Франсуа Коппе, Леметр Жюль, Год: 1886 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 21 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ЖЮЛЬ ЛЕМЕТРЪ.
СОВРЕМЕННЫЕ ПИСАТЕЛИ.

ПЕРЕВОДЪ Д—ОЙ.

Изданіе журнала ‘Пантеонъ Литературы’.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Паровая Типо-Литографія Муллеръ и Богельмавъ, Невскій, д. 148.
1891.

Франсуа Коппе.

I.

Да, поэтовъ не читаютъ въ наше время. Я не говорю о Виктор Гюго: хотя стихи его и обратились уже въ священные, но къ нимъ еще слегка прикасаются и теперь. Каждому приходилось слушать Revenant или Pauvres gens произносимыми на какомъ-нибудь утреннемъ собраніи толстой дамой или господиномъ во фрак, кое-кто изъ студентовъ просматриваетъ Chtiments и даже Lgende des si&egrave,cles. Мюссе пересталъ уже быть ‘поэтомъ юношества’ въ наше время. Но онъ все еще не вполн уничтоженъ равнодушіемъ общества, хотя послдніе читатели его не правы по отношенію къ нему. Что касается Ламартина, кто-же въ наше время любитъ и читаетъ его? Разв что какой-нибудь провинціальный отшельникъ или семнадцатилтняя монастырка, прячущая его въ свой пюпитръ. И замтьте, что Ламартинъ боле, чмъ поэтъ, онъ — сама поэзія. У Бодлэра есть еще приверженцы, но хвала ихъ иметъ въ себ что-то обидное. И кто-же изъ современной, такъ называемой публики любитъ или понимаетъ такой перлъ, какъ maux et Cames? Кому нравится александринизмъ и миологіи Теодора де-Банвиль? Хорошо, что Сюлли Прюдомъ написалъ свою Разбитую вазу, а Леконтъ де-Лиль свой Полдень. Да и то новыя программы баккалореата нанесли страшный ударъ этому знаменитому Полдню, царю лтнихъ дней (Midi, roi des ts), который не перекладывается больше риторами на латинскій языкъ, за неудобствомъ такого дла. Разв что поэтомъ въ род Анатолія Франсъ, Катюля Мендеса и Армана Сильвестра (я говорю только объ ихъ стихахъ) досталась на долю сладость втораго изданія. Но можно было-бы назвать и другихъ, не заслуживающихъ презрнія, которымъ однако едва-ли придется когда-нибудь распродать и первое.

Нтъ, не врьте, что поэты читаются. Боле счастливыхъ иногда декламируютъ, но это далеко не то же самое. Однако, чтобъ быть справедливымъ, не врьте также, что стоитъ читать всхъ. Не разъ было говорено, что въ наше время искусство писать стихи дло совсмъ обыденное и, что никогда не видано было такой технической ловкости, такой ‘руки’ и у такого множества стихотворцевъ. Это быть можетъ впечатлніе лтописца, читающаго плохо и мало. Правда, что многіе съ легкостью набрасываютъ какой-нибудь сонетъ въ парнасскомъ вкус, какъ многимъ и въ прошломъ столтіи удавались куплеты къ Ирис, но не боле. Можно сказать разв одно: что, такъ какъ искусство мастеровъ отличалось великимъ знаніемъ, то кое-что и передалось отъ нихъ ученикамъ. Множество юношей, будущихъ адвокатовъ, нотаріусовъ, журналистовъ третьяго разряда, частью по внушенію дьявола, частью вслдствіе стихотворнаго инстинкта печатаютъ на свой счетъ свои Juvenal ій. У наиболе одаренныхъ между ними встрчаются счастливыя строки, большею частью удачныя подражанія мастерамъ. Не очень только вдавайтесь въ нихъ: увидите, что не только металлъ у нихъ не свой, но и всю солому, которую они къ нему примшали.

Юношество или самомнніе, вотъ уже десять лтъ печатающее свои римы, представляетъ слишкомъ тысячу человкъ, истинныхъ художниковъ не боле двнадцати.

Но эта дюжина имла-бы полное право поднять голосъ противъ несправедливости людей и вещей. Поэты, великіе или малые, дйствительно читаются только поэтами. Потому что въ наши дни поэзія становится искусствомъ, все боле и боле утонченнымъ и спеціальнымъ и, вслдствіе-ли неспособности или презрнія — въ ней не слышно больше могучаго дыханія ораторовъ и лириковъ. Ибо въ 1830 году, когда поэты смло и какъ-бы полной грудью выражали общія чувствованія и страсти, доступныя всмъ, у нихъ не было недостатка въ читателяхъ. Очень, стало быть, возможно, что поэзія обязана своими недочетами именно этому возростающему преобладанію художнической пытливости надъ вдохновеніемъ.

Что мудренаго? Произведенія, утонченнйшія по форм и тмъ самымъ и замчательныя (таково большинство нашихъ стихотвореній), могутъ прійтись по вкусамъ очень немногимъ, да и написаны только для нихъ. Публика не очень-то жалуетъ то, что принято именовать искусствомъ для искусства и что врне было-бы назвать искусствомъ для красоты, поймите: только для одной красоты. Флоберъ выразилъ это въ такой парадоксальной форм: ‘Буржуа ненавидятъ литературу’. Доказательствомъ служитъ г-жа Бовари, которая читалась не ради искусства и Саламбо, которой она никогда не читала. Совсмъ иныя, не эстетическія причины повліяли на распространеніе Rougon Macquart: публик правится въ Зола не столько художникъ, сколько безстыдливый разказчикъ. Додё, какъ рдкое исключеніе, нравится всмъ, но, не думаете-ли вы, что толпа и ‘ловкіе’ любятъ въ немъ вс одно и то же? Успхъ, выпадающій на долю какого-либо изъ юныхъ романистовъ — ‘идеалистовъ’, иногда очень посредственнаго писателя, зависитъ конечно не отъ искусства и литературы, которыя можно-бъ въ крайнемъ случа отыскать въ его романахъ, онъ нравится помимо своего искусства (какъ бы ни было они мелко), а потому, что съумлъ угодить грубой потребности къ ощущенію, сантиментальности и банальности своихъ читателей. Я не останавливаюсь, какъ на дйствующей только временно, но важной причин успха, на мод.

Стало быть, если правда, что изысканность содержанія и диковинность формы мало способствуютъ успху книги, а стихотворенія нашего времени представляютъ почти исключительно подобнаго рода диковины (между тмъ какъ множество другаго рода вещей составляютъ принадлежность романа или драмы) — понятно и полнйшее равнодушіе къ стихамъ. Прибавьте, что и многіе изъ великихъ умовъ нашего времени относились къ нимъ поверхностно.

