Время на прочтение: 12 минут(ы)
Сергей Ауслендер
Посвящается В. П. Веригиной.
Источник текста: С. Ауслендер. Золотые яблоки. Рассказы. М.: Книгоиздательство ‘Гриф’, 1908, стр. 191 — 215.
OCR: В. Г. Есаулов, 15 марта 2010 г.
Очевидное покровительство боговъ сопутствовало съ самыхъ первыхъ дней жизни юнаго Ваила.
Не могущій назвать по имени отца, потерявшій мать при рожденіи, онъ зналъ дтство счастливымъ и свтлымъ, какимъ знаютъ далеко не вс, даже не лишенные нжнаго родительскаго ухода. Взятый старымъ Біономъ, замняющимъ въ праздничныхъ обрядахъ жреца, Ваилъ выросъ при храм среди нимфъ, не боясь даже косматаго Пана, чье изображенье, выдолбленное въ толстой сосн, пугало часто не только мальчиковъ, но и бородатыхъ мужей. Съ раннихъ лтъ пріучилъ его Біонъ помогать ему при богослуженіяхъ: держать плоскую кадильницу съ благовонной смолой или играть на двухъ длинныхъ одноствольныхъ флейтахъ. Уже семи
лтъ былъ восптъ мальчикъ случайно проходившимъ бродячимъ пвцомъ въ нжной элегіи, гд онъ назывался ни больше, ни меньше, какъ самимъ сыномъ Афродиты пннорожденной, легкокрылымъ богомъ любви, Эротомъ. Хотя жившіе въ этихъ мстахъ, занимаясь сельскими работами и не зная далекихъ городовъ съ ихъ пышными храмами, въ трогательной наивности не различали великихъ боговъ и молились только нимфамъ и Пану, какъ полезнымъ помощникамъ въ мирныхъ трудахъ, однако, выслушавъ сочиненную элегію, они остались очень гордыми, что среди нихъ живетъ прекрасный Ваилъ, вдохновившій пвца.
Впрочемъ, и раньше общая любовь окружала дтство Ваила, и вс безъ различія, богатые и бдные, спшили удлить ему лучшую часть изъ того, что имли.
Да и какъ было не любить Ваилаг мняясь съ годами, онъ всегда оставался прекраснымъ, характеръ имлъ легкій и веселый, былъ ласковъ со всми, его флейтъ заслушивались не только люди, и даже глупыя овцы по цлымъ часамъ оставались неподвижными, бросивъ свою жвачку, какъ зачарованныя звуками. Женщины любили его за красоту и привтливость, и вс наперерывъ старались замнить
194
своей нжностью мать и сестеръ. Мужчины видли въ немъ милость боговъ и покровительствовали ему тмъ охотне, чмъ чаще они замчали, что помощь Ваилу не проходитъ безъ награжденія отъ всесильныхъ. И судьба его казалась чудесной.
Старый, помнящій все, что свершилось въ теченіе многихъ лтъ, Эакъ объ обстоятельствахъ, сопровождавшихъ рожденіе Ваила, въ долгіе зимніе вечера, когда вс возлежали у огня посл ужина, разсказывалъ такъ:
‘Слава богамъ, жатвы въ тотъ годъ были богаты, и никто не запомнитъ столь обильнаго сбора винограда. Уже справили праздникъ Вакха, и молодое вино бродило въ новыхъ мхахъ, а юноши уходили въ горы на осенній ловъ, гадатель, разсмотрвъ внутренности принесеннаго въ жертву нимфамъ козленка, находилъ необычайно счастливыя предзнаменованья.
‘И вотъ, однажды, когда первый морозъ покрывалъ уже на зар долину блымъ инеемъ, который потомъ подъ лучами еще грющаго солнца поднимался къ вершинамъ горъ легкимъ паромъ, по дорог, идущей съ бе-
рега моря, гд не было никакого жилья, если не считать нсколькихъ убогихъ хижинъ рыбаковъ, пришла женщина. Едва достигнувъ перваго дома, которымъ какъ и теперь являлся домъ Мартилла, она со стономъ опустилась у порога. Тяжкую болзнь и усталость долгаго пути можно было замтить по блдному лицу, несмотря на выраженіе страданія все же не лишенному красоты. Одежда, хотя и сильно запыленная, порванная во многихъ мстахъ, и сандаліи съ серебряными украшеніями указывали на не совсмъ низкое происхожденіе неизвстной путницы.
