Фелленберг и Песталоцци
Фелленберг и Песталоцци
(Отрывок письма из Швейцарии.)
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
(С французского.)
Фелленберг и Песталоцци, Песталоцци Иоганн Генрих, Год: 1808
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Наконец, я путешествую по Швейцарии. На первый случай буду говорить вам о двух человеках, замечательных по своему характеру и по своей деятельности, полезной для общества — о Фелленберге и Песталоцци.
Приехав в Гофвиль, сию классическую для всех любителей землепашества землю, я встречен был господином Фелленбергом ласково и просто. Он приказал одному из своих чичерониев показать мне все заведения Гофвиля, а сам расстался со мною, чтобы приняться за обыкновенные свои дневные работы.
Подробное описание гофвильского землепашества оставляю до другого времени, теперь познакомлю вас с самим Фелленбергом, с его семейством, с его домашними. Дом его имеет наружность очень приятную: простая, величественная архитектура. Он совершенно отделен от всех других строений и имеет четыре фасада, из которых два главные на восток и запад. На южной стороне находится прекрасная роща, или лучше сказать лабиринт, а на северо-запад старый дом хозяина, в котором теперь живут воспитанники. В нижнем этаж его находятся прачечная, сырня и пекарня.
На севере, в двухстах шагах от сих обоих зданий, вы видите большое строение с двумя огромными, отделенными от него флигелями. В главном корпусе находятся стойла для быков, лошадей и проч., северная половина западного флигеля отведена для работников, в южной находятся коровы и пр., в восточном живут и работают кузнецы, слесари, столяры, колесники и пр., и хранятся земледельческие орудия. Под главным корпусом и обоими флигелями поделаны огромные погреба и камеры со сводами, одни из последних назначены для сбережения зерен, который предохраняются в них от всякого сообщения с наружным воздухом, а в других, в которых всегда содержится одинаковая теплота атмосферы посредством кипящей воды, приготовляют масло, сыр и пр. Наверху сих строений находятся риги и токи. Фуры, нагруженные хлебом, могут весьма свободно въезжать на них по отлогому взъезду.
Господин Фелленберг имеет не более тридцати четырех лет от роду, госпожа Фелленберг считает себе двадцать восемь: я бы этому не поверил — она кормит восьмого ребенка. Один из них умер, к оставшимся семерым надобно причесть девицу Форстер, дочь славного и ученого Форстера, которая, как друг, помогает ей во всех ее материнских заботах. Господин и госпожа Фелленберг ведут такую мирную, патриархальную жизнь, что все находящиеся в доме их почитаются принадлежащими к одному семейству. Его составляют: управительница, повариха, девка, прибирающая горницы и служащая за столом, смотрительница за детьми, швея, две поварихи для работников, одна девка (летом) для работ садовых, слесарь, кузнец, два колесника, ключник, два главных смотрителя за работниками, два коровника, один пастух, один маслобой, двое слуг, один комиссионер и один смотритель за ослами.
Обыкновенно бывает в доме три стола: один господский, за который садятся господин и госпожа Фелленберг, их дети, девица Форстер, управительница, воспитанники числом двенадцать и главные смотрители за работниками: заслужив благосклонность господ своим порядочным поведением, сии последние переведены были из-за стола работников сначала за стол домашних служителей, потом за стол господский. Обыкновенный обед составляют два блюда мясного кушанья, два блюда зелени и вареный картофель. За ужином подают: суп, жареное, салат и еще одно какое-нибудь легкое блюдо. Домашние служители, то есть, повариха, все девки, выключая двух, которые служат работникам, слесарь и ключник, едят то же, что и господа. Работники обедают за особенным столом, на южной половине западного флигеля. На них стряпают две работницы, три раза в неделю подают им свежее мясо (по восьми унций на человека) с зеленью, и четыре раза солонину, также с зеленью, сверх того молоко, сыр и масло.