Ученое и критическое движеніе, охватившее нашъ вкъ, тоже мало благопріятствуетъ поэтамъ {Они похожи на дтей, затерянныхъ среди общества взрослыхъ.}. Какая охота терять время на изслдованіе римующихъ между собой строкъ, имющихъ одинаковое число слоговъ, когда можно выражаться прозой, къ тому же богатой оттнками, точной, благозвучной? Это было годно въ первобытныхъ поселеніяхъ, до-библейскихъ, когда люди забавлялись этой музыкой слова и посредствомъ ея удерживали въ памяти дла, достойныя воспоминанія. Годилось еще, пожалуй, во времена возникновенія науки и первыхъ шаговъ въ области неизвстнаго. Но теперь, когда явились филологи! Пристрастіе къ симметрическимъ каденцамъ и къ правильнымъ созвучіямъ въ письменномъ слов, конечно не что иное, какъ атавизмъ. И все-таки поэты не отказались еще отъ борьбы. Для нихъ прелесть этихъ ненужныхъ вещей является тмъ заманчивй, что они одни отнын вкушаютъ ее. Но движеніе вка одолетъ ихъ. Скоро послдній изъ поэтовъ поднесетъ музамъ послдняго голубя, судя по всему, стиховъ не будутъ писать въ 2000 году.

Между тмъ, есть среди нашихъ отверженныхъ поэтовъ одинъ, чьи стихотворенія покупаются, который живетъ ими, который, какъ говорится у Боало, извстенъ въ провинціи, и любимъ художниками изъ самыхъ опытныхъ и понятъ всми слоями общества. Это невроятное существо — Франсуа Коппе, и вся суть его въ томъ, что онъ популярнйшій изъ ученыхъ версификаторовъ, одновременно и изысканный собиратель римъ и художникъ-знатокъ современной жизни, обладающій достаточной долей чувства и драматизма, чтобы понравиться толп, достаточно вычурный и остроумный, чтобъ угодить декадентамъ, съ прорывающимся кое гд болзненнымъ сплиномъ, присущимъ лично ему.

II.

Прежде всего Франсуа Коппе поразительный версификаторъ. Не то чтобъ онъ не имлъ равныхъ себ въ искусств писать стихи. Но искусство это, на мой взглядъ, легко подмчается въ немъ и какъ будто пезависитъ отъ содержанія. Я бы охотно назвалъ автора Reliquair и Rcits et legis самымъ ловкимъ и самымъ прожженнымъ (rou) изъ нашихъ стихотворцевъ.

Онъ появился въ добрый часъ, когда для нашего стихосложенія не требовалось уже большихъ усилій, ибо искусные поэты потрудились уже надъ развитіемъ присущихъ ему свойствъ. Исторія эта не лишена интереса. Ограничимся послдней сотней лтъ.

Извстна судьба нашего стихосложенія и поэзіи (ибо судьба обоихъ обыкновенно тождественна) при Вольтер, Ла Гарп, Мармонтен и мелкихъ эротическихъ поэтахъ.

Поэты описательные конца XVIII столтія, не взирая на смшныя и ничтожныя стороны въ нихъ, обладали извстнымъ пристрастіемъ къ красивому, сообщеннымъ имъ Ж. Ж. Руссо и Бернарденомъ де Сентъ Пьеръ, но кром того имъ-же должна быть приписана въ заслугу гибкость версификаціи и обогащенія поэтическаго словаря. Не все было только шарадой и пустой перифразой въ поэмахъ добраго аббата Делиль. Буше, теперь уже позабытый и не считаемый мной за большаго художника, представляетъ собой странное явленіе: онъ первый изъ поэтовъ нашей литературы, которому присущи всегда богатыя римы. Я хочу сказать, что онъ везд, гд можно, поддерживаетъ свои римы вспомогательной согласной т. е. тамъ, гд слишкомъ малое количество словъ одинаковаго значенія не представляетъ къ тому препятствія. У него попадаются даже рдкія римы (напр. br&egrave,che и fl&egrave,che, en foule et le pied foule), скандализировавшія Ла-Гарпа, не знаю, впрочемъ, почему. Кром того (соблюдая притомъ полустишіе — hmistiche), онъ рже чмъ Андре Шенье, но раньше его и съ большой смлостью прибгаетъ къ отбрасыванію слоговъ.

Андре Шенье поступаетъ въ этомъ отношеніи еще смлй. Онъ главнымъ образомъ вноситъ въ нашъ поэтическій языкъ освжающую струю греческихъ и латинскихъ источниковъ, но не обогащаетъ римы. Впрочемъ, произведенія его были напечатаны только черезъ 26 лтъ посл его смерти и онъ, какъ версификаторъ, не могъ оказать никакого вліянія, такъ какъ труды его въ этомъ направленіи не были извстны при его жизни, и къ нимъ было приступлено помимо его.

Мильвоа, фонтанъ, Шендалё и нкоторые другіе версифицируютъ ловко, но не смло. Ламартинъ употребляетъ стихосложеніе такимъ, какъ оно есть: онъ довольствуется созданіемъ новаго поэтическаго произведенія. Онъ не дорожитъ богатствомъ рпомъ и длаетъ купюры и сокращенія одинаковыя съ Делилемъ. За то онъ вноситъ широкое развитіе въ поэтическій періодъ своего времени.

Мюссе забавляется расшатываніемъ александрійскаго размра, въ конц концовъ возвращается къ просодіи Буало и продолжаетъ употреблять въ дло римы, уступающія даже Вольтеровскимъ.

Сентъ-Безъ воскрешаетъ сонетъ, Готье — трехколнныя (tir&egrave,es) римы, Банвиль — баллады, древнія мелкія поэмы строго-опредленной формы и вс строфы временъ Ронсара.

Викторъ Гюго, почти до самыхъ Contemplations, придерживается стараго александрійскаго размра. Но уже со дня своего перваго появленія отличается богатствомъ римы, онъ или беретъ изъ старыхъ или придумываетъ красивыя строфы. Въ драмахъ его и лирическихъ произведеніяхъ, начиная съ Contemplations, онъ, случается, рубитъ стихъ и злоупотребляетъ скачками (enjambement), иногда почти до неуловимости римы, но и это случается у него рдко. Рима его, напротивъ, чмъ дальше, тмъ поразительнй по красот и неожиданности: особенно забавны въ этомъ отношеніи его послднія сочиненія. Одновременно вводитъ онъ въ употребленіе особенный видъ александрійскаго стихосложенія — длящійся не на дв, а на три группы равномрныхъ или тождественныхъ по числу слоговъ. Но, сдерживаемый чувствомъ какъ-бы уваженія къ классической цензур, онъ, употребляя эту новую форму, старается ввести хотя-бы легкое удареніе на шестомъ слог, и ни за что-бы не допустилъ отступленія въ этомъ род.