‘Лишившись чувствъ, она пролежала такъ у порога, пока сбжавшіеся на ея стоны сосди не подняли ее и не внесли въ домъ Мартилла, быть можетъ, и не совсмъ довольнаго предстоящими хлопотами, но повинующагося вол боговъ, какъ извстно, покровительствующихъ путешественникамъ въ несчастныхъ случайностяхъ. Женщины, освободившія ее отъ одеждъ и освжившія тло губкой, пропитанной виномъ, объявили, что неизвстной предстоитъ черезъ нсколько минутъ сдлаться матерью, и сейчасъ же стали готовиться къ принятію ребенка, одн — растопляя очагъ и ставя на немъ воду, другія — вытаскивая какія-то тряпки, а старухи — бормоча свои молитвы и заклинанія.
196
‘Родившійся вскор мальчикъ, слишкомъ маленькій, почти не кричащій, съ черными мягкими волосами и большими глазами, казался рожденнымъ не для жизни. Несмотря на усердный уходъ почти всхъ женщинъ деревни, молодая мать, изнемогая отъ страданій, едва приведенная въ себя, скончалась, одинъ лишъ разъ поцловавъ поднесеннаго ей сына и отъ слабости могшая прошептать совсмъ тихо только одно слово: ‘Афродита’, отдавая какъ будто этимъ мальчика подъ покровительство богини. Многихъ смутило такое странное посвященіе, ибо прекрасная богиня меньше всего является склонной заниматься судьбой маленькихъ, лишенныхъ родительскаго ухода дтей, и въ этомъ не видли добраго предзнаменованья.
‘Никто не зналъ, какъ поступить съ ребенкомъ, и вс были удивлены, когда на сддующее утро Біонъ, уже и тогда не молодой, живущій безъ женщины, пришелъ къ дому Мартилла и объявилъ, что явившаяся въ ночномъ видніи нимфа приказала ему взять мальчика къ себ. И взявъ ребенка неумлыми руками, онъ отнесъ его въ свое одинокое жилище.
‘Коза и присмотръ всхъ женщинъ по очереди доставили все, что нужно, Ваилу, какъ былъ названъ мальчикъ, и къ весн можно
было видть около хижины Біона его самого, сидящимъ на порог съ какой-либо ручной работой и присматривающимъ за мальчикомъ, уже начинающимъ ползать на рукахъ, и его кормилицей-козой, привязанной къ колышку на длинной веревк’.
Такъ преблизительно передавалъ старый Эакъ разсказъ о рожденіи Ваила, впрочемъ, почти всмъ извстный и по памяти, такъ какъ съ того времени пошла только пятнадцатая весна.
Нжные пальцы Ваила казались не созданными для грубыхъ сельскихъ работъ, впрочемъ, они были достаточно искусны и проворны для плетенія стей, длинныхъ веревокъ, внковъ, употребляемыхъ при жертвоприношеніяхъ и на пирахъ, для вырзыванья самыхъ тонкихъ рисунковъ на деревянныхъ чашахъ, и, кром того, они никогда не утомлялись перебирать отверстія флейтъ.
Никмъ не принуждаемый, Ваилъ почти не оставался безъ дла: лтомъ онъ или уходилъ на берегъ моря съ работой или присматривалъ за козами Біона, извлекая нжные звуки изъ своихъ флейтъ. Зима тоже не уменьшала его усердія. Даже пригла-
198
шаемый къ сосдямъ, онъ не приходилъ безъ своей кожаной сумки, въ которой, кром флейтъ, всегда лежали какія-нибудя принадлежности для новыхъ долгихъ работъ.
