дло, но это мн дорого стоило. И опять сочтите-ка, во что мн обходятся небольшія пирушки, которыми я ежедневно угощаю судейскихъ пажей.
— Но съ какой цлью?— спросилъ я.
— Другъ мой,— отвчалъ онъ,— у тебя нтъ никакихъ развлеченій въ мір. У меня же ихъ больше, чмъ у короля. И если ты хочешь примкнуть ко мн, намъ самъ чортъ будетъ не братъ.
— Нтъ, нтъ,— отвчалъ я,— не желаю, потому что теб не уйти отъ вислицы.
— А теб,— сказалъ онъ,— не миновать могилы. А что почетне: висть на воздух или быть зарытымъ въ землю? Эхъ ты, большая дура! Въ то время, какъ пажи пируютъ, я стерегу ихъ муловъ и подрзываю у нкоторыхъ ремень у стремени, такъ что онъ чуть держится. И когда толстякъ совтникъ или другой кто вздумаетъ ссть на сдло, онъ растягивается какъ свинья на мостовой при всемъ честномъ народ, и тутъ смху бываетъ больше чмъ на сто франковъ. Но мн смшне всхъ, потому что, вернувшись домой, онъ велитъ драть господина пажа какъ попову козу и я, такимъ образомъ, не въ обид за то, что израсходовался на угощеніе.
Въ конц концовъ, у него было, какъ выше сказано, шестьдесятъ три способа доставать деньги, но было также и двсти четырнадцать способовъ ихъ расходовать.

XVIII.

О томъ, какъ великій клерикъ Англіи захотлъ диспутировать съ Пантагрюэлемъ, но былъ побжденъ Панургомъ.

Въ т самые дни одинъ ученый мужъ, по имени Томастъ, прослышавъ о гремвшей въ мір и славной учености Пантагрюэля, прибылъ изъ Англіи съ тою только цлью, чтобы повидать Пантагрюэля, познакомиться съ нимъ и испытать, такъ ли велика его ученость, какъ о томъ гласила молва.
И дйствительно, прибывъ въ Парижъ, направился въ домъ вышеназваннаго Пантагрюэля, который жилъ въ отел Сенъ-Дени и въ тотъ часъ гулялъ съ Панургомъ по саду, философствуя на манеръ перипатетиковъ. И при первомъ взгляд на него вздрогнулъ отъ страха, увидя, какъ онъ великъ и толстъ, затмъ поклонился, какъ водится, вжливо проговоривъ: — Правду говоритъ Платонъ, царь философовъ, что если бы образъ знанія и науки воплотился и принялъ видимую оболочку въ глазахъ смертныхъ, онъ бы возбудилъ во всхъ восторгъ къ себ. Уже одинъ слухъ о немъ, распространяющійся въ воздух, достигнувъ ушей ученыхъ и любителей науки, именуемыхъ философами, не даетъ имъ спать и отдыхать спокойно, ибо волнуетъ ихъ и побуждаетъ стремиться въ то мсто и увидть ту особу, въ которой, какъ говоритъ молва, наука основала свой храмъ, какъ это намъ было доказано Савской царицей, прибывшей съ окраинъ Востока и Персидскаго моря, чтобы узрть порядокъ въ дом мудраго Соломона и внимать его мудрости, Анахарсисомъ, прибывшимъ изъ Скнеіи въ Аины, чтобы увидть Солона, Пнеагоромъ, постившимъ мемфисскихъ прорицателей, Платономъ, постившимъ египетскихъ маговъ и Архита Тарентскаго, Аполлоніемъ Тіанскимъ, который добрался до горъ Кавказа, прохалъ Скиію, землю Массагетовъ, Индію, проплылъ по великой рк Физонъ до Брамановъ, чтобы видть Гіархаса, и въ Вавилонъ, Халдею, Мидію, Ассирію, Парянскую землю, Сирію, Финикію, Аравію, Палестину, Александрію до самой Эіопіи, чтобы видть гимнософистовъ. Подобный же примръ видимъ мы въ Тит Ливіи: чтобы видть его и слышать, многіе ученые люди прізжали въ Римъ изъ окраинъ Франціи и Испаніи. Я не смю причислить себя къ числу и разряду этихъ столь совершенныхъ людей, но охотно допускаю назвать себя ученымъ и любителемъ не только наукъ, но и ученыхъ людей. Въ самомъ дл, прослышавъ про твою несравненную ученость, покинулъ я родину, родныхъ и свой домъ и перебрался сюда, не останавливаясь передъ продолжительностью пути, скучнымъ морскимъ плаваніемъ, новостью странъ, чтобы только познакомиться съ тобой и побесдовать о нкоторыхъ вопросахъ по части философіи, геометріи и кабалистики, которыя наводятъ на меня сомнніе и которыми не удовлетворяется мой умъ, и если ты сможешь разршить ихъ мн, то я тутъ же признаю себя твоимъ рабомъ, себя и все свое потомство, потому что иного дара, который бы я счелъ достаточнымъ, чтобы выразить мою благодарность, у меня нтъ. Я письменно изложу эти пункты и завтра оповщу о нихъ всхъ ученыхъ людей города, дабы мы могли публично при нихъ диспутировать. Но вотъ какимъ образомъ, по-моему, долженъ происходить диспутъ: я не хочу говорить pro и contra, какъ это длаютъ дураки софисты здсь и въ другихъ мстахъ. Точно также я не хочу вести пренія на манеръ академиковъ, путемъ декламаціи, не хочу прибгать и къ числамъ, какъ длалъ Пиагоръ и какъ хотлъ длать Пикъ-де-ла-Мирандоль въ Рим. Но я хочу объясняться только знаками, не прибгая къ слову: вдь эти вопросы такъ затруднительны, что человческихъ словъ не достанетъ, чтобы ихъ объяснить къ моему удовольствію. Поэтому, если угодно будетъ твоему великолпію, то мы сойдемся въ большой Наварской зал въ семь часовъ утра.
Когда онъ кончилъ, Пантагрюэль сказалъ ему милостиво:
— Господинъ! Я не хотлъ бы ни передъ кмъ отрицать даровъ, которыми Богу угодно было надлить меня, потому что все вдь отъ Него исходитъ и Его благости угодно, чтобы дары эти пріумножались, когда попадешь въ общество людей достойныхъ и способныхъ принять небесную манну честнаго знанія. И въ настоящее время, какъ я замчаю, ты занимаешь въ сред ихъ первое мсто, а потому и заявляю теб, что ты найдешь меня во всякіе часы готовымъ выполнить каждую твою просьбу, насколько это въ моихъ слабыхъ силахъ. Хотя мн слдуетъ скоре учиться у тебя, нежели теб у меня, но такъ какъ ты это оспариваешь, то мы сообща обсудимъ твои сомннія и поищемъ ихъ разршенія на дн неисчерпаемаго кладезя, въ которомъ, по увренію Гераклита, скрывается истина. И отъ души хвалю способъ веденія преній, предложенный тобою, а именно: знаками, а не словами, потому что такимъ образомъ мы съ тобой поймемъ другъ друга и избавимся отъ рукоплесканій праздныхъ софистовъ, которыми они часто прерываютъ пренія въ самомъ интересномъ мст. Итакъ, завтра я не премину явиться въ назначенные тобою мсто и часъ, но прошу тебя, чтобы между нами не было ни спору, ни шуму, такъ какъ мы не ищемъ почестей или одобренія людей, но только истину.
На это Томастъ отвчалъ:
— Господинъ! да будетъ надъ тобой Божіе благословеніе и благодарю тебя за то, что твое великолпіе удостоиваетъ снизойти къ моему ничтожеству. Итакъ, съ Богомъ до завтра.
— Съ Богомъ,— сказалъ Пантагрюэль.
Господа, вы, читающіе настоящее сочиненіе, знайте, что никогда еще люди не были такъ возбуждены и высоко настроены умственно, какъ Томастъ и Пантагрюэль въ продолженіе всей этой ночи. По крайней мр, Топаетъ говорилъ привратнику отеля Клюни, гд остановился, что въ жизнь свою не чувствовалъ такой сильной жажды, какъ въ ту ночь.
— Мн думается,— говорилъ онъ,— что Пантагрюэль заслъ у меня въ горл, прикажите подать вина, прошу васъ, и распорядитесь, чтобы не было недостатка въ свжей вод, чтобы я могъ полоскать ротъ.
Съ другой стороны, Пантагрюэль настроился на возвышенный ладъ и всю ночь справлялся съ книгами:
Съ книгой Беды: De numeris et s ignis.
Книгой Плотина: De inenarrabilibus.
Книгой Прокла: De niagiа.
Книгами Артемидора: Peri Oneirocriticon.
Анаксагора: Peri Semeion.
Динарія: Peri Aphaton.
Съ книгами Филистіона
И Гиппонакса: Peri Anecphoneton..
И съ кучей другихъ, такъ что Панургъ сказалъ ему:
— Господинъ, бросьте вы вс эти думы и ложитесь спать: я чувствую, что вашъ умъ такъ возволнованъ, что вы можете заболть лихорадкой отъ избытка мышленія, но, выпивши хорошенько, ложитесь въ постель и спите на здоровье, потому что завтра я буду отвчать и спорить съ господиномъ англичаниномъ, и если только не поставлю его ad metam non loqui, то можете выругать меня.
— Въ самомъ дл?— отвчалъ Пантагрюэль, но другъ мой, Панургъ, онъ удивительно ученый человкъ и какимъ образомъ можешь ты его переспорить?
— Отлично могу,— сказалъ Панургъ,— прошу васъ, не говорите мн больше про это и предоставьте мн все. дло. Разв есть люди, которые были бы учене чертей?
— Нтъ, разумется,— отвчалъ Пантагрюэль,— безъ особенной милости Божіей.
— Ну, и всякій разъ, какъ я спорилъ съ ними,— сказалъ Панургъ,— я ихъ ставилъ втупикъ. Ужъ будьте уврены, что я справлюсь завтра съ этимъ хвастливымъ англичаниномъ и оставлю его въ дуракахъ при всемъ честномъ народ.
Такимъ образомъ, Панургъ провелъ всю ночь съ пажами за кружкою вина и проигралъ вс застежки на своихъ штанахъ въ primus и secundus. И когда наступилъ назначенный часъ, онъ повелъ своего господина Пантагрюэля въ указанное мсто. И вс отъ мала до велика въ Париж собрались въ томъ мст, воображая, что этотъ чортъ Пантагрюэль, побдившій всхъ мечтателей и софистовъ, теперь будетъ посрамленъ, ибо англичанинъ былъ тоже малый не промахъ.
И вмст съ собравшейся толпой ожидалъ ихъ и Томастъ. И когда Пантагрюэль и Панургъ вошли въ залу, вс эти школьники, художники и мастера принялись хлопать въ ладоши, по своему глупому обыкновенію.
Но Пантагрюэль вскричалъ громко, и точно пушечный выстрлъ пронесся по зал:
— Тише, во имя діавола, тише, ради Бога, мошенники! Если вы не угомонитесь, я вамъ отску голову.
При этихъ словахъ вс удивились и посл того не смли даже чихнуть, хотя бы наглотались перьевъ. И всхъ одолла такая жажда отъ одного этого голоса, что они вс языки повысунули, точно Пантагрюэль посолилъ имъ глотку.
Тогда Панургъ заговорилъ и сказалъ англичанину:
— Господинъ, затмъ ли ты пришелъ сюда, чтобы препираться насчетъ поставленныхъ тобою тезисовъ, или для того, чтобы поучиться и убдиться въ ихъ истин?
На это Томастъ отвчалъ:
— Господинъ, меня привело сюда не что иное, какъ желаніе учиться и узнать то, въ чемъ я всю жизнь сомнвался и до сихъ поръ не находилъ ни книги, ни человка, которые бы удовлетворительно разршили мои сомннія. А что касается того, чтобы препираться, то я вовсе этого не хочу: это дло слишкомъ низкое, и я предоставляю его дуракамъ софистамъ, которые въ диспутахъ ждутъ не истины, но противорчія и спора.
— Слдовательно,— сказалъ Панургъ,— если я, ничтожный ученикъ моего учителя господина Пантагрюэля, смогу удовлетворить тебя и угодить по всмъ статьямъ, то было бы недостойнымъ утруждать этимъ моего господина: гораздо лучше, пусть онъ будетъ судьей нашего диспута и только тогда самъ вступитъ въ споръ съ тобою, если теб покажется, что я не удовлетворилъ твоей жажд знанія.
— Хорошо,— отвчалъ Томастъ,— ты говоришь дло. Начинай же.
Надо замтить, что Панургъ прицпилъ къ штанамъ красивый лоскутъ изъ красно-бло-зелено-голубого шелка и въ немъ спряталъ прекрасный померанецъ.

XIX.

О томъ, какъ Панургъ одурачилъ англичанина, который велъ диспутъ посредствомъ знаковъ.

Итакъ, вс присутствующіе слушали въ полномъ безмолвіи въ то время, какъ англичанинъ высоко поднялъ въ воздух об руки, отдльно каждую, скрестилъ концы пальцевъ и, похлопавъ каждую ногтями четыре раза, раскрылъ ихъ, затмъ громко хлопнулъ ладонью одной руки другую и снова соединилъ ихъ, какъ выше сказано, хлопнулъ сначала два раза и затмъ еще четыре раза. Потомъ сложилъ руки и вытянулъ ихъ какъ бы въ молитвенной поз.
Панургъ внезапно поднялъ въ воздух правую руку, вложилъ большой палецъ въ правую ноздрю, а остальные четыре пальца вытянулъ параллельно съ кончикомъ носа, закрылъ лвый глазъ, а правый скосилъ, опустивъ рсницы и бровь. Затмъ поднялъ лвую руку, сжимая и раздвигая четыре пальца, а большой палецъ держа приподнятымъ, посл того опустилъ об руки къ земл и, въ конц концовъ поднявъ ихъ, какъ бы прицлился къ носу англичанина.
— И если Меркурій…?— началъ англичанинъ.
Панургъ перебилъ его, говоря:
— Вы проговорились, маска.
Посл того англичанинъ прибгнулъ къ такому знаку: раскрывъ лвую руку, поднялъ ее высоко въ воздух, затмъ сжалъ въ кулакъ четыре пальца, а большой палецъ вытянулъ и приставилъ къ кончику носа. Посл того внезапно поднялъ раскрытою правую руку и раскрытою же опустилъ ее внизъ и приставилъ большой палецъ правой руки къ мизинцу лвой, а остальными пальцами помахалъ въ воздух. Затмъ, наоборотъ, продлалъ правою рукою то, что передъ тмъ продлалъ лвою, а лвою то, что продлалъ правою.
Примчаніе. Вся остальная часть главы наполнена такою же непонятной мимикой, которая ничего не даетъ современному читателю, кром утомленія.

XX.

О томъ, какъ Томастъ разсказывалъ про добродтели и ученость Панурга.

И вотъ Томастъ всталъ съ мста и, снявъ шапку съ головы, тихо поблагодарилъ Панурга. Затмъ громко сказалъ присутствующимъ:
— Господа, въ этотъ часъ я могу поистин привести слова: Et ессе plusquam Salomon hic. Передъ вами здсь находится несравненное сокровище — господинъ Пантагрюэль, слава котораго привлекла меня сюда изъ дальняго края Англіи, съ тмъ, чтобы совщаться съ нимъ о неразршимыхъ задачахъ въ магіи, алхиміи, кабалистик, геометріи, астрологіи и философіи, занимавшихъ мой умъ. Но теперь я негодую на молву, которая, мн кажется, завидуетъ ему: она не передаетъ и тысячной доли того, что есть въ дйствительности. Вы видли, какъ уже одинъ его ученикъ меня удовлетворилъ и больше мн сказалъ, чмъ я просилъ: онъ мн все объяснилъ и даже разсялъ вс другія мои сомннія. И этимъ, могу васъ уврить, открылъ мн истинный кладезь и бездну энциклопедіи, и при томъ въ такой форм, о которой я думалъ, что самыя основанія ея неизвстны,— и не надялся встртить человка знакомаго съ нею хотя бы отчасти: я хочу сказать, что мы диспутировали посредствомъ знаковъ, не прибгая къ словамъ. Но я со временемъ изложу письменно то, что мы говорили и постановили, чтобы не думали, что это были только насмшки, и напечатаю это, чтобы вс этому научились такъ же, какъ и я. Итакъ, можете судить, каковъ учитель, потому, какъ отличился ученикъ, ибо non est discipulus snper magistrum. Bo всякомъ случа приношу хвалу Богу и смиренную благодарность вамъ за честь, которую вы оказали своимъ присутствіемъ на этомъ дйствіи. Богъ наградитъ васъ за это.
Такую же благодарность выразилъ Пантагрюэль всмъ присутствующимъ и, уходя оттуда, увелъ съ собой обдать Томаста и они здорово выпили.
Св. Матерь Божія! Какъ ходили бутылки кругомъ, и какъ они наливались!
— Откупоривай, пажъ, наливай, чортъ тебя возьми, наливай полнй!
И не было никого, кто бы выпилъ меньше двадцати пяти или тридцати бочекъ. И знаете ли, какъ именно? Sicut terra sine aqua, потому что было жарко и имъ хотлось пить. Что касается изложенія тезисовъ, предложенныхъ Томастомъ, и объясненія знаковъ, къ которымъ они прибгали во время диспута, то я могъ бы сдлать это на основаніи ихъ собственныхъ показаній, но я слышалъ, что Томастъ написалъ объ этомъ обширное сочиненіе, напечатанное въ Лондон, въ которомъ онъ подробно все объясняетъ, а потому я уклоняюсь отъ этого.

XXII.

О томъ, какъ Панургъ влюбился въ одну парижскую даму.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

XXII.

О томъ, какъ невжливо подшутилъ Панургъ надъ парижской дамой.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Примчаніе. Об эти главы невозможны въ перевод по своей непристойности.

XXIII.

О томъ, какъ Пантагрюэль ухалъ изъ Парижа, получивъ извстіе о вторженіи Дипсодовъ въ страну Аморотовъ. И отчего французскія мили — такія короткія.

Немного времени спустя Пантагрюэль услышалъ новость, что отецъ его, Гаргантюа, былъ перенесенъ въ волшебный край Морганой, какъ во время оно Ожье и Артусъ, и что, прослышавъ объ этомъ, Дипсоды покинули свои предлы и осадили столицу Аморотовъ.
Вслдствіе сего Пантагрюэль покинулъ Парижъ, ни съ кмъ не простясь, потому что дло было спшное, и прибылъ въ Руанъ. Между тмъ, путемъ-дорогою замтилъ Пантагрюэль, что французскія мили гораздо короче, чмъ въ другихъ странахъ, и спросилъ о причин этого у Панурга, который разсказалъ ему исторію, сообщаемую Маротомъ дю-Лякъ, monachus, въ его ‘Дяніяхъ Канарскихъ королей’. Тамъ сказано, что въ старинныя времена страны не были измрены на мили, ни на стадіи, ни на парасанги {Персидская мра разстоянія.}, до тхъ поръ пока король Фарамондъ не установилъ ихъ, а сдлалъ онъ это слдующимъ образомъ: Набралъ въ Париж сто красивыхъ, молодыхъ, добрыхъ молодцовъ и сто красивыхъ пикардскихъ двушекъ и въ продолженіе недли хорошо кормилъ и поилъ ихъ, затмъ призвалъ къ себ и каждому далъ въ подруги по двушк, наградивъ щедро деньгами на расходы, и веллъ имъ идти куда глаза глядятъ. И приказалъ также, чтобы на каждомъ мст, гд они поцлуютъ свою подругу, они положили бы камень, это будетъ миля. Такимъ образомъ, добрые молодцы весело пустились въ путь и на первыхъ порахъ, не успвъ еще утомиться въ пути, они часто цловались, и вотъ почему французскія мили такъ коротки. Но отломавъ долгій путь, они притомились и уже далеко не такъ часто цловались и довольствовались (я говорю про мужчинъ) какимъ-нибудь однимъ жалкимъ поцлуемъ въ день. И вотъ почему мили въ Бретани, въ Ландахъ, въ Германіи и другихъ боле дальнихъ странахъ такъ длинны. Другіе приводятъ иныя причины, но мн это кажется самой основательной.
И съ этимъ охотно согласился Пантагрюэль.
Выхавъ изъ Руана, прибыли въ Гонфлёръ, гд сдина корабль: Пантагрюэль, Панургъ, Эпистемонъ, Эстенъ и Карпалимъ. Пока они дожидались попутнаго втра и оснащали корабль, Пантагрюэль получилъ отъ одной парижской дамы, съ которою долгое время состоялъ въ нжныхъ отношеніяхъ, письмо со слдующей надписью: ‘Самому любимому и самому неврному изъ рыцарей, ‘P. H. Т. Г. Р, Л.’.

XXIV.

О письм, которое привезъ Пантагрюэлю курьеръ отъ одной парижской дамы, и объ объясненіи слова, написаннаго на золотомъ кольц.

Когда Пантагрюэль прочиталъ надпись на письм, онъ очень удивился и спросилъ у курьера имя той, которая его послала, раскрылъ письмо, но ничего не нашелъ въ немъ писаннаго, а только золотое кольцо съ брилліантомъ съ плоской гранью. Онъ позвалъ Панурга и показалъ ему посылку. На это Панургъ сказалъ, что бумага исписана, но такъ хитро, что письмена невидимы. И чтобы узнать, такъ ли это, поднесъ его къ огню, чтобы видть, написано ли оно амміачнымъ растворомъ. Посл того положилъ его въ воду, чтобы узнать, не писано ли оно молочайнымъ сокомъ. Потомъ поднесъ его къ свчк, чтобы видть, не писано ли оно сокомъ отъ благо лука. Потомъ натеръ его орховымъ масломъ,— не писано ли оно щелокомъ отъ фиговаго дерева? Потомъ потеръ его молокомъ женщины, кормившей грудью перворожденную дочь,— не писано ли оно лягушечьей кровью? Потомъ потеръ уголокъ его пепломъ отъ гнзда ласточекъ, чтобы видть, не писано ли оно росой съ жидовскихъ вишенъ. Затмъ другой уголъ потеръ срой, которая выходитъ изъ ушей,— не писано ли оно желчью ворона? Потомъ намочилъ его въ уксус,— не писано ли оно скамоніей? Потомъ жиромъ летучихъ мышей,— не писано ли оно китовымъ спермацетомъ? Потомъ осторожно положилъ его въ чистую воду, чтобы видть, не писано ли оно квасцами. Но видя, что изъ этого ничего не выходитъ, призвалъ курьера и спросилъ:
— Скажи, другъ,— дама, пославшая тебя сюда, не дала ли теб на дорогу палку? Думаю, что она, быть можетъ, прибгла къ хитрости, которую употребилъ Авесъ Геллій.
Но курьеръ отвчалъ ему:
— Нтъ, сударь.
Посл того Панургъ хотлъ сбрить ему волосы, чтобы узнать, не написала ли дама того, что хотла сказать, на его бритой голов посредствомъ обожженной соломинки, но, видя, что у него слишкомъ длинные волосы, отказался отъ этой мысли, сообразивъ, что въ такой короткій срокъ волосы не могли бы у него отрости. И вотъ онъ сказалъ Пантагрюэлю:
— Господинъ, именемъ Бога клянусь, что ничего тутъ не понимаю. Чтобы узнать, не написано ли тутъ чего-нибудь, я прибгалъ къ способамъ, описаннымъ тосканцемъ Франческо ди-Ніанто, который сообщаетъ, какъ писать невидимыми письменами, и тмъ, о которыхъ говоритъ Зороастръ Peri Grammaton acrtonacrton и Кальфурній Бассъ: de Litteris illegibilibus, но ничего не увидлъ и думаю, что остается только осмотрть кольцо. Давайте-ка его сюда.
И вотъ, осматривая его, нашли внутри надпись по-еврейски: Lamah hazabathani, и тогда призвали Эпистемона, спрашивая его, что это значитъ. На это онъ отвчалъ, что это еврейскія слова, означающія: Почто меня оставилъ? И тутъ Панургъ вдругъ объявилъ:
— Понимаю, въ чемъ дло. Видите ли вы этотъ брилліантъ? Онъ фальшивый. Вотъ, значитъ, толкованіе того, что хочетъ сказать дама:— Скажи, фальшивый любовникъ, зачмъ ты меня бросилъ?
Пантагрюэль немедленно согласился съ этимъ толкованіемъ и вспомнилъ, что, узжая, даже не простился съ дамой, и огорчался этимъ, и готовъ былъ вернуться въ Парижъ, чтобы помириться съ нею. Но Эпистемонъ напомнилъ ему о томъ, какъ Эней разстался съ Дидоной, и о словахъ Гераклида Тарентскаго: что когда корабль стоитъ на якор, то въ случа настоятельной нужды лучше перерзать канатъ, нежели тратить время на то, чтобы его развязать. И что онъ долженъ теперь думать только объ одномъ: какъ спасти родной городъ отъ угрожающей ему опасности.
И дйствительно часъ спустя поднялся втеръ, который зовется нордъ-нордъ-вестъ, при которомъ они распустили вс паруса и вышли въ открытое море и черезъ нсколько дней, миновавъ Порто-Санто и Мадеру, пристали къ Канарскимъ островамъ.
Оттуда обогнули Блый Мысъ, Сенегалъ, мысъ Верде, Гамбію, Сагру,
Мелли, мысъ Доброй Надежды и пристали къ королевству Мелинда.
Оттуда вмст съ свернымъ втромъ направились въ Меденъ {По-гречески — ‘ничего’.}, Ути {Ровно ничего.}, Уденъ {Безусловно ничего.}, Геласинъ {Отъ слова — смяться.} и Волшебные острова и въ королевство Ахорія {Нтовая земля.}, пока не достигли береговъ Утопіи, отстоявшей въ трехъ миляхъ съ небольшимъ отъ столицы Аморотовъ.
Когда они сошли на землю и немного отдохнули, Пантагрюэль сказалъ:
— Дти, отсюда городъ недалеко, но прежде чмъ идти туда, хорошо было бы обсудить: какъ намъ надо дйствовать, чтобы не походить на аинянъ, которые всегда сначала дйствовали, а потомъ уже совщались. Ршились ли вы жить и умереть со мной?
— Да, господинъ,— отвчали вс они,— разсчитывайте на насъ какъ на свои собственные пальцы.
— Ну вотъ,— сказалъ онъ,— умъ мой смущается насчетъ одного только пункта, а именно: я не знаю, въ какомъ порядк и въ какомъ числ -осадили враги нашъ городъ, если бы я это зналъ, я бы дйствовалъ съ большей увренностью. Поэтому обдумаемъ сообща, какимъ способомъ узнать намъ это.
На это вс хоромъ отвчали:
— Пустите насъ: мы пойдемъ и посмотримъ, а вы дожидайтесь насъ здсь, сегодня же мы доставимъ вамъ самыя достоврныя извстія.
— Я,— сказалъ Панургъ,— ручаюсь, что проникну въ непріятельскій лагерь, неузнанный ими, и стану пировать и прохлаждаться съ ними, осмотрю ихъ артиллерію, побываю въ шатрахъ военачальниковъ и побратаюсь съ солдатами и никто меня не признаетъ, самъ чортъ меня не откроетъ, потому что я сродни Зопиру {Который самъ изувчилъ себя, чтобы предать Вавилонъ въ руки Дарія, осаждавшаго этотъ городъ.}.
— Мн,— сказалъ Эпистемонъ,— хорошо знакомы вс военныя хитрости и подвиги храбрыхъ военачальниковъ и воиновъ прошедшихъ временъ и вс ухищренія и тонкости военной дисциплины. Я отправлюсь и хотя бы они открыли и изобличили меня, я уйду отъ нихъ цлъ и невредимъ, увривъ ихъ во всемъ, что мн угодно, потому что я изъ породы Синона {Который предалъ Трою грекамъ. Виргл. І, 57.}.
— Я,— сказалъ Эстенъ,— проберусь черезъ ихъ траншеи, наперекоръ всмъ стражамъ, и переломаю имъ руки и ноги, хотя бы они были сильны, какъ черти, потому что я изъ породы Геркулеса.
— Я,— сказалъ Карпалимъ,— проникну туда, какъ птица, потому что у меня тло такое легкое, что я перепрыгну черезъ ихъ траншеи и пробгу по всему лагерю, прежде чмъ они меня замтятъ. И я не боюсь ни копья, ни стрлы, ни коня, какимъ бы онъ ни былъ быстроногимъ, и хотя бы то былъ самъ Пегасъ Персея или Паколе {Деревянный конь въ одномъ изъ рыцарскихъ романовъ.}, они меня не догонятъ, и я берусь пройти по хлбнымъ колосьямъ, по трав луговой, не примявъ ихъ, потому что я изъ породы амазонки Камиллы {Вир. Энеида, IX, 807—810.}.

XXV.

О томъ, какъ Панургъ, Карпалимъ, Эстенъ, Эпистемонъ, соратники Пантагрюэля, хитрымъ манеромъ разбили шестьсотъ шестьдесятъ рыцарей.

Говоря это, они увидли шестьсотъ рыцарей верхомъ на легкихъ коняхъ, прискакавшихъ, чтобы посмотрть, какой корабль вошелъ въ гавань, и теперь мчавшихся во весь опоръ на нихъ, чтобы забрать ихъ въ плнъ, если можно.
Тогда Пантагрюэль сказалъ:
— Дти, садитесь обратно на корабль, вы видите приближающагося врага, но я убью ихъ, какъ собакъ, и хотя бы ихъ было въ десять разъ
больше. Вы же въ это время удалитесь и ждите меня.
На это Панургъ отвчалъ:
— Нтъ, господинъ, этакъ не годится, напротивъ того, вы должны удалиться на корабль съ другими, я же одинъ справлюсь съ ними, но не теряйте времени, уходите скоре.
На что и другіе замтили:
— Онъ дло говоритъ, господинъ, уходите, а мы поможемъ здсь Панургу, и вы узнаете, на что мы способны.
Тогда Пантагрюэль отвчалъ:
— Хорошо, я согласенъ, но въ случа вы бы оказались слабйшими, я приду къ вамъ на подмогу.
Тутъ Панургъ снялъ два большихъ каната съ корабля и привязалъ ихъ къ кабестану, находившемуся на палуб, и, спустивъ ихъ на землю, описалъ ими кругъ одинъ побольше, а другой поменьше внутри перваго, и сказалъ Эпистемону:
— Войдите на корабль и, когда я позвоню, поверните какъ можно скоре кабестанъ и притяните къ себ оба каната.
Потомъ сказалъ Эстену и Карпалиму:
— Дти, дожидайтесь здсь и открыто непріятеля и прикиньтесь, что сдаетесь ему, но,— смотрите,— не вступайте въ кругъ этихъ канатовъ, но держитесь вн ихъ.
Посл того поспшилъ на корабль, взялъ тамъ охапку соломы и рожокъ пороху, посыпалъ имъ между обоими канатами и сталъ возл съ фитилемъ въ рукахъ. Какъ вихрь полетли рыцари и. первые очутились совсмъ близко отъ корабля, но такъ какъ берега были скользкіе, то попадали вмст со своими лошадьми, въ числ сорока четырехъ человкъ. Видя это, остальные приблизились, воображая, что имъ оказываютъ сопротивленіе. Но Панургъ сказалъ имъ:
— Господа, вы, кажется, ушиблись, простите насъ, это не мы виноваты, а морская вода, которая всегда бываетъ скользкою. Мы же сдаемся вамъ безусловно.
То же самое повторили его два соратника и Эпистемонъ, находившійся на палуб.
Между тмъ Панургъ, отступая и видя, что вс находятся внутри канатнаго круга, и что его два соратника тоже отступили, расчищая мсто всмъ этимъ рыцарямъ, толпою стремившимся на корабль, внезапно закричалъ Эпистемону:
— Тяни! Тяни!
Тогда Эпистемонъ сталъ тянуть кабестанъ, и оба каната обмотались вокругъ ногъ, и лошади повалились на землю, вмст со всадниками, видя это, всадники вытащили шпаги и хотли перерубить канаты, но Панургъ поджегъ порохъ — и вс они сгорли, какъ осужденные гршники: люди, кони, никто не спасся, кром одного, подъ которымъ былъ турецкій конь, и онъ думалъ спастись бгствомъ. Но когда Карпалимъ это увидлъ, то бросился за нимъ въ догонку такъ поспшно и такъ ретиво, что нагналъ, прежде чмъ тотъ прохалъ сто шаговъ, и, вскочивъ на крупъ лошади, охватилъ его сзади и доставилъ на корабль.
Посл такой побды надъ непріятелемъ, Пантагрюэль очень обрадовался и отъ всей души похвалилъ изобртательность своихъ соратниковъ, далъ имъ отдохнуть и хорошенько угостилъ ихъ на берегу, гд они, лежа на брюх весело ли и пили, и съ ними вмст ихъ плнникъ, который, впрочемъ, былъ не совсмъ увренъ въ томъ, что Пантагрюэль не проглотитъ его живьемъ, что онъ могъ бы сдлать,— такая у него была широкая глотка,— такъ же легко, какъ вы проглотили бы обсахаренную миндалинку, и онъ занялъ бы у него во рту не больше мста, чмъ зернышко проса въ глотк осла.

ХXVI.

О томъ, какъ Пантагрюэлю и его соратникамъ надоло сть солонину и какъ Карпалимъ пошелъ на охоту за дичью.

Въ то время какъ они пировали, Карпалимъ сказалъ:
— Эхъ, чортъ возьми! Неужели же мы никогда не подимъ дичи? Эта солонина ободрала мн все горло. Я принесу сюда заднюю ногу одной изъ лошадей, которыхъ мы подожгли, она, наврное, хорошо зажарилась.
И въ то время какъ онъ всталъ съ этою цлью, онъ увидлъ при вход въ лсъ большую красивую дикую козу, выбжавшую изъ форта, и привлеченную, какъ мн думается, огнемъ, зажженнымъ Панургомъ. Онъ немедленно побжалъ къ ней съ быстротою стрлы, пущенной изъ лука, и поймалъ въ одинъ мигъ, а на бгу схватилъ руками въ воздух четырехъ большихъ драхвъ, семерыхъ стрепетовъ, двадцать шесть срыхъ куропатокъ, тридцать дв красныхъ, шестерыхъ фазановъ, девять бекасовъ, девятнадцать цапель, тридцать два дикихъ голубя и убилъ ногами десять или двнадцать зайцевъ и кроликовъ, пятнадцать вепренковъ, двоихъ барсуковъ, трехъ большихъ лисицъ. Хвативъ саблей по голов дикой козы, онъ убилъ ее и, принеся на мсто, подобралъ зайцевъ, кроликовъ и вепренковъ. И издали, откуда только могли заслышать его голосъ,— вскричалъ:
— Панургъ, другъ мой, уксусъ, уксусъ!
Вслдствіе чего добрый Пантагрюэль подумалъ, что его тошнитъ, и веллъ принести уксуса. Но Панургъ хорошо понялъ, что пахнетъ жаркимъ, и дйствительно указалъ благородному Пантагрюэлю, что Карпалимъ несетъ на плеч дикую козу, а весь поясъ его увшанъ зайцами. И тутъ Эпистемонъ соорудилъ во имя девяти музъ девять прекрасныхъ деревянныхъ вертеловъ, на манеръ античныхъ. Эстенъ помогалъ сдирать кожу, а Панургъ устроилъ изъ двухъ рыцарскихъ сделъ родъ тагана, и они заставили плнника жарить дичь на огн, который сожигалъ рыцарей. И посл того начался пиръ на весь міръ, весело было глядть, какъ они работали зубами и челюстями, никто изъ нихъ охулки на руку не положилъ.
Пантагрюэль вдругъ сказалъ:
— Хорошо было бы, если бы у каждаго изъ васъ прившена была къ подбородку пара бубенчиковъ, а. къ моему большіе колокола съ колоколенъ Ренна, Пуатье, Тура и Камбрэ: мы бы подъ музыку работали челюстями.
—: А знаете ли,— отвчалъ Панургъ, лучше было бы намъ заняться нашимъ дломъ и обсудить, какимъ способомъ намъ одолть враговъ.
— Умно сказано,— замтилъ Пантагрюэль.
И спросилъ у плнника:
— Другъ мой, скажи намъ правду, и смотри, не ври, если не хочешь, чтобы тебя ободрали живымъ, потому что вдь это я — тотъ людодъ, что стъ маленькихъ дтей, скажи намъ про порядокъ, численность и крпость арміи.
На это плнникъ отвчалъ:
— Господинъ, узнайте истину, что въ арміи находятся: триста великановъ, въ каменныхъ панцыряхъ, роста громаднаго, но все же не такого, какъ вы, за исключеніемъ одного, предводителя ихъ, котораго зовутъ Оборотень, и онъ вооруженъ циклопическими наковальнями, сто шестьдесятъ три тысячи пхотинцевъ, вооруженныхъ чортовой кожей, людей сильныхъ и храбрыхъ, одиннадцать тысячъ четыреста, рейтаровъ, три тысячи шестьсотъ тяжелыхъ орудій и безчисленное множество лодокъ, сто пятьдесятъ тысячъ публичныхъ женщинъ, красивыхъ какъ богини…
— Вотъ это по моей части,— сказалъ Панургъ.
— Одн изъ нихъ амазонки, другія — уроженки Ліона, третьи — парижанки, уроженки Турени, Анжера, Пуату, нормандки, нмки, всхъ странъ и всхъ языковъ.
— Вотъ какъ,— замтилъ Пантагрюэль,— но король тамъ?
— Да, государь,— отвчалъ плнникъ,— своей собственной персоной, и мы зовемъ его Анархомъ, королемъ Дипсодовъ, что означаетъ: люди жаждущіе, и вы, въ самомъ дл, не видли людей, боле падкихъ до питья. И шатеръ его охраняется стражей.
— Довольно,— сказалъ Пантагрюэль. Ну, дти, готовы ли вы идти со мной?
На это Панургъ отвчалъ:
— Пусть Богъ покараетъ того, кто васъ оставитъ. Я уже надумалъ, какимъ образомъ я ихъ всхъ побью какъ свиней и ни одинъ отъ меня не уйдетъ, и чортъ не будетъ обиженъ. Но меня заботитъ одно только.
— Что же именно?— спросилъ Пантагрюэль.
— А то,— отвчалъ Панургъ, какимъ образомъ мн управиться со всми публичными женщинами, которыя тамъ находятся: чтобъ ни одна не ушла отъ меня безъ прибыли для себя.
— Ха, ха, ха!— засмялся Цантагрюэль.
А Карпалимъ замтилъ:
— Чортъ побери, вдь и я малый не промахъ!
— А про меня-то вы и забыли,— сказалъ Эстенъ.
— Будь спокоенъ,— отвчалъ Панургъ, уступимъ теб самыхъ толстыхъ и здоровыхъ.
— Какъ,— замтилъ Эпистемонъ, вс будутъ кататься, а я буду саночки возить? Чортъ меня побери, если я допущу это. Мы поступимъ по праву войны: qui potest capere capiat.
— Нтъ, нтъ,— говорилъ Панургъ, ты будешь на равной ног со всми нами.
А добрый Пантагрюэль со смхомъ слушалъ эти рчи, но, наконецъ, замтилъ:
— Вы разсчитываете безъ хозяина. Я очень боюсь, что еще до наступленія ночи у васъ пропадетъ всякая охота къ гульб, потому что васъ здорово угостятъ и пиками и копьями.
— Ба,— отвчалъ Эпистемонъ,— мы ихъ всхъ изжаримъ, или сваримъ, и искрошимъ, какъ начинку для пирога. Ихъ не такъ много, какъ было у Ксеркса, потому что у того было триста тысячъ воиновъ, если врить Геродоту и Трогу Помпею, и однако емистоклъ разбилъ ихъ всхъ. Ради Бога, не опасайтесь.
— Ба,— отвчалъ Панургъ,— мы ихъ шапками закидаемъ. Спуску не будетъ ни мужчинамъ, ни женщинамъ.
— Если такъ, дти,— сказалъ Пантагрюэль,— то пора въ путь.

XXVII.

О томъ, какъ Пантагрюэль воздвигъ трофей въ память ихъ доблести, а Панургъ воздвигъ другой въ память зайцевъ. И о томъ, какъ Пантагрюэль произвелъ на свтъ маленькихъ мужчинъ и маленькихъ женщинъ. И о томъ, какъ Панургъ сломалъ толстую палку о два стакана.

— Прежде чмъ уйти отсюда,— сказалъ Пантагрюэль,— я хочу соорудить въ этомъ мст великолпный трофей, въ память нашей доблести.
И вотъ съ сердечнымъ веселіемъ и деревенскими пснями они сообща водрузили большой деревянный столбъ и повсили на немъ сдло, чапракъ, панцирь, стремя, шпоры, кольчугу, наколнники, скиру, шпагу, желзную перчатку, нагрудники и пару ботфортовъ, и, такимъ образомъ, собрали весь матеріалъ, необходимый для тріумфальной арки или трофея. Затмъ на вчную память Пантагрюэль написалъ слдующее побдное стихотвореніе:
Здсь обнаружилась доблесть Четверыхъ храбрыхъ и благородныхъ рыцарей. Вооруженные не одной только кольчугой,
Но также и здравымъ смысломъ,
Какъ Фабій и оба Сципіона,
Они сожгли, какъ древесную кору,
Шестьсотъ шестьдесятъ разбойниковъ!
Вы вс, короли, герцоги, мужики и бражники,
Берите съ нихъ примръ
И знайте, что разумъ сильне кулака!
Ибо побда,
Извстно всякому,
Дается свыше
Господомъ Богомъ
И выпадаетъ на долю не сильнйшему,
А тому, кто Ему угоденъ,
Кто въ Него вруетъ
И на Него уповаетъ.
Въ то время, какъ Пантагрюэль сочинялъ вышеупомянутые стихи, Панургъ прибилъ къ другому столбу рога дикой козы рядомъ съ ея шкурой и передними ногами. Кром того, прибилъ также уши троихъ зайцевъ, спину кролика, челюсти зайца, крылья двухъ драхвъ, ноги четверыхъ дикихъ голубей, сткляночку съ уксусомъ, рогъ, куда они клали соль, деревянный вертелъ, шпиговку, старый, дырявый котелъ, чашку, солонку и стаканъ. И въ подражаніе стихамъ и трофею Пантагрюэля написалъ нижеслдующее:
На этомъ самомъ мст,
Весело усвшись на землю,
Четверо лихихъ бражниковъ
Пировали въ честь Бахуса
И пили мертвую.
При этомъ легъ костьми
Господинъ заяцъ,
Его загнали и зажарили
Съ солью и въ уксус.
Въ жаркую пору
Всего миле
Пить доброе вино,
Но зайца кушать
Безъ уксуса вредно,
Запомните это.
Тутъ Пантагрюэль сказалъ.
— Ну, дти, довольно пировать. Кто любитъ не въ мру пировать, тотъ не способенъ къ военной доблести. Лучшей тнью служитъ тнь, брасаемая знаменами, паръ отъ боевого коня и стукъ оружія всего миле.
Эпистемонъ улыбнулся на эти слова и отвчалъ:
— Всего лучше тнь отъ кухни, и паръ отъ пироговъ, и стукъ чашекъ.
На это Панургъ замтилъ:
— Лучше всего тнь отъ полога и паръ отъ женскаго тла.
И, вскочивъ, облегчился отъ втровъ, подпрыгнулъ, засвисталъ и весело и громко закричалъ:
— Да живетъ вчно Пантагрюэль!
Увидя это, Пантагрюэль хотлъ сдлать то же самое, но отъ его втровъ земля задрожала на девять миль въ окружности и вмст съ испорченнымъ воздухомъ появилось на свтъ пятьдесятъ три тысячи человчковъ, кривобокихъ карликовъ, и столько же уродливыхъ карлицъ.
— Вотъ,— сказалъ Панургъ,— какъ ваши втры плодородны! Ей-Богу, это славные уроды, ихъ надо поженить между собой, и отъ нихъ родятся мухикусачки.
Пантагрюэль такъ и сдлалъ, и назвалъ ихъ пигмеями и отвелъ имъ для жительства одинъ островъ, неподалеку отъ того мста, гд они съ тхъ поръ очень расплодились. Но цапли ведутъ съ ними постоянную войну, хотя они храбро защищаются, потому что эти карлики, которыхъ въ Шотландіи зовутъ ручкой скребницы, очень гнвливы. И физическая причина этому та, что у нихъ сердце помщается близко отъ селезенки.
Въ тотъ самый часъ Панургъ взялъ два стакана, стоявшихъ тутъ и довольно большихъ, наполнилъ ихъ до краевъ водой и поставилъ одинъ на деревянную скамейку, а другой на другую и отставилъ ихъ другъ отъ дружки на пять футъ, потомъ взялъ древко копья, величиной въ пять футовъ съ половиной, и положилъ его на стаканы такъ, что оно только кончиками касалось стакановъ. Затмъ взялъ толстый колъ и сказалъ Пантагрюэлю и другимъ:
— Господа, поглядите, какъ мы легко справимся съ нашими врагами. Подобно тому, какъ я переломлю это древко, лежащее на стаканахъ, не разбивъ ихъ и, мало того, не проливъ ни одной капли воды,— точно такъ мы проломимъ голову нашимъ Дипсодамъ, и при этомъ сами не будемъ ранены и не потерпимъ никакого вреда. Но, чтобы вы не подумали, что дло нечисто, возьмите-ка,— обратился онъ къ Эстену,— и бейте этотъ колъ по середк, сколько вашей душ угодно.
Эстень повиновался, и древко переломилось на два куска, при чемъ ни одна капля воды не пролилась изъ стакановъ. Посл того сказалъ:
— Я и не такія еще штуки знаю. Идемъ безъ опасеній.

XXVIII.

О томъ, какимъ диковиннымъ образомъ побдилъ Пантагрюэль Дипсодовъ и великановъ.

Посл всхъ этихъ рчей Пантагрюэль призвалъ плнника и отослалъ его обратно, говоря:
— Вернись къ своему королю въ лагерь и сообщи ему то, что ты видлъ, скажи ему, чтобы онъ ждалъ меня завтра къ обду, потому что какъ только-что прибудутъ мои галеры,— а я ихъ жду не позже завтрашняго утра,— я ему докажу съ помощью восьмисотъ тысячъ воиновъ и семи тысячъ великановъ, которые вс выше меня ростомъ, что онъ глупо и безразсудно поступилъ, вторгнувшись въ мою страну.
Пантагрюэль прикидывался передъ нимъ, что къ нему моремъ плыветъ армія.
Но плнникъ отвчалъ, что желаетъ быть его рабомъ и готовъ никогда не возвращаться къ своимъ, а лучше сражаться съ ними, подъ командой Пантагрюэля и во имя Бога, если ему это позволятъ. Но Пантагрюэль не согласился на это, а приказалъ немедленно отправляться, куда ему указано, и далъ ему ящичекъ полный молочайника и зеренъ волчьяго перца, приготовленныхъ на крпкой водк въ вид компота, и приказалъ передать его своему королю и сказать ему, что если онъ сможетъ състь этого одну унцію, не пивши, то можетъ безъ страха сопротивляться ему.
Тутъ плнникъ со сложенными руками сталъ умолять Пантагрюэля пощадить его въ часъ битвы, на что Пантагрюэль ему отвчалъ:
— Посл того, какъ ты обо всемъ извстишь своего короля, я не скажу теб, какъ ханжи:— На Бога надйся, а самъ не плошай! Потому что это значило бы сказать:— Портъ съ тобой, справляйся самъ, какъ знаешь. Но я скажу теб:— Возложи все свое упованіе на Бога, и Онъ тебя не оставитъ. Ибо, хотя я самъ и силенъ, какъ ты можешь видть, и имю многое множество воиновъ, однако, не полагаюсь на свою силу, свою ловкость, но всю надежду возлагаю на Господа Бога, моего покровителя, который никогда не оставляетъ тхъ, кто къ Нему возноситъ вс свои упованія и помышленія.
Посл того плнникъ попросилъ Пантагрюэля не брать съ него слишкомъ большого выкупа. На что Пантагрюэль отвчалъ, что не въ его привычкахъ грабить и обирать людей, а, скоре, награждать ихъ и отпускать на волю.
— Ступай,— говорилъ онъ,— съ Богомъ и избгай дурного общества, что бы теб не приключилось худа.
Когда плнникъ ушелъ, Пантагрюэль сказалъ своимъ людямъ:
— Дти, я далъ понять этому плннику, что мы ждемъ армію съ моря и что не начнемъ атаки раньше завтрашняго полудня, съ той цлью, чтобы враги, опасаясь такого многочисленнаго войска, занялись бы ныншней ночью приготовленіями къ оборон. Между тмъ намреніе мое напасть на нихъ въ часъ пополуночи.
Оставимъ здсь Пантагрюэля съ его соратниками и поговоримъ о корол Анарх и его арміи.
Когда плнникъ прибылъ въ лагерь, онъ явился къ королю и пересказалъ ему о появленіи огромнаго великана, по имени Пантагрюэль, который разбилъ, и немилосердно изжарилъ всхъ шестьсотъ пятьдесятъ девять рыцарей, а его одного пощадилъ, чтобы онъ могъ доставить всти о происшедшемъ. Вдобавокъ, ему, поручено сказать королю, чтобы онъ приготовилъ великану обдать въ полдень, потому что онъ намревается напасть на него въ этотъ часъ.
Затмъ передалъ королю ящикъ съ вареньемъ, но только-что тотъ усплъ проглотить одну ложечку, какъ у него воспалилось горло и кожа сошла съ языка. И никакія лкарства ему не помогали, и для облегченія онъ долженъ былъ непрерывно пить, ибо едва онъ отнималъ стаканъ это рта, какъ языкъ ему немилосердно жгло. Напослдокъ ему вливали вино въ горло черезъ мхи. Когда его военачальники, паши и тлохранители увидли это, они отвдали варенья, чтобы убдиться: дйствительно ли оно возбуждаетъ такую сильную жажду, но и съ ними было то же, что и съ королемъ. И они такъ вс перепились, что слухъ распространился по всему лагерю, что плнникъ вернулся и слдуетъ ждать на завтра непріятельскаго нападенія, и что король и вс военачальники вмст съ тлохранителями готовятся къ нему, напиваясь до положенія ризъ. Вслдствіе чего вс люди въ лагер поспшили послдовать ихъ примру и, перепившись, свалились какъ свиньи, гд попало на землю, и заснули.
Теперь вернемся къ Пантагрюэлю и разскажемъ, какъ онъ велъ себя въ этомъ дл. Покидая мсто, гд онъ воздвигнулъ трофей, онъ взялъ въ руку мачту корабля, точно посохъ, влилъ въ марсъ двсти тридцать семь бочекъ благо анжуйскаго вина и нсколько руанскаго и привязалъ къ поясу барку, полную соли, съ такою легкостью, съ какою ландскнехты носятъ корзины съ хлбомъ. Затмъ выступилъ со своими соратниками въ путь. Когда они приблизились къ непріятельскому лагерю, Панургъ сказалъ:
— Господинъ, позвольте дать вамъ добрый совтъ. Опорожнимъ марсъ отъ благо анжуйскаго вина и выпьемъ его, какъ добрые бретонцы.
Пантагрюэль охотно согласился на это, и они выпили начисто вс двсти тридцать семь бочекъ вина до послдней капли, за исключеніемъ одного флакона изъ турской вареной кожи, которую Панургъ наполнилъ для своего употребленія, потому что онъ называлъ его своимъ vade-mecum, и нсколькихъ небольшихъ бутылокъ для уксуса.
Когда они напились такимъ образомъ, Панургъ далъ състь Пантагрюэлю какое-то чортово снадобье, составленное изъ литотрипона, нефрокатортикона, хлба съ шпанской мухой и другихъ спецій.
Посл того Пантагрюэль сказалъ Карпалиму:
— Ступай въ городъ и проберись какъ крыса по стн, какъ ты это умешь длать, и скажи тамъ всмъ, чтобы они вышли и напали бы на непріятеля какъ можно дружне, и, сказавъ это, спустись со стны, возьми зажженный факелъ, которымъ и подожги вс палатки и шатры въ лагер, затмъ завопи какъ можно громче и убгай изъ лагеря.
— Хорошо,— отвчалъ Карпалимъ,— но не слдуетъ ли мн сперва заклепать у нихъ вс пушки?
— Нтъ, нтъ,— сказалъ Пантагрюэль,— а лучше подожги ихъ порохъ.
Повинуясь этому приказу, Карпалимъ отправился и сдлалъ такъ, какъ ему наказывалъ Пантагрюэль. Вс воины, находившіеся въ город, вышли изъ него въ то время, какъ онъ поджигалъ палатки и шатры въ лагер, при чемъ шагалъ прямо по тламъ людей, которые ничего не чувствовали, потому что крпко спали и храпли. Онъ дошелъ до того мста, гд помщалась артиллерія, и поджегъ вс боевые снаряды. Но это оказалось не безопаснымъ: огонь вспыхнулъ такъ быстро, что чуть было не спалилъ бднаго Карпалима. И если бы не его необычайная юркость, онъ былъ бы зажаренъ какъ свинья, но онъ такъ быстро убжалъ, что стрла изъ лука летитъ не быстре.
Когда онъ выбрался изъ траншей, онъ такъ страшно закричалъ, что, казалось, вс черти сорвались съ цпи. При этомъ звук враги проснулись,— но знаете какъ?— совсмъ сонные, какъ это бываетъ при первомъ удар колокола, призывающаго къ заутрен.
Между тмъ Пантагрюэль принялся сыпать солью, которая у него была въ барк, и такъ какъ враги спали съ открытымъ ртомъ, то онъ набилъ имъ солью все горло, и бдняки кашляли какъ лисицы и кричали:
— Ахъ, Пантагрюэль, мы горимъ, мы горимъ!
Вдругъ Пантагрюэлю пришла охота облегчиться, отъ тхъ снадобьевъ, которыми обкормилъ его Панургъ, и онъ всхъ утопилъ, и произвелъ наводненіе на десять миль въ окружности.
Видя это, вышедшіе изъ города люди говорили:
— Они вс умерли жестокой смертью: видите, какъ кровь бжитъ.
Разбуженный непріятель, видя, съ одной стороны, пожаръ въ лагер, съ. другой — наводненіе, не зналъ: ни что думать, ни что сказать. Одни говорили, что наступилъ конецъ міру и Страшный Судъ, другіе — что морскіе боги: Нептунъ, Протей, Тритоны и прочіе преслдуютъ ихъ и что вода это морская и соленая.
О! Кто сможетъ теперь разсказать, какъ сразился Пантагрюэль съ тремястами великанами! О, моя муза, моя Каліопа, моя Талія, вдохнови меня въ сей часъ, оживи мой умъ: вотъ гд загвоздка, вотъ гд можно стать втупикъ, вотъ когда трудно пересказать ужасающую баталію, имвшую тутъ мсто! И хотя бы еще, у меня былъ въ рукахъ бокалъ лучшаго вина, какое когда-либо пили т, кто будутъ читать эту столь правдивую исторію!

XXIX.

О томъ, какъ Пантагрюэль разбилъ триста великановъ въ каменныхъ панциряхъ и ихъ предводителя Оборотня.

Великаны, видя, что ихъ лагерь подвергся наводненію, вынесли своего короля Анарха на плечахъ ихъ форта, подобно тому, какъ Эней — отца своего Анхиза изъ охваченной пожаромъ Трои. Когда Панургъ увидлъ ихъ, то сказалъ Пантагрюэлю:
— Видите ли вы этихъ великановъ, вышедшихъ изъ форта, задайте-ка имъ хорошенько перцу вашей мачтой, наступилъ часъ показать вашу отвагу. А мы, съ своей стороны, отъ васъ не отстанемъ. И ручаюсь, что многихъ побью. Велика важность! Вдь Давидъ убилъ же Голіаа безъ труда. Да и толстякъ Эстенъ, который силенъ какъ четыре быка, не пожалетъ силъ. Мужайтесь, бейте ихъ и въ хвостъ и въ голову.
— Ну-у,— отвчалъ Пантагрюэль,— мужества у меня наберется слишкомъ на пятьдесятъ франковъ. Но, однако, и самъ Геркулесъ не смлъ никогда выступать одинъ на двоихъ.
— Вотъ глупости,— замтилъ Панургъ,— вы сравниваете себя съ Геркулесомъ? Да вы зубасте и сильне во сто разъ Геркулеса. Человкъ стоитъ того, какъ онъ себя оцняетъ.
Пока они такъ разговаривали, Оборотень появился съ толпой своихъ великановъ, но, увидя Пантагрюэля одного, проникся такимъ самомнніемъ и самоувренностью, что понадялся одинъ справиться съ нимъ. А потому сказалъ соратникамъ-великанамъ:
— Клянусь Магометомъ, если кто-нибудь изъ васъ вздумаетъ сразиться съ этимъ молодцомъ, я того казню жестокой смертью. Я хочу, чтобы вы предоставили мн сражаться одному, вы же, тмъ временемъ, смотрите на насъ.
Посл этого вс великаны вмст со своимъ королемъ отступили къ тому мсту, гд стояли бутылки съ виномъ, а за ними послдовалъ и Панургъ со своими соратниками. Панургъ прикидывался, будто онъ боленъ: вертлъ шеей, дергалъ пальцами и говорилъ хриплымъ голосомъ:
— Объявляю вамъ, пріятели, мы съ вами не воюемъ, угостите насъ, пока наши господа дерутся.
Король и великаны охотно согласились и посадили ихъ пировать вмст съ собой.
Тмъ временемъ, Панургъ разсказывалъ имъ басни про Тюрпена, легенды про Ов. Николая и волшебныя сказки. Оборотень же атаковалъ Пантагрюэля стальной палицей, всившей слишкомъ девять тысячъ семьсотъ центнеровъ, халибской стали {Самый твердый изъ металловъ, извстныхъ въ древности.}, и на конц которой находилось тринадцать заостренныхъ брилліантовъ, изъ которыхъ меньшій былъ, чтобы не соврать, величиной съ самый большой колоколъ собора Нотръ-Дамъ въ Париж. Палица была волшебная и не могла переломиться, но, напротивъ того, ломала все, до чего ни притрогивалась. И вотъ въ то время, какъ Оборотень надменно выступалъ противъ него, Пантагрюэль поднялъ глаза къ небу, поручилъ себя отъ всего сердца Богу и произнесъ слдующій обтъ:
— Господи Боже мой! Ты всегда былъ моимъ Покровителемъ и Хранителемъ. Ты видишь, въ какой бд я теперь нахожусь. Меня сюда привело не что иное какъ естественное усердіе, въ силу котораго Ты повелваешь людямъ охранять и защищать женъ ихъ и дтей, отчизну и семью,— все, за исключеніемъ Твоего собственнаго дла, а именно вры, такъ какъ въ этомъ дл Ты не хочешь иныхъ пособниковъ, кром приверженности католическому исповданію и служенію Олову Твоему, и воспретилъ всякое иное оружіе, ибо Ты, Всемогущій Богъ, въ Своемъ собственномъ дл Самъ можешь защититься такими силами, какихъ и перечислить невозможно, ибо у Тебя есть легіоны ангеловъ, изъ которыхъ слабйшій можетъ избить всхъ людей и повернуть небо и землю по-своему, какъ это и было нкогда съ арміей Сеннахериба. Итакъ, если Теб угодно въ этотъ часъ придти мн на помощь, то въ Теб все мое упованіе и надежда, я даю обтъ, что во всхъ странахъ, какъ въ Утопіи, такъ и въ Иныхъ, гд только будетъ признаваться моя власть и авторитетъ, я прикажу проповдывать Евангеліе просто, чисто и безъискусственно, и что злоупотребленія цлой толпы ханжей и лже-пророковъ, которые путемъ искаженныхъ людскихъ учрежденій и измышленій отравили весь міръ, будутъ вокругъ меня искоренены.
Затмъ, когда Пантагрюэль увидлъ, что Оборотень надвигается на него съ разинутой пастью, онъ смло пошелъ ему навстрчу и закричалъ во все горло:
— Смерть теб, злодй, смерть!
Чтобы испугать его своимъ ужаснымъ крикомъ, сообразуясь съ тактикой лакедемонянъ.
Посл того бросилъ въ него изъ своей барки, которая была прикрплена къ его поясу, восемнадцать бочекъ и осьмину соли, которою забилъ ему горло, глотку, носъ и глаза.
Раздраженный этимъ, Оборотень замахнулся на него палицей, желая разбить ему голову, но Пантагрюэль былъ ловокъ и всегда отличался твердостью въ ногахъ и врностью глаза, однако, ему не удалось уклониться настолько отъ удара, чтобы онъ не попалъ на барку, которая разломилась на четыре тысячи восемьдесятъ шесть кусковъ, и соль просыпалась на землю.
Видя это, Пантагрюэль, ловко вытянувъ руку, ударилъ его, по всмъ правиламъ фехтовальнаго искусства, толстымъ концомъ своей мачты по груди, затмъ, отклонивъ оружіе налво, нанесъ ему сильный ударъ между шеей и нагрудникомъ и, наконецъ, ударилъ его концомъ мачты въ животъ, при чемъ разбился марсъ и пролились три или четыре бочки вина, которыя въ немъ оставались.
Не довольствуясь этимъ, Пантагрюэль хотлъ повторить ударъ, но Оборотень, поднявъ палицу, продвинулся къ нему и изо всхъ силъ собирался опустить ее на Пантагрюэля, и, дйствительно, съ такой силой замахнулся ею, что если бы Богъ не спасъ Пантагрюэля, онъ бы разскъ его пополамъ съ головы до селезенки, но Пантагрюэль усплъ уклониться, и палица вонзилась боле нежели на семьдесятъ три фута въ землю сквозь толстую скалу, изъ которой искръ посыпалось больше, чмъ девять тысячъ шесть бочекъ.
Пантагрюэль, увидвъ, что Оборотень занятъ тмъ, что вытаскиваетъ палицу, застрявшую въ земл, подбжалъ къ нему и хотлъ отсчь ему голову, но мачта его, къ несчастію, слегка дотронулась до кончика палицы Оборотня, и такъ какъ палица была волшебная, какъ это мы сказали раньше, мачта переломилась на три пальца разстоянія отъ рукоятки, чему Пантагрюэль очень удивился и вскричалъ:
— Эй, Панургъ, гд ты?
Услышавъ это, Панургъ сказалъ королю и великанамъ:
— Ей богу! Они искалчатъ другъ другъ друга, если ихъ не разнимутъ.
Но великаны распировались точно на свобод. И когда Карпалимъ захотлъ встать, чтобы идти на помощь своему господину, одинъ изъ великановъ сказалъ ему:
— Клянусь Голфэримомъ, племянникомъ Магомета, я тебя запрячу въ свои штаны какъ промывательное, тмъ боле, что страдаю запоромъ.
Между тмъ Пантагрюэль, лишившись палицы, схватилъ обломокъ мачты и колотилъ зря великана, но причинялъ ему этимъ такъ же мало вреда, какъ если бы кто вздумалъ дать щелчокъ наковальн кузнеца.
А Оборотень тмъ временемъ вытащилъ свою палицу изъ земли и замахивался ею на Пантагрюэля, который вертлся во вс стороны, уклоняясь отъ его ударовъ, но, видя, что Оборотень все еще угрожаетъ ему,— сказалъ, наконецъ:
— Злодй, сейчасъ я изрублю тебя какъ начинку для пирога. Никогда больше люди по твоей милости не испытаютъ жажды.
И тутъ Пантагрюэль такъ сильно ударилъ его ногой въ животъ, что тотъ полетлъ вверхъ ногами, Пантагрюэль схватилъ его за ноги и протащилъ далеко по земл. У Оборотня кровь пошла горломъ, и онъ закричалъ:
— Магометъ! Магометъ! Магометъ!
На этотъ крикъ вс великаны поднялись, чтобы идти ему на помощь. Но Панургъ сказалъ имъ:
— Господа, не ходите, послушайтесь меня, потому что нашъ господинъ не въ своемъ ум и бьетъ направо, и налво, не разбирая, куда попадетъ.
Но великаны не послушали его, видя, что Пантагрюэль безоруженъ. Но когда Пантагрюэль увидлъ, что они приближаются, онъ взялъ Оборотня за об ноги и приподнялъ его въ воздух какъ пику и, вооружившись его тломъ, точно наковальней, сталъ бить великановъ въ каменныхъ панцыряхъ и валилъ ихъ на землю, пока не свалилъ всхъ до единаго. Каменные панцири, разбиваясь, производили такой же страшный шумъ, какой слышался, помнится мн, когда большая Сентъ-Этьенская Масляная башня, находившаяся въ Бурж, растаяла на солнц. Тмъ временемъ Панургъ вмст съ Карпалимомъ и Эстеномъ убивали поверженныхъ на землю. Будьте покойны, ни одинъ изъ нихъ не спасся, и, глядя на Пантагрюэля, казалось, что косецъ своей косой (косу изображалъ Оборотень) коситъ траву луга (лугомъ были великаны). Но въ этомъ бою Оборотень лишился головы какъ разъ въ тотъ мигъ, какъ Пантагрюэль свалилъ съ ногъ великана, котораго звали Рифландуйль, и на которомъ былъ панцырь изъ песчаника, и одинъ осколокъ его пробилъ горло Эпистемону. У другихъ панцыри были изъ туфа или изъ сланца. Въ конц концовъ, увидвъ, что вс великаны мертвы, Пантагрюэль швырнулъ трупъ Оборотня въ городъ, гд онъ упалъ плашмя, какъ лягушка, на главную площадь и, падая, убилъ на мст обожженнаго кота, мокрую кошку, ощипанную утку и взнузданнаго гуся.

XXX.

О томъ, какъ Эпистемонъ, у котораго была отсчена голова, былъ искусно исцленъ Панургомъ, и о встяхъ про чертей и про гршниковъ въ аду.

Посл пораженія великановъ Пантагрюэль удалился къ тому мсту, гд стояли винныя бутылки, и позвалъ Панурга и другихъ, которые пришли къ нему цлы и невредимы, за исключеніемъ Эстена: ему одинъ изъ великановъ исцарапалъ лицо въ то время, какъ его убивалъ, и Эпистемона, который совсмъ не явился. Это такъ огорчило Пантагрюэля, что онъ собирался покончить съ собой, но Панургъ сказалъ ему:
— Богъ мой, Господинъ, подождите немного, и мы поищемъ его среди мертвыхъ и узнаемъ правду.
И вотъ они принялись искать его и нашли мертвымъ, окровавленную голову свою онъ держалъ въ рукахъ. Тогда Эстенъ вскричалъ:
— Ахъ, злая смерть! Зачмъ отняла ты у насъ лучшаго изъ людей?
При этомъ возглас Пантагрюэль всталъ съ мста въ величайшемъ гор, какое только кто-либо испытывалъ на свт. И сказалъ Панургу:
— Ахъ, другъ мой, пророчество, изреченное вами посредствомъ двухъ стакановъ и древка отъ пики, было, значитъ, лживое!
Но Панургъ отвчалъ:
— Дти, не плачьте: онъ еще не остылъ, и я вамъ его исцлю.
Говоря это, онъ взялъ голову и прижалъ ее къ клапану своихъ штановъ, чтобы она не простудилась. Эстенъ и Карпалимъ снесли тло на то мсто, гд они пировали, не потому, чтобы они надялись, что покойникъ оживетъ, но чтобы показать его Пантагрюэлю. Но Панургъ утшалъ его, говоря:
— Если я не исцлю его, пусть самъ лишусь головы, а вдь надо быть дуракомъ, чтобы рисковать ею, полноте плакать и помогите мн.
Посл того онъ тщательно обмылъ голову и шею блымъ виномъ, прибавивъ къ нему мелко-истолченнаго кала, который онъ всегда носилъ при себ въ карман, затмъ намазалъ мазью, состава которой я не знаю, аккуратно приставилъ голову къ ше, вена къ вен, нервъ къ нерву, позвонокъ къ позвонку, дабы онъ не сталъ кривошеей, такъ какъ этихъ послднихъ онъ до смерти ненавидлъ, и, сдлавъ это, скрпилъ всю голову кругомъ пятнадцатью или шестнадцатью стежками, чтобы она опять не отвалилась, посл того снова намазалъ мазью, которую называлъ живительною.
Вдругъ Эпистемонъ сталъ дышать, затмъ раскрылъ глаза, затмъ звнулъ, затмъ чихнулъ и даже выпустилъ втры. Посл чего Панургъ объявилъ:
— Ну, теперь онъ, наврное, здравъ.
И далъ ему выпить стаканъ благо вина, подслащеннаго жженымъ сахаромъ. И такимъ образомъ Эпистемонъ былъ искусно исцленъ, и у него осталась только хрипота въ горл, которая прошла не раньше, какъ по истеченіи слишкомъ трехъ недль, да сухой кашель, отъ котораго онъ никакъ не могъ отдлаться, не прибгая усиленно къ вину.
Но вотъ онъ заговорилъ и сообщилъ, что видлъ чертей, говорилъ запросто съ Люциферомъ и отлично провелъ время въ аду и въ Елисейскихъ поляхъ. Онъ уврялъ, что черти — славные ребята. Что касается гршниковъ, то онъ сказалъ, что очень сожалетъ, что Панургъ такъ скоро вернулъ его къ жизни.
— Я находилъ большое развлеченіе,— говорилъ онъ,— глядя на нихъ.
— Какъ такъ?— спросилъ Пантагрюэль.
— Вдь съ ними обращаются совсмъ не такъ худо, какъ вы думаете: одно только, что въ ихъ состояніи произошла большая перемна, потому что я видлъ, какъ Александръ Великій чинилъ старые штаны и этимъ зарабатывалъ скудное пропитаніе.
Ксерксъ продавалъ на улицахъ горчицу.
Ромулъ сталъ солеваромъ.
Нума ковалъ гвозди.
Тарквиній сталъ ростовщикомъ.
Пизонъ — крестьяниномъ.
Сулла — лодочникомъ.
Киръ — скотникомъ.
емистоклъ — стекольщикомъ.
Эпаминондъ гранилъ зеркала.
Брутъ и Кассій стали землемрами.
Демосеенъ сталъ винодломъ.
Цицеронъ — истопникомъ.
Фабій изготовляетъ четки.
Артаксерксъ сучитъ веревки.
Эней сталъ мельникомъ.
Ахиллъ опаршивлъ.
Агамемнонъ сталъ лизоблюдомъ.
Улиссъ — косцомъ.
Несторъ — нищимъ.
Дарій чиститъ отхожія мста.
Анкъ Марцій смолитъ корабли.
Камиллъ сталъ башмачникомъ.
Марцеллъ чиститъ бобы.
Друзъ ломится въ открытыя двери.
Сципіонъ Африканскій ходитъ козыремъ, хоть и на босу ногу.
Аздрубалъ — фонарщикомъ.
Аннибалъ торгуетъ живностью.
Пріамъ — тряпичникомъ.
Ланцелотъ дю-Лакъ — живодеромъ.
Вс рыцари Круглаго Стола бдны и съ трудомъ зарабатываютъ пропитаніе, служа гребцами на лодкахъ,— которыя перевозятъ по ркамъ Коциту, Флегетону, Стиксу, Ахерону и Лет, когда господа черти вздумаютъ прокатиться по вод,— подобно ліонскимъ лодочникамъ и венеціанскимъ гондольерамъ. Но платой имъ служитъ только щелчокъ по носу и вечеромъ кусокъ черстваго хлба.
Траянъ ловитъ лягушекъ.
Антонинъ — лакеемъ.
Коммодъ — волынщикомъ.
Пертинаксъ обиваетъ орхи.
Лукуллъ торгуетъ вишнями.
Юстиніанъ — коробочникомъ.
Гекторъ — поваренкомъ.
Парисъ — нищимъ оборванцемъ.
Ахиллъ — убираетъ сно.
Камбизъ — погонщикомъ муловъ.
Неронъ — рылйщикомъ, а Фіерабрасъ — его лакеемъ, но онъ причиняетъ ему всяческія непріятности, кормитъ его ситнымъ хлбомъ и поитъ кислымъ виномъ, а самъ стъ и пьетъ на славу.
Юлій Цезарь и Помпей просмаливаютъ корабли.
Жигланъ и Говенъ {Герои рыцарскихъ романовъ.} — бдняки-свинопасы.
Валентинъ и Орсонъ служатъ въ адскихъ баняхъ цырюльниками.
Годфридъ Зубастый продаетъ огниво.
Годфридъ Бульонскій изготовляетъ домино.
Язонъ — церковнымъ старостой.
Донъ-Педро Кастильскій торгуетъ кухонными объдками.
Морганъ — пивоваромъ.
Гюонъ Бордоскій — бочаромъ.
Пирръ — кухоннымъ мужикомъ.
Антіохъ — трубочистомъ.
Октавіанъ — бумагомаратель.
Нерва — кухонный мужикъ.
Папа Юлій продаетъ пирожки, но обрзалъ свою длинную и безобразную бороду.
Жанъ Парижскій чиститъ сапоги.
Артуръ Бретонскій чиститъ шляпы.
Персфоре {Сказочная личность.} — ножевщикомъ.
Папа Бонифацій VIII лудитъ кастрюли.
Папа Николай III — бумажный фабрикантъ.
Папа Александръ ловитъ крысъ.
Папа Сикстъ IV ухаживаетъ за страждующими дурной болзнью больными.
— Какъ,— сказалъ Пантагрюэль,— въ аду есть такіе больные?
— Разумется,— отвчалъ Эпистемонъ,— я нигд столько не видалъ, ихъ тамъ слишкомъ сто милліоновъ. Потому что, представьте, т, которые въ здшнемъ мір не знали: дурной болзни, на томъ свт получаютъ ее.
— Ну, тогда мн нечего страшиться,— сказалъ Панургъ,— потому что я ею боллъ, какъ никто, я побывалъ и въ Гибралтарскомъ пролив и, у Геркулесовыхъ столбовъ и прошелъ огонь, воду, и мдныя трубы.
Ожье Датчанинъ чиститъ лошадиную сбрую.
Король Тигранъ сталъ кровельщикомъ.
Гальенъ Реставрированный ловить кротовъ.
Четыре сына Эмона — зубодеры.
Папа Каликстъ — цирюльникъ.
Папа Урбанъ сталъ прихлебателемъ.
Мелюзина — прачкой.
Клеопатра торгуетъ лукомъ.
Елена стала свахой горничныхъ.
Семирамида ловитъ вшей у нищихъ.
Дидона торгуетъ грибами.
Пентисилья торгуетъ крессъ-салатомъ.
Лукреція содержитъ харчевню.
Гортензія стала пряхой.
Ливія чиститъ кастрюли.
Такимъ образомъ, вс т, которые въ здшней жизни были важными господами, на томъ свт съ трудомъ добывали себ жалкое пропитаніе. Напротивъ того, философы и т, которые въ здшней жизни жили бдняками, на томъ свт стали важными господами, въ свою очередь.
Я видлъ Діогена, красовавшагося въ великолпной пурпурной мантіи и со скипетромъ въ правой рук и обращавшагося какъ съ собакой съ Александромъ Великимъ, если тотъ плохо починитъ ему штаны, и вознаграждавшаго его за трудъ ударами палки. Я видлъ Эпиктета нарядно одтаго la franaise, подъ развсистыми деревьями, веселившагося въ компаніи молодыхъ барышень, пировавшаго, танцовавшаго, катавшагося, какъ сыръ въ масл и купавшагося въ золот. Надъ шпалерами изъ виноградной лозы стояли, въ качеств его девиза, слдующіе стихи:
Веселиться и скакать,
Пить вино и горло драть,
День деньской деньгу считать,
Никакой бды не знать.
Когда онъ меня увидлъ, онъ вжливо пригласилъ меня выпить съ нимъ, на что я охотно согласился, и мы по-богословски напились. Тмъ временемъ подошелъ къ нему Киръ и попросилъ одно денье въ честь Меркурія, чтобы купить нсколько луковицъ на ужинъ. ‘Глупости, глупости,— отвчалъ Эпиктетъ,— я не подаю денье. Вотъ, болванъ, возьми одно экю и веДи себя добропорядочно.’
Киръ былъ очень радъ такой добыч, но находившіеся тамъ Александръ, Дарій и другіе, украли у него ночью экю. Я видлъ Пателена, казначея Радаманта {Сынъ Юпитера и Европы, одинъ изъ троихъ адскихъ судей.}, торговавшаго пирожки, которые продавалъ папа Юлій, и онъ спрашивалъ у него, сколько стоитъ дюжина. ‘Три блыхъ монеты’, отвчалъ папа. ‘Трехъ ударовъ палкой будетъ съ тебя довольно,— отвчалъ Пателенъ,— вотъ теб, каналья, ступай за другими.’ И бдный папа ушелъ, проливая слезы. А когда пришелъ къ своему хозяину пирожнику и пожаловался ему, что у него силой отняли пирожки, тотъ такъ отхлесталъ его ремнемъ, что его шкура не годилась бы для волынки. Я видлъ метра Жана Лемера {Писатель XVI вка, современникъ Раблэ, писавшій о римскихъ папахъ въ сатирическомъ дух.}. передразнивавшаго папу и заставлявшаго всхъ этихъ бдныхъ королей и папъ цловать у себя ноги, и величавшагося, и раздавшаго благословенія,, говоря: ‘Покупайте индульгенціи, покупайте, не дорого стоютъ, я разршаю васъ отъ хлба и похлебки, разршаю вамъ быть бездльниками.’ Затмъ онъ призвалъ Кальета {Знаменитый шутъ.} и Трибуле {Шутъ Людовика XII.} и сказалъ имъ: ‘Господа кардиналы, отпустите каждому изъ нихъ буллу въ вид удара палкой. Что было немедленно исполнено. Я видлъ Франсуа Виллона, спрашивавшаго у Ксеркса: ‘Сколько стоитъ порція горчицы?’ — ‘Одно денье’, отвчалъ Ксерксъ. На что Виллонъ отвчалъ: ‘Врешь, негодяй, ты втридорога продаешь свой товаръ, и испортилъ ему товаръ, какъ, я видлъ, это длаютъ продавцы горчицы въ Париж. Я видлъ ландскнехта Беньоле {Лицо изъ Произведеній Виллона.}, занимавшаго здсь постъ инквизитора: онъ встртилъ Персфоре {Легендарная личность.}, тотъ облегчался у стны, на которой былъ изображенъ Антоновъ огонь. Онъ объявилъ его за это еретикомъ и сжегъ бы живымъ на костр, если бы за него не вступился Моргантъ {Лицо фантастическое.} и не подарилъ ему девяти бочекъ пива.
— Ну,— сказалъ Пантагрюэль,— оставь вс эти сказки до другого раза. И скажи намъ только, какъ обращаются въ аду съ ростовщиками?
— Я видлъ,— отвчалъ Эпистемонъ,— что они искали ржавыхъ булавокъ и старыхъ гвоздей въ уличномъ сор, какъ на этомъ свт это длаютъ жалкіе людишки. Но на томъ свт за центнеръ этой дряни даютъ не больше одной корочки хлба, да и то набрать ее трудно, почему жалкіе ростовщики порою по три недли кряду остаются не вши, а работаютъ день и ночь въ ожиданіи барышей. Но и трудъ и бдность имъ ни по чемъ: такъ дятельны они и такое на нихъ положено проклятіе, лишь бы въ конц года имъ удалось заработать нсколько грошей.
— Ну, дти, теперь и намъ пора сть и пить, весь этотъ мсяцъ мы будемъ здорово пить,— замтилъ Пантагрюэль.
Они раскупорили кучу бутылокъ и принялись за провизію, припасенную въ лагер. Но у бднаго короля Анарха было невесело на душ, и Панургъ-сказалъ:
— А къ какому роду занятій опредлимъ мы господина короля, чтобы онъ зналъ свое ремесло въ совершенств, когда пойдетъ ко всмъ чертямъ?
— Ты правильно судишь,— отвчалъ Пантагрюэль,— ну, вотъ возьми его себ, я теб его дарю.
— Очень вамъ благодаренъ,— сказалъ Панургъ,— я не отказываюсь отъ подарка, тмъ боле, когда онъ идетъ отъ васъ.

XXXI.

О томъ, какъ Пантагрюэль вступилъ въ городъ Аморотовъ и какъ Панургъ женилъ короля Анарха и приказалъ ему продавать въ разносъ луковичную подливку.

Посл этой чудесной побды Пантагрюэль послалъ Карпалима въ городъ Аморотовъ, возвстить о томъ, что король Анархъ взятъ въ плнъ и вс враги разбиты. Услышавъ эту всть, вс жители города вышли въ порядк и съ большою пышностью и веселіемъ провели его въ городъ, гд повсемстна были зажжены костры, и разставлены столы на улицахъ, уставленные множествомъ кушаній. Казалось снова наступилъ золотой вкъ: такъ вс пировали.
Но Пантагрюэль, когда собрался сенатъ, сказалъ:
— Господа, слдуетъ ковать желзо, пока оно горячо, а потому прежде чмъ пировать дальше, я хочу завоевать все королевство Дипсодовъ. Итакъ, кто хочетъ идти со мной, пусть готовится выступить завтра посл выпивки, потому я иду въ походъ. И не то, чтобы мн нужны были лишніе люди въ подмогу для этого завоеванія: тхъ, что, у меня уже есть, мн довольно. Но я вижу, что городъ до того переполненъ жителями, что имъ тсно ходить по улицамъ, поэтому я хочу часть ихъ отвести въ качеств колонистовъ въ Дипсодію и отдать имъ всю страну, которая красива, здорова, плодородна и лучше всхъ другихъ странъ, какъ это хорошо извстно многимъ изъ васъ, побывавшимъ тамъ. Пусть всякій, кто готовъ идти туда, собирается, какъ я уже сказалъ.
Этотъ совть и это совщаніе разнеслись по городу, и на слдующій день, на площади передъ дворцомъ собралась толпа народа, числомъ не мене одного милліона восьмисотъ пятидесяти шести тысячъ одиннадцати человкъ, кром женщинъ и дтей. Они выступили въ Дипсодію въ такомъ порядк, что напоминали сыновъ израильскихъ, когда т вышли изъ Египта, чтобы перейти черезъ Чермное море.
Но прежде нежели продолжать разсказъ объ этомъ предпріятіи, я хочу сообщить о томъ, какъ Панургъ поступилъ со своимъ плнникомъ, королемъ Анархомъ. Онъ припомнилъ, что сообщалъ Эяистемонъ о томъ, какъ обращались въ Елисейскихъ поляхъ съ земными королями и богачами и какъ они добывали себ пропитаніе низкими и грязными ремеслами.
И вотъ въ одинъ прекрасный день, онъ облекъ своего бывшаго короля въ славную полотняную куртку, съ зубцами, какъ у албанской фески, и въ подходящіе штаны, но оставилъ безъ башмаковъ.
— Потому что,— говорилъ онъ,— они не подходятъ къ костюму.
И далъ ему голубую шапку съ каплуньимъ перомъ. Или нтъ, ошибаюсь: ихъ, кажется, было два, а также далъ ему красивый кушакъ голубой съ зеленымъ, говоря, что эта ливрея ему идетъ, такъ какъ онъ былъ развращенъ {Тутъ у Раблэ непереводимая игра словъ p’ers et vert и pervers.}. Въ этомъ вид привелъ его къ Пантагрюэлю, говоря:
— Знакомъ ли вамъ этотъ мужикъ?
— Нтъ, конечно,— отвчалъ Пантагрюэль.
— Это господинъ король надъ тремя печеными яблоками. Я хочу сдлать изъ него порядочнаго человка. Я хочу пріурочить его къ ремеслу и сдлать разносчикомъ луковичной подливки. Ну, кричи: ‘Кому нужно луковичную подливку?’
И бдняга сталъ кричать.
— Недостаточно громко,— сказалъ Панургъ.
И, взявъ его за ухо, продолжалъ:
— Пой погромче, въ тон g, sol, re, ut. У тебя, чортъ возьми, здоровая глотка, и ты никогда не былъ такъ счастливъ, какъ теперь, когда ты больше не король.
А Пантагрюэлю все это доставляло большое удовольствіе. Смю сказать, что онъ былъ добрйшимъ изъ людей. Итакъ, Анархъ сталъ разносчикомъ луковичной подливки.
Два дня спустя Панургъ женилъ Анарха на старой фонарщиц и самъ справилъ свадьбу, на которой подавали великолпную баранью голову, кровяныя колбасы съ горчицей и потроха съ чеснокомъ. Панургъ послалъ Пантагрюэлю пять возовъ этихъ послднихъ, и Пантагрюэль вс ихъ сълъ и похвалилъ. Кром того, Панургъ позаботился, чтобы за обдомъ не было недостатка въ вин изъ виноградныхъ выжимокъ и въ наливк рябиновк. Нанятъ былъ слпой музыкантъ, и подъ звуки его волынки они плясали.
Посл обда Панургъ привелъ новобрачныхъ во дворецъ и представилъ Пантагрюэлю.
Пантагрюэль отвелъ имъ маленькую дворницкую въ глухой улиц и далъ каменную ступку, чтобы толочь лукъ. И тамъ они жили себ да поживали, и Анархъ сталъ самымъ значительнымъ разносчикомъ луковой подливки во всей Утопіи. Но мн говорили, что жена его бьетъ безъ милосердія, но бдный дуракъ, по глупости, это терпитъ и не сметъ защищаться.

XXXII.

О томъ, какъ Пантагрюэль накрылъ языкомъ цлую армію, и о томъ, что авторъ узрлъ у него во рту.

Такимъ образомъ Пантагрюэль со всей своей арміей вступилъ въ землю Дипсодовъ, и вс были этимъ довольны и немедленно сдались ему. По доброй вол приносили ему ключи это всхъ городовъ, куда онъ вступалъ, за исключеніемъ Альмиродовъ, которые вздумали сопротивляться ему и отвтили его герольдамъ, что они сдадутся не иначе, какъ на почетныхъ условіяхъ.
— Чего же имъ почетне условій,— сказалъ Пантагрюэль,— какъ сть и пить вволю? Коли такъ, то перебить ихъ всхъ.
И вотъ они выступили въ боевомъ порядк, готовясь взять городъ приступомъ. Но дорогою, въ то время, какъ они проходили по большой равнин, ихъ засталъ сильный дождь. И тутъ они стали жаться другъ къ дружк. Но Пантагрюэль, замтивъ это, веллъ имъ сказать черезъ военачальниковъ, чтобы они не тревожились, что онъ видитъ поверхъ облаковъ, что дождь скоро пройдетъ, но во всякомъ случа пускай станутъ въ ряды, и онъ ихъ прикроетъ. Они выстроились тсными рядами. И Пантагрюэль высунулъ до половины свой языкъ и прикрылъ ихъ, точно насдка своихъ цыплятъ.
Я же, пересказывающій вамъ вс эти достоврныя исторіи, спрятался подъ листомъ клевера величиною немного поменьше арки моста въ Монтрибл, когда же я увидлъ, какъ славно они укрылись, то пошелъ тоже присоединиться къ нимъ, но не могъ, до того они тсно сбились въ кучу. Поэтому я счелъ за лучшее влзть наверхъ и прошелъ съ добрыхъ дв мили по языку Пантагрюэля, пока не вошелъ къ нему въ ротъ. Но, о боги и богини, что я тамъ увидлъ! Пусть громы Юпитера сокрушатъ меня, если я вру. Я шествовалъ во рту точно по собору Св. Софіи въ Константинопол и видлъ тамъ большіе утесы точно Датскія горы, и то были, кажется, его зубы, видлъ большіе луга, большіе лса, большіе, сильные города, не меньше Ліона и Пуатье. Первый, кто встртился мн тамъ, былъ простакъ, садившій капусту. И я въ изумленіи спросилъ его:
— Другъ мой, что ты здсь длаешь?
— Сажаю капусту,— отвчалъ онъ.
— Но къ чему и зачмъ?— спросилъ я.
— Эхъ, сударь,— отвчалъ онъ,— не всмъ бабушка ворожитъ, не вс могутъ быть богаты. Я добываю такимъ образомъ себ пропитаніе и продаю капусту на базар, въ город, расположенномъ позади.
— Іисусе,— вскричалъ я,— да что тутъ, новый свтъ, что ли?
— Разумется, новый,— отвчалъ онъ,— но говорятъ, что, кром здшняго свта, есть еще земля, гд имется солнце и луна и всякія прелести, но здшній свтъ древне.
— Неужто? Но скажи, другъ мой,— говорю я,— какъ называется городъ, куда ты носишь продавать капусту?
— Его зовутъ Асфарагъ {Глотка — отъ греческаго .}, и жители его — добрые христіане и примутъ васъ честь честью.
Короче сказать, я ршилъ туда идти.
Но вотъ по дорог туда я встртилъ молодца, разставлявшаго сти голубямъ, и спросилъ его:
— Другъ мой, откуда берутся здсь эти голуби?
— Государь,— отвчалъ онъ,— они прилетаютъ изъ другого свта.
И тутъ я подумалъ, что голуби влетаютъ въ горло Пантагрюэля, когда онъ зваетъ, воображая, что это голубятникъ.
Затмъ я вошелъ въ городъ и нашелъ его красивымъ, люднымъ и наряднымъ, но при вход привратники потребовали у меня пропускной билетъ, чмъ премного удивили меня, и я ихъ спросилъ:
— Господа, разв здсь опасаются чумы?
— О, государь,— отвчали они,— тутъ неподалеку мрутъ люди какъ мухи, такъ что ихъ не успваютъ хоронить.
— Боже мой, но гд же это?— спросилъ я.
На это они мн отвчали, что это происходитъ въ Ларенг {Отъ Larynx — гортань.} и Фаренг {Отъ pharynx — устье пищепроводнаго горда.},— двухъ большихъ городахъ, въ род Руана и Нанта, богатыхъ и торговыхъ. А причина чумы заключается въ зловонныхъ и вредныхъ испареніяхъ, исходящихъ изъ ндръ тамошней земли съ нкоторыхъ поръ и отъ которыхъ въ послднюю недлю умерло уже слишкомъ два милліона двсти шестьдесятъ тысячъ шестнадцать человкъ. Поразмысливъ и хорошенько обдумавъ сказанное, я нашелъ, что это зловоніе исходитъ изъ желудка Пантагрюэля, который, какъ мы выше говорили, обълся потрохами съ чеснокомъ.
Выйдя отсюда, я прошелъ между утесами, которые оказались его зубами, я постарался влзть на одинъ изъ нихъ и оттуда увидлъ красивйшія въ мір мста: прекрасныя обширныя помщенія для игры въ мячъ, красивыя галлереи, славные луга, много виноградниковъ и пропасть виллъ въ италіанскомъ вкус, тамъ я пробылъ около четырехъ мсяцевъ и никогда въ жизни такъ не пировалъ. Затмъ спустился по заднимъ зубамъ, чтобы пройти къ губамъ, но по дорог былъ ограбленъ разбойниками въ большомъ лсу, находившемся невдалек отъ ушей, затмъ очутился въ небольшомъ мстечк, названіе котораго позабылъ. Тутъ я катался какъ сыръ въ масл и заработалъ немного деньжонокъ. И знаете ли, чмъ именно? Тмъ, что спалъ: тамъ нанимаютъ людей поденно для того, чтобы спать, и они зарабатываютъ отъ пяти до шести су въ день, при чемъ т, которые громко храпятъ, зарабатываютъ до семи съ половиной су.
Я разсказалъ сенаторамъ о томъ, что меня ограбили въ лсу, и они отвтили, что, дйствительно, тамошніе жители пользуются худой славой и прирожденные разбойники.
И при этомъ я узналъ, что, какъ у насъ существуютъ страны по сю и по ту сторону горъ, такъ и тутъ существуютъ страны по сю и по ту сторону зубовъ. И по ту сторону зубовъ и климатъ и воздухъ лучше.
Тутъ я подумалъ: правду говорятъ, что половина міра не знаетъ, какъ живетъ другая половина. Потому что никто еще не писалъ про эту страну, гд боле двадцати пяти населенныхъ королевствъ, не считая пустынь и большого морского пролива. Но я написалъ объ этомъ большое сочиненіе, подъ заглавіемъ: ‘Исторія Горластыхъ’, которыхъ я такъ назвалъ отъ того, что они обитаютъ въ горл моего господина Пантагрюэля.
Въ конц концовъ я задумалъ вернуться назадъ и, пройдя по его бород, бросился къ нему на плечи и оттуда спустился на землю и очутился передъ нимъ.
Завидя меня, онъ спросилъ:
— Откуда ты взялся, Алькофрибасъ?
Я ему отвчалъ:
— Изъ вашего горла, сударь.
— А сколько ты тамъ пробылъ?— спросилъ онъ.
— Все время,— отвчалъ я,— какъ вы воевали съ Альмиродами.
— Да вдь этому больше шести мсяцевъ,— сказалъ онъ. А чмъ же ты питался? Что пилъ?
Я отвчалъ:
— Господинъ, вами самими и самыми вкусными кусочками, какіе проходили черезъ ваше горло, я взималъ съ нихъ пошлину.
— Скажите… Но,— спросилъ онъ,— а куда же ходилъ?
— Къ вамъ въ горло, сударь,— отвчалъ я.
— Ха, ха, ловкій же ты парень,— замтилъ онъ. Мы, съ помощью Божіей, завоевали всю страну Дипсодовъ, я дарю теб замокъ Сальмигонденъ.
— Большое спасибо, сударь, вы меня награждаете свыше заслугъ.

XXXIII.

О томъ, какъ Пантагрюэль заболлъ и какъ его вылчили.

Немного времени спустя добрый Пантагрюэль заболлъ и такъ сильно засорилъ желудокъ, что не могъ ни пить, ни сть, а такъ какъ бда одна не приходитъ, то онъ заболлъ горячкой, которая мучила его сильне, чмъ вы думаете. Но доктора удачно излчили его и посредствомъ слабительныхъ и мочегонныхъ снадобій выгнали вонъ изъ него болзнь. Выдленія его были такъ горячи, что еще съ тхъ поръ не охладились. И они у васъ имются, во Франціи, въ различныхъ мстахъ, гд слывутъ подъ названіемъ теплыхъ водъ, какъ-то:
въ Коттре,
въ Лимож,
въ Даст,
въ Баллерюк,
въ Нерик,
въ Бурбонепси и въ другихъ мстахъ.
Въ Италіи:
въ Монгро,
въ Аппон,
въ Санто-Педро ди-Падуа,
въ Св. Елен, въ Казанов, въ Санто-Бартоломео.
Въ Болонскомъ графств:
въ Поретт и тысячи другихъ мстъ.
И я очень удивляюсь толп глупыхъ философовъ и медиковъ, которые тратятъ время на споры о томъ, отчего происходитъ горячность этихъ источниковъ: не отъ буры ли, или отъ сры, или отъ квасцовъ, или отъ селитры, находящихся въ почв, все это ихъ фантазіи, и лучше бы они мухъ давили, чмъ спорить о томъ, чего сами не знаютъ. Ршеніе же этого вопроса очень просто, и названные источники отъ того горячи, что произошли отъ горячихъ выдленій добраго Пантагрюэля.
Но чтобы вы знали, какъ онъ излчился отъ своей главной болзни, сообщу вамъ здсь, что онъ принялъ, какъ смягчительное средство, четыре центнера канифольной скаммоніи, шестью двадцать и восемнадцать возовъ кассіи и одиннадцать тысячъ девятьсотъ фунтовъ ревеню, не считая другихъ лкарствъ. Надо вамъ сказать, что, по совту медиковъ, ршено было очистить его желудокъ отъ того, что ему причиняло боль. Съ этою цлью изготовили семнадцать большихъ мдныхъ шаровъ, большаго объема, чмъ тотъ, что увнчиваетъ собою обелискъ Виргилія въ Рим, шары раскрывались и закрывались посредствомъ пружины. Въ одинъ шаръ вошелъ человкъ съ фонаремъ и зажженнымъ факеломъ. И его проглотилъ Пантагрюэль, какъ пилюльку. Въ пятеро другихъ вошло трое мужиковъ, и у каждаго на вороту висла лопата. Въ семеро другихъ шаровъ вошло семеро золотарей съ корзиной у ворота. И вс эти шары были проглочены, какъ пилюли. Когда вс эти люди очутились въ желудк, они раскрыли шары посредствомъ пружины и вышли изъ нихъ, и первымъ тотъ, который несъ фонарь, и такимъ образомъ шли полъ-мили по страшной бездн, боле грязной и зловонной, чмъ Мефитисъ или Каморинскія болота, или вонючее Сорбонское озеро, о которомъ сообщаетъ Страбонъ. И если бы они заране не подкрпили себ сердце и желудокъ и винную бочку, именуемую головой, то они непремнно задохлись бы отъ этой ужасной вони. О, какой запахъ! О, какія зловонныя испаренія, отъ которыхъ покраснли бы фальшивые носы юныхъ галлокъ! Ощупью подобрались они къ каловымъ массамъ и нашли цлую гору нечистотъ, тогда піонеры стали рыть ихъ, а другіе лопатами нагружать въ корзины, и когда все было хорошо очищено, каждый удалился въ свой шаръ.
Посл того Пантагрюэль постарался, чтобы его вырвало, и выбросилъ ихъ всхъ изъ себя вонъ, и они легче поднялись изъ его горла, чмъ у васъ поднимается отрыжка, и весело выскочили изъ своихъ пилюль. Это мн напомнило то, какъ греки вышли изъ Троянской лошади. И этимъ средствомъ Пантагрюэль былъ излченъ и выздоровлъ. И одну изъ этихъ мдныхъ пилюль вы имете въ Орлеан, на одной колокольн.

XXXIV.

Заключеніе настоящей книги и извиненія автора.

О, господа, вы слышали начало необычайной исторіи моего господина и повелителя Пантагрюэля. Здсь я кончаю первую книгу: голова у меня немного болитъ, и я чувствую, что записи въ моемъ мозгу немного спутаны, благодаря сентябрьской похлебк (вино). Вы получите продолженіе этой исторіи на одной изъ тхъ Франкфуртскихъ ярмарокъ, имющихъ- наступить въ скоромъ времени, и тогда узнаете, какъ Панурга женили и какъ онъ сталъ рогоносцемъ уже съ перваго мсяца своей свадьбы, и какъ Пантагрюэль нашелъ философскій камень, узнаете и способъ, какъ его открывать, и то, какъ Пантагрюэль перебрался черезъ Каспійскія горы, какъ онъ переплылъ Атлантическій океанъ, разбилъ каннибаловъ и завоевалъ Перласкіе острова, и какъ онъ женился на дочери индійскаго короля, по имени Престань, и какъ онъ сражался съ чертями и сжегъ пять палатъ въ аду, опустошилъ большой, темный карцеръ и бросилъ Прозерпину въ огонь, а Люциферу выбилъ четыре зуба и сломалъ хвостъ, и какъ онъ побывалъ на лун, чтобы узнать, правда ли, что она не цла, но что три четверти ея находятся въ головахъ у женщинъ, и тысячу другихъ веселыхъ и достоврныхъ вещей. Все это правда истинная. Покойной ночи, господа. Perdonnate mi и отпустите мн мои вины, какъ вы отпускаете себ свои.
Если вы скажете: ‘Милостивый государь, сдается намъ, что съ вашей стороны не особенно разумно писать намъ такія вздорныя и забавныя шутки’,— я вамъ отвчу, что и вы не разумне меня, если ихъ читаете. Однако, если вы ихъ читаете ради веселаго времяпрепровожденія, ради чего и я писалъ ихъ, то мы съ вами достойне прощенія, нежели цлая толпа пустынниковъ, ханжей, лицемровъ, пустосвятовъ, притворщиковъ и всякихъ сектантовъ, которые ходятъ ряжеными и въ маскахъ, чтобы обманывать добрыхъ людей. Такъ какъ, увряя простой народъ, что они только и заняты, что созерцаніемъ и молитвою, постомъ и убіеніемъ плоти, и только питаются настолько, насколько это нужно, чтобы душа въ тл держалась, они на дл роскошествуютъ Богъ всть какъ et curios simulant, sed bacchanalia vivunt. Вы можете ясно прочитать это на ихъ красныхъ рожахъ и толстыхъ животахъ, только бы они цебя не окуривали срой. Что касается ихъ ученыхъ занятій, то они сводятся къ чтенію пантагрюэлическихъ книгъ, но не ради веселаго времяпрепровожденія, а съ тмъ, чтобы повредить ближнему, а именно: разбирая, перебирая, перевирая, извращая чужія слова, то-есть, клевеща на ближняго. И въ этомъ похожи на тхъ деревенскихъ прощалыгъ, которые копаются и роются въ изверженіяхъ дтей въ пору вишенъ, разыскивая косточки, чтобы продать ихъ дрогистамъ, изготовляющимъ изъ нихъ боярышниковое масло. Тхъ избгайте, ненавидьте и чурайтесь такъ же, какъ и я, и, честное слово, это будетъ вамъ во спасеніе. И если хотите быть добрыми пантагрюэлистами, то-есть жить въ мир, счастіи и добромъ здоровья, хорошо кушать, не довряйтесь людямъ, которые подглядываютъ въ щелки.

КОНЕЦЪ ПЕРВОЙ КНИГИ ‘ПАНТАГРЮЭЛЬ’.

КНИГА III, IV и V

ПАНТАГРЮЭЛЬ

О ГЕРОИЧЕСКИХЪ ДЯНІЯХЪ И РЕЧЕНІЯХЪ ДОБРАГО ПАНТАГРЮЭЛЯ

Отъ Франсуа Раблэ къ духу Наварской королевы.

Esprit abstrait, ravy u ecstatic,
Qui, frquentant les cieulx, ton origine,
As dlaiss ton boste et domestic,
Ton corps concords, qui tant se morigine
A tes edictz, en vie peregrine,
Sans sentement, et comme en apathie,
Voudrois-tu point faire quelque sortie
De ton manoir divin, perptuel,
Et a bas voir une tierce partie
Des fiets joyeux du bon Pantagruel?
Отвлеченный, возвышенный и восторженный духъ, охотно покинувшій,— переселясь на небо, твое отечество,— тло, которое, пребываетъ, согласно твоимъ велніямъ, въ здшней временной жизни безъ чувства и какъ бы въ апатіи,— не соблаговолишь ли разстаться на время съ твоимъ божественнымъ и вчнымъ жилищемъ и взглянуть на третью часть веселыхъ дяній добраго Пантагрюэля?

ПРОЛОГЪ АВТОРА.

Именитые бражники и вы, дражайшіе подагрики, видали ли вы когда Діогена философа, циника? Если видали, то, значитъ, не даромъ, или я совсмъ дуракъ. Славное дло — узрть свтъ солнца (вина и денегъ). Ссылаюсь въ томъ на слпого отъ рожденія, столь восхваляемаго въ священной Библіи, который, будучи приглашенъ выбрать все, что хочетъ, по повелнію Того, Кто всемогущъ и слова Котораго въ ту же минуту сбываются, ничего не попросилъ кром способности видть. Къ тому же вы, конечно, уже не молоды, а это — выгодное условіе, чтобы считаться компетентнымъ человкомъ въ сужденіяхъ о вин,— если не о тщет жизни,— слдовательно, быть не только философомъ на дл, но и принадлежать къ членамъ вакхическаго совта и разсуждать за дружеской трапезой о состав, цвт, запах, превосходств, достоинствахъ, дйствіи и вліяніи добраго и любимаго вина.
Если же вы его не видли, какъ я склоненъ думать, то, по крайней мр, слышали о немъ. Вдь вся вселенная полна его славой, и имя его гремитъ и по сей день. Къ тому же вы вс родомъ изъ Фригіи, если не ошибаюсь. И если у васъ нтъ столько золота, сколько было у Мидаса, то все же вы заимствовали отъ него нчто, что во время оно особенно цнили персы въ своихъ шпіонахъ, и чему завидовалъ императоръ Антонинъ, и чмъ стала съ тхъ поръ полевая пушка Рогановъ: большія уши. Если же вы о немъ не слыхали, то я. хочу васъ съ нимъ познакомить и разсказать вамъ про него исторію для оживленія вина (пейте же!) и разговора (слушайте же!). Но чтобы вы не очень хлопали ушами. какъ круглые невжды, я заране предупреждаю васъ, что онъ былъ въ свое время рдкимъ философомъ и весельчакомъ, какихъ мало. Если же у него были кое-какіе недостатки, то вдь и вы, и вс мы отъ нихъ не свободны. Кром Бога, никто не совершененъ. Не даромъ Александръ Великій, хотя у него наставникомъ и слугою былъ Аристотель, такъ его уважалъ, что пожелалъ, не будь онъ Александромъ, быть Діогеномъ Синопскимъ.
Когда Филиппъ, король Македонскій, задумалъ осадить и разорить Коринъ,— кориняне, которыхъ ихъ шпіоны предупредили, что на нихъ идетъ македонскій король съ большой арміей, не безъ основанія пришли въ ужасъ и стали тщательно готовиться къ сопротивленію врагу и оборон города. Одни свозили въ крпость утварь, скотъ, зерновой хлбъ, вино, фрукты, състные припасы и необходимые боевые снаряды. Другіе исправляли стны, воздвигали бастіоны, расчищали рвы, возводили равелины, проводили контръ-мины, устраивали шанцы, платформы, крытые ходы, машины для метанія камней, расчищали казематы, наводили вторыя стны, ставили сторожевыя будки на башняхъ, устраивали брустверы, контръ-верки, куртины, увнчивали стны желзными кольями, чинили метательные снаряды, разставляли часовыхъ и разсыпали патруль. Каждый былъ на своемъ мст и каждый длалъ то, что слдовало. Одни чистили кирасы, полировали сдла, приводиливъ порядокъ конскую сбрую, наглавники, кольчуги, латы, шишаки, шлемы, забрала, нагрудники, щиты, панцыри, желзныя перчатки, наколнники и шпоры. Другіе приготовляли луки, пращи, самострлы, катапульты, гранаты, ракеты, скорпіоны и другія военныя машины. Кто оттачивалъ пики, алебарды, скиры, стрлы, топоры, гарпуны, мечи, короткіе и длинные дротики, кто чистилъ палаши, сабли, мечи, шпаги, стилеты, ручные ножи и всякаго рода оружіе. Каждый вытаскивалъ на свтъ Божій всю свою старую рухлядь и отдлывалъ ее заново, не было такой старой или чопорной женщины, которая бы не приготовлялась къ войн, такъ какъ вамъ извстно, что древнія коринянки были очень храбры и воинственны.
Діогенъ, видя ихъ въ такомъ воинственномъ азарт и не будучи приставленъ властями города ни къ какому длу, нсколько дней сряду созерцалъ ихъ поведеніе, ни слова не говоря, но затмъ, какъ бы охваченный воинственнымъ настроеніемъ, опоясался мантіей какъ шарфомъ, засучилъ рукава до локтей, сдалъ на храненіе старому товарищу свою нищенскую суму, свои рукописныя книги и ушелъ изъ города по направленію къ Краніи, представляющей собою холмъ и Коринскій мысъ, докатилъ туда свою глиняную бочку, служившую ему убжищемъ въ дурную погоду. Въ крайнемъ возбужденіи, не покладая рукъ, принялся онъ вертть ее, поворачивать, переворачивать, наклонять въ ту и другую сторону, раскачивать, ставить вверхъ дномъ, стучать по дну, по бокамъ, опрокидывать, подталкивать ногой, лить въ нее воду, выливать воду изъ нея, накрывать ее, раскрывать, катить вправо, катить влво, впередъ, назадъ, приподнимать на воздухъ, мыть ее, влзать въ нее, вылзать изъ нея, снова влзать, садиться на нее верхомъ, ложиться въ нее въ растяжку, скатывалъ ее съ горы въ долину, затмъ снова втаскивалъ на гору, какъ Сизифъ свой камень, такъ что чуть было совсмъ ее не пробилъ. Увидя это, кто-то изъ его друзей спросилъ, что побуждаетъ его такъ терзать свое тло, свой умъ и свою бочку. На это философъ отвчалъ, что такъ какъ республика оставляетъ его безъ дла, то онъ такимъ образомъ возится со своей бочкой, чтобы не быть празднымъ среди такого занятаго и рьянаго населенія.
Такъ и я! Хотя и стою въ сторон, однако не желаю быть обойденнымъ. Никто не считаетъ меня годнымъ на общее дло. Между тмъ я вижу, какъ каждый въ этомъ благородномъ королевств, какъ по сю, такъ и по ту сторону горъ, изо всхъ силъ старается, исполненный усердія, оборонить и защитить свое отечество отъ врага. Самъ готовится, въ свою очередь, къ нападенію на него, и все это съ такой мудрой политикой и въ такомъ изумительномъ порядк, къ такой очевидной польз для будущаго (ибо такимъ путемъ Франція получитъ врныя границы и-освободится отъ всякаго страха), что я почти склоненъ принять воззрніе Гераклита, который считаетъ войну источникомъ всякаго желательнаго добра. И не хочетъ врить, чтобы bellum было одной лишь антифразой bellus, какъ думаютъ нкоторые старые латинскіе букводы, которые не видятъ ничего хорошаго въ войн, но считаетъ это скоре выраженіемъ, соотвтствующимъ тому понятію, что война вызываетъ наружу все, что есть хорошаго и добраго, и изобличаетъ все худое и порочное. Что это такъ — доказывается тмъ, что мудрый и миролюбивый царь Соломонъ не сумлъ лучше представить намъ неизреченное превосходство божественной премудрости, какъ сравнивъ её съ хорошо вооруженной и правильно организованной арміей.
Но такъ какъ я не допущенъ въ ряды тхъ, которые должны атаковать непріятеля, то меня сочли слишкомъ слабосильнымъ и ничтожнымъ, чтобы допустить Даже и въ ряды тхъ, кто занимается обороной страны, сочли непригоднымъ хотя бы для того, чтобы окапывать шанцы, рыть землю или бить камни. Я же считаю слишкомъ большимъ позоромъ для себя роль, празднаго зрителя въ виду столькихъ храбрыхъ, краснорчивыхъ, геройскихъ людей, разыгрывающихъ передъ лицомъ всей Европы эту великую басню и трагикомедію, въ то. время какъ я ни въ чемъ не принимаю участія и нисколько не изощряю т силы, какія у меня есть: Вдь на мой взглядъ не много славы достанется тмъ, кто только созерцаетъ происходящее, нисколько не изощряя своихъ силъ, бережетъ свои гроши, прячетъ свои деньги, чешетъ пальцемъ въ затылк, ковыряетъ въ носу, хлопаетъ ушами, какъ аркадскіе ослы при звукахъ музыки, и только своими минами безмолвно даетъ знать, что одобряетъ эту прозопопею.
Поэтому, не имя иного выбора, счелъ я не безполезнымъ и не излишнимъ упражненіемъ, если я стану катать взадъ и впередъ свою діогеновскую бочку,— единственное, что мн осталось отъ крушенія всхъ моихъ надеждъ въ жизни. Чего достигну я такой возней съ бочкой? спросите вы. Клянусь Богородицей, самъ еще не знаю. Подождите немного, дайте мн приложиться къ бутылк: вдь это мой врный и единственный Геликонъ, моя живая вода, единственный источникъ моего вдохновенія. Распивая вино, я разсуждаю, взвшиваю, ршаю и даю заключеніе. Посл эпилога смюсь, пишу, сочиняю, пью.
Энній, распивая вино, писалъ, писавши, пилъ вино. Эсхилъ, если врить Плутарху, in Symposiacis, сочинялъ распивая вино. Гомеръ никогда не писалъ натощакъ. Катонъ — всегда писалъ лишь посл того, какъ, бывало, напьется. Изъ этого вы можете усмотрть, что я слдую лучшимъ и похвальнйшимъ образцамъ. И если вы тоже выпьете чарку-другую вина, я не вижу въ томъ никакого вреда, лишь бы вы не забывали при этомъ славить Господа Бога.
Но такъ какъ такова моя судьба или участь — ибо на всякому дано войти въ Коринъ и проживать въ немъ, то я ршилъ служить тмъ и другимъ, я не хочу оставаться празднымъ и безполезнымъ. Относительно фуражировъ, піонеровъ и саперовъ я поступаю такъ, какъ Аполлонъ въ Тро при Лаомедон и Рено де-Монтоданъ на старости лтъ: я буду прислуживать каменщикамъ, буду стряпать на нихъ, а по окончаніи обда подъ звуки своей волынки буду слоны слонять. Что касается воиновъ, то я снова пробью дно моей бочки и извлеку изъ этого хранилища,— достаточно знакомаго вамъ по предыдущимъ двумъ томамъ, если бы они не были искажены и извращены благодаря типографскому вранью, какъ результатъ нашего забористаго времяпрепровожденія, любезный третій томъ, а затмъ и веселый четвертый томъ пантагрюэлическихъ изреченій. Я разршаю вамъ называть ихъ и діогеническими. И такъ какъ я не могу быть имъ соратникомъ, то буду честнымъ для нихъ метрдотелемъ, по мр силъ своихъ ухаживающимъ за ними но ихъ возвращеніи съ поля брани, и неутомимымъ пвцомъ ихъ доблестей и славныхъ военныхъ подвиговъ. Я не премину это сдлать, клянусь Lapathium acutum! если только мартъ не придется въ посту, чего онъ, мошенникъ, не сдлаетъ.
Мн помнится, что я читалъ, какъ Птоломей, сынъ Лагоса, представилъ однажды египтянамъ на сцец театра въ числ другой добычи, доставшейся ему, посл его побдъ, совсмъ чернаго дактріанскаго верблюда и пестраго невольника. У послдняго одна часть тла была черною, а другая блою, но не въ горизонтальномъ направленіи, какъ у той женщины,— посвященной Венер индійской,— которую философъ Аполлоній Тіанскій видлъ между ркой Гидаспомъ и Кавказской горой, а въ перпендикулярномъ. Такого зрлища еще въ Египт не бывало, и онъ надялся этими новинками усилить народную къ себ любовь. Но что же вышло? При вид верблюда вс испугались и вознегодовали, при вид пестраго человка одни подняли его на смхъ, другіе восчувствовали къ нему отвращеніе, какъ къ подлому чудовищу, созданному по ошибк природою. Въ конц концовъ надежда Птоломея понравиться египтянамъ и этимъ путемъ увеличить ихъ любовь къ себ обманула его. Онъ убдился, что для нихъ пріятне и отрадне видть красивыя, совершенныя, изящныя вещи, нежели смшныя и чудовищныя. Съ тхъ поръ какъ верблюдъ, такъ и невольникъ потеряли всю цну въ его глазахъ, такъ что вскор они лишились жизни, благодаря небрежности и отсутствію всякаго за ними ухода.
Этотъ примръ заставляетъ меня колебаться между надеждою и страхомъ: какъ бы мн вмсто одобренія, за которымъ я гонюсь, не вызвать того, что мн всего ненавистне, какъ бы мое сокровище не стало прахомъ, и какъ бы вмсто Венеры {Такъ называлась лучшая кость въ игр Талусъ у римлянъ.} не получить мн пса, и какъ бы, желая оказать услугу людямъ, не возбудить ихъ гнва, думая развеселить, не оскорбить бы ихъ, какъ бы вмсто того, чтобы угодить имъ, не вызвать ихъ неудовольствія и какъ бы со мной не повторилась исторія съ птухомъ Евкліона, какъ она разсказана Плавтомъ въ его Аніпіагіа и Авзоніемъ въ его Gryphon и иными, а именно: какъ этому птуху перерзали горло за то, что онъ нашелъ кладъ. Подумать — дрожь беретъ! А вдь это бывало. Такъ, почему же не можетъ повториться и теперь? Нтъ, Геркулесъ этого не допуститъ. Вдь я замчаю въ нихъ во всхъ нчто специфическое: какое-то самобытное свойство, которое наши предки называли пантагрюэлизмомъ и благодаря которому они никогда и ничего не истолковываютъ въ худую сторону. Они сумютъ распознать доброе, открытое, честное мужество. Я привыкъ видть, какъ они отдавали должное и цнили доброе намреніе, хотя бы оно было и слабо выражено. Высказавши все это, возвращаюсь къ своей бочк. Ну, принимайтесь за вино, товарищи! Дти, пейте на здоровье. Если оно вамъ придется не по вкусу, бросьте его. Я не изъ тхъ несносныхъ гулякъ, которые заставляютъ насильно, съ бранью и побоями, добрыхъ людей чокаться бокалами, пить и плясать, что хуже всего. Вс добрые бражники, вс благонамренные подагрики, подходящіе къ моей бочк, не обязаны пить изъ нея, если не хотятъ, если же они пожелаютъ выпить и вино понравится ихъ вельможнjму вельможеству, то пусть льютъ открыто, свободно, смло, ничего не платя, и не жалютъ вина. Таково мое ршеніе. И не бойтесь, чтобы вина не хватило, какъ на свадьб въ Кан Галилейской. Сколько бы вы изъ нея ни черпали, я буду доливать, и бочка окажется неисчерпаемой. Она полна живой силы и вчной мощи. Таковъ былъ напитокъ, заключавшійся въ кубк Тантала, изображеннаго фигурально у мудрыхъ браминовъ, такова была въ Иберіи соляная гора, прославляемая Катономъ, такова была золотая втка, посвященная подземной богин, столь прославляемой Виргиліемъ {Энеида, VI, 136 и др.}. Это настоящій рогъ изобилія шутки и насмшекъ. Если иногда и покажется вамъ, что вы исчерпали его до гущи, находящейся на дн, то вы все же никогда его не опорожните. На дн его лежитъ надежда, какъ въ бутылк Пандоры, а не отчаяніе, какъ въ бочк Данаидъ. Замтьте хорошенько, что я говорю и какого рода людей я приглашаю. Вдь подобно тому, какъ Люциній (упоминаю объ этомъ во избжаніе недоразумній) утверждалъ, что писалъ только для своихъ тарентинцевъ и константинцевъ {Cicoro, do fin., 1, 3.}, такъ и я пробилъ мою бочку только для васъ, ретивые бражники и честные подагрики. Лизоблюдамъ и прихлебателямъ тутъ не мсто: они и безъ- того умютъ обдлывать свои длишки. Не говорите мн также, молю васъ во имя тхъ обстоятельствъ, которымъ вы обязаны своимъ рожденіемъ, о тупицахъ, придирающихся къ словамъ. Тмъ мене о ханжахъ, хотя бы вс они были изъдены венерической болзнью и умирали отъ жажды и голода. Почему? Потому что у нихъ на ум не добро, но зло,— то самое зло, отъ котораго мы ежедневно просимъ Бога избавить насъ, хотя они и прикидываются несчастными.
Но отъ старой обезьяны нельзя ждать красивыхъ гримасъ. Прочь негодяи съ моей дороги! Сойдите, канальи, съ моего солнца и убирайтесь къ чорту. Приходите, добрыя и простыя души, пить мое вино! Взгляните вотъ на эту палку, которую Діогенъ завщалъ положить рядомъ съ нимъ посл его смерти, чтобы изгонять ею всякую. нечисть и исчадій ада. Итакъ назадъ, пустосвяты! Проваливайте, ханжи! Убирайтесь къ чорту, лицемры! Какъ! Вы еще здсь? Я отказываюсь отъ своей части въ Папиманіи {См. кн. IV, глава 48 и др.}, если васъ поймаю. G. 22, g. 222, g. 222222. Прочь, прочь! Уйдутъ ли они? Пусть васъ бичуютъ до крови и бьютъ палками.

I.

О томъ, какъ Пантагрюэль переселилъ колонію Утопистовъ въ Дипсодію.
Когда Пантагрюэль завоевалъ всю страну Дипсодовъ, то переселилъ въ нее колонію Утопистовъ въ числ 9876543210 человкъ, не считая женщинъ и малыхъ дтей, всевозможныхъ ремесленниковъ и профессоровъ всхъ либеральныхъ наукъ, для освженія, оживленія и украшенія той страны, гд населеніе было жидко и она была большею частью пустынна.
И переселеніе это совершилъ онъ отчасти и потому также, что мужчины и женщины размножились въ Утопіи какъ саранча. Вы должны понять безъ того, чтобы мн нужно было объяснять это вамъ, что жители Утопіи отличались такимъ плодородіемъ, что въ каждой семь по истеченіи каждыхъ девяти мсяцевъ рождалось не мене семи дтей, какъ мужескаго, такъ и женскаго пола, подобно тому, какъ это было среди еврейскаго народа въ Египт (если только де Лира {Комментаторъ Библіи de Lyra. У Раблэ тутъ игра словъ: si de Lyra ne delire.} не вретъ). Но не столько это обстоятельство, равно какъ и плодородіе почвы, здоровый климатъ и удобства жизни въ Дипсодіи, сколько желаніе удержать въ повиновеніи и должной дисциплин завоеванный край побудили его переселить въ него своихъ исконныхъ и врныхъ подданныхъ, которые съ незапамятныхъ временъ не знали и не признавали иного господина какъ онъ, которые, едва, родившись на свтъ Божій, вмст съ молокомъ матери всосали сладость и кротость его царствованія и съ нею вс выросли и вполн освоились. Можно было съ увренностью сказать, что они скоре лишатся жизни, нежели отпадутъ отъ прирожденной и неотъемлемой приверженности къ своему государю, какъ бы ихъ ни разсяли и куда бы ихъ ни переселили. И не только они сами и, дти, рожденныя изъ ихъ крови, пребудутъ ему врны, но сумютъ привить эту врность и повиновеніе къ націямъ, вновь присоединеннымъ къ имперіи. Такъ оно на дл и оказалось, и вс надежды на этотъ счетъ оправдались. Если Утопійцы до своего переселенія были врны и благодарны, то Дипсоды, проживъ съ ними нсколько дней, перещеголяли ихъ съ тмъ свойственнымъ всмъ смертнымъ жаромъ, съ которымъ они относятся ко всякому новому длу, если оно имъ по сердцу. Единственное, что они оплакивали и на что слезно жаловались, это на то, что до нихъ раньше не доходила слава о добромъ Пантагрюэл.
Поэтому замтьте-ка здсь кстати, бражники, что лучшій способъ удержать и подчинить завоеванный. край заключается совсмъ не въ томъ, чтобы грабить народъ, насиловать, мучить, разорять его и управлять имъ посредствомъ кнута,— какъ ошибочно утверждаютъ, къ своему стыду, и позору, нкоторые тиранническіе умы,— короче сказать: не въ томъ, чтобы глотать народъ на манеръ неправеднаго правителя, котораго Гомеръ называетъ Демоборономъ, то-есть пожирателемъ народа. Я не стану приводить вамъ по этому поводу древнюю исторію, но напомню то, чему были свидтели ваши отцы и вы сами, если только вы не слишкомъ молоды. Какъ новорожденныхъ, народъ слдуетъ кормить молокомъ, укачивать, убаюкивать, какъ только-что посаженныя деревца, его слдуетъ поддерживать, беречь, защищать отъ всякихъ насилій, обидъ и бдствій, какъ человка, выздоравливающаго отъ продолжительной и опасной болзни, его слдуетъ лелять, щадить, помогать возстановленію его силъ, такъ чтобы онъ проникся такимъ мнніемъ, что нтъ въ мір ни короля, ни принца, котораго бы онъ такъ боялся въ роли врага и такъ жаждалъ въ роли друга. Такъ Озирисъ, великій египетскій повелитель завоевалъ всю землю, прибгая не столько къ оружію, сколько оказывая помощь угнетеннымъ, уча добру и здоровой жизни, издавая разумные законы, осыпая народъ милостями и благодяніями. Отъ этого вселенная прозвала его великимъ царемъ Эвергетомъ, т.-е. благодтелемъ, какъ приказалъ Юпитеръ нкоей Памил {См. у Плутарха.}. Гезіодъ въ своей еогоніи указываетъ на добрыхъ демоновъ,— назовемъ ихъ, если хотите, ангелами,— какъ на посредниковъ между богами и людьми, превосходящихъ людей, но уступающихъ богамъ. И такъ какъ вс небесные сокровища и дары достигаютъ до насъ черезъ ихъ руки, то онъ называетъ ихъ роль царственною: потому что исключительнымъ дломъ царей должно быть: длать добро и никогда не причинять зла.
Таковъ былъ властитель вселенной Александръ Македонскій. Такимъ образомъ владлъ землею и Геркулесъ, освобождая людей отъ чудовищъ, отъ угнетеній, насилій и тиранніи, милостиво правя ими, воцаряя между ними справедливость и правосудіе, удерживая среди нихъ добрый порядокъ и издавая законы, содйствующіе прочности государства, пополняя то, чего недоставало, сокращая то, что оказывалось лишнимъ, прощая все прошлое зло и забывая вс личныя оскорбленія. Примръ этому видимъ въ амнистіи аинянамъ, когда благодаря мужеству и стараніямъ разибула были искоренены тираны. Поздне то же самое превозносилъ въ Рим Цицеронъ, и этому же подражалъ императоръ Авреліанъ. Вотъ волшебные напитки и любовныя чары, посредствомъ которыхъ мирно удерживается то, что съ трудомъ завоевано. И счастливе царствовать не можетъ завоеватель, или король, или принцъ, или философъ какъ чередуя правосудіе съ доблестью. Доблесть свою онъ доказалъ побдой и завоеваніемъ. Правосудіе его обнаружится въ томъ, что въ добромъ, согласіи и любви со своимъ народомъ онъ издастъ законы, обнародуетъ эдикты, установитъ религіи, окажетъ каждому справедливость, и какъ говоритъ объ Октавіи Август благородный поэтъ Маро:
‘Онъ, побдитель, по своей вол
Издавалъ законы въ угоду побжденнымъ’.
Вотъ почему Гомеръ въ своей Иліад называетъ добрыхъ государей и великихъ царей Kosmetoras laon, то-есть краса народовъ. Такими соображеніями руководствовался Нума Помпилій, второй царь римлянъ, справедливый, мудрый философъ, когда повеллъ, чтобы въ праздникъ, посвященный богу Терминусу и который назывался Терминаліи, приносились лишь безкровныя жертвы. Этимъ онъ показалъ намъ, что въ предлахъ государства слдуетъ править мирно, дружелюбно, милостиво и не пачкать рукъ кровью и грабежомъ. Кто поступаетъ иначе, тотъ не только утратитъ то, что пріобрлъ, но еще навлечетъ на себя срамъ и позоръ въ томъ смысл, что вс сочтутъ, что онъ нечистыми путями сдлалъ свои пріобртенія, разъ они ушли изъ его рукъ. Извстно вдь, что чужое добро въ прокъ не идетъ. И хотя бы онъ всю жизнь пользовался пріобртеннымъ имуществомъ, но если это наслдники утратятъ его, то позоръ этого падетъ на покойника и память его будутъ проклинать, какъ память неправеднаго завоевателя. Вдь не даромъ говоритъ пословица: ‘Чужимъ добромъ не разживешься’. Замтьте также, записные подагрики, что этимъ путемъ Пантагрюэль одного ангела превратилъ въ двоихъ,— какъ разъ обратное дйствіе тому, что совтуетъ Карлъ Великій, обратившій одного діавола въ двоихъ, когда переселилъ саксонцевъ во Фландрію, а фламандцевъ въ Саксонію. Не въ силахъ удержать саксонцевъ, присоединенныхъ имъ къ имперіи, въ повиновеніи, такъ какъ они поминутно бунтовались, если его случайно отвлекала война въ Испанію или другія отдаленныя страны,— онъ переселилъ ихъ въ свой край, естественно покорный ему, а именно во Фландрію, а своихъ природныхъ подданныхъ, фламандцевъ, переселилъ въ Саксонію, не сомнваясь въ ихъ врности, хотя бы они и эмигрировали въ чужія страны. Но случилось такъ, что саксонцы продолжали бунтовать по старому, а фламандцы, проживая въ Саксоніи, переняли нравы и обычаи саксонцевъ.

II.

О томъ, какъ Панургъ былъ сдланъ владльцемъ замка Сальмигонденъ въ Дипсодіи и подалъ свой хлбъ на корню.

Указомъ правительству Дипсодіи Пантагрюэль назначилъ Панурга владльцемъ замка Сальмигонденъ, приносившаго ежегодно 6.786.109.789 золотыхъ дукатовъ доходу, не считая дохода съ майскихъ жуковъ и улитокъ, доходившаго, на худой конецъ, отъ 2.435.768 до 2.436.769 барашковъ {Золотая монета.}, порою же достигавшаго 1.234.554.321 цехина {Восточная монета.}. Новый владлецъ такъ хорошо хозяйничалъ, что мене нежели въ дв недли промоталъ врный и неврный доходъ со своихъ владній за три года. Онъ промоталъ его, прошу васъ думать, не на основаніе монастырей, постройку храмовъ, училищныхъ зданій и больницъ или другія подобныя зати. Онъ истратилъ его на безчисленные банкеты и веселые пиры, на которые шелъ всякъ, кто хотлъ: вс добрые собутыльники, молодыя двчоночки и хорошенькія бабенки. Онъ рубилъ лса, сжигалъ толстыя деревья на золу, бралъ деньги взаймы, покупалъ дорого, продавалъ дешево и подалъ свой хлбъ на корню.
Пантагрюэль, увдомленный объ этомъ, нисколько не вознегодовалъ, не разсердился и не огорчился. Я уже говорилъ вамъ, что то былъ добрйшій изъ людей, малыхъ и великихъ, которые когда-либо опоясывались мечомъ. Онъ вс вещи принималъ съ хорошей стороны, все истолковывалъ по доброму. Никогда не терзался, ничмъ не скандализировался. Онъ бы не былъ такимъ разумнымъ человкомъ, если бы огорчался или сердился, потому что вс сокровища въ подлунномъ царств и вс т, что заключаетъ земля во всхъ своихъ измреніяхъ — въ вышину, глубину, ширину и длину — не достойны волновать наши чувства и смущать нашъ умъ и душу. Онъ только отвелъ Панурга въ сторонку и мягко замтилъ ему, что если онъ хочетъ такъ жить и не хочетъ беречь свое добро, то обогатить его будетъ невозможно или, по крайней мр, очень трудно.
— Обогатить?— повторилъ Панургъ. Разв вы это задумали? Разв вы хотите, чтобы я былъ богатъ на этомъ свт? Богомъ и всми добрыми людьми клянусь, жить весело — вотъ главное дло! Никакія другія старанія, никакія другія заботы не должны проникать въ святая. святыхъ вашего божественнаго мозга. Пусть ясность вашего. духа никогда не смущается подобными мелкими и досадными, тревогами. Пока вы живете весело, бодро, благополучно, я буду считать себя слишкомъ богатымъ. Вс кричатъ: ‘Хозяйство! Хозяйство!’ Но иной, толкующій про хозяйство, ровно ничего въ немъ не понимаетъ. Объ этомъ надо меня спросить. И знаете ли, что я вамъ скажу: въ томъ, что мн ставится въ порокъ, я только подражалъ, парижскимъ университету и парламенту,— мстамъ, представляющимъ собою истинный источникъ и живую идею пантеологіи, какъ и всякой справедливости. Еретикъ тотъ, кто въ этомъ сомнвается или этому не вритъ. Они съдаютъ своего епископа или — что одно и то же — весь годовой, а иногда и двухгодичный доходъ со своей епархіи въ одинъ день, въ тотъ именно, когда вступаетъ въ должность. И онъ не можетъ отъ этого уклониться, если не хочетъ быть побитымъ каменьями. Кром того, я слдую въ этомъ четыремъ главнымъ добродтелямъ:
Во-первыхъ, осторожности, забирая деньги впередъ. Вдь никто не знаетъ, что его ждетъ впереди. Кто знаетъ, простоитъ ли міръ еще три года? И даже если бы онъ простоялъ и дольше, то есть ли такой безумный человкъ, который бы посмлъ быть увреннымъ, что еще проживетъ три года?
‘Кто изъ людей такъ распоряжается судьбой, что можетъ разсчитывать прожить до завтра’ {Сенека, Thyest.}.
Во-вторыхъ, справедливости отрицательной, потому что, покупая дорого, я покупаю въ кредитъ, а, продавая дешево, продаю на чистыя деньги. Что говоритъ Катонъ по этому поводу въ своемъ ‘Хозяйств’? ‘На, до, говоритъ онъ, чтобы отецъ семейства былъ непрерывнымъ продавцомъ’. Такимъ путемъ онъ непремнно станетъ, наконецъ, богатъ, если не закроетъ лавочки. И затмъ справедливости положительной: ибо кормлю добрыхъ,— замтьте это, добрыхъ,— и пріятныхъ сотоварищей, которыхъ судьба выкинула на голодную скалу, какъ и спутниковъ Улисса, безъ всякаго провіанта, и добрыхъ, замтьте это,— добрыхъ и молодыхъ,— замтьте: молодыхъ подругъ. Вдь, согласно изреченію Гиппократа, молодежь трудно переноситъ голодъ, въ особенности когда она жива, бодра, подвижна, легко увлекается и волнуется. А такая молодежь, въ свою очередь, дорога для людей доброжелательныхъ, потому что настроена въ дух Платона и Цицерона и считаетъ, что родилась въ міръ не для себя только, но готова жертвовать собой своей партіи и своимъ друзьямъ.
Въ-третьихъ, сил, такъ какъ я, подобно второму Милону Кротонскому, срубаю большія деревья, вырубаю глухіе лса, разоряю логовища волковъ и кабановъ, притоны разбойниковъ, убійцъ и фальшивыхъ монетчиковъ, убжища еретиковъ и превращаю ихъ въ мелкій кустарникъ или прекрасныя, открытыя поляны, приготовляю при звук флейтъ и волынокъ арену для послдняго суда.
Въ-четвертыхъ, умренности, подая свой хлбъ на корню, какъ отшельникъ, живу салатомъ и кореньями, становлюсь выше чувственныхъ аппетитовъ и сберегаю для калкъ и убогихъ. Ибо такимъ путемъ я обхожусь безъ полольщиковъ, которымъ надо платить деньги, безъ косарей, которые любятъ выпить и не разбавляютъ вино водою, безъ жнецовъ, которые хотятъ, чтобы ихъ кормили пирогами, безъ молотильщиковъ, которые, по свидтельству Tliestilis Виргилія, обрываютъ въ садахъ весь чеснокъ, лукъ и шарлотъ, безъ мельниковъ, которые обыкновенно бываютъ мошенниками, и безъ булочниковъ, которые нисколько не честне. Разв это малое сбереженіе? И къ тому же разв мало опустошеній производятъ полевыя мыши? Разв мало гніетъ хлба въ амбарахъ? И разв мало его истребляютъ крысы? Между тмъ изъ хлба на корню вы готовите прекрасный зеленый соусъ, который не отягощаетъ желудка, легко переваривается, не отуманиваетъ головы, возбуждаетъ жизненныя силы, веселитъ глазъ, подстрекаетъ аппетитъ, пріятенъ на вкусъ, бодритъ сердце, щекочетъ языкъ, придаетъ хорошій цвтъ лицу, укрпляетъ мускулы, очищаетъ кровь, облегчаетъ діафрагму, освжаетъ печень, разгоняетъ желчь, успокаиваетъ почки, сообщаетъ упругость всмъ членамъ тла, укрпляетъ позвонки, заставляетъ человка чихать, рыдать, кашлять, плевать, блевать, звать, сморкаться, дышать, храпть, потть и представляетъ тысячу другихъ преимуществъ.
— Понимаю, отвчалъ Пантагрюэль,— вы хотите сказать, что не умные люди не сумютъ много истратить въ короткій срокъ. Вы не первый придумавшій эту ересь. Неронъ проповдывалъ ее и изъ всхъ смертныхъ восхищался своимъ дядей Калигулой, который ухитрился въ нсколько дней растратить все имущество и наслдство, оставленное ему Тиверіемъ. Но вмсто того, чтобы слдовать римскимъ законамъ противъ роскоши: закону Орхическому, Фанническому, Дидійскому, Лицинійскому, Корнеліевскому, Лепидинійскому, Антійскому И Коринійскому, которыми строго воспрещалось каждому проживать свыше того, что составляетъ его годовой доходъ, вы совершили proterviam, что у римлянъ являлось такою же жертвою, какъ пасхальный агнецъ у евреевъ. И тамъ и тутъ приличествовало състь все, что можно, остальное же бросить въ огонь, но ничего не оставлять на завтра. Я могу про васъ сказать то, что сказалъ Катонъ про
Альвидія, который, промотавъ все, что имлъ, напослдокъ сжегъ единственный домъ, остававшійся у него, чтобы сказать: ‘Oonsummatum est’, или какъ поздне сказалъ Св. ома Аквинскій, когда сълъ всю миногу: ‘Не велика бда’.

III.

Похвальное слово Панурга должникамъ и заимодавцамъ.

