В. Гольцевъ
‘Русская Мысль’ 1880, No 3
Г. Алексеев. Макиавелли, как политический мыслитель, Гольцев Виктор Александрович, Год: 1880
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Г. Алексевъ. Макіавелли, какъ политическій мыслитель. Москва, 1880,
Не смотря на то, что Макіавелли посвящено безчисленное множество сочиненій, труды этого мыслителя до сихъ поръ подвергаются самой разнообразной оцнк, для которой, отъ времени до времени, отыскиваются и новые матеріалы. Книга съ вышеприведеннымъ заглавіемъ представляетъ попытку свести вс высказанные Макіавелли взгляды въ стройную систему міросозерцанія, освободить его окончательно отъ горькихъ упрековъ въ безнравственности.
‘Макіавелли нигд не излагаетъ своего міросозерцанія и не развиваетъ своихъ воззрній на мораль, религію и государство, говоритъ г. Алексевъ, а выставляетъ лишь отдльныя положенія и практическія, правила’. Только сопоставляя и вдумываясь въ эти положенія и правила, разбросанныя по многочисленнымъ сочиненіямъ Макіавелли, можно возстановить основныя философскія воззрнія, на которыхъ покоится все ученіе флорентинскаго секретаря.
‘Міръ, по воззрнію Макіавелли, не гармоническій порядокъ, созданный любящимъ Творцомъ, это — Хаосъ силъ, враждующихъ съ человкомъ. И среди этого міра, стоитъ одиноко человкъ, самая безпомощная тварь: плачемъ привтствуетъ онъ этотъ міръ страданій, отвратительнымъ хрипніемъ заканчиваетъ свое жалкое существованіе’. Безотрадное основное положеніе Макіавелли, такъ формулированное г. Алексевымъ, должно было бы безповоротно опредлять въ ученіи Макіавелли отношеніе человка къ міру. Но, черезъ нсколько страницъ русскій авторъ останавливается на роли судьбы въ исторіи. ‘Судьба, какъ ее понимаетъ Макіавелли,— какая-то стихійная сила, вмшивающаяся въ дла людей лишь въ эпохи броженія, въ эпохи всеобщихъ переворотовъ’. Эта судьба не есть факторъ, постоянно присущій міровымъ явленіямъ, а лишь, по временамъ, нарушаетъ она естественное теченіе событій. Мы не будемъ настаивать на противорчіи между двумя вышеприведенными мстами изъ сочиненій Макіавелли, такъ какъ противорчіе это ясно само собою. Макіавелли,по справедливому замчанію г. Чичерина, не возвышался до сонанія философскихъ началъ. {Исторія политическихъ ученій, I, 295.} Его сила въ области въ области политической мысли.
Макіавелли чуждо понятіе племени, какъ цлаго, связаннаго единствомъ происхожденія. Заставила людей соединиться въ общежитіе исключительно общность интересовъ. Государство не выросло изъ семьи: люди первоначально жили разрозненно. Не безсознательный мотивъ родства, а свободная воля людей соединила людей въ государство. Нтъ, разумется, никакой нужды подвергать разбору этотъ взглядъ Макіавелли. Соединившись въ группы, люди остаются т же, какое бы историческое прошедшее они мы имли за собою, подъ какимъ бы политическимъ строенъ они не жили, на какомъ бы язык не говорили, какую бы религію не исповдывали (36—37). Человчество не движется впередъ, а постоянно возвращается къ своей первоначальной исходной точк. Государство само по себ не иметъ цли. Созданное всми и для всхъ, оно должно служить интересамъ всхъ. Цль государства — общее благо. Въ условіяхъ государственной жизни заключается сила, которая въ состояніи обуздать страсти людей и воспитать въ нихъ гражданскія добродтели (51). Однако ‘своекорыстныя влеченія людей коренятся въ самой природ человка, измнять которую не въ состояніи ни законы, ни учрежденія’.
Политическое ученіе Макіавелли извстно русскимъ читателямъ изъ переводовъ двухъ сочиненій самого Макіавелли, изъ вышеупомянутой ‘Исторіи политическихъ ученій’ г. Чичерина, изъ небольшой монографіи г. Жуковскаго (Томасъ Моръ и Макіавелли). Излагать, слдовательно, это ученіе здсь, даже въ краткихъ чертахъ, представляется излишнимъ. Въ книг г. Алексева воззрнія италіанскаго мыслителя переданы съ замчательною полнотою и отчетливостью.
Вторая часть сочиненія молодаго московскаго ученаго посвящена разршенію въ высокой степени важнаго вопроса: какъ и при какихъ условіяхъ сложились философскія и политическія воззрнія Макіавелли?