Въ тотъ годъ, когда Ваилу пошла пятнадцатая весна, онъ всю зиму прохворалъ. Напрасно Біонъ, и самъ не полный невжда въ искусств врачеванія, давалъ ему пить различныя мелко растертыя въ порошокъ травы, прикладывалъ пластыри, заставлялъ длать тайныя движенія, да и еще призывалъ отовсюду извстныхъ въ далекихъ окрестностяхъ врачей, — Ваилъ кашлялъ и хирлъ, не вставая съ мягкаго ложа, кутаясь въ тяжелые мха.
Только по мр того, какъ весеннее солнце, оттаивая замерзшія окна, пробиралось въ хижину, мало-по-малу возвращались силы Ваилу. Однако, слабость зимней болзни не скоро покинула хрупкое тло юноши, такъ что праздникъ Адониса былъ для Ваила тоже первымъ возвращеніемъ.
Деплій, бывавшій даже за моремъ, взялся устроить въ этотъ годъ весенній праздникъ по городскому обычаю. Ему пришла счастливая мысль поручить роль воскресшаго бога Ваила. Блокурая Амариллисъ изображала радостную Киприду. Двнадцать двушекъ, самыхъ прекрасныхъ, вс въ цвтахъ и но-
выхъ яркихъ туникахъ, несли носилки, на которыхъ возлежалъ возвращенный Адонисъ. Съ радостными восклицаніями бросилась, какъ львица, Киприда навстрчу юному любовнику, а онъ, нжный и хрупкій, ожидалъ ее съ томной улыбкой, покорно отдавая свое тло страстнымъ ласкамъ перваго свиданья посл долгой разлуки.
Трепетъ наполнялъ души зрителей, ибо оба были прекрасны и настолько подходили къ своимъ ролямъ, что нельзя было даже поврить, будто все происходившее только пустое притворство искусныхъ актеровъ.
Пестрымъ внкомъ окружая Ваила, одвали двушки его въ праздничныя, вышитыя золотомъ одежды, украшали волосы цвтами, умащали. руки и ноги благовонными мазями.
Длинное шествіе пастуховъ и пастушекъ проходило мимо высокаго ложа, на которомъ въ цвтахъ, окруженные своей прекрасною свитой, возлежали Киприда и Адонисъ, и онъ, улыбаясь всмъ безразлично, привтливо срывалъ блыя и красныя розы и, прикоснувшись къ нимъ губами, бросалъ ихъ внизъ проходившимъ двушкамъ, а она, палимая страстью и ревностыо, обнимала его колни, цловала руки, глядлась съ мольбой въ его ласковые, неврные глаза.
Съ той же нжной улыбкой, что была для
200
всхъ, утшалъ богиню коварный любовникъ и, какъ бы лаская, закрывалъ ей глаза своими розовыми ладонями, а въ это время измнчивыя уста уже дарили поцлуи соперниц. Вс двушки покинули своихъ возлюбленныхъ и каждая старалась хоть на мигъ владть улыбкой Адониса, лаской его надушенныхъ рукъ, нжнымъ, какъ прикосновеніе лепестка розы, поцлуемъ. Тщетны были слезы и мольбы Киприды, и она смирилась. Отошла грубая ревность отъ ложа прекраснаго.
Наконецъ, досталъ Ваилъ изъ складокъ одежды свои флейты и, выпрямившись, заигралъ, и начались танцы, то тихіе и стыдливые, то быстрые и сладострастные, смотря по тому, какіе звуки рождались подъ искусными пальцами.
Съ неодобреніемъ замчалъ Біонъ перемну, происшедшую въ его названномъ сын. Будто томимый какимъ-то ожиданіемъ, часто безъ цли, бродилъ Ваилъ по лугамъ, и взглядъ его сдлался разсянъ. Вяло брался за привычную работу, только побуждаемый взоромъ, а иногда даже гнвнымъ словомъ старика, чего прежде никогда не случалось,
и, пользуясь первымъ предлогомъ, бросалъ ее съ отвращеніемъ. Въ самый жаръ уходилъ купаться къ ручыо и долго, уже снявши одежды, лежалъ на сухомъ песк, обжигаемый страстнымъ солнцемъ. И какъ бы въ первый разъ замчая свое тло, съ удивленіемъ и радостью заглядывалъ въ спокойную поверхность ручья, покорно принимавшую отраженіе, сначала стройныя, тонкія ноги, потомъ гибкое тло съ узкой, почти дтской грудью, слабыя безъ мускуловъ руки, и, наконецъ, прекрасное лицо съ томнымъ взглядомъ срыхъ глазъ, нжнымъ ртомъ, спутанными кудрями, плнительное и влекущее, смущенное и вчно лукавое.