— Но,— спросилъ Пантагрюэль,— когда же вы избавитесь отъ долговъ?
— Ко второму пришествію,— отвчалъ Панургъ,— когда вс будутъ довольны, и вы наслдуете самому себ. Боже меня упаси выйти изъ долговъ. Никто мн тогда гроша не дастъ взаймы. Если съ вечера не положить дрожжей въ тсто, оно на утро не поднимется. Ну, а если вы у кого-нибудь постоянно въ долгу, то онъ непрерывно молитъ Бога послать вамъ благополучную, долгую и счастливую жизнь, опасаясь, какъ бы его долгъ за вами не пропалъ, онъ будетъ хвалить васъ при людяхъ, подыскивать вамъ новыхъ кредиторовъ, чтобы ваши длишки поправились и вы могли пополнить его мошну. Когда, въ былое время, въ Галліи сожигали живыми, по друидическому закону, крпостныхъ, слугъ и глашатаевъ на похоронахъ ихъ господъ и владльцевъ, разв не опасались они пуще всего того, чтобы.ихъ господа и владльцы не умерли? Вдь они обязаны были съ ними вмст умереть. И разв не молили они своего великаго бога Меркурія заодно съ Плутономъ, скопидомомъ, сохранить ихъ здоровыми на многія лта? Потому что вмст съ ними и они ‘могли жить. Врьте, что ваши кредиторы усердно будутъ молиться Богу о продленіи вашей жизни, опасаясь, какъ бы вы не умерли, тмъ боле, что для нихъ своя рубашка къ тлу ближе и деньги имъ дороже жизни. Доказательствомъ тому служатъ ростовщики изъ Ландеруссы, которые нкогда повсились отъ того, что хлбъ и вино стали падать въ цн, а погода стала благопріятне.
Такъ какъ Пантагрюэль ничего не отвчалъ, то Панургъ продолжалъ:
— Право слово, когда я хорошенько подумаю, вы меня обижаете, упрекая меня за долги и кредиторовъ. Боже, какъ разъ въ этомъ отношеніи я считаю себя великимъ, достопочтеннымъ и грознымъ, тмъ, что вопреки мннію всхъ философовъ, утверждающихъ, что изъ ничего не создается ничего, я — не имя ровно ничего, никакого первоначальнаго вещества — оказался творцомъ и создателемъ. Что я создалъ? А какъ же! Прекрасныхъ и добрыхъ кредиторовъ. Кредиторы — буду стоять на томъ до костра исключительно — прекрасныя и добрыя созданія. Кто не даетъ взаймы, тотъ скверная и дурная тварь, исчадіе ада. Что я сотворилъ? А долги-то! О, рдкая и античная красота. Долги, говорю я, превосходящіе число слоговъ, которые можно составить изъ всхъ гласныхъ и согласныхъ, и которые, во время оно, проектировалъ сосчитать благородный Ксенократъ. Если вы будете судить о превосходств должниковъ по численности ихъ кредиторовъ, то не впадете въ ариметическую ошибку. Поврьте, что мн очень пріято. когда каждое утро я вижу вокругъ себя этихъ смиренныхъ, услужливыхъ кредиторовъ, не скупящихся на поклоны. И когда замчаю, что случись мн привтливе улыбнуться кому-нибудь изъ нихъ или получше угостить чмъ другихъ, то плутъ сейчасъ же вообразитъ, что на его улиц праздникъ и я, прежде чмъ другимъ, уплачу ему свой долгъ, и онъ принимаетъ мою улыбку за чистую монету,— мн представляется, что я играю роль Бога на представленіи Страстей Господнихъ въ Сомюр,— окруженнаго ангелами и херувимами. Это мои кандидаты, мои паразиты, мои льстецы, мои прорицатели, мои неизмнные панегиристы. И право же я думаю, что гора геройской добродтели, описанная Гезіодомъ, состояла изъ долговъ и изъ смертныхъ, стремившихся взобраться на нее. Я успшне всхъ совершилъ это. Немногіе взбираются на нее вслдствіе трудности пути, такъ какъ теперь у всхъ появилось страстное желаніе и развился волчій аппетитъ къ дланію долговъ и размноженію кредиторовъ. Между тмъ не всякій уметъ стать должникомъ, не всякій найдетъ кредиторовъ. И вы хотите лишить меня этого высшаго благополучія, вы спрашиваете меня: когда я освобожусь отъ долговъ? А я-то, клянусь св. Баболеномъ, всю жизнь считалъ, что долги — наилучшая связь между небомъ и землей, единственное звено между людьми, безъ котораго, я утверждаю, вс люди въ скоромъ времени погибли бы. Это по преимуществу та великая душа вселенной, которая, по словамъ академиковъ, оживляетъ вс вещи. Что это дйствительно такъ, представьте только себ мысленно любой міръ, изъ тридцати, измышленныхъ философомъ Метродоромъ {Греческій философъ, ученикъ Эпикура.}, въ которомъ не было бы ни должниковъ, ни кредиторовъ. Міръ безъ долговъ? Да въ немъ нарушилось бы правильное теченіе свтилъ и воцарился бы хаосъ. Все пришло бы въ смятеніе. Юпитеръ, не считая себя должникомъ Сатурна, низложилъ бы его изъ его сферы и въ своей гомерической цпи спуталъ бы вс умы, всхъ боговъ, небеса, демоновъ, геніевъ, героевъ, діаволовъ, землю, море, вс стихіи. Сатурнъ, соединившись съ Марсомъ, привелъ бы вселенную въ полнйшій безпорядокъ. Меркурій не захотлъ бы служить другимъ богамъ, не захотлъ бы боле быть ихъ Камилломъ, какъ его называли на этрурскомъ язык {Имя Меркурія на этрурскомъ язык, означающее: встникъ.}, потому что онъ бы не былъ имъ долженъ. Венеру перестали бы уважать, потому что она ничего не давала бы людямъ. Луна стала бы кровавой и темной. Съ какой стати солнце удляло бы ей свой свтъ? Оно вдь не было бы должно свтить и не освщало бы также и земли. Свтила не оказывали бы на нее никакого добраго вліянія. Земля не стала бы питать ихъ своими испареніями, которыя, по словамъ Гераклита, и какъ доказывали стоики и утверждалъ Цицеронъ, питаютъ свтила. Между различными стихіями прекратилось бы всякое общеніе, всякій обмнъ и превращеніе. Земля не переходила бы въ воду, вода не превращалась бы въ воздухъ, воздухъ не становился бы огнемъ, огонь не согрвалъ бы землю. Земля ничего бы не производила, кром чудовищъ, титановъ, великановъ, не было бы дождя, не было бы свта, не было бы втра, не было бы ни лта, ни осени. Люциферъ разорвалъ бы оковы и, вырвавшись изъ ндръ ада вмст съ фуріями, мстительными геніями и рогатыми чертями, захотлъ бы изгнать съ небесъ всхъ боговъ какъ великихъ, такъ и малыхъ народовъ. Міръ, въ которомъ никто бы и ничего не давалъ взаймы, былъ бы собачьимъ міромъ, міромъ происковъ боле несносныхъ, чмъ происки парижскаго ректора, чертовщина боле непонятная, чмъ игры въ Дуэ. Среди людей никто не сталъ бы спасать другъ друга, сколько бы человкъ ни кричалъ: ‘Помогите! горю! тону! ржутъ!’ — никто бы не пришелъ на помощь. Дай зачмъ? Онъ никому ничего не одолжалъ, никто ничего ему не долженъ. Никому нтъ дла до того, сгоритъ ли онъ, утонетъ ли, разорится или умретъ. Вдь онъ не ссужалъ ничмъ и никого. И ему никто ничего не даетъ. Короче сказать, изъ здшняго міра изгнаны были бы вра, надежда и любовь, потому что люди только затмъ и родились на свтъ, чтобы помогать другъ другу. Вмсто того воцарилось бы недовріе, презрніе:, злопамятность со свитой всхъ золъ, всхъ проклятій, всхъ бдъ. Можно было бы подумать, что Пандора пролила свою бутылку. Люди стали бы волками для людей, оборотнями и демонами, какими были Ликаонъ {Овидій. Метаморфозы. I.}, Беллерофонтъ {Илія, VI. 152.}, Навуходоносоръ, разбойниками, убійцами, отравителями, злоумышленниками, злонамренными, недоброжелателями, ненавистниками, каждый возставалъ бы на всхъ, какъ Измаилъ {Книга Моисея, XXI, 9.}, какъ Метабусъ {Энеида, XI, 639 и 540.}, какъ Тимонъ Аинскій, который по этой причин былъ прозванъ Мизантропомъ. Легче было бы кормить рыбъ въ воздух, пасти оленей на дн океана, нежели удержать отъ распаденія такой дрянной міръ, гд бы никто никому не давалъ взаймы. Честью клянусь, что ненавижу такой міръ. И если вы представите себ по образцу такого печальнаго и плачевнаго міра тотъ другой мірокъ, который есть человкъ, то и въ немъ найдете страшный переполохъ. Голова не захочетъ ссужать зрніемъ руки и ноги. Ноги не согласятся носить голову, руки откажутся на нее работать. Сердце возстанетъ на то, что должно биться для всего тла, легкія не захотятъ ссужать его своимъ дыханіемъ. Печень откажется разсылать кровь по жиламъ. Мочевой пузырь не захочетъ считаться должникомъ почекъ. Урина упразднится. Мозгъ, созерцая такой неестественный порядокъ длъ, задумается и перестанетъ сообщать чувствительность нервамъ и движеніе мускуламъ. Короче сказать, въ такомъ разстроенномъ мір, гд никто никому не долженъ, никто никого ничмъ не ссужаетъ, никто не беретъ ничего взаймы, вы станете свидтелями возмущенія, боле вредоноснаго, нежели то, какое намъ изобразилъ Эзопъ въ своей басн. И сомннія нтъ, что такой міръ погибнетъ, и, мало того, погибнетъ въ самомъ непродолжительномъ времени. Никакой Эскулапъ его не спасетъ. Тло быстро сгніетъ, а душа отправится ко всмъ чертямъ… вслдъ за моими деньгами.

IV.

Продолженіе рчи Панурга въ похвалу заимодавцамъ и должникамъ.

— Напротивъ того, представьте себ другой міръ,— міръ, въ которомъ. каждый ссужаетъ, каждый занимаетъ, вс должники и вс заимодавцы. О, какая гармонія будетъ въ правильномъ движеніи небесныхъ сферъ! Мн кажется, что я слышу, ее, какъ нкогда слышалъ ее Платонъ. Какая симпатія между стихіями! О, какъ природа въ ней расцвтаетъ въ своихъ твореніяхъ и произведеніяхъ! Церера предстанетъ, нагруженная зерновыми хлбами, Бахусъ — виномъ, Флора — цвтами, Помона — плодами, Юнона — въ ея ясномъ настроеніи, благожелательная, здоровая, пріятная. Я прихожу въ восторгъ отъ такого созерцанія. Среди людей будутъ царствовать миръ, любовь, веселье, врность, покой, пиры, банкеты, радость, изобиліе, золото, серебро, товары будутъ переходить изъ рукъ въ руки. Никакихъ тяжбъ, никакихъ споровъ, никто тамъ не будетъ ни ростовщикомъ, ни скупцомъ или скрягой, ни сутягой, никто никому ни въ чемъ ни откажетъ. Ей-богу, ну, разв это не будетъ золотымъ вкомъ? Царствомъ Сатурна? Идеей объ олимпійскихъ сферахъ, гд прекращаются вс другія добродтели и царствуетъ, управляетъ, даетъ, торжествуетъ одна любовь? Вс будутъ добры, вс будутъ красивы, вс будутъ справедливы. О, счастливый міръ! О, счастливые люди этого міра! Трижды и четырежды блаженные! Мн сдается, что я къ нему принадлежу. Клянусь вамъ, что если бы въ этомъ мір былъ папа съ цлымъ синклитомъ кардиналовъ и съ поддержкой своей святой коллегіи, то въ какихъ-нибудь нсколько лтъ вы бы увидли въ немъ большее изобиліе святыхъ, чудесъ, проповдей, обтовъ, посоховъ и свчъ, чмъ во всхъ девяти епархіяхъ Бретани вмст взятыхъ, за исключеніемъ одной только епархіи Св. Ива. Прошу васъ, замтьте, что благородный Пателенъ, желая обоготворить и посредствомъ выспреннихъ похвалъ превознести до третьяго неба Гильома Жусома, ничего не сказалъ какъ только:
‘Онъ ссужалъ
‘Своими припасами всхъ, кто ихъ просилъ’.
О, чудное слово! По этому образцу представляйте себ нашъ микрокосмъ, въ которомъ вс члены ссужаютъ, занимаютъ, одолжаются, то-есть представьте себ натуральнаго человка. Потому что натура создала человка только затмъ, чтобы ссужать и занимать. Гармонія небесъ не затмитъ гармоніи ея устройства. Планъ творца этого микрокосма заключался въ томъ, чтобы поддерживать душу, которую онъ вндрилъ въ него какъ гостя, и жизнь. Жизнь заключается въ крови. Кровь — средоточіе души, слдовательно, единственнымъ трудомъ въ мір, единственной заботой должно быть — непрерывно творить кровь. Въ этой мастерской вс члены занимаютъ свою собственную должность, и ихъ іерархія такова, что непрерывно одинъ у другого занимаетъ, одинъ другого ссужаетъ, одинъ другому долженъ. Вещество и металлъ, потребные, на то, чтобы быть превращенными въ кровь, доставляются природой: это хлбъ и вино. Въ нихъ двоихъ заключаются вс роды пищи. Отсюда произошло на langue d’oc слово ‘компанейство’. Чтобы найти, приготовить, сварить ихъ, трудятся руки, шествуютъ ноги и носятъ всю эту махину, глаза же его руководятъ. Движеніе въ желудк, причиняемое кислотами, напоминаетъ, что время принимать пищу. Языкъ испытываетъ ея достоинство, зубы пережевываютъ ее, желудокъ принимаетъ ее въ себя и перевариваетъ. Кровеносные сосуды въ желудочныхъ стнкахъ поглощаютъ изъ нея то, что годится (между тмъ какъ отбросы выводятся изъ организма другими органами, приспособленными къ тому) и относятъ ее въ печень, оттуда она снова переходитъ и превращается въ кровь. Представьте же, какъ велика радость этихъ служакъ при вид золотого потока, который одинъ ихъ питаетъ! Радость алхимиковъ, когда, посл долгихъ трудовъ, стараній и издержекъ, они видятъ, какъ металлы преобразуются въ ихъ ретортахъ, не можетъ быть сильне. Затмъ каждый органъ приготовляется и старается заново очистить и улучшить это сокровище. Почки своими почечными венами извлекаютъ изъ него жидкость, которую вы называете уриной, и проводятъ ее черезъ мочевой каналъ внизъ. Внизу находится мочевой пузырь, который время отъ времени опоражнивается. Селезенка извлекаетъ т землистыя части, тотъ осадокъ, который вы зовете меланхоліей. Желчевой пузырь извлекаетъ холерическій излишекъ. Затмъ онъ переносится въ другую мастерскую, чтобы еще лучше очиститься,это — сердце, которое, расширяясь и сжимаясь, такъ очищаетъ и согрваетъ кровь, что она достигаетъ полнаго совершенства въ правой полости и оттуда отводится венами во вс органы. Каждый органъ вбираетъ ее въ себя и питается ею на свой ладъ: ноги, руки, глаза,— короче сказать, вс члены тла. И такимъ образомъ становятся должниками т, которые раньше были заимодавцами. Въ лвой сердечной полости кровь такъ утончается, что ее называютъ одухотворенной, и оттуда разносится артеріями по всмъ органамъ, чтобы согрть и провентилировать венозную кровь. Тмъ временемъ легкія своими долями и мхами не перестаютъ его освжать. Въ благодарность за это благодяніе, сердце передаетъ имъ лучшую артеріальную кровь. Наконецъ, въ этой удивительной сти она такъ усовершенствуется, что изъ нея создается умъ животныхъ, и является способность воображать, разсужать, судить, взвшивать, заключать и воспоминать. Клянусь добродтелью, я пропадаю, я теряюсь, я путаюсь, когда вступаю въ глубокія ндра этого міра и вижу, какъ въ немъ вс ссужаютъ другъ друга и вс одолжаются. Поврьте, что ссужать — дло божественное, одолжаться — геройская добродтель. И это еще не все. Этотъ міръ ссужающій, одолжающійся, берущій взаймы, такъ добръ, что, окончивъ свое пропитаніе, онъ думаетъ уже о томъ, чтобы дать взаймы тмъ, которые еще не родились, и такими ссудами продлить свой родъ, если можно, и размножиться въ себ подобныхъ: а именно, дтяхъ. Съ этою цлью каждый членъ урзываетъ изъ своей пищи и отсылаетъ внизъ. Тамъ природа создала цлесообразные сосуды и органы, въ которыхъ окольными путями и посл многихъ превращеній, какъ къ мужчин, такъ и въ женщин, попадаетъ въ пригодное мсто и пріобртаетъ ту форму, которая длаетъ возможнымъ поддержаніе и продолженіе человческаго рода. Все это тсно связано съ обязанностями ссуды и займа, отсюда возникло и понятіе о брачныхъ обязанностяхъ или долг. Тамъ, гд уклоняются отъ этого долга, природа искажается, органы разстраиваются и чувства приходятъ въ смятеніе, тамъ, гд слдуютъ этому долгу, царствуютъ радость, веселіе и нга.

V.

О томъ, какъ Пантагрюэль ненавидлъ должниковъ и заимодавцевъ.

— Прекрасно,— отвчалъ Пантагрюэль,— и я нахожу, что вы хорошій риторъ и преданы своему длу. Но хотя бы вы проповдывали и разглагольствовали вплоть до Троицына дня, вы будете поражены тмъ, что меня нисколько не переубдите, и своимъ краснорчіемъ не заставите войти въ долги. ‘Никакихъ долговъ другъ предъ другомъ не несите, какъ только взаимно любите другъ друга’, говоритъ апостолъ. Вы закидали меня здсь прекрасными метафорами и живописными сравненіями, которыя мн очень понравились. Но увряю васъ, что если въ город появится нахальный обманщикъ, безстыдный человкъ, берущій въ долгъ направо и налво, и если слава его ему предшествуетъ, то вы увидите, что при его появленіи граждане придутъ въ такое же смятеніе и такой же ужасъ, какъ если бы живая чума появилась въ немъ и какъ ее встртилъ тіанскій философъ въ Эфес. И я того мннія, что первые были правы, считая вторымъ порокомъ — лганье, а первымъ — дланіе долговъ. Потому что ложь и долги обыкновенно идутъ рука объ руку.
Я не хочу, впрочемъ, сказать, что никогда не слдуетъ брать или давать взаймы. Нтъ такого богача, которому бы не приходилось никогда занимать. Нтъ такого бдняка, у котораго нельзя было бы иногда и позаимствоваться. Но дло стоитъ такъ, какъ указываетъ Платонъ въ . своихъ ‘Законахъ’, когда говоритъ, что не слдуетъ позволять сосдямъ черпать воду изъ своего колодца, прежде нежели удостовришься, что они рыли землю на своей собственной земл и добрались до глины, не встртивъ источника воды: этотъ слой земли, будучи жирнымъ, толстымъ, гладкимъ и плотнымъ, задерживаетъ влагу и не легко ее испаряетъ. Такъ точно всегда и повсемстно будетъ большимъ стыдомъ занимать направо и налво, вмсто того, чтобы работать и добывать деньги. И, по моему мннію, нужно давать взаймы только тогда, когда трудящійся человкъ не могъ трудомъ ничего заработать или когда онъ внезапно лишился своего достоянія. Но, какъ бы то ни было, кончимъ эти разсужденія, и отнын не заводите больше кредиторовъ. Съ прошлыми же я вамъ помогу расквитаться.
— Самое меньшее, что я могу сдлать,— сказалъ Панургъ,— это поблагодарить васъ, и если благодарность должна быть соразмрна съ намреніями благодтелей, то моя должна быть безконечна, неизмнна, потому что любовь, какую ваша милость мн оказываетъ, превыше всякой оцнки, она превосходитъ вс всы, вс числа, вс мры, она безконечна, безгранична! Но если бы ее стали измрять размрами самаго благодянія и удовольствіемъ облагодтельствованнаго человка, то она оказалась бы довольно ничтожной. Вы оказываете мн,— долженъ въ этомъ сознаться,— большое благодяніе, большее, нежели я заслуживаю, большее, чмъ мн слдуетъ и по моимъ заслугамъ передъ вами и по моимъ достоинствамъ. Но, однако, оно не столь велико, какъ вы сами о немъ думаете. Не это меня огорчаетъ, не это мучитъ и тревожитъ. Но что я буду длать отнын, когда я расквитаюсь съ долгами? Поврьте, что я буду въ самомъ неловкомъ положеніи въ первые мсяцы, потому что я не такъ воспитанъ и къ этому не привыкъ. Я этого просто боюсь. Отнын кто ни плюнетъ въ Сальмигонди, каждый плевокъ попадетъ мн въ лицо. Вс мн будутъ въ глаза плевать, говоря: ‘Вотъ теб за то, что ты чистъ отъ долговъ’. Моей жизни, я предвижу, скоро наступитъ конецъ. Завщаю вамъ написать мн эпитафію и умру весь оплеванный… Поэтому убдительно прошу васъ: оставьте мн малую толику долговъ. Вдь просилъ же Миль д’Илье, епископъ Шартрскій, короля Людовика XI, который освободилъ его отъ всякихъ тяжбъ, оставить ему хоть одну для упражненія. Я готовъ лучше уступить имъ доходы съ улитокъ и майскихъ жуковъ, лишь бы не трогать, основного капитала.
— Довольно объ этомъ, я уже сказалъ,— отвчалъ Пантагрюэль.

VI.

Почему новобрачные освобождались отъ обязанности идти на войну.

— Но,— спросилъ Панургъ,— въ какомъ закон опредлено и установлено, что т, которые насаждаютъ новые виноградники, т, которые строятъ новыя жилища, и новобрачные будутъ освобождены въ теченіе перваго года отъ обязанности идти на войну?
— Въ Моисеевомъ закон,— отвчалъ Пантогрюэль.
— Почему же освобождены новобрачные?— спросилъ Панургъ. Я слишкомъ старъ, чтобы интересоваться виноградарями, строители, складывающіе мертвые камни, тоже не внесены въ мою книгу жизни. Я складываю только живые камни, а именно, людей,
— По моему мннію,— отвчалъ Пантагрюэль,— причина этому та, что желали, чтобы въ первый годъ они въ волю наслаждались любовью и запаслись наслдниками. Такимъ образомъ, если бы случилось имъ на второй годъ быть убитыми на войн, то ихъ имена и оружіе перешли бы къ ихъ дтямъ. Также хотли узнать наврное, плодовиты ли ихъ жены или безплодны,— для чего опытъ одного года казался достаточнымъ въ виду зрлаго возраста, въ которомъ он вступали въ бракъ,— чтобы въ случа смерти первыхъ мужей жены скоре могли вторично выдти замужъ: плодовитыя — за тхъ, которые пожелаютъ многочисленнаго потомства, безплодныя — за тхъ, которые объ этомъ не думаютъ и возьмутъ ихъ ради ихъ добродтелей, а именно: добронравія и для домашнихъ утхъ и поддержанія хозяйства.
— Проповдники въ Варенн, сказалъ Панургъ,— осуждаютъ вторичный бракъ, какъ безуміе и нечестіе.
— Не по носу табакъ,— отвчалъ Пантагрюэль.
— Само собой разумется,— сказалъ Панургъ,— да и братъ Пролазъ въ разгар проповди, сказанной имъ въ Парельи, когда онъ громилъ вторичный бракъ и божился, что пусть его діаволъ унесетъ въ адъ, если онъ не предпочтетъ лишить невинности сто двъ, нежели связаться съ одной вдовой. Я нахожу ваше мнніе разумнымъ и основательнымъ. Но что вы скажете, если это увольненіе отъ военной службы было дано имъ потому, что въ теченіе перваго года своей брачной жизни они такъ усердствовали — что вполн законно и справедливо — въ любви къ. женамъ, что истощили вс свои силы, и что въ день битвы они бы оказались совсмъ никуда негодными и остались бы при обоз, какъ трусы, вмсто того, чтобы занять т мста, гд храбрые воины, предводительствуемые Беллоной, идутъ въ атаку и наносятъ жестокіе удары непріятелю, и если бы ихъ подвиги подъ знаменами Марса оказались бы ничего не стоящими отъ того, что они слишкомъ усердствовали въ служеніи Венер? Что это именно такъ и было, можно заключить изъ того, что во всхъ знатныхъ фамиліяхъ до сихъ поръ удерживается старинный, умный обычай посылать по истеченіи шести недль новобрачныхъ навстить дядюшку, чтобы удалить ихъ отъ женъ и дать имъ отдыхъ и возможность возобновить свои силы для новыхъ подвиговъ по возвращеніи, при чемъ часто у нихъ даже и нтъ никакого дядюшки или тетушки. Такимъ образомъ король Пето {Король изъ старинныхъ сказокъ, отъ которыхъ осталась поговорка: La cour du roi Ptaud.} посл битвы при Корнабон, собственно говоря, не прогналъ насъ, меня и Куркалье, но отослалъ насъ домой собраться съ новыми силами. Онъ до сихъ поръ еще ищетъ свой домъ. Крестная мать моего ддушки, когда я былъ маленькимъ, говаривала мн:
‘Молитва Господня и другія молитвы существуютъ для тхъ, кто ихъ можетъ запомнить. Флейтистъ, отправляющійся на снокосъ, сильне двоихъ, возращающихся съ снокоса’. Что меня утверждаетъ въ этомъ мнніи, такъ это то, что виноградари почти не дятъ винограда и не пьютъ вина въ продолженіе перваго года, когда они насаждаютъ виноградники, а строители не живутъ первый годъ во вновь отстроенномъ дом, подъ страхомъ задохнуться, какъ это отмтилъ ученый Галенъ (lib. II. De la difficult сіе respirer.). Не въ обиду вашей чести будь сказано, я спросилъ это не безъ причинной причины и не безъ резоннаго резона.

VII.

О томъ, какъ Панургъ вдлъ блоху въ ухо и снялъ свой великолпный клапанъ отъ штановъ.

На другой день Панургъ веллъ пронять себ правое ухо, на-еврейскій ладъ, и вдлъ въ него золотое съ мозаикой колечко, въ гнзд котораго вправлена была блоха. И чтобы вы не сомнвались, сообщаю вамъ, что блоха была черная. Хорошее дло имть достоврныя свднія насчетъ всего. Кормленіе этой блохи, какъ это видно изъ приходо-расходныхъ книгъ, стоило дороже въ четверть года, нежели приданое Гирканской тигрицы, а именно, 609000 мараведи {Испанская монета.}. Такія издержки досаждали ему, когда онъ расквитался съ долгами, и съ тхъ поръ онъ сталъ питать ее, на манеръ тирановъ и адвокатовъ, потомъ и кровью своихъ подданныхъ. Онъ взялъ четыре аршина грубой шерстяной ткани и завернулся въ нее какъ въ длинную тогу, снялъ штаны и прицпилъ къ шапк очки. И въ такомъ вид предсталъ передъ Пантагрюэлемъ, который нашелъ его костюмъ страннымъ, тмъ боле, что не видлъ больше на немъ великолпнаго и красиваго клапана. отъ штановъ, который, какъ онъ зналъ, Панургъ считалъ якоремъ спасенія и послднимъ убжищемъ отъ всякихъ житейскихъ крушеній и невзгодъ.
Не понимая этой тайны, добрый Пантагрюэль спросилъ его, что означаетъ эта новая прозопопея?
— У меня блоха въ ух {Avoir la puce l’oreille — безпокоиться, тревожиться.},— отвчалъ Панургъ. Я хочу жениться.
— Съ Богомъ!— замтилъ Пантагрюэль,— это меня радуетъ, хотя, правду сказать, не настолько, чтобы мн одурть отъ радости. Но не въ обыча у влюбленныхъ ходить со спущенными штанами и выпущенной поверхъ штановъ рубашкой и въ длинной тог изъ грубой шерстяной ткани сраго цвта, который въ такихъ случаяхъ совсмъ не употребляется добрыми и честными людьми. Если какіе-нибудь еретики и сектанты во время оно и переодвались такимъ образомъ, то многіе считали это обманомъ, притворствомъ и попыткой потиранствовать надъ простымъ народомъ, я не хочу, однако, осуждать ихъ и произносить надъ ними суровый приговоръ. Каждый поступаетъ, какъ ему вздумается, въ особенности въ длахъ вншнихъ и безразличныхъ, которыя сами по себ не хороши и не дурны, потому что не исходятъ изъ сердца или ума — источниковъ всякаго добра и всякаго зла:— добра, если чувство доброе и истекаетъ изъ чистаго духа, зла — если чувство недоброе и искажено злымъ духомъ. Но въ настоящемъ случа мн не нравится новшество и презрніе къ принятымъ обычаямъ.
— Цвтъ,— отвчалъ Панургъ,— такой же, какой бываетъ у горшковъ, и я намренъ его отнын придерживаться и быть бережливымъ. Разъ я расквитался съ долгами, то буду самымъ невеселымъ человкомъ, какого вы когда-либо видали въ жизни, если только Господь не придетъ ко мн на помощь. Взгляните на мои очки. Издали меня можно принять за брата Жана Дуржуа {Францисканскій монахъ, жившій при Людовик XI и Карл VIII, основатель многихъ монастырей.}. Я думаю, что, пожалуй, уже въ слдующемъ году стану проповдывать крестовый походъ. Видите ли вы эту срую тогу? Поврьте, что въ ней скрыто какое-то тайное свойство, мало кому извстное. Я только сегодня утромъ облекся въ нее, но уже горю желаніемъ, жажду быть женатымъ и ухаживать за женой, не опасаясь быть побитымъ. О, какой я буду великій скопидомъ! Посл моей смерти меня сожгутъ изъ уваженія и чтобы сохранить на память и поученіе потомству пепелъ совершеннаго скопидома. Поглядите на меня спереди и сзади: на мн образецъ античной тоги, одянія римлянъ въ мирное время. Я снялъ фасонъ съ Траяновой колонны въ Рим, а также и съ тріумфальной арки Септимія Севера. Я усталъ отъ войны, усталъ отъ воинскаго наряда. Плечи мои утомлены до изнеможенія бранными доспхами. Долой оружіе, да здравствуетъ тога, хотя бы на весь послдующій годъ, если я буду женатъ, въ силу Моисеева закона, о которомъ вы мн вчера повдали! Что касается штановъ, то внучатная тетушка моя Лорансъ когда-то говорила мн, что они придуманы ради клапана. Пожалуй, что и такъ, принимая во вниманіе то, что говоритъ честный шутъ Галенъ (кн. IX. Объ употребленіи нашихъ членовъ), а именно: что голова создана для глазъ. Ибо природа могла бы помстить наши глаза въ колняхъ или на локтяхъ, но, создавъ глаза, чтобы видть вдаль, она посадила голову точно на полку наверху тла, подобно тому, какъ мы видимъ маяки и высокія башни, которыя воздвигаются въ морскихъ гаваняхъ, чтобы свтъ ихъ былъ виденъ издали. И, какъ разъ, потому, что я бы желалъ на нкоторое время, по крайней мр, на годъ, отдохнуть отъ браннаго дла, то-есть, жениться, я и не надваю клапана, то-есть штановъ. Клапанъ — главная часть бранныхъ доспховъ для человка военнаго. Я буду утверждать это до костра (исключительно, понятно), а потому вооруженіе турокъ неудовлетворительно, ибо имъ запрещено по закону носить клапанъ.

VIII.

О томъ, почему клапанъ — главная часть бранныхъ доспховъ для военныхъ людей.

— Неужели вы станете утверждать, сказало, Пантагрюэль,— что клапанъ — главная часть бранныхъ доспховъ? Это ученіе — новое и крайне парадоксальное.
— Утверждаю — отвчалъ Панургъ,— и не безъ основанія. Посмотрите, какъ природа, дабы сохранить и продлить на долгій періодъ времени созданные ею растенія, деревья, кустарники, травы и зоофиты,— такъ, чтобы виды не погибали, хотя, бы отдльныя особи и умирали,— диковинно вооружила ихъ зародыши и смена, которыя и служатъ для продолженія ихъ рода, и снабдила ихъ и облекла, съ удивительнымъ искусствомъ, шелухой, костеобразной оболочкой, скорлупой, шипами, корой, и это служитъ имъ прекраснымъ естественнымъ клапаномъ. Примръ тому ясно видимъ на горох, бобахъ, орхахъ, фасоли, скоросплыхъ персикахъ, зерновыхъ хлбахъ, мак, лимонахъ, каштанахъ и вообще всхъ растеніяхъ, у которыхъ явно замчаемъ, что зародыши и смена старательне прикрыты, защищены и вооружены, нежели другія ихъ части. Такой заботливости въ сохраненіи рода человческаго природа не проявила. Она создала человка голымъ, нжнымъ, хрупкимъ, безоружнымъ, какъ для обороны, такъ и для наступленія, въ состояніи невинности, свойственной первоначальному золотому вку, не какъ растете, но какъ существо одушевленное, созданное не для войны, а для мира, существо, созданное, чтобы пользоваться невозбранно всми плодами и произрастеніями, существо, созданное для мирнаго владычества надъ всми животными. Когда же, поздне, при наступленіи желзнаго вка и царства Юпитера, люди стали злы,— земля начала производить крапиву, репейникъ, всякія колючія растенія, и такимъ образомъ учинился какъ бы бунтъ противъ человка среди растеній. Съ другой стороны, почти вс животныя роковымъ образомъ освободились изъ-подъ его господства, молча сговорились не служить ему боле, но сопротивляться и вредить по мр силъ и возможности. Такимъ образомъ человкъ, желая удержать свою прежнюю власть и продолжать господствовать,— тмъ, боле, что онъ и не могъ обходиться безъ услугъ многихъ животныхъ,— увидлъ необходимость вооружиться.
— Клянусь божественнымъ гусемъ Гене,— вскричалъ Пантагрюэль, посл послднихъ дождей ты сталъ, что называется, великимъ философомъ!
— Замтьте,— продолжалъ Панургъ, какимъ образомъ природа внушила ему вооружиться и какую часть своего тла онъ первою вооружилъ. По свидтельству военачальника и философа еврейскаго Моисея, онъ вооружился добрымъ и знатнымъ клапаномъ изъ фиговыхъ листьевъ {Пропущенное мсто не можетъ быть переведено по его крайней непристойности.}, . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
….Перестаньте же удивляться моему одянію.

IX.

О томъ, какъ Панургъ совтовался съ Пантагрюэлемъ: слдуетъ ли ему жениться.

Такъ какъ Пантагрюэль ничего не возражалъ, то Панургъ продолжалъ свою рчь и сказалъ, съ глубокимъ вздохомъ:
— Господинъ, вы слышали о моемъ намреніи жениться, если вс пути къ тому, на бду, не заказаны, то, умоляю васъ, ради любви, которую вы такъ давно ко мн питаете, скажите мн ваше мнніе.
— Если,— отвчалъ Пантагрюэль,— вы такъ ршили и намреніе ваше твердо, то безполезно объ этомъ разговаривать, а нужно только привести въ исполненіе.
— Хорошо,— отвчалъ Панургъ,— но я не желалъ бы поступить безъ вашего добраго совта и согласія.
— Я согласенъ,— сказалъ Пантагрюэль,— и совтую вамъ жениться.
— Но,— отвчалъ Панургъ,— если вы думаете, что мн лучше бы не жениться и. не измнять своего положенія, то я предпочелъ бы остаться холостымъ.
— Ну, такъ не женитесь,— сказалъ Пантагрюэль.
— Хорошо,— замтилъ Панургъ,— но неужели вы хотите, чтобы я пробылъ всю жизнь безъ супруги? Вы знаете, что написано: Vae soli! {Притчи Соломона: IV, 10.} (‘Горе одинокому!’). Одинокій человкъ никогда не бываетъ такъ счастливъ, какъ женатый.
— Ну, такъ женитесь, ради Бога!— отвчалъ Пантагрюэль.
— Ну, а вдругъ,— сказалъ Панургъ,— жена сдлаетъ меня рогоносцемъ, какихъ, какъ вамъ извстно, ного на свт, вдь это выведетъ меня изъ терпнія! Я очень люблю рогоносцевъ и охотно вожу съ ними компанію, но самъ, хоть умереть, не желалъ бы имъ быть. Я на этотъ счетъ очень щекотливъ.
— Ну, значитъ, не женитесь,— отвчалъ Пантагрюэль,— потому что изреченіе Сенеки, несомннно, не допускаетъ исключенія: ‘Какъ ты поступалъ съ другими, такъ, будь увренъ, другіе поступятъ съ тобой’.
— Вы говорите,— сказалъ Панургъ,— что это правило безъ исключенія?
— Безъ исключенія,— отвчалъ Пантагрюэль.
— Ого, то!— сказалъ Панургъ,— чорта съ два! Какъ знать, говорилъ онъ про этотъ или про тотъ свтъ? Но если я такъ же не могу обойтись безъ жены, какъ слпой безъ палки, то не лучше ли мн соединиться съ какой-нибудь честной и добродтельной женщиной, нежели мнять ихъ каждый день съ опасностью быть побитымъ или, чего хуже, заболть венерической болзнью? Съ честными женщинами мн не приходилось водиться, не въ обиду будь сказано ихъ мужьямъ.
— Женитесь же, ради Бога!— отвчалъ Пантагрюэль.
— Но если Богу угодно будетъ,— сказалъ Панургъ,— чтобы я женился на честной женщин, которая будетъ меня бить, вдь я съ ума сойду отъ злости. Мн говорили, что честныя женщины обыкновенно очень сварливы, а потому несносны въ семейной жизни. Въ таковъ случа я ее всю изобью и переломаю ей руки, ноги, ребра, пробью голову, легкія, печень и селезенку, платье на ней изорву въ клочки палкою, такъ что чертямъ тошно станетъ. Я бы желалъ еще на годъ, по крайней мр, быть въ безопасности отъ такихъ крайнихъ мръ.
— Ну, значитъ, не женитесь,— отвчалъ Пантагрюэль.
— Хорошо,— сказалъ Панургъ,— но какъ быть, когда я расплатился съ долгами и холостъ! Замтьте, что я расплатился съ долгами совсмъ не кстати, потому что будь я весь въ долгу, мои кредиторы заботились бы о продолженіи моего рода, но разъ я расплатился съ долгами и не женатъ, у меня нтъ никого, кто бы заботился обо мн и окружалъ бы меня такою любовью, какова любовь супружеская, по словамъ добрыхъ людей. И если бы я, чего добраго, заболлъ, за мною будутъ ухаживать шиворотъ-навыворотъ. Мудрецъ {Іисусъ сынъ Сираховъ, XXXVII, 27.} говоритъ: ‘Тамъ, гд нтъ жены (то-есть матери семейства и законной супруги), тамъ больному плохо приходится’. Я этого достаточно наглядлся у папъ, легатовъ, кардиналовъ, епископовъ, аббатовъ, игуменовъ и монаховъ. Неужели вы хотите и мн того же?
— Ну, такъ женитесь, ради Бога!— отвчалъ Пантагрюэль.
— Но что, если я заболю и не въ силахъ буду исполнять супружескія обязанности — сказалъ Панургъ,— а жена моя, разсердясь на мое безсиліе, отдастся другому и не только не станетъ ухаживать за мною, но насмется надъ моимъ несчастіемъ и, что хуже того, оберетъ меня, какъ я это частенько видалъ, то вдь мн придется совсмъ плохо и я рискую остаться въ одной рубашк!
— Ну, значитъ, не женитесь,— отвчалъ Пантагрюэль.
— Хорошо,— сказалъ Панургъ,— но въ такомъ случа у меня не будетъ законныхъ ни сыновей, ни дочерей, которымъ бы я могъ передать свое имя и гербъ, для продолженія рода, и которымъ бы я оставилъ свое имущество наслдственное и благопріобртенное (которое будетъ не малое, если я примусь въ одинъ прекрасный день наживать деньги и создамъ себ большіе доходы) и съ которыми я могъ бы разогнать грусть-кручину, какъ, я вижу, это ежедневно длаетъ вашъ отецъ въ вашемъ обществ, и какъ длаютъ это вс добрые люди въ своемъ семейномъ кругу. Вдь если я буду чистъ отъ долговъ и холостъ, да вдругъ стану, паче чаянія, горевать, вмсто того, чтобы радоваться, вдь мн всякъ въ глаза насмется!
— Ну, такъ женитесь же, ради Бога!— отвчалъ Пантагрюэль.

X.

О томъ, какъ Пантагрюэль доказывалъ Панургу, что трудно давать совты въ брачныхъ длахъ и что можно гадать о томъ по Гомеру и по Виргилію.

— Вашъ совтъ,— сказалъ Панургъ,— похожъ, съ позволенія сказать, на псню Ricochet: все это одни сарказмы, насмшки, игра на созвучіяхъ и противорчіяхъ. Одно уничтожаетъ другое. Я не знаю — чего держаться.
— Да вдь и въ вашихъ вопросахъ столько если да кабы,— отвчалъ Пантагрюэль,— что я не могу на нихъ основываться и ничего не могу ршить. Вы разв не уврены въ своемъ желаніи? Въ этомъ все дло, а остальное — только случайность и зависитъ отъ роковыхъ ршеній Неба: Мы видимъ много людей, которымъ такъ повезло въ этомъ отношеніи, что въ брак ихъ находимъ какъ бы отблескъ и отголосокъ райскихъ радостей. Другіе же такъ несчастны, что черти, соблазняющіе пустынниковъ въ пустыняхъ иваиды и Монсерра, не несчастне ихъ. Въ бракъ слдуетъ вступать на удачу, съ завязанными глазами, опустивъ голову, цлуя землю и поручая себя Богу, короче говоря: разъ человкъ захотлъ жениться, никто не можетъ поручиться за его счастіе. Знаете ли, что мы сдлаемъ, если вамъ угодно: принесите мн творенія Виргилія и троекратно, раскрывая ихъ ногтемъ, мы загадаемъ, какова будетъ судьба вашего брака, и смотря по тому, какіе стихи намъ откроются, мы это и ршимъ. Точно такъ часто бывало, что, гадая на Гомеровскихъ стихахъ, люди узнавали свою судьбу, какъ, напримръ, Сократъ, который, услышавъ въ тюрьм произнесенный стихъ Гомера, въ которомъ Ахиллесъ говоритъ (Иліада, IX, 363): , предвидлъ, что умретъ черезъ три дня, и уврялъ въ томъ Эсхина, какъ о томъ сообщаютъ Платонъ (in Critone), Цицеронъ (primo de divinatione) и Діогенъ Лаэрцій. Другой примръ: Опилій Макринъ, желая узнать, будетъ ли онъ римскимъ императоромъ, гадалъ, и ему вышелъ слдующій стихъ (Иліада, VIII, 102):
, , . И, дйствительно онъ былъ уже старъ и пробылъ императоромъ всего лишь годъ и два мсяца, а затмъ низвергнутъ Геліогабаломъ, молодымъ и сильнымъ, и убитъ. Примръ: Брутъ, который хотлъ узнать судьбу битвы при Фарсал, въ которой онъ былъ убитъ, и напалъ на стихъ, Патрокла (Иліада, XVI, 849):
, .
А именно: Аполлонъ, имя котораго было лозунгомъ въ этомъ сраженіи. Точно такъ въ древности стихотворенія Виргинія часто служили для предсказанія важнйшихъ и значительнйшихъ событій, включая даже занятіе трона, какъ это было съ Александромъ Северомъ, которому какъ предсказаніе выпалъ слдующій стихъ изъ Энеиды (VI, 851):
Tu, regere imperio populos, Romane, memento.
И черезъ нсколько лтъ онъ, дйствительно, былъ избранъ римскимъ императоромъ. А римскій императоръ Адріанъ, сомнваясь и желая узнать, какого мннія о немъ Траянъ и насколько онъ къ нему расположенъ, гадалъ на виргиліевыхъ стихахъ, и ему вышелъ слдующій стихъ (Энеида, VI, 809):
Quis procul, ille autem ramis insignis olivae.
Sacra ferens? Nosco crines incanaque menta Regis Romani.
И впослдствіи былъ усыновленъ Траяномъ и наслдовалъ отъ него имперію.
А Клавдій второй, этотъ достохвальный римскій императоръ, загадавши, вынулъ слдующій стихъ (Энеида, 1,269):
Tertia dum Latio regnantem viderit aestas.
И, дйствительно, онъ правилъ всего лишь два года.
Ему же, когда онъ пожелалъ загадать о судьб брата своего Квинтилла, съ которымъ хотлъ раздлить правленіе, выпалъ слдующій стихъ (Энеида, VI, 869):
Ostendent terris bunc tantum fata.
Что и оправдалось, такъ какъ онъ былъ убитъ семнадцать дней спустя посл того, какъ вступилъ въ управленіе имперіей.
То же предсказаніе выпало на долю императора Гордіана младшаго.
Клавдію Альбину, желавшему тоже погадать, выпалъ слдующій стихъ (Энеида, VI, 858):
Hie rem Romanam magno turbante tumulto.
Sistet eques, etc.
А императору Клавдію, предшественнику Авреліана, освдомлявшемуся о судьб своего потомства, вышелъ слдующій стихъ (Энеида I, 278):
Nic ego nec metas rerum nec tempora pono.
А потому у него и были преемники съ длинными генеалогіями.
Наконецъ, примръ тому мы видимъ въ Пьер Лами {Другъ Раблэ, бывшій вмст съ нимъ монахомъ въ монастыр Фонтенэ-Леконтъ.}, когда онъ гадалъ, чтобы узнать, спасется ли онъ отъ стей демоновъ, и напалъ на такой стихъ:
Heu! fuge crudeles terras, fuge littus ayarum.
Покинь внезапно эти варварскія націи,
Покинь внезапно эти скупые берега.
И посл того спасся отъ нихъ цлъ и невредимъ.
И тысяча другихъ примровъ, пересказывать которые было бы слиш комъ долго, и въ которыхъ мы увидимъ, что по стиху люди узнавали о своей судьб. Я не буду, однако, утверждать, что эта судьба неотразима, чтобы не ввести васъ въ заблужденіе.

XI.

О томъ, какъ Пантагрюэль доказывалъ, что гадать на костяхъ беззаконно.

— Скоре и успшне было бы погадать на костяхъ,— сказалъ Панургъ.
— Нтъ,— отвчалъ Пантагрюэль,— это гаданіе зловредно, беззаконно и очень постыдно. Никогда не довряйтесь ему. Проклятая книга ‘Passetemps des dez’ давнымъ-давно изобртена врагомъ рода человческаго въ Ахаіи, около Буры. И передъ статуей Геркулеса Бурскаго во время оно и во многихъ мстахъ въ настоящее время вводитъ въ заблужденіе простыя души и уловляетъ ихъ въ свои сти. Вы знаете, какимъ образомъ мой отецъ, Гаргантюа, запретилъ это гаданіе во всемъ своемъ королевств, сжегъ весь шрифтъ и вс рисунки, все отмнилъ, искоренилъ и истребилъ, какъ весьма опасную заразу. То, что я вамъ говорю о костяхъ, относится также и къ гаданію на талэхъ. Это гаданіе представляется такимъ же злоупотребленіемъ. И не указывайте мн, какъ на доказательство противнаго, что Тиверію удалось получить благопріятное предсказаніе отъ оракула Геріонскаго при Апонскомъ фонтан. Это одна изъ тхъ уловокъ, какими врагъ рода человческаго приводитъ простыя души къ вчной погибели. Но, чтобы сдлать вамъ удовольствіе, готовъ согласиться, чтобы вы троекратно бросили кости на этотъ столъ. По числу выпавшихъ очковъ мы выберемъ стихъ на раскрытой вами страниц. Кости, конечно, имются у васъ въ кошельк?
— Виткомъ ими набитъ,— отвчалъ Панургъ. Это зелень чорта, какъ это объясняетъ Мерленъ (libro secundo De patria diabolorum). Нортъ поймалъ бы меня безъ зелени, если бы встртилъ меня безъ костей {‘Le diable me prendroit sans verd, s’il me rencontroit sans dez’. Намекъ на старинный обычай или игру: если кто-нибудь попадался безъ вточки какой-нибудь зелени въ первый день мая мсяца, то съ него брался фантъ: поцлуй, если то была женщина, или выливалось ведро воды на голову, если то оказывался мужчина. Эта игра долго держалась. У Лафонтена есть небольшая комедійна нодъ этимъ заглавіемъ: ‘Je vous prends sans vert’.}.
Кости вынули и бросили, и выпали очки: пять, шесть, пять.
— Шестнадцать,— объявилъ Панургъ.— Возьмемъ шестнадцатую страницу. Число это мн нравится, и я думаю, что наше гаданіе будетъ благопріятное. Пусть я пробьюсь черезъ всхъ чертей, какъ шаръ черезъ разставленныя кегли или какъ пушечное ядро черезъ батальонъ пхоты, если въ первую же ночь не обыграю свою жену ровно столько разъ.
— Я въ томъ не сомнваюсь,— отвчалъ Пантагрюэль,— нечего было такъ страшно божиться. Въ первый разъ промахнешься, и это сочтено будетъ за пятнадцать, а поутру вновь попытаешься и вотъ теб шестнадцатый.
— Вы такъ думаете?— сказалъ Панургъ. Ну, я, какъ мужчина, еще ни разу не попадалъ впросакъ. Разв вы когда-нибудь замчали, чтобы я опростоволосился? Никогда, никогда, ровнехонько никогда. И какъ отецъ и какъ тесть я безупреченъ. Беру въ свидтелей всхъ игроковъ.
Когда онъ это договорилъ, принесли сочиненія Виргилія. Прежде чмъ ихъ раскрыть, Панургъ сказалъ Пантагрюэлю:
— Сердце бьется у меня какъ полуперчатка (mitaine) {Одинъ изъ комментаторовъ Рабле утверждаетъ, что mitaine поставлено здсь вмсто misaine, паруса, вчно трепещущаго отъ втра. Но существуетъ французское выраженіе battre la mitaine, выражающее дтскую игру, состоящую въ томъ, чтобы скрестивъ руки хлопать ладонью другъ друга по плечамъ. Это правильное и очень быстрое движеніе можетъ дать нкоторое представленіе объ учащенномъ біеніи сердца.}. Пощупайте-ка мой пульсъ на артеріи лвой руки: онъ такъ бьется, что можно подумать, что меня приперли къ стн въ Сорбонн. Не слдуетъ ли намъ до начала гаданія призвать на помощь Геркулеса и богинь Тенитъ божества, которыя, какъ говорятъ, управляютъ гаданіями.
— Ни тхъ, ни другихъ,— отвчалъ Пантагрюэль. Раскройте только книгу ногтемъ.

XII.

О томъ, какъ Пантагрюэль разслдовалъ, гадая на виргиліевыхъ стихахъ, каковъ будетъ бракъ Панурга.

И вотъ Панургъ, раскрывъ книгу, прочиталъ на шестнадцатой строчк слдующій стихъ:
Nec Dens hunc mensa, Dea nec dignata cubili est {Буколики IV, 63.}.
— Этотъ стихъ для васъ не благопріятенъ,— сказалъ Пантагрюэль. Онъ доказываетъ, что жена ваша будетъ гулящая, а вы, слдовательно, рогоносецъ. Богиня немилостивая къ вамъ, это — Минерва, весьма грозная двственница, могущественная богиня, громовержица, врагъ рогоносцевъ, женолюбцевъ, прелюболевъ, врагъ развратныхъ женщинъ, неврныхъ своимъ мужьямъ и отдающихся постороннимъ мужчинамъ. Ногъ — это Юпитеръ-громовержецъ. При чемъ слдуетъ замтить, что, по ученію этрусковъ, манубіи (такъ называли они снопы вулканическихъ молній) подчинены только Минерв (примромъ чего служитъ пожаръ, охватившій корабли Аякса Оилея) и Юпитеру, изъ головы котораго она появилась. Остальнымъ олимпійскимъ богамъ не дано извергать громы. Отъ того они не такъ страшны людямъ. Скажу боле и прошу считать это извлеченіемъ изъ древней миологіи: когда титаны начали войну съ богами, боги вначал насмхались надъ такими врагами и говорили, что съ ними легко справятся даже ихъ пажи. Но когда они увидли, какъ титаны нагромоздили Оссу на Пеліонъ и уже стали колебать Олимпъ, чтобы и его отправить туда же, они испугались. И тутъ Юпитеръ созвалъ военный совтъ. На немъ было постановлено, что вс боги окажутъ храброе сопротивленіе. А такъ какъ они много разъ видали, какъ битвы проигрывались изъ-за женщинъ, то ршено было изгнать, на тотъ часъ съ небесъ въ Египетъ, на дальній конецъ Нила, всхъ богинь, преображенныхъ въ ласокъ, куницъ, летучихъ мышей, лягушекъ и пр. Одна только Минерва осталась, чтобы метать громы вмст съ Юпитеромъ, какъ богиня войны и наукъ, богиня совта и дйствія, богиня вооруженная и внушающая страхъ и въ неб, и въ воздух, и на мор, и на суш.
— Чортъ побери!— замтилъ Панургъ,— ужъ не Булканъ ли я, про котораго говоритъ поэтъ. Нтъ. Я и не хромъ, и не фальшивый монетчикъ, и не кузнецъ, какъ былъ онъ. Можетъ быть, жена моя будетъ такъ же красива и прекрасна, какъ и его Венера, но не такая потаскушка, какъ она, а я не буду такимъ рогоносцемъ, какъ онъ. Безобразный хромоножка веллъ объявить себя рогоносцемъ по суду, да еще въ присутствіи всхъ боговъ. Нтъ, нтъ, я понимаю оракулъ навыворотъ. Этотъ оракулъ обозначаетъ, что жена моя будетъ цломудренна, стыдлива и врна, не бой-баба, не сварлива, не суемудрая и вышедшая изъ головы, какъ Паллада, а этотъ франтъ Юпитеръ не будетъ мн соперникомъ и не будетъ макать свой хлбъ въ мою похлебку, когда мы будемъ вмст сидть за столомъ. Обратите вниманіе на его дянія и поступки. Что за подлый разбойникъ! Другого такого развратнаго тунеядца свтъ не производилъ. Онъ заткнетъ за поясъ вепря, не даромъ его вскормила Твинья на остров Крит, если врить вавилонянину Агаеоклу. Онъ сладострастне козла, не даромъ существуетъ также поврье, что его вскормила коза Амальтея. Клянусь Ахерономъ! Онъ совокуплялся однажды съ третьей частью міра, съ животными, людьми, рками и горами: я разумю Европу. Вслдствіе этого аммоніане изображали его въ вид барана, рогатаго барана. Но поврьте, что я не намренъ быть глупцомъ Амфитріономъ или дуракомъ Аргусомъ съ его ста очками, ни трусомъ Акризіемъ, ни ограниченнымъ Ликусомъ иванскимъ, ни мечтателемъ Агеноромъ, ни флегматикомъ Эзопомъ, ни бархатной лапкой Ликаономъ, ни лнтяемъ Коритусомъ Тосканскимъ, ни широкоплечимъ Атласомъ. Онъ могъ бы сто и сто разъ обращаться лебедемъ, быкомъ, сатиромъ, золотомъ, кукушкой, какъ тогда, когда онъ лишилъ двственности свою сестру Юнону, орломъ, бараномъ, огнемъ, змей, даже блохой, превратиться въ эпикурейскіе атомы или магистронострально во второе измреніе. Я его посажу на крючокъ. И знаете ли, что съ нимъ сдлаю? А то, что Сатурнъ сдлалъ со своимъ отцомъ, Небомъ. Сенека предсказалъ это обо мн, а Лактанцій подтвердилъ. То, что Реа сдлала съ Атисомъ: Я бы его выхолостилъ, и онъ бы не могъ быть никогда папою, ибо testicnlos non habet.
— Потише, дружокъ,— сказалъ Пантагрюэль,— потише. Раскройте еще разъ книгу.
Membra qiratit, gelidusque cot formidine sanguis.
— Это обозначаетъ, что она будетъ васъ бить безъ милосердія,— сказалъ Пантагрюэль.
— Напротивъ того,— отвчалъ Панургъ,— это говорится про меня, про то, что я буду бить ее изо всей мочи, когда она меня разсердитъ. Мартынова палка сослужитъ мн добрую службу. А не будетъ палки, такъ я живою ее съмъ, чортъ меня возьми, какъ сълъ свою жену Кандавлъ царь Лидійскій.
— Вы очень храбры,— замтилъ Пантагрюэль,— за вами и Геркулесу не угнаться, а вдь говорятъ, что тузъ стоитъ двойки {Выраженіе изъ игры въ триктракъ.}, и одинъ только Геркулесъ ршался биться одинъ противъ двухъ.
— Я тузъ,— отвчалъ Панургъ.
— Ладно, ладно,— сказалъ Пантагрюэль, я думалъ объ игр въ триктракъ.
По третьему разу попался слдующій стихъ:
Fmineo prd et spoliorum ardebat amore.
— Это обозначаетъ, что она васъ обокрадетъ,— сказалъ Пантагрюэль. И я отлично вижу по этимъ тремъ оракуламъ, что вы будете рогоносцемъ, битымъ и ограбленнымъ.
— Напротивъ того,— отвчалъ Панургъ,— этотъ стихъ доказываетъ, что она будетъ меня любить всей душой. Сатирикъ {Ювеналъ.} не лжетъ, когда говоритъ, что женщина, горящая любовью, находитъ иногда пріятнымъ украсть у своего друга. Знаете что? Перчатку, аксельбантъ, чтобы заставить его искать. Какую-нибудь мелочь, пустякъ,— все это, какъ и т пустыя ссоры, возникающія иногда между любовниками, оживляетъ и подстрекаетъ любовь. Такъ точно мы видимъ, напримръ, какъ ножевщики бьютъ молоткомъ свой брусокъ, чтобы ножи лучше оттачивались. Вотъ почему я принимаю эти три оракула за хорошее предзнаменованіе. Въ противномъ случа подаю аппелляцію.
— На ршенія судьбы и фортуны не бываетъ аппелляціи,— сказалъ Пантагрюэль,— и это утверждаютъ вс наши старинные юрисконсульты, и въ томъ числ Больдъ (lib. ult. De leg.). Причина этому та, что фортуна не признаетъ надъ собою верховной власти, къ которой можно, было бы аппеллировать на нее и на ея ршенія. Здсь уже minor не можетъ in integrum вступить въ свои права, какъ это весьма опредленно говоритъ L. Ait Proetor. ult. ff. De minor.

XIII.

О томъ, какъ Пантагрюэль совтуетъ Панургу предугадывать счастіе и несчастія своего брака по снамъ.

— Ну вотъ, такъ какъ мы не согласны въ истолкованіи Виргиліевыхъ оракуловъ, то изберемъ другой способъ гаданія.
— Какой же?— спросилъ Панургъ.
— Добрый способъ,— отвчалъ Пантагрюэль,— древній и достоврный, а именно: посредствомъ сновъ. При извстныхъ условіяхъ, описанныхъ Гиппократомъ въ Lib. perienypnion Платономъ, Плотиномъ, Ямблихомъ, Синезіусомъ, Аристотелемъ, Ксенофонтомъ, Галіеномъ, Плутархомъ, Артемидоромъ Далданіемъ, Герофиломъ и другими, душа часто предвидитъ грядущія событія. Нтъ нужды пространно доказывать это. Примръ изъ повседневной жизни пояснитъ вамъ это: когда дти чисто вымыты, сыто накормлены и вдоволь насосались молока и крпко уснули, кормилицы уходятъ отдохнуть на свобод и заниматься, чмъ имъ угодно, такъ какъ присутствіе ихъ у колыбели кажется безполезнымъ. Такимъ же точно образомъ и душа наша, когда тло спитъ, пищевареніе совершается, и ему ничего не нужно до пробужденія, отлетаетъ на небо, свою отчизну. Тамъ она участвуетъ въ высшей жизни, какъ и подобаетъ ей въ силу ея первоначальнаго и божественнаго происхожденія, она созерцаетъ безконечныя сферы, въ которыхъ ничего не наступаетъ, ничто не проходитъ, ничто не гибнетъ, вс времена настоящія, отмчаетъ не только все то, что прошло въ низшихъ сферахъ, но и грядущее и приноситъ это тлу и, путемъ его чувствъ и органовъ, доводитъ, до свднія друзей и становится предсказательницей и пророчицей. Правда, она не передаетъ ихъ съ такою точностью, какъ видла, принимая во вниманіе несовершенство и слабость тлесныхъ чувствъ, подобно тому какъ луна, получая отъ солнца свой свтъ, не.передаетъ намъ его такимъ яснымъ, чистымъ, такимъ сильнымъ и яркимъ, какъ его получила. Поэтому необходимы для истолкованія сонныхъ видній искусные, мудрые, ловкіе, опытные, разумные и совершенные Онирокриты и Онирополы {Истолкователи сновъ.}, какъ ихъ называли греки. Вотъ почему Гераклитъ говорилъ, что сны ничего не открываютъ намъ и ничего отъ насъ не скрываютъ, а только посылаются намъ, какъ указаніе на вещи грядущія и чужое счастіе и несчастіе. Священное писаніе это свидтельствуетъ, свтскіе писатели увряютъ въ томъ, передавая намъ тысячи случаевъ, когда сны оправдались какъ на особ того, кто видлъ сонъ, такъ и на постороннихъ. Только обитатели Атлантическихъ острововъ и острова азоса, одного изъ Цикладъ лишены этого удобства, потому что въ тхъ странахъ никто не видитъ сновъ. То же самое было съ Клеономъ изъ Давліи, съ разимедомъ и въ наше время съ ученымъ Виллановой, французомъ, которымъ никогда ничего не снилось. Итакъ завтра, въ тотъ часъ, какъ Аврора съ розовыми перстами разгонитъ ночныя тни, постарайтесь, чтобы вамъ привидлся основательный сонъ. Для этого отриньте всякія людскія чувства, любовь, какъ и ненависть, надежду и страхъ. Подобно тому, какъ нкогда великій прорицатель Протей не могъ предсказывать грядущаго, будучи превращенъ въ огонь, воду, тигра, дракона и другіе странные образы, а предсказывалъ только тогда, когда къ нему возвращалась его собственная форма,— такъ и человкъ не можетъ получить божественнаго дара прорицанія, если божественная въ немъ часть, а именно: и mens, не будетъ спокойна, миролюбива, свободна и не развлечена страстями и вншними чувствами.
— Согласенъ,— сказалъ Панургъ,— но какъ мн поужинать сегодня вечеромъ? много или мало? Я спрашиваю это не безъ причины: ибо если я хорошо и плотно не поужинаю, то совсмъ не сплю, и ночью мн лзутъ въ голову такія же пустыя бредни, какъ пустъ мой желудокъ.
— Не ужинать вовсе, — отвчалъ Пантагрюэль,— было бы лучше, въ виду твоей дородности и привычки. Амфіарусъ, древній прорицатель, требовалъ, чтобы т, кто черезъ него во сн получали оракулы, цлый день передъ тмъ не вкушали нищи и три дня не пили вина. Мы не станемъ прибгать къ такой крайней и строгой діэт. Хотя я думаю, что человкъ, объдающійся мясомъ и невоздержный, съ трудомъ проникается духовными вещами, но не раздляю также мннія тхъ, кто думаетъ, что продолжительный и упорный постъ помогаетъ дойти до созерцанія божественныхъ вещей. Припомните то, что намъ часто говорилъ блаженной памяти отецъ мой, Гаргантюа, о писаніяхъ отшельниковъ-постниковъ, которыя такъ же безцвтны, плохи и худы, какъ худы были ихъ тла. И дйствительно трудно, чтобы умъ былъ здравъ и ясенъ, когда тло истощено! Вдь недаромъ же философы и медики утверждаютъ, что жизненная сила рождается и поддерживается артеріальной кровью, которая превосходно очищается въ чудесной стк, лежащей подъ полостями мозга. Хорошимъ примромъ служитъ намъ одинъ философъ, который воображалъ, что въ уединеніи и вн толпы ему легче будетъ мыслить, созерцать, разсуждать и сочинять, но скоро убдился, что лай собакъ, вой волковъ, рыканіе львовъ, ржаніе лошадей, ревъ слоновъ, шипніе змй, крикъ ословъ, трещаніе стрекозъ, воркованіе голубокъ мшаетъ ему сильне, чмъ если бы онъ находился на ярмарк въ Фонтенэ или Ніор, потому что онъ слушалъ все это на голодный желудокъ. Въ борьб съ голодомъ желудокъ у него громко вопилъ, въ глазахъ темнло, вены высасывали собственное вещество изъ мясистыхъ частей и растраивали причудливый духъ, который не заботится о сохраненіи своего питомца и естественнаго хозяина, то есть тла, которое, какъ птица, сидящая на рук, не можетъ подняться въ воздух, хотя бы и хотла, если ее притягиваетъ внизъ ремень, на которомъ она привязана. И тутъ кстати я сошлюсь на авторитетъ Гомера, отца всякой философіи, который сказалъ, что греки прекратили свой плачъ о Патрокл, великомъ друг Ахилла, не прежде того, какъ голодъ ихъ пронялъ и брюхо заявило, что у него не стало больше слезъ. Тло, истощенное продолжительнымъ голодомъ, не выдляло больше слезъ: и не могло плакать. Средина во всхъ случаяхъ похвальна и любезна, и ея слдуетъ придерживаться и въ данномъ случа. За ужиномъ не шьте ни бобовъ, ни зайца, ни другого мяса, ни полиповъ, ни капусты и вообще никакого кушанья, которое могло бы смутить и разстроить ваши жизненныя силы. Ибо, подобно тому, какъ зеркало не можетъ отражать предметы, если его поверхность затуманена дыханіемъ или мглой,— такъ и духъ не воспринимаетъ разоблачаемыхъ во сн вещей, если тло обезпокоено и разстроено испареніями принятой пищи, вслдствіе симпатіи, какою они оба неразрывно связаны. Итакъ вы скушаете нсколько хорошихъ грушъ икрустумійскихъ {Крустумій прославлялся Виргиліемъ за его груши.} яблокъ и бергамотъ, яблокъ-ранетъ, нсколько турскихъ сливъ, нсколько вишенъ изъ моего фруктоваго сада. И не знаю, почему бы вамъ бояться, что сны ваши станутъ отъ того неврными, вздорными или подозрительными, какъ это утверждали нкоторые перипатетики относительно осеннихъ сновъ, объясняя это тмъ, что осенью люди больше, нежели во всякое другое время года, дятъ плодовъ. А древніе пророки и поэты мистически объясняютъ намъ это тмъ, что пустые и обманчивые сны падаютъ на землю и лежатъ на ней подъ прикрытіемъ палыхъ листьевъ, отъ того, что осенью листья падаютъ съ деревъ. Потому что естественное броженіе, которымъ богаты свжіе плоды и которое легко испаряется изъ животныхъ частицъ, какъ это мы видимъ въ виноградномъ сусл, давно уже прекратилось и заглохло. И вы напьетесь воды изъ моего прекраснаго фонтана.
— Это условіе мн тяжеленько,— сказалъ Панургъ. Со всмъ тмъ я согласенъ. Куда ни шло! Но съ условіемъ, что завтра рано поутру позавтракаю, тотчасъ посл того, какъ окончатся мои сновиднія. Въ конц концовъ я ставлю себя подъ покровительство двухъ воротъ Гомера, и да будутъ ко мн милостивы Морфей, Ицелонъ, Фантазій ‘и Фабеторъ. Въ случа они помогутъ мн, я сооружу имъ веселый жертвенникъ изъ пуху.
И затмъ спросилъ у Пантагрюэля:
— Хорошо ли будетъ, если я положу подъ подушку нсколько лавровыхъ втокъ?
— Этого совсмъ не нужно,— отвчалъ Пантагрюэль. То, что писали объ этомъ Серапіонъ, Антифонъ, Филохоръ, Артемонъ и Фульгенцій Планціадъ,— одно пустое суевріе и вздорный обычай. То же самое я вамъ скажу и про лвое плечо крокодила и хамелеона, не въ обиду чести стараго Демокрита будь сказано. И про камень Бактріанъ, называемый Евие-тридомъ. И про рогъ Аммона. Такъ называли эіопы драгоцнный камень золотого цвта и формы бараньяго рога, какъ рогъ Юпитера Аммонскаго. Они утверждали, что сны тхъ, кто носитъ этотъ камень, такъ же врны и сбываются какъ божественные оракулы. Кстати припомнимъ, что пишутъ Гомеръ и Виргилій про двое воротъ, черезъ которыя проходятъ сновиднія, и о которыхъ вы только-что поминали. Одни — изъ слоновой кости, черезъ которыя проходятъ сновиднія смутныя, вздорныя и неврныя, такъ какъ сквозь слоновую кость, какъ бы она ни была тонка, ничего нельзя видть, и ея плотность и непрозрачность мшаетъ проникать сил зрнія и не пропускаетъ видимыхъ вещей. Другія — роговыя и черезъ нихъ проходятъ врныя, истинныя и необманчивыя сновиднія, такъ какъ черезъ рогъ, благодаря его прозрачности, все ясно видно.
— Этимъ вы наврное хотите сказать,— замтилъ братъ Жанъ,— что сновиднія плутовъ-рогоносцевъ, какимъ будетъ съ Божіею помощью и помощью жены Панургъ, всегда бываютъ врны и необманчивы.

XIV.

Сонъ Панурга и его истолкованіе.

Въ семь часовъ слдующаго утра Панургъ явился къ Пантагрюэлю, у котораго въ комнат уже находились Эпистемонъ, братъ Жанъ Сокрушитель, Понократъ, Евдемонъ, Карпалимъ и другіе, которымъ, завидя Панурга, Пантагрюэль сказалъ:
— Вотъ идетъ нашъ сновидецъ.
— Это слово во время оно дорого стоило сынамъ Іакова {I Моис., XXXVII, 19.},— замтилъ Эпистемонъ.
— Со мной случилось то же, что и съ сновидцемъ Гильо,— сказалъ Панургъ. Я много чего видлъ во сн, но ничего не понялъ. Одно только знаю, что мн приснилось, будто у меня молодая, любезная, чудно-прекрасная жена и что она нжно обращается со мною и ласкаетъ меня, какъ младенца въ колыбели. Никогда еще не бывало такого счастливаго и довольнаго человка. Она меня гладила, щекотала, ласкала, цловала, обнимала и, дурачась, приставляла мн хорошенькіе рожки ко лбу. Я шутя говорилъ ей, что ей слдуетъ лучше приставить мн рога подъ глазами, чтобы мн лучше видть, въ какое мсто бодаться, и чтобы Момусъ не нашелъ къ чему придраться, какъ онъ сдлалъ это относительно бычьихъ роговъ. Но шалунья, несмотря на мои замчанія, продолжала ставить ихъ мн гораздо выше. И всего удивительне при этомъ было то, что мн нисколько не было больно. Вдругъ мн привидлось, что я не знаю какъ, превратился въ тамбуринъ, а она въ — сову. Тутъ мой сонъ прервался, и я проснулся сердитый, недовольный и негодующій. Не правда ли, какая сонная каша! Угощайтесь ею и толкуйте, какъ вамъ вздумается. А мы пойдемъ завтракать, метръ Карпалимъ.
— Если я вообще понимаю что-нибудь въ сновидніяхъ,— отвчалъ Пантагрюэль,— то думаю, что жена ваша не приставитъ вамъ ко лбу явныхъ наружныхъ роговъ, какіе бываютъ у сатировъ, но она не будетъ хранить супружеской врности и, отдаваясь другимъ, содлаетъ васъ рогоносцемъ. Этотъ пунктъ искусно излагается Артемидоромъ, какъ я замтилъ. Точно такъ же вы не превратитесь въ тамбуринъ, но она будетъ васъ бить, какъ бьютъ въ тамбуринъ на свадьбахъ. Она тоже не будетъ превращена въ сову, но станетъ обворовывать васъ, какъ это водится за совами. И такимъ образомъ ваше сновидніе вполн сходится съ Виргиліевыми оракулами. Вы будете рогоносцемъ, вы будете биты и вы будете ограблены.
Тутъ братъ Жанъ вскричалъ:
— Онъ говоритъ правду. Ты будешь рогоносцемъ, добрый человкъ. Увряю*тебя, ты будешь съ рогами! Ха, ха, ха! Мастеръ Роговой! Спасибо тебя Богъ, прочитай-ка намъ проповдь, а я обойду весь приходъ за сборомъ милостыни.
— Напротивъ того,— отвчалъ Панургъ,— сонъ мой предсказываетъ, что бракъ мой будетъ изобиловать всми благами, какъ рогъ изобилія. Вы говорите, что это рога сатировъ. Amen, amen, fiat, fiatur, ad differentiam papae. А потому я буду неутомимъ какъ сатиръ, чего вс желаютъ, но чмъ немногіе награждаются небесами. А, слдовательно, никогда не буду рогоносцемъ. Ибо это единственная причина, почему мужья бываютъ рогоносцами. Ито заставляетъ мошенниковъ просить милостыни? А то, что дома имъ нечего сть. Что выгоняетъ волка изъ лсу? Недостатокъ добычи. Что заставляетъ женщину распутничать? Вы хорошо понимаете меня. Обращаюсь съ запросомъ къ господамъ клеркамъ, президентамъ, совтникамъ, адвокатамъ, прокурорамъ и другимъ комментаторамъ почтенной статьи De frigidis et maleficiatis. Вы извините меня:, если я заблуждаюсь, но, сдается мн, вы, очевидно, ошибаетесь, понимая рога, какъ роль рогоносца. У Діаны на голов рога въ форм полумсяца. А разв она рогоносица? И какъ бы она ею, чортъ возьми, была, когда она никогда не была замужемъ! Будьте, ради Бога, осторожне въ рчахъ, изъ опасенія, чтобы она съ вами не сдлала того, что съ Актеономъ. Добрый Бахусъ тоже носитъ рога, а также Панъ, Юпитеръ Аммонскій и многіе другіе. А разв они рогоносцы? Разв Юнона — потаскушка? А вдь такъ бы слдовало заключить — по фигур metolepsis. Если назвать ребенка въ присутствіи его отца и матери пащенкомъ или ублюдкомъ, то, значитъ, иными словами назвать его отца рогоносцемъ, а мать потаскушкой. Окажемъ лучше: рога, которые мн приставляла моя жена,— это рога изобилія и богаты всякими благами. Увряю васъ. Вдобавокъ я буду всегда веселъ, какъ тамбуринщикъ на свадьб, буду всегда въ рчахъ звонокъ, громокъ и раскатистъ. Поврьте, это предвщаетъ счастіе. А жена моя будетъ миловидна и красива, какъ маленькая совушка. Кто въ это не вритъ. Пускай того чортъ повситъ.
— Я долженъ отмтить,— сказалъ Пангагрюэль,— послднее обстоятельство вашего сновиднія и сравнить его съ первымъ. Вначал вы были въ восторг отъ своего сна. Но проснулись внезапно разсерженный, раздосадованный и негодующій.
— Еще бы,— сказалъ Пантагрюэль,— когда я не обдалъ.
— Все грозитъ бдою,— я это предвижу. Знайте за истину, что вс сны, оканчивающіеся внезапно и приводящіе спавшаго въ дурное расположеніе духа или въ негодованіе, предвщаютъ или боль, или несчастіе. Боль означаетъ болзнь опасную, злостную, заразительную и скрытую въ тл, и которую сонъ, вызывающій, какъ насъ учитъ медицина, разршительный процессъ, развиваетъ и вызываетъ на поверхность, такъ что черезъ этотъ грустный толчекъ сонъ нарушается и чувствительность оживляется и приглашается къ сочувствію и помощи. Это выходитъ по пословиц: раздразнить гнздо осъ, разворошить кучу грязи или разбудить спящую кошку, такъ и видть во сн боль означаетъ, что душа, охваченная соннымъ провидніемъ, даетъ намъ понять, что готовится какая-то бда и скоро обнаружится ея дйствіе. Примромъ этого могутъ служить сонъ и страшное пробужденіе Гекубы или сонъ Евридики, жены Орфея, которыя, по разсказу Эннія, проснулись внезапно и въ ужас. Посл этого сна Гекуба видла, какъ ея мужа Пріама, дтей и всю родню перебили и истребили. А Евридика вскор посл того горестно скончалась. И Эней, видвшій во сн, что говоритъ съ покойнымъ Гекторомъ, внезапно пробудился въ тревог. И въ ту же ночь Троя была разорена и сожжена. Въ другой разъ онъ видлъ во сн своихъ фамильныхъ боговъ и пенатовъ и, въ ужас проснувшись, въ тотъ же день испыталъ страшную бурю на мор. Такъ было съ Турнусомъ, который проснулся испуганный сномъ, въ которомъ ему привидлась фурія, возбуждавшая его къ бою съ Энеемъ, который въ конц концовъ его и убилъ. И тысяча другихъ. Говоря про Энея, я припоминаю, что Фабій Дикторъ говорилъ, что онъ ничего не предпринималъ и ничего съ нимъ не случалось, чего бы раньше ему не было возвщено во сн. Этимъ примрамъ разумъ нисколько не. противорчитъ. Ибо если сонъ и покой суть особые дары и милости боговъ, какъ утверждаютъ философы и свидтельствуетъ поэтъ, когда говоритъ:
Было то время, когда измученныхъ смертныхъ объемлетъ
Первый покой и боговъ благостыней вливается сладко1) —
1) Виргил. Энеида II, 268 и 269.
то, конечно, такой даръ не можетъ приводить къ раздраженію и негодованію, не предвщая великаго несчастія. Въ противномъ случа даръ не былъ бы даромъ, а покой покоемъ и происходилъ бы не-отъ боговъ, а отъ злого духа, по поговорк:
1).
1) Дары отъ враговъ не дары. Софоклъ, Аяксъ. V, 365.
Возьмемъ для примра отца семейства, который, сидя за роскошной трапезой и пользуясь прекраснымъ аппетитомъ, вдругъ бы вскочилъ въ ужас, едва приступивъ къ обду. Кто бы не зналъ тому причины, могъ бы удивиться. Но въ чемъ же дло? А въ томъ, что онъ услышалъ, какъ его слуги кричали: ‘Пожаръ!’, его служанки вопили: ‘Грабятъ’, его дти взывали: ‘Ржутъ!’ Тутъ ужъ по невол пришлось бросить обдъ и бжать на помощь. И какъ я теперь припоминаю, кабалисты и истолкователи Священнаго Писанія, излагая, какимъ образомъ можно различить появленіе злыхъ и добрыхъ духовъ — такъ какъ часто Сатана принимаетъ образъ свтлаго Ангела — говорятъ, что разница въ появленіи этихъ двухъ существъ заключается въ томъ, что добрый ангелъ-хранитель появляется человку сначала въ грозномъ вид, но. въ конц концовъ утшаетъ его поставляетъ радостнымъ и довольнымъ, между тмъ какъ злой духъ-искуситель вначал обрадуетъ человка, а затмъ оставляетъ его смущеннымъ, недовольнымъ и разстроеннымъ.

XV.

Извиненіе Панурга и изложеніе тайнаго монастырскаго ученія о солонин.

— Богъ хранитъ отъ зла,— сказалъ Панургъ,— того, кто хорошо видитъ, но, плохо слышитъ. Я васъ хорошо вижу, но совсмъ не слышу. И не знаю, что вы говорите. Голодное брюхо — глухо. Я готовъ въ голосъ кричать отъ голода. Я совсмъ изнемогаю отъ трудовъ непосильныхъ. Готовъ неистовствовать отъ голода. Хитеръ будетъ тотъ, кто заставитъ меня въ ныншнемъ году снова видть сны. Остаться безъ ужина, чортъ возьми! Пойдемъ завтракать, братъ Жанъ! Когда я хорошо позавтракалъ и желудокъ мой сытъ и доволенъ,— пожалуй, на худой конецъ и въ случа нужды, я обойдусь и безъ обда. Но остаться безъ ужина — чортъ возьми, какая гадость! Это ошибка, это преступленіе противъ природы. Природа создала день, чтобы человкъ упражнялъ свои силы, трудился, чтобы каждый занимался своими длами. И чтобы намъ удобне было заниматься, она доставляетъ намъ и свчку, а именно: ясный и веселый солнечный свтъ. Вечеромъ,она гаситъ ее и молча говоритъ намъ: Дти, вы — хорошіе люди. Довольно трудиться, наступаетъ ночь, слдуетъ прекратить работу и подкрпить свои силы добрымъ хлбомъ, добрымъ виномъ, добрымъ мясомъ, затмъ повеселиться, лечь и соснуть, чтобы на завтра встать бодрымъ и готовымъ къ новому труду.’ Такъ поступаютъ сокольничій: накормивъ своихъ птицъ, они не даютъ имъ летать съ полнымъ желудкомъ, а предоставляютъ сидть на мст. Это прекрасно понималъ добрый папа, первый установившій посты. Онъ приказалъ, чтобы мы постились до девятаго часа, въ остальные часы позволяется принимать пищу. Въ прежнее время рдко кто обдалъ, кром монаховъ и канониковъ. Да вдь имъ и длать больше нечего, для нихъ каждый день праздникъ, и они прилежно соблюдаютъ монастырскую пословицу: ‘De missa ad mensum’ и не станутъ даже дожидаться прихода аббата, чтобы ссть за столъ. Свши за столъ, монахи станутъ ждать аббата сколько угодно, но не иначе. Однако, вс люди ужинали, исключая какихъ-нибудь мечтателей, почему ужинъ и называется coena, то-есть всеобщій. Теб это хорошо извстно, братъ Жанъ. Идемъ же, другъ мой, всми чертями заклинаю тебя, идемъ! Мой желудокъ лаетъ какъ собака отъ голоду. Заткнемъ ему глотку похлебкой, чтобы успокоить его, какъ это сдлала Сивилла съ Церберомъ. Ты любишь густыя, жирныя похлебки, я же предпочитаю молочную похлебку съ лавровымъ листомъ, съ прибавкой добраго куска пахаря, просаленнаго на девяти духовныхъ кантахъ.
— Понимаю,— отвчалъ братъ Жанъ, эта метафора заимствована изъ монастырскаго котла. Пахарь — это быкъ, на которомъ пашутъ или пахали, а девять кантовъ означаютъ, что онъ превосходно сваренъ. Вдь добрые отцы церкви, въ силу извстной древней кабалистики, не писанной, но передававшейся устно, поднявшись въ мое время къ заутрен, всегда длали нкоторыя приготовленія, прежде нежели идти въ церковь. Очищали кишки, блевали, плевали, кашляли,— словомъ, старались не принести съ собой ничего нечистаго къ богослуженію. Посл того набожно отправлялись въ часовню, какъ они величали между собою монастырскую кухню, и набожно молили, чтобы немедленно ставили варить быка, предназначавшагося на завтракъ монахамъ, братьямъ во Христ. И часто сами разводили огонь подъ котломъ. Когда на заутрени плись девять кантовъ, то имъ, конечно, приходилось вставать пораньше. Вмст съ тмъ и аппетитъ у нихъ возрасталъ соотвтственно съ числомъ церковныхъ кантовъ и былъ сильне, чмъ когда за заутреней ограничивались всего лишь однимъ или тремя кантами. И чмъ раньше они вставали, тмъ раньше поспвали варить быка. Чмъ раньше ставили быка на огонь, тмъ дольше онъ варился, а. чмъ больше варился быкъ, тмъ нжне бывала говядина, не такъ стирала зубы, была вкусне и удобовариме, лучше питала добрыхъ монаховъ, а это-то и есть единственная цль и главная забота основателей монашескихъ орденовъ, принимая во вниманіе, что они не дятъ съ тмъ, чтобы жить, но живутъ съ тмъ, чтобы сть, и только затмъ и живутъ на свт. Идемъ, Панургъ!
— Ну, теперь я понялъ тебя, хитрая шельма, монастырская и кабалистическая шельма!— отвчалъ Панургъ. Ты противъ меня кабалу затваешь. Ростъ и проценты отпускаю теб. Довольствуюсь только проторями и убытками, за то, что ты такъ умно изложилъ намъ -удивительную главу про кухонную и монастырскую кабалу. Идемъ, Карпалимъ. Братъ Жанъ, подай мою перевязь. Идемъ. Добраго утра, любезные господа! Довольно сновъ, будемъ пить. Идемъ!
Панургъ не усплъ договорить, какъ Эпистемонъ громко вскричалъ:
— Самое обыкновенное и обыденное дло межъ людьми — это догадываться о чужомъ несчастій, предвидть его, разгадывать и предсказывать. Но какъ рдко бываетъ, чтобы кто-нибудь предвидлъ, предугадалъ, предусмотрлъ и предсказалъ собственную бду! На это весьма тонко намекаетъ Эзопъ въ своихъ басняхъ, когда говоритъ, что каждый изъ насъ носитъ на ше суму, спереди которой помщаются ошибки и бдствія ближняго, сзади же отведено мсто собственнымъ ошибкамъ и несчастіямъ, которыя потому и незримы для самого человка, если онъ не пользуется особеннымъ расположеніемъ боговъ.

XVI.

О томъ, какъ Пантагрюэль внушаетъ Ланургу посовтоваться съ Панзуской сивиллой.

Немного времени спустя Пантагрюэль призвалъ Панурга и сказалъ ему:
— Любовь, которую я къ вамъ питаю и которая укрпилась отъ долгой привычки, побуждаетъ меня заботиться о вашемъ благ и благополучіи. Выслушайте, что я придумалъ: мн говорятъ, что въ Панзу, близъ Еролэ, живетъ весьма мудрая сивилла, которая предсказываетъ будущее, возьмите съ собой Эпистемона, отправьтесь къ ней и выслушайте, что она вамъ скажетъ.
— Это, наврное, какая-нибудь Канадія или Сагана {Объ обихъ упоминаетъ Горацій, въ Epod., V и Satir., VIII.}, пионисса и колдунья? Я потому такъ думаю, что мсто пользуется худой славой: будто въ немъ водится больше колдуновъ, нежели въ былое время въ ессаліи. Мн не.хочется туда хать. Дло это беззаконное и запрещено закономъ Моисеевымъ,— отвчалъ Эпистемонъ.
— Мы вдь не евреи,— сказалъ Пантагрюэль,— и вовсе не доказано, что она колдунья. Отложимъ до вашего возвращенія вс препирательства и обсужденіе этого вопроса. Почемъ мы знаемъ, что это не одиннадцатая сивилла, не вторая Кассандра? А если даже она не сивилла и не, заслуживаетъ этого названія, то чему помшаетъ посовтоваться съ нею находясь въ затруднительныхъ обстоятельствахъ? Тмъ боле, что она слыветъ боле опытной, боле разумной, чмъ другія женщины этой мстности? Чему можетъ помшать новый опытъ, новое знаніе, хотя бы оно касалось
Дурака, горшка, бутылки,
Простой рукавицы или туфли.
Помнишь ли, какъ Александръ Великій посл побды надъ Даріенъ при Арбелахъ отказалъ, въ присутствіи его сатраповъ, въ аудіенціи одному человку и посл того тысячу и тысячу разъ сожаллъ о томъ? Хотя и побдитель въ Персіи, онъ былъ такъ далеко отъ Македоніи, своего наслдственнаго королевства, что сильно печалился о томъ, что не иметъ никакой возможности получить оттуда извстія, какъ по причин огромнаго разстоянія, такъ и большихъ ркъ, пустынь и горъ, отдлявшихъ его отъ Македоніи. Среди этихъ тревогъ и опасеній — далеко не пустыхъ, потому что можно было бы занять его родину и королевство, возвести новаго короля на престолъ и основать новую колонію задолго до того, какъ всть объ этомъ дошла бы до него и онъ могъ бы помшать этому,— къ нему явился человкъ изъ Сидона, незначительный купецъ, но разсудительный человкъ, съ виду, однако, небогатый и невзрачный, и объявилъ ему, что онъ изобрлъ путь и средство, помощью которыхъ въ отечеств могутъ узнать объ его побдахъ въ Индіи, а онъ самъ о томъ, что происходитъ въ Македоніи и Египт мене чмъ въ пять дней. Александръ счелъ такое общаніе нелпымъ и невозможнымъ и не захотлъ его ни выслушать, ни дать аудіенціи. Что ему стоило выслушать и узнать, въ чемъ состояло изобртеніе человка? Какому вреду, какому ущербу подвергался, онъ, если бы узналъ, какую дорогу человкъ хотлъ ему указать? Мн кажется, природа не безъ причины создала насъ съ открытыми ушами, безъ всякихъ дверей или заслонокъ, не такъ, какъ она сдлала съ глазами, языкомъ и другими отверстіями тла. Причина тому, полагаю, чтобы мы всегда, всю ночь, непрерывно слышали, а черезъ слухъ непрерывно учились, такъ какъ это чувство боле приспособлено, нежели вс остальныя, къ наук. И, быть можетъ, тотъ человкъ былъ ангеломъ, то-есть встникомъ Божіимъ, посланнымъ, какъ Рафаилъ къ Товію. Александръ слишкомъ поспшно отвергъ его и долго посл того раскаивался.
— Вы красно говорите,— отвчалъ Эпистемонъ,— новое же не уврите меня, что разумно совтоваться съ женщиной, да еще съ такою женщиной и въ такой мстности.
— Что касается меня,— замтилъ Панургъ,— то мн совты женщинъ, и даже старыхъ, всегда на пользу. Отъ ихъ совтовъ меня всегда слабитъ, и даже не разъ. Другъ мой, он настоящія лягавыя собаки, настоящіе заголовки юридическихъ книгъ, которые длаются красными чернилами. И правильно выражаются т, которые зовутъ ихъ мудрыми-женщинами (sages-femmes). У меня въ обыча звать ихъ вдуньями. Он мудрые, потому что все знаютъ. Но я зову ихъ вдуньями, потому что он вдаютъ будущее и предсказываютъ то, что должно случиться. Отъ нихъ мы всегда получаемъ полезные и выгодные совты. Справьтесь объ этомъ у Пнеагора, Сократа, Эмпедокла и нашего метра Ортвина {Вымышленное лицо, которому адресованы Epistolae virфrnm obscurorum.}. Вмст съ тмъ я превозношу до небесъ древній обычай германцевъ, которые ставили наряду съ жреческими совты старухъ и искренно почитали ихъ, слушаясь ихъ совтовъ и оракуловъ, они преуспвали. Въ доказательство приведу старую Антинію и добрую мать Велледу въ эпоху Веспасіана. Поврьте, что старость женщины всегда отмчена духомъ прозрнія, я хочу сказать — вдовствомъ. Идемъ, идемъ, именемъ добродтели, двигаемся въ путь! А Dieu, братъ Жанъ, поручаю теб мой клапанъ.
— Хорошо,— сказалъ Энистемонъ,— я пойду съ тобой, но съ условіемъ, что если узнаю, что она колдуетъ или ворожитъ, когда отвчаетъ на заданные ей вопросы, то разстанусь съ вами у дверей и за вами не послдую.

XVII.

О томъ, какъ Панургъ бесдовалъ съ Панзуской сивиллой.

Путешествіе ихъ длилось шесть дней. На седьмой имъ указали домъ предсказательницы, расположенный на вершин горы, подъ большимъ и развсистымъ каштановымъ деревомъ. Они безъ труда проникли въ крытую соломой лачужку, дурно выстроенную, плохо убранную и всю закоптлую.
— Ба!— сказалъ Эпистемонъ,— великій и туманный философъ Гераклитъ не удивлялся, входя въ такой домъ, и говорилъ своимъ послдователямъ и ученикамъ, что и въ немъ тоже живутъ боги, какъ и въ очаровательныхъ дворцахъ. И думаю, что таково же было жилище знаменитой Гекаты, въ которомъ она угощала юнаго Тезея {См. Плутархъ, Тезей, 19.}, а также жилище Ги-рея, куда не побрезгали придти Юпитеръ, Нептунъ и Меркурій, тамъ въ уплату за квартиру и харчи сфабриковали Оріона {См. Діодоръ, V, 80.}.
Около очага они нашли старуху.
— Она настоящая сивилла,—воскликнулъ Эпистемонъ, — настоящій портретъ, наивно нарисованный Гомеромъ въ словахъ {Одиссея, XVIII, 27.}!
Старуха была невзрачна, бдно одта, истощена отъ плохого питанія, беззубая, со слезящимися глазами, сгорбленная, скрюченная, еле живая и варила зеленыя щи изъ кусочка прогорклаго сала и старой бычьей кости.
— Черти и діаволы,—сказалъ Эпистемонъ,— мы забыли самое главное. Мы не добьемся отъ нея никакого отвта, потому что не захватили съ собою золотого жезла.
— Я позаботился объ этомъ,—отвчалъ Панургъ,—у меня въ ягдташ есть жезлъ чистаго золота вмст съ красивыми веселыми золотыми.
Говоря это, Панургъ низко поклонился старух и подалъ ей шесть копченыхъ бычачьихъ языковъ, большой горшокъ съ кашей, бутылку вина и кошелекъ съ новенькими золотыми. Посл того съ низкимъ, поклономъ поднесъ ей на средній палецъ прекрасное золотое кольцо съ жабнымъ камнемъ. Въ короткихъ словахъ изложилъ онъ ей причину ихъ посщенія и вжливо попросилъ посовтовать ему и погадать касательно его предполагаемой женитьбы.
Старуха нкоторое время молчала, задумавшись и жуя, затмъ услась на повернутый дномъ вверхъ четверикъ, взяла въ руки три старыхъ веретена, повертла ихъ пальцами на разные лады, потомъ пощупала ихъ кончикъ и удержала въ рукахъ самое острое, а другія два бросила подъ ступку съ толкачемъ. Посл того взяла мотовило и девять разъ повертла его, а въ девятый стала глядть на него, не трогая больше и слдя за спицами, пока он не остановились.
Посл того она сняла съ ноги деревянный башмакъ, покрыла голову передникомъ (подобно тому, какъ патеры накрываются омофоромъ, собираясь служить обдню) и завязала его пестрой старой тряпкой подъ горломъ. Въ такомъ наряд она глотнула вина изъ бутылки, вынула изъ кошелька три золотыхъ монеты, вложила ихъ въ три орховыхъ скорлупы и положила на опрокинутый дномъ кверху горшокъ, прохалась трижды верхомъ на метл вокругъ очага, подбросила въ огонь связку вереска и сухую вточку лавроваго дерева и ждала молча, пока она сгоритъ, отмчая, что при горніи не слышно треска.
Но вотъ она испустила страшный крикъ и произнесла сквозь зубы нсколько варварскихъ и странныхъ словъ, а Панургъ сказалъ Эпистемону:
— Клянусь честью, я весь дрожу, мн кажется, что я околдованъ. Такъ не говорятъ христіане. Поглядите, мн кажется, что она выросла съ тхъ поръ, какъ накрыла голову фартукомъ. И затмъ- онъ трясетъ подбородкомъ? Зачмъ пожимаетъ плечами? Отчего дрожатъ у нея губы, точно у обезьяны, которая жретъ раковъ? У меня въ ушахъ звенитъ, мн чудится, что я слышу ревущую Прозерпину, скоро, должно быть, появятся и черти. О! безобразныя твари! Бжимъ! Спаси Богъ! Я умираю отъ страха. Я не люблю чертей. Они меня сердятъ и мн не нравятся, бжимъ! Прощайте, сударыня! Покорно благодарю за ваши милости. Я не женюсь вовсе, нтъ. Я отказываюсь отъ женитьбы отнын и навки.
И готовился выдти вонъ изъ горницы, но старуха предупредила его и съ веретеномъ въ рук вышла во дворъ или въ огородъ, расположенный около дома. Тамъ росъ столтній кленъ, она трижды потрясла его и на восьми листочкахъ, которые съ него упали, нацарапала веретеномъ нсколько стиховъ, бросила ихъ по втру и сказала:
— Ищите, если хотите, найдите, если можете, роковая судьба вашей женитьбы на нихъ написана.
Произнеся эти слова, она вернулась въ свою берлогу, но на порог дома подняла платье, юбку и рубашку до чреслъ и повернулась къ нимъ задомъ.
Панургъ увидлъ ее и сказалъ Эпистемону:
— Клянусь лшимъ, вотъ жерло сивиллы, куда многіе заглядывали и оттого.погибли, бжимъ отъ этого жерла.
Она же внезапно затворила дверь и больше ея не видли. Они побжали за листьями и подобрали ихъ, но не безъ труда, потому что втеръ разсыпалъ ихъ по кустамъ долины. Сложивъ ихъ въ извстномъ порядк, прочитали слдующую притчу:
‘Ограбленъ будешь
Своею женою,
Брюхата станетъ
Она не тобою.
Кровью твоею напьется.
Шкура съ тебя
Ею сдерется,
Но не совсмъ.’

XVIII.

О томъ, какъ Пантагрюэль съ Панургомъ разно поняли стихи Панзуской сивиллы.

Собравъ листья, Эпистемонъ съ Панургомъ вернулись ко двору Пантагрюэля, отчасти довольные, отчасти сердитые: довольные тмъ, что вернулись, сердитые — на трудности пути, потому что нашли дорогу неровной, каменистой и въ плохомъ состояніи. Они подробно разсказали Пантагрюэлю про свое путешествіе и про наружность сивиллы, затмъ подали ему листья клена и показали надпись.
Пантагрюэль, прочитавъ eй, сказалъ Панургу, вздыхая:
— Жаль мн васъ. Предсказаніе Сивиллы сходится какъ разъ съ тмъ, что я вамъ уже говорилъ, какъ на основаніи Виргиліевыхъ гаданій, такъ и вашихъ собственныхъ сновъ, а именно — жена васъ опозоритъ, наставитъ вамъ рога, отдавшись другому и забеременвъ отъ него, она же васъ и ограбитъ, она же васъ и изобьетъ, поранитъ и искалчитъ ваше тло.
— Вы столько же понимаете въ толкованіи этихъ предсказаній, сколько свинья въ апельсинахъ,— отвчалъ Панургъ. Не взыщите, если я такъ говорю. Я немного разсердился. Совсмъ противное будетъ врно. Старуха говоритъ: ‘Какъ боба не видать, если его не вытащить изъ скорлупы’, такъ и моя добродтель и мое совершенство не будутъ узнаны, если я не женюсь. Сколько разъ слышалъ я, какъ вы говорили, что судья и званіе обличаютъ человка и показываютъ, что у него скрывается подъ платьемъ. Другими словами, что человка не распознаешь и не узнаешь, чего онъ стоитъ, пока не увидишь его въ дл. Пока знаешь человка только какъ частное лицо, нельзя быть увреннымъ въ его личности, люблю его отъ души и въ восхищеніи отъ него. Это будетъ мои любимчикъ. Слушая его младенческій лепетъ, я пребуду равнодушнымъ ко всмъ непріятностямъ въ мір. Да будетъ благословенна старуха! Мн хочется назначить ей хорошую ренту въ Сальмингондинуа, но не подвижную, какъ какіе-нибудь полоумные бакалавры, а незыблемую, какъ славные доктора-регенты. Или же вы хотите, чтобы жена моя меня носила во чрев? Зачала? Родила меня? И чтобы подобно тому, какъ нельзя узнать боба, пока онъ находится въ скорлуп. Вотъ вамъ смыслъ перваго параграфа. Въ противномъ случа вы должны будете утверждать, что честь и доброе имя хорошаго человка зависятъ отъ дурного поведенія гулящей бабы. Во второмъ параграф говорится: Жена моя сдлается брюхата — что, конечно, считается главнымъ счастіемъ въ супружеств,— не мною. Чортъ побери, понятное дло! Она будетъ брюхата маленькимъ ребеночкомъ, я уже говорили: ‘Панургъ — второй Бахусъ: онъ дважды родился! Онъ возродился, какъ Протей: разъ отъ етисы, а другой разъ отъ матери философа Аполлонія *), какъ оба Поликея {По пиагорейскому ученію о переселеніи душъ.} у рки Лимееоса въ Сициліи. Жена его имъ забеременла. Въ немъ возобновились древняя палинтокія Мегаріевъ {Отъ Юпитера и нимфы алеи родились маленькія озера въ Сициліи, передъ рожденіемъ вмст съ матерью, боявшейся Юноны, ушли въ землю, а при рожденій снова вышли изъ разверзшихся ндръ земли.} и древній палингенезисъ {Палинтокія — возобновленный ростъ процентовъ. У Мегаріевъ {Возрожденіе.}, когда они прогнали тирана еогена, у кредиторовъ отняли уплаченные проценты.} Демокрита.’ Ошибаетесь. И никогда больше этого мн не говорите. Третій параграфъ говоритъ: ‘Жена моя напьется моей кровью.’ Я готовъ угодить ей. Вы понимаете — въ какомъ смысл. Клянусь вамъ, что она останется мною довольна. Не могу не похвалить такой способъ выраженія, и аллегорія мн нравится, но не въ вашемъ смысл. Можетъ быть, ваша привязанность ко мн побуждаетъ васъ къ такимъ неблагопріятнымъ для меня и кривымъ толкамъ, такъ ученые утверждаютъ, что любовь удивительно пуглива и истинная любовь всегда связана со страхомъ. Но, по моему сужденію, вы должны понимать подъ словомъ firtum не что иное какъ то, какъ его понимаютъ древніе и латинскіе писатели, а именно — плодъ любви, который, пожеланію Венеры, слдуетъ срывать тайно и украдкой. А почему, говоря по совсти? Потому что дло это, совершенное украдкой, гд-нибудь за дверью, на лстниц, за драпировкой, тайкомъ, мимоходомъ, больше нравится богин Киприд (въ чемъ я съ ней согласенъ), нежели тогда, когда совершается при свт солнца, на манеръ циниковъ, или же подъ великолпнымъ балдахиномъ, подъ дорогимъ пологомъ, съ длинными промежутками, на досуг, держа въ рук хлопушку для мухъ изъ пунцоваго шелка, а въ другой опахало изъ индійскихъ перьевъ и гоняя мухъ, въ то время, какъ баба ковыряетъ въ зубахъ соломинкой, вытащенной изъ матраца. Неужели же вы хотите сказать, что она ограбитъ меня, высосавъ мою кровь, подобно тому какъ глотаютъ устрицъ или какъ женщины въ Киликіи собираютъ смена алькермеса? Ошибаетесь. Кто грабитъ, тотъ не высасываетъ, но поглощаетъ, не глотаетъ, но рветъ на клочки. Четвертый параграфъ говоритъ: ‘Жена моя сдеретъ съ меня шкуру, но не совсмъ.’ О, какія чудныя слова! Вы толкуете ихъ въ смысл ранъ и увчій. Храни васъ Богъ! Какъ можете вы говорить такія глупости? Умоляю васъ, вознеситесь нсколько духомъ надъ, низменными мыслями къ боле возвышенному созерцанію чудесъ природы, и вы сами осудите ошибки, въ которыя впали, ложно толкуя пророческія изреченія божественной сивиллы. Предположивъ даже — хотя я этого не допускаю и не считаю возможнымъ — что жена моя, по наущенію врага рода человческаго, пожелала бы и затяла сыграть со мной злую шутку, опозорить меня, приставить мн рога, ограбить меня и истязать. Это бы ей не удалось. Причина, почему я такъ думаю, вполн основательна и извлечена изъ глубины монашеской пантеологіи. Братъ Артусъ Кюльтаисъ сообщилъ мн объ этомъ однажды, помнится, это было въ понедльникъ утромъ, мы закусывали телятиной, а на двор шелъ дождь. Въ начал міра или вскор затмъ женщины сговорились ободрать мужчинъ живыми за то, что они надъ ними постоянно мудрили. И это было между ними положено, условлено и подкрплено клятвой. Но, о, тщета женскихъ предпріятій! О, великая неустойчивость женскаго пола! Он принялись обдирать мужчину — лупить, какъ это называетъ Катуллъ — съ той части, какая имъ всего миле, но до сихъ поръ, въ продолженіе шести тысячъ лтъ, не кончили. Іудеи сочли за лучшее даже сами обрзаться и слыть обрзанными, но не давать себя, подобно другимъ народамъ, лупить своимъ женамъ. Моя жена, врная этому обычаю, будетъ меня лупить такимъ манеромъ. Я согласенъ, но этимъ все дло и. кончится, увряю васъ, мой добрый король.
— Но какъ вы объясните,— сказалъ Эпистемонъ,— то, что она, увидя насъ, съ ужаснымъ воплемъ сожгла лавровую втку и та сгорла безъ всякаго треска? Вы знаете, что это печальный знакъ и грозное предзнаменованіе, какъ утверждаютъ Проперцій, тибуллъ, Порфирій, остроумный философъ Евстаій (тамъ, гд онъ говоритъ о Гомеровской Иліад) и другіе.
— Ну правоже,— отвчалъ Панургъ,— вы указываете мн на славныя бараньи головы. Они были полоумные, какъ поэты, и мечтатели, какъ философы, исполненные такого же тонкаго безумія, какъ и ихъ философія.

XIX.

О томъ, какъ Панургъ хвалитъ совтъ нмыхъ.

Посл этихъ словъ Пантагрюэль довольно долго молчалъ и, казалось, сильно задумался. Затмъ сказалъ Панургу:
— Злой духъ соблазняетъ васъ, но послушайте: я читалъ, что уже въ древнее время нельзя было врить ни письменнымъ, ни словеснымъ оракуламъ. Даже и т, которые казались самыми умными и остроумными, часто вводили въ заблужденіе какъ двусмысленностью и темнотою словъ, такъ и краткостью изреченій. Отъ этого Аполлонъ, богъ прорицанія назывался также AoЗоaз. Т предсказанія, которыя длались знаками, считались боле врными и надежными. Таково было мнніе Гераклита. И такъ прорицалъ Аполлонъ у ассирійцевъ. По этой причин они изображали его съ длинной бородой и въ одежд старца и мудреца, а не такъ, какъ греки — голымъ, юнымъ и безбородымъ. Воспользуйтесь этимъ способомъ и спросите совта, знаками, безмолвно, у какого-нибудь нмого человка.
— Согласенъ,— отвчалъ Панургъ.
— Но,— сказалъ Пантагрюэль,— слдовало бы, чтобы нмой былъ глухъ отъ рожденія и отъ этого нмъ, потому что нтъ нме человка, какъ тотъ, кто никогда ничего не слышалъ.
— Смотря потому, какъ вы это понимаете,— отвчалъ Панургъ. Если такъ, что никакой человкъ не говоритъ, если не слышалъ, какъ говорятъ, то я логически приведу васъ къ весьма нелпому и парадоксальному заключенію. Но оставимъ это. Вы значитъ, не врите тому, что разсказываетъ Геродотъ о двухъ дтяхъ, заключенныхъ въ хижин, по приказанію. египетскаго царя Псаметиха, и воспитанныхъ въ непрерывномъ безмолвіи, и они, по истеченіи нкотораго времени, произнесли слово: becus, что на фригійскомъ язык значитъ ‘хлбъ’.
— Разумется, не врю,— сказалъ Пантагрюэль. Глупо утверждать, что у насъ природный языкъ, вс языки произвольное и условное созданіе народовъ, членораздльные звуки (какъ ихъ называютъ діалектики) сами по себ ничего не значатъ, но выражаютъ то, что имъ присвоено. Говорю вамъ это не безъ основанія. Вдь Бартоло (lib. De verbor. obligat) сообщаетъ что въ его время былъ въ Евгуб нкто Нелло де-Габріэли, который случайно оглохъ, тмъ не мене онъ понималъ каждаго италіанца, какъ бы тихо, тотъ ни говорилъ, только глядя на его жесты и движенія губъ. Кром того, я читалъ у одного ученаго и изящнаго писателя {Лукіанъ въ Діалог о танцахъ.}, что Тиридатъ, царь Арменіи, постилъ Римъ въ эпоху Нерона и былъ принятъ съ почетнымъ торжествомъ и пышностью, дабы поддержать въ немъ вчную дружбу къ сенату и римскому городу, и не было замчательной вещи въ народ, которой бы ему не показали. При его отъзд императоръ поднесъ ему великіе и необыкновенные дары и, кром того, предложилъ ему выбрать то, что ему всего боле понравится въ Рим, клятвенно общаясь не отказать, чего бы онъ ни попросилъ. Но онъ ничего иного не попросилъ, какъ фокусника, котораго видлъ въ театр и, не слыша того, что онъ говорилъ, понялъ то, что онъ выражалъ знаками и жестами, ссылаясь на то, что подъ его господствомъ находились народы разныхъ языковъ, для разговора съ которыми приходилось прибгать къ нсколькимъ переводчикамъ, тогда какъ его одного будетъ довольно: онъ такъ превосходно изъясняетъ жестами, что какъ будто говоритъ пальцами. Но вамъ необходимо избрать нмого отъ рожденія, дабы его знаки были естественно, а не притворно или искусственно пророческія. Остается узнать: хотите вы посовтоваться съ мужчиной или съ женщиной?
— Я охотно посовтовался бы съ женщиной,— отвчалъ Панургъ,— да только боюсь двухъ вещей: первое — это, что женщины, что бы ни видли, всегда воображаютъ, что подъ этимъ кроется нчто эротическое. Какіе бы жесты, знаки или движенія ни длали въ ихъ присутствіи, он всегда относятъ ихъ къ тому, связываютъ съ тмъ, что ихъ всего боле интересуетъ. Такимъ образомъ мы вс будемъ введены въ заблужденіе: ибо женщина подумаетъ, что вс наши знаки суть любовные знаки. Припомните, что было въ Рим двсти сорокъ лтъ спустя посл его основанія. Одинъ молодой римскій патрицій, встртивъ на гор Целіон латинскую матрону, по имени Верона, глухонмую отъ рожденія, спросилъ ее съ жестами, присущими италіанцамъ, и не подозрвая объ ея глухот, кого изъ сенаторовъ она встртила, поднимаясь на гору. Она же, не слыша его словъ, вообразила, что -омъ, должно быть, говоритъ о томъ, о чемъ она постоянно думаетъ и чего молодой человкъ естественно ждетъ, отъ женщинъ. Поэтому знаками, которые въ любви несравненно привлекательне, дйствительне и понятне, нежели слова, увлекла его къ себ въ домъ и знаками дала ему понять, что она согласна. И ни слова не говоря, они усердно предались объясненіямъ въ любви. Второе: что женщины не подадутъ никакого отвта на наши знаки, а сразу упадутъ навзничь, доказывая этимъ, что согласны на наши молчаливыя просьбы. Или же если и отвтятъ знаками на наши вопросы, то они будутъ такіе шутовскіе и дурацкіе, что мы сами признаемъ въ нихъ любовныя мысли. Вы знаете, какъ было дло въ Вриньол, когда одна монашенка забеременла отъ одного монаха, и когда беременность обнаружилась, ее призвала настоятельница и въ присутствіи всего капитула обвинила въ кровосмшеніи, монашенка тогда стала оправдываться, что это произошло съ ней не по доброй вол, но монахъ ее изнасиловалъ. Настоятельница отвчала: ‘Несчастная, вдь это происходило въ дортуар. Почему ты не кричала? Мы вс прибжали бы къ теб на помощь.’ Монашенка отвчала, что она не смла кричать въ дортуар, гд приказано соблюдать ненарушимое безмолвіе. ‘Но — сказала настоятельница,— дрянь ты этакая, почему ты не подала о томъ знакъ своимъ сосдкамъ по дортуару?’ ‘Я вертлась, сколько могла,— отвчала монашенка,— но никто мн не помогъ.’ ‘Но,— сказала настоятельница,— почему ты, дрянь, не пришла тотчасъ же сказать мн объ этомъ и обвинить его формально? Я бы такъ сдлала, случись со мною нчто подобное, чтобы доказать свою невинность.’ ‘Потому — отвчала монашенка,— что, боясь пребывать въ грх и осужденіи, изъ боязни, чтобы меня не постигла внезапная смерть, я ему исповдывалась, прежде чмъ онъ ушелъ, и онъ наложилъ на меня, какъ эпитемію, чтобы я никому о томъ не разсказывала. Открыть тайну исповди было бы слишкомъ большимъ грхомъ и слишкомъ противнымъ Богу и ангеламъ. Я боялась, какъ бы огонь небесный не спалилъ монастырь и вс мы не были ввержены въ геенну огненную вмст съ Дааномъ и Авирономъ.’
— Ничего тутъ нтъ смшного,— сказалъ Пантагрюэль. Я хорошо знаю, что вс монашествующіе не такъ боятся нарушить заповди Божіи, какъ свой монашескій уставъ. Возьмите, когда такъ, мужчину: Козій Носъ будетъ для этого пригоденъ.

XX.

О томъ, какъ Козій Носъ знаками отвчаетъ Панургу.

Позвали Козій Носъ, и на другой день онъ явился. Панургъ прежде всего подарилъ ему откормленнаго теленка, половину свиной туши, два боченка вина, четверть пшеницы и тридцать франковъ мелкой монетой. Посл того отвелъ его къ Пантагрюэлю и въ присутствіи его камергеровъ сдлалъ такой знакъ: онъ долго звалъ и, звая, нсколько разъ изображалъ передъ раскрытымъ ртомъ большимъ пальцемъ правой руки фигуру греческой буквы, называющейся Таи. Посл того поднялъ глаза къ небу и ворочалъ ими въ голов, какъ коза, несчастно рожающая, и при этомъ кашлялъ и глубоко вздыхалъ.
Козій Носъ съ любопытствомъ глядлъ на него, затмъ приподнялъ въ вездухъ лвую руку, сжалъ въ кулакъ вс пальцы за исключеніемъ большого и указательнаго и соединилъ ихъ ногтями другъ съ дружкой.
— Понимаю, что онъ хочетъ сказать этимъ знакомъ,— замтилъ Пантагрюэль. Это обозначаетъ бракъ и число три, по ученію пиагорейцевъ. Вы будете женаты.
— Большое спасибо, мой дружокъ, мой колдунчикъ,— отвчалъ Панургъ, обращаясь къ Козьему Носу.
Этотъ послдній еще выше поднялъ лвую руку, раскрывъ вс пять пальцевъ и, насколько возможно, распяливъ ихъ.
— Этимъ,— сказалъ Пантагрюэль,— онъ подтверждаетъ намъ, числомъ пять, что вы женитесь и не только будете женихомъ, и обвнчаннымъ мужемъ, но и дйствительнымъ сожителемъ своей жены. Ибо Пиагоръ считалъ число пять числомъ брачнымъ, обозначающимъ дйствительный, состоявшійся бракъ, и по этой причин оно состоитъ изъ трехъ, числа нечетнаго и лишняго, и двухъ, перваго четнаго числа и соединеннаго воедино, какъ мужъ и жена. Въ Рим, во время оно, въ день свадьбы зажигали пять восковыхъ свчей, ни больше, ни меньше, была ли то самая богатая свадьба или самая бдная. Мало того, въ древнія времена язычники молились пяти богамъ или одному богу приносили пять жертвъ: Юпитеру nuptialis, Юнон, богин браковъ, Венер, богин красоты, Пио, богин краснорчія, и Діан, помогающей женщинамъ въ родахъ.
— Ого!— вскричалъ Панургъ, милйшій Козій Носъ! Я подарю ему мызу около Синая и втряную мельницу въ Мирабел.
Въ эту минуту нмой чихнулъ очень громко, отъ чего все тло eпo содрогнулось, при чемъ онъ отвернулся влво.
— Чортъ побери,— сказалъ Пантагрюэль. Это что такое? Это плохой для васъ знакъ. Это обозначаетъ, что вашъ бракъ будетъ несчастенъ и неблагополученъ. По ученію Терисія, чиханіе — это сократическій демонъ, и если чихнуть направо, то это означаетъ, что смло и съ увренностью можно приступить къ задуманному длу и оно увнчается успхомъ и удачей, если же чихнуть налво, то наоборотъ.
— Вы все принимаете въ худую сторону,— сказалъ Панургъ,— и все пророчите худое, точно второй Давусъ {Имя невольника въ произведеніи Теренція: Andria.}. Я вамъ не врю и убжденъ, что старый дуракъ Терисій все вретъ.
— Однако,— замтилъ Пантагрюэль,— Цицеронъ что-то говоритъ, не помню только что, объ этомъ во второй книг De divinatione.
Затмъ онъ повернулся къ Козьему Носу и сдлалъ слдующій знакъ: онъ поднялъ рсницы вверхъ, сталъ вертть челюстью справа налво и высунулъ языкъ до половины изо рта. Посл того, раскрывъ лвую руку, за исключеніемъ большого пальца, который онъ прижалъ къ ладони, онъ приложилъ ее къ штанамъ, правую сжалъ въ кулакъ, за исключеніемъ мизинца, который просунулъ подъ правую мышку и приставилъ къ спин, къ тому мсту, которое арабы называютъ al katim {Брюшина.}. Затмъ внезапно перемнилъ руки и правую положилъ на мсто лвой къ штанамъ, а лвую къ al katim. И эту смну рукъ повторилъ девять разъ. Посл девятаго придалъ нормальное положеніе рсницамъ, а также челюстямъ и языку, потомъ взглянулъ на Козій Носъ, двигая губами, какъ это длаютъ обезьяны, когда отдыхаютъ, и кролики, когда жуютъ траву.
Вслдъ затмъ Козій Носъ поднялъ въ воздух раскрытую правую руку, просунулъ большой палецъ до перваго сустава между третьимъ суставомъ безъимяннаго и средняго пальца, которые онъ крпко сжалъ вокругъ большого пальца, въ то время какъ остальные суставы прижалъ къ кулаку и вытянулъ указательный палецъ и мизинецъ. И руку, которой онъ придалъ такую форму, онъ положилъ на пупокъ Панургу, непрерывно двигая большимъ пальцемъ, а рукой упираясь на мизинецъ и указательный палецъ, какъ на дв ножки. Такимъ образомъ онъ провелъ этой рукой постепенно по животу, желудку, груди и ше Панурга, затмъ по подбородку и вложилъ ему большой палецъ въ ротъ, потомъ потеръ ему имъ носъ и, добравшись до глазъ, сдлалъ видъ, какъ будто хочетъ ихъ выдавить ему большимъ пальцемъ. Но тутъ Панургъ разсердился и хотлъ оттолкнуть нмого и вырваться отъ него, но Козій Носъ продолжалъ трогать большимъ пальцемъ то его глаза, то лобъ, то шапку. Наконецъ, Панургъ вскричалъ:
— Клянусь Богомъ, шутъ ты гороховый, я тебя исколочу, если ты не оставишь меня въ поко! Если ты не перестанешь меня сердить, я изобью твою мерзкую рожу.
— Онъ глухъ,— замтилъ братъ Жанъ. Онъ не слышитъ, что ты ему говоришь, мразь! Дай ему знать это пощечинами по морд.
— Что хочетъ, чортъ возьми, сказать этотъ болванъ? Онъ мн чуть глаза не выдавилъ. Ей-Богу, da jHrandi, я его накормлю оплеухами, пополамъ со щелчками.
И повернулся, чтобы уйти.
Нмой, видя, что Панургъ уходитъ, забжалъ впередъ, остановилъ его насильно и сдлалъ такой знакъ: опустилъ правую руку къ колну, вытянувъ ее сколько могъ, сжавъ вс пальцы въ кулакъ и просунувъ мизинецъ между большимъ и указательнымъ пальцами. Затмъ лвой рукой сталъ тереть повышё локтя правой руки и во время этого тренія тихонько приподнималъ руку на воздух до локтя и внезапно опускалъ ее, потомъ съ нкоторыми промежутками поднималъ и опускалъ ее и показывалъ Панургу.
Панургъ, разсердясь на это, занесъ кулакъ, чтобы ударить нмого, но изъ уваженія къ Пантагрюэлю, воздержался.
— Вотъ,— сказалъ Пантагрюэль,— если уже знаки васъ такъ сердятъ, то насколько сильне васъ будутъ сердить т вещи, на какія они указываютъ. Что правда, то правда. Нмой утверждаетъ и доказываетъ, что когда вы будете женаты, то будете рогоносцемъ, битымъ и ограбленнымъ.
— Что я буду женатъ, съ этимъ я согласенъ,— отвчалъ Панургъ,— но остальное отрицаю. И прошу васъ думать, что еще не существовало человка боле счастливаго на женщинъ и на лошадей, чмъ я.

XXI.

О томъ, какъ Панургъ совтовался со старымъ французскимъ поэтомъ, котораго звали Раминагробисъ 1).

1) Raminagrobis, люди съ напускной важностью. У многихъ современниковъ Раблэ попадается: Ruminagrobis.
— Я не думалъ,— сказалъ Пантагрюэль,— встртить когда-нибудь человка такого упорнаго въ своихъ ошибочныхъ мнніяхъ, какъ вы. Но, чтобы разсять вс ваши сомннія, я готовъ сдвинуть горы. Выслушайте, что я придумалъ. Лебеди, считающіеся священными птицами Аполлона, никогда не поютъ иначе, какъ передъ смертью, даже и на фригійской рк Меандер, говорю. это потому, что Эліапъ и Александръ Миндій пишутъ, что видали въ другихъ мстахъ многихъ умирающихъ лебедей, но ни одинъ не плъ, умирая, такъ что пніе лебедя есть врный знакъ его близкой смерти, и онъ умираетъ только посл того, какъ сперва пропоетъ. Точно такъ и поэты, находясь подъ покровительствомъ Аполлона, приближаясь къ смерти обыкновенно становятся пророками и поютъ по внушенію Аполлона, прорицая о вещахъ грядущихъ. Я также часто слыхалъ, что всякій старикъ, дряхлый и близкій къ смерти, легко угадываетъ будущее. И мн помнится, что Аристофанъ въ какой-то комедіи называетъ старыхъ людей сивиллами: . Ибо, подобно, тому, какъ мы, находясь на мол и глядя издали на моряковъ и пассажировъ на ихъ корабляхъ въ открытомъ мор, молча провожаемъ ихъ глазами и молимъ Бога объ ихъ счастливомъ прибытіи, но когда они подходятъ къ гавани, привтствуемъ ихъ словами и знаками и поздравляемъ съ благополучнымъ прибытіемъ, такъ ангелы, герои, добрые демоны, по ученію платониковъ, видя людей, приближающихся къ смерти какъ къ врной и спасительной гавани, гавани мира и спокойствія, вн земныхъ тревогъ и безпокойствъ, привтствуютъ ихъ, утшаютъ, говорятъ съ ними и даруютъ имъ искусство прорицанія. Я не стану указывать на древніе примры Исаака и Іакова, Патрокла съ Гекторомъ {Иліада, II, 843.} и Гектора съ Ахилломъ {Иліада, X, 355.}, или Родоска, о которомъ говоритъ Посейдонъ {Объ этомъ говорится у Цицерона, De divin. I, 30.}, или же индуса Калама и Александра Великаго {Цицеронъ, De divin. I, 23.}, Ородоса и Мезенція {Виргилій, Энеида X, 739.}, и другихъ, я напомню вамъ только про ученаго и храбраго, рыцаря Гильома дю-Веллэ {Брата кардинала и покровителя Раблэ, при смерти котораго Раблэ присутствовалъ.}, господина де-Ланже, который умеръ на гор Тараро {Онъ умеръ на пути изъ Турина въ Парижъ.} 10-го января на 63 году своей жизни и въ 1643 году по романскому лтосчисленію. Три или четыре послднихъ часа своей жизни онъ употребилъ на то, чтобы яснымъ, твердымъ и спокойнымъ голосомъ предсказывать намъ то, что съ тхъ поръ частью совершилось уже на нашихъ глазахъ, и чего частью мы должны ожидать въ будущемъ. Какими намъ въ то время казались страшными и странными эти пророчества, такъ какъ никакихъ причинъ или видимыхъ знаковъ того, что онъ предсказывалъ, мы въ то время не видли. У насъ тутъ, близъ Вильомера, живетъ старикъ-поэтъ Раминагробисъ, который женился вторичнымъ бракомъ на большой Гурр, а отъ нея родилась прекрасная Базошъ {Basoche — сословіе судебныхъ писцовъ.}. Я слышалъ, что онъ находится при послднемъ издыханіи, сходите къ нему и послушайте его пніе. Быть можетъ, отъ него узнаете то, что васъ интересуетъ, и черезъ его посредство Аполлонъ разсетъ ваши сомннія.
— Охотно,— отвчалъ Панургъ. Пойдемъ, Эпистемонъ, немедленно, изъ боязни, какъ бы смерть не опередила насъ. Хочешь идти съ нами, братъ Жанъ?
— Хочу,— отвчалъ братъ Жанъ. Охотно пойду изъ любви къ теб, дрянь ты этакая! Я вдь люблю тебя отъ всей печенки.
Они немедленно двинулись въ путь и, придя въ жилище поэта, нашли добраго старика въ агоніи, но съ веселымъ видомъ, открытымъ лицомъ и свтлымъ взглядомъ.
Панургъ, поклонившись ему, надлъ ему на средній палецъ лвой руки, въ вид дара, золотой перстень съ великолпнымъ восточнымъ сапфиромъ, затмъ, въ подражаніе Сократу {Платона, Федонъ, 118: ‘О Критонъ, мы должны птуха Асклепію, поднесите же ему такового и не забудьте этого сдлать.’ (Послднія слова Сократа).}, поднесъ ему прекраснаго благо птуха, который немедленно посл того, какъ его пустили на его кровать, приподнялъ весело голову, потрясъ гребнемъ и громко заплъ. Посл того Панургъ вжливо попросилъ его высказаться и-изложить свое мнніе о предполагавшемся брак.
Добрый старикъ приказалъ принести себ чернила, перо и бумагу, Все это было быстро исполнено.
И вотъ онъ написалъ нижеслдующее:
Берите ее, не берите,
Длайте, какъ хотите.
Возьмете ее — ладно.
Не возьмете — отрадно.
Опшите, но шагомъ.
Бгите впередъ, пятьтесь задомъ.
Хотите — берите, хотите — нтъ.
Поститесь, шьте до отвала.
Что сдлаете — того мало.
Сызнова начинайте торопливо,
Сдланное разрушайте ретиво.
Желайте ей жизни,
Желайте ей смерти.
Хотите — берите, хотите — нтъ.
Посл того онъ сунулъ имъ записку въ руку и сказалъ:
— Ступайте, дти, съ Богомъ и не безпокойте больше меня ни съ этимъ дломъ, ни съ другимъ. Въ сей день, который есть послдній день мая и мой послдній ‘ день, мн уже пришлось выгнать изъ дому съ большимъ трудомъ и утомленіемъ толпу скверныхъ, нечистыхъ, и зловонныхъ тварей, черныхъ, пестрыхъ, бурыхъ, блыхъ, срыхъ, крапчатыхъ, которыя не давали мн спокойно умереть и уколами, наносимыми изподтишка когтями, достойными гарпій, и всякаго рода дурацкими пустяками, порожденными Богъ всть какимъ ненасытнымъ духомъ, отвлекали меня отъ сладкой думы, въ которую я былъ погруженъ, созерцая, видя и уже касаясь и предвкушая добро и блаженство, какія милосердный Богъ приготовилъ своимъ избранникамъ и врнымъ въ будущей безсмертной жизни. Сойдите съ ихъ пути, не уподобляйтесь имъ, не приставайте больше ко мн и оставьте меня, молю васъ, въ поко.

XXII.

О томъ, какъ Панургъ защищаетъ орденъ нищенствующихъ монаховъ.

Выйдя изъ комнаты Раминогробиса, Панургъ, какъ бы въ ужас, вскричалъ:
— Клянусь Богомъ, я думаю, что онъ еретикъ. Чортъ меня побери, если нтъ! Онъ прохаживается насчетъ добрыхъ отцовъ нищенствующихъ францисканцевъ и якобинцевъ, которые являются двумя полушаріями христіанства, благодаря круговращенію которыхъ вся римская церковь, когда чувствуетъ себя потрясенной изверженіями ересей или заблужденій, снова приходитъ въ равновсіе. Но что сдлали ему, чортъ возьми, злополучные капуцины и францисканцы? Кажется, они достаточно измываются, бдные ребята? Кажется, они достаточно загрязнились и пропахли отъ нищеты и всякихъ бдъ, злополучные ихтіофаги {Питающіеся рыбою.}? Скажи, братъ Жанъ, какъ по-твоему: спасется его душа? Ей-Богу же, онъ будетъ проклятъ отъ Бога, какъ змй, и преданъ во власть тридцати тысячъ чертей. Хулить этихъ добрыхъ и славныхъ столповъ церкви? Скажутъ ли, что это поэтическая вольность? Я этому не поврю, онъ гршитъ отчаянно, онъ богохульствуетъ противъ религіи. Я этимъ крайне возмущенъ.
— Мн на это наплевать,— замтилъ братъ Жанъ. Они хулятъ весь свтъ. Если весь свтъ станетъ хулить ихъ, мн нтъ до этого дла. Посмотримъ, что онъ написалъ!
Панургъ внимательно прочиталъ писаніе добраго старца и посл того сказалъ:
— Онъ бредитъ, жалкій пьяница, но я прощаю ему. Онъ, кажется, близокъ къ смерти. Составимъ ему эпитафію. Отвтъ, данный имъ, оставилъ меня въ такомъ же невдніи, въ какомъ мы пребывали до того. Послушай-ка, другъ Эпистемонъ: не правда ли, онъ очень ршителенъ въ своихъ отвтахъ? Ей-Богу, онъ ярый софистъ, хитрый и наивный. Бьюсь объ закладъ, что онъ потомокъ испанскихъ мавровъ. Чортъ побери, какъ онъ остороженъ въ словахъ! Онъ говоритъ одн двусмысленности. Онъ не можетъ не сказать врно, такъ какъ для правды довольно, если половина того, что онъ сказалъ, оправдается. Какой хитрецъ!
— Такъ же поступалъ и Терезіасъ, знаменитый прорицатель,— отвчалъ Эпистемонъ: — онъ всмъ, приходившимъ къ нему гадать, говорилъ: ‘То, что я скажу, сбудется или не сбудется’. Такой же слогъ у всхъ осторожныхъ прорицателей.
— Тмъ не мене, Юнона выцарапала ему оба глаза,— сказалъ Панургъ.
— Она сдлала это съ досады на то, что онъ лучше, чмъ она, разршилъ вопросъ, предложенный Юпитеромъ,— отвчалъ Эпистемонъ.
— Но,— продолжалъ Панургъ,— какой бсъ толкаетъ метра Раминагробиса хулить безъ толку, безъ смысла, зря бдную святую братію якобинцевъ, францисканцевъ и капуциновъ? Я страшно возмущенъ этимъ, увряю васъ, и не могу молчать. Онъ тяжко согршилъ. Его душа пойдетъ ко всмъ чертямъ.
— Я васъ не понимаю,— отвчалъ Эпистемонъ. И вы сами меня очень возмущаете тмъ, что превратно примняете къ нищенствующей братіи то, что добрый поэтъ говорилъ о черныхъ, бурыхъ и иныхъ звряхъ. По моему сужденію, онъ совсмъ не имлъ въ виду такой софистической и фантастической аллегоріи. Онъ говоритъ безусловно и буквально о блохахъ, клопахъ, клещахъ, мухахъ, мошкахъ и другихъ животныхъ, изъ которыхъ одни черныя, другія блыя, третьи срыя, четвертыя крапчатыя, но вс несносны, мучители и тираны и не только для людей больныхъ, но и для здоровыхъ и сильныхъ. Возможно, что у него въ тл водятся глисты, черви и другіе паразиты. Возможно, что онъ страдаетъ, какъ это очень распространено въ Египт и на берегахъ Эритрейскаго моря, отъ паразитовъ, которыхъ арабы называютъ meden. Вы дурно длаете, перетолковывая его слова, и вредите какъ доброму поэту, взводя на него такую клевету, такъ и названной братіи, уподобляя ее такой нечисти. Надо всегда истолковывать чужія слова въ хорошую сторону.
— Толкуй больной съ подлекаремъ!— сказалъ Панургъ.— Онъ еретикъ, чортъ побери. Я утверждаю, что онъ сущій еретикъ, такой же еретикъ, какъ Клавелё {Клавелё, часовщикъ, гугенотъ, часы котораго были сожжены, какъ твореніе діавола.}, котораго слдуетъ сжечь, какъ добрые часики. Душа его пойдетъ ко всмъ чертямъ. Знаете ли куда? А прямо подъ судно Прозерпины, въ ретирадное мсто въ аду, въ ближайшемъ сосдств съ когтями Люцифера. Ага, негодяй!

XXIII.

О томъ, какъ Панургъ увщеваетъ вернуться къ Раминагробису.

— Вернемся къ нему,— сказалъ Панургъ,— и попытаемся спасти его душу. Вернемся во имя и ради Бога! Это будетъ дломъ милосердія съ нашей стороны. По крайней мр, пусть спасетъ душу свою, если и лишится тла и жизни. Мы убдимъ его покаяться въ своемъ грх и попросить прощенія у святыхъ отцовъ, какъ присутствующихъ, такъ и отсутствующихъ. И засвидтельствуемъ это, дабы посл его смерти они не объявили его еретикомъ и отлученнымъ отъ церкви, какъ это сдлали домовые съ женой городского головы въ Орлеан {Рабле почти всегда подразумваетъ подъ словомъ ‘домовой’ (farfadet) нищенствующихъ монаховъ. Въ настоящемъ случа онъ намекаетъ на одинъ современный ему фактъ: ‘Comme les farfadets firent de la prevoste d’Orlans’,— намекъ на то, что жена Сенъ-Мемена, городского головы въ Орлеан, умерла въ 1533 г. и была похоронена въ церкви францисканскихъ монаховъ, которые вообразили, что душа ея приходила ихъ мучить. Уличенные въ вымысл, тринадцать изъ нихъ были приговорены къ покаянію и тюремному заключенію.}, и дадимъ имъ удовлетвореніе за это оскорбленіе: раздавая по всмъ монастырямъ этой провинціи и всмъ добрымъ отцамъ монахамъ богатую милостыню и заказывая частыя обдни за упокой его души. А въ день смерти пускай на вчныя времена имъ отпускается двойная порція, а фляга съ виномъ, да наилучшимъ, обходитъ ихъ столы, не минуя никого изъ обдающихъ, ни мірянъ, ни духовныхъ, какъ послушниковъ, такъ и постриженныхъ монаховъ. Такимъ образомъ, Богъ ему проститъ. Охъ, хо, хо! Я ошибаюсь и несу околесицу. Чортъ меня побери, если я туда пойду. Помилуй Богъ, комната уже полна чертей. Я слышу уже, какъ они чертовски спорятъ и дерутся за то, кто первый захватитъ душу Раминагробиса и снесетъ ее Люциферу. Идите прочь! Я туда не пойду. Чортъ меня побери, если я туда пойду! Кто знаетъ, не произойдетъ ли у нихъ quipro quo и они вмсто Раминагробиса не захватятъ бдняжку Панурга, который теперь чистъ отъ долговъ. Пока онъ былъ по уши въ долгахъ, они много разъ, но тщетно пытались это сдлать. Уходите прочь! Я туда не пойду. Я умираю, Богомъ клянусь, отъ страха. Очутиться среди голодныхъ чертей, среди раззадоренныхъ чертей, среди чертей, которые препираются другъ съ другомъ? Уходите прочь! Бьюсь объ закладъ, что изъ-за этого ни одинъ якобинецъ, ни одинъ францисканецъ, ни одинъ кармелитъ или капуцинъ не будетъ присутствовать на его похоронахъ. И умно сдлаютъ. Вдь онъ ничего не оставилъ имъ по завщанію. Чортъ меня побери, если я туда пойду! Если онъ будетъ проклятъ, тмъ хуже для него. Зачмъ онъ хулилъ добрыхъ отцовъ монаховъ? Зачмъ выгонялъ онъ ихъ изъ своей комнаты какъ разъ въ тотъ часъ, когда наиболе нуждался въ ихъ набожныхъ молитвахъ, въ ихъ святыхъ напутствіяхъ? Зачмъ не отказалъ онъ имъ въ своемъ завщаніи хоть пустякъ какой-нибудь, хоть крошку, хотя бы что-нибудь на закуску этимъ бднымъ людямъ, у которыхъ ничего нтъ въ мір, кром ихъ бреннаго существованія? Пусть идетъ туда, кто хочетъ, чортъ меня побери, если я туда пойду! Если бы я туда сунулся, чортъ бы меня унесъ. Какъ бы да не такъ! Уходите прочь. Братъ Жанъ, хочешь ли ты, чтобы тридцать фургоновъ діаволовъ унесли тебя? Сдлай три вещи: отдай мн твой кошелекъ. Крестъ противенъ чарамъ. И съ тобой случится то, что нкогда приключилось съ Жаномъ Доденомъ, сборщикомъ податей въ Кудре, у Ведскаго Брода, когда военные люди сломали мостъ. Встртивъ на берегу рки брата Адама Кускуля, францисканскаго монаха изъ монастыря Мирабо, онъ пообщалъ ему рясу, съ тмъ условіемъ, чтобы онъ перенесъ его черезъ рку на спин, такъ какъ тотъ былъ дюжій малый. Договоръ былъ заключенъ. Братъ Кускуль подвернулъ рясу выше колнъ и посадилъ вышеназваннаго Додена себ на спину, точно какого-нибудь святого Христофорчика. И такъ весело несъ его, подобно тому, какъ Эней вынесъ отца своего Анхиза изъ загорвшейся Трои, распвая ‘Ave maris Stella’. Когда они находились на самомъ глубокомъ мст брода, повыше мельничнаго колеса, Кускуль у Додена спросилъ: ‘Есть ли при немъ деньги?’ Доденъ отвчалъ, что денегъ у него полонъ кошель, и чтобы онъ не сомнвался въ его общаніи — сшить ему новую рясу.’ Какъ?— сказалъ братъ Кускуль. ‘Ты вдь знаешь, что, по уставу нашего аббатства, намъ строжайше запрещено носить на себ деньги. Ахъ, ты, несчастный! Вдь ты заставилъ меня прегршить противъ этого пункта. Зачмъ ты не оставилъ свой кошелекъ мельнику? Безъ сомннія, ты будешь за это немедленно наказанъ. И если когда-нибудь я увижу тебя въ нашемъ монастыр, въ Мирабо, то угощу тебя miserere do vitulos {Покаянный псаломъ L, при пніи котораго монахи бичевали себя.}.’ И, говоря это, вдругъ сбросилъ съ плечъ Додена въ воду головой внизъ. По этому примру, братъ Жанъ, мой любезный другъ, чтобы черти не унесли тебя, отдай мн лучше твой кошелекъ и не носи на себ никакого креста. Опасность очевидная. Если на теб будутъ деньги, крестъ,— они сбросятъ тебя на какой-нибудь, утесъ, какъ: орлы бросаютъ черепахъ, чтобы разбить ихъ броню, отъ чего пострадала плшивая голова Эсхила, или же они сбросятъ тебя въ море, куда-нибудь далеко, какъ упалъ Икаръ. И море это будетъ названо Сокрушительнымъ… Во-вторыхъ, расквитайся съ долгами, потому что черти очень любятъ людей, расквитавшихся съ долгами: я это знаю по опыту. Негодные не перестаютъ заигрывать со мной, ухаживать за мной, чего не бывало, пока я былъ разоренъ и по уши въ долгахъ. Душа человка, погрязшаго въ долгахъ, еретична и загрязнена, она — плохая пища для дьявола… Въ-третьихъ, вернись въ своей ряс и власяниц къ Раминагробису, и бьюсь объ закладъ, если тебя не унесетъ орава чертей. Если же ты для пущей безопасности захочешь кого себ въ компанію, не разсчитывай на меня. Предупреждаю тебя. Ступайте прочь! Я туда не пойду. Чортъ меня побери, если я пойду.
— Мн это не очень-то страшно,— отвчалъ братъ Жанъ,— вдь у меня въ рукахъ мой кортикъ.
— Ты говоришь резонно,— отвчалъ Панургъ,— и разсуждаешь какъ знатокъ по части колдовства. Въ то время, какъ я учился въ Толедской школ, преподобный отецъ Пикатрисъ, во славу діавола, деканъ демонологическаго факультета, говорилъ намъ, что черти, естественно, боятся сверканія шпаги, какъ солнечнаго свта. И, дйствительно, Геркулесъ, сойдя въ адъ, ко всмъ чертямъ, не такъ напугалъ ихъ своей львиной шкурой и палицей, какъ поздне Эней, облеченный въ блестящую кольчугу и вооруженный острой и ярко вычищенной шпагой, при помощи и по совту Кумской сивиллы. По этой самой причин, быть можетъ, сеніоръ Жанъ-Жакъ Тривульче, умирая при Шартр, потребовалъ свою шпагу и умеръ съ обнаженной шпагой въ рукахъ, размахивая ею вокругъ кровати, какъ храбрецъ и рыцарь, и этимъ обращая въ бгство всхъ чертей, которые стерегли его при переход отъ жизни къ смерти. Когда спрашиваютъ у массоретовъ {Еврейскіе филологи и ученые.} и кабалистовъ, почему діаволы не могли никогда проникнуть въ земной рай, то они не указываютъ никакой иной причины, кром той, что у дверей стоялъ херувимъ, державшій въ рук сверкающій мечъ. Ибо, говоря, какъ истинный толедскій демонологъ, я сознаюсь, что діаволы, дйствительно, не могутъ умереть отъ удара меча, но утверждаю, на основаніи этой же демонологіи, что они могутъ подвергнуться перерыву въ житіи, подобно тому, какъ если бы ты пробилъ своей шпагой насквозь полосу яркаго пламени или столбъ густого и чернаго дыма. И они чертовски кричатъ при этомъ перерыв въ житіи, который для нихъ чертовски болзненъ. Когда ты видишь стычку двухъ враждебныхъ армій, неужели ты думаешь, что сильный, ужасающій шумъ, который ты тогда слышишь, происходитъ отъ человческихъ голосовъ? Отъ грома кольчугъ? Отъ стычекъ между конями, облеченными въ панцырь? Отъ стука мечей? Отъ преломленія копій? Отъ расплющиванія пикъ? Отъ воплей раненыхъ? отъ звука трубъ и барабаннаго боя? Отъ ржанія коней? Отъ грохота пушекъ? И это играетъ нкоторую роль, долженъ сознаться. Но главнйшій шумъ и гвалтъ происходитъ отъ воя чертей, которые, подстерегая бдныя души раненыхъ, получаютъ неожиданно удары шпаги и претерпваютъ перерывъ своей воздушной и невидимой субстанціи, въ род того, когда поваръ треснетъ палкой по пальцамъ поварятъ, ворующихъ куски сала съ вертела,— тогда они кричатъ и воютъ, какъ черти,— какъ Марсъ, когда онъ былъ раненъ Діомедомъ передъ Троей, и который, какъ повствуетъ Гомеръ, кричалъ громче и ужасне, нежели десять тысячъ человкъ разомъ. Но чтожъ, однако, мы говоримъ про блестящія кольчуги и сверкающія шпаги! Но не таковъ твой кортикъ: отъ бездйствія и заброшенности онъ сильне заржавлъ, нежели старый замокъ. И, такимъ образомъ, изъ двухъ вещей. одно: или отчисти его хорошенько, или оставь его ржавымъ, но не входи въ домъ Раминагробиса. Съ своей стороны, я туда не пойду. Чортъ меня побери, если я туда пойду!