Il vit un oeil } tout grand ouvert } dans les tn&egrave,bres

On s’adorait } d’un bout l’au } tre de la vie.

Теодоръ де-Банвиль, Леконтъ-де-Лилль, Франсуа Коппе прямо ввели въ дло этотъ родъ стиха, который могъ-бы быть названъ трехколннымъ александрійскимъ размромъ и даже не подумали объ удареніи на шестомъ слог.

Je suis la froi } de et la mechan } te souveraine.

Но, по странной непослдовательности, они никогда не считали возможнымъ допустить, чтобъ этотъ шестой слогъ пришелся на предпослднемъ или предшествующемъ ему звучномъ слог многосложнаго слова, и только новйшіе поэты стали весьма логично писать:

Elle remit } nonchalamment } ses bas de soie

Regardent fuir } en serpentant } sa robe queue.

Но, если парнассцы и не внесли особаго обновленія въ наше стихосложеніе, за то обладали, въ сравненіи съ романтиками, несомннно большимъ стремленіемъ къ идеальному совершенству, какъ-бы религіей римы, въ минуты вдохновенія они вносили особенную гибкость и сочность въ французскій стихъ и умли извлекать изъ него не мало новыхъ созвучій.

Но все это давно могло-бы сдлаться нашимъ достояніемъ. Наконецъ, если правда, что просодія наша кишитъ еще мелкими и ничтожными правилами, уцлвшими въ ней, благодаря ложному убжденію. что рима необходима также и для глазъ,— надо все-таки сознаться, что французская версификація, столь разнообразная по риму и строфамъ и выдляющаяся надъ всми иностранными языками большей мягкостью удареній, всегда при томъ все-таки чувствительныхъ уху, наконецъ, благодаря разнообразію и звучности своихъ окончаній — представляетъ собой богатый и удобный инструментъ для нашихъ поэтовъ. Уступая въ нкоторомъ отношеніи стихосложенію итальянскому, англійскому и нмецкому, она несравнима съ ними по выпуклости, которую можетъ придавать словамъ, особенно-же по количеству и качеству своихъ римъ.

Я позволилъ себ это отступленіе только потому, что рчь идетъ о Франсуа Коппе. Въ рукахъ его нжный и мощный инструментъ, о которомъ только что говорилось, пріобртаетъ чарующую прелесть. Не даромъ побывалъ онъ въ маленькомъ парнасскомъ кружк. За исключеніемъ незначительнаго злоупотребленія нериманнымъ стихомъ безъ размра (на подобіе Банвиля),— римы его очаровательны.

Наслаждаешься выборомъ словъ, изысканностью оборотовъ, размромъ, намренно замедляющимъ движеніе стиха. Наслаждаешься то оригинальностью, то красотой римы: ждешь и радуешься той, которая отвчаетъ ей. Слдишь за изгибами длинныхъ періодовъ, гд каждое слово занимаетъ васъ, а вся фраза точно убаюкиваетъ. Попадаются среди этихъ блестящихъ, извилистыхъ, какъ ‘красивыя зми’, фразы, такое мастерство фактуры, которому вы отдаетесь съ наслажденіемъ, не будучи отвлекаемы ни захватывающимъ васъ всецло чувствомъ, или обаяніемъ мыслей. Съ любопытствомъ разсматриваешь, ‘какъ это сдлано’: хочется собственными руками прикоснуться и повертть въ нихъ чудесно-отшлифованный драгоцнный камень. Прочтите это начало Intimits (въ которомъ не одна только виртуозность).

Чтобы воспть твои туманящія разумъ чары —

Увы! смертельную тоску по нимъ я ощущаю!

Я вызову стихомъ баллады чудной

Къ ногамъ больной, покоящейся въ кресл королевы

Пажа, лтами отрока, но ужъ съ поблекшимъ ликомъ.

Онъ на подушк голубой, усянной шитьемъ изъ лилій,

Вздыхая, пснь поетъ подъ звуки мандолины,

Чтобъ видть блое, средь блой кисеи,

Чело владычицы къ нему поднятое печально

И чувствовать ему, уже познавшему любви томленье,

На золото кудрей его упавшую случайно ручку,

Которая устало ихъ перебираетъ.

Какія милыя слова! что за сладкіе звуки! Чарующія римы! И что за изгибъ удлиненнаго періода, замирающаго точно въ утомленіи! Нельзя, мн кажется, не остановить вниманія на поэтическомъ період Франсуа Коппе, иногда очень обширномъ, но всегда мягкомъ и округленномъ въ своихъ движеніяхъ, онъ, то длиненъ и извилистъ, подобно Библид (Biblis), когда она превращается въ водяную струю, или тламъ нимфъ и богинь флорентійской чеканки изъ золота. Притомъ, въ длинной, колеблющейся фраз вс детали сохраняютъ свою опредленность. Это поражающее искусство.

Говоря о поэмахъ Коппе, можно, конечно, довольно часто примнять выраженіе ‘произведеніе искусства’ въ обыденномъ его значеніи, но лучше и врне употреблять его въ смысл, какой придавался ему въ былыя времена среди ремесленныхъ братствъ ручнаго искусства. И дйствительно ‘чудеса искусства’ въ такомъ смысл представляютъ собой его первыя стихотворенія, относящіяся ко времени, когда онъ проходилъ свои подготовительные творческіе искусы въ парнасской мастерской: ‘Fils des armures’, Lys, Bouqu etier &egrave,, Jongleur, Ferrum est quod amant и т. д., поздне Rcits piques и эта Legnde des si&egrave,cles въ миніатюр, отдланная лучше большей, боле изящная, боле сглаженная, полированная. А эти перлы: Pharaon, Hirondelle du Bouddha, Deux tombeaux! Скажемъ прямо, что они наводятъ на воспоминаніе о хорошихъ латинскихъ стихахъ. Т, кто съ наслажденіемъ предавался такого рода занятію въ то время, когда не подвергалось еще изгнанію классическое обученіе, поймутъ меня. Коппе напоминаетъ мн великихъ стихотворцевъ серебрянаго вка латинской литературы. Онъ обладаетъ гибкостью Стаса и изворотливостью Клавдія. Онъ быть можетъ единственный изъ нашихъ поэтовъ, способный писать стихи по заказу. И дйствительно, онъ сталъ чмъ-то въ род оффиціальнаго поэта, онъ всегда на лицо, когда имется въ виду юбилей или открытіе, всегда скажетъ, что нужно и хорошо скажетъ. Таковы: его поэма на 50-ти-лтній юбилей Нетапі, строфы къ Каро, стихотвореніе, читанное Порелемъ въ Амстердам, и др. Было бы и глупо и самонадянно презирать подобный талантъ или считать его ничтожнымъ.