Долго, какъ зачарованный, любовался Ваилъ самъ собою, и когда, освживъ разгоряченное тло въ тихихъ волнахъ, онъ ложился опять на песокъ, опершись локтями, длалось грустно, и, взявъ свои флейты, онъ игралъ на нихъ томныя и свтлыя псни, смутно о чемъ-то мечтая.
По вечерамъ, когда, загнавъ козъ и овецъ въ загражденія, старики ложились спать, и юноши и двушки собирались на опушк
202
рощи, гд нимфы покровительствовали счастливымъ, а сатиры пугали и дразнили робкихъ, двушки не стыдились называть при всхъ Ваила прекраснымъ, ласкать его темныя кудри, цловать алыя губы въ награду за сыгранную псню, и юноши не сердились на своихъ возлюбленныхъ. Иногда Ваилъ бывалъ грустнымъ и томнымъ, и вс старались утшить его. Обвивались нжныя руки вокругъ тонкой шеи, прекрасныя уста шептали слова утшенія, и сладки были безразличныя ласки при всхъ. Но чаще Ваилъ бывалъ веселымъ. Его серебристый смхъ, остроумныя выдумки, быстрыя движенія воодутевляли всхъ, и начинались веселыя игры, танцы, состязанія.
Легко было бгать по росистой трав, и перегнавшій всхъ могъ получать въ награду поцлуи, ни отъ кого не боясь отказа.
Двушки съ завязанными глазами ловили легко поддающихся, и не узнавшія сквозь повязку пойманнаго подвергались сладкому наказанію, и такъ какъ черезъ тонкую ткань лукавые глаза ухитрялись все видть даже въ темнот, какъ днемъ, то не было случайностью, что Ваилъ бывалъ чаще другихъ избраннымъ и притворно не узнаннымъ.
Такъ продолжались, часто до самаго раз-
свта, игры, никогда не утомлявшія своимъ сладкимъ однообразіемъ.
Имя землю, стада и домъ, расположенный на холм, съ окнами на западъ, востокъ, сверъ и югъ, Терпандръ, постоянно живущій въ далекомъ город, вздумалъ прожить лтніе мсяцы у моря, отдохнуть отъ зимняго веселья въ тихомъ уединеніи и кстати проврить стараго раба Емподія, управляющаго всмъ имніемъ и не всегда аккуратнаго въ присылк положенныхъ оброковъ.
Онъ не привезъ съ собой ничего, кром нсколькихъ книгъ и запаса восковыхъ таблетокъ для писемъ къ далекимъ друзьямъ и сельскихъ элегій. Онъ велъ идиллическую и уединенную жизнь, ухаживая самъ за своимъ цвтникомъ, встрчая восходъ солнца уже на прогулк, не чуждаясь однако своихъ сосдей, часто приходившихъ къ нему за совтами или даже просто изъ наивнаго любопытства, задавая ему тысячи вопросовъ, на которые онъ отвчалъ съ терпніемъ и достоинствомъ настоящаго ученика философовъ. Но больше всхъ доставляли ему удовольствіе посщенія Ваила, достаточно частыя,
204
благодаря привтливости, съ которой они принимались.