XXIV.

О томъ, какъ Панургъ совтуется съ Эпистемономъ.

Оставя Вильмеръ и возвращаясь обратно къ Пантагрюэлю Панургъ, но дорог обратился къ Эпистемону и сказалъ ему:
— Кумъ, старинный пріятель, вы видите смущеніе моего ума! Вамъ извстно столько цлебныхъ средствъ. Не можете ли помочь мн?
Эпистемонъ заговорилъ и сталъ доказывать Панургу, что общественное мнніе давно уже сыплетъ насмшками по поводу его страннаго наряда и что онъ совтуетъ ему принять немного чемерицы, чтобы его хорошенько прочистило, и облечься въ обыкновенную одежду.
— Другъ Эпистемонъ,— отвчалъ Панургъ,— мн пришла фантазія жениться, но я боюсь стать рогоносцемъ и быть несчастнымъ въ брак. А потому я далъ обтъ святому Франциску Младшему (которому въ Плессиле-Туръ поклоняются вс женщины за то, что онъ основалъ орденъ добрыхъ людей, къ которымъ ихъ влечетъ по природ) не снимать очковъ и не надвать штановъ съ клапаномъ до тхъ поръ, пока не освобожусь отъ сомнній и не приму какого-нибудь твердаго ршенія.
— Вотъ поистин диковинный и забавный обтъ,— замтилъ Эпистемонъ.
Меня удивляетъ, что вы никакъ не можете придти въ себя, выкинуть изъ ума вс эти дикія фантазіи и вернуть себ спокойствіе духа. Слыша такія ваши рчи, мн припоминается обтъ густоволосыхъ Аргивянъ, которые, проигравъ въ войн съ лакедемонянами сраженіе при Тир, поклялись, что будутъ брить головы до тхъ поръ, пока не вернутъ своей чести и потерянной области {Геродотъ, I, 82.}, а также обтъ забавнаго испанца Мишеля Дориса, который никогда не снималъ съ ногъ желзныхъ наколнниковъ. И не знаю, кто изъ двухъ достойне носить зелено-желтую шапку съ заячьими ушами: этотъ ли храбрый воинъ или Ангеранъ, который такъ пространно и скучно повствуетъ, упустивъ изъ вида искусство писать исторіи, завщанное намъ самосатскимъ философомъ {Лукіанъ.}? Читая его длинное повствованіе, воображаешь, что это вступленіе или предисловіе къ какой-нибудь великой войн или важному государственному перевороту, но въ конц концовъ начинаешь смяться и надъ храбрымъ воиномъ, и надъ вызвавшимъ его на бой англичаниномъ, и надъ ихъ лтописцемъ Ангераномъ, который слюняве горшка съ горчицей. Насмшка такъ же неизбжна, какъ въ исторіи горы Горація, которая кричала и вопила благимъ матомъ, точно женщина, мучающаяся родами. И на крики ея сбжались вс сосди, ожидая появленія на свтъ чего-либо удивительнаго, чудовищнаго, а между тмъ гора мышь родила.
— Мн нтъ до этого дла,— отвчалъ Панургъ. Смйся, кто хочетъ, а я исполню свой обтъ. Но мы съ вами давно уже поклялись Юпитеромъ другъ другу въ врности и дружб. А потому, дружище, скажите мн ваше мнніе: долженъ я жениться или нтъ?
— Безъ сомннія, дло сомнительное,— сказалъ Эпистемонъ,— и я не чувствую себя въ силахъ его ршить. Если когда-нибудь имло значеніе въ медицинскомъ искусств слово стараго Гиппократа на счетъ трудности приговора, то оно какъ разъ теперь умстно. Правда, мн приходитъ въ голову многое, что можно было бы сказать для того, чтобы разсять вашу нершительность. Но все это меня не вполн удовлетворяетъ. Нкоторые платоники утверждаютъ, что кто могъ бы увидть своего генія, тотъ могъ бы узнать о своей судьб. Но я не вполн понимаю ихъ ученіе, а потому не совтую вамъ ему слдовать. Имъ слишкомъ злоупотребляютъ, Примръ тому я видлъ на одномъ трудолюбивомъ и любознательномъ жител восточной Англіи. Это разъ. Во-вторыхъ, если бы еще существовали оракулы Аполлона въ Ливадіи, Дельфахъ и Делос, оракулъ Бахуса въ Донод, Меркурія въ Фарес близъ Патраса, Аписа въ Египт, Сераписа въ Каноп, Фавна въ Меналіи и Альбунеи, близъ Тиволи, Фирезія въ Орхомен, Мопса въ Киликіи, Орфея въ Лесбос,— я бы посовтовалъ вамъ туда отправиться и выслушать ихъ приговоръ о вашемъ предпріятіи. Но вы знаете, что вс они стали нмы, какъ рыбы, съ тхъ поръ, какъ явился царь въ смиренномъ образ, передъ которымъ разсялись вс оракулы и пророчества, какъ передъ свтомъ яснаго солнца пропадаютъ вс привиднія, чудища, оборотни и всякіе духи мрака. Но если бы даже они еще и существовали, то я бы не посовтовалъ черезъ-чуръ довряться ихъ отвтамъ. Слишкомъ много людей было ими обмануто. Мало того, я припоминаю, какъ Агриппина наказала красавицу Лолли за то, что та спросила оракула Аполлона Кларія о томъ: женится ли на ней императоръ Клавдій {Тацитъ, лтопись, XII, 22.}. За это самое она была сначала изгнана, а затмъ предана позорной смерти.
— Ну, такъ сдлаемъ лучше,— замтилъ Панургъ. Острова Офигійскіе {По всей вроятности, Джерсейская группа въ кэназ.} лежатъ недалеко отъ порта Сенъ-Мало, переговоривъ предварительно съ королемъ, създите туда. Я вычиталъ у хорошихъ, старинныхъ авторовъ, что на одномъ изъ четырехъ острововъ, а именно на томъ, который лежитъ ближе къ востоку, живутъ многіе прорицатели, вдуны и пророки. Тамъ лежитъ, говорятъ. Сатурнъ, скованный красивыми золотыми цпями, на золотомъ лож и питается божественными амброзіей и нектаромъ, которые ежедневно съ неба приносятся ему неизвстно какими птицами,— можетъ быть, тми же самыми вранами, которые кормили въ пустын св. Павла, перваго пустынника,— и тому, кто его о томъ спрашиваетъ, предсказываетъ онъ его судьбу и то, что ему готовитъ будущее, такъ какъ что бы ни напряли Парки и что бы ни ршилъ Юпитеръ, старикъ обо всемъ этомъ узнаетъ во сн. Такимъ образомъ наши хлопоты сократятся, если мы услышимъ его сужденіе о смущающемъ меня обстоятельств.
— Это слишкомъ очевидный вздоръ и слишкомъ баснословная выдумка,— отвчалъ Эпистемонъ. Я не поду.

XXV.

О томъ, какъ Панургъ совтуется съ Геръ-Триппой 1).

1) Генрихъ Корнелій Агриппа, прозванный Frismegistos, род. 1486 г, написалъ книгу ‘Do occulta philosophia’ (1633).
— Вотъ что вамъ слдуетъ, по-моему, сдлать,— продолжалъ Эпистемонъ — прежде нежели мы вернемся къ королю. Здсь, близъ острова Бушара, живетъ Геръ-Триппа, вы знаете, какъ благодаря своему искусству въ астрологіи, геомантіи, хиромантіи и другихъ подобныхъ штукахъ, онъ предсказываетъ будущее. Посовтуемся съ нимъ о вашемъ дл.
— Объ этомъ я ничего не знаю,— отвчалъ Панургъ. Я знаю только про него то, что придворные лакеи въ то время, какъ онъ толковалъ съ великимъ королемъ о небесныхъ , и трансцендентальныхъ вещахъ, заигрывали на лстниц съ его женой, которая была недурна собой. А онъ, видвщій безъ очковъ все, что происходитъ на неб и на земл, обсуждавшій вс прошлыя и настоящія событія, предсказывавшій будущее, не видлъ только жены, которая баловалась, и никогда о томъ не узналъ. Хорошо, идемъ къ нему, такъ какъ вы этого хотите. Учиться никогда не лишнее.
На другой день прибыли на квартиру Геръ-Триппы. Панургъ подарилъ ему волчью шубу и большую вызолоченную шпагу въ бархатныхъ ножнахъ и пятьдесятъ золотыхъ монетъ и посл этого безъ церемоніи заговорилъ съ нимъ о своемъ дл.
Прежде всего Геръ-Триппа поглядлъ ему прямо въ лицо и сказалъ:
— У тебя метаскопія, {Форма лба.} и физіономія рогоносца, самаго опозореннаго и ославленнаго рогоносца.
Затмъ, оглядвъ со всхъ сторонъ правую руку Панурга, сказалъ:
— Вотъ эта злая линія всегда бываетъ только на рук рогоносца.
И затмъ, поспшно начертавъ грифелемъ нсколько точекъ, соединилъ ихъ, по правиламъ геомантіи, и сказалъ:
— Врне истины, что ты станешь рогоносцемъ вскор посл того, какъ женишься.
Посл этого онъ спросилъ у Панурга его гороскопъ и, когда тотъ ему его далъ, немедленно раскинулъ карту неба во всхъ частяхъ и, обозрвъ положеніе и аспекты свтилъ, глубоко вздохнулъ и сказалъ:
— Я уже раньше предсказалъ, что ты будешь рогоносцемъ, отъ этого теб не уйти никакъ,— я вижу тому много новыхъ доказательствъ. И утверждаю, что ты будешь рогоносцемъ. Мало того: будешь побитъ женою и ею ограбленъ. Ибо въ третьемъ созвздіи аспекты вс неблагопріятны и вс носятъ знаки рогатые, какъ Овенъ, Телецъ, Козерогъ и другіе. А въ четвертомъ я нахожу убыль у Юпитера и пересченіе линій Сатурна съ Меркуріемъ. Ты будешь очень несчастенъ, добрый человкъ.
— Чортъ бы тебя побралъ, старый дуракъ!— сказалъ Панургъ. Когда вс рогоносцы соберутся процессіей, то ты понесешь ихъ знамя. Но откуда у меня эта бородавка между пальцами?
Говоря это, онъ протянулъ Геръ-Трипп два первыхъ пальца, раскрывъ ихъ въ форм роговъ и сжавъ въ кулакъ остальные.
Затмъ обратился къ Эпистемону:
— Вы видите въ немъ настоящаго Оллуса Марціала {Эпигр. VII, 4.}, который изучалъ главнымъ образомъ и наблюдалъ бды и злоключенія другихъ людей. Самого же его жена водила за носъ. Онъ, съ своей стороны, бдне Ируса {Имя нищаго, который борется съ Одиссеемъ (Одиссея, XVIII, 1 и д.).} и къ тому же хвастливъ, нахаленъ, нестерпиме семнадцати діаволовъ, словомъ: {Жалкій хвастунъ.}, какъ называли древніе такую шушеру. Идемъ, предоставимъ этому остервенлому безумцу препираться, молоть вздоръ, сколько влзетъ, съ его пріятелями-чертями. Я не поврю, чтобы черти захотли служить такому дураку. Онъ не знаетъ перваго правила философіи, а именно: ‘Познай самого себя’. Хвастаясь, видитъ соломинку въ чужомъ глазу, а не видитъ бревенъ, которыми забиты его оба глаза. Подобнаго полифрагмона {Который путается въ чужія дла.} описываетъ Плутархъ. Это точно т колдуньи {У Плутарха.}, которыя въ чужихъ домахъ, въ публик, среди простонародья были зряче рыси, а вернувшись домой становились такъ же слпы, какъ кротъ, и ничего ровно не видли, такъ какъ, вернувшись съ улицы къ себ въ домъ, вынимали изъ головы глаза, какъ другіе снимаютъ очки, и прятали ихъ въ деревянный башмакъ, привязанный за дверью ихъ дома.
— Хотите ли,— сказалъ Геръ-Триппа,— узнать обстоятельне истину посредствомъ пиромантіи {Гаданіе на огн.}, эромантіи {Гаданіе на воздух.}, гидромантіи {Гаданіе на вод.}, прославленной Аристофаномъ въ его ‘Облакахъ’, или лекономантіи {Гаданіе посредствомъ таза.}, бывшей нкогда въ большой чести у ассирійцевъ и испытанной Гермолаемъ Варваромъ? Я покажу теб въ тазу твою будущую жену, забавляющуюся съ двумя мужланами.
— Если ты вздумаешь приставить носъ къ моей спин, то не забудь сперва снять очки.
— При употребленіи катортромантіи {Гаданіе на зеркал.},— продолжалъ Геръ-Триппа,— путемъ которой Дидій-Юліанъ, римскій императоръ, предвидлъ все, что должно было съ нимъ случиться, теб не понадобятся очки. Ты увидишь въ зеркал, какъ она себя ведетъ, точь-въ-точь такъ, какъ если бы я показалъ теб ее въ фонтан храма Минервы близъ Патраса. Посредствомъ коскиномантіи {Гаданіе на сит.}, которая была въ такомъ ходу у римлянъ при ихъ религіозныхъ церемоніяхъ, ты, помощью сита и ножницъ, узришь чертовщину. При помощи алфиномантіи {Гаданіе на овсяной мук.}, на которую указываетъ Теокритъ въ своей Pharmaceutice, и посредствомъ алеуромантіи {Гаданіе на пшеничной мук.}, смшивая пшеницу съ мукой. Посредствомъ астрагаломантіи {Гаданіе на костяхъ.}, для чего у меня имются кости. Посредствомъ гиромантіи {Гаданіе на сыр.}: у меня кстати есть бремонтскій сыръ. Посредствомъ гиромантіи {Гаданіе посредствомъ круга.}: я заставлю тебя описывать круги и вс они, завряю тебя, будутъ склоняться налво. Посредствомъ стерномантіи {Гаданіе съ помощью груди.}: честное слово у тебя грудь плохо развита. Посредствомъ либаномантіи {Гаданіе на ладан.}: тутъ требуется лишь немного ладана. Посредствомъ гастромантіи {Гаданіе посредствомъ чревовщанія.}, къ которому долгое время прибгала въ Феррар дама Джакоба Родиджина, носившая въ чрев демона. Посредствомъ кефалеономантіи {Гаданіе на ослиной голов.}, къ которому нкогда прибгали германцы и жарили при этомъ ослиную голову на горящихъ угольяхъ. Посредствомъ керомантіи {Гаданіе на воск.}, при чемъ льютъ воскъ въ воду, и ты увидишь немедленно жену и ея двоихъ поклонниковъ. Посредствомъ капномантіи {Гаданіе на дым.}, при чемъ мы должны посыпать горящія уголья маковыми зернами и кунжутнымъ сменемъ. Чудесное дло! Или посредствомъ аксиномантіи {Гаданіе на топор.}, при чемъ намъ нужны топоръ и агатовый камень, которые мы положимъ на горячіе уголья. О, какъ умно воспользовался этимъ гаданіемъ Гомеръ относительно жениховъ Пенелопы! Посредствомъ онимантіи {Гаданіе на ногт.}, при чемъ намъ понадобятся масло и воскъ, Посредствомъ тефрамантіи {Гаданіе на зол.} ты увидишь на пепл, разсянномъ по воздуху, свою жену въ славной позиціи. Посредствомъ ботаномантіи {Гаданіе на растеніяхъ.}, у меня кстати есть листья шалфея. Посредствомъ сикомантіи {Гаданіе на фиговыхъ листьяхъ.}. О чудное искусство, скрытое въ фиговыхъ листьяхъ! Посредствомъ ихтіомантіи {Гаданіе на рыбахъ.}, нкогда славной и практиковавшейся Тирезіемъ и Полидамомъ и которая также примнялась въ священной рощ, посвященной Аполлону, въ Ливійской земл. Посредствомъ кёромантіи {Гаданіе на свиньяхъ.}, надо достать только побольше свиней, и теб достаеться пузырь. Посредствомъ клиромантіи {Метаніе жребія.}, подобно тому, какъ находятъ бобъ въ пирог въ крещенскій вечеръ. Посредствомъ антропомантіи {Гаданіе на человческихъ внутренностяхъ.}, къ которой прибгалъ Геліогабалъ, римскій императоръ. Оно нсколько непріятно, но ты легко перенесешь его, ибо теб предназначено быть рогоносцемъ. Посредствомъ сивиллиной стихомантіи {Гаданіе на стихахъ.}. Посредствомъ ономатомантіи {Гаданіе на именахъ.}.— (Какъ тебя зовутъ?— Чучело гороховое!— отвчалъ Панургъ). Или же посредствомъ алектріомантіи {Гаданіе на птух.}. Я опишу кругъ и раздлю его на твоихъ глазахъ на двадцать четыре равныхъ части. Въ каждой я напишу букву изъ азбуки и на каждую букву положу пшеничное зерно, затмъ выпущу молодого неженатаго птуха. Вы увидите, ручаюсь вамъ, что онъ състъ зерна, положенныя на буквахъ: ‘Будешь рогоносцемъ’. Онъ сдлаетъ это такъ же несомннно, какъ вщій птухъ императора Валенція, который сълъ зерна на буквахъ, изображавшихъ имя преемника императора . Е. О. Д. {Теодозій наслдовалъ Валенцію.}. Хотите ли прибгнуть къ гаруспиціи {Гаданіе на принесенной жертв.}? Или къ экстипиціи {Гаданіе на внутренностяхъ животныхъ.}? Или къ авгуровымъ знакамъ, основаннымъ на полет птицъ? Или же на пніи вщихъ птицъ? Или же на Solistimnm tripudium {Вщія птицы.}, какъ предсказываютъ утки {На язык авгуровъ благопріятныя признакомъ считалось когда вщія птицы такъ жадно клевали зерна, что они валились изъ ихъ клюва на землю.}? Или не примнить ли мн некромантіи {Гаданіе путемъ опроса мертвецовъ.}? Не воскресить ли мн мертвеца, какъ это сдлалъ Аполлоній Тіанскій съ Ахилломъ или Эндорская волшебница съ Сауломъ? Онъ намъ все предскажетъ, точь-въточь. Такъ, по заклинанію Эрихто, покойникъ предсказалъ Помпею весь ходъ и результатъ Фарсальскаго сраженія? Или же, если вы боитесь мертвецовъ, какъ это обыкновенно бываетъ со всми рогоносцами, то я прибгну только къ схіомантіи {Гаданіе путемъ вызова тни умершаго.}.
— Ступай къ чорту, полоумный дуракъ!— отвчалъ Панургъ. Отчеготы не посовтуешь мн подложить подъ языкъ смарагдъ или другой камень, или же собирать языки удодовъ или зеленыхъ лягушекъ, или же състь сердце и печень дракона, чтобы по крику и пнію лебедей и птицъ узнавать свою судьбу, какъ это длали нкогда арабы въ Месопотаміи? Чтобы тридцать тысячъ- чертей свернули теб шею, проклятый рогоносецъ и колдунъ! Къ чорту заклинателя Антихриста! Вернемся къ нашему королю. Я увренъ, что онъ будетъ недоволенъ нами, когда узнаетъ, что мы приходили въ вертепъ этого ученаго чорта. Я раскаиваюсь, что приходилъ сюда. Ей-Богу, онъ совсмъ разсердилъ меня и опуталъ колдовствомъ и вдовствомъ! Чортъ бы его побралъ! Скажемъ: аминь и пойдемъ пить. А отъ ды онъ отбилъ у меня аппетитъ дня на два. Ахъ, что я говорю!— Покрайней мр на четыре.

XXVI.

О томъ, какъ Панургъ совтуется съ братомъ Жаномъ Сокрушителемъ.

Панургъ разсердился на слова Геръ-Триппы и пройдя мстечко Гюиме, обратился къ брату Жану и сказалъ ему, почесывая за ухомъ:
— Развесели меня немного, другъ! Этотъ чортовъ дуракъ въ тоску меня вогналъ своими рчами. Слушай-ка!

——

(Тутъ слдуетъ длинный перечень дикихъ и безсмысленныхъ словъ, въ которыхъ комментаторы видятъ пародію на литаніи).

——

— Другъ мой, братъ Жанъ, я тебя очень почитаю и оставилъ на закуску: скажи мн, прошу тебя, свое мнніе, долженъ я жениться или нтъ?
Братъ Жанъ весело отвчалъ ему:
— Женись, чортъ тебя дери, женись и вели звонить во вс колокола. Женись какъ можно скоре. Сегодня же вечеромъ прикажи сдлать оглашеніе. Чего теб ждать? Разв ты не знаешь, что приближается конецъ міра? Со вчерашняго дня мы стали ближе къ нему на дв стадіи съ полъ-саженью. Антихристъ уже народился, какъ мн говорили. Правда, что онъ пока только царапаетъ свою кормилицу и своихъ нянекъ и не проявляетъ всего себя, потому что еще малъ. Crescite. Hos qui yivimus multiplicamini! какъ говорится въ Писаніи. Мы обязаны этому врить, пока мшокъ съ хлбнымъ зерномъ стоитъ всего три гроша, а боченокъ вина шесть полушекъ. Или же ты хочешь, чтобы судный день засталъ тебя холостымъ? Dum venerit jndicare.
— У тебя очень ясный и здравый умъ, братъ Жанъ, и ты красно говоришь. Это какъ разъ то самое, о чемъ Леандръ, переплывая Гелеспонтъ изъ Абидоса въ Азіи, чтобы навстить свою милую Геро въ Европ, молилъ Нептуна и всхъ боговъ морскихъ: ‘Если вы дадите мн доплыть благополучно,— нужды нтъ, если на возвратномъ пути я утону {Марціалъ, De spectaculis, посл. 26.}.— Онъ не хотлъ умереть холостымъ. И я того мннія, что отнын во всемъ моемъ царств, когда захотятъ казнить преступника, спервоначала дадутъ ему день или два хорошенько поухаживать за женщинами. Не слдуетъ давать изсякать роду человческому. Пусть и преступникъ умираетъ безъ сожалнія, при мысли, что оставляетъ себ на смну потомство.

XXVII.

О томъ, какъ братъ Жанъ давалъ веселые совты Панургу.

— Клянусь св. Ригоме — сказалъ братъ Жанъ, другъ милый, Панургъ, я ничего не посовтую теб такого, чего бы самъ не сдлалъ на твоемъ мст. Старайся только не лниться и быть исправнымъ супругомъ, въ противномъ случа ты погибъ, бдняжка, и съ тобой случится то, что случается съ кормилицами. Если он лниво кормятъ грудью дтей, то теряютъ молоко. Прими это къ свднію, другъ мой. Я знавалъ многихъ, которые бездйствовали некстати и затмъ уже теряли.возможность дйствовать, когда представлялась возможность. Такъ люди утрачиваютъ свои права, когда не пользуются ими, по утвержденію законовдовъ. Итакъ, гляди въ оба и не позволяй подвластной теб мелкот и черни жить праздно, дворянами, на свои доходы, безъ всякаго труда.
— Per dio!— отвчалъ Панургъ.— Братъ Жанъ, старый дружище, я теб врю. Ты говоришь дло. Безъ всякихъ обиняковъ ты разсялъ вс мои опасенія. И дай Богъ, чтобы теб самому всегда удавалось такъ дйствовать. И такъ, по твоему совту, я женюсь. Это дло ршеное. И если у меня будутъ хорошенькія горничныя, ты будешь ихъ покровителемъ, когда прідешь ко мн въ гости. Вотъ что касается первой части проповди.
— Послушай,— сказать братъ Жанъ, оракулъ Варенскихъ колоколовъ,— что они говорятъ?
— Я слышу ихъ,— отвчалъ Панургъ.— Ихъ звукъ, клянусь своей жаждой, боле вщій, нежели котлы Юпитера въ Додон. Послушай: Женись, женись, женись, женись! Если женишься, женись, женись, будешь доволенъ, увидишь, увидишь увидишь! Женись, женись! Увряю тебя, что я женюсь. Вс стихіи меня къ тому приглашаютъ. Пусть мое слово будетъ крпко, какъ мдная стна. Что касается второго пункта, то ты, кажется, не вришь въ мою способность къ дторожденію. Напрасно, прошу тебя врить, что я силенъ и свое дло знаю. И если бы жена моя была такая же охотница До утхъ, доставляемыхъ Венерой, какъ Мессалина или маркиза Винчестеръ въ Англіи, то прошу тебя врить, что она останется мною довольна. Я знаю, что сказалъ Соломонъ, а вдь онъ былъ знатокъ и авторитетъ въ этомъ дл. Посл него Аристотель объявилъ, что женщина по природ ненасытна, но пусть знаютъ, что и я малый не промахъ И не приводите мн въ примръ баснословныхъ молодцовъ Геркулеса, Прокла, Цезаря и Магомета, который хвалится въ своемъ коран, что силенъ какъ шестьдесятъ гребцовъ вмст взятыхъ. Онъ совралъ, хвастунишка. Не говорите мн также про индійца, столь прославляемаго Теофрастомъ, Плиніемъ и Атенеемъ: будто бы онъ съ помощью какой-то травы могъ до семидесяти разъ и больше цловать женщинъ въ день. Я этому не врю. Число измышлено. Прошу тебя не врить, Прошу тебя врить, что я сильне всхъ на свт. Послушай-ка, дружокъ! Слыхалъ ли ты когда про рясу монаха изъ Кастра? Когда ее вносили въ какой-нибудь домъ открыто или тайкомъ, то внезапно вс приходили въ любовное неистовство: люди, зври, мужчины, женщины и даже крысы и кошки. Клянусь теб, что въ былое время я въ самомъ себ испыталъ нкую еще боле неестественную силу. Я не стану разсказывать теб о домахъ, или земледльцахъ, ни о проповди, ни о базар, но когда на представленій Страстей Господнихъ въ Сенъ-Максан я вошелъ однажды въ партеръ, то благодаря этой тайной сил вс присутствующіе, актеры какъ и жители, вошли въ такой азартъ, что ангелы, люди, черти и чертовки стали бсноваться. Суфлёръ бросилъ свою будку, актеръ, игравшій архангела Михаила, спустился съ облаковъ, черти вышли изъ ада и унесли въ него всхъ бдныхъ женщинъ, даже самъ Люциферъ сорвался съ цпи. Короче сказать, видя такой безпорядокъ, я удалился, по примру Катона цензора, который, замтивъ, что его присутствіе производитъ безпорядокъ на праздник Флоры, удалился.

XXVІІІ.

О томъ, какъ братъ Жанъ утшалъ Панурга въ его сомнніяхъ на счетъ врности жены.

— Понимаю,— сказалъ братъ Жанъ, но время на все накладываетъ свою руку. Нтъ мрамора, ни порфира, которые бы не старлись и не разрушались. Если въ настоящее время ты и силенъ, то черезъ нсколько лтъ сознаешься, что силы твои ушли. Я уже вижу, какъ сдина пробивается теб въ голову. Борода твоя съ ея срыми, блыми, черными бликами кажется мн такой же пестрой, какъ географическая карта’ Посмотри сюда. Вотъ Азія. Вотъ ея Тигръ и Евфратъ. Вотъ Африка. Вотъ Лунныя Горы. Видишь ли болота Нила? По ту сторону лежитъ Европа. Видишь ли ты Телемъ? Вотъ этотъ блый пучекъ — это Гиперборейскія горы. Клянусь моей жаждой, другъ, когда горы покрыты снгомъ,— я говорю про голову и подбородокъ,— тогда и въ долинахъ тепло не держится.
— Глупая голова,— отвчалъ Панургъ,— ты ничего не смыслишь въ логик. Когда снгъ лежитъ на горахъ, тогда въ долинахъ свирпствуетъ громъ, молнія, различные метеоры, носится буря, происходятъ обвалы и всякая чертовщина. Хочешь испытать это? Ступай въ Швейцарію и погляди на озеро Вундерберлихъ, въ четырехъ лье отъ Берна, по направленію къ Сіону. Врно, что я примчаю въ себ нкоторые признаки старости. Но бодрой старости, понимаешь! И смотри, не говори объ этомъ никому. Пусть это останется между нами. Такъ, напримръ, я нахожу вино вкусне, и лучше люблю хорошее вино, чмъ дурное. Я теперь избгаю худого вина. Это, конечно, указываетъ на упадокъ и означаетъ, что цвтущая пора миновала. Но что же изъ того? Я все такой же славный малый, какъ и въ былое время, и даже лучше, чмъ прежде. Съ этой стороны я ничего не боюсь, чортъ возьми! Не это меня устрашаетъ. Устрашаетъ меня, чтобы вслдствіе продолжительнаго отсутствія нашего короля Пантагрюэля, за которымъ я поневол долженъ слдовать, жена не наставила мн роговъ. Вотъ страшное слово! Вотъ чмъ пугаютъ меня вс, съ кмъ я о томъ говорилъ, утверждая, что такова участь, предназначенная мн небомъ.
— Не всякій рогоносецъ, кто захочетъ,— замтилъ братъ Жанъ. Если ты будешь рогоносцемъ,— ergo, жена твоя будетъ красива, ergo, она осчастливитъ тебя, ergo, у тебя будетъ много друзей, ergo, ты будешь спасенъ. Вотъ монашеская логика. Теб же лучше будетъ, грховодникъ. Будешь кататься, какъ сыръ въ масл, накопишь побольше добра. Если такъ опредлено свыше, то къ чему ты хочешь отъ этого уклониться, скажи?

——

(Тутъ слдуетъ опять рядъ бранныхъ и боле или мене безсмысленныхъ эпитетовъ, невозможныхъ для перевода и неинтересныхъ для современнаго читателя).

——

— Если же такъ предопредлено, другъ Панургъ, то неужели ты хочешь нарушить правильное теченіе планетъ? Внести безпорядокъ въ небесныя сферы? Силу, которая всмъ двигаетъ, поставить втупикъ? Опутать пряжу Паркъ? Стыдись, дуралей! Ты поступилъ бы хуже титановъ! Полно, полно! Неужели ты предпочитаешь ревновать безъ причины, чмъ носить рога безсознательно?
— Мн бы не хотлось ни того, ни другого,— отвчалъ Панургъ. Но разъ я предупрежденъ, то приму свои мры, разв что на свт не станетъ больше палокъ. Ей-Богу, братъ Жанъ, мн лучше не жениться. Послушай-ка, что говорятъ какъ разъ вотъ теперь колокола: Не надо жениться, не надо, не надо, не надо! Если думаешь жениться, не женись, не женись, не женись! Покаешься, покаешься, будешь съ рогами, рогами! Чортъ побери, меня это начинаетъ, наконецъ, злить. Неужели-же вы, монашескія скуфьи, не знаете никакого предохранительнаго средства? Неужели же природа такъ обидла людей, что женатый человкъ не можетъ избжать опасности стать-рогоносцемъ?
— Я научу тебя такому средству, благодаря которому жена не сможетъ наставить теб роговъ безъ твоего вдома и согласія,— сказалъ братъ Жанъ.
— Прошу тебя,— отвчалъ Панургъ. Будь добръ, научи меня, другъ!
— Возьми перстень Ганса Карвеля {Старинная италіанская новелла, которая пересказана у Аріосто (Сатир., V).}, великаго гранильщика короля Меленда. Гансъ Карвель былъ человкъ ученый, искусный, добродтельный, здравомыслящій, добродушный, милосердный, щедрый на милостыню, философъ и весельчакъ, вообще славный малый, толстякъ, съ трясущейся головой, но отнюдь не дуренъ собой. На старости лтъ онъ женился на дочери судьи Конкордата, молодой, красивой, живой, привтливой, черезчуръ любезной съ сосдями и слугами. И вотъ случилось, что по истеченіи нсколькихъ- недль онъ сталъ ревнивъ, какъ тигръ, и заподозрлъ, что она обманываетъ его съ другими. И вотъ, чтобы отвратить ее отъ этого, онъ сталъ разсказывать ей краснорчивыя сказки о бдствіяхъ, причиняемыхъ неврностью жены, и безпрестанно читалъ ей повсти о честныхъ женахъ, проповдовалъ ей цломудріе, хвалилъ супружескую врность, громилъ испорченность замужнихъ женщинъ и подарилъ ей прекрасное ожерелье изъ восточныхъ сапфировъ. Несмотря на все это, она продолжала быть такой развязной и обходительной съ сосдями, что ревность его все возрастала. Одной ночью, когда онъ особенно терзался своей страстью, ему приснилось, что онъ разговариваетъ съ чортомъ и пересказываетъ ему свои горести. Чортъ утшалъ его и надлъ ему на палецъ перстень, говоря: ‘Дарю теб этотъ перстень, пока онъ будетъ у тебя на пальц, жена твоя никогда тебя не обманетъ безъ твоего вдома и согласія.’ ‘Покорно благодарю, господинъ чортъ,— отвчалъ Гансъ Карвель. Будь проклятъ Магометъ, если когда-нибудь у меня снимутъ перстень съ пальца.’ Гансъ Карвель проснулся съ веселіемъ на сердце, но… перстня на пальц не оказалось . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но тутъ ихъ пути и ихъ болтовн пришелъ конецъ.

XXIX.

О томъ, какъ Пантагрюэль призвалъ одного богослова, одного врача, одного юриста и одного философа на помощь, чтобы вывести Панурга изъ затрудненія.

Прибывъ во дворецъ, они разсказали Пантагрюэлю про свое путешествіе и показали ему предсказаніе Раминагробиса. Пантагрюэль прочиталъ нсколько разъ его и сказалъ:,— Никогда еще не видлъ я отвта, который бы мн больше нравился. Онъ хочетъ сказать этимъ только то, что, задумавъ жениться, каждый человкъ долженъ самъ ршить, какъ ему быть, и слушаться только, того, что ему подсказываетъ его разумъ. Таково всегда было и мое мнніе, и я вамъ его высказалъ уже въ тотъ разъ, когда вы объ этомъ со мной заговорили. Но вы не обратили, сколько мн помнится, никакого вниманія на мои слова: эгоизмъ и самодовольство ввели васъ въ заблужденіе. Ну, такъ вотъ, что я скажу теперь: все, что въ насъ есть и что мы имемъ, заключается въ трехъ вещахъ: душа, тло и имущество. Къ охраненію каждаго изъ этихъ трехъ благъ приставлено три класса людей:, богословы охраняютъ душу, медики — тло, а юристы — имущество. Я того мннія, чтобы пригласить въ воскресенье къ обду богослова, медика и юриста. Съ ними мы и посовтуемся на счетъ затрудненія, въ какомъ вы находитесь.
— Клянусь св. Пико, я заране предвижу, что изъ этого ничего путнаго не выйдетъ!— отвчалъ Панургъ. И подумайте только, какъ міръ плохо управляется. Мы поручаемъ охрану своихъ душъ богословамъ, изъ которыхъ большинство еретики, тло наше — медикамъ, которые вс терпть не могутъ лекарствъ и никогда ихъ не принимаютъ, а имущество поручаемъ адвокатамъ, которые никогда другъ съ другомъ не тягаются.
— Вы разсуждаете какъ царедворецъ,— сказалъ Пантагрюэль. По я отрицаю справедливость перваго пункта, въ виду того, что главное занятіе, и даже единственное и безусловное, у добрыхъ богослововъ состоитъ вътомъ, чтобы словами, длами и писаніями искоренять заблужденія и ереси и глубоко насаждать въ сердцахъ людей истинную и живую католическую вру. Второй пунктъ я одобряю, видя, что добрые врачи удляютъ такое вниманіе профилактической и консервативной метод охраненія своего здравія, что не нуждаются въ терапевтик и врачеваніи лекарствами. Съ третьимъ пунктомъ я согласенъ, потому что вижу, что добрые адвокаты такъ озабочены чужими тяжбами и защитой чужихъ интересовъ, что имъ некогда заниматься своими собственными. Итакъ, въ будущее воскресенье пригласимъ, въ качеств богослова, отца. Гиппотадеуса, въ качеств врача — Рондйбилиса, а въ качеств юриста — пріятеля нашего Вридуа. А для того, чтобы удержать, пиагорейское число четыре, пригласимъ также нашего врнаго философа Трульогана, въ виду того, что искусный философъ, какъ Трульоганъ, отвчаетъ утвердительно на вс спорные вопросы. Карпалимъ, распорядитесь пригласить ихъ обдать къ намъ всхъ четверыхъ въ будущее воскресенье!
— Я думаю,— замтилъ Эпистемонъ,— что вы не могли бы никого лучше выбрать. Я не говорю уже про достоинства каждаго, какъ знатока своего дла, что уже вн всякаго спора, но, вдобавокъ къ этому, Рондибилисъ теперь женатъ, а прежде не былъ, Гиппотадеусъ и прежде не былъ женатъ, и теперь не женатъ, Бридуа былъ женатъ, но боле не женатъ, Трульоганъ былъ женатъ и есть. Я облегчу теб, Карполимъ, трудъ. Я самъ приглашу Бридуа (если угодно), такъ какъ онъ мой старинный знакомый и мн надо поговорить съ нимъ о длахъ и дальнйшей карьер его честнаго и ученаго сына, который изучаетъ право въ Тулуз, подъ руководствомъ весьма ученаго и добродтельнаго Буассоне {Профессоръ права въ Тулуз.}.
— Поступайте, какъ знаете,— сказалъ Пантагрюэль,— и придумайте, не могу ли я сдлать что-нибудь для сына или для самого господина Буассоне, котораго люблю и почитаю, какъ одного изъ самыхъ замчательныхъ людей по его спеціальности. Я сдлаю это отъ всего сердца,

XXX.

О томъ, какой совтъ далъ богословъ Гиппотадеусъ Панургу относительно его брака.

Не успли подать обдъ въ наступившее затмъ воскресенье, какъ приглашенные появились, за исключеніемъ Бридуа, намстника Фонбетона.
Когда сервировано было второе блюдо, Панургъ, съ низкимъ поклономъ, проговорилъ:
— Господа, вопросъ весь въ одномъ слов: долженъ ли я жениться или нтъ? Если мое сомнніе не будетъ разршено вами, я считаю его неразршимымъ. Потому, что вы выбраны каждый по своей спеціальности и подобраны одинъ къ другому, какъ ягода къ ягод.
Отецъ Гиппотадеусъ, на рчь Панурга, отвчалъ, поклонясь всмъ присутствующимъ, съ невроятной скромностью:
— Другъ мой, вы просите у насъ совта, но прежде всего вы должны спросить самого себя: безпокоятъ ли васъ требованія вашей плоти?
— Очень сильно,— отвчалъ Панургъ,— не взыщите за откровенность, благочестивый отецъ.
— Не въ чемъ, мой другъ,— отвчалъ Гиппотадеусъ.— Но одарены ли вы отъ Бога воздержностью при такомъ женолюбіи?
— Ей-Богу, нтъ,— отвчать Панургъ.
— Итакъ, женитесь, другъ мой,— сказалъ Гиппотадеусъ,— ибо лучше жениться, нежели терпть муки похоти.
— Вотъ что называется честно отвтить,— вскричалъ Панургъ, безъ обиняковъ, коротко и ясно. Большое спасибо, благочестивый отецъ. Я женюсь непремнно и безъ проволочекъ. Приглашаю васъ на свою свадьбу. Честное слово, мы хорошо попируемъ. Вы получите мою ливрею {Ленты, раздаваемыя позжанамъ. Этотъ обычай до сихъ поръ существуетъ въ нкоторыхъ мстахъ Франціи.}, и мы подимъ гуся, котораго моя жена не зажаритъ {То-есть настоящаго гуся, такъ какъ Пателенъ пригласилъ гостей на гуся, который не былъ поданъ, потому что жена не захотла его жарить.}. И я попрошу васъ открыть балъ съ двицами, если вы не прочь оказать мн эту честь. Остается теперь разршить только одно маленькое сомнніе. Такъ-себ, пустякъ, говорю, не стоящій вниманія. Вуду ли я рогоносцемъ?
— Ни, ни, другъ мой, — отвтилъ Гиппотадеусъ,— если Богу не угодно!
— Охъ! Господи помилуй!— вскричалъ Панургъ. Къ чему же вы привели меня, добрые люди? Къ условнымъ кабы, да еслибы, которыя въ діалектик ведутъ ко всякимъ противорчіямъ и невозможностямъ. Еслибы мой трансальпинскій мулъ захотлъ, у моего трансальпинскаго мула выросли бы крылья. Если Богу угодно, я не буду рогоносцемъ, я буду рогоносцемъ, если Богу угодно. Per dio! Я бы еще справился какъ-нибудь съ кабы, да еслибы, но вы отсылаете меня на волю Божію и Его неисповдимые пути. Эхъ, хе, хё! Какъ же тутъ быть? Нтъ, любезный отче, мн сдается, что лучше вамъ не прізжать ко мн на свадьбу. Шумъ и суета, которыя учинятъ позжане, разобьютъ вамъ голову. Вы любите покой, безмолвіе и уединеніе. Думается мн, что вы, не прідете. Да и танцуете вы плохо и осрамитесь, открывая балъ. Я пошлю вамъ угощеніе въ вашу комнату, а также и свадебныя ленты. Вы выпьете за наше здоровье.
— Другъ мой,— сказалъ Гиппотадеусъ,— не принимайте моихъ словъ въ худую сторону, прошу васъ. Разв я васъ обидлъ, сказавъ: если Богу угодно? Разв это худо сказано? Разв это богохульство или хула? Разв это не значитъ почитать Господа, создателя, покровителя и творца? Разв это не значитъ признавать въ Немъ подателя всякихъ благъ? Разв это не значитъ объявить, что вс мы зависимъ отъ Его благости? Безъ Него ничто не можетъ быть, ничто не иметъ ни значенія, ни силы, если Его святая благодать не покоится надъ нами. Разв это не значитъ согласоваться съ предписаніями религіи, которая учитъ видть во всемъ, что мы ни предпринимаемъ, исполненіе Его святой воли какъ на земл, такъ и на небесахъ? Другъ мой, если Богу угодно, то ты не будешь рогоносцемъ. Но, чтобы узнать Его волю, вовсе не слдуетъ отчаяваться и думать, что это возможно только при сверхъестественныхъ условіяхъ. Милосердый Богъ оказалъ намъ благодяніе, открывъ, обнаруживъ и ясно выразивъ Свою волю въ Св. Писаніи. Тамъ вы увидите, что никогда не будете рогоносцемъ и никогда жена ваша не будеть безпутной женщиной, если вы возьмете ее изъ благочестивой семьи, воспитанной въ добродтели и честныхъ правилахъ, водившейся только съ порядочными людьми, богобоязненными и угождающими Богу исполненіемъ всхъ его заповдей, которыми строжайше воспрещается супружеская неврность и предписывается врность мужу, предписывается почитать его, служить ему и любить его пуще всего посл Бога. И чтобы удержать ее на этомъ правомъ пути, вы тоже должны со своей стороны любить ее, служить ей хорошимъ примромъ и вести такую же чистую, цломудренную добродтельную жизнь, какой и отъ нея требуете. Ибо подобно тому, какъ не то зеркало наилучшее, которое отдлано въ дорогую, осыпанную драгоцнны мы каменьями раму, но то, которое врно и безъ измненій отражаетъ предметы, такъ и не та жена всего дороже, которая богата, красива, нарядна и знатнаго происхожденія, но та, которая стремится угодить Богу и предана своему мужу. Взгляните, вдь луна не заимствуетъ свта ни отъ Меркурія, ни отъ Юпитера, ни отъ Марса и ни отъ какой другой планеты или звзды въ неб. Она получаетъ его только отъ своего супруга, солнца, и ровно столько, сколько оно даетъ посредствомъ лучеиспусканія и согласно своему положенію. Такимъ образомъ, вы должны быть покровителемъ своей жены и образцомъ семейныхъ добродтелей и порядочности. И непрестанно будете молить милости и покрова Господа Бога.
— Вы хотите, значитъ,— отвчалъ Панургъ, крутя усы,— чтобы я женился на мудрой жен, описанной Соломономъ? Ея уже нтъ въ живыхъ, безусловно нтъ. По крайней мр, я ея, убей меня Богъ, не встрчалъ никогда. Какъ бы то ни было, спасибо вамъ, отче. Скушайте этотъ пряникъ,— онъ помогаетъ пищеваренію,— и выпейте бокалъ меду: онъ тоже здоровъ и полезенъ для желудка.Послушаемъ дальше.

XXXI.

О томъ, какіе совты даетъ Панургу врачъ Рондибилисъ.

Панургъ сказалъ дальше:
— Первое слово, какое произнесъ тотъ, кто кастрировалъ монаховъ въ Солиньяк, было, когда онъ кастрировалъ Кольдореля: ‘Очередь за другими.’ И я также скажу: ‘Очередь за другими.’ Скажите поскоре, метръ Рондибилисъ: долженъ я жениться или нтъ?
— Клянусь иноходью моего мула,— отвчалъ Рондибилисъ,— я не знаю, что вамъ отвчать на этотъ затруднительный вопросъ. Вы говорите, что ощущаете позывы чувственности. Я знаю, что, по взглядамъ платониковъ, которые заимствовалъ нашъ медицинскій факультетъ, плотскіе порывы обуздываются пятью средствами. Вопервыхъ, виномъ.
— Врно,— замтилъ братъ Жанъ. Когда я пьянъ, я хочу только спать.
— Я pазyмю, когда вина выпито неумренно,— продолжалъ Рондибилисъ, такъ какъ неумренное употребленіе вина производитъ въ человческомъ тл охлажденіе крови, напряженіе нервовъ, истощеніе генеративныхъ силъ, притупленіе чувствъ и неспособность къ движенію. А это все вещи, противныя генеративному акту. И дйствительно, мы видимъ, что Бахуса, бога пьяницъ, изображаютъ безъ бороды и въ женскомъ плать, изнженнымъ, какъ евнухъ. Но другое дло — умренное потребленіе вина. Древняя поговорка показываетъ намъ это, такъ какъ говоритъ, что Венера скучаетъ безъ общества Бахуса и Цереры. А изъ разсказа Діодора Сицилійскаго мы видимъ, что, по мннію древнихъ (и это подтверждается Павзаніемъ), Пріапъ былъ сыномъ Бахуса и Венеры. Во-вторыхъ, посредствомъ нкоторыхъ травъ и лкарствъ, которыя длаютъ человка холоднымъ и безсильнымъ. Такъ, опытъ учитъ насъ, Hymphaeaheracnia, Salix amerina, конопляное смя, тамариндъ, мандрагора, бегемотова кожа и другія, принятыя внутрь, какъ по своимъ элементарнымъ свойствамъ, такъ и по специфической сил, ослабляютъ и убиваютъ генеративную силу, затрудняютъ ея доступъ въ опредленныя для этого природою мста и преграждаютъ вс ходы и выходы, которыми она могла бы выдти изъ тла, равно какъ, наоборотъ, мы знаемъ, что другія разгорячаютъ, возбуждаютъ и способствуютъ къ генерическому акту.
— Я въ нихъ, слава Богу, не нуждаюсь,— сказалъ Панургъ,— а вы, учитель? Не въ обиду вамъ будь сказано, такъ какъ я не желаю оскорблять васъ.
— Въ-третьихъ,— продолжалъ Рондибилисъ,— посредствомъ неустанной работы, такъ какъ она производитъ такое великое утомленіе въ тл, что кровь, которая распредляется по всему тлу, чтобы питать вс его члены, не иметъ ни времени, ни досуга, ни способности вырабатывать смя. Природа стоитъ на томъ, что прежде Всего заботится о сохраненіи индивида, а не о распложеніи и размноженіи челоловческаго рода. Такимъ образомъ, Діана, занятая непрерывной охотой, считается цломудренной. Такъ, въ прежнее время военные лагери назывались castra оттого, что воины и атлеты должны были непрестанно работать и трудиться. Такъ Гиппократъ (въ Lib. De aere, aqna et locis) сообщаетъ о нкоторыхъ народахъ въ Скнеіи, которые въ его время были безсильне евнуховъ въ дл любви оттого, что проводили все время на кон и въ труд. Точно такъ же философы, наоборотъ, называли праздность матерью похоти. Когда спрашивали у Овидія — по какой причин Эгистъ нарушилъ супружескую врность,— онъ отвчалъ, что не. по чему иному, какъ потому, что былъ празднымъ. И если бы удалили праздность изъ міра, то скоро погибли бы стрлы Купидона. Его лукъ, колчанъ и стрлы стали бы для него безполезнымъ бременемъ, потому что онъ никого бы не задвалъ, такъ какъ онъ вовсе не такой искусный стрлокъ, чтобы попасть въ журавля, летящаго высоко въ неб, или (какъ это длали паряне) въ оленя на полномъ бгу, и, слдовательно, въ людей дятельныхъ и трудящихся, не покладая рукъ. Для этого они должны сидть смирно или лежать праздно, ничего не длая! На вопросъ — какого рода существа или предметы — боги любви,— Теофрастъ отвчалъ: ‘То страсти праздныхъ умовъ. Точно такъ думалъ и Діогенъ, что сладострастіе есть занятіе такихъ людей, которые вообще ничего не длаютъ, а Канахъ, скульпторъ изъ Сидона, изобразилъ Венеру (въ противность всмъ своимъ предшественникамъ) въ сидячемъ положеніи, чтобы этимъ показать, что лность, праздность и тунеядство содйствуютъ сладострастію.
— Въ четвертыхъ, посредствомъ ревностнаго занятія науками, при чемъ жизненныя силы невроятно разбрасываются, а черезъ это ослабваютъ и теряютъ способность вырабатывать соки, необходимые для продолженія рода человческаго. Чтобы убдиться, что это дйствительно такъ, поглядите на человка, углубленнаго въ занятія, и вы увидите, что вс артеріи его мозга напряжены точно тетива на лук, чтобы доставить необходимую пищу разуму, воображенію, вниманію, разсудку, памяти. У такого человка вы видите, что вс вншнія чувства заглушены, вс естественныя отправленія нарушены, такъ что вы его почти не считаете живымъ и соглашаетесь съ Сократомъ, который сказалъ, что философія есть не что иное, какъ размышленіе о смерти. Затмъ и Демокритъ ослпилъ себя, потому что считалъ потерю зрнія меньшимъ зломъ, нежели помху своимъ умозрніямъ, причиняемую обманами зрнія. Оттого-то и Паллада, богиня мудрости, покровительница ученыхъ, считается двственницей. Отъ того самаго и Музы-двы, и Хариты тоже пребываютъ въ вчномъ двств. И мн припоминается, что я читалъ {У Лукіана во второмъ разговор Венеры съ Амуромъ.}, какъ отвтилъ Купидонъ своей матери на ея неоднократный вопросъ. Почему онъ оставляетъ въ поко Музъ?— потому что онъ находитъ ихъ слишкомъ прекрасными, слишкомъ привлекательными, честными, цломудренными и… постоянно занятыми! Одна созерцаетъ свтила небесныя, другая занимается математическими выкладками, третья измреніемъ геометрическихъ тлъ, четвертая занимается риторикой, пятая — поэзіей, шестая — музыкой, такъ что, подходя къ нимъ, онъ снимаетъ тетиву со своего лука, опрокидываетъ колчанъ и тушитъ факелъ, отъ стыда и боязни обидть ихъ. Затмъ снимаетъ повязку съ глазъ, чтобы лучше разглядть ихъ лицо и послушать ихъ прекрасное пніе и поэтическія оды. Это доставляетъ ему величайшее удовольствіе въ свт. Такъ что порою онъ такъ восторгается ихъ красотою и прелестью, что засыпаетъ подъ музыку. И поэтому онъ ничуть не желаетъ задть ихъ или отвлечь отъ ихъ занятій. И въ этомъ отношеніи я понимаю то, что писалъ Гиппократъ въ вышеназванномъ сочиненіи о скиахъ, а также въ книг, озаглавленной De geniture, онъ говоритъ, что вс, кому перержутъ околоушныя артеріи, становятся безсильными, онъ утверждаетъ также, что мозгъ головной и спинной играютъ большую роль въ генеративномъ акт…. Въ-пятыхъ, посредствомъ этого самаго акта…
— Наконецъ-то вы упомянули о послднемъ средств. Я его оставляю за собою, а другимъ предоставляю вс предыдущія.
— Это какъ разъ то самое, что настоятель монастыря св. Виктора, близъ Марселя, называетъ убіеніемъ плоти,— замтилъ братъ Жанъ. И я того же мннія и согласенъ съ пустынникомъ св. Радегонды, жившимъ недалеко отъ Шинона, что пустынники, жившіе въ иваид, не могли бы успшне убивать плоть, обуздывать похотливую чувственность и побждать бунтъ страстей, какъ прибгая къ этому средству разъ двадцать пять или тридцать въ день.
— Я вижу, что Панургъ хорошо сложенъ,— сказалъ Рондибилисъ,— здоровъ, крпокъ тломъ и духомъ, въ зрлыхъ лтахъ, вступилъ какъ разъ въ такую пору, когда слдуетъ жениться. Если онъ найдетъ жену такого же сложенія и темперамента, то они произведутъ на свтъ дтей, достойныхъ какой-нибудь заморской монархіи. И чмъ скоре онъ женится, тмъ лучше, если онъ хочетъ видть дтей своихъ поставленными на ноги.
— Господинъ учитель,— отвчалъ Панургъ,— я это сдлаю, не сомнвайтесь, и очень скоро. Пока вы говорили, я чувствовалъ, какъ у меня аппетитъ разыгрался. Прошу васъ пожаловать на свадебный пиръ. Онъ будетъ на славу, общаю вамъ. И приведите съ собою жену, если вамъ угодно, и всхъ ея сосдокъ, разумется. И честнымъ пиркомъ, да за свадебку!

XXXII.

О томъ, какъ Рондибилисъ объявляетъ, что ношеніе роговъ — естественная принадлежность брака.

— Остается,— продолжалъ Панургъ,— ршить одно незначительное обстоятельство. Видали ли вы когда-нибудь буквы, начертанныя на римскомъ знамени: S. P. Q. R. {Senatus Populusque Romarins. Панургъ переводитъ это такъ: Si pent que rien, а это не поддается русскому переводу, такъ какъ буквы будутъ другія.}. Буду ли я рогоносцемъ?
— Пощадите!— воскликнулъ Рондибилисъ. О чемъ вы меня спрашиваете? Будете ли вы рогоносцемъ? Другъ мой, я женатъ, и вы собираетесь жениться.
Но зарубите себ это на носу: всякій женатый человкъ подвергается опасности носить рога. Ношеніе роговъ естественная принадлежность брака. Тнь не такъ врно слдуетъ за человкомъ, какъ рога за женатыми людьми. И когда вы услышите про кого-нибудь эти три слова: ‘Онъ вдь женатъ’,— скажите себ: ‘Значитъ, онъ былъ, или будетъ, или можетъ быть рогоносцемъ’, и никто не обвинитъ васъ въ отсутствіи логики.
— О, что за чертовская ипохондрія!— вскричалъ Панургъ. Что вы мн толкуете?
— Другъ мой,— отвчалъ Рондибилисъ,— когда Гиппократъ вздумалъ однажды отправиться въ Полистило, чтобы навстить философа Демокрита, онъ написалъ письмо своему давнишнему пріятелю Діонисію, въ которомъ просилъ его отвезти на время его отсутствія его жену къ его отцу и матери, которые были почтенные люди, пользовавшіеся хорошею славой, потому что ему не хотлось, чтобы она одна оставалась.дома. Но и тамъ онъ просилъ неусыпно надзирать за нею и слдить, куда она пойдетъ съ матерью въ гости. ‘Не потому,— писалъ онъ,— чтобы я сомнвался въ ея добродтели и цломудріи, которыя я уже позналъ и изучилъ въ прошломъ, но потому, что она — женщина.’
Этимъ все сказано, мой другъ. Природа женская во многомъ сходна съ луной и, между прочимъ, въ томъ, что женщины в] присутствіи мужей сдерживаются и притворяются. Когда же мужья отсутствуютъ, он вознаграждаютъ себя за стсненіе, живутъ въ свое удовольствіе, гуляютъ, веселятся, отбрасываютъ лицемріе и показываютъ себя въ своемъ вид, подобно тому, какъ луна никогда не появляется въ неб, когда свтитъ солнце, но лишь тогда, когда зайдетъ солнце, то-есть ночью, и тогда она свтитъ ярко. Таковы и вс женщины. Когда я произношу слово ‘женщина’, я называю такой хрупкій, такой измнчивый, такой непостоянный и несовершенный полъ, что природа, кажется мн (не въ обиду будь сказано), заблудилась . въ этомъ отношеніи и, создавая женщину, утратила тотъ здравый смыслъ, съ какимъ она создала и сотворила все другое. И сотни разъ ломая надъ этимъ вопросомъ голову, я ничего лучшаго не придумалъ, какъ то, что природа, создавая женщину, не столько думала о совершенств женской личности, сколько объ удовольствіи мужчины и продолженіи рода человческаго. Платонъ, напримръ, не зналъ, къ какому разряду ихъ отнести: къ животнымъ, одареннымъ разсудкомъ, или же къ неразумнымъ тварямъ. Природа одарила ихъ внутреннимъ, тайнымъ органомъ, котораго нтъ у мужчинъ и благодаря которому (вслдствіе его нервности и сильной раздражительности) все ихъ тло приходитъ въ волненіе, вс чувства раздражаются, вс ощущенія обостряются, а мысль ослабваетъ. Такъ что если бы природа не надлила ихъ стыдомъ, то вы увидли бы, что он оказались бы сладострастне, нежели Претиды, Мималониды или вакхическія іады во время вакханалій. Это происходитъ оттого, что, какъ показываетъ анатомія, это страшное, животное находится въ тсной связи со всми главными частями тла. Я называю его животнымъ, согласно ученію не только академиковъ, но и перипатетиковъ. Потому что, если врно, что движеніе есть точный признакъ одушевленнаго предмета, какъ пишетъ Аристотель, то все, что движется, можетъ по праву называться животнымъ. Платонъ называетъ его животнымъ, признавая въ немъ способность къ произвольнымъ движеніямъ, и при томъ такимъ сильнымъ, что часто черезъ нихъ женщины впадаютъ въ безпамятство, эпилепсію или каталепсію. Кром того, въ немъ замчаютъ извстную разборчивость въ дл запаховъ: по наблюденію самихъ женщинъ, это животное не любитъ вони и ищетъ благоуханія. Я хорошо знаю, что Галенъ пытается доказать, что его движенія не произвольны, а случайны, послдователи же его утверждаютъ даже, что о разборчивости на запахи не можетъ быть и рчи: все сводится будто бы къ впечатлніямъ, производимымъ различными пахучими веществами. Но если вы внимательно и строго взвсите ихъ рчи, то найдете, что въ этомъ вопрос, какъ и во многихъ другихъ, они разсуждаютъ легкомысленно и не столько добиваются истины,- сколько желаютъ затмить своихъ предшественниковъ. И я не стану углубляться въ этотъ споръ. Скажу вамъ только, что добродтельныя женщины, живущія цломудренно и безупречно и силою разума обуздывающія этого дикаго звря, заслуживаютъ всяческой похвалы. А въ заключеніе прибавлю, что когда этотъ зврь насыщенъ (если только онъ можетъ быть насыщенъ) той пищей, какую приготовила для него природа у мужчины, то вс его спеціальныя движенія, вс его аппетиты и вся его ярость усмиряются. А потому не удивляйтесь, если мы постоянно находимся въ опасности носить рога, такъ какъ мы не каждый день можемъ и способны удовлетворить его.
— Ну и неужто же, чортъ побери, вы не знаете противъ этого никакого средства въ вашей медицин?
— Знаю, другъ мой,— отвчалъ Рондибилисъ,— и прекраснйшее, которое сообщено намъ однимъ авторомъ уже тысячу восемьсотъ лтъ тому назадъ {Эзопъ.}. Такъ-то.
— Вы прекраснйшій человкъ,— отвчалъ Панургъ,— клянусь честью, и я всею душой люблю васъ. Отвдайте-ка этого пирога съ айвой. Онъ очень способствуетъ пищеваренію. Однако, что же это я? Ученаго учить — только портить. Позвольте наполнить для васъ этотъ несторіанскій кубокъ. А не то не угодно ли вамъ еще выпить нсколько глотковъ благо меду? Не бойтесь спецій. Тутъ нтъ ни сассапарели, ни инбиря, ни кардамона. А только отборная корица, чистый блый сахаръ, да доброе блое вино изъ виноградника Девиньеръ, отъ лозы большого Кормье, которая растетъ подъ большимъ орховымъ деревомъ.

XXXIII.

О томъ, какое средство отъ ношенія роговъ указалъ медикъ Рондибилисъ.

— Въ эпоху,— сказалъ Рондибилисъ,— когда Юпитеръ приводилъ въ порядокъ обиходъ своего олимпійскаго дома и составлялъ календарь для всхъ боговъ и богинь, устанавливая для каждаго день и сезонъ его праздника и мсто для оракуловъ и паломничества и указанныхъ жертвоприношеній…
— Ужъ не поступилъ ли онъ при этомъ такъ, какъ епископъ оксерскій, Тентенвиль?— перебилъ Панургъ. Благородный первосвященникъ любилъ доброе вино, какъ и всякій хорошій человкъ, а потому особенно ухаживалъ и лелялъ виноградную лозу, предка и родоначальницу Бахуса. Но вотъ случилось, что въ теченіе нсколькихъ лтъ виноградная лоза погибала отъ холода, мороза, тумана, изморози, града и тому подобныхъ бдъ, совпадавшихъ съ праздниками св. Георгія, Марка, Виталія, Евтропія, Филиппа, св. Крестами св. Вознесенія и другихъ, которые приходятся какъ разъ въ то время, какъ солнце проходитъ черезъ созвздіе Тельца. И ему пришло въ голову, что вышеназванные святые были патронами града, мороза и изводили виноградную лозу. Поэтому онъ задумалъ перенести ихъ праздники на зиму между: Рождествомъ Христовымъ и Богоявленіемъ, предоставивъ имъ полную свободу насылать градъ и морозъ, сколько, имъ вздумается. Морозы въ т поры не только не повредятъ, но скоре принесутъ пользу лоз. А на ихъ мсто пришлись праздники св. Христофора, св. Іоанна Крестителя, св. Магдалины, св. Анны, св. Доминика, св. Лаврентія, съ половины августа мсяца по май, такъ какъ въ это время морозы не страшны и изъ всхъ мастеровыхъ всего больше дла тмъ, которые приготовляютъ мороженое и остужаютъ вино.
— Юпитеръ,— продолжалъ Рондибилисъ,— позабылъ про бднягу Рогоносца, который въ ту пору находился въ отсутствіи: онъ былъ въ Париж, гд велъ тяжбу въ суд за одного изъ своихъ земляковъ и вассаловъ. Но едва лишь заслышалъ Рогоносецъ о причиненномъ ему ущерб, какъ немедленно бросилъ на произволъ судьбы своего кліента и лично предсталъ передъ великимъ Юпитеромъ, ссылаясь на свои прошлыя достоинства и добрыя и пріятныя услуги, оказанныя имъ въ былое время, и неотступно прося, чтобы его не оставляли безъ праздника, безъ жертвоприношеній и безъ чествованія. Юпитеръ извинялся, ссылаясь на то, что вс бенефиціи розданы и штатъ его законченъ. Но мессиръ Рогоносецъ такъ приставалъ къ нему, что онъ помстилъ его, наконецъ, въ календарь и приказалъ оказывать ему на земл почести, приносить жертвы и праздновать его день. Праздникъ этотъ пришелся въ одинъ день (такъ какъ во всемъ календар не было больше свободнаго мста) съ праздникомъ богини Ревности, господству его подчинены были женатые люди, въ особенности т, у которыхъ были красивыя жены, а жертвоприношеніями (такъ было опредлено) должны были служить: подозрніе, недовріе, досада, выслживаніе, шпіонство, подглядываніе мужей за женами, всмъ женатымъ людямъ строго приказано было почитать и поклоняться ему, вдвойн праздновать его день и приносить вышеуказанныя жертвы, подъ угрозой, что мессиръ Рогоносецъ не будетъ милостивъ и не окажетъ ни вниманія, ни помощи тмъ, кто не будетъ его почитать, какъ указано, не будетъ входить въ ихъ дома, водить съ ними компанію, какъ бы они его о томъ ни просили, и предоставитъ ихъ грустному одиночеству вмст съ ихъ женами и будетъ ихъ неизмнно избгать какъ еретиковъ и святотатцевъ. Какъ это въ обыча у другихъ боговъ съ тми, кто ихъ недостаточно почитаетъ: у Бахуса съ виноградарями, у Цереры съ землепашцами, у Помоны съ огородниками, у Нептуна съ лодочниками, у Вулкана съ кузнецами и такъ дале. Къ этому присовокуплялось общаніе какъ разъ противнаго тмъ, кто (какъ показано) будетъ праздновать его день, прекращая всякую торговлю, забывая вс дла для того, чтобы подглядывать за женами, тиранить и обижать ихъ изъ ревности, сообразно съ требуемыми жертвоприношеніями — къ тмъ онъ будетъ постоянно милостивъ, будетъ любить ихъ, посщать день и ночь ихъ дома, они никогда не будутъ лишены его присутствія. Dixi.
— Ха! ха! ха!— расхохотался Карпалимъ. Вотъ лкарство еще боле наивное, нежели перстень Ганса Карвеля. Чортъ меня побери, если я ему не поврю! Натура женщинъ такова. Подобно тому, какъ молнія разбиваетъ и сжигаетъ только крпкіе, прочные, оказывающіе сопротивленія предметы и не касается вещей мягкихъ, неустойчивыхъ и уступчивыхъ, подобно тому, какъ она сожжетъ шпагу, не повредивъ бархатныхъ ноженъ, испепелитъ кости въ тл, не задвъ мяса, которое ихъ покрываетъ, такъ и женщины напрягаютъ всю силу своего ума, своей хитрости и своенравія въ томъ случа, когда он знаютъ, что имъ нчто не разршается и воспрещается.
— Конечно,— отвчалъ Гиппотадеусъ,— нкоторые изъ нашихъ ученыхъ утверждаютъ, что первая женщина, появившаяся на земл, и которую евреи называютъ Евой, никогда бы не поддалась соблазну вкусить отъ плода Древа познанія добра и зла, если бы это не было ей запрещено.
И что это врно, то припомните, что хитрый соблазнитель началъ съ того, что напомнилъ ей прежде всего о воспрещеніи, точно онъ разсуждалъ такъ: теб запрещено, значитъ ты должна отъ него вкусить,— иначе, ты бы не была женщиной.

XXXIV.

О томъ, какъ женщинъ обычно влечетъ ко всему запретному.

— Въ то время, какъ я былъ балбесомъ въ Орлеан,— сказалъ Карпалимъ,— никакое краснорчіе не было убдительне и никакіе аргументы не казались боле дйствительными съ дамами, чтобы привлечь ихъ къ утхамъ любви, какъ старательно, настойчиво, страстно доказывать имъ, что мужья ихъ ревнуютъ. Это не мое измышленіе. Въ Писаніи это сказано и ежедневно подтверждается законами, примрами, доводами и опытомъ. Разъ такое убжденіе засло у нихъ въ башк, он непремнно наставятъ рога своимъ мужьямъ, не говоря худого слова и хотя бы имъ пришлось поступить такъ, какъ поступили Семирамида, Пазифая, Эгеста., островитянки, вызванныя въ Египетъ, которыхъ заклеймили Геродотъ и Страбонъ, и другія подобныя кумушки.
— Въ самомъ дл,— замтилъ Пантагрюэль,— я слыхалъ, что папа Іоаннъ XXII проздомъ въ Фонтевро выслушалъ просьбу отъ аббатисы и старшихъ монахинь даровать имъ разршеніе исповдываться другъ передъ другомъ, при чемъ он ссылались на то, что у монахинь бываютъ тайные грхи, въ которыхъ имъ нестерпимо стыдно признаваться духовнику-мужчин, и что между собою он будутъ гораздо откровенне. ‘Я бы охотно даровалъ вамъ это’, отвчалъ папа, ‘но усматриваю одно неудобство. Дло въ томъ, что исповдь должна содержаться въ тайн. Но вы, женщины, не сумете молчать.’ ‘Очень хорошо сумемъ’, отвчали он, ‘и лучше даже, чмъ мужчины.’ Вскор затмъ святой отецъ передалъ имъ на храненіе шкатулку, внутри которой онъ помстилъ коноплянку, и попросилъ ихъ спрятать ее въ укромное мстечко, общаясь честнымъ словомъ папы исполнить ихъ просьбу, если он сохранятъ въ тайн шкатулку, при чемъ строго запретилъ имъ, подъ угрозой духовнаго покаянія и отлученія отъ церкви, раскрывать шкатулку. Но не усплъ онъ наложить запрещеніе, какъ он уже горли желаніемъ подглядть, что тамъ внутри, и нетерпливо ждали ухода папы, чтобы заглянуть въ шкатулку. Святой отецъ, благословивъ ихъ, отправился на свою квартиру. Но онъ не отошелъ и трехъ шаговъ отъ аббатства, какъ эти добрыя дамы вс толпою подбжали къ запретной шкатулк, чтобы посмотрть, что въ ней находится. На другой день папа постилъ ихъ съ намреніемъ (какъ имъ казалось) даровать имъ разршеніе. Но прежде чмъ заговорить о томъ, онъ потребовалъ, чтобы ему принесли его шкатулку. Она была принесена, но птички въ ней не оказалось. И тутъ онъ имъ доказалъ, что гораздо трудне имъ будетъ хранить тайну исповди, когда он не смогли удержать въ тайн шкатулку, несмотря на строгое запрещеніе.
— Милостивый господинъ нашъ, добро пожаловать! Я съ большимъ удовольствіемъ слушалъ васъ. И за все благодарилъ Бога. Я не видлъ васъ съ тхъ поръ, какъ въ Монпелье, вмст съ нашими старинными пріятелями Анто, Спорта, Гюи Бургье, Балтазаромъ Hone, Толе, Жаномъ Еентеномъ, Франсуа Робине, Жаномъ Пердріе и Франсуа Раблэ, вы играли нравоучительную комедію про человка, женившагося на нмой женщин.
— Я тоже былъ на этомъ представленіи,— сказалъ Эпистемонъ. Добрякъ-мужъ хотлъ, чтобы она заговорила. Благодаря искусству врача и хирурга, которые перерзали ей уздечку подъ языкомъ, она заговорила. Но тотчасъ же стала такъ много говорить, что мужъ побжалъ опять къ врачу просить, чтобы онъ вновь сдлалъ ее нмой. Но врачъ отвчалъ, что хотя его искусство и указываетъ средства возвращать рчь женщинамъ, но онъ не знаетъ такихъ, какія заставляли бы ихъ молчать. Единственнымъ средствомъ будетъ глухота мужа, который такимъ образомъ не услышитъ нескончаемой болтовни жены. Ну, и вотъ бднягу оглушили, ужъ не знаю — какими способами. Жена, увидя, что онъ оглохъ и не слышитъ, что она ему говоритъ, взбсилась. Но когда врачъ потребовалъ гонораръ, то мужъ отвчалъ ему, что онъ поистин глухъ и не слышитъ, о чемъ онъ его проситъ. Врачъ бросилъ ему въ спину, не знаю, какой порошокъ, отъ котораго онъ спятилъ съ ума. И тутъ взбшенная жена и безумный мужъ общими силами избили до полусмерти врача и хирурга. Я въ жизнь свою такъ не смялся, какъ на этомъ представленіи.
— Вернемся къ нашему прежнему разговору,— замтилъ Панургъ. Ваши слова, переведенныя съ тарабарской грамоты на французскій языкъ, означаютъ, что я долженъ смло жениться и не заботиться о томъ, что буду рогоносцемъ. Вы себ на ум, господинъ учитель, и я думаю, что визиты къ паціентамъ помшаютъ вамъ присутствовать на моей свадьб, и я впередъ извиняю васъ.
Stercus et urina medici sunt prandia prima.
Ex aliis paleas, ex istis collige grana.
— Вы приводите стихи неврно,— сказалъ Рондибилисъ,— дальше говорится такъ:
Nobis sunt signa, vobis sunt prandia digna.
— Если моя жена заболетъ, я прежде всего посмотрю ея урину,— сказалъ Рондибилисъ,— пощупаю пульсъ, и осмотрю низъ живота, какъ совтуетъ поступить Гиппократъ (II, Aphoris. XXXV).
— Нтъ, нтъ,— сказалъ Панургъ,— это не годится. Нашему брату, законовдамъ, приличествуетъ вдать De ventre inspiciendo {Пандекты, XXV, 4.}. Я бы ей поставилъ клистиръ. Но не пренебрегайте другими боле важными длами. Жареную свинину я отошлю къ вамъ на домъ и навсегда останусь вашимъ пріятелемъ.
Затмъ подошелъ къ нему и вложилъ ему въ руку, не говоря ни слова, четыре нобля съ розой {Золотая монета.}. Рондибилисъ охотно ихъ взялъ, но сказалъ какъ бы съ испугомъ и съ негодованіемъ.
— Эге-ге-ге, господинъ, ничего не надо было давать. Однако, благодарствуйте. Отъ злыхъ людей я никогда ничего не беру. Но добрымъ людямъ никогда ни въ чемъ не отказываю. Я всегда къ вашимъ услугамъ.
— За плату,— сказалъ Панургъ.
— Само собою разумется,— отвчалъ Рондибилисъ.

XXXV.

О томъ, какъ философъ Трульоганъ обсуждаетъ затруднительное положеніе Панурга.

Посл этихъ словъ Пантагрюэль сказалъ философу Трульогану:
— Ну, врный подданный мой, теперь вашъ чередъ просвщать насъ. Вы должны сказать намъ теперь: долженъ Панургъ жениться или нтъ?
— И то, и другое, — отвчалъ Трульоганъ.
— Что вы говорите? — спросилъ Панургъ.
— То, что вы слышали,— отвчалъ Трульоганъ.
— А что я слышалъ?— спросилъ Панургъ.
— То, что я сказалъ,— отвчалъ Трульоганъ.
— Полно дурачиться!— казалъ Панургъ. Долженъ я жениться или нтъ?
— Ни то, ни другое, — отвчалъ Трульоганъ.
— Чортъ бы меня побралъ,— сказалъ Панургъ,— если я понимаю хоть что-нибудь изъ того, что вы говорите. Постойте. Я надну очки на лвое ухо, чтобы лучше васъ слышать.
Въ эту минуту Пантагрюэль увидлъ у дверей залы собачку Гаргантюа, которую онъ прозвалъ Кинъ, потому что такъ называлась собака Товія {Книга Товита, XI, 9.}. А потому онъ сказалъ присутствующимъ:
— Нашъ король неподалеку, встанемъ ему на встрчу.
Не усплъ онъ это выговорить, какъ Гаргантюа вошелъ въ залу банкета. Вс встали, чтобы ему поклониться. Гаргантюа, вжливо отвтивъ на поклоны присутствующихъ, сказалъ:
— Добрые друзья мои, сдлайте мн удовольствіе: садитесь по мстамъ и продолжайте вашу бесду. Принесите мн кресло и придвиньте его къ этому концу стола. И дайте мн выпить за здоровье всей компаніи. Будьте здоровы. А теперь скажите мн: о чемъ вы толковали?
Пантагрюэль отвчалъ ему, что Панургъ возбудилъ за обдомъ затруднительный вопросъ, а именно: слдуетъ ли ему жениться или нтъ, и что патеръ Гиппотадеусъ и метръ Рондибилисъ уже дали на это отвтъ. А въ то время, какъ онъ вошелъ, отвчалъ врноподданный Трульоганъ. И сначала на вопросъ Панурга: ‘Долженъ я жениться или нтъ?’ сказалъ: ‘И то и другое!’ а на вторичный вопросъ отвтилъ: ‘Ни то, ни другое’. Панургъ жалуется на такіе странные и противорчивые отвты и увряетъ, что ихъ совсмъ не понимаетъ.
— Я понимаю, какъ мн кажется,— сказалъ Гаргантюа. Подобно этому отвтилъ одинъ древній философъ, когда его спросили: жена ли ему та женщина, на которую ему указали: ‘Я ее имю, но она меня не иметъ. Я обладаю ею, но она мною не обладаетъ.’
— Подобный отвтъ дала одна спартанская гетера,— сказалъ Пантагрюэль. Ее спросили: имла ли она уже сношенія съ мужчинами? Она отвчала, что нтъ, не имла, но что мужчины иногда имли съ нею сношенія.
— Итакъ,— продолжалъ Рондибилисъ,— намъ слдуетъ въ медицин стать на нейтральную точку зрнія, а въ философіи на центральную, принимая во вниманіе об крайности и отрицая и ту и другую крайность и распредляя время между той и другой крайностью.
— Св. апостолъ {Первое посланіе къ коринянамъ, VII, 29.},— замтилъ Гиппотадеусъ,— высказался еще точне, какъ мн кажется, когда сказалъ: ‘Имющіе женъ должны быть какъ не имющіе.’
— Я объясняю,— сказалъ Пантагрюэль эти слова: ‘имть и не имть жену’ такимъ образомъ, что имть жену значитъ отводить ей ту роль, ради которой она создана природой, т.-е. быть помощницей мужу, его утшеніемъ и подругой. Не имть жены значитъ не быть у нея подъ башмакомъ, не забывать ради нея высшую и единственную любовь, какою человкъ обязанъ Богу, не пренебрегать своими обязанностями къ родин, государству и друзьямъ, не относиться небрежно къ своимъ занятіямъ и дламъ ради того, чтобы угодить жен. Если понимать въ этомъ смысл слова: ‘имть и не имть жены’, то я не нахожу въ нихъ ничего несообразнаго и противорчиваго.

XXXVI.

О дальнйшихъ отвтахъ Трульогана, философа эфектическаго 1) пирроническаго 2).

1) Во всемъ сомнвавшагося.
2) Полагавшаго величайшее благо въ равнодушіи.
— Слова ваши золотыя,— отвчалъ Панургъ. Но мн кажется, что я спустился въ темный колодезь, въ которомъ, по словамъ Гераклита, скрывается истина. Я ничего не вижу, ничего не слышу и чувствую себя какъ бы лишеннымъ всхъ чувствъ, и мн сдается, что я точно околдованъ. Заговорю совсмъ въ другомъ тон! Ну, пріятель, полно бобы разводить, будемъ говорить дло. Вс эти противорчія васъ, я вижу, сердятъ. Ну же, ради Бога, долженъ я жениться?
Трульоганъ. Кажется, что такъ.
Панургъ. А если я не женюсь?
Трульоганъ. Не вижу въ томъ никакой бды.
Панургъ. Не видите?
Трульоганъ. Ни малйшей, или зрніе меня обманываетъ.
Панургъ. Я же вижу боле пяти сотъ.
Трульоганъ. Сосчитайте ихъ.
Панургъ. Я говорю вообще, употребляя опредленное число вмсто неопредленнаго, точное вмсто неточнаго, то-есть я хочу сказать: много.
Трульоганъ. Я слушаю.
Панургъ. Я не могу обойтись безъ жены, клянусь всми чертями.
Трульоганъ. Не упоминайте объ этихъ гнусныхъ тваряхъ.
Панургъ. Et-Богу, согласенъ, потому что мои сальмигодинцы говорятъ: ‘Спать одному, безъ бабы тошнехонько’, и Дидона въ своихъ жалобахъ {Виргилій, Энеида, IV, 650.} говоритъ то же самое.
Трульоганъ. Какъ вамъ угодно.
Панургъ. Помилуй Богъ, въ этомъ все дло. Ну что же, жениться мн?
Трульоганъ. Пожалуй.
Панургъ. Буду ли я счастливъ, женясь?
Трульоганъ. Смотря, если посчастливится.
Панургъ. И если посчастливится, какъ я надюсь, то я буду счастливъ?
Трульоганъ. Можетъ быть.
Панургъ. Ну, начнемъ съ другого конца: а если мн не посчастливится?
Трульоганъ. Вина не моя.
Панургъ. Да посовтуйте же, умоляю, что мн длать?
Трульоганъ. Что хотите?
Панургъ. Сто тысячъ чертей!
Трульоганъ. Прошу васъ, не призывайте чорта.
Панургъ. Ну, такъ во имя Бога, прошу совта, я поступлю согласно вашему совту. Что вы мн посовтуете?
Трульоганъ. Ничего.
Панургъ. Долженъ ли я жениться?
Трульоганъ. Я тутъ ни при чемъ.
Панургъ. Я, значитъ, не женюсь?
Трульоганъ. Мое дло — сторона.
Панургъ. Если я не женюсь, то и не буду, значитъ, рогоносцемъ?
Трульоганъ. Полагаю.
Панургъ. А положимъ, что я женился.
Трульоганъ. Что же мн въ этомъ?
Панургъ. О, волкъ тебя зашь, если бы я только могъ хорошенько выругаться, мн бы стало легче… Но терпніе… Итакъ, если я женюсь, буду ли я рогоносцемъ?
Трульоганъ. Какъ сказать…
Панургъ. Если, жена моя будетъ чопорная и цломудренная женщина, то я не буду рогоносцемъ?
Трульоганъ. Мн кажется, чтобы говорите дло.,
Панургъ. Слушайте.
Трульоганъ. Сколько угодно.
Панургъ. Но будетъ ли она цломудренна и чопорна? Остается только ршить этотъ вопросъ.
Трульоганъ. Я сомнваюсь.
Панургъ. Но вы ее никогда не видли?
Трульоганъ. Сколько мн извстно, нтъ, не видлъ.
Панургъ. Почему же вы сомнваетесь въ вещи, которой не знаете?
Трульоганъ. Не безъ причины.
Панургъ. А если бы вы еще знали?
Трульоганъ. Тмъ пуще.
Панургъ. Любезный пажъ! Вотъ теб моя шапка, я дарю теб ее, побереги только очки, а теперь ступай на задній дворъ и тамъ съ часокъ поругайся за меня. Я тоже когда-нибудь за тебя поругаюсь, если теб понадобится. Но кто же меня сдлаетъ рогоносцемъ?
Трульоганъ. Кто-нибудь!
Панургъ. Громъ и молнія! Задамъ же я перцу кому-нибудь!
Трульоганъ. Хорошо сказано.
Панургъ. Пусть меня чортъ поберетъ, если я не надну на жену пояса цломудрія, узжая изъ своего сераля.
Трульоганъ. Говорите осмотрительне.
Панургъ. Ну, къ чорту вс разговоры! Придемъ къ какому-нибудь ршенію.
Трульоганъ. Я не препятствую.
Панургъ. Постойте! Такъ какъ съ этой стороны къ вамъ никакъ не подъдешь, я начну съ другого конца. Женаты вы или нтъ?
Трульоганъ. Ни то, ни другое и оба вмст.
Панургъ. Господи помилуй! Меня потомъ прошибло, и я чувствую, что пищевареніе мое нарушено. Вс мои френы, метафрены {Духъ: способности мышленія и воли.}, вс мои діафрагмы возбуждены и натянуты стараніемъ понять ваши слова и отвты.
Трульоганъ. Мн все равно.
Панургъ. Итакъ, врный другъ, женаты ли вы?
Трульоганъ. Говорятъ.
Панургъ. Удалось ли вамъ это въ первый разъ?
Трульоганъ. Можетъ быть.
Панургъ. А во второй разъ какъ вы себя чувствуете?
Трульоганъ. Какъ предопредлено судьбой.
Панургъ. Шутки въ сторону, вы себя хорошо чувствуете?
Трульоганъ. Весьма вроятно.
Панургъ. Ну, Богомъ клянусь и бременемъ св. Христофора, легче добиться вздоха отъ мертваго осла, чмъ отъ васъ опредленнаго отвта! Но ужъ теперь я васъ поймаю. Дружище, пристыдимъ чорта въ аду, сознаемся въ истин. Были вы когда-нибудь рогоносцемъ? Я говорю про васъ, здсь находящагося, а не про того, кто тамъ въ мячъ играетъ.
Трульоганъ. Нтъ, если это не было предопредлено.
Панургъ. Клянусь небомъ, я отрекаюсь, отказываюсь Его не поймаешь!
При этихъ словахъ Гаргантюа всталъ и сказалъ:
— Да будетъ благословенъ Господь во всхъ длахъ! Я вижу, что міръ перемнился съ тхъ поръ, какъ я впервые его позналъ. Неужели мы къ этому пришли? Неужели мудрйшіе и ученйшіе философы настоящаго времени примкнули къ скептической школ? Да будетъ благословенъ Господь! Поистин отнын можно будетъ скоре поймать льва за гриву, коня за хвостъ, быка за рога, буйвола за морду, волка за хвостъ, козу за бороду, птицу за-лапу, нежели словить такого философа на словахъ. Прощайте, мои друзья!
Оказавъ это, онъ удалился изъ компаніи. Пантагрюэль и другіе хотли за нимъ послдовать, но онъ этого не позволилъ.
Когда Гаргантюа вышелъ изъ залы, Пантагрюэль сказалъ приглашеннымъ:
— Платоновскій Тимей сосчиталъ приглашенныхъ при открытіи собранія, мы же, напротивъ того, сосчитаемъ ихъ въ конц. Разъ, два, три. Гд четвертый? Вдьмы, кажется, пригласили еще нашего пріятеля Бридуа?
Эпистемонъ отвчалъ, что ходилъ къ нему на домъ приглашать его, но не засталъ. Приставъ мирелингенскаго парламента въ Мирелинген приходилъ передать ему приказъ лично предстать передъ сенаторами, чтобы отдать отчетъ въ нкоторыхъ приговорахъ, постановленныхъ имъ. Вслдствіе этого онъ выхалъ наканун, чтобы поспть во-время къ мсту и не подвергнуться осужденію in contumaciam.
— Я долженъ освдомиться о томъ, что же это такое значитъ,— сказалъ Пантагрюэль. Вридуа уже сорокъ лтъ какъ исправляетъ должность судьи въ Фонбетон и въ продолженіе этого времени постановилъ слишкомъ сорокъ тысячъ судебныхъ приговоровъ. Осужденными сторонами принесено было аппелляцій въ высшую судебную инстанцію въ Мирелинген на дв тысячи девятьсотъ три приговора слишкомъ, но вс эти приговоры были ратификованы, признаны и утверждены, а аппелляціи отвергнуты. То, что его теперь на старости лтъ лично потревожили,— его, всю жизнь свято исполнявшаго свой долгъ, представляется мн весьма зловщимъ. Справедливость требуетъ, чтобы я оказалъ ему всякое содйствіе, какое только въ моихъ силахъ. Свтъ такъ испортился, что правота нуждается въ поддержк. И я хочу немедленно заняться этимъ дломъ, во избжаніе какихъ-нибудь неожиданностей.
И вотъ собраніе было закрыто. Пантагрюэль одарилъ приглашенныхъ драгоцнными вещами: перстнями, различными украшеніями, золотой и серебряной посудой и, поблагодаривъ ихъ отъ души, удалился въ свой покой.

XXXVII.

О томъ какъ Пантагрюэль убждаетъ Панурга посовтоваться съ какимъ-нибудь дуракомъ.

Пантагрюэль, уходя, замтилъ, что Панургъ стоитъ на галлере въ задумчивой поз и качаетъ головой, и сказалъ ему:
— Вы похожи на пойманную мышь: чмъ больше она старается избавиться отъ смолы, тмъ сильне въ ней увязаетъ. Вы тоже, стараясь отдлаться отъ сомнній, которыя васъ одолваютъ, все сильне погружаетесь въ нихъ. Я знаю только одно средство противъ этого. Выслушайте. Я часто слыхалъ простонародную пословицу, что зачастую дуракъ можетъ научить мудреца. Такъ какъ вы недовольны отвтами мудрецовъ, то посовтуйтесь съ какимъ-нибудь дуракомъ: можетъ быть, вы будете скоре удовлетворены и останетесь довольны. Сами знаете, сколько государей, королей и республикъ было спасено благодаря мнніямъ, совтамъ и предсказаніямъ дураковъ, сколько битвъ выиграно, сколько недоумній разршено! Мн не за чмъ напоминать вамъ о примрахъ. Вы согласитесь съ моими доводами. Потому что того, кто старательно занимается своими длами частными и домашними, кто зорко и внимательно управляетъ своимъ домомъ, чей умъ не заблуждается, кто не теряетъ ни одного случая пріобрсти и накопить имущество и богатство, кто осторожно уметъ устранять неудобства бдности,— того вы называете свтскимъ мудрецомъ, каково бы ни было о немъ мнніе небесныхъ силъ. Поэтому для того, чтобы быть мудрымъ и получить даръ предвиднія, необходимо забыть самого себя, отвлечься отъ самого себя, убить въ себ всякія земныя пристрастія, очистить свой умъ отъ всхъ человческихъ заботъ и ни о чемъ не печалиться. Ограниченные люди называютъ это глупостью. Такимъ образомъ, невжественный народъ называлъ дуракомъ великаго предсказателя Фаунуса, сына Пикуса, короля латинянъ. Такимъ же образомъ среди скомороховъ мы видимъ, что при распредленіи ролей роль шута и дурака всегда достается самому ловкому и смышленому изъ ихъ компаніи. Такъ математики утверждаютъ, что у королей и шутовъ одинъ общій гороскопъ, и приводятъ въ примръ Энея и Хореба, про послдняго Евфоріонъ говоритъ, что онъ былъ шутъ. У обоихъ былъ одинъ и тотъ же гороскопъ. Здсь кстати я приведу то, что разсказываетъ Іоаннъ Андрей объ одномъ канон одного папскаго рескрипта, адресованнаго мэру и гражданину города Ла-Рошель. Посл него Панормъ въ томъ же канон, Барбація въ Пандектахъ, а недавно Язонъ въ своихъ юридическихъ заключеніяхъ сообщаетъ о знаменитомъ парижскомъ шут Ян, прадд Шальета. Дло вотъ въ чемъ. Въ Париж въ поварн Малаго Шатлэ одинъ носильщикъ лъ хлбъ, предварительно подержавъ его въ дыму жаркого и такимъ образомъ находилъ его гораздо вкусне отъ того, что хлбъ пахнулъ жаркимъ. Поваръ не мшалъ ему. Но когда весь хлбъ былъ съденъ, повар схватилъ носильщика за шиворотъ и потребовалъ, чтобы онъ заплатилъ ему за запахъ его жаркого. Носильщикъ утверждалъ, что ничмъ не попортилъ его жаркого, ничего у него не взялъ и ничего ему не долженъ. Дымъ, о которомъ шла рчь, выходилъ наружу и какъ бы пропадалъ въ пространств, да и неслыханное дло въ Париж, чтобы продавали на улиц дымъ отъ жаркого. Поваръ возражалъ, что онъ не обязанъ кормить носильщиковъ дымомъ отъ своего жаркого, и грозилъ, въ случа если онъ ему не заплатитъ, отнять у него его крюки. Носильщикъ взялъ палку и приготовился защищаться. Споръ былъ ожесточенный, и парижскіе зваки сбжались со всхъ сторонъ. Тутъ же случайно оказался шутъ Янъ, гражданинъ города Парижа. Увидя его, поваръ спросилъ у носильщика: ‘Согласенъ ли подчиниться ршенію нашего спора благороднымъ Яномъ?’ — ‘Ей-Богу, согласенъ’,— отвчалъ носильщикъ.
И вотъ Янъ, выслушавъ, о чемъ шелъ ихъ споръ, приказалъ носильщику вынуть изъ своего пояса нсколько денегъ и дать ему. Носильщикъ досталъ золотую монету. Янъ взялъ ее и положилъ себ на лвое плечо какъ бы для того, чтобы узнать, есть ли въ ней указанный всъ, затмъ постучалъ ею по ладони лвой руки какъ бы за тмъ, чтобы узнать, настоящая ли она, затмъ приложилъ къ правому глазу какъ бы за тмъ, чтобы видть, хорошо ли она отчеканена. Все это производилось при глубокомъ безмолвіи собравшихся звакъ, твердомъ ожиданіи повара и отчаяніи носильщика. Наконецъ, онъ бросилъ монету о порогъ, при чемъ она зазвенла, и повторилъ это нсколько разъ. Затмъ съ предсдательской важностью, держа въ рук свою дурацкую палочку, точно скипетръ, и надвинувъ на лобъ дурацкій колпакъ съ ослиными ушами, откашлялся и произнесъ: ‘Судъ постановляетъ, что носильщикъ, съвшій хлбъ, обвянный дымомъ жаркого, уплатилъ повару звономъ своихъ денегъ. А потому судъ приказываетъ сторонамъ разойтись, безъ уплаты судебныхъ издержекъ.’ Этотъ приговоръ парижскаго шута показался такимъ справедливымъ и такимъ превосходнымъ докторамъ правъ, что они сомнвались, чтобы парижскій парламентъ, или римскій сенатъ, или даже самъ Ареопагъ правильне ршилъ бы это дло. А потому, сами судите, стоитъ ли вамъ посовтоваться съ дуракомъ.

XXXVIII.

О томъ, какъ Пантагрюэль и Панургъ чествовали Трибулэ1).

1) Имя знаменитаго шута короля Людовика XII.
— Клянусь спасеніемъ души, я согласенъ,— отвчалъ Панургъ. Мн кажется, что у меня Кишки распираетъ, хотя я ихъ хорошо было сдавилъ и закрпилъ. Но такъ какъ мы призывали на совтъ сливки человческой мудрости, то я хочу, чтобы теперь мы взяли въ судьи самаго завзятаго дурака.
— По моему мннію, Трибулэ завзятый дуракъ,— объявилъ Пантагрюэль.
Панургъ отвчалъ:
— Вполн и окончательно.

Пантагрюэль:

Панургъ:

дуракъ прирожденный,
д. естественный,
д. небесный,
д. веселый,
д. ртутный,
д. лунатическій,
д. эксцентрическій
д. эфирный,
д. арктическій,
д. геройскій,
д. геніальный,
д. предназначенный,
д. августйшій,
д. кесарный,
д. имперскій,
д. королевскій,
д. патріархальный,
д. оригинальный,
д. честный,
д. герцогскій,
д. епископскій,
д. докторскій,
д. монашескій,
д. фискальный,
д. палатинскій,
д. владльческій,
д. преторіанскій,
д. полный,
д. избранный,
д. куріальный,
д. тріумфальный,
д. популярный,
д. доморощеный,
д. примрный,
д. судебный,
д. гражданскій,
д. національный,
д. фамиліарный,
д. знаменитый,
д. всми любимый,
д. латинскій,
д. ординарный,
д. устрашающій,
д. трансцендентальный,
д. возвышенный,
д. спеціальный,
д. метафизическій,
д. восторженный,
д. категорическій,
д. съ тонзурой,
д. анатомическій,
д. аллегорическій,
д. тропологическій,
д. плеонастическій,
д. капитальный,
д. мозговой,
д. сердечный,
д. желудочный,
и т. д.
дуракъ знаменосный,
д. высокорожденный,
д. высокотонный,
д. b-dur-b-мольный,
д. осдлый,
д. добродушный,
д. милый,
д. наступательный,
д. оборонительный,
д. выболтавшійся,
д. вислоухій,
д. съ бубенчиками,
д. румяный,
д. ласковый,
д. венерическій,
д. питейный,
д. перваго сбора,
д. припадочный,
д. папскій,
д. консисторскій,
д. отъ конклава,
д. отъ буллы,
д. синодальный,
д. съ ученой степенью,
д. весельчакъ,
д. развязный,
д. хвастливый,
д. съ боку припёка,
д. ограниченный,
д. втреный,
д. себ на ум,
д. отъявленный,
д. хищный,
д. льстивый,
д. капризный,
д. напыщенный,
д. вздорный,
д. преувеличенный,
д. грамматическій,
д. офиціальный,
д. перспективный,
д. ариметическій,
д. алгебраическій,
д. каббалистическій,
д. талмудическій,
д. гиперболическій,
д. герменевтическій,
д. фанатическій,
д. лимфатическій,
д. паническій,
д. толстокожій,
д. безпокойный,
д. болтливый.
д. нормальный,
д. махровый,
д. отшлифованный,
д. отптый,
д. вздорный,
и т. д.
Пантагрюэль. И если во время оно не безъ причины называли въ Рим квириналіи праздникомъ дураковъ, то во Франціи можно было бы учредить трибулинады.
Панургъ. И если бы вс дураки носили при себ нагайки, то много было бы сченыхъ.
Пантагрюэль. И если бы существовалъ богъ Fatnllns, о которомъ мы говорили, мужъ божественной Fatua, то отецъ его былъ Вonadіеs, а бабушка. Bonede.
Панургъ. И если бы мои дураки были иноходцы, то хотя у него и кривыя ноги, а онъ обогналъ бы всхъ. Идемъ къ нему безъ промедленія. Я отъ него жду отличнаго совта.
— Я хочу,— отвчалъ Пантагрюэль,—присутствовать при томъ, какъ будетъ судить Бридуа, но когда отправлюсь въ Мпрелингъ (который находится по ту сторону Луары), то пошлю Карпалима въ Блуа привезти сюда Трибулэ.
Когда отправили Карпалима, Пантагрюэль въ сопровожденіи своихъ слугъ: Панурга, Эпистемона, Понократа, брата Жана, Гимнаста, Ризотома и другихъ направился въ Мирелингъ.

XXXIX.

О томъ, какъ Пантагрюэль присутствуетъ на судебномъ разбирательств судьи Бридуа, который ршалъ тяжбы посредствомъ игральныхъ костей.

Въ назначенный для судебнаго разбирательства день Пантагрюэль прибылъ въ Мирелингъ. Президенты, сенаторы, и совтники попросили его войти вмст съ ними и выслушать судебный приговоръ и причины и основанія, которыя выскажетъ Бридуа, почему онъ ршилъ дло противъ депутата Тушронда,— приговоръ, казавшійся несправедливымъ Совту ста. Пантагрюэль охотно вошелъ и нашелъ Бридуа уже на судейскомъ мст. Но вмсто всякихъ причинъ и резоновъ онъ говорилъ только, что состарлся и зрніе у него стало гораздо хуже, чмъ прежде, и указывалъ при этомъ на другія бдствія и недуги, которые старость влечетъ за собою, какъ-то not. per Arcliid. d. 86, с. tanta. Поэтому онъ не можетъ больше такъ хорошо отличать очки на костяхъ, какъ въ былое время. Отъ этого могло случиться, что онъ, подобно тому какъ Исаакъ, престарлый и слпой, принялъ Іакова за Исава, такъ и онъ въ тяжб, о которой идетъ рчь, принялъ четыре вмсто пяти, тмъ боле, долженъ сознаться, что употреблялъ свои маленькія кости. Но по закону природные недостатки не должны ставиться въ вину, какъ это вытекаетъ ff. de re milit. l. qui cum uno. ff. de reg. jur. l. fere. ff. deae di l. ed. per totum. ff. de term, mod. l. divus Adrianusresolut, per Lud, Ro. iul. si vero. ff. soi. matr., ибо это значило бы обвинять не людей, но природу, какъ это явствуетъ in 1, maximum vitiuin С. de lib. praeter.
— О какихъ костяхъ говорите вы, другъ мой?— спросилъ Тринкамель, главный президентъ суда.
— О судебныхъ костяхъ, Aleajudiciorum, про которыя сказано Doct. 26, quaest. 2, cap. sorsl. nec emiptio. ff. de contrahend. empt. quod debetur. ff. de pecul. et ibi Bartol., и которыя употребляете и вы, господа члены этОго суда, равно какъ и вс другіе судьи, согласно тому, какъ говоритъ D. Heu. Ferrandat: et not. gl. in c. fin de sortil. et l. sed cum ambo ff. de jud. ubi Doct. и отмчаетъ, что для ршенія процессовъ и спорныхъ длъ метаніе жребія прекрасный, честный, полезный и необходимый пріемъ. О чемъ еще ршительне высказываются Bald. Bartol. et Alex, cum communia, de leg. si duo.
— А какъ же вы это длаете, мой другъ?— спросилъ Тринкамель.
— На это я отвчу коротко,— замтилъ Бридуа, согласно постановленію закона ampliorum, in refutatoriis, С. de.appell. и какъ стоитъ въ Gloss. l. I. ff. quod met. causa. Gfaudent brevitate moderui. Я поступаю такъ, какъ и вс вы, господа, и какъ указываетъ юриспруденція, съ которой мы вс обязаны сообразоваться: Ut not. extra, de consuet. c. ex literis et ibi Innoc. Внимательно прочитавъ, перечитавъ, отмтивъ, перелистовавъ жалобы, отсрочки, повстки, доклады коммиссій, извщенія, предварительныя слдствія, доказательства, pro и contra, прошенія, реплики, дупликаты и пр. весь матеріалъ, какъ это обязанъ сдлать добросовстный судья, согласно Spec. de. ordination. 3 et tit. offic. omn. jnd. fin., et de re’scriptis praesensat, ,l.-я кладу на край стола въ моемъ кабинет вс мшки съ документами истца и бросаю кость, какъ и вс вы господа. Et est not.I,favorabiliores ff. de reg. jur. et in cap. cum sunt eod. tit. lib. 6, который говоритъ: Cnm sunt partium jura obscnra, reo favendum est potius quam actori. Посл того я кладу мшки отвтчика, какъ и вс вы, господа, на другой конецъ, visum visu. Потому что opposita juxta же positamagis elucescunt,ut not. in l. I, videamus. ff. de his qui sunt sui vel alieni juris, et in l. munerum mixta ff. de muner. et honor. И точно такъ же бросаю кость и на его счетъ.
— Но,— спросилъ Тринкамель,— другъ мой, какимъ образомъ вы разбираетесь во мрак противорчивыхъ нравъ тяжущихся сторонъ?
— Какъ и вс вы, господа,— отвчалъ Бридуа,— а именно: когда съ той и съ другой стороны много мшковъ, тогда я пускаю въ ходъ мои маленькія кости, какъ и вс вы, господа, согласно закону, semper in stipulationibus ff. de regulis juris, и равномрно Lex versalis versificaque eod. tit. semper’in obscuris quod minimum est sequimur предписываетъ, что in c. in obscuris eod. tit. lib. 6 возведено въ канонъ. У меня есть другія кости прекрасныя и врныя, но т я употребляю, какъ и вы, тоспода, только тогда, когда дло ясно, т.-е. когда меньше мшковъ.
— Ну, и посл того, какъ произносите вы приговоръ, мой другъ?— спросилъ Тринкамель.
— Какъ и вы, господа,— отвчалъ Бридуа, въ пользу того, кому достанется лучшее число по жребію юридической, трибунской, преторіанской кости. Такъ предписываетъ наше право, ff. qui pot. in pigh. l. creditor. C. de consul. l. Et de regulis juris in 6. Qui prior est temporare potior est jure.

XL.

О томъ, какъ Бридуа излагаетъ причины. но которымъ онъ прежде чмъ ршать тяжбы сначала тщательно изслдуетъ ихъ.

— Вотъ что, любезный другъ,— спросилъ Тринкамель,— если вы ршаете тяжбы посредствомъ жребія и бросанія костей, то почему вы не прибгаете къ этому способу въ тотъ самый день и часъ, когда тяжущіяся стороны предстанутъ передъ вами безъ дальнйшей проволочки? Къ чему служатъ вамъ документы и вся процедура, находящаяся въ мшкахъ?
— Такъ же, какъ и вамъ, господа,— отвчалъ Бридуа,— они полезны мн троякимъ образомъ: они необходимы, цлесообразны и. достоврны. Во-первыхъ, для формы, помимо которой всякое дло недйствительно, кака, это отлично доказываетъ Spec. I, tit. de instr. edit, et tit. de rescript. praesent. Кром того, вы сами хорошо знаете, что въ судебной процедур формалистика часто истребляетъ матеріальное и существенное. Потому что forma mutatа, niutatur substantia, if. ad. exhibent. l. Jul. ff. ad, leg. Fal. l. Si is qui quadringenta. Et extra, de decirn. p. ad audientiam et de celebrat, miss. с. in. quadam…. Во-вторыхъ, какъ и вамъ, господа, они служатъ мн полезнымъ и здоровымъ упражненіемъ. Покойный метръ Отоманъ Вадаръ, великій медикъ, какъ вы согласитесь, С. de com it: e t archi. lib. XII, говорилъ мн неоднократно, что недостатокъ тлесныхъ упражненій есть единственная причина нездоровья и краткосрочности жизни вашей, господа, и всхъ судебныхъ чиновъ. И это раньше его прекрасно высказано Bart, in l. I, С. de sent, quia pro eo quod. Ho, какъ и для васъ, господа, Факъ и для насъ, слдовательно, quia ac’cessorium naturam sequitur principalis, de regulis juris l. 6. et I, cum principalis ed I, nihil dolo ff lod. tit. de fidejuss. l. fidejuss. et extr. de offic. de leg. с. I необходимы нкоторыя приличныя и увлекательныя упражненія ff de al. lus. et aleat. l. soient, et authent. ut omnes obediant in princ. coll. 7 et ff. de praescript. verb. l. si gratuitam. et lib. I. c. de spect. lib. II. Такого же мннія и d. Thom in secunda 2 quaest. 168, а также и d. Альбертъ de Ros, который fuit magnus practices и ученый докторъ по свидтельству Варбація in princ. consil. Причина этого высказана также per gloss, in promio, ff. ne autem tertii.— Interpone tuis interdum gaudia curis.— И, дйствительно, однажды,— кажется, дло было въ 1489г. когда мн пришлось по одному счетному длу съ позволенія судебнаго пристава, которому я за это заплатилъ, войти въ залу засданія, ибо, какъ вамъ извстно, господа, pecuni obediunt omnia, какъ это подтверждаетъ Bald, in l. singularia ff.. si certuin pet. et Salic, in l. recepticia. C. de constit. pec. et Card, in Clem. I de baptis. Я засталъ всхъ судейскихъ играющими въ мушку, ради полезнаго упражненія. Было ли это до обда или посл обда, этого я не помню, да это мн все равно, такъ какъ hie not. игра въ мушку — игра приличная, здоровая, старинная и законная а Museo inventore, de quo C. de petit, hered. l. si post mortem, et Muscarii. I. т, которые играютъ въ мушку, заслуживаютъ снисхожденія по праву, l. J. С. de excus. artif. lib. X. И мн помнится, что въ числ играющихъ былъ г. Тильманъ Пике и хохоталъ надъ тмъ, что господа судейскіе портили свои шапки, хлопали ими по плечамъ, и говорилъ, что за испорченныя шапки имъ достанется отъ женъ, когда они вернутся изъ суда домой, с. extra de prsumpt. et ibi gloss. Я же скажу вамъ, господа, resolutorie loquendo, что не существуетъ въ судебномъ мір боле крпительнаго упражненія, какъ опорожнять мшки, перелистовать бумаги, перечислять вдомости, наполнять корзины и прочитывать тяжбы, ex Bart, et Joan. T. de Pra in falsa de condit. et demons! ff…. Въ-третьихъ, какъ и вс вы, господа, я считаю, что время помогаетъ разбираться въ вещахъ, что время — отецъ истины, gloss, in l. I, О. de servit, authent. de restit. et ea quж pas. et Spec, cit. de requisit. cons. Вотъ почему, какъ и вс вы, господа, я тяну, волочу и откладываю приговоръ, для того, чтобы процессъ хорошенько созрлъ, а та сторона, которая его проиграетъ, легче примирилась бы съ этимъ, какъ not. gloss, ff. de excus. tut. l. tria onera.
Portatur leviter, quod portat quisque libenter.
Если бы ршить его прежде нежели онъ созрлъ и вполн опредлился, то могъ бы произойти такой же вредъ, какой происходитъ, по словамъ врачей, когда прорзываютъ нарывъ, прежде чмъ онъ созретъ, или выгоняютъ изъ человческаго тла вредную матерію, прежде чмъ она вполн образовалась. Ибо, какъ написано in Anthent, hc constit, inlnnoc. de const, princ. и повторяется въ gl. in cternm, extra, de juram. calumn. Quod medicamenta morbis exhibent hec jura negotiis. Къ тому же природа учитъ насъ рвать и сть плоды только тогда, когда они созрютъ. Instit. de rer. div. is ad quem. Et ff. de act. empt. 1. Julianus. Двушекъ выдавать замужъ, когда он созрютъ, ff. de donat. inter, vir, et uxor. 1. cum hic status si quia sponsa, et 27 q. 1, c. sicut говоритъ gloss.
Jam matura thoris plenis adoleverat annis Virginitas.
Вообще, прежде чмъ къ чему-либо приступить, необходимо дать ему созрть. 23 q. 2 ult. et 28, d. c. ult.

XLI.

О томъ, какъ Бридуа разсказываетъ исторію человка, который улаживалъ тяжбы.

— Кстати,— продолжалъ Бридуа,— мн припоминается, что въ то время, какъ я изучалъ право въ Пуатье подъ руководствомъ Brocadium juris, въ Семерве проживалъ нкто Перенъ Данденъ, честный человкъ, добрый землепашецъ, прекрасный пвчій, вообще человкъ уважаемый и пожилой, какъ любой изъ васъ, господа, который уврялъ, что видлъ пресловутый Латеранскій соборъ въ красной шапк и съ его женой Прагматической Санкціей {1438 г., на которомъ опирается свобода галликанской церкви.} въ широкомъ атласномъ плать и съ крупными агатовыми четками. Этотъ добрый человкъ улаживалъ больше тяжбъ, чмъ ихъ разбиралъ судъ въ Пуатье, въ Монмерильн и въ старомъ Партенэ. И за это онъ пользовался уваженіемъ во всемъ околотк Шовиньи, Нуалье, Кротель, Энъ, Легюже, Ламотъ, Люзиньянъ, Вивонъ, Мезо и въ другихъ окрестностяхъ. Вс тяжбы, процессы, распри разбирались имъ, какъ бы полномочнымъ судьей, хотя онъ имъ и не былъ, но былъ добрымъ человкомъ, arg. in. l. si unius… ff. de jurejur. et de verb. ob. l. continuus. Во всемъ околотк не убивалось свиньи, чтобы онъ не получилъ колбасъ и сосисокъ. И почти не проходило дня, чтобы онъ не былъ приглашаемъ на пиръ, на обдъ, на свадьбу, на крестины или въ трактиръ, чтобы уладить какую-нибудь тяжбу, понимаете. Потому что прежде чмъ помирить тяжущихся, онъ всегда заставлялъ ихъ выпить вмст въ знакъ умиротворенія, добраго согласія и радости, ut not. per Doct. ff. de peric. et com. rei vend. I. I. У него былъ сынъ, по имени Тено Данденъ, большой озорникъ, но честный человкъ, врьте Богу. И онъ тоже захотлъ мирить тяжущихся, потому что, какъ вамъ извстно:
Soepe solet similis filius esse patri.
Et sequitur leviter filia matris iter.
Ut ait. gloss. 6, qu. I, c. Si quis, gloss, de consec. dis. 5 c. 2, fin. et est not. per Doct. G. de impub. et aliis subst. l. ult, et l. legitime, ff. de stat. hom. gloss.in l. quod si nolit. ff. de edil. edict. l. quisquis. G. ad leg. lui. majestвt. Excipio filios а moniali susceptos ex monacho, per gloss, in c. impudlicas 27. qu. l., и величалъ.себя примирителемъ тяжбъ. И въ этомъ дл былъ ретивъ и внимателенъ, такъ какъ у і gi 1 antibus jura subveniunt, ex. leg. pupillus. ff. quae in fraud, cred. et ibid. l. non enim. et Inst, in proemio, и едва бывало пронюхаетъ, что ut. ff. si quand, paup. fee. l. Agaso gloss, in verb, olfecit, id est, nasum ad culumposuit. И только бывало заслышитъ, что въ стран готовится процессъ или спорное дло, какъ, немедленно вмшивается въ него, чтобы примирить стороны. Написано: ‘Qui non laborat, non manige ducat’ и gloss, ff. de damn, infect. 7. quamvis говорится: ‘Currerevetulam compellit egestas’ gloss, ff. de lib. а gnose.!.. Si quis, pro qua facit. l. si plures, C. de condit. incerti. Но онъ былъ такъ несчастливъ, что никогда не могъ уладить ни одной распри, какъ бы ничтожна она ни была. И вмсто того, чтобы примирить стороны, онъ сильне раздражалъ и ожесточалъ ихъ. Вы знаете, господа, что Sermo datur cunctis, animi sapientia paucis. gloss.ff.de alien, jud, mut. caus. fa. l. 2. И трактирщики въ Семарю говаривали, что въ его время они въ годъ не продавали столько примирительнаго вина (такъ величали они доброе вино Легюже), сколько при его отц въ какихъ-нибудь полъ-часа. И вотъ ему случилось пожаловаться на это отцу, приписывая причину этого несчастія испорченности современныхъ ему людей, настойчиво утверждая, что если бы міръ и въ прежнее время былъ такой испорченный, сутяжническій, развращенный и несговорчивый, то и отецъ его не пріобрлъ славы и названія примирителя, чмъ и преступилъ законъ, воспрещающій дтямъ-порочить родного отца, per gloss, et Bart. l. 3, 1 si quis ff. de condit.. ob caus. et. ‘autbent. de nup. t. sed quod sancitum. col. 4. Нужно, отвчалъ.. Перренъ, дйствовать иначе, сынъ мой, Данденъ. Видишь ли, когда наступаетъ oportet, то необходимо, чтобы длаялось такъ, какъ gloss. С. de appell. l. eos etiam. Вотъ въ чемъ штука: ты никогда не можешь уладить ни одной распри. Но почему? Потому что ты приступаешь къ нимъ слишкомъ поспшно, когда он еще зелены и. незрлы. Я же ихъ вс улаживаю. Но почему? Потому что приступаю къ нимъ, когда он хорошо созрютъ и переварятся. Такъ говоритъ gloss.
Dulcior est fructus post multa pericula ductus. l. non moriturus. C. de contrabend. et commit, stip. Разв ты не знаешь, что говоритъ ходячая пословица: ‘Счастливъ врачъ, котораго призываютъ тогда, когда болзнь идетъ на убыль. Кризисъ наступилъ, болзнь убываетъ,— будетъ ли я призванъ врачъ или нтъ. Такъ и мои стороны сами по себ склонялись къ окончанію тяжбы, потому, что кошельки ихъ опустли, и он сами по себ готовы были отказаться отъ всякаго дальнйшаго спора и процесса. Потому что не хватало больше денегъ на то, чтобы тягаться.
Deficiente pecu, deficit, omne, nia.
И потому стоило только кому-нибудь принять на себя роль посредника и примирителя и первому заговорить о соглашеніи для того, чтобы спасти ту и другую сторону отъ обидной мысли, что про него скажутъ, онъ первый заговорилъ о соглашеніи, онъ первый сдался, онъ зналъ, что его дло не выгоритъ. Тутъ-то, Данденъ, я какъ разъ и подвернусь. Мн это на руку. Мое счастіе. И говорю теб, Данденъ, любезный сынъ мой, что благодаря этой метод я могъ бы помирить или, по крайней мр, довести до перемирія великаго короля съ венеціанцами, или императора со швейцарцами, или англичанъ съ шотландцами, или же папу съ жителями Феррары. Скажу боле: турокъ съ софи, иди татаръ съ московитами. Пойми меня. Я бы накрылъ ихъ въ тотъ моментъ, какъ т и другіе утомились бы отъ войны, растрясли бы свою мошну, опустошили карманы своихъ подданныхъ, продали свои владнія, заложили земли, израсходовали състные и военные припасы. Богомъ клянусь и Его Пречистой Матерью, имъ поневол пришлось бы перевести духъ и умрить свою кровожадность. Эта доктрина находится въ gloss. 37. d. с. si quando.
Odero si potero: si non invitus amabo.

XLII.

О томъ, какъ возникаютъ тяжбы и какъ он развиваются.

— Вотъ почему,— продолжалъ Бридуа,— я, какъ и вс вы, господа, тяну дло и выжидаю время, когда процессъ созретъ во всхъ своихъ частяхъ, то-есть, документахъ и запискахъ. Arg. in l. si major. C. commun, divid. et de cons. di. 1, c. solennitates et ibi gloss. Процессъ при своемъ возникновеніи кажется мн, какъ и всмъ вамъ, господа, неуклюжимъ и несовершеннымъ. Это новорожденный медвдь, безъ ногъ, безъ рукъ, безъ шерсти и безъ головы, это кусокъ безформеннаго мяса. Медвдица вылижетъ его, и онъ выровняется, ut. not. doct. ff. ad l. Aquil. 1, 2, in fin. Такими же безформенными и безобразными кажутся мн, какъ и вамъ, господа, процессы при ихъ возникновеніи. Одинъ, мното два члена — вотъ и все, что у нихъ есть: это безобразный зврь. Но когда ихъ хорошенько оформить, развить, пріумножить, тогда въ самомъ дл можно сказать, что они хорошо и вполн развиты. Ибо forma dat esse rei. l. si is qui, ff ad l. Falcid. in c. cum dilecta, extra, de rescript. Barb. cons. 12, lib. 2. А до него Bald, in c. ult. extra, de consuet. Et. l. Julianus. ff ad exbib. et. l. questum. ff. de leg. 3. Способъ этотъ описывается въ gloss, pen. q. с. l. Paulus.
Debile principium melior fortuna sequetur.
Какъ и вс вы, господа, такъ поступаютъ и сержанты, судебные пристава, писцы, прокуроры, комиссары, адвокаты, судебные слдователи, регистраторы, нотаріусы, архиваріусы и судьи de quibus tit. est lib. III. О. Эти самые процессы, посредствомъ сильнаго и непрерывнаго высасыванія кошельковъ тяжущихся сторонъ, пріобртаютъ головы, ноги, лапы, клювы, зубы, руки, вены, артеріи, мускулы и жизненную силу, т.-е.. документы gloss, de cons. d. 4. accepisti.
Qualis vestis erit, talia corda gerit.
Hic not. И въ этомъ отношеніи тяжущіяся стороны еще счастливе, нежели чины правосудія. Ибо beatius est dare quam accipere. ff. commun. l. III et extra de celebr. Miss., c. cum Martboe, et XXIV, qu 1, c. Od. gloss.
Affectum dantis pensat censura tonantis.
И такимъ образомъ длаютъ процессъ совершеннымъ, честнымъ и хорошо развитымъ, какъ говоритъ gloss, canonica.
Accipe, sume, cape, sunt verba placentia Papae.
И что еще рельефне высказалъ Альбертъ de.Roc in Verb. Roma.
Roma manns rodit, quas rodere non valet, odit.
Dantes custodit,nondantesspernit et odit.
А почему?
Ad praesens ova, eras pnllis sunt meliora.
ut est gloss, in l. Cum bi ff. De transact.
Неудобства противнаго высказаны in gloss, c. De allu. l. fin.
Cum labor in damno est, crescit mortalis egestas,
Главное дло въ процесс это то, чтобы онъ вызвалъ на свтъ Божіи какъ можно боле документовъ. И въ доказательство можемъ указать на прекрасныя поговорки: ‘Litigando jura crescunt. Litigando jus acquiritur.’ Item gloss, in c. illud. extra de praesump. et C. de prob. l. instrumenta l. non epistolis. l. non nudis.
Et cum non prosunt singula multa jurant.
— Хорошо. Но какимъ образомъ поступаете вы, другъ мой, въ уголовныхъ процессахъ?— спросилъ Тринкамель,— когда виновная сторона поймана flagrante crimine?
— Какъ и вс вы, господа,— отвчалъ Бридуа,— я предоставляю истцу для начала процесса хорошенько выспаться, затмъ явиться ко мн съ врнымъ и юридическимъ доказательствомъ, что онъ выспался, сообразно gloss. 37, 7, с. Si quis cum… Quandoque bonus dormitat Homerus. Изъ этого акта порождается какой-нибудь другой членъ, подобно тому, какъ панцырь составляется изъ ряда петель. Наконецъ, я нахожу, что процессъ готовъ и хорошо развитъ во всхъ своихъ членахъ. Тогда я возвращаюсь къ своимъ костямъ. И не безъ основательной причины тяну я дло, опираясь на опытъ. Мн помнится, что въ лагер Стокгольма одинъ гасконецъ, по имени Гратіано, уроженецъ Сенсеверо, проигравъ въ карты вс свои деньги, очень разсердился, ибо, какъ вамъ извстно: Pecunia est alter sanguis, ut ait Ant. de But. in c. accedens. 2. extra ut lit. non contest, et Bald, in l. si tuis. C. de opt. leg. per not. in lit. advocati. C. de advoc. div. jud. Pecunia est vita hominis et optimus fidejussor in necessitatibus, когда онъ всталъ изъ-за карточнаго стола, то громкимъ голосомъ возопилъ своимъ товарищамъ: ‘Матерь Божія! Чтобъ вамъ провалиться всмъ! Я потерялъ вс свои двадцать четыре гроша, но если кто-нибудь изъ васъ пикнетъ, то я готовъ ему дать столько же толчковъ, щелчковъ и пощечинъ,— пусть только сунется!’ Но такъ какъ никто ему не отвчалъ, то онъ пошелъ въ лагерь Гондерспондеровъ {) Одинъ изъ комментаторовъ полагаетъ, что подъ этимъ именемъ разумются фризы.} и повторилъ эти слова. Но т сказали: ‘Гасконецъ притворяется, что готовъ съ каждымъ подраться, но онъ гораздо склонне къ воровству, нежели къ драк, а потому, любезныя хозяйки, берегите свое добро,— и никто изъ ихъ рядовъ не вступилъ съ нимъ въ единоборство. Посл того гасконецъ пошелъ въ лагерь французскихъ вольныхъ стрлковъ, сказалъ имъ тоже самое и пригласилъ съ гасконскими ужимками бороться съ собою, но никто ему ничего не отвчалъ. Тогда онъ растянулся на земл при вход въ лагерь, около шатра толстаго рыцаря Христіана Криссё и заснулъ. Недолго спустя прибжалъ одинъ ландскнехтъ, который тоже проигралъ вс свои деньги, со шпагой въ рук и съ твердымъ намреніемъ подраться съ гасконцемъ, такъ какъ онъ проигрался такъ же, какъ и тотъ.
Ploratur lacrymis amissa pecunia yeris,— говоритъ gloss. De poenit. dist. 3. c. sunt plures. И, проискавъ его по всему лагерю, нашелъ его наконецъ, спящимъ и закричалъ: ‘Эй, вставай! Чортъ тебя побери! Я такъ же проигралъ свои деньги, какъ и ты! Давай-ка подеремся хорошенько!’ ‘Сарр di St Arnoldo!’ отвчалъ гасконецъ, все еще не очнувшись ото сна. ‘Кто ты таковъ? Зачмъ ты меня будишь? Чтобъ теб провалиться! Я такъ сладко заснулъ, а тутъ приходитъ дуракъ и будетъ меня!’ Однако ландскнехтъ снова вызвалъ его на бой, но гасконецъ отвчалъ ему: ‘Проваливай, любезный! Съ чего теб въ голову пришло, чтобы я теб кости переломалъ?’ Теперь, когда онъ проспался, у него прошелъ, воинственный пылъ. И вмсто того, чтобы подраться, они пошли и выпили на деньги, вырученныя за закладъ шпаги. Такъ благодтельно подйствовалъ сонъ на расходившіяся страсти обоихъ храбрыхъ воиновъ. И это служитъ подтвержденіемъ золотыхъ словъ Ioann. And. in cap. ult. de sent et rejudic. lib. 6: ‘Sedendo et quiescend fit anima prudens’.

XLIII.

О томъ, какъ Пантагрюэль оправдываетъ Бридуа въ томъ, что онъ постановляетъ судебные приговоры при помощи костей.

Какъ только-что Бридуа умолкъ, Тринкамель приказалъ ему выдти изъ залы суда, что тотъ и исполнилъ. Тогда онъ сказалъ Пантагрюэлю:
— Свтлйшій государь! Разумъ повелваетъ, чтобы не только во вниманіе тхъ безконечныхъ благодяній, которыя вы оказали этому парламенту и всему Мирелингскому графству, но также и ради здраваго смысла, мудрости и превосходнаго сужденія, которыми наградилъ васъ Господь Богъ, Податель всхъ благъ, мы бы просили васъ объявить свой приговоръ въ новомъ, странномъ и непривычномъ дл Бридуа, который въ вашемъ присутствіи сознался, что судитъ- посредствомъ костей. Мы просимъ васъ постановить такой приговоръ, какой вы сочтете юридическимъ и правосуднымъ.
На что Пантагрюэль отвчалъ:
— Господа, моя профессія не въ томъ, чтобы разбирать процессы, какъ вамъ извстно. Но если вамъ угодно оказать мн такую честь, то вмсто того, чтобы брать на себя роль судьи, я явлюсь передъ вами лучше, въ роли защитника. Я признаю много хорошихъ качествъ въ Бридуа, благодаря которымъ онъ заслуживаетъ снисхожденіе въ данномъ дл. Во-первыхъ, старость, во-вторыхъ, простоту — два обстоятельства, которыя, какъ вамъ извстно, считаются по нашимъ законамъ настолько смягчающими вину, что взываютъ къ милосердію. Въ-третьихъ, я нахожу въ нашемъ прав другой еще пунктъ, который служитъ къ оправданію Бридуа, а именно: что это. единственная ошибка съ его стороны въ цломъ мор справедливыхъ приговоровъ, постановленныхъ имъ въ прошломъ, и должна потонуть и исчезнуть въ немъ: вдь слишкомъ сорокъ четыре года судилъ онъ честно и неподкупно, скажу такъ: еслибы я пустилъ одну каплю морской воды въ рку Луару, то вдь никто бы ея не почувствовалъ, никто бы не сказалъ, что рка соленая. И мн кажется даже, что въ настоящемъ случа виденъ, такъ сказать, перстъ Провиднія, которое такъ опредлило и постановило, чтобы вс прежніе приговоры при помощи костей встрчались бы одобреніемъ со стороны вашего почтеннаго и возвышеннаго суда,— тотъ самый перстъ, который, какъ вамъ извстно, считаетъ нужнымъ посрамлять мудрецовъ, унижать сильныхъ и возвышать простыхъ и ничтожныхъ. Оставляю все это въ сторон, и прошу васъ не ради обязательствъ передъ моимъ домомъ, которыхъ я не признаю, но ради истинной добросовстности, съ какою вы испоконъ вка относились къ своимъ обязанностямъ и своему званію по ту и по сю сторону Луары,— простить ему и на этотъ разъ, но на слдующихъ двухъ условіяхъ. Во-первыхъ: онъ долженъ вознаградить потерпвшую сторону или представить залогъ съ этою цлью, о чемъ уже позабочусь я самъ и отдамъ нужный приказъ. Во-вторыхъ, чтобы совтникомъ въ его должности вы назначили кого-нибудь боле молодого, боле ученаго, осторожнаго и добродтельнаго, съ совтами котораго онъ и будетъ отнын сообразоваться въ своей судебной процедур. Если же вы пожелаете уволить его окончательно отъ должности, то я попрошу васъ уступить его мн. У меня найдется во владніяхъ достаточно званій и должностей, куда бы опредлить его и пользоваться его услугами. И я буду молить Бога Создателя, Хранителя и Подателя всхъ благъ, сохранить васъ подъ Своимъ покровомъ.
Сказавъ это, Пантагрюэль поклонился суду и вышелъ изъ залы. У дверей онъ нашелъ Панурга, Эпистемона, брата Жана и другихъ. Они сли на коней, чтобы вернуться къ Гаргантюа. По дорог Пантагрюэль передалъ имъ слово въ слово исторію того, какъ судилъ Бридуа. Братъ Жанъ сказалъ, что онъ знавалъ Перрена Дандена въ то время, какъ онъ проживалъ въ Фонтенъ-Леконт подъ начальствомъ благороднаго аббата Ардильона. Гимнастъ замтилъ, что онъ находился въ шатр толстаго Христіана, рыцаря де-Криссе, когда гасконецъ отвчалъ авантюристу. Панургъ спорилъ и не хотлъ врить въ успшность судебнаго разбирательства по жребію и въ продолженіи такого долгаго времени. Эпистемонъ же сказалъ Пантагрюэлю:
— Такую же исторію разсказываютъ намъ про одного судью въ Монлери. Но что сказать про успшный ходъ судебныхъ разбирательствъ въ теченіе столькихъ лтъ? Одинъ или два приговора, произнесенные такимъ, образомъ на удачу, меня бы не удивили, въ особенности въ случаяхъ затруднительныхъ, спорныхъ и темныхъ самихъ по себ.

XLIV.

О томъ, какъ Пантагрюэль разсказываетъ диковинную повсть про неврность людскихъ приговоровъ.

— Вотъ какого рода тяжба разбиралась въ присутствіи азіатскаго проконсула Долабеллы,— сказалъ Пантагрюэль. Дло было такого рода: одна женщина въ Смирн имла отъ перваго мужа ребенка, по имени Абеде. По смерти мужа она, по прошествіи нкотораго времени, вышла вторично замужъ и отъ второго мужа имла тоже сына по имени Ефеже. Какъ вамъ извстно, вотчимы и мачихи не особенно бываютъ расположены къ своимъ пасынкамъ, и второй мужъ вмст со своимъ сыномъ предательски, заманивъ въ западню, убили Абеде. Женщина, узнавъ объ этомъ предательств и злодяніи, не захотла оставить его безнаказаннымъ и умертвила ихъ обоихъ, отомстивъ такимъ образомъ за смерть своего перваго сына. Ее арестовали и привели судить къ Донабелл. Въ его присутствіи она созналась въ своемъ поступк, ничего не утаивъ, она утверждала только, что убила ихъ по праву и по справедливости: такова была сущность процесса. Долабелла нашелъ дло столь затруднительнымъ, что не зналъ — на чью сторону стать. Преступленіе женщины было велико: она убила своего второго мужа и ребенка, но причина убійства казалась ему натуральной и какъ бы основанной на народномъ прав, ибо они убили ея перваго сына, предательски, заманивъ его въ западню, при чемъ онъ ничмъ ихъ не оскорбилъ и не обидлъ, и единственнымъ поводомъ имъ служило корыстолюбіе и желаніе завладть всмъ наслдствомъ. Поэтому онъ перенесъ дло въ Ареопагъ въ Аинахъ, чтобы узнать, какое ихъ будетъ мнніе и ршеніе. Ареопагъ же въ отвтъ потребовалъ, чтобы черезъ сто лтъ ему прислали тяжущіяся стороны лично, для словесныхъ показаній, которыя не были включены въ процессъ. Это означало другими словами, что дло казалось имъ такимъ затруднительнымъ и запутаннымъ, что они не знали какъ его ршить. Вотъ если бы. кто-нибудь ршилъ это дло при помощи костей, то не ошибся бы ни въ какомъ случа. Если бы ршеніе оказалось противъ женщины, то она вдь заслуживала кары, ибо взяла на себя отомщеніе, которое принадлежало правосудію. Если бы оно оказалась за женщину, то вдь у нея была причина, жестоко горевать. Но какъ могъ Бридуа судить такимъ путемъ въ продолженіе столькихъ лтъ,— это меня удивляетъ.
— Я не берусь отвчать категорически на вашъ вопросъ,— отвчалъ Эпистемонъ {Въ нкоторыхъ изданіяхъ стоитъ Пантагрюэль.},— долженъ въ этомъ сознаться. Одно несомннно: онъ самъ сознается, что такъ поступалъ. Могу, однако, высказать предположеніе, что эти удачные приговоры можно объяснить Божіей милостью и благоволеніемъ той Силы, Которая всмъ управляетъ. Эта Сила, во вниманіе къ простот и искреннему доброжелательству судьи Вридуа, который, не довряя своимъ знаніямъ и способностямъ, сознавая недостатки и противорчія, существующія въ законахъ, эдиктахъ, обычномъ прав и указахъ, понимая подвохи адскаго клеветника, который часто надваетъ личину встника добра и правды и черезъ своихъ слугъ,— извращенныхъ адвокатовъ, совтниковъ, прокуроровъ и другихъ клевретовъ,— превращаетъ черное въ блое, облыжно показываетъ то той, то другой сторон, что она права, такъ какъ вамъ извстно, что нтъ такого сомнительнаго дла, которое бы не нашло своего адвоката,— безъ чего никакіе процессы не были бы возможны,— смиренно уповалъ на Бога, Судію Праведнаго, и призывалъ на помощь небесную благо дат и возлагалъ на Святаго Духа бремя и случайность окончательнаго приговора и путемъ того, что мы называемъ жребіемъ, испытывалъ его велнія и ршенія, ‘короче сказать:. бросая кости, узнавалъ, кто ихъ тяжущихся заслуживаетъ благосклоннаго приговора со стороны правосудія. Вдь. недаромъ говорятъ талмудисты, что нтъ ничего худого въ метаніи, жребія, ибо этимъ путемъ Божественная воля открывается людямъ, когда они находятся въ сомнніи и въ затруднительномъ положеніи.
Поистин, я не могу ни думать, ни говорить и ни въ какомъ случа согласиться,— такъ какъ я знаю страшную несправедливость и испорченность людей, которые отправляютъ правосудіе въ Мирелингскомъ парламент,— чтобы процессъ, ршенный посредствомъ бросанія костей — и какъ бы он ни упали — былъ хуже ршенъ, чмъ когда онъ пройдетъ черезъ обагренныя кровью и безсовстныя руки этихъ людей. Вдь все ихъ направленіе и способы отправленія правосудія заимствованы ими у Трибоніана, человка безсовстнаго, неврнаго, варвара такого злого, такого развращеннаго, алчнаго и безчестнаго, что онъ продавалъ законы, эдикты, рескрипты, указы и постановленія тому, кто дороже заплатитъ. Такимъ образомъ онъ разбилъ законы на куски, какими мы ихъ видимъ теперь, между тмъ какъ онъ устранилъ и подавилъ все право въ совокупности, такъ какъ боялся, чтобы міръ не узналъ про его низость, если онъ оставитъ весь законъ въ неприкосновенности, вмст съ книгами древнихъ юрисконсультовъ о двнадцати скрижаляхъ и эдиктахъ преторовъ. Поэтому часто было бы лучше, или, по крайней мр, не такъ худо, если бы тяжущіяся стороны попали въ капканъ, нежели искать у этихъ людей ршенія своихъ споровъ и правосудія. Не даромъ въ свое время Катонъ желалъ и предлагалъ, чтобы судебныя палаты были вымощены капканами.

