П. А. Вяземскій
Ферней
1859.
II.
О jardin d’Epicure!
Ферней, Вяземский Петр Андреевич, Год: 1859
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Вяземскій П. А. Полное собраніе сочиненій. Изданіе графа С. Д. Шереметева. T. 7.
Спб., 1882.
‘Кто, будучи въ Женевской республик, не почтетъ за пріятную должность быть въ Ферне, гд жилъ славнйшій изъ писателей нашего вка?’
Въ этихъ словахъ Русскаго Путешественника поразило меня слово должность. Теперь сказали бы мы долгъ или обязанность. Конечно, лестно самолюбію каждаго писателя отыскать неправильное выраженіе въ Карамзин, какъ всякому астроному отыскать пятнышко въ солнц. Это доказываетъ, что глаза хороши и телескопъ хорошъ. Но полно пятнышко-ли это? Съ Карамзинымъ надобно быть осторожнымъ, онъ слова употреблялъ не на угадъ. Можетъ-быть, выраженіе Карамзина и правильно, и въ дух языка нашего. Долгъ и должность имютъ не одно значеніе. ‘Отпусти намъ долги наши!’ Тутъ не замнишь слово долги словомъ должность, равно какъ и въ смысл долги, не лежащаго на должник. Слово обязанность было бы ближе къ длу. Теперь выраженіе должность приняло исключительно оффиціальное и служебное назначеніе.
Какъ бы то ни было, и я почелъ за пріятную обязанность или должность побывать еще разъ въ Ферне. Постилъ я его за нсколько лтъ тому въ первый мой проздъ черезъ Женеву. Вчера опять отправился я на поклоненіе. Я не вольтеріянецъ, но и не бшеный анти-вольтеріянецъ. Иное въ сторону, и очень въ сторону, и очень далеко въ сторону, а все-таки въ Вольтер найдется много, за что можно помянуть его не лихомъ, а добрымъ словомъ. Да и время взяло свое и отребило пшеницу отъ плевелъ. Кощунства Вольтера не читаются нын даже и необдуманной молодежью, падкой на всякіе соблазны. Можетъ быть, даже ударились въ противоположную крайность. Вольтера, можетъ быть, вовсе не читаютъ. Это жаль и несправедливо. Какъ и во времена Карамзина, доступъ въ Фернейскій замокъ или дворецъ (ссылаясь на недавно вышедшую книгу Arsne Houssaye ‘Le Roi Voltaire’) не совершенно свободенъ. Онъ долженъ былъ уврить въ благодарности человка, вышедшаго ему на встрчу съ отказомъ, а я побдилъ недоброжелательство своею визитною карточкой. Благо, что ныншній владлецъ Фернейскаго помстья, г. Давидъ, торгующій брилліантами, торговалъ ими и въ Россіи, гд, по словамъ моего чичероне, нажилъ онъ значительное богатство. Впрочемъ, нельзя обвинять и владльцевъ извстныхъ историческихъ мстностей, если они не растворяютъ дверей настежь алчной и хищной орд туристовъ, которые совершаютъ набги на достопамятныя мста. Они, и вроятно наиболе изъ орды Англо-Саксоновъ, ободрали занавски, окружавшія кровать Вольтера, такъ-что не осталось ни одного клочка. Есть въ саду вязъ, посаженный самимъ Вольтеромъ. Онъ такъ изувченъ и ободранъ, что прошла молва, что его обожгло молніею, По ближайшему слдствію и достоврнымъ справкамъ оказывается, что кору слупили съ него т же ордынцы-туристы. Теперь дерево обведено защитительною оградою. Вообще, по всему видно, что ныншній хозяинъ дорожитъ памятью своего дальняго предмстника. У насъ подобный