А. И. Богдановичъ
Французскій ‘пролетарій’ и русскій общинникъ
Французскій ‘пролетарій’ и русскій общинникъ
Французский ‘пролетарий’ и русский общинник, Богданович Ангел Иванович, Год: 1895
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Годы перелома (1895—1906). Сборникъ критическихъ статей.
Книгоиздательство ‘Міръ Божій’, Спб., 1908
Когда люди старются, они пишутъ воспоминанія, въ которыхъ съ перваго слова заявляютъ. что прежде было все лучше. И солнце свтило тогда ярче, и люди были добре, умне, великодушне, а, главное, жилось веселе, бодре и легче. Отдалъ дань этой общечеловческой слабости и г. Мертваго въ своихъ, вообще, очень интересныхъ воспоминаніяхъ — ‘Не по торному пути’, посвященныхъ его блужденіямъ по свту, въ поискахъ за лучшимъ разршеніемъ хозяйственныхъ вопросовъ. ‘Пятнадцать лтъ тому назадъ,— говоритъ онъ,— въ Россіи были еще всякіе вопросы, которые мучили, волновали, эти вопросы заставляли искать отвта и не нашли еще тогда себ разршенія въ игр въ винтъ и кутежахъ. ‘Было время, a теперь другое’, говоритъ поговорка. У всякаго былъ свой вопросъ, всякій искалъ своего raison d’tre и всякій разршалъ его по своему’. Въ его словахъ есть доля правды. Положимъ, и теперь всякихъ вопросовъ хоть отбавляй, но правъ авторъ, что теперь мы равнодушне къ нимъ и не очень утруждаемъ себя исканіемъ отвтовъ, предпочитая плыть по теченію, которое куда-нибудь да вынесетъ…
Г-на Мертваго волновали и интересовали вопросы сельскохозяйственные. Тогда всхъ привлекали статьи покойнаго Энгельгардта, для многихъ явившіяся своего рода откровеніемъ. Перечитывая ихъ теперь, намъ уже трудно понять, что такъ увлекало читателей 70-хъ годовъ, которымъ эти статьи словно открывали новый міръ, куда, по обычаю русскихъ людей, немедленно началось паломничество. Въ Батищево, имніе Энгельгардта, одни шли съ врою обрсти ‘спасеніе души’, какъ, спустя нсколько лтъ, другіе шли съ тою же цлью въ Ясную Поляну. Иные имли въ виду боле простыя и практическія задачи: они хотли поучиться, какъ вести хозяйство въ деревн, откуда до сихъ поръ вс бжали, кром кулака. Къ числу послднихъ принадлежалъ и г. Мертваго, рисующій нсколько любопытныхъ очерковъ изъ своего пребыванія въ Батищев. Но насъ интересуютъ не они, a т ‘тонконогіе’, — какъ ихъ прозвали крестьяне, — которые въ земледльческой химіи видли средство для ‘спасенія души’, a въ фосфорит — рычагъ, съ помощью котораго они намревались вознести русскую деревню на небывалую высоту.
Подумаешь, съ какой простотой разршались тогда вопросы. Но эта простота характерна не только для тогдашняго времени. Черезъ всю краткую исторію русской интеллигенціи проходитъ красною нитью общая черта ‘тонконогихъ’ — необыкновенное легкомысліе, съ которымъ мы хватаемся за всякія средства для спасенія души. Начиная съ діалектики Гегеля, въ которой еще Блинскій видлъ одну изъ панацей (положимъ, быстро отъ нея отказавшійся), и до самоновйшаго видоизмненія ея — ‘марксизма’, — мы твердо уповаемъ, что можемъ изыскать средство, которое насъ ‘спасетъ’. To и дло проявляются пророки, благодтельствующіе грншаго обывателя новымъ средствомъ, и немедленно являются послдователи, съ восторгомъ хватающіе ‘новое слово’, какъ принято y насъ называть открыгія, до которыхъ русскій человкъ ‘своимъ умомъ дошелъ’. Иногда это бываетъ трогательно, но въ огромномъ большинств случаевъ — смшно, обнаруживая въ насъ отсутствіе того, что европейцы называютъ ‘убжденіями’. Это тоже отличительная наша черта, — полная свобода отъ всякихъ убжденій, хотя и нтъ въ мір другого общества, въ которомъ такъ горячо и много говорили бы насчетъ убжденій, какъ въ нашемъ.