Макіавелли провелъ лучшую пору своей жизни на государственной служб. Возвращеніе во Флоренцію Медичи заставило его покинуть общественную дятельность. Но Макіавелли тяготился невольнымъ досугомъ. Вс помыслы его и въ изгнаніи были заняты государственными длами. ‘Потребность его души — заниматься государственными длами, мыслить и думать (?) о нихъ, натолкнула его на путь теоретическихъ размышленія о государств’ (111). Макіавелли — государственный дятель и Макіавелли — историкъ и политическій мыслитель воодушевлены однимъ и тмъ-же чувствомъ — любовью къ отечеству. ‘Макіавелли не является въ своихъ политическихъ трактатахъ ученымъ, изучающимъ политическую жизнь независимо отъ какихъ бы то ни было практическихъ видовъ, онъ выступаетъ въ нихъ гражданиномъ и патріотомъ, пишущимъ свои трактаты въ виду тхъ вопросовъ, которые волновали современную ему политическую жизнь Италіи (114). Цль изслдованія Макіавелли — выяснитъ причины недуговъ, которыми страдало его отечество, и отыскать т средства, съ помощью которыхъ они могли бы бытъ устранены. ‘Потребности политической жизни Италіи вообще и Флоренція въ особенности были для Макіавелли исходными точками его теоретическихъ изслдованій и эти потребности опредляютъ задачу его политическихъ трактатовъ’ (115). Въ нкоторомъ противорчіи съ столь категорическимъ заявленіемъ г. Алексева, находится слдующее мсто въ его сочиненіи. ‘Въ Il Principe Макіавелли изучаетъ, а не проповдуетъ, онъ нигд не высказываетъ своихъ политическихъ убжденій и его субъективное отношеніе къ выставляемымъ имъ правиламъ остается скрытымъ’ (320—321).
Наперекоръ господствующему мннію, г. Алексевъ утверждаетъ, что Макіавелли ближе къ сердцу принималъ интересы Флоренціи, чмъ интересы Италіи. Доказательство этому представляютъ самыя сочиненія флорентинскаго секретаря,, гд такъ много и часто говорится объ этой республик. ‘Все ученіе Макіавелли о государств есть ни что иное, какъ отвтъ на вопросъ, какъ должно быть устроено и управляемо государство, чтобы оно не впало въ т ошибки, которыя погубили Флоренцію’ (120).
Макіавелли, говоритъ г. Алексевъ, по самому складу своего ума былъ скептикомъ и трезво, и безпристрастно относился къ окружавшимъ его явленіямъ. Въ одномъ письм Макіавелли, отъ 8 мая 1498 года, передается содержаніе проповдей Саванароллы и разсказывается о ловкихъ продлкахъ знаменитаго доминиканца. Г. Алексевъ не говоритъ намъ прямо, раздляетъ-ли онъ мнніе автора ‘Князя’ въ данномъ случа, но судя по вышеприведеннымъ словамъ, въ этомъ едва-ли можно сомнваться, и, на нашъ взглядъ, по этому г. Алексевъ впадаетъ здсь въ ошибку {Etienne (Histoire de la littrature italienne, 1875) утверждаетъ, что безъ фанатизма Саванаролы не было бы понятно ученіе Макіавелли ‘l’excè,s de mysticisme de l’un produisit l’excè,s d’immoralit des autres’. (Названное сочиненіе, стр. 283).}.
Политическое ученіе Макіавелли открываетъ собою новый фазисъ въ исторіи политической мысли. Писатели среднихъ вковъ черпаютъ свою мудрость изъ св. Писанія, твореній святыхъ отцовъ и сочиненій древнихъ писателей. Источникомъ политической мудрости Макіавелли являются: многосторонній личный опытъ, наблюденія надъ дйствительною жизнью и исторія. Вопросы политической жизни имютъ для него преобладающее значеніе. ‘Если онъ говоритъ о религіи и морали, то лишь для того, чтобы опредлить ихъ отношеніе къ государству, если онъ разсуждаетъ о религіозныхъ интересахъ, то лишь для того, чтобы выяснить ихъ служебную роль въ государств’ (174—176). Г. Алексевъ сильно преувеличиваетъ значеніе своего любимаго писателя. Закономрность соціальныхъ явленій, говоритъ онъ, объясненіе возникновенія государства потребностями человческой природы, воззрнія на мораль, какъ на результатъ сожительства людей въ государств, взглядъ на государство, какъ на учрежденіе, созданное людьми для защиты ихъ общихъ интересовъ, законъ соціальной борьбы и отношенія государства къ этой борьб, вліяніе климата, почвы, нравственнаго склада народа на его политическій строй,— все это ‘воззрнія, которыя чужды среднимъ вкамъ и которыя были впервые выдвинуты Макіавелли’ (178—179). Многіе изъ этихъ вопросовъ были выдвинуты писателями древняго міра, многія изъ этихъ воззрній были высказаны предшественниками Макіавелли, италіанскими гуманистами {Ср., напримръ Georg Voigt: die Wiederbelebung des classischen Alterthums 1859, 411.