Н. А. ЛЕЙКИНЪ
Мдные лбы.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ
Типографія д-ра М. А. Хана, Поварской пер., No 2
1880
‘ФОЛИ-БЕРЖЕРЪ’.
‘Фоли-Бержер’, Лейкин Николай Александрович, Год: 1880
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Открытіе новаго егеревскаго кафе-шантана ‘Фоли-Бержеръ’. Вс такъ называемые ‘ключники’, не пропускающіе ни одного открытія чего-бы то ни было, въ полномъ сбор. Тутъ и юный ‘соврасъ безъ узды’ съ вчно-посоловлыми глазами, тутъ и породистый ‘ташкенецъ’, прожигающій жизнь не хуже совраса, тутъ и современный старикъ ‘Репетиловъ’ на расхлябанныхъ ногахъ, только что сейчасъ пріхавшій и уже вновь сбирающійся куда-то хать, въ полномъ сбор фельетонная клика и вся на лицо безпечальная французская колонія поношеныхъ ‘полудвицъ’. Явились и отставныя полудвицы, превратившіяся уже въ ‘тетенекъ’ и занявшіяся содержаніемъ шамбръ-гарни. Не обидли своимъ отсутствіемъ новый кафе шантанъ Егарева и ростовщики, шулера, содержатели игорныхъ домовъ и иныя піявки. Вс знакомы другъ съ другомъ и раскланиваются. Много и остальной гулящей публики, жаждущей новенькаго, какъ манны небесной.
Публика сидитъ въ мстахъ, бродитъ по галлереямъ, съ которыхъ еще лучше видно и слышно, чмъ изъ мстовъ. Мелькаютъ военныя фуражки. Пока все еще трезво и чинно. На сцен распваютъ французскія шансонетки.
На галлере остановились два юнца въ дорогихъ мховыхъ шапкахъ, смотрятъ на сцену и подбоченились.
— А ничего, веселенькій капернаумчикъ завинтилъ намъ купецъ Егаревъ, говоритъ бобровая шапка.
— Чудесный, дай Богъ ему здоровья, отвчаетъ соболья шапка.— Печется тоже объ насъ.
— А только ужъ и пьяной пропаганды этой самой что здсь будетъ — страсть!
— Безъ мордомоченія какое же веселье! А все-таки чудесно. Главное что чудесно, такъ это вотъ галдарея. Сиди за столикомъ, вкушай сколько въ тебя влзетъ и всякую прокламацію на сцен видишь.
— Хорошо-то хорошо, только опасно.
— Чмъ-же опасно?
— Искушеніе велико. А вдругъ при хмльномъ зрлищ такая теб мысль въ чердакъ: ‘семь-ка я бутылкой на сцену шкваркну!’ Географія и выдетъ. Сейчасъ тебя подъ уздцы и поведутъ протоколъ составлять. А потомъ порядокъ извстный: мировой, штрафъ, десять помирилъ и пятьдесятъ въ гору, а то такъ и казенный хлбъ.
— Нтъ, я говорю въ случа воздержанія желудка.
— А нешто оно у насъ бываетъ? Да и не модель. Не пополощешь себя — дифтеритъ хватитъ.
Шуршитъ шелковое платье. Къ юнцу подходитъ сильно раскрашенная полудвица и ударяетъ его рукой по плечу.
— Tiens! Bon soir! говоритъ она.
— Брысь! Ну, тя, въ болото! скашиваетъ на нее глаза юнецъ.
— Comment? Qu’est ce que c’а veut dire? недоумваетъ полудвица.
— Проходи говорю. Нечего тутъ продаться.
— Зачево?
— А затово что я трезвый. Вотъ ужо выпью, такъ милости просимъ. А теперь шпацирензи дальше, безъ васъ веселй.
— Cosaque!
— Ну, ужъ это наше дло кто мы. А теперь съ Богомъ! Сами семерыхъ сбирать послали. Иди, иди. Нечего тутъ торчать. Вонъ дяденька Анисимъ Федорычъ въ единственномъ числ въ лож сидитъ. Къ нему приставай. Онъ ужъ совсмъ готовъ. Тамъ примутъ всякихъ сиротъ.