консерватизмъ не введенъ въ наши нравы и обычаи. Съ царствованія Императора Николая государственная историческая археологія и особенно нын археографія получили живое значеніе. Признательное потомство этого не забудетъ. Но частные, семейные, біографическіе памятники, которые также, въ свою очередь, суть принадлежность и необходимое пополненіе общей народной исторіи, почти у насъ не существуютъ. Во многихъ-ли семействахъ сохранились семейные портреты, переписки, родовые акты, родовыя имнія? Меня увряли, что недавно, когда, для совершенія какого-то акта, потребны были бумаги князя Смоленскаго-Голенищева-Кутузова, нигд не могли найти послужнаго списка его. Мы скоро живемъ, и наши доисторическія эпохи, какъ изволите видть, довольно свжи. Авось новое поколніе наше будетъ бережливе и домостроительне… Передъ входомъ во дворъ замка стоитъ еще каплица, построенная Вольтеромъ, и сохранила свою знаменитую надпись: Deo erexit Voltaire. Нын церковь упразднена и даже прежними владльцами обращена была въ сарай. Это святотатство, но, впрочемъ, достойное святотатства самой надписи. Слышно, что новый помщикъ хочетъ возобновить церковь и возвратить ея служенію Богу. Пускай помолятся въ ней добрые люди объ успокоеніи души усопшаго болярина Аруэта и о прощеніи ему вольныхъ и невольныхъ прегршеній его, а болярина-помщика есть чмъ помянуть. Онъ создалъ это селеніе, благодтельствовалъ ему и жителямъ его. Изъ любви въ нимъ навязывалъ часы издлія ихъ земнымъ владыкамъ, а особенно Императриц Екатерин II. Изъ благодарности къ ней портретъ ея вислъ надъ самымъ изголовьемъ кровати. Онъ и донын сохранился на томъ же мст. Вообще спальня Вольтера, которая была и кабинетомъ его, довольно тсная комнатка, и рядомъ съ нею пріемная его носятъ еще признаки и характеръ ему современные. Портреты, висящіе на стн, большею частію, гравированные въ маломъ размр, вводятъ зрителя въ кругъ пріязней и сочувствій его. Мавзолей, весьма не художественный и не богатый, въ которомъ было погребено сердце его, съ надписью: son esprit est partout et son coeur est ici, остался, но пустой. Надпись лживая, какъ почти вс надписи. Умъ или духъ его уже не везд, а сердце его не здсь. Умъ нсколько выдохся, а сердце не успокоилось и не улеглось и тогда, когда перестало тревожно биться въ груди его. Оно увезено было въ Парижъ. Слышно, что оно возвратится восвояси. Ныншній хозяинъ Фернея, брилліанщикъ домогается добыть его. Можетъ быть вымняетъ онъ его на драгоцнный алмазъ. Странная участь сердца покойника. Что живыя сердца пускаются въ торговое обращеніе, это дло виданное и сбыточное, но мертвое! Совстно, примненіе, но это невольно напоминаетъ Чичикова и закупку его мертвыхъ душъ. Кстати о Ферне и Карамзин. Любопытно отмтить литтературное сужденье его о Вольтер. Отдавая полную справедливость уму и дарованію его, не признаетъ онъ въ немъ тхъ великихъ идей, которыя бываютъ непосредственною принадлежностью избранныхъ смертныхъ, каковъ, напримръ, Шекспиръ, на этомъ, такъ-сказать, среднемъ состояніи ума и основываетъ онъ общій успхъ Вольтера. Вольтеръ писалъ для читателей всякаго рода, для ученыхъ и не ученыхъ, вс понимали его и вс плнялись имъ. Дале говоритъ онъ: ‘Кто не чувствуетъ красоты Заиры? но многіе-ли удивляются Отеллу?’ Затмъ въ выноск слдуетъ оговорка, весьма любопытная, ‘тогда я такъ думалъ’. Тогда, то-есть въ молодости, я не думаю, чтобы Карамзинъ въ лтахъ умственной зрлости боле уважалъ и выше цнилъ творца Заиры: съ лтами, съ усовершенствованіемъ дарованія и духовныхъ силъ его, понятія боле и боле приходили въ немъ въ равновсіе и стройное спокойствіе. Чисто судорожные, насильственные движенія и порывы должны были предъ судомъ его вредить истиннымъ красотамъ Шекспира. Золото золотомъ, а грязь грязью. Не забудемъ, что только промытое золото становится золотомъ. Шекспиръ не промывалъ своего золота. Вольтеръ не только промывалъ свое золото, но и давалъ ему художественную оправу. Вспомнимъ, что и Гёте, который также бывалъ иногда Шекспиромъ, признавалъ къ старости пользу и необходимость изрдка перечитывать Французскихъ классиковъ. На память приходитъ мн случай, который какъ ни маловаженъ, но можетъ пояснить и подтвердить догадку мою о позднйшемъ умственномъ настроеніи Карамзина. Графъ Віельгорскій плъ при немъ только-что появившуюся пснь Пушкина изъ поэмы Цыгане. Когда дошло до стиховъ: ржь меня, жги меня и проч. Карамзинъ воскликнулъ: какъ можно класть на музыку такіе ужасы, и охота вамъ ихъ пть? Много причинъ, почему, согласно съ Карамзинымъ: публика была всегда на сторон Вольтера. Главная и лучшая есть, конечно, та, что онъ былъ человкъ ума необычайнаго, разнообразнаго, смлаго и остраго и писатель, въ отношеніи художественномъ, какихъ не много. Но есть причины и прикладныя, содйствовавшія успху его и господству надъ современниками. Во-первыхъ, онъ родился во время. Родись онъ ране, его, можетъ быть, сожгли бы: умри онъ нсколько поздне, его бы гильотировали какъ аристократа. Вольтеръ былъ умозрительный революціонеръ, но въ житейскихъ условіяхъ онъ былъ консерваторъ и дворянинъ, пожалуй баринъ и помщикъ. Во-вторыхъ, по словамъ не помню кого: онъ въ высшей степени имлъ тотъ умъ, который вс имютъ. Il avoit le plus de cet esprit qu’а tout le monde. A каждый любитъ видть свои мысли, свои сочувствія въ изящномъ перевод и въ блестящей оправ. Въ заключенье, онъ былъ изъ Французовъ Французъ, а въ его эпоху вся Европа была боле или мене питомица Франціи. О Нмцахъ, объ Англичанахъ въ литтературномъ отношеніи не было и помину. Посл сами же Французы, начиная отъ г-жи Сталь, которая сама писала со словъ братьевъ Шлегелей, имена Шекспира, Гете, Шиллера и другихъ иноземцевъ получили право гражданства въ литтературной республик. Тутъ возникло противодйствіе. Начали жечь то, что прежде обожали, и воздвигать алтари тому, чего прежде не знали. У насъ, когда прочая Европа еще молчала объ Англійскихъ поэтахъ и Нмецкихъ писателяхъ, Карамзинъ первый, и на долгое время исключительно одинъ, говорилъ о нихъ, онъ знакомилъ насъ съ ихъ произведеніями и оцнивалъ ихъ съ тонкимъ чувствомъ критика и съ сочувствіемъ ума доступнаго и души открытой ко всему изящному.