XLV.

О томъ, какъ Панургъ совтуется съ Трибулэ.

На шестой затмъ день Пантагрюэль вернулся домой, какъ разъ въ тотъ часъ, какъ Трибулэ прибылъ водою въ Блуа. По его прибытіи Панургъ подарилъ ему свиной пузырь, сильно раздутый и звонкій отъ того, что былъ набитъ горохомъ, кром того деревянную, хорошо вызолоченную шпагу и небольшой ягдташъ изъ черепахи, сверхъ того плетеную фляжку съ бретонскимъ виномъ и мру красныхъ яблокъ.
— Какой онъ дуракъ!— сказалъ Карпалимъ,— сущій, настоящій дуракъ!
Трибулэ привсилъ шпагу и ягдташъ, взялъ пузырь въ руку, сълъ половину яблокъ, выпилъ все вино.
Панургъ съ любопытствомъ глядлъ на него и сказалъ:
— До сихъ поръ я еще не видывалъ дурака,— а видлъ я ихъ больше чмъ на десять тысячъ франковъ,— который бы не пилъ охотно и жадно.
И затмъ изложилъ ему свое дло въ краснорчивыхъ и изящныхъ словахъ. Не усплъ онъ договорить, какъ Трибулэ изо всхъ силъ ударилъ его кулакомъ по спин, сунулъ ему бутылку въ руку, а свиной пузырь подъ носъ и вмсто отвта сказалъ, сильно качая головой:
— Ей-Богу, дуракъ круглый! Беререгись монаха, волынка изъ Бюзансе:
Посл этихъ словъ отошелъ отъ нихъ и сталъ играть пузыремъ, наслаждаясь мелодическими звуками, произ- водимыми горохомъ. И затмъ невозможно было вырвать у него хоть какое-нибудь слово. А такъ какъ Панургъ приставалъ къ нему съ разспросами, Трибулэ вытащилъ свою деревянную шпагу и хотлъ ею его проколоть.
— Однако,— мы кругомъ одурачены, сказалъ Панургъ. Вотъ такъ штука! Что онъ дуракъ — этого отрицать нельзя, но еще глупе тотъ, кто мн его привелъ, а всхъ глупе я самъ, что сообщилъ ему свои мысли.
— Это, кажется, летитъ камень въ мой огородъ,— отвчалъ Карпалимъ.
— Вмсто того, чтобы ссориться,— сказалъ Пантагрюэль,— не лучше ли обсудить его слова и жесты. Мн кажется, что въ нихъ скрывается нчто глубокое и сокровенное, и я больше не удивляюсь тому, что турки считаютъ такихъ дураковъ мудрецами и пророками. Замтили вы, какъ онъ качалъ головой, прежде нежели заговорить? По ученію древнихъ философовъ, равно какъ въ силу обычаевъ маговъ и наблюденій юрисконсультовъ, слдуетъ признать, что такое движеніе вызывается духомъ пророчества, который, наполняя внезапно небольшой и слабый мозгъ (такъ какъ вамъ извстно, что мозгъ не можетъ быть великъ въ маленькой голов) настолько ее потрясаетъ, что по опредленію врачей наступаетъ трясеніе членовъ, частью отъ силы самаго толчка, частью отъ слабости затронутаго органа. Поразительное доказательство тому мы видимъ въ тхъ, кто не можетъ въ трезвомъ состояніи держать въ рукахъ большого кубка съ виномъ безъ того, чтобы руки не тряслись. Это самое наблюдалось, у Пиіи, которая, прежде нежели произнести оракулъ, сильно раскачивала надтый на нее лавровый внокъ. Такъ, по словамъ Ламиридіуса, императоръ Геліогабалъ, чтобы прослыть прорицателемъ, сильно раскачивалъ головой среди своихъ фанатическихъ евнуховъ, когда чествовался его большой идолъ. Такъ Плавтъ объявляетъ въ своей ‘Asinaria’, что Соріасъ на ходу моталъ головой какъ бшеный и полоумный, пугая тхъ, кто попадался на встрчу. А въ другомъ мст, въ поясненіе того, что Хармидъ качалъ головой, говоритъ, что онъ находился въ экстаз. Подобно этому Катуллъ повствуетъ намъ въ ‘Berecynthia’ и ‘Athys’ объ одномъ мст, гд менады, бснующіяся и пьяныя жрицы Бахуса, махали головами, неся въ рукахъ тирсы, увитые плющемъ. То же самое длали жрецы Цибеллы, отправляя свое служеніе, откуда ихъ богиня, по словамъ древнихъ теологовъ, получила свое названіе, такъ какъ: означаетъ вертть, извиваться, качать головой. То же и Титъ Ливій сообщаетъ, что во время вакханалій въ Рим казалось со стороны, что мужчины и женщины какъ будто прорицали отъ того, что они качали головой и производили особенныя тлодвиженія. По общему воззрнію какъ философовъ, такъ и народа, даръ прорицанія со стороны боговъ всегда сопровождался трясеніемъ головы и Содроганіемъ всего тла, не только тогда, Когда прорицатель получалъ даръ отъ божества, но и тогда, когда онъ его проявлялъ. И, дйствительно, знаменитый юристъ Юліанъ,— спрошенный однажды, можно ли считать, по его мннію, здравомыслящимъ раба, который, находясь въ компаніи фанатическихъ и безумныхъ людей, сталъ бы прорицать, не качая при этомъ головой, отвчалъ, что считалъ бы, его- здравомыслящимъ. Такъ мы видимъ современныхъ намъ наставниковъ и педагоговъ, раскачивающихъ головы своихъ учениковъ, когда дерутъ ихъ за уши (точно горшокъ за ручки),— при чемъ этотъ органъ, по мннію мудрыхъ египтянъ, посвященъ памяти. Они длаютъ это для того, чтобы образумить своихъ учениковъ и вернуть имъ вниманіе, если оно, паче чаянія, поглощено чмъ-нибудь другимъ. Виргилій утверждаетъ, что самого Аполлона драли такимъ образомъ за уши {Эклоги, VI, 3.}.

XLVI.

О томъ какъ, Пантагрюэль и Панургъ различно понимали слова Трибулэ.

— Онъ говоритъ, что вы дуракъ. И какой дуракъ? Дуракъ непроходимый, за то, что хотите на старости лтъ жениться, связать и подчинить себя. Онъ говоритъ вамъ: берегись монаха. Честью ручаюсь, что какой-нибудь монахъ сдлаетъ васъ рогоносцемъ. Я ручаюсь въ этомъ своей честью, а она для меня дороже всего на свт, дороже чмъ быть единственнымъ и мирнымъ владтелемъ Европы, Азіи и Африки. Замтьте, какъ я довряю нашему дураку и мудрецу Трибулэ. Другіе оракулы и предвщанія просто утверждали, что ты будешь рогоносцемъ, но не говорили положительно, кто сдлаетъ вашу жену неврной, а васъ рогоносцемъ. Благородный же Трибуле говоритъ это! И вы будете дозорнымъ и скандальными, рогоносцемъ. Подумайте: супружеское ложе ваше будетъ осквернено монахомъ! Дале онъ говоритъ, что вы будете волынкой Бюзансе, что значитъ, что вами будутъ играть на весь околотокъ. {Въ этомъ мст у Раблэ непереводимая игра словами: cornemuse, corn, cornard et cornemnsard.} И подобно тому, какъ самъ онъ (Трибуле) хотлъ просить у короля Людовика для своего брата управленіе солянымъ акцизомъ въ Бюзансе, а вмсто того попросилъ волынку, такъ и вы, желая жениться на доброй и честной женщин, женитесь на женщин безтолковой, болтливой, сварливой, крикливой и несносной, какъ волынка. И замтьте еще, что онъ тыкалъ вамъ въ носъ пузыремъ и хлопалъ кулакомъ по спин, а это означаетъ, что вы будете биты, водимы за носъ и обворованы, какъ сами вы только-что уворовали свиной пузырь у дтей въ Вобретон.
— Напротивъ того,— отвчалъ Панургъ,— хотя я вовсе не намреваюсь безстыдно исключить себя изъ сферы всеобщей глупости. Нтъ и я къ ней принадлежу, сознаюсь въ томъ. Весь свтъ глупъ. Вс люди дураки! Соломонъ говоритъ, что число дураковъ безконечно, а, какъ доказываетъ Аристотель, къ безконечности ‘нельзя ничего ни прибавить, ни убавить. И былъ бы я еще пущимъ дуракомъ, если бы, будучи глупъ, отрицалъ бы, что я дуракъ. Такъ поступаютъ только полоумные и маніаки. Ибо, какъ говоритъ Авиценна, есть много родовъ глупости. Но вообще его слова и жесты для меня благопріятны. Онъ говоритъ жен моей: берегись монаха. Это означаетъ, что она, какъ Лесбія Катулла, будетъ забавляться воробышкомъ {Здсь опять игра словами: moine (монахъ), moineau (воробей).}, который будетъ ловить мухъ и вообще такъ же весело проводить время, какъ его проводилъ нкогда мухоловъ Домиціанъ. Дале онъ говоритъ, что она будетъ поселянка и пріятна какъ волынка въ Солье или Бюзансе. Правдивый Трибулэ хорошо знаетъ мой характеръ и мои вкусы. Ибо завряю васъ, что мн больше по -вкусу весёлыя и растрепанныя пастушки, юбки которыхъ пахнутъ богородской травой, нежели важныя придворныя дамы съ ихъ богатыми нарядами и тонкими духами. Звуки сельской волынки нравятся мн больше, нежелизвуки лютни или скрипки. Онъ стукнулъ кулакомъ по моей благородной спин. Ради Бога, пусть мн это зачтется, когда я попаду въ чистилище. Онъ сдлалъ это не изъ злости. Онъ думалъ, можетъ быть, что похлопалъ какого-нибудь пажа. Онъ вдь искренній дуракъ, невинный, увряю васъ, и гршно о немъ худо думать. Я отъ всего сердца прощаю ему. Онъ тыкалъ меня въ носъ, но это означаетъ только, что мы съ женой будемъ дурачиться другъ съ дружкой, какъ это свойственно всмъ новобрачнымъ.

XLVII.

О томъ, какъ Пантагрюэль и Панургъ ршили посовтоваться съ Божественной бутылкой.

— Вотъ еще одинъ пунктъ, который вы упустили изъ виду, а между тмъ онъ очень важенъ. Онъ сунулъ мн въ руку бутылку/ Что это значитъ? Что онъ хотлъ этимъ сказать?
— Вроятно, то, что ваша жена будетъ пьяницей,— отвчалъ Пантагрюэль.
— Напротивъ того,— сказалъ Панургъ,— вдь бутылка была пуста. Клянусь спиннымъ хребтомъ святого Феликса изъ Ври, этотъ мудрый дуракъ, этотъ милйшій и не глупый дуракъ указываетъ мн обратиться къ бутылк! И я возобновляю вамъ мою первую клятву и въ вашемъ присутствіи клянусь Стиксомъ и Ахерономъ не носить очковъ на шапк, ни клапана на штанахъ, пока не услышу оракула бутылки. Я знаю одного осторожнаго человка, моего пріятеля, которому извстны мсто, земля и страна, гд находится его храмъ и оракулъ. Онъ наврное насъ туда проводитъ. Отправимся туда вмст, я васъ умоляю сопровождать меня. Я буду для васъ Ахатомъ, Дамисомъ {Дорожные спутники Аполлонія Тіанскаго.} и спутникомъ во все время путешествія. Я издавна знаю васъ какъ любителя передвиженій, желающаго все видть и всему научиться. Мы увидимъ чудесныя вещи, поврьте мн.
— Охотно,— отвчалъ Пантагрюэль.Но прежде чмъ пуститься въ это длинное странствіе, исполненное всякихъ случайностей и опасностей….
— Какихъ опасностей?— перебилъ его Панургъ.— Опасности убгаютъ отъ меня, на семь лье въ окружности подобно тому, какъ судья исчезаетъ, когда появляется государь, а мракъ бжитъ отъ солнца, и какъ исчезали болзни при прибытіи тла Св. Мартина въ Кванд.
— Кстати,— сказалъ Пантагрюэль,— прежде чмъ пуститься въ путь, намъ слдуетъ многимъ распорядиться. Во-первыхъ, отослать Трибулэ въ Блуа.
Что и было немедленно исполнено, при чемъ Пантагрюэль подарилъ ему плащъ изъ золотой парчи.
— Во-вторыхъ, мы должны испросить совта и разршенія хать у короля, моего родителя. Кром того намъ нужно найти какую-нибудь сивиллу, которая могла бы служить намъ путеводителемъ и переводчикомъ.
Панургъ отвчалъ, что съ нихъ довольно будетъ его друга Ксеномана и кром того онъ расчитываетъ прохать черезъ фонарную страну и запастись тамъ ученымъ, полезнымъ фонаремъ, который будетъ служить имъ въ этомъ путешествіи такъ, какъ служила сивилла Энею, когда тотъ спускался въ Елисейскія Поля.
Карпалимъ, проходившій мимо, сопровождая Трибулэ, услышалъ эти слова и вскричалъ.
— Эй ты, Панургъ!— Господинъ Квитъ, захвати въ Калэ-милорда Debitis, потому что онъ большой забавникъ и не забудь debitoribus, то-есть фонарей. Такимъ образомъ у тебя будетъ цлый комплектъ фонарей {Тутъ непереводимая игра словами: falot (фонарь, забавникъ) и lanterne.}.
— Я предсказываю,— замтилъ Паштагрюэль, что мы не разведемъ скуки во время нашего путешествья. Ма это вполн ясно. Я жалю только, что не говорю на фонарномъ язык.
— Я буду говорить на немъ за васъ всхъ,— отвчалъ Панургъ, я понимаю его какъ свой, родной, я знаю его вдоль и попересъ:
Brifz marg dalgotbric nubstzne zos,
Isqnebsz prusq albork crinqs zacbac.
Misbe dilbarkz morp nipp stancz bos,
Strombtz, Panarge walmap qnost gruszbac 1).
1) Вымышленныя слова, не имющія никакого смысла.
— Ну, угадай, Эпистемонъ, что это значитъ.
— Это названія чертей бродячихъ, чертей проходящихъ, чертей ползучихъ,— отвчалъ Эпистемонъ.
— Врно сказано, любезный другъ,— сказалъ Панургъ. Это придворный языкъ фонарщиковъ, и дорогой я составлю для тебя славный словарикъ, который прослужитъ не боле, чмъ пара новыхъ башмаковъ. Ты мигомъ овладешь имъ. То, что я сказалъ теперь по фонарному, можно перевести такъ:
Неучастіе гналось за мной по пятамъ, пока
Я былъ влюбленъ, ничто мн не удавалось.
Но женатые люди гораздо счастливе.
Панургъ женатъ и знаетъ это.
— Ну, значитъ, теперь остается только спросить согласіе короля, моего родителя, и позволеніе хать.

XLVIII.

О томъ, какъ Гаргантюа доказываетъ, что дти не должны вступать въ бракъ безъ вдома и согласія родителей.

Когда Пантагрюэль вошелъ въ большой залъ дворца, онъ нашелъ тамъ Гаргантюа, который только-что вышелъ изъ засданія совта. Онъ доложилъ ему о предположенномъ путешествіи и просилъ позволенія предпринять его.
Добрякъ Гаргантюа держалъ въ рукахъ два толстыхъ пакета съ просьбами, на ‘которыя уже послдовалъ отвтъ, и такими, на которыя отвта еще не было дано. Онъ передалъ ихъ Ульриху Галлё, своему многолтнему писцу и рекетмейстеру, отвелъ въ сторону Пантагрюэля и съ боле веселымъ, чмъ обыкновенно, лицомъ сказалъ ему:
— Хвала Богу, любезнйшій сынъ, за то, что онъ внушаетъ теб добродтельныя желанія. Мн очень пріятно, чтобы ты совершилъ это путешествіе, но я желалъ бы также, чтобы теб пришла охота жениться. Мн кажется, что ты уже въ приличномъ для того возраст. Панургъ очень старается устранить затрудненія, какія ему въ томъ препятствуютъ.
— Я въ вашей вол, милостивйшій родитель,— отвчалъ Пантагрюэль, самъ я объ этомъ еще не думалъ: въ этомъ дл я вполн полагаюсь на вашу добрую волю и ваши родительскія приказанія. Я готовъ молить Бога, чтобы Онъ повергъ меня къ вашимъ ногамъ мертвымъ, въ угоду вамъ, скоре нежели не угодить вамъ своей женитьбой. Я еще не слыхивалъ, чтобы какой-либо законъ, будь то церковный, или свтскій и варварскій, разршатъ дтямъ жениться вопреки вол, желанію или согласію ихъ отцовъ, матерей, родственниковъ и близкихъ. Вс законодатели отказали дтямъ въ этомъ прав и предоставили его ихъ родителямъ.
— Любезнйшій сынъ,— отвчалъ Гаргантюа,— я врю теб и благодарю Бога, что теб въ голову приходятъ только добрыя и похвальныя вещи, и что путемъ твоихъ чувствъ ничто не вселяется въ твоемъ ум, кром либеральнаго знанія. Ибо еще въ мое время существовала на континент страна, гд, Богъ знаетъ, какіе-то египетскіе жрецы, слпые, какъ кроты, такъ же ненавидли бракъ, какъ первосвященники Кибелы во Фригіи, точно они были каплунами, а не жрецами. Кибелы, исполненными сладострастія и похоти: они предписывали свои законы женатымъ людямъ относительно брака. И не знаю, что больше осуждать: тиранническое ли самомнніе этихъ опасныхъ кротовъ, которые, переступая за границы своихъ таинственныхъ храмовъ, вмшивались въ дла, діаметрально противоположныя ихъ призванію, или же суеврную глупость женатыхъ людей, которые освящали такіе вредные и варварскіе законы и повиновались имъ. И не видли при этомъ того, что однако ясно какъ утренняя звзда, а именно: что такое освященіе законовъ направлено было къ выгод этихъ жрецовъ, а ничуть не къ выгод женатыхъ людей, чего одного уже было бы достаточно, чтобы навести на сомнніе въ справедливости такихъ законовъ и въ обман со стороны жрецовъ. Въ отвтъ на такое нахальство они могли бы такъ же хорошо предписывать законы жрецамъ относительно ихъ жертвоприношеній и церемоній, тмъ боле, что эти послдніе, т.-е. жрецы, растрачиваютъ ихъ имущество и отнимаютъ заработки, которые достаются имъ въ пот лица, чтобы жить въ изобиліи и праздности. И эти законы, я въ томъ убжденъ, были бы, конечно, мене вредны и нелпы, чмъ т, которые навязывались имъ. Ибо, какъ ты справедливо выразился, нтъ такого закона въ мір, который бы давалъ дтямъ свободу вступать въ бракъ безъ вдома, желанія и согласія родителей. Между тмъ, благодаря тмъ законамъ, о которыхъ я говорю, каждый негодяй, злодй, разбойникъ, висльникъ, лнтяй и пьяница, каждый подлецъ, бродяга и грабитель можетъ каждую двушку, которая ему понравится — и будь она благородна, прекрасна, богата, воспитанна и цломудренна — силой вырвать изъ дома ея отца, изъ объятій ея матери и наперекоръ всмъ ея родственникамъ, если онъ соединится съ такимъ жрецомъ, который впослдствіи длитъ съ нимъ добычу. Поступали ли когда хуже или жесточе этого готы, скиы, массагеты въ завоеванномъ город, когда онъ, наконецъ, попалъ въ ихъ руки посл долгой осады? И вотъ огорченнымъ родителямъ приходится видть, какъ чужой, незнакомый, грубый, неотесаный, удрученный болзнями, искутившійся, изношенный, жалкій оборванецъ уводитъ отъ нихъ ихъ прекрасныхъ, нжныхъ, богатыхъ цвтущихъ дочерей, которыхъ они съ любовью воспитывали въ хол и добродтели, пріучали къ уваженію нравственности и хотли выдать замужъ, за такихъ же хорошо воспитанныхъ сыновей своихъ сосдей и друзей, чтобы отъ такого брака произошло цвтущее потомство, которое вмст съ добрыми качествами своихъ родителей наслдовало бы также ихъ имущество. Скажи: каково имъ это видть? И не такъ же ли велико ихъ горе, какъ было велико горе римскаго народа и его союзниковъ, когда онъ услышалъ про кончину Германика Друза? Не такъ же ли велико ихъ горе, какъ было велико горе лакедемонянъ, когда изъ ихъ страны была тайкомъ похищена троянцемъ Парисомъ гречанка Елена, ради преступной любви? Поврь, ихъ горе и отчаяніе были такъ же велики, какъ горе и отчаяніе Цереры, когда у нея была похищена ея дочь Прозерпина, или Изиды, лишившейся Озириса, или Венеры, когда умеръ Адонисъ, или Геркулеса, когда сошелъ съ ума Гиласъ, или Гекубы при похищеніи Поликсены. Но они такъ охвачены страхомъ передъ демономъ и суевріемъ, что не смютъ противорчить въ присутствіи жреца, устроившаго этотъ союзъ. И сидятъ они въ своихъ домахъ, лишась дочерей, столь любимыхъ, отецъ — проклиная день и часъ своего брака, мать — сожаля, что произвела на свтъ свое дитя, и такимъ образомъ остатокъ ихъ жизни проходитъ въ слезахъ и горести, тогда какъ вс основанія имлись на то, чтобы она окончилась въ мир и радости. Многіе же выходятъ изъ себя и настолько теряютъ самообладаніе, что, не въ силахъ будучи перенести свой позоръ, топятся, вшаются и инымъ способомъ убиваются. Другіе же, напротивъ того, одушевясь боле геройскимъ духомъ и по примру сыновей Іакова, отомстившихъ за похищеніе сестры ихъ Дины, заставъ разбойника въ союз со жрецомъ, тайкомъ соблазняющими ихъ дочерей, тутъ же на мст убиваютъ ихъ и бросаютъ на съденіе вранамъ и волкамъ. Но этотъ рыцарскій поступокъ вызываетъ гнвъ и негодованіе соучастниковъ жрецовъ: они поднимаютъ жестокіе вопли, прививаютъ на помощь свтское правосудіе и государственную власть и нахально, /необузданно требуютъ отъ нихъ, чтобы они примрно наказали такое злодяніе. Но ни въ какомъ обычномъ прав, ни въ какомъ имперскомъ законодательств никогда не стояло параграфа или статьи, какими бы, вопреки разуму и природ, каралось такое дяніе пыткой или смертью. Потому что только нечестный человкъ, узнавъ о позор, обид или безчестіи, причиненномъ его дочери, не заходится большимъ гнвомъ, чмъ когда онъ услышалъ бы объ ея смерти. Если же кто застигнетъ убійцу своей дочери на мст, преступленія, тотъ иметъ право,— мало того: тому сама природа велитъ — убить его на мст, и онъ не подлежитъ за то никакой кар. Не диво поэтому, если кто застигнетъ негодяя, сводящаго его дочь изъ родительскаго дома, хотя бы и съ ея согласія, и жреца, ему въ томъ помогающаго, что онъ убьетъ ихъ какъ собакъ, а трупы ихъ броситъ дикимъ зврямъ на растерзаніе, какъ недостойныхъ послдняго объятія великой матери земли, которое мы называемъ погребеніемъ. Любезнйшій сынъ, позаботься, чтобы посл моей смерти не установились такіе законы въ этомъ королевств, а пока я буду здравъ и невредимъ, я самъ съ Божіей помощью о томъ позабочусь. И такъ относительно своего брака ты полагаешься на меня,— то я о немъ позабочусь. Приготовься къ путешествію вмст съ Панургомъ. Возьми съ собой Эпистемона, брата Жана и другихъ по своему выбору. Возьми, сколько хочешь, денегъ изъ моей казны. Все, что бы ты ни сдлалъ, не будетъ противно моей вол. Изъ моего аласскаго арсенала набери такой экипажъ, какого пожелаешь: столько кормчихъ, матросовъ и переводчиковъ, сколько найдешь нужнымъ. При первомъ попутномъ втр снимайтесь съ якоря, и Господь Богъ да благословитъ вашъ путь! Во время твоего отсутствія я поищу теб жену и сдлаю вс необходимыя приготовленія къ свадебному пиршеству, какое будетъ праздновано на славу.

XLIX.

О томъ, какъ Панургъ готовился къ морскому путешествію, и о трав, называемой Пантагрюэльонъ.

Нсколько дней спустя Пантагрюэль, простившись съ добрымъ Гаргантюа, который напутствовалъ сына добрыми пожеланіями, прибылъ въ портъ аласъ, близъ Саммало {Сенъ-Мало.}, въ сопровожденіи Панурга, Эпистемона, брата Жана Сокрушителя, аббата Телемскаго и другихъ благородныхъ лицъ, въ томъ числ и Ксеномана, великаго путешественника, привычнаго къ опаснымъ дорогамъ, который явился по призыву Панурга, потому что былъ нкотораго рода леннымъ владльцемъ въ Сальмигонди. Прибывъ туда, Пантагрюэль снарядилъ нсколько кораблей, въ такомъ же числ, какъ нкогда Аяксъ изъ Саламины привелъ къ грекамъ въ Трою. Матросы, кормчіе, штурмана, переводчики, ремесленники, военные люди, състные припасы, артиллерія, боевые снаряды, одежда, деньги,— короче сказать, все, что необходимо для продолжительнаго и опаснаго путешествія, было нагружено на корабли. Между прочимъ, я видлъ, что онъ веллъ нагрузить большой запасъ своей травы Пантагрюэльонъ, какъ въ зеленомъ и въ сыромъ, такъ и въ обработанномъ вид.
У травы Пантагрюэльонъ корешокъ маленькій, твердый, круглый, съ тупымъ концомъ, блый, съ небольшимъ числомъ мочекъ и не глубоко сидящій въ земл. Изъ корня идетъ стебель, круглый, плотный, зеленый снаружи и блый изнутри, похожій на стебель смириской травы, olus atrum, бобовъ и горечавки, прямой, ломкій, съ зазубринами въ род коринской колонны и волокнистый въ особенности въ своей средней части, которая называется mesa, и въ той, что зовется Mylasea. Высота его обыкновенно бываетъ отъ пяти до шести футовъ. Но иногда достигаетъ высоты копья. А именно: когда почва мягкая, болотистая, легкая, сырая, но не холодная: какъ, напримръ, въ Олон или въ Розе, близъ Пренесте въ Сабиніи, и когда нтъ недостатка въ дожд въ рыбацкіе каникулы {По старо-римскому календарю — 7 іюня.} и около лтняго солнцестоянія. И переростаетъ даже т деревья, которыя по Теофрасту называются mеlyaceаe. Хотя все-таки это растеніе — трава и ежегодно погибаетъ, а не иметъ, подобно деревьямъ, прочныхъ корней, ствола и втвей, тмъ не мене, изъ стебля идутъ плотныя и сильныя развтвленія. Листья его въ длину въ три раза больше, чмъ, въ ширину, и всегда зеленые, плотные, шершавые и зубчатые, какъ у бетоніи и оканчиваются въ форм ланцета, который употребляютъ хирурги. По форм они мало отличаются отъ листьевъ ясеня или репейки и такъ похожи на посконникъ, что нкоторые ботаники считаютъ Пантагрюэльонъ воздланнымъ посконникомъ, а посконникъ — дикимъ Пантагрюэльономъ. Число листьевъ, расположенныхъ вокругъ стебля на равномъ разстояніи, доходитъ до пяти или семи. Природ такъ мило это растеніе, что она надлила его нечетнымъ числомъ листьевъ, имющимъ, божественное и таинственное значеніе. Запахъ у него очень сильный и мало пріятный для людей съ тонкимъ обоняніемъ. Смена находятся на верхнемъ, конц стебля и въ довольно значительномъ количеств, какъ и у всякой другой травы. Смена эти круглыя, продолговатыя, ромбоидальныя, черныя, свтлыя и какъ бы темно-красныя, покрыты легкой кожурой, и ихъ очень любятъ пвчія птицы, какъ-то коноплянки, щеглята, жаворонки, чижи, и другія. Но въ человк, который бы часто и много потреблялъ этого смени, оно убиваетъ производительную способность. И хотя древніе греки приготовляли изъ него разныя лепешки, пирожки и вафли, которыя ли въ вид дессерта посл ужина, чтобы виноказалось имъ вкусне, но оно, тмъ не мене, разстраиваетъ пищевареніе, плохо переносится желудкомъ, портитъ, кровь и дйствуетъ даже на мозгъ, благодаря своимъ горячительнымъ свойствамъ, и одурманиваетъ голову. {Подобно гашишу, приготовляемому изъ. коноплянаго смени (Пантагрюэльонъ).} И такъ какъ многія растенія имютъ два. пола — мужской и женскій, какъ, напримръ, лавръ, пальма, дубъ, каменный дубъ, асфодель,— мандрагора, папоротникъ, кипарисъ, піонъ и др., такъ и у этой травы есть мужское растеніе, которое не приноситъ цвтовъ, но въ изобиліи даетъ смя, и женское растеніе, въ изобиліи покрытое маленькими бловатыми цвточками, безполезными и не приносящими смени. У послдняго, какъ это мы видимъ у многихъ другихъ подобныхъ, листья шире, мене плотны, чмъ у мужского растенія, и оно не достигаетъ такой высоты. Траву Пантагрюэльонъ сютъ вмст съ прилетомъ ласточекъ, а вырываютъ изъ земли, когда сверчки перестаютъ пть.

L.

О томъ, какъ слдуетъ приготовлять и употреблять знаменитый Пантагрюэльонъ.

Въ осеннее равноденствіе приготовляютъ Пантагрюэльонъ на различные лады, смотря по народнымъ обычаямъ и различію странъ. По рецепту Пантагрюэля, слдовало прежде всего очистить стебель отъ листьевъ и смянъ и затмъ въ сухую погоду и при теплой вод мочить его въ продолженіе пяти дней въ стоячей, не проточной вод. Если же погода пасмурная, а вода холодная, то въ продолженіе девяти или двнадцати дней, посл того слдуетъ ее высушить на солнц, затмъ расщипать въ тни и отдлить волокна, которыя, какъ мы уже сказали, составляютъ его главную цнность и значеніе, отъ древесины, которая ни на что не нужна, разв только на растопки или на то, чтобы набивать ею свиные пузыри для забавы маленькихъ дтей, но иные лакомки употребляютъ ихъ какъ сифоны, чтобы посредствомъ ихъ высасывать молодое вино изъ бочки. Нкоторые новйшіе пантагрюэлисты, чтобы избавить себя отъ ручного труда, употребляютъ особыя машины, такой формы, которая сходна съ тою, какую придала своимъ пальцамъ сердитая Юнона, когда хотла помшать Алкмен произвести на свтъ Геркулеса. И этою машиною разбиваютъ древесину, чтобы отдлить ютъ нея. волокна. И такимъ способомъ пользуются вс т, кто, вопреки мннію всего свта и ученію древнихъ философовъ, добываетъ кусокъ хлба пятясь задомъ. {Канатчики.} Т же, которые хотятъ извлечь большую выгоду, поступаютъ такъ, какъ, по разсказамъ, поступали три Парки, какъ по ночамъ забавлялась благородная Цирцея и какъ хитрила Пенелопа относительно влюбленныхъ въ нее жениховъ во время отсутствія Улисса. {То-есть они прядутъ и ткутъ волокна.} Этимъ способомъ растеніе пріобртаетъ т неоцнимыя свойства, о которыхъ я хочу вамъ сообщить кое-что,— ибо все сообщить было бы невозможно,— какъ только-что я объясню его названіе.
Я нахожу, что растенія называются весьма различно. Одни названы по имени того, кто первый ихъ открылъ, изучилъ, показалъ другимъ, насадилъ, выростилъ, акклиматизировалъ, такъ напримръ Mercurialis отъ Меркурія, Panacea отъ Панаци, дочери Эскулапа, Artemisia отъ Артемиды, т.-е. Діаны, Eupatorinm отъ короля Евпатора, Telephinm отъТелефа, Eupliorvium отъ Эфорба, врача короля Юбы, Gentiana отъ Гентіуса, короля славянъ и т. д. И эта прерогатива сообщить свое имя открытому растенію настолько цнилась во время оно, что Нептунъ съ Палладой заспорили о томъ, чьимъ именемъ назовется земля, ими обоими открытая и которая съ тхъ поръ названа была Аинами отъ Аины, т.-е. Минервы. Точно такъ Линкусъ, король скиовъ, вроломно казнилъ молодого Триптолема, посланнаго Церерой познакомить людей съ неизвстной имъ дотол пшеницей: дабы по смерти того онъ могъ назвать это полезнйшее растеніе, необходимое для жизни людей, по своему имени и навки его обезсмертить. Но за такое вроломство былъ онъ превращенъ Церерой въ рысь. Такъ во время оно велись продолжительныя и жестокія войны нкоторыми королями, обитавшими въ Каппадокіи, только изъ-за того, чьимъ именемъ будетъ названо одно растеніе, и поздне это растеніе названо было Polemonia, т.-е. воинственное.
Другія растенія удержали названіе тхъ мстностей, откуда они были вывезены, какъ, напримръ, индійскія яблоки, которыя впервые были найдены въ Мидіи, пуническія яблоки, т.-е. гранаты, привезенныя изъ Карагена, Ligusti cum, привезенныя изъ Лигуріи, Rheubarbe,— по имени варварской рки Rh а, какъ о томъ свидтельствуетъ Ammianus, Santonica, греческій укропъ, каштаны, персики. Sabina, stoechas отъ Іерскихъ острововъ, которые въ древности назывались Stoechades, Spica, Celtica и пр.
Другія получили свое названіе ради антифразы или противоположности, какъ, напримръ, Milleflorium, тысячецвтъ, потому что у него никогда не бываетъ тысячи цвтковъ, или Holosteum, что значитъ ‘костистый’, тогда какъ* это совершенно хрупкое и нжное растеніе. Другія названы сообразно ихъ качествамъ и цлебному дйствію,— напримръ ‘Aristolochia’, помогающая женщинамъ отъ мукъ дторожденія, ‘Saxifraga’, раздробляющая стны, ‘Gallitriche’, отъ которой хорошо растутъ волосы, Аlyssium, Ephemerum, Bechium, Nasturtium, какъ называется садовый крессъ, Hyoscyamus и др.
Другіе, наконецъ,— вслдствіе чудесныхъ свойствъ, замченныхъ въ нихъ, какъ геліотропъ, стремящійся за солнцемъ: когда солнце встаетъ, онъ расцвтаетъ, солнце поднимается въ неб, и онъ тянется за нимъ, солнце опускается, и онъ также опускается, солнце заходитъ, онъ смыкается. Adiantum — потому что никогда не задерживаетъ влаги, хотя растетъ около воды и хотя бы его надолго опустили въ воду, Hieracia, eryngion и др.
Наконецъ, нкоторыя названы по имени мужчинъ или женщинъ, превращенныхъ въ нихъ,— такъ, напримръ, дафна отъ Дафны, мирта отъ Миртины, Pitys отъ Питисъ, Cynara или артишокъ, нарцисъ, сафразъ, Smilax и пр.
Иныя по сродству, какъ, напримръ, Equisetum, потому что оно положена лошадиный хвостъ, Alopecurus,— на хвостъ лисицы, Роу Ilium, потому что оно похоже на блоху, Delphinium — на дельфина, Iris,— цвтокъ, который походитъ на радугу. Напротивъ того, говорятъ, что фабіи получили свое названіе отъ Faba,— бобъ, пизоны отъ Pisum,— горохъ, лентулы отъ Leus — чечевица, Цицероны отъ Cicer — дикій горошекъ, подобно тому, какъ въ силу сходства говорятъ: волосы Венеры, борода Юпитера, глазъ Юпитера, кровь Марса, пальцы Меркурія и др. Другія названы соотвтственно ихъ форм, какъ Trifolium— потому что у него три листа, Pentaphyilum — потому что у него пять листиковъ, Serpillum,— растягивающійся по земл, Hexandria, Petasites и Myrobalanen, потому что они похожи на жолудь и маслянисты.

LI.

О томъ, почему трава называется Пантагрюэльонъ, и объ ея удивительныхъ свойствахъ.

Подобнымъ родомъ (я исключаю все баснословное, потому что Боже упаси прибгать къ баснямъ въ этой правдивой исторіи) и трава Пантагрюэльонъ названа такъ отъ того, что ее открылъ Пантагрюэль. То-есть я не говорю, чтобы онъ открылъ самую траву, но извстное ея употребленіе, которое ненавистне, противне, вредоносне для воровъ, нежели вши для льна, тростникъ для папоротника, хвощъ для косцовъ, Aegelops для ячменя, Securidaca для чечевицы, Antranium для бобовъ, плевелы для пшеницы, плющъ для стнъ, водяныя лиліи и Nynrphaea hiraclia развратнымъ монахамъ, березовая каша наварскимъ школьникамъ, капуста виноградной лоз, чеснокъ магниту, лукъ глазу, смена папоротника беременнымъ женщинамъ, тнь тисоваго дерева тому, кто подъ нимъ спитъ, волчій корень леопардамъ и волкамъ, запахъ фиговаго дерева раздраженнымъ быкамъ, цикута гусямъ, портулакъ зубамъ, масло деревьямъ. Ибо многіе отъ его употребленія ни мало, ни много какъ лишились жизни, такъ, напримръ, ракійская королева Филлида, римскій императоръ Боноеій, Амата, жена латинскаго короля, Ифисъ, Автолія, Ликамбъ, Арахнея, Архей, король Лидіи и др. И вс были недовольны тмъ, что Пантагрюэльонъ загораживаетъ имъ пути, черезъ которые выходятъ острыя слова и проникаютъ вкусные куски, и загораживаетъ ихъ сильне, чмъ ангина или дифтеритъ. Другіе, какъ мы слышали, въ тотъ моментъ, какъ Атропосъ перерзывала нить ихъ жизни, горько жаловались и плакались на то, что Пантагрюэль душитъ ихъ за горло. Но, увы, то былъ совсмъ не онъ. То Пантагрюэльонъ поступалъ какъ палачъ и душилъ ихъ за горло. Они выражались неправильно, и то была грубая ошибка противъ синтаксиса. Впрочемъ, можно ихъ извинить, если они прибгали къ риторической фигур, синекдох, и называли изобртателя вмсто изобртенія, подобно тому, какъ говорятъ церера вмсто хлба, Вакхъ вмсто вина. Клянусь вамъ тми остротами, какія хранятся на дн вотъ этой бутылки, которая стынетъ въ ушат съ холодной водой, никогда благородный Пантагрюэль не бралъ никого за горло, кром тхъ разв, которые лнятся утолять жажду. Кром того, трава эта зовется Пантагрюэльонъ по аналогіи. Потому что когда Пантагрюэль родился, онъ былъ такъ же великъ, какъ это растеніе, и по немъ легко было его смрять. Къ тому же онъ родился въ самое сухое время, когда это растеніе собирается и когда собака Икара {Созвздіе Пса (Сиріусъ).} такъ сильно лаетъ на солнце, что превращаетъ весь свтъ въ троглодитовъ и принуждаетъ переселяться въ погреба и подземелья. Вообще же называется она Пантагрюэльонъ за свои полезныя свойства и особенности. Подобно тому какъ самъ Пантагрюэль былъ воплощеніемъ и примромъ всякаго веселаго совершенства (я полагаю, что никто изъ васъ, пьяницъ, въ томъ не сомнвается), такъ и въ Пантагрюэльон я признаю столько полезныхъ свойствъ, столько энергіи, такое совершенство, столько прекрасныхъ качествъ, что если бы эта трава была извстна по своимъ свойствамъ въ ту. эпоху, какъ деревья (по разсказу пророка) избирали себ лсного царя, чтобы править и управлять ими, она, конечно, привлекла бы на свою сторону большинство голосовъ. Скажу боле: если бы Оксилусъ, сынъ Оріона, съ сестрой его Гамадріадой произвелъ ее на свтъ, то больше бы радовался этому, чмъ рожденію всхъ своихъ восьмерыхъ дтей, столь прославленныхъ нашими миологическими писателями, передавшими ихъ имена къ свднію потомства. Старшая дочь названа была виноградной лозой, старшій сынъ — фиговымъ деревомъ, второй сынъ — оршникомъ, третій — дубомъ, четвертый — рябиновымъ деревомъ, пятый — боярышникомъ, шестой — липой, послдній названъ былъ лабазникомъ и былъ въ свое время великимъ хирургомъ. Вкратц упомяну здсь, что сокъ этой травы, впущенный въ уши, убиваетъ всякаго рода паразитныхъ животныхъ, порожденныхъ гніеніемъ, и всякое животное, которое бы туда проникло. Если вы нальете этого сока въ ведро съ водой, то вода вдругъ превратится въ сыворотку. И такая вода очень полезна лошадямъ отъ коликъ и вздутія живота. Корень, сваренный въ вод, помогаетъ отъ ревматизма и подагры. Если вы хотите вылечить ожогъ отъ кипятка или отъ огня, прикладывайте къ нему сырой Пантагрюэльонъ, т.-е. въ томъ вид, въ какомъ онъ выходитъ изъ земли, безъ всякаго иного приготовленія. И не забывайте перемнять его на ран, какъ только-что онъ высохнетъ. Безъ этой травы кухня была бы скверная, столъ отвратительный, будь онъ уставленъ тончайшими кушаньями, постель непріятна, будь она въ изобиліи изукрашена золотомъ, серебромъ, слоновой костью и порфиромъ. Безъ нея мельники не возили бы хлба на мельницу и не привозили бы муки. Безъ нея какимъ образомъ адвокаты доставляли бы свои защитительныя рчи въ судъ? Какъ доставляли бы безъ нея гипсъ въ мастерскія? Или выталкивали воду изъ колодца? Что длали бы безъ нея сельскіе нотаріусы, переписчики, секретари и писцы? Не прекратилась ли бы всякая регистрація? Не погибло ли бы благородное искусство книгопечатанія? Изъ чего длали бы оконные переплеты? Какимъ образомъ звонили бы въ колокола? Какъ украшали бы себя жрецы Изиды и т жрецы, которые носили изображеніе божества? И во что одвались бы вс первобытные люди? Вс китайскія деревья, дающія шерсть, вс хлопчатобумажные кусты Тилоса, въ Персидскомъ мор, вс Цины {Упоминается у Плинія.} арабовъ, виноградныя лозы Мальты не одваютъ столько людей, какъ одно это растеніе. Оно защищаетъ арміи отъ холода и дождя лучше, чмъ въ прежнее время ихъ защищали звриныя шкуры. Защищаетъ театры и амфитеатры отъ зноя, опоясываетъ лса и рощи къ удовольствію охотниковъ, опускается въ воду какъ прсную, такъ и соленую къ выгод рыбаковъ. Благодаря ей получили свою форму и вошли въ употребленіе сапоги, ботинки, полусапожки, ботфорты, башмаки, туфли и чоботы. Благодаря ей имются тетивы для. луковъ, самострловъ и пращей. И такъ какъ это растеніе считается священнымъ и отведено тнямъ умершихъ, то мертвыя человческія тла не зарываются въ землю безъ него. Окажу боле: невидимыя вещества этого растенія наглядно задерживаются, захватываются и какъ бы арестуются. И благодаря имъ большіе и тяжелые жернова быстро вертятся къ вящшей польз для человческой жизни. И меня удивляетъ, какъ могло столько столтій открытіе этого обычая оставаться неизвстнымъ древнимъ философамъ, несмотря на неоцненную пользу, изъ того проистекающую, и въ виду страшныхъ усилій, которыхъ имъ стоили ихъ ручныя мельницы. Благодаря тому же растенію, надуваемому воздухомъ, снимаются съ мста и движутся по вол тхъ, кто ими управляетъ, большіе линейные корабли, гордые фрегаты, массивныя галеры, тяжелыя транспортныя суда. Благодаря ему народы, которыхъ природа, казалось, осудила на скрытое, никому недоступное и неизвстное существованіе, добрались до насъ, а мы до нихъ, чего не могли бы сдлать птицы, несмотря на ихъ легкое опереніе и свободу, данную имъ природой летать въ воздух. Тапробана {Цейлонъ.} узрла Лапландію, Ява — Рифейскія горы. Фёбё {Островъ въ Аравійскомъ залив (Аристотель).} узритъ Телемъ, а исландцы и гренландцы — Евфратъ. Благодаря ему Борей увидлъ замокъ Аустера {Южный втеръ.}, а Эурусъ {Юго-восточный втеръ.} — Зефира {3ападный втеръ.}. Такъ что Силы Небесныя, равно какъ и земные и морскіе боги испугались, когда благодаря этому благодатному Пантагрюэльону арктическіе народы на глазахъ у антарктическихъ переплываютъ Атлантическій океанъ, проходятъ между тропиками, пробираются въ жаркій поясъ, измриваютъ зодіакъ, проплываютъ подъ экваторомъ и усматриваютъ заодно на краю горизонта оба полюса. И охваченные ужасомъ олимпійскіе боги изрекли: ‘Пантагрюэль вновь допекаетъ насъ и надодаетъ намъ свойствами и примненіемъ своей травы, какъ нкогда надодали намъ гиганты. Онъ въ скоромъ времени женится и жена народитъ ему дтей. Помшать этому жребію мы не можемъ, потому что онъ прошелъ черезъ руки и веретена роковыхъ сестеръ, дочерей необходимости. Быть можетъ, дти его откроютъ траву такой необыкновенной силы, что благодаря ей люди проникнутъ къ источникамъ града, дождевымъ хлябямъ и въ ту мастерскую, гд фабрикуется молнія. Имъ удастся сдлать набгъ въ область луны, вступить въ территорію небесныхъ знаковъ и тамъ поселиться: кто въ Золотомъ Орл, кто у Окна, кто въ Корон, а кто въ Волосахъ Вереники или въ Серебряномъ Льв, ссть за столъ вмст съ нами и взять себ въ жены нашихъ богинь, такъ какъ это единственный для нихъ способъ самимъ стать богами.’ И посл того они принялись обсуждать на своемъ совт способы помочь бд.

LII.

О томъ, какъ извстный сортъ Пантагрюэльона не можетъ стать жертвой пламени.

То, что я вамъ разсказалъ до сихъ поръ, велико и удивительно. Но если вы способны поврить еще новому божественному свойству Пантагрюэльона, то я вамъ его сообщу. Врьте или не врьте — мн все едино. Мн достаточно того, что я говорю вамъ правду. Правду я вамъ и скажу. Но для начала (такъ какъ дло это довольно щекотливое и затруднительное) я спрошу васъ: если я вылью въ эту бутыль два ведра вина и одно воды и хорошенько ихъ перемшаю, то какимъ образомъ отдлите вы воду отъ вина, такъ чтобы вернуть мн воду отдльно и вино отдльно? Другими словами: если бы извозчики и лодочники доставили вамъ на домъ нсколько бочекъ, боченковъ и ведеръ вина де-Гравъ, д’Орлеанъ, де-Бонъ, де-Мирво, но выпили бы ихъ наполовину и долили водою, какъ это длаютъ безъ церемоніи лимузинцы, перевозящіе вина изъ Аржантона и Санготье, то какимъ образомъ отдлили бы вы воду? Какъ очистили бы вы вино? Понимаю, что вы мн укажете на воронку изъ плюща. Это неизбжно. Это врно и доказано тысячею опытовъ. Вамъ это уже было извстно. Но т, которые этого не видли никогда и ничего объ этомъ не знали,— не поврятъ, что это возможно. Ну, дале. Если бы вы жили во времена Силлы, Марія или Цезаря или другихъ римскихъ императоровъ, или во времена нашихъ древнихъ друидовъ,— которые сожигали мертвыя тла своихъ родныхъ и господъ,— и пожелали бы выпить пепелъ своихъ женъ или отцовъ, смшанный съ какимъ-нибудь добрымъ блымъ виномъ,— какъ это сдлала Артемизія съ пепломъ своего мужа Мавзолея,— или же сохранить его въ цлости въ какой-нибудь урн или ковчежц, то какимъ образомъ отдлили бы вы пепелъ отъ мертваго тла, отъ пепла древеснаго костра, на которомъ оно сожигалось? I Отвчайте. Клянусь — чмъ хотите, вамъ бы трудненько это показалось. Но вы можете этого достигнуть, говорю вамъ, если возьмете этого божественнаго Пантагрюэльона столько, сколько нужно для того, чтобы покрыть имъ тло покойника, и, завернувъ въ него тло, обвязавъ и заливъ его тмъ же веществомъ, положите его въ огонь, какой хотите — сильный и жаркій, и огонь сожжетъ сквозь Пантагрюэльонъ тло и кости и превратитъ ихъ въ пепелъ, но самъ Пантагрюэльонъ не только не сгоритъ и не утратитъ, ни одного атома пепла, находящагося въ немъ, не пропуститъ ни одного атома золы отъ костра, но еще сообщитъ больше жара, яркости и благо пламени огню, чмъ это было бы, если бы оно къ нему не прикасалось. Поэтому онъ называется асбестъ. Его находятъ въ изобиліи и за недорогую плату въ Карпазіи и въ окрестностяхъ Діа-Кинъ. О, великое дло! Чудесное дло! Огонь, который все пожираетъ, все портитъ и уничтожаетъ, очищаетъ и блитъ одинъ только Пантагрюэльонъ, Карпазскій асбестъ! Если вы въ этомъ сомнваетесь и требуете доказательство и знаменій, какъ евреи и язычники, возьмите свжее яйцо, и обвяжите его кругомъ божественнымъ Пантагрюэльономъ. И положите его, посл того, въ какой угодно сильный и жаркій огонь. Продержите его такъ, сколько хотите. Въ конц концовъ вы вынете яйцо сварившимся, крутымъ или сгорвшимъ, безъ малйшаго измненія или разгоряченія священнаго Дантагрюэльона. Дешевле чмъ за пятьдесятъ тысячъ бордоскихъ экю, всего лишь за двнадцатую часть гроша вы можете произвести этотъ опытъ. Не приводите мн въ примръ саламандры. Это не врно. Согласенъ, что легкій соломенный огонекъ она можетъ перенести весело и бодро. Но увряю васъ, что на большомъ огн она задохнется и сгоритъ, какъ всякое другое животное. Мы видли тому доказательство, и Галенъ давно уже довелъ это до нашего свднія въ lib. 3 De temperamentis. Не приводите мн также въ примръ квасцы и деревянную башню въ Пире, которую Силла никакъ не могъ сжечь, потому что Архелай, намстникъ короля Митридата, покрылъ ее квасцами. Не указывайте мн также и на дерево, которое Александръ Корнелій называлъ Еопеш и говорилъ, что оно похоже на дубъ, на которомъ растетъ омела, и не можетъ испортиться ни отъ воды, ни отъ огня, и что изъ этого дерева построенъ знаменитый корабль Аргосъ. Пусть вритъ кто другой этому, а я не врю. Не указывайте мн также на т деревья, что растутъ въ горахъ Бріансона и Амбруна — какъ бы они ни были удивительны — и изъ корней которыхъ получается превосходная губка, а стволъ даетъ прекрасную смолу, которую Галенъ ршается приравнивать къ терпентину, на тонкихъ иглахъ ихъ собирается небесный медъ — манна, и хотя они смолисты и жирны, но несгораемы. По-гречески и по-латыни это дерево зовется larix, альпійскіе жители называютъ его лиственницей, антенориды {Падуанцы, отъ Антенора, основателя Падуи.} и венеціанцы — larege, вслдствіе чего прозвана была Larignum крпость въ Пьемонт, которая обманула Юлія Цезаря, возвратившагося изъ Галліи. Юлій Цезарь приказалъ всхъ жителямъ Альпъ и Пьемонта доставить състные и военные припасы его войску и расположить ихъ по этапамъ, мимо которыхъ оно будетъ проходить. Вс исполнили этотъ приказъ, кром обитателей Лариніума, которые, понадясь на неприступность своей крпости, отказали въ контрибуціи. Чтобы наказать ихъ за этотъ отпоръ, императоръ веллъ своему войску идти прямо на крпость. Передъ воротами крпости находилась башня, выстроенная изъ толстыхъ бревенъ лиственницы, наложенныхъ другъ на друга, точно полнница дровъ, но такой высоты, что съ бойницъ легко было низвергать камни и балки на тхъ, кто вздумалъ бы подойти къ ней. Когда Цезарь услышалъ, что у гарнизона не было иныхъ средствъ къ оборон, какъ только камни и балки, онъ приказалъ своимъ солдатамъ подложить дрова подъ башню и зажечь ихъ, что было немедленно исполнено. Когла дрова подожгли, то пламя получилось такое обширное и высокое, что оно объяло всю крпость, И вс подумали, что вскор пламя пожретъ башню. Но когда дрова сгорли и пламя погасло, то вс увидли, что башня цла и нисколько не пострадала. Увидя это, Цезарь приказалъ, чтобы вокругъ крпости вырыли ровъ и построили бы форты на такомъ разстояніи, чтобы камни не могли достигать осаждающихъ, и тогда лариньянцы сдались на капитуляцію. И изъ ихъ разсказовъ Цезарь узналъ о необыкновенномъ свойств этого дерева, которое не превращается ни въ огонь, ни въ пламя, ни въ уголь, и что въ силу этого оно можетъ быть поставлено на ряду съ настоящимъ Пантагрюэльономъ, тмъ боле, что Пантагрюэль приказалъ бы изготовить изъ него вс двери, окна, водосточныя трубы и крыши въ Телем, а также обшить этимъ же деревомъ вс палубы, корму, носъ всхъ своихъ торговыхъ судовъ, фрегатовъ, галеръ, бригантинъ, шхунъ и другихъ кораблей своего арсенала въ алас, да. только та бда, что larix при сильномъ огн, которымъ бываютъ объяты другіе сорта дерева, въ конц концовъ портится и ломается, подобнотому какъ портятся камни въ известковой печи. Между тмъ какъ Пантагрюэльонъ-асбестъ отъ огня скоре очищается и обновляется, нежели портится или измняется къ худшему. А потому…
Индусы, арабы, сарацины,
Перестаньте хвастаться своими миррою, ладаномъ, чернымъ деревомъ,
Придите къ намъ и признайте наши блага,
И увезите съ собой смена нашей травы.
И если она у васъ расплодится,
То благодарите небо милліонъ разъ
И воздайте честь счастливой Франціи,
Откуда произошелъ Пантагрюэльонъ.

КОНЕЦЪ ТРЕТЬЕЙ ЧАСТИ.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ,

ПОВСТВУЮЩАЯ О СЛОВАХЪ И ДЯНІЯХЪ БЛАГОРОДНАГО ПАНТАГРЮЭЛЯ.

Преславному князю и достопочтенному монсиньору Одэ1), Шатильонскому кардиналу.

1) Этотъ кардиналъ, принявъ реформатское вроисповданіе, женился и умеръ въ Англіи, будучи отлученъ отъ церкви Піемъ IV.
Вамъ хорошо извстно, преславный князь, какъ многія высокія особы ежедневно убждаютъ, требуютъ и настаиваютъ на продолженіи пантагрюэлическихъ миологическикъ разсказовъ, утверждая, что люди вялые, больные и вообще огорченные забывали про скуку, пріятно проводили время и находили развлеченіе и утшеніе за ихъ чтеніемъ. На что я имъ обыкновенно отвчаю, что писалъ ихъ безъ всякихъ притязаній на славу или похвалы, а только въ намреніи и съ желаніемъ доставить моими писаніями облегченіе страданіямъ больныхъ, пребывающихъ вдали отъ меня, такъ какъ тмъ, которые находятся, вблизи, я стараюсь помочь своими услугами и врачебнымъ искусствомъ. Случается мн также подробно излагать имъ, какъ Гиппократъ неоднократно, а именно въ шестой книг, трактующей объ эпидеміяхъ, описываетъ пріемы врача, своего ученика. Точно такъ Соранусъ Эфесскій, Орибазіусъ, Галенъ, Али-Аббасъ и другіе писатели наставляютъ врача относительно его жестовъ, манеры себя держать, взгляда, прикосновенія, выраженія лица, граціи, вжливости, опрятности лица, платья, бороды, волосъ, рукъ, даже ногтей, точно ему предстоитъ играть роль влюбленнаго или жениха въ какой-нибудь интересной комедіи или идти на единоборство съ могущественнымъ врагомъ. Да и въ самомъ дл занятіе медициной весьма основательно сравнивается Гиппократомъ съ битвой или съ фарсомъ, разыгрываемымъ между тремя лицами: больнымъ, врачомъ и болзнью.
Читая это сочиненіе, порою мн вспоминались слова Юліи, сказанныя ею отцу Октавію Августу. Разъ она явилась къ нему въ пышномъ наряд, непристойномъ и соблазнительномъ, который ему очень не понравился, хотя онъ ей не сказалъ о томъ ни слова. На другой день она перемнила костюмъ и одлась скромно, какъ одвались тогда цломудренныя римскія матроны. Въ этомъ наряд она явилась къ нему. Онъ же, который наканун не выразилъ ни однимъ словомъ неудовольствія, испытаннаго имъ, при вид ея непристойнаго костюма, не могъ скрыть удовольствія, доставленнаго ему такою перемною, и сказалъ ей: ‘О! Насколько такое платье приличне и достойне дочери Августа.’ Она же не ползла за словомъ въ карманъ и тотчасъ же отвтила: ‘Сегодня я одлась для взоровъ отца. Вчера же я была одта въ угоду мужу.’
Точно такъ и врачъ, измнившій подобнымъ образомъ свою наружность и одежду и облаченный въ богатое и красивое платье съ четырьмя рукавами, какъ оно было прежде въ мод и называлось — по словамъ Петруса Александринуса въ 6 Epid.— РЬнопіum, могъ бы отвтить тмъ, которые бы нашли страннымъ такой маскарадъ: ‘Если я такъ одлся, то не затмъ, чтобы величаться и чваниться, но затмъ, чтобы угодить больному, къ которому иду и которому хочу вполн понравиться, ничмъ не раздражая и не оскорбляя его.’
Мало того: касательно одного мста въ вышеприведенной книг отца Гиппократа мы препираемся и ломаемъ себ головы, но не о томъ, что печальная, мрачная, отталкивающая, непріятная, недовольная, строгая, сердитая физіономія огорчаетъ больного, а веселое, ясное, доброе, открытое, пріятное лицо врача радуетъ его — это-то уже доказано несомннно,— но о томъ, происходитъ ли такое огорченіе и такая радость отъ того, что больной при взгляд на ту или другую наружность своего доктора заключаетъ объ исход и конц своей болзни, а именно — по веселому лицу судитъ, что исходъ будетъ радостный и желанный^ по печальному же выводитъ, что конецъ будетъ печальный и нежелательный, или же отъ того, что свтлые или мрачные духи, небесные или земные, веселые или печальные переселяются отъ врача въ особу больного, какъ это думаютъ Платонъ и Аверроэсъ. {Арабскій врачъ и философъ 12-го столтіи.}
Но особенно много совтовъ преподаютъ вышеупомянутые авторы врачу насчетъ того, какъ онъ долженъ разговаривать съ больными, призывающими его, какія употреблять слова, прибаутки, которыя вс должны имть въ виду одну цль, клониться къ одному концу, а именно — увеселять больного,— не гнвя Господа Бога,— но никоимъ образомъ не огорчать его. И вотъ Гіерофилъ очень порицаетъ врача Калліанакса за то, что на вопросъ паціента: ‘Не умру ли я?’ — тотъ безстыдно отвчалъ:
И Патроклъ сталъ жертвой смерти,
А вдь онъ не теб чета.
Другому же, желавшему узнать о ход своей болзни и вопрошавшему его на манеръ благороднаго Пателена, ‘А моя урина не говоритъ вамъ, что я долженъ умереть’?— нелпо отвчалъ: ‘Нтъ, если ты — Латона, родившая прекрасныхъ дтей: Феба и Діану.’
Точно такъ и Галенъ въ Lib. 4. Comment, in 6 Epidemi сильна упрекаетъ своего учителя по медицин Квинтуса, который надменно отвтилъ одному больному въ Рим, человку почтенному, сказавшему ему: ‘Вы позавтракали, учитель, отъ васъ пахнетъ виномъ’.
— А отъ тебя пахнетъ лихорадкой. Какой же запахъ лучше: запахъ лихорадки или вина?
Но ужасныя и безсмысленныя клеветы, распускаемыя про меня иными канибалами, мизантропами и неулыбами, вывели меня изъ терпнія, и я было ршилъ не писать больше ни одной Іоты. Вдь наименьшей ябедой, къ какой они прибгали, были ихъ увренія, что вс мои книги полны разныхъ ересей, хотя не могли ни на одну указать въ которой-нибудь изъ нихъ, веселыхъ же шутокъ, при сохраненіи полнаго почтенія къ Богу и королю, въ нихъ много, это единственный сюжетъ и единственное содержаніе этихъ книгъ, ересей же никакихъ, если не прибгать къ ложнымъ толкованіямъ, противорчащимъ здравому смыслу и употребительному языку (и такимъ образомъ измышлять то, чего бы я даже въ помыслахъ ни за что не захотлъ допустить, скоре тысячу разъ умеръ, будь это возможно), такъ, напримръ, хлбъ называть камнемъ, рыбу — змей, яйцо — скорпіономъ. На такое поведеніе я часто жаловался въ вашемъ присутствіи и откровенно говорилъ, что если бы я не считалъ себя лучшимъ христіаниномъ, нежели они по отношенію ко мн, и если бы я хоть малйшую искру ереси усматривалъ въ своей жизни, дйствіяхъ и рчахъ, то не допустилъ бы ихъ запутаться такъ безбожно въ стяхъ клеветника-духа (такъ какъ это діаволъ, ихъ устами, приписываетъ мн такое преступленіе). Я бы самолично, по примру Феникса, набралъ сухихъ дровъ и поджегъ ихъ, чтобы сжечь самого себя.
На это вы мн отвчали, что эти клеветы достигли слуха покойнаго короля Франциска вчной памяти, и что, желая проврить ихъ, онъ приказалъ ученйшему и надежнйшему лектору своего королевства прочитать ему вслухъ мои настоящія сочиненія (говорю такъ, потому что мн злорадно приписывали разныя другія лживыя и подлыя) и, не найдя въ нихъ ничего подозрительнаго, проникся отвращеніемъ къ разнымъ докамъ змй, которые отыскивали смертельную ересь въ какомъ-нибудь N, поставленномъ, по ошибк и небрежности наборщиковъ, вмсто М. Точно такъ поступилъ и его сынъ, нашъ добрйшій, добродтельнйшій и небесами благословенный король Генрихъ, котораго да сохранитъ намъ Господь на долгое время, и поручилъ вамъ даже охранять меня и защищать отъ клеветниковъ. Эту благую всть вы подтвердили мн затмъ у кардинала въ Париж, когда постили монсиньора дю-Беллэ, который тогда, посл продолжительной и тяжкой болзни, удалился въ Пенъ-Моръ, въ мсто (или лучше и врне сказать), въ настоящій рай по своему здоровому, пріятному, удобному, красивому положенію и всякимъ удовольствіямъ земледльческой и сельской жизни.
Вотъ причина, свтлйшій князь, почему въ настоящее время я безбоязненно беру перо въ руки, въ надежд, что ваше милостивое расположеніе подвигнетъ васъ на защиту меня отъ клеветниковъ, какъ второго Геркулеса Гальскаго по знанію, осмотрительности и краснорчію, какъ Алексикакоса {Одно изъ названій Геркулеса.} по добродтели, могуществу и авторитету, о которомъ я поистин могу сказать то, что мудрый царь Соломонъ говоритъ въ Есclesiastici 46, про Моисея, великаго пророка и израильскаго полководца: человкъ богобоязненный и любящій Бога, пріятный всмъ смертнымъ, любимый Богомъ и людьми, память котораго благословенна. Богъ въ похвалу сравнивалъ его съ гербами, сдлалъ его грознымъ въ глазахъ враговъ. Сотворилъ ради него много чудеснаго и страшнаго, почтилъ его въ присутствіи царей, изрекалъ его устами свою волю народу, и черезъ него показалъ свой свтъ. Онъ утвердилъ его въ вр, и добр и избралъ межъ всхъ людей. Избралъ его своимъ глашатаемъ и онъ возвщалъ законъ о свтломъ знаніи тмъ, которые пребывали во мрак.
Я же общаю вамъ, что всхъ, кто будетъ меня благодарить за эти веселыя писанія, всхъ ихъ я буду убждать приписывать вамъ ихъ появленіе и васъ однихъ благодарить за нихъ и молить Господа о сохраненіи и усиленіи вашего величія, мн же ничего не приписывать кром смиренной покорности и добровольнаго подчиненія вашимъ добрымъ приказамъ. Ваши уважаемые совты ободрили меня и вдохновили, и безъ васъ сердце мое было бы уныло, а источникъ умственной жизни изсякъ бы. Господь да сохранитъ васъ въ своей святой благости. Парижъ. 28 января 1662 года.
Вашъ смиреннйшій и пркорнйшій слуга

Франс. Раблэ, медикъ.

Прологъ автора,

Франсуа Раблэ, къ четвертой книг героическихъ дяній и изреченій Пантагрюэля. Къ снисходительнымъ читателямъ.

Добрые люди, Богъ спаси васъ и помилуй! Гд вы? Я васъ не вижу. Постойте, я надну очки. Ага! Постъ уходитъ по добру, по здорову. Я васъ вижу. Ну что жъ? У васъ, говорятъ, былъ отличный сборъ винограда. Это меня радуетъ. У васъ будетъ врное лекарство отъ всхъ недуговъ. Вы поступили, какъ слдуетъ. Вы, ваши жены, дти, родные и семейные находитесь въ добромъ здоровьи. Это дло хорошее и мн пріятное. Господу Богу воздадимъ хвалу, нын и присно и во вки, и если такова Его Святая воля, то пусть такъ оно и пребудетъ на долгое время. Что касается меня, то по Его святому милосердію и мн живется недурно и дай Богъ, чтобы и всегда такъ было. Благодаря нкоторому Пантагрюэлизму (вамъ извстно, что это особое веселое настроеніе, связанное съ презрніемъ къ случайнымъ вещамъ), я здоровъ и бодръ, готовъ пить, если угодно. Вы спросите меня, добрые люди, почему такъ? Отвтъ неотразимый: потому что такъ угодно милосердому, всемогущему Богу, Которому я покоряюсь и священныя, евангельскія слова Котораго я почитаю, вдь въ Евангеліи св. Луки, 4, сказано въ жестокую насмшку и кровавое посмяніе врача, небрегущаго собственнымъ здоровьемъ: ‘Врачу, исцлися самъ’. Такъ точно заботился о своемъ здоровьи и Галенъ, хотя, конечно, не столько отъ почтенія къ Священному Писанію (хотя онъ и не пренебрегалъ Библіей и хорошо былъ знакомъ съ набожными христіанами своего времени, и съ ними водился, какъ это явствуетъ изъ lib 11. de usu partium, lib. 2 de differentiis pulsunm, cap. 3, et ibidem lib. 3, cap. 2. et lib. de rerum affectibus — если только она принадлежитъ ему), но изъ опасенія заслужить простонародную и дкую насмшку: , . Другихъ, небось, лечитъ, а самъ покрытъ язвами.
И вотъ онъ самодовольно похваляется и говоритъ, что не стоило бы и уважать его, какъ медика, если бы, начиная со своего двадцати-восьмилтняго возраста и до самой преклонной старости, онъ не пользовался отличнйшимъ здоровьемъ, за исключеніемъ нсколькихъ кратковременныхъ лихорадокъ, даромъ что отъ природы не пользовался крпкимъ здоровьемъ и имлъ слабый желудокъ. Ибо (говоритъ онъ въ lib. 5 de sanit. tuenda) съ трудомъ можно поврить врачу, что онъ суметъ поправить чужое здоровье, если онъ небрежно относится къ своему собственному.
Еще самоувренне хвалился врачъ Асклепіадъ, что заключилъ договоръ съ Фортуной въ томъ, что не будетъ знаменитымъ врачемъ, если съ того времени, какъ началъ практиковать свое искусство, и до крайней старости ему случится заболть. И въ этомъ онъ вполн усплъ, отличался крпкимъ тлосложеніемъ и восторжествовалъ надъ Фортуной. Въ конц концовъ безъ всякой болзни перешелъ отъ жизни къ смерти, вслдствіе паденія съ высокой лстницы съ расшатавшимися и прогнившими ступенями.
Если же, по несчастію, здоровье вашей милости какъ-нибудь отклонилось наверхъ, внизъ, впередъ, назадъ, направо, налво, внутрь, наружу, поодаль или по близости отъ вашей персоны, то желаю, чтобы съ помощью Создателя оно вернулось къ вамъ. Въ добрый часъ попадется оно вамъ на пути, немедленно схватите его, присвойте его себ и не отпускайте больше отъ себя. Законы вамъ это позволяютъ, Король разршаетъ, а я совтую, ни боле, ни мене, какъ и древніе законодатели разршали господину захватить своего бглаго невольника, гд бы онъ ему ни попался. Богъ мой, добрые люди, разв не занесено въ законы и не ведется на практик въ силу старинныхъ обычаевъ благороднаго, древняго, прекраснаго, цвтущаго, богатйшаго королевства Франціи, что мертвый ловитъ живого? {‘Le mort saisit le vif’, то-есть длаетъ наслдникомъ своего преемника, не спрашиваясь его.} Прочитайте то, что недавно написалъ объ этомъ добрый, ученый, мудрый, человколюбивый, честный и справедливый Андрей Тирако, совтникъ великаго, побдоноснаго и могущественнаго короля Генриха Второго по имени, въ его грозномъ парламент въ Париж. Здоровье есть наша жизнь, какъ врно говоритъ Арифронъ Сиціонискій. Безъ здоровья нтъ настоящей жизни, живой жизни: , . Безъ здоровья жизнь — одно мученіе, жизнь есть подобіе смерти. Итакъ будучи лишены здоровья, то-есть будучи мертвы, ловите живого: ловите жизнь, то-есть здоровье.
Я надюсь на Бога, что Онъ исполнитъ наши молитвы, потому что мы произносимъ ихъ съ твердою врою и потому что он скромны. Скромность считалась древними мудрецами драгоцнной, похвальной, во. всхъ отношеніяхъ пріятной. Изучайте священную Библію и вы увидите, что только молитвы тхъ всегда исполнялись, просьбы которыхъ были скромны.
Такъ, напримръ, маленькаго Закхея {Евангеліе св. Луки, гл. XIX.}, котораго музафизы {Магометанскіе священники.} изъ Св. Эля близъ Орлеана называютъ Св. Сильваномъ и хвалятся, что обладаютъ его тломъ и реликвіями. Онъ ничего не желалъ, кром какъ увидть Спасителя въ окрестностяхъ Іерусалима. Это желаніе было скромное и всмъ доступное. Но онъ былъ малаго роста, и толпа заслоняла ему Спасителя. Онъ подпрыгивалъ, поднимался на цыпочкахъ, вертлся во вс стороны, наконецъ, влзъ на дикую смоковницу. Милосердый Богъ призналъ его искреннюю и скромную любовь. Онъ не только показался его взорамъ, но и говорилъ съ нимъ, постилъ его домъ и благословилъ его семейство. У одного изъ сыновъ пророка въ Израил, который рубилъ дрова близъ рки Іордана, выскочилъ топоръ изъ обуха и упалъ въ рку. Онъ попросилъ Бога вернуть ему топоръ, и желаніе его было скромное, а вра и надежда твердыя, а потому онъ бросилъ обухъ вслдъ за топоромъ. И вотъ свершилось два чуда: топоръ поднялся изъ воды и всадился въ обухъ. Если бы онъ пожелалъ вознестись на небо въ огненной колесниц, какъ Илія, умножить свое потомство, какъ Авраамъ, стать богатымъ, какъ Іовъ, сильнымъ, какъ Самсонъ, и такимъ же красивымъ, какъ Авессаломъ, былъ ли бы онъ услышанъ? Это вопросъ.
Кстати объ умренныхъ желаніяхъ я вамъ разскажу (только предупредите, когда будетъ пора пить вино) то, что написано объ этомъ въ басняхъ мудраго Эзопа французскаго, то-есть, я хочу сказать: фригійскаго и троянскаго, какъ утверждаетъ Максимъ Планудесъ, отъ котораго народа, по увренію самыхъ достоврныхъ хроникеровъ, произошли благородные французы. Эліанъ пишетъ, что Эзопъ былъ фракіецъ, а Агатіасъ повторяетъ вслдъ за Геродотомъ, что онъ былъ уроженецъ Самоса. Но мн это все равно.
Въ его время жилъ бдный поселянинъ, уроженецъ Граво, котораго звали Кульятри {Подъ этимъ именемъ разумется одинъ дворянинъ изъ Пуату, который пріхалъ въ Парижъ по дламъ съ женой-красавицей, въ нее влюбился Францискъ I и обогатилъ дворянина, вслдствіе этого многіе изъ его сосдей, у которыхъ были красивыя жены или дочери, тоже похали въ Парижъ, ожидая разбогатть, но вмсто того вернулись въ себ разоренными. (Alphabet de l’auteitr franais).}, по ремеслу дровоскъ, чмъ и зарабатывалъ себ пропитаніе. Случилось ему потерять топоръ. Кому отъ этого горе и несчастіе? Конечно, ему самому, потому что отъ топора зависло его благосостояніе и самая жизнь, благодаря топору онъ пользовался добрымъ именемъ и уваженіемъ всхъ богатыхъ лсопромышленниковъ, безъ топора же долженъ былъ умереть съ голоду. Смерть, встртивъ его безъ топора какую-нибудь недлю спустя, скосила бы его своей косой и свела съ лица земли. Въ этой бд онъ принялся кричать, молиться, взывать къ Юпитеру въ очень умныхъ выраженіяхъ (потому что, какъ вамъ извстно, Нужда рождаетъ Краснорчіе), поднималъ лицо къ небу, колни склонялъ къ земл, съ обнаженной головой, вздвъ руки кверху, разставивъ пальцы и неутомимо сопровождая каждое воззваніе припвомъ: ‘Мой топоръ, Юпитеръ, мой топоръ, мой топоръ. Ничего больше, о, Юпитеръ, какъ мой топоръ или денегъ, чтобы купить другой. Увы, мой бдный топоръ.’ Юпитеръ въ это время созвалъ совтъ для обсужденія весьма важныхъ государственныхъ длъ, и старой Цибел, или же, если хотите, юному и свтлому Фебу принадлежало слово. Но Кульятри вопилъ такъ громко, что вопль его услышанъ былъ въ совт, среди совщанія боговъ. ‘Какой діаволъ (спросилъ Юпитеръ) этакъ страшно оретъ тамъ внизу? Клянусь Стиксомъ! Вдь мы собрались для ршенія важныхъ и затруднительныхъ длъ — и до сихъ поръ еще съ ними не покончили? Мы разсудили тяжбу между королемъ персидскимъ Престбаномъ и султаномъ Сулейманомъ, императоромъ константинопольскимъ. Мы поршили дло между татарами и московитами. Мы исполнили просьбу Шерифа и благосклонно выслушали прошеніе Гуальгоца-Раса {Торгутъ-Раса, знаменитый морской разбойникъ, завоевалъ Триполи въ 1662 г.}. Парма умиротворена, а также и Майденбургъ {Магдебургъ, осажденный въ 1661 г. Морицомъ Саксонскимъ.}, Мирандола и Африка {Городъ въ Варварійскихъ владніяхъ.}: такъ называютъ смертные то, что въ Средиземномъ мор мы величаемъ Aphrodisium. Въ Триполи перемнился государь. Ему пришелъ конецъ. Теперь предстоитъ угомонить гасконцевъ, требующихъ, чтобы имъ возвратили ихъ колокола {Колокола были отняты у нихъ за то, что они уклонились отъ уплаты на соль.}. Въ этомъ углу у насъ саксонцы, остроготы и аллеманы, народъ когда-то непобдимый, но теперь сплоховавшій и побжденный искалченнымъ человчкомъ {Карлъ V, страдавшій подагрой.}. Они просятъ у насъ отмщенія, помощи, возврата имъ первоначальнаго здраваго смысла и античной свободы. По какъ поступить намъ съ этими Рамо и Галланомъ {Петръ Рамусъ, родился въ 1516 г., умеръ въ 1672 г., метафизикъ и противникъ философіи Аристотеля, за котораго съ нимъ сражался Галланъ.}, которые съ помощью своихъ приверженцевъ и пособниковъ взбунтовали всю парижскую академію. Я въ большомъ затрудненіи и не знаю чью сторону принять. Оба кажутся мн славными ребятами. У одного водятся денежки, другому очень хотлось бы, чтобы он у него водились. У одного есть кое-какія познанія, да и другой тоже не невжда. Одинъ любитъ честныхъ людей, другой любимъ честными людьми. Одинъ — хитрая лиса, другой рычитъ, ворчитъ и лаетъ на древнихъ философовъ, какъ собака. Что скажешь объ этомъ, великая ослиная морда, Пріапъ? Я часто находилъ твои совты справедливыми и дльными.
‘Et habet tnamentula mentem.’
— Царь Юпитеръ,— отвчалъ Пріапъ, сбрасывая свой капюшонъ и поднимая вверхъ красную, воспаленную и самоувренную рожу,— такъ какъ вы сравниваете одного съ лающей собакой, а другого съ хитрой лисой, то я того мннія, что вамъ слдуетъ, безъ дальнихъ околичностей, поступить съ ними такъ, какъ вы когда-то поступили съ собакой и лисой.
— Что такое?— спросилъ Юпитеръ. Когда? Кто они такіе были? Что, такое было?
— О, чудная память!— отвчалъ Пріапъ. Достопочтенный отецъ Вакхъ, который сидитъ теперь передъ нами съ краснымъ лицомъ, желая отомстить ивянамъ, создалъ волшебную лису, съ которой никто не могъ ничего подлать, какихъ бы золъ и убытковъ она ни натворила. Благородный Вулканъ сдлалъ изъ мди собаку и такъ сильно старался вдохнуть въ нее жизнь, что она, наконецъ, ожила. Онъ подарилъ вамъ ее, вы подарили ее своей фаворитк Европ. Она подарила ее Миносу, Миносъ — Прокрису, Прокрисъ въ конц концовъ подарилъ ее Кефалу. Собака тоже была волшебная и, на манеръ современныхъ адвокатовъ, хапала всякую тварь, попадавшуюся ей на пути, такъ что ничто отъ нея не ускользало. Ну, вотъ пришлось имъ встртиться. Что он сдлали? Собака, по ршенію рока, должна была взять лисицу, лисица, тоже по ршенію рока, не должна была быть взята. Дло перенесли въ вашъ совтъ. Вы заявили, что не можете идти противъ Судьбы. Но Судьба изрекла противорчивые приговоры. Было объявлено противнымъ природ признать истинными и дйствительными два противорчивыхъ ршенія. Васъ бросило въ потъ. Изъ вашего пота, падавшаго на землю, выросли кочаны капусты. Весь благородный совтъ, отъ невозможности постановить категорическое ршеніе, почувствовалъ неутолимую жажду и выпилъ во время своего засданія слишкомъ семьдесятъ восемь бочекъ нектара. По моему совту, вы обратили, лису и собаку въ камни. И этимъ затрудненіе было вдругъ разршено, и жажда, томившая великій Олимпъ, успокоилась. Дло происходило въ окрестностяхъ Темесса, между ивами и Халкедономъ. По этому примру, я того мннія, чтобы вы обратили въ камень и эту собаку и лису. Метаморфоза будетъ какъ нельзя боле кстати. Оба носятъ имя Петръ {Petra — камень.}. И тутъ же по поговорк, которая въ ходу у лимузинцевъ: что для устья печи требуются три камня, вы присоедините къ нимъ и Петра изъ Куанье, котораго вы уже раньше, и по той же причин, обратили въ камень {Борецъ за просвщеніе, жившій въ XIV вк и сопротивлявшійся церковнымъ захватамъ. Католическіе попы прозвали его именемъ безобразное изваяніе, о которое въ церквахъ тушили свчи.}. И эту тройную каменную фигуру можно поставить въ большомъ храм Парижа или же въ его преддверіи, чтобы гасить нихъ сальныя и восковыя свчи, свтильники и факелы, такъ какъ, будучи въ живыхъ, они предательски зажигали огонь раздора, ересей и сектантскаго пристрастія между учеными. И это бы послужило вчнымъ предостереженіемъ въ томъ, что подобныя темныя дянія всегда будутъ вами наказаны. Я сказалъ.
— Я вижу, что вы къ нимъ благосклонны,— сказалъ Юпитеръ,— любезный господинъ Пріапъ. Вы не со всми бываете такъ милостивы. Вдь въ виду того, что они ничего такъ не желаютъ, какъ увковчить свое имя и память о себ, то для нихъ ничего не можетъ быть лучше, какъ быть превращенными по смерти въ каменныя и мраморныя изваянія, вмсто того, чтобы быть зарытыми въ землю и сгнить. Поглядите, какія трагедіи вызываются нкоторыми пастофорами {Первосвященники у египтянъ. Поясненіе самого Раблэ.} около Тиренскаго моря и въ мстахъ сосднихъ съ Апеннинами. Эти ужасы переживутъ свое время, какъ и лимузенскія печи, но затмъ имъ наступитъ конецъ. Но еще не такъ скоро. Намъ будетъ еще съ ними довольно хлопотъ. Я усматриваю только одно неудобство. А именно: у насъ слишкомъ малъ запасъ молній, съ тхъ поръ, какъ вы, прочіе соратники боговъ, по моему соизволенію, безъ всякой экономіи и въ шутку пускаете ими въ Новую Антіохію {Римъ.}. Вашему примру послдовали съ тхъ поръ франты, защитники крпости Королевская Индюшка, которые собирались отстаивать ее противъ всхъ враговъ, да разстрляли свои снаряды по воробьямъ, и, когда пришла нужда въ оборон, у нихъ не оказалось больше боевыхъ снарядовъ и они храбро сдались врагу, который уже подумывалъ о томъ, чтобы снять осаду, и, какъ всякій подобный отчаянный безумецъ, только и помышлялъ о своемъ отступленіи и связанномъ съ нимъ кратковременномъ позор. Распорядись, любезный сынъ Вулканъ, разбуди своихъ сонныхъ Циклоповъ, Астероповъ {Кующіе молніи.}, Бронтесъ {Приготовляющіе громъ.}, Аргесъ {Блыя молніи.}, Полифема, Стероповъ {Кующіе лучи.} и Пиракмоновъ {Выбивающіе огонь.}: заставь ихъ работать и такъ же усердно пить. Труженикамъ огня не слдуетъ жалть вина. Ну, теперь покончимъ поскоре съ этимъ крикуномъ. Меркурій, освдомьтесь и узнайте, что ему нужно.
Меркурій заглянулъ въ небесный трапъ, черезъ который боги прислушиваются къ тому, что происходитъ на земл, и который похожъ на корабельный люкъ (Икароменипъ {У Лукьяна.} говорилъ, что онъ похожъ на отверстіе колодца), и увидлъ, что это Кульятри проситъ вернуть ему потерянный топоръ, и сообщилъ объ этомъ совту боговъ.
— Ну вотъ,— сказалъ Юпитеръ,— этого недоставало! Точно намъ нтъ другого дла, какъ возвращать потерянные топоры! Но длать нечего, вернуть ему топоръ слдуетъ. Это, слышите ли вы, значится въ книг судебъ, точно такъ, какъ если бы топоръ стоилъ Миланскаго герцогства. Да и, по правд сказать, его топоръ ему такъ же дорогъ и цненъ, какъ королю его королевство. Пусть, пусть ему вернутъ топоръ! И довольно объ этомъ. Вернемся къ разбирательству спора духовенства съ аббатствомъ Ландерусы. На чемъ, бишь, мы остановились?
Пріапъ стоялъ около камина. Услышавъ докладъ Меркурія, онъ вжливо, но весело сказалъ:
— Царь Юпитеръ, въ т времена, какъ по вашему приказанію и особому соизволенію я былъ стражемъ земныхъ садовъ, я замтилъ, что слово ‘топоръ’, употребляется въ нсколькихъ смыслахъ…. {Здсь слдуетъ невозможное для перевода по своей непристойности мсто, основанное на игр словомъ coignйe, имющимъ еще иной неприличный смыслъ.} А поэтому необходимо было бы узнать, какого рода топоръ проситъ этотъ крикунъ Кульятри.
— Коли такъ,— сказалъ Юпитеръ Меркурію,— спуститесь немедленно внизъ и бросьте къ ногамъ Кульятри три топора: его собственный, другой изъ золота и третій изъ серебра, массивные, равные по всу. Предложите ему выбрать топоръ, и если онъ возьметъ свой и имъ удовольствуется, тогда отдайте ему и оба другихъ. Если же онъ выберетъ не свой, то отрубите ему голову его собственнымъ топоромъ. И отнын всегда такъ поступайте съ тми, кто потеряетъ свой топоръ.
Сказавъ это, Юпитеръ сталъ вертть головой какъ обезьяна, глотающая пилюли, и съ такой гримасой, что весь Олимпъ затрясся.
Меркурій, въ остроконечной шапк, колет, крылатыхъ башмакахъ и съ кадуцеемъ въ рук, спустился черезъ небесный трапъ и, разская воздухъ, легко сошелъ на землю и бросилъ къ ногамъ Кульятри три топора, затмъ сказалъ ему:
— Ты такъ оралъ, что, должно быть, у тебя въ горл пересохло. Юпитеръ услышалъ твои мольбы. Гляди: который изъ этихъ топоровъ — твой, и бери его.
Кульятри поднялъ золотой, оглядлъ его и нашелъ, что онъ очень тяжелъ, и говоритъ Меркурію:
— Божусь, что это не мой топоръ, мн его не нужно.
Такъ же поступилъ онъ и съ серебрянымъ топоромъ и сказалъ:
— И это не мой, оставьте его себ.
Потомъ взялъ въ руки свой оправленный въ дерево топоръ, поглядлъ на топорище, призналъ на немъ свою отмтку и, вздрогнувъ отъ радости, точно лиса, встртившая заблудившихся куръ, ухмыляясь, проговорилъ:
— Чортъ тебя дери! Вотъ это мой топоръ! Если вы мн его отдадите, я угощу васъ большимъ горшкомъ славнаго молока съ прекрасной майской {Иды мая, когда родился Меркурій. Прим. самого Раблэ.} земляникой.
— Добрый человкъ,— отвчалъ Меркурій,— я оставляю теб топоръ, бери его. И, по вол Юпитера, дарю теб и оба другихъ за то, что ты проявилъ умренность въ желаніяхъ и въ выбор топора. Теперь ты будешь богатъ. Оставайся же честнымъ человкомъ.
Кульятри вжливо поблагодарилъ Меркурія, поклонился великому Юпитеру, заткнулъ свой старый топоръ за поясъ, а два другихъ, боле тяжелыхъ, привсилъ къ ше. Въ этомъ вид онъ прогуливается по своему околотку, величаясь передъ своими прихожанами и сосдями и повторяя имъ словцо Пателена:
— Теперь на моей улиц праздникъ.
На другой день, облекшись въ блую блузу и взваливъ на спину оба драгоцнныхъ топора, отправляется въ Шинонъ, городъ прекрасный, городъ благородный, городъ древній, первый въ мір, по мннію и увреніямъ ученйшихъ массоретовъ {Истолкователи и глоссаторы, у евреевъ. Прим. самого Раблэ.}. Въ Шинон онъ размниваетъ серебряный топоръ на серебряную монету, а золотой — на золотую. Покупаетъ цлую уйму мызъ, хлбныхъ амбаровъ, земли, строеній, деревенскихъ домовъ, луговъ, виноградниковъ, лсовъ, пашенъ, прудовъ, мельницъ, садовъ, быковъ, коровъ, воловъ, овецъ, барановъ, козъ, свиней, поросятъ, ословъ, лошадей, куръ, птуховъ, каплуновъ, цыплятъ, гусей, утокъ, селезней и прочей птицы. И въ очень короткое время становится самымъ богатымъ человкомъ въ околотк, богаче даже хромого Молевріе.
Сосдніе лсопромышленники и мужики, узнавъ о такой удач Кульятри, очень удивились, и состраданіе и жалость, какія имъ прежде внушалъ Кульятри, смнились завистью къ его неожиданному и большому богатству. Они забгали во вс стороны, разспрашивая, освдомляясь какимъ способомъ, гд, въ какой день, въ какой часъ, почему и зачмъ ему достался такой кладъ. Услышавъ, что это случилось отъ того, что онъ потерялъ топоръ, они сказали:
— Эге! Стоитъ намъ только потерять топоръ и мы станемъ богаты? Средство не трудно, и имъ можно воспользоваться. Итакъ, значитъ, въ настоящее время коловращеніе небесныхъ сферъ, размщеніе созвздій и аспектъ планетъ таковы, что кто потеряетъ топоръ, тотъ станетъ богатъ? Эге, ге! Клянусь Богомъ, топоръ будетъ потерянъ, какъ ужъ ему угодно!
Итакъ вс потеряли топоры. Чортъ меня побери, если хоть у одного изъ нихъ остался топоръ!
Ни у одного сына честной матери не осталось топора. По недостатку топоровъ не стали больше рубить деревьевъ и колоть дрова въ этой мстности. И даже, какъ повствуется въ басн Эзопа, иные мелкотравчатые грабители{Въ подлинник Janspill’hommes вмсто Gentilshommes.}-дворянчики, которые уже раньше продали Кульятри свои луга и мельницы, чтобы пофрантить на парадахъ, услыхавъ, какимъ образомъ ему достался кладъ, продали свои шпаги и купили топоры, чтобы потерять ихъ точно такимъ же манеромъ, какъ и мужики, и вмсто нихъ получить груды золота и серебра, уподобляясь въ этомъ отношеніи римскимъ пилигримамъ, продающимъ все свое добро и занимающимъ чужія деньги, чтобы накупить вороха индульгенцій у новоизбраннаго папы. И принялись кричать, вопить, молить и взывать къ Юпитеру: ‘Мой топоръ, Юпитеръ, мой топоръ!’ Одинъ оретъ: ‘Мой топоръ!’ Другой вопитъ: ‘Мой топоръ! Го, то, то! Юпитеръ, мой топоръ!’ Кругомъ стонъ стоялъ отъ криковъ и воя всхъ этихъ людей, растерявшихъ топоры. Меркурій не замедлилъ принести имъ топоры и предложилъ каждому потерянный имъ топоръ и два другихъ: золотой и серебряный. Вс выбирали золотой и брались за него, благодаря щедраго Юпитера. Но въ тотъ моментъ, какъ они поднимали его съ земли, согнувшись вдвое, Меркурій отрубалъ имъ голову, какъ было приказано Юпитеромъ. И отрзанныхъ головъ оказалось столько же, сколько было топоровъ.
Вотъ что произошло. Вотъ что бываетъ съ тми, кто любитъ простоту и стремится къ умренности. Берите съ нихъ примръ, вы, вс гуляки, которые говорите, обыкновенно, что не продадите своихъ желаній и за десять тысячъ франковъ чистоганомъ, и отнын не говорите безъ зазрнія совсти — какъ я отъ васъ иногда слышалъ — ‘Ахъ, дай-то Богъ мн получить сто семьдесятъ восемь милліоновъ золотомъ! Тогда бы я восторжествовалъ! Эхъ, вы ослы! Чего же посл того пожелать королю, императору, пап! И вы по опыту можете видть, что, высказывая такія непомрныя желанія, вы получаете только парши да овечью оспу {Заразительная болзнь у овецъ, которая, говорятъ, свирпствовала, между французами въ 1411 г.} и ни гроша въ карман, какъ и т двое нищихъ въ Париж, изъ которыхъ одинъ пожелалъ получить столько золотыхъ монетъ, сколько ихъ находилось въ обращеніи въ Париж съ самаго его основанія и по сей часъ, и притомъ по самой высокой оцнк. Какъ, по вашему, вдь малый былъ не промахъ! Собрался какъ голодный на кисель! По монастырской ковриг за щеку мечетъ! Другой пожелалъ, чтобы соборъ Богоматери былъ наполненъ острыми иголками, снизу доверху, и чтобы у него было столько золота, сколько бы влзло въ мшки, которые можно было бы сшить всми тми иголками. Вотъ это значитъ желать,— такъ желать! Какъ вамъ кажется? Но что же изъ этого вышло? Къ вечеру у каждаго изъ нихъ оказались вереда на пятк, ракъ на подбородк, туберкулы въ легкихъ, катарръ въ горл, карбункулъ на крестц, а хлба ни корки.
Итакъ будьте умренны въ своихъ желаніяхъ и тогда лучше вамъ будетъ, въ особенности, если вы станете какъ слдуетъ трудиться. Но, говорите вы, для Бога все равно — дать мн семьдесятъ восемь тысячъ или одну полушку, потому что Онъ всемогущъ. Милліонъ золота — для него такіе же пустяки, какъ грошъ. Эге, ге, ге! Ваше ли это дло, бдные люди, такъ разсуждать и толковать о всемогуществ и предопредленіи Божіемъ. Потише, потише! Смиритесь передъ Его святымъ ликомъ и признайте свои несовершенства.
На этомъ я основываю мою надежду и твердо врю (если угодно Господу Богу), что вамъ, подагрикамъ, дано будетъ здоровье, такъ какъ вы ничего, кром здоровья, пока не просите. Подождите еще немножко, имйте на каплю терпнія. Не такъ поступаютъ, генуэзцы, когда по утру, посл совщанія въ своихъ конторахъ и кабинетахъ о томъ, что имъ предпринять и съ кого въ этотъ день содрать денежки, и кого имъ слдуетъ одурачить, провести, нагрть и обобрать,— выходятъ на площадь и кланяясь другъ другу, говорятъ:— Sanita et gnadain, Messer’ {Желаю здоровья и барыша, милостивый государь.}. Они не довольствуются здоровьемъ, а хотятъ еще и барышей:— нажить, если можно, столько денегъ, сколько у Гуадоньи {Богатый банкиръ въ эпоху Франциска I.}. Отчего бываетъ часто, что они не получаютъ ни того, ни другого. А теперь откашляйтесь хорошенько, выпейте на здоровье, развсьте уши и послушайте, какія чудеса я вамъ разскажу про благороднаго и добраго Пантагрюэля.

I.

О томъ, какъ Пантагрюэль слъ на корабль, чтобы постить оракулъ богини Бакбюкъ 1).

1) По-еврейски: бутылка.

Въ іюн мсяц, въ день вестальскаго {Весталіи, праздникъ въ честь богини Весты въ Рим. Приходился на седьмой день іюня. Прим. самого Раблэ.} праздника, въ тотъ самый, когда Врутъ завоевалъ Испанію и испанцевъ и когда скупой Крассъ былъ побжденъ и разбитъ парянами, Пантагрюэль, простившись со своимъ добрымъ отцемъ Гаргантюа (который по достохвальному обычаю, существовавшему между добрыми христіанами первобытной церкви, отслужилъ молебствіе о благополучномъ плаваніи своего сына и всхъ его спутниковъ), слъ на корабль въ аласскомъ порт, въ сопровожденіи Панурга, брата Жана-Сокрушителя, Эпистемона, Гимнаста, Эстена, Ризотома, Карпалима и другихъ своихъ давнишнихъ слугъ и домочадцевъ, вмст съ Ксеноманомъ, великимъ путешественникомъ, совершившимъ самыя опасныя поздки и, по приглашенію Панурга, прибывшимъ въ опредленный день.
По извстнымъ и основательнымъ причинамъ онъ оставилъ Гаргантюа составленную и подписанную имъ морскую карту, гд былъ обозначенъ путь, котораго имъ предстояло держаться, при посщеніи оракула божественной Бутылки Бакбюкъ.
О числ кораблей я уже сообщилъ вамъ въ книг третьей. Къ нимъ присоединилось еще довольно много трех-весельныхъ галеръ, галліоновъ и фелукъ, вс он были снабжены хорошимъ экипажемъ, хорошо оснащены и въ изобиліи нагружены Пантагрюэльономъ. Вс офицеры, переводчики, лоцмана, капитаны, шкипера и матросы собрались на ‘Таламег’. Такъ назывался большой и главный корабль Пантагрюэля, у котораго на корм красовался девизъ: большая толстая бутылка на половину изъ полированнаго гладкаго серебра, а на половину изъ золота съ красной эмалью. Изъ чего легко было заключить, что блое и красное вино были цвтами благородныхъ путешественниковъ, а лозунгомъ ихъ: ‘Бутылка’.
На корм второго корабля красовался оригинальный старинный фонарь, искусно сдланный изъ слюды и обозначавшій, что они постятъ также и Страну Фонарей {Lanternoys, — аллегорическая страна, гд царитъ просвщеніе.}.
На третьемъ корабл девизомъ служилъ прекрасный и глубокій фарфоровый кубокъ. На четвертомъ — золотой съ двумя ручками горшокъ, на манеръ античной вазы. На пятомъ — бокалъ изъ изумрудной щетки. На шестомъ — монашеская фляжка изъ четырехъ металловъ. На седьмомъ — коронка изъ чернаго дерева съ инкрустаціями изъ золота. На восьмомъ — рюмка изъ вороненаго золота. На десятомъ — ваза изъ тонкаго, обработаннаго огнемъ золота. На десятомъ — чаша изъ душистаго кипарисоваго дерева съ золотыми инкрустаціями въ персидскомъ вкус. На одиннадцатомъ — золотая корзина, въ которой носятъ виноградъ, съ мозаикою. На двнадцатомъ — золотой боченокъ изъ матоваго золота съ отдлкой изъ крупнаго индійскаго жемчуга. Такъ что всякій, кто увидлъ бы этотъ благородный флотъ съ его девизами, развеселился бы, будь онъ угрюмый, сердитый брюзга или такого же печальнаго нрава, какъ покойный Гераклитъ-Плакса, и сказалъ бы, что пассажиры вс выпить не прочь и люди благонамренные, и предсказалъ бы, что путешествіе совершится туда и обратно въ полномъ веселіи и отличномъ здоровьи.
Итакъ вс собрались на ‘Таламег’. Тамъ Пантагрюэль сказалъ имъ краткую, но поучительную рчь, съ ссылками на Св. Писаніе о польз мореплаванія. Посл этой рчи произнесена была молитва къ Богу во всеуслышаніе и въ присутствіи всхъ обывателей и горожанъ алассы, сбжавшихся на пристань, чтобы видть, какъ вс сядутъ на корабли и отплывутъ.
Посл молитвы стройно проптъ былъ псаломъ святого царя Давида, начинающійся словами:
‘Когда вышелъ Израиль изъ Египта’.
По окончаніи псалма разставили столы на палуб и принесли разныхъ мясныхъ блюдъ. Обитатели алассы, которые тоже присоединились къ пнію вышеупомянутаго псалма, принесли изъ домовъ много състного и вина. Вс пили, за ихъ здоровье. Они отвчали тмъ же. И благодаря этому никто изъ пассажировъ поздне не
страдалъ отъ морской оолъзни и не Ощущалъ никакого разстройства ни въ голов, ни въ желудк, что непремнно бы случилось, если бы они за нсколько дней передъ тмъ, какъ пуститься въ плаваніе, пили чистую воду или съ примсью вина, ли бы айву, кору лимона, употребляли бы сокъ кислыхъ гранатъ или бы держали продолжительную діэту, вообще поступали бы согласно подобнымъ предписаніямъ глупыхъ врачей, которыми т напутствуютъ мореплавателей.
Посл неоднократныхъ изліяній вс разошлись по своимъ кораблямъ и на разсвт вышли при греческомъ восточномъ втр {Нордъ-вестъ.}, сообразуясь съ которымъ главный лоцманъ Джемстъ Брайеръ составилъ маршрутъ и направилъ стрлки компасовъ. Такъ какъ оракулъ богини Бакбюкъ находится въ Катэ, въ Верхней Индіи, то, по его мннію, которое раздлялъ и Ксеноманъ, не слдовало избирать обычной дороги португальцевъ, которые, переская знойный поясъ, огибаютъ мысъ Доброй Надежды на южной оконечности Африки и, теряя совершенно изъ виду Полярную Звзду, длаютъ огромный крюкъ, между тмъ какъ, напротивъ того, слдуетъ держаться параллельно Индіи и огибать вокругъ полюса съ запада,— такъ, чтобы въ направленіи сверномъ находиться на той же высот, какъ портъ Олонъ, не приближаясь къ нему, чтобы не попасть въ Ледовитый океанъ и не быть тамъ затертымъ льдами. Если слдовать по этому каноническому пути, на одинаковой параллели, то онъ останется по правую руку отъ востока, тогда какъ иначе онъ оставался бы по лвую.
Отъ этого они оказались въ невроятной выгод. Безъ крушенія, безъ опасности, не потерявъ никого изъ людей, при самой ясной погод (за исключеніемъ только одного дня около Макреонскихъ острововъ), они совершили путь въ Верхнюю Индію мене чмъ въ четыре мсяца, между тмъ какъ португальцы совершаютъ его въ три года при тысяч неудобствъ и безчисленныхъ опасностей. И я того мннія, пока мн не докажутъ противнаго, что этого пути держались т индусы, про которыхъ повствуетъ Корнелій Непотъ, Помпей Мела и посл нихъ Плиній, и которые приплыли въ Германію и были съ честью приняты королемъ свевскимъ, въ бытность К. Метелла Целера проконсуломъ Галліи.

II.

О томъ, какъ Пантагрюэль купилъ много прекрасныхъ вещей на остров Медамоти.

Въ этотъ день и на слдующій за нимъ они не видли земли и ничего новаго, такъ какъ по этому пути они уже разъ слдовали. На четвертый день они открыли островъ, называвшійся Медамоти {Нигд.}, очень красивый и которымъ можно было любоваться, благодаря множеству маяковъ и высокихъ мраморныхъ башенъ, окружавшихъ его, величиною онъ былъ не мене Канады. Когда Пантагрюэль справился о томъ, кто владетъ островомъ, то ему отвчали, что островъ принадлежитъ королю илофану {Любящій блеснуть.}, который отлучился по случаю женитьбы его брата илофеамона {Любящій глядть.} на наслдной принцесс королевства Энгисъ {Сосдняя страна. Вс эти примчанія принадлежатъ самому Раблэ.}. Итакъ онъ сошелъ на берегъ, и въ то время какъ экипажъ кораблей запасался въ гавани прсной водой, онъ осматривалъ различныя картины, ковры, животныхъ, рыбъ, птицъ и другіе экзотическіе и заморскіе товары, выставленные вдоль набережной и въ портовыхъ лавкахъ. Дло было какъ разъ на третій день большой и торжественной мстной ярмарки, на которую ежегодно съзжались вс богатые и именитые купцы Азіи и Африки. Братъ Жанъ купилъ дв рдкостныхъ и цнныхъ картины: на одной было нарисована, какъ живая, пойманная птица, на другой — портретъ лакея, старающагося изобразить изъ себя барина, подражая всмъ его манерамъ, жестамъ, выраженію лица, повадк, минамъ и вкусамъ, написаннымъ и измышленнымъ мастеромъ Шарлемъ Шармуа, живописцемъ короля Межиста. И заплатилъ за нихъ гримасами.
Панургъ купилъ большую картину, представлявшую копію съ вышитой нкогда картины Филомелой, изобразившей для своей сестры Прогнеи то, какимъ образомъ ее лишилъ двственности ея зять Терей и отрзалъ ей языкъ, чтобы она не могла разсказать объ его преступленіи {Овидій. Метаморфозы, VI, 42 и т. д.}. Божусь вамъ ручкой моего фонаря, что картина была роскошная и удивительная. Не думайте, прошу васъ, чтобы она изображала двушку въ объятіяхъ мужчины. Это было бы слишкомъ глупо и грубо. Картина была совсмъ иная и боле понятная. Вы можете видть ее въ Телемскомъ аббатств, по лвую руку въ верхней галлере.
Эпистемонъ купилъ тоже картину. На ней изображены были съ натуры Идеи Платона и Атомы Эпикура.
Ризотомъ купилъ тоже картину, на которой изображено было съ натуры Эхо.
Пантагрюэль поручилъ Гимнасту купить ему ‘Жизнь и дянія Ахиллеса’, изображенныя на семидесяти восьми коврахъ длиною въ четыре, шириною въ три сажени, вытканныхъ фригійскимъ шелкомъ, вперемежку съ золотомъ и серебромъ. На первомъ ковр изображено было бракосочетаніе Пелея и етиды, на второмъ — рожденіе Ахиллеса, его молодость, какъ оно описано Стасемъ Папиніемъ, его дянія и боевые подвиги, прославленные Гомеромъ, его смерть и погребеніе, какъ они передаются у Овидія и Квинтуса Калабера, а на послднемъ изображалось, появленіе его тни и жертвоприношеніе Поликсены, какъ оно описано у Эврипида. Онъ купилъ также троихъ красивыхъ и молодыхъ единороговъ, одного жеребца золотистой масти и двухъ кобылъ срыхъ въ яблокахъ. А также еще и лося, котораго ему продалъ одинъ скиъ изъ страны Желоновъ.
Лось есть животное величиной съ молодого быка, съ рогами на голов, какъ у оленя, съ раздвоенными копытами на ногахъ и съ длинной шерстью, какъ у большого медвдя, шкура его почти такъ же тверда, какъ панцырь. По словамъ желона, онъ съ трудомъ ловится въ Скиіи, потому что мняетъ цвтъ смотря по мсту, гд пасется, и подражаетъ цвту травы, деревьевъ, кустарниковъ, цвтовъ, скалъ,— короче сказать, всхъ предметовъ, около которыхъ находится. Это свойство у него общее съ морскими полипами и съ хамелеономъ, послдній—родъ ящерицы, такой удивительный, что Демократъ посвятилъ цлую книгу описанію ея наружности, анатоміи и магическихъ свойствъ и качествъ. Я самъ видлъ, какъ она мняла цвтъ не только отъ сосдства окрашенныхъ предметовъ, но и сама по себ, Смотря потому, испытывала она страхъ или пріятныя ощущенія: такъ на зеленомъ ковр я видлъ ее зеленой, но по истеченіи нкотораго времени она длалась желтой, голубой, коричневой и фіолетовой, подобно тому, какъ мняетъ цвтъ гребешокъ индюка смотря по его ощущеніямъ. Намъ всего удивительне показалось въ этомъ лос то, что не только его морда и шкура, но и вся шерсть принимала тотъ цвтъ, въ какой были окрашены сосдніе предметы. Около Панурга, одтаго въ срую тогу, шерсть его становилась срой, около Пантагрюэля, облеченнаго въ пурпуровую мантію, его шерсть и кожа краснли, около лоцмана, одтаго на манеръ египетскихъ жрецовъ Изиды и Анубиса, шкура его казалась совсмъ блой. Въ послднихъ двухъ цвтахъ хамелеону отказано. Когда онъ не испытывалъ ни страха и вообще никакихъ другихъ ощущеній, онъ сохранялъ свой натуральный цвтъ и шкура его была того цвта, какой мы видимъ на ослахъ въ Менг {Тамъ былъ монастырь ‘срыхъ братій’.}.

III.

О томъ, какъ Пантагрюэль получилъ отъ своего отца, Гаргантюа, письмо, и о странномъ способ, какимъ могутъ доходить быстра всти изъ чужихъ и отдаленныхъ странъ.

Пантагрюэль, занятый покупкой всхъ этихъ чужеземныхъ животныхъ, услышалъ съ мола десять выстрловъ изъ мортиры и изъ фальконета и громкія и радостныя восклицанія со всхъ сторонъ. Пантагрюэль вернулся въ гавань и увидлъ, что то прибылъ одинъ изъ быстроходныхъ кораблей его отца Гаргантюа, называвшійся ‘Хелидонъ’, отъ того, что на его корм высилась морская ласточка, отлитая изъ коринской мди. Это такая рыба, величиною съ луарскую плотву, мясистая, безъ чешуи, съ хрящеватыми крыльями (какъ у летучей мыши), очень длинными и широкими, при помощи которыхъ, я часто видлъ,— какъ она пролетала на сажень отъ воды съ быстротой стрлы изъ лука. Въ Марсели ее называютъ Ландель. И этотъ корабль тоже былъ легокъ, какъ ласточка и, казалось, не столько плылъ по вод, какъ летлъ по морю. На немъ находился Маликорнъ, стольникъ, рзавшій мясо за столомъ Гаргантюа, котораго онъ нарочно послалъ узнать о состояніи здоровья своего сына, добраго Пантагрюэля, и отвезти ему письмо. Пантагрюэль, милостиво поздоровавшись съ нимъ, прежде чмъ вскрыть письмо и прежде всякихъ другихъ рчей, спросилъ его:
— Привезли ли вы съ собой Гозаля {По еврейски: голубь, голубка. Прим. самого Раблэ.}, небеснаго встника?
— Да,— отвчалъ тотъ. Онъ сидитъ въ этой корзинк.
То была голубка, взятая съ голубятни Гаргантюа и которая какъ разъ въ тотъ моментъ, какъ отплывалъ вышеназванный корабль, высиживала птенцовъ. Случись съ Пантагрюэлемъ какая бда, онъ бы привязалъ къ ея лапкамъ черную ленточку, но такъ какъ онъ былъ здоровъ и благополученъ, то, высвободивъ голубку изъ заточенія, онъ навязалъ ей на лапки блыя тафтяныя ленточки и, не теряя ни минуты, выпустилъ ее на свободу. Голубка моментально полетла съ невроятной скоростью, такъ какъ вы сами знаете, что нтъ полета быстре голубинаго, когда у него положены яйца или высижены птенцы, такъ какъ вложенная въ него природою настойчивая заботливость о голубяткахъ влечетъ къ нимъ на помощь. И вотъ, мене чмъ въ два часа, голубка пролетла длинный путь, который совершилъ корабль въ три дня и три ночи, идя и на парусахъ и на веслахъ при попутномъ втр. И такимъ образомъ голубка вернулась на голубятню, къ собственному гнзду съ птенцами. И услыхавъ, что у нея навязаны блыя ленты, Гаргантюа возрадовался, увренный въ добромъ здравіи своего сына.
Таковъ былъ обычай у благородныхъ Гаргантюа и Пантагрюэля, когда они хотли быстро получить всть о чемъ-нибудь дорогомъ и желанномъ, какъ исходъ битвы на мор и на суш, оборона или взятіе какой-нибудь крпости, ршеніе какого-нибудь важнаго спорнаго вопроса, благополучнаго или неблагополучнаго разршенія отъ бремени какой-нибудь королевы или знатной дамы, смерть или выздоровленіе друзей и союзниковъ, застигнутыхъ болзнью и такъ дале. Они брали Гозаля и приказывали передавать его по почт съ рукъ на руки въ т мста, откуда они ждали встей. Гозаль, смотря но тому, были у него на лапкахъ черныя или блыя ленточки, смотря по обстоятельствамъ, выводилъ ихъ изъ тягостной неизвстности и притомъ очень быстро, такъ какъ въ одинъ часъ успвалъ пролетть по воздуху большее пространство, нежели прохали бы въ цлый день по дорог тридцать почтъ. Этимъ выгадывалось бы много времени. А потому вы поврите мн, что на голубятняхъ принадлежавшихъ имъ мызъ всегда во вс мсяцы и времена года можно было найти голубиныя, яйца и птенцовъ и пропасть голубей. Чего всякій можетъ достичь въ хозяйств посредствомъ селитры и растенія вербены.
Выпустивъ голубя, Пантагрюэль прочиталъ посланіе своего отца Гаргантюа, гласившее слдующее:

‘Дражайшій сынъ.

Любовь, которую естественно питаетъ каждый отецъ къ любимому сыну, во мн такъ разгорлась въ виду и въ силу тхъ особенныхъ преимуществъ, какими надлила тебя милость Божія, что со времени твоего отъзда одна только мысль живетъ во мн, только одно опасеніе терзаетъ мое сердце: не постигла ли тебя какая бда или неудача въ пути, такъ какъ ты знаешь, что съ сильной и искренней любовью всегда неразлученъ бываетъ и страхъ. А такъ какъ по словамъ Гезіода: доброе начало — половина дла, а по пословиц: лиха бда — починъ, то я для того, чтобы освободить свой умъ отъ такой тревоги, посылаю нарочно Маликорна, чтобы получить черезъ него извстія о первыхъ дняхъ твоего путешествія. Если начало путешествія окажется благополучнымъ и такимъ, какимъ я его желаю, то Мн легко будетъ предвидть, предсказать и судить объ остальномъ. Я получилъ нсколько забавныхъ книгъ, которыя теб при семъ и посылаю. Читай ихъ, когда захочешь отдохнуть отъ занятій. Мой посыльный сообщитъ теб подробнй обо всемъ, что происходило при двор. Миръ Господень да будетъ съ тобою. Поклонись Панургу, брату Жану, Эпистемону, Ксеноману, Гимнасту и всмъ остальнымъ твоимъ домочадцамъ, моимъ добрымъ пріятелямъ.
Пишу изъ твоего родительскаго дома, сего тринадцатаго іюня.

Твой отецъ и другъ
Гаргантюа.’

IV.

О томъ, какъ Пантагрюэль написалъ своему отцу Гаргантюа и послалъ ему нсколько прекрасныхъ и рдкихъ предметовъ.

Прочитавъ вышеуказанное письмо, Пантагрюэль такъ долго разговаривалъ и толковалъ со стольникомъ Маликорномъ, что Панургъ перебилъ его, говоря:
— А когда же вы выпьете? Когда мы выпьемъ? Когда выпьетъ господинъ стольникъ? Не пора ли бросить разглагольствованія и приняться за вино?
— Дльно сказано,— отвчалъ Пантагрюэль. Велите приготовить закуску вонъ тамъ, въ ближайшемъ трактир, съ вывской, на которой изображенъ сатиръ верхомъ на кон.
А тмъ временемъ самъ онъ написалъ слдующее письмо къ Гаргантюа, которое долженъ былъ отвезти ему стольникъ:

‘Добрйшій родитель,

Такъ какъ вс неожиданныя и непредвиднныя событія въ нашей преходящей жизни сильне и болзненне дйствуютъ на наши чувства и на нашу душу (часто даже въ такой мр, что она разстается съ тломъ, хотя неожиданныя новости были пріятны и желательны), чмъ т, которыя можно было предвидть и взвсить заране,— такъ и неожиданное прибытіе вашего стольника Маликорна чрезвычайно какъ растрогало меня. Вдь я не надялся, увидть кого-либо изъ вашихъ домочадцевъ, ни получить отъ васъ встей до конца нашего путешествія. И вотъ я довольствовался сладкимъ воспоминаніемъ о вашемъ величеств, глубоко запечатлннымъ въ сохраннйшихъ тайникахъ моего мозга, и часто живо представлялъ себ ваше собственное и доброе лицо. Но вотъ теперь вы осчастливили меня вашимъ милостивымъ письмомъ и успокоили мою душу извстіями, которыя сообщилъ мн вашъ стольникъ, о вашемъ благоденствіи и здоровьи, равно какъ и всего королевскаго дома, и я чувствую себя обязаннымъ, что я и всегда охотно длалъ во-первыхъ, вознести хвалу Господу Богу за то, что въ неизреченной благости своей Онъ сохранилъ васъ въ совершенномъ здравіи, во-вторыхъ, поблагодарить васъ безконечно за ту крпкую и неизмнную привязанность, какую вы всегда проявляли ко мн, вашему покорнйшему сыну и недостойному слуг.
‘Нкогда одинъ римлянинъ, по имени Фурній, говорилъ Цезарю Августу, даровавшему помилованіе и прощеніе его отцу, приверженцу Антонія: ‘Сегодня, оказавъ мн эту милость, ты привелъ меня въ такое уничиженіе, что мн придется, живымъ или мертвымъ, быть признаннымъ неблагодарнымъ отъ безсилія моей благодарности.’ И такъ и я могъ бы сказать, что избытокъ вашей родительской любви ставитъ меня въ печальную необходимость жить и умереть неблагодарнымъ, если бы отъ такого преступленія не спасало меня изреченіе стоиковъ, говорившихъ, что каждое благодяніе счастливитъ три стороны: того, кто даетъ, того, кто принимаетъ, и того, кто вознаграждаетъ, при чемъ принимающій благодяніе отлично можетъ вознаградить того, кто его оказываетъ, если охотно приметъ благодяніе и будетъ вчно хранить его въ своей памяти, и, наоборотъ, принимающій благодяніе окажется самымъ неблагодарнымъ человкомъ въ мір, если будетъ пренебрегать благодяніемъ и забудетъ о немъ. Такимъ образомъ, подавленный безконечными обязательствами, какія налагаетъ на меня ваша безграничная любовь, и не въ силахъ хотя бы въ ничтожной мр вознаградить васъ за нее, я спасусь, по крайней мр, отъ клеветы тмъ, что память о ней никогда не изгладится изъ моего ума, а языкъ мой не перестанетъ исповдывать и заявлять, что достойно отблагодарить васъ оказывается свыше моихъ способностей и моихъ силъ. Впрочемъ, я уповаю на благость и помощь Господа въ томъ, что конецъ нашего путешествія будетъ соотвтствовать его началу и совершится въ полномъ веселіи и совершенномъ здравіи. Я не премину записать день за днемъ все, что произойдетъ во время нашего плаванія, чтобы, по нашемъ возвращеніи, вы имли достоврный отчетъ о немъ. Я нашелъ здсь скискаго лося, животное странное и чудесное по измненіямъ въ цвт его кожи и шерсти сообразно съ различными окружающими его предметами. Примите его милостиво. Съ нимъ такъ же легко обращаться и такъ же легко кормить его, какъ и ягненка. Посылаю вамъ также троихъ единороговъ, такихъ же ручныхъ и кроткихъ, какъ котята. Я переговорилъ со стольникомъ и сказалъ, какъ слдуетъ съ ними обращаться. Они не пасутся въ пол, потому что имъ мшаетъ рогъ во лбу. По невол должны они питаться плодами съ деревьевъ, или изъ нарочно для нихъ приспособленныхъ ршетокъ или изъ рукъ, когда имъ предлагаютъ траву, пшеницу, яблоки, груши, овесъ,— короче сказать, всякаго рода фрукты и овощи. Я удивляюсь, почему наши древніе писатели называютъ ихъ дикими, свирпыми и опасными и говорятъ, что никто никогда не видалъ ихъ живыми. Если пожелаете, то можете убдиться въ противномъ и найдете, что они кротчайшія созданія въ мір, лишь бы ихъ не дразнили. Вмст съ тмъ посылаю вамъ также жизнь и дянія Ахиллеса, изображенныя очень красиво и искусно на ковр, и общаюсь, что все новое по части животныхъ, растеній, птицъ, каменьевъ, что только встртится намъ во время нашего путешествія, привезу вамъ съ помощью Господа Бога, Котораго молю сохранить васъ въ добромъ здравіи. Дано въ Медамоти, сего пятнадцатаго іюня. Панургъ, братъ Жанъ, Эпистемонъ, Ксеноманъ, Гимнастъ, Эстенъ, Ризотомъ и Карпалимъ почтительнйше цлуютъ ваши руки и посылаютъ тысячу поклоновъ.

Вашъ покорнйшій сынъ и слуга,
Пантагрюэль.’,

Въ то время какъ Пантагрюэль писалъ это письмо, вс остальные привтствовали Маликорна, кланялись ему и горячо обнимали. И одинъ Богъ знаетъ, съ какимъ жаромъ все это происходило и сколько было высказано всякихъ пожеланій!
Пантагрюэль, окончивъ письмо, отобдалъ со стольникомъ и подарилъ ему толстую золотую цпь, всомъ равнявшуюся восьмистамъ экю и въ которой, черезъ каждые семь колецъ, вправлены были крупные брилліанты, рубины, изумруды, бирюза и жемчугъ. Каждый изъ его матросовъ получилъ пятьсотъ золотыхъ экю. Отцу своему Гаргантюа послалъ онъ лося покрытымъ попоною изъ атласа, затканнаго золотомъ, вмст съ ковромъ, на которомъ изображены были жизнь и дянія Ахиллеса, и троихъ единороговъ, въ попонахъ изъ золотого фризоваго сукна. И затмъ изъ Медамоти отправились: Маликорнъ, чтобы вернуться къ Гаргантюа, а Пантагрюэль въ дальнйшее путешествіе. Выйдя въ открытое море, онъ заставилъ Эпистемона читать себ книги, привезенныя стольникомъ, и нашелъ ихъ занимательными и забавными, а потому я охотно доставлю вамъ копію съ нихъ, если вы очень усердно меня о томъ попросите.

V.

О томъ, какъ Пантагрюэль встртилъ корабль съ пассажирами, возвращавшимися изъ Страны Фонарей.

На пятый день, поворачивая мало-по-малу къ полюсу и удаляясь отъ экватора, мы увидли купеческій корабль, плывшій на насъ на всхъ парусахъ. Не мало обрадовались, какъ мы, такъ и купцы: мы — потому что могли получить отъ нихъ морскія всти, они — потому что мы могли сообщить имъ всти съ материка. Приблизившись къ нимъ, мы узнали, что они — французы изъ Сентонжа {Округъ старинной провинціи Гіеннь, на берегу Атлантическаго океана.}. Поговоривъ съ ними, Пантагрюэль услышалъ, что они возвращались изъ Страны Фонарей, и это еще боле обрадовало присутствующихъ. Мы стали освдомляться о состояніи края и жителей Страны Фонарей и узнали, что въ конц іюля назначено созваніе общаго капитула всхъ фонарщиковъ, и что если мы подоспемъ къ нему (чего было не трудно достичь), то увидимъ прекрасную, честную и веселую компанію фонарщиковъ, и что тамъ длаются большія приготовленія, по которымъ можно заключить, что тамъ намреваются здорово фонарничать. Намъ сказали также, что король Оха-бе, владтель большого королевства Гебаримъ, почетно приметъ и угоститъ насъ, если мы постимъ его страну, что онъ и вс его подданные говорятъ по-французски, совершенно такъ, какъ говорятъ въ Турени.
Пока мы выслушивали эти новости, Панургъ вступилъ въ пререканія съ однимъ купцомъ изъ Тайльбурга, по имени Индюшенокъ. Поводомъ къ тому послужило слдующее: этотъ Индюшенокъ, увидя Панурга безъ клапана, съ очками на шапк, сказалъ про него своимъ спутникамъ:
— Поглядите-ка, вотъ славная рожа рогоносца!
Панургъ благодаря очкамъ пользовался особенно тонкимъ слухомъ. Поэтому, услышавъ эти слова, спросилъ купца:
— Какъ могу я, чортъ побери, быть рогоносцемъ, когда я еще не женатъ, какъ ты, о чемъ могу судить по твоей гадкой хар!
— Да, конечно,— отвчалъ купецъ,— я женатъ и ради всхъ очковъ Европы, въ придачу очковъ Африки, не захотлъ бы не быть женатымъ, потому что у меня самая красивая, самая добрая, самая честная, самая цломудренная жена изъ всего Сентонжа, не въ обиду другимъ будь сказано. Я везу ей въ подарокъ изъ-за моря прекрасную втку краснаго коралла длиною въ одиннадцать пальцевъ. Атеб какое до этого дло? Чего ты путаешься въ мои дла? Кто ты таковъ? Отвчай, антихристовъ очечный мастеръ, отвчай, если боишься Бога.
— А ты отвчай мн,— сказалъ Панургъ,— что бы ты сдлалъ, если бы твоя прекрасная, добрая, честная, цломудренная жена связалась съ богомъ Пріапомъ, да такъ, что ты и зубами бы не оттащилъ его отъ нея? Отвчай, чортовъ сынъ!
— Я пробью шпагой,— отвчалъ купецъ,— твои дурацкія очки и убью тебя какъ барана.
Говоря это, онъ хотлъ обнажить шпагу, но не могъ вытащить ее изъ ноженъ, потому что, какъ вамъ извстно, на мор всякое оружіе легко ржаветъ вслдствіе сырого, соленаго воздуха. Панургъ обратился къ Пантагрюэлю за помощью. Братъ Жанъ взялъ свой только-что отточенный кортикъ и наврно убилъ бы предательски купца, если бы капитанъ корабля и остальные пассажиры не умолили Пантагрюэля не допускать такого скандала на ихъ корабл. Итакъ ссора была улажена, и Панургъ пожалъ руку купцу и оба они здорово выпили въ знакъ примиренія.

VI.

О томъ, какъ Панургъ, примирившись съ купцомъ, торгуетъ у него барана.

Когда ссора была улажена, Панургъ сказалъ по секрету Эпистемону и брату Жану:
— Отойдите-ка всторонку и позабавьтесь надъ тмъ, что сейчасъ увидите. Мы повеселимся, если только рыбка не сорвется.
И, повернувшись къ купцу, еще разъ выпилъ за его здоровье полный бокалъ добраго фонарнаго вина. Купецъ отвчалъ ему тмъ же съ большой вжливостью и приличіемъ. Посл того Панургъ усердно сталъ просить его продать ему одного барана.
— Увы, увы, другъ мой, сосдъ, какъ вы ловко надуваете бдныхъ людей! Ужъ можно взаправду сказать: вотъ такъ покупщикъ! Право слово, вы съ лица смахиваете скоре на грабителя съ большой дороги, нежели на покупателя. Клянусь Николаемъ Угодникомъ, пріятель, не правда ли, охулки на руку не положите, если встртите человка съ туго набитою мошной въ глухомъ лсу! Ха, ха, ха! Тому, кто васъ не признаетъ, не поздоровится. Ну, поглядите, добрые люди, на эту писарскую рожу!
— Терпніе,— сказалъ Панургъ. Но прошу васъ, какъ особой милости, продайте мн одного изъ вашихъ барановъ. Сколько вы за него хотите?
— О чемъ вы думаете, дружище, сосдъ? Вдь это длиннорунные бараны. Язонъ съ нихъ снялъ золотое руно. Бургундскій домъ обязанъ имъ своимъ происхожденіемъ. Это левантинскіе бараны, бараны. кровные, бараны жирные.
— Пусть такъ,— сказалъПанургъ,— но, пожалуйста, продайте мн одного, я заплачу вамъ за него ‘ западными денежками, настоящими, не фальшивыми. Сколько вы за него хотите?
— Сосдушка, другъ мой,— отвчалъ купецъ,— выслушайте меня хорошенько.
Панургъ. Какъ прикажете.
Купецъ. Вы отправляетесь въ Страну Фонарей?
Панургъ. Хотя бы такъ.
Купецъ. Поглядть на свтъ?
Панургъ. Хотя бы такъ.
Купецъ. Повеселиться?
Панургъ. Хотя бы такъ.
Купецъ. Васъ зовутъ, кажется, Робинъ-баранъ?
Панургъ. По вашимъ словамъ.
Купецъ. Не въ обиду вамъ будь сказано.
Панургъ. Я такъ и понимаю.
Купецъ. Выскажется, шутъ короля.
Панургъ, Хотя бы и такъ.
Купецъ. Ну вотъ видите. Ха, ха! Вы хотите видть свтъ, вы шутъ короля, васъ зовутъ Робинъ-баранъ, поглядите на этого барана: его зовутъ, какъ и васъ, Робиномъ, Робинъ, Робинъ, Робинъ.
— Бе, бе, бе.
— О, какой прекрасный голосъ!
Панургъ. Прекрасный и гармоническій.
Купецъ. Вотъ каковъ будетъ нашъ уговоръ, сосдъ и другъ! Вы вдь Робинъ-баранъ и мы посадимъ васъ на эту чашу всовъ, моего Робина барана посадятъ на другую, и я бьюсь объ закладъ на сотню устрицъ, что по всу, качествамъ, цн онъ васъ перетянетъ, а вамъ быть уже подвшеннымъ и повшеннымъ.
— Терпніе, — сказалъ Панургъ. Но вы окажете большое одолженіе мн и вашему потомству, если продадите мн его или другого сортомъ пониже. Прошу васъ, милостивый государь.
— Другъ мой,— отвчалъ купецъ,— сосдъ, изъ шерсти этихъ барановъ ткутъ тонкія Руанскія сукна, шерстяныя ткани Лиместра передъ ними простая дерюга. Изъ кожъ изготовляется прекрасный сафьянъ, который’ идетъ за турецкій сафьянъ, или монтелимарскій, или, на худой конецъ, за испанскій. Изъ кишекъ изготовятъ струны для скрипокъ и арфъ, которыя продадутъ такъ дорого, какъ если бы он были мюнхенскими или аквилейскими струнами. Какъ вы объ этомъ думаете?
— Если вы соблаговолите,— сказалъ Панургъ,— продать мн одного барана, я буду вамъ очень благодаренъ. Вотъ поглядите и денежки налицо. Сколько вамъ требуется?
И, говоря это, показалъ кошелекъ, набитый новенькими золотыми съ изображеніемъ Генриха.

VII.

Продолженіе торга между Панургомъ и Индюшенкомъ.

— Другъ мой,— отвчалъ купецъ,— сосдъ, мясо этихъ барановъ предназначается только для королей и принцевъ. Это мясо такъ нжно, такъ сочно и такъ вкусно — настоящій бальзамъ! Я везу ихъ изъ страны, гд свиньи (спаси насъ Богъ!) питаются однми сливами, и когда свинья (прошу прощенія у честной компаніи) готова опороситься, то ее кормятъ однимъ только померанцевымъ цвтомъ.
— Но,— сказалъ Панургъ,— продайте мн одного барана, и я по-царски заплачу вамъ, клянусь дорожнымъ посохомъ.
— Другъ мой,— отвчалъ купецъ,— сосдушко, эти бараны происходятъ отъ того самаго, который перенесъ рикса и Геллу черезъ Гелеспонтъ.
— Ахъ, чортъ!— сказалъ Панургъ,— да вы cleric us vel addiscens.
— Ita значитъ капуста,— отвчалъ купецъ,— у ere — порей. Но рр. ррр. рррр. ррррр. Оге! Робинъ рр. ррррр. Вы не понимаете этого языка. Кстати: на всхъ поляхъ, гд они мочились, хлбъ растетъ. Никакого другаго мергеля или навоза нетребуется. Больше того: изъ ихъ урины алхимики извлекаютъ наилучшую селитру. Ихъ каломъ (не взыщите) врачи въ нашихъ краяхъ вылечиваютъ семьдесятъ восемь сортовъ болзней, невиннйшая изъ которыхъ болзнь св. Евтропія {‘Le mal sainct Entrope. Манера выражаться у простыхъ людей, подобно тому какъ говорятъ: le mal sainct Iehan, le mal de sainct Main, le mal sainct Fiacre, не потому, чтобы у этихъ преподобныхъ святыхъ были такія болзни, но потому что они ихъ вылечивали. Примчаніе самого Раблэ.}, отъ которой да избавитъ и спасетъ насъ Создатель. Какъ вы думаете объ этомъ, сосдъ, пріятель? Потому-то они и стоятъ мн большихъ денегъ.
— Ладно,— отвчалъ Панургъ,— но все-таки продайте мн одного барана за хорошую плату.
— Пріятель, сосдъ,— сказалъ купецъ,— вникните въ чудесныя природныя свойства этихъ животныхъ, которыя у васъ передъ глазами, даже въ тхъ членахъ, какіе показались бы вамъ безполезными. Возьмите, напримръ, эти рога и растолките ихъ въ ступк или на таган, мн все едино, затмъ заройте ихъ въ землю на солнечномъ припек и почаще поливайте. Перезъ нсколько мсяцевъ вы увидите, какъ изъ нихъ выростетъ прекраснйшая спаржа въ мір, не не исключая и равеннской. Можете ли вы сказать, что рога у васъ, господъ рогоносцевъ, обладаютъ такими же чудесными и удивительными свойствами?
— Терпніе!— отвчалъ Панургъ.
— Не знаю,— сказалъ купецъ,— клерикъ ли вы. Я много видлъ клериковъ,— я хочу сказать: великихъ клериковъ,— рогоносцами. Ей-богу. Кстати, если бы вы были клерикомъ, то вы бы знали, что въ низшихъ членахъ этихъ божественныхъ животныхъ, а именно въ ногахъ, имется кость, таранная кость, и этими костями,— и никакихъ другихъ животныхъ, кром индійскаго осла и либійской козы — въ древности играли въ царскую игру тали, въ которую императоръ Октавій Августъ выигралъ однажды вечеромъ слишкомъ 60,000 экю. Вашей братіи, рогоносцамъ, никогда столько не выиграть.
— Терпніе!— отвчалъ Панургъ. Но кончимъ скоре.
— И могу ли я,— сказалъ купецъ,— достойно восхвалить вамъ внутреннія части: плечо, бедро, заднюю ногу, спину, грудь и почки, печонку и потроха, пузырь, которымъ играютъ въ мячъ, ребра, изъ которыхъ въ Пигмаліи длаютъ небольшіе луки, изъ которыхъ стрляютъ вишневыми косточками въ цаплей, голову, изъ которой съ небольшой примсью сры варятъ удивительный декоктъ, который даютъ собакамъ отъ запора.
— Хорошо, хорошо!— сказалъ капитанъ корабля купцу,— довольно торговаться! Продай ему барана, если хочешь, если нтъ, не забавляй его больше.
— Согласенъ,— отвчалъ купецъ,— изъ любви къ вамъ. Но пусть онъ заплатитъ три турскихъ фунта за штуку съ правомъ выбора.
— Это дорого,— сказалъ Панургъ. Въ нашихъ краяхъ я купилъ бы пять или шесть барановъ за такую цну. Подумайте сначала: не слишкомъ ли много вы запросили? Вы будете не первый изъ моихъ знакомыхъ, впавшій въ бдность и даже сломившій себ шею изъ-за того, что захотлъ слишкомъ скоро разбогатть.
— Пусть тебя трясетъ лихорадка, дуракъ ты этакій!— сказалъ купецъ. Клянусь ликомъ Харона, худшій изъ этихъ барановъ стоитъ вчетверо дороже тхъ, которыхъ нкогда караксяне въ Тюдитаніи, провинціи Испаніи, продавали по таланту золота за штуку. А что стоитъ талантъ золота, знаешь ли ты это, безмозглый дуракъ?
— Успокойтесь, милостивый государь,— сказалъ Панургъ,— вы, я вижу, слишкомъ горячитесь. Вотъ вамъ деньги, возьмите.
Панургъ, заплативъ купцу, выбралъ изъ всего стада лучшаго и самаго крупнаго барана и унесъ его, при чемъ баранъ громко заблеялъ, и, услышавъ его блеяніе, заблеяли, глядя ему въ слдъ, и вс остальные.
Между тмъ купецъ сказалъ своимъ пастухамъ:
— Ишь ты вдь какого покупщикъ выбралъ хорошаго барана! Понимаетъ толкъ въ баранахъ, мошенникъ! Этого барана я какъ нарочно предназначалъ для господина Канкала, хорошо зная его нравъ. Ибо ничего такъ онъ не любитъ и ничто его такъ не веселитъ, какъ когда ему подъ руку подставятъ жирное и круглое плечо барана, и тогда онъ работаетъ на славу хорошо отточеннымъ ножемъ.

Ш.

О томъ, какъ Панургъ потопилъ въ мор купца и его барановъ.