Глупецъ скажетъ, пожалуй, что Коппе являетъ собой милый и вмст жалкій примръ, доказывающій, что ловкость безъ вдохновенія не способна возвыситься до того подъема… (пусть самъ онъ и кончитъ свою фразу). Врне было бы сказать: что за чудесныя вещи — ‘ремесло’, ‘артистическое чувство’, знаніе пріемовъ стиля, ловкость въ постановк словъ, искусство сочиненія! И какъ всего этого много! Конечно, слдуетъ преклоняться предъ поэтами, которыхъ называютъ вдохновенными, enthoi, которые не владютъ собой, но находятся во власти Бога. Но они становятся рдки, безсознательное умираетъ, а съ нимъ и доля наивности, отмчающая геніальное произведеніе. У насъ есть поэты, которые становятся поэтами когда и какъ хотятъ, поэты, отдающіеся вдохновенію и добровольно покидающіе настроеніе, нужное имъ для ихъ цлей. Нтъ поэта, боле независимаго отъ своего произведенія, боле золотыхъ длъ мастера, какъ Коппе: это не мшаетъ ему создавать, по желанію, поэмы, дйствующія на толпу. Прогрессъ мышленія и психологическаго созданія вроятно совершенно выведетъ вдохновенныхъ поэтовъ, и останутся намъ поэты-художники, которые съумютъ, въ случа нужды, подражать даже вдохновенію, на удовольствіе себ и другимъ, и чей умъ настолько приблизится къ генію, что съумстъ его замнить, такъ что никто не будетъ въ наклад.

III.

Однако, сказавши о Франсуа Коппе, что онъ можетъ быть причисленъ къ искуснйшимъ изъ нашихъ стихотворцевъ, мы не можемъ ограничиться этой похвалой, какъ она ни велика, ибо заслуга его иметъ иное еще значеніе. Слдуетъ отмтить и другія черты, опредляющія его физіономію. Мы знаемъ отъ него самого, что онъ сынъ того народнаго Парижа, который онъ и любитъ и понимаетъ. нервному больному ребенку вроятно рано пришлось извдать чуткость артистическихъ ощущеній и страданій. Если присмотрться поближе, самая виртуозность есть ни что иное, какъ одинъ изъ видовъ чуткой впечатлительности. Потому что, въ силу этой самой впечатлительности развивается любовь къ словамъ и ихъ сочетаніямъ, чувство нкоторыхъ неуловимыхъ оттнковъ, пытливое отношеніе къ дйствительности и способность воспринимать утонченныя впечатлнія, и радостныя, и печальныя. Великій художникъ, хоть оно подчасъ и обманчиво, необходимо человкъ впечатлительный. Во всякомъ случа исканіе, даже исключительное, формы предполагаетъ своего рода облагороженную чувственность, способную сообщаться наравн съ нравственнымъ возбужденіемъ. Вотъ почему самые невозмутимые изъ писателей (Леконтъ де Лилль или Густавъ Флоберъ) могутъ глубоко интересовать тхъ, кто уметъ читать.

Но Коппе увлекаетъ насъ и другими сокровенными сторонами. Ему присуща какая-то тонкая прелесть, подобная аромату, трудно опредлимая. Требуются примры. Прочтите первое Intimit (уже приводимое выше):

Онъ умретъ недугомъ дтей, слишкомъ любимыхъ…

Sur la terrasse:

Близъ меня, вдали отъ черной группы женщинъ,

Молодая двушка сидла въ профиль…

Fantaisie nostalgique:

Я точно ребенокъ, украденный цыганами…

La chambre abandonne:

Комната уже давно, давно покинута…

Вс четыре вещи довольно различны между собой, но мн кажется, что отъ всхъ ветъ однимъ и тмъ же прелестнымъ настроеніемъ. Очарованіе ихъ частью лежитъ въ самихъ стихахъ, одновременно и гибкихъ и точныхъ, пластичныхъ и вольнообразныхъ, живописныхъ и убаюкивающихъ, съ ритмомъ длиннымъ и прозрачнымъ какъ хрусталь. Но это не все. Есть въ нихъ (очень жалю, что слово вышло изъ моды) ласкающая меланхолія, сладострастная и какъ бы развянная печаль, двойное чувство — граціи и вмст преходимости вещей, изящная мечтательность и малокровнаго и диллетанта. Мн кажется, что не найдешь лучшаго слова для характеристики этихъ чаръ, какъ слово morbidezza, къ сожалнію сдлавшееся столь же банальнымъ, какъ меланхолія и даже еще смшне. Удивительно, сколько теперь отжившихъ выраженій, которыя боишься употреблять въ наши дни!

Этимъ очарованіемъ, каково бы оно ни было, дышатъ Intimits. А между тмъ въ нихъ ничего нтъ: связь съ парижанкой, свиданія въ голубой комнат, ожиданія, воспоминанія, нсколько прогулокъ вдвоемъ, затмъ утомленіе… Но тутъ и ласки, и остроуміе, и кошачья грація чувства и стиха! Отъ нихъ, какъ отъ тряпочекъ возлюбленной, ветъ чмъ-то въ род блокураго аромата’. Не то чтобъ ‘любовь — страсть’, ни даже ‘любовь — влеченіе’, просто ‘любовь — литература’, и въ мру сладострастная, и одухотворенная, страсть художника, уже предвкушающаго усталость, но которому хорошо въ этомъ полуобман, страсть скептика съ нжнымъ сердцемъ, услаждаемаго или мучимаго воображеніемъ, эгоизмъ тонкаго знатока, разсматривающаго свою возлюбленную частью какъ предметъ искусства, частью какъ хорошенькое животное — и слабость ребенка, который любитъ жаловаться для того, чтобъ испытывать ласки. Тутъ-же нсколько милыхъ деталей парижской жизни и парижскихъ видовъ. Все вмст чаруетъ кокетствомъ и истомой. Въ книгахъ поэтовъ имется для каждаго почитателя уголокъ, пользующійся его исключительнымъ предпочтеніемъ: такимъ уголкомъ въ произведеніяхъ Коппе я счелъ бы для себя Intimit.