Мы упомянули выше о книг Царь Вольтеръ. Она замысловата и остроумно составлена, но жаль, что авторъ ея часто гршитъ излишнею изысканностью и остроуміемъ, иногда до приторности. Слогъ его нарумяненъ, напудренъ, облпленъ мушками. Все это было въ обычаяхъ XVIII вка, но не въ обычаяхъ лица, котораго жизнь онъ намъ разсказываетъ. Вольтеръ былъ тоже остроуменъ и замысловатъ, но, вмст съ тмъ, всегда простъ, ясенъ и умренъ на краски и блестки. Авторъ раздляетъ свою біографію на отдленья: молодость Вольтера, дворъ его, министры, народъ, завоеванія, династія его и проч. Подъ оболочкою шутки есть истина въ этомъ расположеньи. Остановимся мимоходомъ на стать дворъ Вольтера, потому что она переноситъ насъ въ Ферней и ближе знакомитъ насъ съ пребываньемъ его въ этой резиденціи. Въ книг нашей о Фонъ-Визин мы уже замтили, задолго до появленья сочиненья, о которомъ идетъ здсь рчь, что Вольтеръ имлъ при себ аккредитованныя дипломатическія лица и, между прочими, нашего Салтыкова. Въ письмахъ своихъ Гриммъ, котораго Arsne Houssaye, именуетъ министромъ вншнихъ длъ Вольтера, разсказываетъ слдующимъ образомъ о другомъ Русскомъ посольств, прибывшемъ въ Ферней: ‘на-дняхъ пріхалъ въ замокъ Ферней князь Козловскій, присланный чрезвычайнымъ посломъ отъ Императрицы Всероссійской, въ сопровожденіи гвардейскаго офицера, и поднесъ Вольтеру, отъ имени Ея Императорскаго Величества, круглую костяную табакерку, оправленную въ золот, художественно отдланную и выточенную руками самой Императрицы. Табакерка была украшена портретомъ Ея Величества и осыпана драгоцнными брилліантами. Вмст съ тмъ, была доставлена патріарху отъ Императрицы великолпная шуба, чтобы охранять его отъ Альпійскихъ втровъ. Къ подаркамъ приложены были Французскій переводъ Наказа Екатерины II и письмо, достойное генія, который продиктовалъ его, и того, которому оно было надписано. Увряютъ, что Вольтеръ помолодлъ десятью годами отъ этого императорскаго посольства. Гюберъ, извстный своими вырзками, предложилъ недавно Императриц представить домашнюю жизнь Вольтера въ собраніи отдльныхъ картинокъ. Предложеніе было благосклонно принято, и онъ нын занимается этою работою. На первый разъ послалъ онъ Императриц изображеніе пріема посольства князя Козловскаго въ замк Фернея!’ Извстно, что посл ссоры своей съ Фридрихомъ Великимъ, непріятностей и гоненій, претерпнныхъ имъ въ отечеств, Вольтеръ переселился въ Женевскую республику. Ему было тогда 60 лтъ. Онъ купилъ помстье Les Dlices, у самыхъ воротъ республиканскаго города. Странная противоположность, говоритъ A. Houssaye, И. И. Руссо, Спартанскій уроженецъ Женевы, переселяется въ Парижъ, а Вольтеръ, Аинскій уроженецъ Парижа, водворяется въ Женев. Не смотря на то, онъ не очень ей сочувствуетъ: ‘Вы не поврите’, писалъ онъ, ‘какъ эта республика заставляетъ меня любить монархіи’. Замокъ и садъ помстья Dlices существуютъ и нын. Деревья съ лтами разрослись и богаты дремучею тнью. Боле прежняго Вольтеръ могъ бы сказать теперь:
Невольно при этомъ стих рождается во мн мысль, что въ саду было много комаровъ. Простите мн этотъ пошлый кадамбуръ!
Vous qui me prsentez dans vos enclos divers
Ce qui souvent manque mes vers
Le mrite de l’art soumis la nature.
Но домъ, который, говорятъ, остался въ прежнемъ вид, выдержалъ странное внутреннее преобразованіе или новое назначеніе. Это мсто принадлежитъ нын Фази, брату ныншняго диктатора, и домъ отдается въ наемъ подъ двичій пансіонъ. Должно надяться, что тнь великаго проказника, автора Кандида и многихъ другихъ сочиненій, не совсмъ принаровленныхъ ad usum, не является во сн непорочнымъ двицамъ и не нашептываетъ имъ свои часто гршные стихи и гршную прозу.
Но онъ не ужился въ республик и вскор посл того купилъ Фернейское помстье, пограничное между Франціею и Женевою. Здсь построилъ замокъ, церковь, театръ. Построилъ онъ городокъ и призвалъ туда переселенцевъ, не имющихъ пристанища. Основалъ онъ мануфактуру часовъ, коей доходъ ежегодный возросъ скоро до 400,000 ливровъ. Онъ осушилъ болото, разработалъ безплодныя земли и проч. Однимъ словомъ, былъ попечительный и благотворительный помщикъ. Эта часть трудовъ его не потеряла цны своей, пережила его и многіе другіе письменные труды его, которые нын забыты. Городокъ или посадъ Фернейскій, существующій и нын, созданіе его… Чтобы о томъ не забывали, содержатель харчевни, вмсто вывски, повсилъ надъ заведеньемъ своимъ Вольтера портретъ, который качается по втру и словно поклономъ привтствуетъ любопытныхъ постителей его любимаго жилища.