Отчего это зависитъ? Причины такого печальнаго явленія, этой неустойчивости русской ‘души’, скрыты глубоко въ условіяхъ нашего общественнаго быта и, прежде всего, въ слабости нашей культуры. Европеецъ, появляясь на свтъ Божій, уже несетъ въ себ зародышъ тхъ прочно-сложившихся взглядовъ и убжденій, которыя его дды и отцы завоевали въ свое время, выносили въ себ и кровью заплатили за нихъ. Въ путешествіяхъ нашихъ туристовъ часто встрчаются насмшки надъ нкоторыми особенностями европейцевъ. Больше всего достается англичанамъ, которые нигд не измняютъ своимъ привычкамъ. Ничего подобнаго y насъ нтъ, откуда и проистекаетъ наша чрезвычайная воспріимчивость и неустойчивость. ‘Общій характеръ націй,— замчаеть г. Мертваго,— опредляется не возможностью извстнаго направленія, но уже сложившимся направленіемъ въ данный историческій моментъ. Теперь пока мы еще можемъ называть себя націей ч_и_н_о_в_н_и_ч_ь_е_й — служебной’. A взгляды, тмъ боле убжденія, вовсе не нужны чиновничьей сред, которая обязана выполнять и слдовать предписаніямъ начальства. To же самое происходить и въ интеллигенціи, гд роль начальства сегодня изображаетъ Энгельгардтъ, завтра Толстой, посл завтра Марксъ. Каждому изъ нихъ русскій интеллигентъ воздаетъ слдуемое, и такъ какъ, въ сущности, къ ихъ ‘предписаніямъ’ онъ относится также легко, какъ легко увлекается ими, то въ конц концовъ онъ оказывается въ той или иной канцеляріи, гд вчерашній ‘марксистъ’ или ‘народникъ’ съ усердіемъ выводитъ отношенія и подшиваетъ ‘входящія’ и ‘исходящія’…
Г. Мертваго, посл своихъ батищевскихъ опытовъ — изображать работника изъ ‘тонконогихъ’, направился въ Европу и, между прочимъ, въ Парижъ, гд поступилъ въ работники къ огороднику. Чему и какъ онъ тамъ учился,— интересующихся отсылаемъ къ его книг, вполн заслуживающей такого вниманія. Для насъ здсь любопытне всего его сравненія тхъ условій, въ которыхъ живетъ европейскій ‘пролетарій’ и нашъ русскій общинникъ. Каждому нзъ нашихъ читателей хорошо извстно, сколько безкорыстныхъ слезъ пролила русская литература надъ этимъ несчастнымъ ‘пролетаріемъ’, и какъ въ примръ ему и поученіе воспвала она нашего ‘общинника’. Побывавъ въ роли того и другого, г. Мертваго является довольно компетентнымъ судьей и въ вопрос, кому изъ нихъ живется лучше. Когда онъ заявилъ Энгельгардту о своемъ желаніи учиться y него, тотъ прислалъ свои условія, изъ которыхъ выписываемъ слдующія: ‘2) Помщаются и харчуются (желающіе работать) вмст со всми рабочими. Помщеніе — с_а_р_а_й и изба. Харчи — ч_е_р_н_ы_й хлбъ, щи со свинымъ саломъ, крупникъ или каша. Въ постные дни сало замняется коноплянымъ масломъ. По праздникамъ с_о_т_к_а в_о_д_к_и. 3) Жалованье получаютъ полное или половинное, или ничего, смотря по работ. П_о_л_н_о_е ж_а_л_о_в_а_н_і_е і_ю_л_ь, а_в_г_у_с_т_ъ — 6 p., с_е_н_т_я_б_р_ь — 5 p., о_с_т_а_л_ь_н_ы_е м__с_я_ц_ы п_о 8 р.’