В четыре часа поутру звонит колокол. Господин Фелленберг встает и с ним все домашние. Он идет прямо в большую горницу, находящуюся на той половине западного флигеля, на которой живут работники. Здесь собираются его семейство, его служители и работники. Он читает вслух молитву, в которой просит Бога благословить работы начинающегося дня, быть помощником трудолюбивых, освятить желания и мысли, потом назначает каждому его дневную должность. Деятельность сего человека невероятна, он видит все и сам присутствует повсюду. На кровле его дома сделана восьмиугольная башня, с бельведера которой можно окинуть одним взглядом все владения Гофвиля. Отсюда господин Фелленберг наблюдает за всеми движениями своих работников, и часто слышится слуховая труба его, в которую он говорит: такой-то, ты ленишься, или ты делаешь не то. Итак, и в самые немногие минуты, в которые этот неутомимый человек бывает ими невидим, они воображают себя в его присутствии: он кажется им Провидением, всезнающим, хотя сокрытым. Колокол возвещает обед, начало, перемену и прекращение работ. По окончании их господин Фелленберг опять идет в ту горницу, в которой поутру читал молитву, все опять собираются в ней, садятся на скамейки, за длинный стол, в конце которого занимает свое место господин Фелленберг, а позади его секретарь с огромною книгою. Господин Фелленбер требует у каждого отчета о дневных его упражнениях, каждого спрашивает поочередно: что он делал, что думает о той или о другой работе, одному объясняет непонятное, другого одобряет за прилежность, третьему делает выговор: ‘ты нынешний день вел себя дурно — ты был для меня бесполезен и повредил самому себе, не выполнив своего долга: исправься! огорчив ныне и меня и товарищей своих дурным поведением, ты завтра можешь, за хорошие поступки, быть им представлен в пример, а от меня получишь искреннее одобрение!’ — Секретарь ведет всему подробную записку. По окончании суда, господин Фелленберг встает, читает, также как и поутру, молитву, в которой, возблагодарив Бога за все ниспосланные Им благодеяния, просит Его утвердить одних в добром расположении, других исправить, и быть милосердым ко всем, после удаляется, и все уходят.
Я сказал вам одно только слово о госпоже Фелленберг. Вы видели ее на минуту с грудным младенцами. Эта необыкновенная женщина могла бы служить примером для всех матерей семейства: она с такою же деятельностью печется о внутреннем порядке дома, с какою супруг ее наблюдает за всеми работами земледелия. Она встречается вашим глазам везде, но вы не должны показывать, что ее замечаете: без этого условия, при беспрестанном приливе любопытных, посещающих Гофвиль, госпожа Фелленберг очень скоро сделалась бы жертвою пустых обрядов учтивости, и сам почтенный супруг ее не избежал бы такого же мучения, когда бы не имел чичерониев, взятых им из числа воспитанников. Они с удивительною снисходительностью показывают посетителям все достойное замечания в Гофвиле, выслушивают их вопросы, разрешают все их сомнения.
Господин Фелленберг не любит похвал, но он охотно принимает советы, и радуется всякому возражению, надеясь узнать что-нибудь новое и для него полезное.
Я долго бы прожил в Гофвиле, когда бы мог следовать одному желанию своего сердца, но обстоятельства принудили меня проститься с Фелленбергом — я полетел на берег Невшательского озера, в Ивердон, горя нетерпением видеть славного Песталоцци и его училище.
Я не застал его дома, он катался в шлюпке по озеру вместе с учениками своими, и возвратился не прежде, как ввечеру. Время было прекрасное, полная луна сияла во всем своем блеске, поверхность озера была спокойна и чиста, как зеркало. Я увидел восхитительное зрелище: огромное судно, на котором Песталоцци, с двумястами воспитанников, медленно плыл по Ивердонскому каналу, украшено было цветами, все жители Ивердона и соседних деревень стояли на берегу. Воспитанники пели гимны, нарочно для сего случая сочиненные. Тихие, приятные голоса их, спокойствие озера, озаренного яркою луною, множество зрителей, веселых, растроганных гармоническим пением юношей — все вместе производило какое-то очарование, которого не могу вам выразить словами — я воображал себя в древней Греции, видел священные торжества Олимпийские.