Авторъ упоминаемой нами книги мысленно переносится обратно въ давно минувшую эпоху и входитъ въ кабинетъ Вольтера: ‘Вхожу въ комнату, гд разбросаны книги всхъ нарчій и всхъ возможныхъ понятій. Тутъ работаютъ два человка, приготовляя судьбы или случаи міра. Вольтеръ диктуетъ. Ваньеръ пишетъ. Низко кланяюсь Вольтеру, который подаетъ мн руку, не прерывая начатой фразы. ‘Позвольте’, говоритъ Ваньеръ, ‘мн кажется, что вы ошибаетесь въ приведеніи текстовъ’. Идите дале, отвчаетъ Вольтеръ, я ошибаюсь, но я правъ. Истина выше всего, донын исторіи не было, я за нее принялся ‘et je la fais’. Между тмъ, осматриваю его съ головы до ногъ. Онъ въ странномъ наряд. Это чета Жанъ-Жаку въ его Армянскомъ одяніи. Огненная голова его заключена въ огромномъ парик, камзолъ, обшитый мхомъ, штаны цвта ventre de biche, на ногахъ сандаліи, руки обременены книгами. Вотъ въ какомъ вид представляется мн Вольтеръ. Не переставая диктовать Ваньеру и лаская дтей его, онъ говорить мн о Париж, о великомъ человк, котораго зовутъ Дидеротомъ, о негодя, котораго зовутъ Ноннотомъ, онъ говорилъ мн о поэзіи, какъ человкъ, который не иметъ времени сдлаться мечтателемъ’. Переходятъ въ пріемныя комнаты. Подаютъ завтракъ. Вольтеръ пьетъ одинъ кофій. Являются постители, онъ принимаетъ ихъ и часто смется ихъ торжественной важности. Адвокатъ развертываетъ предъ нимъ все свое провинціальное краснорчіе и, восторженно обращаясь къ нему, восклицаетъ: привтствую васъ, свтильникъ міра! Г-жа Денисъ, подайте щипцы, говоритъ Волътеръ. За часомъ славы слдуетъ часъ текущихъ длъ. Приходятъ фермеры, заемщики, жильцы по найму въ помстьяхъ Турна и Ферней, весь народъ воскормленный Вольтеромъ. Онъ требуетъ кофій, еще кофій, всегда кофій. На просьбы является онъ снисходительнымъ и упорнымъ, выслушиваетъ иныхъ какъ отецъ семейства, другихъ какъ помщикъ. Посл опять идетъ въ свой паркъ, иногда съ лопаткою, другой разъ съ книгою въ рук, съ цвткомъ никогда. Приходятъ всти и письма изъ Парижа. Тутъ ему и кофій не нуженъ: онъ можетъ ими одними питать себя и жить. Взволнованный идетъ онъ въ свой кабинетъ, пишетъ двадцать писемъ въ одинъ часъ, пуская на волю невоздержное перо свое, которое выкупается умомъ его.
Вечеромъ гости замка: Кондорсетъ, Кименесъ, Мармонтель, Лагарпъ, Флоріанъ и нсколько дамъ и актрисъ являются во двору Фернейскаго царя.