Вдругъ, я самъ не знаю какимъ образомъ,— это случилось такъ внезапно, что я не усплъ разглядть Панургъ, не говоря худого слова, бросилъ въ мор своего кричавшаго и блеявшаго барана. Вс другіе бараны, крича и блея, какъ онъ, принялись скакать въ море одинъ за другимъ. Каждый торопился выброситься за-бортъ раньше другихъ. Невозможно было ихъ удержать. Какъ вамъ извстно, таковъ нравъ у барановъ, что они всегда слдуютъ за первымъ, куда бы онъ ни пошелъ. Поэтому Аристотель, Lib. 9. de Histo. Animal., говоритъ, что это самое глупое и безсмысленное животное въ мір. Купецъ, страшно испуганный тмъ, что на его глазахъ тонутъ и погибаютъ его бараны, усиливался помшать имъ и остановить ихъ, но тщетно. Вс по очереди скакали въ море и погибали. Наконецъ, онъ ухватилъ большого и сильнаго барана за шерсть на палуб корабля, надясь такимъ образомъ удержать его и . спасти остальныхъ. Баранъ былъ такъ силенъ, что унесъ съ собой въ море и купца и утонулъ съ нимъ, подобно тому, какъ бараны Полифема, кривого Циклопа, унесли изъ пещеры Улисса и его спутниковъ. To-же было и съ остальными пастухами и овчарами, которые хватали барановъ, кто за рога, кто за ноги, кто за руно и которые вс унесены были въ море и безпощадно утоплены.
Панургъ стоялъ около корабельной кухни съ весломъ въ рук, но не за тмъ, чтобы помочь овчарамъ, но чтобы помшать имъ вновь вскарабкаться на корабль и такимъ образомъ спастись. Онъ такъ краснорчиво проповдывалъ имъ, точно обратился въ младшаго Оливье Мальяра {Знаменитый проповдникъ и духовникъ Карла VII.} или новаго брата Жана Буржуа, доказывая имъ, по всмъ правиламъ риторики, о бдствіяхъ земного существованія, о блаженств будущей жизни, утверждая, что они будутъ счастливе мертвыми, нежели живыми въ сей юдоли плача, и общая каждому изъ нихъ воздвигнуть памятникъ на вершин Монъ-Сени, по возвращеніи изъ Страны Фонарей. Если же они все-таки предпочитаютъ находиться среди живыхъ и имъ не хочется утонуть, то онъ желаетъ имъ встртить кита, который на третій день извергъ бы ихъ на какомъ-нибудь бархатномъ берегу, по примру Іоны.
Когда корабль, освободился отъ купца и его барановъ:
— Жива ли здсь еще,— сказалъ Панургъ,— какая овечья душа? Гд души Тибо-Ягнятника и Реньо-Козлятника, которые спятъ, когда другіе пасутся? Мн это неизвстно. А вдь я выкинулъ штуку на старинный, военный ладъ? Какъ теб кажется, братъ Жанъ?
— Вы хорошо поступили,— отвчалъ братъ Жанъ. По-моему, одно только неладно: во время оно, на войн въ день битвы или приступа солдатамъ общали двойную плату, потому что если битву они выигрывали, то было чмъ имъ заплатить, если же они ее проигрывали, то было бы стыдно ее потребовать, какъ это сдлали бглецы Грюэрцы посл сраженія при Серизол, а потому и вамъ слдовало бы отложить уплату до развязки. Деньги остались бы у васъ въ карман.
— Наплевать,— сказалъ Панургъ,— мн на деньги! Ей-Богу я повеселился больше, чмъ на пятьдесятъ тысячъ франковъ. Но вернемся на нашъ корабль, втеръ попутный. Выслушай-ка меня, братъ Жанъ. Никогда человкъ, который мн угодитъ, не останется безъ награды или, по крайней мр, безъ благодарности. Я не неблагодаренъ и никогда имъ не буду. Никогда также человкъ не оскорбитъ меня безъ наказанія въ здшнемъ мір или на томъ свт. Я не такой дуракъ.
— Ну, такъ ты самъ пойдешь въ адъ,— сказалъ братъ Жанъ. Вдь сказано: Mihi vindictam. Загляни-ка въ требникъ.

IX.

О томъ, какъ Пантагрюэль прибылъ на островъ Эннасинъ 1), и о странномъ родств, какое тамъ существовало.

1) Безъ носа.

Зефиръ дулъ неизмнно (за исключеніемъ небольшого отклоненія на юго-востокъ), и мы цлый день плыли, не встрчая земли. На третій день къ вечеру, показался трехугольный островъ, очень похожій по форм и величин на Сицилію. Онъ назывался Островомъ Родства.-Населеніе его,— мужчины и женщины походили на красныхъ пуатвинцевъ, за исключеніемъ того, что у всхъ у нихъ, у мужчинъ, женщинъ и малыхъ дтей, носъ былъ въ форм трефоваго туза. По этой причин древнее названіе острова было Безносый. И вс они были сродни другъ другу, о чемъ они похвалялись, и намстникъ острова сказалъ намъ:
— Вы люди изъ другого міра, считаете удивительнымъ, что изъ одной римской семьи (а именно: Фабіевъ), въ одинъ день (а именно: тринадцатаго февраля), изъ однихъ воротъ (а именно: Porta carmentalis, находившейся во время оно у подошвы Капитолія, между Тарпейской скалой и Тибромъ, съ тхъ поръ прозванной Porta scelerata), для отраженія враговъ римлянъ (то были именно: этруски) вышло триста шесть воиновъ (вс сродни другъ другу) вмст съ пятью тысячами солдатъ (вс были ихъ вассалы), которые вс были перебиты (это произошло около рки Кремеръ, которая выходитъ изъ озера Бакканъ). Мы въ нашей земл, можемъ выставить, если понадобится, боле трехъ-сотъ тысячъ, которыя вс родня между собой и принадлежатъ къ одной фамиліи.
Родство у нихъ очень странное, мы нашли, что при такомъ тсномъ и близкомъ родств, какое между ними существовало, никто изъ нихъ не былъ ни отцомъ, ни матерью, ни братомъ, ни сестрой, ни дядей, ни теткой, ни кузеномъ, ни племянникомъ, ни зятемъ, ни свекровью, ни крестнымъ отцомъ, ни крестною матерью другъ друга. Только одинъ высокій, безносый старикъ назвалъ при мн маленькую трехъ или четырехлтнюю двочку: ‘Мой отецъ’, а двочка назвала его: ‘Дочь моя’. Родство между ними состояло въ томъ, что одинъ звалъ женщину: ‘Мой угорь’, а женщина звала его: ‘Мой моржъ’.
— Какъ отъ нихъ должно пахнуть рыбой,— говорилъ братъ Жанъ,— когда они потрутся другъ о друга.
Другой называлъ здоровую двку, улыбаясь:
— Здравствуй, моя скребница.
Она же привтствовала его:
— Здравствуй, моя пгашка {Faaveati — пгое животное. Это слово часто употреблялось какъ двусмысленность.}.
— Эге, ге, ге!— вскричалъ Панургъ,— идите поглядть на скребницу, косу и теленка. Вдь это выходитъ скребница — кобылица {Estrillefanveau — скребница кобылицъ. Это былъ народный ребусъ, который изображался посредствомъ скребницы, косы и теленка. Онъ часто служилъ вмсто вывски.}. Часто же должно быть скребутъ эту пгашку!
Третій привтствовалъ свою душеньку словами:
— Съ Богомъ, мой письменный столъ.
Она ему отвчала:
— И вамъ также, мой процессъ.
— Клянусь св. Триніаномъ,— замтилъ Гимнастъ,— этотъ процессъ долженъ часто лежать на этомъ стол.
Четвертый называлъ женщину: mon verd {Verd употреблялось въ различныхъ смыслахъ, какъ восклицаніе и какъ ругательство.}.
Она называла его: mon coquin {Нищій.}.
— Вотъ,— говорилъ Эстенъ,— мы видимъ du verd coquin {Verd coquin, это слово, которое и по сю пору находится въ академическомъ словар, означало, собственно говоря, червякъ, который точитъ виноградную лозу, а въ переносномъ смысл — бредъ, родъ мономаніи.}.
Пятый привтствовалъ свою родственницу, говоря:
— Добрый день, мой топоръ.
Она отвчала:
— И вамъ также мое топорище.
— Чорта съ два!— вскричалъ Карпалимъ,— какое славное топорище у этого топора и какой славный топоръ у этого топорища! Не то ли это топорище, какого требовали римскія куртизанки, или же это францисканскій монахъ съ большимъ рукавомъ?
Проходя мимо, я услышалъ, какъ одинъ кутила, привтствуя свою родственницу, назвалъ ее: мой матрацъ, а она назвала его: мое одяло. И въ самомъ дл онъ похожъ былъ на грубое одяло. Кто звалъ: мой мякишъ, а ему отвчали: моя корочка. Кто звалъ: мой воздухъ, а ему отвчали: моя кочерга. Кто звалъ: мой стоптанный башмакъ, а его называли: моя туфля. Кто звалъ: моя ботинка, а она называла: мой сапожокъ. Кто называлъ: моя рукавичка, а его называли: моя перчатка. Кто называлъ: моя свиная кожа, а его называли: мое свиное, сало:— и значитъ между ними было то же родство, что между свиной кожей и саломъ. Въ подобномъ же родств, онъ звалъ ее: моя яичница, а она его: мое яичко, и они были такъ же сродни, какъ яичница съ яйцами. Точно такъ иной называлъ ее: мой желудокъ, а она звала его: мой фаготъ. И никто не могъ знать, какое родство, свойство, кровное или иное, существовало между ними, если судить по нашимъ обычаямъ, а говорили намъ только, что это желудокъ этого фагота. Иной привтствовалъ свою любезную, говоря: ‘Кланяюсь вамъ, моя раковина’. А она отвчала: ‘А я Вамъ, моя устрица.’
— Вотъ,— говорилъ Карпалимъ,— устрица въ раковин.
Иной привтствовалъ свою любезную, говоря: ‘Добраго здоровья, моя шелуха’, а она отвчала: ‘Долго здравствовать, моя горошина.’
— Вотъ,— говорилъ Гимнастъ,— горошина въ шелух.
Одинъ высокій, гадкій оборванецъ, на высокихъ деревянныхъ конькахъ, встртивъ толстую, жирную, невысокую двку, сказалъ ей: ‘Боже храни, мой деревянный башмакъ, мой хоботъ, мой волчокъ!’ Она же гордо отвчала ему: ‘И тебя также, мой хлыстъ.’
— Клянусь животомъ Saint-Gris {Saint-Gris говорили вмсто св. Францискъ, основатель ордена францисканцевъ, одтыхъ въ срое платье. Генрихъ IV клялся животомъ Бога. Патеръ Коттонъ строго укорялъ его за это. ‘Когда такъ,— сказалъ Генрихъ IV,— я буду клясться животомъ св. Франциска.’ ‘О, государь, такого великаго святого’!— вскричалъ натеръ. ‘Ну такъ пойдемъ на соглашеніе, я буду божиться животомъ Св. Сраго’, сказалъ король и усвоилъ себ божбу: Ventre-Saint-Gris.}! сказалъ Ксеноманъ. Годится ли этотъ хлыстъ, чтобы подгонять этого волчка?
Докторъ регентъ, гладко причесанный и расфранченный, побесдовавъ нкоторое время съ важной двицей, простился съ ней, говоря:
— Благодарю васъ, веселое лицо.
— И васъ также, плохая игра {Намекъ на пословицу: Paire bonne mine au mauvais jeu.}.
— Веселое лицо,— сказалъ Пантагрюэль,— при плохой игр не дурное родство.
Одинъ проходившій мимо баккалавръ сказалъ молоденькой двочк:
— Ге, ге, ге! Давно уже не видлъ васъ, муза.
— А я охотно вижу васъ, рогъ,— отвчала она.
— Соедините ихъ,— сказалъ Панургъ,— и выйдетъ волынка {Игра словами, Muse и corne (рогъ), образующими cornemuse (волынка).}.
Другой назвалъ свою возлюбленную: моя свинья, она же назвала его: мое сно.
И мн показалось, что эту свинью тянуло къ сну.
Одинъ привтствовалъ свою любезную словами:
— Прощай, моя клтка.
— Она отвчала:
— Здравствуй, моя птица.
— Я думаю,— сказалъ Понократъ,— что эта птица часто сидитъ въ клтк.
На удивленіе, выраженное Пантагрюэлемъ относительно такого страннаго родства, намстникъ замтилъ:
— Добрые люди изъ другого свта, у васъ мало такихъ близкихъ родственниковъ, какъ эти люди.
— Странные же были у нихъ отецъ съ матерью,— сказалъ Панургъ.
— Про какую мать говорите вы?— спросилъ намстникъ. У нихъ нтъ ни отца, ни матери. Это свойственно только заморскимъ людямъ, людямъ, обутымъ въ сно.
Добрый Пантагрюэль все это видлъ и слышалъ, но при послднихъ словахъ чуть было не потерялъ терпніе.
Ознакомившись ближе съ островомъ и нравами безносаго народа, мы вошли въ кабакъ, чтобы подкрпить свои силы. Тамъ справлялись свадьбы на манеръ того края. И было приготовлено много яствъ и питій. При насъ весело обвнчали грушу,— славную, какъ намъ казалось, женщину, хотя т, которые ее раньше попробовали, увряли, что она нсколько тронулась,— съ молодымъ сыромъ, у котораго пробивался на подбородк рыжеватый пушокъ. Я и прежде слыхалъ про такіе браки и въ другихъ мстахъ. Еще и по сіе время въ нашемъ коровьемъ царств говорится, что груша съ сыромъ — самый подходящій союзъ. Въ другой-зал мы видли, какъ женили старый сапогъ съ молодой и мягкой ботинкой. И Пантагрюэлю сказали, что молодая ботинка беретъ въ жены старый сапогъ потому что онъ проченъ, хорошо смазанъ саломъ и годится въ хозяйств, особливо для рыбака.
Въ другой зал я видлъ, какъ молодой носокъ женился на старой туфл. И намъ сказали, что вовсе не за ея красоту или добродтель, но изъ корысти, ради того золота, которымъ она была расшита.

X.

О томъ, какъ Пантагрюэль сошелъ на островъ Хели 1), гд царствовалъ святой Панигонъ2).

1) Островъ Поцлуевъ.
2) Отъ panleus — хлбецъ, намекъ на обильно снабженную кухню этого короля.
Юго-восточный втеръ надувалъ наши паруса, когда мы покинули этихъ непріятныхъ родственниковъ съ ихъ носами въ форм трефоваго туза, и вышли въ открытое море. На закат пристали мы къ острову Хели, большому, плодородному, богатому и густонаселенному, гд царствовалъ святой Панигонъ. Этотъ послдній въ сопровожденіи своихъ дтей и вельможъ своего двора поспшно прибылъ въ гавань, на встрчу Пантагрюэля, и отвезъ его въ свой дворецъ. У входа его ждала королева вмст съ дочерьми и придворными дамами. Панигонъ потребовалъ, чтобы они и вся ея свита перецловались съ Пантагрюэлемъ и его спутниками. Этому вс подчинились за исключеніемъ, брата Жана, который исчезъ и смшался съ толпой королевскихъ слугъ. Панигонъ настойчиво просилъ Пантагрюэля, чтобы онъ пробылъ у него весь этотъ день и слдующій. Но Пантагрюэль просилъ извинить его, ссылаясь на хорошую погоду и попутный втеръ, котораго всегда такъ сильно желаютъ мореплаватели, но рдко получаютъ, а потому слдуетъ пользоваться имъ, когда онъ дуетъ. Посл такого заявлеія Панигонъ отпустилъ насъ, заставивъ предварительно каждаго изъ насъ выпить за обоюдное здоровье разъ двадцать пять или тридцать.
Пантагрюэль вернулся въ гавань и, не видя брата Жана, спросилъ: гд онъ находится и почему онъ не съ ними. Панургъ не зналъ какъ оправдать его и хотлъ вернуться въ замокъ, чтобы позвать его, какъ вдругъ прибжалъ братъ Жанъ, веселый-превеселый, и вскричалъ отъ полноты души:
— Да здравствуетъ благородный Панигонъ! Клянусь скотскимъ падежомъ, онъ силенъ въ кухн. Я только-что оттуда. Тамъ всего вдоволь. Я подумалъ, что хорошо было бы мн набить тамъ свое монастырское брюхо.
— Ты, мой другъ,— сказалъ Пантагрюэль,— только и знаешь свою кухню.
— Чортъ побери!— отвчалъ братъ Жанъ,— я лучше знакомъ съ кухней и съ тмъ, какъ тамъ быть и что длать, нежели съ тмъ, какъ слдуетъ хороводиться съ женщинами, magny, magna, chiobrena, отвшивать поклоны, присдать, цловать ручки, говорить комплименты! Все это вздоръ и чепуха! Не стоитъ вниманія! Per dio, я не хочу этимъ сказать, что при случа и я бы не сумлъ обернуть ихъ вокругъ пальца и позабавиться. Но только вс эти глупыя церемоніи сердятъ меня, какъ молодой чортъ или какъ чортовъ постъ {Тутъ игра словами: jeune, молодой и jene, постъ.}. Св. Бенедиктъ правъ. Вы толкуете о томъ какъ бы цловать двицъ. Клянусь почтеннымъ и священнымъ одяніемъ, какое я ношу, я отказываюсь отъ этого, опасаясь, чтобы и со мной не приключилось того, что было съ господиномъ Гюэршоре.
— А что же съ нимъ было?— спросилъ Пантагрюэль,— я его знаю. Онъ мн большой пріятель.
— Онъ былъ приглашенъ,— сказалъ братъ Жанъ,— на великолпный и роскошный банкетъ, который задалъ одинъ его родственникъ и сосдъ. На этотъ банкетъ приглашены были также вс дворяне, и благородныя дамы и двицы околотка. Эти послднія въ ожиданіи его переодли нарядными и щеголеватыми барышнями всхъ присутствующихъ пажей. Барышни предстали передъ нимъ, когда онъ прошелъ по подъемному мосту. Онъ всхъ ихъ перецловалъ съ большой вжливостью и почтительными поклонами. По окончаніи этой церемоніи дамы, ожидавшія его въ галлере, расхохотались и дали знакъ пажамъ,- чтобы они сбросили свои наряды. Увидя это, почтенный господинъ такъ разсердился, что съ досады и стыда не захотлъ поцловать присутствующихъ дамъ и двицъ, утверждая, что если такимъ образомъ переодли пажей, то, чего добраго, вс эти дамы — простые слуги еще хитре переряженные.
— Милостью Божіей, da jurandi, почему же намъ не сосредоточить всей нашей гуманности на Божіей славной кухн и не заняться верченіемъ вертела, гармоніей шипящихъ кастрюль, распредленіемъ шпика, температурой похлебокъ, приготовленіемъ дессерта, порядкомъ чередованія винъ? Beati immaculati in via. Такъ стоитъ и въ требник.

XI.

О томъ, почему монахи такъ охотно засдаютъ въ кухн.

— Вотъ,— сказалъ Эпистемонъ,— настоящія монашескія рчи. Я разумю монаха по духу, а не по одежд только. Вы напомнили мн то, что я видлъ и слышалъ во Флоренціи лтъ двадцать тому назадъ. Насъ была славная компанія любознательныхъ людей, любителей древности, стремившихся посщать ученыхъ людей и осматривать древности и рдкости Италіи. И вотъ мы съ большимъ любопытствомъ знакомились съ мстоположеніемъ и красотами Флоренціи, съ архитектурой ея собора, великолпіемъ храмовъ и роскошью дворцовъ и наперерывъ другъ передъ другомъ восторгались ими, какъ вдругъ одинъ монахъ изъ Аміена, по имени Бернаръ Лардонъ, сказалъ намъ въ сердцахъ и раздражительно:
‘Не знаю, чорта съ два, чмъ вы тутъ такъ восхищаетесь. Я такъ же, какъ и вы, глядлъ на все это и такой же зрячій, какъ и вы. Ну и что жъ тутъ такого? Красивые дома, и больше ничего. Но,— Боже помилуй насъ, и св. Бернаръ мой добрый патронъ!— во всемъ здшнемъ город я еще не видлъ ни одной кухмистерской, какъ ни озирался и ни оглядывался по дорог направо и налво, готовясь сосчитать, сколько намъ попадется на пути кухмистерскихъ. У насъ въ Аміен, пройдя вчетверо, даже втрое меньше пути, чмъ мы совершили при нашихъ осмотрахъ, я могъ бы указать вамъ больше четырнадцати древнихъ и ароматныхъ кухмистерскихъ. Не понимаю, какое удовольствіе находите вы глазть на львовъ и африканцевъ (такъ, кажется, называете вы то, что другіе зовутъ тиграми) при колокольн или на ежей и страусовъ во дворц господина Филиппа Строцци. Честью завряю, сыны мои, что съ большимъ удовольствіемъ увидлъ бы добраго и жирнаго гуся на вертел. Вс эти порфиры и мраморы хороши, слова нтъ. Я не хочу ихъ хулить, но предпочитаю имъ аміенскія пирожныя. Эти античныя статуи хорошо, сдланы, охотно врю этому, но, клянусь Св. Фереолемъ Аббевильскимъ, молодыя двчонки въ нашемъ краю въ тысячу разъ привтливе.’
— Что означаетъ,— спросилъ братъ Жанъ,— и чмъ это объяснить, что вы всегда застанете монаховъ въ кухн и никогда не встртите тамъ ни королей, ни папъ, ни императоровъ?
— Нтъ ли,— отвчалъ Ризотомъ,— какихъ-нибудь скрытыхъ свойствъ и специфическихъ причинъ въ кухонныхъ котлахъ и вертелахъ, которые притягиваютъ монаховъ, но не притягиваютъ ни королей, ни папъ, ни императоровъ? Или же это наклонность и стремленіе, свойственныя ряс и клобуку, которыя сами собой толкаютъ добрыхъ монаховъ въ кухни, хотя бы даже они и не хотли туда идти?
— Онъ хочетъ сказать,— отвчалъ Эпистемонъ,— что форма слдуетъ за матеріей, какъ выражается Аверрозсъ.
— Такъ, такъ,— сказалъ братъ Жанъ.
— Я вамъ скажу,— замтилъ Пантагрюэль,— не касаясь предложенной задачи, потому что она нсколько щекотлива, и можно уколоться, коснувшись ея. Мн помнится, что я читалъ о томъ, какъ однажды царь македонскій Антигонъ вошелъ въ кухню своего лагеря и встртилъ тамъ поэта Антагора, который самолично жарилъ угря на вертел, и шутливо спросилъ его: ‘Неужели Гомеръ жарилъ угрей въ то время, какъ описывалъ подвиги Агамемнона’?— ‘Неужели ты думаешь,— отвчалъ Антагоръ царю,— что Агамемнонъ, въ то время какъ совершалъ свои подвиги, интересовался тмъ, кто въ его лагер жаритъ угрей?’ Царю показалось неприличнымъ, что поэтъ жаритъ угрей въ его кухн, а поэтъ ему отвтилъ, что еще нестерпиме встртить царя въ кухн. Подъ пару вашему разсказу,— сказалъ Панургъ,— я вамъ разскажу, что отвтилъ однажды Бретонъ Вилландри герцогу Гизу. Рчь шла объ одномъ сраженіи между королемъ Францискомъ и императоромъ Карломъ V, въ которомъ нигд не видно было Бретона, хотя онъ былъ вооруженъ съ головы до ногъ и подъ нимъ былъ чудный конь. ‘Честное слово,— отвчалъ Бретонъ,— я былъ въ этомъ сраженіи, и это мн легко доказать, и при томъ въ такомъ мст, куда бы вы не ршились отправиться.’ Герцогъ де-Гизъ обидлся такими словами, находя ихъ дерзкими и слишкомъ хвастливыми, но Бретонъ легко успокоилъ и разсмшилъ его, сказавъ: ‘Я находился при обоз, куда ваша честь не ршились бы укрыть ея, какъ это сдлалъ я.’
И въ такомъ разговор дошли они до своихъ кораблей и покинули островъ Хели.

XII.

О томъ, какъ Пантагрюэль достигъ Прокураціи 1), и о странномъ образ жизни ябедниковъ 2).

1) Procuration — довренность. Раблэ превращаетъ это слово въ названіе мстности.
2) Chiquanous — ябедники. Раблэ такъ называетъ стряпчихъ, судебныхъ приставовъ и пр.
Продолжая путь, на слдующій день мы прибыли въ Прокурацію, страну безобразную и грязную. Я въ ней ничего не понималъ. Тамъ мы увидли прокултосовъ и ябедниковъ {Прокуроры, стряпчіе, судебные пристава и пр.} — людей очень непріятныхъ. Они не предложили намъ ни пить, ни сть. Но нескончаемыми поклонами съ учеными ужимками дали намъ понять, что за деньги готовы намъ служить, чмъ угодно. Одинъ изъ нашихъ толмачей разсказывалъ Пантагрюэлю, какимъ страннымъ способомъ эти люди зарабатывали себ пропитаніе, вполн противоположнымъ тому, какой былъ въ обыча у римлянъ. Въ Рим множество народа жило тмъ, что отравляло, избивало и убивало людей. Ябедники же зарабатывали хлбъ тмъ, что сами бывали биты, такъ что если долгое время ихъ никто не билъ, то они умирали отъ голода сами, ихъ жены и дти.
— Это въ род того, какъ нкоторые люди, по свидтельству Галлена, не могутъ повернуть къ экватору nervus cavernosus, не будучи здорово высченными. Клянусь Св. Тибо, кто бы меня такъ выскъ — выбилъ бы меня, напротивъ того, ихъ сдла,— сказалъ Панургъ.
— Дло происходитъ такъ,— отвчалъ толмачъ,— когда какой-нибудь монахъ, попъ, ростовщикъ или адвокатъ задумаетъ погубить какого-нибудь дворянина, онъ насылаетъ на него одного изъ ябедниковъ. Тотъ тащитъ его въ судъ, томитъ волокитой, оскорбляетъ его, нагло ругаетъ, сообразно данному порученію, до тхъ поръ, пока дворянинъ — если только онъ не разслабленный и не набитый дуракъ — вынужденъ бываетъ избить его палкой или исколоть шпагой, или переломать ему ребра, а не то выбросить его за стну, изъ окошка своего замка. Посл того ябедникъ разбогатетъ мсяца на четыре, точно побои составляютъ для него естественную жатву: онъ получитъ плату отъ ростовщика или отъ адвоката и вознагражденіе отъ дворянина, которое иногда бываетъ такъ велико и непомрно, что дворянинъ совершенно разорится съ опасностью сгнить въ тюрьм, точно прибилъ самого короля.
— Отъ такой бды,— сказалъ Панургъ,— я знаю очень хорошее средство, какимъ воспользовался господинъ де-Баше.
— Какой такой?— спросилъ Пантагрюэль.
— Господинъ де-Баше,— отвчалъ Панургъ,— былъ храбрый, добродтельный, великодушный, щедрый человкъ. Когда онъ вернулся изъ продолжительнаго похода, въ которомъ герцогъ Феррарскій храбро оборонялся, при помощи французовъ, отъ яростнаго нападенія папы Юлія II,— то жирный Сенъ-Луанскій пріоръ ежедневно звалъ его въ судъ, отсрочивалъ засданіе, терзалъ и мучилъ его ради собственнаго удовольствія. Однажды, завтракая со своими людьми (потому что онъ былъ гуманный и добрый человкъ), онъ призвалъ своего пекаря, по имени Луара, и его жену, а также и священника своего прихода, по имени Удара, который, по тогдашнему обычаю во Франціи, служилъ ему вмст и дворецкимъ, и сказалъ имъ въ присутствіи всхъ своихъ дворовыхъ и другихъ слугъ: ‘Дти, вы видите, какъ меня ежедневно раздражаютъ эти негодяи ябедники, я ршилъ, что если вы мн не поможете отъ нихъ избавиться, я покину край и переселюсь хоть къ туркамъ или къ самому діаволу. На будущее время, когда они покажутся, будьте готовы, вы, Луаръ и ваша жена, явиться въ мой большой залъ въ роскошномъ подвнечномъ наряд, какъ будто бы васъ должны были обручить, совершенно такъ, какъ васъ обручили въ первый разъ. Глядите, вотъ вамъ сто золотыхъ экю, на которые купите себ дорогое платье, вы, мессиръ Ударъ, не премините явиться въ полномъ облаченіи какъ бы для того, чтобы ихъ обручить, вы тоже, Трудонъ (такъ назывался его придворный музыкантъ), будьте тамъ съ вашей флейтой и барабаномъ. Когда благословеніе будетъ произнесено и новобрачную поцлуютъ при звукахъ барабана, вы вс приметесь угощать другъ друга легкими ударами кулака, на память о свадьб. Посл этого вы только съ большимъ аппетитомъ поужинаете. Но когда очередь дойдетъ до ябедника, то вы хорошенько поколотите его, какъ зеленую рожь,— не щадите его. Бейте, стукайте, колотите, прошу васъ. Вотъ возьмите эти новыя желзныя руковицы, обтянутыя замшей. Бейте его куда попало безъ счету. Кто сильне побьетъ его, тотъ, значитъ, всхъ боле ко мн привязанъ. Не бойтесь отвтственности. Я за всхъ отвчаю… Вдь эти удары даны будутъ въ шутку, во исполненіе обычая, котораго придерживаются на каждой свадьб.’
‘Но какимъ образомъ,— спросилъ Ударъ,— мы узнаемъ, что это ябедники? Вдь къ вамъ въ домъ ежедневно приходятъ всякіе люди.’.
‘Я отдалъ приказъ’, отвчалъ Баше. Когда у воротъ появится человкъ пшкомъ или же верхомъ на кляч, съ большимъ и широкимъ серебрянымъ кольцомъ на большомъ пальц, то это будетъ ябедникъ. Привратникъ, впустивъ его, вжливо позвонитъ въ колоколъ. Тогда будьте готовы и приходите въ залу разыгрывать трагикомедію, которую я вамъ изложилъ.’
Въ тотъ же самый день, по Божіему соизволенію, прибылъ старый, толстый и красный ябедникъ. Позвонивъ у воротъ, онъ былъ признанъ привратникомъ по его грубымъ смазнымъ сапогамъ, по его кляч, по холщевому мшку, набитому биткомъ судебными повстками и прившенному къ поясу, а главное по толстому золотому кольцу, надтому на большомъ пальц лвой руки. Привратникъ былъ съ нимъ очень вжливъ, принялъ его съ честью и весело позвонилъ въ колоколъ. При звукахъ послдняго Луаръ съ женой нарядились въ богатое платье и вошли въ залъ съ гордымъ видомъ. Ударъ надлъ полное облаченіе и вышелъ изъ буфетной навстрчу ябеднику, провелъ его въ буфетную и долго поилъ виномъ, пока вс люди надвали желзныя рукавицы, и сказалъ ему:
‘Вы пріхали какъ нельзя боле кстати. Нашъ господинъ въ хорошемъ расположеніи духа, мы готовимся пировать, ды и питья наготовлено вдоволь, мы празднуемъ свадьбу, милости просимъ: шьте, пейте, веселитесь.’
Въ то время какъ ябедникъ пилъ, Ваше, видя, что въ зал собрались Вс его люди въ должномъ порядк, послалъ за Ударомъ. Ударъ явился, неся святую воду. За нимъ слдовалъ ябедникъ. Войдя въ залу, онъ не позабылъ съ низкими поклонами позвать Ваше въ судъ. Ваше принялъ его любезнйшимъ образомъ, подарилъ ему золотой и пригласилъ его присутствовать при заключеніи контракта и на сговор. Все такъ и произошло, какъ было условлено. Подъ конецъ наступилъ чередъ ударамъ кулака. Но когда очередь дошла до ябедника, то его такъ здорово угостили ударомъ желзныхъ рукавицъ, что онъ былъ весь избитъ и оглушенъ: ему подбили глазъ, сломали восемь реберъ, повредили ключицу, разбили плечевыя кости и нижнюю челюсть и все это смясь. Богу извстно, какъ старался Ударъ, прикрывая рукавомъ ризы тяжелую желзную рукавицу, подбитую горностаемъ, потому что онъ былъ большой силачъ. Такимъ образомъ ябедникъ вернулся на островъ Бушаръ, пестрый какъ тигръ, но вполн довольный, тмъ не мене, господиномъ Баше, и съ помощью славныхъ туземныхъ хирурговъ прожилъ еще на свт столько, сколько вамъ угодно. Посл того о немъ ничего не было слышно. И память о немъ заглохла вмст съ послднимъ ударомъ колокола, въ который звонили при его погребеніи.

XIII.

О томъ, какъ по примру метра Франсуа Виллона, господинъ Баше нанималъ своихъ людей.

Когда ябедникъ вышелъ изъ замка и слъ на свою egna corba (называлъ онъ свою кривую клячу), Баше призвалъ въ бесдку своего сада жену, дочерей и всхъ своихъ людей, веллъ принести вина, паштетовъ, ветчины, фруктовъ и сыру, выпилъ съ ними съ большой веселостью и такъ сказалъ имъ:
‘Метръ Франсуа Виллонъ, доживъ до старости, удалился въ Сенъ-Максанъ въ Пурту, подъ крылышко мстнаго аббата, прекраснаго человка. Тамъ онъ придумалъ для развлеченія народа разыграть мистерію Страстей Господнихъ на пуатвенскомъ нарчіи. Распредливъ роли, набравъ актеровъ, приготовивъ театръ, онъ сказалъ меру и старшинамъ, что мистерія будетъ готова къ окончанію Ніорской ярмарки, остается только достать подобающіе костюмы для дйствующихъ лицъ. Меръ и старшины отдали соотвтствующія приказанія. Самъ Виллонъ попросилъ брата Этьенна Тапку, дьячка у мстныхъ босоногихъ монаховъ, дать ему. митру и эпитрахиль для старика-крестьянина, который долженъ былъ играть Бога-Отца. Тапку отказалъ, ссылаясь на то, что по уставу ихъ ордена строго запрещалось что-либо давать на подержаніе или взаймы актерамъ. Виллонъ возражалъ, что уставъ имлъ въ виду только фарсы, шутки и неприличныя игры, и такое его примненіе видлъ онъ въ Брюссел и другихъ мстахъ. Тмъ не мене, Тапку ршительно объявилъ ему, чтобы онъ поискалъ въ другомъ мст, такъ какъ онъ ничего не отпуститъ ему изъ своей ризницы. Биллонъ доложилъ объ этомъ актерамъ съ большимъ негодованіемъ, присовокупляя, что Господь Богъ примрно накажетъ Тапку. Въ слдующую затмъ субботу Виллона извстили, что Тапку отправился собирать милостыню въ Сенъ-Лигеръ на монастырской кобылк (такъ называли не слученную еще лошадь) и вернется въ два часа пополудни. И вотъ онъ немедленно приказалъ процессіи чертей пройтись по городу и по рынку. Черти его были наряжены въ волчьи, бараньи и телячьи шкуры, съ бараньими головами и бычьими рогами и большими кухонными вилами, они были опоясаны толстыми ремнями, на которыхъ висли большіе коровьи колокола и извозчичьи бубенчики, производившіе оглушительный звонъ. Нкоторые изъ нихъ держали въ рукахъ черныя палки, набитыя ракетами, другіе — горящія щепки, на которыя цлыми пригоршнями бросали, на каждомъ перекрестк, толченую смалу, дававшую страшный огонь и дымъ.
Пройдя съ ними такимъ образомъ по городу, къ удовольствію народа и великому страху малыхъ дтей, вывелъ ихъ за городъ, чтобы попировать съ ними въ харчевн, расположенной за воротами, къ которымъ ведетъ дорога изъ Сенъ-Лигера. Прибывъ въ харчевню, онъ издали увидлъ Тапку, возвращавшагося со сборомъ милостыни, и произнесъ шутливые стихи.
‘Hic est de patria, natus de gente belistra,
‘Qui solet antuquo bribas portare bisacco.
‘Порта съ два!— закричали черти. Онъ не захотлъ ссудить Бога-Отца жалкой скуфьей: напугаемъ-ка его.’
‘Умно сказано!— отвчалъ Виллонъ. Но спрячемся, пока онъ не подъдетъ, и держите наготов ракеты и горящія щепки.’
Когда Тапку подъхалъ, вс выбжали ему навстрчу на дорогу, къ его великому страху, и принялись со всхъ сторонъ осыпать его и кобылку сажей и искрами, ударяя въ кимвалы и оглушая его криками: ‘Го, то, то! брр. брррррр. рррр! Гу, гу, гу! Го, то, то! Братъ Этьеннъ, вдь не худо разыгрываемъ мы чертей?’
Кобылка, испугавшись, понесла, стала бросаться изъ стороны въ сторону, бить задомъ, вставать на дыбы, такъ что въ конц концовъ сбросила Тапку съ сдла, какъ ни цплялся онъ за него. Стремена у него были веревочныя, лвый башмакъ его такъ въ нихъ запутался, что онъ никакъ не могъ вытащить ноги. И такимъ образомъ кобылка волочила его по изгородямъ, кустамъ и рвамъ. И пробила ему голову, и мозгъ вывалился изъ нея около Осаннаго Креста, затмъ сломала ему руки, сначала одну, потомъ другую, затмъ ноги, наконецъ вырвала внутренности, такъ что когда кобылка прибжала въ монастырь отъ него остались только правая ступня и запутавшійся въ стремени башмакъ. Виллонъ, увидя, что случилось то, чего онъ ожидалъ, сказалъ своимъ чертямъ:
‘Вы хорошо играете, господа черти, вы хорошо играете, завряю васъ. О, вы хорошо играете! Я утверждаю, что съ вами не сравняется вся чортовщина Сомюра, Дуэ, Молюрильона, Лангра, Сентъ-Эспена въ Анжер и даже, клянусь Богомъ, самъ Пуатье со всмъ его театромъ. О, какъ вы хорошо будете играть!’
‘Такимъ образомъ и я,— продолжалъ Баше,— предвижу, что вы, мои добрые друзья, отнын хорошо разыграете этотъ трагическій фарсъ, такъ какъ съ перваго же раза вы такъ знатно отхлопали и угостили ябедника. Я удваиваю вамъ жалованье. Вамъ, моя милая,— обратился онъ къ жен,— предоставляю полную свободу проявить вашу щедрость. Въ вашемъ вдніи хранятся вс мои сокровища. Что касается меня, то, во-первыхъ, пью за ваше здоровье, мои добрые друзья. Вино доброе и свжее. Во-вторыхъ, вы, метръ-д’отель, возьмите этотъ серебряный тазъ. Я вамъ его дарю. Вы, оруженосцы, берите себ эти два серебряныхъ, позолоченныхъ кубка. Васъ, пажей, освобождаю на три мсяца отъ розогъ. Милая моя, раздайте имъ мои красивыя блыя перья съ золотыми блестками. Мессиръ Ударъ, дарю вамъ эту серебряную фляжку. Вотъ эту другую я дарю поварамъ, камердинерамъ дарю эту серебряную корзину, конюхамъ дарю эту ладью изъ позолоченнаго серебра, привратникамъ — эти дв тарелки, погонщикамъ муловъ — эти десять разливательныхъ ложекъ. Труденъ, возьмите себ вс эти серебряныя ложки и эту бонбоньерку. Вы, лакеи, возьмите эту большую солонку. Служите мн врой и правдой, друзья мои, и я сумю вознаградить васъ. И твердо врьте, что я предпочту, клянусь Святымъ Богомъ, получить на войн сто ударовъ палицей по моему шлему, на служб нашего добрйшаго короля, нежели хоть единый разъ быть вызваннымъ въ судъ этими негодяями-ябедниками, въ угоду жирному попу.’

XIV.

О томъ, какъ еще нсколько ябедниковъ избиты были въ дом Баше.

Четыре дня спустя другой, молодой, высокій и худой ябедникъ явился къ Ваше съ вызовомъ въ судъ, по порученію жирнаго пріора. По прибытіи, онъ былъ признанъ привратникомъ который и зазвонилъ въ колоколъ. При звукахъ колокола вс люди въ замк поняли въ чемъ дло. Луаръ мялъ тсто, его жена просвала муку, Ударъ сидлъ въ контор, дворяне играли въ мячъ. Господинъ Ваше игралъ съ женой въ игру триста-три. Двицы играли въ булавки, офицеры играли въ имперіалъ, пажи играли въ носки. Вдругъ вс узнали, что ябедникъ появился на горизонт. Тутъ Ударъ немедленно облачился. Лауръ съ женой нарядились въ парадное платье. Трудонъ заигралъ на флейт, забилъ въ барабанъ. Вс стали смяться и готовиться, надвая желзныя рукавицы, Ваше сошелъ во дворъ. Ябедникъ, встртивъ его, сталъ передъ нимъ на колни и просилъ не принимать въ худую сторону, если онъ призоветъ его въ судъ отъ имени жирнаго пріора, такъ какъ онъ лицо офиціальное,— какъ онъ объяснилъ это съ великимъ краснорчіемъ — монашескій слуга, стражъ настоятельской митры, но готовъ служить также ему, равно какъ и послднему изъ его домочадцевъ, и выполнить все, что ему угодно будетъ приказать.
‘Ну вотъ еще,— сказалъ господинъ,— я не приму вашего вызова, пока вы не выпьете моего добраго вина и не отпразднуете съ нами вмст на свадьб, которую я справляю. Мессиръ Ударъ, угостите его хорошенько виномъ и дайте ему освжиться, а затмъ, приведите его въ залъ. Добро пожаловать.’ Ябедникъ, навшись и напившись досыта, вошелъ вмст съ Ударомъ въ залу, гд были собраны вс участники въ фарс, въ полномъ порядк и готовности. При его появленіи вс улыбнулись. Ябедникъ улыбался для компаніи, когда Ударъ произнесъ надъ женихомъ и невстой какія-то непонятныя слова, соединилъ ихъ руки, новобрачную поцловали и всхъ присутствующихъ окропили святой водой.
Пока обносили вино съ пряностями, пошли въ ходъ кулаки. Ябедникъ нанесъ нсколько ударовъ Удару. Ударъ подъ облаченіемъ скрывалъ желзную рукавицу, онъ надлъ ее на руку какъ вязаную перчатку и принялся тузить ябедника, и вс остальные стали тузить его желзными рукавицами: удары сыпались на ябедника со всхъ сторонъ.
‘Помните о свадьб, свадьб, свадьб!’ приговаривали они.
Его такъ хорошо отдлали, что кровь пошла у него изо рта, носа, ушей и глазъ. Его знатно оттрепали, разбили ему голову, затылокъ, спину, грудь, руки и все тло, поврьте, что въ Авиньон во время карнавала студенты не боле усердно играютъ въ шлепки, чмъ играли на ябедник. Наконецъ, онъ упалъ на землю. Ему облили лицо виномъ, къ рукаву его фуфайки пришили желтые и зеленые банты и посадили на его сапатую клячу. Вернувшись на островъ Бушаръ, не извстно, былъ ли онъ хорошо перевязанъ женой и хорошо ли его лечили какъ жена, такъ и мстные врачи. Съ тхъ поръ о немъ ничего больше и не слыхали.
На другой день произошелъ такой же случай, такъ какъ въ мшк и въ сдельномъ карман худощаваго ябедника не нашли повстки. И вотъ жирный пріоръ снова посылаетъ къ Баше ябедника, на этотъ разъ съ двумя помощниками для большей безопасности. Привратникъ, позвонивъ въ колоколъ, обрадовалъ всю фамилію извстіемъ, что прибылъ ябедникъ. Баше сидлъ за столомъ и обдалъ съ женой и дворянами. Онъ веллъ пригласить ябедника, посадилъ его около себя, его помощниковъ — около двицъ и вс хорошо и весело отобдали. За дессертомъ ябедникъ всталъ изъ-за стола и, прочитавъ повстку, призвалъ Баше въ судъ. Баше ласково попросилъ у него копіи съ повстки, та была уже готова. Онъ принялъ ее и подарилъ ябеднику и его помощникамъ четыре золотыхъ экю. Вс ушли, чтобы приготовиться къ фарсу. Трудонъ заигралъ на тамбурин. Баше пригласилъ ябедника присутствовать на помолвк одного изъ своихъ служащихъ и составить контрактъ, за что ему будетъ щедро заплачено. Ябедникъ любезно согласился, вынулъ поспшно свою чернильницу, бумагу, подозвалъ къ себ помощниковъ. Луаръ вошелъ въ одну дверь, его жена въ подвнечномъ наряд — въ другую, въ сопровожденіи двицъ. Ударъ, въ полномъ облаченіи, беретъ ихъ за руки, спрашиваетъ объ ихъ согласіи, благословляетъ ихъ, не жаля святой воды. Контрактъ составленъ и подписанъ. Съ одной стороны, приносятъ вино и пряности, съ другой — кучу блыхъ и пестрыхъ бантовъ, съ третьей — тайкомъ подаютъ желзныя рукавицы.

XV.

О томъ, какъ ябедникъ вводитъ вновь въ употребленіе старинные свадебные обычаи.

Ябедникъ, выпивъ большую чашу бретонскаго вина, сказалъ господину Баше:
‘Милостивый государь, какъ, по-вашему, слдуетъ праздновать свадьбу? По-моему, теперь не такъ празднуютъ, какъ слдуетъ.’
‘Вс- добрые обычаи,— чортъ побери!— забываются. Вотъ и зайцевъ больше нтъ. И друзей нтъ. Доглядите: во многихъ церквахъ отмнили старинную выпивку въ честь святыхъ новогоднихъ О О {Девять вечеровъ сряду передъ Рождествомъ пли въ церквахъ гимны, начинавшіеся на О. По деревенскимъ обычаямъ, посл того начинался вечерній пиръ.}! Міръ совсмъ съ панталыку сбился. Наступаютъ послднія времена. Вотъ, поглядите: свадьба, свадьба, свадьба!’
И, говоря это, онъ похлопалъ Баше и его жену, а затмъ и двицъ, а также и удара. Ну, тутъ уже пошли въ ходъ желзныя рукавицы, и ябеднику пробили голову въ девяти мстахъ. Одному изъ помощниковъ вывихнули правую, руку, другому свернули верхнюю челюсть, такъ что. она на половину свсилась на подбородокъ, и выбито было при. этомъ много зубовъ: рзцовъ, коренныхъ и другихъ. Когда заиграли въ тамбуринъ, желзныя рукавицы были припрятаны незамченныя, и гостей стали.обносить дессертомъ и провозглашать тосты за здоровье другъ друга, и вс пили за здоровье ябедника и его помощниковъ. Ударъ жаловался и порицалъ такой свадебный обычай, ссылаясь на то, что одинъ изъ помощниковъ ябедника выворотилъ ему одно плечо. Тмъ не мене, онъ съ удовольствіемъ выпилъ за его здоровье. Помощникъ съ вывернутой челюстью складывалъ руки и молча просилъ у него прощенія, потому что говорить онъ не могъ.
Луаръ жаловался, что помощникъ съ вывернутой рукой закатилъ ему такой ударъ кулакомъ въ бокъ, что пятку у него выворотило наизнанку.
‘Ну что я-то имъ сдлалъ худого?— говорилъ Трудонъ, прикрывая глазъ носовымъ платкомъ и показывая на тамбуринъ, пробитый съ одного края. Они не только истулумбасили мой бдный глазъ, но еще пробили мой тамбуринъ. На свадьбахъ, обыкновенно, бьютъ въ тамбуринъ, но самихъ музыкантовъ не бьютъ, а поддуютъ. Чортъ бы ихъ побралъ!’
‘Братъ,— говорилъ ему искалченный ябедникъ,— я дамъ теб прекрасный, большой, старый королевскій патентъ, который я ношу при себ въ перевязи, и ты заткни имъ свой тамбуринъ и, Христа ради, прости насъ. Клянусь Божьей Матерью, что я не замышлялъ ничего худого.’
Одинъ изъ оруженосцевъ, хромая и присдая, передразнивалъ добраго и благороднаго господина де-ла-Рошъ-Пазе. Онъ обратился къ помощнику съ вывернутой челюстью и сказалъ ему:
‘Что вы такое: деруны, драчуны или дреколисты? Мало вамъ того, что вы изъ насъ вытрясли душу, и расчесали въ пухъ и прахъ, но вы еще отмочалили намъ бока, отштукатурили на об корки и наставили фонарей подъ глазами! Неужели вы считаете это забавой? Чортъ побери такую забаву!’
Помощникъ ябедника, складывая руки, просилъ, должно быть, у него прощенія, бормоча языкомъ: ‘Мокъ, мокъ, мокъ, вонъ, вонъ, вонъ’, точно младенецъ.
Новобрачная плакала и смялась, смялась и плакала отъ того, что ябедникъ, не довольствуясь тмъ, что отвалялъ ее на вс корки, но еще растрепалъ ей волосы и всячески изобидлъ ее.
‘Чортъ побери!— говорилъ Баше. Зачмъ понадобилось господину королю (такъ зовутъ ябедниковъ) {Такъ какъ они вызываютъ въ судъ именемъ короля.} обидть мою бдняжку-невсту. Но я все-таки на него не сержусь. Это милыя свадебныя шуточки. Но я ясно вижу, что онъ началъ за здравіе, а кончилъ за упокой. Онъ чмъ-то, не знаю самъ хорошенько, напоминаетъ мн монаха. Пью за его здоровье отъ души и за ваше также, господа помощники.’
‘Но,— говорила его жена,— съ какой стати и вслдствіе какой ссоры онъ такъ оттузилъ меня кулаками? Чортъ возьми, если я того хотла.. Но я не хотла этого, клянусь Богомъ. Скажу только то про него, что у него самые крпкіе кулаки, какіе когда-либо прохаживались по моимъ плечамъ.’
Метръ-д’отель держалъ руку на перевязи, какъ будто бы она была у него вывихнута.
‘Чортъ,— говорилъ онъ,— принесъ меня на эту свадьбу. У меня, клянусь Богомъ, вс руки расщеплены. Неужто вы называете это сговоромъ? Я называю это собачьей свадьбой. Это похоже на наивный банкетъ лапитовъ, который описываетъ самосатскій философъ’ {Намекъ на діалогъ Лукіана: Symposion.}.
Ябедникъ ничего больше не говорилъ. Помощники его извинялись, что, пустивъ въ ходъ кулаки, не хотли причинить нисколько зла, и просили Христомъ Богомъ простить ихъ. Съ этимъ и ухали. Прохавъ полъ-мили, ябедникъ упалъ въ обморокъ. Помощники его, прибывъ на островъ Бушаръ, публично заявили, что не видывали боле добродтельнаго человка, чмъ господинъ де-Баше, и боле честнаго дома, чмъ его домъ. И никогда также не доводилось имъ быть на такой великолпной свадьб. Но что вся бда произошла отъ нихъ самихъ, начавшихъ драку. И прожили посл того, не знаю, сколько дней. Съ тхъ поръ всми признано было за несомннный фактъ, что деньги де-Баше для ябедниковъ и ихъ помощниковъ зловредне, убійственне и смертоносне, чмъ были во время оно Толозское золото и лошадь Сеяна {Поговорка, ходившая въ древнемъ Рим.} для тхъ, кто ими владлъ. Посл того, вышеназваннаго господина оставили въ поко, а свадьба де-Баше вошла въ поговорку.

XVI.

О томъ, какъ братъ Жанъ испытываетъ характеръ ябедниковъ.

— Этотъ разсказъ,— сказалъ Пантагрюэль,— можно было бы счесть забавнымъ. кабы мы не должны были имть всегда передъ глазами страхъ Господень.
— Разсказъ былъ бы еще лучше,— сказалъ Эпистемонъ,— если бы желзными рукавицами оттузили самого жирнаго пріора. Онъ доставлялъ себ двойное развлеченіе: во-первыхъ, сердить господина Баше, а, во-вторыхъ, видть ябедниковъ избитыми. Кулаки прошлись бы какъ нельзя боле кстати по его бритой голов, принимая во вниманіе ту колоссальную встряску, которую задаютъ въ наше время кочующіе и безмстные судьи. Чмъ провинились эти бдняки-ябедники?
— Мн припоминается по этому поводу,— сказалъ Пантагрюэль,— древній благородный римлянинъ, по имени Л. Нерацій. Онъ былъ знатнаго рода и богатъ въ свое время. Но у него былъ такой злобный нравъ, что, выходя изъ своего дворца, онъ приказывалъ набивать карманы своихъ прислужниковъ золотой и серебряной монетой. И, встрчая на улиц франтовъ или просто хорошо одтыхъ людей, онъ безъ всякаго повода или обиды съ ихъ стороны, ради удовольствія, билъ ихъ кулакомъ по лицу. А посл того, чтобы умиротворить ихъ и помшать имъ жаловаться на него въ судъ, онъ давалъ имъ столько денегъ, сколько имъ требовалось, чтобы они признали себя удовлетворенными на основаніи изданнаго закона двнадцати таблицъ. Такимъ образомъ онъ расточалъ свое имущество, колотя людей за деньги.
— Клянусь священнымъ сапогомъ Святого Бенедикта,— сказалъ братъ Жанъ,— я сейчасъ узнаю, правда ли это.
И вотъ онъ сходитъ на землю, беретъ кошелекъ, вынимаетъ изъ него двадцать золотыхъ экю и затмъ громко объявляетъ въ присутствіи большой толпы ябедниковъ: ‘Кто хочетъ добыть двадцать золотыхъ экю тмъ, что дастъ себя здорово поколотить?’ ‘Я, я, я!— отвчали вс. Вы знатно исколотите насъ, господинъ, это врно. Но зато щедро намъ заплатите.’ И вс сбгались толпами, наперерывъ другъ передъ другомъ, чтобы быть какъ слдуетъ избитыми. Братъ Жанъ выбралъ изъ всей толпы одного краснорожаго ябедника, у котораго на большомъ пальц правой руки былъ надтъ большой и широкій серебряный перстень, съ вправленнымъ въ него жабнымъ камнемъ.
Когда онъ его выбралъ, то я увидлъ, что весь этотъ народъ ропщетъ, и услышалъ, какъ высокій, молодой и худой ябедникъ, искусный и ученый клеркъ и (какъ о немъ шла молва) уважаемый въ церковномъ суд человкъ, жаловался и ворчалъ на то, что Красная-Рожа отбиваетъ у нихъ кліентовъ и что если бы на в.сей территоріи можно было получить не боле тридцати ударовъ палкою, то изъ нихъ онъ получитъ на свою долю всегда двадцать восемь. Но вс эти жалобы и воркотня происходили отъ зависти. Братъ Жанъ такъ вздулъ Красную-Рожу и такъ билъ его палкой по спин и животу, по рукамъ и ногамъ, по голов и по всему тлу, что я думалъ, что онъ забьетъ его до смерти. Посл того далъ ему двадцать экю. И вотъ мой дурень вскочилъ, какъ встрепанный, но довольный, какъ король или цлыхъ два. Остальные говорили брату Жану: ‘Господинъ, чортовъ братецъ, если вамъ угодно еще кого-нибудь изъ насъ приколотить за боле дешевую плату, мы вс къ вашимъ услугамъ, господинъ чортъ. Распоряжайтесь нами со всми нашими мшками, перьями и всмъ, чмъ угодно.’
Красная Рожа обидлся на нихъ и громкимъ голосомъ вопилъ: ‘Чортъ бы васъ всхъ побралъ, вы портите мн коммерцію! Вы отбиваете у меня кліентовъ! Вызываю васъ въ судъ посл дождика въ четвергъ, въ сухую пятницу. Я вамъ задамъ перцу.’
Затмъ, обращаясь къ брату Жану -съ улыбающимся и веселымъ лицомъ, сказалъ ему: ‘Достопочтенный отецъ діавола, если вы нашли, что я свое дло знаю, и вамъ угодно для забавы снова поколотить меня, то я удовольствуюсь половинной цной, это очень дешево. Прошу васъ, не жалйте кулаковъ. Я весь къ вашимъ услугамъ, господинъ чортъ, съ головой, легкими, кишками и всми потрохами.’ Братъ Жанъ перебилъ его рчь и отошелъ отъ него. Остальные ябедники обступили Панурга, Эпистемона, Гимнаста и другихъ, усердно прося ихъ хоть немножко поколотить ихъ, а не то они рискуютъ сидть голодомъ. Но никто не хотлъ объ этомъ и слышать.
Посл того, въ поискахъ за прсной водой для кораблей, мы встртили двухъ мстныхъ старухъ-ябедницъ, которыя горько плакали и жаловались. Пантагрюэль оставайся на корабл и уже веллъ бить къ отступленію. Предполагая, что эти старухи были родственницами избитаго ябедника, мы спросили ихъ о причин ихъ горести. Он отвчали: какъ имъ не плакать, когда въ настоящее время повсили на вислиц монаха, привязавъ его къ ше двумъ прекраснйшимъ людямъ во всемъ ябедническомъ краю.
— Мои пажи,— сказалъ Гимнастъ,— привязываютъ монаха къ ногамъ своихъ сонныхъ товарищей. Привязать монаха къ ше, значитъ, повсить и задавить человка.
— Такъ, такъ,— замтилъ братъ Жакъ,— вы говорите, какъ святой Жанъ де-ла-Налиссъ {Жанъ де-ла-Палиссъ по простонародному вмсто Апокалипсисъ. Прим. Раблэ.}.
Спрошенныя о причинахъ такой казни отвчали, что они похитили орудія мессы и спрятали подъ рукавъ прихода {Орудія мессы — вмсто: церковная утварь: и рукавъ прихода — вмсто: колокольни — употребляютъ крестьяне провинціи Пуату, какъ грубую метафору. Прим. Раблэ.}.
— Вотъ, можно сказать,— замтилъ Эпистемонъ,— страшная аллегорія.

XVII.

О томъ, какъ Пантагрюэль проплылъ мимо острововъ Сумятицы и Безпорядка, и о странной смерти 1), Бренгнариля, глотавшаго втряныя мельницы.

1) Сказочный великанъ, въ которомъ нкоторые видятъ намекъ на Карла V. Самъ же Раблэ въ примчаніи къ этому имени говоритъ, что оно выдуманное, какъ и многія, другія въ его сочиненіи.
Въ тотъ самый день Пантагрюэль проплылъ мимо острововъ Сумятицы и Безпорядка, гд ничего нельзя было ни изжарить, ни сварить, потому что великанъ Бренгнариль проглотилъ сковороды, котлы, кастрюли, горшки всего края, за неимніемъ втряныхъ мельницъ, которыми онъ обыкновенно питался. И вслдствіе этого произошло то, что незадолго до разсвта, въ часъ, когда совершалось его пищевареніе, онъ опасно заболлъ желудкомъ,— отъ того, говорили врачи, что желудокъ его, отъ природы приспособленный къ перевариванію втряныхъ мельницъ, не могъ переваривать сковородъ и кастрюль, еще котлы и горшки онъ бы, куда ни шло, пожалуй бы, и переварилъ, о чемъ они судили по мочевымъ остаткамъ четырехъ бочекъ урины, выпущенной имъ двукратно въ то утро.
Для облегченія его врачи прибгали къ различдымъ средствамъ своего искусства. Но недугъ оказался сильне лекарства, и благородный Бренгнариль умеръ въ то утро такой странной смертью, что диковинне ея и не слыхивали со времени смерти Эсхила, который, — посл того, какъ волхвы предсказывали ему, что онъ умретъ отъ паденія на него неизвстнаго предмета,— удалился въ назначенный день отъ всхъ домовъ, деревьевъ, скалъ и другихъ предметовъ, которые падаютъ и паденіемъ могутъ причинить смерть. И слъ посреди большого луга, подъ открытымъ небомъ, въ полной увренности, что небо не упадетъ,, считая это невозможнымъ. Между тмъ, говорятъ, жаворонки очень боятся, чтобы небо не упало, потому что въ такомъ случа они вс были бы раздавлены. Того самаго опасались во время оно и прирейнскіе кельты, благородные, отважные, рыцарскіе, воинственные и побдоносные франки, которые, спрошенные Александромъ Великимъ: чего они боятся всего-боле въ мір (въ надежд, что они назовутъ его, во вниманіе къ его великимъ подвигамъ, побдамъ, завоеваніямъ и тріумфамъ), отвчали, что боятся только одного: какъ бы небо не-упало, что, впрочемъ, не-побудитъ ихъ отказаться отъ союза, единенія и дружбы съ такимъ храбрымъ и великодушнымъ царемъ. Такъ, по крайней мр, если врить имъ, повствуетъ Страбонъ, Lib, 7 и Арріанъ, lib. 1. Точно такъ и Плутархъ разсказываетъ въ книг, написанной имъ (о человческомъ лиц, показывающемся на лун) про нкоего Фенаса, опасавшагося, какъ бы лунане упала, на землю, и соболзновавшаго о тхъ, кто, какъ эіопы и тапробаны, жили: подъ нею и были бы раздавлены, если бы такая громада упала на нихъ. И небо и земля внушали ему одинаковый страхъ въ томъ отношеніи: достаточно ли крпко опираются они на Геркулесовы столбы, какъ, по сказанію Аристотеля, lib. VI Metaphys. врили древніе.
Что касаетсяі Эсхила, то онъ, тмъ не мене, былъ убитъ раковиной черепахи, упавшей изъ когтей орла, высоко парившаго въ воздух,. Эсхилу на голову и разбившей ему черепъ.
Упомянемъ еще о смерти поэта Анакреона, подавившагося винограднымъ зернышкомъ! О смерти Фабія, римскаго претора, задушеннаго козьимъ волосомъ, попавшимъ въ чашку молока, которое онъ пилъ. Еще о томъ стыдливомъ человк, который, удерживаясь отъ испусканія втровъ, умеръ въ присутствіи римскаго императора Клавдія. Еще о тома, гражданин, который похороненъ въ Рим на дорог Фламинія и который въ своей эпитафіи жалуется на то, что умеръ отъ укушенія кошкой его мивинца. Еще о К. Лекан Басс, внезапно скончавшемся отъ такого ничтожнаго укола иголкой въ большой палецъ лвой руки, что слда отъ него нельзя было разглядть.
Еще о Кино, норманскомъ врач, который скоропостижно умеръ въ Монпелье отъ того, что вынулъ перочиннымъ ножемъ клеща изъ руки. Еще о Филомел, которому его лакей приготовилъ къ обду вмсто закуски,-свжихъ фигъ, но пока онъ ходилъ за виномъ, въ домъ зашелъ заблудившійся оселъ и торжественно принялся пожирать фиги. Вошедшій Филоменъ съ любопытствомъ слдилъ за граціозными движеніями пожиравшаго фиги осла и сказалъ вернувшемуся лакею: ‘Вполн основательно будетъ, если ты поподчуешь принесеннымъ тобою добрымъ виномъ почтеннаго села, которому ты предоставилъ въ распоряженіе фиги.’ Проговоривъ это, онъ такъ развеселился и залился такимъ неудержимымъ хохотомъ, что задохся и скоропостижно умеръ.
Еще припомнимъ о Опуріи Софеи, который умеръ, выпивъ сырое яйцо посл ванны. А также и о томъ человк, который, по словамъ Боккаччіо, скоропостижно умеръ отъ того, что сталъ чистить себ зубы вточкой шалфея. Кром того, припомнимъ о Филиппо Плакю, который, будучи здравъ и невредимъ, внезапно умеръ, уплативъ старый долгъ, безъ всякой предварительной болзни. Затмъ еще о живописц Цейзис, который неожиданно умеръ отъ неудержимаго смха при взгляд на портретъ старухи, имъ самимъ написанный.
Кром того, припомнимъ еще о многихъ другихъ, какъ, напримръ, покойный Веррій, покойный Плиній, покойный Валерій, покойный Баптистъ Фульгозъ, покойный Бакабери старшій. Добрый Бренгнариль (увы!) умеръ задушенный кускомъ свжаго масла, который собирался проглотить передъ натопленной печкой, по приказанію врача.
Тамъ же намъ сообщили, между прочимъ, что король Куллонъ на остров Безпорядокъ разбилъ сатраповъ короля Мехлота и опустошилъ крпости Белима {По-еврейски: ничего.}. Затмъ прохали острова Наргъ и Заргъ {Выдуманныя имена. Прим. Раблэ.}, а также острова Тенелеабинъ и Женеліадинъ {Арабскія слова: манна и медъ. Прим. Раблэ.}, прекрасные и плодородные по части клистировъ. А также острова Enig и Evig {Enig, Evig — нмецкія слова. Прим. Раблэ. Тутъ намекъ на капитуляцію ландграфа Филиппа Карлу V, когда по ошибк или намренно вмсто краткаго (einiger) тюремнаго заключенія написано было вчное (ewiger) заключеніе.}, на которыхъ Гессенскій ландграфъ получилъ свой рубецъ.

XVIII.

О томъ, какъ Пантагрюэль благополучно спасся отъ сильной бури на мор.

На другой день намъ повстрчались со стороны штирборта девять трехмачтовыхъ судовъ, на которыхъ плыли монахи: якобинцы, іезуиты, капуцины, пустынники, августинцы, бернардинцы, нищенствующіе монахи, босоногіе кармелиты.и всякіе другіе благочестивые братья, отправлявшіеся въ Чизиль на соборъ {Подразумвается соборъ Тріентскій.}, чтобы утвердить вновь правила вры противъ новыхъ еретиковъ. Увидя ихъ, Панургъ очень обрадовался, такъ какъ получилъ теперь увренность въ томъ, что хорошая погода будетъ стоять во весь этотъ и во многіе слдующіе дни. И, вжливо поклонившись святымъ отцамъ и попросивъ ихъ молиться за спасеніе его души, онъ веллъ перебросить на ихъ корабль семьдесятъ восемь дюжинъ окороковъ, нсколько бочекъ икры, нсколько десятковъ телячьихъ колбасъ, нсколько сотенъ соленыхъ осетровъ и дв тысячи золотыхъ монетъ за упокой душъ усопшихъ.
Пантагрюэль сидлъ задумчивый и грустный. Братъ Жанъ увидлъ его и спросилъ, отчего онъ такъ необычно унылъ,— когда шкиперъ, поглядвъ на то, какъ вертится флюгеръ на корм, и предвидя сильную бурю, приказалъ всмъ быть наготов, какъ матросамъ, юнгамъ, такъ и всмъ пассажирамъ, приказалъ убрать паруса на всхъ мачтахъ, спустить паруса на стопселяхъ, убрать бизань-мачту и изъ всхъ рей оставить только ванты.
Внезапно море вздулось и стало бурно, крупныя волны били въ борты кораблей, нордъ-вестъ, въ сопровожденіи необузданнаго урагана, черныхъ валовъ, страшнаго вихря и убійственныхъ толчковъ, свистлъ въ стеньгахъ. На неб загрохоталъ громъ, засверкала молнія, полилъ дождь, посыпался градъ, воздухъ утратилъ прозрачность и сталъ непроницаемъ, теменъ. И никакого иного свта не было кром сверканія страшныхъ молній. Всюду, куда ни проникалъ взоръ, валы вздымались какъ горы, и носились смерчи. Можно было подумать, что опять воцарился древній хаосъ, когда огонь, воздухъ, вода, земля — вс стихіи были безпорядочно смшаны.
Панургъ, у котораго желудокъ былъ, набитъ рыбою, питающейся экскрементами {Scatophages питающійся экскрементами. Такъ Аристофанъ называетъ Эскулапа, въ. насмшку надъ врачами. Пр. Раблэ.}, прикурнулъ на палуб, разстроенный, напуганный, полумертвый, призывая всхъ святыхъ обоего пола на помощь и объявляя, что хочетъ исповдываться. Вдругъ онъ закричалъ въ чрезвычайномъ страх.
— Эй, мажордомъ, другъ мой, батюшка, дядюшка, пришлите чего-нибудь солененькаго, я вижу, что скоро намъ придется пить безъ удержу. Мало сть и много пить — вотъ отнын мой девизъ. Дай Богъ и Святая Достойная и Пречистая Два Марія, чтобы я теперь, то-есть въ эту самую минуту, находился въ безопасности на твердой земл. О трижды, четырежды счастливы т, которые садятъ капусту! О, Парки! Зачмъ не выпряли вы меня огородникомъ, который садитъ капусту! О, какъ невелико число счастливцевъ, которымъ Юпитеръ оказалъ такую милость, что опредлилъ имъ сажать капусту! Они всегда одной ногой стоятъ на земл, а другая отъ нея неподалеку! Пусть кто хочетъ — споритъ счастіи и блаженств, я же утверждаю что тотъ, кто въ настоящую минуту садитъ капусту,— очень счастливъ, и утверждаю это съ большимъ правомъ, чмъ Пирронъ, который, будучи въ такой же опасности, какъ и мы теперь, и увидя около берега поросенка, кормившагося разсыпаннымъ на земл овсомъ, объявилъ, что онъ очень счастливъ по двумъ причинамъ во-первыхъ, потому что у него овса въ волю, а, во-вторыхъ, по тому, что онъ находится на твердой земл. Ахъ, коровникъ лучше всякаго божественнаго и господскаго замка! Боже милостивый! Эта волна сетъ насъ! О, друзья мои! Дайте немножко уксусу! Я отъ страха весь въ поту! Увы, паруса уже оборваны, канаты лопаются, мачты валятся. Киль глядитъ въ небо. Увы! Увы! Гд наши топсели? Все погибло, ей-Богу. Нашъ бугшпритъ торчитъ въ вод. Увы, кому принадлежатъ эти обломки? Друзья, помогите спрятаться за перила! Дти, вашъ фонарь упалъ. Увы! Не выпускайте изъ рукъ ни румпеля, ни талей. Я слышу, какъ трещитъ крючокъ у руля. Онъ, врно, сломался? Ради Бога, спасайте канаты въ такелаж а о нос не безпокойтесь. Бе, бе, бу, бу, бу! Взгляните, ради Бога, на компасъ, господинъ рулевой: откуда дуетъ втеръ? Честное слово, мн очень страшно. Бу, бу, бу, бу, бу! Пришелъ мой конецъ! Отъ ужаснаго страха я весь обмарался. Бу, бу, бу, бу! Отто, то, то, ти, бу, бу, бу! Я захлебываюсь, я умираю! Добрые люди, я захлебываюсь!

XIX.

О томъ, какъ вели себя Панургъ и братъ Жанъ во время бури.

Пантагрюэль, призвавъ предварительно на помощь Всемогущаго Бога и прочитавъ съ большою набожностью и громко молитву, охватилъ крпко и твердою рукой, по совту шкипера, главную мачту. Братъ Жанъ остался въ одной куртк, чтобы помогать матросамъ. Такъ поступили Эпистемонъ, Понократъ и другіе. Панургъ скорчился на палуб, плача и жалуясь.
Братъ Жанъ увидлъ его, проходя мимо, и сказалъ ему:
— Ей-Богу, Панургъ теленокъ, Панургъ плакса, Панургъ крикунъ, ты лучше сдлаешь, если станешь помогать, намъ вмсто того, чтобы рветь какъ корова, сидя на корточкахъ, какъ глиняный болванчикъ.
— Бе, бе, бе, бу, бу, бу!— отвчалъ Панургъ: Братъ Жанъ! Другъ мой, батюшка, я захлебываюсь, я тону, другъ мой, я тону. Пришелъ мой конецъ, духовный мой отецъ, другъ мой, пришелъ мой конецъ! Твой мечъ не спасетъ меня больше! Увы! Увы! Псенка наша спта. Я тону! Ахъ, отецъ мой, дяденька, жизнь моя, вода прошла мн въ башмаки черезъ колетъ. Бу, бу, бу! Ху, ху, ху! Ха, ха, ха! Я тону! Увы! Увы! Въ эту минуту я точь-въ-точь поваленное дерево, корнями вверхъ, верхушкой къ земл. Дай Богъ, чтобы я былъ въ эту минуту на корабл добрыхъ и ‘блаженныхъ отцовъ соборныхъ черноризниковъ, которыхъ мы встртили сегодня поутру, такихъ набожныхъ, такихъ жирныхъ, такихъ веселыхъ, такихъ откормленныхъ! Охъ, хо, хо! Эта чортова волна… Меа culpa, Deus!.. Я говорю, что эта Божья волна потопитъ нашъ корабль. Увы, братъ Жанъ, отецъ мой, другъ мой, прошу выслушать мою исповдь! Вотъ я на колняхъ. Confiteor, прошу вашего благословенія!
— Иди помогать намъ, чортовъ висльникъ,— сказалъ братъ Жанъ,— иди, тысячу чертей теб въ догонку. Придешь ли ты?
— Не будемъ чертыхаться сего дня,— сказалъ Панургъ,— отецъ мой, другъ мой. Завтра сколько угодно. Увы, увы, увы! Въ нашемъ корабл началась течь. Я тону, увы! Увы! Бе, бе, бе, бу, бу, бу! Мы идемъ ко дну. Увы, увы! Я дамъ восемьсотъ тысячъ золотыхъ дукатовъ, тому, кто доставитъ меня, грязнаго, какъ я есть, на берегъ. Confiteor. Увы, дайте составить завщаніе или хотя бы приписку къ нему.
— Чтобы тысяча чертей вселилась въ этого рогоносца!— сказалъ братъ Жанъ, Богомъ клянусь! Время ли теперь говорить о завщаніи, когда мы въ опасности и должны работать изъ всхъ, силъ? Придешь ли ты, діаволъ. Приходи, душечка, о, святые угодники. Сюда, Гимнастъ! Сюда на корму! Богомъ клянусь, этотъ толчекъ насъ погубитъ! Вотъ и фонарь нашъ потухъ. Мы идемъ ко всмъ чертямъ.
— Увы, увы!— говорилъ Панургъ. Увы! Бу, бу, бу! Увы, увы! Вотъ гд, значитъ, намъ суждено было погибнуть! Ой, ой, добрые люди, я тону, я умираю. Consumatum est. Кончено, я погибъ!
— Magna, gna, gna!— говорилъ братъ Жанъ,— фи! Какъ онъ противенъ! Что за скверная плакса! Эй, юнга! Именемъ всхъ чертей, берегись каюты. Ты ушибся? Привяжи себя къ мачт. Сюда, чортъ возьми! Ну вотъ такъ, дитя мое.
— Ахъ, братъ Жанъ!— говорилъ Панургъ,— отецъ мой духовный, друга мой, не надо божиться. Это гршно. Увы, увы! Бе, бе, бе, бу, бу! Я тону, я умираю, друзья мои. Я всмъ прощаю. Прощайте In manus… Бу, бу, бууу! Святой Михаилъ Архангелъ, Св. Николай, помилуйте меня на этотъ разъ и больше никогда! Даю вамъ здсь обтъ и Господу Богу также, что если вы меня выручите изъ этой опасности, то я построю вамъ большую прекрасную капличку или дв, между Квандомъ и Монсоро, гд не пасется ни корова, ни теленокъ {Поговорка. Оба мстечка раздлены были только одной улицей.}. Увы, увы! Я наглотался морской воды… Бу, бу, бу! Какая она горькая и соленая!
— Клянусь кровью, мясомъ, животомъ и головой! Если ты не перестанешь вопить, чортовъ рогоносецъ, я тебя отправлю къ акуламъ. Клянусь Богомъ, отчего бы намъ его не выбросить за бортъ? Эй ты, рулевой, любезный другъ, старайся, дружище! Держись смле! Ну, ужъ нёчего сказать: вотъ такъ громъ и молнія! Мн сдается, что сегодня развозились вс черти, или Прозерпина мучится родами. Вс дьяволы сорвались съ цпи.

XX.

О томъ, какъ экипажъ бросаетъ корабли на произволъ судьбы.

— Ахъ!— говорилъ Панургъ. Вы гршите, братъ Жанъ, ‘прежній’ мой пріятель. Я говорю прежній, потому что теперь я ничто и вы ничто. Мн жаль васъ останавливать, потому что я думаю, что божба облегчаетъ печень, подобно тому, какъ дровоску легче, если посл каждаго его удара кто-нибудь возл него громко кричитъ:— ‘Ухъ!’ или какъ игроку въ кегли становится легче, когда онъ промахнется, если возл него какой-нибудь умный человкъ повернетъ голову и туловище въ ту сторону, гд бы его шаръ, хорошо направленный, ударился въ кегли. Но, тмъ, не мене, вы гршите, мой дорогой другъ! Но не предохранитъ ли насъ отъ этой бури жареная дикая коза? Я читалъ, что жрецы боговъ Кабировъ {Древнія божества, въ вдніи которыхъ находились таинственныя и страшныя силы природы.}, прославляемыхъ Орфеемъ, Аполлоніемъ, Страбономъ, Павзаніемъ и Геродотомъ, находясь въ мор во время бури, никогда ея не страшились и чувствовали себя въ безопасности {Тутъ у Раблэ игра на созвучіи двухъ словъ: cabires (Кабиры — божества) и cabirotades — жаркое изъ дикой козы.}.
— Онъ завирается, бдняга!— сказалъ братъ Жанъ. Тысяча милліоновъ и сотни милліоновъ чертей взяли бы этого чортова рогоносца! Помоги намъ, скотина ты этакая! Иди сюда! Неужто ты не сдвинешься съ мста? Голова Господня, полная реликвій {Такъ божился господинъ де-ла-Рошъ-дю-Менъ. Пр. Раблэ.}, что ты бормочешь сквозь зубы? Какую такую обезьянью молитву? Этотъ проклятый тюлень виноватъ въ томъ, что разыгралась буря, а самъ нисколько намъ не помогаетъ. Богомъ клянусь, если останусь живъ, то здорово отколочу этого лниваго чорта. Сюда, юнга, голубчикъ! Держись крпче, чтобы я усплъ сдлать греческій узелъ. О, какой милашка юнга! Дай Богъ, чтобы ты былъ аббатомъ Тальмузскимъ, а теперешній аббатъ былъ бы сторожемъ въ Круллэ! Понократъ, братецъ, вы тамъ ушибетесь. Эпистемонъ, отойдите отъ люка, я видлъ, какъ въ него упала молнія. Inse! inse! {Провансальскій морской терминъ, которымъ приказывается поднимать паруса.} Хорошо сказано. Inse, inse, inse! Лети корабль! In же. Боже милостивый! Что случилось? Носъ разлетлся въ дребезги! Гремите, дьяволы, пакостите! Чортъ побери этотъ валъ! Онъ меня, клянусь Богомъ, чуть было не снесъ. Я полагаю, что здсь теперь милліоны чертей собрались на провинціальный капитулъ или интригуютъ на выборахъ новаго ректора. На бакбордъ! Ладно сказано: Береги башку! Эй, юнга, берегись же, чортъ тебя возьми! На бакбордъ, на бакбордъ!
— Бебебебу, бу, бу!— говорилъ Панургъ. Бу, бу, бу, я тону! Я не вижу больше ни неба, ни земли. Увы, увы! Изъ четырехъ стихій у насъ остались здсь только дв: огонь и вода. Бу, бу, бу, бу! Дай Богъ, чтобы я былъ теперь въ виноградник Селье или у пирожника Инокентія въ его раскрашенномъ погребк, въ Шинон, и готовился снять все платье, кром куртки, чтобы печь пирожки. Лоцманъ! Не можете ли вы выбросить меня на берегъ? Вы такой искусный человкъ, какъ мн говорили. Я отдамъ вамъ весь край Сальмагонди и мой болыцой погребъ, гд продаются улитки, если, благодаря вашему искуству, я опять окажусь на твердой земл. Увы, увы, я тону. Per dio! Любезные друзья, если мы не можемъ войти въ гавань, то станемъ на рейд гд-нибудь. Бросайте вс ваши якоря! Спасемтесь отъ этой опасности, молю васъ! Любезный другъ, бросайте лотъ, умоляю, чтобы намъ узнать, какова глубина моря на этомъ мст! Бросайте лотъ, другъ любезный, молю васъ Господомъ Богомъ! Узнаемъ: нельзя ли намъ тутъ стоять на ногахъ, не нагибаясь? Мн сдается, что можно.
— Подкрпи галсъ у фокъ-мачты!— закричалъ лоцманъ. Подкрпи галсъ! Берись за руль! Подкрпи галсъ у фокъ-мачты! Ложись въ дрейфъ! Ложись въ дрейфъ! Румпель разними! Ложись въ дрейфъ!
— Неужто до того дошло?— сказалъ Пантагрюэль. Боже спаси и помилуй насъ!
— Ложись въ дрейфъ!— кричалъ Джаметъ Брегье, главный лоцманъ. Ложись въ дрейфъ! Каждый подумай о своей душ и становись на молитву! Только чудо можетъ спасти насъ.
— Дадимъ какой-нибудь хорошій и славный обтъ,— говорилъ Панургъ. Увы, увы, увы! Бу, бу, бу, бе, бе, бе, бУ. бу, увы, увы! Общаемъ паломника. Каждый пожертвуетъ деньгами при этомъ.
— Ну же, именемъ дьявола, поворачивайтесь!— говорилъ братъ Жанъ. Ложись въ дрейфъ, именемъ Бога! Разбирай румпель. Ложись въ дрейфъ! Го, то! Ложись въ дрейфъ! Выпьемъ! Лучшаго вина и самаго полезнаго для желудка. Слышите-яи, господинъ мажордомъ? Достаньте-ка вина и подайте его намъ. Вдь, все равно, оно пойдетъ ко всмъ чертямъ! Эй, пажъ, принеси мою фляжку (такъ называлъ онъ свой требникъ). Вотъ такъ градъ и молнія, мое почтеніе! Смле, прошу васъ. Когда у. насъ будетъ праздникъ всхъ святыхъ? Я думаю, что сегодня нечестивый праздникъ всхъ милліоновъ чертей.
— Увы!— говорилъ Панургъ. Братъ Жанъ даромъ губитъ свою душу. О, какого друга я въ немъ теряю! Увы, увы, намъ все хуже и хуже! Мы идемъ отъ Сциллы къ Харибд. Увы! Я тону. Confiteor. Помогите мн составить хоть клочокъ завщанія, братъ Жанъ, отецъ мой, господинъ философъ и другъ, мой Ахатъ, Ксеноманъ, моя жизнь! Увы, я тону! Хоть клочокъ завщанія вотъ на этомъ табурет.

XXI.

Буря продолжается, и на мор произносится краткая рчь о завщаніяхъ.

— Писать завщаніе въ этотъ часъ,— сказалъ Эпистемонъ,— когда намъ слдуетъ стараться изо всхъ силъ помогать экипажу, чтобы избгнуть кораблекрушенія, кажется мн такимъ же глупымъ и несвоевременнымъ дломъ, какъ поведеніе капитановъ и любимцевъ Цезаря {Aen. VI, 600 и т. д.} по вступленіи въ Галлію, когда, вмсто того, чтобы взяться за оружіе и напрягать вс силы для сокрушенія своего врага Аріовиста, они забавлялись писаніемъ завщаній, оплакивали свою судьбу и горевали объ отсутствіи своихъ женъ и римскихъ друзей. Это такая же глупость. какъ глупость того извозчика, который, когда его возъ опрокинулся на вспаханномъ пол, сталъ на колни и молилъ Геркулеса помочь ему, вмсто того, чтобы самому поднять возъ и подогнать воловъ. Къ чему послужитъ вамъ, если вы составите теперь свое завщаніе? Вдь мы или спасемся, или потонемъ. Если мы спасемся, то завщаніе окажется ненужнымъ. Завщаніе иметъ силу лишь по смерти завщателей. Если мы потонемъ, то и оно потонетъ вмст съ нами. Кто будетъ приводить его въ исполненіе?
— А какой-нибудь добрый валъ,— отвчалъ Панургъ,— можетъ выбросить его на берегъ, какъ Улисса, и какая-нибудь царская дочь, гуляя по морскому берегу, его найдетъ и велитъ привести его въ исполненіе! А затмъ воздвигнетъ мн на берегу великолпный памятникъ, какъ Дидона своему супругу Сихею, Эней — Дейфобу {Caesar. De bello gall. I, 39.} на Траянскомъ берегу, близъ Рэты, Андромаха — Гектору {Idem. III, 292—302.} въ город Бутрот, Аристотель — Гермію и Эвбуазу {Діогенъ Лаэрцій.}, аиняне — Эврипиду {Павзаній, Att. II.}, римляне — Друзу {Свет. Claud., I.} въ Германіи, а своему императору Александру Северу {Lampridius.} въ Галліи, Аргентарій — Каллару {Греческ. Антол. VII, 395.}, Ксенокритъ — Лизидик {Id. VI, 291.}, Тиморъ своему сыну Телетагору {Id. VII, 662.}, Евполисъ и Аристодика сыну ихъ еотиму {Id. VII, 639.}, Онестъ — Тимоклу {Id. VII, 274.}, Каллимахъ — сыну Діоклида, Сополису {Id. VII, 271.}, Катуллъ — своему брату {Epigr. CI.}, Стацій — своему отцу {Stacii Epice dion in patrem.}, Жерменъ де-Бри — британскому полководцу Герве {Павшему въ сраженіи съ англійскимъ флотомъ въ 1612 г.}.
— Ты бредишь,— сказалъ братъ Жанъ. Чтобы тебя черти взяли! Чтобы проказа тебя съла! Разв нашъ корабль стоитъ въ гавани? Ради Бога, какимъ образомъ мы выберемся отсюда? Вс черти развозились на мор! Намъ ни за что не спастись, или пусть меня сожрутъ черти!
Тутъ послышалось жалобное восклицаніе Пантагрюэля, громко возопившаго:
— Господи Боже, спаси насъ! Мы погибаемъ. Но да будетъ воля твоя!
— Богъ и святая Богородица Два спаси насъ,— сказалъ Панургъ. Увы, увы! Я тону. Бебебебу, бебе, бу, бу! In manns. Боже правый, пошли мн какого-нибудь дельфина, который перенесъ бы меня на землю, какъ миленькаго душку Аріона. Я съ удовольствіемъ заиграю на арф, если она не сломана.
— Чортъ бы меня побралъ!— говорилъ братъ Жанъ.
— Господи помилуй насъ!— отвчалъ Панургъ сквозь зубы.
— Постой, если я доберусь до тебя, я теб на дл докажу, что ты трусъ и подлецъ. Только и знаетъ, что ныть! Иди помогать намъ, плакса, теленокъ, иди! Тридцать милліоновъ чертей теб въ тло! Придешь ли ты помогать намъ, тюлень? Фи! Какой онъ уродъ, этотъ плакса!
— Вы, знай себ, твердите одно и то же.
— Ну, веселая бутылка, ко мн на помощь, дай я тебя поглажу противъ шерстки! Beatus vir qui non abiit. Я все это знаю наизусть. Вотъ, напримръ, легенда про святого Николая угодника.
Horrida teinpestas inontem turbavit acutum.
Tempeste былъ строгій педагогъ въ коллеж Монтецо. Если педагоговъ осуждаютъ на вчную погибель за то, что они скутъ розгами бдныхъ дтокъ, невинныхъ школьниковъ, то, клянусь честью, онъ привязанъ къ колесу Иксіона и долженъ счь кургузую собаку… которая его вертитъ, если, же сченіемъ невинныхъ дтей они спасаютъ душу, то онъ долженъ быть надъ…….

XXII.

Конецъ бури.

— Земля, земля!— закричалъ Пантагрюэль. Я вижу землю! Мужайтесь, дти! Мы недалеко отъ гавани. Я вижу, что небо съ свера начинаетъ уже проясняться. Чувствуете ли вы дуновеніе сирокко?
— Мужайтесь, дти!— закричалъ шкиперъ. Море укладывается. Поднять паруса! Inse! Inse! Къ топселямъ на бизань-мачт! Канатъ на кабестанъ! Поворачивай на другой галсъ! Берись за руль! Inse! Inse! Inse! Поставь румпель!…..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— О!— вскричалъ Эпистемонъ. Мужайтесь и надйтесь! Я вижу справа, какъ сверкаетъ въ неб Касторъ.
— Бе, бе, бу, бу,— сказалъ Панургъ,— боюсь, что это Елена-гуляка.
— Нтъ,— отвчали. Эпистемонъ,— это, въ самомъ дл, Касторъ или Миксархачевасъ, если теб больше нравится аргивское его названіе. Гей! Гей! Я вижу землю, я вижу гавань, я вижу толпу людей на пристани. Я вижу огонь маяка.
— Гей! Гей!— говоритъ шкиперъ. Обогни мысъ и песчаныя отмели!
— Обогнули!— отвчали матросы.
— Нашъ корабль плыветъ и нашъ конвой также,— сказалъ шкиперъ. Помощь пришла во время.
— Золотыя слова, клянусь св. Жаномъ,— замтилъ Панургъ.
— Мня, мня, мня,— говоритъ братъ Жанъ,— если я теб дамъ хоть каплю вина, будь я проклятъ! Слышишь ты, чортовъ навозъ? Прошу, любезнйшій, подать полный кубокъ лучшаго вина. Принеси кувшины, Гимнастъ, а также разбойникъ, пирогъ съ ямбами или съ ветчиной, мн все равно {Тутъ непереводимая игра словами jambique и jambonique.}. Но, смотри, не урони.
— Мужайтесь,— вскричалъ Пантагрюэль,— мужайтесь, дти! Будьте вжливы. Поглядите, вотъ плывутъ къ нашему кораблю дв барки, три галеры, пять англійскихъ судовъ, четыре гондолы и шесть фрегатовъ, посылаемыхъ къ намъ на помощь добрыми островитянами. Но кто тамъ такъ вопитъ, и жалуется? Разв я не держу мачту обими руками такъ крпко, какъ не сдержать ее и двумя стами канатовъ?
— Это,— отвчалъ братъ Жанъ,— бднягу Панурга трясетъ телячья лихорадка. Онъ дрожитъ отъ страха, когда бываетъ пьянъ.
— Если бы онъ помогалъ намъ,— сказалъ Пантагрюэль,— то я бы не меньше уважалъ его за то, что онъ во время такой ужасной и опасной бури испытывалъ страхъ. Вдь, если постоянный страхъ обозначаетъ робкое и подлое сердце,— такимъ трусомъ былъ Агамемнонъ, и за это Ахиллесъ, понося его, говорилъ, что у него собачій глазъ и оленье сердце,— то отсутствіе страха въ виду очевидной и страшной опасности служитъ признакомъ недостатка сообразительности или полнаго ея отсутствія. Но если я и не скажу, что всего страшне въ жизни, посл гнва Господня смерть, то все же не стану вмшиваться въ споръ Сократа и академиковъ о томъ, что смерть сама по себ не дурна и смерти не слдуетъ бояться. Но еще Гомеръ сказалъ, что тяжело, противно и обидно погибнуть въ мор. И когда Эней былъ застигнутъ бурей со своими кораблями близъ Сициліи, то онъ пожаллъ, что не палъ отъ руки Діомеда, и говорилъ, что трижды, четырежды счастливы т, которые погибли при пожар Трои. Изъ насъ никто не погибъ. Воздадимъ за это хвалу Богу Вседержителю. Но, тмъ не мене, мы въ очень жалкомъ положеніи. Намъ придется починить наше судно. Постарайтесь теперь высадиться на берегъ.

XXIII.

О томъ, какъ Панургъ по окончаніи бури опять сталъ веселымъ малымъ.

— Ага, га!— вскричалъ Панургъ! Все идетъ хорошо! Буря прошла. Прошу васъ спустить меня на берегъ прежде всхъ. Мн надо обдлать кое-какія длишки. Дайте-ка, я вамъ помогу. Давайте, я сверну этотъ канатъ. Теперь я набрался храбрости. Теперь я ни чуточки не боюсь. Живе, живе, мой другъ! Нтъ, нтъ, теперь ни капли страха. По правд сказать, этотъ десятый валъ {Римляне утверждали, что десятый валъ самый страшный.}, который прокатился отъ носа до кормы, немного смутилъ меня. Отдать паруса! Дльно сказано. Какъ, вы сидите, сложа руки, братъ Жанъ? Время ли теперь пить вино? Кто вамъ говоритъ, что оруженосецъ Св. Мартина {Чортъ, который, согласно легенд, никогда не покидалъ Св. Мартина, чтобы его соблазнять или мучить.} не готовитъ намъ еще новой грозы? Эй! Не помочь ли вамъ? Эхма! Я раскаиваюсь, да поздненько въ томъ, что не послушался совтовъ добрыхъ философовъ, которые говорятъ, что гулять около моря и плыть вдоль береговъ такъ же пріятно и безопасно, какъ идти пшкомъ, ведя лошадь подъ уздцы. Ха, ха, ха! Клянусь Богомъ, все идетъ хорошо. Не помочь ли вамъ? Давайте, я это самъ сдлаю, провалиться мн.
У Эпистемона ладонь была вся ободрана и окровавлена отъ того, что онъ изо всхъ силъ удерживалъ одинъ изъ канатовъ. Услышавъ рчь Пантагрюэля онъ Сказалъ:
— Поврьте, господинъ, что я боялся и трусилъ не меньше Панурга. Но что жъ такое! Я не лнился помогать. Я считалъ, что разъ смерть неизбжна, то не все ли равно, когда и какъ умереть, покоряясь вол Господней. Это, однако, не мшаетъ непрерывно молить Бога, призывать его, просить и взывать о помощи. Но этого мало: мы должны также и со своей стороны дйствовать и, такъ сказать, помогать Ему, какъ говоритъ апостолъ {I посл. къ Коринянамъ. III, 9.}. Вы знаете, что сказалъ консулъ Фламиній, когда Аннибалъ хитростью окружилъ его близъ Перузіи на Тразименскомъ мор: ‘Дти,— сказалъ онъ своимъ воинамъ,— мы отсюда не выберемся одними молитвами и воззваніями къ богамъ. Мы должны пробиться силою меча сквозь непріятеля.’ Точно такъ, по словамъ Порція Каро, которыя приводитъ Саллюстій, помощь боговъ получается не однми только мольбами да жалобами. Бдніемъ, трудомъ, личными стараніями добывается успхъ и благополучное окончаніе предпріятій. Если въ нужд и въ опасности человкъ небрежный, лнивый, праздный бёзъ толку призываетъ боговъ, они раздражаются и приходятъ въ негодованіе.
— Чортъ меня побери!— сказалъ братъ Жанъ
— И меня возьми въ долю,— замтилъ Панургъ.
— Но виноградникъ аббатства Сельи былъ бы совсмъ истребленъ, если бы я плъ Contra hostium insidias (какъ стоитъ въ требник) вмст съ другими чертями-монахами, а не защищалъ палкой виноградникъ отъ лернейскихъ грабителей.
— Богъ въ помощь!— сказалъ Панургъ. Братъ Жанъ ровно ничего не длаетъ. Его приходится прозвать братомъ Жаномъ-тунеядцемъ. А вдь видитъ, какъ я въ пот лица тружусь, помогаю этому славному матросу! Эй, дружище! Два слова, только не разсердитесь: какъ толсты доски на этомъ корабл?
— Он толщиной въ два пальца,— отвчалъ лоцманъ,— не бойтесь.
— Господи помилуй!— сказалъ Панургъ. Мы, значитъ, постоянно находимся на два пальца отъ смерти. Не есть ли это одна изъ девяти радостей брака {Намекъ на заглавіе книги, имвшей сильное распространеніе.}? Ха, ха! Любезнйшій, вы хорошо длаете, что мряете страхъ на аршинъ. Что касается меня, то я нисколько не боюсь. Меня зовутъ Вильгельмъ Безстрашный. У меня храбрости цлая уйма. Да не овечьей храбрости,— а волчьей храбрости, храбрости убійцы. Я ничего не боюсь, кром опасности.

XXIV.

О томъ, какъ братъ Жанъ объявилъ, что Панургъ трусилъ безпричинно во время грозы.

— Здравствуйте, господа,— сказалъ Панургъ,— здравствуйте! Вы вс здоровы, слава Богу. Привтъ вамъ всмъ. Сойдемъ на берегъ, опустите лстницу да поближе придвиньтесь съ лодкой. Нужна ли вамъ еще моя помощь? Я усталъ и проголодался отъ того, что работалъ, какъ четыре вола. Вотъ, право, прекрасное мсто и прекрасные люди! Дти, нужна ли вамъ еще моя помощь? Ради Бога, не жалйте моихъ трудовъ. Адамъ, то-есть человкъ, былъ на то созданъ, чтобы пахать землю и трудиться, какъ птица создана на то, чтобы летать. Господь Богъ,— слышите ли вы это?— хочетъ, чтобы мы снискивали себ хлбъ насущный въ пот лица, а не въ праздности, какъ этотъ грховодникъ-монахъ, братъ Жанъ. Вонъ, смотрите на него: онъ только знаетъ, что стъ да труситъ. Какая прекрасная погода! Въ эту минуту я понимаю отвтъ благороднаго философа Анахарсиса и знаю, что онъ былъ правъ и вполн основателенъ, когда на вопросъ: ‘Какой корабль, по его мннію, самый надежный?’ — отвчалъ: ‘Тотъ, который стоитъ въ гавани.’
— Онъ еще лучше сказалъ,— замтилъ Пантагрюэль, когда, спрошенный о томъ:’Кого больше: живыхъ или мертвыхъ?’ отвчалъ: ‘Куда вы причисляете тхъ, кто плаваетъ въ мор?’ — тонко давая этимъ знать, что т, которые плаваютъ въ мор, подвергаются постоянной опасности смерти, и что ихъ можно считать скоре мертвецами, нежели живыми людьми. Такимъ образомъ, Порцій Катонъ {Катонъ Старшій.} говоритъ, что сожаллъ бы только о трехъ вещахъ: если бы когда-нибудь доврилъ тайну женщин, если бы провелъ въ праздности хоть одинъ день, и если бы отправилъ ея моремъ въ такое мсто, куда можно было бы пробраться сухимъ путемъ.
— Клянусь монашескимъ одяніемъ, какое я ношу,— говорилъ братъ Жанъ Панургу,— ты дурень-пріятель безъ причины и безъ толку трусилъ во время бури. Теб вовсе не предопредлено утонуть въ вод. Ты будешь, несомннно, повшенъ или сожженъ живымъ. Господа, хотите ли вы имть прекрасный плащъ отъ дойдя? Бросьте вс эти волчьи и барсучьи шубы. Велите ободрать Панурга и накройтесь его шкурой, только ради Бога, не подходите къ огню и не проходите мимо кузницъ: въ одну минуту она превратится въ пепелъ на вашихъ глазахъ. Но во время дождя, снга или града ничего бойтесь. И мало того: бросьте въ воду, хотя бы очень глубокую, и, ей-Богу, вы даже не замочитесь. Сшейте себ изъ нея сапоги: никогда ногъ не промочите. Сдлайте изъ нея верши, чтобы научить молодыхъ людей плавать: они научатся, не подвергаясь опасности.
— Значитъ, его шкура обладаетъ такимъ же свойствомъ, какъ трава, которая называется Венеринъ волосъ,— замтилъ Пантагрюэль:— она никогда не намокаетъ и всегда суха, хотя бы пробыла подъ водой очень долго. Поэтому и называется Аdiantоs.
— Другъ мой Панургъ,— сказалъ братъ Жанъ,— не бойся воды, прошу тебя. Твоя жизнь покончится отъ противоположнаго элемента.
— Ладно,— отвчалъ Панургъ. Но повара у чертей тоже бываютъ разсянны и длаютъ промахи, занимаясь своимъ дломъ, и часто варятъ то, что слдовало бы жарить, подобно тому, какъ и въ кухняхъ здшняго міра господа повара часто шпигуютъ куропатокъ, домашнихъ и дикихъ голубей, въ намреніи (надо думать) поставить ихъ жариться. А вмсто того бываетъ, что отварятъ куропатку съ капустой, домашняго голубя съ пореемъ, а дикаго — съ рпой. Послушайте-ка, любезные друзья, я заявляю при всей честной компаніи, что, общая въ даръ Св. Николаю капеллу, между Квандомъ и Монсоро, я разумлъ капеллу съ розовой водой {Капеллой называется также серебряный сосудъ, употребляемый за обдней — отъ лат. cupella.}, въ которой не станетъ пастись ни корова, ни теленокъ, потому что я брошу ее въ воду.
— Вотъ мошенникъ!— сказалъ Эвстенъ. Нтъ, вотъ такъ настоящій мошенникъ! Онъ оправдываетъ ломбардскую пословицу:
Passato el pericolo, gabato el santo {Прошла опасность — и святого надуютъ.}.

XXV.

О томъ, какъ Пантагрюэль сошелъ посл бури на островъ Макреоновъ.

Затмъ мы сошли на берегъ одного острова, который назывался островомъ Макреоновъ. Добрые жители его приняли насъ съ честью. Одинъ старый Макробъ (такъ называли они своего старшину) хотлъ отвести Пантагрюэля въ городскую ратушу, для отдыха и угощенія. Но Пантагрюэль не захотлъ уйти, прежде нежели вс его люди не сойдутъ на берегъ. Сдлавъ имъ перекличку, онъ веллъ выдать каждому новое платье и принести на берегъ вс състные припасы съ кораблей, чтобы они могли хорошенько попировать. Все это было немедленно исполнено. И Богу извстно, какъ славно они ли и пили. Мстные жители тоже натащили всякой провизіи. Пантагрюэлисты отдарили ихъ, въ свою очередь. Правду сказать, ихъ собственный провіантъ пострадалъ отъ бури. По окончаніи обда Пантагрюэль попросилъ всхъ приняться за починку кораблей, что они и сдлали, и очень охотно. Чинить ихъ было не трудно, потому что вс жители острова были плотниками и вообще ремесленниками, какъ мы это видимъ въ арсенал Венеціи. А на остров, несмотря на то, что онъ былъ великъ, населеніе сосредоточивалось только въ трехъ портахъ и десяти приходахъ, все остальное пространство покрыто было высокимъ и безлюднымъ лсомъ, какъ Арденскій лсъ. По нашей просьб, старый Макробъ показалъ намъ все, что было достопримчательнаго на остров. И въ тнистомъ и безлюдномъ лсу мы открыли нсколько старинныхъ, разрушенныхъ храмовъ, нсколько обелисковъ, пирамидъ, древнихъ монументовъ и гробницъ съ различными надписями и эпитафіями: одн — гіероглифами, другія — на іоническомъ нарчіи, на арабскомъ язык, славянскомъ и другихъ. Эпистемонъ списалъ нкоторыя изъ нихъ. Между тмъ, Панургъ говорилъ брату Жану:
— Это островъ Макреоновъ. Макреонъ по-гречески значитъ — старикъ, человкъ ветхій деньми.
— Ну что жъ мн изъ того?— спросилъ братъ Жанъ. Не перекрещивать же мн ихъ. Меня тутъ не было, когда ихъ крестили.
— Кстати,— отвчалъ Панургъ,— я думаю, что отсюда происходитъ названіе макрели {Слово maquerelle иметъ два смысла: рыба макрель и, въ переносномъ смысл, сводня.}. Вдь сводничество приличествуетъ только старухамъ, молодымъ же приличествуютъ любовныя пантомимы. Но нельзя ли изъ этого вывести, что здсь мы видимъ островъ Макрель, оригиналъ и прототипъ того, который мы знаемъ въ Париж? Пойдемъ ловить устрицъ въ раковинахъ.
Старикъ Макробъ спрашивалъ на іоническомъ нарчіи у Пантагрюэля, какимъ. образомъ и благодаря какимъ усиліямъ и искусству удалось намъ войти въ ихъ гавань сегодня, когда свирпствовалъ такой ураганъ и буря на мор. Пантагрюэль отвчалъ ему, что Спаситель пощадилъ ихъ ради смиренія и искренней любви его спутниковъ, которые путешествуютъ не для корысти или обмна товаровъ. Единственная причина, по которой они пустились въ море, это любознательное желаніе увидть, узнать, познакомиться, постить оракулъ Бакбюкъ и получить оракулъ Бутылки относительно нкоторыхъ затрудненій, испытываемыхъ однимъ изъ членовъ ихъ компаніи. Со всмъ тмъ, они съ большимъ трудомъ и опасностями избгли кораблекрушенія. Затмъ спросилъ его: что — причиной, по его мннію, такой страшной бури и неужели море, окружающее эти острова, такъ же подвержено бурямъ, какъ и воды океана близъ Сенъ-Матьё {На рейд Бреста.} и Момюссона {При истокахъ Жиронды.} и Средиземнаго моря у Сатальской пучины {На Малоазіатскомъ берегу.}, Монтаржантона и Піомбино {На Тосканскомъ берегу.} или же у мыса Мелію въ Лаконіи, въ Гибралтарскомъ пролив, у Мессинскаго маяка {Между Критомъ и Родосомъ.} и другихъ?

XXVI.

О томъ, какъ добрый Макробъ разсказываетъ Пантагрюэлю про житіе и смерть героевъ.

На это добрый Макробъ отвчалъ:
— Други пилигримы, вы прибыли на одинъ изъ Спорадскихъ острововъ, но не вашихъ Спорадскихъ острововъ, которые лежатъ въ Карпатскомъ мор {Между Критомъ и Родосомъ.}, а на Спорадскіе острова океана, нкогда богатые, часто посщавшіеся, роскошные, торговые, населенные и подчиненные владычеству Британія, нын же, съ теченіемъ времени и при общемъ паденіи, обднвшіе и пустынные, какъ видите.
Въ темномъ и обширномъ лсу, который вы можете отсюда видть, живутъ демоны и герои, которые состарились. И вотъ мы думаемъ, не видя больше кометы, которая цлыхъ три дня свтила на неб, что вчера кто-нибудь изъ нихъ умеръ, и его кончина вызвала ту ужасную бурю, отъ которой вы пострадали. Когда они вс живы, все благополучно на этомъ остров и на сосднихъ островахъ, а на мор царствуютъ тишь и гладь. Но когда кто изъ нихъ умретъ, то мы слышимъ въ лсу громкіе и отчаянные вопли, на земл зримъ болзни, бдствія и огорченія, а на мор бурю и ураганъ.
— Въ томъ, что вы говорите,— отвчалъ Пантагрюэль,— много вроятія. Ибо, подобно тому, какъ факелъ или сальная свчка, пока горятъ, свтятъ всмъ и каждому, каждаго увеселяютъ, каждому служатъ и никому не причиняютъ неудовольствія, а какъ потухнутъ,— такъ отравятъ воздухъ дымомъ и вонью, и каждому начадятъ и каждаго обезпокоятъ,— такъ точно бываетъ и съ тми благородными и возвышенными душами. Во все время, пока он обитаютъ въ тл, ихъ мстопребываніе мирно, полезно, пріятно и почетно, но какъ скоро он скончаются, такъ немедленно на островахъ и на материкахъ начинаются землетрясенія, въ воздух воцаряется темень, сверкаетъ молнія, идетъ градъ, на мор происходятъ буря и ураганъ, народы стонутъ, религіи мняются, королевства рушатся и республики распадаются.
— Мы испытали это на дл,— замтилъ Эпистемонъ,— когда умеръ благородный и ученый рыцарь Вильгельмъ дю-Беллэ. Пока онъ былъ живъ, Франція испытывала такое благоденствіе, что ей вс завидовали, вс къ ней льнули, вс ея боялись. Но посл его смерти она на долгое время утратила всеобщее уваженіе.
— Точно такъ по смерти Анхиза, въ Сициліи,— сказалъ Пантагрюэль,— буря надлала много хлопотъ Энею. По той же причин тиранъ и жестокій царь Іудейскій Иродъ, видя себя при смерти,— ужасной и страшной по своему характеру (онъ умеръ отъ фтиріазиса, съденный заживо червями и вшами, какъ до него умерли Силла ересидъ сирійскій, наставникъ Пнеагора, греческій поэтъ Алькманъ и другіе),— и предвидя, что евреи посл его смерти будутъ радоваться, призвалъ къ себ изъ всхъ городовъ, мстечекъ и помстій всхъ именитыхъ гражданъ, подъ лживымъ предлогомъ, что хочетъ сообщить имъ важныя вещи насчетъ порядка и управленія провинціями. Когда они явились къ нему, приказалъ ихъ запереть {По разсказу историка Іосифа.} на иподром своего дворца. Затмъ сказалъ своей сестр Саломе и ея мужу Александру: ‘Я увренъ, что евреи будутъ радоваться моей смерти, но если вы послушаетесь меня и исполните то, что я вамъ скажу, то похороны мои будутъ почетными и публично оплаканными. Какъ только-что я умру, такъ немедленно прикажите моимъ тлохранителямъ, которымъ я уже сообщилъ свою волю, убить всхъ этихъ старйшинъ и именитыхъ гражданъ. Посл этого вся Іудея по невол облечется въ трауръ и станетъ плакать, а иностранцы подумаютъ, что это отъ того, что я умеръ, какъ будто бы скончалась какая-нибудь геройская душа.’ Такъ же поступалъ и другой отчаянный тиранъ, когда говорилъ: Когда я умру, пусть всю землю сожретъ огонь, что равнозначущее словамъ: ‘Да погибнетъ весь родъ человческій!’ Это же самое Неронъ разбойникъ выразилъ иначе, сказавъ: ‘Пока я живъ’, по свидтельству Светонія. Эти отвратительныя слова, о которыхъ упоминаютъ Цицеронъ, lib. 3. de finibus и Сенека lib. 2. de dementia, приписываются Діономъ Никейскимъ и Суидасомъ императору Тиверію.

XXVII.

О томъ, какъ Пантагрюэль разсуждаетъ о кончин геройскихъ душъ и о страшныхъ чудесахъ, предшествовавшихъ кончин господина де-Ланжэ.

— Я не хотлъ бы избжать всхъ бдъ, причиненныхъ намъ бурею,— продолжалъ Пантагрюэль,— если бы цною этого я бы не услышалъ всего того, что намъ разсказываетъ добрый Макробъ. Я охотно также врю тому, что онъ сказалъ про появленіе кометы. Нкоторыя души такъ благородны, драгоцнны и героичны, что переселеніе ихъ тла и кончина ихъ предвщаются намъ небесными знаменіями за нсколько дней. И подобно тому, какъ осторожный врачъ, предвидя по разнымъ признакамъ опасность смерти для своего паціента, за нсколько дней передъ тмъ извщаетъ жену, дтей, родныхъ и друзей о неизбжной кончин мужа, отца или близкаго, чтобы они уговорили его привести въ порядокъ въ т немногіе дни, остающіеся ему, свой домъ, наставить и благословить своихъ дтей, жен посовтовать честно вдовть, сдлать необходимыя распоряженія насчетъ содержанія несовершеннолтнихъ, для того, чтобы онъ не былъ застигнутъ смертью безъ завщанія, не успвъ озаботиться о своей душ и о своемъ дом,— точно такъ и милосердое небо, какъ бы радуясь предстоящей встрч съ блаженными душами, зажигаетъ передъ ихъ смертью веселые огни, въ вид кометъ и метеоровъ, которые служатъ для смертныхъ явнымъ и врнымъ предсказаніемъ, что черезъ нсколько дней достопочтенныя души покинутъ свое тло и землю. Подобно этому во время оно Аинскій ареопагъ, постановляя приговоръ о подсудимыхъ, прибгалъ къ извстнымъ знакамъ, смотря по характеру приговора, и давалъ знать объ осужденіи на смерть, Т—объ оправданіи, А — о томъ, что дло еще не ршено и требуетъ новаго слдствія. Эти знаки, выставляемые публично, избавляли родныхъ и друзей и вообще любопытныхъ отъ лишнихъ тревогъ и стараній узнать о судьб, ожидающей заключенныхъ въ тюрьм преступниковъ. Такъ точно и кометами, словно воздушными знаками, небеса молча возвщаютъ: ‘Смертные люди, если вы желаете узнать что-нибудь отъ этихъ блаженныхъ душъ, услышать, спросить о чемъ-нибудь, касающемся вашего личнаго или общественнаго блага, торопитесь задать вашъ вопросъ и выслушать на него отвтъ. Близокъ конецъ комедіи, и роковая развязка наступаетъ. Пропустивъ минуту, тщетно станете о ней жалть.’ Мало того: чтобы показать земл и ея обитателямъ, что они недостойны присутствія, общества и помощи такихъ высокихъ душъ, они удивляютъ и пугаютъ ихъ чудесами, знаменіями, чудищами и другими вполн противоестественными знаками. Что мы и видли за нсколько дней до кончины знаменитой, великодушной и геройской души ученаго и храбраго рыцаря Ланжэ, о которомъ вы упомянули?
— Я помню объ этомъ,— сказалъ Эпистемонъ,— и сердце у меня до сихъ поръ трепещетъ въ груди, когда я думаю о различныхъ и ужасныхъ чудесахъ, какихъ мы были свидтелями за пять или за шесть дней до его кончины. Такъ что господа Ассье,
Шеманъ, Майльи кривой, Сентъ-Эль, Вильневъ-ла-Гюпаръ, метръ Габріель, Савильянскій врачъ, Раблэ, Когюо, Массюб, Майоричи, Буллу, Перку по прозванію бургомистръ, Франсуа Пру, Ферронъ, Шарль Жираръ, Франсуа Бурре и многіе другіе друзья, домочадцы и слуги покойнаго въ испуг глядли другъ на друга, молча, не произнося ни слова, но догадываясь и предвидя, что вскор Франція лишится одного изъ своихъ лучшихъ рыцарей, необходимыхъ для ея славы и покровительства и что небо призываетъ его теперь къ себ, какъ свою естественную собственность.
— Клянусь клобукомъ!— сказалъ братъ Жанъ. Хочу на старости лтъ стать клирикомъ. Право, я достаточно для этого уменъ. Спрашиваю васъ по чести: разв могутъ умереть эти герои и полубоги? Клянусь Пречистой Двой, я думалъ, что они безсмертны, какъ прекрасные ангелы, да проститъ меня Создатель! Между тмъ почтеннйшій Макробъ говоритъ, что они умираютъ.
— Не вс,— отвчалъ Пантагрюэль. Стоики говорятъ, что вс смертны, кром одного, который безсмертенъ, невозмутимъ, невидимъ. Пиндаръ открыто говоритъ, что богинямъ гамадріадамъ {Лсныя нимфы.} безбожныя Парки, пряхи судебъ, прядутъ ровно такой длины нить жизни, сколько длится жизнь дерева, которое он охраняютъ,— а именно дубовъ, изъ которыхъ он произошли, по мннію Каллимаха и Павзанія in Phoci., съ чмъ согласенъ и Мартіанъ Капелла. Что касается полубоговъ, Пана, сатировъ, лшихъ, фавновъ, нимфъ, героевъ и демоновъ, то, по расчету Гезіода, который выводитъ эту цифру, сложивъ сумму нсколькихъ столтій,— они живутъ девять тысячъ семьсотъ двадцать лтъ. Это число получается, если показателя степени возвести въ квадратъ, а квадратъ четыре раза удвоить, а общую сумму затмъ пять разъ умножить солидными трехугольниками. Справьтесь у Плутарха въ книг о прекращеніи оракуловъ.
— Этого,— сказалъ братъ Жавъ,— нтъ въ требник. И я этому не поврю, разв только въ угоду вамъ.
— Я думаю,— замтилъ Пантагрюэль,— что вс разумныя души освобождены отъ ножницъ Атропы. Вс он безсмертны: ангелы, демоны и люди. Я вамъ разскажу поэтому поводу очень странную исторію, записанную и засвидтельствованную многими учеными исторіографами.

XXVIIІ.

О томъ, какъ Пантагрюэль разсказываетъ трогательную исторію о смерти героевъ.

Эпитерсъ, отецъ ритора Эмиліана, плылъ однажды изъ Греціи въ Италію на корабл, нагруженномъ различными товарами, и на которомъ было нсколько пассажировъ. Подъ вечеръ, когда они доплыли до Эшинадъ, группы острововъ, лежащей между Мореей и Тунисомъ, втеръ стихъ, и ихъ корабль отнесло къ острову Паксосу. Въ то время, какъ они около него стояли, одни изъ пассажировъ спали, другіе бодрствовали, а третьи пили и ужинали, какъ вдругъ съ острова Паксоса донесся голосъ, громко звавшій: ‘амусъ!’ Этотъ крикъ всхъ испугалъ. Этотъ амусъ былъ ихъ штурманомъ, родомъ изъ Египта. Но имя его извстно было лишь немногимъ пассажирамъ. Вторично послышался голосъ, звавшій амуса страшно громко. Никто не отвчалъ, вс молчали и дрожали. Тогда въ третій разъ раздался голосъ, вопившій громче прежняго, и тогда амусъ отвчалъ: ‘Я здсь. Что теб нужно? Чего ты отъ меня требуешь?’ И тутъ тотъ же голосъ, громче прежняго, возгласилъ и приказалъ, чтобы онъ, прибывъ въ Палодъ, объявилъ, что великій богъ Панъ умеръ. Услышавъ эти слова,— говорилъ Эпитерсъ,— вс матросы и пассажиры удивились и ужасно испугались. И стали совщаться между собою,— что лучше: промолчать или объявить то, что приказано? амусъ же былъ того мннія, что если море будетъ спокойно, то надо объявить о томъ, что онъ слышалъ. Когда же они прибыли въ Палодъ, то оказалось, что втеръ стихъ и наступило затишье. Тогда амусъ, взойдя на носъ корабля и повернувшись лицомъ къ земл, объявилъ, какъ ему было приказано,— что великій Панъ умеръ. Онъ не договорилъ еще, какъ поднялись громкіе вопли, вздохи и плачъ не одного только лица, но нсколькихъ. Эта новость (вдь многіе ее слышали) была скоро разглашена въ Рим, и тогдашній императоръ, цезарь Тиверій, призвалъ къ себ амуса и, услышавъ его разсказъ, поврилъ ему. И освдомившись у ученыхъ людей, которыхъ много было въ то время въ Рим и при его двор, кто такой этотъ Панъ, услышалъ отъ нихъ, что онъ ‘былъ сыномъ Меркурія и Пенелопы. Такъ раньше сказано было у Геродота и Цицерона въ книг третьей — о пород боговъ. Я же скоре готовъ думать, что здсь подразумвалась кончина великаго Спасителя міра, неправедно умерщвленнаго въ Іуде завистливыми и нечестивыми первосвященниками, учеными мужами, пресвитерами и монахами Моисеева закона. И, по-моему, такое толкованіе нисколько не предосудительно. Потому что Его по истин можно назвать греческимъ именемъ Панъ, ибо Онъ — наше Все. Все, что мы изъ себя представляемъ, все, чмъ мы живемъ, все, что мы имемъ, все, на что мы надемся, принадлежитъ Ему, находится въ Немъ, идетъ отъ Него, дается Имъ. Это добрый Панъ, великій пастырь, который, по свидтельству страстнаго пастуха Коридона, любитъ не только своихъ овецъ, но также и своихъ пастуховъ. И по смерти Его плачъ, вздохи, жалобы и стенанія раздавались по всей вселенной, на небесахъ, на земл, на мор и въ преисподней. И съ такимъ моимъ толкованіемъ совпадаетъ также и время. Ибо милосерднйшій, превеликій Панъ, нашъ единый Спаситель умеръ въ Іерусалим въ царствованіе въ Рим цезаря Тиверія.
Пантагрюэль, кончивъ свою рчь, просидлъ нкоторое время молча и въ глубокомъ созерцаніи. Вскор посл того мы увидли какъ слезы, величиною въ страусовое яйцо, выкатывались изъ его глазъ. Убей меня Богъ, если я хоть въ одномъ слов совралъ!

XXIX.

О томъ, какъ Пантагрюэль проплылъ мимо острова Скрытнаго, гд царствовалъ Постъ.

Когда корабли веселаго конвоя были исправлены, свжая провизія запасена,— причемъ Макреоны были счастливы и довольны издержками, произведенными Пантагрюэлемъ,— наши люди, боле въ дух, чмъ когда-либо, пустились въ путь при ясной, чудесной погод и въ полномъ веселіи. Около полудня Ксеноманъ показалъ намъ издали на островъ Скрытный, гд царствовалъ Постъ, про котораго Пантагрюэль слыхалъ уже и былъ бы не прочь познакомиться съ нимъ лично, если бы Ксеноманъ не отговорилъ его, во-первыхъ, потому, что пришлось бы сдлать большой крюкъ, а, во-вторыхъ, потому, что ему было бы очень скучно на этомъ остров и при двор этого государя.
— Вы бы увидли тамъ,— говорилъ онъ,— всего-на-всего великаго пожирателя гороха, великаго потребителя селедокъ, великаго ловца кротовъ, великаго косца сна, одного полувеликана съ жидкой бороденкой и двойной тонзурой, великаго фонарщика, гонфалоньера ихтіофаговъ, диктатора горчицы, скутора малыхъ дтей, сожигателя золы, отца и питомца врачей, съ цлой кучей индульгенцій отпусковъ грховъ и молитвенныхъ стояній, человка добродтельнаго, искренняго католика и глубоко набожнаго. Онъ большую часть дня проводитъ въ слезахъ. Никогда не бываетъ на свадьбахъ. Правда, что онъ самый искусный фабрикантъ шпиковальныхъ иглъ и вертеловъ, какого только можно встртить въ сорока королевствахъ. Лтъ шесть тому назадъ, плывя мимо острова Секретнаго, я вывезъ оттуда цлыхъ двнадцать дюжинъ и роздалъ ихъ мясникамъ Кванды. Они были ими очень довольны и не безъ причины. Я вамъ покажу, когда мы вернемся домой, два вертела, прибитыхъ къ главному портику. Пища его состоитъ изъ соленыхъ бобовъ, улитокъ, соленаго салата, отчего онъ часто страдаетъ задержаніемъ мочи. Платье у него забавное какъ по фасону, такъ и по цвту, оно срое и прохладное, потому что спереди нтъ ничего, да и сзади также, и рукава отсутствуютъ.
— Вы доставите мн большое удовольствіе, если опишете мн его наружность и вс части тла, посл того какъ описали его одежду, пищу, образъ жизни и время препровожденіе.
— Прошу тебя объ этомъ, дружище,— сказалъ братъ Жанъ,— я нашелъ его въ своемъ требник, да посл подвижныхъ праздниковъ онъ убжалъ.
— Охотно,— отвчалъ Ксеноманъ,— но мы подробне услышимъ про него, проплывая мимо Угрюмаго острова, гд живутъ Мясныя Колбасы, его смертельные враги, съ которыми онъ вчно воюетъ. И если бы имъ не помогали благородная нмецкая Масляница, ихъ добрый сосдъ и покровитель, то великій фонарщикъ Постъ истребилъ бы ихъ въ конецъ.
— А что он такое — спросилъ братъ Жанъ,— самцы или самки? Ангелы или смертные? Женщины или двственницы?
— Он самки по полу, смертныя по положенію,, одн изъ нихъ двственницы, другія нтъ,— отвчалъ Ксеноманъ.
— Портъ меня возьми,— сказалъ братъ Жанъ,— а я на ихъ сторон. Что за безсмыслица воевать съ женщинами? Вернемся назадъ. Разнесемъ этого поганца.
— Сражаться съ Постомъ!— вскричалъ Панургъ. Клянусь всми дьяволами! Я не такъ глупъ и смлъ въ то же время. Quid, juris, вдь мы очутимся между Колбасами и Постомъ, между молотомъ и наковальней! Очень нужно! Поплывемъ дальше. Уйдемъ поскоре. Мое вамъ почтеніе, Постъ! Рекомендую вамъ Мясныя Колбасы, да и свиныя также.

XXX.

О томъ какъ Ксеноманъ анатомировалъ и описывалъ Постъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

XXXI 1).

Анатомія вншнихъ членовъ Поста.

1) Об эти главы представляютъ шутовское описаніе внутреннихъ и вншнихъ органовъ Поста, неудобныхъ для перевода и утомительныхъ для чтенія, въ род напр: ногти у него были какъ штопоръ, ноги,— какъ гитара, пятка — какъ кистень, колни — какъ скамейка и т. д. Это, такъ сказать, сплошные сапоги въ смятку на шести страницахъ. Шутка для современнаго читателя слишкомъ продолжительная.

ХXXII.

Дальнйшее описаніе свойствъ Поста.

— Удивленія достойно также,— продолжалъ Ксеноманъ,— описаніе разныхъ свойствъ Поста:
Когда онъ плевалъ — появлялись корзины съ артишоками.
Когда онъ сморкался — появлялись соленые угри.
Когда онъ плакалъ — утки подъ луковымъ соусомъ.
Когда онъ дрожалъ — появлялись большіе паштеты изъ зайца.
Когда онъ потлъ — оказывалась треска на сливочномъ масл.
Когда онъ рыгалъ — появлялись устрицы въ раковинахъ.
Когда онъ чихалъ — банки съ горчицей.
Когда онъ кашлялъ — ящики съ мармеладомъ.
Когда онъ рыдалъ — пучки крессъ-салата.
Когда звалъ — горшки съ гороховой похлебкой.
Когда вздыхалъ — копченые языки.
Когда свисталъ — зеленыя обезьяны {Причуды.}.
Когда храплъ — ящики съ сухими бобами.
Когда онъ ворчалъ — свиныя ножки на сал.
Когда говорилъ, то появлялся Овернскій камлотъ, но далеко не кармазинный шелкъ, изъ котораго Паризатисъ хотла, чтобы вытканы были слова тхъ, кто разговаривалъ съ ея сыномъ Киромъ, царемъ персидскимъ.
Когда онъ дулъ — появлялась кружка для индульгенцій.
Когда онъ мигалъ глазами — вафли и драчены.
Когда бранился — мартовскіе коты.
Когда качалъ головой — телжки, окованныя желзомъ {И т. д. все въ этомъ род.}.
И вотъ что удивительне: когда онъ работалъ, то ничего не длалъ, когда же ничего не длалъ, то работалъ. Смялся,— когда кусался, кусался — когда смялся. Ничего не лъ. Жевалъ мысленно, пилъ въ воображеніи. Купался на колокольн, сушился въ прудахъ и ркахъ. Ничего не боялся, кром своей тни {И т. д. все въ этомъ род.}.
— Вотъ молодецъ!— сказалъ братъ Жанъ. Онъ мн нуженъ. Я такого давно ищу. Я пошлю ему вызовъ.
— Какое странное и чудовищное, существо человческое,— замтилъ Пантагрюэль,— если его только можно назвать человкомъ. Вы напоминаете мн форму и сущность Амодунта {Amodunt имя собственное, составленное изъ латинскихъ а modo, sine modo.} и Дискордансъ {Анекдотъ про Антифизику и ея сыновъ Amodunt и Discordance извлеченъ изъ мало извстнаго и не особенно древняго автора Calins Calcagninns.}.
— Какая была у нихъ форма?— спросилъ братъ Жанъ. Я о нихъ и не слыхивалъ, прости Господи.
— Я вамъ разскажу,— отвчалъ Пантагрюэль — то, что я прочиталъ о нихъ въ древнихъ басняхъ:
— Физика (природа) родила своихъ первенцевъ: Красоту и Гармонію безъ плотскаго совокупленія, будучи сама по себ плодоносной и плодовитой.
Антифизика, которая всегда враждуетъ съ природой, немедленно позавидовала такимъ прекраснымъ и почтеннымъ родамъ и, наоборотъ, произвела на свтъ Amadunt {Безмрный.} и Discordance {Разладъ, нестройность, дисгармонія.}, совокупившись съ Теллюмономъ {Производительная сила земли.}. Голова у нихъ совершенно круглая, сферическая, какъ у шара, а не слегка сдавленная съ боковъ, какъ человческая голова. Уши вздернутыя кверху и большія, какъ у осла, глаза выпячивались изъ головы, не имли бровей и были крпки какъ глаза у рака, ноги круглыя какъ клубокъ, руки вывернуты назадъ. И ходили они постоянно колесомъ, на голов, ногами вверхъ. И (какъ вамъ извстно, обезьяньимъ самкамъ ихъ дтеныши, маленькія обезьянки, кажутся красиве всего въ мір) Антифизика хвалила форму своихъ дтей и старалась доказать, что они красиве и привлекательне дтей Физики, утверждая, что сферическая голова и ноги, равно какъ и походка колесомъ были самой совершенной формой и самой превосходной походкой, и въ нихъ отражается частица божества, въ силу того, что небеса и вс вчные предметы имютъ такую форму. Держаться ногами вверхъ, а головою внизъ значило подражать творцу вселенной, такъ какъ волосы у человка, все равно, что корни, а ноги — точно втви. Деревьямъ же ловче сидть въ земл, опираясь на свои корни, нежели было бы опираться на втви. Этими доводами она старалась доказать, что ея дти красиве и пригоже дтей физики, какъ прямое дерево красиве дерева опрокинутаго, съ которымъ она сравнивала этихъ послднихъ. Что касается рукъ, то она доказывала, что гораздо разумне, чтобы он выворочены были назадъ, такъ какъ задняя часть тла боле нуждается въ оборон, нежели передняя, вооруженная зубами, которыми человкъ можетъ не только жевать, безъ помощи рукъ, но и защищать себя отъ всего вредоноснаго. Такимъ образомъ, опираясь на свидтельство и поддержку дикихъ зврей, она привлекала къ себ всхъ дураковъ и безумцевъ и служила предметомъ восторга для всхъ втреныхъ людей, лишенныхъ разсудка и здраваго смысла. Посл того она породила старыхъ олуховъ, ханжей-пустосвятовъ, пистолетныхъ маніаковъ {Жители Пистойи, за то, что они образовали партіи гвельфовъ и гибеллиновъ въ 1300 г.}, демоніаковъ женевскихъ кальвинистовъ, бшеныхъ Пютербовъ {Пюи-Гербо (Пютербъ) монахъ въ Фонтевро, личный врагъ Раблэ, авторъ сочиненія, направленнаго противъ Рима.}, притворщиковъ, лицемровъ, каннибаловъ и другихъ уродливыхъ и безобразныхъ чудищъ.

ХXXIII.

О томъ, какъ Пантагрюэль увидлъ чудовищнаго кита вблизи острова Угрюмаго.

Около полудня, приближаясь къ острову Угрюмый, Пантагрюэль издали увидлъ большого и чудовищнаго кита, который плылъ прямо на насъ, съ шумомъ, съ храпомъ, вздымаясь выше корабельныхъ мачтъ и испуская такой-высокій столбъ воды изъ пасти, что казалось, какъ будто цлая рка падаетъ съ горы. Пантагрюэль указалъ на него штурману и Ксеноману. По совту штурмана, трубачи на адмиральскомъ корабл протрубили сборъ всмъ кораблямъ. При этихъ звукахъ вс суда выстроились въ боевомъ порядк, въ вид греческаго V, буквы Пнеагора, какъ это можно наблюдать у журавлей, во время ихъ полета, то-есть острымъ угломъ. Конусомъ и базисомъ его былъ вышеупомянутый адмиральскій корабль, приготовившійся къ, бою.
Братъ Жанъ, вмст съ бомбардирами, храбро и ршительно сталъ на носу. Панургъ принялся кричать и стонать шибче прежняго:
— Бабиль, ба, бу!— вопилъ онъ. Вотъ это горше прежняго. Бжимъ! Это, честью клянусь, Левіаеанъ, описанный благороднымъ пророкомъ Моисеемъ въ жизни святого Іова. Онъ проглотитъ насъ всхъ, людей и корабли, какъ пилюли. Въ его широкой адской глотк мы займемъ не боле мста, чмъ зернышко перца въ глотк осла. Погляди-ка на него. Бжимъ, высадимся на землю! Я думаю, что это то самое морское чудовище, которое должно было во время оно пожрать Андромеду. Мы вс погибли. О, кабы здсь былъ какой-нибудь отважный Персей, чтобы истребить его.
— Онъ будетъ проткнутъ {Здсь непередаваемая игра словами Perseus и perser.} мною,— отвчалъ Пантагрюэль,— не бойтесь.
— Вотъ мило!— сказалъ Панургъ. Устраните прежде вс причины къ страху. Когда же мн, по-вашему, бояться, какъ не тогда, когда опасность очевидна?
— Если,— отвчалъ Пантагрюэль,— судьба ваша такова, какъ предсказывалъ намедни братъ Жанъ, то вамъ слдуетъ бояться огненныхъ коней солнца: Пирея, Геоса, Эеона и Флегона, испускающихъ пламя изъ ноздрей, китовъ же, испускающихъ воду изъ пасти и ноздрей, вамъ нечего бояться. Вода ихъ вамъ не грозитъ погибелью. Эта стихія лучше всякой другой спасетъ васъ и сохранитъ отъ зла и обиды.
— Разсказывайте!— говорилъ Панургъ. Пики не козыри! Клянусь рыбкой! Разв я не объяснилъ вамъ превращеніе стихій ито, какъ легко перепутать жареное съ варенымъ и вареное съ жаренымъ? Увы! Вонъ онъ! Я пойду спрячусь. Намъ всмъ пришелъ конецъ. Я вижу, какъ злодйка Атропосъ готовится перерзать своими острыми ножницами нить нашей Жизни. Берегись! Вотъ онъ. О, какъ ты ужасенъ и отвратителенъ! Сколькихъ ты потопилъ, которые этимъ не похваляются! Боже, если бы еще онъ бросалъ вкусное, блое, красное, ароматическое, чудесное вино, вмсто этой горькой, вонючей, соленой воды, то, куда ни шло, можно было бы и потерпть, какъ было съ тмъ англійскимъ лордомъ, котораго приговорили за его преступленія утопить въ бочк съ мальвазіей. Вотъ онъ! Ого, то, чортъ, дьяволъ, левіаанъ! Видть тебя не могу, до такой степени ты ужасенъ и противенъ! Проваливай къ чорту! Проваливай къ ябедникамъ.

XXXIV.

О томъ, какъ Пантагрюэль сразилъ чудовищнаго кита.

Китъ, приблизившись къ кораблямъ, принялся поливать ихъ водой какъ изъ бочки. Можно было подумать, что они попали подъ водопадъ Нила въ Эіопіи. Стрлы, копья, мечи, дреколье летло въ кита со всхъ сторонъ. Братъ Жанъ не жаллъ трудовъ. Панургъ умиралъ со страху. Артиллерія гремла и палила въ него безпощадно и старалась подкузьмить его. Но толку было мало, потому что желзныя и мдныя ядра, проникая въ его шкуру, точно таяли, или такъ, по крайней мр, казалось издалека, подобно черепицамъ на солнц. Тогда Пантагрюэль, побуждаемый случаемъ и необходимостью, выпрямилъ руки и показалъ свое искусство.
Говорятъ, да это и въ книгахъ стоитъ, что бродяга Коммодъ, римскій императоръ, такъ искусно стрлялъ изъ лука, что стрлы его пролетали между пальцевъ малыхъ дтей, поднимавшихъ руки вверхъ, нисколько не задвая ихъ. Разсказываютъ также про одного индійскаго стрлка, того времени, когда Александръ Великій завоевалъ Индію, который такъ изощрился въ стрльб изъ лука, что стрлы его издалека пролетали сквозь кольцо, хотя были длиною въ три локтя, а желзные ихъ наконечники были такъ велики и тяжелы, что онъ пробивалъ ими стальные мечи, щиты, кольчуги,— короче сказать, все ршительно, какъ бы оно ни было плотно, твердо, непроницаемо и здорово. Мы слыхали также чудеса про искусство древнихъ французовъ, которые вс были отмнными стрлками и, охотясь за чернымъ и краснымъ звремъ, намазывали желзные наконечники своихъ стрлъ чемерицей, чтобы дичина была отъ того нжне, вкусне, здорове и пріятне, но при этомъ вырзывали то мсто, куда былъ раненъ зврь. Дивились мы также разсказамъ про парянъ, которые искусне стрляли назадъ, нежели другіе народы впередъ. Прославляютъ и скиовъ за такое же искусство: отъ нихъ отправленъ былъ нкогда посолъ къ Дарію, царю персидскому, и поднесъ ему птицу, лягушку, мышь и пять стрлъ, ни слова не говоря. Опрошенный о томъ, что означаютъ такіе дары и что ему велно сказать о нихъ, отвчалъ, что ничего не велно. Дарій дивился и не зналъ, что ему думать, но одинъ изъ семи военачальниковъ, перебившихъ волхвовъ, по имени Гобріесъ, пояснилъ ему, говоря: ‘Этими дарами и приношеніями скиы молча говорятъ вамъ: ‘Если персы не летаютъ, какъ птицы, въ воздух или, какъ мыши, не прячутся въ земл, или, какъ лягушки, не хоронятся на дн прудовъ и болотинъ, то они вс будутъ перебиты стрлами скиовъ.’
Благородный Пантагрюэль въ искусств стрльбы и метанія дротика не имлъ себ равнаго, ибо своими страшными пиками и дротиками (похожими на толстые столбы, на которыхъ покоятся мосты въ Нант, Сомюр, Бержерак и въ Париж мосты Банковскій и Мельничный, по длин, толщин, тяжести и крпости) открывалъ устрицы на разстояніи тысячи шаговъ не задвая краевъ раковинъ, снималъ нагаръ со свчи не туша ее, выбивалъ глазъ сорок, снималъ подошвы съ сапогъ не портя ихъ, поднималъ забрала, не ломая ихъ, перевертывалъ листы требника брата Жана одинъ за другимъ, не порывая ихъ. Тми копьями, которыхъ было много припасено на его корабл, онъ сразу пробилъ лобъ киту и об челюсти съ языкомъ насквозь, такъ что тотъ не могъ больше ни раскрывать пасти, ни метать воды. По второму разу, онъ пробилъ ему правый глазъ. По третьему — лвый глазъ. И вотъ, къ общей радости, вс увидли, какъ китъ съ тремя рогами во лбу вертлся съ боку на бокъ, шатался, какъ бы оглушенный, ослпленный и близкій къ смерти. Не довольствуясь этимъ, Пантагрюэль пустилъ ему еще копье въ хвостъ, затмъ еще три копья въ спину на равномъ разстояніи между хвостомъ и мордою. Наконецъ, пустилъ ему пятьдесятъ копій въ одинъ бокъ и пятьдесятъ въ другой, такъ что туловище кита стало похоже на киль трехмачтоваго судна. Зрлище весьма пріятное для глазъ. И вотъ умирающій китъ опрокинулся на спину, какъ это длаютъ вс мертвыя рыбы, и въ такомъ вид, съ торчащимъ вверхъ брюхомъ съ копьями, опущенными къ морю, походилъ на сколопендру, змю стоногую, какую описалъ древній мудрецъ Никандръ.

ХXXV.

О томъ, какъ Пантагрюэль сошелъ на островъ Угрюмый, древнее жилище Мясныхъ Колбасъ.