}. Намъ кажется также нсколько смлымъ утвержденіе г. Алексева, что Макіавелли ‘первый примнилъ къ изученію политической жизни сравнительно-историческую методу’, что его должно считать ‘отцомъ того направленія въ положительной наук о государств, которое породило труды Монтескьё’ и его послдователей (209). ‘Макіавелли, совершенно справедливо говоритъ г. Чичеринъ, очевидно не имлъ понятія о развитіи человчества, о закон совершенствованія. Сыну XVI-го вка, который идеалъ свой видлъ въ древнихъ республикахъ, отклоненіе отъ первоначальнаго устройства представлялось не иначе, какъ упадокъ’ {Ист. пол. ученій, I, 307.}. А идея послдовательной смны общественныхъ формъ и единообразія въ этомъ отношеніи между всми народами именно и составляетъ основаніе историко-сравнительнаго метода. Утвержденіе г. Алексева, что Макіавелли признаетъ закономрность въ послдовательномъ развитіи и существованіи соціальныхъ явленій (215) находится въ противорчіи со многими мстами ученія Макіавелли въ изложеніи самаго русскаго ученаго. ‘Исторія человчества не есть прогрессивное движеніе, разложеніе стараго, нарожденіе новыхъ силъ и ихъ развитіи’ (35), ‘Большинство читателей находятъ удовольствіе въ разнообразіи тхъ случаевъ, о которыхъ повствуетъ исторія и не думаютъ о подражаніи имъ, считая подражаніе не только труднымъ, но и невозможнымъ, какъ будто Небо, солнце, стихіи, люди измнились въ своемъ движеніи, въ своей природ и въ своемъ могуществ противъ того, чмъ они были прежде’ (113). ‘Тотъ, кто этому не вритъ, тотъ, пусть обратитъ вниманіи на событія, разыгравшіяся въ Ареццо, и сравнитъ ихъ съ событіями въ Лаціум, о которыхъ надъ повствуетъ исторія….’ (137—138) и т. д.— Гд же тутъ признаніе послдовательнаго развитія общественныхъ явленій?
Наиболе интереснымъ отдломъ сочиненія г. Алексева, представляется его изложеніе и оцнка ученія Макіавелли о нравственности. Но, боясь выйти изъ предловъ библіографической замтки, мы скажемъ только нсколько словъ по поводу этого отдла.
‘Нравственно поступаетъ, по Макіавелли, не тотъ, кто дйствуетъ по началу пользы, а тотъ, кто подчиняется нравственнымъ началамъ, какъ таковымъ’ (244). ‘Основныя положенія утилитаризма, прежде чмъ въ защиту ихъ выступили Гельвецій, Гольбахъ, Бентамъ, были провозглашены Макіавелли, котораго и должно считать отцомъ моральныхъ теорій, защищаемыхъ въ наше время послдователями Конта. Между ученіемъ Макіавелли, утилитаризмомъ XVIII в. и позитивизмомъ XIX вка существуетъ несомннная преемственная связь’ (275). Намъ эта связь представляется довольно сомнительною. Положеніе, приведенное на страниц 244 труда г. Алексева, не согласно съ основнымъ положеніемъ утилитаризма, который не знаетъ нравственныхъ правилъ, какъ таковыхъ. Затмъ, альтруизмъ послдователей Огюста Конта и ученіе о нравственности Бентама, напримръ, находятся между собою не въ преемственной связи, а въ почти враждебномъ отношеніи.
Приведенъ въ заключеніе нсколько выдержекъ изъ послдней главы сочиненія г. Алексева: ‘Макіавелли — защитникъ политической свободы’.
Лишь въ государств, по ученію знаменитаго италіанскаго мыслителя, человкъ научается отличать добро отъ зла, любить ближнихъ, родину, дорожить идеальными благами. Но такое перевоспитаніе человка возможно только въ свободномъ государств. ‘Можетъ-ли существовать для государства, восклицаетъ Макіавелли въ своей ‘Исторіи Флоренціи’, болзнь пагубне политическаго рабства? И какое лекарство необходиме излечивающаго государство отъ политическаго рабства’? Въ ‘Княз’, утверждаетъ г. Алексевъ, Макіавелли не отступаетъ отъ этихъ высокихъ принциповъ: Il Principe есть теоретическое изслдованіе, а не практическое руководство будущему владык Италіи.
Съ послднимъ мнніемъ г. Алексева нельзя вполн согласиться, какъ и съ нкоторыми прежде указанными. Но трудъ уважаемаго автора отличается такими выдающимися достоинствами, что мы обращаемъ на него особенное вниманіе нашихъ читателей. Начитанность и добросовстное, глубокое изученіе всхъ произведеній Макіавелли и его переписки, соединяются у г. Алексева съ замчательнымъ даромъ изложенія. Нкоторыя страницы книги читаются съ истиннымъ наслажденіемъ, и вся она согрта бодрымъ патріотическимъ одушевленіемъ. Увлеченіе геніальнымъ мыслителемъ такое понятное, хотя, къ сожалнію, рдкое у насъ явленіе, что самые недостатки разбираемаго сочиненія принимаютъ привлекательный характеръ, такъ какъ большая часть изъ нихъ происходитъ вслдствіе желанія освободить память великаго флорентинца отъ полузаслуженныхъ упрековъ.