Есть длинноты, врне затяжки и что-то слишкомъ расплывчатое и усыпляющее въ Anglus {Poem&egrave,s div&egrave,rs.}, этой исторіи ребенка, выросшаго на берегу моря, подъ руководствомъ старика священника и стараго солдата, и умирающаго отъ того, что нтъ у него матери, отъ излишнихъ мечтаній и отсутствія игръ, отъ того, что его и много и нехорошо любили, много цловали, по все холодными губами. Въ этой маленькой поэм найдется для любителей поэзіи рдкое соединеніе простой и неподдльной красоты (напоминающей по временамъ Vicaire de Wakefield) и нсколько вялой, какъ бы женской нжности.

Поэма Olivier, хотя и боле совершенная по форм, мене оригинальна. Маленькій Оливье (въ которомъ авторъ, по собственному признанію и не безъ нкоторыхъ прикрасъ рисуетъ самого себя) отправляется отдыхать въ деревн у стараго друга, дворянина землевладльца, и встртившись тамъ съ молодой двушкой, вскор начинаетъ мечтать о чистой и честной привязанности и о брак. Что это за граціозная страница! Беру ее на-удачу, изъ числа многихъ другихъ, ради удовольствія, а также и для того, чтобы внести текстомъ нкоторое разнообразіе въ свое изложеніе и мимоходомъ представить читателю самого поэта:

То было бы у Сены береговъ. Я вижу

Нашъ домикъ, пріютившійся среди деревьевъ,

Гамакъ въ саду и лодку на рк.

Товарищъ нашъ единый — водолазъ,

Ея любимецъ,— я къ нему ревную.

Повисли на гвоздяхъ горшки съ цвтами

И много лтнихъ шляпъ и зонтиковъ кругомъ.

Такъ шатки стны подъ бумагою китайской,

Что я, работая, всегда бы слышать могъ

Ея движенья вс за тонкою преградой,

Стукъ легкихъ туфелекъ ея по ступенямъ.

На зеркал моемъ слды ея дыханья

Иль отраженье милаго лица.

На всемъ слды прикосновенья милыхъ пальцевъ.

А звуки, запахи — ея вс отраженья —

Меня всю жизнь держали бы во власти.

Когда же я, отыскивая стихъ капризный,

Задумаюсь, прикрывъ глаза рукой,

Она придетъ — хоть знаетъ запрещенье —

Прочтетъ стихи и риму мн подскажетъ,

Подкравшись чуть слышно, за моимъ плечомъ.

Я не терплю за тайнами моими наблюденья —

Въ порыв гнвномъ обернуся къ ней,

Но поцлуй ея мои уста закроетъ,

Въ лсахъ сосднихъ и т. д….

Но однажды, во время прогулки верхомъ, Сузанна, желая сорвать цвтокъ, говоритъ Оливье: ‘подержите мой хлыстъ’, другой разъ, примривая какое-то украшеніе, она обращается къ нему съ вопросомъ: ‘какъ вамъ нравится’? И внезапно Оливье приходятъ на память об эти фразы, слышанныя имъ отъ двухъ прежнихъ его возлюбленныхъ, образы ихъ возникаютъ предъ нимъ съ раздражающей ясностью: кончено, прошлое овладваетъ имъ, никогда онъ не развяжется съ нимъ, не съуметъ полюбить двушку, какъ надо умть любить ее:

Такъ стало быть правда! Прошлаго проклятье живо.

Вотъ, вотъ оно! его я чую!

И, безпощадное, оно клеймитъ за разъ

И ненависть, и настоящую любовь.

Да, такъ! Давнишній адъ воскресъ съ своею злобой

И въ небо новое мое проникъ.

Обрызгалъ грязью лилію, свой образъ плотоядный

Въ молитвенник затаилъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Умри-жъ, души послдняя надежда

Умри! Воспоминаньямъ не знакома Лета.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Умри! Расплаты съ прошлымъ неизмнны

И врны, какъ приливъ, какъ ласточекъ возвратъ, —

И вченъ отзвукъ гршныхъ всхъ объятій.

Оливье покидаетъ Сузанну и бжитъ въ Парижъ.

Онъ хотлъ-бы умереть, потому что любить ужъ не можетъ.

Я знаю все, что можетъ быть сказано противъ этой поэмы. Она не боле, какъ лишняя варіація на старую романтическую тему:

О, горе тому, кто развратъ покидаетъ?..

Это старая псня и не изъ лучшихъ, и ее намъ поетъ Оливье. Если воспоминаніе о герцогин и объ актрис дйствуютъ на него такъ сильно, то просто потому, что онъ въ сущности не особенно глубоко привязанъ къ своей маленькой провинціалк и предпочитаетъ ей не то что этихъ герцогиню и актрису, но ту любовь, какую он умютъ давать. И тутъ вовсе не отъ чего умирать. Или-же онъ страдаетъ отъ невозможности испытывать чистую привязанность потому именно, что она дйствительно уже сказалась въ немъ, тогда не понятно, почему воспоминаніе о прежнихъ похожденіяхъ такъ быстро сокрушаютъ его. По правд сказать, все это происходитъ въ его голов: онъ вовсе и не любитъ, и не страдаетъ такъ сильно, какъ увряетъ насъ, но только поддается поэтическому заблужденію. Человкъ, подобный Оливье, способенъ испытывать извстнаго рода привязанность только литературно, когда-же самъ это замчаетъ (что недостаточно выяснено въ поэм), — то чувство неспособности должно сказаться въ немъ мене болзненно, чмъ показано въ поэм. Впрочемъ, каждый страдаетъ согласно своему взгляду на страданіе: иллюзія Оливье, раздляемая авторомъ, искренна до очевидности и спасаетъ поэму. Еще боле говорятъ въ пользу ея описательныя страницы, такъ что, оспаривая сюжетъ, нельзя не согласиться, что рамка его очаровательна. Романтическія общія мста (если они есть) отдланы за-ново постановкой, декораціями и аксессуарами маленькой драмы. Картины парижской и провинціальной жизни, воскресный день въ Париж, въ одномъ изъ его народныхъ кварталовъ, возвратъ поэта къ воспоминаніямъ дтства, разсказъ о путешествіи его, прибытіе въ родную деревню, деревенская жизнь въ замк-ферм — все это прелестные образцы жанра, излюбленнаго Сентъ Бевомъ и сразу особенно удавшемуся Коппе.