Въ письм къ Мертваго Энгельгардтъ пишетъ, что будетъ говорить ‘ты’, ибо ‘назвался груздемъ — ползай въ кузовъ’. Это ‘ты’ чрезвычайно характерно для насъ.
Г. Мертваго говоритъ дальше, что эти условія были лучшими для рабочихъ всей мстности, гд находится Батищево, и крестьяне шли къ Энгельгардту особенно охотно, такъ какъ ‘харчъ былъ вполн удовлетворительный’. Самъ онъ, впрочемъ, какъ и другіе ‘тонконогіе’, не могъ его сть, и пропитывался молокомъ. Если любознательные читатеди заглянутъ въ земскіе сборники по текущей статистик, они увидятъ, что условія Энгельгардта, приблизительно, среднія для всей Россіи: везд почти жалованье на хозяйскихъ харчахъ колеблется около 60 р. въ годъ, лтомъ около 6—8 p., зимой около 3—4. Рабочими являются везд крестьяне-общинники, и если охотно идутъ на такія условія, значить находятъ ихъ для себя выгодными, ибо ничего лучшаго не имютъ. Если бы ‘общинныя условія’ жизни были лучше, это повлекло бы за собой, какъ необходимое поолдствіе, и повышеніе заработной платы, и улучшеніе содержанія. Связь между тми и другими условіями столь ясна, что нтъ надобности на ней дольше останавливаться.
Затмъ, спустя два года, г. Мертваго работалъ y хозяина-огородника въ Париж. Жалованье ‘полнаго работника’ на хозяйскомъ содержаніи составляло въ его время 60—65 франковъ въ мсяцъ, что по курсу 1862 г. равнялось 25—30 p. A условія содержанія были слдующія. Онъ и другой работникъ Поль помщались въ особой комнат, ‘въ ней стояло 2 кровати съ мягкими шерстяными тюфяками, подушка и постельное блье были также отъ хоазевъ’. Какъ это напоминаетъ ‘сарай’, гд помщались работники Энгельгардта! Работа начиналась въ четыре часа утра, но ‘прежде чмъ идти на работу полагалось выпить полъ-чайнаго стакана коньяку (‘по праздникамъ сотка водки!’) и закусить его хлбомъ — это нааывалось ‘prendre la goutte’ (капельку пропустить)’. Въ 7 часовъ возвращался другой работникъ съ поля, гд онъ бралъ навозъ для огорода, ‘и мы, прежде чмъ разгружать возъ, принимались втроемъ (съ хозяиномъ) ‘cas-ser la crote’, т.е. закусывать хлбомъ, сыромъ бри съ холодными остатками ужина, запивая ду стаканомъ краснаго вина’ (‘по праздникамъ сотка водки!’). Работа, затмъ, продолжалась до 11 часовъ, когда наступало время з_а_в_т_р_а_к_а. ‘Подавалось одно кушанье — какое-нибудь жареное съ соусомъ изъ овощей и, по обыкновенію, сыръ и вино (‘по праздникамъ сотка водки!’). Посл завтрака вс ложвлись спать, причемъ на ду и отдыхъ полагалось 2 часа, посл которыхъ мы прянимались за прерванныя работы и продолжали ихъ до 4 часовъ, когда приходило время обда, состоявшаго изъ м_я_с_н_о_г_о с_y_п_а, о_в_о_щ_е_й (артишоки, цвтная капуста и т. п.), м_я_с_а (обыкновенно изъ супа, a иногда, если супъ былъ съ саломъ, то жаренаго мяса), с_а_л_a_т_а, если во время ягодъ — земляника, или малина съ к_р_а_с_н_ы_м_ъ в_и_н_о_м_ъ (‘по праздникамъ сотка водки!’) и кофе. Такимъ образомъ, обдъ состоялъ всегда изъ 4 блюдъ и кофе’. Посл обда отдыха не было, въ виду особаго характера работы, которая и продолжалась до 10 часовъ вечера, когда ‘вс садятся у_ж_и_н_а_т_ь и расходятся спать’. Итого, пять разъ въ день да, и притомъ, такая, о которой не можетъ мечтать ‘властитель русскихъ думъ’ — чиновникъ, хотя на его долю и приходится 18% изъ нашего милліарднаго бюджета.