Не только звуки флейтъ развлекали его. Сбивчивыя слова юноши или иногда задумчивое молчаніе по цлымъ часамъ, его нжная странная красота, особенность его положенія среди всхъ другихъ юношей, — все это привлекало Терпандра. И однажды, поливая по обыкновенію на закат свои грядки съ левкоями въ то время, какъ Ваилъ, полулежа на каменныхъ ступеняхъ, лниво перебиралъ отверстія флейтъ, Терпандръ вдругъ оставилъ работу, какъ будто принявши какое-то ршеніе, вошелъ на нсколько минутъ въ домъ, и выйдя, держа въ рукахъ восковыя таблички, которыя розовли отъ послднихъ лучей солнца, прочелъ такъ:
Флейта нжнаго Ваила
Насъ плнила, покорила,
Плнъ намъ сладокъ, плнъ намъ милъ,
Но еще милй и слаще,
Если встрченъ въ темной чащ
Самъ плнительный Ваилъ.
Кто ловчй въ любовномъ лов:
Алость крови? тонкость брови?
Гроздья ль темныя кудрей?
Жены, юноши и двы
Вс текутъ на т напвы,
Вс къ любви спшатъ скорй.
О, Ваилъ, желаетъ каждый
Хоть однажды страстной жажды
Сладко ярость утомить,
Хоть однажды, пламеня,
Позабыться, томно мля,
Рвися посл Мойры нить.
Но глаза Ваеила строги,
Безъ тревоги т дороги,
Гд идетъ сама любовь.
Ты не хочешь, ты не знаешь,
Ты въ лсу одинъ блуждаешь,
Пусть другихъ мятется кровь.
Ты идешь легко, спокоенъ.
Царь иль воинъ, кто достоинъ
Цловать твой алый ротъ?
Кто соперникъ, гд предтечи,
Кто обниметъ эти плечи, Ч
то лобзалъ одинъ Эротъ.
Самъ въ себ, себя лобзая,
Прелесть мая презирая,
Ты идешь и не глядишь,
Мнится: вотъ раскроешь крылья
И безъ страсти, безъ усилья
Въ небо ясное взлетишь.
206
Окончившіе жатву на еще не обсыпавшихся желтыхъ снопахъ справляли праздникъ Деметр-матери. И такъ какъ не вс поспвали къ одному сроку съ началомъ и окончаніемъ работъ, то и празднества жатвъ не совпадали. Связанные же часто съ далекими поселками родствомъ и дружбой, приглашенные черезъ особыхъ встниковъ, приходили на чужіе праздники другъ къ другу и тмъ удваивали, утраивали, иные даже удесятеряли веселые дни.
Подъ покровительствомъ плодоносной богини окончательно ршались судьбы осеннихъ браковъ, и часто въ эти теплыя, безсонныя ночи благосклонная Деметра благословляла тайну счастливыхъ любовниковъ, еще не названныхъ передъ лицомъ Гименея супругами.
Приглашенный вмст съ другими ходилъ на праздники и Ваилъ, но больше непонятной, неожиданной боли, чмъ радости принесли ему эти счастливые для всхъ дни отдыха, любви и веселья.
Не было больше шумныхъ игръ. Тихій шопотъ любовныхъ паръ замнилъ псни и
танцы. Грустнымъ бродилъ Ваилъ, не понимая, въ чемъ заключалась тягостная перемна. По прежнему ласково улыбались, цловали его при встрч двушки, а къ вечеру всегда такъ случалось, что приходилось ему или уходить подальше въ душистые, сырые луга, или сидть у огней съ стариками и слушать ихъ хмльныя, безсвязныя рчи, пока не овладетъ памятью сонъ.
Всми ласкаемый, всмъ щедро раздающій поцлуи, Ваилъ не понималъ празднаго вопроса: ‘кого ты любишь?’ и часто слезы непонятной горькой обиды выступали на прекрасныхъ глазахъ въ эти звздныя, одинокія ночи.
Однажды, возвращаясь съ безцльной прогулки, Ваилъ былъ остановленъ вопросомъ поборовшей робость Главкисъ, уже давно томящейся страстью къ юнош:
— Отчего ты грустенъ, прекрасный Ваилъ? Разв никто не хочетъ принять отъ тебя душистаго внка? Разв мало утшаютъ тебя поцлуи и нжныя ласки двушекъ, что ты ходишь, какъ отвергнутый и никому не любый?