Прелесть, на которую мы только что указали, присуща и нкоторымъ стихотвореніямъ Красной тетради (Cahier rouge), особенно-же Exile {Rcits et lgies.}, очень небольшомъ сборник, отмченномъ особымъ выраженіемъ, боле чистымъ и боле страстнымъ, мн кажется, чмъ въ Intimits, мелкія стихотворенія, въ которыхъ играетъ и плачетъ любовь сорокалтняго парижанина къ юной норвежской двушк, встрченной въ одномъ изъ отелей Швейцаріи, артистическая фантазія, конечно, но отдающая нжностью и чистотой, послдняя любовь, вянія весны и солнца. Вы видите, какъ ошибался надменный Оливье, ‘желавшій смерти за неумньемъ любить’. Онъ еще любитъ, но теперь обращается къ возлюбленной съ словами: ‘дитя мое’ и говоритъ ей ‘о снисхожденіи отца’ (что печально).

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И огорченіемъ, которое ты дать мн можешь

Я дорожу, какъ сладостью теб его прощать

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И ты привяжешься ко мн немножко на то, что я люблю тебя такъ сильно.

Жалобы ростутъ подъ конецъ, и мн слышится истинное страданіе въ этихъ прекрасно вычеканенныхъ стихахъ. Затмъ онъ смиряется, онъ гордъ, ‘хотя-бы пришлось умереть’ отъ послдней любви. Меланхолическое утшеніе. Но есть много граціи и что-то трогательное въ этихъ признаніяхъ, жалобахъ и ложномъ смиреніи. Бдный поэтъ, которому опытность и виртуозность должны-бы были служить непронзаемой броней, когда вы подносите ‘прелестному ребенку свера’ ваши превосходно отдланныя римы, невольно вспоминается богачъ картины Сигаллона, подносящій драгоцнности своей дам. Съ другой стороны картины юноша предлагаетъ только свою юность. И вотъ ваша рана, также и многихъ другихъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И мн не кажется безумьемъ,

Что было мн семнадцать лтъ въ минуту твоего рожденья,

То прошлое, печали полное, я вычеркнуть, я позабыть хочу.

Вотъ и будьте парижаниномъ, неврующимъ, наблюдательнымъ по ремеслу, художникомъ и ничмъ инымъ, существомъ, издавна привыкшимъ смотрть на явленія міра и вселенной какъ на готовый матеріалъ для артистическаго производства! ‘Сердце вчно молодо и всегда способно истекать кровью». И мн дйствительно хочется думать, что мелкія стихотворенія Exile изъ числа тхъ, въ которыя Коппе вложилъ или оставилъ частицу своего сердца.

IV.

Но, со временемъ, самыми оригинальными изъ его произведеній будутъ вроятно считаться Po&egrave,mes modernes и Humbles.

Уже у Сентъ Бева находимъ мы образчики этой поэзіи, идея которой возникла въ немъ быть можетъ впервые подъ вліяніемъ Вордсворта (Wordsworth). ‘И я тоже, говоритъ онъ намъ, старался, по примру предшественниковъ, быть оригинальнымъ на собственный ладъ, скромно и по-мщански, вникая поближе въ душу и въ природу… называя вещи обыденной жизни по ихъ имени, но… стараясь поднять прозаизмъ будничныхъ деталей обрисовкой человческихъ чувствъ и настоящихъ явленій’ {Sainte-Beuve, Penses de Joseph Delorme.}. Напоминаю очаровательное стихотвореніе, начинающееся словами:

Всегда я зналъ ее задумчивой и строгой… {Posies de Joseph Delorme.}

анекдотъ о викаріи Jahn Kirkly {Les Consolations.} и другой о Маріи {Penses d’aut.}. Въ первой

Pense d’aut, исторія Dоndun, особенно исторія Мar&egrave,ze, поэта, который становится сначала дльцомъ, затмъ приказчикомъ, для поддержки матери и ради уплаты долга чести — разв это приблизительно не тотъ-же сюжетъ, что и въ Un fils или въ Humbles! О, что за рдкостная поэма Monsieur Jean! {Ibidem.} И какое несчастіе, что написана слогомъ, который длаетъ почти невозможнымъ чтеніе этой исторіи преподавателя янсенитской школы, пятаго сына Руссо (J. J. Rousseau), который, узнавши о своемъ происхожденіи, проводилъ остатокъ жизни въ искупленіи за своего отца. Даже и среди описаній парижскихъ предмстій, такъ любимыхъ Коппе {Promenades et inferieurs и Cahier rouge.}, и тамъ попадается кое-что все того же удивительнаго Сентъ Бева:

О, какъ печаленъ видъ пустыни за бульваромъ!

На первый взглядъ она является пространствомъ мертвымъ

И безъ красокъ! Кой-гд разбросаны дома,

Верхи ихъ шаткихъ, блыхъ стнъ одты кирпичами,

Живая изгородь, когда-то зеленющихъ кустовъ, вокругъ

И груды гипса по краямъ раскопокъ, и т. д. {Posies de Joseph Delorme.}.

Но интересныя попытки подобнаго рода часто страдаютъ благодаря форм, до крайности изысканной и запутанной, такъ что я каюсь за свое пристрастіе къ ней. Великій аналистъ пытается выразить, какъ мн кажется, оттнки мыслей, которымъ плохо поддается узкая и строгая форма стиха. Франсуа Коппе вложилъ въ свои маленькія поэмы мене сложную психологію и боле обстоятельную картину вншней жизни, онъ мене анализировалъ, но разсказывалъ и описывалъ больше и лучше, безъ малйшаго ущерба нравственному впечатлнію, которое вложено въ эти темныя драмы и даетъ имъ ихъ главную цнность.

Онъ повствуетъ намъ о бдной старой двушк, посвятившей жизнь меньшому брату-калк {Le reliquaire: Une Sainte.}, о невст морскаго офицера, которая десять лтъ ждетъ того, кто не возвращается {Po&egrave,mes modernes: l’Attente.}, идиллію няньки и военнаго {Ibid., le Banc.}, кормилицы, нанимающейся къ чужимъ для поддержки пьянаго мужа, возвратясь домой, она находитъ своего ребенка мертвымъ {Les Humbles: La Nourrice.}, юноши, который но окончаніи образованія, узнавъ отъ матери, что онъ незаконнорожденный, и что она въ долгахъ, отршается отъ своихъ мечтаній и поступаетъ чиновникомъ на службу для прокормленія ея, дружбу старика-священника, изъ простыхъ, съ престарлой двицей дворянскаго рода, грусть молодой женщины въ разлук съ мужемъ, сдержанныя страсти, нмыя жертвы, не трагическія, даже смшныя горести, которыя не бросаются въ глаза, но должны быть угадываемы.