Полудвица пожала плечами и отошла.
— Гд дяденька Анисимъ Федоровичъ? спросила соболья шапка.
— А вонъ онъ въ лож, яко древо стоеросовое, буркулы вылупилъ. Онъ съ обда пріхалъ. Магарычи подрядчицкіе запивали.
— Вижу, вижу. Только онъ, кажись, въ настоящемъ вид
— Да пьяный видъ для него настоящій и есть. Какого-же ты еще захотлъ!
Дядя между тмъ увидалъ племянника и манитъ его къ себ. Тотъ отрицательно машетъ головой.
— Видишь, зрніе еще есть, а ты говоришь ‘готовъ’, замчаетъ соболья шапка.
— А ля судакъ провансаль онъ никогда не бываетъ. Онъ ужъ семь годовъ тому назадъ намокъ и посл тринадцатой рюмки можетъ сколько угодно… А что насчетъ зрнія, то въ пьяномъ вид прозрачность глазъ у него еще лучше. А ежели бутылку показать или хмльной балетъ рукой сдлать, то глазъ его словно микроскопъ. Смотри.
Бобровая шапка щелкнула себя по галстуху и подмигнула. Дяденька Анисимъ Федоровичъ встрепенулся въ лож и началъ выходить.
— Видишь? Сейчасъ по телеграфу къ намъ прилетитъ. Я вотъ коли ужъ ежели выпучу глаза отъ бутылочнаго чувства, то у меня туманъ и огненныя стрлы, а у него какъ у рака: какъ глаза выпуститъ наружу, такъ и пронзительность зрнія является.
Дядя стоялъ уже около племянника и протягивалъ руку.
— Вашему купоросу нашъ сандалъ! сказалъ онъ, привтствуя его.— Садилъ-ли рдьку-то?
— Затмъ и зову, чтобъ садить. Здсь слава Богу два стеклянныхъ огорода есть. Въ какомъ хочешь.
— А я ужъ посадилъ да и полилъ.
— Ну, и еще разъ польешь. Въ мокрот-то она лучше растетъ. Перо у ней длается зеленй.
— Води. Гд здсь огородъ-то? Въ верхнемъ колодц я ужъ черпалъ поливку.
— А теперь для разнообразія въ нижнемъ зачерпнемъ. Ну-ка, я паровозомъ впередъ, а вы багажные вагоны за мной. Верти колесы-то, что сталъ!
— Вася мальчикъ-забалуй, на пару словъ. Уговоръ лучше денегъ.
Дяденька Анисимъ Федорычъ схватилъ юнца за рукавъ и подтащилъ къ себ.
— Ну?
— Только тетк ни гу-гу, что я здсь… Понялъ? А то она мн дома рыбьи слова, я а ей въ отвтъ бомбардировку. Такъ зачмъ-же? Лучше мирный конгрессъ промежъ себя.
— Ага, боишься? А еще хвастался, что ты дома Наполеонъ!
— Еще хуже. Я иногда татарское разореніе изображаю, только ужъ публикаціи-то эти самыя надоли. Вдь она сейчасъ къ тестю выть побжитъ. А тотъ каменными банями хотлъ насъ благословить за согласіе, такъ прямой разсчетъ.
Юнецъ подбоченился.
— Пьянъ, пьянъ, сказалъ онъ, кивнулъ на дядю:— а выгоду соблюдаетъ. Впрочемъ, и то сказать: человкъ торговый.
— Чудакъ-человкъ, да просто сегодня не ловко. Похалъ я, видишь ты, на обдъ чрево тшить, а оттуда ко всенощному бднію преподобному Савв Освященному помолиться. А самъ здсь. Тесть у меня грхопаденія не любитъ. Такъ молчокъ?
— Откупайся, чтобъ я молчалъ.
— Чмъ хочешь? Ходитъ полъ-дюжины ледеру?
— Ты прежде коньяковымъ спиритизмомъ насъ поподчуй.
— Знать ничего не хочу! За услугу ледеру и ничего больше
— Ну, пожалуй. Отъ навалу, говорятъ, люди разживаются! Поздъ номеръ первый, трогай!
Компанія двинулась къ буфету.