Положимъ, такія условія работы не могутъ быть разсматриваемы, какъ общія для всей Франціи. Близость Парижа не можетъ не оказывать вліянія, о чемъ говоритъ и г. Мертваго. Но несомннно, что ‘пролетарій’, узнавъ объ условіяхъ ‘общинника’, врядъ ли пожелалъ бы помняться съ нимъ, какъ бы ему ни захваливали зту пресловутую общину. Тмъ боле, что и y себя на родия онъ иметь общину. ‘Вдь и здсь,— говоритъ г. Мертваго,— деревня называется ‘la commune’, т. е. община, и, благодаря этому, здсь мостовыя, шоссе, общественныя школы,— и люди не тратятъ времени безполезно на печеніе хлба к_а_ж_д_ы_й д_л_я с_е_б_я, на заготовленіе запасовъ к_а_ж_д_ы_й д_л_я с_е_б_я, a длаютъ все это люди, которые спеціально этимъ занимаются. У насъ община стсняетъ способности человка (не стсняя, впрочемъ, кулака, который въ общин чувствуетъ себя, какъ рыба въ вод): она приравниваетъ его къ одной сенькиной шапк, здсь община помогаетъ ему легче жить, но ни въ чемъ не останавливаетъ хозяина въ его задач’.
Когда y насъ говорятъ объ ‘общин’, выставляя ее какъ бы въ укоръ Западу, y котораго одинъ ‘пролетаріатъ’,— обыкновенно упускаютъ изъ виду, что на Запад о_б_щ_е_с_т_в_е_н_н_ы_я стороны ‘общины’ несравненно сильне и лучше развиты, чмъ y насъ. Европеецъ, отбросивъ вс стороны общины, стснявшія его личность, сохранилъ и развилъ до недосягаемаго совершенства вс остальныя. Въ противоположность европейской общин, которую личность подчинила себ, можно указать на китайскую общину, которая цликомъ подавила личность. Есть чрезвычайно поучительная книга Пирсона, англійскаго консула въ Шанха, въ которой онъ описываетъ могучее развитіе общины въ Кита. Здсь община является всмъ: ддя китайца она служитъ альфой и омегой его существованія. Каждый китаецъ, обращаясь къ общин, могъ бы повторить слова Андромахи къ Гектору: ‘ты мн теперь — и отецъ, и любезная матерь, ты и братъ мой единственный, ты и супругъ мой прекрасный’. Вн общины китаецъ немыслимъ. Она подавила въ немъ волю, желанія, умъ и безпощадно наказуетъ малйшее отступленіе отъ освященныхъ тысячелтіями традицій. Пирсонъ приводитъ поразительные факты власти общины надъ китайцемъ, который, куда бы ни бросила его судьба, несетъ съ собою и общину, что даетъ ему въ борьб за существованіе среди другихъ народностей необычайную стойкость. ІІо словамъ Пирсона, китайцы медленно, но неуклонно завоевываютъ Малайскій архипелагъ, вытсняя малайскую расу, и завоевали бы Америку, если бы не во время принятыя энергичныя мры, воспретившія китайскую иммиграцію. Ho въ общин лежитъ и китайская слабость. За предлами ея для китайца кончается міръ, и понятія о государств, въ нашемъ смысл, онъ не иметъ. Этимъ объясняется легкость, съ которой манчжуры завоевали и управляютъ Китаемъ, хотя ихъ неизмримо меньше. Этимъ же объясняются и результаты японско-китайскаго столкновенія. Китайской націи нтъ, a есть китайская раса, которая охотно подчиняется кому угодно, только бы не мшали ей размножаться, китаецъ — не гражданинъ своего отечества, a членъ своей общины, подобно микробу, который является членомъ расплодившейся въ благопріятныхъ условіяхъ микробной общины.