Гребцы фонарнаго корабля перетащили связаннаго кита на берегъ ближайшаго острова, называвшагося Угрюмымъ, чтобы разнять его на части и собрать почечный жиръ, который, говорили они, очень полезенъ и необходимъ для излченія одной болзни, именуемой ими безденежьемъ. Пантагрюэль не считалъ кита чмъ-то необыкновеннымъ, ибо видалъ подобныхъ ему, и даже еще огромне, въ гэльскомъ океан. Однако согласился сойти на островъ Угрюмый, чтобы дать осушиться и отдохнуть своимъ людямъ, замоченнымъ и загрязненнымъ гадкимъ китомъ, они высадились въ маленькой пустынной гавани, на южной сторон, на опушк высокаго, красиваго, пріятнаго лса, изъ котораго вытекалъ прелестный ручеекъ съ прсной водой, чистый и серебристый. Тамъ, въ шатрахъ, помстили кухонные очаги, не жаля дровъ. Когда вс переодлись, какъ имъ было угодно, братъ Жанъ позвонилъ въ колоколъ. При звукахъ его разставили столы и поспшно накрыли ихъ.
Пантагрюэль, весело обдая со своими людьми, замтилъ, какъ нсколько небольшихъ Мясныхъ Колбасъ молча взбирались на высокое дерево, росшее около буфета, и спросилъ у Ксеномана: ‘Что это за зврки?’ воображая, что то блки, хорьки, куницы или горностайки.
— Это Мясныя Колбасы,— отвчалъ Ксеноманъ,— мы на остров Угрюмый, про который я вамъ говорилъ сегодня утромъ, и которыя съ давнихъ поръ смертельно воюютъ съ Постомъ, ихъ давнишнимъ и злымъ врагомъ. По всей вроятности, он испугались канонады, вызванной китомъ, и побоялись, какъ бы непріятель не захватилъ ихъ врасплохъ, какъ уже нсколько разъ пытался сдлать это, хотя и тщетно и съ малыми результатами, благодаря бдительности Мясныхъ Колбасъ, ихъ (какъ и Дидону, которая объясняла это спутникамъ Энея, желавшимъ высадиться въ гавани Карагена безъ ея вдома и позволенія) злоба ихъ врага и близость его владній вынуждали быть непрерывно на страж.
— Богъ мой! Дружище,— сказалъ Пантагрюэль,— если придумаете какой-нибудь честный способъ положить конецъ этой войн и примирить ихъ, то сообщите мн. Я охотно займусь этимъ и не пожалю трудовъ и усилій, чтобы измнить такое положеніе длъ и уладить споры и пререканія между ними.
— Въ настоящее время это невозможно,— отвчалъ Ксеноманъ. Года четыре тому назадъ, прозжая мимо этого острова и Скрытнаго, я задумалъ помирить ихъ или, по крайней мр, добиться продолжительнаго перемирія: и они давно уже были бы добрыми сосдями и пріятелями, если бы согласились на уступки другъ другу. Но Постъ не захотлъ включить въ мирный договоръ Дикихъ Колбасъ и Горныхъ Сосисокъ, ихъ старинныхъ друзей и союзниковъ. Мясныя же колбасы требовали, чтобы крпость была сдана имъ безусловно, равно какъ и замокъ Саллуаръ, и чтобы изъ него изгнаны были смерды, вилланы, убійцы и разбойники, которые имъ владли. Ни того, ни другого нельзя было добиться, такъ какъ об стороны считали такія условія несправедливыми. Й вотъ никакого договора между ними не воспослдовало. Но все же ихъ непріязнь другъ къ другу нсколько смягчилась сравнительно съ прежнимъ. Но посл постановленія, сдланнаго на національномъ собор въ Шезил, который ихъ разгромилъ и опорочилъ и въ которомъ Постъ объявляется нечистымъ, оскверненнымъ и изгнанникомъ, въ томъ случа, если онъ заключитъ съ ними союзъ или какое-нибудь соглашеніе,— он страшно ожесточились, озлобились, такъ что ничего больше съ ними не подлаешь. Скоре вамъ удалось бы примирить между собою кошекъ и крысъ, собакъ и зайцевъ.

ХХXVI.

О томъ, какъ Мясныя Колбасы устроили засаду Пантагрюэлю.

Говоря это, Ксеноманъ, а также и братъ Жанъ увидли въ гавани двадцать пять или тридцать молодыхъ, стройныхъ Колбасъ, поспшно направлявшихся къ городу, цитадели, замку и дымовымъ трубамъ, и сказалъ Пантагрюэлю,
— Какъ бы тутъ не вышло какого недоразумнія! Эти почтенныя Колбасы могутъ, чего добраго, смшать васъ съ Постомъ, хотя вы на него ни крошечки не похожи. Перестанемъ же пировать и приготовимся къ отпору.
— Это будетъ весьма разсудительно,— замтилъ Ксеноманъ. Колбаса можетъ быть только колбасой и всегда двоедушна и предательница.
Тутъ Пантагрюэль всталъ изъ-за стола и пошелъ рекогносцировать лсъ, но вдругъ вернулся и объявилъ намъ, что открылъ налво засаду изъ жирныхъ Колбасъ, а направо цлый баталіонъ, другихъ толстыхъ и колоссальныхъ Колбасъ, он находились въ полуверст отъ того мста, гд мы были, на небольшомъ холм, и въ боевомъ порядк торопливо шли на насъ, подъ звуки волынокъ, пастушьихъ и сигнальныхъ рожковъ, барабановъ, трубъ и горновъ. На основаніи семидесяти восьми знаменъ, насчитанныхъ имъ, мы опредлили ихъ число приблизительно въ сорокъ дв тысячи. Порядокъ, въ которомъ он двигались, ихъ гордая походка и увренныя лица говорили намъ, что это не новобранцы, но испытанные воины. Первые ряды были съ ногъ до головы вооружены и держали въ рукахъ, насколько можно было судить на этомъ разстояніи, острыя, хорошо отточенныя пики, на обоихъ флангахъ ихъ подкрпляли толпы дикихъ Колбасъ, массивныхъ Пироговъ и конныхъ Сосисекъ, вс они были рослые островитяне, воинственные и свирпые.
Пантагрюэль сильно встревожился, хотя Эпистемонъ и уврялъ его, что, можетъ быть, въ Колбасной Стран существуетъ обычай такимъ образомъ привтствовать чужеземныхъ друзей, встрчая ихъ съ оружіемъ, подобно тому, какъ встрчаютъ и привтствуютъ добрые города французскіе благородныхъ королей Франціи, при ихъ вступленіи посл коронованія и восшествія на престолъ.
— Быть можетъ,— говорилъ онъ,— это обыкновенный конвой мстной королевы, и предупрежденная молодыми сторожевыми Колбасками, которыхъ вы видли на дерев, о томъ, что въ гавань вошла такая прекрасная и величественная эскадра кораблей, какъ наши, она сочла, что прибылъ богатый и могущественный государь, и лично вышла къ вамъ на встрчу.
Но Пантагрюэль не удовлетворился такимъ объясненіемъ, и созвалъ военный совтъ, чтобы собрать мннія своихъ спутниковъ о томъ, что слдуетъ предпринять въ такомъ сомнительномъ и опасномъ случа.
Въ короткихъ словахъ изложилъ онъ собранію, что такой способъ принимать гостей съ оружіемъ въ рукахъ, часто бываетъ лишь маской дружбы и привта, подъ которой скрываются убійство и измна.
— Такимъ образомъ — говорилъ онъ,— императоръ Антонинъ Каракалла избилъ однажды александррійцевъ, въ другой разъ истребилъ свиту парянскаго царя Артабана, притворившись, что хочетъ жениться на дочери этого царя,— поступокъ, не оставшійся, однако, безъ наказанія, такъ какъ вскор затмъ онъ самъ лишился жизни. Такъ ‘сыны Іакова, чтобы отомстить за похищеніе своей сестры Дины, избили сихемитовъ. Такимъ же лицемрнымъ способомъ были умерщвлены римскимъ императоромъ Галіеномъ воины въ Константинопол. Точно такъ Антоній заманилъ подъ видомъ дружбы Артавода, царя армянскаго, а затмъ веллъ оковать его большими цпями и въ, конц концовъ, убить. Тысячу подобныхъ разсказовъ, находимъ въ античныхъ лтописяхъ. И недаромъ досел восхваляется осторожность французскаго короля Карла VI, который, возвращаясь въ свой добрый городъ Парижъ, посл побды надъ фламандцами и услышавъ въ городъ Бурже, что парижане, вооружившись кистенями (mailletz, отчего и были прозваны Mailltoins) выступили изъ города въ боевомъ порядк въ числ двадцати тысячъ человкъ,— не захотлъ въ него вступить, несмотря на ихъ увренія, что вооружились такимъ образомъ лишь за тмъ, чтобы встртить его съ большимъ почетомъ, безъ всякаго злого умысла или намренія, и потребовалъ, чтобы они сначала разошлись по домамъ и сложили оружіе.

ХХXVII.

О томъ, какъ Пантагрюэль послалъ за капитанами Потрошителемъ и Колбасникомъ, и о замчательной рчи насчетъ названій мстъ и лицъ.

Совтъ постановилъ, что на всякій случай они будутъ держаться на-сторож. И вотъ Пантагрюэль приказалъ Карпалиму и Гимнасту позвать воиновъ, находившихся на корабляхъ: ‘Винная Чаша’ (капитаномъ котораго былъ Потрошитель) и ‘Виноградная Корзина’ (капитаномъ котораго былъ Колбасникъ младшій).
— Я избавлю Гимнаста отъ этого труда,— сказалъ Панургъ,— тмъ боле, что его присутствіе вамъ необходимо.
— Клянусь моимъ клобукомъ,— замтилъ братъ Жанъ,— ты хочешь уклониться отъ битвы, негодный, и къ намъ не вернешься, клянусь честью! Да и невелика потеря. Ты бы зналъ только плакать, вопить и кричать и обезкураживать бы нашихъ добрыхъ воиновъ.
— Я, конечно, вернусь,— отвчалъ Панургъ,— братъ Жанъ, мой духовный отецъ, мое все. Но только прикажите, чтобы эти гадкія Колбасы не лазили на корабли. Въ то время какъ вы будете сражаться, я стану молить Бога даровать вамъ побду Моисея, вождя народа израильскаго.
— Имена нашихъ капитановъ,— сказалъ Эпистемонъ,— Потрошитель и Колбасникъ, общаютъ намъ побду въ битв, если только Колбасы вздумаютъ на насъ напасть.
— Вы дльно говорите,— сказалъ Пантагрюэль,— и мн нравится, что на основаніи именъ нашихъ капитановъ, вы предвидите и предсказываете намъ побду. Такія прорицанія на основаніи именъ — ведутся издавна, Во время оно ихъ придерживались и къ нимъ прибгали пиагорейцы. Многіе вельможи и литераторы съ успхомъ пользовались ими въ былое время. Октавій Августъ, второй императоръ римскій, встртивъ однажды человка, по имени Евтихій, что означаетъ ‘счастливый’, который велъ осла, называвшагося Никонъ, что по-гречески значитъ ‘побдитель’, обрадованный смысломъ именъ, какъ поводыря, такъ и осла, вывелъ изъ этого заключеніе о благоденствіи, благополучіи и побд. Веспасіанъ, тоже римскій императоръ, молился однажды въ храм Сераписа въ одиночеств и при вид неожиданно прибывшаго слуги своего, котораго звали Василій, то-есть царь, и котораго онъ оставилъ далеко позади себя больнымъ, почувствовалъ надежду и даже увренность, что получитъ римскую имперію. Региліанъ {Отъ rex.}, по той же самой причин и въ силу только своего имени былъ провозглашенъ солдатами императоромъ. Оправьтесь въ сочиненіи Кратилъ {Трактуетъ о значеніи именъ.} божественнаго Платона.
— Клянусь своей жаждой,— сказалъ Ризотомъ,— я хочу его прочитать. Вы такъ часто на него ссылаетесь.
— Прочитайте, какъ пиагорейцы на основаніи именъ и чиселъ заключили, что Патроклъ долженъ былъ быть убитъ Гекторомъ, Гекторъ — Ахиллесомъ, Ахиллесъ — Парисомъ, Парисъ — Филоктетомъ. Я бываю пораженъ, когда размышляю о великолпномъ измышленіи Пнеагора, который, на основаніи четнаго, и нечетнаго числа слоговъ въ каждомъ имени собственномъ, угадывалъ, на какую сторону хромаютъ люди, горбятся, слпы, страдаютъ подагрой, параличомъ и другими недугами, а именно: четное число указывало, что страдаетъ лвая, а нечетное — правая сторона.
— Въ самомъ дл,— подтвердилъ Эпистемонъ,— я видлъ тому примръ на общей процессіи, происходившей въ Сент, въ присутствіи добрйшаго, добродтельнйшаго, ученйшаго и справедливаго президента Бріена Валэ, господина Дуэ. Когда приходилъ кривой или кривая, горбатый или горбатая, ему называли ихъ имена. Если число было нечетно, онъ, не глядя на этихъ людей, объявлялъ, что они кривы, хромы, горбаты на правую сторону. Если же число было четное, то — на лвую. И такъ оно и было, безъ всякаго исключенія.
— Благодаря этому изобртенію,— сказалъ Пантагрюэль,— ученые утверждали, что Ахиллесъ былъ раненъ колнопреклоненный стрлой Париса въ правую пятку, потому что имя его нечетное. Здсь слдуетъ замтить, что древніе опускались на правое колно. Венера ранена была Діомедомъ при Тро въ лвую руку, потому что имя ея по-гречески состоитъ изъ четырехъ слоговъ {Афродита.}. Вулканъ хромалъ на лвую ногу по той же причин. Филиппъ, царь Македонскій, и Аннибалъ были кривы на правый глазъ. И мы могли бы также, на основаніи пиагорейскаго правила, опредлять мста ишіаса, грыжи и мигрени.
Но вернемся къ именамъ и замтимъ, что Александръ Великій, сынъ царя Филиппа, о которомъ мы говорили, только на основаніи истолкованія одного имени усплъ въ своемъ предпріятіи. Онъ осаждалъ крпкій городъ Тиръ въ продолженіе нсколькихъ недль, и все напрасно. Его машины и земляные верки оказывались недйствительными. Все, что ему удавалось разрушить, исправлялось жителями Тира. Онъ уже помышлялъ о снятіи осады, не безъ великой грусти, ибо это могло нанести значительный ущербъ его репутаціи. Въ такомъ состояніи духа, уныломъ и сердитомъ, онъ уснулъ. И ему привидлось во сн, что въ его палатк находится сатиръ, который пляшетъ и прыгаетъ на своихъ козьихъ ногахъ. Александръ хотлъ его поймать, но сатиръ ему не давался. Наконецъ, царь загналъ его въ уголъ и схватилъ. Тутъ онъ проснулся, и, разсказавъ свой сонъ философамъ и ученымъ своего двора, услышалъ отъ нихъ, что боги общаютъ ему побду, и что Тиръ будетъ взятъ, потому, что слово ‘сатиръ’, раздленное пополамъ, обозначаетъ: твой пиръ. И дйствительно при первомъ же приступ онъ взялъ городъ и подчинилъ непокорныхъ жителей своей, власти. Напротивъ того, замтьте, что Полемей пришелъ въ отчаяніе отъ одного названія. Будучи разбитъ Цезаремъ въ битв при арсал, онъ долженъ былъ обратиться въ бгство, и прибылъ на островъ Кипръ. Около города Паоса увидлъ онъ на берегу моря великолпный и роскошный дворецъ. Спросивъ у лоцмана, какъ называется этотъ дворецъ, услышалъ отъ него, что онъ называется , то есть ‘дурной царь’. Это названіе такъ его испугало, что онъ пришелъ въ отчаяніе, заключивъ, что ему не только не удастся спастись бгствомъ, но что даже онъ скоро лишится жизни. И вс присутствовавшіе и матросы услышали его крики, вздохи и вопли. И дйствительно, немного времени спустя, неизвстный крестьянинъ, по имени Ахилла, отрубилъ ему голову. Между прочимъ, мы могли бы по этому поводу разсказать, что случилось съ Л. Павломъ Эмиліемъ, когда римскій сенатъ избралъ его императоромъ, то-есть предводителемъ арміи, которую онъ посылалъ противъ Персея, короля Македоніи. Въ тотъ же день, возвращаясь подъ вечеръ въ свой домъ и цлуя маленькую свою дочку Трацію, онъ замтилъ, что она очень печальна. ‘Что съ тобой, моя Трація?— спросилъ онъ. Отчего ты такъ грустна и сердита!’ ‘Отецъ мой,— отвчала она,— Перса умерла’. Такъ звала она любимую свою собачку. При этихъ словахъ Павелъ уврился въ своей побд надъ Персеемъ. Если бы время позволило намъ заняться священной Библіей еврейской, то мы нашли бы сто мстъ, въ которыхъ очевидно доказывается, какое значеніе придавали ихъ обычаи и религія именамъ.
По окончаніи этой рчи, явились оба капитана въ сопровожденіи своихъ солдатъ, хорошо вооруженныхъ и ршительныхъ. Пантагрюэль сказалъ имъ нсколько напутственныхъ словъ, что они должны быть мужественны въ бою, если только они будутъ вынуждены къ нему (ибо онъ все еще не могъ поврить, чтобы Колбасы были такъ вроломны), и, запретивъ имъ начинать атаку, отдалъ имъ паролемъ слово: Масляница.

XXXVIII.

О томъ, что Колбасы отнюдь не заслуживаютъ пренебреженія.

— Вы скалите зубы, гуляки, и не врите, чтобы дло происходило такъ, какъ я вамъ разсказываю. Ну, это ваше дло. Хотите — врьте, а не хотите — ступайте и поглядите сами. Все это происходило на остров Угрюмомъ. Я вамъ его называю. А вы припомните-ка древнихъ великановъ, предпринявшихъ взгромоздить гору Пеліонъ на Оссу и придавить Оссой тнистый Олимпъ, чтобы сразиться съ богами и вытснить ихъ съ неба. Вдь на это потребовалась сила недюжинная и необыкновенная. А вдь они были съ половины тла Колбасами или, чтобы не соврать, змями.
Змій, соблазнившій Еву, былъ колбасообразный, но несмотря на это, про него написано, что онъ былъ тоньше и хитре всхъ остальныхъ животныхъ. Таковы и Колбасы. Даже и по сіе время въ нкоторыхъ академіяхъ учатъ, что этотъ соблазнитель былъ Колбасой, зовущейся Итнеалъ, въ которую превращенъ былъ во время оно добрякъ Пріапъ, великій соблазнитель женщинъ въ Парадиз — по-гречески, что по-французски значитъ ‘въ саду’. Швейцарцы, въ настоящее время народъ смлый и воинственный. Кто знаетъ, не были ли они во время оно Колбасами? Я бы не поручился за это головой. Гимантоподы, народъ не послдній въ Эіопіи, по описанію Плинія,— суть Колбасы, и ничего боле. Если вс эти разсужденія васъ не убждаютъ, милостивые государи, то не угодно ли вамъ отправиться сейчасъ (я разумю, конечно, посл хорошей выпивки) въ Люзиньянъ Партенэ, Вуанъ, Мерванъ и Понзожъ въ Пуату. Тамъ вы найдете многихъ свидтелей, преклонныхъ возрастомъ, издавна почитаемыхъ и достойныхъ вры, которые поклянутся вамъ рукою святого Ригомё, что у Мелюзины, ихъ основательницы, тло было женское до ногъ, а затмъ имло форму колбасообразную. И, тмъ не мене, ея походка была красивая и живая, и ей до сихъ поръ подражаютъ бретонскіе плясуны, когда пляшутъ свой танецъ въ три на. По какой причин Эрихтоній первый изобрлъ кареты, носилки и телги? По той самой, что Вулканъ произвелъ его на свтъ съ колбасообразными ногами, и чтобы скрыть это, онъ предпочиталъ носилки верховой зд. Ибо и въ его время колбасы еще не пользовались доброй славой. Скиская нимфа Ора точно такъ же имли тло полуженщины и полуколбасы. Однако, она показалась Юпитеру такой прекрасной, что онъ раздлилъ съ нею ложе и имлъ отъ нея сына, по имени Колаксъ. Итакъ, перестаньте зубы скалить и поврьте, что истинне Евангелія ничего нтъ.

XXXIX.

О томъ, какъ братъ Жанъ заключаетъ союзъ съ поварами, чтобы сразиться съ Колбасами.

Когда братъ Жанъ увидлъ, наступленіе разъяренныхъ Колбасъ, то сказалъ:
— Я вижу, что баталія будетъ знатная. Ого, какую славу и какія хвалы достанутся намъ на дл, когда мы побдимъ! Я бы желалъ, чтобы вы оставались только зрителемъ на своемъ корабл и предоставили мн дйствовать съ моими людьми.
— Какими людьми?— спросилъ Пантагрюэль.
— Справьтесь въ требник,— отвчалъ братъ Жанъ. Почему Пентефрій, начальникъ поваровъ на кухн фараона, тотъ самый, который купилъ Іосифа и которому Іосифъ поставилъ бы рога, кабы захотлъ, былъ главнокомандующимъ всей кавалеріей въ Египт? Почету Набузарданъ, главный поваръ царя Навуходоносора, былъ имъ избранъ передъ всми другими военачальниками, чтобы осадить и разрушить Іерусалимъ?
— Продолжай,— отвчалъ Пантагрюэль.
— Осмлюсь поклясться чмъ угодно,— сказалъ братъ Жанъ,— что они уже раньше сражались съ Колбасами или съ другими такими же ничтожными людишками, въ род Колбасъ, которыхъ валять, побивать, колотить и потрошить гораздо приличне поварамъ, нежели всмъ жандармамъ, рейтерамъ, солдатамъ и пхотинцамъ въ мір.
— Вы обновляете въ моей памяти,— сказалъ Пантагрюэль,— то, что записано изъ шутливыхъ и забавныхъ отвтовъ Цицерона. Во время междоусобной войны, происходившей въ Рим между Цезаремъ и Помпеемъ, онъ склонялся скоре на сторону послдняго, несмотря на то, что Цезарь очень ласкалъ и ухаживалъ за нимъ. Однажды, услышавъ, что приверженцы Помпея понесли въ одной стычк большой уронъ въ людяхъ, онъ захотлъ постить ихъ лагере. И увидлъ въ этомъ лагер мало силы, мало мужества и много безпорядка. И вотъ, предвидя ихъ гибель, что и случилось впослдствіи, принялся шутить и насмхаться надъ одними, другихъ же подзадаривать дкими и рзкими выходками, на какія былъ такой мастеръ. Нкоторые изъ военачальниковъ, сидвшіе за трапезой, какъ люди увренные въ себ и ршительные, говорили ему: ‘Посмотрите-ка, сколько у насъ осталось орловъ?’ Таковъ былъ значокъ у римлянъ въ военное время. ‘Это, — отвчалъ Цицеронъ,— было бы хорошо и кстати, если бы вы воевали съ сороками.’ Итакъ, въ виду того, что намъ приходится сражаться съ Колбасами, вы заключаете, что это кулинарная битва, и хотите соединиться съ поварами. Длайте, какъ знаете, я останусь здсь и буду ждать конца этой зати.
Братъ Жанъ тотчасъ же отправился въ шатры, гд помщались кухни, и весело и любезно сказалъ поварамъ:
— Дти, я хочу покрыть васъ неувядаемой славой! Вы совершите такіе военные подвиги, о которыхъ еще и не слыхивали. Брюхо на брюх! Неужели же герои кухни ничего не значатъ? Пойдемъ сражаться съ негодницами Колбасами. Я буду вашимъ капитаномъ. Выпьемъ, друзья! Смлымъ Богъ владетъ!
— Капитанъ,— отвчали повара,— ваши рчи пріятно слышать. Мы къ вашимъ услугамъ. Подъ вашей командой хотимъ жать н умереть.
— Жить согласенъ,— сказалъ братъ Жанъ,— умирать же — нтъ. Пусть умираютъ Колбасы. Итакъ выстроимся въ боевомъ порядк. Паролемъ для васъ будетъ Набузарданъ.

XL.

О томъ, какъ братъ Жанъ построилъ свинью и заперъ въ нее храбрыхъ поваровъ.

И вотъ, по приказу брата Жана, господа инженеры построили большую свинью, которая находилась на одномъ изъ кораблей. То была удивительная военная машина, устроенная такимъ образомъ, что метала по очереди каменными ядрами и стальными большими стрлами, а внутри ея свободно помщались и могли сражаться подъ прикрытіемъ двсти слишкомъ человкъ. Она была построена по образцу Ларіольской свиньи, благодаря которой въ царствованіе во Франціи юнаго короля Карла VI былъ отбитъ у англичанъ Бержеракъ. Затмъ храбрые и отважные повара вошли въ нее, какъ греки въ Троянскую лошадь.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . {Тутъ слдуетъ перечень нелпыхъ словъ, какими любитъ сыпать Раблэ, подъ предлогомъ, что это имена поваровъ, которые вошли въ свинью.}

Когда благородные, храбрые, ршительные и готовые идти въ битву повара вошли въ свинью, братъ Жанъ вошелъ послднимъ и заперъ извнутри пружинныя двери.

XLI.

О томъ, какъ Пантагрюэль подскъ Колбасамъ колни.

Наконецъ Колбасы подошли такъ близко, что Пантагрюэль увидлъ, какъ он выпрямляли руки и опускали копья. Онъ послалъ Гимнаста узнать, что он хотли сказать и по какой причин собираются воевать съ давнишними друзьями, которые ничего худого имъ не сдлали и не сказали. Гимнастъ отвсилъ глубокій поклонъ первымъ рядамъ и вскричалъ такъ громко, какъ только могъ: ‘Мы вс, вс, вс ваши покоренные слуги. Мы за-одно съ Масляницей, вашимъ давнишнимъ союзникомъ.’ Нкоторые говорили мн поздне, что онъ сказалъ не ‘Масляница’, а ‘Заговнье.’ Но какъ бы то ни было, а при этомъ слов толстая и жирная Сервелатная Колбаса, стоявшая передъ фронтомъ своего баталіона, хотла схватить его за горло.
— Ей-богу,— сказалъ Гимнастъ,— ты пройдешь туда только по частямъ, а цлой теб не пролзть,— и схвативъ свою шпагу обими руками, перерубилъ Колбасу на дв части. Великій Боже, да какъ же она была жирна! Она напоминала мн большого Берискаго быка, который былъ убитъ при Мариньян, когда швейцарцы были разбиты. Поврите, у него было слишкомъ четыре пальца жира на брюх.
Когда Сервелатная Колбаса погибла, Мясныя Колбасы набросились на Гимнаста и здорово помяли его, но тугъ поспшно прибылъ къ нему на помощь Пантагрюэль съ своими людьми. И тутъ уже пошла потха. Потрошитель потрошилъ Мясныя Колбасы. Поваръ рубилъ Кровяныя Колбасы. Пантагрюэль подскалъ колни у Колбасъ. Братъ Жанъ притаился внутри свиньи, но все видлъ и созерцалъ, какъ вдругъ Сосиски, стоявшія въ засад, набросились на Пантагрюэля. Увидя это, братъ Жанъ отперъ двери свиньи и вышелъ со своими добрыми воинами, вооруженными кто вертеломъ, кто сковородой, лопаткой, кухонной ложкой, щипцами, крючками, половой щеткой, горшками, ступками и пр. Вс они страшно кричали и вопили: ‘Набузарданъ! Набузарданъ! Набузарданъ!’ При этихъ крикахъ произошла паника между Сосисками. Колбасы внезапно увидли это подкрпленіе и обратились въ бгство, точно за ними по пятамъ гнался самъ дьяволъ. Братъ Жанъ побивалъ ихъ, какъ мухъ, воины его ихъ тоже не щадили. Жалость было глядть. Все поле битвы покрыто было Колбасами мертвыми или ранеными. И молва гласитъ, что если бы Богъ не сжалился, то все колбасное отродіе было бы въ конц истреблено рыцарями кухни. Но случилась необыкновенная вещь. Хотите врьте, хотите нтъ.
Съ свера прилетлъ большой жирный, толстый, срый кабанъ на длинныхъ и широкихъ крыльяхъ, въ род мельничныхъ. Шерсть у него была ярко-красная, какъ у фламинго, глаза красные и сверкающіе, какъ карбункулъ, уши зеленыя, какъ изумрудъ, зубы желтые, какъ топазъ, хвостъ длинный и черный, какъ лукулловскій мраморъ, ноги блыя, прозрачныя, какъ брилліантъ, и лапчатыя, какъ у гуся или какъ были во время оно въ Тулуз ноги у королевы Педоки {Преданіе сохранило въ Тулуз память о боле или мене фантастической королев regina pedanca — королева съ гусиными ногами. Во многихъ городахъ на юг Франціи существуютъ памятники и статуи этой королевы.}. У него вокругъ горла былъ золотой ошейникъ съ іонической надписью, въ которой я могъ прочитать только два слова , что означаетъ: кабанъ Минервы. Погода была прекрасная и ясная. Но по прибытіи этого чудовища раздался такой сильный громъ съ лвой стороны, что мы вс удивились. Колбасы тотчасъ же, при вид его, побросали оружіе и палки на землю и, ставъ на колни, молча подняли вверхъ руки, точно молились ему. Братъ Жанъ со своими людьми продолжалъ бить Колбасы и сажать ихъ на вертела. Но по приказу Пантагрюэля пробили отбой, и битва прекратилась. Чудовище нсколько разъ пролетло между обими арміями, сбросило на землю больше двадцати семи бочекъ съ горчицей, затмъ исчезло въ воздух, непрерывно крича: ‘Масляница, Масляница, Масляница!’

XLII.

О томъ, какъ Пантагрюэль велъ переговоры съ Нилезеъ, колбасной королевой.

Чудовище исчезло, и об арміи безмолвствовали, и тутъ Пантагрюэль пожелалъ войти въ переговоры съ Нилезеъ,— такъ звали колбасную королеву, которая сидла въ своей карет около знаменъ. Она охотно на это согласилась. Королева вышла изъ кареты и любезно поклонилась Пантагрюэлю и сказала, что рада его видть. Пантагрюэль пожаловался на военныя дйствія. Она вжливо извинилась передъ нимъ, ссылаясь на то, что была введена въ заблужденіе неврными донесеніями: ея шпіоны сообщили ей, что Постъ, ея давнишній непріятель, высадился на берегъ и проводилъ время, созерцая урину китовъ. Она попросила его простить имъ эту вину, ссылаясь на то, что въ Колбасахъ скоре найдешь калъ нежели желчь. И увряла, что она сама и вс послдующія за ней Нилесеты будутъ считать себя и свой островъ, подчиненными ему и его преемникамъ, будутъ во всемъ и повсюду повиноваться его велніямъ, будутъ друзьями его друзей и врагами его враговъ, и ежегодно, въ подтвержденіе этихъ вассальныхъ отношеній, будутъ посылать семьдесятъ восемь тысячъ Царскихъ Мясныхъ Колбасъ для закуски передъ обдомъ на цлыхъ полгода.
Такъ она и сдлала и на другой же день отправила доброму Гаргантюа шесть кораблей съ вышеназваннымъ числомъ Царскихъ Колбасъ, подъ предводительствомъ юной Нилесеты, инфанты острова. Благородный Гаргантюа подарилъ и отослалъ ихъ великому королю Парижа. Но отъ перемны воздуха, а также по недостатку горчицы, естественнаго цлебнаго бальзама для Колбасъ, он вс почти умерли. По приказу короля, ихъ схоронили кучей въ одномъ мст Парижа, которое досел называется Колбасной улицей. По просьб придворныхъ дамъ, молодую Нилесету спасли и обошлись съ него съ почетомъ. Съ тхъ поръ она вышла замужъ счастливо и богато, и родила нсколько красивыхъ дтей, благодареніе Богу.
Пантагрюэль ласково поблагодарилъ королеву, простилъ вс вины, отвергъ, сдланное ею предложеніе и подарилъ ей хорошенькій перламутровый ножичекъ. Затмъ съ любопытствомъ разспрашивалъ ее о появленіи вышеописаннаго чудовища. Она отвчала, что это олицетвореніе Масляницы — богапокровителя ихъ во время войны и перваго основателя и родоначальника всего Колбаснаго племени. Похожъ же онъ на кабана отъ того, что Колбасы длаются изъ свиного мяса. Пантагрюэль спрашивалъ, по какому поводу и ради какихъ цлебныхъ цлей сбросилъ онъ столько горчицы на землю. Королева отвчала, что горчица была для нихъ Граалемъ и небеснымъ бальзамомъ, и что раненыя Колбасы отъ нея исцлялись, а мертвыя воскресали.
Больше Пантагрюэль не разговаривалъ съ королеой и, вмст со своими спутниками, удалился на корабль, куда перенесли также все, оружіе и свинью.

XLIII.

О томъ, какъ Пантагрюэль сошелъ на островъ Рюахъ1).

1) Ruach — втеръ или духъ по-еврейски. Прим. самого Раблэ.

Два дня спустя прибыли на островъ Рюахъ и, божусь вамъ Плеядами, я нашелъ жизнь и состояніе его населенія боле, нежели страннымъ. Они живутъ однимъ втромъ: ничего не пьютъ, не дятъ, питаются только втромъ. Домами имъ служатъ флюгера. Въ садахъ у себя они сютъ только трехъ сортовъ втреницы (анемоны), руту и другія втрогонныя травы они тщательно выпалываютъ. Простой народъ въ пищу употребляетъ опахала изъ перьевъ, бумаги, полотна, смотря по средствамъ. Богатые живутъ втряными мельницами. Когда они задаютъ пиръ или банкетъ, то столы ставятъ подъ одну или дв втряныхъ мельницы. Тамъ они и угощаются, какъ на свадьб. И во время обда спорятъ о доброт, превосходств, здоровости и рдкости втровъ, подобно тому какъ вы, пьяницы, разсуждаете на пирахъ о качествахъ вина. Одинъ хвалитъ сирокко, другой юго-западный втеръ, третій — юго-восточный, бизу, зефиръ, западный и кто — какой. Кто хвалилъ втеръ рубашки, пріятный для волокитъ и влюбленныхъ. Больныхъ лечатъ сквознымъ втромъ, подобно тому какъ въ нашихъ краяхъ ихъ лечатъ нарывнымъ пластыремъ. ‘О! (говорилъ мн одинъ распухшій человчекъ), если бы мн доставили пузырь съ добрымъ втромъ Лангедока, который называется Circius’ {Вестъ-нордъ-вестъ, которому императоръ Августъ выстроилъ храмъ, какъ воздухоочистителю.}. Благородный Скарронъ {Собратъ Раблэ въ Монпелье.}, медикъ, проходя однажды по здшней мстности, разсказывалъ намъ, что этотъ втеръ такъ силенъ, что опрокидываетъ нагруженныя телги. О, какую пользу принесъ бы онъ моимъ распухшимъ ногамъ! Такая толщина не изъ полезныхъ.
— Ну, а что вы скажете,— замтилъ Панургъ,— про толстую бочку добраго Лангедокскаго вина, которое растетъ въ Мирво, Кантпердри и Фронтиньян?
Я увидлъ человка, на видъ очень приличнаго и походившаго на раздутые мхи, который сильно гнвался ‘ на своего толстаго верзилу лакея и маленькаго пажа и билъ ихъ изо всей мочи сапогомъ. Не зная причины его гнва, я думалъ, что онъ дерется по совту врачей, находившихъ здоровымъ, чтобы разсердившійся господинъ дрался, а лакей былъ побитъ. Но я услышалъ, какъ онъ упрекалъ лакея за то, что онъ выпустилъ полмха зюйдъ-веста, который онъ бережно хранилъ, какъ рдкую пищу для зимы. На этомъ остров не мараются, не мочатся, не плюютъ. Зато здорово испускаютъ втры. Они страдаютъ отъ всякаго рода болзней. Вдь не даромъ говоритъ Гиппократъ Lib. de flatibus, что каждая болзнь начинается и происходитъ отъ втровъ. Но самой распространенной являются колики отъ втровъ. Чтобы помочь бд, прибгаютъ къ обильнымъ пріемамъ втрогонныхъ средствъ. Они вс умираютъ, отъ вздутія живота. И душа выходитъ изъ нихъ задомъ.
Посл того, гуляя по острову, мы встртили троихъ распухшихъ толстяковъ, они шли смотрть на полетъ ржанокъ {Про этихъ птицъ сложилась легенда, что он живутъ втромъ.}, которыя водятся во множеств на остров и сидятъ на той же діэт. Я замтилъ, что подобно тому, какъ вы, пьяницы, отправляясь въ путь, берете съ собой флаконы, фляжки и бутылки, такъ и тутъ каждый несъ на кушак хорошенькіе мхи. Если, паче чаянія, имъ нуженъ былъ втеръ, они производили его посредствомъ мховъ, такъ какъ вамъ извстно, что втеръ, въ сущности, есть не что иное, какъ движеніе воздуха.
Въ эту минуту ихъ король прислалъ намъ сказать, чтобы въ продолженіе трехъ часовъ мы не пускали къ себ на корабли ни одного туземнаго мужчины или женщины, потому что у него украли сосудъ, полный того самаго втра, какой Улиссу во время оно подарилъ Эолъ, чтобы тотъ могъ приводить въ движеніе свой корабль и во время затишья. Корабль хранилъ его бережно, какъ новый Грааль, и излечивалъ помощью его многія опасныя болзни, выпуская его ровно столько, сколько нужно, чтобы произвести звукъ, который монашенки называютъ ‘звонъ’.

XLIV.

О томъ, какъ малый дождь прекращаетъ большой втеръ.

Пантагрюэль хвалилъ ихъ манеры и образъ жизни и сказалъ ихъ старшин:
— Если вы согласны съ мнніемъ Эпикура, говорившаго, что высшее благо заключается въ наслажденіи,— наслажденіи, понятно, легко, а не трудно достижимомъ, то вы счастливы. Ибо пищей вамъ служитъ втеръ, а онъ стоитъ дешево и даже почти ничего не стоитъ: стоитъ только дуть.
— Врно,— отвчалъ старшина,— но въ здшней земной юдоли никакое счастье не бываетъ полно. Часто, когда мы сидимъ За столомъ, питаясь добрымъ, сильнымъ, Божіимъ втромъ, какъ манной небесной, вдругъ пойдетъ мелкій дождь и прекратитъ большой втеръ. Такимъ образомъ, многіе обды пропадаютъ по недостатку припасовъ. Но этого мало,— продолжалъ старшина,— у насъ ежегодно бываетъ бда боле крупная ощутительная. Великанъ, по имени Бренгнариль, живущій на остров Сумятица, ежегодно, по совту врачей, переселяется сюда, чтобы очистить желудокъ слабительнымъ, и глотаетъ, какъ, пилюли, наши втряныя мельницы, а также и мхи, до которыхъ большой охотникъ. И этимъ доводитъ насъ до такой нищеты, что мы обязаны бываемъ поститься три или четыре раза въ годъ безъ всякихъ церковныхъ предписаній.
— И вы не знаете, какъ помочь бд?— спросилъ Пантагрюэль.
— По совту нашихъ ученыхъ мезаримовъ {Отъ греч. mesarion.}, мы напустили къ тому времени, какъ онъ сюда прізжаетъ, пропасть птуховъ и куръ. Въ первый же разъ, какъ онъ проглотилъ ихъ, онъ чуть не умеръ. Они пли у него въ живот и летали по желудку, отъ чего онъ падалъ въ обморокъ и съ нимъ длались опасныя и страшныя конвульсіи, точно змя вползла къ нему черезъ ротъ въ желудокъ.
— Вотъ сравненіе неврное и не идущее къ длу,— сказалъ братъ Жакъ. Я слыхалъ во время оно, что если змя вползетъ въ желудокъ, то это не причиняетъ нисколько вреда, и стоитъ только повсить за ноги паціента и подставить къ его рту чашку съ горячимъ молокомъ и змя выползетъ обратно.
— Вы такъ слышали,— сказалъ Пантагрюэль,— отъ людей, которые даже это слышали отъ другихъ. Но видть этого никто не видлъ. Такого леченія не существуетъ. Гиппократъ, Lib 5. Epid. пишетъ, что въ его время былъ такой случай, и паціентъ умеръ отъ спазмъ и конвульсій.
— Кром того,— продолжалъ старшина,— вс лисицы края забрались къ нему въ пасть, преслдуя птицу, и онъ каждую минуту готовился умереть, но, по совту шутника чародя, въ сильнйшихъ пароксизмахъ обдирая лисицу въ вид противоядія. Посл того ему дали еще лучшій совтъ ‘и указали на боле дйствительное средство, а именно: поставить клистиръ изъ хлбныхъ зеренъ и проса, на которые сбгались куры, вмст съ цыплятами, а за ними въ догонку и лисицы. Онъ принималъ также пилюли изъ борзыхъ и гончихъ собахъ. Вотъ въ чемъ наша бда.
— Успокойтесь, добрые люди,— сказалъ Пантагрюэль. Великанъ Бренгнариль, глотавшій втряныя мельницы, умеръ. И умеръ, задохнувшись и подавившись кускомъ свжаго масла, который собирался проглотить передъ натопленной печкой, по совту врачей,

XLV.

О томъ, какъ Пантагрюэль сошелъ на островъ Папафиговъ1).

1) Papefignes — показывающіе пап кукишъ, протестанты.

На другое утро мы увидли островъ Папафиговъ, которые когда-то были богаты и свободны, и ихъ звали Молодчиками, но въ настоящее время они были бдны, несчастны и подчинены папиманамъ {Приверженцы папы.}. Дло было такъ. Однажды, во время ежегоднаго праздника Жезловъ, бургомистръ, синдикъ и великій раввинъ Молодчиковъ отправились на сосдній островъ Папимановъ провести время и поглядть на праздникъ. Одинъ изъ нихъ, увидя портретъ папы (который, въ силу похвальнаго обычая, выставляли на показъ публик во время праздника жезловъ), показалъ ему кукишъ, что въ той мстности считается знакомъ пренебреженія и осмянія. Въ отместку, папиманы, нсколько дней спустя, не говоря ни слова, вс вооружились, напали врасплохъ, опустошили и разорили весь островъ Молодчиковъ и изрубили всхъ бородатыхъ мужчинъ. Женщинъ и юношей пощадили на томъ самомъ условіи, на какомъ Фридрихъ Барбаросса пощадилъ жизнь миланцевъ {Анекдотъ о томъ, на какомъ условіи Фридрихъ Барборосса пощадилъ жизнь миланцевъ, слишкомъ неприличенъ для перевода.}.
Съ того времени эти бдные люди не знали больше благоденствія. Ежегодно на нихъ обрушивались градъ, ураганъ, чума, голодъ и всякія бды, въ наказаніе за грхъ ихъ предковъ и родителей.
Видя нищету и горе этого народа, мы ршили не идти дальше. Но вошли въ. небольшую часовню около гавани, разоренную, неубранную и непокрытую, какъ въ Рим соборъ св. Петра. Мы хотли помолиться и взять святой воды. Но войдя въ часовню и беря святую воду, увидли въ кропильниц человка въ эпитрахили, погруженнаго въ воду, точно утка, и только выставившаго наружу носъ, чтобы дышать. Вокругъ него стояли три патера, бритые и съ тонзурой, читали заклинанія и изгоняли бсовъ. Пантагрюэлю показалось это страннымъ и онъ спросилъ, что это за комедію они разыгрываютъ. Ему отвчали, что въ послдніе три года на остров царствовала такая сильная моровая язва, что половина края и даже боле того обратилась въ пустыню и земли пустовали. Когда моровая язва прошла, человкъ, укрытый въ кропильниц, пахалъ большое и плодородное поле и сялъ полбу, какъ вдругъ въ одинъ прекрасный день и часъ чертенокъ (не умвшій еще ни гремть, ни побивать градомъ, разв только какую-нибудь петрушку или капусту, да вдобавокъ безграмотный) получилъ отъ Люцифера позволеніе отправиться на островъ Папафиговъ для прогулки и развлеченія, такъ какъ черти были на дружеской ног съ мужчинами и женщинами этого острова и часто проводили тамъ время.
Прибывъ на мсто, чертенокъ обратился къ землепашцу и спросилъ его, что онъ длаетъ. Бдняга отвчалъ ему, что засваетъ поле полбой, чтобы имть чмъ кормиться на будущій годъ.
— Прекрасно,— сказалъ чортъ,— но вдь поле-то не твое: оно и принадлежитъ мн. Вдь съ того дня и часа, какъ вы показали кукишъ пап, весь край отданъ и присужденъ намъ. Но какъ бы то ни было, а сять хлбъ не мое дло. Поэтому я предоставляю те-б поле, но только съ тмъ условіемъ, что жатву мы раздлимъ пополамъ.
— Охотно, — отвчалъ землепашецъ.
— Я думаю такъ,— сказалъ чортъ,— что мы раздлимъ жатву на дв части. Одинъ возьметъ то, что вырастетъ, другой — то, что будетъ подъ землею. Выборъ принадлежитъ мн, потому что я чортъ благороднаго и древняго происхожденія, а ты — смердъ. Я выбираю то, что будетъ въ земл, а теб достанется то, что вырастетъ на земл. Когда наступитъ жатва?
— Въ іюл мсяц,— отвчалъ землепашецъ.
— Я непремнно явлюсь,— сказалъ чортъ. Поступай, какъ должно. Трудись, смердъ, трудись, а я пойду соблазнять на веселый, блудный грхъ монашенокъ, ханжей и лицемровъ. Я не сомнваюсь въ ихъ согласіи. При свиданіи поборемся.

XLVI.

О томъ, какъ чертенокъ былъ обманутъ Папафигскимъ землепашцемъ.

Въ половин іюля чортъ явился въ назначенное мсто, въ сопровожденіи цлаго эскадрона чертенятъ-хористовъ, и, встртивъ землепашца, сказалъ:
— Ну, смердъ, какъ ты поживалъ въ мое отсутствіе? Давай длиться.
— Дло,— отвчалъ землепашецъ.
И вотъ землепашецъ сталъ снимать хлбъ съ своими людьми. Чертенята же вырывали изъ земли отаву. Землепашецъ обмолотилъ свой хлбъ на гумн, провялъ его, ссыпалъ въ мшки и снесъ на рынокъ, на продажу. Чертенята сдлали то же самое и на рынк услись около землепаища съ своей соломой. Землепашецъ продалъ очень выгодно свой хлбъ, а деньгами набилъ старый полусапожекъ, прившенный къ его кушаку. Черти ничего не продали, да вдобавокъ, крестьяне на рынк осмяли ихъ.
Когда рынокъ закрылся, чортъ сказалъ землепашцу:
— Смердъ, ты надулъ меня въ этотъ разъ, но въ другой теб этого не удастся.
— Господинъ чортъ,— отвчалъ землепашецъ,— какъ могъ я васъ обмануть? Вдь вы первый выбирали? Врно то, что вы сами хотли меня обмануть, думая найти подъ землей все смя, какое я посялъ, и имъ соблазнять людей бдныхъ или скупыхъ и черезъ соблазнъ уловлять ихъ въ свои сти. И вы еще слишкомъ молоды и неопытны. Смя, которое кладутъ въ землю, гніетъ, но отъ гніенія его произрастаетъ новое, которое я и продалъ, какъ вы видли. Итакъ, вы сами выбрали то, что хуже. Вотъ почему вы и прокляты въ Писаніи.
— Довольно болтать,— сказалъ чортъ. Чмъ ты засешь наше поле на будущій годъ?
— Какъ добрый хозяинъ,— отвчалъ землепашецъ,— я долженъ засять его рпой.
— Ладно,— сказалъ чортъ,— ты дльный смердъ, посй какъ можно больше рпы, я буду оберегать ее отъ бури и града. Но знай, что я беру себ то, что выростетъ на земл, а ты бери то, что будетъ въ земл. Трудись, смердъ, трудись! Я же отправлюсь искушать еретиковъ, ихъ души весьма пригодны для жаренія. У господина Люцифера колики, это ему будетъ полезно.
Когда наступило время жатвы, чортъ явился къ мсту съ цлымъ эскадрономъ камеръ-чертей. И встртивъ землепашца съ его людьми, сталъ снимать и собирать ботву отъ рпы. Посл него землепашецъ копалъ землю и вырывалъ крупную рпу и набивалъ ею мшки. Посл того вс вмст отправились на рынокъ. Землепашецъ очень выгодно продалъ свою рпу. Чортъ ничего не продалъ. И хуже того, вс громко надъ нимъ смялись.
— Я вижу хорошо, смердъ,— сказалъ ему чортъ, что ты меня обманываешь. Я хочу покончить съ тобою и съ полемъ. Мы по уговору будемъ чесать другъ друга ногтями, и кто изъ насъ первый устанетъ, тотъ лишится своей части въ пол. И все поле будетъ принадлежать побдителю. Черезъ недлю мы займемся этимъ. Подожди, смердъ, я теб чертовски почешу спину. А теперь я бы пошелъ соблазнять ябедниковъ, лицепріятныхъ нотаріусовъ и грабителей адвокатовъ, да только они прислали мн сказать черезъ толмача, что вс они мн принадлежатъ. Да ихъ души претятъ Люциферу и онъ отсылаетъ ихъ обыкновенно чертямъ, которые служатъ кухонными мужиками, а себ беретъ разв только въ томъ случа, когда он хорошо просолены. Говорятъ, что всего вкусне завтракать школярами, обдать адвокатами, полдничать виноградарями, ужинать купцами, а закусывать на ночь горничными, а самымъ тонкимъ блюдомъ за всми трапезами являются нищенствующіе монахи. Это врно. Господинъ Люциферъ, дйствительно закусываетъ нищенствующими монахами всякій разъ, какъ садится за столъ. Онъ очень любитъ завтракать школярами. Но, увы, не знаю, что за бда такая, но въ послдніе годы они усиленно занимаются изученіемъ Священнаго Писанія. И по этой причин мы никакъ не можемъ добыть ни единаго изъ нихъ. И думаю, что если пустосвяты намъ не помогутъ и, путемъ угрозъ, ругани, насилія и костровъ, не вырвутъ у нихъ изъ рукъ ихъ святого Павла, то намъ не удастся больше скушать ни одного. Адвокатами, кривотолками, грабящими бдныхъ людей, онъ обыкновенно обдаетъ, и въ нихъ недостатка не бываетъ. Но одно и тоже кушанье надодаетъ. Онъ говорилъ намедни при полномъ собраніи чертей, что охотно скушалъ бы душу пустосвята, который позабылъ за себя помолиться, и общалъ двойную плату и, сверхъ того, награду тому, кто принесетъ ему зажареннаго на вертел пустосвята. Вс мы пустились на поиски. Но изъ этого ничего не вышло. Вс убждаютъ знатныхъ дамъ жертвовать на монастыри. Отъ полдника онъ долженъ былъ совсмъ отказаться съ тхъ поръ, какъ страдаетъ сильной рзью въ живот, происходящей отъ того, что въ полярныхъ странахъ такъ жестоко изобидли его питомцевъ: провіантмейстеровъ, угольщиковъ и колбасниковъ {Намекъ на упраздненіе монастырей, вслдствіе Реформаціи.}. Онъ сытно ужинаетъ купцами, ростовщиками, аптекарями, фальшивыми монетчиками, фальсификаторами товаровъ. А по временамъ закусываетъ на ночь горничными, которыя выпиваютъ хорошее вино своихъ господъ, а бочки доливаютъ вонючей водой. Трудись, смердъ, трудись! Я отправляюсь соблазнять школяровъ въ Трапезундъ, чтобы они оставили отцовъ и матерей, отказались отъ общей полиціи, освободились отъ указовъ своего короля и жили бы на свобод, какъ въ преисподней, презирая всякаго, надъ всми надсмхаясь, надвъ на себя прекрасную одежду, веселую маску поэтической невинности и превратившись въ миленькихъ нищенствующихъ монаховъ.

XLVII.

О томъ, какъ надула чорта старуха папафигьерка.

Землепашецъ, вернувшись домой, былъ печаленъ и задумчивъ. Жена его, видя его такимъ, вообразила, что его обокрали на рынк. Но услыхавъ о причин его грусти и найдя, что кошелекъ у него набитъ деньгами, утшала его, увряя, что отъ этой чесотки ему никакого худа не приключится. Пусть только онъ надется на нее и вполн на нее положится. Она уже придумала хорошую уловку.
— На худой конецъ,— говорилъ землепашецъ,— я отдлаюсь только царапиной. Я откажусь отъ состязанія и уступлю ему поле посл перваго же приступа.
— Пустяки, пустяки,— отвчала старуха,— положитесь на меня и будьте спокойны: предоставьте мн все дло. Вы говорите мн, что это еще чертенокъ: я заставлю его вернуть поле, и оно останется за нами. Будь это большой чортъ, дло было бы трудне.
День состязанія наступилъ какъ разъ тогда, когда мы прибыли на островъ. Рано поутру землепашецъ исповдовался, причастился, какъ добрый католикъ, и по совту приходскаго священника, спрятался въ кропильниц, гд мы его нашли.
Въ то время, какъ намъ передавали эту исторію, пришло извстіе, что старуха обманула чорта и получила поле. Дло было такъ: чортъ подошелъ къ дверямъ землепашца и позвонивъ вскричалъ:
— Ей, ты, смердъ, смердъ! Сюда, сюда, давай испытывать когти!
И войдя ршительно и смло въ домъ, не нашелъ въ немъ землепашца, но увидлъ жену, лежавшую на земл, плакавшую и стонавшую.
— Что это значитъ?— спросилъ чортъ. Гд онъ? Что длаетъ?
— Ахъ!— отвчала старуха. Гд онъ, злодй, палачъ, разбойникъ? Онъ меня сгубилъ, я пропала, я умираю отъ боли, причиненной имъ мн.
— Что такое онъ сдлалъ?— спросилъ чортъ. Я его ужо отдлаю.
— Ахъ!— говорила старуха. Онъ мн сказалъ, палачъ, тиранъ, чортовъ чесальщикъ этакій, что уговорился чесаться съ вами, и для пробы своихъ когтей царапнулъ меня одинъ только разъ мизинцемъ между ногъ, и совсмъ меня разодралъ. Я погибла, мн больше не выздоворть. Взгляните! А теперь онъ пошелъ къ кузнецу отточить себ когти. Вы пропали, господинъ дьяволъ, другъ мой. Спасайтесь, покуда цлы! Бгите, молю васъ!
И обнажила себя, до подбородка, какъ это длали персидскія женщины передъ дтьми, сбжавшими съ поля битвы. При этомъ ужасномъ зрлищ чортъ вскричалъ:
— Магонъ! Демнургонъ! Мегера! Алекто! Персефона! Онъ меня не поймаетъ! Я отъ него убгу! Вотъ! Пусть владетъ полемъ.
Выслушавъ про катастрофу и конецъ исторіи, мы удалились на свой корабль и недолго пробыли тутъ. Пантагрюэль положилъ въ церковную кружку восемнадцать тысячъ золотыхъ, соболзнуя о бдности жителей и общемъ запустніи..

XLVIII.

О томъ, какъ Пантагрюэль сошелъ на островъ Папимановъ.

Покинувъ разоренный островъ Папафиговъ, мы поплыли дальше въ ясную и веселую погоду, и нашимъ взорамъ представился блаженный островъ Папимановъ. Только-что успли мы бросить якорь, какъ къ намъ подплыла лодка, въ которой находились четыре человка въ разномъ одяніи. Одинъ былъ въ образ монаха, въ грязной ряс и сапогахъ. Другой сокольничимъ съ приманкой и въ перчаткахъ. Третій — стряпчимъ съ большимъ мшкомъ, биткомъ набитымъ судебными повстками, ябедническими извтами и отсрочками. Четвертый — Орлеанскимъ виноградаремъ въ славныхъ полотняныхъ штиблетахъ, съ корзинкой и серпомъ у кушака. Немедленно посл того, какъ они подплыли къ нашему кораблю, они, вс вчетверомъ вскричали громкимъ голосомъ:
— Видли ли вы его, пассажиры? Видли ли вы его?
— Кого?— спросилъ Пантагрюэль.
— Того самаго,— отвчали они.
— Кто онъ такой?— спросилъ братъ Жанъ. Смертью вотъ клянусь, я его укокошу,— думая, что они ищутъ какого-нибудь вора, убійцу или святотатца.
— Какъ?— отвчали они. Вы, пилигримы, не знаете единаго?
— Господа,— сказалъ Эпистемон,— мы не понимаемъ другъ друга. Но объясните намъ, будьте милостивы, кого вы разумете, и мы скажемъ вамъ правду, безъ утайки.
— Это тотъ,— отвчали они,— кто есть. Видали вы его когда-нибудь?
— По нашему богословскому ученію,— отвчалъ Пантагрюэль,— Тотъ, Кто есть, это Богъ. И такими словами Онъ объявилъ о Себ Моисею. И конечно мы Его не видли, ибо Онъ невидимъ для глазъ смертныхъ.
— Мы не говоримъ — сказали они — про Того высокаго Бога, Который правитъ на небесахъ. Мы говоримъ про земного бога. Видали ли вы его когда?
— Честью завряю, они разумютъ папу,— сказалъ Карпалимъ.
— Да, да,— отвчалъ Панургъ,— да, господа, я видлъ цлыхъ трехъ, но пользы мн отъ того было мало.
— Какъ?— сказали они. Въ нашихъ святыхъ Декреталіяхъ поется, что папа бываетъ только одинъ въ живыхъ.
— Я хочу сказать,— отвчалъ Панургъ,— что видлъ троихъ послдовательно, а за разъ видалъ только одного.
— О, люди, трижды и четырежды счастливые!— сказали они. Добро и боле нежели добро пожаловать!
И тутъ они опустились передъ нами на колни и стали цловать наши ноги, чего мы не хотли имъ дозволить, убждая ихъ, чтобы если бы самъ папа, паче чаянія, явился передъ ними самолично, то они не могли бы оказать ему больше почета.
— Нтъ, оказали бы,— отвчали они. У насъ это ршено. Мы бы поцловали. у него задъ и другіе органы, потому что они у него есть, у святого отца, мы это знаемъ изъ нашихъ Декреталій, иначе онъ бы не былъ папою.
Такъ что по хитроумной философіи Декреталій необходимъ такой выводъ: онъ — папа, значитъ у него есть органы. И если бы въ мір не стало органовъ, то въ мір не стало бы и папы.
Между тмъ Пантагрюэль спросилъ у одного юнги на ихъ судн, кто такіе эти господа. Тотъ отвчалъ, что представители четырехъ Штатовъ острова и прибавилъ, что насъ хорошо и угостятъ, потому что мы видли папу.
Когда онъ сообщилъ это Панургу, тотъ шепнулъ ему на ухо: ‘Ей богу, это такъ. Все приходитъ во время къ тому, кто уметъ ждать. Лицезрніе папы никогда намъ не приносило никакой пользы, а теперь, чортъ возьми, оно будетъ намъ полезно, какъ я вижу.’
Посл того мы сошли на берегъ, и къ намъ навстрчу вышли, настоящей процессіей, вс жители края: мужчины, женщины, малыя дти. Наши четыре Штата сказали имъ громкимъ голосомъ: ‘Они видли его, они видли его, онй видли его!’ При этомъ объявленіи весь народъ преклонилъ передъ нами колни и, поднимая къ небу сложенныя руки, кричалъ: ‘О, счастливые люди! О, блаженные люди!’ И эти крики длились слишкомъ четверть часа. Затмъ прибжалъ школьный учитель со всми своими педагогами, тарабарской грамотой и школьниками, которыхъ здорово скли, какъ у насъ скутъ маленькихъ дтей, когда вшаютъ какого-нибудь злодя, чтобы они о томъ помнили. Пантагрюэль разсердился и сказалъ имъ:—
— Господа, если вы не перестанете счь этихъ ребятъ, я вернусь къ себ.
Народъ удивился, заслышавъ его громкій голосъ, и одинъ горбунчикъ съ длинными пальцами спросилъ у школьнаго учителя: ‘Клянусь Экстравагантами {Экстраваганты, Клементины, Сексты (о которыхъ упоминается дальше) суть извстныя части папскихъ Декреталій, надъ которыми смется Раблэ. Декреталіями называются папскія постановленія касательно церковной администраціи и дисциплины. До Бонифація VIII было только пять Декреталій. Этотъ папа прибавилъ шестую (sixte), которая сама по себ составила очень толстый томъ. Клементины это Декреталіи Климента V. Экстравагантами назывались папскія постановленія помимо (extra) Corpus juria canonici. Власть папъ значительно усиливалась посредствомъ Декреталій. Отъ этого слова Раблэ производитъ много другихъ: decretalin, decretaІine, decretaliach — управляющій посредствомъ Декреталій, decretalifuge — бгущій Декреталій, decretaliquus — подкрпленный Декреталіями и проч.}, неужели т, которыя увидятъ папу, становятся такъ высоки, какъ тотъ, что сейчасъ угрожалъ намъ? О! Какъ бы я хотлъ поскоре увидть папу, чтобы вырости и стать такимъ же большимъ, какъ онъ.’
Крики ихъ были такъ зычны, что наконецъ появился и Гоменацъ (такъ зовутъ они своего епископа) на неосдланномъ мул, въ зеленой попон, въ сопровожденіи своихъ клевретовъ, которые несли крестъ, знамена, хоругви, балдахины, факелы, кропильницы. Онъ тоже хотлъ непремнно поцловать у насъ ноги (какъ поцловалъ ногу папы Климента добрый Христіанъ Вальфинье), говоря, что одинъ изъ ихъ гипофетовъ {Hypophtes, люди, говорящіе о прошлыхъ вещахъ, подобію тому какъ пророки говорятъ о будущихъ. Прим. Раблэ.} и глоссаторовъ священныхъ Декреталій оставилъ заявленія въ своихъ писаніяхъ, что подобно тому какъ Мессія, котораго такъ долго ждали евреи, пришелъ наконецъ, такъ и папа когда-нибудь придетъ на ихъ островъ. Въ ожиданіи этого счастливаго дня, если къ нимъ прибудетъ лицо, видвшее папу въ Рим или другомъ мст, они должны чествовать его и почтительно съ нимъ обращаться. Но мы, однако, уклонились отъ этого.

XLIX.

О томъ какъ Гоменацъ, епископъ Папимановъ, показывалъ намъ упавшія съ неба Декреталіи.

Гоменацъ сказалъ намъ посл того:
— Наши священныя Декреталіи предписываютъ намъ и приказываютъ прежде, чмъ идти въ кабакъ, сходить сначала въ церковь. И чтобы не отступать отъ этого прекраснаго постановленія, сходимъ сначала въ церковь, а затмъ пойдемъ пировать.
— Добрый человкъ,— сказалъ братъ Жанъ,— идите впередъ, мы пойдемъ за вами. Вы говорите дло, какъ и подобаетъ доброму христіанину. Мы давно уже не были въ церкви. Я очень радъ побывать въ ней и чувствую, что отъ этого мой аппетитъ разыграется. Съ добрыми людьми пріятно встртиться.
Подходя къ двери храма, мы увидли большую позолоченную книгу, всю осыпанную драгоцнными каменьями, рубинами, смарагдами, брилліантами и жемчугомъ, еще лучше и, во всякомъ случа, не хуже тхъ, которые Октавій пожертвовалъ Юпитеру Капитолійскому. Она висла въ воздух На двухъ толстыхъ золотыхъ цпяхъ, спускаясь съ фризы портика. Мы съ восхищеніемъ глядли на нее. Пантагрюэль, который легко могъ достать ее, съ удовольствіемъ осматривалъ ее и поворачивалъ во вс стороны. И уврялъ насъ, что отъ прикосновенія къ ней въ пальцахъ у него пробгаетъ легкая дрожь, а въ рукахъ какое-то особое ощущеніе, въ ум же чувствуется сильное желаніе поколотить одного сержанта или двоихъ, лишь бы они были безъ тонзуры. Но тутъ Гоменацъ сказалъ намъ:
— Нкогда евреямъ врученъ былъ Моисеемъ законъ, написанный собственноручно Богомъ. Въ Дельахъ передъ храмомъ Аполлона найдено было изреченіе, божественнаго происхожденія {Познай самого себя. Прим. Раблэ.}. А по истеченіи нкотораго времени увидли ЕІ {EI — ты еси. Плутархъ написалъ пространную книгу объ этихъ двухъ буквахъ. Прим. Раблэ.}, такого же божественнаго происхожденія, доставленное съ неба. Статуя Кибелы была, говорятъ, сброшена съ неба во Фрагіи, на поле, называвшееся Песинунтъ. То же самое было и въ Таврид со статуей Діаны, если врить, Еврипиду. Благороднымъ и христіаннйшимъ королямъ Франціи передана была съ небесъ государственная хоругвь, чтобы сражаться съ неврными. Въ царствованіе Бумы Помпилія, второго римскаго царя, видли, какъ съ неба спустился острый щитъ, называвшійся Ансиль. Въ аинскій Акрополь нкогда упала съ неба статуя Минервы. Точно такъ т Декреталіи, которыя вы здсь видите, написаны рукою херувима. Вы, прочіе, люди заморскіе, этому не врите.
— Не совсмъ,— отвчалъ Панургъ.
— А намъ здсь он чудеснымъ образомъ доставлены съ неба, подобно тому какъ Гомеромъ, отцомъ всей философіи (за исключеніемъ, однако, божественныхъ Декреталій), рка Нилъ зовется Diipeles {Diipeles — происходящій отъ Юпитера.}. А потому, что вы видли папу, евангелиста ихъ и неизмннаго покровителя, то вамъ дозволено будетъ нами увидть ихъ и приложиться къ нимъ, если пожелаете. Но сначала вы должны будете три дня поститься и аккуратно исповдываться, подробно сообщая о своихъ грхахъ, такъ чтобы ни одного не пропустить зря, о чемъ намъ божественно поютъ разныя Декреталіи, которыя вы теперь видите. А на это требуется время.
— Добрый человкъ,— отвчалъ Панургъ,— такихъ щетокъ {Тутъ у Раблэ непередаваемая игра словами (Decretales и dйcrottoire (щетка).} или Декреталій, какъ вы говорите, мы много видали и на бумаг, и на золотообрзномъ пергамент и на веленевой бумаг, писаныхъ и печатныхъ. Не берите труда ихъ намъ показывать. Мы довольствуемся вашимъ добрымъ намреніемъ и благодаримъ за него.
— Нтъ,— сказалъ Гоменацъ — такихъ, какъ эти, написанныхъ ангелами, вы еще никогда не видли. Т, что имются въ вашей стран, списаны съ нашихъ, какъ это находимъ записаннымъ у одного изъ нашихъ схоластиковъ. Вообще прошу васъ не щадить моихъ трудовъ. Предупредите только, согласны ли вы исповдываться и поститься три Божьихъ денька.
— Исповдываться,— отвчалъ Понургъ,— мы вполн согласны. Но постъ, намъ теперь совсмъ не кстати, ибо мы столько уже постились въ мор, что пауки успли наткать паутины у насъ межъ зубовъ. Поглядите на добраго брата Жана Сокрушителя (при этомъ слов Гоменацъ вжливо хлопнулъ его по плечу). У него мохъ растетъ во рту отъ того, что онъ такъ долго ничего не жевалъ и не упражнялъ ни рзцовъ, ни коренныхъ зубовъ.
— Онъ говоритъ правду,— сказалъ братъ Жанъ. Я столько постился, что сталъ отъ того горбатымъ.
— Итакъ,— сказалъ Гоменацъ,— войдемъ въ церковь, но простите, если мы теперь не отслужимъ вамъ обдню съ пніемъ. Часъ прошелъ, посл котораго священныя Декреталіи воспрещаютъ намъ служить обдню съ пніемъ, торжественную. Но. я отслужу вамъ обдню. краткую, безъ пнія.
— Я бы лучше хотлъ распить бутылочку добраго Анжуйскаго вина,— сказалъ Панургъ. Но служите, служите поскоре и не мямлите.
— Чортъ возьми,— сказалъ братъ Жанъ,— мн очень непріятно, что я нахожусь натощакъ. Если бы я хорошо позавтракалъ и выпилъ по монашескому обычаю, то хотя бы онъ намъ плъ Requiem, я бы могъ помянуть хлбъ и вино. Терпніе! Будемъ вжливы и пристойны.

L.

О томъ какъ Гоменацъ показалъ намъ портретъ папы.

Окончивъ обдню, Гоменацъ вынулъ изъ сундука, около главнаго алтаря, большую связку ключей, посредствомъ которыхъ онъ отперъ тридцатью двумя замками и четырнадцатью замочками желзное окно съ толстой ршеткой, находившееся надъ вышеупомянутымъ алтаремъ, затмъ таинственно накрылся мокрымъ мшкомъ и, раздвинувъ завсу изъ пунцоваго атласа, показалъ намъ довольно плохо написанный, по моему мннію, портретъ, дотронулся до него длинной палкой и далъ намъ всмъ поочереди поцловать ее. Потомъ спросилъ:
— Какъ вы находите это изображеніе?
— Это,— отвчалъ Пантагрюэль, портрета, папы. Я узнаю его по тіар, омофору, стихарю и туфл.
— Вы врно сказали,— замтилъ Гоменацъ,— это изображеніе земного ‘бога, прибытія котораго мы набожно ждемъ и котораго надемся хоть разъ увидть въ нашемъ краю. О, счастливая, нетерпливо ожидаемая минута! И вы счастливые, пресчастливые люди, которымъ небесныя свтила такъ благопріятствуютъ, что вы видли въ лицо и живымъ того земного бога, котораго увидть только на портрет значитъ получить полное прощеніе всхъ намъ памятныхъ грховъ и съ тмъ вмст одну треть и восемнадцать сороковъ тхъ, которые мы запамятовали. А потому мы и видимъ его лишь въ большіе двунадесятые праздники.
Пантагрюэль сказалъ, что это такая же работа, какъ работа Дедала. Хотя она и плохо выполнена, но въ ней, тмъ не мене, скрывается тайная и божественная сила прощенія.
— Въ род того,— сказалъ братъ Жанъ,— какъ было въ Сёлье, гд однажды, во время одного праздника въ госпитал, нищіе за ужиномъ расхвастались другъ передъ другомъ: одинъ говорилъ, что сегодня выклянчилъ шесть серебряныхъ монетъ, другой два су, третій семь каролусовъ {Монета, вычеканенная при Карл VIII.}, наконецъ четвертый, здоровенный малый, хвастался, что заработалъ три золотыхъ. ‘Да вдь за то у тебя есть нога Господа Бога’ — замтили ему его товарищи. Точно Самъ Господь Богъ находился въ его гнойной, покрытой струпьями ног.
— Когда — сказалъ Пантагрюэль — вздумаете разсказывать намъ такія басни, то потрудитесь принести съ собой тазъ. Меня чуть чуть не вырвало. Поминать святое Имя Божіе въ такихъ гадкихъ и противныхъ вещахъ! Фи! Я говорю: Фи! Если среди вашихъ монаховъ существуетъ такое злоупотребленіе словами, то оставьте это при нихъ: не выносите за монастырскую ограду.
— Точно такъ,— отвтилъ Эпистемонъ,— врачи утверждаютъ, что въ нкоторыхъ болзняхъ участвуетъ божество. Такъ и Неронъ хвалилъ грибы и называлъ ихъ, по греческой пословиц, мясомъ боговъ, потому что отравилъ ими своего предшественника Клавдія, римскаго императора.
— Мн кажется,— сказалъ Панургъ,— что этотъ портретъ не изображаетъ кого-либо изъ послднихъ нашихъ папъ. Я видлъ ихъ безъ омофора, но въ шлем, поверхъ котораго надта была персидская тіара, и въ то время какъ во всемъ христіанскомъ мір царствовали миръ и тишина, они одни вели войну измнническую и весьма жестокую {Александръ VI, 1490—1503.}.
— Но вдь,— сказалъ Гоменацъ,— они вели войну съ бунтовщиками, еретиками, отчаянными протестантами, не признающими святости этого добраго земного бога. Ему это не только дозволено и вполн законно, но даже вмняется въ обязанность святыми Декреталіями. Онъ долженъ немедленно огнемъ и мечомъ усмирять императоровъ, королей, герцоговъ, князей, республики, если они хотя на Іоту нарушатъ его велнія, долженъ лишить ихъ имущества, отобрать у нихъ владнія, изгонять ихъ, отлучать отъ церкви и не только убивать ихъ тлесно, равно какъ ихъ дтей и родственниковъ, но и самыя души ихъ осудить на пребываніе въ самомъ жгучемъ пекл, какое только существуетъ въ аду.
— Ну, вы-то здсь, чортъ побери, не еретики — сказалъ Панургъ,— какъ покойный Раминагробисъ или какіе водятся среди нмцевъ и въ Англіи, вы вс христіане, какъ на подборъ.
— Да, это врно,— отвчалъ Гоменацъ,— а потому мы и будемъ спасены. Пойдемъ взять святой воды, а затмъ сядемъ за обдъ.

ГЛАВА LI.

О томъ, какія пріятныя рчи велись за обдомъ въ похвалу Декреталіямъ.

Между тмъ замтьте, пьяницы, что пока Гоменацъ служилъ обдню, трое церковныхъ старостъ, каждый держа въ рук большой тазъ, прохаживались среди народа, громко взывая: ‘Не забудьте счастливыхъ людей, которые его видли въ лицо.’ По выход изъ храма, они принесли Гоменацу тазы, наполненные туземной монетой. Гоменацъ сказалъ намъ, что эти деньги пойдутъ на устройство пиршества,— одна часть будетъ употреблена на вино, а другая на провизію, согласно чудному тайному смыслу одной изъ статей святыхъ Декреталій,— что и произошло въ прекрасномъ кабачк, довольно похожемъ на кабачекъ Гильо въ Аміен. Поврьте, что да была обильная, а тосты многочисленны.
За этимъ обдомъ я отмтилъ дв замчательныхъ вещи. Во-первыхъ, что всякое подаваемое намъ мясо, были ли то дикія козы или каплуны, были ли то свиньи (какихъ въ Папиманіи видимо-невидимо), были ли то голуби, кролики, зайцы, индйки или что другое,— было обильно начинено магистральнымъ фаршемъ. Во-вторыхъ, что кушанья и подавались и уносились невинными двушками — невстами того края, красавицами, завряю васъ, блокуренькими, привлекательными и миленькими. Одтыя въ длинныя, блыя, свободныя платья съ двойнымъ поясомъ, съ непокрытой головой, съ волосами, переплетенными лиловыми шелковыми лентами и убранными розами, гвоздикой, майораномъ, анисомъ, флердоранжемъ и другими цвтами, он съ граціозными поклонами приглашали насъ выпить. Вс присутствовавшіе съ удовольствіемъ глядли на нихъ. Братъ Жанъ искоса поглядывалъ на нихъ, какъ песъ, который утащилъ крыло птицы. Посл перваго блюда он мелодично пропли оду въ похвалу священнйшимъ Декреталіямъ.
За вторымъ блюдомъ Гоменацъ, веселый и радостный, обратился къ одному изъ ключниковъ, говоря:
— Clerice, налей-ка вина!
При этихъ словахъ одна изъ двицъ поспшно подала ему большой кубокъ, полный экстравагантнаго вина. Онъ взялъ его въ руку и, глубоко вздохнувъ, сказалъ Пантагрюэлю:
— Монсиньоръ и вы любезные друзья, пью за ваше здоровье отъ всего сердца. И передавъ кубокъ миленькой двочк, громко возопилъ: — О, божественныя Декреталіи, благодаря вамъ вино такъ вкусно!
— Вино и безъ того недурно,— сказалъ Панургъ.
— Было бы еще лучше,— замтилъ Пантагрюэль,— если бы Декреталіи и худое вино превращали въ хорошее.
— О, серафическая секста!— продолжалъ Гоменацъ. Насколько ты необходима для спасенія бдныхъ смертныхъ! О, херувимскія Клементины, насколько въ васъ ясно и совершенно установлены обязанности истиннаго христіанина! О, ангельскія Экстраваганты, какая погибель ждала бы безъ васъ бдныя души, которыя бродятъ въ тлахъ людей въ этой юдоли бдствій! Увы! Когда же это наступитъ такая благодать среди людей, что вс они отбросятъ всякое иное ученіе и вс остальныя дла, чтобы читать только васъ, васъ слушать, васъ знать, васъ примнять на дл, вндрять васъ въ себя, въ свою кровь, въ свой мозгъ, во вс части своего организма? О! Тогда, и только тогда и только этимъ путемъ, міръ станетъ счастливъ!
При этихъ словахъ Эпистемонъ всталъ и сказалъ громко Панургу: — Долженъ немедленно отсюда удалиться. Этотъ фаршъ разстроилъ мн желудокъ. Я за себя не ручаюсь.
— Тогда — продолжалъ Гоменацъ — не будетъ ни града, ни мороза, ни измороси и вообще никакихъ бдъ! О, какое изобиліе благъ будетъ тогда на земл! О, какой ненарушимый миръ воцарится во вселенной: прекратятся всякіе войны, грабежи, разбойничества, убійства за исключеніемъ только проклятыхъ еретиковъ и бунтовщиковъ! О, тогда природ человческой будутъ свойственны только радость, веселіе, отдыхъ, наслажденіе! Какая великая ученость, какая неоцненная эрудиція, какая божественная премудрость заключена въ безсмертныхъ главахъ этихъ вчныхъ Декреталій! О, стоитъ прочитать только полу-канонъ, маленькій параграфъ, одну статью этихъ священнйшихъ Декреталій, и вы почувствуете, какъ возгорится въ сердцахъ вашихъ огонь божественной любви и милосердія къ ближнему, лишь бы онъ не былъ еретикомъ. Вы будете закалены относительно всхъ земныхъ и случайныхъ вещей, вашъ умъ въ возвышенномъ экстаз воспарить къ небу, вы будете тверды во всхъ своихъ привязанностяхъ!

LII.

Дальнйшій пересказъ чудесъ, совершенныхъ Декреталіями.

— Вотъ — сказалъ Панургъ — что ни слово, то чистое золото. Но мн плохо врится всему этому. Мн случилось однажды въ Пуатье, будучи у шотландскаго знатока Декреталій, прочитать одну главу изъ нихъ. Чортъ меня побери, если отъ этого ученія у меня не сдлался такой, запоръ, что цлыхъ четыре дня, даже пять, у меня совсмъ таки не дйствовалъ желудокъ!
— Ага!— сказалъ Гоменацъ. Вы врно, другъ, находились въ состояніи смертельнаго грха.
— Это къ длу не идетъ,— сказалъ Панургъ.
— Однажды,— сказалъ братъЖанъ,— въ Селье мн случилось подтереться листомъ одной изъ злыхъ Клементинъ, которую Жанъ Гюимаръ, нашъ сборщикъ, выбросилъ на дворъ монастыря. Чортъ меня побери, если посл того меня не одолли вереда и геморроиды, такъ что я весь изстрадался!
— Ну, да,— сказалъ Гоменацъ,— это, очевидно, васъ Богъ наказалъ за вашъ грхъ, вы должны были обожать и благоговть передъ этими священными книгами, а не пачкать ихъ. Панормитанъ {Николай де-Гюдескій, палермскій архіепископъ, авторъ комментаріевъ на Декреталіи.} не вретъ.
— Жанъ Шуаръ,— сказалъ Понократъ,— въ Монтелье купилъ у монаховъ Св. Оларія красивыя Декреталіи, написанныя на прекрасномъ и большомъ Ломбальсконъ пергамент, для приготовленія сусальнаго золота. Но бда въ томъ, что ничего съ ними нельзя, было подлать: вс листы разрывались на части.
— Наказаніе,— сказалъ Гоменацъ — и Божія кара.
— Въ Манс,— сказалъ Евдемонъ,— аптекарь Франсуа Кориго понадлалъ пакеты изъ одной смятой Экстраваганты, отрекаюсь отъ дьявола, коли все, что въ нихъ ни заворачивали, не было немедленно отравлено и испорчено: ладанъ, перецъ, корица, гвоздика, шафранъ, воскъ, пряности, кассія, ревень, тамариндъ, вообще все ршительно: лекарственныя снадобья, спеціи, лакомства.
— Кара,— сказалъ Гоменацъ,— и Божеское наказаніе. Какъ смть употреблять на мірскія: бездлки такія священныя рукописи?
— Въ Париж,— сказалъ Карпалимъ — портной Гронье употребилъ одну изъ старыхъ Клементинъ на выкройки и мрки. О, странное дло! Вс одежды, скроенныя по этимъ выкройкамъ и по этимъ мркамъ, никуда ровно не годились: мантіи, капюшоны, плащи,юбки, блузы, казакины, колеты, куртки и пр. Желая скроить капюшонъ, Гронье кроилъ клапанъ отъ штановъ. Вмсто блузы кроилъ широкополую шляпу. Вмсто казакина кроилъ феску. Вмсто куртки выходило нчто, походившее на печку. Его подмастерья, которые ее шили, распороли дно и вышло нчто въ род печки, гд жарятъ каштаны. Вмсто колета онъ шилъ ботинку. Вмсто плаща выходилъ швейцарскій тамбуринъ. Такъ что въ конц концовъ бдняка судъ приговорилъ уплатить всмъ его заказчикамъ за испорченную матерію, и теперь онъ нищій.
— Наказаніе — сказалъ Гоменацъ — и Божія кара.
— Въ Кагюзак,— говорилъ Гимнастъ,— господинъ д’Естиссакъ и виконтъ де-Лозёнъ устроили манежъ для стрльбы въ цль. Перотонъ разрзалъ на куски нсколько листовъ Декреталій, написанныхъ на прекрасной толстой бумаг, и чистые куски употребилъ на мишень. Отдаю себя, продаю себя всмъ чертямъ, если хоть одинъ арбалетчикъ края (а вдь они славятся во всей Гюйенн) хоть разъ попалъ въ цль. Вс стрляли мимо. Ни разу такъ-таки и не задли обрывковъ священнаго маранья. И при этомъ Сансорненъ старшій, который смотрлъ за ходомъ стрльбы, божился намъ гнилыми фигами (его любимая божба), что онъ отчетливо видлъ, какъ стрла Каркалена, въ тотъ моментъ, какъ должна была вонзиться въ мишень, отскочила отъ нея въ сторону на цлую сажень.
— Чудо,— вскричалъ Гоменацъ,— чудо, чудо! Clerice, налей вина. Пью за ваше здоровье. Вы, кажется мн, истинные христіане.
При этихъ словахъ двицы принялись пересмиваться между собой. Вратъ Жанъ фыркалъ носомъ, точно разгоряченный конь.
— Мн кажется,— сказалъ Пантагрюэль,— что передъ такой мишенью можно считать себя въ большей безопасности, чмъ считалъ себя во время оно Діогенъ.
— Какъ?— спросилъ Гоменацъ. Разв онъ былъ декреталистъ?
— Это, можно сказать, пиковая игра,— замтилъ Эпистемонъ, возвратясь посл непродолжительнаго отсутствія.
— Діогенъ,— отвчалъ Пантагрюэль,— однажды для развлеченія постилъ арбалетчиковъ, стрлявшихъ въ цль. Между ними одинъ былъ такъ неловокъ, неискусенъ и такой плохой стрлокъ, что, когда наступала его очередь стрлять, вс зрители разступались изъ боязни, что онъ ихъ поранитъ. Діогенъ, видя, какъ одна изъ его стрлъ упала далеко въ сторону отъ цли, вмсто того, чтобы отойти отъ мишени, какъ длали другіе, когда опять наступила его очередь стрлять, сталъ, напротивъ того, около самой мишени, увряя, что это самое безопасное мсто и что стрлокъ попадетъ всюду скоре, чмъ въ цль.
— Одинъ пажъ господина д’Эстиссака,— сказалъ Гимнастъ,— по имени Шамульякъ, замтилъ въ чемъ дло. По его совту, Пероту перемнилъ мишень и употребилъ для нея бумаги изъ процесса Пульяка. И тотчасъ же вс стали прекрасно стрлять, попадая прямо въ цль.
— Въ Ландерусс,— сказалъ Ризотомъ,— на свадьб Жана Делифа, свадебный пиръ былъ роскошенъ и богатъ, какъ это водится въ той мстности. Посл ужина разыгрывались фарсы, комедіи, забавныя шутки, танцовали мавританскіе танцы съ колокольчиками и тамбуринами, приходили разныя маски. Мои школьные товарищи и я самъ, чтобы почтить насколько можно праздникъ (по утру намъ всмъ подарили прекрасныя ленты блыя съ лиловымъ),— мы устроили веселый маскарадъ, а такъ какъ у насъ не было бумаги для масокъ, то мы взяли листы изъ старой заброшенной Сексты и вырзали маски съ отверстіями для глазъ, носа и рта. Но удивительное дло! Когда окончились наши хороводы и пляски и мы сняли маски, то, увидли, что лица у насъ стали безобразне, чмъ у чертёнятъ въ мистеріи Страстей Господнихъ Дуэ,— до такой степени испортило намъ лица прикосновеніе вышеупомянутыхъ листовъ. У кого была оспа, у кого парши, у кого корь, у кого нарывы. Короче сказать, наимене пострадалъ изъ насъ тотъ, у кого выпали вс зубы.
— Чудо!— вскричалъ Гоменадъ. Чудо!
— Подождите,— сказалъ Ризотомъ,— конецъ дло внчаетъ. Мои дв сестры, Катерина и Ренэ, положили между листами Сексты, точно подъ прессъ (потому что у нихъ былъ тяжелый стеклянный колпакъ), свои манишки и воротнички и манжетки, чистые и крпко накрахмаленные. И Богомъ клянусь…
— Постойте,— сказалъ Гоменадъ,— какимъ именно Богомъ?
— Богъ только одинъ!— отвчалъ Ризотомъ.
— Да, конечно,— сказалъ Гоменацъ,— на неб. Но на земл у насъ есть другой.
— Эхма!— сказалъ Ризотомъ. А вдь я совсмъ про него позабылъ. Итакъ, клянусь богомъ земнымъ, папою, ихъ манишки, манжетки, воротнички, чепчики и все остальное блье стало черне мшка угольщика.
— Чудеса!— вскричалъ Гоменадъ. Сіегісе, налей вина и запомни эти прекрасныя исторіи.
— Ну, какъ можно — спросилъ братъ Жакъ,— посл этого говорить, что
Съ тхъ поръ, какъ стадо много декретовъ,
Воинамъ стадо худо жить на свт,
Монахи сли на коней,
И все въ мір пошло вкривь и вкось.
— Я васъ понимаю,— сказалъ Гоменадъ,— это насмшки новыхъ еретиковъ.

LIII.

О томъ, какъ помощью Декреталій золото хитрымъ манеромъ притягивается изъ Франціи въ Римъ.

— Я бы охотно,— сказалъ Эпистемонъ,— раскошелился на горшокъ съ потрохами, лишь бы у насъ была здсь оригинальная коллекція страшныхъ главъ: Execrabilis, Demulta, Si plures, De annatis pas totnm, Nisi essent, Cum ad Monasterium, Quod dilectio, Mandatum и нкоторыхъ другихъ, посредствомъ которыхъ Римъ ежегодно сбираетъ съ Франціи четыреста тысячъ дукатовъ и боле.
— Это бездлица,— сказалъ Гоменацъ. Хотя, по моему, это немного, въ силу того, что христіаннйшая Франція единственная кормилица Римской куріи. Но найдите мн другую книгу въ мір, будетъ ли то философская, медицинская, юридическая, математическая, гуманныхъ наукъ и даже само (ей-богу) Священное Писаніе, которая могла бы столько притянуть денегъ? Не найдете! Нтъ такой. Вы не найдете, увряю васъ, такой могучей книги. И подумать, что эти черти еретики не хотятъ ихъ ни учить, ни знать. Жгите ихъ, терзайте, ржьте, топите, вшайте, сажайте на колъ, четвертуйте, колесуйте, рубите, жарьте, распинайте, варите въ котлахъ, обдирайте живыми этихъ злыхъ еретиковъ, ненавистниковъ Декреталій, которые хуже убійцъ, хуже отцеубійцъ! Васъ всхъ добрыхъ людей я умоляю,— если вы только хотите быть и слыть истинными христіанами,— ни во что другое не врить, ни о чемъ иномъ не думать, не говорить, ничего не предпринимать, кром того, что заключается въ нашихъ священныхъ Декреталіяхъ и ихъ добавленіяхъ, въ этихъ прекрасныхъ Секстахъ, Клементинахъ, Экстравагантахъ! О, божественныя книги! И тогда будете жить во слав, въ почет, въ богатств, въ радостяхъ сего міра. Вс васъ будутъ уважать, вс будутъ бояться, вс васъ предпочитать и оказывать во всемъ преимущество. Вы не найдете подъ сводомъ небесъ другихъ людей, которыми было бы такъ удобно руководить и повелвать, какъ тми, которые по вол и по предопредленію Божіимъ предались изученію святыхъ Декреталій. Хотите ли вы избрать храбраго императора, добраго полководца, достойнаго вождя арміи въ военное время, который суметъ предвидть вс затрудненія, обойти вс опасности, вести своихъ людей на приступъ или въ бой при полномъ веселіи, который ничмъ не рискуетъ, всегда одерживаетъ побду, щадитъ жизнь своихъ солдатъ и удачно пользуется побдой,— возьмите,, говорю вамъ, декреталиста. Хотите ли въ мирное время найти человка, способнаго къ управленію республикой, королевствомъ, имперіей, монархіей, способнаго поддерживать церковь, дворянство, сенатъ и народъ въ богатств, дружб, согласіи, послушаніи, добродтеляхъ, честности,— возьмите, говорю вамъ, декреталиста. Хотите ли вы найти человка, который своей примрной жизнью, краснорчіемъ, святыми проповдями въ короткое время, безъ всякаго кровопролитія завоюетъ Святую Землю и обратитъ въ святую вру неврныхъ турокъ, евреевъ, татаръ, московитовъ, мамелюковъ и сарабантовъ {Развратные монахи, о которыхъ говоритъ Бернаръ Люксембургскій.},— возьмите, говорю вамъ, декреталиста. Отчего въ иныхъ странахъ народъ непокоренъ и буенъ, даже безпутны и злы школьники-лнтяи и ослы? Отъ того, что ихъ правители, начальники и преподаватели не декреталисты. Но кто (по совсти) установилъ, подтвердилъ и надлилъ властью прекрасные монашескіе ордена, коими христіанство украшено, озарено и препрославлено, какъ небо яркими звздами? Божественныя Декреталіи. Кто основалъ и укрпилъ, и кто теперь поддерживаетъ и питаетъ набожныхъ монаховъ въ монастыряхъ и аббатствахъ, которые дни, ночи и все время проводятъ въ молитвахъ, безъ чего міру грозилъ бы первоначальный хаосъ? Священныя декреталіи. Кто ежедневно увеличиваетъ количество всхъ благъ земныхъ, матеріальныхъ и духовныхъ въ знатномъ и именитомъ наслдіи св. Петра? Святыя Декреталіи.
Кто сдлалъ то, что святой апостолическій римскій престолъ во вс времена и понын такъ грозенъ міру, что вс короли, императоры, властелины и вельможи волей-неволей должны отъ него получать свои короны, подтвержденіе свой власти и обязаны почитать его и повергаться въ прахъ передъ чудесной туфлей, изображеніе которой вы видли? Прекрасныя, божьи декреталіи. Я хочу открыть вамъ великую тайну. Ваши свтскіе университеты въ своихъ гербахъ и девизахъ помщаютъ обыкновенно книгу, иной разъ раскрытую, въ другой закрытую. Что это за книга, какъ вы думаете
— Не знаю,— отвчалъ Пантагрюэль,— никогда въ нее не заглядывалъ.
— Это Декреталіи,— сказалъ Гоменацъ,— безъ которыхъ университеты лишились бы всхъ своихъ привилегій. Только Декреталіямъ они и обязаны своими привилегіями. Вы этого не ждали? Ха, ха, ха, ха!
И тутъ Гоменацъ принялся икать, рыгать, хохотать, брызгаясь слюной, и потть. Онъ передалъ свою толстую, жирную шапку съ четырьмя клапанами одной изъ двушекъ, и та радостно надла на свою хорошенькую головку, предварительно любовно ее поцловавъ, въ знакъ увренности, что она первая выйдетъ замужъ.
— Vivat!— вскричалъ Эпистемонъ. Vivat, fifat, pipat, bibat! О, апокалиптическая тайна!
— Clerice,— сказалъ Гоменацъ. Сіегісе, наливай и просвщай насъ! Подавайте плоды, двицы! Итакъ я говорилъ, что предавшись изученію однхъ только святыхъ Декреталій, вы будете богаты и почитаемы на этомъ свт. Я скажу также, что и на томъ свт обртете царствіе, небесное, ключи отъ котораго вручены нашему доброму богу — декретарху. О, добрый богъ, котораго я обожаю, но никогда не видлъ, по неизреченной милости открой намъ хоть передъ смертью священный кладъ нашей матери святой церкви, которой ты состоишь покровителемъ, хранителемъ, казначеемъ, управителемъ и распорядителемъ! И отдай приказаніе, чтобы отнын у насъ не было недостатка въ святыхъ книгахъ и драгоцнныхъ индульгенціяхъ, чтобы діаволъ не могъ овладть нашей душой и чтобы ужасное жерло ада насъ не поглотило! Если мы должны пройти черезъ чистилище, претерпимъ это! Въ твоей власти и вол избавить насъ отъ него, когда пожелаешь.
Тутъ Гоменацъ принялся проливать крупныя и горячія слезы, бить себя въ грудь и цловать свои большіе пальцы, сложенные крестомъ.

LIV.

О томъ, какъ Гоменацъ даритъ Пантагрюэлю груши bon chrtien.

Эпистемонъ, братъ ЖанъиПанургъ, увидя такую жалостную развязку, прикрылись салфетками и начали вопить: ‘Мяу, мяу, мяу!’, притворно вытирая глаза, точно они плачутъ. Двушки, хорошо знакомыя съ своимъ дломъ, подали всмъ имъ кубки, полные клементинскаго вина, и разное варенье. И такимъ образомъ банкетъ снова оживился. Въ конц обда Гоменацъ подарилъ намъ много большихъ и прекрасныхъ грушъ, говоря:
— Вотъ, друзья, берите эти груши, он необыкновенныя,, и нигд въ другомъ мст вы ихъ не цайдете. Не всякая страна приносить одни и т же произведенія. Въ одной только Индіи растетъ черное дерево. Хорошій ладанъ производится въ Сабейской земл. На остров Лемнос находится печатная глина. И только на нашемъ остров растутъ эти прекрасныя груши. Если хотите, то разведите ихъ у себя въ стран.
— Какъ вы ихъ называете?— спросилъ Пантагрюэль. Мн кажется, он очень вкусны и очень сочны. Если бы ихъ сварить въ кастрюльк, разрзавъ на кусочки и прибавивъ немного вина и сахару, то, думается мн, это было бы здоровымъ кушаньемъ какъ для больныхъ, такъ и для здоровыхъ.
— У этихъ грушъ нтъ особаго названія,— отвчалъ Гоменацъ. Мы люди простые, ибо такъ Богу угодно, и зовемъ фиги фигами, сливы сливами, а груши грушами.
— Что-жъ,— сказавъ Пантагрюэль,— когда я вернусь изъ путешествія (если Богу будетъ угодно), я насажу ихъ въ своемъ саду, въ Турени, на берегу Луары, и пусть он называются груши bon chrtien, такъ какъ я не видывалъ лучшихъ христіанъ, какъ эти добрые Папиманы.
— Я бы нашелъ также полезнымъ,— сказалъ братъ Жанъ,— если бы онъ далъ намъ телги дв, нагруженныхъ его двицами.
— Зачмъ?— спросилъ Гоменацъ.
— Мы бы пустили имъ кровь,— отвчалъ братъ Жанъ,— и этимъ усовершенствовали бы расу въ нашей стран, которая не очень хороша.
— Вотъ ужъ этого-то мы не сдлаемъ,— отвчалъ Гоменацъ. Вы хотите съ ними баловаться: я васъ признаю по носу, хотя раньше и не видалъ. Увы! Увы! Какой вы повса! Неужели вы хотите сгубить свою душу? Я бы желалъ, чтобы вы потверже ихъ знали.
— Терпніе!— сказалъ братъ Жанъ. Но, si tu non vis dare, proesta, quesumus. Это находится въ требник. Я не боюсь никакого бородача, будь онъ хоть трижды декреталистъ.
Но окончаніи обда, мы простились съ Гонемацомъ и со всмъ народомъ, смиренно поблагодаривъ ихъ и, въ утху ихъ добрыхъ услугъ, общая имъ, побывавъ въ Рим, попросить святого папу поскоре лично навстить ихъ. Посл того вернулись на свой корабль. Пантагрюэль по своей щедрости и въ благодарность за показанное святое изображеніе папы подарилъ Гоменацу девять кусковъ золотого сукна съ разводами, чтобы его повсить на желзное окно, веллъ наложить деньгами кружку, опредленную на исправленіе и ремонтъ церкви, и надлилъ каждую двушку, служившую намъ за столомъ, девятьюстами четырнадцатью золотыми, вмсто приданаго.

LV.

О томъ, какъ Пантагрюэль услышалъ въ открытомъ мор разныя оттаявшія слова.

Когда мы находились уже въ открытомъ мор, пируя, болтая другъ съ другомъ и произнося славныя длинныя и короткія рчи, Пантагрюэль поднялся на ноги, чтобы хорошенько оглядться кругомъ. Затмъ спросилъ насъ:
— Товарищи, вы ничего не слышите? Мн кажется, что я слышу, какъ нсколько человкъ говорятъ въ воздух, однако никого не вижу. Прислушайтесь!
По его приказанію, мы стали слушать во вс уши: не донесется ли до насъ какой голосъ или звукъ? И чтобы ничего изъ нихъ не потерять, по примру императора Антонина, приложили руки ладонями за уши. Тмъ не мене, должны были сознаться, что ничего не слышимъ.
Пантагрюэль же продолжалъ утверждать, что слышитъ разные голоса въ воздух, какъ мужскіе, такъ и женскіе. Но вотъ, наконецъ, и намъ показалось, что мы тоже что-то слышимъ, или же у насъ въ ушахъ звенитъ. Чмъ сильне напрягали мы слухъ, тмъ отчетливе слышали голоса и, наконецъ, стали разбирать и слова. Это насъ очень испугало и не безъ причины, потому что мы никого не видли, но слышали разные голоса, мужскіе, женскіе, дтскіе, и ржаніе лошадей. И вдругъ Панургъ закричалъ:
— Портъ возьми! Смются надъ нами, что ли? Мы погибли. Бжимъ! Кругомъ насъ засада. Братъ Жанъ, здсь ли ты, другъ? Стань рядомъ со мною, прошу тебя. При теб ли твой мечъ? Легко ли онъ вынимается изъ ноженъ, смотри! Ты его нехорошо чистишь. Мы пропали. Послушайте, это палятъ изъ пушекъ. Бжимъ! Не говорю на ногахъ и на четверенькахъ, какъ выразился Брутъ во время Фарсальской битвы, я говорю, на парусахъ и на веслахъ. Бжимъ! Спасемся бгствомъ! Я говорю это не изъ страха, потому что я ничего не боюсь, кром опасности. Я всегда это говорилъ. То же самое говоритъ и стрлокъ изъ Беньоле {Въ стихотвореніи Виллона подъ этимъ заглавіемъ.}. Однако не слдуетъ ничмъ рисковать. Бжимъ! Поворачивай корабль, мерзавецъ! Дай Богъ, чтобъ я находился теперь въ Кенкенуа, хотя бы мн не пришлось вовсе жениться! Бжимъ! Намъ съ ними не справиться. Ихъ десятеро противъ одного, увряю васъ. Мало того, они у себя дома, а мы не знаемъ мстности. Они насъ убьютъ. Бжимъ, тутъ нтъ стыда. Демосенъ говоритъ, что человкъ, спасающійся бгствомъ, потомъ опять будетъ сражаться. По крайней мр отплывемъ подальше. Бжимъ, бжимъ скоре!
Пантагрюэль, услышавъ шумъ, производимый Панургомъ, сказалъ:
— Кто тамъ толкуетъ о бгств? Посмотримъ сначала, что это за люди. Можетъ, они изъ нашихъ, да притомъ же я никого не вижу, а вдь я могу видть на сто миль въ окружности. Но послушайте. Я читалъ, что одинъ философъ, по имени Петроній, былъ того мннія, что существуетъ нсколько міровъ, соприкасающихся другъ съ другомъ въ форм треугольника съ равными сторонами, въ центр которыхъ находится Замокъ Истины, и въ немъ обитаютъ слова, идеи, прообразованіе и изображеніе всхъ прошлыхъ и будущихъ вещей, вокругъ нихъ помщается цлый вкъ. И въ иные годы, съ великими промежутками, часть ихъ падаетъ на людей, какъ роса на руно Гедеона. Часть же остается запасомъ на будущее время до истеченія столтія. Мн помнится также, что Аристотель утверждаетъ, что слова Гомера крылатыя, движутся и, слдовательно, живыя. Мало того, Антифонъ {Одинъ греческій писатель.} говорилъ, что ученіе Платона похоже на слова, которыя въ нкоторыхъ странахъ, будучи произносимы въ зимнее время, замерзаютъ отъ холода и становятся не слышны. Точно такъ, какъ-то, чему Платонъ учитъ юныхъ дтей, становится имъ понятнымъ только тогда, когда они состарятся. И вотъ было бы теперь кстати изслдовать, не здсь ли, паче чаянія, та страна, гд такія слова оттаиваютъ. Еще удивительне было бы, если бы здсь оказались голова и лира Орфея. Вдь посл того, какъ ракійскія женщины растерзали Орфея, он бросили его голову и лиру въ рку Гебросъ. По этой рк он спустились въ Понтійское море и доплыли по немъ до острова Лесбоса. И голова испускала непрерывно заунывное пніе, точно оплакивала смерть Орфея, а лира, струны которой втеръ перебиралъ, гармонически аккомпанировала пнію. Поглядимъ, не увидимъ ли ихъ около себя.

LVI.

О томъ, какъ въ числ замерзшихъ словъ Пантагрюэль открылъ сквернословіе.

Шкиперъ отвчалъ:
— Господинъ, не бойтесь ничего! Здсь граница ледовитаго моря, на которомъ въ начал прошлой зимы происходило большое и кровопролитное сраженіе между Аримаспійцами {Сказочный одноглазый народъ древности.} и Нефлидатами {Шествующій по облакамъ.}. Въ воздух замерзли слова и крики мужчинъ и женщинъ, удары бойцовъ, бряцаніе оружія, напвы борцовъ, ржаніе коней и весь страшный гвалтъ битвы. Въ настоящее время, когда прошла суровая зима и наступила теплая и ясная весна, они таютъ и становятся слышны.
— Ей-богу,— сказалъ Панургъ,— я врю этому. Но можно ли намъ увидть что нибудь? Мн помнится, я читалъ, что подъ горою, на которой Моисей получилъ скрижали закона для евреевъ, народъ видлъ голоса.
— Глядите, глядите,— говорилъ Пантагрюэль,— вотъ нкоторыя еще не оттаяли.
И цлыми пригоршнями сталъ бросать на палубу замерзшія слова, походившія на разноцвтныя drages {Обсахаренный миндаль.}. Мы увидли среди нихъ красныя, зеленыя, синія, черныя слова {Все это геральдическіе цвты.} и позолоченныя слова, которыя, согртыя въ нашихъ рукахъ, таяли, какъ снгъ, и мы ихъ слышали, потому что они произнесены были на варварскомъ язык. За исключеніемъ одного довольно крупнаго, которое, согртое, руками брата Жана, издало звукъ въ род того, какой издаютъ брошенные въ горячую золу каштаны, когда они лопаются, и вс мы вздрогнули отъ испуга.
— Въ свое время это былъ выстрлъ изъ фальконета,— сказалъ братъ Жанъ.
Панургъ попросилъ у Пантагрюэля еще словъ. Пантагрюэль отвчалъ, что давать слова дло влюбленныхъ.
— Ну, такъ продайте мн,— говорилъ Панургъ.
— А это дло адвокатовъ,— отвчалъ Пантагрюэль,— продавать слова. Я бы вамъ охотне продалъ молчаніе, и главное дороже, подобно тому какъ неоднократно продавалъ его Демосеэнъ за хорошія деньги.
Но не взирая на это, онъ бросилъ на палубу еще три или четыре пригоршни словъ.
И мы увидли слова обидныя, злыя, про которыя шкиперъ говорилъ намъ, что они иногда возвращаются въ глотку, изъ которой вылетли и пробиваютъ ее, слова страшныя и другія, непріятныя на видъ. Когда они растаяли, мы услышали: хипъ, хипъ, хипъ, хисъ, тихъ, торшъ, лорпь, бредедикъ, бредедакъ, фр, фрр, бу, бу, бу, трас, трак,тр, тр, тр, тр, тррр! Онъ, онъ, онъ, дуууунъ! Гогъ, магогъ, и не знаю еще какія варварскія слова. И мы предполагали, что это звуки отъ стычекъ и ржаніе лошадей въ моментъ схватки. Другія, покрупне, тая, издавали звуки, походившіе на звуки трубы и рожка. Можете представить себ, какъ насъ это забавляло? Я хотлъ сберечь нсколько скверныхъ словъ, положивъ ихъ въ деревянное масло, подобно тому, какъ сберегаютъ снгъ и ледъ въ солом. Но Пантагрюэль не захотлъ этого, говоря, что очень глупо беречь то, въ чемъ никогда нтъ недостатка, такъ какъ сквернословіе процвтаетъ среди всхъ добрыхъ и веселыхъ Пантагрюэлистовъ. Тутъ Панургъ немного разсердилъ брата Жана и заставилъ его призадуматься, такъ какъ онъ поймалъ его на слов въ тотъ моментъ, когда тотъ этого не ожидалъ, и братъ Жанъ пригрозилъ ему, что заставитъ его каяться, какъ раскаялся Жусомъ въ томъ, что продалъ на-слово сукно благородному Пателену {Изъ часто упоминаемаго фарса: ‘Пателенъ’.}. Панургъ сдлалъ ему гримасу въ насмшку. Затмъ вскричалъ:
— Дай Богъ, чтобы здсь же я узналъ оракулъ божественной бутылки, не двигаясь дальше.

LVII.

О томъ, какъ Пантагрюэль вступилъ въ замокъ мессира Гастера 1), перваго учителя всхъ художествъ въ мір.

1) Около Гренобля.

Въ тотъ самый день Пантагрюэль сошелъ на чудесный островъ,— чудесный какъ по его мстоположенію, такъ и по его владтелю. Этотъ островъ со всхъ сторонъ начинался съ крутизны, каменистой, неудобной для подъема, непріятной на глазъ, безплодной, и на которую взбираться было такъ же трудно, какъ на гору Дофинэ {Желудокъ, чрево.}, имющую форму круглой тыквы, и на которую, по человческой памяти, никто не могъ взобраться за исключеніемъ Дойяка, начальника артиллеріи короля Карла VIII Онъ поднялся на нее при помощи хитрой машины и нашелъ на ней стараго барана. Приходилось догадаться, кто его туда занесъ. Иные говорили, что его похитилъ, когда онъ былъ еще ягненкомъ, орелъ или филинъ, но ему удалось убжать отъ нихъ въ кусты.
Преодолвъ великія трудности подъема, не безъ того, чтобы вдоволь потрудиться и пропотть, мы нашли вершину горы такой красивой, плодородной, здоровой и восхитительной, что я подумалъ, что вотъ истинный садъ и рай земной, о мстоположеніи котораго спорятъ и препираются добрые богословы. Но Пантагрюэль утверждалъ, что это Замокъ Добродтели, описанный Гезіодомъ.
Владтелемъ этого острова былъ мессиръ Гастеръ, первый учитель всхъ художествъ здшняго міра. Если вы думаете, что огонь великій учитель всхъ художествъ, какъ пишетъ Цицеронъ, то ошибаетесь и заблуждаетесь. Если вы думаете, что Меркурій былъ первымъ изобртателемъ художествъ, какъ врили наши древніе друиды, то сильно заблуждаетесь. Правду говоритъ сатирикъ {Персій.}, утверждающій, что мессиръ Тестеръ учитель всхъ художествъ. Съ нимъ мирно проживала добрая дама Пенія, иначе называемая Нужда, мать десяти музъ, отъ которой во время-оно, при участіи Поруса, господина Изобилія, произошелъ Амуръ, благородное дитя, посредникъ между небомъ и землею, какъ утверждаетъ Платонъ in Symposio. Этому храброму королю мы должны были заявить о своемъ почтеніи и покляться ему въ врности и подчиненіи. Ибо онъ властный, строгій, непокладистый, требовательный, неумолимый. Его не обманешь, не уговоришь, не убдишь. Онъ ничего не слушаетъ. И какъ египтяне говорили про Гарпократа, бога молчанія, по-гречески именуемаго Сигальонъ, что онъ существо безо рта, такъ и Гастеръ созданъ былъ безъ ушей, подобно тому какъ въ Кандіи находилась статуя Юпитера безъ ушей. Онъ говоритъ только знаками. По его знаку вс на свт повинуются быстре, чмъ эдиктамъ преторовъ и приказамъ королей. Онъ не терпитъ и не допускаетъ никакихъ отсрочекъ въ исполненіи своихъ велній. Вы говорите, что при рыканіи льва вс животные въ округ трепещутъ все время, пока слышатъ его. Объ этомъ писали. И это правда. Я былъ тому свидтелемъ. Ну, и удостовряю васъ, что приказы мессира Бартера заставляютъ небеса дрожать и землю колебаться. Его велнія слдуетъ исполнить немедленно или умереть.
Шкиперъ разсказывалъ намъ, какъ однажды, по примру членовъ тла, возставшихъ противъ брюха, какъ это описываетъ Эзопъ, все царство Соматовъ {Отъ греческаго Soma, тло.} составило противъ него заговоръ и ршилось ему больше не покоряться. Но вскор само отъ того пострадало, раскаялось и смиренно вернулось на его службу. Иначе вс бы умерли отъ голоду. Въ какомъ бы обществ онъ ни находился, ему всегда оказывается предпочтеніе, онъ всегда идетъ впереди, хотя бы тутъ находились короли, императоры, даже самъ папа. На Базельскомъ собор онъ шелъ впереди, хотя, какъ намъ извстно, на этомъ собор много ссорились и препирались изъ-за первыхъ мстъ. Служить ему вс готовы: вс на него трудятся. Въ благодарность за это, онъ оказываетъ міру ту услугу, что изобртаетъ вс искусства, вс машины, вс ремесла, вс другія и вс усовершенствованія. Даже зврей дикихъ онъ учитъ искусствамъ, въ которыхъ имъ отказала природа. Воронъ, галокъ, попугаевъ, дроздовъ онъ обращаетъ въ поэтовъ, сорокъ превращаетъ въ поэтессъ и учитъ ихъ человческому языку и пнію. И все это стомаха ради. Орловъ, коршуновъ, соколовъ и всхъ прочихъ хищныхъ птицъ онъ такъ приручаетъ, что если и предоставитъ имъ потомъ летать на полной вол и подниматься подъ облака, однако моментально заставитъ ихъ по первому знаку спуститься на землю. И все это стомаха ради.
Слоновъ, львовъ, носороговъ, медвдей, лошадей, собакъ онъ заставляетъ плясать, ходить по канату, сражаться, плавать, играть въ прятки, приносить поноску, брать все, что онъ хочетъ. И все это стомаха ради.
Рыбъ, какъ морскихъ, такъ и рчныхъ, китовъ и морскихъ чудовищъ онъ вызываетъ изъ бездны, волковъ изъ лсовъ, лисицъ изъ норъ, змй изъ земли. И все это стомаха ради.
Короче сказать, онъ такъ огроменъ, въ своей прожорливости подаетъ всхъ, зврей и людей, какъ было среди басковъ, когда ихъ осаждалъ Метеллъ во время серторіанскихъ войнъ, среди сагунтинцевъ, осажденныхъ римлянами, и шестисотъ другихъ. И все это стомаха ради.
Когда Пенія, его управительница, пускается въ путь, въ той мстности, куда она отправится, вс парламенты закрываются, законодательство бездйствуетъ, всякіе приказы тщетны. Никто не повинуется никакимъ закономъ, вс отъ нихъ уклоняются. Вс бгутъ отъ Пеній, куда глаза глядятъ, предпочитая рисковать кораблекрушеніемъ на мор опасностью сгорть въ огн, перебираются черезъ горы и пропасти, лишь бы не попасть ей въ лапы.

LVIII.

О томъ, какъ при двор учителя художествъ Пантагрюэль не взлюбилъ Энгастримиовъ 1) и Гастролатровъ 2).

1) Чревовщатель. 2) Чревоугодникъ.

При двор этого великаго учителя художествъ Пантагрюэль увидлъ два сорта людей, навязчивыхъ, несносныхъ людей, которые ему страшно не понравились. Однихъ называли Энгастримиами, другихъ Гастролатрами. Энгастримиы увряли, что происходятъ отъ древняго рода Эврикла {Одинъ аинскій чревовщатель.}, и ссылалисъ на свидтельство о томъ Аристофана въ комедіи, подъ заглавіемъ ‘Осы’. Почему въ древности и назывались Эрвиклейцами, о чемъ упоминаютъ Платонъ и Плутархъ въ книг о прекращеніи оракуловъ. Въ святыхъ Декреталіяхъ, 26 d. 3 они зовутся чревовщателями, и такъ называетъ ихъ на іоническомъ нарчіи Гиппократъ, Lib. 6. Epid., какъ говорящихъ животомъ. Софоклъ называетъ ихъ Стерномантами {Отъ греч. sternon, грудь.}. Они были прорицателями, кудесниками и обманывали простыхъ людей, говоря какъ будто не ртомъ, а животомъ, и отвчая на вопросы тхъ, кто ихъ вопрошалъ.
Такого рода субъектомъ была, лта отъ Рождества Спасителя 1613, итальянка Жакоба Рододжина, женщина низкаго происхожденія, изъ чрева которой мы сами часто слышали,— да и многіе другіе тоже,— въ Феррар и другихъ мстахъ, какъ вщалъ нечистый духъ голосомъ, правда, слабымъ и тихимъ, однако вполн членораздльно, отчетливо и ясно, когда вельможи и государи Цизальпинской Гааліи, движимые любопытствомъ,- призывали ее. Чтобы устранить всякое сомнніе въ поддлк или обман, они раздвали ее до-нага и затыкали ей ротъ и носъ. Этотъ, злой духъ требовалъ, чтобы его звали Креспеліо, или Цинцинатикъ, и, казалось, любилъ, чтобы его такъ называли. На это имя онъ немедленно отзывался. Когда его спрашивали о настоящихъ и прошедшихъ вещахъ, онъ давалъ такіе подходящіе отвты, что вс присутствующіе дивились. Если же его спрашивали на счетъ будущаго, онъ всегда лгалъ, никогда не говорилъ правды и часто какъ бы сознавался въ своемъ невдніи и вмсто отвта испускалъ втры или же бормоталъ непонятныя и варварскія слова.
Гастролатры, съ другой стороны, всегда держались группами и ходили толпой: одни — веселые, смющіеся, довольные, другіе — печальные, серьезные, строгіе, надутые, но и т и другіе неизмнно праздные, ничего не длая, не трудясь и обременяя землю, какъ говоритъ Гезіодъ, опасаясь (можно было бы подумать), какъ бы не утрудить свое чрево и не похудть. При этомъ вс они маскировались, рядились и одвались такъ странно, какъ только можно. Вс говорятъ, да въ писаніяхъ многихъ мудрецовъ и древнихъ философовъ это. стоитъ, что искусство природы всего чудесне выражается въ томъ разнообразіи, съ какимъ она создала морскія раковины, которыя такъ различны по форм и по цвту, что подражаніе имъ совсмъ недоступно для человческаго искусства. Но я увряю васъ, что въ костюмахъ этихъ Гастролатровъ-ракушекъ, мы видли не мене разнообразія и изобртательности. Вс они считали Гастера своимъ главнымъ богомъ, обожали его, какъ бога, поклонялись ему, какъ богу, не признавали иного бога, кром него, служили ему, любили паче всего на свт, благоговли, какъ передъ богомъ. Можно было бы подумать, что именно про нихъ святой апостолъ писалъ къ Филиппійцамъ, 3: ‘Многіе, о которыхъ я часто говорилъ вамъ, а теперь даже со слезами говорю поступаютъ, какъ враги креста Христова. Ихъ конецъ — погибель, ихъ богъ — чрево.’
Пантагрюэль сравнивалъ ихъ съ циклопомъ Полнеемомъ, которому Эврипидъ вкладываетъ такія слова: ‘Я служу только самому себ (а не богамъ) и своему чреву, величайшему изъ всхъ боговъ.’

LIX.

О нелпой стать, называвшейся Мандука 1), и о томъ, какъ и какія вещи Гастролатры приносятъ въ жертву своему богу-чреву.

1) Отъ manduсare, жевать.

Въ то время какъ мы не безъ удивленія разглядывали лица и жесты обжоръ Гастролатровъ, мы услышали громкій ударъ въ колоколъ, при которомъ вс немедленно выстроились какъ бы въ боевой порядокъ, каждый сообразно своему званію, положенію и роду. И въ этомъ вид они проходили передъ мессиромъ Гастеромъ вслдъ за жирнымъ, молодымъ пузаномъ, который несъ на длинной, позолоченной палк очень дурно отесанную и грубо выкрашенную деревянную статую, подобную той, какую описываютъ Плавтъ, Ювеналъ и Поми. Фестъ. Въ Ліон, во время карнавала, ее зовутъ Машкрутъ, а здсь ее звали Мандука. То было чудовищное, нелпое, безобразное изображеніе, настоящее пугало для дтей, съ глазами больше желудка, съ головой больше всего тла, съ большими, широкими, страшными челюстями, съ двумя рядами зубовъ сверху и снизу, которые дергали за веревочку, скрытую въ золоченой палк, отчего они страшно щелкали, какъ это длаютъ въ Метц у дракона св. Климента.
Подойдя къ Гастролатрамъ, я увидлъ, что за ними идетъ толпа толстыхъ слугъ, которые несутъ корзины, свертки, горшки, мшки и котлы. Слдуя за Мандукой, они пли Богъ всть какіе дифирамбы, похвалы и гимны своему богу и подносили ему, раскрывая свои корзины и кастрюли благо меду вмст съ зажаренными кусочками благо хлба, ситнаго хлба, разнаго мяса, разныхъ похлебокъ, рагу и проч. Вмст съ тмъ непрерывно подавали питья: сначала блое вино, затмъ красное, замороженное въ большихъ серебряныхъ чашахъ. Посл того опять подносили: колбасъ съ горчицей, сосисокъ, сервелатной колбасы, копченыхъ языковъ, ветчины, солонины, оливокъ въ масл и пр. Все это шло вперемежку съ питіями. Посл того вкладывали въ глотку: паштеты, свиныя котлеты, жареныхъ каплуновъ, куропатокъ, зайцевъ, перепеловъ, рябчиковъ, и другой жареной птицы и другихъ овощей, разныхъ пирожныхъ, сухого и жидкаго варенья семидесяти сортовъ и пр. и пр. Все это запивалось обильно виномъ, чтобы въ горл не пересохло.

LX.

О томъ, какія жертвы приносили своему богу Гастролатры въ постные дни.

Когда Пантагрюэль увидлъ эту дрянь жертвоприносителей и великое множество и разнообразіе ихъ жертвъ, то разсердился и вернулся бы на корабль, если бы Эпистемонъ не упросилъ его остаться до конца этого фарса.
— А что же приносятъ въ жертву эти дураки своему богу-чреву въ постные дни?— спросилъ онъ
— Я скажу вамъ,— отвчалъ шкиперъ. Вмсто закуски, они подаютъ ему: икру, свжее масло, гороховое пюре, бобы, селедки, сардины, анчоусы и пр. и пр. Посл того необходимо пить или его чортъ унесетъ. И въ пить нтъ недостатка, не бойтесь {Тутъ слдуетъ длиннйшій перечень всевозможныхъ рыбъ и другихъ яствъ, перечислять которыя значило бы только утомить читателя.}. Поврьте, что они употребляютъ вс старанія, чтобы этому Гастеру, ихъ богу, приносились боле обильныя и цнныя жертвы, нежели идолу Ваалу въ Вавилон при цар Валтасар. Тмъ не мене, Гастеръ сознался, что онъ не богъ, а жалкое, подлое, ничтожное созданіе. И какъ царь Антигонъ, первый по имени, отвчалъ нкоему Гермодоту (который въ стихахъ величалъ его богомъ и сыномъ солнца): ‘Мой лазанофоръ {Слуга, убирающій посуду.} это отрицаетъ.’ (Лазанонъ — былъ тазъ, предназначенный для экскрементовъ). Такъ и Гастеръ отсылалъ этихъ мазаготовъ къ своему судну: разглядывать, философствовать и созерцать, какое божество находятъ они въ его зал.

LXI.

О томъ, какъ Гастеръ изобрлъ способы получать и сохранять хлбъ.

Когда проклятые Гастролатры удалились, Пантагрюэль все свое вниманіе сосредоточилъ на изученіи Гастера, благороднаго изобртателя искусства. Вы знаете, что природа опредлила ему въ пищу хлбъ и все, что къ нему относится, и, по милости небесъ, дала вс способы добывать и сохранять этотъ хлбъ. Съ самаго начала онъ изобрлъ земледліе, т. е. искусство, какъ обрабатывать землю, чтобы она производила хлбное зерно. Онъ изобрлъ военное искусство и оружіе, чтобы оборонять хлба, медицину и астрологію, вмст съ математикой, необходимыя для того, чтобы сберегать хлбъ въ теченіе столтій, и оборонять его отъ непогоды, опустошенія дикими зврями и грабежа разбойниковъ.
Онъ придумалъ водяныя, втряныя и ручныя мельницы и тысячу другихъ машинъ, чтобы молоть хлбъ и обращать его въ муку, открылъ дрожжи, чтобы тсто поднималось, соль, чтобы придать ему вкусъ, такъ какъ онъ узналъ, что ничто такъ не вредитъ здоровью людей, какъ хлбъ прсный и безъ соли, огонь, чтобы его печь, часы и куранты, чтобы разсчитывать время, потребное на то, чтобы испечь хлбъ, дитя зерна.
Случалось, что въ какой-нибудь стран хлбъ не уродился. Онъ придумалъ способы Перевозить его, доставлять его изъ одной страны въ другую. Онъ придумалъ скрещивать дв породы животныхъ: ословъ и лошадей для того, чтобы произвести третью, которая зовется мулами, и сильне, крпче и выносливе въ работ, чмъ первыя дв. Онъ изобрлъ телги и фуры, чтобы удобне перевозить хлбъ. Тамъ, гд моря или рки мшали движенію, онъ изобрлъ барки, галеры, корабли (на удивленіе самихъ стихій), чтобы переплывать моря и рки и доставлять хлбное зерно варварскимъ, неизвстнымъ и дотол недоступнымъ народамъ.
Бывало, что въ иные годы, по недостатку дождя, зерно высыхало въ земл и пропадало. Въ другіе же, напротивъ того, дожди шли въ излишеств и гноили зерно. Бывали и такіе годы, когда градъ убивалъ хлба или же зерно съ нихъ осыпалось изъ колосьевъ отъ втра или же буря валила ихъ на землю. Передъ нашимъ прибытіемъ онъ изобрлъ способъ вызывать дождь изъ атмосферы, состоявшій только въ томъ, что онъ разрзывалъ на куски простую луговую, но мало кому извстную траву, которую намъ показалъ. Онъ полагалъ, что это та самая, одну вточку которой, во время оно, въ случа засухи, жрецы Юпитера клали въ Агрейскій источникъ на Никейской гор въ Аркадіи, и она вызывала образованіе паровъ. Изъ этихъ паровъ образовались большія тучи и разршались дождемъ, который орошалъ всю окрестность, такъ что любо-дорого было поглядть. Онъ изобрлъ также средство задерживать дождь въ воздух и направлять его въ море. Изобрлъ способы предотвращать градъ, утишать втры, разсивать бури, въ томъ род,, какъ то было въ ходу у Мееаненцевъ въ Трезенахъ.
Произошла новая бда: грабители и разбойники воровали хлба на поляхъ, Онъ изобрлъ искусство строить города, крпости и замки, чтобы сберегать хлбное зерно и хранить его въ безопасности. Случилось, что не находя въ поляхъ хлбнаго зерна, онъ услышалъ, что оно спрятано въ городахъ, крпостяхъ и замкахъ и обороняется и хранится жителями строже, чмъ золотые яблоки Гесперидъ охранялись драконами. Онъ изобрлъ искусство брать приступомъ и разрушать крпости и замки посредствомъ машинъ и балистическихъ орудій, стнобойныхъ тарановъ и катапультъ, и показалъ намъ ихъ образцы, которые были плохо поняты инженерами и архитекторами, учениками Витрувія, какъ намъ это объяснилъ, мессиръ Филиберъ де-Лормъ, великій архитекторъ короля Мегиста {Архитекторъ короля Генриха II, ум. 1677.}. Когда же они перестали быть дйствительными, вслдствіе злостной утонченности или утонченной злости фортификаторовъ, то онъ изобрлъ пушки, полевыя орудія, бомбарды, мортиры, бросающія желзные, свинцовые, мдные снаряды, которые всятъ боле, чмъ большія наковальни, посредствомъ страшнаго состава пороха, которому удивилась сама природа и сознала себя побжденною искусствомъ. Онъ тутъ превзошелъ искусство Оксидраковъ {Аполлоній Тіанскій, II, 33.}, которые посредствомъ грома, молніи, града, бури побждали и истребляли непріятеля въ открытомъ пол. Потому что онъ еще ужасне, страшне, демоничне и въ большемъ числ избиваетъ, умерщвляетъ людей, еще сильне оглушаетъ ихъ сознаніе и больше разбиваетъ стнъ однимъ выстрломъ изъ василиска, нежели сто ударовъ молніи.

LXII.

О томъ, какъ Гастеръ изобрлъ способы и средства не быть ни пораненымъ, ни задтымъ выстрломъ изъ пушки.

Но вотъ случилось, что Гастеръ, пряча хлбное зерно по крпостямъ, самъ былъ осажденъ непріятелемъ. Крпости его были разрушены проклятой адской машиной, хлбное зерно и хлбъ отняты и разсяны титанической силой. Тогда онъ изобрлъ способы и средства такъ охранять свои стны и бастіоны отъ канонады, чтобы ядра ихъ не касались, а оставались въ воздух, или же, коснувшись, не причиняли вреда ни укрпленіямъ, ни ихъ защитникамъ. Съ этою цлью имъ были уже приняты превосходныя мры, и онъ показалъ намъ ихъ на опыт, которымъ съ тхъ поръ воспользовался Фронтонъ и въ настоящее время имъ пользуются при своихъ мирныхъ занятіяхъ и играхъ Телемиты. Въ чемъ состоялъ опытъ, слдуетъ ниже, и надюсь, что отнын вы скоре поврите тому, что говорилъ Плутархъ о своемъ опыт: Когда стадо козъ бжитъ со всхъ ногъ, то положите вточку репейника въ глотку послдней козы въ стад, и все стадо внезапно остановится.
Гастеръ же клалъ въ бронзовую пушку пороху, очищеннаго отъ сры, съ примсью въ извстной пропорціи мелкой камфары, а на него желзное ядро тяжелаго калибра и двадцать одну дробинку, изъ которыхъ одн были круглыя и сферическія, другія въ форм слезы. Затмъ, направивъ дуло въ одного изъ своихъ юныхъ пажей, поставленнаго въ шестидесяти шагахъ разстоянія, точно собираясь пробить ему ядромъ туловище, онъ прившивалъ между пушкой и пажомъ на веревк, прикрпленной къ вислиц, большой магнитный, иначе говоря, геркуланскій камень, найденный нкогда на фригійской Ид нкіимъ Magnes, по увренію Никандра. Мы называемъ его въ просторчіи магнитомъ. Затмъ клалъ огонь въ жерло пушки. Когда порохъ сгоралъ, то выходило, что, во избжаніе пустоты (которой природа не терпитъ, такъ что скоре вся механика вселенной: небо, воздухъ, земля, море — превратились бы въ первобытный хаосъ, нежели наступила въ мір пустота), ядро и, дробинки неистово выбрасывались изъ жерла пушки, дабы воздухъ могъ въ нее проникнуть, иначе въ ней воцарилась бы пустота, такъ какъ порохъ былъ внезапно истребленъ огнемъ. Ядро и дробинки, пущенныя съ такой силой, казалось, должны были убить пажа, но въ тотъ моментъ, какъ они приближались къ вышеназванному камню, они теряли свою силу и вс оставались въ воздух и вертлись вокругъ камня, и ни одна не долетала до пажа.
Но мало того: онъ изобрлъ способы и средство заставлять, непріятельскія ядра летть обратно и съ той же силой и въ томъ же направленіи, какъ если бы ими палили въ непріятеля съ превеликой для него опасностью. Этого было ему не трудно добиться, принимая во вниманіе, что трава Aethiopis отпираетъ вс замки, къ которымъ ее приложатъ, а Eclieneis, очень глупая рыба, задерживаетъ вс втры и самые большіе корабли вынуждаетъ стоять на мст, несмотря на сильнйшую бурю, соленое же мясо той же рыбы привлекаетъ золото изъ такой глубины водъ, какую трудно измрить лотомъ.
Принимая во вниманіе также, что Демокритъ пишетъ, а Теорастъ этому вритъ и испыталъ, что существуетъ, трава, отъ одного прикосновенія которой желзный клинъ, глубоко и крпко вбитый въ какое-нибудь твердое дерево, внезапно изъ него выскакиваетъ. Этимъ способомъ пользуются птицы (вы ихъ называете дятлами), когда желзнымъ клиномъ заклепываютъ ихъ гнзда, которыя они съ такимъ искусствомъ выдалбливаютъ въ ствол толстыхъ деревьевъ.
Принимая во вниманіе также, что олени и лани, въ которыхъ вонзились стрлы или копья, легко извлекаютъ ихъ изъ своихъ ранъ, если найдутъ траву, которая растетъ на остров Крит и называется Dictam, и подятъ этой травы. Тогда стрлы вс выходятъ, не причинивъ имъ никакого вреда. Этою травою Венера вылечила своего возлюбленнаго сына Энея, раненаго въ правое бедро стрлой, пущенной сестрою Турнуса, Ютурной.
Принимая во вниманіе также, что запахъ лавровъ, фиговыхъ деревьевъ и тюленей отводитъ молнію и она никогда ихъ не поражаетъ. Принимая во вниманіе также, что при одномъ вид барана взбсившіеся слоны приходятъ въ себя, бшеные и свирпые быки, подходя къ дикимъ фиговымъ деревьямъ, которыя мы зовемъ козьими фигами, усмиряются и становятся неподвижны, точно приростаютъ къ земл. Ярость ехиднъ утихаетъ отъ прикосновенія буковой втки. Принимая во вниманіе и то, что на остров Самос, до того времени какъ на. немъ животныхъ, называвшихся Неадами и отъ голоса которыхъ земля разсдалась и образовала пропасти. Принимая во вниманіе наконецъ, что Теорастъ повствуетъ, на основаніи сказаній древнихъ мудрецовъ, что бузина пригодне бываетъ для изготовленія флейтъ и даетъ боле мелодичный звукъ въ странахъ, гд не слыхать пнія птуховъ, точно пніе послднихъ размягчаетъ и портитъ бузинное дерево. Причемъ будто бы и левъ, животное сильное и храброе, заслышавъ пніе птуха, тоже робетъ и смущается. Я знаю, что нкоторые поняли этотъ разсказъ такъ, что рчь идетъ о дикой бузин, которая растетъ такъ далеко отъ городовъ и деревень, что туда не доносится пніе птуха, и что во всякомъ случа это дерево пригодне для флейтъ и другихъ инструментовъ, нежели то, которое растетъ около хижинъ и стнъ. Зато другіе ищутъ въ немъ иной и боле возвышенный, аллегорическій смыслъ, по обычаю пиагорейцевъ. Подобно тому, какъ говорилось, что статую Меркурія не слдуетъ длать изъ какого дерева ни попало, такъ и они утверждаютъ, что богу не слдуетъ поклоняться грубымъ образомъ, но возвышеннымъ и религіознымъ. Точно такъ эта сентенція учитъ насъ, что люди разсудительные и любознательные не должны заниматься тривіальной и вульгарной музыкой, но небесной, божественной, ангельской, боле отвлеченной и принесенной, изъ дали, то-есть изъ мстности, гд неслышно пнія птуха. Ибо, желая обозначить, что какое-нибудь мсто очень уединенное и мало посщаемое, мы говоримъ, что въ немъ никто не слыхалъ пнія птуха.

LXIII.

О томъ, какъ Пантагрюэль заснулъ вблизи острова Ханефа 1), и о задачахъ, предложенныхъ ему, при пробужденіи, на разршеніе.

1) Chaneiph по-еврейски — лицемръ. Прим. Рабле.

На слдующій день мы продолжали путь въ пріятной бесд и прибыли къ острову Ханефу, подойти къ которому корабль Пантагрюэля не могъ, потому что втеръ палъ и наступилъ штиль. Мы еле. двигались, переваливаясь со штирборта на бакбортъ, хотя къ парусамъ присоединили и бинеты. Мы вс сидли задумчивые, угрюмые, пасмурные и сердитые, и ни слова не говорили другъ съ другомъ. Пантагрюэль, державъ рукахъ греческаго Геліодора, дремалъ, растянувшись въ люк на гамак. Такова была у него привычка, потому что съ книгой въ рук онъ лучше спалъ, нежели безъ книги. Эпистемонъ справлялся по астролябіи, на какой высот находится полюсъ. Вратъ Жанъ ушелъ въ кухню и по восхожденію вертеловъ и гороскопу фрикассе разсчитывалъ, который часъ.
Панургъ, взявъ въ ротъ соломинку отъ пантагрюэльона, пускалъ мыльные пузырки. Гимнастъ вырзывалъ зубочистки изъ дерева. Понократъ мечталъ и мечтая щекоталъ себя для смха и пальцемъ скребъ голову. Карпалимъ строилъ изъ орховой скорлупы красивую, маленькую, веселую мельницу съ четырьмя крыльями изъ ольховой коры. Эстенъ игралъ пальцами на длинной кулеврин, точно на монахорд. Ризотомъ изготовлялъ бархатистый кошелекъ изъ раковины земляной черепахи. Ксеноманъ чинилъ старый фонарь соколиными ремнями. Нашъ шкиперъ водилъ за носъ своихъ матросовъ, когда братъ Жанъ, вернувшись изъ кухни, увидлъ, что Пантагрюэль проснулся.
Онъ немедленно прервалъ упорное молчаніе громкимъ и веселымъ вопросомъ: Какъ бы имъ прекратить штиль? Панургъ, въ свою очередь, спросилъ, какое средство существуетъ отъ дурного расположенія духа. Эпистемонъ весело спросилъ, какъ заставить себя пить, когда не хочется. Гимнастъ, поднимаясь на ноги, попросилъ лекарства отъ темноты въ глазахъ. Понократъ, потирая лобъ и уши, попросилъ совта, какъ спастись отъ собачьяго сна.
— Постойте,— сказалъ Пантагрюэль,— хитроумные философы-перипатетики учатъ насъ тому, что вс задачи, вс вопросы, вс сомннія, предложенные на разршеніе, должны быть точны, ясны и понятны, Что вы понимаете подъ словами: собачій сонъ?
— Спать натощакъ (отвчалъ Понократъ) на солнечномъ припек, какъ спятъ собаки.
Дизотомъ прикурнулъ около насоса. И теперь, поднявъ голову и звая во весь ротъ, такъ что, по симпатіи, вызвалъ такую же звоту у всхъ своихъ спутниковъ, попросилъ средства отъ качки и отъ звоты. Ксеноманъ, углубленный въ исправленіе фонаря, спросилъ, какимъ образомъ возстановить равновсіе въ желудк, чтобы его не клонило ни на ту, ни на другую сторону. Карпалимъ, вертя вокругъ себя шпагою, спрашивалъ, какія естественныя движенія слдуетъ считать предвстниками того, что человкъ голоденъ. Эстенъ, услышавъ шумъ, поспшилъ на палубу, и уже съ кабестана прокричалъ вопросъ: Почему человкъ, укушеный, будучи натощакъ, змей, которая тоже была натощакъ, подвергается большей опасности умереть, равно какъ и сама змя, почему слюна человка натощакъ ядовита для всхъ ядовитыхъ змй и животныхъ?
— Друзья,— отвчалъ Пантагрюэль,— для всхъ сомнній и вопросовъ, высказанныхъ вами, существуетъ только одно ршеніе, а для всхъ симптомовъ и несчастныхъ случаевъ — только одно лекарство. Отвтъ будетъ кратокъ, безъ всякихъ околичностей и словоизверженій: голодное брюхо ко всему глухо, оно ничего не слышитъ. Потому вы должны довольствоваться знаками, жестами и движеніями рукъ, вмсто отвта. Такъ точно во время оно въ Рим Тарквиній Гордый, послдній римскій царь (говоря это, Пантагрюэль тянулъ веревку колокола, и братъ Жанъ тотчасъ же побжалъ въ кухню) знакомъ отвчалъ своему сыну Сексту. Послдній находился въ город Габинцевъ и прислалъ ему гонца съ вопросомъ: Какими способами можетъ онъ покорить Габинцевъ и привести ихъ въ полное повиновеніе? Царь Тарквиній, не довряя гонцу, ничего ему не отвтилъ, но повелъ его къ себ въ садъ и при немъ срзалъ мечомъ нсколько головокъ мака, которыя переросли другихъ. Встникъ, вернувшись безъ отвта, пересказалъ сыну то, что сдлалъ его отецъ, и тому не трудно было понять, что онъ совтуетъ ему отрубить головы вельможамъ города, чтобы скоре привести въ полное подчиненіе простой народъ.