Эпопея Humbles была въ свое время новостью, смлой и ловкой по простот, несравненно боле ‘реальной’, чмъ попытки подобнаго рода у Сентъ Бева, и отмчающей въ поэзіи движеніе, отчасти сходное въ движеніемъ, подчинившимъ себ романъ.

Уже Викторъ Гюго воспвалъ скромныхъ въ Lgende des Si&egrave,cles, но не будучи способнымъ отршиться отъ крупнаго величія, онъ показываетъ намъ драматическія несчастія, отчаянныя страданія, поразительныя жертвы. Большинство героевъ Коппе движутся среди толпы, съежившись въ своей жалкой одежд и не имя даже красивыхъ лохмотьевъ, которыя обратили-бы на себя вниманіе, но онъ потихоньку, съ нжностью разоблачаетъ намъ печаль и красоту, таящіяся подъ вншнимъ ничтожествомъ или пошлостью. Что можетъ быть человчнй такой поэзіи, гд мельчайшія детали становятся какъ-бы признаками скрытой красоты или затаенной драмы чьей-либо жизни и говорятъ трогательнымъ языкомъ.

Поэтъ — нужно-ли говорить объ этомъ?— передаетъ намъ вс эти исторіи въ стихахъ необыкновенно гибкихъ, умющихъ выражать все, не тяжеля и не запутываясь, смло движущихся по земл, но одаренныхъ крыльями. Хотите образецъ этой странной поэзіи, такъ близкой къ проз, и все-же поэзіи, въ силу ритма и вложеннаго въ нее чувства? Заимствую его изъ стихотворенія Un fils, одного изъ наиболе простыхъ и гладкихъ.

‘Добрый сынъ’, чиновникъ изъ мелкихъ, проводитъ день на служб, а вечеромъ играетъ на скрипк въ маленькомъ кафе-концерт у заставы:

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Едва онъ поступить усплъ въ оркестръ,

Какъ блокурая пвица, и къ тому-жъ больная,

Ему взглядъ, полный состраданья подарила,

Онъ опускалъ глаза, когда она являлась на эстраду,

Немного времени спустя она за Сеной поселилась

И юной умерла въ квартал бреда,

Но онъ ее ужъ полюбить усплъ и сохранилъ

Невольно отвращенье — оно такъ натурально —

Къ воспоминанію ласкъ, на сцен ей даримыхъ.

И ремесло его ему еще тяжеле стало.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Здоровье матери его все хуже становилось,

Настала смерть, смерть скорбная, какъ жизнь.

Когда-жъ онъ проводилъ ее въ послднее жилище,

Въ глубокомъ траур, съ толпою провожатыхъ

Изъ сослуживцевъ, радостно вкушавшихъ день безъ дла,

Одинъ, въ глубокой дум онъ домой вернулся.

Онъ одинокъ — ни друга, ни любви,

Ребенокъ старый, не замтившій своихъ сдинъ,

Почувствовалъ теперь, что тло и душа

Ужъ двадцать длинныхъ лтъ привычной скукой,

Всепоглощающей, и тишиной безлюдной жизни.

Изъ словъ любви одно шепталъ онъ: мама!

И безнадежной для него казалася возможность

Свой незатйливый романъ вторично пережить.

На служб днемъ, а вечеръ за конторкой

По прежнему онъ возвращается сидть,

По прежнему смиренный, но разбитый

Сознавъ, что и въ свобод онъ все прежній рабъ.

Жильцы-сосди, и изъ тхъ никто

Существованіемъ его никто не занятъ.

Привратникъ старый — доживающій шестой десятокъ,

Не различающій уже ни время, ни вещей

Со сна ворчитъ изъ глубины своей берлоги:

‘Мальчишка съ ‘пятаго’ домой пришелъ’.

Слишкомъ извстны Grev des forgerons и Bndiction, столь замчательные по движенію разсказа и поражающіе знаніемъ драматическихъ эффектовъ. Aeules отличаются шириной кисти и откровенностью, напоминающей рисунки Франсуа Милло, а въ прекрасныхъ парижскихъ сказкахъ Marchande de journaux и Enfant de la balle, забавное соединеніе ума, чувства и технической ловкости. Я не простилъ-бы себ молчанія о нкоторыхъ спеціальныхъ страницахъ, особенно изящныхъ, каковы: благочестивое дтство маленькой двочки изъ дворянской семьи и друга ея, сына фермера, неуклюжаго маленькаго семинариста и, поздне, посщеніе старымъ священникомъ престарлой ханжи {En province.}. Жаль мн также, что я не имю возможности воспроизвести здсь цликомъ очаровательныя строфы ‘Une femme seule’:

Черноволосая и блдная, лтъ двадцати пяти,

На узкой, гордой ручк жилки голубыя,

Надъ глазомъ темнымъ длинныя рсницы,

Туманятъ чистый взоръ морганьемъ нервнымъ, частымъ.

Когда случалося ребенку подставлять свой лобъ

Подъ наши ласки — какъ медлительно тогда,

Съ какой мечтательною скорбью

Она малютки свтлорусую головку цловала.

И тутъ-же, вслдъ за радостью жестокой

Скоре снова принималась за иглу!

И на лиц ея мгновенно вспыхивалъ румянецъ

При мысли, что могли прочесть въ немъ сожалнье.

Я видлъ, что ея смущенный взоръ

Боялся встртиться со взглядомъ оживленнымъ,

Что въ сторон отъ двушекъ она держалась

И только къ старику поднять глаза дерзала.

Позволено-ли мн будетъ высказать свое сомннье? Не знаю, всегда-ли умлъ Коппе избгать камней преткновенія на избранномъ и такъ удачно практикуемомъ имъ пути. Именно вслдствіе увренности въ своемъ искусств и ловкости, съ которой онъ выходитъ изъ всякихъ затрудненій, изъ кокетства, или ради задора, рисуясь любовью своею къ Парижу, особенно-же къ его язвамъ, и къ мелкому люду, особенно къ пошлымъ сторонамъ его жизни, ему случалось ‘слагать стихи’ (здсь это выраженіе какъ разъ кстати) на сюжеты, которые по-истин не нуждались въ подобномъ украшеніи и прямо напрашивались на прозу. Интересъ ограничивается тогда только изученіемъ изворотливости, съ какой онъ выпутывается изъ дла и какимъ образомъ повтореніе римы, даже длинной, не вредитъ ни качеству, ни ясности этой прозы, выдающей себя за поэзію. Тутъ требуется удивительная умлость, но за то и заслуга ремесленника вся сводится уже только къ побд надъ трудной задачей.