Русская община занимаетъ какъ бы середину между указанными двумя полюсами, повидимому, все больше и больше склоняясь къ европейскому образцу. Съ паденіемъ крпостнаго права, бывшаго главнымъ оплотомъ нашей общины, она быстро пошла по той дорог, по которой шла нкогда и европейская община, превратившаяся въ современную ‘la commune’. Г. Мертваго, возвратившись изъ заграничнаго странствованія, разсказываетъ о впечатлніи, какое произвела на него русская деревня.
‘Когда я смотрдъ на заграничныя поля, они меня не радовали — я видлъ за ними безземельнаго кнехта, и мн поэтому привлекательне рисовались наши поля, созданныя положеніемъ 19 февраля. Теперь я былъ въ центр Россіи, въ хозяйств ‘свободнаго’, работающаго на себя крестьянина, и былъ пораженъ этой необходимостью бжать ему отъ своей земли въ городъ на заработки. Это бгство необходимо, такъ какъ населеніе не можетъ прокормиться, такъ какъ въ его надл нтъ выгона, нтъ покоса, нтъ лса и вдобавокъ оно прикрплено къ этому надлу, какъ къ позорному столбу, оно не можеть оставить его, убжать куда-нибудь на сверъ или въ Сибирь, или въ степь, на свободныя земли, какъ длали въ старину, гд бы оно могло приложить свой трудъ, создать вдвое, втрое цнностей на пользу своего отечества…’
Въ послднемъ г. Мерваго ошибается. Если бы даже вс наши общинники разбрелись врозь, на разныя ‘теплыя воды’, количество ‘цнностей на пользу отечества’ оттого не возрасло бы. Цнности растутъ только съ возрастаніемъ потребностей, ростъ которыхъ зависитъ отъ условій общественной жизни и уровня развитія.
‘Сто лтъ назадъ,— говоритъ онъ въ другомъ мст,— жилось во Франціи точно y насъ въ Россіи теперь. Сто лтъ назадъ, французы ли ржаной хлбъ, который приходилось часто замнять овсянымъ, a иногда подбавлять въ него коры, пили не вино, a какой то хлбный напитокъ, похожій на нашъ квасъ, голодовки и недоимки были ужасныя. Такъ жилось въ деревн. Огородники, которые всюду стоятъ нсколько выше деревенскаго населенія, были безграмотны, школы въ плохихъ помщеніяхъ, плохо одвались и плохо ли… Овощей требовалось тогда немного, такъ какъ, конечно, отъ спроса завислъ прогрессъ огородничества.
Какой же прогрессъ былъ возможенъ въ этомъ дл, когда только высшіе классы покупали парниковыя овощи, да и ихъ вкусъ, подобно современному русскому, стоялъ еще только на огурцахь?..’
Въ конц своихъ скитаній г. Мертваго убдился, что для ‘чиновничьей націи’ пока еще не наступило время французскихъ огородовъ, a для русскаго хозяйства нтъ пока торнаго пути. ‘Не торный путь будетъ только когда-нибудь мене тяжелъ,— заканчиваетъ авторъ свои воспоминанія, — когда создастся y насъ крпкая связь между наукой и жизнью, и когда сознаніе необходимости общей работы проникнетъ въ каждую усадьбу, въ каждую избу’, что можеть быть достигнуто только путемъ, по которому шло развитіе этого сознанія въ западной Европ.
Іюль 1895 г.