LXIV.

О томъ, какъ Пантагрюэль оставилъ безъ отвта предложенные вопросы.

Посл того Пантагрюэль спросилъ: Что за люди живутъ на этомъ собачьемъ остров?
— Все это лицемры,— отвчалъ Ксеноманъ,— страждущіе водянкой, фарисеи, ханжи, пустосвяты, пустынники. Вс они бдные люди, живутъ (какъ и пустынникъ въ Лормон, между Влэ и Бордо) только милостынею, которую имъ подаютъ путешественники.
— Ну, такъ я туда не поду,— сказалъ Панургъ,— завряю васъ. Если я туда отправлюсь, пусть меня чортъ возьметъ! Пустынники, лицемры, ханжи, фарисеи — чортъ васъ возьми, провалитесь вы совсмъ! Я еще не забылъ встрчу съ жирными Шезильскими соборянами. Чтобы Вельзевулъ и Астаротъ свели васъ съ Прозерпиной! Сколько бды, грозы и всякой чертовщины испытали мы отъ встрчи съ ними! Послушай-ка, мой голубчикъ, мой капральчикъ, Ксеноманъ, скажи ради Бога: эти лицемры, пустынники, нищенки — что они, такое: двственники или женатые люди? Есть ли между ними женскій полъ? И нельзя ли съ ними лицемрно полицемриться?
— Вотъ, поистин, прекрасный и забавный вопросъ!— сказалъ Пантагрюэль.
— Да, конечно,— отвчалъ Ксеноманъ. Тамъ находятся прекрасныя и веселыя лицемрки, пустосвяточки и вс он большія богомолки. Есть и малютки-пустыннички и лицемрчики. (Долой ихъ! сказалъ братъ Жанъ, перебивая его. Отъ юнаго пустынника родится старый чортъ. Замтьте эту достоврную пословицу!) Въ противномъ случа безъ приплода давно бы уже островъ Ханефъ сталъ необитаемъ и безлюденъ.
Пантагрюэль послалъ имъ съ Гимнастомъ милостыню въ лодк: семьдесятъ восемь тысячъ красивенькихъ полъ-экю фонарныхъ. Затмъ спросилъ,— который часъ.
— Девятый,— отвчалъ Эпистемонъ.
— Вотъ,— сказалъ Пантагрюэль,— настоящій обденный часъ. Священная линія {На солнечныхъ часахъ.}, которую такъ восхваляетъ Аристофанъ въ своей комедіи ‘Predicantes’, какъ разъ теперь наступаетъ. У древнихъ персовъ часъ обда былъ назначенъ для однихъ только королей. Для всхъ остальныхъ смертныхъ часами служили аппетитъ и желудокъ. И у Плавта одинъ паразитъ жалуется и горько стуетъ на изобртателей часовъ и курантовъ, ссылаясь на то, что нтъ,— это всмъ извстно врне часовъ, чмъ желудокъ. Діогенъ, спрошенный о томъ, въ который часъ человкъ долженъ обдать, отвчалъ: ‘Богатый, когда голоденъ, бдный, когда есть что пость.’
Еще опредленне выражаются медики о каноническомъ час, говоря: ‘Вставать надо въ пять, обдать въ девять, ужинать въ пять, ложиться въ девять часовъ.’ Знаменитый король Птозирисъ {Рtosiris — король древняго Египта, математикъ и магикъ. Прим. Раблэ.} придерживался иного рода магіи…
Пантагрюэль не усплъ этого договорить, какъ оффиціанты разставили столы и буфеты, покрыли ихъ благовонными скатертями, салфетками, разставили солонки, принесли кубки, чаши, бокалы, кружки, бутылки, ендовы. Братъ Жанъ, съ помощью метрдотелей, хлбопековъ, виночерпіевъ, стольниковъ, мундкоховъ, внесъ четыре колоссальныхъ паштета съ ветчиной, напомнившихъ мн своими размрами четыре бастіона въ Турин. Боже милостивый, сколько было выпито и съдено! Они не добрались еще до дессерта, какъ нордъ-остъ принялся надувать паруса и вс запли хвалебные гимны Всевышнему Богу.
Когда подали фрукты, Пантагрюэль спросилъ:
— Скажите, друзья, разсялись ли вс ваши сомннія?
— Я больше не зваю, слава Богу,— сказалъ Ризотомъ.
— Больше не сплю по-собачьи,— произнесъ Понократъ.
— У меня не темнетъ больше въ глазахъ,— отвчалъ Гимнастъ.
— Я не нахожусь больше натощакъ,— сказалъ Эстенъ,— и на на сегодняшній день отъ моей слюны безопасны, ехидны, скорпіоны, піявки и пр. {По обычаю, Раблэ перечисляетъ всхъ существующихъ и несуществующихъ ядовитыхъ гадовъ.}

LXV.

О томъ, какъ Пантагрюэль со своими людьми поднимаетъ втеръ.

— Въ какой отдлъ,— спросилъ братъ Жанъ,— ядовитыхъ животныхъ помщаете вы будущую жену Панурга?
— Ты позоришь женщинъ!— отвчалъ Панургъ. Ахъ, ты негодный монахъ!
— Эврипидъ говоритъ,— замтилъ Эпистемонъ,— а Андромахъ подтверждаетъ это, что противъ всякихъ ядовитыхъ животныхъ люди изобрли, по указанію боговъ, разныя цлебныя средства. Только отъ злой жены до сихъ поръ не найдено никакого лекарства.
— Ругатель Эврипидъ,— сказалъ Панургъ,— всегда дурно отзывался о женщинахъ, а потому въ отместку его пожрали собаки, какъ его укоряетъ въ томъ Аристофанъ. Но продолжайте. За кмъ очередь?
— Теперь я буду пить, сколько угодно,— замтилъ Эпистемонъ.
— Мой желудокъ теперь полонъ, сказалъ Ксенонанъ,— меня больше не клонитъ ни на ту, ни на другую сторону, и я сохранилъ равновсіе.
— Мн не нужно больше,— объявилъ Карполимъ,— ни вина, ни хлба. Не чувствую больше ни голода, ни жажды.
— Я больше не сержусь,— сказалъ Панургъ,— благодареніе Богу и вамъ. Я веселъ, какъ попугай, бодръ, какъ орликъ, живъ, какъ бабочка. Вашъ же прекрасный Эврипидъ говоритъ устами Силена, незабвеннаго пьяницы: ‘Тотъ безумецъ, лишенный здраваго смысла, кто пьетъ вино и не становится отъ того веселе.’
— Мы должны благо дарить милосерднаго Бога, Творца нашего, который этимъ добрымъ хлбомъ и этимъ добрымъ виномъ и этимъ добрымъ мясомъ не только излечиваетъ насъ отъ болзней тлесныхъ и душевныхъ, но доставляетъ намъ еще и удовольствіе и наслажденіе дой и питьемъ. Но вы еще не отвтили на вопросъ почтеннаго добряка брата Жана, который спрашивалъ васъ, какъ поднять втеръ?
— Такъ какъ вы довольствуетесь такимъ легкимъ ршеніемъ вашихъ сомнній,— сказалъ Пантагрюэль,— то и я съ. ними покончу. Въ другой разъ мы подробне потолкуемъ объ этомъ, если вамъ угодно. Остается, значитъ, ршить вопросъ брата Жана о способ поднять втеръ. Но вдь мы его уже подняли, Взгляните, на вымпелъ на марс! Взгляните, какъ напряглись перегородки и ванты. Въ то время какъ мы поднимали и опорожняли кубки, по тайной симпатіи природы, поднялся и втеръ. Такимъ образомъ поднимали его Атласъ и Геркулесъ, если врить миологическимъ мудрецамъ. Но только они слишкомъ постарались! Атласъ, чтобы получше угостить своего гостя, Геркулесъ вслдствіе того, что передъ этомъ очень натерплся отъ жажды въ Ливійской пустын.
— Это врно!— перебилъ братъ Жанъ. Я слышалъ отъ многихъ почтенныхъ докторовъ, что Тирлюпенъ, погребщикъ вашего добраго отца, ежегодно сберегалъ слишкомъ тысячу восемьсотъ бочекъ вина тмъ, что давалъ пить гостямъ и слугамъ прежде, нежели они почувствуютъ жажду.
— Это,— продолжалъ Пантагрюэль,— въ род того, какъ верблюды и дромадеры въ караванахъ напиваются за прошлое, за настоящее и за будущее время. Такъ поступилъ и Геркулесъ, и, благодаря такому необыкновенно сильному втру въ неб, произошли колебанія и измненія, надъ которыми ломали головы и такъ сильно спорили безумные астрологи.
— То же самое,— сказалъ Панургъ,— говоритъ пословица: ‘Непогода проходитъ, и наступаетъ погода, въ то время какъ запиваютъ виномъ жирную ветчину.’
— И мы не только,— продолжалъ Пантагрюэль,— подняли втеръ, пока ли и пили, но и облегчили корабль, и не только тмъ способомъ, какимъ облегчилъ корзинку Эзопъ, а именно: повши провизію, но и избавившись отъ истощенія. Ибо подобно тому, какъ мертвое тло тяжеле живого, такъ и человкъ натощакъ гораздо тяжеле, чмъ тогда, когда сытно постъ и выпьетъ. И совершенно правы т, которымъ предстоитъ длинный путь, и они утромъ, когда пьютъ и завтракаютъ, говорятъ: ‘Отъ этого наши кони быстре побгутъ.’ Разв вы не знаете, что во время оно амиклейцы пуще, всхъ боговъ почитали и обожали благороднаго отца Бахуса и называли его Псила. Это же названіе на дорическомъ язык означаетъ крылья. Ибо подобно тому, какъ птицы легко и высоко летаютъ, такъ и съ помощью Йaxyca доброе, вкусное и прелестное вино, увеселяя духъ людей, смягчаетъ и облегчаетъ въ нихъ все земное.

LXVI.

О томъ, какъ, по приказу Пантагрюэля, привтствовались музы близъ острова Воровского.

Попутный втеръ и веселыя рчи не прекращались, когда Пантагрюэль открылъ вдали гористую землю и, указавъ на нее Ксеноману, спросилъ:
— Видите ли вы вонъ тамъ, налво, высокую скалу съ двумя вершинами, которая очень похожа на Парнасъ въ. Фоке?
— Отлично вижу,— отвчалъ Ксеноманъ. Это Воровской островъ. Хотите къ нему пристать?
— Нтъ,— отвчалъ Пантагрюэль.
— И хорошо длаете,— сказалъ Ксеноманъ. Глядть тамъ не на что, населеніе же состоитъ изъ однихъ воровъ и мошенниковъ. Но вотъ на правой вершин находится лучшій источникъ въ мір, а вокругъ него большой лсъ. Нашъ экипажъ могъ бы тамъ запастись топливомъ и водой.
— Умно сказано,— замтилъ Панургъ. Да, Да, да! Не слдуетъ никогда приставать къ земл воровъ и мошенниковъ. Увряю васъ, что здсь такая же мстность, какъ я видлъ въ былое время на островахъ Керкъ и Гермъ, между Бретанью и Англіей. Такою же былъ и Понерополь Филиппа во ракіи,— острова, населенные разбойниками, пиратами, убійцами, ворами, тюремными подонками. Прошу васъ, не приставайте къ этому берегу. Если мн не врите, то послушайтесь по крайней мр совта добраго и мудраго Ксеномана. Тутъ жители, клянусь скотскимъ падежомъ, хуже каннибаловъ. Они живыми съдятъ насъ. Не причаливайте, Бога ради! Поскоре уплывемъ отсюда прочь.
— Сойдемъ на берегъ,— говорилъ братъ Жанъ,— сойдемъ непремнно. Иначе мы никогда не отдохнемъ отъ плаванія. Ну же, причаливайте! Мы ихъ всхъ перебьемъ. Сойдемъ на берегъ.
— Чортъ возьми,— отвчалъ Панургъ,— этотъ чортовъ монахъ ничего не боится. Онъ отчаянная голова и о другихъ не думаетъ. Ему кажется, что вс монахи, какъ и онъ самъ.
— Ступай ко всмъ чертямъ, негодный трусъ,— возражалъ братъ Жанъ. Пусть они анатомируютъ твой мозгъ и превратятъ его въ крошево. Этотъ негодяй такъ трусливъ и золъ, что безпрестанно марается отъ страха. Если теб такъ страшно, не сходи на берегъ, спрячься здсь гд-нибудь.
При этихъ словахъ Панургъ исчезъ и спрятался въ трюм среди хлбныхъ корокъ и крошекъ.
— Я ощущаю въ душ какъ бы неотразимое отвращеніе,— сказалъ Пантагрюэль. Словно нкій голосъ говоритъ мн, что намъ не слдуетъ сходить здсь на берегъ. Всякій разъ, какъ я ощущалъ нчто подобное, я всегда убждался, что хорошо сдлалъ, послушавшись внутренняго голоса, и никогда въ этомъ не раскаявался.
— Это нчто въ род демона Сократа, котораго такъ прославляютъ академики,— сказалъ Эпистемонъ.
— Послушайте-ка,— вмшался братъ Жанъ. Пока наши люди запасаются топливомъ и водою, а Панургъ сидитъ, какъ волкъ въ берлог, хотите позабавиться? Прикажите стрлять изъ пушекъ, это будетъ нашимъ привтствіемъ музамъ анти-Парнаса. Кстати же порохъ въ нихъ даромъ портится.
— Хорошо,— отвчалъ Пантагрюэль,— призовите сюда главнаго бомбардира.
Бомбардиръ поспшно явился. Пантагрюэль приказалъ ему выпалить изъ пушки и на всякій случай снова ее зарядить, что и было, немедленно исполнено. Бомбардиры остальныхъ кораблей, при первомъ же выстрл изъ пушки на корабл Пантагрюэля, принялись палить изъ своихъ. Поврьте, что шума было довольно.

LXVII.

О томъ, какъ Панургъ отъ страха обмарался и принялъ за чертенка большого кота Родилярдуса.

Панургъ, точно одурлый козелъ, выскочилъ изъ трюма въ одной рубашк, успвъ только на одну ногу натянуть штаны, съ бородой, осыпанной хлбными крошками, держа въ одной рук большого кота, который вцпился когтями въ его штаны, и шевеля челюстями, какъ обезьяна, которая ищетъ въ голов вшей. Дрожа всмъ тломъ и стуча зубами, подбжалъ онъ къ брату Жану, который сидлъ на русленяхъ штильборта и умолялъ его сжалиться надъ нимъ и защитить его своимъ мечомъ, клянясь и божась всми папиманами, что только-что видлъ- всхъ чертей, сорвавшихся съ цпи.
— Другъ мой,— говорилъ онъ,— братъ мой, духовный отецъ мой, сегодня черти празднуютъ свадьбу. Ты еще не видывалъ такихъ приготовленій къ адскому банкету. Видишь ли ты дымъ изъ адскихъ кухонь?— И, говоря это, указывалъ на дымъ отъ пушекъ, окутывавшій вс корабли.— Ты не видывалъ еще такой толпы душъ осужденныхъ гршниковъ. И знаешь что, другъ мой? Они такъ нжны, такъ блдны, такъ деликатны, настоящая амброзія Стикса. Я подумалъ (прости меня Богъ!), что это англійскія души. Должно быть, Лошадиный островъ около Шотландіи взятъ господами де-Термъ и Дессе и опустошенъ, а вс англичане на немъ перебиты. {Это случилось въ 1648 г.}
Братъ Жанъ при его приближеніи услышалъ какой-то посторонній пороху запахъ, и вытащивъ Панурга на средину палубы, увидлъ, что вся рубашка у него перепачкана. Однимъ изъ симптомовъ и послдствій испуга является обыкновенно то, что онъ отпираетъ двери сераля, гд задерживается фекальная матерія… {Здсь пропущено два анекдота сомнительной исторической врности, невозможныхъ для перевода по своей непристойности.}.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Братъ Жанъ, затыкая носъ правой рукой, лвою показывалъ Пантагрюэлю на рубашку Панурга. Пантагрюэль, увидя, что тотъ такъ напугался, весь дрожитъ, ни съ того, ни съ сего, испачканъ и исцарапанъ когтями знаменитаго кота: Родилярдуса, не могъ удержаться отъ смха и сказалъ ему:
— Зачмъ вамъ понадобился этотъ котъ?
— Этотъ котъ?— переспросилъ Панургъ. Чортъ меня побери! Вдь я думалъ, что это чертенокъ вцпился мн въ штаны и что онъ выскочилъ изъ большой адской квашни. Чортъ бы побралъ кота! Онъ меня всего испарапалъ.
Говоря это, онъ отшвырнулъ кота.
— Ступай,— сказалъ Пантагрюэль,— ступай, ради Бога, вымойся, вычистись, наднь чистую рубашку, и переоднься.
— Ужъ не думаете ли вы,— отвчалъ Панургъ,— что я испугался? Нисколько. Я такъ храбръ, какъ если бы проглотилъ всхъ мухъ {Мухи приведены какъ образецъ дерзости и безстыдства.}, которыя попали въ тсто, замшанное въ Париж съ праздника св. Іоанна Крестителя по день Всхъ Святыхъ. Ха, ха, ха! Что это, чортъ возьми, такое? Вы называете это фекальной матеріей, экскрементами и проч. и проч., а вдь это, думается мн, это шафранъ Ибернійскій. Хо, хо, хо! Это шафранъ Ибернійскій! А теперь, выпьемъ!
КОНЕЦЪ ЧЕТВЕРТОЙ КНІ1ГИ.

КНИГА ПЯТАЯ.

О ГЕРОИЧЕСКИХЪ ДЯНІЯХЪ И РЕЧЕНІЯХЪ ДОБРАГО ПАНТАГРЮЭЛЯ, КОРОЛЯ ДИПСОДОВЪ. 1)

Эпиграмма:
Умеръ ли Раблэ? Вотъ еще его книга.
Нтъ, лучшая часть его существа ожила,
Чтобы подарить насъ однимъ изъ его сочиненій.
Дарующимъ ему безсмертіе и жизнь вчную
Nature Quite. 2)

1) Напечатанная въ 1662 г. по смерти Раблэ, подъ заглавіемъ: Звонкій островъ.
2) Жанъ Тюрке.

Прологъ Франсуа Раблэ къ пятой книг о геройскихъ дяніяхъ и реченіяхъ Пантагрюэля.

Къ благосклоннымъ читателямъ.
Неутомимые бражники и вы, дражайшіе сифилитики, теперь, когда время у насъ свободное и никакого спшнаго дла намъ не предстоитъ, я задамъ вамъ одинъ вопросъ:
Почему вошло теперь въ поговорку, что міръ пересталъ былъ фатомъ? Фатъ — лангедокское словцо и означаетъ: безъ соли, прсный, безвкусный, въ переносномъ же смысл значитъ: глупый, пошлый, безсмысленный, полоумный. Не можете ли, сказать, откуда взяли, что міръ, бывшій глупымъ, вдругъ сталъ умнымъ? Почему и при какихъ условіяхъ онъ былъ глупъ? Благодаря какимъ условіямъ онъ поумнлъ? Почему онъ былъ глупъ? Почему онъ сталъ уменъ? На чемъ можно узнать его бывшую глупость? И на чемъ познается его настоящая мудрость? Кто сдлалъ его глупымъ? И кто сдлалъ его умнымъ? И кого больше: тхъ ли, кто любилъ его глупымъ, или тхъ, кто любитъ его умнымъ? Сколько времени онъ былъ глупъ? И сколько времени онъ уменъ? Отъ чего происходила прежняя глупость? И отъ чего происходитъ послдующая мудрость? Почему въ наше время, а не поздне прекратилась прежняя глупость? Почему въ наше время, а не раньше появилась настоящая мудрость? Какое зло причиняла бывшая глупость? Какое благо доставляетъ теперешняя мудрость? Какимъ способомъ упразднили прежнюю глупость? Какимъ способомъ удержать настоящую мудрость?
Отвчайте, если хотите: особенно приставать къ вамъ съ этимъ я не буду, изъ боязни, какъ бы не утрудить ваши головы. Не стыдитесь, смутите врага рода человческаго и истины. Смле, дти! Если вы на моей сторон, то выпейте три или пять рюмокъ за первую часть проповди. Если вы на противной сторон,— у а de retro, за tail а s! Божусь вамъ всмъ, чмъ хотите, что если вы не пособите мн разршить предложенную задачу, то я пожалю, что предложилъ вамъ ее: я бы испыталъ нчто въ род того, какъ если бы схватилъ волка за уши, и никто не пришелъ бы ко мн на помощь. Ну, чтожъ? Ага! Я понимаю! Вы еще не подготовлены къ отвту? Клянусь бородою, и я тоже. Ну, я приведу только то, что одинъ высокопочтенный докторъ говоритъ объ этомъ въ своей книг, которую: онъ называетъ ‘Волынкою патеровъ’. Ну, такъ что же говоритъ этотъ мошенникъ? Послушайте-ка, ослиныя морды: ‘Юбилейный годъ, когда весь міръ сбрилъ себ волосы, насчитываетъ уже тринадцать лтъ. О, какъ мало почтенія внушилъ онъ! Однако, силою декретовъ обратилъ глупость въ бгство. И теперь получится сладкій плодъ, насчетъ цвтенія котораго было столько опасеній.’
Вы слышали? И поняли? Докторъ стародавній, слова его лаконичны, сентенціи темны и -непонятны, не говоря уже о томъ, что и самый предметъ, о которомъ онъ разсуждалъ, запутанный и затруднительный. Лучшіе истолкователи благочестиваго отца утверждаютъ, что подъ юбилейнымъ годомъ, которому истекъ уже тридцатый годъ, слдуетъ понимать т годы, которые протекли вплоть до тысяча пятьсотъ двадцать пятаго года. Когда наступитъ весна, то никто не скажетъ больше, что міръ глупъ. Вс дураки, число которыхъ, по сказанію Соломона, безконечно, погибнутъ, и прекратится всякая глупость, которая тоже, по удостовренію Ависценны, насчитываетъ безконечно много родовъ: Maniae infinitae sunt species. И то, что стужа такъ долго вгоняла внутрь земли, выступитъ на поверхности и выростетъ, какъ дерево. Опытъ учитъ этому, какъ вамъ самимъ извстно, а великій Гиппократъ, славный человкъ, выражаетъ афоризмомъ: Verae etenim maniae, etc. И такимъ образомъ міръ, поумнвъ, не будетъ больше бояться цвтенія бобовъ весною. Тогда великое множество книгъ будетъ заброшено, книгъ, которыя по виду сверкали что разноцвтныя бабочки, но на дл были скучны, досадны, опасны, колючи и темны, какъ книги Гераклита, непонятны какъ Числа Пиагора, который былъ царемъ бобовъ, по словамъ Горація {Sat. II, 6.}. И никто ихъ больше въ руки не возьметъ. Никто не станетъ ихъ читать, не захочетъ глядть на нихъ. Такова ихъ судьба, и таковъ предназначенный имъ конецъ.
Ихъ мсто займутъ стручья бобовъ! То — веселыя и плодотворныя пантагрюэльныя книги, которыя, говорятъ, теперь хорошо продаются и, въ ожиданіи слдующаго юбилея, усердно читаются, а потому міръ и слыветъ теперь умнымъ. Вотъ вамъ и разршеніе вашей задачи. Радуйтесь, добрые люди! Выпейте на радости, что виноградники процвтаютъ, и ростовщики могутъ повситься. Боюсь, что придется мн израсходоваться для нихъ на веревки, если хорошая погода простоитъ еще долго, такъ какъ я берусь снабжать ихъ веревками всякій разъ, какъ имъ понадобится, и даромъ, пусть сами вшаются во избжаніе расхода на палача.
И такъ какъ вы являетесь приверженцами новой мудрости и отрекаетесь отъ старой глупости, то вычеркните изъ вашего, устава символъ древняго философа съ позолоченными бедрами {Пиагоръ.}, который запрещаетъ вамъ употреблять въ пищу бобы, вдь вся добрая братія, наврное, знаетъ, что такое запрещеніе онъ высказалъ въ тхъ же видахъ, въ какихъ покойный водяной докторъ Амеръ, племянникъ адвоката господина де-Камелотьеръ, запрещалъ своимъ паціентамъ кушать крылышко куропатки и заднюю часть рябчика или голубя, говоря: ‘Ala mala, cropium dubium, collum bonum, pell remota’, чтобы самому ими воспользоваться, а бднымъ больнымъ оставить одн косточки. Ему послдовали нкій капуцины, которые запрещали намъ бобы, т. е. пантагрюэльскія книги, и подражали въ этомъ своимъ предшественникамъ чревоугодникамъ, Филоксену и Гнато сицилійцу, которые во время банкетовъ когда подавали отборныя кушанья, плевали на нихъ, чтобы отбить у другихъ гостей охоту ихъ сть. Такъ и эти скверные, сопливые, гнилые, дохлые оборванцы открыто и тайно поносятъ эти вкусныя книги и безстыдно плюютъ на нихъ.
И хотя у насъ есть теперь на нашемъ галльскомъ язык много превосходныхъ книгъ, какъ въ стихахъ, такъ и въ проз, и мало уже осталось лицемрной и пустосвятской дребедени, тмъ не мене я бы хотлъ лучше ‘шипть, какъ гусь, среди лебедей’, какъ говоритъ пословица, нежели считаться нмымъ среди столькихъ прекрасныхъ поэтовъ и полезныхъ, всми уважаемыхъ писателей. Я хотлъ бы лучше играть мужика среди столькихъ благородныхъ актеровъ, нежели быть причисленнымъ къ тмъ, которые изображаютъ собою одни пятна и толпу, ловятъ мухъ, топорщатъ уши, какъ аркадскій оселъ, который слышитъ музыку, и молча, одними знаками показываютъ, что одобряютъ протопопею.
Согласно такому выбору и такому намренію, я подумалъ, что поступлю недурно, если приведу въ движеніе свою Діогеновскую бочку, чтобы вы не говорили, что я живу безпримрно.
Я созерцаю толпу нашихъ Коллинэ, Маротовъ, Друэ, Сенжелэ, Самлэ, Мазюэлей {Поэты и современники Раблэ.} и сотню другихъ галльскихъ поэтовъ и ораторовъ и вижу, какъ они, проживающіе такъ долго на Парнас, въ школ Аполлона и осушавшіе въ обществ веселыхъ Музъ полные кубки Иппокрены, доставляли только мраморъ, алебастръ и порфиръ на созиданіе нашего родного языка, я вижу, какъ описывали геройскія дла, великія событія, трудные, важные подвиги, и все это на язык боговъ. И писанія ихъ даютъ одинъ лишь божественный нектаръ, драгоцнное вино, вкусное, веселящее сердце и душу, ароматное, тонкое, восхитительное. И эта слава принадлежитъ не однимъ мужчинамъ: женщины тоже участвуютъ въ ней, и между ними одна королевской крови {Маргарита Баварская, сестра Франциска I.}, называть которую здсь было бы профанаціей, изумляла нашъ вкъ своими возвышенными твореніями, равно какъ прелестью языка и слога. Подражайте имъ, если можете, что касается меня, то я не сумю подражать имъ. Не каждому дано обитать въ Корин. При постройк храма Соломонова, каждый давалъ одну золотую монету, если не могъ давать ихъ пригоршнями. А такъ какъ мы не въ силахъ возвыситься до такого архитектурнаго искусства, какъ они, то я ршилъ поступать такъ, какъ поступалъ Реньо де-Монтабанъ, который прислуживалъ каменьщикамъ, варилъ имъ обдъ, и разъ я не могу быть ихъ сотоварищемъ, то буду неутомимымъ читателемъ ихъ безподобныхъ твореній.
Вы умираете со страху, завистливые соперники и зоилы! Ступайте и повсьтесь на томъ дерев, которое сами выберете, веревка найдется. Протестую передъ моимъ Геликономъ, въ присутствіи божественныхъ Музъ, что если я проживу столько, сколько собака, въ придачу къ вку трехъ воронъ, въ такомъ же здравіи и трезвой памяти, какъ святой Ксенофонтъ музыкантъ, или какъ философъ Демонаксъ, то я докажу неоспоримыми аргументами и неотразимыми доводами какимъ угодно пнкоснимателямъ, и латинскимъ штопальщикамъ и почитателямъ старыхъ, выдохшихся, заплеснвшихъ словъ, что нашъ родной языкъ отнюдь не такъ простъ, ничтоженъ, бденъ и грубъ, какъ они думаютъ.
И такимъ образомъ, подобно Эзопу, который нашелъ мстечко баснописца, посл того какъ Фебъ распредлилъ вс свои дары между великими поэтами, такъ и я прошу ихъ съ полнымъ смиреніемъ дозволить мн, въ вид особой милости, допустить меня въ ихъ среду, въ качеств рипарографчика, приверженца Пиреикуса {Пиреикусъ — живописецъ-жанристъ, о которомъ говоритъ Плиній, писавшій низкіе сюжеты въ род лавочекъ цирюльника и башмачника, ословъ, кухонныхъ предметовъ и тому подобное, котораго прозвали Rhyparographe}. Они согласятся на это, я увренъ, ибо они добры, великодушны и гуманны. И черезъ это и вы, любезные собутыльники и сотрапезники, и вс т, кто наслаждается этими книгами и читаетъ ихъ на своихъ собраніяхъ, и чтитъ высокія мистеріи, заключенныя въ нихъ, тоже прославитесь, подобно тому, какъ прославился Александръ, благодаря книгамъ первйшаго мудреца въ мір — Аристотеля.
О, какое славное чревоугодіе!
Тмъ временемъ совтую вамъ, собутыльники, заблаговременно запастись этими книгами, пока ихъ можно достать у книгопродавцевъ. И не просто заглядывайте въ нихъ, но глотайте ихъ, какъ какое-нибудь цлебное лекарство, и пусть он войдутъ вамъ въ плоть и въ кровь. Тогда вы узнаете, какое сокровище заготовлено здсь для всхъ мирныхъ потребителей бобовъ. Въ настоящую минуту я предлагаю вамъ прекрасную, полную корзину бобовъ, нарванныхъ въ томъ же саду, что и предыдущіе, и умоляю васъ почтительнйше удовольствоваться ими до тхъ поръ, пока я не нарву новыхъ съ будущимъ прилетомъ ласточекъ.

I.

О томъ, какъ Пантагрюэль прибылъ на островъ Звонкій, и о шум, который мы слышали.

Продолжая путь, мы плыли въ продолженіе трехъ дней, безъ всякихъ открытій, на четвертый увидли землю, и намъ сказалъ шкиперъ, что это островъ Звонкій, и мы услышали, какъ доносился издали до насъ непрерывный и большой шумъ. Можно было подумать, что звонятъ въ колокола: большіе, малые и средніе за-разъ, какъ это бываетъ въ Париж, въ Тур, въ Нант и въ другихъ городахъ въ большіе праздники.. Чмъ ближе мы подплывали, тмъ явственне слышали этотъ звонъ.
Мы подумывали: не Додона ли это съ ея мдными тазами, или Портикъ въ Олимпіи, называвшійся Гептафономъ {‘Семитонный’, названный такъ по его эху.}, или же непрерывный шумъ колосса, воздвигнутаго на гробниц Мемнона въ египетскихъ ивахъ, или же шумъ, который слышался вокругъ одной гробницы на остров Линара, одномъ изъ Эолидъ. Но хронографія не совпадала.
— Я полагаю,— говорилъ Пантагрюэль,— что тамъ началъ роиться молодой рой пчелъ, и люди бьютъ въ котлы, тазы, кастрюли и корибантскіе кимвалы Цибелы, великой матери боговъ, чтобы приманить ихъ. Послушайте-ка!
Приблизившись, мы услышали, въ перемежку съ непрерывнымъ колокольнымъ звономъ, неумолкающее пніе людей, тамошнихъ жителей, какъ мы думали. А потому вмсто того, чтобы пристать къ острову Звонкому, Пантагрюэль нашелъ нужнымъ высадиться на небольшой скал, на которой виднлся скитъ съ садикомъ.
Тамъ мы нашли добрячка пустынника, по имени Брагибуса, уроженца Гленэ, и онъ сообщилъ намъ подробныя свднія объ этомъ звон и угостилъ насъ на странный ладъ. Онъ заставилъ насъ поститься въ продолженіе пяти дней сразу, утверждая, что иначе насъ не пустятъ на островъ Звонкій, потому что у нихъ теперь постъ Четырехъ Временъ.
— Не понимаю этой загадки,— сказалъ Панургъ,— это можно скоре назвать временемъ четырехъ втровъ, потому что, постясь, мы начинены одними втрами. И неужто же у васъ здсь нтъ другого времяпрепровожденія, какъ поститься? Мн кажется, что оно очень скучное, и мы бы отлично обошлись безъ такого праздника.
— Въ моемъ Донат,— замтилъ братъ Жанъ,— я нахожу только три времени: praeteritiim, futurum и praesens, четвертымъ, должно быть, будутъ деньги на водку слуг.
— Есть еще аористы, — сказалъ Эпистемонъ, которые образовались изъ praeteritum imperfectum грековъ и латинянъ, и пустили корни въ смутное время. Терпніе, говорятъ прокаженные.
— Какъ я уже вамъ говорилъ,— сказалъ пустынникъ,— обычай нашъ неумолимъ, и кто не подчиняется ему, тотъ — еретикъ и будетъ сожженъ на костр.
— Говоря откровенно, pater,— замтилъ Панургъ,— находясь въ мор, я боюсь больше воды, нежели огня, и боюсь скоре утонуть, нежели сгорть. Ладно, будемъ поститься, ей-богу, но я такъ давно пощусь, что отъ поста у меня все мясо сошло съ костей, и я очень опасаюсь какъ бы бастіоны моего тла не пришли въ негодность. Кром того, я боюсь еще, что не угожу вамъ, постясь, потому что я не мастеръ этого дла, какъ меня многіе въ томъ увряли, и я имъ врю, съ своей стороны скажу, что мало забочусь о пост, ничего нтъ легче и проще. Я гораздо больше озабоченъ тмъ, чтобы не положить зубы на полку и чтобы было чмъ и одться, и что перекусить. Но будемъ поститься, волею Божіей, разъ уже такое положеніе, я давно уже былъ отъ него свободенъ.
— И если необходимо поститься,— сказалъ Пантагрюэль,— то, всего лучше поскоре покончить съ этимъ, подобно тому, какъ слдуетъ торопиться прохать худую дорогу. Къ тому же я хочу немного заняться своими бумагами и узнать, такъ же ли удобно заниматься на мор, какъ и на суш. Ибо Платонъ, желая описать человка глупаго, непредусмотрительнаго и невжественнаго, сравниваетъ его съ людьми, вскормленными на мор, на корабляхъ, въ род того, какъ бы мы сказали про людей, вскормленныхъ въ бочк, которые бы выглядывали на свтъ Божій только черезъ втулку.
Постъ нашъ былъ ужасный и жестокій, потому, что въ первый день мы постились безъ отдыху и сроку, на второй — безъ толку и безъ смысла, на третій — высуня языкъ, на четвертый — на жизнь и на смерть. Таковъ былъ приказъ фей.

II.

О томъ, какъ на остров Звонкомъ проживали похоронные музыканты, превратившіеся въ птицъ.

Покончивъ съ постомъ, мы получили отъ пустынника письмо, адресованное лицу, которое онъ называлъ Альбіаномъ Панатомъ, который былъ церковнымъ старостой на остров Звонкомъ. Но Панургъ, здороваясь съ нимъ, назвалъ его Антитонъ {Такъ звали одного поэта (капеллана герцога Бугундскаго), имя котораго употреблялось тогда какъ синонимъ дурака.}. То былъ небольшой человчекъ, старый, лысый, съ краснымъ носомъ, багровымъ лицомъ. Онъ очень хорошо насъ принялъ, благодаря рекомендаціи пустынника, увдомившаго его, что мы постились столько, сколько требовалось. Сытно накормивъ насъ, онъ сообщилъ намъ о странностяхъ острова, утверждая, что первоначально на немъ жили похоронные музыканты, но въ силу закона природы, по которому все въ мір измняется, они превратились въ птицъ.
Тутъ я вполн понялъ то, что писали про похоронныхъ музыкантовъ и музыкантшъ Аттеусъ, Напито, Полуксъ, Марцеллъ, А. Геллій, Атеней, Сулдасъ, Аммоній и другіе, и намъ показалось уже не труднымъ поврить въ превращеніе Никтимены {Превращенный въ сову (см. Метаморфозы. Овидія.)}, Прокны {Жена Терея, сестра Филомелы, превращенная въ ласточку.}, Итисъ {Превращен. въ фазана.}, Алекмены {Превращен. въ камень.}, Антигоны {Превращен. въ аиста.} Терея {Король ракіи, мужъ Прокны, превращ. въ удода.} и другихъ птицъ. Не сомнвались мы больше и въ превращеніи въ лебедей дтей Матабрюна и въ томъ, что Паленскіе мужи во ракіи, выкупавшись девять разъ въ тритонскомъ пруду, обращены были въ птицъ. И вотъ только и рчи у насъ было, что о клткахъ и о птицахъ. Клтки были большія, богатыя, роскошныя и изумительной архитектуры.
Птицы были большія, красивыя и необыкновенно вжливыя. Он походили на моихъ соотечественниковъ: пили, ли, какъ люди, спали, варили пищу, какъ люди. Короче скакать, по первому взгляду вы бы подумали, что это люди, и тмъ не мене он ими не были, по увреніямъ мэтра Эдитуса, онъ утверждалъ, что он ни духовные, ни свтскіе. Также и опереніе ихъ удивляло насъ: одн были вс блыя, другія вс черныя, нкоторыя вс срыя, иныя блыя съ чернымъ, иныя вс красныя, нкоторыя же пополамъ блыя съ голубымъ. На нихъ красиво было глядть.
Самцовъ онъ называлъ Клергами, Монагами, Претрагами, Аббегами, Эвегами, Кардингами, и Папагами, послднихъ бываетъ одинъ въ своемъ род. Самокъ онъ называлъ Клергессы, Монагессы, Претрагессы, Аббегессы, Эвегессы, Кардингессы, Напагессы.
Но подобно тому, сказалъ онъ намъ, какъ къ пчеламъ забираются трутни, которые ничего не длаютъ, какъ только дятъ и гадятъ, такъ и въ послднія триста лтъ, неизвстно откуда, черезъ каждые пять мсяцевъ къ этимъ веселымъ птицамъ прилетаетъ множество ханжей, которые весь островъ опустошаютъ и загаживаютъ.
Они были такъ отвратительны на видъ, что вс отъ нихъ бгали. У были кривыя шеи и мохнатыя лапы, а когти и брюхо, какъ у Гарпій, а задняя часть, какъ у Стимфалидъ, и ихъ невозможно было истребить: на одного мертваго, приходилось живыхъ двадцать четыре. Я пожелалъ имъ появленія второго Геркулеса, а братъ Жанъ крпко задумался надъ этимъ. Что касается Пантагрюэля, то съ нимъ приключилось то, что было съ мессиромъ Пріапомъ отъ созерцанія жертвоприношеній Церер.

III.

О томъ, что на остров Звонкомъ имлся только одинъ Папагъ.

Мы спросили у мэтра Эдитуса, почему въ виду такого размноженія всхъ породъ этихъ почтенныхъ птицъ между ними былъ одинъ только Папагъ. Онъ намъ отвчалъ, что такъ постановлено въ силу рокового и первоначальнаго закона созвздій. Что отъ Жлерговъ родятся Претраги и Монаги безъ тлеснаго зачатія, какъ это бываетъ у пчелъ при посредств молодого бычка, приспособленнаго согласно искусству и практик Аристея {Виргидій, Георгики, IV, 296 и т. д.,}. Отъ Претраговъ родятся Эвеги, отъ этихъ послднихъ — Кардинги, а Кардинги, если смерть не поразитъ ихъ, кончаютъ жизнь Папагами. И обыкновенно ихъ бываетъ одинъ, подобно тому какъ въ уль бываетъ одна королева, а въ мір одно солнце. Когда онъ умираетъ, избирается другой изъ породы Кардинговъ, и всегда безъ тлеснаго зачатія. Такъ что у этой породы бываетъ только одна особь, при непрерывной преемственности, точь въ точь какъ у арабскаго феникса. Дв тысячи семьсотъ мсяцевъ тому назадъ природа произвела было двоихъ Папагъ {Распаденіе церкви при Урбан УІ и Климент VII. 1380.}, но это оказалось большимъ бдствіемъ для острова. Такъ какъ,— говорилъ Эдиту съ,— вс птицы напали другъ на друга и дрались и ссорились непрерывно, такъ что острову грозила опасность лишиться всхъ своихъ жителей. Одни примыкали къ одному Папаг и поддерживали его, другіе къ другому и отстаивали его, часть ихъ стала нма, какъ рыбы, и перестала пть, а другая часть запретила звонить въ колокола. Въ это смутное время призывали они на помощь императоровъ, королей, герцоговъ, монарховъ, графовъ, бароновъ и свтскія власти континента и твердой земли, но разсколъ этотъ и бунтъ прекратились лишь со смертію одного изъ папагъ, и тогда опять пришли къ единству.
Мы спросили затмъ, что побуждало этихъ птицъ къ такому непрерывному пнію. Эдитусъ отвчалъ, что это происходитъ отъ колоколовъ, которые висятъ надъ ихъ клтками.
Затмъ сказалъ намъ:
— Хотите ли, чтобы я заставилъ пть какъ жаворонковъ вотъ этихъ Монагъ, у которыхъ на голов капюшонъ. {Бернардинскіе монахи.}
Само собой разумется, что мы попросили его объ этомъ. Онъ немедленно шесть разъ ударилъ въ колоколъ, и Монаги сбжались со всхъ сторонъ и запли.
— А если,— спросилъ Панургъ,— я позвоню въ этотъ колоколъ, то заставлю ли я пть тхъ птицъ, у которыхъ перья, цвта копченой селедки. {Францисканскіе монахи.}
— Разумется,— отвчалъ Эдитусъ.
Панургъ позвонилъ, и внезанно сбжались дымчатыя птицы и запли, но у нихъ были грубые и непріятные голоса. Но, какъ намъ объяснилъ Эдитусъ, они питались одной рыбой, какъ цапли и бакланы, и были пятой породой ханжей, недавно появившейся. Онъ прибавилъ, что его предувдомилъ Робертъ Вальбрингъ {Знаменитый мореплаватель XVI столтія.}, прозжавшій здсь нкогда на возвратномъ пути изъ Африки, о томъ, что вскор должна появиться шестая порода, которую онъ называлъ Капуцинги, еще печальне, еще безумне и еще несносне, чмъ вс другія породы, находящіяся на остров.
— Африка,— сказалъ Пантагрюэль,— всегда производитъ небывалыя и чудовищныя вещи.

IV.

О томъ, что вс птицы на остров Звонкомъ были перелетныя.

— Ну вотъ,— сказалъ Пантагрюэль,— вы объяснили намъ, что отъ Кардинговъ родятся Папаги, а Кардинги — отъ Эвеговъ, Эвеги — отъ Претраговъ, а Претраги — отъ Клерговъ, но я бы желалъ узнать, откуда происходятъ сами Клерги.
— Они вс,— отвчалъ Эдитусъ,— птицы перелетныя и прилетаютъ къ намъ изъ другого свта, частію изъ чудесной страны, которую зовутъ Неловкой, частію изъ другой, прозывающейся Побираловкой. Изъ этихъ двухъ странъ ежегодно прилетаютъ сюда эти Клерги, покидая отцовъ съ матерями, всхъ друзей и всхъ родственниковъ.
Дло происходитъ такимъ образомъ: Когда въ какой-нибудь благородной фамиліи, той страны родится слишкомъ много дтей,— мальчиковъ или двочекъ,— между которыми пришлосьбы длить наслдство, какъ того требуетъ разумъ, приказываетъ природа и повелваетъ Богъ, отчего фамилія обднла бы, то вотъ тогда родители и отсылаютъ ихъ на островъ Боссаръ.
— Это тотъ самый островъ Бушаръ, который находится близъ Шинона? {Городъ, кишвшій монахами и монастырями.} — спросилъ Панургъ.
— Я говорю: Боссаръ {Отъ Bosse — горбъ.},— отвчалъ Эдитусъ. Ибо, обыкновенно, они бываютъ горбатые, кривые, хромые, безрукіе, подагрики, калки,— лишнее бремя на земл.
— А между тмъ,— замтилъ Пантагрюэль,— совершенно противоположный обычай соблюдался во время,6но при пріем двъ въ весталки, причемъ, какъ удостовряетъ Лабео Антисцій, было воспрещено принимать въ это званіе Двицу съ какимъ бы то ни было порокомъ тлеснымъ или душевнымъ и съ какимъ-нибудь пятномъ на тл, какъ бы оно ни было, скрыто и мелко.
— Я удивляюсь,— продолжалъ Эдитусъ,— что матери, которыя уносятъ ихъ по девяти мсяцевъ во чрев, не могутъ удержать ихъ у себя въ дом какихъ-нибудь девяти, а чаще даже и семи лтъ, но облекаютъ ихъ въ одну только рубашку, поверхъ тюники, обрзываютъ имъ волосы на макушк головы и, пробормотавъ нсколько тарабарскихъ и покаянныхъ словъ, какъ это длали египтяне, посвящая жрецовъ Изиды,— очевидно, во-очію, явно посредствомъ пиагорейской метампсихозы,— безъ малйшаго пораненія, превращаютъ ихъ въ такихъ птицъ, какими вы ихъ видите. Но вотъ не знаю, что за причина, милые друзья, а только самки, будь он Клергессы, Монагессы или Аббегессы, не поютъ хвалебныхъ и пріятныхъ гимновъ, какіе полагались по правиламъ Зороастра въ честь Ормузда, но жалобныя заклинанія и проклятія, какія подобали демону Ариману, и постоянно молятся за родителей и друзей, превратившихъ ихъ въ птицъ, какъ молодыхъ, такъ и старыхъ.
Большинство ихъ прилетаетъ къ намъ изъ Неловки, которая очень обширна. Обитатели этой страны Ассафи {Люди темные.} прилетаютъ сюда, когда имъ грозитъ голодъ оттого, что у нихъ нтъ провіанта, и оттого, что они не хотятъ ничего длать: ни трудиться, честно отправляя какое-нибудь ремесло или занимаясь искусствомъ, ни служить врой и правдой высокопоставленнымъ людямъ, когда имъ не повезло въ любви, когда они потерпли неудачу въ своихъ предпріятіяхъ и доведены до отчаянія, когда они совершили какое-нибудь преступленіе, и имъ грозитъ смертная казнь. Здсь ихъ жизнь въ безопасности, здсь они жирютъ, какъ соня, тогда какъ сначала были худы, какъ сороки, здсь они пользуются полной безопасностью’ безнаказанностью и свободой.
— Но,— спросилъ Пантагрюэль,— возвращаются ли когда въ тотъ край, гд они произошли на свтъ, эти прекрасныя птицы, посл того какъ побудутъ здсь?
— Нкоторыя изъ нихъ,— отвчалъ Эдитусъ,— въ прежнее время очень немногія, очень поздно и неохотно улетали отъ насъ. Съ нкоторыхъ же поръ, вслдствіе новаго расположенія небесныхъ свтилъ, дло стоитъ нсколько иначе. Но для насъ это не бда: тмъ, кто остается, легче пропитаться. И вс, передъ отлетомъ, оставляютъ свои перья между крапивой и терновникомъ.
И, дйствительно, мы нашли нсколько перьевъ и, разыскивая ихъ, набрели нечаянно на кубышку съ деньгами.

V.

О томъ, почему птицы командоры 1) на остров Звонкомъ нмы.

1) Подъ этимъ названіемъ разумются начальники и рыцари военныхъ орденовъ

Онъ не докончилъ еще этихъ словъ, какъ къ намъ подлетли двадцать пять или тридцать птицъ такого цвта и оперенія, какихъ мы еще не видли на остров. Ихъ опереніе мнялось каждый часъ, какъ кожа хамелеона или какъ морская звзда или вороника. И у всхъ подъ лвымъ крыломъ былъ знакъ въ род круга, раздленнаго двумя діаметрами, или какъ прямая линія, пересченная вертикальной. Вс почти были одной формы, но разныхъ цвтовъ: одн были почти блыя, другія зеленыя, третьи красныя, четвертыя голубыя.
— Кто. он такія,— спросилъ Панургъ,— и какъ, он называются?
— Это гермафродиты,— отвчалъ Эдитусъ. Мы ихъ называемъ командорами, и у нихъ много богатыхъ командорствъ въ вашихъ краяхъ.
— Прошу васъ,— сказалъ я,— заставьте ихъ пропть, чтобы намъ услышать, какой уннуь голосъ.
— Он не поютъ,— отвчалъ онъ,— никогда, но зато вдвое больше жрутъ.
— Гд же самки?— спросилъ я.
— У нихъ нтъ самокъ,— отвчалъ онъ.
— Какъ?— вмшался Панургъ. неужели же это возможно? И отчего это происходитъ?
— Таково свойство этихъ птицъ и
происходитъ оттого, что он купаются въ мор,— сказалъ Эдитусъ, и затмъ прибавилъ:— причина ихъ приближенія къ вамъ та, что он захотли поглядть, нтъ ли между вами кречетовъ, великолпныхъ и страшныхъ хищныхъ птицъ, которые, не идутъ на приманку и не садятся на перчатку сокольничаго. Они, говорятъ, водятся въ вашихъ мстахъ, и нкоторые носятъ на ногахъ великолпныя, драгоцнныя подвязки съ надписью, въ силу которой того, кто дурное подумаетъ, слдуетъ покрыть грязью, другіе носятъ ка перьяхъ спереди трофей клеветника, а третьи — овчину. {Здсь разумются кавалеры орденовъ: подвязки Св. Михаила и Золотого Рука.}
— Мэтръ Эдитусъ,— отвчалъ Панургъ,— такіе есть, но мы ихъ не знаемъ.
— Ну,— сказалъ Эдитусъ,— довольно болтать, идемъ пить.
— Но и сть, надюсь?— спросилъ Панургъ.
— сть и пить до-отвалу,— отвчалъ Эдитусъ. Время всего дороже, а потому не будемъ его терять.
Но сперва онъ захотлъ повести насъ въ термы Кардингессовъ, прекрасныя и въ высшей степени очаровательныя, и посл бани приказалъ натереть насъ драгоцннымъ бальзамомъ.
Но Пантагрюэль сказалъ ему, что и безъ того охотно выпьетъ. А потому онъ отвелъ насъ въ большую и прекрасную столовую и сказалъ намъ:
— Пустынникъ Брагибусъ заставилъ васъ поститься въ продолженіе четырехъ дней, а теперь въ вознагражденіе за это вы будете здсь пить и сть безъ передышки въ продолженіе четырехъ дней.
— Неужели мы все это время не будемъ спать?— спросилъ Панургъ.
— Какъ вамъ будетъ угодно,— отвчалъ Эдитусъ,— вдь кто спитъ, тотъ пьетъ.
Боже правый! Какъ же мы нались! Вотъ великій и добродтельный человкъ?

VI.

Какъ питаются птицы на остров Звонкомъ.

Пантагрюэль сидлъ съ грустнымъ лицомъ и, повидимому, не былъ доволенъ четырехдневнымъ пребываніемъ, на какое насъ осуждалъ Эдитусъ.
И послдній, замтивъ это, сказали,:
— Господинъ, вы знаете, что за недлю до зимняго солнцестоянія и недлю спустя никогда не бываетъ бури. Это потому, что стихіи благопріятствуютъ зимородкамъ, птицамъ, посвященнымъ етид, которыя въ это время несутся и высиживаютъ птенцовъ у береговъ. Здсь же море вознаграждаетъ себя за это продолжительное спокойствіе и въ продолженіе четырёхъ дней страшно бушуетъ, когда прибыли какіе-нибудь пассажиры. Мы предполагаемъ, что причина заключается въ желаніи заставить ихъ пробыть все это время на остров и продовольствоваться на счетъ его доходовъ. Поэтому не считайте этого времени потеряннымъ. Вы по невол должны остаться, если не хотите сражаться съ Юноной, Нептуномъ, Дорисой, Эоломъ, и всми мстительными божествами, и лучше думайте теперь о томъ, какъ бы хорошенько попировать.
Утоливъ первые приступы голода, братъ Жанъ спросилъ у Эдитуса:
— На этомъ остров у васъ только клтки да птицы, он не пашутъ и не -обрабатываютъ земли, все ихъ занятіе заключается въ томъ, что он жрутъ, щебечутъ и поютъ. Изъ какихъ же странъ получается вами этотъ рогъ изобилія и такая уйма всякихъ благъ и лакомыхъ кусковъ?
— Изъ всхъ остальныхъ странъ свта,— отвчалъ Эдитусъ,— за исключеніемъ нкоторыхъ сверныхъ странъ, гд съ нкоторыхъ поръ потревожили Камаринское болото. {Здсь разумются страны, куда проникла реформація. Камаринское болото находится въ Сициліи и Movere Camarinam — поговорка, означающая, что пошевелили нчто грязное, издающее зловоніе, или обнаружили такія вещи, какимъ лучше было бы оставаться скрытыми.} Ну да, ладно, он въ этомъ раскаются. Выпьемъ, друзья. Но откуда вы родомъ?
— Изъ Турени, — отвчалъ Панургъ.
— Въ самомъ дл?— сказалъ Эдитусъ. Ну, значитъ, вы не дурные люди, если прибыли изъ благословенной Турени. Мы столько получаемъ ежегодно всякаго добра изъ Турени, что разъ тамошніе уроженцы, проздомъ побывавшіе у насъ, говорили намъ, что всхъ доходовъ герцога Туренскаго не хватаетъ на то, онъ могъ питаться до-сыта саломъ, вслдствіе чрезмрной щедрости, съ какою снабжали его предшественники здшнихъ священныхъ птицъ фазанами, куропатками, рябчиками, индйками, жирными лондонскими каплунами и всякаго рода дичиной. Выпьемъ, друзья! Видите ли вы этихъ птицъ, сидящихъ на насст? Какъ он жирны и здоровы, благодаря получаемымъ нами для нихъ доходамъ: зато вдь он и поютъ. Лучше ихъ и соловьи не заливаются, когда, я показываю имъ вотъ эти дв позолоченныхъ палки (— Это палочный праздникъ!— сказалъ братъ Жанъ) и когда я звоню вонъ въ т большіе колокола, которые висятъ вокругъ ихъ клтокъ. Выпьемъ, друзья! Сегодня вино особенно вкусно, да и каждый день также. Выпьемъ! Я пью отъ чистаго сердца за ваше здоровье и за вашъ счастливый пріздъ. Не бойтесь, чтобы вина и провіанта здсь не хватило: если бы небо стало мднымъ, а земля желзной, намъ бы хватило провіанта еще на семь, даже на восемь лтъ, на боле продолжительное время, чмъ длился голодъ въ Египт. Выпьемъ вмст въ добромъ согласіи и въ дух любви!
— Сто чертей, — вскричалъ Панургъ,— какъ вамъ хорошо живется въ здшнемъ свт!
— А на томъ свт будетъ еще лучше,— отвчалъ Эдитусъ. Елисейскія Поля отъ насъ не уйдутъ. Выпьемъ друзья! Я пью за тебя.
— По истин,— сказалъ я,— божественный и совершенный духъ внушилъ вашимъ первымъ похороннымъ музыкантамъ способъ, изобртенный ими, посредствомъ котораго вы имете все то, къ чему стремятся естественно вс смертные, и что, собственно говоря, никому не дается: рай въ здшней жизни, да и въ будущей также. О, счастливые люди! О, полубоги! Если бы Небо и мн даровало то же самое.

VII.

О томъ, какъ Панургъ разсказалъ мэтру Эдитусу басню про коня и осла.

Посл, того какъ мы напились и нались до-сыта, Эдитусъ отвелъ насъ въ хорошо отдланный покой, съ коврами и позолотой. Туда намъ принесли и мироболаны {Родъ сушеныхъ плодовъ изъ Америки и Индіи.}, немного бальзама, инбирное варенье и много меду и прекраснаго вина. Эдитусъ пригласилъ насъ, при помощи такого противоядія, какъ вода изъ Леты забыть и пренебречь бдствіями, какія мы испытали на мор. Онъ веллъ также въ изобиліи доставить провіантъ на наши корабли, стоявшіе въ гавани. И затмъ мы улеглись на ночь спать, но я не могъ уснуть отъ непрерывнаго звона въ колокола.
Въ полночь Эдитусъ насъ разбудилъ и пригласилъ выпить вина, и самъ первый выпилъ, говоря: ‘Вы, господа, явившіеся изъ другого міра, говорите,, что невжество мать всхъ золъ, и говорите правду: но сами вы, однако, не изгоняете его изъ своего разума и живете въ немъ, съ нимъ и имъ. И вотъ почему столько бдъ преслдуютъ васъ каждодневно. Вчно вы жалуетесь, вчно скорбите. Никогда не бываете довольны, я это и теперь вижу. Невжество держитъ васъ здсь въ постели, какъ въ тенетахъ, подобно тому, какъ богъ Брани {Марсъ.} былъ опутанъ тенетами Вулканомъ. Вы не понимаете, что вы обязаны беречь свой сонъ, но не блага здшняго славнаго острова. Вы должны были бы уже троекратно возсдать за трапезой, и узнайте отъ меня, что для того, чтобы подать припасы острова Звонкаго, надо вставать спозаранку: подая эти припасы, вы ихъ умножаете. Скосите лугъ во-время, и трава на немъ вы-ростетъ гуще и сочне, не косите его,— и въ нсколько лтъ она превратится въ мохъ. Выпьемъ, друзья, выпьемъ побольше! Самыя голосистыя, изъ нашихъ птицъ вс теперь поютъ въ честь нашу. Мы выпьемъ за нихъ, если вамъ угодно. Выпьемъ разъ, два, три, девять разъ: non zelus, sed Charitas.
На зар онъ опять разбудилъ насъ, чтобы пость похлебки. Посл того мы просидли цлый день за одной трапезой и не знали, что это такое: обдъ или ужинъ, завтракъ или полдникъ Для моціона прошлись затмъ нсколько разъ по острову, чтобы поглядть на почтенныхъ птицъ и послушать ихъ пнія.
Вечеромъ Панургъ сказалъ Эдитусу:
— Господинъ, если вамъ угодно, то я разскажу веселую исторію, случившуюся въ стран Шательродэ двадцать три луны тому назадъ. Конюхъ одного дворянина водилъ по лугу лошадей своего господина въ апрл мсяц, тамъ встртилъ онъ веселую пастушку, которая въ тни кустовъ пасла овецъ, вмст съ осломъ и нсколькими козами. Разговорившись съ нею, онъ предложилъ ей ссть на крупъ лошади, за его спиной, навстить его конюшню и тамъ попировать на деревенскій ладъ. Во время ихъ бесды лошадь обратилась къ ослу и сказала ему на ухо (такъ какъ скоты обрли даръ слова въ тотъ годъ въ разныхъ мстахъ):
— Бдный и жалкій оселъ, ты внушаешь мн жалость и состраданіе. Ты день-деньской работаешь, я вижу это по твоей истертой спин. Это прекрасно, такъ какъ Богъ создалъ тебя на пользу людей, ты — добрый оселъ.. Но я нахожу недостойнымъ тиранствомъ, что тебя такъ плохо чистятъ, скребутъ и кормятъ. Ты весь взъерошенный, грязный, растрепанный и питаешься здсь однимъ тростникомъ, терновникомъ. Вотъ почему я приглашаю тебя, оселъ, идти за мной и поглядть, какъ насъ прочихъ, которыхъ природа создала для войны, кормятъ и холятъ. Ты тоже попробуешь моего корма.
— По истин,— отвчалъ оселъ,— я охотно отправлюсь съ вами, господинъ конь.
— Я для тебя не конь, а господинъ жеребецъ, оселъ,— сказала лошадь.
— Простите меня, господинъ жеребецъ,— отвчалъ оселъ,— мы, деревенскіе жители, не умемъ прилично изъясняться и вести себя. Но все же я Охотно послушаюсь васъ и издали послдую за вами, изъ боязни ударовъ (у меня и то вся кожа изсчена), такъ какъ вы оказываете мн такую честь и вниманіе.
Когда пастушка услась на крупъ лошади, за спиной конюха, оселъ послдовалъ за конемъ, въ твердомъ намреніи хорошо покушать у него въ дом. Конюхъ увидалъ осла и приказалъ остальнымъ конюхамъ принять его въ вилы и избить палкой.
Оселъ, услышавъ эти рчи, поручилъ себя богу Нептуну и обратился въ бгство, говоря съ самимъ собой и разсуи, дая: ‘Правду говорятъ, что не годится посщать дворы важныхъ господъ: природа произвела меня только за тмъ, чтобы служить бднымъ людямъ. Эзопъ давно уже объяснилъ мн это въ своей басн, съ моей стороны было дерзостью забраться сюда, теперь мн одно спасеніе,— поскорй бжать отсюда, бжать такъ скоро, чтобы стриженая двка не успла косы заплести.’
И оселъ пустился рысью, вскачь, не разбирая дороги.
Пастушка, видя, что осла прогоняютъ, объявила конюху, что онъ ей принадлежитъ, и попросила, чтобы съ нимъ хорошо обошлись, въ противномъ случа она лучше уйдетъ, не входя въ домъ. Тогда конюхъ приказалъ лучше цлую недлю не задавать овса лошадямъ, лишь бы ослу насыпали его въ-волю. Но трудне всего было снова приманить его, и, несмотря на то, что конюха ласково подзывали его къ себ: ‘Ну же, ну, осликъ, ну!’ — онъ отвчалъ: ‘Не врю, боюсь.’
И чмъ ласкове подзывали они его, тмъ быстре убгалъ онъ и лягался. Они бы такъ и не поймали его, да пастушка посовтовала имъ показать ему овесъ, подзывая его, что они и сдлали.
И тогда, оселъ вдругъ, повернулся къ нимъ передомъ, говоря: ‘Овесъ, ладно, adveniat овесъ, а не вилы, это мн нравится, на это я согласенъ.’
И такимъ образомъ отдался имъ въ руки, съ мелодическимъ пніемъ, потому что вамъ вдь извстно, какой музыкальный голосъ у этихъ аркадскихъ животныхъ.
Когда, прибыли къ мсту, осла отвели въ конюшню коня и тамъ его вычистили, выскребли, подложили ему соломы подъ ноги, выше брюха, наложили въ ршотку сна, а ясли засыпали овсомъ до-верху, и когда конюха стали его просвать, то оселъ насторожилъ уши, точно, собирался имъ сказать, что състъ его и безъ просвки, что это слишкомъ большая для него честь.
Когда, они насытились, лошадь спросила у осла: ‘Ну, что, бдный оселъ? Какъ ты себя чувствуешь? По вкусу ли теб такое угощеніе? А ты еще не хотлъ приходить. Что теперь скажешь?’
— Клянусь фигами,— отвчалъ оселъ,— которыя сълъ одинъ изъ нашихъ предковъ и тмъ уморилъ со смху Филемона, это не жизнь, а масляница, господинъ жеребецъ. Но этого еще мало. А вотъ, что мн скажите: балуетесь ли вы здсь съ ослицами, вы, господа кони?
— Съ какими ослицами, оселъ?— спросилъ — конь, ты съ ума сошелъ, оселъ! Ты меня принимаешь за осла, что ли?
— Ха, ха,— отвчалъ оселъ,— тугонько дается мн придворная конская рчь. Я хочу сказать: Балуетесь ли вы здсь съ кобылами, господа жеребцы?
— Говори тише, оселъ,— сказалъ конь,— если конюха тебя, услышатъ, то примутъ тебя въ вилы, да такъ, что у тебя отпадетъ охота баловаться Съ ослицами. Мы не смемъ здсь объ этомъ и подумать, но, кром этого, намъ здсь царское житье.
— Когда такъ,— сказалъ, оселъ,— то не хочу я твоей жизни, и не надо мн ни твоей соломы, ни твоего сна и овса. Да здравствуютъ полевые репейники, такъ какъ въ пол можно баловаться, сколько душ угодно. Меньше сть, да весело баловаться — было всегда моимъ девизомъ. О, господинъ жеребецъ, другъ. мой, кабы ты видлъ насъ на ярмаркахъ, гд мы держимъ нашъ провинціальный капитулъ, какъ мы балуемся въ то время, какъ наши хозяйки продаютъ гусенятъ и цыплятъ! Вотъ и весь сказъ я сказалъ. На этомъ они разстались.
Панургъ умолкъ и больше не проронилъ ни слова. Пантагрюэль убждалъ его досказать басню. Но Эдитусъ отвтилъ: ‘Имющій уши слышати да слышитъ. Я очень хорошо понимаю, что вы хотли сказать и на что намекаете этою баснею про осла и лошадь, но вамъ стало стыдно. Знайте, что здсь ничего такого про васъ не припасено, и лучше не говорите объ этомъ.’
— Правда,— сказалъ Панургъ,— я всего только одну блую Аббегесру видлъ здсь и охотне прохался бы на ней верхомъ, нежели провелъ ее въ поводу. {Здсь непередаваемая игра словами: Dains oiseaux ir daine oisello, т. e damoiseaux и damoiselle.} Я говорю только, что она миленькая и хорошенькая и ради нея стоитъ согршить разокъ или два. Богъ проститъ мн, я ни о чемъ худомъ не думалъ, а если думалъ худое, то Богъ меня накажетъ!

VIII.

О томъ, съ какимъ трудомъ добивались мы, чтобы намъ показали Папага.

Третій день прошелъ въ такихъ же пирахъ и банкетахъ, какъ и два предыдущихъ, но въ этотъ день Пантагрюэль настаивалъ, чтобы намъ показали Папага. Но Эдитусъ отвчалъ, что онъ неохотно показывается.
— Какъ?— сказалъ Пантагрюэль. Разв онъ носитъ шлемъ Плутона на голов или кольцо Гигеса на когтяхъ или же хамелеонъ на груди, что можетъ длаться невидимымъ для міра?
— Нтъ,— отвчалъ Эдитусъ,— но его по природ довольно трудно видть. Я, однако, отдамъ приказъ, чтобы вы могли его увидть, если можно.
Съ этими словами, онъ вышелъ, оставивъ насъ доканчивать трапезу,
Черезъ четверть часа онъ вернулся и объявилъ намъ, что въ эту минуту Папага можно видть, и потихоньку и молча подвелъ насъ прямо къ клтк, гд онъ сидлъ вмст съ двумя маленькими Кардингами и шестью большими и жирными Эвегами. Панургъ съ любопытствомъ разглядывалъ его форму, его жесты, манеру держать себя и вдругъ громко вскричалъ:
— Какое глупое животное! Онъ похожъ на олуха.
— Говорите тише,— сказалъ Эдитусъ,— ради-Бога! У него есть уши, какъ справедливо замтилъ Михаилъ изъ Макона.
— Право же онъ олухъ!— продолжалъ Цанургъ.
— Если, онъ хоть разъ услышитъ такое ваше богохульство, вы погибли, добрые люди. Разв вы не видите въ клтк водоема? Изъ него вылетятъ молнія, громъ, черти и буря и вгонятъ васъ въ одинъ моментъ на сто футовъ подъ землю.
— Лучше было бы,— сказалъ братъ Жанъ,— идти пить и пировать.
Панургъ зорко разсматривалъ Папага и его компанію, какъ вдругъ увидлъ подъ его клткой ночную сову и вскричалъ:
— Ей-богу насъ здсь ловятъ на приманку и водятъ за носъ. Поглядите на эту сову {Сову употребляли, такъ приманку, при ловл птицъ. Она привлекала ихъ своими,, криками.}, ей-богу, насъ заржутъ.
— Говорите тише, ради Бога,— сказалъ Эдитусъ,— это не сова, а филинъ, это самецъ, благородный шевесье. {Chevecier — титулъ духовнаго лица, которому поручалось закупать воскъ, необходимый для церкви, Раблэ играетъ словами, chevecier и cheveche (chouette сова.)}
— Но заставьте же Папага спть намъ что-нибудь,— сказалъ Пантагрюэль,— чтобы мы послушали его голосъ.
— Онъ поетъ,— отвчалъ Эдитусъ,— только въ опредленные дни, а стъ въ опредленные часы.
— Это не по моему,— замтилъ Панургъ,— я готовъ пить во всякій часъ. Идемъ же пить.
— Вотъ теперь вы говорите дло,— сказалъ Эдитусъ,— за такія рчи никто не назоветъ васъ еретикомъ. Пойдемте, я съ вами за-одно.
Возвращаясь съ попойки, мы увидли стараго Эвегу съ зеленой головой, сидвшаго подъ зеленой листвой въ обществ трехъ пеликановъ, птицъ веселыхъ, и храпвшаго. Около него находилась хорошенькая Аббегесса и радостно пла. Пніе ея доставляло намъ такое удовольствіе, что мы охотно обратились бы въ одинъ слухъ, чтобы ничего но проронить изъ ея пнія.
Панургъ сказалъ:
— Эта красивая Аббегесса надрывается отъ пнія, а этотъ скверный Эвега хранитъ въ это время. Я его заставлю пть, клянусь діаволомъ!
И позвонилъ въ колоколъ, висвшій подъ клткой. Но сколько онъ ни звонилъ, Эвега храплъ все громче, а совсмъ не плъ.
— Ей- богу — сказалъ Панургъ,— вотъ старый хрнъ, постой, я найду средство, и ты у меня запоешь.
И онъ взялъ въ руки большой камень, чтобы въ него бросить.
Но Эдитусъ вскричалъ:
— Добрый человкъ, бей, убивай, умерщвляй всхъ королей и государей въ мір, измннически, отравой или какъ нибудь иначе, когда захочешь, побивай въ небесахъ ангеловъ — Папагъ все теб проститъ. Но этихъ священныхъ птицъ не трогай, если теб дорога жизнь, имущество, счастіе не только твои, но и твоихъ родныхъ и друзей, живыхъ и мертвыхъ, а не то и все ихъ потомство будетъ несчастливое! Но гляди хорошенько на этотъ водоемъ.
— Ну, значитъ лучше пить и пировать,— сказалъ Панургъ.
— Онъ дло говоритъ, господинъ Антитусъ,— замтилъ братъ Жанъ,— гляди на этихъ проклятыхъ птицъ, мы только и знаемъ, что богохульствуемъ, опорожняя ваши бутылки и кубки, мы только и длаемъ, что славословимъ Бога. Итакъ, идемъ пить. О, блаженныя слова!
На третій день, посл знатной выпивки, мы простились съ Эдитусомъ. Мы подарили ему хорошенькій перламутровый ножичекъ, который онъ принялъ еще милостиве, нежели Артаксерксъ стаканъ холодной воды, поднесенный ему крестьяниномъ, и вжливо поблагодарилъ насъ. Послалъ къ намъ на корабли новый запасъ всякихъ състныхъ припасовъ, пожелалъ намъ счастливаго пути и счастливаго окончанія всмъ нашимъ предпріятіямъ, и заставилъ насъ общать и покляться Юпитеромъ-Камнемъ {Jupiter Lapis, передъ которымъ произносили клятву, держа въ рукахъ камень.}, что мы вернемся обратно черезъ его владнія. Наконецъ онъ намъ сказалъ:
— Друзья, помните, что на свт больше болтуновъ, нежели людей.

IX.

О томъ, какъ мы сошли на островъ Желзныхъ Орудій.

Съ полнымъ желудкомъ, при попутномъ втр, поднявъ бизань-мачту, мы мене, чмъ въ два дня, прибыли на островъ Желзныхъ Орудій, пустынный и: необитаемый, и мы увидли на немъ пропасть деревьевъ, на которыхъ росли: лопаты, заступы, серпы, косы, пилы, топоры, ножницы щипцы, клещи, буравы.
На другихъ деревьяхъ росли шпаги, кинжалы, стилеты, мечи, сабли, палаши, рапиры и ножи.
Кому хотлось добыть ихъ, тому стоило только потрясти дерево, и они падали съ него, какъ сливы, мало того:, падая на землю, находили родъ травы, которую звали ножнами, и входили въ нее. Но, при ихъ паденіи, слдовало остерегаться, чтобы они не попали на голову или на ноги, или другія части тла, потому что они падали остріемъ книзу, чтобы лучше войти въ ножны, и могли поранить человка.
Подъ другими неизвстными деревьями, я увидлъ нкоторые сорта травы, которые росли въ вид пикъ, копій, стрлъ, алебардъ, бердышей, вилъ. Когда они доростали до дерева, то находили на немъ желзные наконечники, которые къ нимъ какъ разъ подходили. И иныя деревья заготовляли ихъ заране, подобно тому какъ для малыхъ дтей вы заготовляете платье къ тому времени, какъ ихъ перестаютъ пеленать. И такимъ образомъ мы не могли боле пренебрегать мнніемъ Платона, Анаксагора и Демокрита. Вдь они не были ничтожные философы? Эти деревья казались намъ земными животными, отличавшимися отъ настоящихъ животныхъ не тмъ, что у нихъ не было кожи, жира, мяса, венъ, артерій, связокъ, нервовъ, хрящей, костей, мозга, лимфы, и другихъ частей тла,— ибо все это у нихъ есть, какъ доказываетъ Теофрастъ,— но тмъ, что голова у нихъ,— это стволъ, который находится внизу, волосы — это корни, которые лежатъ въ земл, а ноги — это втви, которыя вздымаются къ небу, точь-въ-точь какъ человкъ, который бы стоялъ на голов ногами вверхъ. И подобно тому, какъ вы, подагрики, заране чувствуете ломоту въ ногахъ и въ лопаткахъ при наступленіи дождя, втра или ясной погоды, словомъ — всякую перемну въ воздух, такъ они своими корнями, стволами, древеснымъ сокомъ и смолою чувствуютъ, какія древки растутъ подъ ними, и подготовляютъ соотвтствующіе клинки и наконечники. Правду сказать, во всемъ (кром Бога) бываютъ ошибки. Сама природа не свободна отъ нихъ, когда производитъ чудовищные предметы и безобразныхъ животныхъ. Точно такъ и въ этихъ деревьяхъ я замтилъ кое-какія погршности. Такъ, одна пика, высоко поднявшись въ воздух подъ однимъ изъ этихъ желзодлательныхъ деревьевъ, наткнулась между втвями не на желзный наконечникъ, но на метлу: ну, и придется ей чистить трубы. Бердышъ наткнулся на пару ножницъ, и то ладно: ими будутъ очищать гусеницъ въ садахъ. Древко алебарды воткнулось въ лезвіе косы и походило на гермафродита, и то не бда: ею будутъ косить траву. Хорошее дло врить въ Бога! Мы вернулись на наши корабли, и я увидлъ за, не знаю какимъ, кустарникомъ, не знаю какихъ, людей, которые длали, не знаю что, и, не знаю какъ, точили, не знаю какое, желзо, и не знаю, какимъ образомъ.

X.

О томъ, какъ Пантагрюэль прибылъ на островъ Плутней.

Покинувъ островъ Желзныхъ Издлій, мы продолжали нашъ путь и на слдующій день вступили на островъ Плутней, настоящій портретъ Фонтенбло (земля на немъ такъ тоща, что кости, то есть скалы, пробиваютъ кожу),— песчанистый, безплодный нездоровый и некрасивый. Тамъ штурманъ показалъ намъ на дв четырехугольныхъ скалы въ форм куба съ восемью равными гранями, по своей близн он показались мн какъ бы изъ алебастра или же покрытыми снгомъ, но онъ уврилъ насъ, что он составлены изъ костей. Онъ говорилъ что тамъ находится шестиэтажный замокъ двадцати азартныхъ чертей, которыхъ такъ боятся въ нашихъ мстахъ, и самые крупные изъ нихъ двойчатки и называются двойная шестерка, самые маленькіе — двойной тузъ, остальные средніе: двойная пятерка, двойная четверка, двойная тройка, двойная двойка, остальные онъ называетъ: шестерка и пятерка, шестерка и четверка, шестерка и тройка, шестерка и двойка, шестерка и тузъ, пятерка и четверка, пятерка и тройка и такъ дале въ такомъ порядк. И тогда я замтилъ, что мало игроковъ на свт, которые бы не призывали діавола, ибо, когда, бросая кости на столъ, они набожно восклицаютъ: ‘Двойная шестерка, мой другъ!’ то это означаетъ большого діавола, ‘Двойной тузъ, голубчикъ!’ то это — маленькій діаволъ, ‘Четверка и двойная, дтушки!’ и такъ дале, то они призываютъ чертей по ихъ именамъ и прозвищамъ.
И не только призываютъ, но и величаютъ себя друзьями и ближними. Правда, что діаволы не всегда являются по первому призыву, по ихъ можно въ томъ извинить: они находились въ иномъ мст, куда ихъ призвали раньше, а потому не слдуетъ, говорить, что у нихъ нтъ ни чувствъ, ни ушей.Есть, говорю вамъ, да еще какія!
Затмъ, онъ разсказалъ намъ, что вокругъ этихъ квадратныхъ скалъ и на нихъ самихъ больше происходило бдствій крушеній, погибели жизни и имущества, нежели около всевозможныхъ Мелей, подводныхъ камней Харибдъ, Сциллъ, Сиренъ, Скрофадъ {Острова Іоническаго моря.} и всякихъ морскихъ пучинъ. Я охотно ему врю, припоминая, что во время оно у мудрыхъ египтянъ Нептунъ обозначался первымъ кубомъ іероглифами, какъ Аполлонъ — тузомъ, Діана — двойкой, Минерва — семеркой и прочее.— Тамъ хранится также св. Грааль,,— сказалъ онъ намъ,— вещь дивная и мало кому извстная.
Панургъ такъ приставалъ къ мстнымъ старостамъ, что они намъ его показали, но съ большими церемоніями и съ большей торжественностью чмъ во Флоренціи показываютъ Пандекты Юстиніана или въ Рим платокъ св. Вероники. Нигд не видлъ я столько факеловъ, свчъ, и всякихъ церемоній Въ конц концовъ, намъ показали мордочку зажареннаго кролика. Тамъ же, въ числ.прочихъ замчательныхъ вещей, мы увидли Bonne Mine, жену Manvais Jeu {Намекъ на поговорку: Paire bonne mine manvais jeu.}, и скорлупу яйца, снесеннаго нкогда Ледой и изъ котораго вы лупились Касторъ и Полуксъ, братья прекрасной Елены. Старосты одолжили намъ кусочекъ скорлупы за пустое вознагражденіе. При отъзд мы купили тюкъ шапокъ и шляпъ изъ матеріи, сотканной по нтовому полю пустыми цвтами, отъ продажи которыхъ сомнваюсь, чтобы мы получили большую выгоду, думаю, однако, что еще меньше выгоды получатъ т, которые у насъ ихъ купятъ.

XI.

О томъ, какъ мы проплыли мимо Застнка, въ которомъ обитаетъ Котъ-Мурлыка, Эрцгерцогъ Пушистыхъ Котовъ. 1)

1) Grippeminaud, archiduc des Chats fourrs, Это — президентъ уголовной палаты, а по мннію — другихъ великій инквизиторъ.
Оттуда мы проплыли мимо другого совершенно пустыннаго острова, прозывавшагося островъ Осужденія. Затмъ приблизились къ острову Застнокъ, куда Пантагрюэль не хотлъ было приставать, и хорошо бы сдлалъ, такъ какъ насъ тамъ взяли въ плнъ и заключили въ тюрьму, по приказу Кота-Мурлыки, Эрцгерцога Пушистыхъ Котовъ, за то, что кто-то изъ нашей компаніи хотлъ продать одному сержанту шляпы изъ матеріи, сотканной по нтовому полю пустыми цвтами. Пушистые Коты — зври отвратительные и страшные: они дятъ маленькихъ дтей и пасутся на камняхъ изъ мрамора. {Полъ Верховной Палаты въ Париж былъ выложенъ мраморомъ.} Изъ этого, любезные бражники, вы можете заключить, какіе они скверные. У нихъ шерсть на шкур ростетъ внутрь, а не наружу, и вс они носятъ, вмсто символа и девиза, открытый кошель, но не вс на одинъ ладъ: нкоторые носятъ его вокругъ шеи въ вид шарфа, другіе на спин, третьи на живот, кто съ боку и все это не безъ причины, хотя и тайной. Когти у нихъ такіе крпкіе, длинные и цпкіе, что, кто разъ попадется имъ въ лапы, того ужъ они не выпустятъ. Одни изъ нихъ носятъ на голов шапки съ четырьмя клапанами, другіе — съ отворотами, третьи — бархатную шапочку {Mortier — головной уборъ судебныхъ чиновъ.}, четвертые накрываются попоной, на манеръ бархатной шапочки.
Нищій, котораго мы повстрчали въ трактир и которому подали милостыню, сказалъ намъ: ‘Дай вамъ Богъ поскоре отсюда выбраться по-добру-по-здорову: вглядитесь хорошенько въ морды этихъ храбрыхъ столповъ кошачьяго правосудія и попомните мое слово: если вы проживете еще шесть олимпіадъ и вкъ двухъ собакъ въ придачу, то увидите этихъ Пушистыхъ Котовъ господами всей Европы и мирными владльцами всхъ имній и богатствъ, какія въ ней есть, если только, въ силу Божескаго наказанія, они не лишатся всего неправедно нажитаго ими имущества. Вотъ вамъ слово добродтельнаго нищаго. Среди нихъ царствуетъ Секстъ-Эссенція {Какъ высшая степень квинтъ-эссенціи.}, посредствомъ которой они все забираютъ въ свои когти, все пожираютъ и все загаживаютъ. Они сожигаютъ, четвертуютъ, обезглавливаютъ, умерщвляютъ, заключаютъ въ тюрьму, разоряютъ и губятъ все безъ разбору,— хорошо это или дурно. Въ ихъ сред порокъ называется добродтелью, злость добротою, измна — врностью, кража — щедростью, грабежъ у нихъ служитъ девизомъ и одобряется всми смертными, за исключеніемъ еретиковъ. И все это они творятъ съ верховнымъ и неотразимымъ авторитетомъ. Въ знакъ врности моего предсказанія, замтьте: у нихъ ясли стоятъ выше ршетокъ. {Одинъ изъ комментаторовъ говоритъ: ‘Эти ясли — скамьи судей, которыя стоятъ выше стола регистратора, а этотъ столъ, покрытый документами различныхъ тяжбъ и есть ршетка кошачьяго правосудія.’} Когда-нибудь вы это припомните. И если когда на свт появится моровая язва, голодъ или война, ураганы, катаклизмы, пожары, всякія бды, то не приписывайте ихъ ни расположенію неблагопріятныхъ свтилъ, ни злоупотребленіямъ римской куріи, ни тиранніи королей и земныхъ владыкъ, ни обману пустосвятовъ, еретиковъ, ложныхъ пророковъ, ни злоб ростовщиковъ, фальшивыхъ монетчиковъ, ни невжеству, наглости врачей, хирурговъ, аптекарей, ни порочности женщинъ, нарушающихъ супружескую врность, нимфоманокъ, дтоубійцъ, приписывайте все это единственно лишь невыразимой, невроятной, неизмримой злости, какая, неизмнно и безъ передышки куется и пускается въ ходъ въ мастерскихъ Пушистыхъ Котовъ и о которой міръ такъ же мало знаетъ, какъ и объ еврейской кабал, и вотъ почему ее не такъ ненавидятъ и не такъ ей противодйствуютъ, и не такъ караютъ ее, какъ бы она того заслуживала.Но еслибы она когда-нибудь была обличена передъ народомъ, то не было и не можетъ быть такого оратора, который бы своимъ краснорчіемъ ее оправдалъ, ни такихъ строгихъ и драконовскихъ законовъ, боязнь которыхъ удержала бы отъ возмездія, ни такого могущественнаго судьи, который помшалъ бы безжалостно сжечь ихъ въ ихъ нор. Родныя дти Пушистыхъ Котовъ и другіе ихъ родственники восчувствуютъ къ нимъ ужасъ и отвращеніе. И вотъ почему, подобно тому какъ Аннибалъ получилъ отъ своего отца Гамилькара приказаніе, подъ торжественной и священной клятвой, преслдовать римлянъ, пока будетъ живъ, такъ и я получилъ отъ своего покойнаго отца приказъ жить здсь и дожидаться, пока не упадетъ съ неба молнія и не испепелитъ ихъ, какъ новыхъ Титановъ, клятвопреступниковъ и святотатцевъ, такъ какъ у людей сердца оказываются такими черствыми, что они не видятъ, не чувствуютъ, не замчаютъ зла, какое творится между ними, а если и видятъ, то не смютъ, не могутъ его истребить.’
— Это еще что такое?— сказалъ Панургъ. Ахъ! Нтъ, нтъ! Это мн не по вкусу, ей-богу! Идемъ обратно, идемъ обратно, ради Бога. Этотъ благородный нищій такъ удивилъ меня своими рчами, какъ еслибы осенью громъ загремлъ.
Но, обратившись вспять, мы нашли дверь запертою, и намъ сказали, что такъ же, какъ и въ Тартаръ, сюда легко войти, но выйти отсюда трудно, и что мы отсюда не уйдемъ безъ пропуска и разршенія на томъ основаніи, что съ ярмарки не уходятъ, какъ съ рынка, да притомъ у насъ и ноги пыльныя. Но хуже всего было, когда мы прошли въ застнокъ, потому что насъ представили такому безобразному чудовищу, какого еще свтъ не видывалъ, чтобы онъ далъ намъ отпускъ ab instantia. Чудовище это. звали Котъ-Мурлыка, и я не могу его лучше описать, какъ сравнивъ съ Химерой или со Сфинксомъ и Церберомъ или съ изображеніемъ Озириса, какъ его представляли египтяне: съ тремя головами, соединенными между собой, а именно: головой льва рыкающаго, собаки лающей и волка съ разинутой пастью, окруженныхъ дракономъ, который кусаетъ свой хвостъ, и ореоломъ изъ яркихъ лучей. Руки у него были окровавленныя, когти — какъ у гарпій, морда съ вороньимъ клювомъ, зубы — какъ у четырехлтняго кабана, глаза сверкали, какъ жерло ада, и весь онъ былъ покрытъ ступками {Mortiers, новый намекъ на головной уборъ судебныхъ чиновъ.}, такъ что виднлись одни когти. Сидньемъ для него и для всхъ его коллегъ — Котовъ служила длинная, совсмъ новая ршетка, подъ которой расположены были широкія, прекрасныя ясли, какъ описывалъ нищій. Надъ главнымъ сидньемъ находился портретъ старухи, державшей въ правой рук лезвіе серпа, а въ лвой — всы, и съ очками на носу. Чашами всовъ служили два бархатныхъ кошеля: одинъ, полный звонкой монетой, спускался до земли, другой, пустой, вздымался высоко въ воздух. Я того мннія, что то было изображеніе кошачьяго Правосудія, вполн противоположное учрежденію древнихъ и-вянъ, которые сооружали статуи своимъ дикастамъ и судьямъ, посл ихъ смерти, изъ золота, серебра или мрамора, смотря по ихъ заслугамъ, но всегда безъ рукъ. Когда насъ подвели къ нему, то, не знаю какіе-такіе, люди, обвшанные кошелями и мшками и большими клочками исписанной бумаги, усадили насъ на скамью подсудимыхъ.
Панургъ говорилъ:
— Любезные друзья, я и постою, если позволите, тмъ боле, что скамья слишкомъ низка для человка въ новыхъ штанахъ и короткой куртк.
— Садитесь,— отвчали они,— безъ дальнйшихъ разсужденій. Не то земля разверзнется подъ вами и всхъ васъ проглотитъ живьемъ, если вы не сумете отвтить какъ слдуетъ.

XII.

О томъ, какъ Котъ-Мурлыка задалъ намъ загадку.

Когда мы услись, Котъ-Мурлыка, окруженный своими Пушистыми Котами, сказалъ намъ хриплымъ и бшенымъ голосомъ:
— Ну, вотъ кстати! Ну, вотъ кстати! (Теперь бы выпить кстати,— пробормоталъ Панургъ сквозь зубы). Молоденькая блондиночка
Зачала сына эіопа безъ мужа,
Затмъ родила его безъ боли,
Хотя онъ вышелъ, какъ эхидна,
Прогрызши ей утробу отъ нетерпнія.
Посл того онъ пронесся по горамъ, и по доламъ,
Летая въ воздух и ползая по земл,
Такъ что удивилъ друга мудрости,
Который подумалъ, что въ немъ живетъ человческое существо.
— Ну, вотъ,— сказалъ Котъ-Мурлыка,— разгадай мн эту загадку, скажи, что это такое.
— Ну, ей-ей,— отвчалъ я,— если бы у меня въ дом былъ сфинксъ, какъ, ей-ей, онъ былъ у Верра, одного изъ вашихъ предшественниковъ, то, ей-ей, я могъ бы разгадать загадку, но, ей-ей, меня тамъ не было и, ей-ей, я въ томъ неповиненъ.
— Ну, ей-ей,— сказалъ Котъ-Мурлыка,— клянусь Стиксомъ, такъ какъ ты не хочешь отвчать, то я теб, ей-ей, докажу, что лучше бы теб, ей-ей, попасть въ лапы Люцифера или, ей-ей, ко всмъ діаволамъ, нежели очутиться въ нашихъ когтяхъ, ей-ей. Погляди-ка на нихъ хорошенько. Ей-ей, болванъ ты этакій! Ты ссылаешься на свою невиновность какъ на обстоятельство, долженствующее избавить тебя отъ нашихъ пытокъ? Ей-ей, наши законы все равно, что паутина: маленькія мушки и бабочки попадаются, ей-ей, большіе же зловредные слпни и оводы прорываютъ ее, ей-ей, и улетаютъ, ей-ей. Такъ и мы не гонимся за крупными ворами и тираннами, ей-ей: ихъ слишкомъ трудно переваривать, ей-ей, и они насъ одурачили бы, ей-ей. Но такіе невинные младенцы, какъ вы, ей-ей, очень удобны для того, чтобы васъ проглотить, ей-ей, и чортъ пропоетъ вамъ отходную, ей-ей!
Брату Жану надоли разглагольствованія Кота-Мурлыки, и онъ сказалъ:
— Эй ты, господинъ чортъ въ юбк, какъ же ты хочешь, чтобы онъ отвчалъ теб за такое дло, котораго онъ не знаетъ? Разв ты не гонишься за истиной?
— Ей-ей,— сказали, Котъ-Мурлыка,— еще не бывало случая, во все мое царствованіе, чтобы здсь кто-нибудь заговаривалъ первый, не будучи спрошенъ, ей-ей! Кто это спустилъ съ цпи этого бшенаго дурака?
— Ты лжешь,— сказалъ братъ Жанъ,— не разжимая губъ.
— Ей-ей, когда дойдетъ до тебя чередъ отвчать, то я теб задамъ перцу, негодяй, ей-ей!
— Ты лжешь,— говорилъ братъ Жанъ, молча.
— Ужъ не думаешь ли ты, что ты здсь находишься въ академическомъ лсу, гд лнтяи и тунеядцы охотятся за истиной? Намъ тутъ некогда этимъ заниматься, ей-ей. Здсь отвчаютъ категорически, ей-ей, на то, чего не знаютъ, или сознаются въ томъ, чего никогда не длали, ей-ей, увряютъ, что знаютъ то, чему не учились ей-ей. Здсь терпятъ, хоть и злятся, ей-ей, здсь щиплютъ гуся, а онъ и не пикнетъ, ей-ей. Ты говоришь безъ полномочія, ей-ей, я хорошо это вижу, ей-ей, теб бы въ пору обвнчаться съ чортомъ, ей-ей!
— Ахъ, Діаволъ!— вскричалъ братъ Жанъ. Архидіаволъ, Протодіаволъ, Пантодіаволъ, ты хочешь, значитъ, женить монаховъ, то, то, то! Уличаю тебя въ еретичеств.

XIII.

О томъ, какъ Панургъ разршилъ загадку Кота-Мурлыки.

Котъ-Мурлыка, притворившись, что не слыхалъ этихъ словъ, обратился къ Панургу, говоря:
— Ну, а ты, шутъ, ничего разв намъ не скажешь? Панургъ отвчалъ:
— Чорта съ два, я ясно вижу, что мы попали въ бду или къ самому діаволу, потому что невиновность здсь не признается и чортъ служитъ здсь обдню. А потому прошу васъ, позвольте мн расплатиться за всхъ и отпустите насъ. Мн больше здсь невтерпежъ.
— Отпустить!— закричалъ Котъ-Мурлыка. Ей-ей, уже лтъ триста, какъ этого здсь не бывало, чтобы кто-нибудь ушелъ отсюда не ощипанный, ей-ей, а чаще даже съ ободранной шкурой, ей-ей. Посмй посл того сказать, что ты задержанъ у насъ несправедливо или же съ тобой поступили несправедливо, несчастный человкъ, но еще несчастне будешь ты, ей-ей, если не разгадаешь предложенной загадки. Ей-ей, говори же, что ты на это скажешь?
— Ну вотъ, чортъ возьми,— отвчалъ Панургъ,— это означаетъ чернаго червя, который родился отъ благо боба и затмъ прогрызъ его и вылзъ на свтъ Божій. Онъ ползаетъ, чортъ побери, по земл, а затмъ летаетъ по воздуху, вслдствіе чего Пиагоръ первый поклонникъ мудрости, что по-гречески значитъ философъ, полагалъ, что, благодаря переселенію душъ, онъ получилъ человческую душу. Если бы вы были людьми, то, клянусь діаволомъ, посл вашей смерти, по его мннію, ваши души вошли бы въ тло червей, потому что, клянусь діаволомъ, въ здшней жизни вы все грызете и пожираете, а въ другой жизни вы прогрызете и пожрете,- какъ эхидны, утробу своей матери, клянусь діаволомъ!
— Богомъ клянусь,— сказалъ братъ Жанъ,— я бы ничего лучшаго не желалъ, чтобы мой задъ обратился въ бобъ и былъ съднъ этими червями.
Панургъ, договоривъ, бросилъ на средину паркета толстый кожаный кошелекъ, набитый золотыми. При звук золота вс Пушистые Коты заиграли на когтяхъ, точно на скрипкахъ, и вс громко вскричали:
— Это пряности: процессъ славный, вкусный и очень пряный. Они хорошіе люди.
— Это золото,— сказалъ Панургъ,— я хочу сказать: золотыя монеты.
— Судъ это понимаетъ,— отвчалъ Котъ-Мурлыка,— ей-ей. Ступайте, дти, ей-ей,, проходите мимо. Мы не такъ черны, какъ кажемся, ей-же-ей.
По выход изъ застнка, мы были отведены въ гавань нсколькими горными грифонами. Но прежде, нежели мы сли на корабли, они предупредили насъ, что мы не должны пускаться въ путь, не одаривъ богатыми подарками какъ жену Кота-Мурлыки, такъ и Всхъ Пушистыхъ Кошекъ, въ противномъ случа имъ приказано отвести насъ обратно въ застнокъ.
— Ба!— отвчалъ братъ Жанъ. Мы отойдемъ къ сторонк и поглядимъ, что у насъ есть. Он будутъ много довольны нами.
— Но,— сказали ребята,— не забудьте и насъ гршныхъ.
— Ну, вотъ еще,— сказалъ братъ Жанъ,— гршныхъ людей никогда не забываютъ, ихъ принято дарить во всхъ странахъ и во всякія времена года.

XIV.

О томъ, какъ Пушистые Коты живутъ взяточничествомъ.

Не усплъ братъ Жанъ договорить этихъ словъ, какъ увидлъ шестьдесятъ восемь галеръ и фрегатовъ, прибывшихъ въ портъ. Онъ побжалъ туда спросить, какимъ товаромъ нагружены эти корабли, и увидлъ, что вс они нагружены дичиной, зайцами, каплунами, голубями, свининой, кроликами, телятами, цыплятами, дикими и домашними утками, гусями и другой живностью. Онъ замтилъ также нсколько кусковъ бархата, атласа и штофа. Тогда онъ спросилъ путешественниковъ, куда и кому они везутъ эти лакомые кусочки. Они отвчали, что везутъ ихъ Коту-Мурлык. Пушистымъ Котамъ и Кошкамъ.
— Какъ называете вы эти снадобья?— спросилъ братъ Жанъ.
— Взятками,— отвчали путешественники.
— Значитъ, они живутъ взяточничествомъ,— сказалъ братъ Жанъ,— и должны пропасть. Ей-богу, это врно: ихъ отцы пожрали добрыхъ, которые, въ силу своего званія, занимались грабежомъ и охотой, чтобы набить руку на время войны и закалить себя въ работ. Ибо охота своего рода сраженіе, и Ксенофонтъ не ошибался, когда писалъ, что охота, какъ Троянская лошадь, выпустила всхъ добрыхъ военачальниковъ. Я не ученый, но мн такъ говорили, и я этому врю. Ихъ души, по мннію Кота-Мурлыки, по смерти входятъ въ кабановъ, оленей, дикихъ козъ, цапель, куропатокъ и другихъ подобныхъ животныхъ, которыхъ они въ прежней жизни такъ любили и гонялись за ними. И вотъ теперь эти Пушистые Коты, истребивъ и пожравъ ихъ замки, земли, помстья, владнія, доходы, стремятся выпить ихъ кровь и душу и въ новой жизни. О! Честный нищій не даромъ указывалъ намъ, какое значеніе иметъ ршетка, помшенная надъ яслями.
— Однако, замтилъ Панургъ, великій король издалъ декретъ, чтобы никто, подъ страхомъ смертной казни, не убивалъ ни оленей, ни ланей ни кабановъ, ни дикихъ козъ.
— Это правда,— отвчалъ одинъ изъ путешественниковъ,— но великій король такъ добръ и милостивъ, эти же Пушистые Коты такіе бшеные и такъ жаждутъ христіанской крови, что мы меньше боимся прогнвать великаго короля, чмъ отказать этимъ Пушистымъ Котамъ во взяткахъ. Тмъ боле, что Котъ-Мурлыка выдаетъ замужъ одну изъ своихъ Кошекъ за большого Пушистаго Кота. Во время оно ихъ называли травоядными, но увы, они больше не дятъ травы. Теперь мы ихъ зовемъ зайцеядными, куропаткоядными, бекасоядными, фазаноядными, цыплятоядными, козоядными, кроликоядными и свиноядными, другимъ мясомъ они не питаются.
— Ба, ба!— говорилъ братъ Жанъ. Въ будущемъ году ихъ будутъ звать не иначе, какъ навозоядными, хотите вы этому врить?
— Охотно,— отвчала бригада.
— Сдлаемъ-ка два дла,— сказалъ онъ,— во-первыхъ, захватимъ всю эту дичину, которую вы здсь видите, мн же кстати ужасно какъ надола солонина: она возбуждаетъ во мн меланхолію. Мы конечно заплатимъ за дичь. Во-вторыхъ, вернемся назадъ и перержемъ всхъ этихъ чертей Пушистыхъ Котовъ.

XV.

О томъ, какъ братъ Жанъ Сокрушитель предлагаетъ перерзать Пушистыхъ Котовъ.

— Клянусь монашеской рясой,— говорилъ братъ Жанъ,— что это за путешествіе? Мы только и знаемъ, что пьемъ, димъ и ровно ничего не длаемъ. Портъ побери, это мн не по нраву, если я не совершу какого-нибудь геройскаго дла, то не могу спать. Неужто вы пригласили меня путешествовать только затмъ, чтобы служить обдню и исповдывать? Клянусь Пасхой, первый, кто мн попадется въ руки, будетъ въ наказаніе брошенъ въ море, головою внизъ, во Искупленіе грховъ. Чмъ прославился на-вки и прогремлъ на весь свтъ Геркулесъ? Не тмъ ли, что онъ странствовалъ по блу-свту, избавляя народы отъ тиранній, заблужденій, опасностей и разныхъ бдъ? Онъ убивалъ всхъ разбойниковъ, всхъ чудовищъ, всхъ ядовитыхъ змй и зловредныхъ животныхъ. Почему мы не слдуемъ его примру и не поступаемъ, какъ онъ, во всхъ странахъ, черезъ которыя прозжаемъ? Онъ истребилъ Стимфалидъ, Лернскую Гидру, Какуса, Антея, Кентавровъ. Я самъ не ученый, но такъ говорятъ ученые. По его примру, истребимъ и перержемъ этихъ Пушистыхъ Котовъ, это настоящіе черти, и избавимъ страну отъ тиранніи. Будь я такъ такъ силенъ и такъ могущественъ, какъ Геркулесъ, то такъ, же врно, какъ то, что Магометъ не пророкъ, я бы не просилъ у васъ ни совта, ни помощи. Ну, чтожъ? Идемъ, что-ли? Я васъ увряю, что мы легко справимся съ ними, и они съ терпніемъ, перенесутъ это,— я въ томъ не сомнваюсь, потому что десять свиней не выпили бы столько помой, сколько они Перенесли оскорбленій, и совсмъ терпливо. Идемъ!
— Оскорбленій,— сказалъ я,— и безчестія они не боятся, лишь бы у нихъ водились денежки въ мошн, хотя бы и грязныя. И мы, быть можетъ, справились бы съ ними, какъ Геркулесъ, но нужно было бы, чтобы нами командовалъ Эристей {Король Аргоса, который заказалъ Геркулесу его двнадцать подвиговъ.}, и я бы ничего такъ не желалъ въ настоящую минуту, какъ прогуляться между ними въ теченіе какихъ-нибудь двухъ часовъ въ томъ вид, въ какомъ нкогда Юпитеръ постилъ свою возлюбленную Семелуэ, первую мать добраго Бахуса.
— Богъ,— сказалъ Панургъ,— помиловалъ насъ отъ ихъ когтей, но, что касается меня, то я больше къ нимъ не вернусь. Я до сихъ еще не могу опомниться отъ страха, который я тамъ претерплъ. И я тамъ очень разсердился по тремъ причинамъ: во-первыхъ, потому, что я разсердился, во-вторыхъ, потому, что я разсердился, въ третьихъ, потому, что я разсердился. Выслушай правымъ ухомъ, братъ Жанъ, мой лвый кумъ: всякій разъ и сколько бы разъ ты ни пожелалъ отправиться ко всмъ чертямъ, въ судилище Миноса, Эака и Радаманта, скажи только слово и я — твой неразрывный спутникъ, вмст съ тобой переправлюсь черезъ Ахеронъ, Стиксъ, Коцитъ, выпью полный стаканъ воды изъ Леты, заплачу за насъ обоихъ Харону за перевозъ на лодк, но, чтобы вернуться къ Пушистымъ Котамъ,— слуга покорный. Если теб такъ хочется къ нимъ вернуться, то ищи себ другую компанію. Я же теб не попутчикъ, пусть мое слово будетъ такъ же крпко, какъ мдная стна. Если только меня туда не потащать силою, я, пока живъ, не приближусь къ нимъ такъ же, какъ и къ Геркулесовымъ столбамъ. Разв Улиссъ возвращался за своей шпагой къ пещеру Циклопа? Какъ бы да не’ такъ! Я ничего не забылъ въ застнк и туда не вернусь.
— О,— сказалъ братъ Жанъ — вотъ-то добрый малый и храбрый товарищъ съ руками, разбитыми параличомъ! Но поговоримъ-ка толкомъ, хитрый ты человкъ. Зачмъ и для какого бса ты бросилъ имъ кошель, полный денегъ? Разв у насъ ихъ такъ много? Не довольно ли было бы съ нихъ нсколькихъ обрзанныхъ монетъ?
— Потому,— отвчалъ Панургъ,— что Котъ-Мурлыка безпрестанно раскрывалъ свой бархатный кошель, восклицая: ‘Ей-ей, ей-же-ей, ей-ей!.’ Я изъ этого вывелъ заключеніе, что мы можемъ спастись, набросавъ ему туда денегъ. Потому что бархатный кошель сдланъ не для храненія реликвій, а золотыхъ монетъ. Понимаешь, ли ты это, братъ Жанъ, мой любезный куманекъ? Когда ты проживешь съ мое, то Заговоришь иначе. Но, во исполненіе’ ихъ приказаній, мы должны ухать отсюда.
Оборванцы все еще ждали въ гавани, чтобы ихъ наградили. И видя, что мы собираемся отплыть, обратились къ. брату Жану, увряя его, что они насъ не отпустятъ, пока мы не дадимъ имъ на водку.
— Ахъ, вы черти этакіе,— закричалъ братъ Жанъ,— вы все еще здсь? Мало меня здсь сердили, что вы еще лзете ко мн съ вашими глупостями. Постойте, вотъ я васъ угощу сейчасъ водкой.
И, обнаживъ мечъ, сошелъ съ судна, намреваясь ихъ избить, но они бросились бжать со всхъ ногъ, и больше мы ихъ не видали.
Однако, этимъ не кончились наши треволненія, такъ какъ нсколько матросовъ, отпущенные Пантагрюэлемъ въ то время, какъ мы находились у Кота-Мурлыки, пошли въ трактиръ, расположенный близъ гавани, чтобы попировать и подкрпиться. Я не знаю, заплатили они за свое продовольствіе или нтъ, но только старуха трактирщица, увидя брата Жана, сошедшаго на берегъ, пожаловалась, ему въ присутствіи сержанта, зятя одного изъ Пушистыхъ Котовъ, и двухъ сутягъ-свидтелей.
Братъ Жанъ, которому надоли ихъ рчи и заявленія, спросилъ:
— Друзья мои, оборванцы, неужели же вы хотите сказать, что наши матросы безчестные люди? Я утверждаю противное и докажу вамъ это юридически: путемъ вотъ этой сабли.
И говоря это, размахивалъ саблей. Мужики пустились бжать безъ оглядки. Оставалась одна старуха, которая завряла брата Жана, что матросы честные люди, но она жалуется только на то, что они не заплатили за постель, на которой отдыхали посл обда, и просила за постель пять турскихъ су.
— По правд сказать,— отвчалъ братъ Жанъ,— это недорого, они неблагодарные и за такую цну въ другомъ мст не получатъ, я охотно заплачу за постель, но хочу прежде на нее поглядть.
Старуха отвела его къ себ въ домъ и показала ему постель, и когда онъ ее похвалилъ, замтила, что она недорого проситъ за нее: всего лишь пять су. Братъ Жанъ далъ ей пять су, но своей саблей пробилъ перину и подушки и выпустилъ въ окно весь пухъ на улицу Старуха бросилась вонъ, зовя на помощь и кричала: ‘Караулъ!’, стараясь собрать пухъ обратно. Братъ Жанъ, ни о чемъ не заботясь, унесъ одяло, матрацъ и дв простыни къ намъ на корабль, не будучи никмъ замченъ, потому что воздухъ былъ полонъ пухомъ, точно снжной бурей, и подарилъ ихъ матросамъ. Затмъ сказалъ Пантагрюэлю, что здсь перины гораздо дешевле, чмъ въ Шинон, хотя тамъ и водятся знаменитые гуси въ Потилё. За свою перину старуха спросила съ него только пять су, тогда какъ въ Шинон такая стоитъ, по меньшей мр, двнадцать франковъ.
Какъ только братъ Жанъ и другіе члены нашей компаніи взошли на корабль, Пантагрюэль снялся съ якоря. Но поднялся такой сильный втеръ, что они сбились съ пути и попали снова во владнія Пушистыхъ Котовъ, и въ такую морскую пучину, гд море Высоко и страшно вздымалось, и одинъ юнга, сидвшій на верху мачты, закричалъ, что видитъ страшное жилище Кота-Мурлыки, а Панургъ, одурвъ отъ страха, завопилъ: ‘Патронъ, другъ мой, несмотря на втеръ и втеръ и волны, поворачивай оглобли. О, другъ мой, не будемъ ворочаться въ этотъ злой край, гд я оставилъ свой кошелекъ.’
Но втеръ прибилъ ихъ къ острову, къ которому они, однако, не осмлились пристать, и укрылись, въ разстояніи мили оттуда, среди большихъ скалъ.

XVI.

О томъ, какъ Пантагрюэль прибылъ на островъ Невждъ 1), съ длинными пальцами и крючковатыми руками, и о страшныхъ приключеніяхъ, какихъ онъ тамъ былъ свидтелемъ, и о чудовищахъ, какихъ онъ тамъ видлъ.

1) Apedeftes — необразованные, невжественные. Такъ Раблэ называетъ членовъ Казначейства, для которыхъ не требовалось ученой степени при отправленіи ихъ должности. ‘Вся аллегорія этой главы,— говоритъ одинъ изъ комментаторовъ,— заключается въ томъ, что различныя отдленія Казначейства представляются въ вид прессовъ, а податныя сословія въ вид виноградныхъ кистей, которыя выжимаются.’
Какъ только что брошенъ былъ якорь, и корабль очутился въ безопасности спустили лодку. Посл того какъ добрый Пантагрюэль помолился Богу и поблагодарилъ Его за спасеніе отъ большой опасности, онъ слъ въ лодку со всей своей компаніей, чтобы высадиться на берегъ, что было имъ довольно легко сдлать: море было спокойно, и втеръ стихъ, и очень скоро они уже были у скалъ. Въ то время, какъ они сходили на землю, Эпистемонъ восхищавшійся мстоположеніемъ и оригинальностью скалъ, увидлъ нсколько туземцевъ. Первый, къ которому онъ обратился, былъ одтъ въ короткій плащъ королевскаго цвта, на немъ была куртка изъ полусукна съ рукавами, подбитыми атласомъ и шляпа съ кокардой. Манеры у него были довольно приличныя, и его звали, какъ мы поздне узнали, Скопидомомъ. Эпистемонъ спросилъ у него, какъ называются эти странныя скалы и долины. Скопидомъ отвчалъ, что эта скалистая страна была колоніей Прокурацій и называется Регистрами, а что по ту сторону скалъ, перейдя черезъ небольшой бродъ, мы найдемъ островъ Невждъ.
— Клянусь всяческимъ шутовствомъ!— сказалъ братъ Жанъ. Чмъ же, однако, вы здсь питаетесь, добрые люди? Удастся ли намъ утолить у васъ жажду? Вдь я никакихъ другихъ орудій у васъ не вижу, кром пергамента, чернильницъ и перьевъ.
— Да, мы этимъ самымъ и питаемся — отвчалъ Скопидомъ,— такъ какъ вс, кто попадаетъ на этотъ островъ, проходятъ черезъ наши руки.
— Зачмъ?— спросилъ Панургъ. Разв вы цирюльники, что должны прибирать имъ голову?
— Да,— сказалъ Скопидомъ,— мы прибираемъ ихъ кошельки.
— Ей-богу,— отвчалъ Панургъ,— но вы получите отъ меня ни гроша, но прошу васъ, любезный господинъ, отведите насъ къ Невждамъ, потому что мы прибыли изъ страны ученыхъ, гд я ровно ничему не поучился.
Разговаривая такимъ образомъ, они прибыли на островъ Невждъ, потому что черезъ бродъ легко было перейти. Пантагрюэль былъ очень удивленъ архитектурой жилища туземцевъ: они жили въ пресс, куда поднимались по пятидесяти ступенькамъ, и прежде, нежели вступить въ главный прессъ,— потому что есть малые, большіе, секретные, средніе и всякаго сорта,— вы проходите черезъ большую галлерею со столбами, гд вы видите картины со всякаго рода казнями, вислицами для воровъ, дыбою и пытками, и намъ стало даже страшно. Когда Скопидомъ замтилъ, что Пантагрюэля это занимаетъ, онъ сказалъ:
— Господинъ, пойдемте дальше, это пустяки.
— Какъ пустяки?— замтилъ братъ Жанъ. Клянусъ клапаномъ, Панургъ и я, мы дрожимъ отъ голода. Мн бы пріятне было выпить, нежели глядть на эти развалины.
— Пойдемте,— сказалъ Скопидомъ,— и привелъ, насъ къ небольшому прессу, спутанному на задахъ, который называли на мстномъ нарчіи: питія. Тамъ, нечего и спрашивать про то, какъ мэтръ, Жанъ съ Панургомъ стали угощаться, потому что, тамъ нашлись миланскія сосиски, индйки, каплуны, мальвазія и всякія мяса, прекрасно изготовленныя и приправленныя. Маленькій погребщикъ, видя, что братъ Жанъ любовно поглядываетъ на одну бутылку, стоявшую у буфета, отдльно отъ другихъ бутылокъ, сказалъ Пантагрюэлю:
— Господинъ, я вижу, что одинъ изъ вашихъ слугъ любуется этой бутылкой: я васъ умоляю, прикажите, чтобы ея не трогали, потому что она приготовлена для господъ.
— Какъ, спросилъ Панургъ,— здсь есть господа? Я вижу, однако, что здсь собираютъ виноградъ.
Тогда Скопидомъ показалъ намъ небольшую лсенку, спрятанную въ комнат, въ которой мы увидли господъ, находившихся въ большомъ пресс, куда никого не пускали, безъ разршенія, но онъ сказалъ намъ, что мы хорошо разсмотримъ ихъ въ слуховое окошечко, а они насъ не увидятъ.
Когда мы подошли къ окошечку, то увидли двадцать или двадцать пять толстыхъ висльниковъ вокругъ большого палача {Здсь и дале Рабле играетъ словами: bourreau и bureau.}, одтаго въ зеленое платье, руки у нихъ были длинныя, какъ журавлиныя ноги, и съ ногтями длиною, по крайней, мр въ два фута, потому что имъ запрещено было ихъ стричь, такъ что они превращались въ кривые когти. Въ эту минуту, какъ разъ, доставили большую кисть винограда, собираемаго въ этой стран съ лозы Необычайной, которая часто виситъ на столбахъ {Конфискованное имущество повшенныхъ.}. Какъ только что они завладли кистью, такъ немедленно положили ее въ прессъ и до тхъ поръ давили и выжимали, пока бдная кисть не стала такъ суха, что въ ней не нашлось бы и капельки сока.
Скопидомъ намъ сказывалъ, что такія большія кисти достаются имъ не часто, но другія зато всегда имются въ пресс.
— Но, куманекъ,— сказалъ Панургъ,— разв у нихъ такъ много виноградной лозы?
— Да,— отвчалъ Скопидомъ. Видите ли вы эту маленькую кисть, которая идетъ въ прессъ? Эта кисть съ Десятинной лозы, и они намедни уже выжимали такую, но сокъ сильно пахнулъ попомъ, и господамъ это не понравилось.
— Зачмъ же въ такомъ случа,— сказалъ Панургъ,— они опять кладутъ ее въ прессъ?
— Чтобы видть,— отвчалъ Скопидомъ,— нтъ ли здсь какого обмана.
— Ну, какъ же это вы зовете этихъ людей невждами, скажите, ради Бога?— замтилъ братъ Жанъ. Помилуйте, чортъ возьми! Да они выжмутъ сокъ изъ стны.
— Да они такъ и длаютъ,— отвчалъ Скопидомъ,— зачастую они кладутъ въ прессъ замки, парки, лса и изъ всего добываютъ прсное золото.
— Вы, врно, хотите — сказать чистое золото?— сказалъ Эпистемонъ.
— Я говорю прсное,— отвчалъ Скопидомъ,.— потому что его пьютъ здсь бутылками. Виноградной лозы здсь столько, что не пересчитать. Пройдите сюда и загляните въ ту рощу: здсь боле тысячи виноградныхъ лозъ, которыя только ждутъ, когда ихъ выжмутъ вотъ это — лоза Общая, вотъ это — Частная, лоза Укрпленій, лоза Займовъ, лоза Даровъ, Постороннихъ доходовъ, Удловъ, Карманныхъ денегъ, Почтовая лоза, лоза Пожертвованій, Домовая лоза.
— А что это за лоза, вонъ тамъ, такая большая, окруженная множествомъ маленькихъ?
— Это,— отвчалъ Скопидомъ,— лоза Сбереженій, лучшая во всемъ кра, когда эту лозу выжимаютъ, то полгода спустя отъ каждаго изъ этихъ господъ ею разитъ.
Когда господа встали, Пантагрюэль попросилъ Скопидома отвести насъ въ большой прессъ, что тотъ исполнилъ охотно. Какъ только мы вошли туда, Эпистемонъ, который понималъ вс языки, сталъ объяснять Пантагрюэлю девизы пресса, который былъ великъ, красивъ и, какъ намъ сказалъ Скопидомъ, сооруженъ изъ Крестнаго дерева, на каждомъ изъ орудій стояло названіе каждой части на туземномъ нарчіи. Винтъ въ пресс назывался Приходъ, корпусъ его — Расходъ, гайка — Государство, бока — Недоимки, бочки — Застой, тараны — Badietur, стойки — Recuperetur, чаны — Saldo, рукоятки — Списки, отводы — Квитанціи, кадки — Утвержденіе, корзины — Истекшіе векселя, вёдра — Довренность, воронка — Очистка счётовъ.
— Клянусь королевой Колбасъ,— сказалъ Панургъ,— вс египетскіе гіероглифы пустяки въ сравненіи съ этимъ жаргономъ, вс эти слова ни къ селу, ни къ городу. Но почему же, скажи дружище куманекъ, называютъ здшнихъ людей невждами?
— Потому, что,— отвчалъ Скопидомъ,— они совсмъ не учены и не должны бытъ учеными, и что все должно здсь руководствоваться невжествомъ, а основаніемъ всему служитъ: ‘Господа сказали! Господа такъ приказали!’
— Клянусь истиннымъ Богомъ,— сказалъ Пантагрюэль,— если виноградная лоза имъ приноситъ такъ много, то виноградъ имъ ничего не стоитъ. {Тутъ у Раблэ непереводимая игра словами: serment и sarment.}
— Неужто вы сомнваетесь въ этомъ?— отвчалъ Скопидомъ. Они собираютъ виноградъ ежемсячно, не такъ, какъ у васъ, гд виноградъ собирается разъ въ году.
Когда онъ повелъ насъ черезъ тысячу небольшихъ прессовъ, мы увидли, при выход, другой столикъ {Раблэ вмсто bureau употребляетъ здсь слово bonrreau и играетъ этими словами.}, вокругъ котораго сидло четверо или пятеро Невждъ грязныхъ, разъяренныхъ, какъ оселъ, которому къ хвосту привязали хлопушку. Они выжимали въ маленькомъ пресс тотъ виноградъ, который уже раньше былъ выжатъ другими — и ихъ называли на мстномъ нарчіи: контролерами.
— Вотъ самые противные уроды, какихъ я когда-либо видлъ,— говорилъ братъ Жанъ.
Изъ большого пресса мы прошли черезъ пропасть маленькихъ прессовъ, гд толпа виноградарей очищала виноградъ желзными орудіями, которыя они называли Приходо-Расходными статьями, и въ конц концовъ прибыли въ залъ, гд увидли большого дога съ двумя песьими головами, съ волчьимъ брюхомъ, съ когтями, какъ у чорта, котораго поили миндальнымъ молокомъ {Здсь Раблэ играетъ словами amende (пеня) и amande (миндаль).}, и за нимъ такъ ухаживали по приказу господъ, потому что онъ приносилъ каждому изъ нихъ доходъ, какъ съ доброй фермы, они называли его на язык Невждъ: Двойной. Мать его находилась возл и была такого же цвта и образа, кром того, что у нея было четыре головы, дв мужскихъ и дв женскихъ, и ее звали Четверная, и она была самая яростная и опаснйшая тварь изъ всхъ, за исключеніемъ ея бабушки, которую мы видли заключенной въ каземат и которую звали: Дефицитъ.
Братъ Жанъ, отличавшійся волчьимъ голодомъ, такъ что способенъ былъ проглотить цлую уйму адвокатовъ, начиналъ сердиться и попросилъ Пантагрюэля подумать объ обд и забрать съ собою Скопидома, такъ что, выходя оттуда черезъ задній ходъ, мы встртили старика, закованнаго въ цпи, полу-невжду, полу-ученаго, своего рода чортова гермафродита, защищеннаго очками, какъ черепаха черепомъ, онъ питался мясомъ, которое они на своемъ жаргон называли: Апелляція. Увидя его, Пантагрюэль спросилъ Скопидома, къ какому племени принадлежитъ этотъ протонотаріусъ, и какъ его зовутъ. Скопидомъ оповстилъ насъ, что старикъ находится тутъ споконъ вка, къ великому своему прискорбію, закованный въ цпи господами, которые морили его голодомъ, а зовется онъ: Revisit.
— Клянусь святыми членами Папы,— сказалъ братъ Жанъ,— меня не удивляетъ, если господа Невжды очень дорожатъ этимъ папистомъ. Ей-богу, другъ Панургъ, мн сдается, что если въ него хорошенько вглядться, то онъ похожъ на Кота-Мурлыку. Здшніе господа, хоть и невжды, но знаютъ не меньше другихъ, я бы пинками отослалъ его туда, откуда онъ. пришелъ.
— Клянусь моими восточными очками,— отвчалъ Панургъ,— братъ Жанъ, другъ мой, ты правъ: судя на морд этого фальшиваго негодяя Revisit, онъ еще невжественне и зле, чмъ здшніе бдняги Невжды, которые, по крайней мр, выжимаютъ безъ всякихъ обиняковъ того, кто имъ попадется въ руки, и не прибгаютъ къ такимъ околичностямъ и такой волокит, какъ Пушистые-Коты, за что т на нихъ, разумется, злятся.

XVII.

О томъ, какъ мы прошли Дале 1), и какъ Панурга тамъ чуть было не убили.

1) Раблэ играетъ словомъ ontre, которое значитъ дале, кром того и бурдюкъ, я называетъ его жителей ontrs, вздутыми.
Мы тотчасъ же свернули на дорогу Дале и разсказали наши приключенія Пантагрюэлю, который проникся къ намъ большимъ состраданіемъ и написалъ по этому поводу нсколько элегій для времяпрепровожденія. Прибывъ туда, мы немного закусили и отдохнули, а также запаслись прсной водой и топливомъ. Туземцы, судя по ихъ физіономіи, показались намъ добрыми ребятами и откормленными на славу. Вс они были вздутые и какъ, какъ будто лопались отъ жиру. Мы увидли при этомъ нчто такое, чего еще нигд не видали: они разрывали, себ кожу, чтобы жиръ выпирало изъ хвастовства или тщеславія, но что иначе ихъ очень распираетъ. Посл, такого пріема они вдругъ становились выше ростомъ, подобно тому, какъ садовники надскаютъ кору молодыхъ, деревьевъ, чтобы ускорить ихъ ростъ.
Возл гавани находился кабакъ, прекрасный и великолпный по вншнему виду, въ которомъ собралось, очень много вздутаго народа всякаго пола, всхъ возрастовъ и всхъ состояній, такъ что мы подумали, что тамъ происходитъ какой-нибудь пиръ, или банкетъ. Но намъ сказали, что ихъ пригласили туда, чтобы присутствовать при измореніи хозяина, и вс близкіе, родные и знакомые спшили туда. Не понимая ихъ нарчія, мы полагали, что ‘измореніе’ здсь означаетъ особаго рода церемонію, подобно тому какъ у насъ говорятъ: обрученіе, примиреніе, посвященіе, освященіе, отреченіе, усмиреніе. Но намъ сказали, что хозяинъ въ свое время былъ веселый малый, гуляка и обжора, объдало, не выходившій изъ-за стола, подобно хозяину въ Рульяк, уже лтъ десять, какъ онъ страдаетъ отъ ожирнія и въ настоящее время дошелъ до изморенія, и кончаетъ дни свои, какъ это водится въ здшнемъ кра, оттого, что, отъ частыхъ насчекъ въ кож, внутренности ихъ вываливаются наружу, какъ изъ пробитой бочки.
— Помилуйте, добрые люди,— говорилъ Панургъ,— неужели же вы не можете обвязать животъ крпкими веревками или деревянными, а не то и желзными, обручами? Въ такомъ случа внутренности такъ бы легко не вываливались, и онъ доле бы прожилъ.
Но не усплъ онъ договорить этихъ словъ, какъ мы услышали въ воздух громкій и рзкій звукъ, точно какой-нибудь толстый дубъ разлетлся на куски. Тогда сосди объявили, что измореніе совершилось, и этотъ взрывъ былъ смертельнымъ.
Тутъ мн припомнился почтенный аббатъ де-Кастильеръ, который не удостоивалъ дурачиться со своими горничными nisi in Pontificalibus Когда, на склон его лтъ, родные и друзья убждали его отказаться отъ своего аббатства, онъ говорилъ и заявлялъ, что до самой кончины не сложитъ съ себя чина настоятеля и что послдній его вздохъ будетъ вздохомъ аббата.

XVIII.

О томъ, какъ нашъ корабль чуть было не потерплъ крушеніе и какъ насъ выручили путешественники изъ страны Квинтъ-Эссенціи.

Снявшись съ якоря и распустивъ паруса, пустились мы въ путь при легкомъ нордъ-вест. Но мы не отплыли и двухсотъ двадцати двухъ миль, какъ попали въ центръ сильнаго вихря, среди котораго двигались нкоторое время, лишь при помощи фокъ-мачты и топселей, собственно говоря, только въ угоду штурману, который насъ уврялъ что при слабомъ движеніи различныхъ воздушныхъ теченій и ихъ мягкомъ сопротивленіи другъ другу, равно какъ и при ясности неба и спокойствіи моря, нельзя ждать ничего хорошаго, но и ничего худого. Поэтому всего лучше будетъ послдовать совту философа {Эпиктетъ.}, рекомендующаго воздерживаться и удерживаться, то есть, другими словами: выжидать. Но вихрь продолжался такъ долго, что штурманъ уступилъ, наконецъ, нашимъ просьбамъ и попытался продолжать путь. Поэтому онъ веллъ поднять бизань-мачту и, повернувъ руль вправо, пробился сквозь вихрь, причемъ ему помогъ благопріятный порывъ втра. Къ сожалнію, это намъ мало помогло, потому что избгнувъ Харибды, мы, такъ сказать, попали въ Сциллу. Дв мили дальше корабли наши сли на мель, какъ крысы Сенъ-Максана. {Мелководье около Сенъ-Максана, городокъ въ Ванде.}
Весь нашъ экипажъ опечалился, втеръ свистлъ въ стеньгахъ, и одинъ только братъ Жанъ не предавался меланхоліи, но утшалъ то одного, то другого ласковыми словами, доказывая, что Небо поможетъ намъ въ скоромъ времени, такъ какъ онъ видлъ Кастора {Огонь св. Эльма, огненный метеоръ, являющійся на верхушкахъ мачтъ, у древнихъ Касторъ и Полуксъ.} на верхушкахъ мачтъ.
— Дай Богъ,— говорилъ Панургъ,— чтобы въ эту минуту я находился на твердой земл, больше я для себя ничего не прошу, и чтобы каждый изъ васъ, которые такъ любите морское плаваніе, получилъ двсти тысячъ экю на свою долю, я бы откормилъ для васъ тельца и закололъ бы его при вашемъ возвращеніи. Увряю васъ, я согласенъ никогда не жениться, сдлайте только такъ, чтобы меня высадили на берегъ и дали бы мн лошадь, чтобы вернуться домой. Безъ слуги я обойдусь. Я никогда не пользуюсь лучшими услугами, какъ тогда, когда со мною нтъ слуги. Плавтъ не солгалъ, говоря, что количество нашихъ крестовъ, то есть огорченій, неудобствъ и непріятностей увеличивается вмст съ числомъ нашихъ слугъ, даже не будь у нихъ языка, самаго вреднаго и опаснаго члена для слуги, изъ-за котораго изобртены вс муки, вс орудія пытки и геенна для слугъ,— и не по иной какой причин, какія бы тамъ нелпыя заключенія ни выводили чужеземные истолкователи закона.
Въ эту минуту. къ намъ приблизился корабль, нагруженный тамбуринами, и въ числ его пассажировъ я узналъ нсколькихъ приличныхъ господъ, между прочимъ Анри Котираля, моего стариннаго товарища, на пояс у него висла большая ослиная голова въ томъ род, какъ женщины носятъ четки. Въ лвой рук онъ держалъ толстую, сальную, старую и грязную шапку съ чьей-то вшивой головы, а въ правой капустную кочерыжку.
Онъ сразу меня узналъ и вскричалъ:
— Каковъ я счастливецъ? Взгляните: (показывая на ослиную голову): вотъ истинная Альгамана {Меркурій (ртуть) алхимиковъ.}, а вотъ эта докторская шапка — нашъ единственный эликсиръ, а это (показывая на капустную кочерыжку) — это Lunaria major. {Лунная трава.} Мы её изготовимъ къ вашему возвращенію.
— Но,— спросилъ я,— откуда вы? Куда направляетесь? Что везете съ собою? Познакомились съ моремъ?
Онъ отвчалъ:
— Отъ Квинтъ-Эссенціи. Въ Турень. Алхимію. По горло сыты.
— А что за люди,— спрашивалъ я,— съ вами на палуб?
— Пвчіе,— отвчалъ онъ,— музыканты, поэты, астрологи, римоплеты, геоманты, алхимики, часовщики, вс принадлежатъ къ Квинтъ-Эссенціи, у нихъ дипломы и патенты въ полномъ порядк.
Онъ не договорилъ, какъ уже вмшался Панургъ, негодующій и сердитый, говоря:
— Итакъ, вы все можете сдлать: до малыхъ дтей и хорошей погоды включительно. Почему же вы не возьмете насъ на буксиръ и не выведете на фарватеръ?
— Мы только-что собирались это сдлать,— отвчалъ Анри Котираль,— сейчасъ, сію минуту будете сняты съ мели.
И веллъ пробить съ одной стороны 7632810 большихъ тамбурина, приложилъ ихъ этою стороной къ шканцамъ и крпко связалъ якорные канаты, приставилъ корму нашего корабля къ носу своего корабля и привязалъ его къ кнехтамъ. Затмъ разомъ снялъ насъ съ мели, съ большой легкостью и не безъ пріятности, потому что звонъ тамбуриновъ, смшиваясь съ легкимъ трескомъ гравія и криками матросовъ, казался намъ не мене гармоничнымъ, чмъ музыка небесныхъ сферъ, которую, по увренію Платона, онъ слышалъ иными ночами во сн.
Мы же, не желая оказаться неблагодарными за такое благодяніе подлились съ ними колбасами, наполнили ихъ тамбурины сосиськами и только-что вытащили на палубу шестьдесятъ дв бочки вина, какъ вдругъ два большихъ кита набросились на ихъ корабль и вылили на него больше воды, чмъ ея содержится въ Віенн, отъ Шинона до Сомюра, и залили вс ихъ тамбурины, реи, вода пробралась также черезъ воротъ въ ихъ штаны. Увидя это, Панургъ чрезвычайно какъ обрадовался и такъ хохоталъ, что страдалъ затмъ коликами больше двухъ часовъ.
— Я хотлъ,— говорилъ онъ,— угостить ихъ виномъ, но они, весьма кстати, напились воды. Прсной воды они не пьютъ, а только моютъ ею руки. Но вотъ пусть отвдаютъ соленой водицы съ селитрой и амміакомъ, изъ кухни Гебера. {Арабскій алхимикъ VIII столтія.}
Больше мы не успли ничего имъ сказать, потому что вихрь не давалъ намъ управлять рулемъ, какъ слдуетъ. И штурманъ попросилъ насъ предоставить морю руководить нами, а самимъ ни о чемъ больше не думать, какъ о томъ, какъ бы попировать. Въ настоящее время мы должны лавировать и плыть по теченію, если хочемъ добраться безопасно до королевства Квинтъ-Эссенціи.

XIX.

О томъ, какъ мы прибыли въ королевство Квинтъ-Эссенціи, называвшееся Энтелехія.

Осторожно лавируя въ продолженіе цлаго полудня, на третій день мы нашли, что воздухъ чище обыкновеннаго, и благополучно прибыли въ портъ Матеотехніи, расположенный неподалеку отъ дворца Квинтъ-Эссенціи. Высадившись въ порт, мы увидли большой отрядъ стрлковъ и воиновъ, охранявшихъ арсеналъ. Сначала они вселили въ насъ нкотораго рода трепетъ, потому что отобрали у насъ все оружіе и грубо спросили: ‘Изъ какихъ вы странъ, кумовья?’
— Двоюродные братцы,— отвчалъ Панургъ,— мы изъ Турени. Прибыли изъ Франціи, чтобы привтствовать госпожу Квинтъ-Эссенцію и постить знаменитое королевство Энтелехію.
— Какъ вы говорите?— ‘Переспросили они. Энтелехія или Энделехія?’
— Любезные братцы,— отвчалъ Панургъ,— мы люди простые и глупые, простите наши деревенскія, рчи, но сердце у насъ открытое и честное.
— Мы могли бы знать это, и не спрашивая,— возразили они,— такъ какъ изъ вашей Турени уже много людей назжало къ намъ и мы находили ихъ добрыми малыми съ честной рчью. Но изъ другихъ странъ къ намъ являлись, Богъ всть какіе, наглецы, гордые, какъ шотландцы,- которые сразу показали намъ зубы, но мы ихъ знатно отдлали, несмотря на ихъ грозныя мины. И, вообще говоря, должно быть въ вашемъ мір вы не знаете, куда двать время и на что его употребить, если только и знаете, что сплетничать про нашу королеву, спорить о ней и писать разныя глупости? И, право, же, Цицеронъ напрасно бросалъ свою республику и занимался ею, равно какъ и Діогенъ Лаэрцій и еодоръ Газа, Аргиропуло и Виссаріонъ, Полицанъ, Будда, Ласкарисъ и вс черти мудрые безумцы, число которыхъ было бы не такъ велико, если бы въ послднее время къ нимъ не примкнули: Скалигеръ, Виго, Шамбріэ, Франсуа Флёри и, чортъ ихъ знаетъ, еще какіе дураки. Пусть ихъ жаба задушитъ! Мы ихъ… (— Однако, волкъ ихъ зашь!— пробормоталъ Панургъ сквозь зубы. Они льстятъ чертямъ)… но, впрочемъ, вамъ нтъ дла до ихъ глупости и мы больше не будемъ о нихъ говорить.
Аристотель, первйшій изъ людей и величайшій изъ философовъ, окрестилъ нашу королеву и превосходно нарекъ ее Энтелехіей. Энтелехія ея настоящее имя. Да провалится тотъ, кто назоветъ ее иначе! Пусть мста себ не находитъ въ подлунномъ мір! Вы же, добро пожаловать.
И они обняли насъ, чему мы были очень рады.
Панургъ сказалъ мн на-ухо:
— Товарищъ, теб не было страшно, когда они затяли свою исторію?
— Выло,— отвчалъ я,— страшне, чмъ воинамъ Евфраима, когда ихъ убили и утопили Гадаалиты за то, что они произносили Сиболетъ, а не Шиболетъ. {Книга Судей, XII, 5. 6.}
Посл того военачальникъ отвелъ насъ, молча и съ большими церемоніями, во дворецъ королевы. Пантагрюэль хотлъ было поговорить съ нимъ, но онъ не могъ достать до него и требовалъ себ лстницы или же очень высокихъ ходуль.
Затмъ сказалъ:
— Ба! Если бы наша королева захотла, то мы были бы такъ же высоки, какъ и вы. И теперь еще это можетъ статься, если ей будетъ угодно.
Въ первыхъ галлереяхъ мы встртили толпу больныхъ людей, которые были раздлены на группы, смотря по характеру болзни: прокаженные особо, отравленные въ одномъ мст, страдающіе чумой въ другомъ, сифилитики на первомъ мст и такъ дале.

XX.

О томъ, какъ Квинтъ-Эссенція излчивала болзни музыкой.