Знаменитый герцогъ Ришелье (о которомъ Вольтеръ говорилъ: ‘мой герой и мой должникъ’, потому что онъ давалъ ему денегъ взаймы. Вольтеръ былъ не только помщикъ, но и капиталистъ) и не мене знаменитый и намъ по двору Екатерины II знакомый, принцъ де-Линь были въ числ хаджи, которые здили на поклоненіе въ эту Мекку философіи XVIII вка. A Вольтеру часто были въ тягость приходящіе къ нему поклонники и онъ ограждалъ себя отъ нихъ страннымъ и забавнымъ образомъ. Не зная еще принца де-Линь и боясь скуки, онъ добросовстно принялъ лекарство, чтобы имть право сказаться больнымъ, когда принцъ де-Линь въ первый разъ постилъ Ферней. Но вскор дло объяснилось и уладилось, и патріархъ призналъ въ принц достойнаго ученика своего и онъ сдлался у него домашнимъ. Непремнный секретарь академіи французской Arsne de Honssaye приводитъ въ книг своей: любопытныя выписки изъ писемъ г-жи Сюаръ къ мужу своему, которому разсказываетъ она пребыванье свое въ Ферне. Эти выписки доказываютъ, до какой восторженности, до какого дайламическаго обожанія доходили его приверженцы. ‘Наконецъ’, пишетъ она въ своемъ письм, ‘я видла г. Вольтера, мн казалось, что я стою предъ существомъ не земнымъ, не смертнымъ, сердце мое ужасно билось, когда я възжала во дворъ этого освященнаго замка. Вольтера не было дома: онъ гулялъ по саду. Скоро возвратился онъ, громко взывая: ‘гд она, эта душа, которую ищу?’ И г-жа Сюаръ блдная и трепещущая, подходитъ и говоритъ: ‘эта душа преисполнена вами: еслибы сожгли ваши сочиненія, ихъ отыскали бы во мн’. ‘Исправленныя’, говоритъ Вольтеръ, съ тою быстротою и сметливостью ума, которыя сохранилъ онъ до послдняго часа. ‘Невозможно’, продолжаетъ она, ‘описать пламень глазъ его, привлекательность и миловидность (les grces) лица. Какая обворожительная улыбка. Какъ была я поражена, когда вмсто дряхлости, которую думала я найти, увидла эту физіономію, исполненную выраженія, когда вмсто согбеннаго старца, предсталъ мн человкъ статный, держащійся прямо, съ благородною и развязною поступью. Нтъ въ лиц его ни одной морщины, которая не была бы миловидна’. (Вольтеръ былъ тогда 81 года). Г-жа Сюаръ цлуетъ руки его: ‘счастливъ я’, говоритъ онъ, ‘что я уже полумертвый, вы не такъ ласково обходились бы со мною, будь мн 20 лтъ’. Но могла бы я любить васъ сильне, нежели теперь люблю, но была бы я вынуждена таить отъ васъ біеніе моего сердца, еслибъ вы были бы 20 лтъ.
Однажды катаются они по лсу въ коляск: ‘я была въ восхищеніи’, пишетъ она, ‘я держала въ рук своей руку его и поцловала ее двнадцать разъ. Онъ не мшалъ мн, видя, что это для меня счастіе’.
По счастію, замчаетъ историкъ, они были не одни. Третьимъ съ ними сидлъ Салтыковъ, чрезвычайный посолъ Екатерининскаго двора и былъ свидтелемъ сего возрожденья къ новой юности стараго титана. Дло въ томъ, что Вольтеръ былъ очень влюбчивъ и сердечкинъ до преклонной старости. Эта черта сильно миритъ меня съ нимъ. Странно нын читать подобныя изліянія восторга и идолопоклонства. Авторамъ нашихъ дней не воздаютъ такихъ сердечныхъ почестей. A вотъ что Пушкинъ разсказывалъ о себ: дорогою гд-то обдалъ онъ въ почтовомъ дом. Является барыня, молодая, пріятной наружности, похвалами осыпаетъ поэта, радуется случаю, который доставилъ ей счастіе узнать его, взглянуть на него и подноситъ ему кошелекъ своего рукодлія. Пушкинъ, какъ ни былъ скептикъ, тронуть изъявленьемъ этой простосердечной преданности и доказательствомъ популярности своей даже и въ уздной глуши. Барыня уходить. Въ коляску Пушкина запрягли лошадей и онъ отправился дале. Не усплъ онъ выхать изъ селенья, какъ слышитъ погоню за собою. Верховой скачетъ во всю прыть, останавливаетъ коляску и докладываетъ Пушкину, что барыня проситъ заплатить ей 5 рублей за кошелекъ, который онъ принялъ отъ нее….