На другой день я посетил почтенного Песталоцци, который очень худо выговаривает и французские и немецкие слова, но выражается весьма понятно. Чувствительная душа его беспрестанно занята счастьем детей: одна мысль о наказаниях, которыми терзают сих нежных птенцов, под ложным предлогом их пользы, приводить его в трепет. Учение — говорит он — сия жизнь души, может входить в нее, так сказать, через все поры, тело питается пищею приятною, душа требует сладостного меда любви наставляющей. Песталоцци водил меня по всем классам, начиная с самых нижних. Я задавал учащимся затруднительные вопросы, видел их во время учения, за столом, в минуту отдыха, видел их игры, нимало почти не отличные от их уроков. Пища их изобильная и здоровая, игры их невинны и полны добросердечия. Я совсем не заметил в их поступках (что надобно отнести к совершенству методы их воспитания) — той черноты, которой примеры так часто огорчают вас в других училищах, напротив, между сими невинными питомцами доброго Песталоцци вы не найдете ни злобы, ни соперничества, ни зависти, которая так часто вливает отраву свою в сии младенческие души. И могут ли они что-нибудь ненавидеть? способны ли чувствовать зависть? Они счастливы, никто, никогда их не мучит! Их не принуждают учить по нескольку страниц наизусть, от них не требуют знания, хотят, чтобы они узнавали все сами собою. Например, в арифметике не учат их ни сложению, ни вычитанию, и пр. правилам, которые не иное что, как следствие долгого размышления об отношениях чисел, но им показывают отношения 1 к 1, 2 к 2, 2 ко 3 и пр., им дают способ находить собственным рассудком нужные правила. Я заметил одного из воспитанников, находящаяся в Институте не более четырех лет: он рисовал прекрасно и был очень силен в математических науках — я спросил у него (сообразуясь с старою методою наших училищ), какого латинского автора он начал изъяснять? — Он не изъясняет ни одного автора, но знает язык, отвечал мне один из молодых учителей, которого я прежде не отличил от учеников. Кажется, доказано опытом, что прежние методы воспитания были совершенно противны натуре: слава доброму Песталоцци! Открывши нам истинный путь, он избавил детей от оного тяжкого и вредного принуждения, которому прежде подвержены были юные умы их.
Фелленберг и Песталоцци, будучи оба изобретателями, необходимо должны встречать множество препятствий со стороны предрассудков и суетной гордости, и тот и другой стараются победить их, услаждая себя надеждою, что будущее приведет к совершенству те важные планы, которым положили они основание в настоящем, и тот и другой ожидают общей пользы для человечества от распространения своих правил и от успеха метод, ими изобретенных. Разница между ними та, что Песталоцци имеет более способов наслаждаться плодами трудов своих в настоящем, он видит то счастье, которое сам доставляет начинающемуся поколению, счастье, которое вместе с сим поколением распространится и на все человечество, напротив Фелленберг чрезвычайною быстротою деятельности своей доказывает нам, что он боится упустить время, которое от него улетает, которого недостаточно ему и для положения первых оснований изобретенной им системы удобрения, он видит в отдаленности будущего ту пользу, которая должна быть следствием его деятельности: но ищет и наслаждений своих и награды не здесь, а в оном таинственном мире, которому здешний служит единым преддверием. Мысли сии напечатлены яркими чертами на лице Фелленберга, ясном, спокойном, величественном и веселом.
Я видел Ферней, прикасался к постели и ко всем мебелям, служившим некогда Вольтеру. Успехи роскоши удивительны: богатые украшения Фернейского замка покажутся вам теперь слишком посредственными — а Вольтер имел 200,000 ливров годового дохода.
В бывшей его спальне висят портреты людей ему любезных: Даламбера, Делиля, Гельвеция, Мармонтеля и других. Постель его находится у стены, против окна, в ногах висит портрет госпожи дю Шатле, а в головах тканый портрет императрицы Екатерины. Я заметил еще три: один короля прусского, другой самого Вольтера, писанный с него в то время, когда ему минуло пятьдесят лет, а третий Лекеня, представленного в лавровом венке. Вы видите, что все оставлено здесь по-прежнему. Я долго разговаривал с старым приходским священником, который поселился в Фернее за девять лет до Вольтеровой смерти: по словам его замечаю, что он забыл о тех благодеяниях, которыми осыпал его сей великий человек. Но фернейские жители не забыли о них: старики говорят со слезами о добром своем господине, а молодые люди с чувством повторяют анекдоты, слышанные ими о нем от отцов или дедов.