Во второй галлере военачальникъ показалъ намъ молодую королеву, которой было, но меньшей мр, тысяча восемьсотъ лтъ, хорошенькую, изящную, нарядно одтую, окруженную придворными дамами и кавалерами. Военачальникъ намъ сказалъ:
— Теперь не время съ нею разговаривать, наблюдайте только внимательно все, что она длаетъ. Въ вашемъ краю короли излчиваютъ простымъ наложеніемъ рукъ нкоторыя болзни, какъ: золотуху, эпилепсію, перемежающуюся лихорадку. Наша же королева излчиваетъ отъ всхъ болзней, безъ всякаго прикосновенія, только тмъ, что сыграетъ имъ псню, пригодную въ ихъ болзни.
И тутъ онъ показалъ намъ органъ, игра на которомъ производила эти чудесныя исцленія. Этотъ органъ былъ чудно устроенъ, такъ какъ трубы въ немъ были изъ кассіи, духовой ящикъ изъ бакаута, регистры изъ ревеня, педаль изъ болотнаго молочая, а клавіатура изъ скаммоніи.
Пока мы разсматривали это удивительное и новое строеніе органа, придворные чины {По своему обыкновенію Раблэ нанизываетъ длинный рядъ тарабарскихъ словъ, якобы еврейскихъ, для обозначенія этихъ чиновъ.} приводили къ королев прокаженныхъ. Она проиграла имъ псенку, не знаю какую, и внезапно вс они получили полное исцленіе. Затмъ привели отравленныхъ, она проиграла имъ другую псенку, и люди поднялись съ одра болзни. Затмъ то же средство примнено было къ слпымъ, глухимъ, нмымъ. Это произвело на насъ такое впечатлніе, что мы пали ницъ, какъ люди, приведенные въ состояніе крайняго и невыразимаго экстаза и восторга и онмвшіе отъ зрлища той силы, которая исходила изъ королевы. Итакъ мы лежали во прах, когда королева дотронулась до Пантагрюэля букетомъ изъ розъ, который держала въ рук, и вернула намъ сознаніе и заставила подняться на ноги. Посл того заговорила съ нами шелковыми словами, которыми Паризатида желала, чтобы говорили -съ сыномъ ея Киромъ, или, по крайней мр, словами изъ кармазинной тафты.
— Сіяніе честности, окружающее васъ, заставляетъ меня съ увренностью заключить о скрытыхъ въ душ вашей добродтеляхъ, и когда я вижу очаровательную прелесть вашего добровольнаго привта, то говорю себ что сердце ваше не знаетъ порока, равно какъ безплодности либеральнаго и надменнаго знанія, напротивъ того обогащено многими иноземными и рдкими науками и искусствами, которыя при теперешнемъ всеобщемъ стремленіи къ пустому и поверхностному, гораздо рже встрчаются, нежели это желательно. Поэтому, хотя опытъ уже научилъ меня владть своими чувствами, я не могу, однако, не привтствовать васъ, хотя бы и тривіальными словами: Сто, тысячу, десять тысячъ разъ добро пожаловать.
— Я не ученый,— сказалъ мн тихо Панургъ,— отвчай ты, если хочешь.
Я, однако, не захотлъ говорить, Пантагрюэль также, а потому мы молчали.
И тогда королева снова заговорила:
— Въ вашемъ молчаніи я узнаю, что вы происходите изъ пиагорейской школы, къ которой восходитъ и мой родъ въ послдовательномъ порядк,— гд такъ же, какъ и въ Египт, въ знаменитой школ высшей философіи, много лтъ тому назадъ грызли ногти и царапали пальцами голову. Въ пиагорейской школ молчаніе служило символомъ, а египтяне видли въ молчаніи нчто божественное. Жрецы въ Гіерополис молча приносили жертвы великому. Богу, не производя ни малйшаго шума и не произнося ни слова. Но я не имю намренія воздерживаться отъ благодарности по отношенію къ вамъ, но хочу выразить вамъ мои мысли въ живой форм, хотя бы при этомъ он получили матеріальное примненіе.
Договоривъ это, обратилась къ своимъ придворнымъ и сказала имъ:
— Повара, въ Панацею!
При этихъ словахъ повара сказали намъ, что мы должны извинить королеву за то, что не будемъ съ нею обдать, потому что за ея столомъ никто не обдаетъ, за исключеніемъ нкоторыхъ категорій, отвлеченныхъ выводовъ, родовъ, опредленій, проблемъ, антитезъ, метамисихозъ и трансцендентальныхъ общихъ понятій.
Затмъ они отвели насъ въ небольшой покой, очень чудно убранный, тамъ насъ, Богъ всть какъ, угостили. Говорятъ, что Юпитеръ на дубленой шкур козы, которая вскормила его въ Кандіи, и которую онъ употребилъ вмсто щита въ борьб съ титанами (за что его и прозвали Эгіухусъ), все написалъ, что только происходило въ мір. Честью клянусь, любезные собутыльники, на восемнадцати такихъ козьихъ шкурахъ не уписалось бы все количество вкусныхъ блюдъ, мяса и закусокъ, которыя намъ подавали, хотя бы даже буквы были такъ малы, какъ т, которыми, по словамъ Цицерона, была написана Иліада Гомера, такъ что помщалась вся въ орховой скорлуп. Съ своей стороны, будь у меня сто языковъ, желзный голосъ и медовое краснорчіе Платона, я бы не сумлъ въ четырехъ книгахъ пересказать вамъ одну терцію секунды этого пиршества. Пантагрюэль говорилъ мн, что, по его мннію, королева, говоря своимъ поварамъ: ‘Въ Панацею!’, сообщила имъ на символическомъ, установленномъ между ними язык приказъ угостить насъ какъ можно лучше, подобно тому какъ Лукуллъ говорилъ: ‘Къ Аполлону!’, когда хотлъ особенно хорошо накормить своихъ друзей, хотя бы при этомъ они явились къ нему невзначай, какъ это часто длали Цицеронъ и Гортензій.

XXI.

О томъ, какъ королева проводила время посл обда.

По окончаніи обда одинъ изъ шашаниновъ {По-еврейски: сосдъ.} отвелъ насъ въ залъ къ королев, и мы увидли, что она, по обычаю, проводила послобденное время, вмст со своими придворными дамами и кавалерами, въ томъ, что просвала и фильтрировала сквозь прекрасный, большой шелковый — блый съ голубымъ:— фильтръ. Посл того мы увидли, что они, памятуя старину, танцовали различные старинные танцы, какъ-то:
Кордасъ.
Эмилія.
Сициннія.
Ямбическій.
Персидскій.
Фригійскій.
ракійскій.
Калабрійскій.
Цернофоръ.
Монгасъ и другіе.
Посл того, по ея приказанію, обошли дворецъ и столько увидли въ немъ новыхъ, чудесныхъ и удивительныхъ вещей, что и по сіе время восторгъ овладваетъ мною, когда я о томъ вспомню.
Но ничто такъ не восхищало насъ, какъ поведеніе ея придворныхъ, которые говорили намъ откровенно и безъ утайки, что королева совершала невозможное и исцляла неизлчимыхъ, а они, придворные, лчили остальныхъ.
Тамъ я увидлъ, какъ одинъ молодой человкъ лчилъ самые тяжкіе случаи венерической болзни только тмъ, что прикладывалъ къ позвоночному столбу больныхъ троекратно, обломокъ подковы.
Другой вполн излчивалъ больныхъ водяной тмъ, что девять разъ стукалъ молоткомъ по ихъ животу.
Третій моментально излчивалъ отъ всякой лихорадки только тмъ, что прившивалъ къ ихъ поясу съ лваго бока лисій хвостъ.
Отъ зубной боли излчивали тмъ, что троекратно обмывали корень больного зуба бузиннымъ уксусомъ и затмъ, въ продолженіе получаса, высушивали зубъ на солнц.
Иной вылчивалъ отъ всякой ломоты, ревматизма и подагры только тмъ, что заставлялъ больныхъ закрывать ротъ и раскрывать глаза.
Другой въ нсколько часовъ вылечилъ девять человкъ дворянъ отъ болзни св. Франциска {Бдность.} и очистилъ ихъ отъ всхъ долговъ тмъ, что обмоталъ имъ вокругъ шеи веревку, на которой висла шкатулка съ десятью тысячами золотыхъ монетъ.
Третій, посредствомъ чудесной машины, бросалъ дома изъ окошекъ и такимъ образомъ очищалъ ихъ отъ дурного воздуха.
Четвертый лчилъ всякихъ еретиковъ, худосочныхъ и золотушныхъ людей, не прибгая ни къ ваннамъ, ни къ молочной діэт и ни къ какимъ инымъ средствамъ, какъ обращая ихъ въ монаховъ на три мсяца. И уврялъ меня, что если они не растолстютъ, будучи монахами, то уже ни природа, ни искусство не придадутъ имъ полноты.
Пятаго я увидлъ въ сопровожденіи множества женщинъ, раздлившихся на дв группы, одна состояла изъ молоденькихъ, нжныхъ, блокурыхъ, граціозныхъ и на все согласныхъ, какъ мн показалось, двушекъ. Другая изъ старыхъ, беззубыхъ, съ больными глазами, морщинистыхъ, смуглыхъ, съ землистымъ цвтомъ лица, старухъ. Онъ сказалъ Пантагрюэлю, что переплавляетъ старухъ и, благодаря своему искусству, обращаетъ ихъ въ молодыхъ двушекъ, какъ т, которыхъ мы здсь видимъ и которыхъ онъ уже сегодня преобразилъ и вполн вернулъ имъ красоту, форму, изящество, ростъ и все тлосложеніе, какое у нихъ было въ періодъ отъ пятнадцати до шестнадцати лтъ, за исключеніемъ только того, что пятки у нихъ стали короче, нежели были въ ихъ первой молодости. По этой причин он стали очень покорны мужчинамъ и легко падали навзничь.
Группа старухъ съ нетерпніемъ ждала своей очереди и приставала къ нему неотступно, говоря, что нестерпимо лишиться красоты, когда любишь мужчинъ. Дла этому молодцу было по-уши, а заработки — ничтожные. Пантагрюэль спрашивалъ его, можетъ ли онъ такимъ же способомъ возвращать молодость мужчинамъ, но онъ отвчалъ, что нтъ: для мужчинъ способомъ помолодть является сожительство съ помолодвшею женщиной, отъ которой онъ заражается болзнью, которая называется чесоткой, по-гречески Ophiasis, отъ которой падаютъ волосы и сходитъ кожа, примрно какъ это бываетъ ежегодно у змй, и такимъ образомъ возраждается молодость, какъ у Феникса въ Аравіи. Это настоящая ‘живая вода’. Тутъ внезапно, дряхлый старикъ становится молодымъ, здоровымъ и сильнымъ, какъ имъ сталъ,— говоритъ Еврипидъ,— Толай, или Фаонъ, котораго такъ любила Сафо, по милости Венеры, или Язонъ, благодаря искусству Медеи, которому она, по свидтельству Ферекида и Симонида, возвратила молодость и силы, или же какъ это было съ кормилицами добраго Бахуса и ихъ мужьями, по словамъ Эсхила.

XXII.

О томъ, какъ придворные КвинтъЭссенціи совершаютъ различныя вещи, и о томъ, какъ королева пригласила насъ въ качеств сотрудниковъ.

Я видлъ посл того, какъ многіе придворные Квинтъ-Эссенціи мыли негровъ до-бла.
Другіе пахали морской песокъ на трехъ парахъ лисицъ въ ярм, и смена ихъ не пропадали.
Третьи мыли черепицы и смывали съ нихъ краску.
Четвертые извлекали воду изъ такъ называемой пемзы, они долгое время толкли ее въ ступк и измняли ея субстанцію.
Пятые стригли ословъ и получали съ нихъ славную шерсть.
Шестые рвали виноградъ съ терновника и фиги съ репейника.
Седьмые доили козловъ и собирали молоко въ сито, къ великой хозяйственной прибыли!
Восьмые мыли голову осламъ, и трудъ ихъ не пропадалъ даромъ.
Нкоторые ловили втеръ стями и брали ими раковъ.
Кто ломалъ колбасы, придерживая колномъ.
Другіе сдирали кожу съ угрей, которые кричали какъ меленскіе угри.
Другіе создавали великія вещи изъ ничего и обращали въ ничто великія вещи.
Иные рзали огонь ножомъ и черпали неводомъ воду.
Нкоторые длали фонари изъ пузырей и желзныя печки изъ облаковъ. Мы увидли также двнадцать человкъ ихъ, пировавшихъ подъ деревьями и пившихъ четыре сорта прекраснаго вина, и намъ сказали, что они такимъ образомъ прояснивали погоду, по мстному обычаю, и что такимъ же точно образомъ Геркулесъ, прояснилъ погоду вмст съ Атласомъ.
Другіе превращали необходимость въ добродтель, и я нашелъ это дло прекраснымъ и полезнымъ.
Иные зубами добывали золото, но это шло имъ не впрокъ.
Нкоторые, находившіеся въ продолговатомъ цвтник, мряли скачки блохъ и увряли меня, что это безусловно необходимо для управленія королевствами, успшнаго веденія войны и администраціи республикъ, ссылаясь на Сократа, который первый свелъ философію съ неба на землю и изъ праздной и куріозной науки сдлалъ ее полезной и значительной тмъ, что половину своихъ трудовъ посвящалъ измренію блошиныхъ прыжковъ, какъ увряетъ философъ Аристофанъ.
Я увидлъ двухъ придворныхъ на верху башни, гд они стояли на часахъ и стерегли, какъ намъ сказали, луну отъ волковъ.
Я встртилъ четверыхъ другихъ въ одномъ углу сада, яростно спорившихъ и готовыхъ вцпиться другъ другу въ волоса. Когда я спросилъ, въ чемъ заключается ихъ разномысліе, они отвчали, что уже цлыхъ четверо сутокъ спорятъ они о трехъ важныхъ гиперфизическихъ задачахъ, отъ разршенія которыхъ сулятъ золотыя горы. Первая касается тни осла, вторая — дыма фонаря, третья — козьей шерсти, а именно: шерсть ли это? Затмъ они сказали намъ, что ничуть не считаютъ страннымъ, чтобы дв противорчивыхъ вещи были истинны и по состоянію, и по форм, и по фигур, и по времени,— обстоятельство, котораго парижскіе софисты никакъ не хотятъ допустить, скоре отрекутся отъ вры.
Мы съ любопытствомъ взирали на удивительныя операціи этихъ людей, и когда появилась королева со своей благородной свитой, то на неб уже зажглась вечерняя звзда. При вид королевы, мы снова смутились и были ослплены ею.
Она тотчасъ же замтила нашъ испугъ и сказала намъ:
— То, что повергаетъ людскіе умы въ бездну восторга,не есть, собственно говоря, сила впечатлнія, полученнаго ими отъ естественныхъ явленій или искусства мудрыхъ художниковъ: это, скоре, новизна опыта, овладвающаго ихъ чувствами, причемъ они не замчаютъ сразу, какъ нетрудно выполнить это дло, когда ясное сужденіе руководитъ прилежнымъ трудомъ. Но успокойтесь и не бойтесь того, что выполняли на вашихъ глазахъ мои придворные. Смотрите, слушайте, изучайте на простор все, что содержится въ моемъ дом, понемногу освобождаясь отъ ига невжества. Таково мое желаніе. Но для того, чтобы доказать вамъ это, равно какъ и во вниманіе къ сильной жажд знанія, которую я, къ моей великой радости, читаю въ вашихъ сердцахъ, я зачисляю васъ отнын въ разрядъ моихъ приверженцевъ. Геберъ, мой оберъ-интендантъ, занесетъ васъ въ списки, когда вы отсюда удете.
Мы, смиренно и молча, поблагодарили ее и приняли наше новое прекрасное званіе.

XXIII.

О томъ, какъ королев поданъ былъ ужинъ, и какъ она ла.

Проговоривъ это, королева обратилась къ своимъ придворнымъ и сказала имъ:
— Желудокъ, на который возложенъ трудъ питанія всхъ частей тла, какъ низшихъ, такъ и высшихъ, напоминаетъ намъ о томъ, что мы должны доставкой подходящей нищи возстановить потерю соковъ, происходящую отъ непрерывнаго дйствія естественной теплоты. А. потому распорядитесь накрыть немедленно столы и подать въ изобиліи всякаго рода овощи. Вы же, благородные церемоніймейстеры, докажите свое обычное усердіе, съ какимъ вы всегда исполняете вс отданныя вамъ приказанія, и присмотрите за порядкомъ. Съ меня достаточно напомнить вамъ, чтобы все было, какъ слдуетъ.
Высказавъ это, удалилась на-нкоторое время со своими дамами и для того, чтобы, какъ намъ сказали, взять ванну, какъ это было въ обыча у древнихъ, подобно Тому какъ у насъ принято мыть руки передъ обдомъ. Столы скоро были разставлены и накрыты дорогими скатертями. Сама королева ничего не ла, кром божественной амброзіи, и ничего не пила, кром божественнаго нектара. Но придворнымъ кавалерамъ и дамамъ, вмст съ нами, были поданы такія рдкія, вкусныя и дорогія кушанья, какихъ не лъ и самъ Аппицій. {Гастрономъ римскій, жившій при Тиверіи.}
На случай, если бы голодъ все еще не былъ утоленъ, передъ выходомъ изъ-за стола, принесли всякой всячины, да въ такомъ изобиліи, что она не умстилась бы и на томъ золотомъ поднос, какой Пиій Биій поднесъ королю Дарію. Тутъ были различныя похлебки, салатъ, фрикасе, жареное, вареное, тушеное мясо, большіе куски солонины, копченые свиные окорока, паштеты, пирожныя, всякія лакомства la mauresque, разнаго рода сыры, желе и всякіе фрукты. Все это мн показалось отмннымъ и вкуснымъ, но я, однако, ни до чего не притронулся потому что уже былъ по горло сытъ. Но я только хочу вамъ сказать, что я видлъ тамъ паштеты съ корочкой, вещь довольно рдкую, и эти паштеты съ корочкой были запечены въ формахъ. На дн ихъ я увидлъ пропасть костей игральныхъ, картъ, игру въ тарокъ, шахматныя фигуры и шахматныя доски, и при этомъ полную чашу съ золотыми монетами для тхъ, кто бы захотлъ играть въ эти игры.
Совсмъ внизу стояли мулы, вполн осдланные, въ бархатныхъ попонахъ, а также иноходцы подъ верхъ для мужчинъ и для женщинъ, кром того не знаю, сколько обитыхъ бархатомъ носилокъ и нсколько феррарскихъ каретъ для тхъ, кто желалъ бы прокатиться.
Это мн не показалось страннымъ, но меня удивило то, какъ королева ла. Она ничего не жевала, и не потому, чтобы у нея не было крпкихъ и здоровыхъ зубовъ, а также и не потому, чтобы ея кушаній не нужно было жевать. Посл-того, какъ одни изъ придворныхъ отвдаютъ кушанья, другіе брали ихъ въ ротъ и жевали ихъ чрезвычайно пристойнымъ образомъ, такъ какъ ихъ глотка была подбита пунцовой тафтой съ золотыми прожилками, а зубы у нихъ были изъ слоновой, блой и прекрасной кости. Хорошо прожеванная пища вводилась королев прямо въ желудокъ черезъ золотую трубочку. Точно такъ намъ сказали, что она и стулъ иметъ per procuram.

XXIV.

О томъ, какъ въ присутствіи королевы данъ былъ веселый балъ, въ форм турнира.

По окончаніи ужина, въ присутствіи королевы данъ былъ балъ въ род турнира, достойный не только вниманія, но и вчной памяти. Для начала полъ въ зал покрытъ былъ большимъ бархатнымъ ковромъ въ форм шахматной доски, а именно: въ клткахъ блыхъ и желтыхъ, равныхъ по числу, шириной въ три ладони и четыреугольныхъ. Въ залъ вступили тридцать дв молодыхъ особы, изъ нихъ шестнадцать были одты въ золотое сукно, а именно: восемь юныхъ нимфъ, какъ ихъ изображали древніе въ свит Діаны, одинъ король, одна королева, два стражника, два рыцаря и два стрлка. Въ такомъ же род другіе шестнадцать были одты въ серебряное сукно. Помстились они на ковр въ такомъ порядк: короли стали въ послднемъ ряду на четвертомъ квадрат, такъ что золотой король стоялъ на бломъ квадрат, а серебряный король на желтомъ, королевы — возл своихъ королей: золотая на желтомъ квадрат, а серебряная на бломъ, двое стрлковъ возл нихъ съ каждой стороны, какъ тлохранители своихъ королей и королевъ. Подл стрльцовъ два рыцаря, подл рыцарей два стражника. Во второмъ ряду передъ ними помстились восемь нимфъ. Между двумя рядами нимфъ находились еще восемь рядовъ пустыхъ квадратовъ.
У каждой группы были свои музыканты, одтые въ одинаковую ливрею: одни въ оранжевый штофъ, а другіе въ блый, и вс они, по восьми съ каждой стороны, держали инструменты самой разнообразной формы, вполн гармонировавшіе другъ съ другомъ и мелодичные, хотя и различные по тону, размру и темпу, какъ того требуютъ бальные танцы. Я это находилъ удивительнымъ, принимая во вниманіе различіе въ на, въ ходахъ, прыжкахъ, движеніи взадъ и впередъ, неожиданныхъ скачкахъ въ сторону, засадахъ, отступленіяхъ и т. д.
Еще удивительне казалось мн то, какъ участники турнира тотчасъ же схватывали звуки, регулировавшіе ихъ движенія, такъ что музыка не успвала раздаться, какъ они уже занимали предназначенное имъ мсто, хотя движенія ихъ были вполн различны. Нимфы, стоящія впереди, какъ застрльщики, наступаютъ на врага прямо, изъ одного квадрата въ другой, за исключеніемъ перваго хода, когда имъ позволяется переступить черезъ два квадрата. Он одн никогда не отступаютъ. Если случится, что которая-нибудь изъ нихъ пройдетъ до ряда, гд стоитъ вражескій король, ее внчаютъ королевой, и затмъ она можетъ двигаться во всхъ тхъ направленіяхъ и пользуется тми же привилегіями, какъ и королева, въ противномъ случа, он берутъ непріятеля только по діагонали и на шагъ впередъ. Но ни имъ, и никому другому, не разршается брать врага, если, беря его, они оставляютъ короля безъ прикрытія.
Короли ходятъ и берутъ врага на одинъ шагъ впередъ во всхъ направленіяхъ. Королевы пользуются наибольшей свободой движеній, а именно: ходятъ по прямой линіи на всемъ протяженіи, лишь бы квадраты были свободны, а также по діагонали, лишь бы квадратъ былъ ихъ цвта.
Стрлки ходятъ, какъ впередъ, такъ и назадъ, по близости и вдаль, но никогда не мняютъ цвта своего перваго квадрата.
Рыцари скачутъ и берутъ врага черезъ одинъ квадратъ, бросаясь вправо или влво и мняя при этомъ цвтъ квадрата. Ихъ скачки весьма опасны для противной партіи и требуютъ напряженнаго вниманія, такъ какъ они никогда не берутъ врага открыто.
Стражники ходятъ и берутъ по прямой линіи, какъ вправо, такъ и влво, какъ назадъ, такъ и впередъ, какъ короли, но имютъ право при этомъ двигаться вдоль всей линіи, если она свободна, чего короли не могутъ.
Главная цль обихъ партій заключается въ томъ, чтобы осадить и отрзать короля противной партіи отъ
его свиты такъ, чтобы онъ не могъ двинуться ни въ какую сторону. Та партія, король которой попадался въ такую засаду, и не могъ ни спастись бгствомъ, ни получить помощи ни откуда, прекращала сраженіе и лишалась своего осажденнаго короля. И вотъ для того, чтобы спасти его отъ такой опасности, всякій изъ его партіи жертвовалъ собою, и об стороны безпрестанно брали въ плнъ противниковъ. Кто бралъ плнника, тотъ кланялся ему, слегка хлопалъ его по правой рук, удалялъ съ поля и занималъ его мсто. Если же случится, что король можетъ быть взятъ въ плнъ, то противной партіи этого не дозволяется: тотъ, кто лишилъ короля его охраны или угрожаетъ ему, обязанъ низко поклониться ему и сказать: ‘Храни васъ Богъ!’, дабы приближенные могли оказать ему помощь и прикрыть его, или же король могъ бы перемнить мсто, въ случа если бы помощь ему оказалась невозможной. Во всякомъ случа, противная партія не захватывала его, но, опустясь лвымъ колномъ на землю, здоровалась съ нимъ. Этимъ и кончался турниръ.

XXV.

О томъ, какъ сражаются тридцать дв персоны, участвующія въ турнир.

Какъ только об партіи займутъ свои мста, музыканты играютъ воинственный и довольно грозный маршъ, какъ для аттаки. Тутъ об партіи выпрямляются для боя, ожидая момента покинуть лагерь. Внезапно музыканты серебряной партіи умолкли и предоставили играть музыкантамъ золотой партіи, что означало, что золотая партія аттакуетъ. Это вскор и произошло. Мы увидли, какъ нимфа, стоявшая передъ королемъ, повернулась передъ королемъ ‘ налво кругомъ, какъ бы прося разршенія вступить въ бой, и вмст съ тмъ поклонилась всей своей компаніи. Затмъ скромно переступила черезъ два квадрата и поклонилась противной партіи, которую атгаковала. Тутъ золотые музыканты смолкли, и заиграли серебряные. Здсь кстати будетъ упомянуть, что нимфа затмъ поклонилась своему королю и своей компаніи, дабы они не оставались въ бездйствіи. Вс отдали поклонъ, повернувшись налво, за исключеніемъ королевы, которая повернулась къ своему королю направо, и эти поклоны выполнялись во все время бала, какъ одной, такъ и другой партіей.
Подъ музыку, серебряныхъ музыкантовъ, серебряная нимфа, стоявшая передъ своей королевой, поклонилась королю и всей своей компаніи, и они отдали поклонъ, какъ это было сказано и про золотыхъ, съ тою только разницею, что они поворачивались направо, а ихъ королева налво. Нимфа стала впередъ на второй квадратъ и поклонилась своей противниц, и стояла напротивъ золотой нимфы, какъ бы готовясь ринуться въ бой, да только дло въ томъ, что они берутъ врага не прямо а сбоку. Ихъ подруги послдовали за ними, какъ золотыя, такъ и серебряныя, и бой начался тмъ, что золотая нимфа, выступившая первою, ударила по рук серебряную нимфу, стоявшую налво отъ нея, и этимъ выбила ее изъ строя и заняла ея мсто. Но вскор, при звукахъ музыки, сама была побита серебрянымъ стрлкомъ, золотая нимфа произвела нападеніе на этого послдняго, серебряный рыцарь поспшилъ на выручку, золотая королева стала впереди своего короля.
Посл того серебряный король перемнилъ мсто, опасаясь нападенія со стороны золотой королевы, и сталъ на мсто своего лваго стражника, казавшееся безопаснымъ и хорошо защищеннымъ.
Оба рыцаря, стоявшіе налво, какъ золотой, такъ и серебряный, вступаютъ въ бой и забираютъ въ плнъ нсколько вражескихъ нимфъ, которыя не могутъ отступить, особенно отличается при этомъ золотой. Но и серебряный рыцарь измышляетъ нчто удивительное, удачно маскируя свое предпріятіе: онъ могъ захватить золотую нимфу, но проходитъ дальше и забирается во вражескій станъ въ такое мсто, откуда можетъ поклониться непріятельскому королю, говоря: ‘Храни васъ Богъ!’ Золотая компанія, услышавъ это предостереженіе, спшить на помощь королю, вся содрогается не потому, чтобы ей нельзя было помочь королю, но потому, что, спасая своего короля, они теряютъ своего праваго стражника безповоротно. Итакъ, король отступилъ налво, а серебряный рыцарь забралъ, золотого стражника, чмъ причинилъ большой уронъ противнику. Однако, золотая банда ршаетъ отомстить и со всхъ сторонъ окружаетъ его такъ, чтобы онъ не могъ избжать ихъ рукъ, онъ длаетъ тысячу усилій выбраться на волю, его партія прибгаетъ къ тысяч уловокъ, чтобы его защитить, но въ конц концовъ золотая королева беретъ его.
Золотая банда, лишившись одной изъ своихъ опоръ, выбивается изъ силъ, чтобы отомстить, но при этомъ дйствуетъ, очертя голову, она производитъ большія опустошенія въ непріятельскихъ рядахъ. Но серебряная банда маскируетъ свой дйствія и выжидаетъ минуту возмездія. Она подставляетъ золотой королев одну изъ своихъ нимфъ, но при этомъ разставляетъ ей западню: посл взятія нимфы, золотой стрлокъ чуть было не захватилъ въ плнъ серебряной королевы. Золотой рыцарь угрожаетъ за-одно серебряному королю и серебряной королев и уже произноситъ: ‘Здравствуйте!’ Серебряный стрлокъ, который ихъ спасаетъ, захваченъ золотою нимфой, которая, въ свою очередь, взята въ плнъ серёбряною. Бой ожесточается. Стражники сходятъ съ своихъ мстъ и идутъ на помощь. Опасность грозитъ со всхъ сторонъ. Но Эніо {Богиня войны, сестра Арея.} еще не объявляетъ своего ршенія. Раза два серебряные доходятъ до шатра золотого короля, но оба раза бываютъ отбиты. Золотая королева идетъ впереди всхъ и творитъ чудеса храбрости. Она захватываетъ вражескихъ стрлковъ и, быстро повернувшись, беретъ въ плнъ также серебрянаго стражника. Но лишь только серебряная королева увидла это, какъ бросается впередъ и, одушевленная геройскимъ духомъ, забираетъ послдняго золотого стражника и одну нимфу въ придачу. Долго сражаются об королевы другъ съ другомъ, каждая старается поймать другую въ расплохъ, спасти себя и защитить своего короля. Въ конц концовъ золотая королева беретъ серебряную, но внезапно сама захвачена серебрянымъ стрлкомъ. Посл того у золотого короля остаются только три нимфы, одинъ стрлокъ и одинъ стражникъ, а у серебрянаго — только три нимфы и правый рыцарь, и, вслдствіе этого, они начали сражаться осторожне и медленне.
Оба короля, повидимому, горько оплакиваютъ потерю своихъ возлюбленныхъ королевъ, и вс ихъ старанія и усилія направлены теперь къ тому, чтобы возвести, если можно, одну изъ своихъ нимфъ въ это достоинство, вступить съ ними въ новый бракъ, и они общаютъ имъ это, если только т проберутся въ послдній рядъ вражескаго стана. Золотыя ихъ опережаютъ, и одна изъ нихъ проходитъ въ королевы, на нее надваютъ корону и новыя дорогія одежды.
Серебряныя тоже близки къ цли, и уже только одинъ шагъ отдлялъ одну изъ нихъ отъ королевскаго достоинства, но въ этомъ мст ее подстерегаетъ золотой стражникъ, и она должна остановиться.
Новая золотая королева тоже захотла отличиться и проявить свою силу, доблесть и воинственность. Она совершаетъ чудеса храбрости. Но тмъ временемъ серебряный рыцарь беретъ золотого стражника, охранявшаго границу лагеря, и серебряные такимъ образомъ получаютъ тоже новую королеву. Она тоже желаетъ отличиться и показать себя достойной своею новаго возвышенія. Бой закипаетъ сильне прежняго. Тысяча хитростей, тысяча аттакъ, тысяча нападеній производятся какъ съ одной стороны, такъ и съ другой, и вотъ серебряная королева тайкомъ пробирается въ шатеръ золотого короля, говоря: ‘Храни васъ Богъ!’, и только его новая королева можетъ его спасти. И она, не задумываясь, защищаетъ его грудью отъ враговъ. Между тмъ серебряный рыцарь, который скачетъ во вс стороны, спшитъ на помощь къ королев, и вдвоемъ они ставятъ золотого короля въ такое отчаянное положеніе, что для своего спасенія ему приходится лишиться королевы. Но золотой король беретъ серебрянаго рыцаря. Тмъ не мене, золотой стрлокъ съ двумя оставшимися нимфами изо всхъ силъ обороняютъ своего короля, но, въ конц концовъ, вс были взяты и выбиты изъ строя, и золотой король остался одинъ. Посл того вся серебряная банда съ низкимъ поклономъ сказала ему: ‘Здравствуйте!’, и король серебряный признанъ былъ побдителемъ. Посл этихъ словъ об компаніи музыкантовъ заиграли, какъ бы въ знакъ побды. И этотъ первый балъ окончился среди такого веселья, съ такими милыми жестами, съ такимъ чувствомъ собственнаго достоинства и такой рдкой благовоспитанностью, что мы вс пришли въ восторженное состояніе, и намъ казалось, что насъ перенесли на седьмое небо.
По окончаніи перваго турнира, об банды вернулись на свои прежнія мста, и какъ сражались раньше, такъ и вторично вступили въ бой, но уже при боле быстромъ темп музыки и съ совершенно новыми ходами.
Тутъ я увидлъ, что золотая королева, какъ бы недовольная шествіемъ своей арміи и подстрекаемая музыкой, одною изъ первыхъ прошла впередъ, вмст съ однимъ стрлкомъ и однимъ рыцаремъ, и чуть было не захватила врасплохъ серебрянаго короля въ его стану, среди его офицеровъ. Но, увидя, что ея замыселъ открытъ, врзалась въ ряды враговъ и столько побила нимфъ и другихъ офицеровъ, что жалость было глядть. Вы бы сказали, что то новая амазонка Пентезилея {Королева амазонокъ, оказавшая помощь троянцамъ.} сокрушаетъ лагерь грековъ. Но такое избіеніе длилось недолго, потому что серебряные воины, сокрушаясь о гибели своихъ людей, но скрывая свою горесть, устроили ей засаду, поставивъ въ дальнемъ углу стрлка и странствующаго рыцаря, которыми она и была взята въ плнъ. Остальное дло было скоро доведено до конца. Въ другой разъ королева будетъ осмотрительне, будетъ держаться возл своего короля, а не ходить вдаль, а если и пойдетъ, то съ лучшимъ прикрытіемъ. И въ этотъ разъ, какъ и въ прошлый, серебряные остались побдителями.
Въ третій и послдній разъ об партіи дйствовали такъ, какъ и въ первый, и, какъ мн показалось, веселе и ршительне, нежели въ первые два. Да и музыка играла вдвое быстре и воинственне, въ фригійскомъ вкус, какъ та, какую нкогда изобрлъ Марсіасъ. Снова начали они свой турниръ и бросились другъ противъ друга съ такимъ искусствомъ, что съ каждымъ тактомъ музыки успвали совершить четыре хода, со всми подлежащими поклонами, какъ была описано выше.
Видя, какъ они вертлись на одной ног посл каждаго поклона, мы сравнивали ихъ съ вертящимися волчками, въ которые играютъ дти и которые вертятся такъ быстро, что кажется, будто они не двигаются, а красная точка на нихъ кажется уже не точкой, а линіей, какъ остроумно замтилъ Кузанъ въ своемъ трактат о возвышенныхъ вещахъ.
Мы слышали непрерывные удары въ ладоши и различные сигналы какъ съ той, такъ и съ другой стороны. И какъ ни былъ угрюмъ Катонъ Старшій и глубокомысленъ Крассъ, и при всей мизантропіи Тимона Аинскаго, и при всей ненависти Гераклита къ спеціальному дару людей — смху,— а вс они не могли бы не расхохотаться, если бы поглядли на этихъ юношей, королевъ и нимфъ, прыгающихъ, возящихся на тысячи ладовъ, носящихся взадъ и впередъ, съ самыми разнообразными тлодвиженіями подъ звуки веселой музыки и при этомъ такъ ловко, что никто изъ нихъ не мшалъ другъ другу. И чмъ меньше становилось число борцовъ въ каждомъ лагер, тмъ интересне было слдить за уловками и хитростями, съ какими они старались, по указанію музыки, поддть другъ друга. Скажу вамъ больше: если это сверхъестественное зрлище смущало наши чувства, удивляло нашъ умъ и выводило изъ себя, то еще сильне бились и дрожали наши сердца отъ воинственной музыки, и легко можно было поврить тому, что игра Изменія {иванскій флейтистъ.} настолько возбуждала Александра Великаго, что онъ вскакивалъ изъ-за стола и хватался за оружіе. Въ конц концовъ, побда осталась за золотымъ королемъ.
Во время этихъ танцевъ королева незамтно исчезла, и мы ея больше не видли. Придворные отвели насъ въ одно мсто, гд насъ занесли въ списки, какъ это приказала королева. Посл того мы отправились въ гавань, сли на корабли и, чтобы не пропустить попутнаго втра, который дуетъ здсь, какъ намъ сказали, не часто, немедленно пустились въ путь.

XXVI.

О томъ, какъ мы сошли на островъ Ходосъ 1), гд дороги ходятъ.

1) Греческ.— дорога.

Посл двухдневнаго плаванія, мы увидли островъ Ходосъ, гд нашимъ взорамъ представилась замчательная вещь. Дороги тамъ животныя, если только врно опредленіе Аристотеля, утверждающаго, что самымъ неотразимымъ аргументомъ для животнаго является произвольное движеніе. Тамъ дороги ходятъ, какъ животныя, и одн изъ нихъ движутся какъ планеты, другіе ходятъ вдоль, третьи поперекъ, четвертые наискось. И когда путешественники, прохожіе и жители края спрашиваютъ: Куда идетъ эта дорога? Имъ отвчаютъ: Въ церковь, въ городъ, къ рк. И они, безъ всякаго труда и напряженія, выбравъ подходящую дорогу, достигаютъ мста своего назначенія, подобно тому какъ это бываетъ съ тми, кто, отправляясь изъ Ліона въ Авиньонъ и Арль, садятся въ лодк на Рон. И такъ какъ вамъ извстно, что у всякой вещи бываетъ дурная сторона, и нигд нельзя найти совершенства, то и тамъ существуетъ такой сортъ людей, которыхъ называютъ бродягами и праздношатающимися, и бдныя дороги ихъ боятся и бгаютъ отъ нихъ, какъ отъ разбойниковъ: они подстерегаютъ ихъ при проход, какъ волковъ подстрегаютъ съ приманкой, а бекасовъ съ стями. И я видлъ какъ одного изъ нихъ задержало Правосудіе за то, что онъ неправильно — и Минерв наперекоръ — выбралъ школьный путь, самый длинный. Другой хвастался тмъ, что выбралъ кратчайшую, военную дорогу, говоря, что ему это выгодно, потому что онъ первый придетъ къ цли.
Я узналъ тамъ большую дорогу въ Буржъ и видлъ, какъ она шла размреннымъ шагомъ {Буржъ стоитъ на гор.}, и видлъ также, какъ она убжала при вид нсколькихъ извозчиковъ, которые собирались топтать ее ногами своихъ лошадей и перехать ее своими телгами, подобно тому, какъ Туллія перехала своей колесницей тло своего отца Сервія Туллія, шестого римскаго царя.
Я узналъ тамъ также старую дорогу изъ Перонны въ Сенъ-Кентенъ, и мн она показалась добропорядочной дорогой.
Я узналъ тамъ между скалами добрую старую дорогу изъ Ферраты {Ведетъ черезъ гору, которую зовутъ Большой Медвдь.} на Медвжью гору. Издали она очень походила на св. Іеронима, какъ его изображаютъ на картинахъ, если бы только ея медвдь былъ львомъ: она была вся измождена, съ длинной, блой и всклокоченной бородой, вы бы подумали, собственно говоря, что это льдинки, на ней было много толстыхъ четокъ, грубо изготовленныхъ изъ сосноваго дерева, и она не стояла и не лежала, а какъ бы ползла на колняхъ, ударяя себя въ грудь большими и тяжелыми камнями, такъ что внушила намъ вмст и страхъ и жалость.
Въ то время, какъ мы на нее глядли, насъ отвелъ въ сторону мстный, странствующій баккалавръ и, показавъ намъ на гладкую, блую дорогу, посыпанную соломой, сказалъ намъ:
— Отнын не презирайте мннія алеса изъ Милезіи, который говорилъ, что начало всхъ вещей есть вода, ни заявленія Гомера, утверждавшаго, что вс вещи берутъ начало изъ океана. Вотъ эта дорога, которую вы видите, родилась въ вод и къ ней же вернется: два мсяца тому назадъ по ней плавали лодки, а теперь прозжаютъ телги.
— Ваши слова,— сказалъ Пантагрюэль,— ровно ничего не значатъ! У насъ на родин мы ежегодно видимъ подобныя- превращенія въ пятистахъ мстахъ и больше.
Затмъ, созерцая движенія этихъ дорогъ, замтилъ намъ, что, по его мннію, Филолаосъ и Аристархъ {Изъ Самоса (216) училъ, что земля движется вокругъ неподвижнаго солнца.} занимались философіей на этомъ остров, точно такъ же и Селевкъ {Жилъ въ 75 г. до P. X.} пришелъ бы здсь къ тому заключенію, что земля Движется вокругъ своихъ полюсовъ, а не небо вокругъ земли, хотя намъ кажется, и противное, подобно тому какъ, находясь на рк Луар, мы видимъ, что деревья какъ будто движутся, между тмъ какъ, въ дйствительности, двигаются не они, а та лодка, на которой мы находимся.
Возвращаясь къ кораблямъ, мы увидли трехъ бродягъ, которыхъ собирались колесовать за то, что ихъ поймали въ засад, тутъ же жгли на медленномъ огн верзилу праздношатающагося, который топталъ дорогу и сломалъ ей ребро. Намъ говорили, что то была дорога, которая вела къ Нильскимъ запрудамъ въ Египт.

XXVII.

О томъ, какъ мы прибыли на островъ Сандалій и ордена Пвчихъ Братьевъ.

Посл того мы прибыли на островъ Сандалій, гд жители питаются исключительно треской, но, тмъ не мене, мы были хорошо приняты и обласканы королемъ острова, котораго звали Беній Третій по имени. И, посл попойки, онъ повелъ насъ поглядть на монастырь, заново выстроенный и (сооруженный по его плану для Пвчихъ Братій, такъ называлъ онъ своихъ монаховъ, говоря, что на твердой земл обитаютъ братья различныхъ другихъ орденовъ, какъ.-то: францисканцы, нищенствующіе, босоногіе и пр. Благодаря статутамъ и патентованной булл, полученнымъ ими отъ Квинтъ-Эссенціи, которая имъ покровительствовала, они вс были одты поджигателями, съ тою разницей, что, подобно тому какъ кровельщики въ Анжу носятъ на колняхъ подушечку, такъ они носили подушку на живот и тмъ славились. Клапанъ на штанахъ былъ у нихъ въ форм туфли и пришивался, какъ спереди, такъ и сзади, что, по ихъ увренію, должно было намекать на нкія страшныя мистеріи. На ногахъ они носили крутые башмаки, какъ обитатели аравійской песчанистой пустыни, бороду брили, а подошвы башмаковъ подбивали гвоздями. И чтобы показать, что они не заботятся о Фортун, ихъ заставляли брить заднюю часть головы, съ макушки до затылка. Спереди волосы ‘росли, какъ имъ вздумается. И для пущаго выраженія своего пренебреженія къ Фортун, они носили, но не въ рук, какъ Она, а у пояса, на манеръ четокъ, острую бритву, которую дважды въ день чистили и трижды въ ночь точили.
Подъ ногами каждый носилъ круглый шаръ, потому что говорятъ, что у Фортуны есть подъ ногами. Капюшонъ у нихъ былъ пришитъ спереди, а не сзади, такъ что лицо у нихъ было закрыто, и они могли, не стсняясь, подсмиваться надъ Фортуной и ея любимцами, подобно тому какъ наши дамы носятъ cache-laid, который вы называете cache-nez.
Подобно тому какъ у насъ лицо, такъ у нихъ задняя часть головы всегда открыта, а потому они могутъ, какъ имъ вздумается, идти впередъ или пятиться назадъ. Когда они пятятся назадъ, то вы подумаете, что это ихъ натуральная походка, благодаря круглымъ башмакамъ и клапану отъ штановъ, на которомъ, вдобавокъ, какъ на индійскихъ орхахъ, намалевана была рожа съ двумя глазами, ртомъ, но безъ бороды. Когда они шли брюхомъ впередъ, вы бы подумали, что они играютъ въ жмурки. Забавно было на нихъ глядть.
Образъ жизни они вели слдующій, какъ только что яркій Люциферъ всходилъ надъ землей, они, ихъ милосердія, надвали другъ другу сапоги со шпорами. Въ сапогахъ со шпорами они ложились спать и храпли, а во сн носили на носу очки.
Мы находили такой образъ дйствія страннымъ, но ихъ объясненіе удовлетворило насъ. Они сказали намъ, Страшный Судъ застанетъ людей отдыхающими и спящими, а потому, чтобы показать, что они не отказываются явиться на немъ, какъ это длаютъ любимцы Фортуны, они остаются въ сапогахъ и шпорахъ, готовыми ссть на коня, когда прозвучитъ труба.
Съ послднимъ ударомъ двнадцати часовъ (здсь слдуетъ замтить, что вс ихъ колокола, какъ часовые, такъ и церковные и столовые, построены по образцу Понтануса и подбиты тончайшимъ пухомъ, а языкомъ служитъ лисій хвостъ) — и такъ съ послднимъ ударомъ двнадцати часовъ, они просыпались, снимали сапоги, кто хотлъ, чихалъ, кто хотлъ,— кашлялъ. Но вс обязаны были по статуту звать до изнеможенія, и это служило имъ какъ бы завтракомъ. Зрлище казалось мн комичнымъ. Поставивъ сапоги со шпорами на ршетку, они спускались въ монастырскую столовую, тамъ мыли руки и полоскали родъ, затмъ садились на длинную скамейку и чистили зубы до тхъ поръ, пока пріоръ не подавалъ сигнала свистомъ. Тогда каждый раскрывалъ ротъ такъ широко, какъ только могъ, и звалъ, когда въ продолженіе получаса, когда мене, когда боле, смотря по тому, находилъ ли пріоръ завтракъ соотвтственнымъ празднику того дня. Посл того совершали процессію, во время которой несли дв хоругви: на одной было изображеніе Добродтели, на другой — Фортуны. Впереди одинъ братъ пвчій несъ хоругвь Фортуны, за нимъ шелъ другой съ хоругвью Добродтели, держа въ рукахъ кропильницу съ меркуріальной водой, описанной у Овидія въ его лтописи, и ею какъ бы непрерывно бичевалъ пвчаго брата, несущаго Фортуну.
— Такой порядокъ,— сказалъ Панургъ,— противенъ описаніямъ Цицерона и академиковъ, которые утверждаютъ, что Добродтель должна идти впереди Фортуны.
Мы же отвчали, что они поступаютъ правильно, ибо въ ихъ намреніе входитъ бичеваніе Фортуны.
Во время процессіи они напвали сквозь зубы, не знаю какіе, антифоны, потому что я не понималъ ихъ тарабарщины, но, внимательно прислушавшись, замтилъ, что они поютъ ушами. О! Какая прекрасная гармонія, вполн согласовавшаяся со звукомъ ихъ колоколовъ! Диссонансовъ у нихъ не было слышно.
Относительно ихъ процессіи Пантагрюэль сдлалъ слдующее удивительное замчаніе:
— Замтили, ли вы хитрость этихъ пвуновъ? Совершая свою процессію, они вышли черезъ одну дверь церкви, а вошли въ нее черезъ другую. Они остереглись войти въ ту, черезъ которую вышли. Честью клянусь, это хитрые люди, хитрецы до кончика ногтей!
— Эта хитрость,— замтилъ братъ Жанъ,— заимствована изъ черной магіи, и я, въ ней ни чорта не понимаю.
— Тмъ она и опасне,— отвчалъ Пантагрюэль,— что въ ней ничего не понимаешь. Хитрость понятая, хитрость разгаданная, хитрость открытая утрачиваетъ смыслъ и самое названіе хитрости, мы ее называемъ тупостью.
По окончаніи процессіи, служившей какъ бы прогулкой и полезнымъ моціономъ, они шли въ столовую и становились на колни подъ столъ, упираясь грудью и животомъ въ фонарь. Когда они такъ стояли, входилъ большой братъ, въ сандаліяхъ, съ вилами въ рукахъ и подчевалъ ихъ вилами, такъ что они начинали трапезу съ сыра, а оканчивали ее горчицей и латукомъ, какъ это было въ обыча, по свидтельству Марціала, у древнихъ. Наконецъ, каждому изъ нихъ подавали блюдо горчицы, и ихъ подчевали посл ужина горчицей.
Діэта у нихъ была слдующая: по воскресеньямъ они ли свиныя колбасы, мясныя колбасы, сосиски, шпигованную телятину, куропатокъ, не считая сыра для закуски и горчицы для дессерта. По понедльникамъ — горошекъ съ саломъ, съ обильными комментаріями и толкованіями текстовъ въ промежуткахъ. По вторникамъ — просфоры, пироги, сладкіе пирожки, ватрушки, бисквиты. По средамъ — крестьянскія блюда, а именно: телячьи и бычачьи головки, которыя водятся въ изобиліи въ той мстности. По четвергамъ — семь, сортовъ похлебокъ и неизбжную горчицу. По пятницамъ имъ давали одну только рябину, да и то не сплую, судя по цвту. По субботамъ они грызли одн кости, что не мшало имъ быть сытыми и откормленными, потому что: у каждаго было порядочное брюшко. Напиткомъ имъ служилъ антифортуналь,— такъ называли они, неизвстно какое, мстное питье. Когда они собирались пить или сть, то опускали капюшонъ, который служилъ имъ салфеткой.
Пообдавъ, они очень хорошо молились Богу и все нараспвъ. Остатокъ дня, въ ожиданіи Послдняго Суда, они творили добрыя дла: по воскресеньямъ они тузили другъ друга, по понедльникамъ давали другъ другу щелчки по носу, по вторникамъ царапали другъ друга, по средамъ утирали другъ друга новы, по четвергамъ водили другъ друга за носъ, по пятницамъ щекотали другъ друга, по субботамъ скли другъ друга.
Такова была ихъ діэта, когда они проживали въ монастыр, но если, по приказу пріора, они покидали его, то, имъ строго-на-строго запрещено было, сть рыбу, иначе, какъ только находясь на мор или на рк, а мяса иначе, какъ находясь на твердой земл, чтобы каждому было очевидно, что они длаютъ это не въ угоду своимъ склонностямъ или похоти, но пребываютъ тверды, какъ скала. Все это они совершали подъ напвъ приличныхъ и подходящихъ къ случаю антифоновъ, и постоянно пли, какъ уже было выше сказано, ушами.
По закат солнца они надвали другъ другу сапоги и шпоры, какъ, было сказано, на носъ вздвали очки и ложились спать. Въ полночь возвращалась братья въ сандаліяхъ, и люди вставали чистили и точили свои бритвы, и по окончаніи процессіи, становились подъ столъ и обдали, какъ выше сказано.
Братъ Жанъ Сокрушитель, видя этихъ веселыхъ братьевъ пвуновъ и слыша про ихъ статуты, потерялъ терпніе и громко вскричалъ:
— Ахъ, волкъ васъ зашь! Ничего не хочу больше слышать и ухожу прочь. Теперь я по истин врю, что мы находимся у антиподовъ. Въ Германіи разрушаютъ монастыри и разстригаютъ монаховъ, а здсь ихъ постригаютъ шиворотъ-на-выворотъ.

ХXVIII.

О томъ, какъ Панургъ, разспрашивавшій одного брата пвуна, получалъ отъ него односложные отвты.

Во время нашего пребыванія на этомъ остров Панургъ не спускалъ глазъ съ лица этихъ дарственныхъ пвуновъ и, наконецъ, дернувъ за рукавъ одного изъ нихъ, худого, какъ селедка, спросилъ его:
— Братъ пвунъ, гд двки?
Пвунъ отвчалъ, ему:
— Тамъ.
Панургъ. Сколько ихъ у васъ здсь?
Пвунъ. Мало.
Панургъ. Сколько счетомъ?
Пв. Двадцать.
Пан. А сколько бы вамъ требовалось?
Пв. Сто.
Пан. Гд вы ихъ прячете?
Пв. Тамъ.
Пан. Я полагаю, что он вс не одного возраста. Но какова у нихъ талія?
Пв. Стройная.
Пан. Каковъ цвтъ лица?
Пв. Лилейный.
Пан. Волосы?
Пв. Блокурые.
Пан. А глаза?
Пв. Черные.
Пан. Ихъ личико?
Пв. Чистое.
Пан. Ихъ брови?
Пв. Мягкія.
Пан. Ихъ прелести?
Пв. Зрлыя.
Пан. Ихъ взглядъ?
Пв. Открытый.
Пан. А ихъ ноги?
Пв. Плоскіе.
Пан. А пятки?
Пв. Короткія.
Пан. Нижняя часть тла?
Пв. Красивая.
Пан. А руки?
Пв. Длинныя.
Пан. Что он носятъ на рукахъ?
Пв. Перчатки.
Пан. А какіе у нихъ перстни?
Пв. Золотые.
Пан. Во что вы ихъ одваете?
Пв. Въ сукно.
Пан. Въ какое сукно вы ихъ одваете?
Пв. Новое.
Пан. Какого цвта?
Пв. Зеленое.
Пан. А ихъ шляпы какого цвта?
Пв. Голубого.
Пан. Ихъ башмаки какого цвта?
Пв. Коричневаго.
Пан. Какое сукно употребляете на ихъ одежду?
Пв. Тонкое.
Пан. Изъ чего сшиты ихъ башмаки?
Пв. Изъ кожи.
Пан. А каковы они вообще?
Пв. Грязные.
Пан. Значитъ, он въ нихъ прохаживаются?
Пв. Вокругъ да около.
Пан. Теперь перейдемъ къ кухн. Я все узналъ про двокъ. И, не спша, перечислимъ все по цорядку. Что у васъ въ кухн?
Пв. Огонь.
Пан. Кто поддерживаетъ этотъ огонь?
Пв. Дрова.
Пан. Какія это дрова?
Пв. Сухія.
Пан. Какія деревья вы рубите на дрова?
Пв. Тисовыя.
Пан. Что идетъ на растопки?
Пв. Остролистъ.
Пан. Какими дровами топите комнаты?
Пв. Сосновыми.
Пан. А еще какими?
Пв. Липовыми.
Пан. Но двки для меня интересне. Какъ вы ихъ кормите?
Пв. Хорошо.
Пан. Чмъ он питаются?
Пв. Хлбомъ.
Пан. Какимъ?
Пв. Ситнымъ.
Пан. А еще чмъ?
Пв. Мясомъ.
Пан. Но какимъ?
Пв. Жаренымъ.
Пан. Но разв он не дятъ похлебки?
Пв. Никогда.
Пан. А пирожнаго?
Пв. Много.
Пан. Я это одобряю. А не дятъ ли он рыбы?
Пв. Да.
Пан. Вотъ какъ? А еще что?
Пв. Яйца.
Пан. Какъ он ихъ любятъ?
Пв. Вареными.
Пан. Я спрашиваю, какъ они сварены?
Пв. Въ крутую.
Пан. И вотъ вс ихъ кушанья?
Пв. Нтъ.
Пан. Что же еще? Что имъ дается въ придачу.
Пв. Говядина.
Пан. А еще что?
Пв. Свинина.
Пан. А еще что?
Пв. Гуси.
Пан. А еще?
Пв. Утки.
Пан. А еще?.
Пв. Птухи.
Пан. А какую имъ даютъ приправу?
Пв. Соль.
Пан. А на дессертъ?
Пв. Горчицу.
Пан. А на закуску?
Пв. Рисъ.
Пан. А еще что?
Пв. Молоко.
Пан. А еще что?
Пв. Горохъ.
Пан. Но про какой горохъ вы говорите?
Пв. Зеленый.
Пан. Чмъ вы его приправляете?
Пв. Свинымъ саломъ.
Пан. А фрукты?
Пв. Прекрасные.
Пан. Какіе?
Пв. Сырые.
Пан. А еще что?
Пв. Орхи.
Пан. Но пьютъ ли он?
Пв. Здорово.
Пан. Что именно?
Пв. Вино.
Пан. Какое?
Пв. Блое.
Пан. А зимою?
Пв. Вкусное.
Пан. А весною?
Пв. Крпкое.
Пан. А лтомъ?
Пв. Холодное.,
Пан. А осенью во время сбора винограда?
Пв. Сладкое.
— Клянусь клобукомъ,— вскричалъ братъ Жанъ,— какія должны быть жирныя эти пвчія пташки, и какъ он должны быть сговорчивы, когда ихъ такъ хорошо и сытно кормятъ!
— Постой,— сказалъ Панургъ. Дай кончить. Въ которомъ часу он ложатся спать?
Пв. Ночью.
Пан. А когда встаютъ?
Пв. Днемъ.
— Вотъ,— сказалъ Панургъ,— поистин, милйшій пвунъ, какого только я встрчалъ ныншній годъ. Дай Богъ и вс святые пвуны, чтобы онъ былъ первымъ президентомъ въ Париж! Головой ручаюсь, друзья, какъ быстро разбиралъ бы онъ дла, какъ укорачивалъ бы тяжбы, какъ сокращалъ бы пренія, какъ живо опоражнивалъ бы мшки, просматривалъ документы и постановлялъ приговоры! . . . . . . . . {Вторая половина этого разговора не можетъ быть переведена по его крайнему неприличію.}

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Но, замтили ли вы,— продолжалъ Панургъ, улыбаясь,— какъ этотъ пвунъ ршителенъ, лакониченъ и быстръ въ своихъ отвтахъ. Онъ произноситъ только односложныя слова. Я увренъ, что онъ вишню разломитъ на три куска.
— Какъ бы да не такъ!— отвчалъ братъ Жанъ. Вы говорите про вишню, разломанную на три куска. Клянусь, чмъ хотите, что онъ баранью лопатку слопаетъ въ два глотка, а кварту вина проглотитъ залпомъ. Посмотрите, какой онъ тощій!
— Эта дрянь монахи,— сказалъ Эпистемонъ,— во всемъ, мір такіе же обжоры, хотя и говорятъ, что у нихъ ничего нтъ за душой, кром жизни. Но, желалъ бы я знать, чмъ же большимъ могутъ похвалиться короли и вельможи?

XXIX.

О томъ, что Эпистемонъ недоволенъ учрежденіемъ поста.

— Замтили ли вы,— сказалъ Эпистемонъ,— что этотъ злобный дуракъ пвунъ объявилъ намъ, что мартъ мсяцъ самый разгульный въ году?
— Да,— отвчалъ Пантагрюэль,— между тмъ въ этомъ самомъ мсяц приходится постъ, который учрежденъ для обузданія страстей и умерщвленія плоти.
— А потому можете судить,— продолжалъ Эпистемонъ,— разумно ли поступилъ тотъ папа, который первый учредилъ его. Вдь этотъ негодный пвунъ признался намъ, что всего боле гршитъ во время поста, да и ученые медики утверждаютъ, что во всю остальную часть года не потребляется столько возбуждающей сладострастіе пищи, какъ во время поста: бобы, фасоль, горохъ, лукъ, орхи, устрицы, копченыя сельди, соленья и маринады, салаты изъ всякаго рода возбуждающихъ травъ, какъ-то: рута, крелъ, настурціи, макъ, хмль, фиги, рисъ и виноградъ.
— Вы, конечно, очень удивитесь,— сказалъ Пантагрюэль,— когда узнаете, что добрый папа, который учредилъ постъ, затмъ именно и предписалъ употреблять такую пищу, которая способствуетъ разможенію рода человческаго, такъ какъ въ это время года теплота, которая во время зимы задерживается внутри тла, подобно тому, какъ и древесные соки, снова распредляется по всмъ членамъ. Меня навели на эту мысль метрическія записи въ Туар, изъ которыхъ видно, что въ октябр и ноябр мсяцахъ родится гораздо больше дтей, чмъ въ остальные десять мсяцевъ, и которые вс были зачаты во время поста.
— Я съ удовольствіемъ слушаю ваши рчи,— замтилъ братъ Жанъ,— но приходскій священникъ въ Жанбе приписывалъ этотъ значительный приростъ дтей вовсе не постной пищ, но стараніямъ нищенствующей братіи, босоногихъ проповдниковъ и исповдниковъ, которые отпугиваютъ мужей отъ женъ. Вотъ и весь сказъ.
— Толкуйте,— сказалъ Эпистемонъ,— учрежденіе поста, какъ вамъ вздумается: каждый понимаетъ его по-своему, но вс медики воспротивятся,— я это знаю, я отъ нихъ самихъ это слышалъ,— его отмн, которая, какъ мн кажется, носится въ воздух. Вдь если не будетъ поста, то искусство ихъ будетъ презрно, они перестанутъ наживать деньги: больныхъ не станетъ больше. Постомъ зарождаются, вс болзни, это — настоящій питомникъ, врный разсадникъ всхъ золъ. И не только постъ убиваетъ тло, но онъ еще губитъ и душу. Черти тогда стараются изо всей мочи. Пустосвяты выступаютъ на первый планъ. На улиц ханжей праздникъ: они судятъ, рядятъ, осуждаютъ, отлучаютъ отъ церкви и предаютъ анаем. Я не хочу этимъ сказать, что арисматійцы {Миологическій народъ, у которыхъ, по словамъ Плинія, былъ только одинъ глазъ. Полагаетъ, что подъ этилъ названіемъ Раблэ разуметъ реформатовъ.} лучше насъ, но говорю просто потому, что къ слову пришлось.
— Ну-ка, безтолковый пвунъ, что скажешь объ этомъ молодц?— спросилъ Панургъ. Вдь его можно назвать еретикомъ?
Пв. И очень,
Пан. Не слдуетъ ли его сжечь на костр?
Пв. Слдуетъ.
Пан. И, чмъ скоре, тмъ лучше?
Пв. Точно такъ.
Пан. Но сперва не прокоптить ли его немножко?
Пв. Не надо.
Пан. А какимъ же образомъ его сжечь?
Пв. Живьемъ.
Пан. Пока не наступитъ?..
Пв. Смерть.
Пан. За то, что онъ васъ разсердилъ?
Пв. Увы!
Пан. Какъ вы его находите?
Пв. Глупымъ.
Пан. Глупымъ или безумнымъ?
Пв. Слишкомъ.
Пан. Чмъ бы вы хотли, чтобы онъ сталъ?
Пв. Пепломъ.
Пан. Другихъ такихъ жгли?
Пв. Многихъ.
Пан. Они были еретики?
Пв. Меньше.
Пан. И еще сожгутъ?
Пв. Многихъ.
Пан. Вы ихъ не помилуете?
Пв. Ни-ни.
Пан. Ихъ всхъ надо сжечь?
Пв. Надо,
— Не знаю,— сказалъ Эпистемонъ,— какое удовольствіе находите вы разсуждать съ этой дрянью монахомъ, и если бы я раньше не былъ съ вами знакомъ, то составилъ бы о васъ нелестное мнніе.
— Ну вотъ еще, что за бда?— отвчалъ Панургъ. Я бы охотно отвезъ его къ Гаргантюа, онъ мн нравится. Когда я женюсь, онъ бы служилъ моей жен шутомъ.
— Чего добраго, милымъ дружкомъ,— замтилъ Эпистемонъ.
— Вотъ теб и закуска, бдный Панургъ,— засмялся братъ Жанъ,— ужъ теб на роду написано стать рогоносцемъ.

XXX.

О томъ, какъ мы постили Ковровую страну.

Довольные тмъ, что мы познакомились съ новой религіей братьевъ пвуновъ, мы, въ продолженіе двухъ дней, плыли по морю. На третій день нашъ штурманъ открылъ красивйшій и очаровательнйшій островъ изъ всхъ, какіе мы видли, его называли Фризовымъ островомъ, потому что дороги на немъ были изъ фриза. На этомъ остров находилась Ковровая страна, славившаяся между придворными пажами, въ ней деревья и трава никогда не лишались ни цвтовъ, ни листьевъ, которые были изъ камки и тисненаго бархата. Животныя и птицы были ковровыя. Тамъ мы видли нсколько животныхъ, птицъ и деревьевъ такихъ же, какъ и во всхъ другихъ мстахъ, что касается фигуры, величины, толщины и цвта, но съ тою лишь разницею, что они ничего не ли и не пли и не кусались, какъ наши. Мы видли также нсколько такихъ, какихъ нигд еще не видали: между прочимъ, разныхъ слоновъ въ разныхъ позахъ. Я замтилъ, между ними шесть самцовъ и шесть самокъ, которые показывались въ Рим на театр ихъ воспитателемъ, въ эпоху Германика, племянника императора Тиверія,— слоновъ ученыхъ, музыкантовъ, философовъ, танцоровъ, фокусниковъ и скомороховъ. Они сидли за столомъ, пили и ли, молча, точно добрые монахи за трапезой. У нихъ хоботъ длинною въ два локтя, называемый proboscis, которымъ они пьютъ воду и хватаютъ, какъ рукой, пальмовыя втви, сливы и, вообще, все, что служитъ имъ въ пользу, а также обороняются имъ и въ битв подбрасываютъ имъ людей высоко въ воздух, такъ что при паденіи т помираютъ со смху. У нихъ есть суставы и сочлененія въ ногахъ, т, которые писали противное, никогда не видли ихъ, разв только на картинкахъ.
Между зубами у нихъ два большихъ рога, и именно рога, какъ называлъ ихъ Павзаній, а не зубы. Филостратъ утверждаетъ, что это зубы, а не рога, мн же это все равно, лишь бы вы поняли, что это настоящая слоновая кость. Длиною они въ три или четыре локтя и сидятъ на верхней челюсти, а не въ нижней. Если вы врите тмъ, кто говоритъ противное, то вы ошибаетесь, хотя бы то былъ великій враль Эліанъ {Натуралистъ III вка по P. X.}. Тамъ, и нигд въ другомъ мст, видлъ Плиній слоновъ, плясавшихъ на канат подъ звонъ колокольчика и проходившихъ по столамъ во время пира, не мшая тмъ, кто за ними пировалъ.
Я видлъ тамъ носорога, походившаго, какъ дв капли воды, на того, котораго мн показывалъ нкогда Генрихъ Клербергъ {Современникъ Раблэ.}, и мало отличавшагося отъ кабана, котораго я видлъ въ былое время въ Лимож, за исключеніемъ того, что у него былъ рогъ на лбу, величиною въ одинъ локоть и очень длинный. Вступая въ бой со слономъ, онъ прокалывалъ имъ его подъ брюхо (самая нжная и слабая часть тла у слона) и убивалъ его.
Я видлъ тридцать два единорога. Это — необыкновенно злой зврь, во всемъ похожій на лошадь, за исключеніемъ того, что у него голова какъ у оленя, ноги какъ у слона, хвостъ какъ у кабана, а на лбу острый, черный рогъ, длиною въ шесть или семь футовъ, который обыкновенно виситъ, какъ гребешокъ у индйскаго птуха, но когда онъ собирается сражаться или, вообще, пустить его въ дло, то онъ у него напрягается и приподнимается…
Я видлъ тамъ Золотое Руно, отвоеванное Язономъ. Т, которые говорили, что то были золотые яблоки, а не руно, потому что значитъ яблоко и овца, плохо осматривали Ковровую страну.
Я видлъ хамелеона, какъ его описываетъ Аристотель и какъ мн иногда показывалъ его Шарль Маре, ученый медикъ въ благородномъ город Ліонна-Рон, онъ питался однимъ воздухомъ и больше ничмъ.
Я видлъ тамъ трехъ гидръ, такихъ, какихъ видали во время-оно. Это — зми, и у каждой семь головъ.
Я видлъ четырнадцать фениксовъ.
Я читалъ у различныхъ авторовъ, что ихъ бываетъ въ мір всего по одному на столтіе,но, по моему слабому разумнію, т, которые о нихъ писали, нигд въ другомъ мст ихъ не видли, какъ только въ Ковровой стран, хотя бы даже самъ Лактанцій Фирміанъ. {Знаменитый риторъ III вка.}
Я видлъ кожу золотого осла Апулея.
Я видлъ триста девять пеликановъ, и другихъ птицъ. {Тутъ Раблэ перечисляетъ всякихъ баснословныхъ животныхъ, о которыхъ упоминается у древнихъ писателей, преимущественно у Плинія. Но перечень этотъ не представляетъ никакого интереса и можетъ только утомить современнаго читателя.}

XXXI.

О томъ, какъ въ Ковровой стран мы видли Наслышку, которая содержала школу свидтелей.

Прохавъ немного дале по Ковровой стран, увидли мы Средиземное море, которое разверзлось до дна, подобно тому какъ разверзлось Черное море для того, чтобы пропустить евреевъ, вышедшихъ изъ Египта. Тамъ я увидлъ Тритона, звонившаго въ большую раковину, Главка, Протея, Нерея и тысячу другихъ морскихъ боговъ и чудовищъ. Мы видли тоже множество рыбъ разной породы, пляшущихъ, летающихъ, сражающихся, пожиравшихъ добычу, охотившихся, ставившихъ засады, заключавшихъ перемиріе, торгующихся, ругающихся, веселящихся.
И въ углу, неподалеку, увидли Аристотеля съ фонаремъ въ рук,— въ такой поз, въ какой изображаютъ пустынника около св. Христофора,— наблюдавшаго за всмъ, что происходило вокругъ, и заносившаго это въ свои записи. Позади него стояли, подобно присяжнымъ свидтелямъ, многіе другіе философы: Аппіанъ, Геліодоръ, Атеней, Нуменій, Поссейдонъ, Овидій, Оппіанъ, Олимпій, Селевкъ, Леонидъ, Агаеоклъ, Теофрастъ, Дамостратъ, Нимфодоръ и еще пятьсотъ другихъ, располагавшихъ такимъ же досугомъ, какъ Хризиппъ или Аристархъ Сольскій, который провелъ пятьдесятъ восемь лтъ въ изученіи быта пчелъ, ничего другого не длая. Между ними стоялъ и Пьеръ Жиль {Французскій натуралистъ, умер. 1555 г.}, со стаканомъ въ рук, погруженный въ изученіе урины этихъ прекрасныхъ рыбъ.
Посл продолжительнаго осмотра Ковровой страны, Пантагрюэль сказалъ:
— Ну, вотъ теперь глаза мои насытились, но въ желудк у меня вой отъ голода.
— Чтожъ подимъ чего -нибудь,— сказалъ я. Отвдаемъ вотъ этихъ анакамсеротовъ. {Вымышленная трава, возвращающая прошедшую любовь.} Фи! Какая гадость.
Итакъ я взялъ нсколько плодовъ, висвшихъ на ковр, но не могъ ихъ ни разжевать, ни проглотить, всякій, кто отвдалъ бы ихъ, поклялся, что они сотканы изъ шелка, и не имютъ никакого вкуса. Можно было бы подумать, что они навели Геліогабала на мысль предложить голоднымъ гостямъ своимъ,— которымъ онъ общалъ великолпный, обильный, царскій банкетъ — кушанья изъ воска, мрамора, глины, и узорчатой ткани.
Разыскивая чего бы намъ пость, услышали мы вдали сильный, но неопредленный шумъ, въ род того, какой производятъ женщины, стирая блье, или мельницы въ Тулуз. Не долго думая, мы направились туда и увидли маленькаго, горбатаго старичка, безобразнаго калку. Его звали: Наслышка. Ротъ у него былъ до ушей, а во рту болталось семь языковъ, и каждый языкъ былъ разсченъ на семь частей. Этими языками онъ болталъ одновременно на разныхъ языкахъ и о разныхъ вещахъ. При этомъ, какъ на голов, такъ и на всемъ остальномъ тл у него было столько ушей, сколько у Аргуса глазъ, въ довершеніе онъ былъ слпъ и разбитъ на ноги.
Вокругъ него я увидлъ безчисленное множество мужчинъ и женщинъ, внимательно слушавшихъ, и нкоторые изъ нихъ казались очень приличными на видъ, а одинъ держалъ въ рукахъ карту земного шара и объяснялъ имъ ее краткими афоризмами, и они въ нсколько часовъ времени становились удивительно учеными людьми и могли говорить съ увренностью и знаніемъ дла о такихъ вещахъ, для. изученія сотой доли которыхъ не хватило, бы человческой жизни: о Пирамидахъ, о Нил, о Вавилон, о Троглодитахъ, о Гимантоподахъ, о Гиперборейскихъ горахъ, о всхъ чертяхъ… и все по наслышк.
Тамъ я видлъ, по моему мннію, Геродота, Плинія, Солина, Верозія, Филострата, Мела, Страбона, и многихъ другихъ древнихъ, кром того, Альберта Великаго, Петра Мученика, папу Пія II, Волатерана, Паоло Джовіо, мужественнаго человка, Жака Картье, Хайтона армянина, Марко Поло венеціанца, Людовика Романуса, Петра Альвареца, и не знаю еще сколько, новйшихъ историковъ, спрятанныхъ за Ковровой занавсью и исподтишка писавшихъ свои розсказни и все цо-наслышк.
Позади бархатнаго ковра съ затканными листьями мяты я увидлъ около Наслышки многое множество Першероновъ {Жители провинціи Першъ.} и Мансовъ {Жители Манса.}, добрыхъ студентовъ, довольно еще молодыхъ. Спросивши у нихъ, на какомъ факультет они. учатся, услышали отъ нихъ, что они здсь отъ юности своея учатся быть свидтелями и такъ отлично усваиваютъ себ это искусство, что, вернувшись въ свою провинцію, честно снискиваютъ себ пропитаніе ремесломъ свидтельскимъ, свидтельствуя обо всемъ на свт, по вольному найму и за наибольшую плату, и все по-наслышк. Говорите, что хотите, но они отрзали намъ хлба отъ своей, ковриги и дали напиться изъ своего бочонка. Посл того дружески предостерегли насъ — какъ можно боле скупиться на правду, если хочешь пробиться при двор знатныхъ господъ.

XXXII.

О томъ, какъ мы открыли Фонарную страну.

Плохо принятые и плохо накормленные въ Ковровой стран, плыли мы по морю въ продолженіе трехъ дней. На четвертый, спозаранку, приблизились къ Фонарной стран. Подходя, увидли на мор блуждающіе огоньки. Съ своей стороны, я подумалъ, что это не фонари, а свтящіяся рыбы, въ род свтляковъ, которыхъ можно видть на моей родин по вечерамъ, когда созретъ овесъ. Но штурманъ предупредилъ насъ, что это фонари дозорной стражи, которая сторожила границы и конвоировала нсколькихъ иностранныхъ фонарщиковъ, которые, какъ добрые францисканцы и якобинцы, шли, чтобы предстать передъ провинціальнымъ капитуломъ. Мы, однако, боялись, не суть, ли то предвстники бури, но онъ уврялъ насъ, что это такъ, какъ онъ сказалъ.

XXXIII.

О томъ, какъ мы сошли въ порт Свтляковъ и вступили въ Фонарную землю.

Вскор мы вошли въ Фонарный портъ. Тамъ Пантагрюэль узналъ на высокой башн фонарь изъ Ла-Рошели, который намъ ярко свтилъ. Мы видли также фонари Фароса, Навпліи и Акрополиса въ Аинахъ, посвященнаго Паллад. Возл порта находится небольшое селеніе, обитаемое Свтляками, эти люди кормятся на счетъ фонарщиковъ, подобно тому какъ въ нашихъ краяхъ братья бльцы {Братья бльцы содержались, по указу папы, монахинями, не имвшими своихъ доходовъ, и собирали для нихъ милостыню.} живутъ на счетъ монахинь,— они очень хорошіе и трудолюбивые люди. Демосенъ нкогда свтилъ въ этихъ краяхъ. Изъ этого мста насъ проводили до дворца трое Обелисковъ съ Фонарями наверху, служащими маякомъ. Это — военная портовая стража въ высокихъ шапкахъ, какъ у албанцевъ, которой мы сообщили о причинахъ нашего путешествія и цли его, заключавшейся въ желаніи получить отъ королевы Фонарной страны Фонарь, который бы освщалъ намъ путь и служилъ путеводителемъ по дорог къ Оракулу Бутылки. Они общали намъ это очень охотно, прибавивъ, что мы пріхали весьма кстати, такъ какъ можемъ выбрать любой изъ Фонарей, изъ тхъ, что собрались на провинціальный капитулъ.
Прибывъ въ королевскій дворецъ, были представлены двумя почетными Фонарями, а именно: Фонаремъ Аристофана и Фонаремъ Клеанта, королев, которой Панургъ изложилъ кратко, на фонарномъ язык, цль нашего путешествія. Она хорошо приняла насъ и пригласила присутствовать на ея ужин, чтобы легче выбрать себ путеводителя. Мы были этимъ очень довольны и не преминули за всмъ наблюдать и все отмтить, какъ по части ихъ жестовъ, платья и манеры себя держать, такъ и порядка службы.
Королева была одта въ горномъ хрустал, отдланномъ большими брилліантами. Знатные Фонари были одты, кто въ стразы, кто въ слюду, остальные одты были въ рогъ, бумагу и клеенку.
Большіе фонари тоже были одты сообразно древности ихъ рода. Но вдругъ я увидлъ Фонарь изъ глины, точно горшокъ, но въ числ самыхъ пышныхъ. Такъ какъ я удивился этому, то мн сказали, что это Фонарь Эпиктета, за который во время оно напрасно предлагали три тысячи драхмъ.
Внимательно осматривалъ я фасонъ и нарядъ много-фитильнаго Фонаря Марціала, и, того пуще, двадцати-фитильный Фонарь, который нкогда посвятила богамъ Канопа дочь Тизія. Я отлично замтилъ также висячій Фонарь, похищенный въ ивахъ изъ храма Аполлона Палатинскаго и перевезенный впослдствіи въ эолійскій городъ Кимы Александромъ Македонскимъ. Мн бросился также въ глаза Фонарь, на голов котораго красовалась пунцовая шелковая кисть, и мн сказали, что это Бартолусъ, Фонарь Права. Кром того, я замтилъ еще два Фонаря, потому что у нихъ на кушак висла клистирная трубка, и мн говорили, что это большой и малый аптекарскіе Фонари.
Когда наступилъ часъ ужина, королева сла на первое мсто, а за нею остальные, смотря по рангу и достоинству. Первымъ кушаньемъ всмъ поданы были большія сальныя свчи, за исключеніемъ королевы, которой подали большую и ярко зажженную свчу изъ благо воска, на конц красную. То же подали также и Фонарямъ царской крови, а провинціальному Фонарю Мирабалэ подали орховую свчу, провинціальному Фонарю Нижняго-Пуату подали вооруженную свчу. И, Богъ всть, какимъ свтомъ засвтились они посл этого! Исключеніе составляли при этомъ нсколько молодыхъ Фонарей, находившихся подъ управленіемъ одного большого Фонаря. Они свтили, не какъ другіе, и показались мн безпутными. Посл ужина мы удалились на покой. На другое утро королева дала намъ выбрать въ путеводители одинъ изъ самыхъ отборныхъ Фонарей. И посл того мы откланялись ей.

XXXIV.

О томъ, какъ мы явились къ Оракулу Бутылки.

Подъ веселымъ освщеніемъ и руководствомъ нашего благороднаго Фонаря, прибыли мы на желанный островъ, гд находился Оракулъ Бутылки. Сойдя на землю, Панургъ перевернулся на одной ножк съ веселымъ видомъ и сказалъ Пантагрюэлю:
Сегодня мы достигли того, къ чему стремились съ такимъ трудомъ и всяческими препонами.
Посл того вжливо простился съ нашимъ Фонаремъ. Этотъ послдній посовтовалъ намъ всмъ не терять надежды и ничего не пугаться, что бы мы ни увидли. Подходя къ храму божественной Бутылки, мы должны были пройти черезъ большой виноградникъ, состоявшій изъ всякаго рода лозы, какъ-то: Фалериской, Мальвуазіи, Мускатъ, Тахо, Бонъ, Мирво, Орлеанъ, Пикардія, Арбуа, Кусси, Анжу, Гоаръ, Корсика, Віерронъ, Неракъ и пр. Этотъ, виноградникъ насаженъ былъ самимъ Бахусомъ и, по его благословенію, приносилъ за-разъ, во всякое время, листья, цвты и фрукты, подобно апельсиннымъ деревьямъ въ Сирен {Королевскій паркъ.}. Нашъ великолпный Фонарь посовтовалъ намъ състь по три виноградинки на человка, устлать виноградными листьями наши башмаки и взять зеленую втку въ лвую руку. Въ конц виноградника мы прошли подъ древней аркой, на которой виденъ былъ трофей пьяницы, прекрасно вырзанный, а именно: длинный рядъ флаконовъ, бутылей, бутылокъ, бутылочекъ, бочонковъ, бочекъ, горшковъ, штофовъ и античныхъ вазъ, висвшихъ на тнистомъ трельяж. Въ другомъ мст мы увидли огромное количество чесноку, луку, шарлотокъ, свиныхъ окороковъ, икры, копченыхъ бычьихъ языковъ и тому подобныхъ лакомствъ, переплетенныхъ виноградной лозой и очень искусно увитыхъ виноградомъ. Въ другомъ мст находились стаканы на ножкахъ, стаканы безъ ножекъ, кубки, бокалы, ендовы, кружки, рюмки и тому подобная вакхическая артиллерія, насчитывавшая до ста различныхъ фасоновъ. Напротивъ арки на зоофорахъ стояла надпись изъ двустишія.
Проходя въ, эту калитку,
Запасись добрымъ фонаремъ!,
— Это дло у насъ въ порядк,— сказалъ Пантагрюэль,— потому что во всей Фонарной стран не найти лучшаго и превосходнйшаго Фонаря, чмъ нашъ.
Арка кончалась прекрасной и просторной бесдкой, сплетенной изъ виноградной лозы и украшенной виноградомъ пятисотъ различныхъ цвтовъ и пятисотъ различныхъ формъ, не природныхъ, но добытыхъ искусствомъ земледлія: желтымъ, голубымъ, срымъ, синимъ, блымъ, чернымъ, зеленымъ, фіолетовымъ, пятнистымъ, длиннымъ, круглымъ, треугольнымъ, яйцеобразнымъ, зубчатымъ, раковиднымъ, гладкимъ, щетинистымъ. Конецъ ея былъ затянутъ тремя древними плющами, ярко-зелеными и покрытыми кольцами. Тамъ нашъ именитйшій Фонарь приказалъ намъ свить изъ этого плюща каждому по албанской шапк и накрыть ею голову, что и было немедленно исполнено.
— Подъ, такой виноградной кровлей,— сказалъ Пантагрюэль,— не прошелъ бы во время-оно первосвященникъ Юпитера.
— Причина тому мистическая,— отвчалъ нашъ просвщенный Фонарь. Ибо, проходя подъ нею, онъ имлъ бы надъ головой вино, то есть виноградъ, и могло бы показаться, что онъ находится во власти вина, между тмъ какъ первосвященники и вс лица, посвятившія себя созерцанію божественныхъ вещей, должны сохранять спокойствіе духа и невозмутимость чувствъ, такъ какъ ничто такъ не возмущаетъ ихъ, какъ опьяненіе.
И вы также не были бы допущены въ храмъ божественной Бутылки, если бы благородная первосвященница Бакдюкъ не увидла, что ваши башмаки набиты виноградными листьями, а это означаетъ состояніе, діаметрально противоположное опьяненію, доказывая, что вы презираете вино и попираете его ногами.
— Къ сожалнію, я не ученый,— сказалъ братъ Жанъ,— но я нахожу въ моемъ требник, что въ Апокалипсис сказано про видніе женщины, у которой луна была подъ ногами, а это означаетъ, какъ мн объяснилъ Биго, что она не такой породы и нрава, какъ вс другія женщины, у которыхъ, наоборотъ, луна въ голов, вслдствіе чего умъ у нихъ лунатическій. Мн легко поэтому поврить тому, что вы говорите, дружище Фонарь.

XXXV.

О томъ, какъ мы спустились подъ землю, чтобы войти въ храмъ Бутылки, и какимъ образомъ Шинонъ первый городъ въ мір.

И вотъ мы спустились подъ землю черезъ своды, выложенные гипсомъ, на стнахъ котораго довольно грубо намалевана была пляска женщинъ съ Сатирами, въ сопровожденіи старика Силена, хохотавшаго, сидя верхомъ на осл.
Тутъ я сказалъ Пантагрюэлю:
— Этотъ входъ приводитъ мн на память размалеванный погребъ перваго города въ мір, ибо въ немъ картины точь-въ-точь такія же, какъ здшнія.,
— Гд же находится этотъ первый городъ, про: который вы говорите — спросилъ Пантагрюэль.
— Шинонъ,— отвчалъ я,— или Каинонъ въ Турин.
— Я знаю, гд Шинонъ,— сказалъ Пантагрюэль,— и гд размалеванный погребъ. Я не однажды пилъ тамъ свжее вино и нисколько не сомнваюсь въ томъ, что Шинонъ — древній городъ, его гербъ свидтельствуетъ объ этомъ, въ немъ двоекратно или троекратно говорится: Шинонъ, небольшой, но славный городъ построенъ на древней скал, въ головахъ у него лсъ, а въ ногахъ Віенна. Но почему бы онъ былъ первымъ городомъ въ мір? Гд это написано? Какія у васъ на то доказательства?
— Я нашелъ,— сказалъ я,— что въ Священномъ Писаніи сказано, что Каинъ былъ первымъ строителемъ городовъ, значитъ можно, съ достоврностью, допустить, что онъ назвалъ своимъ именемъ первый городъ, подобно тому какъ посл того, въ подражаніе ему, вс другіе основатели и строители городовъ называли ихъ своими именами. Аина, что значитъ по римски Минерва,— Аины, Александръ — Александрію, Константинъ — Константинополь, Помпей — Помпеіополисъ въ Киликіи, Адріанъ — Адріанополь, Ассуръ — Ассирію, Птолемаида, Цезарея, Тиберіумъ, Геродіумъ въ Іуде.
Пока мы такъ бесдовали, вышелъ Флаконъ (нашъ Фонарь величалъ его философомъ), губернаторъ божественной Бутылки, въ сопровожденіи храмовыхъ стражниковъ, которые вс были французскими флакончиками. Когда онъ увидлъ, что мы держимъ въ рукахъ тирсы, а головы у насъ, какъ я уже говорилъ, увнчаны плющомъ, и когда онъ призналъ нашъ именитый Фонарь, то ввелъ насъ безпрепятственно и приказалъ, чтобы насъ отвели прямо къ принцесс Бакбюкъ, статсъ-дам Бутылки и перво-священниц всхъ таинствъ. Что и было исполнено.

XXXVI.

О томъ, какъ мы спустились по четвернымъ ступенькамъ и какъ Панургъ испугался.

Итакъ мы спустились по мраморнымъ ступенькамъ подъ землю и остановились на площадк, повернувъ налво, спустились еще съ двухъ ступенекъ и опять очутились на площадк, затмъ новыхъ три ступеньки и площадка, еще четыре ступеньки и площадка.
Тутъ Панургъ спросилъ:
— Мы дошли до мста?
— Сколько ступенекъ вы насчитали?— спросилъ нашъ великолпный Фонарь.
— Разъ, дв, три, четыре,— отвчалъ Пантагрюэль.
— Сколько это составитъ?— спросилъ Фонарь.
— Десять,— отвчалъ Пантагрюэль.
— Посредствомъ той же пиагорейской четверной системы умножьте произведеніе,— сказалъ Фонарь.
— Получится десять, двадцать, тридцать, сорокъ,— отвчалъ Пантагрюэль.
— Сколько въ цломъ?— спросилъ Фонарь.
— Сто,— отвчалъ Пантагрюэль.
— Прибавьте,— сказалъ фонарь,— первый кубъ, то есть восемь. Въ конц этого рокового числа найдемъ дверь храма. И замтьте, что это истинная Психологія {Ученіе о зарожденіи души.} Платона, которую такъ прославляютъ академики и вмст съ тмъ такъ плохо понимаютъ. А половина ея состоитъ изъ единицы и двухъ первыхъ чиселъ, двухъ квадратовъ и двухъ кубовъ.
Чтобы спускаться по этимъ подземнымъ ступенямъ, намъ необходимы были дв вещи: во-первыхъ, ноги, такъ какъ безъ нихъ мы бы скатились, на подобіи бочекъ, скатывающихся въ погребъ, во вторыхъ, нашъ свтлйшій Фонарь, такъ какъ во время этого спуска, кром него, до насъ ни откуда не доходило никакого свта, точно мы были въ ям св. Патрика въ Ирландіи или во рву Трофонія въ Віотіи.
Спустившись съ семидесяти восьми ступенекъ, Панургъ вскричалъ, обращаясь къ нашему свтлому Фонарю:
— Великолпная дама. {Фонарь — lanterne франц. женскаго рода.} Умоляю васъ трепетнымъ сердцемъ, вернемся назадъ! Клянусь скотскимъ падежомъ, я умираю отъ страха! Я лучше согласенъ совсмъ не жениться, вы столько трудовъ и хлопотъ приняли изъ-за меня. Богъ воздастъ вамъ за это на Страшномъ Суд, да и я не буду неблагодаренъ, когда выберусь изъ этой пещеры Троглодитовъ. Вернемся, молю васъ! Я, право, думаю, что здсь Тенеросъ {Мысъ въ Лаконіи, гд, по мннію древнихъ, находился входъ въ подземный міръ.}, черезъ который спускаются въ адъ, и мн кажется, что я уже слышу лай Цербера. Послушайте, вдь это онъ лаетъ, или у меня въ ушахъ звенитъ. Я его нисколько не почитаю, потому что нтъ худшей зубной боли, какъ тогда, когда собаки кусаютъ намъ ноги. Если здсь ровъ Трофонія, то лемуры и гномы живыми сожрутъ насъ, какъ нкогда они сожрали одного изъ копьеносцевъ Димитрія, за недостаткомъ лучшаго кушанья. Здсь ли ты, братъ Жанъ? Умоляю тебя, мой пузанчикъ, держись, стой возл меня, я умираю отъ страха. Съ тобою ли твой мечъ? Вдь у меня нтъ никакого оружія, ни наступательнаго, ни оборонительнаго. Вернемся.
— Я тутъ,— сказалъ братъ Жанъ,— я тутъ, не бойся. Я держу тебя за шиворотъ, восемнадцать дьяволовъ не вырвутъ тебя изъ моихъ рукъ, хоть ты и безоружный. На что оружіе, когда у человка есть мужественное сердце и сильная рука? Оружіе само съ неба, свалится, какъ на поляхъ Кро, около Маріанскихъ рвовъ въ Прованс, во время-оно валились камни (они и до сихъ поръ тамъ лежатъ), въ помощь Геркулесу, которому нечмъ было обороняться отъ дтей Нептуна. Но что это такое? Ужъ не сходимъ ли мы здсь въ Limbus infantum {Мсто при ад для некрещеныхъ дтей.}. Ей-богу, они насъ всхъ обдлаютъ! Идемъ что-ли въ адъ, къ чертямъ! Клянусь Богомъ, я ихъ отдлаю на вс корки, теперь, когда у меня башмаки набиты виноградными листьями. Гд они? Давайте ихъ сюда! Я боюсь только ихъ роговъ. Но рога, которые будетъ носить Панургъ женатый, меня отъ нихъ, вполн предохранятъ. Я уже вижу его въ пророческомъ прозрніи какъ второго Актеона, рогатымъ, рогоносцемъ, рогачемъ.
— Берегись, frater,— сказалъ Панургъ,— чтобы, когда выйдетъ разршеніе монахамъ жениться, теб не попалась въ жены одна изъ сестеръ лихоманокъ. Вдь если я выберусь отсюда длъ и невредимъ, то я и ее собью съ толку того ради, чтобы приставить теб рога, потому что сама по себ лихоманка пакостная штука. Мн припоминается, что Котъ-Мурлыка хотлъ было дать теб ее въ жены, да ты обозвалъ его еретикомъ.
Тутъ наши разговоры были прерваны нашимъ великолпнымъ Фонаремъ, который объявилъ намъ, что мсто, гд мы находимся, слдуетъ почтить молчаніемъ и безмолвіемъ. Къ этому онъ присовокупилъ, что теперь мы не можемъ уже вернуться безъ разршенія Бутылки, такъ какъ башмаки у насъ набиты виноградными листьями.
— Ну, такъ идемъ впередъ,— сказалъ Панургъ,— и ринемся съ головой во вс опасности. Двухъ смертей не бывать, а одной не миновать. Хотя я все-таки предпочелъ бы умереть въ какомъ-нибудь сраженіи. Ну же, премъ дальше! Я совсмъ расхрабрился, хотя, по правд сказать, сердце у меня бьется, но это отъ холода и сырости этого погреба. Но не отъ страха, нтъ, и не отъ лихорадки. Премъ, премъ, дальше! Меня зовутъ Вильгельмомъ Безстрашнымъ.

XXXVII.

О томъ, какъ двери храма растворились сами.

Въ конц лстницы мы нашли портретъ изъ красивой яшмы въ дорическомъ вкус. Напротивъ него стояла слдующая надпись, золотыми, іоническими буквами: , то-есть ‘что у трезваго на ум, то у пьянаго на язык’. Об половинки дверей были изъ коринcкой мди, массивныя съ небольшими выпуклыми виньетками и изящной эмалью, гд того требовала скульптура. Он были плотно закрыты, хотя не видно было ни замка, ни ключа и никакого запора. На нихъ вислъ только индійскій брилліантъ, величиной съ египетскій бобъ, въ золотой оправ, шестигранный и прямой. Съ каждой стороны около стны висло по пучку чесноку.
Тутъ нашъ благородный Фонарь объявилъ намъ, что мы должны извинить его, если онъ откажется сопровождать насъ дале, но мы должны подчиниться инструкціямъ первосвященницы Бакбюкъ: ему не дозволяется войти по причинамъ, которыхъ лучше не открывать смертнымъ людямъ. Но, на всякій случай, совтовалъ намъ сохранить присутствіе духа, ничего не бояться и довриться ему на возвратномъ пути. Посл того онъ вынулъ брилліантъ, висвшій у дверей, и вложилъ его въ серебряную скобку, нарочно для того устроенную, вынулъ изъ-подъ порога каждой половинки двери шелковый шнуръ, кармазиннаго цвта и полуторасаженной длины, къ которому привязанъ былъ чеснокъ, перебросилъ ихъ сбоку въ два для этого приспособленныхъ золотыхъ кольца и отступилъ назадъ.
Тотчасъ же, и безъ того, чтобы кто-нибудь къ нимъ притронулся, двери сами собой раскрылись, но не со скрипомъ и сотрясеніемъ, какъ это, обыкновенно, бываетъ съ тяжелыми мдными дверями, но съ мягкимъ и пріятнымъ звукомъ, который отозвался въ сводахъ храма и происхожденіе котораго Пантагрюэль немедленно постигъ, ибо на нижнемъ кра каждой изъ обихъ половинокъ дверей замтилъ онъ маленькій цилиндръ, проходившій подъ порогомъ и достигавшій двери, и въ то время, какъ дверь повернулась къ стн, вслдствіе тренія о твердый и гладко отполированный кусокъ пестраго мрамора, онъ издавалъ тотъ пріятный, мелодическій звукъ. Меня очень удивляло, что об половинки дверей раскрылись сами самой, безъ посторонней помощи, и, когда мы вошли, я оглядлъ двери и стну, чтобы узнать, какая сила и какое устройство держали ихъ закрытыми… Я думалъ, что нашъ прекрасный Фонарь приложилъ къ нимъ вышеупомянутую эіопскую траву, посредствомъ которой отмыкаютъ вс запоры. Но вдругъ увидлъ въ томъ мст, гд смыкаются двери, на внутренней филенк пластинку изъ полированной стали, вставленную въ коринскую бронзу.
Мало того, я увидлъ дв доски изъ индійскаго магнита, величиной и толщиной въ ладонь, он были зеленаго цвта, гладко ополированы и вправлены въ стну, въ томъ мст, гд раскрытыя половинки дверей соприкасались со стной.
Такимъ образомъ, въ силу сокровеннаго и удивительнаго закона природы, притягательная сила магнита, дйствуя на стальныя. доски, приводила въ движеніе двери, но лишь тогда, когда былъ удаленъ вышеупомянутый брилліантъ, близость котораго парализировала сталь и мшала ей слдовать естественному влеченію къ магниту. По той же причин удалены были оба пучка чесноку, которые нашъ веселый Фонарь подвсилъ къ сторон на кармазинномъ шнур, потому что эта трава парализируетъ магнитъ и мшаетъ его притягательной силы.
На одной изъ вышеупомянутыхъ досокъ, справа, отмнно вырзанъ былъ латинскими буквами слдующій шестистопный ямбическій стихъ:
Ducunt valentem fata, nolentem trahunt.
(Покорнаго ведетъ судьба, непокорнаго она толкаетъ).
На другой доск, слва, я увидли слдующую надпись высченную про писными буквами:

КОНЕЦЪ ВНЧАЕТЪ ДЛО.

ХXXVIII.

О томъ, что полъ храма былъ вы мощенъ эмблемами.

Прочитавъ эти надписи, я принялся разглядывать великолпный храмъ и дивился невроятному полу, съ которымъ не можетъ сравниться никакое другое произведеніе искусства въ подлунномъ мір: ни полъ въ храм Фортуны въ Пренест во времена Суллы, ни греческій полъ, именуемый
Asarolnm, который сдлалъ Созистратъ въ Пергам. Онъ былъ мазаичный и составленъ изъ небольшихъ четыреугольниковъ, вс они состояли изъ драгоцнныхъ каменьевъ, отполированныхъ и натуральнаго цвта. Одинъ былъ изъ красной яшмы съ красивыми пятнами, другой — изъ пятнистаго мрамора, третій — изъ порфира, четвертый — изъ кошачьяго глаза, усыпаннаго золотыми искрами, не больше атомовъ. Иные были изъ агата съ неправильнымъ сіяніемъ, молочнаго цвта, другіе — изъ очень дорогого халцедона, иные — изъ зеленой яшмы съ красными и желтыми жилками и положены были по діагональной линіи.
Подъ портикомъ мозаика пола представляла собою различныя эмблемы. Составленная изъ небольшихъ камешковъ натуральнаго цвта, она казалась какъ бы небрежно усыпанною виноградной лозой, въ одномъ мст ея было много, въ другомъ мало, но лоза виднлась повсемстно, и въ полу-свт диковинно было видть улитокъ, ползавшихъ по винограду, или маленькихъ ящерицъ, бгавшихъ по лоз, на другихъ виднлся виноградъ еще недозрлый, а мстами и совсмъ созрвшій, и исполнено все это было съ такимъ искусствомъ и такъ живо, что легко могло обмануть воробьевъ и другихъ пичужекъ, не хуже, чмъ картины Зевксиса изъ Гераклеи. Какъ бы то ни было, а мы были введены въ заблужденіе, ибо осторожно шагали тамъ, гд архитекторъ не пожаллъ виноградной лозы, и боялись споткнуться, какъ это бываетъ, когда проходишь по неровному или каменистому мсту. Посл я сталъ созерцать своды храма и стны, выложенныя мраморомъ и порфиромъ, съ мозаикой, представлявшей интереснйшія эмблемы съ одного конца до другого, на нихъ изображено было, начиная слва отъ входа, съ невроятнымъ изяществомъ, сраженіе, которое добрый Бахусъ выигралъ у индійцевъ, въ такомъ род, какъ ниже слдуетъ.

XXXIX.

О томъ, какъ изображено было на мозаик храма сраженіе, которое Бахусъ выигралъ у индійцевъ.

Прежде всего глазамъ представлялись различные города, селенія, замки, крпости, поля и лса, объятые пламенемъ. Кром того, виднлись также разныя озврлыя и распутныя женщины, которыя яростно разрывали на части живыхъ телятъ, барановъ и овецъ и пожирали ихъ мясо. Этимъ намъ показывали, что Бахусъ, вступивъ въ Индію, предалъ все огню и мечу.
Несмотря на это, индійцы такъ презрительно отнеслись къ нему, что не удостоили выйти ему навстрчу, такъ какъ лазутчики донесли имъ, что его войско состоитъ не изъ воиновъ, но изъ одного старичка, изнженнаго и вчно пьянаго, котораго сопровождаютъ молодые поселяне, голые, непрерывно пляшущіе и скачущіе, съ хвостами и рогами, какъ у козлятъ, и толпа пьяныхъ женщинъ. Поэтому ршено было пропустить ихъ, не оказывая вооруженнаго сопротивленія, такъ какъ къ стыду послужитъ, а не къ слав, къ позору и безчестію, а не къ чести и доблести, одержать побду надъ такими людьми. И, благодаря этому пренебреженію, Бахусъ шелъ все дальше, предавая все пламени, такъ какъ огонь и молнія — отцовское оружіе для Бахуса. Его, до рожденія еще, Юпитеръ привтствовалъ громомъ, а его мать Семела и материнскій домъ были истреблены огнемъ а также и кровью, ибо онъ, естественно, подготовляетъ ее во время мира и проливаетъ во время войны. Доказательствомъ чему служатъ поля на остров Самос, называемыя Панема, что значитъ ‘пропитанныя кровью’, на которыхъ Бахусъ напалъ на Амазонокъ, когда он убгали изъ Эфесской страны, и всхъ ихъ лишилъ жизни, посредствомъ кровопусканія, такъ что все названное поле покрылось кровью и пропиталось ею. И теперь вамъ понятне станетъ, нежели изъ описанія Аристотеля въ его ‘Проблемахъ’, почему въ былое время создалась поговорка: ‘Въ военное время не вкушаютъ и не сажаютъ мяты.’ Причина этому та, что въ военное время, обыкновенно, наносятся удары безъ милосердія, и раненому человку, если онъ въ тотъ день держалъ въ рукахъ или вкушалъ мяту, невозможно или, по крайней мр, очень трудно остановить кровь.
Дале въ этой эмблематической картин изображалось, какъ Бахусъ шелъ въ битву, возсдая на великолпной колесниц, запряженной тремя парами молодыхъ леопардовъ. Лицо у него было, какъ у юнаго ребенка, въ указаніе, что вс добрые пьяницы никогда не старются, румяное, какъ у херувима, и безъ единаго волоска на подбородк. Голова увнчана острыми рогами, надъ ними красивый внокъ изъ виноградныхъ листьевъ и ягодъ съ красной митрой, а обутъ онъ былъ въ золотыя ботинки.
Возл него не видать было ни единаго человка, его тлохранители и воины состояли изъ Бассаридъ {Одтыя въ звриные шкуры.}, Эвантъ, Эвхіадъ, Эдонитъ, Менадъ, іадъ и Вакхидъ {Все это прозвища вакханокъ.}, дикихъ, злобныхъ, бшеныхъ женщинъ, опоясанныхъ драконами и живыми змями, съ растрепанными волосами, въ которые вплетены были виноградныя втки. Он были одты въ оленьи и козьи шкуры, въ. рукахъ держали топорики, тирсы, мечи и аллебарды въ форм сосновыхъ шишекъ, и легкіе щиты, звенвшіе при прикосновеніи, которые служили имъ, въ случа нужды, тамбуринами и тимпанами. Число ихъ доходило до семидесяти девяти тысячъ двухсотъ двадцати семи. Авангардомъ предводительствовалъ Силенъ, человкъ, которому Бахусъ вполн доврялъ и котораго мужество и осторожность испыталъ раньше во многихъ случаяхъ. То былъ дрожащій старичокъ, сгорбленный, жирный, съ большимъ брюхомъ, съ большими, торчащими ушами, острымъ горбатымъ носомъ и большими и жесткими бровями. Онъ сидлъ на паршивенькомъ осл, въ рукахъ держалъ палку, чтобы опираться на нее или же драться ею, въ случа, если бы ему довелось сойти съ осла. Одтъ онъ былъ въ желтое женское платье. Войско, которое онъ велъ, состояло изъ молодыхъ поселянъ, рогатыхъ, какъ козлы, и свирпыхъ, какъ львы, они были голые и непрерывно пли и плясали. Звали ихъ Титирами и Сатирами. Число ихъ доходило до восьмидесяти пяти тысячъ ста тридцати трехъ.
Панъ предводительствовалъ аріергардомъ — страшнаго и чудовищнаго вида существо. Нижними оконечностями онъ походилъ на козла, ляжки у него были покрыты шерстью, а на голов красовались рога, прямые и глядвшіе въ небо. Лицо было красное и воспаленное, а борода очень длинная, онъ былъ человкъ храбрый, смлый, отчаянный и гнвливый, въ лвой рук держалъ флейту, въ правой согнутую палку, войско его тоже состояло изъ Сатировъ, Лшихъ, Фавновъ, Лемуровъ, Ларъ и Домовыхъ, въ числ семидесяти восьми тысячъ ста четырнадцати. Общимъ паролемъ для нихъ было: Эвоэ!

XL.

О томъ, какъ на мозаик изображена была аттака индійцевъ Бахусомъ.

Дале изображалась аттака добрымъ Бахусомъ индійцевъ. Я видлъ, что съ Силена, предводителя авангарда, потъ капалъ крупными каплями, и онъ пришпоривалъ своего осла. Оселъ широко раскрывалъ пасть, лягался, брыкался и, вообще, неистовствовалъ, точно его кусалъ оводъ.
Сатиры, капитаны, сержанты, капралы, заслышавъ сигнальные рожки, бшено вертлись вокругъ арміи, подпрыгивая, какъ козы, и побуждая воиновъ хорошенько сражаться. Вс кричали: ‘Эвоэ!’Менады первыя бросились на индійцевъ съ страшными воплями и ужаснымъ гамомъ отъ тимпановъ и тамбуриновъ. Все небо содрогалось, какъ это было изображено на мозаик, а потому нечего замъ такъ восхищаться искусствомъ Апеллеса и Аристида иванскаго, и другихъ, которые писали громъ, молнію, втеръ, людскую рчь, нравы и умы.
Поодаль стояло войско индійцевъ, которые узнали теперь, что Бахусъ опустошаетъ ихъ страну. Впереди находились слоны, съ башнями на спин, съ заключенными въ нихъ безчисленными воинами, но вся армія пришла въ разстройство, такъ какъ слоны, испуганные страшнымъ гвалтомъ вакханокъ и охваченные паническимъ ужасомъ, обратились противъ собственнаго войска и принялись топтать его. Вотъ тутъ посмотрли бы вы, какъ Силенъ пришпоривалъ своего осла, размахивая палкой, а оселъ гнался за слонами съ разверстой пастью и воинственнымъ ревомъ (подобнымъ тому, какимъ нкогда онъ пробудилъ отъ сна нимфу Нотисъ во время вакханалій, когда Пріапъ, исполненный пріапизма, хотлъ пріапировать ее спящей, не испросивъ на то ея согласія).
Тутъ вы бы поглядли, какъ Панъ подпрыгивалъ на кривыхъ ногахъ вокругъ Менадъ и возбуждалъ ихъ, звуками деревенской флейты, мужественно сражаться. Тамъ вы бы увидли также, какъ одинъ юный Сатиръ велъ семнадцать плнныхъ царей, а одна вакханка тащила, опутавъ ихъ змями, сорокъ два полководца, маленькій Фавнъ несъ двнадцать знаменъ, взятыхъ у непріятеля, а добрякъ Бахусъ на своей колесниц разъзжалъ безстрашно по лагерю, смясь, забавляясь и выпивая за здоровье всхъ присутствующихъ. Напослдокъ представлены были въ эмблемахъ трофеи побды и торжество добраго Бахуса.
Его тріумфальная колесница была вся увита плющомъ, сорваннымъ на гор Меросъ, и, главное, потому, что это растеніе рдкое, въ особенности въ Индіи, а все, что рдко, то и дорого. Въ этомъ ему подражалъ Александръ Великій, когда завоевалъ Индію, и его колесницу влекли слоны.
И ему же подражалъ Помпей Великій въ Рим во время своего африканскаго тріумфа. На колесниц стоялъ благородный Бахусъ и пилъ вино изъ кубка. И въ этомъ ему подражалъ Кай Марій посл побды надъ кимирами, которую онъ одержалъ близъ Э въ Прованс. Вся его армія была увнчана плющомъ, тирсы, щиты и тимпаны были имъ увиты. Даже оселъ Силена, и тотъ былъ имъ покрытъ, какъ попоной.
Возл колесницы шли плнные цари индійскіе, окованные толстыми золотыми цпями. Все войско шло съ веселымъ торжествомъ и неописанной радостью, неся безчисленные трофеи и добычу, взятую у непріятеля, и распвая гимны и диирамбы. Въ заключеніе изображался Египетъ и Нилъ съ крокодилами, ибисами, обезьянами, гиппопотамами и другими прирученными тамъ животными. А Бахусъ шествовалъ по той стран, влекомый двумя быками. На одномъ стояла надпись золотыми буквами: Аписъ, а на другомъ: Озирисъ, оттого, что въ Египт, до прибытія Бахуса, не было ни быковъ, ни коровъ.

XLI.

О томъ, что храмъ освщался чудесной лампой.

Прежде, нежели приступить къ изображенію Бутылки, я опишу вамъ чудесную форму лампы, посредствомъ которой освщался храмъ, и такъ ярко, что хотя онъ былъ подземный, но въ немъ было такъ же свтло, какъ въ полдень на земл, когда ярко свтитъ солнце. Посреди свода находилось кольцо изъ массивнаго золота, толщиною въ кулакъ, съ котораго свшивались, такой же почти толщины три цпи, искусной работы, и дв изъ нихъ, двухъ футовъ съ половиной длины, вдты были въ круглое кольцо изъ тонкаго золота, такой величины, что діаметръ его превосходилъ два локтя и полъ-пяди. Въ немъ находились четыре пряжки или ушка, въ которыхъ укрплялся пустой шаръ, выдолбленный внутри, открытый сверху, точно маленькая лампа, имя въ окружности около двухъ пядей, и вс сдланы были изъ драгоцнныхъ каменьевъ: одинъ изъ аметиста, другой изъ ливійскаго карбункула, третій изъ опала, четвертый изъ антрацита. Каждый былъ полонъ спирта, пять разъ перегнаннаго черезъ, перегонный кубъ и такого же несгораемаго, какъ и то масло, какимъ во время-оно Каллимахъ наполнилъ золотую лампу Паллады въ аинскомъ Акропол, съ фитилемъ, изготовленнымъ изъ асбестоваго льна, какъ тотъ, что находился нкогда во храм Юпитера Аммонскаго и который видлъ ученый философъ Клеомбротъ, сдланный изъ карпазійскаго льна, который скоре возобновляется отъ огня, нежели истребляется.
Фута на два съ половиной ниже лампы висли три цпи, такимъ же точно образомъ, какъ и вверху, прикрпленныя къ тремъ ушкамъ большой круглой лампы изъ чистйшаго хрусталя. Эта лампа имла въ діаметр полтора локтя, а отверстіе вверху было около двухъ пядей ширины, черезъ это отверстіе помщалась по средин ваза изъ такого же хрусталя, въ форм тыквы и спускалась до дна большой лампы съ [такимъ количествомъ вышеназваннаго спирта, что пламя отъ асбестоваго фитиля приходилось какъ разъ въ центр большой лампы. Отъ этого весь ея сферическій корпусъ казался воспламененнымъ оттого, что огонь находился въ центр.
Трудно было глядть на нее, подобно тому какъ трудно глядть на солнце, потому что, благодаря изумительной прозрачности матеріала и тонкости полировки, въ ней отражались драгоцнные каменья и горли разноцвтными огнями, какіе имъ свойственны, и свтъ отъ четырехъ верхнихъ лампочекъ такъ же, какъ и отъ большой нижней лампы, расходился по всему храму. Тамъ, гд этотъ свтъ падалъ на мраморъ, которымъ выложены были стны храма, тамъ онъ отражался радугой, подобно небесной радуг, возникающей, когда ясное солнце соприкасается съ дождливыми облаками.
Изобртеніе было чудесное, но еще чудесне казалось мн то, что скульпторъ вырзалъ вокругъ хрустальнаго корпуса лампы бой нагихъ ребятишекъ, верхомъ на деревянныхъ лошадкахъ съ копьями и щитами, сплетенными искусно изъ кистей винограда, переплетенныхъ виноградными листьями. Жесты и движенія ихъ были такъ живо переданы, что сама природа не могла бы лучше сдлать. И этотъ рисунокъ казался не вырзаннымъ по хрусталю, но выпуклымъ, благодаря игр свта.

XLII.

О томъ, какъ первосвященница Бакбюкъ показала намъ въ храм фантастическій фонтанъ.

Въ то время, какъ мы съ восторгомъ разсматривали этотъ изумительный храмъ съ его достопамятной лампой, передъ нами предстала почтенная первосвященница Вакбюкъ со своей свитой и съ веселымъ и улыбающимся лицомъ, увидя, что мы въ должномъ облаченіи, она повела насъ, безъ дальнйшихъ околичностей, на. средину храма, гд, подъ вышеописанной лампой, находился прекрасный фантастическій фонтанъ.

XLIII.

О томъ, какъ вода фонтана казалась тому, кто ее пилъ, тмъ самымъ виномъ, какое ему больше нравилось.

Посл того она приказала подать намъ кубки, чаши, стаканы изъ золота, хрусталя и фарфора и любезно пригласила насъ напиться изъ фонтана, что мы охотно сдлали, фонтанъ этотъ былъ фантастическій, изъ драгоцннаго матеріала и рдкой работы, еще боле удивительной, нежели та, о которой смлъ мечтать Плутонъ. Цоколь былъ изъ чистйшаго и прозрачнаго алебастра, высотою въ три пяди, въ форм семиугольника, съ архитектурными украшеніями въ дорическомъ вкус. Внутри онъ былъ круглый. На каждомъ углу возвышалась круглая колонна изъ слоновой кости или алебастра,— новйшіе архитекторы называютъ ихъ portri,— и ихъ. было семь по числу угловъ. Вышина ихъ отъ основанія до архитрава доходила до семи пядей. Первая колонна, та именно, которая, при вход во храмъ, бросилась намъ въ глаза, была изъ небесно-синяго сапфира. Вторая, гіацинтоваго цвта, съ греческими буквами А I въ разныхъ мстахъ, изображала тотъ цвтокъ, въ который была превращена гнвливая кровь Аякса. Третья была изъ брилліанта, сверкавшаго, какъ молнія. Четвертая — изъ краснаго рубина, горвшаго пурпуровымъ и фіолетовымъ пламенемъ, какъ аметистъ. Пятая была изъ изумруда, въ пять разъ великолпне изумруда Сераписа въ египетскомъ лабиринт, блестяще тхъ изумрудовъ, какіе вставлены были вмсто глазъ въ мраморнаго льва, лежавшаго около гробницы царя Гермія. Шестая — изъ агата веселе и разнообразне по колерамъ, нежели тотъ, который былъ такъ дорогъ Пирру, царю Эпиротовъ. Седьмая — изъ прозрачнаго сіенита, близны берилла и сіявшаго, какъ медъ Гиметта: въ немъ луна двигалась, какъ на неб, полная, или какъ въ новолуніе, въ приращеніе, или на ущерб.
Эти камни были посвящены древними халдеями семи небеснымъ планетамъ. Поэтому надъ капителью перваго камня, сапфира, находилось изображеніе Сатурна изъ свинца съ косой въ рук и съ золотымъ журавлемъ у ногъ, искусно эмальированнымъ тми колерами, какіе присущи этой птиц. Надъ вторымъ, гіацинтовымъ, красовался Юпитеръ изъ олова съ золотымъ, эмальированнымъ орломъ на груди. Надъ третьимъ — Фебъ изъ чистйшаго золота съ блымъ птухомъ въ рук. Надъ четвертымъ — Марсъ изъ коринскаго желза со львомъ у ногъ. Надъ пятымъ, изъ мди, Венера изъ того самаго металла, изъ котораго Аристонидъ сдлалъ статую Аамаса, чтобы выразить ея красноватой близной стыдъ, испытываемый имъ отъ созерцанія сына Леарха, умершаго у его ногъ отъ паденія. Надъ шестымъ — Меркурій изъ твердой, неподвижной ртути, съ лебедемъ у ногъ. Надъ седьмымъ Луна съ борзой собакой у ногъ. И эти статуи были вышиной, въ третью часть колоннъ и разсчитаны съ такою математической точностью, что съ ними не могъ выдержать сравненія Канонъ Поликлета, про котораго говорили, что онъ превзошелъ само искусство.
Основанія колоннъ, капители, архитравы, зоофоры и карнизы были во фригійскомъ вкус изъ чистйшаго золота, боле тонкаго, нежели то, что доставляетъ Леда близъ Монпелье, Гангъ въ Индіи, Тахо въ Испаніи, Пактолъ въ Лидіи. Арки между колоннами были сдланы изъ того самаго камня, изъ котораго состояла первая колонна: такъ, арка между сапфировой и гіацинтовой колоннами была изъ сапфира, между гіацинтовой и брилліантовой — изъ гіацинта, и такъ дале. Надъ арками и капителями колоннъ возвышался куполъ, служившій крышею фонтану, который позади планетныхъ столбовъ начинался съ семиугольника, но постепенно становился круглымъ. Хрусталь, изъ котораго онъ былъ сдланъ, былъ такъ тонокъ, прозраченъ и гладокъ, такъ равномренъ во всхъ своихъ частяхъ, безъ прожилокъ, пятенъ и неровностей, что Ксенократъ во всю свою жизнь ничего подобнаго не видывалъ. На немъ искусно вырзаны были вс двнадцать знаковъ зодіака, двнадцать мсяцевъ года съ ихъ аттрибутами, оба солнцестоянія, оба равноденствія, вмст съ эклиптикой и нкоторыми главнйшими неподвижными звздами вокругъ южнаго полюса, и все это было изображено съ такимъ искусствомъ и точностью, что я заключилъ, что то была работа царя Несепса {Египетскій астрономъ.} или древняго математика Петозириса. {Тоже египтянинъ.}
На верхушк купола, приходившейся какъ разъ въ центр фонтана, виднлись три грушевидныя жемчужины, сверкавшія, какъ слезы, и соединенныя между собою въ форм лиліи, величиною боле пяди. Изъ ея чашечки выставлялся карбункулъ, величиной въ страусовое яйцо, съ семиугольной гранью (число, излюбленное природою) и до такой степени великолпный и ослпительный, что, взглянувъ на него, мы чуть было не ослпли. Солнце и молнія сверкали не ярче, и компетентные судьи должны были бы признать, что этотъ фонтанъ и вышеописанная лампа превышаютъ въ великолпіи и оригинальности вс сокровища Азіи, Африки и Европы, вмст взятыя. Пантарбъ {Филостратъ въ своемъ сочиненіи ‘Жизнь Аполлонія’ говоритъ, что пантарбъ — драгоцнный камень, находимый въ Индіи, сходный съ магнитомъ.} индійскаго магика Ярхаса поблднлъ бы передъ ними, какъ звзды блднютъ передъ полуденнымъ солнцемъ.
Что значатъ, въ сравненіи съ ними, об жемчужины, которыя египетская царица Клеопатра носила въ ушахъ, какъ серьги, и одну изъ нихъ,— подарокъ тріумвира Антонія, оцненную въ сто сестерцій,— распустила въ уксус?
Что значитъ, въ сравненіи съ ними, платье Помпеи Платины, все покрытое изумрудами и маргаритками, которымъ восхищалось населеніе Рима, про который говорилось, что онъ — убжище и хранилище побдоносныхъ воровъ всего міра.
Вода била изъ фонтана тремя отверстіями и каналами, выложенными дорогимъ перламутромъ, они шли въ направленіи вышеупомянутаго семиугольника и образовали дв переплетенныхъ спирали. Мы осмотрли ихъ и отвели глаза въ другую сторону, когда Вакбюкъ предложила намъ прислушаться къ журчанію воды. И вотъ мы услышали удивительно гармоничный шумъ, но прерывистый и шедшій какъ будто далеко изъ-подъ земли. И отъ этого онъ казался намъ гораздо привлекательне, чмъ если бы слышался ясне и по близости. Подобно тому какъ чувства наши ласкались созерцаніемъ доступныхъ очамъ вышеописанныхъ вещей, такъ и уши наши упивались слышанной гармоніей.
Тутъ Бакбюкъ сказала намъ:
— Ваши философы отрицаютъ, чтобы движеніе возможно было посредствомъ фигуръ. Слушайте и глядите, и убдитесь въ противномъ. Посредствомъ улиткообразной спирали, вмст съ пятью подвижными клапанами,— подобно тмъ, какіе имются въ полой вен, вступающей въ правую полость сердца,— бьетъ вверхъ этотъ священный фонтанъ и производитъ такую гармонію, что она доходитъ до житейскаго моря.
Посл того она приказала дать намъ пить.
По правд сказать, мы не принадлежимъ къ тмъ олухамъ царя небеснаго, которыхъ нужно силкомъ заставлять сть и пить, и никому не отказываемъ, кто вжливо приглашаетъ насъ выпить. Посл того Вакбюкъ спросила насъ, каково намъ показалось питье. Мы отвчали ей, что находимъ, что это чистйшая, свжая, ключевая вода, еще чище и свже, нежели вода Аргироиды въ Этоліи, Пенея въ ессаліи, Аксіуса въ Македоніи и Кидна въ Киликіи, чистота, прозрачность и прохлада которой соблазнила Александра Македонскаго выкупаться въ ней, хотя онъ и предвидлъ вредныя послдствія отъ этого кратковременнаго удовольствія.
— Ага,— замтила Бакбюкъ,— вотъ что значитъ плохой вкусъ, благодаря которому мускулы языка не различаютъ хорошенько того, что по нимъ стекаетъ въ желудокъ. Странные люди, разв у васъ глотка выложена камнемъ и такъ нечувствительна, что вы не различаете вкуса этого божественнаго напитка? Принесите сюда,— сказала она своимъ прислужницамъ,— щетки, чтобы хорошенько прочистить имъ глотку.
И вотъ принесли превосходные, большіе, славные окорока, толстые, славные копченые языки, прекрасную солонину, мозговую колбасу, икру, чудесныя сосиски изъ дичи и тому подобные горловые очистители. По ея приказанію, мы нались ихъ до-сыта и почувствовали жажду.
Тутъ она намъ сказала:
— Нкогда еврейскій военачальникъ, ученый и храбрый, когда велъ свой народъ въ пустын, причемъ тотъ испытывалъ великій голодъ, придалъ манн небесной такой вкусъ, подйствовавъ на ихъ воображеніе, что имъ показалось, что они дятъ мясо. Здсь то же самое, когда будете пить эту чудесную жидкость, вы почувствуете вкусъ того вина, какое вы себ представите. Итакъ, воображайте и пейте!
Мы такъ и сдлали, причемъ Панургъ, вскричалъ:
— Ей-Богу, это — Бонское вино и лучшее, какое я когда-либо пилъ, пусть мною завладютъ девяносто чертей да еще шестнадцать въ придачу, если я говорю неправду. О! Чтобы подольше имъ наслаждаться, я бы желалъ имть глотку, длиною въ три пяди, какъ желалъ Филоксенъ, или такую же длинную, какъ у журавля, какъ желалъ Мелантій.
— Честное слово фонарщика,— вскричалъ братъ Жанъ,— это греческое вино, легкое и искристое! О! Ради Бога научите меня, какъ вы это длаете!
— А мн кажется,— сказалъ Пантагрюэль,— что это — вино Мирвуа, потому что я о немъ подумалъ прежде, нежели выпилъ. Въ немъ одно только дурно, что оно холодно, холодно, какъ ледъ, холодне, чмъ вода въ Нонакрис и Дерце и чмъ вода Контопорійскаго источника въ Корин, которая замораживала желудокъ и пищеварительные органы тхъ, кто ее пили.
— Пейте,— говорила Бакбюкъ,— разъ, два, три, и если каждый разъ представите себ какое-нибудь вино, то тотчасъ, же ощутите его вкусъ. И отнын не говорите, что для Бога что-либо невозможно.
— Да мы этого никогда и не говорили,— отвчалъ я,— мы утверждаемъ, что онъ всемогущъ.

XLIV.

О томъ, какъ Бакбюкъ обрядила Панурга, чтобы внимать оракулу Бутылки.

Посл всхъ этихъ разговоровъ и выпивки, Бакбюкъ спросила:
— Кто изъ васъ желаетъ услышать оракулъ божественной Бутылки?
— Я,— сказалъ Панургъ,— вашъ смиренный и покорный слуга.
— Другъ мой,— замтила она,— я имю наставить васъ въ одномъ только, а именно: когда вы предстанете передъ оракуломъ, то внимайте ему однимъ только ухомъ.
— Вотъ,— сказалъ братъ Жанъ,— что называется вливать вино въ одно ухо.
Затмъ облекла его въ зеленый плащъ, надла на него хорошенькую, блую шапочку, прицпила къ его штанамъ два старинныхъ клапана, опоясала его тремя связанными вмст волынками, омыла ему троекратно лицо водою изъ фонтана, бросила ему въ лицо горсть муки, воткнула три птушьихъ пера въ голову и девять разъ обвела его вокругъ фонтана, заставляя шесть разъ приссть на землю, непрерывно произнося, не знаю какія, заклинанія на этрусскомъ язык и по временамъ заглядывая въ книгу ритуала, какую держалъ возл нея одинъ изъ ея мистагоговъ.
Я думаю, что ни второй царь римлянъ Нума Помпилій, ни святой предводитель евреевъ не учреждали столько церемоній, сколько я теперь ихъ видлъ, а также и египетскіе жрецы бога Аписа въ город Мемфис или богини Рамнузіи {Немезида.} въ город Рамнес, равно какъ и жрецы Юпитера Аммонскаго или богини Фероніи {Древняя богиня Латинянъ.}, не прибгали къ такимъ религіознымъ обрядамъ, какъ т, какіе я здсь наблюдалъ.
Въ такомъ наряд она разлучила его съ нашей компаніей и повела за правую руку черезъ золотую дверь вонъ изъ храма, въ круглую капеллу, сложенную изъ слюды и известковаго шпата безъ оконъ и дверей, освщавшуюся только солнцемъ, проникавшимъ въ отверстіе въ скал, прикрывавшей главный храмъ, но свтъ былъ, тмъ не мене, такой сильный, что можно было подумать, что онъ родится извнутри, а не приходитъ извн: строеніе не мене удивительное, нежели существовавшій нкогда храмъ въ Равенн {Построенный Теодорихомъ.} или въ Египт на остров Хемнис. {Должно означать въ иванскомъ город Демнисъ.} И нельзя умолчать о томъ, что строеніе этой круглой капеллы было такъ симметрично, что діаметръ проекціи былъ равенъ высот купола.
Посреди капеллы находился водоемъ изъ тонкаго алебастра, въ форм семиугольника, оригинальной работы и отдлки, наполненный водою, которая была такъ прозрачна, какъ только можно себ представить. Въ ней стояла, выставляясь на половину изъ воды, священная Бутылка, выложенная чистымъ хрусталемъ, овальной формы, но съ тою только разницей, что шейка бутылки была немножко шире, чмъ это обыкновенно бываетъ при такой форм.

XLV.

О томъ, какъ первосвященница Бакбюкъ представила Панурга божественной Бутылк.

Тутъ Вакбюкъ, благородная первосвященница, заставила Панурга нагнуться и трижды поцловать край водоема, затмъ велла ему встать и проплясать вокругъ источника три вакхическихъ танца съ пніемъ. Посл того приказала ему ссть между двумя стульями, стоявшими тамъ, на землю, и, раскрывъ книгу ритуала и подсказывая ему въ лвое ухо вакхическую псню, заставила его пропть нижеслдующее:

О, Бутылка,
Исполненная
Тайны,
Однимъ ухомъ
Теб внимаю.
Не медли доле
И произнеси слово,
Котораго жаждетъ мое сердце.
Въ божественной влаг
Которая содержится въ твоихъ ндрахъ,
Бахусъ, побдившій Индію,
Заключилъ всю истину.

——

Божественное вино! Далеко отъ тебя отстоитъ.
Всякая ложь и всякій обманъ.
Да будетъ благословенъ ковчегъ Ноя,
Который намъ тебя далъ на радость.

——

Прозвони дивное слово, прошу тебя,
— Которое должно избавить меня отъ бды,
И пусть не прольется мимо ни одна капля
Твоего вина, благо или краснаго.

——

О, Бутылка,
Исполненная
Тайны,
Однимъ ухомъ
Теб внимаю.
Не медли доле!

Окончивъ эту псню, Бакбюкъ бросила, не знаю что, въ водоемъ, и вдругъ вода такъ сильно забурлила, какъ она бурлитъ въ большомъ котл въ Бургейл {Аббатство въ Анжерской епархіи.}, когда тамъ готовятся къ празднику. Панургъ, молча, прислушивался однимъ ухомъ. Бакбюкъ стояла возл него на колняхъ, когда изъ священной Бутылки послышался такой шумъ, какой производятъ пчелы, вылетающія изъ молодого бычка, убитаго и приправленнаго по рецепту Аристея, или стрла лука, или же сильный и внезапный дождь. И послышалось слово: ‘Trink.’
— Ей-богу,— вскричалъ Панургъ,— она треснула или лопнула, чтобы не соврать. Такъ говорятъ у насъ хрустальныя бутылки, когда трескаются на огн.
Тогда Бакбюкъ встала и тихонько взяла подъ руку Панурга, говоря ему:
— Другъ, возблагодарите небо, разумъ васъ къ тому обязываетъ: вамъ скоро довелось услышать слово божественной Бутылки. Говорю: самое веселое, самое божественное, самое непреложное, какое я отъ нея слышала съ тхъ поръ, какъ священнодйствую при ея оракул. Вставайте, идемъ заглянуть въ главу комментаріевъ, которые должны объяснить намъ это слово.
— Идемъ,— сказалъ Панургъ,— ей-богу — я такъ же мало понимаю, какъ и раньше. Скажите, гд эта книга? Поверните страницы. Гд эта глаза? Взглянемъ на это веселое толкованіе.

XLVI.

О томъ, какъ Бакбюкъ истолковываетъ слово Бутылки.

Бакбюкъ, бросивъ, не знаю что, въ водоёмъ, отчего вода вдругъ перестала бурлить, повела Панурга въ главный храмъ, въ центръ его, гд находился фонтанъ живой воды.
Тамъ, вынувъ толстую серебряную книгу въ форм полу-ведра, зачерпнула имъ воды изъ фонтана и сказали:
— Философы, проповдники и мудрецы вашего міра питаютъ васъ хорошими словами черезъ уши, мы же здсь внушаемъ наши предписанія черезъ уста. Потому я не скажу вамъ: Почитайте это толкованіе. Я скажу вамъ: Попробуйте эту главу, проглотите это толкованіе. Нкогда древній пророкъ народа израильскаго сълъ книгу и сталъ страшно ученымъ. {Іезекіиль, 11, 8.} Теперь вы выпьете и станете еще учене. Ну, раскройте ротъ!
Панургъ разинулъ ротъ, Бакбюкъ взяла серебряную книгу, и мы думали, что это — дйствительно, книга, судя по ея форм, напоминавшей требникъ, но то былъ дйствительный требникъ въ вид настоящей бутылки, полной фалернскаго вина, которую она дала всю выпить Панургу.
— Вотъ,— говорилъ Панургъ,— замчательная глаза и вполн достоврное толкованіе. Неужели это — все, что хотла сказать слово Trink великая Бутылка? Я очень, право, радъ.
— Ничего больше — отвчала Бакбюкъ,— такъ какъ Trink — слово международное, знаменитое, и его понимаютъ вс націи, а значитъ оно: Пейте. У васъ, въ вашемъ свт, говорятъ, что такимъ международнымъ, общимъ всмъ языкамъ является слово — сума, и не безъ основанія. Такъ какъ, согласно басн Эзопа, вс люди рождаются съ сумой вокругъ шеи, отъ природы безпомощными, нищими, одинъ у другого побирающимися. Нтъ такого могущественнаго царя въ подлунномъ мір, который бы могъ обойтись безъ другихъ людей, нтъ такого гордаго и строптиваго нищаго, который бы не нуждался въ помощи богатыхъ людей, будь то хоть самъ философъ Гиппіасъ, который все умлъ длать. Еще мене можно обойтись безъ вина. И здсь кстати сказать, что не смхъ, а вкушеніе вина составляетъ отличительную черту человка, конечно, рчь идетъ не о томъ, чтобы зря пить: это сумютъ и зври, я разумю, что слдуетъ пить хорошее, свжее вино. Замтьте это, друзья: вино обращаетъ насъ въ боговъ, и нтъ другого боле убдительнаго аргумента и другого боле врнаго пророческаго дара. Ваши академики утверждаютъ это, когда производятъ слово ‘вино’ отъ греческаго vis — сила, могущество, ибо оно иметъ даръ наполнять душу истиной, значеніемъ и философіей. Если вы замтили то, что написано іоническими буквами надъ дверями храма, то должны были понять, что въ вин скрывается истина. Божественная Бутылка васъ къ нему отсылаетъ, будьте сами толмачами своего предпріятія.
— Нельзя умне высказаться, какъ высказалась эта достопочтенная первосвященница. Разв я не говорилъ вамъ того же самаго, когда у насъ впервые зашла о томъ рчь? Итакъ, Trink! Посмотримъ, что скажетъ намъ сердце, охваченное вакхическимъ восторгомъ?
Будемъ пить,— говоритъ Панургъ,— во имя Бахуса! {Въ плохихъ и неприличныхъ виршахъ, неудобныхъ для перевода, Панургъ восхваляетъ вино и любовь.}. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

XLVII.

О томъ, какъ Панургъ и другіе разражаются виршами въ припадк поэтическаго безумія.

— Что ты съ ума сошелъ или взбсился?— сказалъ братъ Жанъ. Поглядите: онъ вн себя! Послушайте, какія вирши плететъ онъ! Можно подумать, что въ него вселились вс бсы? Онъ вертитъ глазами и головой, точно околвающая коза. Удалится ли онъ, хоть изъ приличія, отъ насъ подальше для своихъ естественныхъ нуждъ? Или же примется сть траву, какъ собаки, чтобы очистить желудокъ? Или же онъ просунетъ себ кулакъ въ горло, какъ это длаютъ монахи, когда хотятъ, чтобы ихъ вырвало? Или же онъ проглотитъ шерсть той собаки, которая его укусила?
Пантагрюэль перебилъ брата Жана и сказалъ ему: {Вся эта глаза наполнена виршами, которыми закидываютъ другъ друга дйствующія лица. Ни по содержанію, ни по форм они не стоятъ перевода, не говоря уже о томъ, что они пересыпаны неприличными выходками, для перевода неудобными.} . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
— Убирайся къ чорту, старый дуракъ!— сказалъ братъ Жанъ Панургу. Я больше не въ силахъ римоплетствовать: римы завязли у меня въ горл. Поговоримъ лучше о томъ, какъ намъ отблагодарить хозяевъ.

XLVIII.

О томъ, какъ, простившись съ Бакбюкъ, они покинули Оракулъ Бутылки.

— Объ этомъ не безпокойтесь,— сказала Бакбюкъ,— если вы довольны, то съ насъ этого довольно. Въ нашихъ подземныхъ областяхъ мы находимъ высшее удовлетвореніе не въ томъ, чтобы брать или получать, но въ томъ, чтобы давать и жертвовать. И мы считаемъ себя счастливыми, когда можемъ много дать и пожертвовать другимъ, не такъ водится въ сектахъ вашего міра, которыя много требуютъ и получаютъ отъ другихъ. Все, чегоя отъ васъ прошу: это — записать ваши имена и названіе вашей страны въ нашей ритуальной книг.
И при этомъ она раскрыла прекрасную и большую книгу, въ которой одинъ изъ ея мистагоговъ провелъ, подъ нашу диктовку, золотымъ грифелемъ нсколько штриховъ, хотя никакихъ письменъ не было видно глазомъ.
Посл этого она наполнила фантастической водой три бурдюка и сказала, передавая ихъ намъ:
— Ступайте, друзья, подъ охраной той духовной сферы, центръ которой находится повсемстно, которой нтъ предла и которую мы называемъ Богъ. И, вернувшись домой, возвстите, что подъ землей скрываются великія сокровища и чудесныя вещи. И недаромъ Церера, почитавшаяся всею вселенною за то, что она научила людей искусству земледлія и такимъ образомъ избавила ихъ отъ грубой пищи — жолудей, замнивъ, ихъ хлбомъ,— не даромъ, говорю я, она такъ горько оплакивала то, что ея дочь похищена была въ наше подземное царство: она, конечно, предвидла, что подъ землею дочь ея найдетъ больше превосходныхъ благъ, нежели мать ея создала на земл. Что сталось съ искусствомъ, нкогда изобртеннымъ мудрымъ Прометеемъ, призывать съ небесъ громъ и молнію? Вы, несомннно, его утратили, оно перешло съ вашего полушарія и вошло въ употребленіе подъ землей. И напрасно дивитесь вы тому, что порою города ваши горятъ отъ молніи и воздушнаго огня: вы не знаете, кмъ и откуда производится это, страшное въ вашихъ глазахъ, но обычное и полезное для насъ, явленіе. Ваши философы, жалующіеся на то, что все ршительно въ мір уже описано древними, и что имъ не осталось больше ничего новаго для открытія, очевидно, ошибаются. То, что вы видите на неб и зовете небесными явленіями, то, что показываетъ вамъ земля, и то, что скрывается въ моряхъ и ркахъ, не можетъ сравниться съ тмъ, что скрыто подъ землею.
Поэтому недаромъ властителю подземнаго царства на всхъ языкахъ присваиваютъ названіе по его богатствамъ. И когда народы вс. свои старанія и трудъ приложатъ къ открытію я призыву могущественнаго Бога,— Котораго древніе египтяне на своемъ язык величали Скрытымъ, Неизвстнымъ, Таинственнымъ, и подъ этимъ титуломъ просили Его обнаружить Себя и открыться имъ,— то Онъ расширитъ ихъ познанія Самого Себя и Своихъ созданій, въ особенности когда имъ будетъ свтить добрый Фонарь. Ибо вс философы и мудрецы древности считали дв вещи необходимыми для легкаго и надежнаго открытія божественной Мудрости и пріобртенія Знанія — помощь Бога и содйствіе человка. Такимъ образомъ, между философами: Зороастръ взялъ себ въ спутники Аримаспа, Эскулапъ — Меркурія, Орфей — Музея, Пиагоръ — Аглеоема, между царями и воинами: Геркулесу содйствовалъ въ труднйшихъ его предпріятіяхъ его другъ Тезей, Улиссу — Діомедъ, Энею — Ахатъ. Такъ и вы взяли себ въ руководители именитйшій Фонарь. А теперь ступайте съ Богомъ!

КОНЕЦЪ ПЯТОЙ И ПОСЛДНЕЙ КНИГИ.

Рабле Франсуа
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Житейские воззрения кота Мурра, Гофман Эрнст Теодор Амадей, Год: 1821
  2. Простодушные у себя дома и за границею, Твен Марк, Год: 1872
  3. Сцены из жизни богемы, Мюрже Анри, Год: 1851
  4. Персидские письма, Монтескье Шарль-Луи, Год: 1721
  5. Париж в Америке, Лабуле Эдуар-Рене, Год: 1863
  6. Американский претендент, Твен Марк, Год: 1892
  7. Охотники за долларами, Ликок Стивен, Год: 1914
  8. Трое в одной лодке (кроме собаки), Джером Джером Клапка, Год: 1889
Электронная библиотека