Поднявъ на вопрошающую свои свтлые
208
прозрачные глаза, еще никогда не темнвшіе страстью, Ваилъ отвчалъ, горько жалуясь,
— Я готовъ, милая Главкисъ, спросить у тебя, что случилось со мной, Оставаясь прежнимъ, я не понимаю самъ, почему все вокругъ меня измнилось.
— О, юноша, признавайся, какъ имя жестокой, что заставляетъ тебя страдать! — съ притворнымъ смхомъ воскликнула двушка, трепеща отъ ожидаемаго отвта.
— Мн пришлось бы перечислить вс имена, потому что вс безъ всякой вины стали слишкомъ мало любить меня.
— Можетъ быть, потерявъ любовь всхъ, ты пріобрлъ любовь одной, и не есть ли она самая истинная.
— Увы, я не замчаю даже этой единственной.
— Какъ несчастна должна быть имющая столь непроницательнаго возлюбленнаго.
Отвернувшись, чтобы скрыть свое волненіе и даже слезы, двушка пошла по дорог, закрывъ лицо руками.
— Если ты, милая Главкисъ, хотла сказать, что ты любишь меня — я очень радъ, — догоняя двушку, говорилъ Ваилъ. — Я тоже очень люблю тебя, — добавилъ онъ голо-
сомъ, слишкомъ не похожимъ на влюбленнаго, и цлуя ее, утшая, онъ не замчалъ, что отвтные поцлуи были уже совсмъ не такими, какъ даваемые при всхъ.
Въ самый полдень вошелъ Ваилъ въ домъ, незамченный Терпандромъ, углубившимся въ чтеніе, и Емподіемъ, отправлявшимся въ городъ по порученію хозяина, и, пройдя темными снями, вышелъ на внутренній дворикъ съ выложеннымъ розовымъ мраморомъ, еще не совсмъ высохшимъ водоемомъ и въ ростъ человческій, прекраснымъ изображеніемъ Кипрской матери надъ нимъ.
Пурпуровый пологъ не былъ растянутъ, и солнце, стоящее прямо надъ головой, обжи-гало съ безпощадной яростью своимъ страстнымъ зноемъ, увеличеннымъ еще каменными накалившимися стнами.
Безъ колебанія Ваилъ подошелъ прямо къ божественной Афродит и, положивъ у ногъ ея, какъ будто дары простой полевой нимф, половину козьяго сыра и лепешку изъ сладкаго мака, обратился къ ней такъ:
— Много разъ слышалъ я твое имя, о милостивая, упоминаемое, будто бы, какъ имя чу-
210
десной покровительницы моей. Такъ расказывали, по крайней мр, помнящіе мое рожденіе, хотя, я не зная, не молился теб и не благодарилъ тебя за милости, считая ихъ получаемыми отъ другихъ знакомыхъ мн съ дтства боговъ. Ты, всеблагая, конечно, не разсердишься на мое незнаніе. Теперь же я прихожу къ теб потому, что мой другъ Терпандръ, выслушавъ разсказъ о моемъ рожденіи, приказалъ привезти тебя изъ-за моря, объяснивъ, что только къ теб долженъ обращать я свои молитвы, что ты, сильнйшая изъ всхъ, можешь принести смертнымъ и божественную радость, и горесть, отъ которой нтъ утшенія. И вотъ я, никогда до сихъ поръ не знавшій горя и слезъ, молю тебя — сжалься надо мной, научи, отчего я, такъ не похожій на другихъ, всмъ сердцемъ жаждая любви, не понимаю, что означаетъ это столь жестокое для меня слово.
— Вс любятъ, даже овцы, которыхъ я пасу, по словамъ отца моего Біона, знаютъ радость любви, рзвясь со своими баранами, и только я, красой даже превосходящій, какъ говорятъ, другихъ юношей, такъ жарко любимый прекрасною Главкисъ, не могу утшить ее радостнымъ отвтомъ. О, сжалься, сжалься!
Слезы текли изъ глазъ по колнямъ богини, которыя онъ обнималъ, желая тронуть своими мольбами. Отъ слезъ, поцлуевъ и опаляющихъ лучей солнца нагрвалось высченное изъ мрамора тло.