Я не прочь отнести къ разряду такихъ-же упражненій, весьма занятныхъ, добрую половину, напримръ, Petit picier.

Онъ былъ ничтожный пряничникъ въ Монруж,

И лавка темная его, со ставнемъ краснымъ,

На улицу свой пряный запахъ испускала.

Тамъ, позади прилавка, фартукомъ замтный,

Стоялъ онъ, методично сахаръ разбивая.

Единымъ, ежедневнымъ эпизодомъ этой жизни

Былъ стукъ телгъ, тамъ бочки провозившихъ

Съ конченой сельдью, или ящиками сливъ.

И замтьте, что дале отсутствіе серьезности выступаетъ въ стихахъ, напоминающихъ шутку стараго Флобера:

Онъ имлъ все, что требуется настоящему пряничнику:

Пунктуальность, трезвость, скромность, скопидомство.

Того-же самаго упрека заслуживаютъ и нкоторыя изъ стихотвореній Promenades и Intrieurs. Спрашиваешь себя: неужели стоило записывать подобнаго рода впечатлнія и тщательно отдлывать ихъ въ римы. Есть конечно и между ними милыя и изящныя, напримръ:

Я пишу у лампы. Хорошо мн. Какая тишина!

Совсмъ малютка, въ черномъ, пріютившись у камина,

На красномъ кресл мать моя сидитъ спокойно,

И вспоминаетъ, можетъ быть, какъ прошлою зимой

Меня болзнь съ ней разлучала, безъ страха вспоминаетъ —

Разумно дома я сижу во время непогоды.

Но, вспомнивъ вдругъ, что ночью въ октябр

Бываетъ холодно, она безшумно, живо

Бросаетъ лишнее полно въ пламя.

О, мать моя, благословенна будь межъ женщинами всми.

Или другая:

На зимнихъ тхъ балахъ, что матери даютъ

Для буржуа — чтобъ жениховъ для дочерей найти

И гд, по временамъ, — не то чтобъ очень часто, —

Разносятъ и печеніе, и сладкое питье,

Та, что почти всегда красивй всхъ другихъ,

Одта лучше, привлекательне всхъ,

Привтлива въ хорошемъ смысл слова, —

Я объ закладъ побьюсь — всегда бдна!

Отецъ ея, онъ не богатый офицеръ въ отставк,

По маленькой въ углу играетъ въ вистъ.

Я могъ-бы назвать много еще другихъ. Нердко альбомъ набросковъ живописца доставляетъ большее удовольствіе, чмъ его картины. Ничто не сравнится съ живымъ впечатлніемъ, закрпленнымъ артистомъ въ моментъ, когда оно сказалось ему. Я это знаю, знаю, что можно предпочесть его и длиннымъ книгамъ, и большимъ издліямъ. Мн пріятно слдить за поэтомъ, когда онъ воспринимаетъ вс мимолетныя мечты, сообщаемыя ему вещами, когда симпатія его скользитъ по всему, что попадается на его пути — всегда привтливая и къ рыболову и къ ‘маку’, катающемуся на лодк по воскреснымъ днямъ и ‘не печалящемуся о заходящемъ солнц’, къ мечтающему о положеніи хранителя закладовъ (hypoth&egrave,ques) и баснописца ‘въ тихомъ город, безъ желзныхъ дорогъ’, или викаріемъ ‘въ древнемъ провинціальномъ эпископат, очень далеко’. Но разв не походитъ на задачу слдующее десятистишіе, хотя и хорошенькое.

Да, правда, я люблю Парижъ любовью нездоровой,

Всегда, везд со мною память старыхъ Сены береговъ,

Предъ моремъ безпредльнымъ и средь снжныхъ горъ

Мечт рисуются: предмстья дтскій смхъ и игры,

Иль берегъ жалкій, гд моя пыталась муза

Оттнки нжные небесъ печальныхъ уловить,

Клочочекъ Бьевра, съ позабытыми его полями,

Гд къ тополямъ протянуты веревки

Съ висящими на нихъ фланелью, полотномъ,

Иль уголокъ Гренеля для уженья рыбы.

Ну, чтожъ, и я, постаравшись, буду тоже испытывать эту прелесть. Помню я, кром того, отрывокъ изъ Manette Salomon, гд поэзія ла-Біевра очень остроумно анализирована. Коппе не всегда озабочиваетъ желаніе найти душу. Но, во всемъ худомъ и интересномъ безобразіи извстныхъ уголковъ предмстья. Что я говорю? Онъ главнымъ образомъ ищетъ въ предмсть бараки и кабачки, и нердко довольствуется, ради странныхъ эффектовъ, перечисленіемъ, въ богатыхъ римахъ, самыхъ плоскихъ деталей. Это ни что иное, какъ игра, но слишкомъ частая и не выдающая себя за таковую.

Довольно, однако, останавливаться на мелкихъ подробностяхъ. Во всякомъ случа Коппе заслуживаетъ вниманія уже тмъ, что онъ первый ввелъ въ нашу поэзію будничную правду, живописную простоту и ‘реализмъ’, насколько они доступны въ поэзіи. Humbles вышли вдь изъ-подъ его пера, и въ исторіи натуралистическаго движенія послдняго двадцатилтія, имя его не должно быть забыто.

Онъ могъ-бы дать намъ теперь — чего многіе ждутъ отъ него — поэму, интимнаго, будничнаго содержанія, боле объективную, чмъ Olivier, и съ боле широкимъ и сложнымъ дйствіемъ, чмъ исторійка Hirondelles, поэму, въ которой могли-бы чередоваться картины парижскихъ и провинціальныхъ нравовъ, поэму настоящей жизни, не сходную съ современными романами, потому что онъ захватилъ-бы въ нее только сущность бытія, однимъ словомъ, — произведеніе, въ которомъ Франсуа Коппе показалъ-бы себя всего: непогршимымъ виртуозомъ, тонко-вдумчивымъ, очень умлымъ и искреннимъ, способнымъ облагораживать, остроумнымъ и вмст правдивымъ въ выраженіи народныхъ чувствъ, сочнаго и тонкаго, живописца изящной и пошлой дйствительности, словомъ, превосходнаго пвца современностей.

ЖЮЛЬ ЛЕМЕТРЪ. СОВРЕМЕННЫЕ ПИСАТЕЛИ.

Франсуа Коппе.

I.

II.

III.

IV.

Читайте также:

ЖЮЛЬ ЛЕМЕТРЪ.
СОВРЕМЕННЫЕ ПИСАТЕЛИ.