И такъ велика была надежда и вра Ваила, что онъ не удивился и не испугался, когда почувствовалъ вдругъ, что неподвижныя до сихъ поръ въ стыдливой поз руки уже касались его волосъ и шеи. Поднявъ голову, онъ увидлъ, что вставленные изумрудные глаза горли не мертвымъ блескомъ камня. Тихо, сливаясь съ журчаніемъ водоема, раздался голосъ сжалившейся:
— Я утшу тебя, избранный мною съ самаго часа рожденія. Разв для смертныхъ создавала я твое тло, разв твоя красота не говорила всмъ не слпымъ, что печать моихъ заботъ лежитъ на теб. Мальчикъ, не догадывающійся какую славную участь я готовлю ему, вытри свои слезы, встань, теб позволено смотрть прямо въ глаза прародительниц народовъ.
Поднявшись на стуненьки, Ваилъ обнялъ уже не холодный мраморъ, а горячее упругое тло, трепетное и прекрасное.
Такъ не смертной было суждено видть, какъ въ первой разъ посинли его свтлые глаза, и извдать первыя объятья, въ кото-
212
рыхъ страсть является лучшей руководительницей, замняя дерзость и опытность.
Даже изъ-за горъ приходили на погребеніе Ваила вс, до кого долетла горестная всть о необычайной кончин юноши.
Только къ вечеру слдующаго дня пріхавшимъ изъ города Емподіемъ было найдено тло и рядомъ одежды въ розовомъ углубленіи водоема у подножья статуи Афродиты.
Прекрасное тло такъ мало походило на трупъ, что цлыхъ пять дней не ршались Біонъ и другіе искусные врачи утверждать, что духъ уже покинулъ свою земную темницу, чтобы въ Элизіум занять достойное мсто среди боговъ и героевъ.
Однако, еще среди колебаній, были сдланы уже вс приготовленія къ погребенію. Блыхъ астръ, опустошивъ цвтники Терпандра, принесли двушки и устлали полъ благовонными травами. Какъ жениха на брачный пиръ увили Ваила блой туникой, волосы украсили внкомъ, руки умастили мазями. На крылатыхъ кадильницахъ Терпандръ сжегъ ароматныя смолы и куренія. Спущенный пологъ давалъ постоянный сум-
ракъ и, вмст съ тмъ, пропускалъ тонкіе лучи солнца, игравшаго на лиц умершаго страннымъ, живымъ румянцемъ
Безмолвно блла въ сумрак побдительница Афродита, даже улыбкой не выдавая своего торжества, благовйный шопотъ и подавленные вздохи не заглушали успокоительнаго журчанія водоема.
Больше всхъ изъ двушекъ, конечно, плакала ненасытившая свою страсть Главкисъ, даже нарушая приличіе и благочиніе своими воплями и стонами. Несносная печаль разрывала ея сердце, еще переполненное нераздленной любовью. Никогда уже не узнаетъ она радости, никогда не будетъ владть прекраснымъ тломъ возлюбленнаго, даже сладкими воспоминаніями не могла она утшить себя, потому что воспоминанья о безплодныхъ ласкахъ Ваила только еще болыне увеличивали ея безпримрныя, невыносимыя страданья.
Много толковъ вызвала эта смерть, казавшаяся столь необъяснимой и несправедливой, ибо никто не могъ знать, что еще на земл Ваилъ былъ счастливйшимъ изъ смертныхъ любовниковъ.
И только Терпандръ, отмтивъ въ своихъ таблеткахъ день погребенія Ваила, осенній, хотя и ясный, возбуждающій какое-то не-
214
объяснимое безпокойство втромъ засыпающимъ пылью, багровымъ солнцемъ, шумомъ деревьевъ и недалекаго моря, еще недостаточно спокойный, чтобы написать элегію правильнымъ размромъ, записалъ: ‘Милость и мудрость боговъ, хотя бы и не всегда ясная для нашего бднаго разсудка, всегда прозрвается въ казалось бы даже совершенно лишенныхъ справедливости и разумности случаяхъ нашей жизниа.
Флейты же Ваила онъ увезъ съ собой на память объ осени, проведенной у моря.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
